Рассказы

Стрекоза и муравей

Когда я был очень маленьким мальчиком, меня заставляли учить наизусть некоторые басни Лафонтена и мораль каждой из них мне тщательно объясняли. Среди них я выучил и басню «Стрекоза и муравей», которая была придумана, чтобы донести до юношества полезный урок о том, что в этом несовершенном мире усердие вознаграждается, а легкомыслие наказывается. В этой превосходной басне (извините меня, если я рассказываю то, что каждому полагается знать) муравей проводит лето в трудолюбии, собирая свои зимние припасы, покуда стрекоза сидит на краешке листа и поёт для солнца. Зима приходит, и муравей прекрасно снабжён, а кладовая стрекозы пуста; она идёт к муравью и умоляет о еде. И тогда муравей даёт ей классический ответ:

- Что же ты делала летом?

- Благослови тебя Господь, я пела, я пела все дни и все ночи.

- Ты всё пела? Так пойди же, попляши.

Я не могу приписать это своему упрямству, скорее я обязан этим детской непоследовательности и недостатку нравственных принципов, но я никогда не мог полностью смириться с моралью. Мои симпатии были на стороне стрекозы, и какое-то время я не мог видеть муравья, не придавив его ногой. Этим кратким (и, как я впоследствии выяснил, вполне человеческим) способом я стремился выразить своё неодобрение благоразумию и здравому смыслу.

Я не мог не подумать об этой басне, когда позавчера увидел Джорджа Рамсея завтракающим в одиночестве в ресторане. Я никогда не видел никого, на ком так явно было бы написано глубокое уныние. Он сидел, уставившись в пространство. Он выглядел так, будто тяжесть всего мира взвалили ему на плечи. Я пожалел его: я подозревал, что его несчастный брат опять причиняет беспокойство. Я подошёл к нему и протянул руку.

- Как ты? – спросил я.

- Не в весёлом расположении духа, - ответил он.

- Опять что-то с Томом?

Он вздохнул.

- Да, опять что-то с Томом.

- Что ж ты его не бросишь? Ты уже сделал всё, что возможно. Теперь ты должен знать, что он безнадёжен.

Полагаю, в каждой семье есть чёрная овца. Том был тяжёлым испытанием для своей в течение двадцати лет. Начал он жизнь довольно достойно: вступил в дело, женился, имел двух детей. Семейство Рамсей было совершенно респектабельным, и были все причины полагать, что Том Рамей сделает полезную и честную карьеру. Но однажды, без предупреждения, он заявил, что не хочет работать и что он не подходит для брака. Он хотел развлекаться. Он не слушал увещеваний. Он бросил жену и работу. У него было немного денег, и он провёл два счастливых года в различных европейских столицах. Слухи о его проделках время от времени достигали его родственников, которые были глубоко шокированы. Он определённо веселился напропалую. Они качали головами и спрашивали, что будет, когда он истратит все свои деньги. Они вскоре это выяснили: он стал занимать. Он был очарователен и нещепетилен. Я никогда не встречал никого, кому бы было так трудно отказать в ссуде. Он получал постоянный доход от своих друзей и заводил их легко. Но он всегда говорил, что деньги, которые тратишь на насущные вещи, наводят скуку; деньги, которые весело тратить, это деньги, которые тратишь на роскошь. Поэтому он зависел от брата Джорджа. Он не тратил на него своего шарма. Джордж был серьёзным человеком, нечувствительным к обаянию такого рода. Джордж был респектабельным. Один или два раза он поддался на уверения Тома, что тот исправится, и дал ему приличные суммы, чтобы он смог начать всё сначала. На эти деньги Том купил автомобиль и несколько изящных драгоценных безделушек. Однако когда обстоятельства принудили Джорджа понять, что его брат никогда не остепенится, и он умыл руки, Том, без всяких угрызений совести, стал его шантажировать. Не слишком приятно респектабельному юристу обнаружить, что его брат взбалтывает коктейли за стойкой бара в его любимом ресторане или увидеть его за рулём такси у порога своего клуба. Том говорил, что быть барменом или таксистом – вполне достойные занятия, но если Джордж обяжет его парой сотен фунтов, он не возражает бросить их ради чести семьи. Джордж платил.

