Рассказы

ПРИДУМАННЫЙ ГОРОД-МЕМОРИАЛ

…Город мифов и невероятных историй, застыв в многогранном скульптурном убранстве под низким северным небом, молча смотрит на своё отражение в холодных водах Невы…

Поэт Иосиф Бродский как-то метко выразился — Питер страдает нарциссизмом… А иначе и быть не может — город, который преимущественно стоит на воде и каждую минуту может любоваться своим отражением, волей неволей грешит этим достаточно невинным пороком. Санкт Петербург любит самолюбование, он как бы возникает из него, продолжаясь в изумлённых глазах многочисленных зрителей роскошью императорских резиденций и сказочной фантазией парков в обрамлении зеркальных каналов.

О надуманности и призрачности Петербурга давно слагают легенды, а древнее пророчество кликуш и раскольников времён Петра «Быть пусту месту сему…» за более чем три века, казалось, вот-вот сбудется. Но этот вечный город снова возникал из глубин наводнений, кровавой суеты революций и костлявой стужи блокады, обновляясь и очищаясь в горниле страстей природных и человеческих. Вместе с превратностями истории менялось и название этого странного города, но прежнее, изначальное — Санкт Петербург, словно заколдованная молитва, возвратилось на круги своя и снова гордо сияет в северных балтийских широтах.

Архитектура города отражает всю его бурную историю, включая прихоти временных владык и случайные стечения обстоятельств. До Елизаветы, дщери Петра Великого, город рос сам по себе, впитывая в свой каменный наряд сомнительные вкусы вельмож и временщиков, без опаски смешивая разнообразные стили и архитектурные традиции.

Весёлая и жизнерадостная Елизавета привнесла в этот хаос темперамент южной архитектуры, прославляя бессмертные творения итальянского архитектора Франческо Растрелли, и предоставив ему неограниченный кредит на широкие реализации своих архитектурных фантазий в стиле барокко. Растрелли после долгих лет упорной работы существенно изменил облик Петербурга, придав ему известную утончённость и изысканность. Главное творение гениального маэстро — Зимний Дворец стал некой точкой отсчёта, и для города и для правящей династии. Идеально вписанная в панораму стальных вод Невы и блеклого северного неба, зимняя резиденция русских царей на долгое время стала центром Империи, всех её главных событий, внутренней и внешней политики. Чуть позже, во времена царствования Екатерины Петербург познал немецкий и французский стиль архитектурных изысков, а гордая Нева была закована в безупречный финский гранит, что также являлось неким символом величия начинаний императрицы.

Но в целом архитектура города уже жила собственной жизнью — расправивший плечи Санкт Петербург в екатерининскую эпоху сам диктовал Европе и моду и стиль. Поэтому все последующие дуновения и эксперименты в градостроительстве были поглощены объёмной и выразительной индивидуальной стилистикой, которая полностью сформировалась к тому времени и царствует по праву и в наши дни. Как достойный финальный аккорд в процессе становления Великого Города напротив Исаакиевского Собора вознёсся на дыбы Медный Всадник, сотворённый капризным старцем Фальконе, измученным придворными интригами и славным российским казнокрадством. Неистовый Пётр на неистовом скакуне — злой и добрый гений Санкт Петербурга, его бессменный грозный символ, заваривший питательный духовный брульон для будущих фантастических замыслов великих художников, поэтов и писателей.

Но не причудливая архитектура и не величественная Нева с её притоками и каналами, и уж, тем более, не наличие династического духа и царской усыпальницы создали тот мрачновато притягивающий колорит Петербурга, который на протяжении многих веков манит и ужасает своим неразгаданным мистическим ореолом, тихо мерцающим над городом в тишине белых ночей…

…Мертвецы…Десятки, сотни тысяч мертвецов, щедро удобривших питерскую землю, своим невидимым присутствием направляют сознание живых в самые мрачные лабиринты размышлений и психологических опытов. Иначе как объяснить тот противоречивый культурный пласт, сравнимый по своей мощи и размерам разве что с самим Петербургом, сформировавшийся в этих странных широтах? Бурлящая смесь яростного декаданса и прогрессивного искусства, которое положило начало многим фундаментальным мировым течениям…Невероятный по своему многообразию и воздействию на мировую культуру пантеон великих писателей, композиторов, художников и поэтов — Карамзин, Жуковский, «Могучая кучка», Стравинский, Гоголь, Пушкин и Достоевский, Ахматова, Блок и Бродский — здешний человеческий перегной дал умопомрачительные всходы, которые определили мировую историю искусства на многие годы…

Среди теней, бродящих по улицам этого вымышленного Города выделяется одна, жизнь которой была отдана за строящийся Петербург в далёком сибирском городке. Фанатичный Петр отдал приказ — пока строят город на чухонских болотах, ни одно строение из камня на Руси не поднимать. Но староста местечка Ковязино на свой страх и риск всё-таки возвёл каменную церквушку, за что был бит розгами и сослан в каторгу, где вскоре отдал богу душу. Вернее не богу, а Санкт Петербургу — Городу, который, словно Перун постоянно жаждет новых жертв.

Мертвецы — вот подлинная недвижимость Санкт Петербурга, его проклятие и благословение во веки веков. Возможно, те каторжные и свободные русичи и иноземцы, в изобилии полегшие на здешних болотах по приказу Петра, а позже — кровавые жертвы революции и страшной блокады сегодня желают видеть в Питере некий бессмертный памятник своим бесконечным страданиям, воплощённых в памятниках и дворцах, прямых прошпектах и линиях этого призрачного города. Культурное наследие.…Думается, что именно как собственное наследие желают рассматривать этот непокорный город и его величественное культурное потомство неуспокоённые души миллионов жертв репрессий различного рода. И поэтому бежит по пустынным улицам, обезображенным наводнением, безумный Евгений от ярости Медного Всадника, бредёт обречённо Раскольников с топором в специально пришитой петельке, а где-то в Михайловском Замке хрипит император Павел, тщетно пытаясь скинуть с шеи шёлковый шарф своих убийц…

А вослед всем бывшим и будущим, истинным и придуманным героям и жертвам пристально смотрит из-под низких бровей-туч сумрачный и величественный Санкт Петербург в его непостижимой и суровой красе, достойной искреннего поклонения и невольного, мистического страха…

УЕЗДНЫЙ ГОРОД N — УПАДОЧНАЯ АРХИТЕКТУРА РОК-Н-РОЛЛА

… Это действительно сумасшедший Город с разношёрстной архитектурой, неторопливым ритмом жизни и прелюбопытнейшими жителями, посему путешествие по здешним улицам и площадям весьма чревато фантасмагоричным смешением персонажей, стилей и эпох, граничащим с полным безумием. Но, несмотря на подобное многообразие, неистребимый привкус упадка и тления уже незримо присутствует в этих призрачных причудливых нагромождениях, создаваемых фантазией тех, кто случайно или намеренно заглянул сюда потому, что «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать».

Вот уже более двадцати лет уездный Город N обычно полон праздными и, как правило, подвыпившими гуляками, которые с удовольствием глазеют на строгие башни местных готических замков, пасхальные купола церквей и мрачноватые анфилады причудливо раскрашенных соборов и пагод. И, конечно же, временные гости не обходят вниманием замечательные в своей совковой убогости стены и тротуары, на которых нет-нет, да мелькнёт традиционное для этих чудных мест воззвание — «Цой жив!», написанное второпях кабачковой икрой советского образца.

Забредшие в эти Бобом благословенные места поклонники готики, коих можно в изобилии встретить среди нынешней ищущей молодёжи, по прибытии в Город обычно сразу устремляются осматривать замок Леди Макбет, знаменитый своими согбенными атлантами, исполненными в виде убиенных сыновей Макдуфа. Но надо признаться, многих любителей Шекспира здесь ждёт неожиданное разочарование, а именно встреча с самой старушкой Макбет, изрядно поистаскавшейся по здешним пивнушкам. Это синюшное полубезумное создание, подрезавшее в своё время педиатра Фрейда, может воодушевить только Венечку Ерофеева, который преотлично устроился прямо в крепостном рву замка и который год пишет десятую по счёту версию поэмы «Москва — Петушки». В этом варианте нестареющего шедевра самый знаменитый выпивоха советской эпохи предстаёт перед читателем в виде Менделеева, который никак не может перенести периодическую таблицу из своего сна на бумагу. Что и становится, в конечном итоге, довольно предсказуемой причиной беспробудного пьянства главного героя с соответствующими запоями, графиками и рецептами коктейлей, создаваемых с научным уклоном в органическую химию.

