Здравствуй, дорогая, пишу тебе из действующей армии, все из того же из славного 113-го полка. А местность, откуда пишу, не указываю, потому что опасаюсь, как бы не перехватила это письмо вражья сила и не использовала мое указание во вред пролетариату.
Чем тебя порадовать, не знаю. Двигаемся мы вперед, как плуг по целине. То есть с таким напряжением пласты белогвардейщины переворачиваем — сказать трудно. Но зато когда уже перевернем, то баста — лягут и не встают. Этак, знаешь, одну десятину обработать — вспотеешь, а мы на такой манер уже третью сотню верст перемахиваем.
Есть у меня новость, но такая, что лучше бы ей и не быть вовсе. Погиб навеки Алешка Пастухов, и передай ты об этом его матери, а самому мне написать ей — рука не подымается. Погиб он, надо сказать, без толку, из-за собственной глупости.
Много у нас храбрых и неустрашимых бойцов в полку, которые в тяжелый час в лицо могиле смотрят не сощуриваясь да еще с издевкой. Но одно дело храбрость, когда есть ее на чем с пользой проявить, другое — когда без толку рискует человек и хвалится, например, перед товарищами, что нарочно встанет во весь рост в цепи и будет стоять под пулями, когда и стоять-то вовсе не к чему — только врагу лишний прицел да своему бахвальству раздолье.
Нечего греха таить, есть еще у нас много таких бестолковых ребят на фронте. Один начнет из боевого патрона мундштук вытачивать, другой из алюминиевой головки шрапнельного снаряда ложку в песке отливает, третий хвалится на пироксилиновой шашке котелок с водой вскипятить, а четвертый еще какую-нибудь блажь выдумывает.
И сколько раз было по полку и по роте строгое приказание: оставить эти фокусы, особенно не совать нос внутрь неизвестных веществ и незнакомых снарядов. Только не все слушались. Вот тебе и пример…
Сидели мы в хате вчетвером. Пришел Алешка и притащил с собой этакий маленький снарядик, вроде как бы игрушечный, как нам потом сказали, от бронебойной пушки «Маклена». А таких снарядиков мы никогда еще до сих пор не видели. Поставил его на стол Алешка, взял отвертку и начал что-то орудовать. Я ему говорю: «Что ты орудуешь? Брось это занятие… Зачем берешься разбирать вещь, систему которой не знаешь?»
А он смеется:
— Тут, — говорит, — и знать нечего. А вы что, испугались, что ли?
Увидали ребята, что человека словом не проймешь. Один тихонько поднялся — якобы из избы в штаб ему сходить надо, двое — будто бы оправиться. А я так прямо и сказал:
— Может, оно ничего от снарядика не будет, а все-таки не хочу я даже на один процент из-за глупости рисковать.
Взял плюнул и предупредил, что пойду к взводному доложу.
А он в ответ на это обругал меня трусом и шкурой.
Не успел я дойти до взводного, как грохнет вдруг позади. Гляжу — у избы все стекла повылетели и дым из окон валит. Тут со всех сторон ребята повыскочили: думали, белые обстрел начали. Разобрали, в чем дело, и поперли в избу.
Смотрим мы — был Алешка, и нет Алешки. Так ничего даже в избе на месте не осталось — все переворотило.
Вот и все о его смерти. Парень, нечего говорить, смелый был, боец хороший. Но какой же смысл от его смелости получился? Никакого. Так вроде как бы прыгнул нарочно в воду с моста человек и потонул. Ни товарищей этим не выручил, ни врагу урона не нанес, а так — доказал только свою удаль никчемную.
1928 г.