Рассказы

Деньги на ветер

Он проснулся от звуков собственного голоса, с трубкой в руке. К моменту пробуждения он уже три минуты разговаривал по телефону. Собеседником был хозяин дома, на крыше которого он играл в одну из прошлых ночей. Хозяин звонил, чтобы сказать спасибо за музыку. Это было очень кстати. На спасибо музыкант мог купить хлеба и папирос.

На часах было девятое января. Вчера, двадцать четвертого декабря, он играл на трубе бумажной фабрики. После концерта понеслось праздничное застолье. Живая вода лилась рекой. Так для музыканта началась рождественская ночь, которая растянулась на две недели. За это время он побывал в разных местах. Ездил в деревню и выступал на водонапорной башне. Крестьяне тоже любили живую воду. Под его музыку они пели, веселились, играли в недотягивание каната и в круговую поруку. В городе устраивали танцы для школьников, и он музицировал на крыше школы. Потом участвовал в концерте духовной музыки в соборе Святого Места. Там пришлось играть в составе трио: он с арфой расположился под куполом храма, на колокольне свою партию исполнял звонарь, а внутри здания собора сам настоятель импровизировал на внутреннем органе. Концерт духовной музыки закончился скандалом: вошедший в раж музыкант забыл, где находится, и заиграл сельский танец "Чтоб тебе пусто было". Из храма Святого Места он вылетел как пробка из бутылки. Здание собора тут же заполнилось живой водой по самое горлышко. Потом он несколько часов играл на крыше ночного трамвая, то и дело задевая головой за провода, так что в волосах его застревали электрические искры.

Но ничего этого он не помнил. Ему снился театр восковых пассажиров в вагоне метро и дурацкая трясущаяся обезьянка. Ввалившись в свой подъезд под утро мертвецки пьяным, он напугал чердачную кошку. Впрочем, ей он тоже всего лишь приснился.

Итак, девятое января. Полдень. Спасибо за музыку.

Что-то мешало ему сидеть. В заднем кармане штанов обнаружилось еще одно спасибо за музыку. И еще два с половиной — в кармане куртки. Да он неплохо заработал в это Рождество! Некоторое время можно прокормиться. Но на ветер, конечно, не хватит. На ветер нужны деньги. Он закусил папиросу, вытащил из волос электрическую искру и прикурил. Получившая свободу искра выпорхнула в окно и полетела к трамвайным проводам.

Он был музыкантом. Играл на эоловой арфе. Это такой ящик со струнами, который ставят обычно где-нибудь повыше, чтобы ветер мог заставить струны звучать. Музыкант зажимал на струнах аккорды, а ветер… А ветра у него не было! В чем и состояла проблема. Надо было его купить, но накопить денег на ветер никак не удавалось.

Так он и играл — без ветра. Ну не совсем, конечно — у него, все-таки, был ветер в голове, который позволял ему слышать свою собственную музыку. Сочинял ее он обычно, сидя на дне колодца. Ему нравилось смотреть на небо, а из колодца даже ночью можно увидеть солнце. Он записывал музыкальные альбомы и называл их именами планет. Первый, сочиненный еще в юности, весь состоял из быстрых, жидких и блестящих композиций, ядовитых как пары ртути. Он назвал его «Меркурий». Второй альбом получился совсем другим — музыкант был влюблен и наплодил целую кучу серенад. Эта программа получила название «Венера». Потом он стал взрослее, романтизма в душе поубавилось, он записал «Землю» (сложную сюиту, построенную чисто на исполнительской технике) и «Марс» (концептуальный диск, вся музыка на котором состояла только из красных нот). И так далее, год за годом. За плечами у него было уже девять альбомов. Последний, «Плутон», был записан прошлым летом.

Его диски никто не покупал. Ведь вся эта музыка была сыграна на эоловой арфе без ветра, так что на пыльных звуковых дорожках можно было повстречаться только с тишиной. Музыку способны были услышать лишь те, у кого в голове имелся собственный ветер. Такие люди были. Но и они не покупали его альбомов — у людей с ветром в голове денег не водилось.

Иногда его приглашали поиграть для публики. Если устроителям вечеринки удавалось арендовать где-нибудь ветер. Тогда его композиции могли послушать все. Ему говорили спасибо за музыку, а деньги платили хозяину ветра. Спасибо хватало музыканту на жизнь. Денег на ветер не было.

Были и места, где его диски слушали постоянно. Например, в соборе. Там в качестве ветра выступал местный святой дух. И многие специально приходили в собор для того, чтобы насладиться музыкой. За эти заслуги музыканту было зарезервировано место в раю. Еще он был чрезвычайно популярен среди школьников. Они слушали музыку на переменах. Веселый ветер перемен заставлял его диски греметь на всю школу, загоняя гибкие мелодии в самые труднодоступные места здания. Школьники были в восторге от его музыки, и многие из них клялись себе, что тоже непременно станут музыкантами, пусть нищими, но гениальными, такими же, как он! За это ему было забронировано место в аду. Таким образом, будущее музыканта было обеспечено.

Да и в настоящем он вовсе не был нищим. (Школьники, со свойственным юности максимализмом, несколько романтизировали его образ). Спасибо за музыку ему хватало не только на то, чтобы кормиться самому, но и на продукты для холодильника, на котором он обычно ездил. Конечно, холодильник не самое быстрое средство передвижения, зато и продуктов требует немного. Что же касается скорости, то в городе, а особенно в северной его части, лучше вообще особо не разгоняться. Иначе сам не заметишь, как налетишь на трамвай, а ведь трамвай только с виду кажется безобидным препятствием! Ни для кого не секрет, что над рельсами возвышается лишь малая часть трамвая, а основная, подземная, которая называется метро — она во много раз больше. Поэтому столкновение с трамваем грозит неминуемым крушением и погружением под асфальт.

Словом, жил музыкант нормально. Не хватало только денег на ветер. А ветра хотелось! Чтобы раздобыть монету-другую, он иногда приходил на берег моря и бродил по кромке прибоя, выискивая в песке потерянные морем по рассеянности осколки раковин и унитазов. Затем он шел на дальний конец волнореза и бросал свои находки в воду, возвращая морю его имущество. В ответ море кидалось в него монетами. Не то, чтобы оно расплачивалось за услуги, просто море верило в примету: если кинуть в человека монетку, он обязательно еще вернется на этот берег.

Время от времени ему удавалось немного заработать и арфой. В городе была традиция — если ждали гостей, то непременно заказывали у булочника традиционное блюдо: хлеб-соль. И тогда булочник (он же пекарь, он же мельник) покупал у музыканта соль — ноту, издаваемую одной из струн эоловой арфы. Разумеется, для звучания ноты требовался ветер. У мельника он был.

Кто-то сдает жилье, кто-то стирает белье, кто-то сидит в засаде, кто-то возвращается домой из цирка, а мы вернемся в тот день, с которого началось наше повествование.

Итак, девятое января. Полдень. Спасибо за музыку.

Музыкант подумал, что давно уже не был у мельника. А ведь миновали праздники, к людям приходили гости, и очень-очень может быть, что запасы соли у мельника подходят к концу. Значит, есть смысл нанести ему визит. Музыкант открыл дверцу холодильника и бросил в него пару бутербродов. Холодильник довольно заурчал. Можно было занимать водительское место и трогаться в путь.

У мельника-пекаря-булочника в эти праздничные дни, действительно, была куча заказов. Так что просто голова шла кругом. И это роковое обстоятельство сыграло с ним злую шутку. Вышло так: у мельника зазвонил будильник. Казалось бы, что тут такого? Ну, будильник и будильник — привычная опасность. Но дело в том, что голова мельника в этот самый момент, как раз, зашла на очередной круг. Не разобравшись, что, собственно, звонит, мельник решил, что это телефон. Он снял трубку будильника и сказал: «Алло». Это его и погубило.

Никогда, никогда не снимайте трубку будильника! По будильнику вам не позвонят ни друзья, ни подруги, ни враги, ни овраги. По будильнику вам может звонить только один абонент — время. А оно даже не станет с вами разговаривать. Ему достаточно лишь услышать в трубке ваше «Алло» — и всё, время тут же узнает о вашем существовании. И тогда — конец. Посылайте за красками и садитесь рисовать завещание. Как только время о вас узнало — вы в его власти.

Войдя в дом мельника, музыкант сразу понял, что тот нездоров. Бросив работу и закутавшись в плед, мельник сидел в кресле с хронометром подмышкой. Голова его, чувствуя себя виноватой, склонилась к груди. Нормальный возраст для взрослого человека — тридцать шесть лет и шесть месяцев. Но ртутный столбик хронометра давно миновал отметку 36,6 и показывал уже сорок два года. К вечеру возраст подскочил под семьдесят и мельник стал старым. А ночью, во сне, он умер. Музыкант, оставшийся ухаживать за больным, заметил, что мельник умер, но не стал ничего ему говорить. Не хотелось огорчать спящего.

Однако, проснувшись на следующее утро, мельник и сам понял, что мертв. Стало ясно, что отныне всё для него пойдет по-другому. И не нужны ему больше ни булочная, ни пекарня, ни мельница. А раз не нужна мельница, значит, не нужен больше и ветер, который крутил ее крылья. И мертвый мельник подарил ветер музыканту.

С этого дня жизнь музыканта круто изменилась. Настолько круто, что не всякий лыжник решился бы съехать с этого склона. Ветру, привыкшему вращать тяжелые мельничные жернова, ничего не стоило заставить петь струны эоловой арфы. Мощный вихрь пронесся над дорожками дисков с музыкой, сдувая с них песок и пыль и вырывая с корнями сорняки тишины, которыми поросли звуковые треки! Теперь, когда у музыканта был ветер, его произведения стали доступны каждому. И тогда его альбомы стали продаваться. Не то слово — продаваться! Они просто пошли нарасхват. Его диски — все девять, от «Меркурия» до «Плутона», стали приносить ему деньги. Приносили, высыпали их прямо на пол квартиры и уходили опять, за новыми деньгами. Теперь, когда у него был свой собственный ветер, он в любой момент мог где угодно выступить с концертом, взяв за выступление, опять-таки, деньги, а не спасибо за музыку. Вскоре он стал одним из самых состоятельных людей города. По улицам он теперь разъезжал не в холодильнике, а на шикарном блестящем черном рояле. А денег у него становилось все больше. Они текли к нему отовсюду. Случалось даже так, что он закуривал папиросу и не успевал выкурить ее до конца, как она уже превращалась в свернутую трубочкой денежную купюру. Он уже вполне мог позволить купить себе новый, свежий ветер, но не делал этого. Его нравился старый.

Его музыку теперь слушали все. Она звучала круглосуточно из каждого окна, из каждого канализационного люка, из каждой собачьей будки. В любой момент она могла выскочить из-за угла, щелкнуть вас по носу и с дурацким хохотом помчаться дальше по улице.

Для того, чтобы услышать его музыку, людям уже не надо было идти в собор, так что количество прихожан заметно поубавилось. В силу этого факта музыкант лишился места в раю, ранее зарезервированного для него. Администрация рая прислала ему вежливое письмо с извинениями и надеждой на дальнейшее сотрудничество. Вскоре аналогичное письмо он получил и из адской канцелярии. Музыкант перестал быть культовым персонажем в глазах школьников. У этих господ никогда не бывают в моде те мелодии, которые слушают на каждом углу взрослые. Никто из школьников уже не мечтал посвятить свою жизнь музыке, и выходило так, что места в аду городской музыкант более не заслуживает.

Он начал испытывать неуверенность в завтрашнем дне.

Получив в свое распоряжение ветер, музыкант утратил свою элитарность. И первыми прокляли его «избранные» — те немногие, которые раньше могли слушать его музыку вне храма и школы — люди с ветром в голове.

И однажды настал день, когда музыкант решился. Он взял корзину, насыпал на дно осенних листьев (в минуты отдыха ветер любил чем-нибудь пошуршать), посадил ветер в корзину и вышел из дома. Дойдя до перекрестка, музыкант задумался: куда пойти? Направо или налево? Справа жил один хороший человек, который хотел пожать бурю. Можно было отдать ветер ему, чтобы он его посеял. А слева жил другой хороший человек — воздухоплаватель. У него был безвоздушный шар. С помощью ветра он мог бы сделать свой шар воздушным. Так куда же пойти, направо или налево?

Ветер в корзине тихонько шуршал листьями.

И тут музыкант подумал: "А с какого, собственно, перепугу? Почему это я, всю жизнь мечтавший играть музыку с помощью ветра, должен теперь от него отказываться? Из-за чего? Из-за кого? Что же это получится — я, переживший испытания бедностью и неизвестностью, не выдержу испытания деньгами и славой? Ха! Не дождетесь!"

Он развернулся и решительно зашагал к дому, крепко сжимая в кулаке ручку корзины.

"Пора приступать к десятому альбому! Назову его «Седна». И пускай все идут к черту!"

И все пошли к черту. Надо сказать, получилась очень душевная вечеринка. Давненько уже в доме у черта не собирались все! Гости пили живую воду и закусывали мертвым хлебом, который принес мертвый мельник. Черт был рад гостям. Ведь все явились к нему с благими намерениями. А черт как раз недавно приобрел себе освободившееся местечко в аду, и теперь ему надо было вымостить туда дорогу.

Медицина

Все-таки напрасно ругают медицину. В наше время достигла она удивительных результатов. Из зоопарка стали выписывать зверей.

Слона выписали в конце мая. Слон поступил в зоопарк с диагнозом «большой». Кроме того у него были бивни, хобот и несоразмерные уши. Все это слону вылечили, и он стал более-менее нормальным, здоровым членом общества.

Перед тем как выпустить из зоопарка, Слона попросили расписаться в бумаге, где говорилось, что Слон чувствует себя хорошо, никаких претензий к медперсоналу зоопарка не имеет и обязуется ежемесячно посещать муниципальный медпункт для прохождения профилактических процедур. Слону рассказали, куда обратиться, чтобы устроиться на работу, выдали ключи от квартиры и назвали адрес.

Выйдя за ворота зоопарка, Слон нерешительно огляделся. На противоположной стороне улицы он увидел табачный киоск. Слон купил пачку сигарет и закурил. Сигареты назывались «Ординаторские». На пачке было написано: "Меддепартамент рекомендует". Вечерело. Мимо промчался мальчишка на самокате и исчез в подворотне. Из окна дома доносились звуки музыки. Слону казалось, что он где-то когда-то слышал этот мотив. Что-то с ним, кажется, даже было связано… Но что? Было ощущение, что какие-то области памяти заперты на замок. Попытка сосредоточиться на мыслях о знакомом мотиве вызвала в голове у Слона ощутимую физическую боль. Слон глубоко затянулся и двинулся в сторону дома, адрес которого ему назвали. Слон более-менее ориентировался в примыкающем к зоопарку районе города. Его иногда водили по улицам.

По дороге Слон заметил на афишной тумбе чей-то невразумительный портрет с надписью: "РАЗЫСКИВАЕТСЯ! Бродячая Кокакола. Злостно уклоняется от лечения! За любую информацию о больном муниципальный меддепартамент обещает…"

Когда-то Слон был знаком с бродячей Кокаколой.

В зоопарке Слон провел около семи лет. От этих лет у него остались смутные воспоминания и татуировка на левой передней лапе "СЛОН".

Кенгуру поступила в зоопарк с диагнозом «сумчатая». Ее вылечили. Правда сумку полностью вылечить не удалось, сумка осталась. Однако лечащий врач сказал Кенгуру, что сумка сама по себе — это не страшно. Просто осталась как рудимент. Вроде аппендикса. В принципе ее можно зашить при желании. Наверное, лучше зашить. Но можно и не зашивать. Просто отрастить на брюхе шерсть подлиннее, и никто не будет замечать сумки. "Главное, — сказал врач, — это то, что вы больше не скачете по травке гигантскими прыжками, нелепо прижав к груди передние лапы".

Кенгуру не захотела зашивать сумку. Сумка ей нравилась. Она любила там таскать всякие мелкие вещи. На углу Кенгуру остановилась и стала рыться в сумке. Расческа, сигареты «Сестра-Лайтс», зажигалка, салфетки, прокладки «Always», губная помада, зеркальце, пудреница, какие-то таблетки, крем «Зовиракс»… "Надо купить мобильник", — подумала Кенгуру. Ее не оставляло ощущение того, что в сумке раньше было что-то другое. Совсем другое. Что-то очень дорогое, важное. Кенгуру не помнила, что это такое было, но при мыслях об этом почему-то хотелось плакать.

Кенгуру стояла на углу с задумчивым видом, не замечая прохожих. А те оборачивались на нее, особенно мужчины. Кенгуру была весьма недурна собой. Подошел милицейский.

— Прошу прощения, сударыня, но так не положено. Если желаете заниматься проституцией, вам надлежит сначала получить медсправку и оформить лицензию в муниципальной управе. Ну и кроме того, здесь стоять нельзя. Через квартал и налево, на улице Иммунитета — пожалуйста, там работайте.

"А это мысль", — решила Кенгуру.

Удав поступил с тяжелым диагнозом. Диагноз занимал почти целую страницу в истории болезни. Но вылечили и Удава. Когда он шел от ворот зоопарка к ближайшему пабу, люди посматривали на него с опаской. Он двигался, раскачиваясь из стороны в сторону, казалось, что Удава «штормит» и он нетвердо держится на своих огромных ногах, хотя вряд ли у кого-либо могло возникнуть желание проверить это. Удав выглядел как боцман с какой-нибудь контрабандистской посудины, привыкший разговаривать со своими матросами (которые все сплошь — отребье и уголовники) исключительно на языке кулаков. Все его руки, грудь и шея были покрыты татуировками в виде кельтских узоров. Взгляд Удава был тяжелым и угрюмым, но, встретившись с ним глазами, было очень трудно их отвести.

Удав зашел в паб.

Сел за стойку. Развернул газету. Всю первую полосу занимал портрет Главврача в полевой военной форме с государственными наградами на груди. Далее шла передовая статья, автором которой являлся он самый — полковник медицинских наук, председатель Комитета по Управлению, Главный врач Федерации. Потягивая пиво, Удав стал читать:

"Как Мы уже не раз отмечали, наиболее важным инструментом медицины является не терапия, но профилактика. Да, Мы сейчас умеем многое. Мы можем исправить многие ошибки природы. Но следует помнить, что основной Нашей задачей является отнюдь не исправление ошибок. Не дать природе совершить ошибку — вот истинная цель Нашей медицины. Однако же до недавнего времени профилактика почти совершенно не касалась психологического аспекта, занимаясь практически исключительно физиологией живого организма.

Как известно, все недуги можно разделить на три основных категории: болезни неизбежные, болезни случайные и болезни добровольные. Две первые категории в части, касающейся медиков, проходят по классу исправлений ошибок природы, но именно третья представляет для нас особенный интерес. Откуда вообще происходит такое абсурдное, казалось бы, явление, как "добровольная болезнь"? Я вам отвечу. Это происходит от животной дремучести, от суеверного преклонения перед хаосом и от непонимания института Иерархии.

Меж тем, простое медикаментозное поддержание биологического существования индивидуума с аномалией…"

Удаву вдруг ему показалось, что кто-то окликнул его по имени. Он обернулся. В темной толпе мелькнуло знакомое лицо. Бродячая Кокакола! Но в этот момент рубашка Удава промокла на спине. Потому что на спину Удава вылилась кружка пива.

Пока Удав читал газету, рядом с ним закрутилась небольшая заварушка. Время было самое бойкое — конец рабочего дня. Парни, вкалывавшие весь день в цехах медкорпораций, заполнили зал. У стойки образовалась настоящая очередь. Один здоровый ублюдок с пивной кружкой в руке, на голову выше всех, растолкал парней в толпе, пролез к стойке и заорал бармену:

— Э, слышь, командир! Бутылку водки, копченую курицу и это… Ну, там, пельмени, пиццу, какую-нибудь там байду, давай, пожрать, короче, замути че-нить!

Сидевший рядом рыжий парень похлопал верзилу по плечу:

— Братан, тут, как бы, люди ждут в очереди.

Верзила задумчиво посмотрел на рыжего и сказал:

— Как бы? Ну, жди.

Рыжий еще раз дотронулся до плеча здоровяка.

— Чувак, я смотрю, тебе рано еще ходить в общественные места. Ты давай-ка иди-ка домой и задай своему папочке такой вопрос: "Папа, я уже большой мальчик. Мне уже хочется посещать заведения для взрослых. Расскажи мне, пожалуйста, чисто в общих чертах, как там надо себя вести, чтобы не огрести пиздюлей".

Верзила отвел руку с кружкой пива назад, размахнулся, и уже в следующую секунду кружка ломала нос рыжему парню. Вот только когда чувак замахивался, пиво из кружки пролилось на спину Удаву.

Удав потрогал верзилу за локоть. Тот обернулся и, встретив взгляд Удава, оцепенел. Удав медленно протянул руку к его шее, обхватил ее и начал душить. Здоровяк стоял неподвижно. И только лицо его стало постепенно синеть, язык вывалился, брюки намокли, и на полу стала образовываться лужица.

Подошел вышибала.

— Мужик, ты чего? Ты его щас ваще тут задушишь! Хочешь мочить чувака — иди на улицу! Тут не надо. Ладно, давай, отпускай, хватит с него.

Удав разжал руку. Полумертвый возмутитель спокойствия свалился на пол. Вышибала подхватил его подмышки и с трудом потащил к выходу.

К Удаву подсели рыжий парень с разбитым носом и двое его приятелей.

— Спасибо, братан! Выручил! Мы видели, что у Макса проблема, но пока через толпу лезли, у вас тут уже все закончилось. Ловко ты его!

— Да ладно, чего там… Что-то я погорячился малость. Чуть не задушил дурака. Разозлился, понимаешь — единственную рубашку пивом облили!

— Ты сам-то откуда такой?

— Да только что из-за решетки откинулся. В зоопарке лечился.

— Ух ты! А что у тебя было?

— Да, там, разное… Долго рассказывать… Короче, змеей болел.

— Слушай, так ты, это… а ты машину водишь?

— Не знаю. До зоопарка, вроде, не водил.

— Ничего, научим. Это фигня. Тут такое дело… Мы, понимаешь, дальнобойщики. Водилы. Гоняем фуры отсюда в Амбулаторск и обратно. Через леса. По двое на машине работаем. Пока один рулит, другой спит. Ну и вообще, в лесу поодиночке нельзя. Там же больные — звери всякие. Они, правда, простых людей не трогают обычно, сами от них прячутся. Кроме оборотней. Те злые. Ну, короче, в одиночку нельзя. Так тут у нас Макс сейчас без напарника остался…

— А что с напарником?

— Да не поймешь… Исчез, короче. В прошлый четверг пошел в кабак тут один, «Пенициллин» называется. Тут, рядом. Ну и все, пиздец, поминай как звали. Видели его там, говорят, нажрался конкретно. Потом вышел оттуда на улицу — и с концами. Хрен его знает, может в драку какую-то где-то влез, могли и убить по пьяни. А вообще, говорят, — рыжий понизил голос, — он там какую-то херню про Главврача нес. Критиковать изволил, типа. Могли и стукнуть на него, а там — сам понимаешь, легавые себя ждать не заставляют. Или санитары. Подъехали да и приняли его, тепленького, на выходе. И нет человека… Не знаю, надеюсь, может, возникнет еще. Только машина-то стоять не может, ездить надо. Может, правда, поработаешь со мной? Водить научим, дурацкое дело — не хитрое! А пока просто со мной поедешь, чтоб не один я через лес хреначил. А? Деньги пополам.

— Да можно, наверное…

— Ну так и зашибись! Эй, нам еще по кружке!

Воистину велика современная медицина! Дело дошло и до "Площадки мертвяка". Есть в зоопарке такая территория, где резвятся в одной компании мертвые зверята всех видов и мастей. Разных зверей — всех там селят вместе. Мертвые меж собой не враждуют, им делить нечего, и между ними нет отношений типа «хищник-жертва». А в теплое время года дети под контролем медперсонала зоопарка могут даже погладить, подержать в руках, поиграть с мертвыми черепашками, морскими медвежатами и козлятами пони.