Стоящий неподалёку от замка Макбет необычный готический собор своими очертаниями напоминает не совсем удачного гибрида парижского Нотр Дама и костёла Святого Витта, что вознёсся в реальном мире над тихой Влтавой. Этот странный изыск местной архитектуры объясняется достаточно просто — в «парижском» крыле в виде прямоугольной башни с попеременной удачей лихорадочно творит мюзиклы неугомонный Квазимодо. А в «пражском», с заострённым кверху стремительным шпилем, властвует глиняный Голем — содержатель городского гончарного цеха, основная продукция которого — миниатюрные фигурки того же самого Голема, рассчитанные на кошелёк полупьяных туристов. В целом это достойное здание сохранило все признаки готического стиля — вертикальная устремлённость линий к несуществующему небу (которое здесь с каждым днём становится всё ближе), удачно дополняется роскошными вычурными витражами, причудливо расписанными старым добрым портвейном «777» и знаменитыми болгарскими «чернилами».

Пройдя от собора чуть вниз по кривой улочке, щедро усыпанной окурками «Беломорканала» фабрики Урицкого, обязательно стоит ненадолго задержаться возле маленькой живописной таверны, у входа в которую стоит слегка сгорбленная фигура самого Миши Урицкого, запечатлённого неизвестным скульптором в кожаном чекистском плаще и с маузером, уверенно направленным на прохожих. У левой ноги беспокойного начальника Петроградского ЧК примостился знаменитый в 70-х годах прошлого века гаджет «Fuzz», он же педаль для звуковых эффектов электрогитары. Благодаря удачно выраженной экспрессии движения стопы, зрителю кажется, что приподнятый ботинок Михаила Соломоновича вот-вот нажмёт на «мощный фуз», чтобы под длинный «соляк» красиво положить на асфальт из старого доброго маузера десяток-другой зевак. Вся скульптурная композиция выполнена из папье-маше, исходным материалом для которого послужили лежащие повсюду окурки от папирос фабрики имени того же Урицкого. Таким образом, как объясняет всем любопытствующим регулярно выпивающий в этой таверне господин Кант, неизвестный мастер хотел передать парадоксы ноуменов и феноменов этого несовершенного мира, которые постоянно мутируют, трансформируясь друг в друга.

Местный публичный дом, привлекающих любителей острых ощущений своим популярным казино и доступными ценами на услуги «Ночь со звездой», расположился в древнем массивном строении, обнесённом крепкой стеной из красного кирпича, которую строили, всем миром, или по меткому выражению местного гуру — возводили «локоть к локтю». Это помпезное здание с мощными очертаниями округлых стен очень сильно напоминает Константино-Еленинскую Башню Московского Кремля. Пафосный антураж интерьеров этого престижного заведения также близок к роскоши славянского барокко, но с некоторой поправкой на наличие неприятных следов нашествия армии Наполеона — всюду какая-то непонятная грязь, непереваренные и извергнутые остатки пищи, немытая посуда и пустые бутылки.

К слову, сам Великий император до своей бесславной кончины регулярно играл по — маленькой в здешнюю рулетку с Иваном Дураком (который, как выяснилось чуть позже, совсем не дурак, а даже совсем наоборот — постоянный участник шоу «Умники и умницы»). Так, в последнем споре этих двух постоянных оппонентов, в котором снова утверждалось, что Наполеон не император, а просто коньяк, Иван в доказательство своей правоты выставил присутствующей публике три ящика пузатых бутылок из мутного стекла цвета бедра испуганной нимфы, увенчанных известным вензелем «N». Однако последствия демонстрации столь убедительного аргумента оказались весьма плачевны — после бурной трёхдневной попойки Бонапарт почувствовал себя плохо, и, пробормотав странную фразу: «Мышьяк… проклятые англичане» на рассвете почил в бозе. Императора быстро кремировали, прах его поместили в пустую бутылку из-под коньяка и развеяли над Городом.

Этот знаковый эпизод чуть позже лёг в основу известной композиции «Мне снится пепел…», написанной местным божеством, полного имя которого здешнее табу запрещает произносить вслух. Однако таинственную аббревиатуру, на которую иногда откликается таинственный козлобородый Сатир, он же Мастер всего Сущего, можно найти на стенах всех публичных мест, включая отхожие, на которых неизвестными смельчаками начертаны всего лишь две буквы — «Б» и «Г». Разгадка этого престранного ребуса — дело умов будущих поколений, которые, возможно, смогут понять, что скрывается за этими мистическими символами. В настоящее время среди мудрецов и старожилов Города бытует мнение, что это просто единственные согласные русского алфавита, которые одинаково хорошо справляются с обозначением, как высших духовных ценностей и религиозных атрибутов, так и общепринятых оскорблений и брани.

Эпицентром интереса туристов и жителей Города N, безусловно, является «Клуб музыкальной и литературной критики», стоящий в изысканном одиночестве на главной площади, неподалеку от местного вокзала. Стоит заметить, что здешний недействующий вокзал — довольно убогое и никчемное строение, печально знаменитое вечно пьяной, но по-прежнему красивой алкоголичкой Анной Карениной, жаждущей литературной смерти на матовой параллельности уныло ржавеющих рельс.

Однако вернёмся к замечательному Клубу критики. Сказать, что это просто рядовой дом было бы просто несправедливо — несмотря на некоторую скромность размеров, примитивность и угловатость линий, это здание уверенно претендует на статус барского имения средней руки, которые были распространены в средней полосе России середины 18 века. Очередной неизвестный архитектор был явно не лишён остроумия, что позволило ему украсить фронтон, претендующий на помпезность, изумительно точным по исполнению черт лица барельефом Покорного слуги Глагола, который является почётным членом Клуба и бессменным его Председателем. Но то ли по злому умыслу, а то ли по пьяному недосмотру, гримаса Покорного Слуги Глагола выражает крайнюю степень презрительного недовольства и, кажется, что великого человека сейчас просто вырвет на каждого входящего в резные двери с золотой цепью, сотворённые из небезызвестного сказочного дуба, воспетого гением. Судя по глубоко брезгливому выражению гипсового лица Председателя, несчастному посетителю при входе в этот Храм критической мысли следует навсегда оставить на пороге любые надежды и иллюзии насчёт собственного таланта и одарённости.

…А где-то совсем неподалёку от славного пристанища критиков всех мастей, среди руин древнейшего амфитеатра «Красная волна», покрытых розовым пеплом из второго сна мальчика Банана, бродит тень самого создателя Города N, которая изредка побренькивает в желейной тишине на полусгнившей расстроенной гитаре. И когда эти жалобные подобия аккордов доносятся до случайных туристов, то по странному свойству акустики здешнего воздуха, они преобразуются в ритмичную знаковую фразу — «Рок-н-ролл мертв…». И эта печальная парадигма как погребальный колокол ещё долго звучит в ушах после того, как уже закончится сама песня, и ты, грустно улыбнувшись доброй фантазии Миши Науменко, снимешь свои наушники и осторожно нальёшь в стакан спасительного пива…

НОСТАЛЬГИЯ ПО ИДИОТУ

Не знаю почему, но после продолжительного знакомства с нашей постперестроечной литературой, которая продолжает поднимать свои скелеты из тёмного ила криминальной революции, хочется хотя бы для себя уяснить, что же такое высокохудожественное литературное произведение?

По-моему основным критерием качества содержимого книги, является грамотно выстроенная сюжетная линия, обеспечивающая движение читательского интереса вперёд, к развязке, не допуская при этом в процессе прочтения возникновения и развития срамных качеств души, таких как алчность, похоть, зависть, страдание от собственного материального неблагополучия или желание поучаствовать во всеобщем грабеже.

Вторым признаком чистоплотности литературного произведения хорошего вкуса, является его способность пробуждать у читателя светлые и чистые чувства, изрядно подзабытые в нынешним забеге с препятствиями за куском послаще, но из-за этого ещё более драгоценные по своей сути. И об этом хотелось бы рассказать поподробнее.

