Рассказы

ВЕРНАЯ СТАВКА

…Откашлявшись и закурив пятую за час папиросу, Фёдор Михайлович задумчиво посмотрел на крутящееся колесо рулетки в курортном салоне Баден-Бадена. Вот уже шесть раз он пропускал игровой раунд, чем вызвал явное недовольство двух подозрительных типов, которые битый час суетились за слегка сгорбленной спиной писателя из России. И дело было не в том, что не было денег — как только аванс за новый роман был довольно быстро истрачен в рулеточных баталиях, деньги свалились прямо таки из ниоткуда. Не далее как вчера нежданно-негаданно прямо в гостиницу были высланы 400 рублей ассигнациями каким-то полузабытым эмигрантом с царапающей горло фамилией «Гхерцен», к которому Фёдор Михайлович, оставшись в буквальном смысле без гроша, писал третьего дня по, уже и не припомнить, чьей рекомендации.

— Тридцать один-черное! — хрипловатым голосом выкрикнул крупье и ловко сгрёб с зелёного сукна в одну аккуратную горку россыпь золотых монет и ассигнаций. В третий раз удача отворачивалась от всех сидящих за столом, и снова в спину Фёдора Михайловича стали неловко толкать нетерпеливые маркёры. «Кажется пора…» — подумал про себя Достоевский, и аккуратно распечатал вощёную бумагу с новенькими фридрихсдорами.

…Но в этот момент он словно поперхнулся табачным дымом, и сознание вдруг как-то раздвоилось, затем поплыло, и перед помутневшим взором писателя вдруг возник огромный зал, наполненный разношёрстной публикой, окружившей многочисленные столы с рулеткой и картами. Среди шумящей играющей толпы проворно сновали полуголые девицы с подносами, а вокруг повсюду были натыканы диковинные светящиеся машины, возле которых тоже сидели люди, азартно дёргая за блестящие рычаги и нажимая на клавиши. Лица сидящих на высоких табуретах за аппаратами были мертвенно-сизы, видимо из-за света, который излучали диковинные звенящие и мигающие машины.

«Я умер за рулеточным столом и попал в ад для игроков?…» — без особого страха подумал писатель и осторожно посмотрел на свои руки, одна из которых до сих пор сжимала плотную банковскую бумагу из-под дюжины золотых монет. В этот момент одна из шустрых девиц с надписью «Лас Вегас» на кокетливом передничке, едва прикрывающем бедра, ловко предложила ему бокал с каким-то темно-бурым напитком. Затем заученно улыбнулась и растворилась в таинственных лабиринтах громадного игрового зала. Фёдор Михайлович осторожно хлебнул предложенное зелье, и сразу закашлялся — напиток был неожиданно крепкий и отдавал жжёной пробкой. Голова снова закружилась, и вдруг в ушах послышался казённый голос:

— Распространяя крамолу и возводя хулу на его императорское величество… Именем Российской Империи…лишить дворянского звания Фёдора Достоевского и приговорить к смертной казни через расстреляние…

Всё тело вдруг как-то сразу онемело, жёстко пересохло в горле, и Фёдор Михайлович невольно снова глотнул дьявольского напитка. Какое-то смутное предчувствие овладело его сознанием, и он обречённо двинулся к ближайшему рулеточному столу. Игра была в самом разгаре, и Достоевский пристроился за спиной какой-то дамы в богатом широком манто, украшавшем широкую морщинистую шею. Шарик, направленный умелой рукой моложавого крупье, привычно закрутился и, весело проскакав по колесу, уютно примостился в ячейке с цифрой «4». Солидная дама резко подпрыгнула на месте, и, не оборачиваясь, весело воскликнула по-русски: «Эх, четвёрочка — ставка верная, жизнь наша тяжёлая, каторжная!» Крупье, придвинув к ней солидный выигрыш, снова бросил шарик на рулетку…

В этот самый момент, Достоевского привычно толкнули в спину, и словно тяжёлая пелена спала с глаз великого писателя. Фёдор Михайлович безо всякого удивления снова обозрел знакомый игровой стол в Баден-Бадене. Несмотря на то, что внутри всё дрожало от пережитого видения, его рука уверенно поставила всю дюжину золотых монет на цифирь «4». Шарик поскакал по привычному кругу, Достоевский устало прикрыл рукой глаза, за столом все затаили дыхание.

— Зеро! — весело крикнул крупье.

И в этот момент ему в тон задребезжал в ушах уже знакомый голос:

— По его императорской милости заменить казнь отставному инженеру-поручику Достоевскому четырьмя годами каторжных работ…

…Открыв замлевшие глаза, Фёдор Михайлович Достоевский зажмурился от яркого света декабрьского солнца, заливавшего Семёновский плац, на котором должна была состояться казнь членов кружка Петрашевского. Впереди была целая жизнь…

ВОЗВРАЩЕНИЕ КВАЗИМОДО

…Превозмогая боль в левой ноге, в которой до сих пор сидел кусочек железа — «подарок» афганских «духов», он вышел из туристического «Неоплана», и привычно отмежевавшись от своей группы, словно каменное изваяние застыл на Гревской площади. Его загорелое лицо с ужасным шрамом от старого ожога не выражало никаких эмоций, хотя сердце билось так быстро, что пришлось два раза глубоко вздохнуть, чтобы немного восстановить ритм.

С детства он мечтал попасть в Париж. Точнее, не с самого детства, а с того момента, когда будучи в седьмом классе, он к удивлению взрослых довольно быстро прочитал самый драматический роман Гюго. Потом более внимательно перечитал ещё раз. И потом снова и снова, не реже раза в год переосмысливал злоключения героев из далёкой почти сказочной Франции.

Сказать, что это было его первое настоящее сексуальное и духовное переживание означает не сказать ничего. В его пионерской юности до прочтения «Собора Парижской Богоматери» не было ничего особенно яркого — обычные будни советского школьника, состоящие из магниевых взрывпакетов, неловкого задирания наливающихся спелым соком одноклассниц, школьных утренних линеек, записей в дневнике, выводимых с помощью каких-то немыслимых смесей и тайного курения с обязательным заеданием табачного аромата калёными семечками. Пожалуй, единственным его настоящим увлечением и даже страстью было чтение. Всё остальное он проделывал, скорее, из чувства солидарности, граничащего с обречённостью на стадное существование, прививаемое с первых лет жизни каждому советскому человеку.

Но книги — книги были его территорией, куда не было входа никому. Конечно, это необычное для подростка увлечение отличалось известной сумбурностью, которая на самом деле и придавала нужные для духовного созревания оттенки — язвительный Чехов чередовался с наивным Майн Ридом, а недочитанный Фадеев мог быть легко заменён на загадочного Гоголя или фееричного Свифта. Но всё это было не то — он постоянно чувствовал, что чего-то не хватает во всей этой разношёрстной прозе, должно быть нечто более грандиозное, более искреннее и возвышенное.

И вот, наконец, свершилось — с первых страниц романа Гюго он понял, что впереди его ждёт настоящее открытие, настоящее переживание, которое несравнимо ни с робкими поцелуями тоненькой девочки в пионерлагере, ни с пряным ароматом сигарет «Кэмэл», наполнивших киоски «Союзпечати», ни даже с редким вниманием признанной классной красавицы Оксаны, которая сидела с ним за одной партой. И его надежды были оправданы — на последних страницах романа он тихо и с удовольствием плакал, не ощущая своих слёз. А после второго прочтения пришло устойчивое ощущение всеобщей красоты и величия человеческого одиночества, которое не покидало его всю оставшуюся жизнь.

С тех пор он прочёл этот роман раз двадцать, и каждый повтор открывал всё новые грани трагикомедии под названием «жизнь». Даже когда он, единственный выживший после падения горящего вертолёта в Афганистане получал свой орден «Красной звезды», возникшее на мгновенье чувство горечи о погибших товарищах, не шло ни в какое сравнение с всепоглощающими переживаниями за судьбу прекрасной Эсмеральды и её вновь обретённой матери. Поэтому Париж, Гревская площадь и, конечно же, сам Собор Парижской Богоматери, стал его мечтой, которая сегодня, благодаря турагентству «Вояж», превратилась в действительность.

…Услышав, что группа отправляется на пешую экскурсию по городу, он подошёл к руководителю и сказал, что вернётся в гостиницу самостоятельно. Не слушая аргументы экскурсовода, робко пытавшегося вернуть заблудшую овцу в стадо, он сухо попрощался, отошел в сторону и, закурив, снова впился взглядом своего единственно здорового глаза в восстановленный после бесчинств парижских коммунаров Отель де Виль, в котором нынче расположилась мэрия Парижа.

Современная Гревская площадь никак не соответствовала его представлениям о месте многочисленных аутодафе — она была ничтожно мала по сравнению со щедрым размахом российских площадей, заставлена разномастными работами современных флористов и архитекторов, и только само мрачноватое здание мэрии немного компенсировало его лёгкое разочарование. Отдав должное великому месту, названному самим Гюго символом жестокого и кровавого правосудия, он направился к главному объекту своей жизни, который светлел неподалеку на фоне свинцового парижского неба.

Возле знаменитого храма было полно туристов, но он совершенно не замечал посторонних. Внимательно осмотрев фасад с потрёпанными временем горгульями, он, внутренне трепеща, направился в тёмный провал внутренностей Собора, скрывающихся за массивными деревянными дверями. Внутри было на удивление тихо, и очень мало народу. Он с удовольствием сел на массивную деревянную скамью, и стал разминать больную ногу, мысленно пробуя на вкус любимые с юности строки:

«…Великие здания, как и высокие горы — творения веков. Часто форма искусства успела уже измениться, а они все еще не закончены, тогда они спокойно принимают то направление, которое избрало искусство. Новое искусство берется за памятник в том виде, в каком его находит, отражается в нем, уподобляет его себе, продолжает согласно своей фантазии и, если может, заканчивает его. Это совершается спокойно, без усилий, без противодействия, следуя естественному, бесстрастному закону. Это черенок, который привился, это сок, который бродит, это растение, которое принялось….»

«Великие здания, как и высокие горы — творения веков», — невольно повторил он уже вслух, сильно напугав сидящего неподалёку азиата, такого потешно маленького в сравнении со своим огромным фотоаппаратом.

Затем он закрыл глаза. Перед внутренним взором пронеслась вся жизнь, начиная от первого воспоминания, в котором маленький мальчик, плача, тыкался в прокуренную щетину отца, пытаясь посильнее укусить этого страшно большого лохматого человека.

Быстро промелькнули школьные годы, оправленные в однообразную рутину пионерско — комсомольского образования, слегка кольнуло в сердце при мысли о своей первой любви, которую звали…боже, как же её звали-то…, сильнее заныла нога при воспоминании о выполненном до конца интернациональном долге и, наконец, он снова открыл глаза и умиротворённо улыбнулся Собору изуродованным лицом. Ему хотелось плакать и смеяться, любить и ненавидеть, кричать и петь, воевать, страдать, умирать и снова рождаться…. И тогда он снова от корки до корки благословил всю свою жизнь, подарившую такие прекрасные мгновения восторгов любви, одиноких раздумий и возвышенной печали. Ему вдруг стало необычайно легко и хорошо. Он был дома.

БИНГО!

ТРЕЗВЫЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ _{(правдивая история)}

ФОРТУНА ВЗАЙМЫ

ОСТРЫЕ ОЩУЩЕНИЯ

МИНЗДРАВ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ…

… Пятый день Он пытался начать курить. Не то чтобы не тянуло — просто на прошлой неделе тихо пропал ещё один из очередных смыслов существования. А именно — смысл ежечасных вечерних выходов на балкон, где Он, пуская дым в далёкое осеннее небо, стоял и думал бог весть о чём. К слову сказать, перед тем как выйти с очередной сигаретой, план размышлений на предстоящем перекуре казался ему довольно значительным и весомым. Но, стоило сделать первую затяжку, как весь ход мыслей развеивался вместе с сизым дымком, и голова пустела до бесконечности, в которой то и дело мелькали мелочные меркантильные желания, разбавленные лёгкими приступами разочарования и хандры.