Из обитателей «Площадки» первой вылечили львицу по кличке Скушали. Так ее назвали, потому что она по недосмотру служителей зоопарка была съедена еще будучи маленьким львенком. После этого съеденную львицу поселили на "Площадке мертвяка". Там Скушали провела несколько лет в играх с другими мертвыми животными. Время шло, Скушали выросла и превратилась во взрослую молодую львицу. По человеческим меркам ей было чуть больше двадцати лет.

Скушали выписали в первую пятницу сентября, под вечер. Сразу на квартиру идти не хотелось. Львица зашла в кафе. Взяла чашечку кофе, уселась за столик у окна и стала разглядывать прохожих. Рабочий день закончился, и по тротуару заструился людской поток. Люди спешили — кто домой, кто в магазин. У всех было какое-то дело. Только у Скушали его не было. От этих мыслей львица вдруг почувствовала себя как-то неуютно и уже хотела отвернуться от окна, но тут ее взгляд задержался на одном персонаже, который чем-то выделялся из толпы. Мужчина чуть ниже среднего роста, худощавого телосложения, с кейсом в руке и сигаретой во рту. Вроде обычный человек, такой же, как все, но лицо у него было такое… Словно он не совсем понимает, где он и зачем тут находится. И похоже было, что дел у него тоже никаких нет. Львица засмотрелась на странного прохожего, а тот, проходя мимо кафе, посмотрел в окно и встретил ее взгляд. И тут Скушали показалось, что лицо этого мужчины ей знакомо. Прохожий же, между тем, остановился, повернул назад и зашел в кафе. Подошел к столику Скушали. Слегка смущаясь, улыбнулся и сказал:

— Привет!

— Привет.

— Не узнаешь меня?

— Не очень.

— Я Слон!

— Ах ты, боже мой! Слон! Здорово, что встретились! Да, я тебя только сейчас узнала! Ты изменился. Сбросил рост, да? Классно. Тебе идет. А меня вот выписали!

— Замечательно! Поздравляю. Давно?

— Да вот только сегодня. Еще даже до квартиры не дошла.

— Ну отлично. Слушай, я тоже очень рад тебя видеть. Ты как — не торопишься?

— Да куда же мне торопиться?

— Ну я тоже тогда себе сейчас чашечку чая возьму. Посидим немножко?

— Посидим.

— Тебе что-нибудь взять?

— Да нет, спасибо, у меня еще кофе остался. А, знаешь, возьми, пожалуйста, мороженого!

Скушали действительно была рада встрече со Слоном. Ей даже стало жутко, когда она подумала о том, что вот только что она сидела совсем одна в центре большого города, совершенно незнакомого, посреди толпы живых людей!

Вернулся Слон с чаем и мороженым.

— Ну, ты как, вообще, какие планы? Что собираешься делать?

— Да я уж даже и не знаю… Пока в зоопарке сидела, планы были. Хотела в медицинский поступать. Готовилась даже немного. В Седьмой мед, наверное. Там специализация по патологоанатомии, мне это интересно. Ну а до этого, наверно, поработать надо будет. Пойду санитаркой куда-нибудь. А ты-то сам как устроился?

— Да ничего. Временно помощником бухгалтера числюсь. В фармацевтической компании. Ну, так, честно говоря, пока — «подай-принеси». Мальчик на побегушках. На курсы бухучета хожу по вечерам. Как закончу — найду уж место получше. Да платят, впрочем, неплохо. Не жалуюсь.

— Какой здесь гадкий кофе! В зоопарке — и то куда лучше был! Из чего его тут делают? Поди, ни одного кофейного зерна тут нет, цикорий пополам с кукурузой…

— Знаешь, а у меня дома есть кофе. Настоящий. У нас на предприятии в буфете бывает иногда… Хочешь, зайдем, угощу?

— Пошли!

Они сидели на кухне Слона и пили настоящий кофе. С печеньем. За окном уже было темно, шумели каштаны. Ближе к ночи в стекла застучал дождь, не осенний интеллигентный дождик, тонкий и нудный, а еще летний, из последних летних — сильный, горячий и быстрый, с крупными каплями.

— Льет как из ведра. — Бессмысленно процитировал Слон непонятно как всплывшую в памяти реплику из какого-то старого фильма. И совсем уж не к месту продолжил: — Старая любовь не ржавеет.

— О чем это ты? — поинтересовалась Скушали. — Вспомнил старую любовь?

— Да нет! — смутился Слон. — Сам не знаю, что сказал.

— Нет, правда!

— Да не было у меня никакой старой любви!

Львица выгнула спину и тихим низким голосом спросила:

— А как насчет новой?

Заснули звери только под утро. Провалились в глубокий сон.

Они не слышали, как за окном всю ночь тянулись бесконечные колонны черных машин с красными крестами. Из города в лес. Ловить зверей, глупых, несознательных зверей, скрывающихся в лесах от медицинского обслуживания.

Они не слышали и того, как на рассвете машины возвращались из леса в город, везя на принудительное лечение тех, кого удалось отловить. Возвращались тихо. Пойманные звери спали, получив свою дозу наркотика. Часть зверей по дороге умирала. От остановки дыхания, от остановки сердца. Неизбежные издержки — звери все разные, разве в спешке рассчитаешь для каждого правильную дозу снотворного?

Слон с львицей не знали и того, что несколько машин не вернулось из лесов. Такое тоже случалось регулярно. Лесные оборотни дрались с медиками не на жизнь, а на смерть.

Скушали и Слону не было до всего этого дела.

Слона разбудил телефон. Прежде чем идти к аппарату, Слон поцеловал спящую львицу.

— Алло!

— Слоняра, это ты? Привет!

Звонила бродячая Кокакола.

— Кола? Привет, старая! Ты как, вообще, что, где? Сто лет тебя не видел!

— Я нормально. Где — по телефону говорить не буду. Слушай, Слон, по-моему, тебе пора заняться делом.

— Что за дело?

— Ну, Слон! Ты же большой, сильный, у тебя длинный хобот! Ты же много чего можешь! Ты можешь дотягиваться до верхушек столбов, растяжек всяких, срывать портреты Главврача. Валить щиты с медицинской пропагандой. Настоящего дела я тебе пока не предлагаю, во всяком случае по телефону, давай начнем с малого!

— Нет, знаешь, Кокакола, извини, я не буду. Да и не большой я, не сильный. И хобота у меня нет.

— Как нет?!

— Ну вот так. Нет. Вылечили мне хобот.

— Да вы что, братья, сговорились что ли?! Только что звонила Крокодилу, слыхал, кстати, его в среду выписали? Говорю ему, мол, Крокодил, ты же зеленый и плоский! Это же, — говорю, — замечательно! Прикинь, — говорю, — ты лежишь на газоне, в траве. Тебя не заметно. Мы кидаем на дорогу кошелек. А к нему привязана веревочка. А другой конец веревки у тебя. Идет по дороге санитар, или, скажем, медсестра. А еще лучше — врач! Нагибается за кошельком, а ты за веревочку тянешь, и кошелек уползает. К тебе в траву. Врач — за ним. А в траве ты сидишь. Врач подходит к тебе, и тут ты пасть раскрываешь, хрусть его! Ну что, — спрашиваю, — здорово? А он, прикинь, отвечает: "Нет! НЕ здорово. И даже очень глупо. И потом, я уже не зеленый и не плоский. Вылечили меня".

Слон молчал.

— Чего молчишь-то, эй! Слушай, что делается с нами? Что, так и будем сидеть сложа лапы? Слоняра, ты ж вспомни, как мы с тобой деревья валили, направо и налево, только треск стоял! Помнишь?

— А как же. Помню. Давай, бродячая, как-нибудь встретимся, пивка попьем?

— Да какого, на хрен, пивка… Слушай, ты знаешь, ведь недавно львицу выписали! Вот кого мне найти надо! Она же может с крыши на крышу перепрыгивать… Да она что угодно может. Ей целую бригаду санитаров загрызть — раз плюнуть. Это ж львица, прикинь! Надо мне ее разыскать… Как ее, бишь… Слопали… Схавали… Ну та, которую в детстве съели. Ты не знаком с ней, кстати?

— Нет.

— Ну ладно, бывай. Надумаешь делом заняться — ищи меня. Да, впрочем, я тебя сама еще найду! Пока, зверюга!

Слон вернулся в комнату. Поднял с пола колготки и лифчик Скушали, повесил на спинку стула. Львица во сне сладко потянулась. Слон снова поцеловал подругу и пошел на кухню варить кофе.

За окном шумели каштаны. Утреннее сентябрьское солнце уже окрасило окна дома напротив в розовый цвет. Во всю стену дома красовался гигантский портрет Главврача в скромном белом халате.

Маленький бэнд на краю земли

Утром поют часы. Лоренца уже проснулась. За окном прошел дождь.

Дожди бывают разного содержания. Например, осенние дожди могут состоять из золота, шахматных фигур, усталости, разговора грибов, запаха скрипки и неверия в чудо в праздничном наборе с самим чудом. Летом капли приносят с неба столько всякого, что нет смысла даже начинать перечислять. А вот весной, когда у дождей брачный период, они заряжены различными сильнодействующими средствами. Тот дождь, что недавно прошел за окном, нес в себе музыку. И это очень кстати! Лоренца сочиняет песню, и ей не хватает интересных мелодических решений. В прошлом году она окончила музыкальный колледж, так что ее фантазия не ограничивается стандартной гармонией "до-мажор, ля-минор, фа-мажор, соль-мажор". (В отличие от парней, что бренчат по ночам на углу Пьяцца дель Муниципио). Пару красивых сочетаний нот Лоренца находит среди капель на оконном стекле, и еще один симпатичный обрывочек, зацепившись за подоконник, греется в лучах выглянувшего утреннего солнца. Лоренца относит свои находки в комнату и кладет их на крышку пианино. Появляется радостная уверенность: сегодня песня будет готова!

Днем Лоренца поет. Дождь, улегшись на землю, спит. За окном проходят часы.

Лоренца влюблена. Оттого она и сочиняет эту песню. Ведь надо куда-то поместить то, что не помещается внутри. Эту песню она споет однажды на университетской вечеринке. Те, кто понимает, оценят песню по достоинству. Но в числе понимающих не окажется того, в кого влюблена Лоренца. Ему подавай "до-мажор, ля-минор, фа-мажор, соль-мажор". Песня заскучает без дела. Потом не сбудется и эта любовь. Потом сбудется другая. А песня ляжет в дальний ящик души, потом переберется на пыльные антресоли дней, и, в конце концов, будет забыта на чердаке прошлой жизни. Но это потом.

А сегодня вечером поет дождь. Часы засыпают. За окном проходит Лоренца.

ВИА "Звените, гитары" звезд с неба не хватал. Обычная история: репетиционная база в красном уголке автокомбината, работа в ресторанах и на танцах. Выступление на фестивале "Уральская весна" в доме культуры трубопрокатчиков и неприятности по комсомольской линии за "развязные телодвижения во время исполнения". Да и репертуар-то, положа руку на сердце - дрянь. Но был один хит... Правда, слово "хит" тогда не употреблялось. Возможно, в те времена в ходу было невкусное выражение "шлягер". А может, и его тогда еще не знали. Словом, была одна песня, которая неизменно вызывала восторг у публики. Песня про лето. Музыка - руководителя ансамбля "Звените, гитары" Григория Криволапова, слова... Вообще-то и слова Гриша тоже сочинил сам. Только афишировать этот факт было бы неразумно. Любое самодеятельное словесное творчество должно было быть "залитовано" соответствующей компетентной инстанцией, иначе ни о каком исполнении на хоть сколько-нибудь официальном концерте не могло быть и речи. А на фиг Грише эти приключения на свою жопу? Он везде писал: "Слова Вадима Мартынова". А что - был такой советский поэт, давно покойный и, соответственно, не способный возмутиться тем, что его перу приписывают какие-то графоманские куплеты... Графоманские-то - графоманские, но пиплу нравилось.

И вот, вдруг - выдвижение на региональный фестиваль "Алло, мы ищем таланты!" ВИА "Звените, гитары" с песней про лето занимает первое место и будет принимать участие уже во всесоюзном конкурсе! Но главное! Фирма "Мелодия" готовит к выпуску пластинку "Ритмы юности", на которой будут "Самоцветы", "Песняры", "Ореро", "Ариеэль", "Поющие сердца" и т.п. И наряду с шедеврами великих сих на диске планируется выпустить песню про лето ансамбля "Звените, гитары"!

С ума сойти!

Оказалось, однако, что региональный конкурс - это предельный уровень, на котором можно пудрить мозги начальству от искусства. Столичное партийно-художественно-ответственное лицо зацепилось носом за Гришину строчку: "... И песни наши спеты..." и поинтересовалось:

- Что это за сомнительный тезис? Что это еще за "наша песенка спета"?! Кто автор? Вадим Мартынов? Хм... Текст опубликован в печати? Покажите издание.

Запись на "Мелодии" не состоялась. Участия во всесоюзном конкурсе не было. Назад, в уральские рестораны!

Песня пожила еще какое-то время, но до наших дней не дотянула. Было несколько записей на катушках, но кто сейчас слушает эти пленки? И кто станет переписывать на другие носители старые катушечные записи дрянного качества, да не Владимира Высоцкого, а какого-то забытого ВИА?

Современная ностальгическая мода, раскидавшая по ночным казино многочисленные "камбэки" и "бонэгейны" облысевших вокально-инструменальных призраков ушедшего века, не заставила всплыть "Звените, гитары". Гриши Криволапова уже нет на этом свете, ударник проживает в Австралии и трудится массажистом, басист торгует цветными металлами и имеет удостоверение помощника депутата. Клавишница Ольга... о, тембры ее вокальной партии в песне про лето разили наповал мужскую часть публики, наполовину уже сраженную напитком "Агдам"... Ольга теперь учительница музыки в средней школе. Остался верен музыке и соло-гитарист. Причем, стал большим, большим человеком. Работает аж в самой Москве! В караоке-баре.

За окном вдали - горная гряда. Отрываешь глаза от монитора и видишь ее темный силуэт. Всегда один и тот же. Аллах мог бы, пожалуй, для разнообразия, время от времени генерить новые очертания гор. А то скучно. В принципе, не такая уж сложная задача - выйти на связь с Аллахом и попросить его. Если он существует, значит, присутствует и в киберпространстве. Просто надо будет просканировать, начиная с областей высокой емкости, не занятых информацией… Впрочем, это так, чисто теоретически. На самом деле Закир не настолько часто смотрит в окно, чтобы его всерьез мог интересовать силуэт гор на фоне неба.

По-настоящему интересную штуку он закончил вчера. Программа-композитор. Да не простая. Она будет строить именно такую музыку, которую хочет слышать Закир. Сегодня вечером программа начала работать. Теперь придется ждать. На создание трехминутной композиции уйдет дней десять, а то и больше. Отныне этот софт будет автоматически грузиться при каждом запуске компа и работать в фоновом режиме.

На следующий день в жизнь приходит разнообразие: кашель мотора, сигаретный дым вокруг, брызги серой грязи из-под колес, убегающий вниз серпантин дороги. Закира везут воевать.

Военный лагерь, ночь. Хаотические вспышки огоньков на склоне соседней горы вызывают желание провести дефрагментацию. Ночью Закиру снится Аллах, который, поняв, что совершил ошибочное действие, нажимает на кнопку мыши и выполняет команду "undo", возвращая Закира домой.

Отчасти сон оказывается вещим. Аллах, действительно, нажимает на кнопку. Только на клавиатуре. И эта кнопка - "delete". Снова дорога. На пути завал. В машину попадают из подствольного гранатомета, оставшихся в живых добивают из автоматов.

Младший брат иногда включает комп. Автоматически запускается программа-композитор. Только брат даже не подозревает о ее существовании. Через пару недель рождается законченная композиция. Свежая и парадоксальная. Да, эта музыка понравилась бы Закиру! Но ее, разумеется, никто не слышит.

Вскоре младшему брату с матерью удается уехать из этой странной страны, где так любят смерть. Вещи остаются в доме. Программа-композитор вместе со своей музыкой погибает, когда дом складывается внутрь от попадания вакуумной бомбы.

- Телки, телки, телки!

Ни о чем другом мой гость в эту ночь говорить не собирается.

- Рик, придурок, ты помнишь, зачем ты сюда приехал? Ты хотел услышать настоящее мамбо. Так иди и слушай! Реально тебе говорю, нигде в Мексике не исполняют мамбо лучше, чем здесь.

У Рика в зубах дымится "штакетина", напоминающая своими пропорциями межконтинентальную баллистическую ракету. Губы растянуты в широкой ухмылке:

- Да, чувак, я помню, зачем я сюда приехал. Я прекрасно, черт возьми, помню, зачем я приехал. О, боже мой, ты видел эту венесуэлочку? Ты знаешь, сколько ей лет?

Рик передает мне косяк. Я делаю одну затяжку и выбираюсь из-за стола. Мне еще рановато терять голову. Есть кой-какие делишки.

Оркестр гремит. Гигантские басовые динамики ощутимо колышут жаркий и плотный воздух пустыни. Кроме шуток, наш клуб - лучшее место, чтобы слушать мамбо.

Я открываю дверь гримерки, где переодеваются танцовщицы. Надо определиться, кто из них завтра в какую смену работает. Но разговор, едва начавшись, прерывается. Девушки смотрят на кого-то за моей спиной. Не успеваю я обернуться, как дегенерат Рик просовывает между моих ног огнетушитель и нажимает на рычаг с криком:

- Внимание, сеньориты, ваш босс кончает!

Девушки с визгом пытаются увернуться от струи пены.

Ближе к утру, в марихуановых грезах, божественный гитарист и безнадежный придурок Рик, лежа с открытыми глазами, сочиняет и прокручивает в голове совершенно гениальную музыку - в стиле мексиканского мамбо, как он бы сыграл его на гитаре. И ведь, действительно, сыграл бы. Да только назавтра он не вспомнит ни хрена.

На краю света играет фолк-блюз-бит-и-т.п.-всего-понемногу-бэнд. Край света - он и в Новой Зеландии, и в Ханты-Мансийском автономном округе, и в Исландии, и в штате Айдахо. Семьдесят процентов земной поверхности покрыто водой, а семьдесят процентов суши - это край света. Так вот, на том самом краю света и существует этот ансамбль. Состав его частично меняется. Музыканты появляются на время, потом уходят. То примкнет на несколько месяцев какой-нибудь саксофонист, уволенный из своего оркестра за пьянство, то появится арфистка из оперного театра, бежавшая от мужа-директора. Одно время тусовался тут даже какой-то фрик с терминвоксом. (Играть на нем он толком не умел, но движения выглядели забавно).

А костяк ансамбля остается постоянным. Их трое: главный музыкант по прозвищу Плейер, и две женщины, сестры-близнецы. Плейер играет на гитаре и губной гармошке, одна из сестер - на органчике, другая - на банджо и еще иногда на скрипке. Все трое поют, иногда даже на три голоса. Ударники меняются, но кто-нибудь за барабанами сидит непременно - без ударных им нельзя, они ведь, в основном, выступают на праздниках. Ярмарки там, какие-нибудь торжества местного значения, чаще загородные. В города их приглашают редко, там полно музыкантов получше.

Исполнительским мастерством Плейер с компанией особо не блещут. Аппаратура дает звук средней паршивости. И выглядят невразчно. Народ себе веселится, слышит заводную музыку и веселится еще больше. А откуда эта музыка звучит - черт ее знает, то ли по радио, то ли диск поставили... А-а, вон там группа играет. Увидел человек мельком музыкантов и забыл о них в следующую секунду.

Но некоторые мальчишки и некоторые девчонки... Разного возраста, бывает, что и весьма изрядного... Они, услышав эту музыку, тянутся к ней, прямо как те крысы, что шли на звуки волшебной дудочки.

Хотите посмотреть на музыкантов, ребята? Это не интересно, честное слово. Вот Плейер - хмурый, потрепанный и не очень приветливый человек, делает прямо из горлышка бутылки хороший глоток виски, водки, текилы или еще чего-нибудь такого - смотря о каком крае света мы говорим. Сестры-близнецы курят и привычно ругаются между собой. В свободное от музыки время одна из сестер замужем. Другая иногда спит с Плейером.

На краю света есть дороги, ведущие неизвестно куда, есть высокая трава, в которой живут потерянные детские игрушки, и есть сумерки, в которых матери ждут своих сыновей, опасаясь, как бы они не погибли в войне с марсианами по дороге домой из булочной. Разумеется, есть на краю света и брошенный фургон. Ясное дело, что покосившийся и без колес. Внутри стол с обожженной столешницей, на стене выцветший календарь тысяча девятьсот того года, когда его тут повесили, а у стола, в качестве табуретки, радиоприемник. Приемник в качестве табуретки? Ну да, древний-древний такой, на радиолампах, в большом деревянном корпусе. Внутри у него давно уже пусто, все эти радиолампы и прочую начинку растащила местная ребятня. Остался только корпус. И динамик, во всю переднюю стенку. Иногда по ночам из этого динамика звучит музыка.

Здесь Плейер и услышал хит "Лето" Гриши Криволапова, и марихуановое мамбо гитариста Рика, и компьютерную композицию Закира, и песню влюбленной Лоренцы, и еще всякое другое. Вообще, всё, что играет его бэнд, Плейер услышал из динамика этого пустого деревянного ящика. Сам он не умеет сочинять песен. Не получается. Не дано. Он не сочинитель, он исполнитель, он только играет. Он Плейер.

Но он играет так, и это такие песни, что некоторые мальчишки и некоторые девчонки, услышав их... просыпаются. И кто-то из них с удивлением осознает, что хватит уже стесняться и можно завтра на перемене просто тупо предложить ей сходить в кино, и что это вполне реально. А кто-нибудь другой всего-навсего понимает, для чего родился на свет.

Если ты давно уже не в этом возрасте, но однажды, вдруг, застываешь на месте...."Что это за музыка?! Кажется, незнакомая, хотя..." - значит, ты что-то еще помнишь. И значит, где-то тут край земли, так что, аккуратнее, смотри, не свались! А вон там, гляди, слева, на низенькой деревянной эстраде - маленький бэнд, тот самый.

Вечерами Плейер сидит на ступеньках фургона и смотрит на горизонт. Он думает, что когда-нибудь... Когда-нибудь...

Машинист

Часто бывает - утром в метро едет поезд. Едет, едет, сонный. Сидящие пассажиры, кто не спит, читают. Стоящие, кто не спит, лениво ругаются. В тесноте они и в обиде. Бабушка говорит: "Скорей бы уж взорвали всю Москву совсем, на хер! Чтоб в метро свободней стало". А гражданин ей отвечает: "А все из-за новых русских! Зимой понаставят машин в гаражи и ездят на метро - вот и давка!"

И вдруг где-то посреди черного тоннеля между станциями поезд, ни с того, ни с сего, останавливается. И сразу тишина. Тихо-тихо. Замолчали все. Только что ты орал что-то громко на ухо спутнику, и - враз тишина! Слышно, как у студента в другом конце вагона в наушниках плейера музыка играет. Потом кто-нибудь возмутится. "Господи!" - скажет... На работу опаздывают люди. Кто-то в институт. Но это "Господи!" звучит робко так, скромно, вполголоса. Тихо под землей...

Поезд постоит минуту-другую и едет дальше.

Зачем он останавливался посреди тоннеля? Чего ждал?

Он пропускал детей. Через пути переходили дети.

Подземные дети ходят, в основном, конечно, ночью. Но немного еще и утром. Вечером очень редко, днем - никогда.

Идут они, и сами не знают, куда. А выглядит так, словно детский сад переходит проезжую часть по пути в парк, что неподалеку. Чтобы малыши среди зелени поиграли. Или школьники идут в тот же парк физкультурой заниматься. Только ведет их не воспитательница и не физрук, а плюшевый мишка.