«Главная мысль романа — изобразить положительного прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь…», — писал Достоевский, в то время, когда художественная литература приходила в себя от глубокой психологической травмы, явившейся следствием появления убийственной по своему исполнению гротескных образов русской глубинки поэмой «Мертвые души». Самый загадочный русский писатель Николай Гоголь завершил этим ядовитым шедевром своё впечатляющее по силе описания комедийных образов творчество, и поныне вызывающее горький смех сквозь слёзы у читателя — «Над кем смеётесь?»…

Действительно, романы, пьесы и рассказы Николая Васильевича произвели на свет божий целый бесовской хоровод порочных, в высшей степени комичных типажей, в которых, словно в кривом зеркале отразились все социально-психологические болезни матушки России. После Гоголя невероятно трудно стало вернуть на страницы литературных произведений героя, внутренний мир которого не изуродован алчностью, угодливостью и мошенничеством. И эта задача перед писателями девятнадцатого века стояла достаточно остро.

Но за дело взялся молчаливый житель Мёртвого дома и, сочинив своего «Идиота», сумел преодолеть наваждение остроносого усатого колдуна, натворившего так много бед в создании многих устоявшихся стереотипов о русском человеке. Возможно, что предвестником появления идеального положительного героя, князя Мышкина, стал кроткий лежебока гончаровский Обломов, так и не изведавший за свою короткую жизнь дурных течений своего мягкого и задушевного характера. Он умер, как и подобало доброму честному человеку Российской империи — от бессмысленной лени, в каком-то смутном и верном предчувствии, что любая деятельность «на благо отечества» может вовлечь его невинную душу в пугающие закоулки грязных проступков и нечистой совести.

Но, как бы там ни было, свою социально-эстетическую миссию «Идиот» выполнил на все сто — не было до него столь пугающе-откровенных в своих помыслах и делах литературных типажей, которые бы вызывали столь широкую палитру чувств у читателя — от восхищения до искренней жалости, граничащей с презрением. «Изобразить прекрасного человека» великому мастеру удалось и даже с запасом. Роман и в наши дни предстаёт неким невиданным заповедником христианской доброты в крайнем её проявлении, а заодно продолжает будоражить тех, кто впервые прочитал книгу, весьма непростым библейским вопросом, а стоит ли «быть как дети?..»

Сегодня, на мой взгляд, перед литераторами, сценаристами, режиссёрами не менее остро стоит подобная задача создания глубоко положительного персонажа новейшей истории.

Пафос Павки Корчагина и обаятельная сила штандартенфюрера Штирлица успешно заброшены на задворки двадцатого века, здоровый дух совкового романтизма давно уж почил под тяжёлым надгробьем мелких обывательских расчётцев, а тело мальчика Бананана надёжно упрятано в водах Чёрного моря.

Новые люди сложного виртуально-информационного мира блуждают впотьмах в неосознанных поисках светлого образа, на который можно было бы опереться в минуты одинокой бесприютной печали, наступающей каждый раз, когда они остаются одни.

Безусловно, нам всем сейчас нужен этот молодой человек без навязчивых карьерных амбиций, с нормальной шкалой ценностей, и с полным отсутствием криминального или бомондного окраса, и, желательно, не имеющего никакого отношения к правоохранительным органам. Этот персонаж вовсе не должен быть безработным попрошайкой или безнадёжным люмпеном, скорее даже наоборот. Он может входить в крепкую среднюю социальную прослойку, где прилично, без истерических метаний на грани криминала, зарабатывать, любить и ненавидеть, но главное — размышлять о том, что твориться вокруг, принимать и прогнозировать сложный мир настоящего. Очень важно, чтобы построение произведения с обрисованным выше образом во главе, имело своим фундаментом внутреннюю психологическую плоскость эмоций и чувств всех действующих персонажей, возникающих при взаимоотношениях с внешней средой.

Предвижу вопросы, зачем нужен нашей рыночной культуре новый «идиот», а тем более «скучные» страницы без диалогов, где будут описаны эти самые переживания? Ведь мир вокруг качественно изменился, люди меняются с каждой минутой, проведённой у телевизора или компьютера, а без карьеры и денег, впору действительно сделаться идиотом, в медицинском смысле этого слова.

Но нужно помнить, что «… в наш век негодяй, опровергающий благородного, всегда сильнее, ибо имеет вид достоинства, почерпаемого в здравом смысле, а благородный, походя на идеалиста, имеет вид шута» (Ф.Достоевский), и стараться исправить этот досадный перекос в миропонимании подрастающего поколения.

Потеряв сегодня в литературных произведениях образ благородного идеалиста, не всегда руководствующегося здравым смыслом и материальной выгодой, способного на искренние порывы души, психология читателя, основательно зачерствев, быстро начинает застывать неким огромным каменным памятником заморской валюте, по которому стекают капли крови и ещё бог знает чего.

Поэтому именно сейчас необходимо основным направлением развития беллетристики сделать описание внутреннего мира в целом положительного по своей психологической конституции типажа, его реакций на нашу, мягко говоря, непростую действительность, его переживания при столкновении с меркантильностью и холодностью нынешних отношений между людьми. Эта часть художественного произведения, которая должна стать основной и по объёму и по смысловой нагрузке, конечно же, предполагает наличие некоего детективного или другого захватывающего интерес читателя сюжета, идущего своим чередом. Необходимо привнести в психологию образа здоровую, с точки зрения вышеописанного критерия нравственной чистоты литературы, мотивацию поступков, описывая внутренние переживания героев. Конечно, для этого понадобится немалое мастерство, но здесь как раз и может проявиться естественный отбор, отделяющий рядовых ремесленников от литературы, сетующих на то, что их не издают, от настоящих талантов, способных к глубокому анализу и не чурающихся ломать коньюктуру.

Создание подобных персонажей может вывести современного писателя на достойный уровень восприятия его творений, и продлить угасающий интерес читательской аудитории к нашей художественной литературе. Конечно, такая задача может трактоваться как возврат к старому, как попытки повторить приёмы отжившего классического направления, и это, в действительности, так и есть. Только сеять придётся на качественно новом и давно непаханом поле.

Чтобы хоть что-то спасти от массового внутреннего окаменения, нашим литераторам нужно стараться в своём творчестве противопоставлять неограниченные возможности слова, как инструмента описания любых художественных конструкций, штампованному видеоряду массовой медиа-культуры, а именно: научиться увлекательно изображать внутренние миры действующих лиц, делая совершенно невозможным перенести это действительно изысканное блюдо читателей-гурманов на экраны телевизоров для всеобщего механического пережёвывания. Проще говоря, писать о том, что никогда нельзя экранизировать в низкокачественном формате.

И если в современной литературе время от времени появляются подобные персонажи с глубоким внутренним содержанием, которым свойственно неприятие дурно пахнущих компромиссов с жизнью, то эти произведения сразу же выгодно выделяются из нагромождения книг, населённых бесхарактерными разношёрстными роботами с плоскими художественными физиономиями, большинство из которых запрограммировано на убийство и добывание денег. Но ощутимой тенденции к выздоровлению, к сожалению, пока не заметно, и поэтому возникает временами нешуточная тоска по некоему князю Мышкину, который одной своей наивной фразой растопит подёрнутые инеем сердца современных любителей книги и заставит полюбить её по-настоящему. И, закрыв последнюю страницу, захочется ещё немного полежать в тишине, чтобы удержать в себе тонкую печаль и тихую радость, навеянную детской искренней улыбкой «идиота».

Наш грохочущий железом и плюющийся в синее небо нефтяными парами мир, по преимуществу, жесток и смраден. Именно поэтому живущим в нём сегодня так необходимы островки свежего воздуха, неважно, откуда они явятся — из только что прочитанной новой книги, или из просмотренного хорошего фильма, после которого не возникает желания для очищения душевной грязи принять условный душ.

Противопоставить своё творчество столетию, которое для того, чтобы заснять на мобильный телефон казнь старика Хусейна так лихо ухлопало нью-йоркские небоскрёбы, возведя коварство и преступление в героизм, а пошлость и разврат в норму жизни — вот достойная задача для последних писателей в их борьбе за возможность человека читающего, думать и грустить о чём-нибудь далёком и прекрасном.