«Так больше не может продолжаться, — в который раз мысленно, а иногда и вслух твердил Он себе, нервно разминая и снова откладывая в сторону изящный табачный цилиндрик сигареты, — Не может — и всё тут…». Что-то должно было неминуемо измениться после сорока лет. Эта цифра внезапно настигнула его и поставила перед фактом прожитого отрезка этой жизни, в которой Он так и не смог найти себе оправдание. Вопрос даже не стоял в самом оправдании каких-либо конкретных собственных действий или бездействий — всё было гораздо значительнее и гораздо, и с его точки зрения, безнадёжнее. Смысл с некоторого момента, который не поддавался точному временному определению, стал пропадать во всём, что раньше успокаивало и приносило тихое удовлетворение. Смысл покинул навсегда хрустальные капли дождя, дрожащие на тонких голых ветках ивы, что росла под балконом в мерцании бледной ноябрьской луны — словно растворился в смене времён года. Давно не найти было его и в отсутствии да и в наличии новых сексуальных связей, в размере заработной платы, в однообразии рабочих будней, пропадал он и в старых любимых книгах. И навсегда он исчез в тошнотворной скуке выходных, растягивающихся, вопреки всем временным законам, на несколько лет — ну, если, конечно, не выпить. А недавно смысл улетучился из ароматного табачного дыма.

И сегодня, начиная свой новый день и глядя в тарелку, в которой остывали поджаренные утренние тосты, Он в очередной раз мысленно раскладывал безрадостный пасьянс перспективы похода на работу. И, невыносимо страдая от чёткой схемы предстоящего, Он морщился и думал про себя, что когда страдания станут совсем невыносимыми, придётся пойти на балкон и покурить уже как следует. Хорошо покурить, с чувством выполненного долга. За все дни добровольного воздержания от никотина покурить. За себя и за того парня покурить, да что там — за всех, кто не курит, покурить. Чтоб в сердце ожила длинная вязальная спица боли, и налилась приятной могильной тяжестью печень — вот примерно как покурить…

Эти мелкие мазохистские рассуждения немного успокаивали, и, отодвинув от себя тарелку с недоеденным завтраком, Он стал собираться в безрадостное путешествие по раскисшим от назойливого дождя улицам маленького провинциального городка, о котором в убогих рекламных проспектах можно было прочесть примерно следующее

— «Триста двадцать солнечных дней в году! Тёплое южное море и качественный недорогой сервис!». Реклама врала — туристический сервис был никудышный, цены на услуги равнялись турецким и греческим, а насчёт солнечных дней всё было верно, но слегка смягчено — летом в их городишке температура воздуха частенько переваливала за сорок два градуса. И тогда из киосков и магазинов мгновенно исчезало холодное пиво и вода, приезжие дурели от невыносимой пустынной жары на переполненных пляжах, а температура воды в «южном море» неуклонно приближалась к температуре тела.

Всё это пришло Ему в голову, когда Он проходил мимо витрины пустого туристического агентства, в мутной глубине которой угадывался стандартный рекламный плакат, призывающих туристов обязательно посетить этот город в любое время года.

«А хорошо было бы…, — думал Он, пробираясь к свободному месту между чужих ног и мокрых зонтов в переполненной маршрутке, — хорошо было бы, если бы вдруг перенестись в открытый космос подальше, но чтобы с комфортом, чтобы эдак без неудобств всяких… Скажем в корабле сверхфантастичном. Пожить там месяцок-другой, глядя на все эти астероиды, пыль межзвёздную. Не курить, опять же… Или курить — не важно, впрочем. Главное, чтобы почувствовать значительность всего этого пространства, так сказать, простор вкусить…Замысел ощутить…Движение бесконечности…».

С этими мыслями Он, споткнувшись о металлический выступ в полу микроавтобуса, плюхнулся на рваное кожаное сидение, из которого торчал кусок засаленного поролона, и, глубоко вздохнув, зажмурился от развернувшейся перед внутренним взором грандиозной картины.

— Слышь, — передай водиле, — примерно через минуту одновременно с грубым толчком в правое плечо услышал Он гнусавый хриплый мужской голос, и, не отвлекаясь от своего мысленного галактического полёта, автоматически передал вперёд мятую бумажную купюру.

Но не успел Он чётко представить себе внутреннюю обстановку своего межзвёздного корабля, как сзади послышалась тихая перебранка.

— А я тебе, бля, говорю, я десятку передавал!

— Хули ты мне говоришь — давал бы десятку — сдачу бы вернули!

Весь космический трип в Его голове вмиг растворился, и, поморщившись, словно от давней зубной боли, Он слегка повернул голову назад.

Бранились потрёпанный мужчина уголовной наружности и женщина средних лет с опухшим похмельным лицом. Сдержанные злые маты сопровождали речь обоих спорящих.

— А я те, млин, говорю — десятку! Вон мужик спереди подтвердит! — И с этими словами мужчина снова больно ткнул пальцем его в спину, — Я ж червонец водиле передавал, в натуре! Скажи-ка этой шмаре, дядя!

Ему пришлось обернуться. Глядя в маленькие злые глаза скандалиста, Он сразу пожалел о пропущенных в детстве тренировках по боксу, и о катастрофической малочисленности физических нагрузок во всей Его жалкой интеллектуальной трудовой жизни.

— Я не видел…, — еле выдавил Он из себя, — Оставьте меня в покое….

Мужик, казалось, этого и ждал.

— Ах, ты не видел, вонючка козлиная?! Сныкал червонец, падла? — и с этими словами мужик крепко сгрёб Его за воротник и изо всей силы ударил головой о стекло, которое беззвучно рассыпалось крупной зубастой крошкой, беспощадно поранив Его лицо.

Последнее, что Ему запомнилось из этой страшной по своей невероятности сцены, это были косые струи дождя, ворвавшиеся в разбитое окно панически затормозившей маршрутки, которые щедро омывали Его окровавленные щёки.

…Спустя несколько часов, в палате интенсивной терапии, когда к Нему вернулась сознание, Он, не ощущая своего лица и глядя одним глазом в узкий проём бинтов, первым делом спросил высокого мужественного врача с добрыми глазами, где здесь можно покурить…

ЗОЛОТЫЕ ВОРОТА ДЬЯВОЛА

…Их было четверо студентов из Питера, три парня и одна девушка. Этим летом они здорово повеселились, проведя больше месяца в Южном Крыму.

Начав свой круиз с недельного разгула на Казантипе, к концу августа они добрались до Кара-Дага, где и проводили свою предпоследнюю ночь на тёплой крымской земле.

Позади уже были сумасшедшие ночи в Ялте, с полуночным выездом на мыс Айя, где в чёрной шёлковистой воде, светящейся болотными огоньками под лунным светом, они купались нагишом; взорвался яркими фейерверками в чёрном южном небе джазовый фестиваль в Судаке, после которого их изумлённым взорам, переливаясь разноцветными бухтами, открылись красоты Нового Света. На исходе третей недели крымских каникул юных путешественников принял под свой кров загадочный Коктебель с его таинственной атмосферой, пропитанной творчеством былых времён.

И вот, наконец, загадочный сфинкс крымского побережья, горная гряда остывших вулканов, глянул своим распахнутым зевом Золотых Ворот на слегка подуставших от ярких впечатлений гостей из Северной Пальмиры.

Дневная морская прогулка вдоль хребта Кара-Дач, была подобна погружению в незнакомую жуткую сказку, которую хриплым прокуренным голосом рассказывал им пожилой просоленный экскурсовод, он же рулевой моторной лодки. Воодушевившись почтительным вниманием всей четвёрки, старый работник заповедника под тихое урчание мотора вещал о древних легендах и призраках, населявших древние, застывшие в кружевах лавы утёсы. Духом вечности были пропитаны воздух и волны, разбивающиеся о стены Ревущего Грота, который по преданиям считался входом в царство мёртвых.

Проплывая сквозь Золотые ворота, все четверо, загадав желание, послушно бросили по монетке, милостиво принятыми пучиной зелёных вод.

Вскоре, после прибытия на берег, августовское небо быстро потемнело, и оранжевый закат, воспламенив мантии каменного короля с королевой, навеки застывших на вершине величавой горы, залил главную вершину Кара-Дага мягким задумчивым светом.

Поёживаясь от лёгкого озноба, охватившего обгорелые плечи и лица, молодые люди расположились на веранде небольшого живописного домика, снятого до завтрашнего утра, где устроили себе прощальный пир с сухим красным коктебельским вином, разносортным виноградом и солёным татарским сыром.

…Допив третий стакан Роман, самый старший из всей четвёрки поднялся и кивнул в сторону моря:

— Пойду, прогуляюсь…

Вскоре он спустился на пустынный пляж, раскинувшийся у подножья Карадага, где и присел на краешек забытого кем-то деревянного лежака.

Вечер был тих и прохладен. Тихий шелест волн наводил на глубокие мысли о вечности, и Роман осторожно достал из пустого кожаного футляра для зажигалки короткую папиросу в целлофановом пакетике. Этой волшебной папиросой его угостил один весёлый пожилой байкер, тоже из Питера, на одной из бесконечных казантипских тусовок. Похоже, сейчас было самое время оценить подарок, и Роман осторожно раскурил сыроватый косячок.

… Лунный серебристый мячик спрятался за перистым облаком, и непроглядная тьма повисла над морской гладью. Глядя на далёкий маяк, помаргивающий где-то невероятно далеко в темноте, Рома сделал последнюю затяжку, задержал воздух в лёгких, и, вмяв окурок прямо в морскую гальку, откинулся на лежаке. Тело его обмякло, дыхание стало глубоким, и тёплая нега разлилась по конечностям. Подарок оказался хорош…

Так прошло минут пять, а, может, двадцать пять… Роман лежал с прикрытыми глазами в полной темноте и слушал глубокое дыхание Чёрного моря. Вдруг со стороны гор послышался нарастающий шум, словно включили огромный насос, который с каждой секундой набирал обороты. Роман приподнялся на локтях и с ужасом заметил, что весь пляж, вместе с ним, с забором и пригорком, который находился чуть позади, медленно, едва заметно, движется вправо, словно театральная сцена при смене декораций. Он тряхнул головой и схватился обеими руками за шероховатые бортики стеллажа, так как скорость движения всего пространства вокруг неуклонно нарастала с каждой секундой, а необъяснимый шум стал настолько сильным, что напоминал собой звук сверхзвукового истребителя, проходящего на малой высоте. Где-то впереди слева, на фоне внезапно посветлевшего неба замаячил корявый остроконечный силуэт знакомого утёса, напоминавшего пробитый волнами парус, в направлении которого и происходило это жуткое безумное движение окружающего стеллаж пространства.

Роман остолбенел от ужаса — пляж, море, пригорок, да и сама гора двигались уже со скоростью бегущего человека, страшный каменный пролёт неумолимо приближался, и он вдруг увидел, с какой яростью пениться впереди вода.

Рома зажмурился, что есть сил, и через мгновенье внутри его головы словно включили третий глаз. Луна вышла из-за облака, и он внезапно увидел всё, что происходит с высоты птичьего полёта. Его сознание зависло прямо над Золотыми воротами, которые, несомненно, являлись эпицентром страшной катастрофы. Бесконечного морского пространства, которое должно было расстилаться позади каменной арки, не было — оно, словно провалилась в тартарары. А горная гряда вместе с небольшой полоской моря, сколько хватало глаз до горизонта, превратилось в аморфную массу, которая, сужаясь, продевалась, словно нитка в иголку, в зияющий чёрной пустотой проём Золотых ворот. И в течение нескольких минут перед изумлённым внутренним взором Романа в это дьявольское игольное ушко пролетел весь кусок побережья потухших вулканов, прихватив с собой и далёкий коктебельский берег и судакское побережье. Внизу на миг наступила полная тьма и тишина. Словно лопнула плёнка в старом кинотеатре.