Мишка с оторванной лапой. А сам большой, под два метра! Вырос как-то... А был в детстве меньше ребеночка размером и с двумя передними лапками. Да, у мишки тоже было детство. Теперь он взрослый. Водит детей под землей. Огромный стал. Да его и увидеть можно! Ну, не его самого, его и детей только машинистам видно, а вот тень его на стене тоннеля, если ехать в начале первого вагона, иногда видна. Посмотрите, если хотите. Я, когда узнал, стал приглядываться и несколько раз видел.

Такие вот дела. Ясно теперь, почему все машинисты метро алкоголики? То-то... После смены - сразу полный стакан. Глядишь, немного отпустило. Посидит, покурит и еще грамм сто. Дальше - потихонечку... Поплачет - и еще пятьдесят, поговорит с собой вслух, и еще. Посидит так, посидит, в бутылке на донышке останется - не допивает. Он алкоголик, конечно, но не в этом смысле. Не так, чтоб пить, пока есть что. Ему анестезия нужна, боль душевную притопить! Остатки в первый вагон несет. Пусть какой-нибудь бомж найдет, да порадуется. Дай ему Бог! А бомжи потому и любят первые вагоны... Машинист жалеет бомжей, знает, скоро сам таким будет.

А дети ходят. Ночью, в основном, но и утро захватывают. Куда идут? Медведь, кажется, понимает, что делает. Он вроде как в сознании. А дети - те как во сне. Ничего не ведают. А на лицах улыбки. Не идиотские, нет, а нормальные, хорошие. Как во сне ребеночек улыбается в своей кроватке. А иногда остановятся на путях и смотрят на поезд. И улыбаются. И машина на них смотрит. Так и глядят друг на друга - дети улыбаются, машина плачет. Потом мишка обернется, посмотрит на машиниста хмуро, детям сделает знак - пошли, мол, дальше, не надо тут стоять. И разошлись.

Когда утром, в час пик, переполненный вагон вдруг останавливается посреди темного тоннеля, не пугайтесь. Не ругайтесь, не думайте о том, что опаздываете на работу. Тут другое требуется. Поплачьте! Не о детях - они, видимо, счастливы. Не о мишке - он при деле, какой-то смысл в его жизни есть. И не о машинисте - чего там, здоровенный мужик! Жизнь прожил нормально, свои дети, небось, не в метро бродят, а взрослые уже, деловые. Один начальником стал, в другом городе живет, не пишет, забыл старика. Зато другой пишет регулярно, а скоро и сам приедет к батяне, через полгодика тюремный срок выйдет.

А поплачьте вы о себе самих. Неужто себя не жалко? Жалко до слез.

Пьяный машинист! Когда после смены ты открываешь склад, приглядись повнимательнее - среди трапов, хуяпов и всех наших деревяшек нет ли оторванной лапы плюшевого мишки?

А сейчас - ускорим шаг, товарищи! Не надо задерживаться на путях, БОЛЬШИЕ хотят проехать.

Мы скоро приедем. Мы уже едем.

Безнадежный город

Черт свалился на этот город как недогоревшая ракета прошлогоднего рождественского фейерверка. Он отряхнул с плаща черные искры, капли воды и ненужные воспоминания, после чего огляделся по сторонам.

Вокруг спали дома. Повсюду на стенах шевелились тени их снов. Каждая стена — как экран ночного кинотеатра. Здесь под завывание музыкальной пилы демонстрируется фильм про подводные глубины, там — показывают про любовь, без всякой музыки, а вон на той стене под аккомпанемент раздолбанного пианино пляшет скелет Уолта Диснея. И во всем этом ни единой дьявольской искры страха! Скелет — и тот какой-то бездушно-веселый.

— Братья и сестры! — воскликнул черт. — Я пришел дать вам страх!

Спящий город оставил без внимания это торжественное приветствие.

"Пожалуй, слишком пафосно прозвучало… — решил черт. — Надо поработать над стилем".

Вытащив из мостовой булыжник, черт запустил им в окно ближайшего дома. С тихим булькающим звуком окно проглотило камень, по стеклу разошлись круги, и через мгновение все снова было спокойно.

"Ничего не боятся, равнодушные!" — огорчился черт и наступил на здесь гуляла собачка.

Решив, что утро вечера мудренее, а сейчас надо поспать, он направился к ближайшему канализационному люку. Что-то мешало ему идти. Оглянувшись, он увидел, что за ним тянется след. Черт вытащил из кармана горсть снега и швырнул через плечо. След начал отставать и остывать.

Через час на место падения черта прибыли волхвы, чтобы взять у него анализы крови, сажи и шерсти, а также плату за въезд в город. Но черта след простыл, и они не нашли его.

(Хочу сразу предупредить: не я один пишу об этих событиях. Есть еще трое, с позволения сказать, писателей. Их версии могут отличаться от моей. В сторону искажения истины. Например, у одного из них вместо "черта след простыл" написано: "…черта поминай как звали".)

Как его звали? Да по-разному. Для этого годились и черные свечи, и треснувшие зеркала, и грампластинки, прокручиваемые в обратную сторону. Но можно было обойтись и безо всей этой ерунды. Черт всегда готов был явиться просто на зов души, лишь бы в этой душе теплился живой искренний страх. Однако сейчас черта угораздило очутиться в городе непуганых идиотов, не имеющих о страхе ни малейшего понятия. Необходимо было спасать этих несчастных.

Солнечным сентябрьским утром в табачную лавку зашел господин в черном плаще и цилиндре. В руке у него была трость черного дерева с набалдашником в виде змеиной головы. На левой руке — перстень с крупным желтым камнем. Словом, вся пошлейшая атрибутика была соблюдена. Черт чувствовал, что это не совсем то, что здесь надо, но ничего лучше для внешнего вида придумать не мог.

Хозяин сидел за прилавком, читал газету и хохотал.

Заметив посетителя, он нехотя оторвался от своего несерьезного чтива и поинтересовался:

— Чем могу служить?

Черт сделал шаг вперед, наклонился поближе к лавочнику и со значением посмотрел ему в глаза.

— Известно ли вам, что человек смертен? — вопросил он. (Черт, опять слишком много пафоса!)

— Да уж, — ответил лавочник, продолжая посмеиваться.

— А понимаете ли вы, что он внезапно смертен? И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.

— Не без этого, не без этого, — охотно согласился табачник. — Но сегодняшний вечер мне известен более или менее точно.

— Вот как? В таком случае, мне хотелось бы спросить вас, что вы будете делать сегодня вечером, если это не секрет.

— Секрета нет, — ответил лавочник. И, неожиданно посерьезнев, добавил: — Сегодня вечером я буду лежать в гробу.

Сказав это, он достал из-под прилавка револьвер, поднес его к виску и застрелился.

На грохот выстрела из подсобки вышел помощник хозяина.

— Чем могу служить? — обратился он к посетителю.

— Спички у вас имеются?

— Как же-с. Прикажете коробок?

— Да нет. Давайте все, что у вас есть.

Через минуту помощник поставил на прилавок здоровенный ящик.

— Прошу-с. Сами возьмете или прикажете доставить куда?

— Какая у вас в городе лучшая гостиница?

— "Бристоль-с".

— Доставьте в "Бристольс".

— В какой номер?

— В тринадцатый.

— Будет сделано.

Расплатившись, черт направился было к выходу, но обернулся, услышав голос хозяина лавки:

— Помимо спичек, не угодно ли приобрести еще и зажигалку? Взгляните, точная копия боевого револьвера! Звук, как вы изволили слышать, громкий, пламя дает без осечек, на ветру не гаснет.

Черт уже хотел уйти, не унижаясь до разговоров с этим паяцем, но тут ему в голову пришла интересная мысль… И он купил эту зажигалку.

"Мало того что страха у людей нет, так еще и шутки дурацкие, — думал он, шагая по улице. — Чем черт не шутит, так это вопросами жизни и смерти. А эти, понимаешь, шутят! Спасать, всех их тут надо спасать…"

Подойдя к двери тринадцатого номера гостиницы «Бристоль», черт постучал громким страшным стуком. Отворил дверь и вошел. Трое молодых парней сидели за столом, на котором были гамбургеры, картошка фри и бумажные стаканы со "Спрайтом".

— Здорово, ребята, — сказал черт. (Вот это сейчас хорошо получилось, без пафоса. У него, кажется, начал складываться нужный стиль!)

— Как дела, ребята?

Молчание.

— Я что-то путаю или я задал вопрос?

— У нас все в порядке, — ответил наконец один из парней, прожевав свой кусок гамбургера. — Просто трудно разговаривать с набитым ртом. Не хотите ли попробовать этот биг-кахуна-бургер? Краеугольный камень любого питательного завтрака!

Черт достал из кармана револьвер и направил его на парня.

— Что? Страшно?

— Не то слово, — кивнул тот, запивая гамбургер хорошим глотком «Спрайта». — Так вы что же, работаете на нашего делового партнера?

— На какого еще, fuck, партнера?! — возмутился черт. — Я работаю на самого Дьявола!

— Ну и я о том же. На самого дьявола, Марселласа Уоллеса.

— Не понимаю, о чем вы говорите. Взгляните лучше. Узнаете, кто я?

С этими словами черт снял с головы цилиндр, так чтобы стали видны его рога.

— Ух ты! Реальный черт! — восхитились ребята. — Не хотите картошки?

Черт понял, что разговаривать с этими малолетними придурками о страхе — столь же благодарное занятие, как разговаривать об итальянской опере с деревянной скамейкой.

— Черт с вами, — сказал он. — Где то, что сюда доставили?

— Спички-то? Вон, под кроватью.

Черт подхватил ящик и вышел, хлопнув дверью.

Следующие пару часов он провел, отламывая от спичек серные головки и набивая ими полиэтиленовый пакет. "Наверно, Секо Асахара был не дурак, — думал черт. — Действовать надо там, где людей много. В толпе найдется хоть один чуткий, не черствый, способный впустить в сердце страх! Пускай сегодня — один. Завтра за одним последуют многие".

Метро черту понравилось. Ему вообще легче дышалось под землей, а тут к тому же было еще и красиво: блестящие рельсы на стенах, паутина канатных дорог, водопады, колодцы и маятники и прочие архитектурные излишества. Правда, на остановке пришлось ждать минут десять. Наконец к остановке подъехал эскалатор. Водитель остановил его, пассажиры вошли и расселись на черных резиновых ступенях. Черту досталось место у окна. Когда эскалатор тронулся, черт незаметно развязал свой пакет. В воздухе стал распространяться характерный запах. Чтобы ускорить его распространение, черт развернул большой японский веер и начал махать им из стороны в сторону. Это не понравилось водителю эскалатора, наблюдавшему за поведением черта в зеркало заднего вида. Подобные действия можно было классифицировать как относящиеся к пункту"…создавать ситуации, мешающие движению пассажиропотока". А черт тем временем решил, что пора начинать сеять панику. Зернами паники были набиты все его карманы, но прежде чем сеять, надо было подготовить почву.

— Вам не кажется, что здесь чем-то пахнет? — обратился черт к ближайшему соседу.

— Да, действительно, — согласился тот. — Только не пойму, чем именно.

— Не хотел бы вас пугать, — слукавил черт, — но, по-моему, пахнет серой.

— Да, пожалуй… В самом деле, серой! А я и не догадался.

— А вы понимаете, что это значит?

— Понимаю. Это значит, что я плохо разбираюсь в химии. Но ведь я по образованию гуманитарий…

— Нет, что значит запах серы — вы понимаете? Ведь это значит, что рядом черт!

Последние слова черт прокричал неожиданно громко, так что пассажиры вокруг обернулись. Водитель эскалатора отметил про себя, что это уже попахивает пунктом"…производить шум, пользоваться громкоговорителями".

— Что вы имеете в виду? Что значит "черт"?

— Вот что это значит! — прорычал черт. — Это значит ужас, летящий на крыльях ночи!

(Снова получился пафос, но сейчас уже было не до стиля.) Черт распахнул свой плащ, и полы его превратились в черные перепончатые крылья, огромные, метра по три каждое.

"А вот это уже называется"…провозить багаж, сумма измерений которого по длине, ширине и высоте превышает полтора метра"", — рассердился водитель эскалатора и вызвал полицию.

Паря над эскалатором, черт внимательно вглядывался в лица пассажиров, но вместо надлежащего страха он читал на них лишь вопрос: "Эффектное шоу, но непонятно, что конкретно он рекламирует?"

Если гражданское население этого города оказалось таким бездарно бесчувственным, то чего было ждать от полиции? Эта публика всюду одинакова — без фантазии. Черта вывели из метро, да еще и целый час продержали в участке, внимательно изучая изъятые у него зерна паники — не наркотик ли?

Черт уныло брел по мостовой, усыпанной осенними листьями. Неужели никак нельзя помочь этим людям, неужели никак невозможно подарить им страх? А может быть… прокрасться в какую-нибудь конюшню и намылить мылом коня? Ведь каждый знает, что если на конюшне конь в мыле, значит, поблизости нечистая сила! Да нет… Не прокатит. В любом другом месте прокатило бы, но здешние дурни просто решат, что коня кто-то моет…

Поздним вечером черт сидел в баре и глушил тоску спиртом. Тоска уже практически оглохла, когда за столик к черту подсел длинноволосый юноша.

— Вы позволите? Извините, что я вас отвлекаю… Но ведь вы черт, верно?

Черт согласно кивнул.

— Я знаете что думаю? Может, вам учеников себе набрать? Меня, к примеру. Ну и еще несколько человек найдется. Мы будем везде с вами ходить, записывать, что вы говорите. Потом один из нас вас предаст. Я, к примеру. Договоримся с властями, чтобы вас арестовали и приговорили к смертной казни. Вас, значит, казнят, вы, значит, повисите дня три на перевернутой пентаграмме, а на третий день провалитесь в Преисподнюю. Ну или, там, отправитесь к бабушке своей на Кулички. Тогда вы тут у нас сразу станете популярной фигурой! О вас легенды начнут слагать всякие последователи. Я, к примеру… А?

— Ты че, сатанист, что ли? — лениво поинтересовался черт, глядя на юношу сквозь стакан.

— Ну, типа того.

— Да нет, чувак. Бесполезно. Если ваши души черствы как камень, страх в них не поселится. Вас ничто не спасет. Вы безнадежны.

Ночью черт пришел на вокзал и купил билет до станции под названием "Лучше вообще не знать, что на свете есть такие места".

Фотографировать удивленных

он любил больше всего на свете. Ведь в моменты сильных эмоций мы не контролируем свои лица. Нам не до того: мы в это время заняты поиском нужных слов. Мы вообще любим говорить слова, а уж в моменты сильных эмоций - и подавно! А вот слова не любят, чтобы их произносили в таких ситуациях. Для слов это вредно: они от этого сильно изнашиваются, блекнут, трутся на сгибах и линяют. Поэтому, как только слова чувствуют повышение эмоционального градуса, они тут же прячутся по норам. И самые глубокие норы - у самых нужных слов. А на поверхности остаются лишь никчемные и легкомысленные. Они бестолково шатаются туда-сюда, приходят в голову и подворачиваются под язык. Их мы обычно и произносим, будучи во власти чувств. Те же из нас, что в принципе не лезут за словом в карман, - вообще в такие мгновения молчат. Потому что принцип есть принцип, а все слова у них прячутся именно в карман! (Принципы хозяина им известны, так что они прекрасно знают, куда бежать в минуту опасности.)

Так или иначе, оказавшись под воздействием сильных эмоций, мы на какое-то время умолкаем. И тогда, пользуясь долгожданной паузой в нашем постоянном тарахтенье, начинают говорить наши лица. Язык лиц прост и эффективен. Он оперирует древнейшими категориями, проверенными временем. Что, например, написано на лице любого разгневанного мужчины? "Я убью тебя, съем твою женщину и совершу половой акт с твоей собакой!" Даже если это всего лишь пожилой профессор-музыковед не сошелся с коллегой во мнениях по поводу поздних квартетов Бетховена.

Но удивление - это совершенно особенная эмоция. Что конкретно написано на физиономии удивленного человека - не понятно.

Он начал увлекаться удивленными лицами, еще когда работал в "Фотографии" на улице Лесной. Однажды к нему привели фотографироваться совсем маленькую девочку. Приготовившись сделать снимок, он произнес традиционное заклинание: "Внимание, сейчас вылетит птичка!" - и нажал на кнопку. Девочка восприняла его слова буквально и была очень удивлена, что никакой птички не появилось. Выражение ее лица было при этом таким ярким, искренним и интересным, что он тут же нажал на кнопку еще раз. Позже он долго рассматривал эти два снимка. Было совершенно очевидно, что настоящее лицо - на второй, "удивленной" фотографии. А на первой что-то вроде маски. И он понял: удивление - вот направление, в котором стоит работать!

Отсутствием птички можно было удивить только самых маленьких детей. Зато, наоборот, реальное появление обещанной птички прекрасно срабатывало на любых клиентах! Он приобрел волнистого попугайчка и клетку с ним поставил в фотостудии. В рабочие часы, когда в студию заходили желающие сфотографироваться, клетка была накрыта материей. Каждый раз, когда очередной клиент располагался перед камерой, фотограф говорил: "Внимание, сейчас вылетит птичка!" В следующую секунду он делал снимок, а потом сдергивал материю с клетки. Птичка вылетала, клиент удивлялся, а фотограф делал второй снимок, уже, чисто, для себя.

Скоро у него накопилась целая коллекция фото с удивленными лицами. И почти каждое из них было бесконечно интересным! Их можно было рассматривать и рассматривать. Казалось, их можно было даже читать: что за человек, добрый или злой, умный или глупый, легко ли у него на душе, и все такое. Фотограф стал подумывать о том, чтобы устроить где-нибудь выставку этих портретов.

А меж тем популярность "Фотографии" на улице Лесной стала расти. Многим было любопытно зайти сфотографироваться в студию, где вылетает настоящая живая птичка. Во всяком случае, от посетителей с детьми отбою не было. И это, в финансовом смысле, выходило очень даже хорошо. Но вот в смысле искусства неожиданно стало плохо. Все знали, что птичка вылетит, за этим и шли... и никто больше не удивлялся! Он стал иногда не выпускать птичку, говорил, что сегодня попугайчика в студии нет, - но удивления этим не добивался. Только разочарования. Фотографировать разочарованные лица было не интересно. Что написано на лице разочарованного человека? "Я весь день охотился, но не убил ни одного зверя!" Не интересно.

Тогда он сменил заклинание. Он стал говорить: "Внимание, сейчас... выбежит обезьянка!" Некоторое время это действовало. Само слово "обезьянка" удивляло людей, а поскольку они знали, что от этого странного фотографа можно в принципе всякого ожидать, на их лицах появлялось выражение со знаком вопроса: "Что, неужели вправду сейчас появится обезьянка?" И в эту секунду фотограф совершал снимок. Теперь уже этот, первый, снимок шел в коллекцию удивленных лиц, а для клиента приходилось делать второй - когда тот уже успокаивался и ни о какой обезьянке больше не думал. Разумеется, эта хитрость действовала не долго. Скоро фотографу перестали верить, и никто больше не удивлялся никаким его словам. Фотограф загрустил.

И тут ему помогли друзья, с которыми он поделился своими огорчениями. Один из приятелей явился как-то раз в "Фотографию" на Лесной и сказал:

- Твоя проблема не в том, что люди перестали удивляться птичке. Проблема в том, что у тебя нет настоящего желания удивлять. Ты слишком спокойно относишься к этому, вот ничего и не выходит. Если бы ты очень горячо пожелал удивить клиента, он бы удивился. И если бы для этого потребовалась обезьянка - она бы появилась! Просто из ниоткуда. Все зависит только от силы твоего желания.

После этого друг попросил сфотографировать его, только непременно с искренним желанием удивить. Фотограф сказал: "Внимание, сейчас выскочит обезьянка!" - и тут же в комнату вбежала настоящая мартышка! Фотограф застыл с открытым ртом! Сидевший напротив друг вытащил из кармана свою собственную камеру и сделал снимок фотографа. После чего, с ехидной улыбкой на лице, на пороге появился их третий приятель. Он и впустил только что обезьяну в комнату. Все было специально подстроено. Друзья не пожалели денег, купили мартышку и разыграли такую вот сцену в "Фотографии".

После этого случая дела пошли замечательно. Во-первых, сама по себе обезьянка. Когда она неожиданно выскакивала, удивлению клиентов не было предела! Снимки получались интереснейшие. В конце концов фотограф решился-таки устроить выставку своих работ. И она имела успех. При этом главной жемчужиной в коллекции портретов удивленных людей был снимок лица самого фотографа, сделанный его другом в тот момент, когда в помещение студии вбежала мартышка.

Но главное, фотограф понял, что вызывать удивление это само по себе - отдельный вид искусства, причем куда более увлекательный, чем фотография. Он пришел к выводу, что ремесло удивления аналогично ремеслу скульптора, работающего по камню. Человеческое лицо в обычном своем состоянии не более интересно, чем бесформенная глыба мрамора. И лишь удивление, подобно резцу скульптора, способно обнажить спрятанную внутри красоту.

Вскоре ему стало не интересно удивлять посетителей студии. Это был уже пройденный этап. Искусство требовало развития, и он стал работать на улице. Первый его трюк был таким. Примерно напротив окна "Фотографии" на тротуаре находился канализационный колодец. В этом колодце фотограф спрятал динамик, подключенный к магнитофону в его студии. В окне он установил фотокамеру. Открыл крышку люка и поставил для безопасности надлежащее заграждение.

Когда мимо люка двигался какой-нибудь прохожий, фотограф, сидевший у окна с камерой наготове, включал фонограмму. Из люка звучали шум поезда и голос: "Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Маяковская!" Прохожий останавливался, начинал заглядывать в люк. "Неужели тут так близко к поверхности проходит метро?" А фотограф делал снимки его лица. Серия этих фотографий составила основу его следующей выставки. О нем уже стали писать газеты.

Идея с люком имела, впрочем, существенный недостаток: многие не столько удивлялись, сколько пугались, услышав неожиданные звуки из колодца. А испуганные лица фотографа не привлекали. Ведь что написано на лице испуганного человека? "Меня убьют, мою женщину съедят, с моей собакой совершат половой акт!" Это еще у самых мужественных людей так написано. У большинства же - несколько иначе: "Хозяина убьют, хозяйку съедят, со мной совершат половой акт!" Словом, эмоции не интересные.

Зато прямо на своей выставке "Звуки из-под земли" он осуществил следующую затею. В почтенной тишине выставочного зала, нарушаемой лишь шепотом посетителей, обменивающихся впечатлениями, внезапно раздавался громкий, жизнерадостный голос фотографа:

- Уважаемые гости! Вашему вниманию предлагается удобная и практичная сумка для постельного белья. В ней также можно хранить детские игрушки, которые обычно валяются по всей комнате и занимают много места. При необходимости сумка легко складывается и помещается в карман. Имеются разные расцветки. Стоимость такой сумки - сорок рублей. Кто заинтересовался, можно взять в руки, рассмотреть подробнее!

И, держа в одной руке образец товара, а в другой - клетчатый баул торговца, фотограф проходил через весь зал.

- Также могу вам предложить холодное баночное пиво, баночный квас, минеральную воду, мороженое! Владельцы приусадебных участков могут приобрести популярные и очень полезные издания "Шесть соток" и "Консервируй с нами!"

Это было неожиданно. До того неожиданно, что некоторые даже приобретали предлагаемые фотографом сумки. И просили его поставить на них автограф.

А лица посетителей фиксировались при этом камерами, расположенными в определенных местах выставочного зала. И эти снимки, в свою очередь, послужили материалом для следующей концептуальной выставки.

За одной выставкой следовала другая. За ней - еще и еще. Его работы печатались в журналах. На него посыпались заказы рекламных агентств. Финансовое положение позволило ему оставить работу в "Фотографии" и полностью отдаться своему искусству. Он арендовал маленький домик в одном из кривых переулков старого квартала и организовал там мастерскую. Вскоре он и вовсе перебрался туда со всеми своими пожитками, и мастерская сделалась его домом. Да, он стал популярен. И, как это нередко, увы, случается, талант и успех заставили его потерять осторожность. И однажды дело дошло до того, что он удивил сам себя, да так, что...

