Рассказы

В тумане

Конец августа — сентябрь месяц. Вода в реке не совсем еще остыла, а воздух, особенно под утро, становится прохладным, поэтому туманы в это время — вполне обычное явление. Так и на этот раз рано утром, когда было недостаточно светло, опустился туман. Берега, чьи нечеткие контуры только начали было прорисовываться из ночной тьмы, окончательно утонули в этом густом молоке.

Мы шли обычным транзитным рейсом с севера в порт с порожней учаленной в кильватер баржей под толканием, иными словами — с баржей, которая своей задней частью (кормой) была прикреплена к носу нашего судна. Совсем недавно я заступил на очередную вахту, сменив судоводителя, дежурившего до меня. Обычно эта процедура проходит несколько растянуто. Коллега, вместо которого я встал за штурвал, уходить на отдых в каюту сразу не собирался. И — как бы находя особую привлекательность в оттягивании долго ожидаемого удовольствия — некоторое время находился рядом со мной в рубке. Это было в порядке вещей. Через некоторое время туман сгустился до того, что совершенно невозможно было ориентироваться в навигационной обстановке: не было видно ни береговых створов, ни бакенов, которые обозначают и ограничивают судовой ход от правого до левого берега. Дальнейшее продвижение решили прекратить, и я ушел за белый бакен вправо, ближе к левому берегу. Условным звонком вызвал вахтенного рулевого моториста из машинно-котельного отделения. Он сбегал на нос баржи к брашпилю (это якорная лебедка) и бросил один из двух имеющихся якорей. Течение в этом месте было довольно сильное, поэтому, прежде чем нам удалось заякориться, пришлось изрядно вытравить цепь. Мы встали. Моторист вернулся в МКО. А я, как это было и положено, остался продолжать свою вахту в рубке. Напарник все еще находился рядом. До этого нам пришлось обсудить подробности его ночной вахты, а затем за разговором обо всем — перейти на тему с некоторым оттенком мистицизма. Обстановка соответствовала такого рода разговору. Ночь. Полное отсутствие людей, обостренное чувство удаленности от человеческих мест обитания… все это привело к тому, что мы, незаметно для самих себя, как это ни смешно, настроились на лирически-мистический лад. В такие минуты человек становится особенно чувствителен, реагируя на малейший эмоциональный всплеск.

Было уже почти совсем светло. Мы все еще находились под впечатлением ночных разговоров. Вдруг впереди на носовой части баржи из тумана возникла одинокая фигура человека. Он не спеша продвигался в нашу сторону. Мы замерли и услышали гулко отдававшиеся по пустотелому корпусу баржи шаги. Их звук все нарастал по мере его приближения, тем самым доводя до крайнего напряжения и без того оголенные нервы. Мы в недоумении и тревоге переглянулись. И было от чего… Такое время, ни души вокруг, судовой ход — где-то около середины большой реки, далеко от обоих берегов и в полном отсутствии видимости. Мы были словно на небольшом необитаемом острове. И вдруг, откуда ни возьмись, — непонятно каким образом, — нарисовался этот человек.

Подойдя к корме баржи, он почти без усилий взобрался на довольно высокий нос буксира. «А малый-то крепкий», — отметил я про себя. Мы насторожились. Швали всякой везде хватает и ожидать можно всего, чего угодно. В любом месте и в любое время. Как это ни прискорбно. Особенно у нас в сибирских глубинках, где собирается разный сброд, приезжающий сюда отовсюду за «длинным рублем».

Оружия у незнакомца явно не было. Мало того, несмотря на утренний холод, он был в одной рубашке и без головного убора. В какой-то степени это успокаивало, но в то же время и удивляло. Пока незваный гость к нам приближался, мы с напарником перебросились парой предупредительных фраз.

Вот он поднялся к нам в рубку, вошел и некоторое время в нерешительности стоял на месте, стараясь разглядеть нас в полутьме. Я кивком пригласил его сесть. Он тяжело опустился на сиденье и несколько минут находился в каком-то полузабытьи. Было ясно, что ему только что пришлось пережить что-то очень серьезное.