Но вскоре, с другой стороны Золотых ворот вспенились волны, и снова стал нарастать знакомый гул невидимого насоса — Карадаг выходил из ворот Дьявола, но уже с противоположной стороны. Вытекая бесформенной массой из узкого каменного просвета, слева от него, где недавно, сколько хватало глаз, стелилась спокойная морская гладь, под грозный шум адского водоворота, анимированными кадрами из фильма «Солярис» внизу застывало побережье — точная копия исчезнувшего. А справа из кошмарного места, по чёрному провалу пустоты растекалась вода, чтобы через миг превратиться в привычную морскую акваторию…

… Вскоре весь фантастический пейзаж встал на своё место, только уже с другой стороны Золотых ворот. Ромкина голова закружилась так сильно, что ему пришлось мысленно развернуться и рвануть вперёд, чтобы очнуться не в воде, далеко от берега, а на пляже, на позабытом кем-то лежаке…

…Ранним утром, едва взошло солнце, Роман, проснувшись на холодной остывшей за ночь гальке, быстро сбегал в домик за фотоаппаратом и, молнией метнувшись на причал, растолкал спящего лодочника, от которого крепко пахло вчерашней водкой. Не вступая в долгие объяснения, Ромка всунул ему в руку двадцать долларов, и вскоре они уже подъезжали на моторной лодке к Золотым Воротам. Там он попросил своего сонного полупьяного водителя притормозить, достал свой дорогой цифровой фотоаппарат, и, найдя нужный снимок, сделанный на вчерашней прогулке, стал сравнивать его с оригиналом. Сомнений не было — за ночь Золотые ворота развернулись на сто восемьдесят градусов, и правое стало левым. Щёлкнув около десятка раз новое положение колдовского утёса, Роман попросил лодочника проехать сквозь него, чтобы сделать снимки с другой стороны.

Когда лодка проходила под склизким мрачным сводом дьявольских ворот, раздался короткий сильный звук, словно кто-то глубоко вздохнул под водой. Моторку резко качнуло, и Роман, потеряв равновесие, коротко вскрикнул и полетел за борт.

…. Его тело за неделю поисков так и не нашли…

ЭТО МОЙ ГРОБ! _{(посвящение Гоголю)}

В одну из этих тёплых летних ночей, когда полная луна тихо плывёт по безоблачному чёрному небу, усыпанному гроздями разноцветных звёздных огоньков, а где-то совсем неподалёку, в душистых кустах сирени, нарушая бархатную летнюю тишину, цедит свою скрипучую песню неутомимый сверчок, слесарь пятого разряда Василий Петрович Варежкин возвращался с дружеских посиделок, которые проходили на его работе, в слесарной мастерской, с почтенной регулярностью каждую неделю.

Все эти небольшие пятничные фуршеты под малосольную килечку, уже как года два были освящены полузабытой советской привычкой — для создания торжественной атмосферы сверяться с отрывным календарём, найденным электриком Пашкой на тёщином чердаке в коробке с макулатурой. А так как народ в мастерской работал в большинстве солидный, с немалым стажем ударного совкового труда, это нововведение, предложенное самим Варежкиным, было воспринято с энтузиазмом всем небольшим коллективом. И теперь, по окончании рабочей недели, Василий Петрович сам лично, довольно похекивая, подходил к настенному календарю, висевшему рядышком с пожелтевшим от времени планом эвакуации, и, хитро прищурившись, громко, на весь цех объявлял тему сегодняшнего рабочего банкета.

И эта безобидная, но довольно забавная традиция, принималась всем умеренно пьющим коллективом мастерской весьма положительно. И то сказать — было, за что рюмку поднять, о чём вспомнить, поговорить, а если на посиделках появлялся учитель труда из соседней школы, то и пополнить свой, так сказать, интеллектуальный багаж с помощью немного сомнительных сведений изрядно подвыпившего, но всё же достаточно интеллигентного собеседника.

И вот сегодня, Варежкин был особенно довольным проведённым мероприятием — глубоким и насыщенным получился вечерний разговор за косолапым деревянным столом.

Он шёл, и тихо покачиваясь, хмельно усмехался про себя, вспоминая подробности нынешнего дружеского вечернего отдыха. Сегодня, в соответствии с советским календарём, был день донора. От доноров перешли к ужасам. А тут ещё именно в начале недели им поступил ставший за последний год привычным, но всегда какой-то не очень желанный, заказ от неизвестного клиента. Такую работу обычно приносил сын хозяина всего производственного комплекса, который когда-то был заурядной провинциальной мебельной фабрикой имени товарища Урицкого, но вот уже как пять лет носил гордое, немного резавшее слух своей пафосной буржуазностью название — «Фирма мебельных дел мастера Рокотова».

Заказ состоял в срочном изготовлении дорогих гробов из дуба, которые, как проговорился сам Рокотов-младший, пользуются необычайным спросом в загадочной среде «новых русских», о которой по подмосковному посёлку ходили самые разные тёмные слухи.

Гроб должен был быть изготовлен по особому чертежу с замысловатым орнаментом на крышке, которая закрывалась намертво с помощью хитро замаскированного пружинного замка. Всё работы велись в сверхурочное время и оплачивались хозяйским сынком по приличной таксе. К пятнице гроб был готов и стал поводом для чёрного юморка подвыпивших мастеров, а конце даже стал предметом горячего спора.

Как бы там ни было, но этой ночью, не дойдя до своего дома метров, эдак, с пятьсот, Василий Петрович, нащупав в кармане ключ от дверей мастерской, резко развернулся и пошёл быстрыми шагами обратно к мебельному цеху.

… Сторож Иваныч, не раздевшись, уже заснул тяжёлым хмельным сном прямо на расхристанной кушетке возле стола, на котором в классическом беспорядке громоздились остатки пятничного застолья. Дежурная лампочка мутно освещала замершие станки, но её свет не доходил до дальнего угла, где угадывался мрачный силуэт гроба. Варежкин неуверенно хмыкнул и подошёл к гробу.

— Слабо говорите ночь в домовине переспать? Ну, это мы ещё посмотрим… — тихо буркнул он в усы и, откинув крышку, забрался в пахнущую свежей стружкой страшную утробу.

Подложив под голову мохеровый шарф, Василий Петрович улыбнулся своим мыслям о завтрашнем утре, аккуратно притворил крышку и тут же сладко уснул.

Под утро на улице послышался шелест колёс, и через пару минут в мастерскую заглянули незваные гости. Четверо мужчин вместе тихо отворили дверь, и подошли к гробу, возле которого состоялся тихий разговор.

— Этот, что ли?

— Он самый… Уже с начинкой…

— Сразу в крематорий к Кощею?

— Ну да…Сынок сказал, что папашку сегодня к утру однозначно пристроит…

Мужчина покрупнее надавил всем весом на тускло отливающую лаком крышку и пружинный механизм защёлкнулся. Четверо дружно взялись за крепкие лакированные ручки и вынесли гроб на улицу, где не без усилий и тихого мата страшный груз был размещён в чреве огромного внедорожника.

Тускло светились на предрассветном небе звёзды, а падающая с неба снежная пороша быстро заметала следы умчавшегося вдаль чёрного автомобиля… Над посёлком всходил мёртвый холодный рассвет…

ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ОДИССЕЯ

… Когда вскоре после тихой кончины Пенелопы Одиссей, следуя велению своего тоскующего сердца, покинул этот мир, Телемак, справив пышную тризну по отцу, построил огромный корабль и оставил навсегда родную Итаку, навевающую на него лишь печаль о былом величии легендарного царства.

Ещё не успела остыть кровь чёрного барана, принесённого в жертву Аиду и Персефоне, как душа Одиссея, покорная зову богов подземных чертогов, оказалась на знакомом поросшем асфоделями берегу Стикса.

«… Наверное, он совсем не изменился…, — услышав тихий плёс вёсел в густом прибрежном тумане, подумал Одиссей, — Здесь, пожалуй, вообще ничего не меняется….»

И Одиссей осмотрелся по сторонам.

— Приятно, когда о тебе помнят, о, хитроумный Одиссей, царь Итаки, герой троянской войны… — послышалось где-то сбоку, — Хотя и немного печально увидится с тобой вновь по столь скорбному поводу…

Тяжело ступая, фигура в длинном чёрном хитоне приблизилась к тому, что теперь представлял собой некогда лукавый и грозный любимец Афины Паллады.

— Приветствую тебя, Великий Перевозчик! — тихо молвил Одиссей, осторожно пробуя на вкус кисловатый медный обол, положенный почтительным сыном отцу под язык в последний день оплакивания царя Итаки.

— Тебе не понадобиться плата, герой… — Харон величаво отстранил бестелесную руку, протягивающую ему тусклую монету, — твоя судьба заслуживает большего, нежели вечное скитание среди теней по елисейским полям. Тот, кто однажды побывал здесь и вернулся на землю сможет и сам перебраться на другой берег Стикса… А, уж какой это будет берег — это определят бессмертные боги…

И старик, слегка поклонившись, повернулся, чтобы вернуться в лодку.

Обол выпал из ладони Одиссея и тут же растаял в липком покрывале тумана, выползающего на берег из устья Реки мёртвых и незаметно окутывающего всё вокруг.

— Постой, погоди! — в отчаянии вскрикнул Одиссей, и глухое эхо его голоса перекатилось по скорбному побережью — Как же я переберусь через эти бесконечные чёрные воды?!

Или я проклят богами, чтобы вечно плавать среди грешных душ с мерзкими болотными гадами и жабами?! Отвечай же, старик!

Но Харон был уже в лодке, и, оттолкнувшись веслом от берега, он тихо растаял в сером мареве, унеся с собой все ответы.

В немом ужасе застыл Одиссей, вспоминая легенды о тех неприкаянных, что брошены между миром мёртвых и миром живых на вечные мытарства в скорби и тоске. Кругом клубился плотный туман, и только тихий плёс волн невидимого Стикса служил горьким утешением гордому духу греческого героя, напоминая ему звуки прилива среди прибрежных дюн дорогой сердцу Греции.

Ему показалось, что отчаяние длилось невероятно долго, но вдруг туман вдоль берега поредел, а, спустя совсем немного, и вовсе рассеялся. И перед глазами Одиссея предстал величественный в своей древности, обросший легендами и мифами Стикс, вода которого словно чёрное мраморное надгробье мягко переливалась под мёртвым лунным светом.

«Где-то здесь должна быть дамба…» — вдруг подумалось Одиссею, и он глубоко поразился этой мысли, потому что никогда ничего подобного не слышал.

Он тихо побрёл вдоль усыпанного чёрным пеплом берега, стараясь не давать безжалостным мыслям овладеть его утомлённым рассудком.

Долгим или нет, был его путь, Одиссей не ощутил. Но когда на чёрной глади Стикса появилась серая полоса, протянувшаяся куда-то вдаль по направлению к другому берегу, он благословил бессмертных, и устремился к ней.

Это была дамба.

Едва сделав первые шаги по мелкой острой чёрной гальке, Одиссей понял, что теперь ему нужно бежать. Он рванулся вперёд. Стикс уже не казался столь мрачным, и вскоре хитроумный грек перешёл на знакомый с далёкой юности марафонский темп привыкшего при жизни к продолжительным спортивным состязаниям бегуна.

Вскоре Одиссею даже стало нравиться его ритмичное дыхание, а пейзаж вокруг перестал казаться ему таким уж унылым. Небо над Стиксом посветлело, и если бы не посмертная память, то Одиссей вполне мог счесть всё происходящее вечерним марафонским забегом где-нибудь в каменистой Спарте или в скалистых северных окрестностях родной Итаки.

Через какое-то время справа от него из чёрной воды выступила другая дамба. Но поднималась она почему-то под углом к горизонту, и этот угол всё больше и больше увеличивался, словно вторая дамба вела прямо в небо. Не успел Одиссей подивиться увиденному, как сверху раздался страшный грохот, и огромный валун прогромыхал по второй наклонной дамбе, выкатившись прямо из серых низких облаков.

Но это не удивило бегущего Одиссея, а когда через некоторое время из этих же облаков показалась знакомая изнеможенная фигура устало спускающегося человека, и вовсе всё стало на свои места…

«Бедный Сизиф… Он снова трудиться напрасно…» — лишь промелькнуло в голове царя Итаки, и он вновь стал следить за своим дыханием, лёгкой поступью устремляясь вперёд и вперёд…

Чем дальше бежал он, тем более удивительным и спокойным становился пейзаж вокруг его дамбы. Появился тихий ветерок, а цвет волн стал похож на тёмное неразбавленное вино. Небо, хотя и было всё в грузных облаках, между которыми то и дело проскакивали беззвучные искры молний, но от былой мрачности не осталось и следа. Одиссею даже показалось, что он видит слабое вкрапление звёзд на оливковом небосводе, который широкой полосой разливался справа от нависающей над горизонтом облачной гряды.

