Рассказы

Начало

Он и сам не знал, откуда взялось это большущее чернильное пятно. Стоя на трамвайной остановке, он уныло смотрел на свои брюки. Это были его единственные приличные брюки. А теперь на правом колене виднелись три пятна темно-синих чернил: два совсем маленьких и одно крупное, размером с вишню… «Да что там с вишню — с целое яблоко», — подумал он в отчаянии. Брюки были цвета кофе с молоком, и пятна, которые к тому времени расплылись и высохли, вызывающе чернели.

— Вы, кажется, испачкали брюки.

Сеньор Комес был его давнишним приятелем по трамваю. Утром и вечером они ездили одним и тем же маршрутом.

— Надо было их сразу постирать. Ничто так не въедается в ткань, как чернила. Однажды мне даже пришлось перекрасить брюки. Они были темнее ваших, но все равно ничего другого нельзя было сделать.

Он не слушал сеньора Комеса. Он все еще видел перед собой глаза сеньориты Фрейщес, машинистки. У него пропали семь карточек, и он воскликнул с досадой, обратившись почему-то именно к ней: «Нет ничего ужаснее, чем работать с дебилами». Она посмотрела на него удивленно, опустила глаза и произнесла: «Ах!..»

— А вот и трамвай.

Любезный сеньор Комес кивнул головой на подъехавший трамвай. Он был забит до отказа, и люди висели на подножке. Как обычно, сеньор Комес ухитрился сесть первым. Уж тут-то он был мастак: расталкивал пассажиров локтями, теснил животом, а на лице его сияла такая блаженная детская улыбка, что никто и не думал возмущаться.

Трамвай тронулся и загрохотал. Мимо замелькали дома, окна, балконы… Вот показался Международный гараж, затем Кооператив, Теннисный клуб… Все проносилось в обычном порядке, утомительном и монотонном. Часть пассажиров сошла, и он сел.

— Я купил билет, — сказал сеньор Комес с многозначительным видом и похлопал его по плечу.

Каждый месяц, вот уже почти пять лет, они покупали один лотерейный билет на двоих. Им ни разу не удалось выиграть, но наступал новый месяц, и сеньор Комес с улыбкой говорил: «Рано или поздно нам непременно повезет». В тот день, заметив, что его приятель полез за кошельком, он ухватил его за руку и горячо запротестовал:

— Не беспокойтесь, в следующий раз купите вы… Кстати, а как ваш сын?

— Мой сын? А, спасибо, уже лучше.

Придя домой, он прямиком направился в столовую. В солнечных лучах, проникавших с террасы, мебель казалась ветхой, углы пыльными, белые шторы пожелтевшими. Все обветшало, все давно потеряло свежесть и новизну.

Жена сновала между кухней и столовой. Ему вдруг показалось, что она растолстела. Он вяло поцеловал ее в лоб, сел за стол и развернул газету.

— Что с твоими брюками? Кошмар какой-то.

— Сеньор Комес сказал, что их можно перекрасить.

— Этого еще не хватало… И как раз сейчас, когда мы столько тратим на лечение для мальчика.

— Как он? Получше?

— Немного. Доктор Марти считает, что завтра можно будет встать. У тебя что-то случилось?

«Ну вот, началось. Она сразу все поняла». Эта необычайная способность жены безошибочно угадывать его душевное состояние поначалу казалась ему редким, бесценным даром. Ему доставляло несказанное наслаждение быть понятым, видимым насквозь, полностью предсказуемым, говорить: «Мне нездоровится. Сам точно не знаю почему. Наверное, все дело в этих экзаменах…» Но шло время, и постепенно ее безошибочная интуиция начинала ему досаждать. Он чувствовал себя маленьким, беззащитным. Ему хотелось хотя бы немного скрыть свою жизнь от ее глаз. Но больше всего раздражало собственное поведение: услышав наводящий вопрос, он, против желания, все выкладывал сам. Иногда он принимал твердое решение взять себе за правило хранить молчание, но воля ему изменяла, и он опять ничего не мог от нее скрыть.