Мы не торопились с расспросами. Через некоторое время он поднялся и, указывая рукой на пол рубки, с мрачным видом произнес: «Я-то здесь, а они — там». Опять — длительная пауза. Многословностью он явно не страдал. Третий штурман словно растворился в своем углу. Слышалось лишь его еле ощутимое прерывистое дыхание. Видно, он тоже почувствовал недоброе. «Где — там? И кто это — они?» — переспросил я, чувствуя, как внутри у меня все холодеет.

— «Они» — это те, с которыми я был в лодке, — глухо отозвался он.

— А «там» — это где? Под рубкой? Или под корпусом? — настаивал я, хотя с ужасом сознавал, что под нами находится жилое помещение, состоящее из кубриков команды, и что наш новый знакомый, упавший нам на голову таким нелепым образом, никак еще не мог там побывать. Следовательно, речь шла о самом худшем. Кто-то попал под днище судна. И чем это чревато, нетрудно догадаться. Не дожидаясь дальнейших разъяснений, которые пришелец к тому же давал не слишком охотно и активно, я снова вызвал вахтенного и дал ему распоряжение поднять всю команду; прежде всего, конечно, капитана.

Не теряя времени, мы с третьим штурманом стали шлюпбалкой спускать на воду моторную лодку. Затем, вкратце обрисовав ситуацию подоспевшему шефу, завели двигатель и прошерстили все уловы и протоки, находившиеся поблизости, все возможные места, куда могло бы вынести потерпевших. Безуспешно. В тумане они в полном смысле канули в воду, так же, как и лодка, по всей видимости, металлическая. Для нас самих это предприятие было достаточно рискованным. В любую минуту мы могли налететь на невидимое препятствие — да еще на приличной скорости… Туман еще только начал рассеиваться.

Когда мы вернулись, естественно, не в самом лучшем расположении духа, наш незваный гость уже до конца поведал капитану о своих приключениях. Разговорился после пережитого шока. Из этой малопривлекательной истории выяснилось, что 35-летний Леша приехал с Запада, где не преуспевал, как и многие слетевшиеся сюда грачи, покорять этот мнимый «Клондайк». Но надежды его — увы — не оправдались. Оказалось, что земля здесь вовсе не напичкана алмазами, как втирали ему по пьяни те, кто где-то когда-то краем уха слышал о наших несметных богатствах и выдавал это за истину, а себя чуть ли не за очевидца. Типичная русская черта — перегибать палку с софизмами. Целый год он в поисках легкого и хорошего заработка промотался по факториям. Но для того чтобы хорошо заработать, нужно соответственно и трудиться, с чем он, по всей видимости, в корне был не согласен. Поэтому и пинали его с каждого нового места, на которое иногда удавалось воткнуться. Да и водку употреблять, судя по перегарным ароматам, исходившим от него, он тоже, видимо, «очень не любил». В конце концов, занесло его в один из населенных пунктов на реке, где был паром. На нем он рассчитывал перебраться в поселок, расположенный на другом берегу. Там, все еще теша себя какими-то перспективами, он надеялся найти денежную работу. Предыдущую ночь он провел в лесу у костра, а с вечера выпил бутылку водки. Паром должен был идти утром, но с похмелья проспал и опоздал. Поэтому целый день бесцельно проболтался по поселку в ожидании следующего утра. И — напоролся на двух таких же бедолаг, как и он сам. К тому же, по какому-то стечению обстоятельств, оба они оказались его земляками. Это были мужчина и женщина примерно его же возраста. Им тоже нужно было перебраться на другой берег, и они тоже опоздали на паром. Все один к одному. Радость встречи они решили отметить. За счет остававшихся с предыдущих заработков денег, которые они, как это ни странно, еще не успели пробухать. Сбросились, набрали в сельском магазине пойла и пошли на берег в лес — недалеко от пристани. Разожгли костер и принялись обмывать это необыкновенное и столь знаменательное событие. Как и следует ожидать в таких случаях, водки не хватило. Тем более, что леди хлебала на одном уровне с мужиками. Сбегали еще. Перепились, затем передрались, потом помирились. Таким образом снова появился повод выпить за обретенные и укрепленные дружеские отношения. По новой слетали в магазин и на последние деньги взяли восемь бутылок вина. Вернулись к костру, одолели еще две бутылки. Как полагается спели песню о том, как Стеньки Разина челны выплывают из-за острова на стрежень — прямо к месту… И тут неожиданно почувствовали необычайный прилив отваги и бесшабашности. Без всякого повода набили морду пожилому бичу, находившемуся тут же неподалеку. Потом спустились на берег, нашли чью-то жестяную самоклепанную лодку, примкнутую за цепь к дереву. Камнями сбили замок. Нужно отметить, что во всем этом бандитизме прекрасная половина человечества принимала не последнее участие. А дальше, загрузив в лодку нехитрый скарб, в том числе и прежде всего оставшиеся бутылки с бурдой, оттолкнулись от берега в надежде добраться до противоположного самостоятельно. Наклюканы они были до того, что не заметили отсутствие в лодке весел, да и грести по понятным причинам уже было особо некому.