У фотографа был секрет... Тут надо вернуться к тому дню, когда друзья принесли в "Фотографию" мартышку. В те недолгие мгновения между появлением в комнате обезьянки и разъяснением этого чудесного происшествия фотограф был искренне уверен в том, что хвостатая бестия материализовалась в студии исключительно благодаря его воле. Его горячему желанию удивить друга. Он поверил в это. И, несмотря на прозаическое разоблачение фокуса, которое не замедлило воспоследовать, часть той веры осела на дне души фотографа. Где-то там, в темных глубинах, среди ила и водорослей, где ползают черепахи инстинктов и клубятся щупальца подсознания, в створках одной из ракушек поселилась маленькая жемчужина. Сверкающая крупица уверенности в том, что если когда-нибудь, во имя великого удивления ему надо будет совершить настоящее, волшебное чудо - он его совершит!

Однако же в жизни, чтобы вызывать у людей удивление, фотографу вполне хватало неволшебных методов. Он затеял очередной концептуальный проект под названием "Математическая аномалия". Съемки проходили на одном из бульваров в центре города. Здесь фотограф работал уже не один, а с ассистентами. Собственно, фотосъемку выполняли именно ассистенты, а сам он уже занимался чисто своим искусством - удивлением. Выглядело все это так. На асфальте мелом были начерчены концентрические круги, в самом центре которых стоял красный куб. Неподалеку от куба размещались всякие бессмысленные предметы научного вида: теодолит, параболическая антенна спутниковой связи, столик с компьютером. С деловым видом, с какими-то приборами в руках прохаживались актеры, изображавшие ученых. Тут же с камерами суетились фотографы, изображавшие самих себя.

А он был главным действующим лицом. Он обращался к прохожим с такими словами:

- Прошу прощения, мы здесь проводим исследование уникального природного явления. На этом месте обнаружена математическая аномалия. Эпицентр - вон там, где стоит куб. Обнаружен странный эффект: на этом месте семью восемь составляет не пятьдесят шесть, а различные другие величины, в разбросе от четырнадцати до семидесяти трех с половиной. Мы сейчас набираем статистику, будем вам благодарны, если вы встанете на этот куб и скажете, сколько, по-вашему, будет семью восемь. Только надо называть не значение, известное из таблицы умножения, а то число, которое первым придет вам в голову!

Если прохожий велся на этот абсурд, вставал на куб и называл какое-то случайное число, фотограф брал его в оборот:

- А теперь отойдем от эпицентра на два метра и проверим, как здесь... По идее, должно уже стать ближе к пятидесяти шести...

Если же попадался скептик, то и тогда фотограф отпускал его не сразу:

- Но вы же, наверное, слышали об открытии субъективности натурального счета? Нет?! Это же Нобелевская премия в области арифметики! Вы знаете, к примеру, что у собак нет цифры три? Да, а у лошадей есть две цифры восемь: одна западная, другая восточная. У кошек - все цифры, как и у людей, но черно-белые...

В общем, там было что фотографировать.

Выставка "Математическая аномалия" проводилась в Доме художника. В день открытия (оно было назначено на 16.00) у фотографа в мастерской веселилась компания друзей. Собрались еще около полудня. За вином и разговорами засиделись и из дома вышли в самый последний момент. Пора уже было спешить в Дом художника. На крыльце фотограф вдруг вспомнил, что не взял какой-то журнал, который он обещал подарить кому-то на выставке. Сказав, что вернется через минуту, он исчез в дверях мастерской. Прошло пять минут. Десять минут... Друзья стали с недоумением поглядывать на окна.

- Ну что он там копается? Найти, что ли, не может? Опоздаем ведь! - забеспокоился один из друзей. - Пойду потороплю его...

Съемки этой сцены производила в автоматическом режиме скрытая камера, установленная над крыльцом. Не то чтобы фотограф рассчитывал сейчас на какой-то особенно богатый улов удивленных лиц. Просто это были его друзья, и ему хотелось, шутки ради, испробовать их в качестве моделей. Но вот один из друзей, тот самый, кстати, что когда-то принес ему обезьянку, возвращается сейчас за ним в мастерскую. Фотографа он там не найдет! А лицо его при этом уж скорее всего попадет в поле зрения хотя бы одной из двух камер, установленных здесь, в помещении. И вот тут уже, чем черт не шутит, могут получиться по-настоящему интересные кадры. Еще бы не удивительно: все окна заперты изнутри, другого выхода из мастерской нет... Куда же подевался хозяин? Фотограф, спрятавшийся в шкафу для одежды, едва не выдал себя: чертовски трудно было сдержать смех! Вообще, он предполагал, что рано или поздно друг заглянет в шкаф. Тут он и сделает свой кульминационный снимок - лицо друга, который только что открыл шкаф и обнаружил, что... А впрочем... Ну и что в этом такого? Ну, найдет друг его в шкафу. Много ли будет удивления на его лице? Только сейчас фотограф с огорчением осознал, что удивления будет мало. Собственно, ведь понятно - кроме шкафа тут больше деваться некуда. Открывая дверцы шкафа, друг уже будет знать, что он - тут. И на лице его вместо удивления будет написано: "Шутник доморощенный, ты не забыл, что на свою собственную выставку опаздываешь?" Вот если бы... Если бы друг распахнул дверцы, а шкаф оказался пуст! Вот это была бы мимика! Вот это было бы кадр! Так, пожалуй, мог бы выйти лучший снимок из всех, что он сделал в своей жизни...

Судя по звуку шагов, друг направился наконец к шкафу. Исчезнуть бы сейчас как-нибудь! Сделаться невидимкой... Или во что-нибудь превратиться... Например, в пиджак, висящий на вешалке!

В глубине души, там, где ил, черепахи и щупальца, приоткрылись створки маленькой раковины. Спавшая там до поры до времени жемчужина услышала зов. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стала она подниматься к поверхности - туда, где сияло сознание. Жемчужина веры в возможность волшебства, - чем ближе к уровню сознания она поднималась, тем крупнее становилась в размерах. Величиной с теннисный шарик, с яблоко, с футбольный мяч... Когда эта штука выскочила на поверхность и закачалась на волнах, она уже больше всего походила на колючую морскую мину. Еще мгновение - и в сознании фотографа раздался взрыв.

С грохотом растворились дверцы шкафа.

Друг заглянул внутрь. Никого. Только пиджак на вешалке.

Пиджак посмотрел на друга. Да, физиономия - что надо! Удивление бьет через край, это просто необходимо сфотографировать! Камера в нагрудном кармане... Вот только рукава не слушаются...

Другу показалось, что пиджак пошевелился. Нет, не показалось. Действительно, покачивается на вешалке, очевидно, от сквозняка... Но где же, в конце концов, фотограф?!

Рукава не слушались его. Кроме того, из головы как-то уже почти вылетело - чего, собственно, он хотел от своих рукавов? Совсем вылетело. Только не из головы, ведь у пиджака ее нет. Тогда откуда же? Откуда ж? Откуда? Откуд? Отку? Отк? От? О? О О О о о о . . .

Мысли улетели, слова убежали, чувства ушли. Лишь любимое чувство удивления задержалось еще на некоторое время в пустом пиджаке.

Друг захлопнул дверцы шкафа. На одной из них с внутренней стороны было зеркало, и в нем пиджак увидел свое отражение. Это было удивительно. В зеркале отражался удивленный пиджак. Человек, который раньше тут жил, непременно сфотографировал бы это отражение. Тот человек любил фотографировать удивленных. Больше всего на свете.

Царь-Зеркало

В большом городе, в старой крепости есть Царь-Колокол, который не звонит, Царь-Пушка, которая не стреляет и Царь-Зеркало, которое не отражает. Огромное, круглое, дремлет оно на повороте мостовой. И снится ему, что оно - часы с лягушкой.

В юности это зеркало мечтало стать спутниковой антенной. Но родители сказали, что на поприще космической техники много не заработаешь. А тут, как раз, по блату, подвернулось местечко в старой крепости. Так вот оно все и вышло... Целыми днями спит Царь-Зеркало и не замечает, как рядом змеями шуршат в траве длинные газетные строчки, как выползают они на свет божий, блестя на солнце своими типографскими чешуйками. Спит зеркало и ночами, когда вокруг поют души мертвых царей. Круглые сутки проносятся мимо черные, вечно голодные машины. Зеркало не отражает их.

А далеко-далеко от старой крепости и от большого города едет по проселочной дороге видавший виды автобус. Где он едет - там всегда вечер. А дорога на горизонте упирается в большой красный шар - заходящее солнце. Усталый и спокойный, водитель смотрит всегда вперед, на этот раскаленный шар. Ему не нужны ни темные очки, ни тонированное лобовое стекло. Его глаза давно привыкли.

Вьется бесконечная дорога среди городков-поселков-деревень. Вот остановка. Пластиковая крыша и бетонные стенки, покрытые зеленой краской. А поверх краски - многочисленные рисунки и надписи. Еще несколько лет назад остановки тут не было. А возникла она, когда поселились в этих краях проливные дожди. Тут же и выросла остановка. Надо же кому-то укрывать путников от непогоды! Водитель автобуса еще помнит эту остановку совсем маленькой, не выше метра над землей, когда вон ту здоровенную надпись на левой боковой стенке: "Маша К. и Дима С. - жених и нивеста" - можно было всю целиком накрыть ладонью руки. Под дождем остановки вырастают быстро... Над дорогой у горизонта постоянно висит солнечный шар, а стало быть, дожди тут грибные. Само собой, в лесах, что по обе стороны дороги, полно грибов. Весной лес так и звенит от их веселых трелей!

На остановке ждет человек. Автобус останавливается и со вздохом открывает дверь. Человек заходит, садится на потертое сиденье. Смотрит в окно. В окне солнце. Автобус движется на закат.

Человек едет с работы. Ему невесело.

Работа у него плохая. На фабрике слов. Когда-то эта фабрика была веселым и милым, почти семейным, предприятием. Слова изготавливались вручную, и каждое выпущенное слово дорогого стоило. Покупателей товара было немного, но уж кто покупал, тот платил, не скупясь. Так что, жили работники фабрики неплохо и в обед всегда могли позволить себе выпить вина. Но время незаметно менялось.

Время вообще все старается делать незаметно. Такое уж это скрытное и темное существо. Оно если ползет, то медленно. Если бежит, то быстро, как и все остальные вокруг, так что - поди, разгляди его в толпе прочих участников забега. Даже на часах время показывает свое истинное лицо только два раза в сутки. (Речь, разумеется, идет о незаведенных часах. Если часы завести, тогда - да, другое дело! Тогда они хватают время за хвост, держат крепко, правильно показывают и не выпускают его из зубов своих шестеренок, пока завод не кончится. Но заводить-то часы люди научились совсем недавно... А раньше все часы стояли столбом, что твоя колонна адмирала Нельсона на Трафальгарской площади в другом большом городе).

Так вот: время незаметно изменилось. Основатель фабрики состарился, устал и продал свой бизнес. Новое начальство решило выпускать слова попроще, подешевле, зато покрепче. И числом побольше. Установили конвейер. Теперь уж вина в обед не пили - нельзя этого при работе на конвейере. А слова стали неинтересные производиться, все больше какие-то серенькие, хотя, конечно, и крепкие. Ну а дальше - и того хуже! Сплошь зеленые слова стали сходить с конвейера. Потому что перешла фабрика на военные заказы. И тут же сделалась режимным секретным объектом. А что - расположение позволяет, леса кругом! Теперь на этой фабрике делают военные пароли и отзывы к ним, с резьбой того же диаметра... Вот как нажмут в старой крепости на кнопку, как скомандуют, чтобы война началась, так и полетят эти пароли по небу, поползут по дну океана, заглядывая через перископы в глаза осьминогов, промаршируют про травам и листьям, неся везде разрушения и смерть...

Едет человек в автобусе, и плохо ему от таких мыслей. Уволился бы он с фабрики к черту, да как тогда быть с пылесосом? Ведь не один этот человек живет, есть у него дома пылесос. А пылесосу пыль нужна, причем, каждый день! Ну а пыль на дороге не валяется, она денег стоит. Вот и приходится зарабатывать. Кроме изготовления слов, ничего другого человек делать не умеет - как тут уйдешь с фабрики?

Автобус держит курс на солнце. Человек уж проехал свою остановку, не надо ему так далеко на запад, но что-то захотелось на солнце поближе взглянуть... Решил прокатиться еще немного.

Пения лесных грибов уже не слышно, лес остался позади. Автобус теперь скользит по бескрайнему полю. В поле полынь, в поле хлеб. В поле сахар, консервы. Тут работают люди, простые, трудолюбивые, которые выращивают полезные вещи: сахарную свеклу, хрустящий картофель, зубную пасту, велосипеды, пособия для молодой семьи по уходу за рулонами линолеума и старые черно-белые кинокомедии. Вот седой и мудрый сельский агроном разъясняет начинающему шахматисту, как правильно писать слово "ленолиум". Здесь знают, как надо делать дела. А посреди поля на дороге стоит юноша, который не знает, как надо.

Оголенный диск солнца висит низко-низко над западным краем поля. Туда и спешит автобус. Ты должен поднять руку, показать водителю, что просишь его остановиться. Так надо сделать, чтобы сесть на автобус там, где остановки нет. Но юноша не знает, как надо.

Автобус останавливается сам. Он все понимает. И, с юношей на борту, летит на закат.

Юноша, в общем-то, устроен точно так же, как и все другие юноши его пола. То есть, он, разумеется, влюблен. Только он не знает, как надо. Вот, ему, в принципе, известно: девушки любят, когда им дарят кошачьи усы. Пошел он в магазин "Живые усы", купил ус кошачий, поставил в вазу с водой. "Завтра, - думает, - вручу ей и приглашу на свидание". А наутро просыпается, глядь: вместо кошачьего уса - крабовая палочка! Уж и крабы на нее с улицы слетелись, вьются вокруг, полосатые, бьются в стекло. Обманул торговец, подлец! Фальшивку продал. Надо было, прежде, чем покупать, сертификат требовать. Но юноша не знает, как надо.

А без кошачьего уса стесняется юноша к девушке подойти. Ладно, какие проблемы? Надо пойти да купить новый кошачий ус, раз уж такое дело. Но денег у юноши больше нет! Зарабатывать надо. Но он не знает, как надо. Ну что ты возьмешь с такого дурня?

Сел в автобус, едет. Слева - человек с фабрики зеленых военных слов. Сзади - скоро одна художница место займет. Впереди - солнечный круг. Автобус несется на закат.

Шар горячей звезды все ближе, и все жарче становится воздух. Автобус въезжает в маленький южный городок. Городок хоть и маленький, да удаленький! Шутка ли - здесь находится старейший университет страны. А в том университете есть знаменитая кафедра алхимии. Именно ее профессора открыли способ, как грязную слякоть проселочной дороги превращать, путем изменения молекулярного строения, в гладкий асфальт. Так что, плохая глинистая дорога на въезде в этот городок заканчивается, и начинается хорошая, асфальтовая. Быстро проносится автобус по удобным ласковым улицам городка. Но притормаживает, останавливается.

Художница стоит на остановке. На плече подрамник, в руке кисть в краске, в краске кисть руки, в голове этюды. Автобус улыбается и впускает ее.

Сегодня художница нарисовала one-way черепаху. А худсовет работу не принял.

- Во-первых, - говорят, - почему у животного один глаз больше другого? Во-вторых, у вас нет никакого уважения к законам композиции! А главное: почему черепаха ползет в одну сторону?!

- А это one-way черепаха, - отвечает художница.

- Ну уж нет, нашим радиослушателям нужны более оптимистичные изображения! - говорит худсовет. - А этак мы всех рекламодателей распугаем.

Художница устраивается на заднем сиденьи. Солнечный круг уже пылает во все лобовое стекло. Из-за пазухи высовывает голову черепаха и тем глазом, что побольше, смотрит, не мигая, на солнце. Она one-way, так что, ее вполне устраивает то, что автобус все время едет на закат.

Городок укатил назад. За окнами пальмы. Температура растет. Стрелы солнечных лучей свистят то слева, то справа. А под колесами плавится солнечная река. Плывет по ней автобус. Плывет баттерфляем, то есть, бабочкой. Стремится, как бабочка, на свет. Нажимает водитель на гудок, и автобус поет.

За много километров отсюда скучает в старой крепости Царь-Зеркало, которое не отражает. Оно бы отражало, да некого! Люди тут вокруг исключительно такие, которые в зеркалах не отражаются. Спит зеркало. А на его верхней кромке сидит новостной дятел и долбит свою скучную песенку: "...хозяева поля забыли в воротах противника четыре мяча, а гости забыли только один. Таким образом, матч закончился со счетом один:четыре в пользу гостей..."

И вдруг слышится в ночи издалека-издалека песня автобуса, едущего к солнцу. Просыпается зеркало. Открывает сначала один глаз, потом второй. Потом третий. Приподнимается на цыпочках, выглядывает за край зубчатой крепостной стены. И видит там, вдали, огромный красный солнечный шар. Вот это красота! И размер подходящий.

Всем своим круглым телом Царь-Зеркало отражает огонь солнечного шара! И летят во все стороны, бьют фонтанами потоки света, в которых купаются солнечные зайцы, лисы и тигры. Летят над лесом зданий, над паутиной дорог, над задумчивыми волнами пшеничных полей, над красными ранами земляничных полян. Летят в пространстве, летят и во времени, в каждый день стараясь засунуть свои любопытные носы.

Помнишь, как в конце августа в закатных лучах алели окна в доме напротив, а среди них и то, на которое ты постоянно смотрел? Помнишь, как просыпалась музыка?

А помнишь февраль, старый парк, грязный черный снег, вязы со скрюченными ветками и корой, черствой, как твоя усталость? И над всем этим в небе - солнечные отблески. Помнишь, как просыпалась радость?

И даже там, помнишь, в полусне-полувремени, между миром и немиром, когда ты был свой среди теней, чужой среди отражений... Даже там и тогда ты учуял запах солнца и вышел на след, и понял, что выберешься. Помнишь, как просыпалась надежда?

Автобус продолжает ехать на закат. Человек с фабрики паролей, юноша, который не знает, как надо, художница со своей черепахой и все прочие пассажиры прикрывают глаза руками, щурятся, смотрят на вырастающий впереди огненный шар. Жара. Все термометры давно уже бежали из автобуса. Пальмы за окнами закончились. Вокруг лишь песок да кактусы.

Куда мы едем? Зачем нам туда? Что готовит нам этот солнечный круг, небо вокруг? Почему мы все бросили? И почему, черт возьми, мы ничуть не жалеем об этом?

Водитель, ты, наверно, знаешь? Ведь ты давно уже едешь! Так давно, что можешь смотреть на солнце, не щурясь и не прикрываясь рукой. Скажи нам что-нибудь, водитель!

И водитель говорит. Он берет в руку микрофон, нажимает кнопку на приборной панели и говорит:

- Уважаемые пассажиры! До конечной остановки "Солнце" осталось совсем немного. Но прежде, если вы не возражаете, мы с вами, буквально на пять минут, заедем в небольшой магазинчик восточных сладостей, где вы сможете немного потанцевать.

Ведьмин счет

Есть в лесу такие места, куда ни лесник никогда не сунется, ни охотник, ни даже беглый зэк. Хоть бы за ним и погоня была со стрельбой.

В тех глухих местах зверь Любимец любится с камнями. От этого нечисть заводится. Как заведется, начинает по лесу шастать. А потом, рано или поздно, к человеческому жилью выходит.

Вот, значит, как-то раз под ходячими облаками, под частыми звездами бежит по лесу черемная лисица. Вдруг чует: дурно ей становится! Словно бы трясет ее злая трясовица, оскудение крови сказывается, и прочие сотворилися окаянные болезни во чреве. Открывает лиса пасть. И сей же час что-то круглое с песней ей на язык выкатывается! Только хотела рыжая плутовка к словам песни прислушаться, а это круглое уже на верхнюю губу перебралось, и песни более не слыхать.

- Не слышу ничего, - говорит лиса. - Сядь ко мне на язычок!

А круглое с губы на землю соскакивает и катится прочь.

Лисица же не только не слышит, а уж и не видит, и не дышит. Окочурилась лиса.

Круглое же катится по лесу дальше, катится и накатывает на медведя косолапого.

- Чьих будешь? - медведь вопрошает.

- Я конец твой! - ответствует круглое.

- Почему мой? - возражает косолапый. - Я института собственности не признаю. Нам, лесным, оно, во-первых, ни к чему, а во-вторых, божьим понятиям противно. "Мой", "твой" - это барский толк, не наш. Это столичному патриарху-никонианцу так рассуждать пристало, а для нас, раскольников-староверов, ни моего, ни твоего нет. Все общее!

- Не фачит, - отвечает медведю круглое. - Я лисе пришел и тебе приду!

Тут стало у мишки на лапах мокро и студено, захотелось яиц и в баню. Перекрестил себя косолапый двоеперстно да и помер.

Катится круглое далее. Догоняет на лесной тропинке серенького волчка. Быстро бежит серый, да круглое быстрее катится. Догоняет круглое серого и - бац по спине энергетической ложноножкой (потому как реальных-то конечностей у круглого нет). Оборачивается серый и сразу смекает: конец подкрался незаметно!

- Отпустил бы ты меня, дядя конец! - просит волчок.

- Рад бы, да не могу! Таков уж я: лисице пришел, медведю пришел и тебе, серый волк, приду!

Пожалел волк, что не увидит в нынешнем году, как приходит солнце на Водолиятель и оттоле восемь дней возвышается, и орел в венец одевается, и ночь уменьшается. Слабость пришла в естество волчиное, и испустил он дух.

А круглое дальше по тропинке катится. Глядь - впереди кто-то скачет скачками странными, дикими. Сперва подумал конец, что это леший. Испугался конечно. Еще б не страшно: одно дело звери лесные, а лешему-то он еще ни разу не приходил! А после пригляделся - ан нет, не леший. Уши белые длинные торчат! Заяц. С тропки спрыгнул, в кусты схоронился. Круглое - за ним. Раздвигает ветки... а на него в упор дуло ружейное смотрит! Заяц лапу на курке держит и спокойно так говорит:

- Ступай своей дорогой, шпынь шарообразный! Не то порешу.

- Опусти ружье, - отвечает круглое. - Все одно, не спасешься. Я и лисе пришел, и медведю пришел, и волку, а уж тебе, косой, и подавно приду!

И, сказав эти слова, поцеловал конец заряженное ружье прямо в дуло. Нажал заяц на курок - осечка. Нет от ружья стрелянья! Нажал еще раз - выстрел грохнул, полетел из дула заряд смертоносный, от которого никто заговориться не может (лесной орех, пчелиным воском обмазанный), да все мимо конца! Метил заяц в цель, а попал в пень. Одно слово - косой... Потемнело у зайца в глазах, померещились ему рыбы толстые, оспицей покрытые, выронил он ружье из лап, упал, ударился оземь и обернулся мертвым зайцем.

А круглое дальше покатилось. Из лесу на опушку, с опушки на поле, с поля к околице, с околицы - в село. А в селе уж недоброе почуяли! С утра еще заметили, что все кони на конюшнях в мыле, а тут еще и воздух серой запах. Поп-никонианец на колокольню влез, от греха подальше, набат организовал. А толку-то! В селе, большей частью, староверы живут - а они все по своим каплицам подземным попрятались да прикидывают, что лучше сделать - самосжечься али самозакопаться?

Сидит на завалинке старый дед, козью ножку крутит. Выходит к нему из избы старуха, спрашивает:

- А что это у нас, вроде как, сульфуром попахивает да земля трясется, будто царство индейское?

- Проблема есть, - отвечает дед, закуривая. - Катится к нам из лесу круглый игоша, который есть конец всему сущему.