— На работе неприятность, да еще это пятно. Разнервничался, и чернильница сама подпрыгнула, едва я к ней прикоснулся.

И он рассказал жене про семь неведомо куда подевавшихся карточек.

— И тогда я сказал ей что-то очень обидное.

Он заметил, как лицо жены торжествующе засияло. Глаза, крупные и невыразительные, заблестели; худые, воскового цвета щеки натянулись на скулах. У нее были тонкие, бледные губы сухого желчного человека.

Каждый раз, когда у них в конторе появлялась новая машинистка, жизнь дома становилась невыносимой. Жена ни одну из этих машинисток в глаза не видела и твердила: «Мое место дома. Я не из тех, кто целыми днями следит за своим мужем». Но машинистки не выходили у нее из головы, она чутко цеплялась за малейшую деталь, которую ей, прибегнув к различным ухищрениям, удавалось выудить из мужа.

— Все ясно. Потерять семь карточек!.. Знаю я этих девиц, которые работают рядом с мужчинами. Просто ужас! Зато она сразу поняла, что ты мужчина с характером.

Жена поставила на стол дымящуюся кастрюлю и разлила по тарелкам суп.

— А как ее зовут?

Он уже зачерпнул суп ложкой, но замер и так и остался с открытым ртом. Ложка остановилась на полпути.

— Кого?

— Ну ее, машинистку.

— А, Фрейщес.

— Да нет же, какое у нее имя?

— Эулалия или Эльвира, не помню.

— Она молоденькая?

Он опустил ложку.

— Кажется, да.

— Что значит, кажется? Это сразу видно, молодая она или нет.

— Ох, ты же знаешь, я на них не смотрю.

— У нее кто-нибудь есть?

— Понятия не имею.

Она появилась в конторе неделю назад. Застенчивая, немного неуклюжая. Уселась за пишущую машинку и принялась ждать, когда ей принесут работу. Позавчера она достала из буфета стакан, налила в него воды и поставила фиалки. На третий день она держалась непринужденно и смеялась.

Пока он пил кофе, жена пошла к ребенку, но сразу же вернулась обратно.

— Спит, как ангел. Не входи, ты же все равно увидишь его вечером. Только не задерживайся, ладно?

«Я просто дикарь… такая юная девушка… ей ведь и двадцати еще нет… Не надо было говорить с ней так резко… у нее такие шелковые волосы… а когда она смеется… не надо было ей вообще ничего говорить…»

После обеда он решил идти в контору пешком. Ему не хотелось видеть сеньора Комеса.

«Удивительно: столько лет хожу по этой улице, и вдруг сегодня она мне кажется новой». Он увидел окно с прозрачными шторами, цветущий розовый куст возле ограды, чахлую травку, пробивавшуюся между двумя каменными плитами. Из-за зеленой ограды Теннисного клуба до него донеслись голоса двух девушек, наверное, они стояли возле теннисной сетки. Напротив Международного гаража он замедлил шаг: «Удивительный все-таки город, Барселона», — подумал он. На сердце было весело и легко, как в юности…

В лавочке возле конторы продавали цветы. Он поразмыслил, поборол застенчивость, решительно толкнул дверь и купил букет крошечных роз с ярко-зелеными листьями, завернутый в блестящую бумагу.

— Будто фарфоровые, — сказала ему продавщица, добродушно улыбнувшись.

На лестнице он завернул букет в газетный лист. Когда рядом никого не будет, он выбросит фиалки, поменяет воду и поставит розы на ее стол. А потом… Быть может, ближе к вечеру он подойдет к ней и скажет: «Эльвира, давайте сходим куда-нибудь сегодня после работы». И он тут же представил вечернее небо и мягкие ароматные сумерки.