Сразу же их подхватило течение и потащило вниз. Они не стали сопротивляться. Напротив! На этот раз их посетил дух авантюризма. Ими овладело чувство пьянящей свободы и безнаказанности. Подобно Тому Сойеру и Гекльберри Финну, они решили в поисках новых приключений продолжить романтическое путешествие самосплавом.

Полагаясь на волю Божию.

Однако они не учли, что наша река — далеко не Миссисипи. И хотя негров здесь не линчуют, вода в ней — не парное молоко, и опасностей здесь гораздо больше, чем они могли сообразить, пошевелив своими пьяными мозгами. Остается только удивляться, как их не опрокинуло в первой же шивере. Тем более, что сразу же после этого судьбоносного решения, единогласно принятого ими, они влили в свои ненасытные глотки содержимое оставшихся шести бутылок. И через некоторое время выключились прямо в лодке. Короче, славные ребята. И если бы в этот момент кому-то из них приспичило снова сгонять там за водкой или за хлебом, ушел бы он на дно еще гораздо раньше.

Здесь я беру на себя смелость, отдавая должное силе духа и широте характера русского человека, сформулировать новый афоризм, воспользовавшись кусочком старого: «И какой русский бездыханным упадет, пока всю тару до дна не опустошит!»

Пока они мирно отдыхали, теченье продолжало тащить их вниз. Наступила ночь, а затем и утро. Первое, что увидел Леша, открыв глаза, — это нависший над ним из тумана огромный якорь. Лежал он на спине, широко раскинув руки. По его словам, одному Богу известно, как из такого положения он сумел совершить молниеносный прыжок вверх и повиснуть на якоре, уцепившись за него обеими руками. Он был уверен в том, что его подбросила какая-то неведомая сила. За какие заслуги Всевышний отметил его, не нам судить. Ведь времени на разумное решение в тот момент действительно не было. Он даже не успел увидеть, а только услышал, как следом, мгновенно, с глухим скрежетом задавило под баржу лодку с его «безмятежно почивающими» друзьями. Некоторое время он болтался, как сосиска, держась за якорь и не смея взглянуть вниз на стремительный поток воды, уходящий под днище. В таком… щекотливом положении, после пережитого шока, у счастливца сначала не было сил подтянуться и взобраться на нос. Наверное, в этот момент у него было чувство, как у альпиниста, которому находящийся выше подлец, с которым он в связке, перерезает веревку, чтобы избавиться от него, как от обузы, когда они висят над пропастью и есть риск сорваться обоим. Потом ему это удалось, но прежде он пережил еще несколько минут страха, сознавая, что может не удержаться, сорваться и последовать за земляками по уже проложенному ими пути. Одним словом, хорошо выспались. Можно без преувеличения сказать, что перед нами он явился, как выходец с того света. Или как жмурик, выпрыгнувший из могилы. В действительности нам всем тогда было не до смеха.