Бабка так и застыла, рот разинув. Немая сцена. Как говорится, слов нет, жди перевода на тот свет! Домовой-суседко - и тот за печку спрятался и от страха трясется. Тоже и он понимает драматизм ситуации.

Тут как раз и круглый конец прямиком в их калитку закатывается!

- Я лисе пришел, медведю пришел, волку пришел, зайцу пришел и вам тут всем приду. А тебе, старче, первому!

Но дед, бывший суворовский солдат, не так прост был. Он ведьмин счет знал.

Да не какой-нибудь там: "одион-другион-тройчан-черичан" или: "пера-эра-чуха-рюха" - это ведь не ведьмин счет, а считалки детские. А настоящий ведьмин счет, он вот каков: он как наш, только оборотный!

Прошамкал дед беззубым ртом:

- Девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один... ноль!

Как прозвучало слово "ноль", как услыхало чудище круглое свое имя, так и воли лишилось! Потащила ведьмина сила круглый конец на окно студеное, оттуда на сковороду горячую, распряглось там круглое, расплылось, растеклось, сняла его бабка со сковороды, масло выжала, тесто раскрошила, крошки сухие по коробам раскидала да по сусекам разметала.

Страшные рисунки

Каждое утро, проснувшись, Патти обнаруживала на полу своей комнаты страшные рисунки. Приходилось брать тряпку и мыть пол. В это время папы дома уже не бывало, он уходил на работу. Почему он не заходил по утрам взглянуть на спящую дочь, это, честно говоря, странно. Тем не менее, это факт. Папа по утрам не заходил. И это спасало его. Дело в том, что рисунки были очень страшные. Настолько страшные, что любой взрослый, увидев их, мог бы не выдержать и повредиться в уме. Или получить удар. Только крепкая психика ребенка способна была безболезненно выдерживать вид этих рисунков.

Патти относилась к рисункам спокойно. Она просто вытирала их. Ну а то, что это приходилось делать каждое утро, не сердило ее. Патти была очень разумной девочкой и понимала, что у каждого могут быть свои недостатки. Но если ты кого-то любишь, ты можешь ему многое прощать, мириться с некоторыми неудобствами. Если ты держишь, например, волнистого попугайчика, ты должна спокойно относиться к тому, что вся мебель в доме покрыта его пометом. Если у тебя есть папа, надо мириться с тем, что он курит на кухне свою ужасную трубку. И если ты любишь своих кукол - приходится терпеть и их рисунки. Ну, не сами рисунки, а то обстоятельство, что их надо каждое утро вытирать.

Эти страшные рисунки по ночам рисовали куклы. У Патти были очень красивые куклы! Хочется сказать: "теперь таких не делают". Но это, пожалуй, было бы неправдой. Сейчас, как раз, опять делают очень красивых кукол, но они стоят бешеных денег...

Своих кукол Патти привезла еще из Европы. Они жили раньше в Ирландии. Патти там родилась. А в 1416 году они с папой сели на повозку, погрузили туда все свое имущество, и по дороге, известной папе, уехали в Америку. Там они стали первыми белыми американцами, почти за сто лет до появления Колумба. Отец Патти был наполовину армянин, наполовину еврей. Большую же часть жизни провел в Ирландии. Когда они с дочкой поселились в Америке, индейцы посчитали их классическими WASP. Все равно, никаких других WASP они в своей жизни не встречали. В Америке отец Патти построил большой двухэтажный деревянный дом с лифтом. На первый день рождения дочки на новой земле он подарил ей телефонный аппарат. Не игрушечный, а самый настоящий. Он вырубил его при помощи одного только топора из целого ствола клена. Ему не потребовался даже нож. Телефон получился самый настоящий, можно было вращать диск и набирать любые номера, звонить кому-нибудь в Америку или даже в Европу. При снятии трубки с рычага звучал гудок, все было в идеальном рабочем состоянии. Но поскольку телефонной связи ни в Америке, ни в Европе еще не существовало, то после набора любого номера и серии длинных гудков голос какой-то далекой телефонной барышни отвечал: "The number you have dialed can not be reached this moment. Please, try again later!"

А кукол Патти привезла в Америку с собой. Очень красивые это были куклы. Некоторые из них имели рыжие волосы и надпись на трусиках: "Kiss me, I'm Irish". С этими куклами была одна беда - у них постоянно чесались волосы. Бедные куклы день-деньской чесали маленькими ручонками свои несчастные головы. Началась эта болезнь в Америке. На родине, в Ирландии, с куклами было все нормально. Сначала Патти решила, что у кукол завелись блохи. Она мыла им головы шампунем для кошек, уничтожающим блох. (В Америке такой продавался, производства компании "Shaws"). Но волосы у кукол продолжали чесаться. Тогда их посмотрел папа, и сказал, что блохи тут не при чем. И что, увы, ничего нельзя поделать. Причина только в том, что кукол перевезли из родной страны в Америку.

Тогда-то и начали куклы ночами рисовать на полу страшные рисунки. Что там на них конкретно было нарисовано - я мог бы увидеть, если бы посмотрел получше. Но, честно говоря, побоялся.

Вот и вся, практически, история о девочке Патти и ее отце - первых белых жителях Америки. Остается упомянуть еще только об одном случае.

Как-то утром папа, уходя на работу, обнаружил, что лифт у них в доме застрял между этажами. Папа сразу понял, что там находится покойник. Он знал, что покойники обладают уникальным умением останавливать лифт между этажами. Покойник тоже оказался белым англо-саксонским протестантом. Это был второй после Патти с отцом представитель белой расы на американском континенте. Следующими стали уже моряки Колумба. Но Колумб, как мы знаем, приплыл в Америку по морю, да и то совершенно случайно. Ведь он на самом деле направлялся в Индию...

Не желая расстраивать дочь, папа ничего не сказал ей о покойнике в лифте. Он вынес тело на задний двор и там, под кленами, захоронил. Патти же в это время сидела в своей комнате и играла в то, что куклы заболели, и она вызывает им врача. Она набрала какой-то случайный номер на телефоне и нажала кнопочку "SP-PHONE", так чтобы сигналы линии слышно было через динамик. Звучали длинные гудки. Патти ставила куклам градусники. Неожиданно из динамика телефона послышался голос: "Регистратура. Алло, регистратура слушает! Говорите! Вас не слышно." Щелчок, короткие гудки. Патти встряхивала градусник и к телефону подойти не успела.

Когда в 1502 году Христофор Колумб ступил на американский берег, он не пожелал встречаться ни с девочкой Патти, ни с ее отцом.

Паровозики

Под звонком слева от двери номера не было. Под звонком справа было написано: "144". Мне была нужна 143-я квартира, и я нажал на левую кнопку. В следующую же секунду, как будто хозяйка ждала моего звонка, стоя у себя на пороге, послышались металлические скрипы дверного замка, шарканье ног и щелчок выключателя.

- Ктойта?

- Здравствуйте! Это Андрей, я вам звонил, насчет квартиры.

Внешняя дверь открылась.

- Заходите.

Общая площадка перед двумя квартирами оказалась здорово завалена всяким барахлом: какие-то ящики, мешки с картошкой и даже старая стиральная машина. Что самое удивительное - машина эта стояла вплотную к двери 144-й квартиры, так, что ни войти в ту квартиру, ни выйти из нее было решительно невозможно.

- Соседское добро, - пояснила хозяйка. - Они на даче живут до конца ноября. А это побросали тут. Мне что, мне не жалко. Пройти можно, и ладно. Дверь, вон, стиралкой забаррикадировали. От воров, поди. Как будто воры стиралку отодвинуть не смогут!

Хозяйка, Валентина Никифоровна, как я и предполагал после нашего телефонного разговора, оказалась женщиной лет шестидесяти. Жилплощадь готова сдавать надолго, сама будет жить у сестры, в другом районе. Квартира в хреновеньком состоянии, зато цена подходящая.

- Надеюсь, безобразить тут не будете? Квартиру разрушать?

- Да что вы, Валентина Никифоровна! Я не такой человек. Я инженер, занимаюсь космической связью...

- Космической хорошо. Вы не из Орла?

- Нет, я из Дмитрова. А что?

- Ну как же, - хозяйка внимательно посмотрела мне в глаза, - Орла, ла-ла, ла-ла?

Прочитав на моем лице полное недоумение, она явно удовлетворилась и сказала:

- Живите! Вот вам ключи. Других у меня нет, так что, можете замок не менять. А хотите - меняйте. Только в общей двери оставьте какой есть, а то соседи не войдут.

Мы обменялись телефонами и прочими всевозможными координатами, я заплатил Валентине Никифоровне за первый месяц, и она пожелала мне счастливо оставаться.

Проводив хозяйку, я еще раз, более внимательно, осмотрел квартиру. Отлично, жить можно! А там, если все будет нормально, и ремонт сделаем. Ну это - поживем, увидим... Я, в общем-то, квартиру снял не для того, чтобы одному в ней обитать. Есть в мечтах определенные проекты. Связанные с Викой. Только пока, к сожалению, ничем особо не подкрепленные...

Сумка с самым необходимым у меня с собой. Так что, здесь и заночую. Завтра еще в общагу к мужикам заскочу, кое-что оттуда заберу. А к выходным постараюсь с кем-нибудь насчет машины договориться, чтобы из Дмитрова все, что надо, сюда перевезти. Без машины никак, там ведь техника всякая: компьютер, усилитель, колонки, телевизор, ну и так еще, по мелочам...

В ванной комнате поставил на полочку стакан с зубной щеткой, пастой и бритвой, положил на раковину мыльницу. Застелил постель. У кровати стоит большой старый трехстворчатый шкаф для одежды. Правда, одна створка закрыта на замок, и где ключ - не известно. Но другие две створки открываются. Повесил туда рубашки. Вскипятил чайник. Попил чаю с бутербродами. Покурил на балконе. За окном красота: высокие деревья, клены, тополя, разноцветная сентябрьская листва...

Ближе к ночи, проходя по коридору мимо двери, посмотрел в дверной глазок. Сам не знаю, зачем я это сделал... Наверно, просто в этот вечер, слоняясь по своему новому жилищу, я всюду совал свой нос, чисто, из исследовательского любопытства. Заглянул в глазок. И вздрогнул! С той стороны двери на меня в упор смотрела квартирная хозяйка.

Ух! Аж, мурашки по коже! Что это она там стоит? Открыл дверь.

- Валентина Никифоровна! Вы вернулись! Что же не звоните? У нас, вообще, звонок работает?

- Орла. Ла-ла, ла-ла, - ответила хозяйка. - Я что давеча забыла сказать... Если не хотите за электричество переплачивать, свет в тамбуре выключайте.

- В тамбуре?

- Здесь, - хозяйка ткнула пальцем в направлении лампочки, освещавшей общую площадку перед двумя квартирами. - Лампочка от нашего счетчика подключена. А эту, которая от подъездного счетчика, вкручивать бесполезно - ее мумь пожрет.

- Что пожрет?!

Хозяйка лишь махнула рукой.

- До свиданья, - произнесла она и вышла за дверь.

А вот интересно, как она, вообще, вошла сюда? В "тамбур", как она выражается... Я ж, когда провожал ее, дверь-то внешнюю закрыл! Или не закрыл? Да нет, вроде, закрывал... Может, врет, что у нее других ключей не осталось? Ладно, бог с ней.

Устал я за этот день, уснул быстро и спал крепко. Снилось мне, будто я еду на поезде, зачем-то, в город Орел. Снился стук вагонных колес. Потом оказалось, что это не колеса, а проводница среди ночи стучится в дверь моего купе. Я поднялся с постели, чтобы открыть, и тогда только понял, что это сон. Хотя стук, кажется, только что звучал совершенно реально, практически, над ухом. Как будто стучали в створку шкафа, ту, что закрыта. Приснилась, конечно. Вокруг висела мертвая ночная тишина. Часы показывали половину четвертого. Я снова заснул.

Утром, когда я ждал лифт, открылась дверь с противоположной стороны лестничной площадки и вышла девочка с портфелем. Я поздоровался. Девочка отвечать на приветствие не стала, но спросила:

- Вы в 143-й квартире поселились?

- Да, - согласился я.

- Там дядя на паровозиках катается, - сказала девочка.

- Как это?

Тут подъехал лифт. Я вошел в него. Девочка за мной не последовала, осталась на площадке. Хотелось спросить, что она имеет в виду, что за дядя на паровозиках, но надо было спешить, чтобы не опоздать на работу, и я нажал на кнопку первого этажа. Двери лифта стали медленно закрываться. Внимательно глядя на меня, девочка достала из кармана железный рубль, положила в рот и, как мне показалось, проглотила. Лифт поехал вниз.

В этот день на работе меня ждала чертовски приятная неожиданность - мне прибавили зарплату! Немного, правда. Не в таком размере, чтобы скомпенсировать ту сумму, которую я теперь ежемесячно буду платить за квартиру в Москве, но, все равно, дело хорошее!

После работы заехал в общагу, забрал свои манатки. Купил по дороге несколько лампочек. Надо, все же, завернуть лампочку в тот патрон в тамбуре, что не от моего счетчика подключен. Про который мне вчера хозяйка говорила, что там лампочку "мумь пожрет". Смешно. Прикольные, вообще, люди тут собрались - у одной "дядя на паровозиках катается", у другой "мумь" какая-то...

Открывая дверь, я услышал в квартире голоса. Ну, блин, точно, хозяйка наврала насчет ключей! Мало того, что у кого-то есть другой комплект, так они еще и ходят сюда! Надо срочно разбираться с этой Валентиной Никифоровной и замок, по любому, менять. Вошел в квартиру, приготовившись дать вежливый, но твердый отпор незваным гостям... Но таковых в квартире не оказалось. Хотя громкие голоса звучали, явно, с кухни. Пройдя туда, я установил, что звучат они... из холодильника! Открыл дверцу. Нет, не из холодильника. Из-за холодильника! Поднатужившись, слегка отодвинул этот белый гроб от стены. За ним, вся покрытая солидными клубами пыли, обнаружилась радиоточка. Проводной репродуктор. Раритетная, на сегодняшний день, техника! Оттуда и звучали голоса - шла какая-то радиопостановка. Непонятно только - если эта радиоточка была включена, то почему она вчера никаких звуков не издавала? В общем, я ее выключил. И придвинул холодильник обратно к стене. Пошел в тамбур вкручивать лампочку. Сначала пришлось потрудиться, чтобы выкрутить остатки предыдущей - металлический цоколь с торчащими из него обломками стекла. И все это дело перепачкано в чем-то красном, засохшем. То ли в крови, то ли в томатном соке. Ну, в конце концов, справился, выкрутил эту дрянь и ввернул новую лампочку. Да будет свет!

Ночью, лишь только я задремал, кто-то в квартире громко произнес:

- Старик на дереве хохочет!

На этот раз, не приснилось. Голос в квартире прозвучал, без сомнения, наяву. Опять откуда-то с кухни. Я встал, зажег свет, пошел на кухню, отодвинул холодильник от стены... Так и есть, радиоточка включилась! Я в прошлый раз кнопку на ней отжал, а сейчас она снова нажата. То ли я ее холодильником задел, когда двигал, то ли там раздолбанный механизм уже живет какой-то своей жизнью. Надо ее из радио розетки выключить, да и все. Но не тут-то было! Никакой радио розетки не обнаружилось, провода шли прямо из стены. Обрезать их я не решился. Ведь только вчера обещал хозяйке не совершать в квартире разрушений! Взял спичку и с ее помощью заклинил кнопку так, чтобы уж точно больше не нажалась. Холодильник на место ставить не стал. Вернулся в постель.

Среди ночи проснулся от громкого хохота. На этот раз звук шел не с кухни, а со стороны балкона. Неужели залез кто-то?! Сходил в коридор, к вешалке, достал из кармана куртки газовый баллончик. (Всегда ношу в кармане, на всякий случай). Кто знает, что там за черт на моем балконе? А хохот все не умолкал. Я подошел к балкону, осторожно отодвинул занавеску... На балконе, кажется, никого! А откуда же... Ох, твою мать! На дереве напротив сидит костлявый старик, тычет кривым пальцем в сторону моего балкона и хохочет! Увидев меня в окне, старик хохотать перестал, вперил в меня безумный взгляд и закричал:

- Что? Как там дядя? На паровозиках катается?

Я даже не стал выходить на балкон. Какой смысл разговаривать с идиотом? Ясно, что это или пьяный, или, вообще, сумасшедший. Только вот, что теперь делать? Как уснуть в такой обстановке? И тут зазвонил телефон. Едва я успел поднести трубку к уху, как услышал:

- Долго еще он у вас ржать будет?! Спать же не дает!

- А я-то тут причем?

- Э... А где Никифоровна?

- Она сейчас здесь не живет.

- А ты кто?

- А я у нее квартиру снимаю.

- Ну и что, она тебе ничего не рассказала, что ли?

- Нет. А что она должна была рассказать?

- Это ж муж ее! На дереве сидит. Сумасшедший. Его в богадельне держат. А он оттуда иногда сбегает и сюда залазит, смотрит на свою бывшую квартирку. Звонить надо, пускай за ним приедут! Никифоровна всегда звонила.

- А куда звонить?

- Обожди, сейчас номер найду, скажу.

- Простите, а вы кто?

- Кто, кто! Сосед твой из 144-й квартиры.

- А... Так вы с дачи вернулись?

Но в трубке уже звучали короткие гудки. Видно, сосед пошел искать телефонный номер богадельни. Надеюсь, найдет, перезвонит мне.

Однако, прошло минут десять, мне никто не звонил, а безумный старик на дереве продолжал заливаться истерическим хохотом. Я решил зайти к соседям. Выйдя в тамбур, я с удивлением обнаружил, что дверь их квартиры как была задвинута стиральной машиной, так и осталась. Я постучался. Безрезультатно. Тогда я вышел на лестничную площадку и нажал на кнопку звонка 144-й квартиры. Послышалась звонкая трель. Но никто не открыл.

Вернувшись к себе, я с облегчением обнаружил, что хохота больше не слышно. Неужели старик слез с дерева? Нет, как оказалось, не слез. Но замолчал и смотрит куда-то вниз. Я вышел на балкон и тоже посмотрел вниз. Сквозь густую листву, да еще в темноте, разглядеть что-либо было трудно, но ясно было, что на земле под деревом суетятся несколько человек с фонарями. В какой-то момент, вроде бы, мелькнул оранжевый жилет, типа тех, что бывают у железнодорожных рабочих. И там, внизу, несколько мужских голосов пели какой-то странный полубессмысленный куплет:

- Рука пород древесных,

Река дорог железных

Течет к нам из Орла,

Ла-ла, ла-ла.

Куплет этот они повторяли снова и снова, и снова, и это продолжалось до тех пор, пока сумасшедший старик не стал спускаться по дереву вниз. Когда голова безумца скрылась в листве, пение прекратилось. Фонари погасли, и больше я ничего не видел и не слышал.

Ближе к утру, сквозь тяжелый предрассветный сон, мне слышалось, что, вроде бы, опять кто-то стучится в створку шкафа, но сон оказался сильнее и не выпустил меня из своей пелены.

Проснувшись наутро, я почувствовал себя не очень хорошо. Меня слегка мутило. Завтракать не хотелось. Я заставил себя выпить чаю, после чего меня едва не стошнило. В голове крутился дурацкий напев: "Рука пород древесных, река дорог железных..."

Я вышел из квартиры. Вход к соседям все так же был забаррикадирован стиральной машиной. Заперев все двери, я стал убирать ключи в портмоне, где обычно их ношу в том же кармашке, что и мелочь, и тут на глаза мне попалось несколько рублевых монет, лежавших там. От их вида мне сделалось совсем дурно. Словно повинуясь какому-то инстинкту, я вытащил эти монеты и отбросил их подальше от себя, в сторону мусоропровода. И мне сразу стало гораздо легче! Только очень захотелось поскорее помыть руку, которой я дотрагивался до монет.

Прогулка по улице до метро окончательно привела меня в чувство. В вагоне мне посчастливилось занять сидячее место, я слегка прикорнул и прибыл в офис вполне в бодром здравии. А на работе меня снова ждал приятный сюрприз! На этот раз, на личном фронте.

Вику я окучивал уже давно. И мне казалось, что я ей нравлюсь. Но при этом дело как-то не двигалось. В смысле какого-нибудь прогресса в отношениях. Даже на мои невинно-интеллигентные приглашения сходить, к примеру, в театр или в кино она, как правило, отвечала вежливым отказом. Не всегда, но чаще всего. А сегодня в середине дня она позвонила мне сама.

- Не хочешь покурить?

- А... Сейчас, только мейл допишу. Давай минут через пять в курилке встретимся?

- О кей.

В курилке мы с Викой оказались только вдвоем, что тоже было как нельзя кстати.

- Помнишь, я обещала тебя своим фирменным яблочным пирогом угостить?

- А как же! Еще полгода назад! Но ведь обещанного три года ждут. Так что, я раньше чем через два с половиной года, не рассчитывал...

- Можно немного пораньше. Можно сегодня. Заедем после работы ко мне?

Вот оно, неожиданное счастье! Но, не успел я что-либо ответить, как Вика, поправляя прическу, отвела рукой свои волосы назад, и я увидел у нее в ухе серьгу в виде серебряной монеты. В ту же секунду меня скрутило. Уронив сигарету на пол, я едва нашел в себе силы промямлить:

- Извини... Плохо себя чувствую... Сегодня не получится.

И побежал из курилки в туалет. До конца рабочего дня за своим столом я досидел, более-менее, нормально. О Вике старался не думать, потому что иначе тут же перед глазами вставала ее серьга-монета и...

По дороге домой, в метро, случился очередной рецидив. По вагону с протянутой рукой тащился нищий. Когда он поравнялся со мной, я увидел, что это не живая рука, а протез. Причем, деревянный. Кисть руки, пальцы - все было вырезано из дерева. "Рука пород древесных", - вспомнилось мне. Протез рассохся, потрескался, и самая глубокая трещина шла через всю ладонь, словно линия жизни. В эту деревянную ладонь нищий собирал мелочь. Я поспешил закрыть глаза, но сознание успело зафиксировать картину: несколько рублевых монет и одна двухрублевая, ребром застрявшая в "линии жизни".

Меня вырвало прямо на пол вагона.

Нищий посмотрел на меня с ненавистью и промычал:

- Мумь!

Добравшись до двери квартиры, я снова услышал человеческие голоса. Ну все, эта радиоточка мне надоела! Пройдя на кухню, я, что есть силы, дернул за провода, уходящие в стену. Они оказались на удивление прочными, не порвались, а лишь выскочили наружу, при этом обрушив со стены на пол огромные куски штукатурки. Ну вот... А ведь я обещал хозяйке квартиру не разрушать! За слоем штукатурки на стене, почему-то, находились рельсы от игрушечной железной дороги. Часть рельс осыпалась на пол, часть осталась на стене. Ладно, завтра все заделаем и восстановим, а сегодня надо хорошенько отдохнуть и придти в себя. Кухонным ножом я перерезал провода и направился в спальню.

С наступлением темноты радио спело мне песню про Орел и про реку дорог железных. Я понял, что резать провода было глупо. Это просто какое-то временное помутнение на меня нашло. Я же инженер! Радио инженер, черт возьми! Я ж понимаю, что радио - оно потому и радио, что принимает сигналы из радио эфира! Вот оно и играет. А провода нужны только для того, чтобы радио во время качки от стены не отрывалось. Качка началась позже, около полуночи. Стучали колеса, за окном мелькали огни семафоров, что-то кричали начальники станций... Бабушка через окно протянула ведро орловских яблок... И все время качало.

Проснулся по звонку будильника. Самочувствие неплохое. Сейчас надо быстро умыться, побриться, позавтракать - и на работу! В закрытую створку платяного шкафа что-то настойчиво стучало. Ну, я-то инженер, я же понимаю, что если всю ночь качало, то, соответственно, в шкафу накопилась индукция качки, и теперь то, что там есть, будет еще долго качаться и биться в дверцу. Индукция качки, гортензия энергии. Школьный курс яблок... Я чуть не запнулся о ведро, которое ночью бабушка в окно сунула. Кстати, не помню, заплатил я ей? Наверняка, заплатил. Возьму пару яблок, съем по пути к метро...