АКВАРИУМ. ТАЙНА ВЕЛИКОГО И УЖАСНОГО

Вот уже несколько десятилетий длится в наших краях это странное чарующее действо — творчество БГ (Бориса Гребенщикова). Как опытный крысолов со своей дудочкой, БГ с милой улыбкой на изящных устах увёл в поисках Города Золотого лучших представителей поколения 60-70-х прошлого столетия, и продолжает, не без успеха, уводить в колдовские переливы своих песен «юношей бледных со взором горящим» века нынешнего, когда, казалось бы, оторвать подрастающее поколение от мечты о собственном золотом унитазе весьма непросто.

Тексты БГ сродни узорам, которые рисуют опавшие осенние листья на гладкой поверхности чёрного пруда тихим безветренным вечером где-нибудь в глухом лесу средне-русской полосы или у подножия мистических Гималаев, где снег заметает следы седого налджорпы, медленно бредущего к своей хижине.

Слова, образы, фразы его песен, могут одновременно казаться глубоко значимыми, почти Откровениями, а повернёшь чуть голову в сторону, наклонишь — и вдруг исчезло чарующее видение, растаяло без следа, подменённое детским невинным лепетом о хороших маленьких забавах или просто будничным разговором о пустяках. Пытаться сделать вытяжку из одуванчикового вина его музыкальных зарисовок, проанализировать тематику, образность или генезис песен БГ — всё равно, что с завязанными глазами размахивать топором в хрустальном царстве: один неловкий взмах руки — и токая скульптура стихотворения рассыплется на мириады осколков, которые заново ни за что не собрать.

В том, что время от времени преподносит нам Гребенщиков больше не вопросов и ответов, которые так лихорадочно и поспешно пытается выудить из его песен охочая до суровых максим наша молодёжь. Скорее, это предложение полюбоваться на изящно составленный рисунок слов, удачно подобранную последовательность образов, вызывающую различные ассоциации у слушающего, которые, безусловно, зависят и от качества его образования, и от настроения, а порою и просто времени суток.

Нечто подобное можно найти в японских коротких стихотворениях, обрядах наблюдения за цветением сакуры и прочих тонких восточных удовольствиях, по лёгкости и глубине глубоко отличных от грубоватых развлечений наших просоленных славянско-азиатских душ.

Однако, время от времени, что вполне объяснимо и даже необходимо, из-под расшитого улыбающимися драконами кимоно загадочного питерского Мастера вызывающе свисают совковые тренировочные штаны со штрипками, заправленные в крепкие русские смазные сапоги, готовые и в пляс пуститься и накостылять кому при случае. Что, впрочем, придаёт ещё большую изящность его сюрреалистическим этюдам, оправленным то в классический блюз, то в тибетскую мантру, а то и вовсе в русскую народную.

Что и говорить, далеко не прост этот бородатый многозначительно улыбающийся почитатель Тибета и сказок Толкиена. В его образе, так редко появляющимся на экране, как и в его песнях — то бес проступит ухмыляющийся, а то вдруг старец благообразный и всеведущий благостно захихикает над собственною же остротой. Одним словом, БГ давно уже всё понял, и поэтому тихо развлекается, и нам вежливо предлагает присоединиться.

Что же он понял? В чём секрет? Это неважно совершенно — не стоит, право, и голову ломать. Главное, чтобы весело и легко было — тогда узоры в калейдоскопе жизни будут гармоничны и благолепны для взора и души человеческой. Ведь даже о смерти Великий и Ужасный БГ поёт, как о своей хорошей давней подруге.

И если вернуться к приведённому выше опыту со стеклянной перегородкой, описанному Л. Шестовым, то в случае с Гребенщиковым, маленьким рыбкам-истинам никогда бы не пришлось почувствовать себя в безопасности в присутствии зубастого и жадного до их сверкающей чешуи Бориса. И боязнь расшибить себе лоб о коварную невидимую преграду Времени и Великих Перемен за долгие годы так и не привилась к могучему духу Того, кто наверняка знает, какая рыба в океане плавает быстрее всех.

ПРОГРАММА «ПО-МАКСИМУМУ»

Совершенно неважно, при каких обстоятельствах рождается чувство, позволяющее осознать и передать многогранность окружающего нас мира в красках, поэтических строфах или в гармоничном звучании музыкальных произведений. То ли это трансформированное ощущение ушедшего навсегда детства, с его милыми заботами, первыми влюблённостями во всё и сразу, навеянными тёплыми волнами далёкого или близкого моря, а может быть просто синевой неба в кудрявых облаках, при взгляде на которые невольно хотелось плакать лёгкими слезами первого соприкосновения с чем-то прекрасным, но, увы, далёким и несбыточным.

Как бы там ни было, но сегодня особенно хочется верить, что где-то глубоко внутри у каждого из нас пока ещё мерцает таинственная волшебная лампа, вспыхивающая иногда с такой силой, что её огонь затмевает всю суетность современного мира, и не даёт его тёмным волнам до конца поглотить последние островки человеческого тепла и взаимопонимания.

Но когда в очередной раз читаешь или смотришь то, что, безусловно, не имеет право на твой интерес и на твоё время, тогда вдруг внезапно чувствуешь бесконечную собственную отрешённость от предлагаемого варианта «развлечения», от окружающего повсеместного безвкусия.

Наш мир за последнее десятилетие сильно изменился. Изменились мы, наши друзья и наши дети. Мы стали меньше читать и меньше думать. Мы стали более меркантильными по отношению к другим и изрядно зачерствели по отношению к себе. Наши мысли пропитались нездоровой квинтэссенцией последних новостей о политических дрязгах и о нашумевших терактах. Мы совершенно невольно прониклись безликой ненавистью, которую исправно выплёскивают на наши усталые мозги средства массовой информации.

Но самое страшное сегодня — похоже, мы полностью смирились с подобной жуткой метаморфозой собственного сознания или, во всяком случае, близки к тому, чтобы это превращение стало нормой.

Но если пустую и бездарно написанную книгу можно отложить в сторону, мимоходом пожалев о потраченных деньгах, то спасти своё внимание от вездесущей видеоинформации, которая неотвратимо проникает в наши жилища, с помощью телепрограмм и новых кинолент, сценарное качество которых с каждым годом упрощается до известного сюжетного примитива, не представляется возможным.

Думаю, случалось вам, уважаемый читатель, неоднократно прокляв создателей и режиссёров всех мастей, в который раз осознать, что ни одна из идущих в этот день программ и ни один из художественных фильмов не располагают к просмотру. И если вы не поклонник какого-нибудь сериала, или телевизионного шоу, с огорчением пролистав вкруговую весь спектр каналов, вы прекрасно понимаете, что смотреть, в принципе, сегодня, как и всегда нечего. Но, скрепив себя, вы, возможно, всё же выбираете минимально уродливое телезрелище, и, критикуя и плюясь про себя и вслух, начинаете закачивать в свою бедную голову неудобоваримый видеоряд, прерываемый разномастной рекламой.

Именно с этого момента начинается наше всеобщее сокрушительное поражение.

Сегодня необходимость интересоваться программой телепередач как в старые добрые времена отпала даже не благодаря различным анонсам и Интернету — причина кроется в обречённой внутренней уверенности телезрителя, что ничего хорошего ему показать не могут. С трепетом ждать третьей серии «Места встречи изменить нельзя» теперь не нужно — в каждом видеопрокате вам предложат широкий ассортимент любых отечественных и зарубежных кинолент. Те же, чьё сознание «подсажено» на тот или иной телесериал и без программы даже во сне смогут сказать вам, когда из телеящика им впрыснут очередную дозу примитивной мути про очаровательную няню или про уродливую, но, тем не менее, очень счастливую акселератку. Про различные ток-шоу и телешоу и говорить не приходиться — мало кто из ныне живущих избежал незаметных, пагубных для сознания психических травм при контакте с подобным продуктом.