Воодушевлённый величием картины загробного мира Одиссей немного прибавил скорости, и сразу стало как-то легче на душе. Мир и покой мягкими струями вливались в его сущность, пока он, наслаждаясь земными воспоминаниями о прожитой жизни и окружающими его картинами нового неведомого прекрасного мира, бежал по бесконечной дамбе, пересекающей Стикс.

… Нужный вопрос родился сам собой: «Зачем мне вообще на тот берег?» — и сразу припомнился ему великий Ахиллес, глубоко скорбящий среди серых теней в чёрных плоскогорьях Аида. Припомнились и слова легендарного героя о том, что лучше быть последним подёнщиком на земле, нежели царствовать среди мёртвых, отчего сердце Одиссея сжалось от нехорошего предчувствия.

Между тем вокруг вновь всё стало быстро меняться. Воздух, насытившись липким прибрежным туманом, потемнел, и дышать стало намного труднее. Стикс снова приобрёл свои траурные очертания, а где-то вдали стал слышен тихий печальный стон, изредка прерываемый злобным трёхголосым собачим лаем. Далеко впереди угадывался угрюмый скалистый берег, над которым сгущалась кровавая заря с отблесками пламенеющих молний в исполинских ущельях чёрных туч.

«Зачем?..» — снова прокралось сомнение в душу начинающего быстро уставать от горячего воздуха Одиссея. Он вспомнил светлое тихое небо на середине дамбы, Сизифа, покорно бредущего за своим камнем, далёкие огоньки звёзд и ощущение бесконечного умиротворения, не покидавшего его на протяжении всего пути.

И, внезапно поняв, чего от него хотят небожители, он с почтением осознал до конца их великую милость и великую усмешку — в доблестном одиночестве бежать по бесконечной дамбе от берега живых к берегу мёртвых, наслаждаясь величием бессмертного и тихо грустя о былом, было действительно достойным вознаграждением для почившего в славе героя.

Вознеся прозрачные руки к небу, Одиссей с гордостью принял свою судьбу Вечного возвращения.

И громко рассмеявшись в сторону грозного Аида, он смело повернул обратно.

МАВЗОЛЕЙ

…Холодное ноябрьское солнце скупо осветило матово-кровавый порфир Мавзолея, и, словно испугавшись надписи на центральной монолитной плите, спряталось за надвигавшимися снеговыми тучами. Внутри главной усыпальницы великой страны в тёмном углу траурного зала на складном стульчике сидел Сталин и тяжело смотрел из-под прикрытых век как двое врачей и трое военных в форме НКВД привычно перегружают мумию Ильича на каталку, чтобы увести главную реликвию большевизма на спецэвакопункт. Сегодня по приказу Сталина мумифицированный выпотрошенный кадавр Ульянова будет перемещён в Куйбышев, подальше от методичных бомбёжек люфтваффе и стремительно наступающих танковых соединений Гудериана.

Сталин, не глядя в сторону уезжающей тележки, ловким движением выкрошил в трубку две папиросы «Герцеговины Флор», однако остатки гильз не выбросил по привычке на пол, а, скомкав, спрятал в нагрудный карман своего слегка засаленного френча. В дальнем проёме центральных дверей ритуального зала, скрытом под тяжестью багровых знамён, блеснув линзами очков, помаячила фигура Берии, однако после того как вождь еле заметно отрицательно мотнул головой, начальник тайной полиции исчез, и наступила полная тишина.

Сталин с наслаждением закурил, прикрыл глаза и погрузился в воспоминания. Когда в далёком ледяном январе 1924 года возводили временный деревянный Мавзолей, многие члены Политбюро были против. Особенно горячился, тряся козлиной бородой, тогда ещё юркий и моложавый Калинин, утверждая, что подобное архитектурное сооружение может стать культовым, а зачем большевикам мистические культы, если бога нет, религия это опиум и так далее и всё в таком же духе. Ему вторили ещё два осточертевших «деятеля» — тут Сталин слегка поморщился — Троцкий и Бухарин, которые вообще были против мумифицирования тела вождя Революции, утверждая, что, мол, это может вызвать неоднозначную реакцию у пролетариата и ненужные ассоциации у представителей Коминтерна. «Тоже мне представители мирового пролетариата — кучка зажравшихся и разжиревших на разграбленных сокровищах негодяев…» — шаблонно подумал Сталин о коминтерновских выскочках, и продолжал мысленно восстанавливать события рождения Мавзолея.

В 1930 году, когда уже ни у кого не вызывало сомнений однозначное мнение стремительно набиравшего силу генерального секретаря Политбюро о создании культа усопшего вождя, был построен из камня, бетона и гранита этот странный и немного жутковатый «объект № 1», как значился Мавзолей в планах кремлёвской комендатуры. И никто, ни один человек в мире, за исключением трёх служащих специального подразделения НКВД которые были давно растёрты в лагерную пыль, Лаврентия Берии и покойного архитектора Щусева, не знал, что за знамёнами траурного зала скрывается тщательно замаскированная потайная дверь, ведущая в небольшую комнату, ключ от которой Сталин всегда носил с собой.

Подумав о том, что придётся ему пережить в ближайшие часы, Сталин вздрогнул и повёл плечами, словно от холода. Но тут ход его мыслей был прерван внезапным и очень сильным переживанием, перенесшим вождя всех народов в маленькую лачугу бедного сапожника, худощавая жена которого ласково гладила по голове маленького мальчика со слегка оттопыренными ушами и упрямо сжатыми губами, и, едва не плача, шептала: «Ах, Сосо, Сосо….Скоро ты станешь совсем большой и покинешь свою маму…» Сталин на мгновение внутренне сжался, словно перед невидимым ударом, но, вспомнив о предстоящей миссии, взял себя в руки, поднялся и направился к потайной двери.

Перед глазами отворившего небольшую дверцу вождя предстала знакомая картина — небольшая пятиугольная площадка из идеально отполированного красного гранита с церковным престолом посередине, окружённым массивными напольными канделябрами.

На престоле вместо привычного православного креста был рельефно изображён серп и молот, а Евангелие было заменено «Капиталом» Карла Маркса, который придавил своей убедительной массой многочисленные расстрельные списки врагов народа. Канделябры были тоже выдержаны в соответствующем стиле и представляли собой фигуры рабочих, матросов, солдат, крестьян, застывших в стремительном порыве по направлению к главному подсвечнику, стоявшему в центре за престолом, выполненному в виде бронзового броневика с ораторствующим Ильичём на крыше. По стенам этой своеобразной молельни висели посмертные маски революционных лидеров, которые при жизни и не могли предположить, что после смерти в прямом смысле слова попадут на алтарь революции. Сталин по традиции внимательно посмотрел на застывшую в немом укоре гримасу Дзержинского, пристально вгляделся в несгибаемые черты земляка Орджоникидзе и со значением подмигнул маске Кирова — этот любимец партии, убитый бестолковыми чекистами, неправильно понявшими намёки вождя, всегда нравился Кобе.

Да что уже теперь говорить — сделанного не воротишь, а управлять государством в этот критический момент приходится вместе с людьми, далёкими от проницательности и кипучей жизнедеятельности Кирова, который даже в самые трудные минуты находил время для учёбы и простого человеческого отдыха.

Сталин, быстро освоившись в необычной обстановке, достал спички и поджёг специальные свечи, изготавливаемые по спецзаказу из жира нераскаявшихся троцкистов, уничтоженных вождей кулацких восстаний и прочей контрреволюционной нечисти. Затем нашёл страницу в «Капитале» с обильными комментариями Ленина, сделанными на полях чернильной ручкой, и стал тихонько читать, особо не вникая в смысл витиеватых фраз знаменитого немецкого еврея. После утомительного двухчасового чтения, Коба аккуратно погасил свечи, положил под «Капитал» несколько листков с новыми расстрельными списками, которые по причине идущей войны отличались продуманной немногочисленностью жертв, и неслышно вышел, закрыв дверь на ключ. Теперь вождю всех народов предстояло самое сложное.

Как всегда, преодолевая внутреннюю дрожь, Сталин подошёл к стеклянному саркофагу, и, слегка покряхтывая, улёгся на место мумии Ильича. Сразу после того, как он прикрыл глаза, по телу разлилось знакомое ощущение физического единения с Мавзолеем, словно тысячи мельчайших булавок приятным холодком вонзились в шестидесятитрёхлетнее тело вождя, наполняя свежестью и мощью каждую клеточку, каждый сустав, каждый орган чувств. Сталина охватило пьянящее ощущение всепобеждающего бессмертия — он чувствовал себя словно оптический фокус мощных невидимых лучей, исходивших от всех двадцати больших и малых башен Кремля. Со стороны казалось, что над Красной площадью собрался небольшой торнадо, а сам мраморный ступенчатый короб вдруг засиял мерцающими огоньками, подобно огням Святого Эльма с одной лишь небольшой разницей — иллюминация была ярко алого цвета. Который, впрочем, слегка, терялся в морозном ноябрьском воздухе.

Нарастающая мощь ощущений вылилась в концентрацию перерабатываемой энергии в едином центре, которым стал пуленепробиваемый саркофаг вождя прошлого с лежащим в нём вождём нынешним. Апогеем мистического действа стало заранее культивируемое с помощью медитаций сильнейшее чувство ненависти Сталина к своему недавнему политическому партнёру Гитлеру, которое в виде яркой кровавой молнии взметнулось к потолку, полетело через гостевые трибуны Мавзолея, и вонзилась прямо в замерзшее осеннее небо.

…Через два часа изнурённый, но довольный Сталин стоял на трибуне и принимал исторический парад советских войск, уходящих с Красной площади прямо на передовые позиции ближнего Подмосковья. Теперь вождь точно знал, что враг будет разбит и победа будет за нами.

ПЕТЛЯ ВРЕМЕНИ

…Мишка присел за обгоревшим до основания деревом и стал раскуривать козью ножку, прикрывая огонёк ладонью. В белорусском лесу под Гомелем в начале февраля морозы быстро набирали силу. И теперь, поджидая деда Ивана, Мишка отчаянно матерился про себя. Трофейный мундир совершенно не согревал прозябшее насквозь тело. А свой полушубок он с пьяных глаз вчера припалил костром так, что весь меховой подол пришлось спороть. Да и на правом рукаве теперь холодило руку изрядная подгоревшая проплешина.

«Ну… И где же этот старый хер ходит? — Мишка зло прищурился и выдохнул вонючий махорочный дым себе за пазуху — Договаривались же до полуночи у старого пня! Или полицаям снова попался, дедуган хренов? Ну, бля, придёт — ужо я его помну!»

Мишке припомнился вчерашний налёт на полицайскую усадьбу и он, ощерившись беззубым ртом, зажмурился: «Гульнули славно, чего уж там тарабанить! Тока оружие у ентих гадов всё время разное какое-то…Даже Летёха наш последнее время весь в запарках ходит — не видал, говорит, никогда такого!»

Мишка немного распахнул полушубок и осторожно погладил ледяной ствол короткого автомата. Ребристый рожок нового боевого друга немного упирался в бедро, напоминая о вчерашней стрельбе.

«Эка его веером на очерединах ведёт! Но зато отдачки никакой почти! — Мишка запахнулся и стал тихонько подпрыгивать, сидя на корточках — Летеха как увидел мой трофей — так чуть своей люлькой не подавился! Ишо бы — такая цаца!»

Мишка снова прикрыл глаза и перед его мысленным взором встала пылающая двухэтажная изба, и крики полицаев, разбегающихся кто куда под весёлый перетреск новенького трофейного автомата. Потом припомнилось лицо не по-военному румяной пухлой тётки в сельмаге. И удивление политрука Летёхи при виде изобилия на полках магазина, куда они с весёлым гиканьем ворвались после того, как последний полицай — иуда пропал в темнеющем за селом перелеске.