Закрытая створка шкафа с треском выламывается, и вместе с ней на пол падает тело. Подхожу, рассматриваю. Это не тело, а только фигура. Манекен. На него тут, очевидно, одежду вешали. Он и сейчас в одежде, поэтому я сначала и подумал, что это человек. А это манекен деревянный. "Рука пород древесных".

На работе, как обычно, все замечательно. Вечером в буфете мой коллега и приятель Игорек проставляется по случаю своего бракосочетания. Всех приглашает. Но я не пойду. Мне домой надо, в квартиру! А лучше я завтра Игорьку свадебный подарок принесу - отпилю руку у своего манекена, сделаю из фольги два колечка, как бы, обручальных, и на пальцы этой руки надену. И подарю. Прикольно будет! И оригинально. Наверняка же Игорек знает эту песню: "Рука пород древесных". А манекен этот деревянный мне не то, чтобы не нужен - нужен еще как! Я его на стене у себя над кроватью закреплю. Уютно получится: снизу я, а сверху он - как крыша над головой. А то, что он без одной руки будет - это, как раз, хорошо, художественно.

Выхожу из лифта на своем этаже и вижу, как от моей двери - детвора врассыпную! Все по лестнице вниз побежали, а одна девчонка, та, которую я в первое утро встретил, за свою дверь спряталась, что на нашей лестничной площадке от меня напротив. А я гляжу: батюшки, они на моей двери красной краской из баллончика написали: "Мумь"! Вот ведь поганцы малолетние! Что я теперь Валентине Никифоровне скажу? Подхожу к двери, за которую юркнула девчонка, нажимаю кнопку звонка. Сейчас я с ее родителями-то поговорю! Пусть они ей уши надерут!

Дверь распахивается. На пороге стоит молодой мужчина. Редкие волосы, водянистые глаза, козлиная бороденка. Острый кадык нервно ходит вверх-вниз. В вытянутой руке, словно пистолет перед лицом врага, словно православный крест перед чертом, мужчина держит белую пятирублевую монету. Он говорит мне:

- Уйди, мумь! Убирайся к себе! Здесь тебе нечего делать. Здесь нет Орла, ла-ла, ла-ла.

От вида монеты я падаю на пол и едва не теряю сознание. Ползком преодолеваю лестничную площадку, добираюсь до своей двери. Отдыхаю. Открываю дверь, вваливаюсь в тамбур. Мне все еще плохо. Но чувствую: тут есть кое-что, от чего мне станет легче! Электрическая лампочка! Та, что питается энергией от общего электрощитка! Выкручивать ее сил нет, и я просто выламываю ее из патрона, разрезая в кровь руку. Сую лампочку в рот, жую, глотаю... И чувствую чудесное облегчение! Все в порядке. Все нормально. Все хорошо.

Захожу в квартиру. Там дядя на паровозиках катается.

Задумчивый человек из больницы

Я врач. Работаю в больнице. Больница у нас хорошая - современная, светлая, чистая. Большая. Я даже не знаю, как следует, ее размеров. Я там был не везде.

По утрам хожу на рынок. Там что-то замышляют против меня. Ну, или, по крайней мере, используют меня для чего-то. Не было случая, чтобы я, резко обернувшись, не обнаружил стоящего за моей спиной молодого человека выше меня ростом, поправляющего галстук и глядящего куда-то поверх моей головы. Никогда не удается проследить за его взглядом и узнать, кому он там подает знак. Увидев, что я его заметил, молодой человек поспешно растворяется в толпе. Эти преследователи всегда разные. Но всегда - молодые люди выше меня ростом (чтоб издалека было видно, как он поправляет галстук, это у них сигнал такой). А когда я ухожу с рынка, то, как правило, замечаю, что ко мне привязан воздушный шарик или какая-то другая яркая, приметная вещь. Все это, впрочем, не особенно меня волнует.

На рынке я ничего не покупаю. Да там ничего и не продается, хотя торговые ряды всегда полны. Но за прилавками сидят неприветливые люди. Останавливаешься возле кого-нибудь из них - они начинают показывать свой товар, предлагают купить, но ясно - продают-то они на самом деле совсем не это! Тут какой-то небольшой секрет. Что-то политическое. Примерно раз в три дня завеса тайны приоткрывается. Бывает, какой-нибудь торговец вдруг вскакивает со своего места и кричит: "Хватит! Надоело! Я так больше не могу! Это мэр не дает нам торговать! Поехали громить мэрию!" И человека три, увлеченные призывом, садятся в большой грузовик и уезжают. На следующий день, как ни в чем не бывало, сидят на своих местах за прилавками. На лицах нередко можно видеть следы побоев.

Примерно раз в три года у нас с женой рождается новый ребенок. Это бывает так: я встречаю где-нибудь на улице одного человека. Это сигнал. Я знаю - скоро надо ожидать. И действительно, через несколько дней возле рынка появляется такая маленькая прямоугольная площадка, обнесенная медным заборчиком. Это для нас с женой. Внутри тоже все медное. Красивое такое, блестящее. Скамеечка, все как на кладбище. И скульптурка какая-нибудь. Приходим с женой днем, сидим. Потом приходим на следующий день - напротив скульптурки уже яйцо медное появилось. Скоро вылупится! А еще на следующий день приходим - ребеночек нас ждет. Обычно довольно уже взрослые рождаются, лет трех. Ведем домой. У нас уже несколько детей. Летом в лагерь ездят, на море.

Весь день я в больнице. Не помню, кем я там работаю. Кажется, я какой-то врач. Хотя, может, я кто-то из обслуживающего персонала. У нас большая больница, сотрудников много, всех не упомнишь! Я, практически, и не знаком ни с кем. Такая большая больница, что некоторые части здания вообще не используются. В левое крыло редко кто заходит. Там есть один сотрудник - он гробики возит. Такой задумчивый человек с большой родинкой на подбородке. Его здешний народ почему-то побаивается. Но мало кто его вообще видел. Большинство в него просто не верит - откуда у нас в больнице гробики, у нас же нет морга! А еще, говорят, он за всеми постоянно подслушивает и подсматривает. Иной раз, мол, вечером, в пустом коридоре заворачиваешь за угол, а он там стоит. А я вот его часто встречаю в левом крыле. Он там на грузовом лифте ездит. Ничего дурного не скажу - вежливый такой, всегда здоровается. Только задумчивый очень.

Моя жена тоже раньше работала в больнице. Теперь больше не работает. По всей видимости, это потому, что у нас много детей, и она, я думаю, сидит с ними дома. Но она скоро будет сниматься в художественном фильме. Я напишу сценарий и буду режиссером. На это у нас с женой времени хватит, это же не сложно. Надо только выбрать недельку свободную.

По телевизору недавно показывали интересную рекламу. Подход оригинальный. Из трех частей. Сначала японка в традиционной японской одежде склоняется в приветствии, а на груди у нее, на одежде, вышито четыре иероглифа - добрые пожелания по-японски. Вторая часть - европейская женщина в сильно декольтированном платье склоняется в приветствии. Грудь открыта. На груди губной помадой написаны те же четыре иероглифа. А третья часть, где, собственно, и говорилось о самом рекламируемом товаре, была уже у меня дома. Заходят ко мне двое мужчин, приносят большой черный ящик. Красивый, блестящий, гладкий. Крышка открывается. Там третий мужчина лежит, это он открыл.

- Вот, - говорят, - уникальной конструкции ящик! Открыть и закрыть можно только изнутри. Снаружи открыть невозможно.

Я лег, попробовал. Действительно, удобно.

- А зачем, - спрашиваю, - нужен такой ящик?

- А вот, например, собираетесь вы поехать на юг. На поезде. Ложитесь в ящик, просите кого-нибудь сдать вас в багажное отделение. И через два дня приезжаете на юг в ящике!

- Ну нет, - говорю, - на юг в ящике не удобно! Вдруг бросать начнут, кантовать?

- Ну, не удобно, это верно, - соглашаются...

Но ящик хороший. Я купил.

У нас в больнице много молодежи. Еду в лифте - кто телевизор везет, кто компьютер. Недавно один молодой человек медсестре комплимент делал.

- В самолете, - говорит, - самое главное что? На какую температуру рассчитаны занавески на иллюминаторах! Представьте, летим мы с вами на самолете. Вы, я надеюсь, сидите рядом со мной. И вот, вы смотрите в окно. Если мы летим низко, в слоях холодных облаков, то я хлюпаю носом. Крышка моему носу! Если же летим высоко, то крышка захлопывается, завинчивается, и я носом не хлюпаю!

Девушке комплимент пришелся по душе. Они с ней отошли в сторонку, и девушка говорит:

- Знаете, у меня еще не было мужчины, и мне таких слов еще никто не говорил! Запомните это!

Я рядом стоял, подслушивал.

Вчера жена встречает меня в больнице, спрашивает, как, мол, ей одеться на съемки фильма? Надеть строгий костюм, или что-нибудь сексуальное, из светлой ткани, в стиле "хинди"? Я ответил, что, конечно, лучше одеться сексуально. "Хинди", по моему, вполне подойдет. Я не против того, чтобы моя жена выглядела на экране сексуально.

Сегодня в больнице презентация. Японцы проводят. Показывают свои национальные блюда. Один стоит и мышей ест. Это полезно для здоровья и ума. А мне они дали бутерброд с плавленым сыром "Виола". Не знаю, по моему, очень вкусно.

Пошли с женой в левое крыло. Она, как и я, не боится того, задумчивого, с родинкой, что гробики возит. И очень интересно получилось: в одном кабинете из стены выезжает полка, а на ней - три маленькие медные фигурки фантастических животных. Много мелких деталек, все красивое, блестящее! Головки шевелятся, ротики открываются, и главный зверек говорит что-то. Причем, громко так, отчетливо, по-русски. Жена хотела разобрать, что он говорил, но, к сожалению у нее ничего не получилось, потому что у меня в руках в тот момент была включенная кофемолка, и было слишком шумно.

Еду в дальнем грузовом лифте левого крыла. На стене зеркало. Смотрю на свое отражение - лицо задумчивое, на подбородке большая родинка. Спускаюсь в подвал. Там у меня есть помещение, где я храню свои черные ящики, те, что только изнутри открываются. Один всегда держу открытым. Захожу, ложусь, крышку закрываю. И тихо так, хорошо, покойно! Полежу, отдохну. Никто не найдет меня здесь, не потревожит. Ни начальство, ни сотрудники, ни больные. Во-первых, крышку снаружи не откроешь. А если б и можно было - кто ж знает в каком из ящиков я лежу! Их тут много стоит.

Полежу дня два, отдохну, а потом на рынок пойду. Или просто в город. Хочу разобраться, чем город живет, чем дышит? Не поверхностно, а саму суть хочу понять, СМЫСЛ настоящий!

В окна к людям надо заглядывать, все тогда и поймешь...

А тут, в подвале... Не знаю, может, и в других ящиках кто-то лежит. Не знаю. Я не помню.

Бабье лето

Дома хорошие! Обычно нижние венцы всегда гниют, а там хорошие. Просто обычно в России делают без фундамента, а там с фундаментом. К тому же лиственница не гниет. И наверху там у них такая труба мощная. 85 км до районного центра. А дома есть - по фасаду с одной стороны 12 окон! Ну, у них леса много - вот они и строят. Да и семьи большие. И пьют не все. То есть все, но не поголовно. А то, бывает, бабушка выпьет стопку, благословясь.

Так в деревне и на селе. В городе иначе. Александр жил в городе. В принципе, город это тоже не подарок.

Вообще на жизнь все смотрят по-разному, и счастье - понятие относительное. Людей, живущих в абсолютно одинаковых условиях, можно разделить на 3 категории.

Это только дурак может думать, что людей можно разделить на сколько-то каких-то категорий.

Было бабье лето. Светило солнце. Было утро. Играла музыка. Александру было по кайфу, и он выкопал яму. Люди, которые совершают только осмысленные действия и каждым своим поступком преследуют какую-то цель, достойны сочувствия. Александр был счастливее этих людей, он выкопал яму просто так.

Вечером Александр собирался встретиться с друзьями, но сначала он должен был сделать одно дело. Недавно в моду вошло вставлять в окна квартир вместо обычных стекол розовые. Розовые окна имели два преимущества: во-первых, через них мир был виден в розовом свете, а во-вторых, материал, из которого они изготавливались, был пуленепробиваем. Александр тоже решил вставить себе в окно розовое стекло. С этой целью он отправился в деловой квартал города, где находился офис фирмы Pink Glass, дабы сделать заказ.

Пройдя через кладбище, Александр вышел на бубабибусную остановку. Подошел бубабибус. Александр сел в него и поехал в центр. Солнце улыбалось всему городу. Город готовился к очередному празднику. Рабочие реставрировали стену одного из самых старинных высотных зданий города. Все пассажиры и пешеходы казались Александру красивыми. Он был счастлив, и ему казалось, что он любит всех на свете. Бубабибус весело катил по опавшим осенним листьям. Город был богат зелеными насаждениями, листьев падало очень много, местами они образовали огромные живописные горы, сверкающие всеми красками осенней палитры. Когда в одну из таких куч упал рабочий, сорвавшийся со стены высотного здания, он полностью погрузился в листья, и только ручеек крови, текущий из-под кучи в люк канализации, выдавал присутствие там человека. Но вот бубабибус остановился в центре делового квартала.

Деловой квартал: что могут нефтяные короли, принята резолюция, запуск "Колумбии" отложен, эпидемия холеры, взрыв бомбы, в ожидании беспорядков, овощи - детям, жгучий дефицит, система-резерв, этот справочник сегодня вне конкуренции, 300 авиапредприятий под одной крышей, ремонт обуви, начало "мясной войны", правила для депутатов, индекс Доу-Джонса.

Александр зашел в офис Pink Glass и договорился, что стекольщик придет к нему вечером того же дня и вставит ему в окно розовое стекло.

Когда зажимаешь в тиски деталь из легкого металла типа дюраля, латуни или алюминия, имеющего несколько изгибов под углом 90 градусов, с просверленными в ней круглыми отверстиями диаметром порядка 8 мм, и начинаешь ее пилить ножовкой, деталь вибрирует. Вибрация мешает пилить. Кроме того, при этом раздается скрип высокой частоты. Если на стене висит огнетушитель и стенд с правилами гражданской обороны - это не отвлекает. Когда работаешь ножовкой, время идет как обычно. Все это знает каждый слесарь.

Проходя мимо слесарной мастерской, Александр вспомнил что-то смешное и расхохотался. Заглядевшись на него, слесарь отпилил себе две фаланги указательного пальца левой руки. Александр спешил к друзьям.

У него были друзья и подруги. Например, одного мальчика не любила одна девочка, и он вскрыл себе вены. Правда, его потом спасли.

У Александра с его подругой было все нормально. Отделившись от кампании друзей, они поехали к ней домой, а позднее, отделившись от нее, Александр поехал домой к себе. Дома он просто лег спать. Перед тем, как заснуть сном счастливого человека, Александр вдруг вспомнил о стекольщике, который почему-то не явился к нему в назначенный час. "Ну и хрен с ним!" - подумал Александр.

А стекольщик в это время с ужасом думал о неустойке, которую фирма Pink Glass должна будет заплатить Александру за невыполнение обязательства по установке розового стекла в оговоренный срок. И эту сумму, естественно, вычтут из его, стекольщика, зарплаты. И совершенно справедливо! Кто же, как не он сам, виноват, что в сумерках не заметил эту дурацкую яму, свалился в нее, сломал ногу и теперь не может выбраться. Впереди у него была долгая, полная философских раздумий, ночь в яме, выкопанной Александром. Лунные лучи играли на розовой поверхности пуленепробиваемого стекла, лежащего рядом.

Александр спал и видел розовые сны. На лице у него плясал зелененький огонек-зайчик. Зайчик соскочил с носа на лоб и остановился над правым глазом. В окне дома напротив мстительный слесарь навел на него лазерный прицел своей винтовки и указательный палец правой руки положил на курок.

Такая вот фигня.

Рассказ автолюбителя

Зима.

Я сидел, а мне не сиделось. Тогда я начал засовывать в дырочки. Засуну и прокручу, засуну и прокручу... И так несколько раз. После 7-го раза в ухе загудело.

- Алло.

- Здравствуйте, - сказал я, - будьте добры Таню!

Через полминуты мне ее были ее добры.

- Привет, Танька. Что делаешь?

- В зеркале отражаюсь.

- Отрожаешься?

- Отражаюсь.

- А когда отрожаешься?

- Как понять? Сейчас отражаюсь!

- Уже сейчас? Здорово! А как отрожаешься, что будешь делать?

- По-моему, это очень похабная шутка, - сказала Таня, - даже не шутка, а глупость!

- По-моему, тоже. Разреши повторить ее еще 2 раза.

- Зачем?

- Глупость, произнесенная трижды, становится шуткой.

Наступило молчание. Слышно было, как Татьяна полезла за словом в карман.

- За твои речи я хочу дать тебе пощечину, - сказала она наконец, - поэтому приезжай сейчас ко мне. У меня как раз сегодня тусовка.

Я сел за руль своей "шестерки" и поехал.

Дверь мне открыла уже нетрезвая Татьяна. На ней была сорочка, в руках - воронка. Обычно вместе с хозяйкой к двери всегда подбегал ее пес - дефлорированный кобель по кличке Калькуляция. На этот раз он почему-то не появился.

- Где твой зверь?

- А он у меня теперь не ходит.

- Почему?

- Да, понимаешь, гостей неожиданно много собралось, а жрать нечего. Пришлось собачкой попользоваться. Теперь он на кухне... Спит без задних ног.

- У-у, собачий пес! - проворчал я. Признаться, я не очень-то люблю животных. Мне больше нравятся спинные.

- Ну ладно. Рада тебя видеть. Проходи в комнату, - сказала Татьяна, отвесив мне пощечину.

Я зашел в ванную, чтобы привести себя в порядок. Там находился мой приятель Мишка, который приветствовал меня с пеной у рта (он брился ).

Я оставил небольшое сообщение и вышел.

Проходя по коридору, я увидел, что Таня сует своему коту в нос луковицу. Перед котом стояла пустая миска.

- Что ты делаешь?

- Видишь ли, у меня сегодня много гостей... Кончилась выпивка. Я хочу приготовить ликер "Кошачьи слезки".

Слышно было, как гости в комнате благим матом орут какую-то песню. Прислушавшись, я обнаружил, что мат этот был вовсе не благой, а самый настоящий. Они орали орально-гениальную песню "Э-ЙУХ-НЕМ!"

- ЯЛБ! - подумал я.

Я прoшел в гостиную. За столом сидела фигова туча народу. Они поедом ели еду. По телевизору шла информационная программа "Место".

- Садись, - сказали мне, - угощайся, чем бог послал.

При первом взгляде на стол становилось ясно, чем в этот вечер бог послал! Послал он матом! На столе присутствовало только одно кушанье - шуба под мухой. Зато на стене красовался цветной плакат - огромная сковорода, а на ней - цыплята табака. Все взгляды были направлены на эту картинку, но... видело око, но зуб не ймял! Какой-то пьяный джентльмен спал, уронив морду в салат.

Гости прекратили свою идиотскую песню и теперь скучали, зевая во весь рост. Одна девица принялась рассказывать свой сон:

- Представляете, мне сегодня приснились панталык, ляд, рожон, обум Лазаря, баш, зга, бирюльки, обиняки, экивоки, тормашки, типун, тютелька и тихая сапа.

- Да ну! - удивились гости. А один бледный юноша, явно влюбленный в эту девицу, молвил взволнованно:

- Побожись, что не брешешь, кукла !

- Провалиться мне на этом месте! - отвечала девица.

"Это место" у нее было здоровенное, так что провалиться на нем было немудрено.

Мой приятель Мишка, тем временем, достал откуда-то котлету и показал ее толстозадой девице. Ее глаза загорелись, разбежались, полезли на лоб и, в конце концов, остановились на мокром месте.

- Что это? - спросила она.

- Это котлетка "Мишка" - ответил Михаил. ( Он всегда называл вещи своими именами. )

- Продайте мне ее! Чертовски хочется есть!

- 1000 рублей, - сказал Михаил.

- Но это же грабеж!

- Тогда я сам ее съем. А Вы ешьте свою тысячу.

Девица попыталась проглотить 1000 рублей, но "кусок" в горло не лез. В конце концов она согласилась на сделку. Ударили по рукам.

Руки покрылись синяками.

Я достал из кармана апельсин и съел его от корки до корки. Человек, спавший мордой в салате, почувствовал себя не в своей тарелке и переложил морду в блюдо с капустой.

В комнату вошла Татьяна.

- С холодильником беда! - сказала она.

- Что с ним?

- Лед тронулся.

- Плохо тут у тебя, - сказал я. - Жрать нечего. Поеду домой.

- Да полно тебе, чтоб тебе пусто было! - воскликнула она. - Хочешь, я дам тебе яйцо? Я припрятала одно на черный день.

Более тяжкое оскорбление для меня трудно придумать. Я с детского сада ненавижу яйца. И ненавижу Фаберже, который их изобрел. Из изобретателей мне больше нравится Кулибин, который вставил в яйцо часы. Свои...

- Ненавижу яйца, - сказал я.

- Ну, давай тогда хотя бы выпьем, - сказала Таня, отвесив мне пощечину, - пойдем, посмотрим, что там кот наплакал.

На кухне кот наплакал с гулькин нос.

- Ну, куда ты поедешь, - не отставала Татьяна, - у тебя же даже коробка передач не работает!

Телевизор у меня дома действительно был сломан. Зато на телевизоре стояла бутылка полусоветского шампанского.

Я попрощался и ушел, вежливо хлопнув дверью.

Несмотря на сильный мороз, мне сразу же удалось завести мотор своего автомобиля. А все потому, что я пользуюсь хорошим маслом. Зимой лучше пользоваться невязким маслом - М-8Ги. Но это, как говориться, из области мечтаний, поскольку "зимних" масел не видно в продаже лет, этак, пять. Но остается "всесезонка". В сильные морозы его вязкость можно уменьшить старым шоферским способом, влив накануне поездки в горячий еще двигатель стакан бензина.

Могу дать еще такой совет: потратьтесь на новый комплект свечей. Но если и на них двигатель заупрямиться, выворачивайте их и ставьте подогревать на газовую плиту. Хлопотно, накладно, зато уж гарантированно "оживите" мотор.

Modern Talking

Километров сто от Москвы. Железнодорожная платформа. Здание кассы. На стене надпись:

6 июня. Вечер холодный, несмотря на июнь. Мерзнут все конечности. А может, заболеваю ? Перекупался вчера в озере ? Начал пританцовывать на месте, чтоб немного разогреться.

- Не знаете, электричку не отменили ?

- Да сейчас все отменяют, уже не знают чего !

- Да нет, не должны, вроде, отменить.

- Да все уже поотменяли, проклятые ! Мать родную скоро отменят !

- Может, опаздывает ?

- А куда спешить-то тебе ? В лес за грибами сходили, теперь спешить некуда !

- Говорят, в этом году грибы собирать нельзя ! Они крымскую лихорадку переносят. В двенадцати областях уже запретили собирать.

- Да уже все уже поотменяли ! Скоро кладбища отменят ! Прямо так будут !

- Что будут ? Прямо как ?

- А ты спрашивай, спрашивай ! Как все у нас, так прямо и будут. Увидишь... Поживешь с мое...

- Да все скоро загнемся !

- Джек ! Сидеть ! Непослушная собака !

- Просто потому что электрички уже все разваливаются. Потому что советские. Надо немецкие закупить.

- Немецкие ! Да наши ботинки в сто раз лучше !

- А куда в них пойдешь-то ? В лес за грибами, и то нельзя.

- А чего, я холодильник купил. Итальянский. А он крутится и крутится ! Оказывается, там мотор и вентилятор. А газа там какого-то нет. Фриона, что-ли... Но жена довольна !