Таким образом, основной позыв, управляющий нашим сознанием при включении телевизора, это не желание удовлетворить некий духовный импульс или ослабить напряжение от добычи средств к существованию, а скорее просто привычный ритуал заполнения собственной внутренней пустоты, которая словно слюна подопытной собаки образовывается при строго определённых обстоятельствах. В частности, когда есть свободное время, и под рукой чёрной меткой поблёскивает пульт, а прямо на тебя, словно из самой преисподней, направлена бездонная трубка кинескопа, при помощи невольного движения кончиков пальцев наше сознание легко погружается в телевизионный мир, где оно, как индивидуальное свойство личности, на самом деле отсутствует. Мысль эта, к сожалению, не нова, но её следует повторять вновь и вновь, чтобы попытаться отдалить грядущий «всеобщий телеэфир», когда мы сами будем и героями, и авторами, и зрителями бесконечного сериала про самих себя.

Вероятно, основной зомбирующий момент в этом почти сектантском действе, которое более известно среди населения как «посмотреть телик», наступает тогда, когда телезритель, как описано выше, против своего желания продолжает поглощать ту или иную передачу, независимо от того нравится она ему или нет. Жёсткая манипуляция сознанием, бьющая из телеэкрана, не щадит никого, даже самых искушённых зрителей, которые то и дело успокаивают себя, что интересуются лишь новостями, спортом или жизнью экзотических животных.

Несомненно, для человека, осознавшего весь этот кошмар, найдётся одна, много две передачи в неделю, несущие в себе познавательную функцию, которые оставляют после просмотра некоторое психологическое удовлетворение от полученной информации.

Но, к сожалению, наш отечественный телеэфир забит под завязку лишь различного рода отходами борьбы за политическую власть и давно утратил все свои малочисленные позитивные аспекты.

Ураган телевизионного негатива, выхолащивая нравственную и эмоциональную полноту человеческой жизни, сметает всё на своём пути, не щадя при этом ни умудрённого жизненным опытом человека, ни молодых неокрепших мозгов. Наркотическое пристрастие к иностранным телевизионным ящикам разной величины, круглые сутки изрыгающих негатив в глаза и уши миллиардов жителей планеты, становится всеобщим и устрашающим. В этом противостоянии война идёт по-максимуму, здесь нет осязаемого врага, но, без сомнения есть жертвы и с каждым днём виртуальное поле боя насыщается новой кровью, к сожалению, всё чаще реальной и горячей.

Спрогнозировать дальнейшее развитие событий в этом интерактивном поле не составляет труда — противостоящие стороны несоизмеримы по силе. С одной стороны есть потребитель, который плотно прирос к продукту потребления, а с другой вся мощь информационно-рекламной машины, подпитываемая гигантским денежным потоком и направленная на уничтожение человеческой индивидуальности. И теперь это уже не сюжет, взятый из фантастических романов, которыми с таким упоением зачитывались в прошлом веке, эта беда уже в наших домах и в наших душах.

Выход есть, но он требует определённого мужества, силы характера, а главное — серьёзного желания спасти своих близких, особенно подростков от психологического разрушения, которое скажется не в ближайшем будущем, а прямо сегодня, когда вы попробуете оторвать своё чадо от «Дома 2», или не дать посмотреть очередной извращённый маразм полуночных «Окон».

Необходима немедленная и настойчивая (здесь переусердствовать невозможно!) пропаганда на государственном (в системе начального и высшего образования) и семейном уровне обязательного прочтения и внимательного изучения классического наследия мировой литературы. Возможно, сегодня это единственная альтернатива разрушению мыслительных процессов молодёжи современной телепродукцией. Хорошие результаты «очистки мозга» может принести также принудительное сокращение до минимума числа часов, проводимых у телевизора.

Несмотря на то, что эта война нами уже почти проиграна, нужно изо дня в день пытаться вырвать из рядов будущих телевизионных зомби хотя бы десятки, сотни юных душ, на которые можно будет опереться в дальнейшем как на относительно здоровую часть общества, способную к дальнейшей борьбе за здравомыслящее восприятие окружающего мира. В этом сегодня основная задача педагогов и родителей, которые ещё имеют силы и возможности противостоять телевизионной чуме двадцать первого века.

В противном случае скоро не будет ни украинской, о которой так пекутся руководители нашей страны, ни русской, да и вообще никакой литературы. Не будет ни «нового» ни «старого» кино, в традиционном понимании этого явления, как продукта трудоёмкого творческого процесса.

Массовая псевдокультура двадцать первого века ступила на скользкий путь изображения и смакования пороков и катастроф, как физических, так и эмоциональных, взяв при этом на вооружение самое мощное оружие тотального поражения — телевидение, и поэтому чёрная метка осуждённых на духовную казнь нам всем уже выдана, дело лишь за малым — подождать до рассвета.

Если он, конечно, наступит…

ПЕЛЕВИН И ПУСТОТА

Несомненно, многообещающим и глубоким явлением в русскоязычной литературе последнего десятилетия стал Виктор Пелевин, творчество которого вызывает такую разнообразную реакцию у разных возрастных слоёв читательской аудитории.

Как ни странно, его сегодня читают по-настоящему. Ругают, превозносят, поклоняются и разносят в пух и прах, но читают очень многие. Его произведения хочется перечитывать, а это несомненный показатель настоящего таланта. И что совсем уж необычно для нашего скособоченного литературного рынка, писатель с такой неординарной манерой стиля и сюжета умудрился попасть в многотиражные российские издания, был переведён во многих странах мира, а теперь даже идёт экранизация его романа «Поколение „П“». Что это, удача или блестящий писательский талант, который всегда пробьёт себе дорогу? Или то и другое вместе?

Хотелось бы попытаться немного приоткрыть завесу над пелевинской тайной создания сюжетов для своих произведений и попробовать хоть немного разобраться, в причинах восторга его творчеством столь широкой прослойки читателей.

Удивительна восприимчивость его творений — ведь каждый рассказ или роман Виктора П. довольно непрост по своему внутреннему содержанию. К примеру, не каждому человеку могут быть понятны такие вещи как платоновские диалоги, интерпретированные в понятиях мелких московских бандитов, или шаманские обряды с налётом буддизма в среднерусской полосе для воскрешения погибших немецких солдат. О более сложных смыслах, заключённых в каждой его притче и говорить не приходится — тут каждый сам себе хозяин, и каждый понимает всё по-своему. Именно в этом индивидуальном понимании, или непонимании чего-то скрытого между строк, кроется первая маленькая тайна большого писателя, сумевшего так ловко запрограммировать свои произведения, что за несколькими явными смыслами, идеями и образами, проступает что-то такое, что каждому читателю видится по-разному. Каждая ключевая фраза несёт в себе многослойную смысловую нагрузку. А это уже больше чем талант, это уже некий обряд, заклинание, созвучный глубоким религиозным или магическим процессам, которые связаны между собой мистической тайной неназванного бога.

Казалось, Виктор П., такой гламурный писатель, ведущий совсем негламурный образ жизни, неминуемо должен был стать неким современным литературным генералом, давая бесконечные интервью, участвуя в различных тусовках и т. д. и т. п. Но нет — даже мало кто знает, как он выглядит внешне, а та немногочисленная информация, которая мелькает о нём в Интернете, больше интригует, чем проясняет образ мастера-мистификатора. Это, несомненно, вторая, не менее важная составляющая успеха Пелевина.

Конечно же, личная жизнь писателя, его привычки и манера поведения, как правило, очень мало связаны с художественной ценностью его творений. Очень часто гений в быту представляет собой малопривлекательный брюзжащий персонаж с множеством комплексов. Но когда тебя печатают серьезными тиражами, снимают по твоему роману фильм, но никто не знает, кто ты, и что ты кушаешь на завтрак — это, несомненно, верный стиль поведения, который будет и дальше способствовать популярности.

Однако, для более глубокого погружения в таинственную мистическую глубину творений писателя-философа, стоит посмотреть на творчество Виктора П. с помощью методов и приёмов самого Пелевина. Для этого нужно немного отстраниться от стереотипного здравого мышления. Стоит лишь сравнить всё, что он создал с произведениями других популярных сегодня авторов, и сразу же на фоне современного литературного моря его загадочная фигура предстаёт неким Летучим Голландцем, предвещающим гибель отживающему способу создания художественных литературных произведений, в классическом его понимании.