Размалёванная продавщица, увидав своих, как-то странно охнула и грохнулась на пол. Ну ещё бы — второй год под немцем — а тут такое! Их небольшой отряд из семи человек впервые за много месяцев показал себя врагу. И как показал! Жаль, что мотоциклы пришлось спалить! А то ведь до войны Мишка в своём родном МТСе лихо разъезжал на трескучей мотоциклетке, собранной за несколько выходных с помощью друга Пашки — золотые руки. И сейчас бы мог показать класс, да какой там! Летёха вмиг облил всю технику бензином из примятой канистры — и фьюить! — только и видели мы енти мотоциклетки! Ну да ладно — накатаемся ишо! Опосля войны…. А вот водки вчерась в сельмаге было и впрямь полно! И консервов этих ненашенских! Но, опять же, Летёха всё под себя подмял — выдал по поллитре на брата — остальное сшкерил! Но и поллитра с непривычки да с полуголодной житухи так по кровушке прошлись — только держись! С дедом такого гопака у костра урезали — до сих пор ноги гудуть! Тока вот полушубка жалко…

«Ну, ничо — скоро снова в бой — там одёжой и разживусь!» — с удовольствием подумал Мишка и снова стал зорко всматриваться в темнеющий впереди лес.

Где-то вдалеке что-то мелькнуло синим огоньком. Затем ещё и ещё. Мишка замотал головой и протёр глаза. «Показалось, шо ли…. Что за нечисть такая?» Он на всякий случай аккуратно, чтобы не шуметь, передёрнул затвор.

Впереди точно что-то происходило. Хотя до опушки было не больше километра, густой лес с зарослями дикого кустарника плотно застилал просвет тёмной стеной. Мишка крадучись стал пробираться поближе.

Возле небольшого оврага, за которым заканчивался лес, он, неловко скорчившись, лёг и стал медленно ползти вперёд. Снова замигали какие-то незнакомые огоньки. Теперь к синим добавились ярко красные, и, казалось, что кто-то включил длинную гирлянду на самом краю деревни. И было как-то тихо. Ужасно, до жути тихо.

На поляне возник знакомый тёмный силуэт.

«Дед Иван! Чегой-то он так в открытую шкандыбает? И что енто за люминация на селе?»

— мыслям в мишкиной голове стало тесно, и он не выдержал и тихо присвистнул.

Дед Иван остановился, как-то странно хмыкнул, и сильно выхаркнул в ледяной зимний воздух:

— Кхэй! Не балуй, паря! Выходи, давай!

Совершенно обалдевший Мишка встал на колени и заворожено смотрел, как за головой деда Ивана сияет множество огней.

— Всё, Мишаня! Не боись! — дед махнул назад рукой — Закончилася война-то, проклятая!

И, присев на широкий круглый пенёк, старик внезапно горько зарыдал, словно на поминках. Мишка же встал во весь рост, подбежал к нему, и стал трясти деда что было сил:

— Как закончилась?! Ты чего, старый леший, ополоумел напрочь? Когда енто, бля, она кончилась? Вчера была — а сёдни вдруг кончилась? Отвечай, старый хрен!

Дед размашисто утёр нос, поднял на Мишку круглые глаза и кивнул в сторону села:

— В прошлом годе шестьдесят годков будет, как фашистов извели…Начисто… А то не полицаи, бля — то мильтоны! Наши мильтоны, Мишик, наши!! Так что сдаваться пошли, паря…

Мишка тихо ойкнул и присел рядом с дедом. К своему удивлению слова старого партизана Мишка воспринял совершенно спокойно. Как будто давно ждал чего-нибудь подобного. И уже безо всякого страха он посмотрел на вспыхивающие за опушкой зимнего леса разноцветные огни и тихо засмеялся…

И тут, словно в кошмарном сне, завыли милицейские сирены…

УДАЧА

…Лёхе везло второй день. Вчера батя, вернувшись со службы, с порога лихо швырнул свою фуражку на кресло и подмигнул сыну:

— Всё, Лёшка! Завтра последнее дежурство — и законный отпуск грянет, согласно графику!

И, насвистывая что-то, отправился на кухню, сжимая в руках бряцающий пакет, скорее всего с пивом.

Лёха оторвался от компьютерной игры, сладко зевнул и потянулся следом. И точно — отец, скинув китель с двумя большими звёздами на погонах, с весёлым чмоканьем открывал одну за другой выстроившиеся на столе пивные бутылки.

— Вот таким вот образом… — кивнул он на пять запотевших бутылочек и налил себе полный бокал душистой жидкости. — Тебе не даю — мать заругает… Как там, в институте — то?

— Какой институт, па! — хмыкнул Лёха, пристроившись за столом напротив отца. — Каникулы уже вторую неделю…

Отец вытер усы от пивной пены и потрепал сына по лохматой голове:

— Молодца! Тогда и тебе стаканчик не помешает…

Выпив с батей пару стаканов ледяного вкусного пива, Лёха поднялся. Но отец придержал его за рукав и достал из кармана новенькое, плотное от купюр портмоне.

— Держи, сынок — тебе же тоже отпускные положено! — сунул он в Лехину ладошку хрустящую стогривневую купюру. — На мороженное, так сказать… Ну, беги, студент! На резине только не экономь… Хе-хе-хе!

И, засмеявшись, снова набулькал себе в бокал пивка.

Выйдя на улицу, Лёха уже наверняка знал куда идти. Перебежав через дорогу, он свернул в переулок и скоро оказался перед заведением с яркой вывеской: «Вулкан Фортуны». Это была новая Лехина страсть, из-за которой он даже сегодня не позвонил Светке, чтобы договориться о воскресной вылазке в горы.

В этом зале, состоящем из двух больших комнат, Лёха был впервые. До этого он пару раз выигрывал гривен по пятьдесят в маленькой пристройке у автовокзала, забитой старенькими игровыми автоматами. Сейчас же, сжимая в руке отцовский подарок, он был настроен весьма решительно. Да и обстановка в заведении была солидной — охранник у входа, разменная касса за толстым стеклом — всё, как в столичных фильмах.

Поменяв новенькую купюру на пятьдесят блестящих жетонов, он прошёл во второй зал, который в это время суток пустовал и уселся на высокий никелированный стул. Поставив ведёрко с жетонами рядом с понравившимся ему автоматом, Лёха начал игру по пятой линии. Спустя несколько минут, по третьей линии выпали четыре сливы, и автомат сладко зазвенел, выдавая выигрыш.

Лёха усмехнулся про себя, словно ничего иного и не ожидал, сгрёб выигранные жетоны и направился к кассе. Румяная симпатичная девушка за стеклом с улыбкой выдала ему двести тридцать гривен. Порядок! И Лёха, положив деньги во внутренний карман, высокомерно ухмыльнулся подошедшему охраннику и гордо направился к выходу.

Это было вчера… А сегодня днём этот же автомат был как заколдованный — за полчаса лихорадочных прокрутов барабана, больше двух вишен не выдавал.

«Говорили же мне — нельзя один и тот же автомат доить, — сидя в полном одиночестве в пустом зале, с горечью думал Лёха, сильно нажимая на никелированный рычаг, — вот и спугнул удачу!»

Он остановился на миг, припомнил своё вчерашнее душевное ликование после выигрыша, упрямо мотнул головой и снова стал закидывать жетоны в ненасытный автомат. В этот момент из соседнего зала послышались какие-то громкие голоса, и словно кто-то вскрикнул под негромкий хлопок то ли двери, то ли форточки. Затем странный звук повторился, но Лёхе было недосуг — он выбил таки из нахального однорукого бандита три колокола по второй линии. Конечно — это не четыре сливы по третьей, но своё, кажется, Леха вернул. Притворно хмурясь, он собрал жетоны в ведёрко и взвесил его на руке.

Вроде такое же тяжёленькое как и полчаса назад. В голове мелькнуло: «Может ещё пару раз крутнуть?», но, отмахнувшись от дурацкой мысли, Лёха устало поплёлся в соседнее помещение, возвращать свои денежки.

Переступив порог кассового зала, он удивился — свет в помещении не горел, только автоматы, выстроившись в ряд, хищно поблёскивали своими разноцветными мониторами.

Рядом с одним из них лежало перевёрнутой ведёрко с рассыпавшимися по полу жетонами.

Вот это номер — а народ-то весь где?

Лёха спотыкнулся о какой-то предмет и осторожно поднял его. Пистолет… Охранник, что ли потерял — бред какой-то…

Держа под мышкой свой выигрыш, а в другой руке пистолет дулом вниз, он подошёл поближе к кассе и увидел, что на краю разбитого стекла застыли две тёмные дорожки с жирными красными капельками на конце. Дверь игрового зала была открыта нараспашку.

И ещё стояла совершенно жуткая тишина, нарушаемая лишь мелодичным переливом игральных аппаратов.

Скорчившийся в углу труп охранника Лёха заметил лишь тогда, когда с улицы донёсся командный хриплый голос, усиленный громкоговорителем:

«Внимание! Приказываю — положить оружие, поднять руки и выходить без лишних движений! Иначе стреляем на поражение!»

Осторожно опустив пистолет на пол, Лёха, всё ещё сжимая под мышкой ведро с жетонами, с нарастающим в душе ужасом побрёл на знакомый голос отца…

ВАМПИРЫ ЗЕЛЁНОЙ БУХТЫ

…Дорога петляла, забираясь всё выше в горы. В большой, видавшей виды, иномарке по направлению из Судака к Новому Свету ехали трое. Двое мужчин, лет эдак за тридцать, вяло перебрасывались несложными фразами. На заднем сидении дремала молодая девушка, с характерной для отдыхающих в Крыму россиян светлой кожей.

Иногда казалось, что рулевой Сергей совершенно не осознаёт трудности горной трассы, которая то бросалась вверх, то неожиданно сворачивала в разных направлениях. Он беспечно отвечал на вопросы, немного повернувшись к Саше, и лишь изредка комментируя наиболее сложный поворот.

— Так что говоришь, так-таки никто из наших не разу и не был в Новом Свете? — спросил Александр Сергея, опасливо поглядывая на обрыв, падающий вниз сразу справа за краем дороги. — И почему это, интересно? Ты ж, поди, весь Крым с друзьями исколесил?

Серёжа на секунду оторвал взгляд от шоссе:

— Сам удивляюсь… По слухам — места красивейшие. Царская бухта. Завод шампанских вин, опять же. Но как-то ни разу и не получалось дальше Судака заезжать.

Он слегка пожал плечами и резко притормозил, пропуская огромный грузовик, тяжело катившийся с горы. Саша опустил защитный козырёк и, достав из бокового отделения дверцы карту Крыма, занялся изучением окрестностей Нового Света.

От внезапного торможения девушка на заднем сидении заворочалась и открыла глаза.

Потянувшись, она пробормотала:

— Ну что, скоро там уже приедем?

— Скоро-скоро, — улыбнулся Сергей, — потерпи, соня.

Саша, повернувшись назад, недовольно проворчал:

— Вечно так с тобой, Вера — как места красивые, так ты спишь! Или в мобильнике своём ковыряешься! Ты по сторонам смотри — мы же туристы, ё-моё, или кто?

Девушка капризно оттопырила нижнюю губку:

— И ничего я не сплю — всё слышала, что вы тут кряхтели, ворчливые старикашки! — она приподнялась, приобняла Сашу сзади и промурлыкала ему на ухо:

— Мне, между прочим, через месяц двадцать лет исполняется! Что ты мне подаришь, а, солнце?

Саша в сомнении потёр небритую щёку. Потом ловко поцеловал Верину руку и кивнул на окошко:

— Давай потом об этом. Смотри лучше вниз — какая бухта клёвая!

— Ну да — опять потом… — снова заканючила девушка. — А как день рождения у меня — так опять будет как всегда: Саша трезвый, а Вера — в гавно…

Сергей громко засмеялся. Саша удивлённо посмотрел на него. Приятель сквозь смех пояснил:

— Верунька-то уже твоя каламбурами сыпет…

— В смысле?

— В смысле «вера в гавно»… Прямо название философского диссера: «Трезвый Саша или вера в гавно» Саша, поняв в чём дело, заулыбался. Вера не выдержала и тоже тихонько, по-девичьи, прыснула в ладошку.

Тут затяжной подъём закончился, и перед путешественниками внезапно со всех сторон открылся захватывающий вид. Солнце клонилось к закату, отбрасывая на тихую гладь моря багровые отблески. На самом берегу голубой широкой бухты, закрытой с одной стороны суровым контуром мрачной горы, приютился маленький посёлок. Дорога резко пошла вниз.