- Ну вот, я и говорю !

- У вашей собачки лапы, видно, мерзнут. Вы бы ей связали сапожки шерстяные.

- А ты куда ? В Москву ? Смотри, заберут тебя там в милицию с таким большим пистолетом !

- Да, вот тоже недавно передавали - везли из Финляндии миллион долларов фальшивых. И напали на след типографии.

- Вот, вот! А потом обменяют и обратно в Финляндию !

- Запрещено переводить доллары в иностранные банки.

- Молчи, Алеша.

- А вот тогда передавали - самолет с золотом пропал. Нашли ? Нашли ! В тайге нашли. В лес за грибами пошли и нашли. Все мертвые. Золото... Да сейчас золото ничего не стоит.

- Около 300 долларов унция.

- Молчи, Алеша.

- Раньше продавали сто килограмм, и покупали люди !

- Сейчас только лекарство на него купишь...

- Сейчас уже все поотменяли !

- У вашей собачки лапки мерзнут. Вы ей свяжите шерстяные сапожки ! Я вас научу. Вырезаете картонный кружочек...

- Не надо меня учить. Вы мне лучше сами свяжите. А я вам заплачу.

- Да зачем же ! Я вас научу. Берете картонный кружочек...

- Да не буду я вязать ! А вот вы бы мне связали, я бы вам денег заплатила !

- У меня такой же пес был. Но умер. Такие долго не живут.

- У вас умер, потому что вы его мясом кормили. А мой сто лет проживет.

- Да чем не корми, все равно скоро умрет !

- Да все скоро загнемся !

- У вас умер, потому что вы его мясом кормили ! А мой проживет сто лет ! Мне его в ЦК КПСС подарили.

- А вот, если бы сейчас сказали: "Джек, ищи нас !" Нашел бы он нас ?

- Нет, не нашел бы. Он не обучен искать. А знаете, за что мне его подарили ?

- За что ?

- За то, что я предотвратила двенадцать ядерных катастроф !

Да... Уж это точно. Не найду я вас. Ой, не найду ! Вас сам Бог не найдет. Он тоже не обучен искать таких как вы... Свяжет она мне сапожки ! Как бы она себе носочки не связала из моей шерсти, маразматичка ! Вырежет картонный кружочек... Двенадцать ядерных катастроф !

Я отошел к столбу и помочился. И... Вот ! Вон он - единственный, кого найдет Бог, из всех этих... За углом здания кассы стоял мальчик Алеша, который ехал в Москву с большим пистолетом. И это была единственная духовная личность среди присутствующих. В своей душе Алеша был не Алеша, а Джон Траволта из фильма "Криминальное чтиво". Он ехал в Москву с большим пистолетом. Он знал, что запрещено переводить доллары в иностранные банки. И он помнил о том, что сегодня день рождения Пушкина. На стене кассы он писал:

История КПСС

"Нет, все-таки напрасно относилась Антонина к работе так формально. Нехорошо это было, не правильно, не интересно... Еще ладно, если бы она преподавала физику, самолетостроение какое-нибудь. Ну, читала бы тогда лекции в рамках утвержденной программы, это было бы, в сущности, вполне приемлемо. Точные науки, по основному профилю авиационного института, ну чего там особенно нового нафантазируешь? Но история КПСС ведь совсем другое дело! И так уж, что говорить, не любили этот предмет студенты. А они там на своей кафедре вместо того чтобы постараться как-нибудь заинтересовать молодежь, знай только строгости всякие разводили. В МАИ все так и говорили - где преподаватели самые зверские? На тех кафедрах, которые никому не нужны. Охрана труда, гражданская оборона, секретное делопроизводство... А в первую очередь, конечно, кафедра общественных наук: история КПСС, политэкономия социализма, научный коммунизм. А на каком вступительном экзамене больше всего студентов отсеивали? Не на алгебре, не на геометрии, не на физике. На сочинении! Абсурд какой-то. Ну, положа руку на сердце, что требуется от хорошего авиационного инженера? Уметь романы писать? Вот самолеты наши и бьются постоянно...

А Антонина на истории КПСС одной из самых лютых считалась. На каждой лекции перекличка, кто пропустил - вызывается в деканат, взбучка, взыскание по комсомольской линии. Малейший разговорчик на лекции - записывала фамилии, потом на экзамене валила. Но это ладно еще. Строгость строгостью, но ведь можно было свой предмет преподносить увлекательно. Ну скучно студентам слушать историю партии - так надо было какие-то интересные факты находить, рассказывать, может, не столько историю партии, сколько вообще историю. Ведь там так много всего интересного было! И никто бы не придрался из начальства. Можно было бы так подавать материал, что формально не придерешься - история КПСС! И не надо было избегать узких мест, каких-то кажущихся нестыковок марксистко-ленинской науки. А у Антонины ведь как было - чуть вопрос в сторону, сразу студента на место ставит: "Вы мне экзамен с первого раза не сдадите." Так что охотников вопросы задавать не было.

Эх, не так надо было делать! Сколько раз он ей говорил: "Формально ты к работе подходишь, Антонина". А она все отвечала: "Да что вы, Виктор Алексеевич, какой формализм? Строгость и установленный порядок!" Хотя, с другой стороны, может и правда? Ему-то, теоретику, ученому, легко судить. Работаешь себе в университете марксизма-ленинизма, тема кандидатской - троцкизм, тема докторской - биография родителей Меркадера... Работаешь с архивами, если и преподаешь иногда - так взрослым людям. А тут - студенты! Дай им свободу, раскрепощенность, убери шоры - так неизвестно что может получиться. Разреши вопросы задавать - найдется один дурак, который задаст такой вопрос, что и не ответишь грамотно. И не из хитрости, не от умения вести дискуссию, а просто от раскрепощенности. А не сумеешь ловко ответить - все, пропал! Этому дураку понравится, что он тебя в тупик сумел поставить, перед всем своим курсом покрасоваться. Он начнет уже специально вопросы с подковыркой придумывать. Да продумывать заранее, как тебя спровоцировать. И не он один, еще могут найтись желающие. А из хороших студентов, кто внимательно за разговором на семинаре следит, да вдумывается в сказанное, тоже некоторые подумают, мол, а ведь верно, неувязочка получается! После занятия подойдут, начнут расспрашивать еще дотошнее. А ведь есть же, действительно, в нашей науке узкие места. Не дай бог на таком месте застрять... И вот уже авторитет твой безвозвратно утрачен. А если еще, чего доброго, так ответишь на неожиданный вопрос, что смеяться начнут, тогда и до руководства кафедры дойти может. Скандал будет. Раз, два и уволят. Да и скандала никакого не надо, на самом деле, ведь на каждом потоке осведомителей из числа студентов человек по пять если не больше. Тут же донесут, что преподаватель по истории КПСС позволяет студентам задавать вольнодумные вопросы, а сам не в состоянии на них грамотно отвечать. Так что, может, и права была Антонина... Пора ее будить, кстати" - так думал бомж Лексеич, лежа на теплой канализационной решетке в подземном переходе на Октябрьской.

Было уже совсем светло. Антонина лежала рядом, прикрывшись картонной коробкой. Под ней была небольшая лужица, уже почти высохшая. "Опять обоссалась во сне, - рассуждал Лексеич. - Вот же черт, что делать? Когда портвейн пьем - всегда ссытся. А когда водку, обычно нет. Но портвейн же экономически эффективнее!"

- Эй, вставай!

Лексеич снял с Антонины коробку. На свет божий появилось лицо с заплывшими глазами и огромным синяком. Это он, Лексеич ее вчера отоварил, за то что она, сука, его полстакана портвейна выпила, пока он к урне за бычками ходил. Пора было из перехода уходить, менты разрешали только до восьми утра там сидеть. Пора искать уже подвал себе на зиму. В метро их пускать перестали - слишком уж пахнуть начали. А где им осенью мыться? Летом-то хорошо, можно мыться в реке, но летом это и не обязательно, на хрена летом в метро! А осенью в реке не помоешься...

Ну вот, дождались. Из-за угла киоска появился мент.

- Хули лежим?! Сказано было как? Чтоб к восьми духу вашего тут не было! А это значит что? Что вам отсюда в половину восьмого уебывать надо. Вставай, блядь! - пнул мент сапогом Антонину. Та заворочалась.

А сотрудник милиции Григорий Байбаков поспешил прочь, стараясь не дышать носом. Вот скотская работа! А что делать? Поневоле пришлось идти в менты - институт окончил, из общаги выгоняют, квартиры-прописки в Москве нет, на москвичке жениться Григорий не успел. Не ехать же обратно в Череповец! А нормальную работу как найдешь - учился в МАИ, да плохо, а кому сейчас плохие инженеры нужны, когда и хорошие никому не нужны. По одному предмету только пятерка у него была - по истории КПСС. Хотя и читала ее тетка злющая! Дронова Антонина, была такая... Но у Григория с детства язык был подвешен. Пиздить - оно не мешки ворочать. Его за это и в ментовке ценили. "Ты, - говорили, -Гриша, мастер! Если надо, до фонарного столба доебешься - почему без документов!"

Коля, я здесь!

Нога. В красивом чулке. На глянцевом журнале. На простыне. Остальное под одеялом. Это я лежу. Я с Колей просто так легла.

По-всякому бывает. Однажды, помню, мы с мужем еще у моих родителей жили, возвращается муж как-то вечером домой, а от меня только что грузин ушел. А я, знаете, не люблю этих всяких нервов, сцен, пустых сопливых разговоров... Я ему сразу говорю: "Я тебе на полу постелю". Он тут же все понял. Ну, то есть, еще не понял, но почувствовал. В лице переменился. "Почему?" - спрашивает. Я говорю: "Давай только при родителях ругаться не будем!"

А с Колей я просто так легла.

По-всякому бывает... Тоже был случай - стою на углу, рядом тачка моя, радио играет. Вдруг встревает в музыку какой-то голос хриплый. По-английски что-то, типа: "I'm here, sir! I'm here. Come on!" Чудеса! Радио хулиганы какие-то в эфир забрались... А тем временем, смотрю - из отеля мужик выходит. Классный! Я профессионалка - все сразу читаю, не хуже Шерлока Холмса. Тут однозначно - богатый, из Америки или из Канады, женат, но здесь без жены, приехал по делам, на сегодня дела закончил, выпил пятьдесят грамм виски, хочет трахаться. Мой! Меня увидел, подходит. А куда ж он денется! И вдруг у него из кармана тот же голос: "Sir, I'm here! Come on!" Вынимает рацию. И, откуда ни возьмись, подваливает к нему жлобина такой здоровенный, тоже с рацией. Это он, значит, и вызывал фирмача моего. "It's great to meet you! - кричит. - Here of all places!"

Пидоры, они повсюду. Так и ушли вдвоем.

А с Колей я просто так легла.

По-всякому бывает. Один раз прямо в плацкартном вагоне! Простынкой только занавесилась... Чего уж, сколько раз так было, всем все по хую!

Другой раз в Питере пригласил меня японец. Захожу, а их там пятеро.

- Нас, - говорят, - пятеро.

Ну, за бабки чего не сделаешь! Пятеро, так пятеро.

- Мы, - говорят, - садисты.

Так. Начало неплохое.

- Чем займемся? - спрашиваю.

- Сыграйте, пожалуйста, с нами в рэндзю сеанс одновременной игры на пяти досках.

- Зачем?!

- Чтобы вы быстро проиграли каждому из нас. Хотим вас унизить.

Сели играть. Они все выбрали третий диагональный дебют "заячья лапа". А я его только до седьмого хода помню.

А эти японцы смешные такие, выпили где-то кефира несвежего. И у всех животы прихватило. Ход сделают, нажмут часы, и бегом в туалет! Потешный народ.

А с Колей я просто так легла.

По-всякому бывает. А вообще, на работе (дневной) устаю очень... Тут ввязалась в одну авантюру, сама уже не рада. Решила запустить спутник на геостационарную орбиту, в точку 80 градусов восточной долготы. Для телевизионного вещания на Дальний Восток, Чукотку, Камчатку, хуятку... Это ж золотое дно, миллионы сделать можно! Ну, короче, купила позицию на орбите. А на спутник денег нет. Даже половины не набирается. Даже если продать все - и лесопилку, и сотовую связь в Ярославле, и место в Думе... Ну, можно еще контроль автосервисов коптевским отдать... Нет, все равно, получается не больше половины. Главное, смешно и обидно - ведь на рынке нет дефицита капитала! Банки так и рыщут, куда бы вложить. Но им гарантии нужны! Всем все по хую, а им не по хую. А какие у меня гарантии!

Придется еще ночами поработать, пока на спутник не наберу.

А с Колей я просто так легла.

Коля, я здесь, come on, come on!

Новый дом

Мы переехали в новый дом. Большой-большой компанией, девять семей. Исключительно благодаря такой массовости нам и удалось потянуть это дело в финансовом смысле.

Дом шикарный: особняк на Ленинградском проспекте, не слишком далеко от Белорусского вокзала, здание старое, но отреставрированное, добротный ремонт всех внутренних помещений, сантехника, электропроводка, газ - всё новое. Территория вокруг дома огорожена заборчиком, так что посторонние близко не подойдут. С одной стороны дом смотрит прямо на проспект, а с другой стороны - на зеленый сквер, который тоже находится на нашей внутренней территории. Хочешь - ставь там мангал и жарь шашлык! Хочешь - костер разводи! И это прямо в центре Москвы, прикиньте! Не удивлюсь, если на этой нашей территории и грибы растут. Осенью увидим. Сейчас-то май...

Маринка на этот дом давно заглядывалась. "Вот бы, - говорила, - в нем поселиться!" Но это звучало совершенно не реально. Слишком дорого. (И вообще, откуда у женщин это вечное шило в попе? Живем же нормально, квартира трехкомнатная и не расплатились еще за нее до конца и не скоро расплатимся. Ну и зашибись же. Чего еще желать? Не в бытовых же условиях счастье! Так нет: "Кухня маленькая". И еще чего-то там не хватает...)

Ну а тут, вскоре после нового года, какая-то такая фигня замутилась... Чё-то там как-то Анька подсуетилась, я даже в подробности не вникал, но, в общем, сообщают: можно, мол, в этом доме на Ленинградском проспекте квартиры купить с большой скидкой, если покупать одним разом десять или более квартир. И цену конкретную называют, которая получится... Ну, мы так прикинули, если нашу сейчас продать и еще маленько одолжить, то потянем. И еще желающие нашлись. У нас компания большая. А чё, клево же так жить, когда все соседи - твои друзья! На десять квартир, правда, желающих не набрали, только на девять. Но уломали продавца скидку нам оставить. Народ квартиры свои распродал, взяли там всякие кредиты-фигиты, в общем, сделка состоялась.

И вот - заселились недавно. Всё отлично! Комнат у всех помногу (у нас, например, с Маринкой - пять), кухни огромные, потолки высоченные. Всего в доме двадцать квартир, и из них девять принадлежат нашей компании. В общем, все счастливы. Дима только ворчит. Но Дима у нас вечно ворчит - то ему не так, это ему не этак. Совсем в брюзгу какого-то превратился на своей работе. Сидит там и не делает ни хера, а от этого, видимо, характер портится. Вот и сейчас:

- Слишком дорого, - говорит.

Но его ж никто тут насильно квартиру не заставлял покупать! Чё ж теперь жаловаться, что дорого? (А вообще, лучше б он работу себе поискал не такую, где ни хера не делаешь, а такую, где что-нибудь делаешь, зато зарплату получаешь поприличнее).

- Ну, - говорит, - я когда покупал, думал, что условия лучше будут...

Обычно женщины вечно жалуются на условия, а у них в семье наоборот: жена его, Светик, вроде, вполне довольна, а Диме не нравится.

- Что же, - спрашиваю, - тебе не нравится?

- Ну, хотя бы змеи! - говорит.

- Какие змеи?

- Гадюки, бля. В нашем сквере живут. Их там полно! У тебя-то подъезд на проспект выходит. На вашу сторону они не ползают. А у нас - лежат постоянно перед входом в подъезд. Там площадка от солнца нагревается, и змеям это дело нравится. А мне вот не нравится. Ладно, пока у нас Олька маленькая, мы ее в коляске вывозим. А как подрастет, станет сама ходить - как она через змей ходить будет?

Если человек ворчун, так уж он ворчун. Уж он непременно найдет, на что пожаловаться. Вот у Дэна с Анькой двое детей: мальчику пять лет, девочке семь. Живут в том же подъезде, что и Дима. И ничего, не жалуются.

Но, честно сказать, про змей я не знал. Вот, наверно, почему квартиры, выходящие в сквер, стоили не дороже наших - выходящих на шумный Ленинградский проспект! Из-за змей.

Тут недавно во дворе сталкиваюсь - вот мир-то как тесен! - с одноклассником своим! Оказывается, он тоже в этом доме живет! Осенью еще квартиру тут купил. (Страшно представить, сколько он заплатил - одну ведь покупал, без оптовой скидки, да осенью и цены были ощутимо выше. Но он, я смотрю, мужик богатый, поднялся как-то на своей торговле. А ведь в школе не блистал, не блистал... Впрочем, чувак он хороший). Ну, обрадовались мы с ним, конечно, ужасно! Зашли ко мне, поболтали немного. Он, оказывается, живет с той стороны, где змеи. И дети у него тоже имеются, только постарше, подростки. Так он мне что рассказал: гадюки эти, на самом деле, нет-нет, да и кусают жильцов. А особенно их яд силен как раз вот сейчас, весной.

- Так что, -говорит, - мы, жильцы, постоянно носим с собой ампулы с сывороткой-противоядием и шприцы. И тогда - всё пучком, можно ничего не бояться. Меня уже четыре раза кусали. Тут же вкалываешь себе сыворотку - и идешь дальше. И никаких последствий.

На детей своих жаловался. Дочка, мол, шприц часто дома забывает.

- Черт знает, что за ветер у нее в голове! Как так можно? А сын, поганец, умышленно без шприца ходит! Выпендривается, типа. Типа, он змей не боится! В общем, беда с молодежью....

И побежал мой бывший одноклассник дальше, по каким-то своим делам. Забавный парень...

Помешались все на этих змеях. Змеи, змеи! Подумаешь, невидаль!

А вот что еще замечательно: у нашего дома есть свой собственный обслуживающий персонал. Чисто наш, ни от каких сторонних организаций не зависящий, сантехник, собственный электрик, газовщик, плотник, уборщица и т.д. Целая большая бригада. Они у нас в подвале живут. Я их не видел. До поры, до времени.

На первом этаже у нас есть большой общий зал, где стоит теннисный стол. Раньше я туда не ходил - туда вход со стороны сквера, а на фиг мне это надо - через змей ходить! А потом оказалось, что есть и дверца с нашей стороны. Теперь мы туда с Маринкой часто ходим в теннис играть. Маринка хорошо играет. И вот однажды улетел у нас шарик на лестницу, что ведет в подвал, и поскакал по ступенькам, полетел вниз. Лестница туда ведет металлическая, винтовая, с промежуточными площадками. Далеко пришлось спускаться, несколько пролетов. Такое впечатление, что подвал у нас на уровне где-то "минус третьего" этажа... Добираюсь, наконец, почти до подвала, смотрю сверху: ужоснах! С моим шариком в зубах носится по полу здоровенная крыса. Причем, пропорций каких-то странных, жирафьих. То есть, крыса-то она - крыса, но голова у нее сильно поднимается над туловищем на длинной шее. Я тут же остановился на площадке, по последнему лестничному пролету на пол подвала спускаться не стал. Тут гляжу: откуда ни возьмись - пес выбегает, ростом почти с человека и тоже жирафьих пропорций. Хвать крысу - и съел! А куда мой шарик делся, я заметить не успел. Глаза к полумраку маленько привыкли, и вижу: змей-то, змей сколько сидит по углам! Видимо-невидимо! И в клубки свернувшиеся, и поодиночке... Нет, не пойду я за шариком! На фиг надо. Возьмем лучше другой. Поворачиваюсь, собираюсь подниматься по лестнице обратно, а на меня прямо в упор, лицо в лицо, человек смотрит. Только я-то стою на лестничной площадке, а человек - на полу подвала. Гигантского роста человек! А голова маленькая.

- Вот ваш шарик, господин! - говорит он и протягивает мне теннисный шарик.

- Благодарю, - отвечаю я и собираюсь подниматься вверх, но что-то хватает меня за ногу.

Оборачиваюсь - какой-то толстый малый с лицом олигофрена тянет мою ногу вниз, а сам смотрит на меня и улыбается идиотской улыбкой.

- Антоша, отпусти господина! - говорит высокий.

Имбицил нехотя повинуется. Я еще раз благодарю высокого.

- Не за что, - отвечает тот. - Кстати, я ваш электрик. А Антоша - ваш газовщик. Мы тут живем. Мы все тут живем.

Мигает тусклый свет слабенькой лампочки под потолком подвала. Из углов шипят змеи. Откуда-то слышится скрипучий хохот. Лестница дрожит.

Я поднимаюсь наверх с теннисным шариком в руках. Подумать только, в каком дефиците были качественные теннисные шарики в прежние времена! А сейчас, слава богу, никаких проблем с ними нет. Везде продаются. Сейчас еще поиграем минут двадцать, а к восьми Дэн с Анной всех к себе в гости приглашают. Удобно, когда все друзья рядом живут! Это большой плюс. Да что говорить, всем нам ужасно повезло, что удалось здесь поселиться! Замечательный вариант подвернулся. Большая удача. Хороший дом.

Не портить прекрасный вид

Мы дошли только до подножья гор, а уже устали. Устроили короткий привал в живописном месте. Здесь с крутой скалы струится вниз звонкий водопад. Казалось бы, совсем небольшой ручеек, но на равнине он превращается в целую реку. Правда, в самом глубоком месте - лишь по пояс, но ширина такая, что с берега на берег не перепрыгнешь. Водя ледяная! И мелькают в ней то тут, то там, серебряные форели.

Наполнили из водопада свои армейские фляги. Путь предстоит неблизкий, день жаркий, а ноша тяжелая! Атомная подводная лодка - это, если кто не знает, судно исполинских размеров! Габаритами - как девятиэтажный дом о четырех подъездах. Что по длине, что по высоте. А нам надо перетащить эту подлодку на своих плечах через Кавказский хребет. И тащим мы ее втроем: Серега, Саня и я - офицеры отечественной армии и военно-морского флота. Отечество оказало нам высочайшую честь, доверив эту миссию, и мы ее выполним!

На высоте дышится тяжелее. Разреженный воздух? Нет, наверное, просто усталость так проявляется. Мы поднялись-то пока никак не больше, чем на две тысячи метров над уровнем моря. Привал! Уже просыпается голод. Но сухой паек доставать рано. А тут и так найдется, чем заморить червячка. Удивительное дерево растет неподалеку: с виду - обычная русская береза, только кривая и ветвистая. А растут на ней лесные орехи! Точно такие, как в наших русских лесах на орешнике. Саня говорит, что это фундук. Погрызли орехов и потащили нашего атомного монстра дальше вверх. Где по горному серпантину, а где и по склону напрямую.

Полдень. Большой привал. Обед. Сели на берегу речки. Сняли сапоги. Через речку перекинут горбатый каменный мостик. А на той стороне - маленькая деревушка. Проковыляв по мостику, подошли к нам старик и старуха. Видят, обедаем - принесли нам горячего лаваша. Простой народ, он всюду таков: солдат любит. Точнее, жалеет. И как не жалеть? Подневольные люди, аты-баты, без дома, без жены, себе не принадлежат, жизнью рискуют. Мы-то хоть офицеры, не солдаты, а по сути - то же самое... Улыбаются нам старик со старухой, спрашивают, не надо ли еще чего-нибудь. По-русски говорят. Что, собственно, не удивительно, ведь бывшие советские люди. Угощаем старика сигаретами. У нас хорошие сигареты, американские. Прибежали местные ребятишки. Эти по-русски ни бум-бум. Младший школьный возраст. Впрочем, есть ли тут сейчас школы? Видать, какие-то есть. Судя по тому, что дети стали палочками на песке некие закорючки рисовать. - Буквы грузинского алфавита! - догадался Серега. Ну, тогда и мы ребятам несколько наших букв нарисовали. А, Б, В, Г, Д... Такая вот состоялась, можно сказать, международная конференция на тему: "Письменность народов мира". В сухом пайке... точнее, даже не в сухом пайке, а в неприкосновенном запасе были у нас плитки шоколада. НЗ, вообще, трогать нельзя, но как тут было не нарушить это правило! Отдали шоколадки ребятам. Пора кончать привал. Двигаем дальше вверх.