Привычные приёмы раскрутки сюжетов, описания внешности и внутреннего мира персонажей, которые уже давно не могут заинтересовать современного читателя из-за множества причин — повторяемости, предсказуемости финала, стереотипности главных героев и мотивации их поведения — отмирают и скоро станут просто невостребованными на сужающемся потребительском рынке беллетристики. Читатель сегодня не хочет знать, кто кого любит или не любит, убьёт или подставит — эти тривиальные схемы принесла с собой быстротечная постперестроечная волна, которая, играя мелкими пузырьками детективчиков и женских романчиков, вот-вот раствориться в песке времени. А вот затем…

Затем, несомненно, наступит странная суровая эра литературно-вкусового чистилища.

Наступит время психоделических путешествий по страницам новых романов неких интернет-вирусов, озабоченных синтезом материальных благ из потовых желёз волнующихся сетевых геймеров. Причём, эти компьютерные игроки будут временами превращаться в соседских любовниц для того, чтобы соблазнять при полном отсутствии физиологического инструмента соблазнения главного нефтяника страны, который в свою очередь является транссексуалом-брамином. Весь этот брульон будет щедро сдобрен специализированными терминами и неологизмами. Подобный поток информации из различных областей науки и религиозной философии, начиная от эпидемии буддизма на Рублёвке и заканчивая приготовлением ЛСД в домашних условиях, пережёванный и переваренный для всеобщего понимания, писатель нового времени должен будет мастерски сгущать до удобоваримого книжного концентрата. И всё это, рано или поздно, прозвучит финальным аккордом для того явления, которое мы привыкли именовать «развлекательной литературой».

Посудите сами — современный молодой человек, прочитавший хотя бы парочку романов Пелевина, имеет возможность преспокойно занести в ячейки своей памяти множество различных смысловых конструкций, о которых можно всегда, правда осторожно, поговорить в приличном обществе таких же молодых людей, которые в свою очередь напичканы под завязку модными обрывками серьёзных достижений человеческой мысли.

И подобные диалоги, целью которых помимо самоутверждения, является и обмен обрывками информации для расширения «умного» словарного запаса, среди подрастающих «продвинутых» подростков уже имеют место, благодаря широкому информативному пласту творений Виктора П.

Именно поэтому так притягательна для нынешней немногочисленной читающей молодёжи пелевинская Внутренняя Монголия. Ведь за ней будущее, там можно узнать и почувствовать многое, не принимая наркотиков и не ломая себе голову над сложными философскими текстами. За стильной обложкой с многоуровневым продуманным названием, читатель находит светящийся разноцветными болотными огоньками путь в манящую своей непонятностью мыслительную бездну. Там найдётся место и для теории создания Вселенной и для лёгкого светского вампиризма. А, помимо всего прочего, читать Пелевина — это просто модно.

Люди постарше и поухватистей тоже не внакладе — интересно пишет, несомненное мастерство и неординарный юмор, а уж про сочность образов, добытых из пучин небытия хитроумным оборотнем Виктором П. и говорить не приходиться — хоть отдельный словарь издавай или экспозицию гравюр для светской выставки.

Но как бы там ни было, Виктор Пелевин — это первый мастер сжимания информации и привнесение элемента воздействия на подсознание читателя в художественные произведения в соответствии с требованиями ускоряющейся информационной цивилизации. Появление Пелевина, если вспомнить фантастические теории братьев Стругацких, весьма закономерно. Появлением таких тенденциозных течений, которые являются симбиозом ярких современных художественных типажей, новой мультимедийной философии и средневековой мистики, литература пытается напоследок защититься от своего могильщика — бесконечно атакующего человеческий мозг мира массовой медиа культуры. Действительно, Виктор П. и подобные ему писатели, которые наверняка вскоре появятся и порадуют нас своими творениями, возможно, отдалят на некоторое время агонию жанра, но они же станут последними людьми, чьи мысли будут отражены в книге, как носителе информации. Что последует за этим — как знать…

А сегодня Виктор П. смело ломает стереотипы и заводит новые скрытые пружины нашего подсознания, возвышаясь неким потусторонним монументом на краю грядущей бездны.

Где-то сзади, тихо побулькивая, остывают пресные блюда массовой беллетристики, покорно перетекая в сценарии инфицирующих мозг телесериалов, а впереди чёрным мраморным ковром расстилается Пустота.

МАРДОНГ ВИКТОРА ПЕЛЕВИНА

Некогда некоторые логические заключения чуть не привели к краху всю стройную систему математики. Они именовались парадоксами. К примеру, известный парадокс брадобрея — «Один брадобрей сказал, что будет брить всех, кто не бреется сам. Но как ему поступить с собой? Начав брить себя, он уже будет бриться сам, но с другой стороны, пока он не начал процесс бритья, он относиться к тем, кто не бреется сам». В подобной логической конструкции высказывание, обращенное само на себя, превращается в парадокс. Как и в более простом случае — «Это высказывание ложно». Если применять данное заключение по отношению к какому-нибудь другому — «я хочу умереть. Это высказывание ложно», то никаких проблем не возникает, но если его обратить на себя, то, естественно, получается головоломка. Если само это высказывание ложно, что оно ложно, следовательно, оно истинно. Эту проблему более или менее успешно разрешил немецкий математик Гёдель, доказав свою Теорему о неполноте, в которой утверждалось, что в любом языке (математическом, логическом, разговорном и т. д.) есть высказывания, про которые нельзя сказать истинны они или ложны. Не бог весть, какое утешение для математиков, да и звучит это утверждение, скорее, как доказательство границ логического мышления, если не сказать больше — как признание собственного бессилия в сфере логических конструкций.

В свете вышесказанного весьма любопытным становится рассмотрение рассказа Виктора П. «Мардонги». В нём рассматриваются некие духовные мардонги, которые возникают после смерти людей, когда «актуализируется внутренний мертвец», и все последующие (послесмертные) описания их биографий, мыслей, анализа и развития их творчества и т. д., как бы добавляют новые штрихи к невидимому идеальному мардонгу, существующему в сознании живущих.

Если попробовать обратить идею этого потрясающего рассказа на самого автора, который, как хочется верить, всё ещё жив, то сам Виктор П. описывая эти явления, накладывает первые мазки на собственного будущего мардонга, или уж во всяком случае, готовит масло для его варки. Однако если верить создателю всего этого изящного ужаса, внутренний мертвец присутствует в человеке с самого рождения. А так как именно внутренний мертвец и есть будущая «сердцевина» мардонга, то невольно возникает логический вывод, что с помощью конкретно этого рассказа, а, вероятно, и всего творчества Виктора П., его внутренний мертвец печётся о создании для себя более привлекательного, яркого мардонга, который будет воздвигнут в идеальном мире после его (мертвеца) актуализации.

Если на миг допустить правомерность подобного довольно жутковатого вывода, то немедленно хочется, преодолев страх, заглянуть как можно глубже в глаза собственного внутреннего мертвеца. Его безмолвный ответ на не прозвучавший вопрос, действительно может вселить настоящий ужас — всё творчество в широком понимании этого слова, известное человечеству, есть ни что иное, как работа внутренних мертвецов для создания легиона мастерски разрисованных мардонгов, которым поклоняются живущие.

ВЫСОЦКИЙ И ДОСТОЕВСКИЙ. СПАСИТЕ НАШИ ДУШИ

Вот уже тридцать лет прошло с той удушливой летней ночи, на исходе которой мы потеряли одно из самых уникальных явлений современности — поэта и певца Владимира Высоцкого. И с тех пор не утихают повсеместные споры, мутные сплетни, досужие домыслы, чрезмерная хвала и огульная хула великого мастера задушевных песен под гитару, тематика которых поистине не имеет границ. И сегодня снова хочется осторожно подкрасться на цыпочках к Великой тайне его словесного творчества, переложенного на довольно простые мотивы, которая вот уже несколько десятилетий не дают равнодушно проживать и спокойно умирать нескольким поколениям слушателей. А в том, что эта тайна существует, можно уже не сомневаться — с годами песни Высоцкого обретают всё большую значимость и выразительность, словно покрываемый благородной патиной бронзовый монумент певца, застывшего в вечном объятии с семиструнной гитарой.