Саша закрыл карту, лежащую на коленях:

— Ну, что граждане туристы — сегодня найдём жильё, пожуём чего-нибудь, и на отдых! А завтра с утра — в горы ломанёмся!

Серёга лихо подрулил к первому стенду с кривой небрежной надписью «Сдаётся жильё» и притормозил. Александр вышел из машины и направился к двум печального вида мужичкам, уныло сидевшим возле плаката на корточках.

— Почём нынче жильё, граждане?

Мужики как-то совсем уж незаинтересованно посмотрели на стоящего перед ними худощавого мужчину в тёмно-зелёной бандане. Один из них всё же приподнялся и негромко просопел:

— Как всегда — по деньгам… А вам как — надолго?

От такой вялой реакции аборигенов Александр немного опешил. В середине мая все местные жители в Крыму хватались за каждого приезжего мёртвой хваткой. Особенно в этом году, когда с конца апреля зарядили проливные дожди, и майские праздники оказались неприбыльными из-за пасмурной погоды.

Он отступил на один шаг назад, и немного неуверенно ответил:

— Ну, скажем, денька на два, на три…

Мужички переглянулись. Один из них, плотный, с коричневым одутловатым лицом поднялся и подошёл к машине. Заглянув через стекло в салон, он, как показалось Саше, облизнулся:

— Трое вас? На двое суток? Это ж, наверное, двухкомнатную вам надо смотреть?

Саша кивнул:

— Желательно, конечно.

Толстяк равнодушно пробурчал:

— Восемьдесят гривен со всеми удобствами устроит?

Из машины выглянул Сергей:

— Восемьдесят — нормалёк! Ну что, дядя? Приютишь путников? — весело поинтересовался он.

— Поехали, — равнодушно бросил мужик, явно не желая участвовать в хорошем настроении приезжих. И забравшись за руль стоявшего неподалёку такси, просигналил и резко рванул в сторону посёлка.

Квартирка оказалась в кривой улочке, заканчивающейся тупичком на пригорке. Вернее, для отдыхающих был пристроен отдельный небольшой домик с верандой, на которой стоял громоздкий бильярдный стол. Высокая тучная хозяйка обменялась с таксистом какими-то быстрыми словами, и тот укатил обратно. Саша с Верой, захватив рюкзаки, вышли из машины и отправились осматривать апартаменты.

Сергей попытался припарковаться поближе к дому, но это получалось как-то не очень.

Мешал скользкий укатанный склон — машина никак не хотела задним ходом взбираться на пригорок. Чертыхнувшись, он кое-как притёрся к кривому заборчику и, закрыв двери, пошёл вслед за своими друзьями.

Странное какое-то им досталось жилище. Видно было, что из старого жилого фонда не очень практичные хозяева пытались воссоздать что-то напоминающее цивилизованный кемпинг. И это у них не получилось. С порога Сергею в нос ударил тонкий запах сырости, и он с сомнением оглядел современные подвесные потолки и дорогой импортный кафель на полу просторной кухни. Саша и Вера, негромко переговариваясь, распаковывали сумки в дальней комнате.

Сергей осторожно присел на новомодный широкий диван со стопкой свежего белья в изголовье и попрыгал. Не скрипело. В углу по-хозяйски расположилась старая печка с внушительным музыкальным центром наверху, призванным, видимо, отвлекать внимание от своего постамента.

— Эй, Серый! Как устроился? — раздался сашин голос.

Сергей, медленно осматриваясь, откликнулся:

— Порядок! Только зачем здесь кондиционер при такой-то сырости?

Помимо нелепо торчащего в проёме узкого окна кондиционера, Сергей с удивлением увидел электрочайник «Филипс», примостившийся на подоконнике и стопку видеокассет пёстрого содержания, которые стояли рядком на какой-то дряхловатой антикварной этажерке. Он встал и, постучавшись, зашёл во вторую комнату.

— Здесь и видео имеется что ли? — озадаченно посмотрел он на Сашу, который переобувался, сидя на кожаном кресле.

— Ага — вон в углу видеодвойка!

Вера, закончив раскладывать нехитрые туристические пожитки, сразу заторопилась в душ.

Серёжа, проследив, как за ней закрылась дверь, устало опустился в кресло напротив. Тут его внимание привлекла большая фотография в фигурной рамке, стоявшая на старом трюмо, посередине которого ломаной тонкой линией пробежала трещина. На ней были изображены жених и невеста. Жених затравленно смотрел в объектив, а невеста плотоядно щурилась мимо. Жених всем своим потерянным видом вызывал сочувствие.

— Глянь, Саня — вот это парочка! Интересно — зачем хозяева это фото не уберут? Всё-таки вещь интимная, в некотором роде…

— Да, наверное, эти молодожёны по ночам выходят из рамки и кровищу из отдыхающих сосут, — предположил Александр, открывая штопором бутылочку красного сухого «Рубин Херсонеса».

— Да уж… Мутное местечко, — хрипловато протянул Серёга, доставая из дорожного пакета одноразовые стаканчики. — Всего полно — а впечатление такое, словно перед нашим приездом сюда всё понатыкали. Причём минут за десять…

— Да ерунда это всё — мы же диким туризмом занимаемся, дружище! — поднял стакан Саша, и друзья выпили.

Вскоре вернулась Вера и стала перед зеркалом натирать волосы пенкой. Не оборачиваясь, она сообщила:

— Душ такой прикольный. На пять ступенек вниз надо спускаться — а из окошка вид во двор как и от нас. Она кивнула в сторону окна, — Аномалия геометрическая….

Сергей неизвестно чему хмыкнул и вышел из комнаты.

Вечерело. Едва выйдя на вечернюю прогулку с запланированным ужином, путешественники наткнулись на парочку местных жителей, мужчину и женщину, спешивших по своим делам по краю дороги.

— Извините, вы не подскажите, как на набережную выйти? — вежливо спросил Саша у прохожих.

Как по команде парочка остановилась. Мужичок с хитрыми узенькими глазками на лице типичного пролетария так же вежливо указал на поворот, который ребята только что прошли.

— Вам сюда — и вниз до самого конца… Вы приезжие?

— Ага… Туристы… — улыбнулся Серёжа. — Вы, кстати, не в курсе как бы это нам завтра в Царскую бухту попасть? И вообще — куда бы нам податься, чтоб красиво было?

— И можжевеловую рощу хочу посмотреть, — вставила Вера.

Мужчина и женщина переглянулись. Через секунду они заулыбались и заговорили наперебой:

— А вы как раз по адресу. Мы — местные экскурсоводы — с работы идём. У нас здесь на рынке стенд с горными маршрутами. — Мужик, отогнув лацкан замусоленного пиджачка, показал друзьям цветной бэйджик, на котором был изображён можжевельник, расплывчатое фото и надпись: «Величко Лев Николаевич. Экскурсовод».

— А меня Оля зовут, — представилась спутница тёзки известного вегетарианца. — Одни вы не ходите — всё самое интересное пропустите! А так мы вам и наш «рай» и «ад» покажем.

Это так у нас маршрутные места называются. Бухты наши знаменитые со всех сторон увидите. На гору Караул-Оба взберёмся. А если одни пойдёте — только одни скалы и рассмотрите. Да и опасно — горы всё-таки…

Сергей внимательно посмотрел на женщину и ехидно поинтересовался:

— А в этом вашем «аду» нас там не пристроите ненароком? А то как-то пожить ещё хочется.

Мужчина и женщина на шутку не среагировали. Оля осуждающе посмотрела на Сергея, словно он сморозил отчаянную глупость.

— Всё в порядке будет, ребята. Значится так — по тридцать гривен с человека, спортивная обувь и немного воды с собой. Экскурсия — три с половиной часа. Буду или я или Лёва, — женщина кивнула на своего спутника. — Сбор — в восемь утра прямо здесь — согласны?

Сергей выжидающе посмотрел на Сашу. Тот кивнул:

— Идёт — завтра в восемь!

Распрощавшись с проводниками, трое друзей спустились к набережной. Она оказалась длиной всего метров семьсот, с четырьмя пустыми заведениями, в которых зевали скучающие официанты.

Для ужина после недолгих совещаний был выбрана ресторация с колоритными достарханами и тёплыми одеялами, выдаваемыми посетителям по вечерам. Забравшись с ногами на восточные постаменты, изголодавшиеся путешественники сделали заказ, и в ожидании стали потягивать всё то же красное вино, предусмотрительно прихваченное Сергеем.

Разговор за ужином не очень клеился. Проехав за рулём около четырёхсот километров по горному побережью Крыма, Сергей просто клевал носом, изредка тыкая вилкой в тарелку, в которой остывала куриная отбивная, фаршированная сыром и грибами. Саша же, наоборот, ел с аппетитом и, быстро покончив со своей порцией, стал помогать Вере, которая брезгливо ковырялась в каком-то рыбном блюде.

Закончив с ужином, путешественники направились в обратный путь. Ощутимо похолодало. Небо затянуло небольшими облачками, и в темноте далеко слышался усиливающийся плеск волн.

— Как бы завтра не проспать, — прикрывшись ладошкой, зевнула Вера, подходя к веранде. — А вы что, спать не собираетесь?

Саша посмотрел на Сергея и предложил:

— Может, в бильярд партейку скатаем на сон грядущий? — И он взошёл на веранду, и стал рассматривать стол.

— Можно и в бильярд, — зевнул полусонный Серёга. — Только я играть не умею. Один раз пробовал — так чуть сукно не порвал…

— Так я тоже не очень, — успокоил друга Саша, примеряясь к кию. — Раза два играл в «американку» — и то как-то не совсем успешно.

Вера, махнув на прощание рукой, скрылась за дверью.

После пятого совершенно бесполезного удара, Сергей молча сходил к себе в комнату и вернулся с новой открытой бутылкой вина.

— Может, это поможет, — пожал он плечами, разливая напиток в стаканы. — Как-то странно здесь — ты не заметил?

Саша наклонился для удара, и, не оборачиваясь, ответил:

— Странно только то, что мы уже полчаса возле одной лузы шары гоняем — прямо как бараны сгрудились! Давай к другим попробуем пристреляться! — И он с силой разбил шары, которые действительно словно магнитом тянулись к правой лузе в наименее освещённом углу.

— Может стол кривой, — лениво заметил Серёга, ударяя по шару. — Гляди — опять подстава туда легла!

Александр озадаченно почесал затылок, и снова не стал гнать шар в коварную лузу, а довольно метким ударом послал его в дальнюю среднюю. Шар глухо ударился о борт.

Затем отскочил и остановился в одном сантиметре от средней лузы. Казалось, достаточно лёгкого дуновения ветра, чтобы он вкатился туда с вероятностью сто процентов.

— Смотри — не промажь! — язвительно бросил Саша приятелю. — Главное — не сильно бей.

— Угу, — Сергей осторожно прицелился и легко ударил. Шар снова встал уже в самом проёме лузы, но не закатился. Друзья переглянулись.

— Да что ж это за напасть? — Саша попытался рукой протолкнуть шар, но тщетно — шар просто был велик для этого стола. Вернее для этой лузы. Сергей взял другой шар, и опробовал соседнюю лузу. Эффект был тот же самым. Стол и шары были явно из разных измерений.

— Теперь я понял, почему мы всё время возле той лузы копошились! Смотри! — Саша подскочил к затемнённому краю стола. И легко вкатил шар в угловую корзинку. — Они только сюда и проходят!

Серёга изумлённо закачал головой и осторожно сплюнул за бортик веранды.

— Слушай — пошли спать! Я просто уже на пределе — сейчас вырублюсь! — сказал он, и, не дожидаясь ответа, направился в сторону спальни.

…Утром Сергей встал с невероятной головной болью. Не открывая глаз, он сдавил виски и простонал. «Вот беда-то… И таблеток никаких не взял», — невесело подумал он и поплёлся на кухню, где Саша и Вера уже пили чай.

— Что-то ты сегодня не того… Убитый какой-то, — сочувственно покачал головой Саша, глядя на помятое лицо друга. — И выпили-то вчера — всего ничего…

Серёга пробурчал в ответ что-то невнятное и, горестно махнув рукой, похромал в туалет.