Мы стали совещаться командой, что с ним делать. Ситуация более, чем непростая. Нечаянный пассажир настойчиво просил нас высадить его на берег в любом удобном для этого месте и забыть о случившемся. Но мы, подумав и приняв во внимание его циничную браваду о собственных похождениях, решили сдать его властям. Почему подобные ему ведут себя так, что кому-то приходится отвечать за их дешевые жизни, которые, по всему видно, для них самих никакой ценности не представляют?! Только за то, что они позарились на чужую лодку, им уже кто-то руки бы оторвал! Разве стал бы человек лодку к дереву примыкать, если бы не опасался таких, как они? Ведь раньше, до нашествия таких вот пришельцев, здесь даже дома на ключ не запирались. Они за флакон тройного одеколона готовы глотки друг другу перегрызть. Если его отпустить, то не исключено, что при первой же пьянке он будет бичевне своей бахвалиться, как на сибирских реках выживал и под смертью ходил. Они, конечно, будут слушать его пьяные бредни, развесив уши и раскрыв рты, но, в конце концов, найдется среди его собутыльников тварь, которая его же и вложит, куда следует.

А уж там-то ему язык окончательно развяжут и нас к ответу призовут несомненно. Поэтому связались мы по рации с диспетчером и доложили о случившемся. Так что, когда спустя некоторое время, мы пришли в первый же населенный пункт, там его уже дожидались соответствующие лица.

Но все равно всегда придется носить в себе то, что кого-то не стало в этой жизни, пусть даже и при таком косвенном, но все же твоем участии…

P.S. А может, в лодке, кроме него, никого больше и не было?!!!

Кусок мяса

— Васильич, ты когда-нибудь поросят резал?

Пусть не покажется странным, что я начинаю рассказ именно с этих слов. Просто бывают ситуации, когда не столь важны, допустим, описания природы или сопутствующих событий… Мы всегда куда-то идем. И, учитывая, что все реки текут — с Севера на Юг, или с Юга на Север, — каждый из нас понимает, что значит постоянное движение. Так и на этот раз мы куда-то шли.

Вопрос, который был мне задан, исходил от нашего многоуважаемого капитана Михалыча. В тот момент шеф стоял за штурвалом, а я, как это часто бывает, находился рядом в рубке. Михалыч — огромного роста и крепкого сложения человек лет сорока. Основные его черты — рассудительность и немногословность. Если разговор — то, как правило, только по делу. Поэтому его вопрос, уж никак не относящийся к нашей деятельности, несколько смутил и удивил меня. И тем не менее, сразу вспомнилось, как, будучи еще школьниками, мы с друзьями, собирая ягоду на болоте, напоролись на одичавшую свинью, отбившуюся от государственного свинарника. Она была с молочными поросятами. Вот тогда-то и пролилась невинная кровь этих маленьких, тщедушных, беспомощных существ, а мы самоутвердились как настоящие мужчины-охотники. Так нам казалось в то время. Мало таких, кто не совершал подобные глупости в этом возрасте.

— Да, шеф, приходилось и поросят резать, — утвердительно кивнул я.

Помолчав некоторое время, видимо, что-то обдумывая, он продолжил:

— Дело в том… ты ведь в курсе… что мы скоро будем в поселке, где живет моя мать. К концу навигации она должна была вырастить мне поросенка. А сейчас, как ты понимаешь, именно то время. Начинаются морозы и … забой скота, в том числе — и свиней. Если тебе не составит большого труда, мог бы ты подсобить в этом деле? Тем более, ты же охотник, тебе это проще…

Честно говоря, я был обескуражен и даже польщен… В силу своего характера — в делах, не касающихся нашей работы, шеф всегда обходился своими возможностями. Смешно было бы подумать, что такому быку, как он, составило бы труд зарезать какого-то несчастного поросенка. Конечно же, нет. Этой просьбой он, скорее всего, выказывал мне свое расположение.

— Ладно, Михалыч. Как смогу, помогу.

— Тогда я буду рассчитывать на тебя, — он с благодарностью взглянул на меня.

К вечеру мы были уже на месте. Нас встречали два его родных младших брата. Мой шеф ростом около двух метров. Эти же сантиметров на 8-10 пониже, наверное, вполовину еще шире его. Каждый, без сомнения, — за сто килограммов. Михалыч сразу же нас познакомил, заодно упомянув о том, что я должен им помочь с мясничеством, как они выражались. Они смотрели на меня с нескрываемым уважением. Особенно мне запомнился средний брат. Он назвался Генералом. Это что-то вроде клички. По крайней мере, в этом поселке все его так звали. В том числе и братья. Типичный русский богатырь. Мы как-то сразу с ним сошлись. Так бывает, тем более, он явно по природе обладал мягким покладистым характером, но, тем не менее, по рассказам шефа, кулак у него был самый крепкий в деревне, и весил он за 130 килограмм.