Когда-то прекрасный критик и эссеист Василий Розанов, написал про творчество Достоевского примерно следующее: что, мол, до Фёдора Михайловича перед русской литературой расстилалась относительно ровная дорога, изредка лишь уводившая читателя в тёмные гоголевские пролески и манящая огоньками щедринских болотных топей. А потом пришёл Достоевский со своими трагико-психологическими романами и словно огромное тяжёлое бревно лёг поперёк дороги русской литературы. Такая яркая образность вполне подходит и к пантеону произведений, созданных Высоцким — до него тоже хватало достойных исполнителей собственных песен под гитару, имена которых и сегодня достаточно известны широкой публике. Но не было на этой проторенной дороге некоего места в виде мифологического бревна для серьёзных раздумий. И вот с появлением особенно глубоких по смыслу и ярких по форме песен, эти раздумья «на завалинке» стали рвать душу каждого слушателя, буквально, на кусочки. Действительно, творчество Достоевского и Высоцкого в некоторых ракурсах очень даже сопоставимо. И там и там зачастую выступают болезненные, но сильные личности. Как в романах Фёдора Михайловича, так и в песнях Владимира Семеновича всегда звучит идея всепобеждающего идеала добра и красоты, который почти никогда не достигается главными героями, но неким позитивным фоном проходит через каждое творение.

Совпадают и главные мистические ценности, заключающиеся в некоторой не совсем понятной, но, безусловно, необходимой пользе очистительных страданиях души перед предстоящей Вечностью.

Если часто перечитывать Достоевского и слушать Высоцкого, то со временем становится ясно, что эти два совершенно разных по эпохе и по характеру человека, безусловно, пересекались в непостижимых метафизических сферах где-то «на узких перекрёстках мироздания». Во всяком случае, по силе творчества, по выразительности описываемых образов и по глубине психологического проникновения в самые тёмные уголки душ людских эти знаковые фигуры необычайно близки друг другу.

Но у Высоцкого есть серьёзное преимущество — это стихотворный слог. То есть к огромной мощи психологических описаний пограничных состояний человека добавляется мистическая сила стиха, о которой великий Бродский всегда говорил исключительно шёпотом и с благоговейным придыханием. Такой могущественный союз не мог не породить нечто уникальное, полностью выходящее за рамки обыденного понимания. Это явление и сегодня мы продолжаем наблюдать в виде огромного пространства самобытного таланта, называемого для примерной ясности «творчество Владимира Высоцкого».

Второй убойный козырь Владимира Семёновича — это индивидуальная на все времена манера исполнения. Сколько бы не хрипел сегодня странноватый тип Никита Джигурда, сколько бы не старались нынешние шансонье сымитировать знакомые с детства каждому хриплые атональные мотивы Высоцкого — подобные попытки изначально обречены на провал. И дело даже не в самом звучании — в своих самых серьёзных песнях Высоцкий добивался воспроизведения некоторого «утробного рыка», сходного по силе воздействия на слушателя с завораживающим чревовещанием шаманов.

И третий определяющий момент в творчестве бессмертного гения народной песни — это доступный и одновременно очень тонкий юмор, украшенный великолепным владением рифмой. Здесь Высоцкому действительно нет равных и, думается, если бы известный острослов Пушкин дожил до 70-80-х годов прошлого века, Владимир Семёнович заслужил бы не одну похвалу признанного светоча русской литературы.

Но всё вышесказанное — это всё не более чем человеческие слова с претензией на некоторый достаточно примитивный анализ. В тех огромных космических просторах, где звучит голос Высоцкого, любая критика или восхваление принимают образ очередной попытки человеческого разума объять необъятное. Здесь нужно думать и проникать в каждую фразу в буквальном смысле слова «потрохами» а не обычной рассудительностью.

Поэтому мы снова и снова вслушиваемся всеми фибрами души в заученные наизусть слова, и чувствуем, что вот-вот нам нынче «как засмотрится… как задышится». Да так задышится, что мы сможем хотя бы на мгновение заглянуть за фантастическую полоску горизонта, за которой ровно тридцать лет назад скрылся всегда хмельной и такой удивительный Орфей, так красиво ходивший «пятками по лезвию ножа» по широким просторам умирающей Советской Империи.

В ГОСТИ К БОГУ НЕ БЫВАЕТ ОПОЗДАНИЙ

Большая часть творчества Владимира Высоцкого пронизано исключительным драматизмом, часто переходящим в пафосную философскую притчу, что ставит гений этого поэта в автономную творческую нишу культурных явлений советской эпохи.

Теперь, когда вся личная и общественная жизнь Высоцкого разобрана по косточкам, можно с уверенностью утверждать о небывалом жизнелюбии этого неординарного человека. Несмотря на дурные привычки и сумбурный образ жизни, Высоцкий, если можно так выразиться «пожирал» жизнь и к своим 42 годам доел её без остатка. Смерти для него попросту не существовало — об этом свидетельствуют не только жизнеутверждающий лейтмотив всех его песен, но и отсутствие этого довольно распространённого поэтического образа во всех стихотворениях и песнях, исключая, пожалуй, несколько шутливых опусов, которые не стоит принимать во внимание в рамах данного рассуждения. Что особенно интересно — колченогая старуха Кривая или безобразная Нелёгкая легко представлялись поэту, и описывал он их с небывалым мастерством. А вот образ Смерти, в отличие от многих писателей, остро чувствующих жизненную энергетику и драму нашего существования, так и не был сотворён и описан в полной мере, хотя мотивы самоубийства и казней встречаются в некоторых песнях Владимира Семёновича. «Лежу — так больше расстояние до петли…» — если кто-нибудь переживал мучительное состояние тяжёлого похмелья, тот знает, что точнее и не скажешь. Итак, отсутствие образа смерти в творчестве Высоцкого, несмотря на его известную склонность к некоторому трагизму и чёрному юмору, не может не удивлять некоторых ценителей его таланта. Ведь всем известно, что одушевление явлений, предметов, животных — основной инструмент образности в созданных песнях и стихотворениях Гамлета из Таганки. Казалось бы, и карты в руки, но нет — в поэзии Высоцкого традиционного русского декадентства и тяги к смерти, которым грешили многие его современники и предшественники, не вписывающиеся в русло социалистического реализма, мы не находим. Но каждая вторая песня надрывает душу и заставляет, так или иначе, размышлять о вечных ценностях и о самой Вечности. Где здесь скрытая пружина?

Методом каких недомолвок и намёков достигаются подобные аллегории и ассоциации — «Ну вот исчезла дрожь в руках, теперь — наверх…»? Ведь это песня о горах, не более того, но, сколько мощного провокационного материала содержится в её строках! И так во многих творениях — поётся об одном, а через строчки проглядывает тёмная Пустота.

Двумя, на мой взгляд, знаковыми исключениями, в которых тема смерти представлена в явном виде, являются песни «Кони привередливые» и во многом пророческий «Памятник». И что самое любопытное — именно эти творения стали впоследствии символом его трагической судьбы, его безусловного проигрыша в борьбе со смертью, которая словно «обезглавила» поэта в расцвете сил, мстя ему за пренебрежения к собственной личине. И что прослеживается в причинах ужаса последних дней Высоцкого?

Закономерность, судьба, случайные совпадения? Сегодня об этом можно лишь гадать — смерть надёжно заметает свои следы, уносясь в чёрных санях за неземные горизонты, где Владимир оказался одним из первых своих сверстников.

«Я должен первым быть на горизонте!» — не это ли желание было исполнено грозной вестницей небытия? А может разгадка его судьбы всё-таки содержится в одной из песен?

Пренебрежение или чрезмерный интерес к этой страшной даме, возможно, наказуем, а может быть наоборот — чреват яркой короткой жизнью, взрывающейся в лучах посмертной славы.

ПАРЕНИЕ НАД ПУСТОТОЙ

Сегодня становится ясно, что самым колоритным и выразительным носителем русскоязычного эпоса последних десятилетий является Саша Башлачёв. Невероятный надрыв, самобичевание и благость, присущая русскому славянству, проживающему на уже неизвестно какой территории, в песнях Башлачёва получили новую эмоциональную составляющую — метафизическую обречённость. Теперь уже сложно разобраться в причинах, заставивших 28-летнего поэта шагнуть из окна высотного дома, но одно очевидно — он шёл к этому трагическому взлёту сквозь грозный строй своих песен, то приближаясь, то удаляясь, но никогда не меняя направления. Отмеченный смертью всегда предчувствует свою участь, особенно в молодом возрасте. Может быть «любимцы богов умирают молодыми», но нам, живущим в это так сложно поверить, а смириться и вовсе невозможно.