Туалетная комната была точно выдержана в нелепом стиле всего кемпинга. Дорогой сверкающий стульчак едва прикрывал ржавые трубы, покрытые каким-то серым мохом.

На столике возле раковины лежали какие-то несвежие газеты и брошюры. Устроившись поудобнее, Сергей наугад взял одну из них, на обложке которой зеленью расплывались размытые буквы. Имя автора было съедено временем и влагой. Но название впечатляло — «Невесёлые истории». Он наугад открыл книжку и стал читать…

«…Мишка присел за обгоревшим до основания деревом и стал раскуривать козью ножку, прикрывая огонёк ладонью. В белорусском лесу под Гомелем в начале февраля морозы только занимались. И теперь, поджидая деда Ивана, Мишка отчаянно матерился про себя.

Трофейный мундир совершенно не согревал прозябшее насквозь тело. А свой полушубок он с пьяных глаз вчера припалил костром так, что весь меховой подол пришлось спороть.

Да и на правом рукаве теперь холодило руку изрядная подгоревшая проплешина…»

Сергей, загнув страницу, положил книжку на столик и смыл воду. Поймав своё отражение в зеркале над раковиной, он грустно усмехнулся невесть чему и вышел.

Саша с Верой одетые, с маленькими бутылочками минералки в руках, стояли на пороге и недовольно смотрели на заспанного друга.

— Звыняйте, братцы… Зачитался! — развёл руками Сергей. Поморщившись от сильной головной боли, он выдавил из себя подобие улыбки и провозгласил:

— Вперёд — за эдельвейсами!

И, осторожно потрусив тяжёлой головой, стал обуваться.

Саша что-то пробурчал в ответ и скоро все трое уже спускались вниз для встречи с экскурсоводом.

Ровно в восемь часов, как и было договорено, приятели стояли в условленном месте, поджидая проводника. Вскоре подошла Ольга. При свете дня она выглядела значительно старше, и огромные очки, закрывающие всё её лицо, как-то нелепо смотрелись на её небольшом, хищно загнутом носике.

Под тихий стон Сергея, в голове которого тяжело пульсировала кровь, экскурсия началась. После недолгой прогулки по посёлку они вышли на окраину.

— В этом доме и проживал князь Голицын. — Ольга указала на скромный трёхэтажный особняк, из окон которого нелепо торчали кондиционеры. На двух нижних окнах висели таблицы «Сдаётся комната».

Саша недовольно толкнул друга в бок:

— Вот где надо было апартаменты снимать! Поспешили — а могли пожить как князья! — прошептал он.

Серёга поморщился, и ничего не ответил. В его черепе продолжался суровый набат.

Вера без особого интереса посмотрела на обветшалый особняк и тихонько чихнула.

Экскурсовод повела своих подопечных далее. За пятиэтажкой Саша показал на небольшое трёхэтажное здание стандартной для учебных заведений формы.

— А это что здесь у вас?

Ольга, неловко заслонив собой строение, указала рукой в противоположную сторону, где виднелось нечто, напоминающее собой небольшой погреб с мраморной табличкой справа от забранных решёткой дверей.

— А вот это, ребята, могила княгини Голициной-Юсуповой и самого князя. В тысяча восемьсот тридцать…

Сергей, обуреваемый бесами головной боли, настырно перебил женщину, кивнув головой на пустующую трёхэтажку:

— И всё-таки это что? Школа?

Проводница недовольно нахмурилась и пробурчала:

— Это наша начальная школа. Только я очень попрошу вас больше меня не перебивать…

Вера и Саша переглянулись. Саша незаметно показал Серёге кулак.

Оглядев предполагаемую могилу любителя шампанских вин, небольшая группа двинулась дальше, и уже через пять минут вошла в Новосветовский заповедник.

Можжевеловая роща поражала своей тишиной. Скрученные как попало стволы разновозрастных деревьев с маленькими синими плодами, казалось, произрастали здесь вечно.

В воздухе не было ни ветерка. Обычные в заповедных местах проявления мелкого животного мира здесь никак не давали о себе знать.

— А кто здесь из животных обитает? — громко спросила Вера, которая немного опередила всю группу, чтобы сфотографировать огромное раскидистое дерево.

Ольга, поправив очки, обернулась к мужчинам и указала на ближайший можжевельник.

— А вот эти плоды, по слухам, помогают мужской силе. Только сейчас они не совсем созрели, — игриво процедила она и сдержанно улыбнулась.

Сергей впервые заметил, что у их экскурсовода все зубы верхнего ряда мелкие, и, похоже, золотые. Но не все. Некоторые из них были словно из тёмного дерева, хотя определённо не гнилые. Ему на миг стало как-то не по себе. Саша же безмятежно сорвал пару ягод с дерева и стал их пережёвывать с серьёзной миной, видимо ожидая немедленного результата усиления своих способностей.

Вера, спрятав фотоаппарат, схватила Александра под руку и с недовольным видом прошептала:

— Скажи Сергею, чтобы не морщился после каждого Ольгиного слова. А то она бог весть что о нас подумает.

Саша послушно кивнул и помог подружке вскарабкаться на крутой уступчик. Экскурсия некоторое время продолжалась в полном молчании. Когда они преодолели первый подъём, Ольга остановилась, и указала рукой вниз:

— А вот это — наша знаменитая Зелёная бухта, на берегах которой и расположен посёлок Новый свет. Раньше эти дикие, но прекрасные места, заселяли тавры — исконные жители Крыма. От них и произошло название «Таврида».

Ребята сделали несколько снимков. Сергей, усиленно разминая виски, поинтересовался:

— А кто после них заселил это место?

— Это был некий грузинский князь или граф, который хотел здесь устроить рай земной. Но по неизвестным причинам вскоре он продал своё небольшое землевладение князю Голицыну. И тот уже основал здесь винодельческую долину с прекрасным климатом и заповедными местами.

Вера вдруг ни с того ни с сего брякнула:

— А что, когда ваши детишки начальную школу закончат, потом в Судак каждый день на учёбу ездят?

Сняв очки, Ольга немного резковато развернулась и зло посмотрела на Веру маленькими красноватыми глазками. Затем молча покачала головой и водрузила свои чёрные стёкла на место, оставив вопрос без ответа. Сергею стало неловко. Даже Саша, смутившись, дёрнул Веру за рукав:

— Да ладно тебе с этой школой! Лучше давай я тебя сфоткаю возле того камешка! Смотри как на лисичку похож!

Сергей обогнал всех и, прихлебнув из маленькой бутылочки минеральной воды, присел на минуту в тени раскидистого можжевельника. Затем смочил стучащие болью виски холодной водичкой и стал пристально рассматривать что-то у себя под ногами. Когда Ольга с остальными подошла к нему, Серёжа поднял голову и с интересом посмотрел на экскурсовода.

— Вы не скажете, Оля, почему здесь даже муравьёв нет? И ящериц. Ни кузнечиков, ни мошек… Что-то должно же попадаться — мы уже с полчаса как по диким местам идём!

Ольга словно ожидала подобный вопрос. Заученной скороговоркой она ответила:

— Скорее всего, это от можжевельника. От него же сильнейшие испарения исходят — поэтому здесь категорически запрещено курить! — экскурсовод осторожно обошла место, где Сергей проводил свои наблюдения и подняла указательный палец вверх:

— А теперь, внимание! Мы приблизились к так называемому «аду». Это нелёгкое для подъёма место, где нам придётся действовать не только ногами, но и руками. Будьте предельно внимательны — смотрите, куда ставите ногу!

Через десять минут интенсивного подъёма по каменистым пустынным склонам, группа, изрядно запыхавшись, вышла на небольшое шероховатое плато. Вид отсюда действительно открывался что надо. Внизу, в узком ущелье, в белых водоворотах разбивались об огромные валуны зелёные волны. Ребята с восхищением и опаской завороженно смотрели вниз.

Ольга, не подходя к краю, пояснила:

— Эта маленькая бухточка называется «Бухта Дьявола». Здесь были найдены осколки посуды, на которой были вдавлены буквы, читающиеся как «дьябл». Есть предположение, что после тавров вдоль этой бухты обитало какое-то племя, поклонявшееся Сатане.

Поэтому, как вы заметили, это место довольно труднопроходимо и совершенно небогато растительность. Одним словом — «ад».

Она чему-то усмехнулась и нагнулась, чтобы завязать шнурок.

Саша и Вера, пристроившись на огромном камне, что-то довольно нашёптывали друг другу. Сергей украдкой присматривал за проводницей.

«Что-то слишком эта бабенция оживилась… Внизу шла с какой-то одышкой нездоровой.

А тут смотри-ка — расцвела!» Он ещё раз осторожно посмотрел вниз: «Да уж… Местечко что надо! И опять — ни птички тебе, ни зверушки какой-никакой».

Ольга с наигранной весёлостью объявила:

— Привал закончен — и теперь мы с вами очень скоро попадём в «рай»!

И она бодро перебралась через небольшой пригорок. Ребята потянулись следом. Сергей пропуская Веру вперёд, на ходу тихо бросил Саше:

— Странное местечко…

— Угу. Сам вижу. И бабёнка какая-то левая — брешет и не покраснеет. Испарения какие-то придумала можжевеловые! Что, братишка — башка сильно болит?

Сергей, поморщившись, кивнул. Александр потрепал его по плечу:

— Ладно, Серый, не грусти! Спустимся вниз — сразу по пивку!

Сергей, едва не поскользнувшись, отрицательно замотал головой:

— Неа. Здесь только таблетка поможет. «Спазмалгол», например…

Он обречённо сжал виски пальцами и продолжил карабкаться вверх. Саша, насвистывая похоронный марш, двинулся следом.

«Рай» поражал своей убогостью. Это было просто ровное место с редкими деревцами, которые почти не давали тени. Под ногами шуршал ковыль и ребята разочарованно поглядывали по сторонам в надежде увидеть что-нибудь необычное.

— Это и есть ваш «рай»? — убавив шаг, разочарованно протянула Вера. Ольга остановилась.

Затем с лёгкой ухмылкой оглядела путешественников:

— А у вас он что, получше? — сострила она, но вдруг как-то помрачнела, словно сказала что-то лишнее и тут же попыталась сгладить впечатления от неловкой фразы: — А вы думали в раю мёдом намазано и финики растут?

Окончание получилось ещё хуже. Тогда, не давая ребятам до конца вникнуть в сказанную нелепицу, она затараторила:

— Сейчас мы приближаемся к доисторической лестнице тавров. Она вырублена прямо в скале, и ведёт через глубокое узкое ущелье на верхнее плато. Существует легенда, что когда какое-нибудь судно бросало якорь в Зелёной бухте, самая красивая девушка из племени тавров появлялась в поле зрения моряков. И очарованные, они бросались за ней в погоню. Тогда она бежала по этой лестнице, заманивая чужеземцев в ловушку. После того, как несчастные мореплаватели попадали в ущелье, им на голову сыпались огромные камни, убивая и калеча всех непрошенных гостей. Затем с трупов сдирали кожу и приносили в жертву. Сейчас, когда мы поднимемся вверх по лестнице, мы и попадём в знаменитое капище, где тавры делали свои жертвоприношения.

Сергей тихонько хмыкнул и прошептал Саше на ухо:

— Теперь понятно, почему теперь так много педерастов на нашей планете. Они-то, поди, за этой девкой не бежали. В результате оставались целенькими и спокойненько уплывали.

Ничего не попишешь — естественный отбор.

Саша солидным кивком подтвердил ценное научное замечание друга.

Поднявшись по выдолбленной прямо в скале огромной каменистой лестнице, группа оказалась на широкой, довольно ровной каменной площадке, посередине которой лежала небольшая кучка полусгоревших дров. Сергей присел на корточки, взял палочку и попробовал разворошить потухшее кострище. Ольга предостерегающе погрозила пальцем:

— Не стоит этого делать, Серёжа! Это, конечно, имитация капища. Но такие вещи лучше совсем не трогать! Кстати, — она обернулась к Вере, — с этого места можно позвонить в Москву и причём без всякого роуминга!

Сергей заинтересовался:

— И чем это обусловлено?

Чуть помедлив, Ольга снова сняла очки и улыбнулась:

— Ну, мне кажется, что отсюда с Краснодаром просто может быть хорошая связь. Ведь мы почти триста метров над уровнем моря!