Через некоторое время мы были уже у них дома, где нас ожидала их мать, Петровна, невысокая худенькая энергичная старушка. Просто удивительно, как так маленькое существо произвело на свет этаких гигантов. Когда мы пришли, она уже суетилась у накрытого стола. Меня представили ей, как человека, который должен им помочь в вышеупомянутом деле, после чего она стала оказывать мне всяческие знаки внимания. За столом постоянно старалась мне угодить, упреждая каждое мое движение. Да и братья тоже. Я воспринимал все это, как обычное гостеприимство. Мне не давала покоя мысль — неужели для троих таких амбалов может быть проблемой разобраться с этим поросенком? В конце концов, я стал усматривать в этом нечто ритуальное. Может быть, это у них поверье такое — брать для таких дел человека со стороны. В каждом месте сходят с ума по-своему. Поэтому я ничего не стал спрашивать. Выпили по стакану самогона, закусив огромными кусками деревенского холодца — толщиной чуть ли не в ладонь. И стали готовиться к действу. Генерал принес три ножа на выбор. Скажем так: средний нож, большой нож и очень большой, что-то между ножом и маленьким мечом. Он спросил, какой мне предпочтительней. Я по натуре перестраховщик. Взявшись за самый большой, я испытующе взглянул на Генерала, не усмехнется ли? Оставаясь невозмутимым, он одобрительно кивнул. Я же про себя рассудил так: конечно, поросенку с лихвой хватит и небольшого ножа, а то, что Генерал соглашается с тем, что я выбрал инструмент самого нескромного размера, так это, видимо, тоже связано с традицией. Значит, в эту точку я попал удачно.

Все вместе мы вышли во двор, подошли к свинарнику. В этот момент женщина была впереди, я с ножом в руке чуть позади, а следом все ее сыновья. Окинув нас предупреждающим взглядом, она открыла ворота. То, что я увидел, оказалось для меня полной неожиданностью. Вместо маленького поросенка из помещения вывалило огромное животное. Не знаю, сколько оно весило, но его величина в один миг перекрыла все мои представления о рекордах поросячьего племени. Кабан вышел и встал перед нами, как скала. Его маленькие глазки смотрели на меня снизу вверх, ничего не выражая. «Да это разве поросенок!» — с благоговейным ужасом и даже восхищением вырвалось у меня. Женщина смотрела на меня как бы извиняясь, но в то же время с нескрываемой гордостью за свое произведение.

— Послушайте! Его же из пушки не убьешь! — прошептал я, взирая на монстра. От моей уверенности и следа не осталось.

— Он у вас случайно рекорд Гиннеса не держит? Среди себе подобных? — попробовал я пошутить, жалко улыбаясь.

— Он у нас акселерат, — отозвалась она.

Спасибо, успокоили! Не акселерат, а чудовище! И почему я вечно попадаю в какие-то дурацкие переплеты? Я оглянулся, сзади никого не оказалось.

— Совсем хорошо! — подумал я.

Посмотрел в сторону и увидел на высоком крыльце дома всех трех слонообразных братьев. Места им там не хватало — они стояли, буквально подпирая друг друга. И смотрели в мою сторону. Я прочитал в их взглядах одно и то же: нескрываемое любопытство, вину и что-то, похожее на страх. Но там, на крыльце, они были в полной безопасности. Я даже не почувствовал, когда они успели ретироваться. Неожиданно, видимо, опьянев от свободы, кабан сорвался с места и стал делать какие-то нелепые, непредсказуемые движения, отдаленно напоминающие прыжки в разные стороны, сопровождаемые выпадами и ужимками расшалившегося теленка. Непонятно было, то ли он таким образом играет, то ли это у него своеобразный предупредительный танец перед тем, как расправиться со мной. Мне показалось, что если эта гора дури даже случайно прикоснется ко мне, то раздавит, как навозную лепешку, о находившийся рядом забор. Поэтому я инстинктивно отскочил на середину двора.