Творчество Башлачёва подразумевает очень «короткое» знакомство со слушателем, буквально на расстоянии дыхания. Иначе вся притягательная магия может восприниматься просто как рок-н-ролльный интеллигибельный порыв в его классическом понимании. Но здесь нечто гораздо большее — пропуская башлачёвскую песню-крик через себя, мы точно понимаем, что всё здесь правда от начала и до конца, но правда ужасная, неотвратимая как сама смерть. И всё это кошмарное богатство так крепко обрамлено невероятным по силе русским языком, что невольно становится страшно от предчувствия какого-то неминуемого превращения вычурного хоровода исконно русских образов в кафкианскую реальность безнадёжности.

В Башлачёве, при всём его личном обаянии, изначально царила тёмная сила небытия, которая превращала каждый его новый опус в леденящий душу крик славянского назгула над пустотой бытия, в котором мы существуем. Только смерть могла так чётко расставить акценты, так выразительно расписать образы в страшную хохлому, сквозь которую уже проступал провал окна, куда, ужаснувшись самого себя, шагнул Александр Башлачёв. В чём-то его творчество и его судьба схожи с гоголевским гротескно-кошмарным коловращением. Но как бы там ни было, все тайны его внезапного полёта над бездной остались неразгаданными, и снова здесь видится рука истинного мастера маскировки — смерти.

ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДО ОЛЕГА ЯНКОВСКОГО

Истинно мудрые люди почти всегда озарены неким неземным светом, лучащимся в их глазах, жестах и фразах. А если они ещё и талантливы — то этот свет усиливается многократно.

Олег Янковский — мощное явление в нашем кинематографе, которое подобно творчеству Достоевского, рассекшем в своё время на две условные половины всю русскую литературу — на «до» и «после». Так случилось и в кинематографии — «до Янковского» не было в наших кинолентах героя, способно одинаково блестяще сыграть тонкого философа Мюнхгаузена, злого умного Дракона и выпивающего токаря в фильме «Влюблён по собственному желанию». И дело даже не в многогранности перевоплощения — хитроумный Янковский легко узнаваем в любой роли. Его озорно-лукавый взгляд с лёгким прищуром даже в образе страшного Дракона даже самым непроницательным зрителям выдаёт истинно светлую личность этого великого актёра.

Любая роль Олега Ивановича — это погружение в серьёзные философские размышления, будь то бытовая философия сорокалетнего неудачника в «Полётах во сне и наяву», или же захватывающие дух глубины фраз в «Обыкновенном Чуде» и в «Бароне Мюнхгаузене».

Сегодня сложно назвать его знаковую роль, хотя сам актёр всегда отдавал предпочтение своему слегка сумасбродному Барону. Ведь это именно он подарил нам не просто лишний день календаря в своих вычислениях, а целый мир, пронизанный добрым умным юмором в исполнении самых блестящих актёров современности. Мужественное поведение Олега Ивановича в последние месяцы жизни, его нежелание выносить собственную трагедию на люди вызывают глубокое уважение, и думается, что сама смерть в этот раз исполнила свой долг с большой неохотой. Но не зря Волшебник в «Обыкновенном чуде» заявляет:

«Я бессмертен…» — для живущих нет умершего Олега Янковского, а есть философствующий озорной Мюнхгаузен, говорящий даже в самые трудные минуты жизни наперекор всемогуществу и ужасу смерти: «Улыбайтесь, господа!..»

Олег Янковский, по моему мнению, один из немногих публичных людей, который, благодаря своей позитивной жизненной силе, в совершенстве освоил нелёгкое искусство умирания. Благодаря силе его обаяния, ума и таланта, смерть никогда не сможет превратить мягкий и мудрый свет его образа в чёрную дыру небытия.

НАД ПРОПАСТЬЮ ВО РЖИ

«Кто хоть раз стоял на краю, тот знает, как там холодно и одиноко…»

Джером Сэлинджер в своём проникновенном романе простыми словами рассказал довольно прозаичную и одновременно величественную историю человеческого одиночества, которое при всех многовековых попытках пропаганды христианских и семейных ценностей гордо стоит на краю бездонной пропасти, именуемой смертью.

Главный герой романа Холден Колфилд — это не просто строптивый подросток с повышенной эмоциональной реакцией на внешний мир, это собирательный образ именно того ребёнка, который живёт в каждой душе, с которым человек рождается, осознаёт себя и умирает.

Читая это произведение, наяву ощущаешь тот пронзительный холод, пробирающийся с поверхности замёрших прудов Центрального парка в самоё нутро, от которого действительно хочется плакать, словно только сейчас ты прочувствовал до конца, что стал взрослым. И это ощущение время от времени свойственно любому возрасту, вне зависимости от вероисповедания и материального благосостояния. Селинджеру удалось каким-то мистическим образом собрать квинтэссенцию перманентной тоски по так быстро ушедшему детству и заковать её в хрустальный бокал вселенского одиночества.

Такое удавалась за всю историю литературы лишь единожды великому мистификатору Андерсену, поэтому неприкаянный бродяга Холден иногда невольно напоминает маленького Кая, собирающего во дворце Снежной Королевы слово «Вечность» из замёрзших слёз жизнелюбивой Герды.

Чтобы по достоинству оценить этот удивительный роман, не надо быть философом или писателем — весь фокус в том, что действия-то на самом деле никакого нет, есть только некое движение образов, наподобие перемещения теней в пещере Платона, и очень акцентированное чувство покинутости и ощущение умирания чего-то хорошего, светлого…

И как часто сегодня, глядя на бегущие в пропасть года, хочется стать на самом краю среди горьких колосьев ржи собственной преждевременной мудрости, раскинуть руки во всю ширь, и попытаться поймать хотя бы одно мгновение, но навсегда…

ВИКТОР ЦОЙ. НА КРАЮ ЗВЕЗДЫ

Конечно, жив — в своих песнях, невероятно сочетающих простоту подачи материала и глубокую, почти шаманскую психоделику мотивов и ритмов. Главная загадка Цоя — как его творчеству удалось миновать барьер между поколениями? Почему и старые рокеры и нынешняя, достаточно ветреная молодёжь признают этого немного застенчивого парня в чёрных костюмах и перчатках за кумира? Ответ нужно искать в тематике его песен.

Условно палитру песен Цоя можно подразделить на две взаимоисключающие части

— «Романтика» и «Предчувствие смерти». Романтические баллады манят молодых, а философская составляющая «смертельных танцев» притягивает к себе внимание людей старшего поколения.

Война между землёй и небом для Цоя закончилась победой неба — он ушёл на самом взлёте карьеры и жизни, но если проанализировать названия и тексты песен в его достаточно немногочисленных альбомах, то станет ясно — Виктор интересовался смертью всерьёз. Самые лучшие его произведения — это всегда битва добра и зла, жизни и смерти, в которой последняя часто одерживает победу. Думается, фильм «Игла» и композиция «Следи за собой» стали отправными пунктами, которые, так или иначе, смогли внести трагические коррективы в судьбу поэта и певца.

Общеизвестно, что многие творческие люди любят в той или иной степени «баловаться» в своих творениях, описывая собственную смерть или создавая монументальные произведения из разряда «Реквием» или «Эпитафия». Но те, у которых это тяга идёт извне — делают это всерьёз, словно предчувствуя близость собственной трагедии (классический пример — Игорь Тальков, пример «благополучных заигрываний со смертью» — Александр Розенбаум).

«Следи за собой, будь осторожен!» — очевидно, что поэт при жизни относил эти слова, прежде всего, к себе, вернее это его самого предупреждала та великая сила, благодаря которой в мире живёт искусство. Но смерть, как всегда, оказалась сильнее — и под визг тормозов Виктор Цой ушёл в страну, где он найдёт все ответы на бесчисленные вопросы, терзающие живых.