Рассказы

Певчая гора

В сентябре школьники выбирали картошку из-под плуга.

Ходил по полю легкий трактор, и вслед за ним, за лемехами, высыпалась крепкая на удивление, чистая, белая картошка.

Дети собирали ее в груды, и была она как вымытая, оттого что земля сама осыпалась с нее и грязи нигде не было — дни стояли погожие.

Земля под руками Алеши была пуховой и теплой. Но чуть поглубже прошаривал он борозду, не осталась ли где картофелина, руки его чуяли сырой предзимний холод земли, и от этого было зябко.

А день был с припеком, будто воротилось лето, и виделось далеко. Куда ни глянь — везде груды картошки и люди на изголуба-серой, будто спина голубя, теплой земле…

— Эй!

Позади стоял его одноклассник Никита. Тучные щеки его засмуглило солнце. Глазами он показывал на свой рукав, где сидела бабочка. Сидела она и дремала, сложив два крыла в одно красное крылышко.

— Это тебе, — сказал Никита. — А себе я еще поймаю…

Только он это сказал — бабочка взмахнула крыльями и полетела, да быстро-быстро. Алеша с Никитой кинулись за ней, скоро потеряли ее из виду, но они все бежали невесть куда, и Никита отстал.

— Эй! — кричал он. — Погоди-ииии…

Алеша бежал и сам себе удивлялся, как долго и легко может он бежать. И даже когда бежать стало невмоготу, он все равно бежал и удивлялся, пока не добежал до высокого обрыва и не лег отдышаться на краю его.

Теперь он тоже удивлялся, но с испугом, оттого что никак не может отдышаться и сердце колотится, аж все прыгает перед глазами.

— Все, что ли? — спросил он неизвестно кого, может, свое колотящееся сердце, и забыл обо всем на свете.

Отсюда, с обрыва, широко открывалась земля — зеленая, в озерах, больших и малых. Птицы летели ниже его, и Алеша подумал, что он падает с немыслимой высоты, вцепился в траву, закрыл глаза и услышал совсем близко протяжный гул.

Гул походил и на то, как зимой на кордоне ветер пробует петь в трубе, и на то, как весной трогаются вершины сосен, и, намолчавшись за зиму, гудят они согласно и светло.

«Алеша-ааа…» — слышались в этом гуле детские голоса. Будто собирались они спросить его о чем-то, а о чем — пока неизвестно.

Кто они? Что за подземное пение?

Алеша далеко высунулся над обрывом, под собой увидел светло-зеленый луг, лиловую дорогу и по обе стороны ее большие белые камни — сначала он принял их за стадо коров. А по всему обрыву, по красной стене его, он разглядел множество ласточкиных нор, и в них, как в глиняных горшках на заборе, пел ветер.

«Алеша-ааа…»

Ласточки давно улетели на юг, гнезда были пусты. Ветер усилился, и так печально запела Певчая гора, что Алеша хотел было уйти немедленно. Но ветер пошел порывами, и песня получилась веселая, отдаленно похожая на игру гармоники:

— Эх, ты! — удивился Алеша.

Ему очень хотелось услышать еще что-нибудь хорошее, и он подождал немного и пошел к своим: как бы без него не уехали.

Долю пришлось ему идти, далеко убежал он на радостях, рассказать дома — так не поверят, как далеко…

Ребята были в сборе, сидели в машине, ждали только Алешу. Учительница Светлана Николаевна сделала ему замечание:

— Нельзя так опаздывать, Веригин.

Никита надул губы:

— Я ему бабочек дарю, а он…

Алеше стало стыдно, и он молчал, ждал, чтобы его выругали как следует и уж больше не ругали.

Дома за ужином он рассказал все как было.

— Знаю я Певчую гору, — сказал отец. — Раньше на ней хороводы водили, песни пели, а она подпевала.

— Не всегда же она подпевала, — вставила слово мать, убирая посуду. — Не каждый день.

— А я разве говорю «всегда»? — уточнил отец. — Смотря с какой стороны дует ветер. Другой раз она неделями голоса не подает. А зимой она вообще молчит — спит под снегом.

Мать убрала со стола, сухо-насухо вытерла его, вымыла посуду и не присела, пока отец не позвал ее:

— Посиди с нами, Александровна.

— Некогда.

И все-таки села за стол — побеседовать перед сном, и по глазам ее Алеша догадывался, что она что-то хочет рассказать.

— Старые люди говорили, — начала она, — отчего Певчая гора поет жалобно…

— Она и весело умеет, — вспомнил Алеша.

— Она по-всякому умеет, — кивнула мать, — но много печалится. Отчего? Оттого что были у нее дети — белые камни, да на луг скатилися, убежали от нее в разные стороны. И Певчая гора тоскует по ним, по своим детям, и зовет их обратно: «Зачем вы меня покинули?»

— Они недалеко от нее лежат, — сказал Алеша.

— Кто? — спросил отец.

— Да камни-то — дети Певчей горы! Лежат они в траве, большие, белые, а то и серые. Я подумал: коровы, — улыбался Алеша.

— Не коровы, а быки, — уточнил отец. — Такие камни быками зовут. — И улыбнулся: — Молока от них нет, а то бы их тоже коровами звали…

— Спать пора, — сказала мать, и когда погасили свет, а Алеша залез под одеяло, в темноте мать наклонилась над ним и зашептала, а от слов ее на лице и ухе Алеши задрожал теплый кружок дыхания: — Сынок, ты говоришь — они рядом с матерью, дети Певчей горы. Это тебе кажется, близко, а ей кажется, что далеко… Рядышком, а не погладить их! Вот ты уйдешь в школу, тебя нет, а я беспокоюсь. Ты чего смеешься?

— Дышишь ты, а мне щекотно.

— Ааа… Ну спи. Только крепко спи.

— Как получится, — бормотал Алеша, засыпая.

Снилось ему что-то очень хорошее, но что именно — неизвестно: проснулся и все позабыл, а спросить не у кого. Ни у матери, ни у отца, ни у учительницы. Никто не скажет, что за сон его навестил. Может, это музыка была?

Я по себе знаю: когда она снится, проснешься и не сразу вспомнишь, что это было. Только свежо на душе, и среди забот и всяких непеределанных дел нет-нет, да и намурлычется невольно, напоется тебе под нос что-то очень хорошее.