А боров начал бегать вдоль забора, ища какую-нибудь лазейку, точь-в-точь, как хищник в клетке. Недостатком энергии и реакции он явно не страдал, несмотря на свою тучность. Сразу вспомнились рассказы или басни о том, как свинья сначала сбивает с ног, а потом затаптывает копытами или загрызает своей крокодильей пастью. Какова здесь доля правды, я не знаю, скорее всего, это полная ахинея, но в тот момент я во все готов был поверить. За отсутствием достаточного опыта, искушать судьбу мне не хотелось. Да и самоотверженное поведение братьев говорило само за себя. Я сам раньше видел, как свинья разгрызает толстенные кости, словно орехи. А уж этот монстр! Сомнений быть не может: ошибочно мнение, что свинья — вегетарианец.

Внезапно огромный свинокол, зажатый у меня в руке, стал давать ощущение перочинного ножичка. В моем понимании, поросята — это небольшие, розовые, просвечивающие на солнце существа, с какими мы когда-то пацанами «мужественно расправились» на болоте. Куда я попал! Видимо, пришло время расплаты за содеянную когда-то жестокость. Я чувствовал себя ничтожным жалким хвастуном. Отступать было некуда. Иначе — позор. В глазах моих нанимателей я был, видимо, чем-то вроде тореадора. Все говорило за то, что корриды — не избежать. Места на трибунах заняты. Публика жаждала зрелища и кровопролития. Я был обманут, беспомощен и обречен. Знать бы, что так произойдет, я ни за что не променял бы место в своей теплой уютной кабине на это поле боя. Вот, оказывается, чем объясняется обходительность и угодливость злополучных родственничков! Одним словом, было ощущение, что меня просто-напросто подставили.

Но… как бы там ни было, приходилось действовать.

Боров продолжал, как оголтелый, носиться по двору. Я стал выжидать, когда он успокоится.

— Голодный он, сынок, — сказала Петровна с жалостью, — нельзя кормить перед забоем, иначе попортишь мясо при разделке.

— Может, меня съест и успокоится, — съязвил я.

Хозяйка всячески пыталась его утихомирить.

— Чувствует, что его ожидает, потому и беспокоится, — снова произнесла она.

— Что кого ожидает, это еще вопрос, — парировал я.

А сам только и думал, как бы с минимальным ущербом выбраться из переделки. При одной только мысли, что придется подходить к этой свихнувшейся глыбе, мне делалось не по себе.

Наконец, боров остановился неподалеку и, как бы оценивая, принюхиваясь ко мне, стал время от времени нервно похрюкивать низким утробным звуком. Посчитав это самым удобным моментом, я, пересилив себя, стал подходить к нему, заранее определяя, в какое место буду бить. Я хотел его ударить под переднюю левую ногу, предварительно почесав у свинки живот. Мои губы с лицемерной лаской произносили что-то вроде «Боря… Боря… хороший…», а лицом я пытался изобразить подобие дружелюбной улыбки.