Идем. Тащим многотонную ядерную субмарину. Жара, ноги подгибаются, мышцы лопаются от натуги - ведь невыносимая тяжесть на плечах! Солнце потихоньку уже вниз намылилось, а нам еще шагать и шагать.

Привал. Упали, лежим. Смотрим в небо. А рядом кустики такие невысокие торчат. Я это растение узнал. Читал о нем. Оно называется самшит. Несколько сотен лет один такой маленький кустик растет. И оттого древесина у самшита очень плотная и тяжелая. Тонет в воде и ножом практически не режется. Я решил проверить. Достал нож, дотянулся до ближайшего кустика... Действительно, не режется.

Последняя, вечерняя часть маршрута - словно в тумане. Голова кружится, тошнит, двоится в глазах. Но подводную лодку тащим. Ее атомная энергия частично питает и нас. И, пускай из самых последних сил, а все-таки доползли мы до намеченной по плану точки ночлега. То есть, полностью выполнили поставленную на сегодня задачу. До горного гребня осталось совсем чуть-чуть. Завтра к полудню доберемся. А сейчас - спать!

Разбили палатку. По инструкции положено на ночь поочередное дежурство установить, но мы этим пренебрегли. Кто к нам сунуться посмеет? Мы ведь не просто вооружены, у нас же тут, елки-палки, хреновина с таким ядерным зарядом, который в несколько секунд все живое на планете уничтожит! Какой же дурак к нам полезет? Так что, спокойно можем спать одновременно все втроем.

Однако ж, не тут-то было! Только легли, и вдруг совсем рядом, за стенкой палатки как зарычит кто-то диким голосом:

Вылезаем наружу. Видим, стоит чудовище: грива косматых волос, огромная борода, голые плечи все в татуировках, в руке толстый суковатый посох. Смотрит чудовище на нас, улыбается безумно и поет:

- Кто таков? - Серега спрашивает. - Снежный человек, кавказская версия?

Чудовище петь перестало, протянуло лапу и представилось:

- Михалыч. Хозяин туристического приюта "Горный". Почти сорок лет назад на этом самом месте стал я принимать группы горных туристов. По две, по три группы в неделю приходили сюда. Но это раньше. Сейчас давно уж никаких туристов здесь не водится. Один я тут остался. И вот - вы. Раз палатку разбили - все, аллез! Вы мои клиенты! Ну-ка, живо, шагом марш вон на ту поляну! Сейчас я там костер разведу, будем вокруг него сидеть до утра и петь туристические песни. И слушать туристические шутки. А теперь внимание - шутка первая! Какие бывают туристки? Туристки бывают трех видов: одиночки, порядочные и потаскухи! Одиночки дают кому-то одному. Порядочные - всем по порядку. А потаскухи - они потоскуют, потоскуют у костра и идут спать в свою палатку! У-ха-ха-ха!

До утра - не до утра, но из уважения к этому горному духу часок посидели с ним у костра. Выслушали песни "Лыжи у печки стоят", "Милая моя, солнышко лесное" и "Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались". А костер Михалыч развел из самшита. Горел он с громким треском, и мириады искр фейерверком взлетали в черное небо.

- Не жалко самшит жечь? - спросил я Михалыча. - Ведь сотни лет рос, а вы его - раз и в костер...

- Теперь-то - что его жалеть? - ответил хоязин горного приюта, - Ну, не сжег бы я его. Сколько бы он еще дней прожил? Два? Три? Неделю? То-то и оно...

С рассветом поднялись и двинулись дальше. И вот, строго по плану, в полдень вышли на перевал. Лед на нем лежит. Вы представляете, каково это - тащить вверх по леднику атомную подводную лодку размером с девятиэтажный дом? Дотащили до гребня. Ай да молодцы мы, ай да сукины дети! Справились! Дело, можно сказать, сделано. Ну, почти. Конечно, надо теперь с этой подлодкой еще такое же расстояние по склонам пройти, но ведь это уже вниз! На ту сторону, к подножьям. Вниз, это ведь не вверх! Все, здесь на леднике, на пике, теперь заслуженный привал на несколько часов.

Практического опыта подобных миссий не было. Мы первые, мы же и последние. Но теоретические научные изыскания проводились. Так что нас, в общих чертах, предупредили, с чем мы тут на леднике столкнемся после долгого тесного общения с атомной ношей. Нам сказали, что здесь у нас встречи произойдут. С людьми, которые для нас важны, сознательно или подсознательно. Очень вероятна, например, встреча с любимой женщиной. (И вероятность эта тем выше, чем менее доступна для субьекта эта женщина в реальной жизни). Вероятны встречи с умершими родственниками. В целом, как-то так.

Ей богу, я и не заметил, как это началось. Вроде, только присели. Рядом Серега и Саня закурили... И гляжу: прямо тут, на леднике, кухня городской квартиры находится. С балконом. Сигаретный дымок все так же рядом. Только это курят не сослуживцы мои - офицеры отечественной армии и военно-морского флота. Это курит Толик! Мой старинный друг, с которым мы в молодые годы - не разлей вода! Вот, значит, с кем у меня встреча будет... Не понятно. Чем это Толик для меня так важен, что я с ним на леднике встречаюсь? Дружили-то мы крепко, да в последнее время почти не общаемся. Потому что Толик совсем непутевый стал какой-то. Пьет. Нигде по-серьезному не работает. Стыд один: то охранником в каком-то офисе устроится, то сисадмином в районной библиотеке. Одно время даже, кажется, в Макдональдсе официантом состоял. Эх, Толик, Толик, что ж ты никак человеком-то не хочешь быть достойным?

Это его, Толика, квартиры кухня стоит на леднике. И мы с ним вдвоем сидим на этой кухне. А возраста Толик более молодого, чем на самом деле. Лет двадцать пять ему тут.

Играет магнитофон. Борис Гребенщиков поет:

Вот, между прочим, Толик, заметь: очень мудро сказано! Я считаю, все твои проблемы в том, что ты не знаешь, чего хочешь. А надо знать, Толик! А если не знаешь, надо поставить себе цель. И следовать ей! Человеком надо быть, Толик, пойми. Достойным человеком. Чтобы не стыдно было. Ты бери пример хоть с меня! Ведь мы ж с тобой раньше как два брата были, всегда вместе, и оба - веселые раздолбаи. Но я-то был раздолбай с головой! А ты голову свою включать так и не научился. В результате, я - кто? Майор отечественной армии и военно-морского флота. Мало того, мне миссия-то какая Отечеством доверена! А? Какая миссия! Меня же сейчас не только вся Россия - весь мир уважает! А почему мне Родина такое дело доверила? Потому что видит: я серьезный, достойный человек. А ты, ты, Толик... Посмотри на себя! Вот ведь даже сейчас, когда тебе еще всего двадцать пять лет, ты уже выглядишь не очень. И почему ты не брит? И джинсы рваные. Толик, я тебе прямо скажу, не обижайся: подобная неряшливость граничит уже со свинством! И это ты еще не знаешь, как ты будешь выглядеть в тридцать, в тридцать пять лет. А вот я знаю. Я тебя видел в этих возрастах. Что могу сказать - жалкое зрелище. Реликтовый хиппи-клоун. Почему жена от тебя не ушла до сих пор - это для меня загадка величайшая. Ведь она ж у тебя красавица, а ты, скотина, ни хрена ей достойного уровня не обеспечиваешь! Вот ты пока не знаешь, а я ваше будущее видел и скажу: она у тебя и в тридцать пять лет, как и ты, будет драные джинсы носить! Потому что ты, сука, денег зарабатывать не хочешь совсем! Ладно, согласен с тобой, деньги не главное. У нас, кстати, у офицеров, тоже оклад не ахти какой. Но у нас зато смысл жизни высокий и светлый! Мы Отечеству нужны, да и всему миру. Ради этого стоит жить. Это достойный путь для мужчины. Ключевое слово: достоинство! Пойми, Толик, мать твою: ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ДОСТОИНСТВО. Толик, блядь, ну че ж ты такой дурачок-то по жизни?!

Анатолий, ну вот смотри сам. Вот взять меня. Я ж обычный пацан был, не до фига умный, не до фига талантливый. Но вижу: надо достойным делом заняться. Пошел в армию. Служил добросовестно и честно. И посмотри теперь: именно мне и двум моим товарищам поручено дело мировой важности. Видишь вон там эту громадину размерами с девятиэтажный дом? Знаешь, что это такое? Это подводная лодка с ядерными ракетами на борту. Мы ее втроем (втроем!) снизу сюда доперли, а к завтрашнему вечеру на ту сторону к подножью гор спустим. И встанем на боевую вахту. И если на Кавказе дела пойдут неспокойно, а на Кавказе дела всегда идут неспокойно - мы первым залпом долбанем по Кавказу и сотрем его, на хрен, с лица земли. Потом, не мешкая, вторым залпом ударим по Америке. Если этого не сделать - они такую заваруху устроят, что Отечеству нашему придется несладко. Но мы успеем! Грамотный ядерный удар - и в Америке уже некому устраивать заварухи. Ну и далее - последний, третий залп. Уже по нашему Отечеству. Чтоб не мучилось. Поскольку после первых двух залпов на планете будет уже не жизнь, а недоразумение - сплошная экологическая катастрофа. Но ракеты, запущенные с нашей субмарины, обеспечат нашему святому Отечеству легкий, быстрый и достойный конец. Ключевое слово, Толик: достойный! Толик, ты хотя бы понимаешь величие и красоту исторического момента?

Толик сидит, курит и улыбается.

Толик! Толик-алкоголик... Дурилка ты картонная, ну ты ж пойми: подходит к концу история великой цивилизации! Задумайся, сколько всякого разного успело произойти на этой планете! Ведь здесь древние египтяне возводили в пустыне гигантские пирамиды, и теперь никто уже не успеет разобраться, как именно они это делали. Здесь Одиссей, возвращаясь домой с Троянской войны, проходил между Сциллой и Харибдой, проплывал мимо острова сирен и сражался с циклопом... Здесь король Артур сиживал за круглым столом со своими рыцарями. Здесь гордые пикты умирали, так и не открыв шотландскому королю секрет верескового меда. Здесь Д'Артаньян рыдал над телом Констанции. Здесь датский принц спрашивал: "Быть или не быть?" Здесь полковник Аурелиано Буэндиа, стоя у стены в ожидании расстрела, вспоминал тот день, когда отец привел его посмотреть на лед. Здесь бился со змеями Рикки-Тикки-Тави. Здесь Станиславский сказал: "Не верю", а Гагарин сказал: "Поехали!" Здесь, на этой планете... В Париже Колен любил Хлою, в Японии журналист охотился на овец, а в стране игрушек Кристофера Робина плюшевый мишка сочинял кричалки и вопилки. В стране Испании художник Пикассо, умирая, сказал: "Выпейте за мое здоровье. Сам я уже не могу больше пить", а в стране Англии бас-гитарист сэр Пол МакКартни написал об этом песню. Население этой планеты создало бесконечное количество песен, и некоторые из них по сей день еще поет Михалыч - хозяин туристического приюта "Горный"...

Понимаешь ли ты, Толик, ЧТО уходит в небытие? Уважаешь ли меня за то, что именно мне доверено нажимать на красные кнопки? А себя, в своей никчемности, презираешь ли?

Похоже, Толик безнадежен. Сидит, курит, слушает магнитофон. А там Гребенщиков:

Вот! Толян, дружище мой милый, ну прислушайся хотя бы к кумиру нашей молодости, к БГ! Ведь он что говорит: "Не портить прекрасный вид"! А ты портишь прекрасный вид, Толик! Ты портишь его. Зачем ты - небритый, нетрезвый, в рваных джинсах, явился в мое чистое сознание на этом сияющем леднике в канун прекрасной смерти прекрасного мира?

ПИФПАФ (транс-хаус-микс Пушкина и Тургенева)

Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего.

Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным - мужчина двенадцати вершков роста, сложенный богатырем и глухонемой от рожденья. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость и крутой нрав имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу. Одаренный необычайной силой, он работал за четверых - дело спорилось в его руках, и весело было смотреть на него, когда он о Петров день так сокрушительно сажает пулю на пулю в туза, приклеенного к воротам, что хоть бы молодой березовый лесок смахивать с корней долой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. А каково стрелял он! Бывало, увидит он, села на стену муха - Кузька и несет ему заряженный пистолет. Он хлоп, и вдавит муху в стену! И опять то останавливался посреди двора и глядел, разинув рот, на всех проходящих, как бы желая добиться от них решения загадочного своего положения, то вдруг уходил куда-нибудь в уголок и, далеко швырнув пистолеты, бросался на землю лицом и целые часы лежал на груди неподвижно, как пойманный зверь. Славный он был мужик, и не будь его несчастье, всякая девка охотно пошла бы за него замуж...

Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил. (Отверстие в двери он плотно заткнул старым своим армяком). Жил Герасим (так назову его) вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сюртуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось при том рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать.

Нечаянный случай всех нас изумил. Однажды человек десять наших офицеров обедали у Герасима. Пили по обыкновенному, то есть очень много; после обеда стали мы уговаривать хозяина прометать нам банк. Долго он отказывался, ибо никогда почти не играл; наконец велел подать карты, высыпал на стол полсотни червонцев и сел метать. Мы окружили его, и игра завязалась. Герасим имел обыкновение за игрою хранить совершенное молчание, никогда не спорил и не объяснялся. Если понтеру случалось обсчитаться, то он тотчас или доплачивал остальное, или записывал лишнее. Мы уж это знали и не мешали ему хозяйничать по-своему. Даже петухи при нем не смели драться, а то беда! Увидит, тотчас схватит за ноги, повертит раз десять на воздухе колесом и бросит врозь.

Но между нами находился офицер, недавно к нам переведенный, по имени Капитон Климов, пьяница горький. Климов почитал себя существом обиженным и не оцененным по достоинству, человеком образованным и столичным, которому не в *** бы жить, без дела, в каком-то захолустье, и если пил, как он сам выражался с расстановкой и стуча себя в грудь, то пил уже именно с горя. Он, играя тут же, в рассеянности загнул лишний угол. Герасим взял мел и уровнял счет по своему обыкновению. Офицер, думая, что он ошибся, пустился в объяснения. Герасим молча продолжал метать. Климов, потеряв терпение, взял щетку и стер то, что казалось ему напрасно записанным. Герасим взял мел и записал снова. Офицер, разгоряченный вином, игрою и смехом товарищей, почел себя жестоко обиженным, и в бешенстве схватив со стола медный шандал, пустил его в Герасима, который едва успел отклониться от удара. Мы смутились. Герасим встал, побледнев от злости, и с сверкающими глазами сделал знак рукою у своей шеи, как бы затягивая петлю и значительно ударил себя в грудь. Мы не сомневались в последствиях и полагали нового товарища уже убитым. Все тряхнули головами:

- Он сделает, коли обещал. Уж он такой... Уж коли он обещает, это наверное. Он на это не то, что наш брат. Что правда, то правда. Да.

Настала ночь, лунная, ясная. Капитона Климова отыскали где-то на улице. Герасим.... (в эту минуту он был, право, ужасен) проворно н безостановочно молотил трехаршинным цепом, и как рычаг опускались и поднимались продолговатые и твердые мышцы его плечей.

Так прошел год.

Рассеянные жители столицы не имеют понятия о многих впечатлениях, столь известных жителям деревень или городков, например, об ожидании почтового дня: во вторник и пятницу полковая наша канцелярия бывала полна офицерами: кто ждал денег, кто письма, кто газет. Пакеты обыкновенно тут же распечатывались, новости сообщались, и канцелярия представляла картину самую оживленную. Герасим получал письма, адресованные в наш полк, и обыкновенно тут же находился. Однажды подали ему пакет, с которого он сорвал печать с видом величайшего нетерпения. Пробегая письмо, глаза его сверкали. Офицеры, каждый занятый своими письмами, ничего не заметили. "Господа, - растолковал им знаками Герасим, - обстоятельства требуют немедленного моего отсутствия; еду сегодня в ночь; надеюсь, что вы не откажетесь отобедать у меня в последний раз".

В назначенное время мы сели за стол; хозяин был чрезвычайно в духе, и скоро веселость его сделалась общею; пробки хлопали поминутно, стаканы пенились и шипели беспрестанно, и мы со всевозможным усердием желали отъезжающему доброго пути и всякого блага. Встали изо стола уже поздно вечером. При разборе фуражек, Герасим, со всеми прощаясь, взял меня за руку и остановил в ту самую минуту, как собирался я выдти. "Мне нужно с вами поговорить", - показал он знаками. Я остался. Гости ушли; мы остались вдвоем, сели друг противу друга и молча закурили трубки. Герасим был озабочен; не было уже и следов его судорожной веселости. Мрачная бледность, сверкающие глаза и густой дым, выходящий изо рту, придавали ему вид настоящего дьявола. Прошло несколько минут, Герасим взял мел и записал: "Может быть, мы никогда больше не увидимся. Перед разлукой я хотел вам рассказать. Вы знаете, что я служил дворником в Москве, и надо сказать, усердно исполнял свою обязанность: на дворе никогда ни щепок не валялось, ни сору. Характер мой вам известен: я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстию. Я спокойно наслаждался моею славою, как определился к нам дворецким молодой человек, Гаврила Андреевич. Отроду не встречал счастливца столь блистательного, которому, судя по одним его желтым глазкам и утиному носу, сама судьба, казалось, определила быть начальствующим лицом! Первенство мое поколебалось. Я его возненавидел. Успехи его на дворе и в обществе женщин приводили меня в совершенное отчаяние. Я стал искать с ним ссоры; на эпиграммы мои отвечал он эпиграммами, которые всегда казались мне неожиданнее и острее моих, и которые, конечно, не в пример были веселее: он шутил, а я злобствовал. Наконец однажды на бале, видя его предметом внимания всех дам, и особенно самой хозяйки, бывшей со мною в связи, с которой он как-то слишком любезно раскалякался, я подозвал его к себе пальцем, отвел в каретный сарай, да, ухватив за конец, слегка, но, многозначительно погрозил ему им. Он вспыхнул и дал мне пощечину.

Какие безделицы, подумаешь, могут иногда расстроить человека!

Я вышел в отставку и удалился в это местечко. С тех пор не прошло ни одного дня, чтоб я не думал о мщении. Ныне час мой настал....." Герасим вынул из кармана утром полученное письмо, и дал мне его читать. Кто-то (казалось, его поверенный по делам) писал ему из Москвы, что известная особа скоро должна вступить в законный брак. "Вы догадываетесь, - написал Герасим, - кто эта известная особа. Еду в Москву." При сих словах глухонемой встал, бросил об пол свою фуражку, бросился в свою каморку, на сеновал, выскочил на улицу - туда-сюда... Странные, противуположные чувства волновали меня. К обеду он пришел, крепко сжал мне руку; мы поцаловались. Он сел в тележку, где лежали два чемодана, один с пистолетами, другой с его пожитками. Мы простились еще раз, и лошади поскакали.

В одной из отдаленных улиц Москвы, в сером доме с белыми колоннами, антресолью и покривившимся балконом, жила некогда барыня, окруженная многочисленною дворней. Первое время она была очень слаба, тщедушна и собой некрасива, но понемногу справилась и выровнялась, превратилась в очень ладную сучку с большими выразительными глазами. Она была чрезвычайно умна, ко всем ласкалась, но любила одного дворецкого. Дворецкий Гаврила Андреевич сам ее любил без памяти... и ему было неприятно, когда другие ее гладили: боялся он, что ли, за нее, ревновал ли он к ней - бог весть!

С сладкой улыбкой на сморщенных губах гуляла барыня по гостиной. Барыню так занимала мысль о свадьбе, что она даже ночью только об этом разговаривала с одной из своих компаньонок, которая держалась у ней в доме единственно на случай бессонницы и, как ночной извозчик, спала днем. Когда Гаврила вошел к ней, первым ее вопросом было: а что наша свадьба, идет? Он, разумеется, отвечал, что идет как нельзя лучше. Вдруг двери отворились. Барыня и дворецкий увидели в темноте человека, запыленного и обросшего бородой. "Герасим!" - закричал Гаврила Андреевич и почувствовал, как волоса стали вдруг дыбом. Барыня закинула голову назад, что должно было означать обморок. "Милая, - сказал ей дворецкий, - Как же ты перепугалась! Поди, выпей стакан воды". Герасим внезапно бросился на барыню, как коршун на цыпленка, придавил ее грудью к земле, сгреб в охапку и, не надев даже картуза, выбежал с нею на двор. Мальчишки и все бывшие на дворе проводили его глазами, молча.

Дойдя до угла улицы, Герасим остановился, как бы в раздумье, и вдруг быстрыми шагами отправился прямо к Крымскому Броду. На дороге он зашел на двор дома, к которому пристраивался флигель, и вынес оттуда два кирпича подмышкой. От Крымского Брода он повернул по берегу, дошел до одного места, где стояли две лодочки с веслами, привязанными к колышкам (он уже заметил их прежде), вскочил в одну из них вместе с барыней и так сильно принялся грести, хотя и против теченья реки, что в одно мгновенье умчался саженей на сто. Вот уже Москва осталась назади. Вот уже потянулись по берегам луга, огороды, поля, рощи, показались избы. Наконец он выпрямился, поспешно, с каким-то болезненным озлоблением на лице, окутал веревкой взятые им кирпичи, приделал петлю, надел ее на шею барыни, поднял ее над рекой, в последний раз посмотрел на нее... "Они меня убить хотят..." - простонала она, тоскливо разводя руками. (Барыня иногда любила прикинуться загнанной и сиротливой страдалицей). Герасим отвернулся, зажмурился и разжал руки... Он ничего не слыхал, ни быстрого визга падающей барыни, ни тяжкого всплеска воды; для него самый шумный день был безмолвен и беззвучен, как ни одна самая тихая ночь не беззвучна для нас, и когда он снова раскрыл глаза, попрежнему спешили по реке, как бы гоняясь друг за дружкой, маленькие волны, попрежнему поплескивали они о бока лодки, и только далеко назади к берегу разбегались какие-то широкие круги.

Читатель теперь сам легко поймет причину смущения, овладевшего дворецким Гаврилой, как только Герасим скрылся у него из виду. Дворецкий несколько раз прошелся по комнате. "А может быть, барыня-то завтра и забудет об этом, - подумал дворецкий, - я-то из чего растревожился? Озорника-то мы этого окрутим; коли что - в полицию знать дадим..."

Появление Герасима прервало нить Гаврилиных размышлений. Глухонемой вошел, закинул руки назад и, развязно прислонясь к выдающемуся углу стены подле двери, поставил правую ножку крестообразно перед левой и встряхнул головой. Пистолет у него торчал из бокового кармана. Гаврила посмотрел на Герасима, застучал пальцами по косяку окна и закричал в бешенстве: "Вы, сударь, перестанете ли издеваться? Будете ли вы стрелять?" "Не буду. - отвечал Герасим, - Я доволен: я видел твое смятение, твою робость; с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести". Тут он было вышел, но остановился в дверях, оглянулся, выстрелил в картину, почти не целясь, и скрылся. Люди не смели его остановить и с ужасом на него глядели; он вышел на крыльцо, кликнул ямщика, и уехал, прежде чем дворецкий успел опомниться.

Таков конец повести, коей начало некогда так поразило меня. С героем оной уже я не встречался. Сказывают, что Герасим, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами.

КОНЕЦ