Рассказы

Произошла революция: власть в школе захватили ученики и подчинили себе учителей.

Теперь школьники сидели не за партами, а каждый за отдельным учительским столом. За парты были отправлены учителя. Роли поменялись: ученики вели уроки и опрашивали, учителя должны были отвечать.

Разве не они веками мучили школьников, заставляя их учиться? И вот настал час мщенья: ученики объявили необразованность единственным обязательным предметом в школьной программе.

Уроки теперь начинались не с привычных слов: «Сегодня мы познакомимся…», а с властного требования: «Сегодня мы позабудем, что…»

Вот, например, как проходил урок географии, который вел один ученик.

— Сегодня мы позабудем все, что знаем о Реке По. Во-первых, По — это НЕ река, она НЕ ПРОТЕКАЕТ через Турин, и, самое главное, НЕ ВПАДАЕТ в Адриатическое море… Что касается Милана, то он НЕ НАХОДИТСЯ в Ломбардии и НЕ называется Милан. Вот ты, учитель на третьей парте, скажи мне, как по-настоящему называется наш город?

— Но я, по правде говоря, всегда думал, что Милан…

— Плохо, очень плохо! «Милан» — это футбольная команда!

А экзамены были необычайно строгими. Горе учителю, если он обнаруживал хоть какие-нибудь, пусть даже самые скромные познания! Экзаменаторы требовали, чтобы была доказана полная неосведомленность, совершенное невежество.

— Докажи, что ты НЕ ЗНАЕШЬ, кто такой Галилео Галилей! — требовал ученик, и бедный учитель, стоящий перед ним, лепетал:

— Галилео Галилей? Никогда не слышал о таком! Я знаю только одного Галилея — механика, что живет в соседней парадной. Вы его имеете в виду?

— Ответ неточный. Подумай еще. Не знаешь ли ты случайно, ставил ли Галилей какие-нибудь опыты с часовым маятником?

— Синьоры ученики, клянусь вам, что я не учил этого! К тому же, у меня только наручные часы. И я не понимаю, почему этот синьор Галилей, которого я не имею удовольствия знать, пользовался старинными часами с маятником. Их между прочим, на мой взгляд, весьма неудобно носить.

У экзаменаторов, которые были в высшей степени осведомлены во всем, что касается полного невежества, мало кому из учителей удавалось получить плохую отметку, а на экзаменах засчитывался только полный провал, поскольку в школе теперь все было наоборот. Один учитель, имевший неосторожность предположить, что Юлий Цезарь считался великим полководцем, был вообще исключен из школы.

— У тебя нет самолюбия! — накричали на него ученики. — Как тебе не стыдно показывать свои знания! В наказание ты должен насовсем покинуть школу!

И учителю пришлось искать себе какую-нибудь другую работу — почтальона, рассыльного, мальчика на побегушках. Стараясь провалиться на экзаменах, бедные учителя не только клялись и божились, что не знают, сколько будет два плюс два, но и притворялись ужасно недисциплинированными — стреляли из рогатки в школьников, сидящих за учительским столом, строили им рожицы, швыряли в них портфели. Для учителей это были ужасные годы. Один преподаватель итальянского языка, вынужденный поклясться, что никогда в жизни не слышал про Данте Алигьери, чуть не умер от разрыва сердца.

Когда же наступила реставрация, то есть когда революция была задушена и учителя вновь взяли власть в свои руки и сели за свои столы, началась ужасная диктатура. Учителя в отместку школьникам устроили настоящий террор: давали уйму заданий, удаляли с уроков за малейшую провинность, срезали на экзаменах, и горе тому, кто был недисциплинирован или хотя бы только открывал рот, чтобы возразить. Вот почему, несмотря на то, что после этой революции прошло уже много времени, еще и сегодня встречается так много строгих учителей и ни один из них не уроке истории, рассказывая о разных войнах и мятежах, никогда не вспоминает про революцию в школе. А ведь это единственный период в истории человечества, когда у школьников была настоящая свобода.