Однажды Том чуть не попал в тюрьму. Джордж был ужасно расстроен. Он попал в совершенно позорную авантюру. Том, действительно, зашёл слишком далеко. Он был диким, эгоистичным и пустоголовым, но прежде он не совершал ничего бесчестного, того, что Джордж счёл бы незаконным; и если бы он был привлечён к суду, его совершенно точно бы осудили. Но нельзя позволить, чтобы родной брат попал в тюрьму. Человек, которого обманул Том, звали его Кроншоу, был мстительным. Он был намерен довести дело до суда, он называл Тома подлецом и говорил, что его следует наказать. Джорджу стоило немыслимых усилий и пятисот фунтов уладить дело. Я никогда не видел его в таком гневе как тогда, когда он услышал, что Том и Кроншоу отправились вместе в Монте Карло, как только обналичили чек. Они счастливо провели там месяц.

В течение двадцати лет Том играл на скачках и в азартные игры, волочился за самыми красивыми девушками, танцевал, ел в самых дорогих ресторанах и превосходно одевался. Он всегда выглядел с иголочки. Хотя ему было сорок шесть лет, вы никогда не дали бы ему больше тридцати пяти. Он был самый забавный спутник, и даже если вы знали, что он совершенно ничего не стоит, вы не могли не наслаждаться его обществом. Он всегда был в хорошем настроении, никогда не унывал и обладал невероятным шармом. Я никогда не испытывал неудовольствия, несмотря на все контрибуции, которые он взимал с меня на своё проживание. Я не мог одолжить ему пятьдесят фунтов, не испытывая чувства, что я у него в долгу. Том Рамсей знал всех, и все знали Тома Рамсея. Его невозможно было одобрить, но невозможно было не любить.

Джордж Рамсей, только годом старше своего шалопая-братца, выглядел на шестьдесят. У него ни разу за четверть века не было отпуска дольше, чем в две недели в году. Он был в своём офисе каждое утро в 9-30 и никогда не уходил раньше шести. Он был честным, трудолюбивым и стоящим. У него была хорошая жена, которой он никогда не был неверен даже в мыслях, и четыре дочери, для которых он был лучшим отцом. Он привык откладывать треть своего дохода и планировал выйти на пенсию в пятьдесят пять лет и жить в маленьком домике в деревне, где он собирался ухаживать за своим садиком и играть в гольф. Его жизнь была безупречна. Он был рад, что стареет, потому что Том старел тоже. Он потирал руки и говорил:

- Всё было в порядке, пока Том был молод и хорошо выглядел, но он только на год моложе, чем я. Через четыре года ему будет пятьдесят. И тогда его жизнь не покажется ему такой лёгкой. Я же скоплю тридцать тысяч фунтов к тому времени, как мне стукнет пятьдесят. Двадцать пять лет я говорил, что Том кончит жизнь в сточной канаве. И посмотрим, как ему это понравится. Мы посмотрим, что лучше: работать или бездельничать.

Бедняга Джордж, я симпатизировал ему. Я раздумывал, как бы выудить у него, какую ещё бесчестную вещь совершил Том. Джордж был очевидно очень удручён.

- Знаешь, что случилось? – спросил он.

Я приготовился к худшему. Я размышлял, не попал ли Том, наконец, в руки полиции. Джордж с трудом заставил себя говорить.

- Нельзя отрицать, что всю мою жизнь я тяжело трудился, был достойным, респектабельным и честным. После жизни, исполненной трудолюбия и бережливости, я могу надеяться на отдых с небольшим доходом в надёжных ценных бумагах. Я всегда исполнял мои обязанности в том месте, куда Провидению было угодно направить меня.

- Это правда.

- И нельзя отрицать, что Том был ленивым, ничего не стоящим, беспутным, бесчестным негодяем. Если бы существовало хоть какое-то правосудие, он был бы в тюрьме.

- И это правда.

Джордж покраснел.

- Несколько недель назад он обручился с женщиной, годящейся ему в матери. А теперь она умерла и оставила ему всё, что имеет. Полмиллиона фунтов, яхту, дом в Лондоне и поместье.

Джордж Рамсей ударил кулаком по столу.

- Это нечестно, говорю тебе, это нечестно. Чёрт побери, это нечестно.

Я не мог удержаться. Я разразился смехом, как только увидел разгневанное лицо Джорджа, я покатился на своём стуле, я почти упал на пол. Джордж никогда меня не простил. Но Том частенько приглашает меня на превосходные обеды в своём очаровательном доме в Мейфайре, и он время от времени берёт у меня взаймы, скорее в силу привычки. Соверен, не больше.