Тут она крепко зажмурилась, повернулась к морю и стала сильно втягивать воздух носом, словно при дыхательной гимнастике йогов.

— Смотрите сюда! — вдруг раздался из кустарника голос Сергея. — Здесь свежие заготовки можжевельника!

Он выполз из кустов, неся с собой две аккуратные пахучие чурочки.

Ольга, увидев серёжину добычу, бросила своё странное занятие и переполошилась:

— Ни в коем случае не берите их с собой — вдруг лесники нас остановят! Положите лучше на место! Сейчас штрафы огромные за срубленный можжевельник!

Сергей с видимым сожалением бросил полешки в кусты. Саша многозначительно посмотрел на него и подмигнул. Вера сделала вид, что ничего не заметила.

Солнце скрылось за небольшим облачком и сразу стало холодно. С площадки, где тавры сдирали кожу с похотливых морячков, было видно то самое ущелье, куда прелестница заманивала свои жертвы. Ребята задумчиво смотрели вниз. Ольга же отошла в сторонку и присела на сухую обугленную корягу, выступавшую, казалось, из самой преисподни.

«Жутковатое место, — пронеслось в голове Александра, — стоило солнышку спрятаться, как сразу всё качественно изменилось». Он отряхнул ладони и подал руку Вере, которая стояла в полной задумчивости. Сергей же напротив — наматывал небольшие круги по мрачному плато, в надежде найти ещё какие-нибудь необычные предметы. Но тщетно.

Вокруг всё словно тщательно подмели. Даже мелкие камешки не попадались под ноги.

— Ну что — отдохнули? — наигранно бодро спросила Ольга. — Теперь — последний рывок — на вершину горы Караул-Оба!

Он резко поднялась и поманила за собой всю троицу. После долгого, почти вертикального подъёма, они оказались у подножия небольшого, метров двадцать, совершенно голого утёса.

— Вот и добрались — выдохнула экскурсовод. — Теперь аккуратно — все за мной! Там наверху такая энергетика — на всю жизнь зарядитесь!

И она стала ловко по-обезьяньи карабкаться вверх по склону.

— Я здесь останусь, — угрюмо пробормотал Сергей. — Голова болит — сил нет. Я на вас отсюда полюбуюсь!

Он осторожно присел на край каменистого ложа и стал глазеть по сторонам.

Вера и Саша поспешили вслед за проводником.

Когда они взобрались на самую вершину, Оля, сложив ладони рупором, прокричала:

— А вы что же, Серёжа?! Столько шли — и теперь скисли! Подымайтесь к нам!

— Я останусь здесь — упрямо сказал Сергей и отвернулся. Это не позволило ему заметить, как лицо Ольги с ненавистью передернулось, и глаза сверкнули за тёмными стёклами.

Зато он увидел, как на плато вышла парочка — мужчина и женщина. Они вежливо поздоровались с Сергеем и тоже стали карабкаться наверх. Мужчина при этом подбодрил спутницу:

— Ещё немного — и там вашу усталость как рукой снимет!

— Не верю я во все эти басни — спокойно отозвалась женщина, но всё же стала покорно взбираться за проводником.

«Да у них тут целый туристический конвейер», — устало подумал Сергей, прикрывая от солнца глаза, чтобы лучше рассмотреть, что там делается наверху. Саши и Веры некоторое время не было видно. Затем сначала появилась Ольга. Она угрюмо качнула головой и, ни слова не говоря, стала карабкаться вниз. Потом и Сережины друзья стали осторожно спускаться обратно.

Когда все снова были в сборе, экскурсовод с плохо скрываемой злобой проговорила:

— Видели эту женщину? Она тут уже который раз — и всё время какие-то язвительные замечания делает! Не верит ни во что… Одно слово — баптистка!

Саша приподнял удивлённо брови:

— Что — действительно баптистка?

Ольга поморщилась и пожала плечами:

— Или адвентистка — кто их сейчас разберёт. Верующая, одним словом. В прошлый раз с Лёвой моим не захотела идти. И теперь помешала…

Ольга, оборвав фразу на полуслове, тяжело задышала.

Вера, подойдя поближе, смахнула со лба капельки пота. Затем приобняла Сашу за талию и сказала:

— Мы на обратном пути в Царскую бухту хотим заглянуть. Говорят, там грот Голицына какой-то красивый имеется.

— Я — пас, — сразу отозвался Сергей. — Мне сейчас аптека нужна, а не грот.

Ольга как-то равнодушно махнула рукой.

— Я покажу, как лучше туда добраться. Но в сам грот не суйтесь — там завалы бывают…

И вся четвёрка в полном молчании начала спуск.

За одним из поворотов Саша и Вера свернули на указанную Ольгой тропинку и скоро скрылись из глаз. Сергей, совсем раскиснув от нестерпимой головной боли, молча следовал за экскурсоводом. На окраине посёлка у входа гастрономе мелькнула вывеска «Аптека».

— Всё, Ольга — спасибо за интересную экскурсию, — с облегчением вздохнул Сергей. — Мне туда… Он кивнул на магазин.

Ольга не сбавляя шагу бросила на ходу:

— Эта аптека летом не работает. Лучше спуститесь на набережную — там ларёк есть аптечный. Во-он туда свернёте — и вниз. До свидания.

И, даже не посмотрев в его сторону, она нырнула в какую-то подворотню между частными домами.

Серёга не поверил своим ушам. Колокола в голове загудели с нарастающей силой. Он скрипнул зубами. «Хрен знает что! Как они живут здесь? Школа начальная. Аптека не работает. Интересно, продукты хоть в магазинах имеются?» Он прибавил темп и через минуты три выкатился на слабеющих ногах на набережную Нового Света.

Ларёк с заколоченными досками окошками и болтающейся на одном гвозде таблички с поблекшей надписью «Аптека» Серый увидел сразу. Но верить в то, что это и есть тот самый ларёк не хотелось. Солнце стояло в зените и припекало растерзанную болью голову Сергея с равнодушием опытного палача. Он постоял с минуту возле жалкой хибары с выгоревшей вывеской и понуро поплёлся в сторону своего временного пристанища.

Мыслей не было никаких. Перед самым входом в дом сквозь приступы боли проступила одна: «Может, у хозяев есть… Таблеточка анальгина…»

Окна на хозяйской половине были плотно завешены тёмными тяжёлыми шторами, но дверь была приоткрыта.

И он робко постучался.

— Извините, бога ради. У вас таблетки от головы нет?

За дверью началась тихая возня и странное повизгивание.

Сергею уже было не до церемоний. Он постучал сильнее:

— Мы в горах были — солнце напекло голову. А аптеки все закрыты. Нет ли у вас от головы таблетки какой-нибудь?

Повизгивание резко затихло и писклявый, совсем не хозяйский голос, тихо проскрипел:

— Не держим-с. Без надобности. Мы не болеем.

И дверь плотно, не оставляя никакой надежды, притворилась.

Серёга понуро взошёл на веранду, доплёлся до своей кровати и рухнул в полном изнеможении. Сил хватило только на то, чтобы, следуя старой студенческой привычке, крепко перетянуть голову мокрым полотенцем. Не помня себя он провалился то ли в сон, то ли в океан пульсирующей боли.

Проснулся он от странного хрустящего звука. Приоткрыв один глаз, Сергей увидел прямо над собой Сашу, с аппетитом грызущего сухую баранку.

— Будешь? — Саша протянул ему целлофановый кулёк с бубликами. — Как башка-то твоя?

Таблетку нашёл?

Сергей сел на кровати и развязал полотенце. Надавив на виски, он мотнул головой:

— Вроде как полегче. — Потом с минуту обследовал языком рот. — А вот десна наверху припухла неслабо. Может, флюс назревает… Но это всё ерунда, — тут Сергей почему-то перешёл на шёпот, — у них тут ни одной аптеки нет. Вернее есть, но не работают. И, судя по внешнему виду, и не работали никогда.

Вера вышла из соседней комнаты со стаканом кефира. Сделав большой глоток, она равнодушно сказала:

— Подумаешь, аптеки… У них и школы нет. А в той что есть, детей мы что-то не приметили. Странный здесь народ какой-то. Дважды нам неправильную дорогу указывали. Один раз в такой тупик мы залезли — еле выбрались. А когда мы с Сашей в грот Голицына забрались — а там летучих мышей — полным-полно! — Вера сделала круглые глаза. — Висят как ни в чём не бывало!

Саша молча кивнул и допил Верин кефир. Сергей озадаченно посмотрел на друзей.

Ничего толком не понимая, он задумчиво произнёс:

— А если, допустим, приступ сердечный приключится… За валидолом в Судак прикажете бежать? Н-да… Интересное местечко. И хозяев наших не видно… «Не болеем мы…» — говорят. А на свет не выходят. И таблеток никаких не держат.

Ребята переглянулись. В комнате и без того сырой, несмотря на уличную жару, потянуло каким-то недобрым холодком.

Сергей обул тапки и решительно встал с дивана.

— Валить надо отсюда! — голосом, не допускающим возражений, заявил он. — И побыстрее!

Саша с Верой, ни слова не говоря, послушно скрылись в своей комнате и стали торопливо собирать вещи.

Серёга быстро покидал свои нехитрые пожитки в дорожную сумку и вышел во двор.

Затем вернулся в туалет и прихватил книжонку с понравившимся рассказом. Бросив сумку на заднее сидение, он стал протирать лобовое стекло, покрывшееся за ночь слоем бархатной пыли. Дверь хозяйской половины, чуть скрипнув, приоткрылась, и оттуда послышался давешней писклявый голос:

— Далеко собираетесь? Насовсем что ли?

Сергей подозрительно посмотрел на тёмную щель между дверью и косяком.

И сам не зная зачем, соврал:

— Да нет. Съездим в Судак за лекарствами — и вернёмся. Мы же за два дня заплатили…

Дверь тихо встала на место. Сергей завёл двигатель и два раза отрывисто просигналил.

Вера с Сашей по-воровски юркнули с вещами в машину и Серёга, поддав газку, с облегчением покатил по пустым пыльным улицам посёлка.

Когда они отъехали подальше, Саша тут же принялся рассуждать, загибая пальцы:

— Живности никакой в заповеднике нет — раз. Капище тавров явно действует, так как дровишки были заранее заготовлены…

Вера, нагоняя ужаса, зловеще прошептала:

— Может это были по нашу душу дровишки…

— Вот-вот. Это два. Экскурсоводша мутная — к бабке не ходи. И граф какой-то грузинский, якобы первопоселенец… Может и не грузинский, а трансильванский…

Сергей, обернувшись, подлил масла в огонь:

— Роуминг у них возле капища с Россией бесплатный. Не иначе как русских кровопивцев на пиры созывать. И детей нигде нет. Ни в начальной школе ни вообще в посёлке. И аптек нет. Без надобности, понятное дело…

Саша, поморщив лоб, стал дальше систематизировать странности Нового Света:

— Названия эти дурацкие «ад», «рай»… Да и само название «Новый Свет» тоже на мысли наводит… Прибавьте к этому грот с летучими мышами, и наших хозяев без домашней аптечки, не выходящих при этом днём на улицу.

Вера покрепче прижалась к Александру и добавила:

— И верующую ту наша проводница как невзлюбила. Хорошо что ещё Сергей с нами на самую вершину не полез. А то столкнула бы всех троих — и поминай как звали!

Саша покровительственно посмотрел на свою подругу:

— Какой там столкнула! Она же говорила про какую-то благодать! Висели бы сейчас все втроём в гроте Голицына и крылышками перепончатыми хлопали бы…

Навстречу им из пыльного марева приблизилась таблица дорожного указатель «Новый Свет». Внизу детским почерком была накарябана явно издевательская надпись тёмно — бурого цвета: «До свидания!»

Предполагать вслух, чем именно было написано это нехитрое пожелание, никто не захотел.

Сергей пощупал языком набухшую верхнюю десну и покривился от солоноватого привкуса крови. С другой стороны, пульсируя, совершенно симметрично припухала левая десна.

Вырвавшись из странного местечка, все трое друзей одновременно вздохнули. Вера, чмокнув Сашу в щёчку, спросила:

— Надеюсь, никого эти «новосветовцы» из нас ночью не тяпнули?..

На её вопрос никто не ответил…