В последний момент, когда я уже готов был его коснуться, он, как бы разгадав мое намерение, отпрянул в сторону, крутнувшись на задних ногах и перенеся подальше от меня переднюю часть туши. И опять встал. Честно говоря, мне было в этот момент не безразлично, что во мне могут заподозрить … душевный дискомфорт. Поэтому часть моего сознания была обращена на то, как я выгляжу со стороны. Приходилось … играть на публику. Я снова стал подходить к свинье… вторая попытка закончилась с тем же успехом. Кабан вовсе не намерен был кого-то к себе подпускать. Отрадно было только то, что ко мне кабан не проявлял агрессии, напротив, всячески старался увильнуть от нашей встречи. Поэтому я даже снова почувствовал уверенность. После нескольких неудачных дерзновений я решил действовать иным образом. Попросил у мужиков топор, который они мне подали, не спускаясь (нужно отметить) с крыльца, а Петровна, для того чтобы хоть как-то отвлечь внимание животного, решилась все-таки вынести из дома кастрюлю какой-то бурды, на которую боров с жадностью набросился. Тем не менее бдительности он не терял и не выпускал меня из поля зрения. В конце концов, мне все же удалось подойти к нему с левой стороны и приложиться обухом к свинячьей голове. Да не совсем удачно. Он почти увернулся. Топор, скользнув по левой части черепа, бухнулся о землю. Но удар все же был достаточно мощным, и оглушенный боров повалился набок. Какое-то время он лежал в нокауте, и я уже подбирался к нему, готовый перерезать горло, как вдруг кабан вскочил и с диким визгом, словно бритвой резанувшим по сердцу, бросился прочь. Желая как можно скорее покончить со всем этим, я в два прыжка догнал его, и боров тем же образом был окончательно повержен. Эта мерзейшая процедура, конечно же, никакого удовольствия мне не доставляла. Зато публика, как мне показалось, была в восторге. Разве что свиста я не слышал, но советы с крыльца сыпались рекой. Боров лежал и сучил ногами, переваливаясь с боку на бок, поэтому мне не сразу удалось перерезать ему горло, чтобы спустить кровь. И тут, видимо, перешагнув через свое малодушие, подскочил Генерал и в стремлении помочь мне схватил кабана за задние ноги. Тот неожиданно, видимо, уже в последних конвульсиях взбрыкнул — и детина весом в сотню с лишним килограмм отлетел назад к воротам и сел на заднюю часть. Потом нам все же удалось довести дело до конца. Я смотрел на убитое животное, и мне не верилось, что это все-таки произошло. Нервы мои были на пределе. Я достал сигареты. Первая спичка сломалась, когда я попытался прикурить. Руки ходили ходуном.

— Ничего, ничего, Васильич! Сейчас выпьем, свининкой закусим, и ты успокоишься, — похлопав меня по плечу своей мотовилой, сказал Генерал, — все будет хорошо.

— Выпить выпью, но вашего борова жрать не стану, не полезет, — как бы полушутя буркнул я. — от пережитого у меня даже желудок заболел.

— Да ты уж, пожалуйста, не обижайся. Действительно жутковато, я понимаю. Спецов у нас по этому делу нет, хоть и в деревне живем, — продолжал он с доброжелательным видом. — Ты ведь на медведя с ножом ходил, не то, что на какую-то домашнюю свинью. Что это для тебя!

Я аж задохнулся!

— Кто вам сказал такую глупость?

— Михалыч, братан наш старший, — откликнулся Генерал.

— Михалыч?! — изумился я. — Так вот в чем дело! Во-первых, что за необходимость такая на медведя с ножом ходить? А во-вторых, я что — самоубийца? Но вообще… я действительно лучше бы, наверное, на медведя пошел, чем на кабана вашего. У вас, прости, видимо, порода такая, что у свиней, что у людей. Мало того, что я забойщик поросячий, так еще и медвежачий. В другой раз в зоопарк носорога с ножом валить пойду. Для полного комплекта.

Мы посмеялись, а потом занялись тушей. Опалили, обскоблили, как полагается, с кипяточком. Разделали. Закончили все и пошли в дом. Я ничего не стал говорить шефу.

А спустя время, вспомнил, что когда-то рассказывал капитану о том, как добыл своего первого медведя, и уж, конечно же, не ножом, а из-под ружья. То, что мой неразговорчивый шеф склонен к гиперболам, было для меня новостью. Может быть, он фантазировал специально для того, чтобы его родные заранее прониклись ко мне уважением и доверием… или таким образом он хотел подшутить надо мной? Не знаю. Только и в том и в другом случае — палку он изрядно перегнул.

Принесли жареный свиной сбой, то есть съедобные части внутренностей. Это считается деликатесом. Подали и самогонку. Первое, что я сделал, это сразу же замахнул полный 250-граммовый стакан, как мне и полагалось. Под влиянием выпивки я расслабился и, в конце концов, как и все, приступил к свинине.

А если вам сейчас тоже предстоит отведать свинины, то, прежде чем приступить к трапезе, вспомните мою писанину… Это ж какая совокупность переживаний и страстей, и какая жестокость могут стоять за обыкновенным куском мяса!

с. Гуляевка, Красноярский край