Рассказы (-)

Каждый день я вынимала из почтового ящика рекламные листки, и тут же складывала их у мусоропровода. Но однажды в руках у меня оказалось письмо: "Приглашаем Вас принять участие во 2-ой Международной конференции "Женское движение. История и современность". Желательна русская тематика. Тезисы доклада высылайте по адресу... Оргкомитет". Список основных докладов прилагался:

"Дискриминация женщин разных возрастных групп среди оленеводов саами (Финляндия)".

"Роль и задачи мужчины в домашнем хозяйстве. Концепция и прогнозы (Швеция)".

Поехать на конференцию хотелось, а времени писать доклад оставалось мало. С другой стороны, и тема - женское движение - безразмерная. Пиши, о чем хочешь. Я села за стол, взяла лист бумаги и написала черновое название доклада: "Феминистское самосознание как полоролевой стереотип в современном социуме". Может быть, взять исторический аспект вопроса?

После войны многие семьи держали домработниц, молодых девушек, сбежавших из колхоза. И мы, когда переезжали летом на дачу, нанимали домработницу. Каждый раз это была новая девушка, почему-то всегда Нина или Валя. В чемоданчике у нее лежало зеркальце, толстая книга без первых страниц и письма солдата срочной службы. Один раз я увидела на нашей кухне человека, одетого, как крепостной крестьянин из школьного учебника. Это был отец нашей домработницы. Он о чем-то просил маму и даже встал на колени.

После ужина домработницы ходили друг к другу в гости. Шептались, рассматривали фотографии: солдат у развернутого знамени части, матрос с товарищем. Иногда они показывали эти фотографии мне, первокласснице, и спрашивали: нравится? Боясь их обидеть, я говорила: да, а сама думала: господи, как можно полюбить такого?

Этим девушкам, как и всем на свете, хотелось счастья, и поэтому вечерами они уходили в темноту. Дружба с солдатом или матросом часто заканчивалась беременностью и слезами. "С Ниной пришлось расстаться по той же причине, что и с Валей",- долетали до меня разговоры взрослых. Одна из Валь устроилась в милицию, там давали койку в общежитии. Про нее говорили, что она "пошла по рукам". Другая, Нина, стала каменщицей на стройке. После пяти лет работы давали комнату, а парень, с которым Нина гуляла, обещал жениться, если будет жилье. Но комнату все не давали и не давали. И жених не стал ждать, ушел к другой, с жилплощадью. Все домработницы уходили от нас на тяжелые работы, мечтая о прописке и о собственном угле. Где они теперь, эти деревенские девушки? Небось, нянчат внуков, рожденных свободными. Ничего не знаю об их судьбе: они никогда не возвращались назад, к бывшим хозяевам. Нет, лучше взять сегодняшний день, что-нибудь попроще. Например, роль женщины в семье накануне нового тысячелетия.

Прошлой весной родительский комитет поручил мне обойти несколько домов микрорайона, уточнить количество будущих первоклассников.

Апрельское воскресенье. Пятиэтажный блочный дом. Тесные, но отдельные квартиры. Перед тем, как позвонить в очередную дверь, я загадывала: какая хозяйка мне откроет? Злая на весь белый свет или добродушная?

На звонок открывал всегда мужчина в тренировочных штанах и шлепанцах. Жена кричала из кухни: "Валера, кто там?" Валера отвечал: "Молодая, интересная", или: "Ко мне пришли, не ори!" Появлялась жена: бигуди под газовой косынкой, руки в муке или мыльной пене, и приглашала зайти в комнату. Был полдень, но телевизор уже работал на полную мощь. Через открытую дверь была видна маленькая смежная комната с неприбранной детской постелью.

Усадив меня к столу, женщина принималась выпроваживать мужа: "Сдай посуду, скоро на обед закроют". "Сходи, Валерик, за сметаной. Дай нам спокойно поговорить". Муж, не отрываясь, смотрел мультфильм "Мышонок и его друзья", а когда жена совсем доставала, переходил, захватив бутылку пива, в лоджию и долго курил там, глядя в одну точку. Так было на третьем этаже, и на пятом, и на девятом. Всюду женщины были активны. Их энергия была то остервенелая, то веселая, но она была. А мужья... Мне было их жалко.

В последней квартире дверь открыла старушка.

- Здравствуйте. Здесь живет Вова Козлов?

- Здесь, мой хороший. Что, натворил чего-нибудь?

- Нет, я списки первоклассников уточняю.

В большой комнате спиной ко мне сидели двое. Она в кофте из ангоры, с широкой спиной, немолодая, он - на вид лет восемнадцати. Рукав его пиджака был надорван, и было видно, что пиджак надет на голое тело. Женщина обнимала парня за шею. На столе стоял эмалированный тазик с винегретом и бутылка. Пока я разговаривала с бабушкой, женщина и парень ни разу не обернулись и не посмотрели, кто пришел.

Она его не удержит, думала я, спускаясь по лестнице.

Во дворе, навстречу мне, из большой лужи вышла девочка. На ее пальто не было ни одной пуговицы.

- Вы по квартирам ходили, а почему к нам не зашли?

- Я ходила к первоклассникам.

- А я в музыкальной школе училась. Но меня выгнали.

- Почему?

- Оказалась вертушкой. Угадайте, как мою маму все называют? На букву "п". Сдаетесь? Пьяница!

- А папа у тебя есть?

- Папа все врет и с нами не живет.

- С кем же ты живешь?

- С дедушкой. Ой, Джека вывели!

Из парадной вышел мужчина с пуделем, и девочка побежала к ним.

Глаза стали слипаться, и в голову полезла какая-то чушь. Я открыла окно и легла на постель. Мне приснилось, что я дома, на Васильевском острове. Мне нужно спуститься на первый этаж к почтовому ящику. Я открываю дверь, но не могу выйти из квартиры: дворник Тоня моет тряпкой бетонный пол как раз перед моей дверью. Раньше она всегда здоровалась со мной и часто занимала у нас деньги, но с тех пор, как умер муж, больше не приходила: теперь денег хватало. Один раз я подарила ей что-то заграничное, и с тех пор она невзлюбила меня. Я понимаю Тонину ненависть и не сержусь.

Я проснулась от сквозняка, за окном была ночь. Голова была ясная, и я опять села к письменному столу.

Что я знаю о женщине из типовой квартиры? Она вьет и украшает свое гнездо, как умеет. Вешает пестрые картины на пестрые обои, и ей уютно. Муж не ушел, значит, и ему с ней хорошо.

И девочке-вертушке не вечно стоять в луже. Вырастет, станет красавицей и разобьет не одно сердце, но сама никого не полюбит.

А дворник Тоня будет яростно колоть лед у нашей парадной, испепеляя взглядом каждого жильца. Но и ее душа скоро успокоится: сына вот-вот выпустят из тюрьмы, и невестка придет в разум - заберет дочку из Дома ребенка.

Писать доклад уже не хотелось. За окном опять пошел тихий снег.

ИНОСТРАНЕЦ БЕЗ ПИТАНИЯ

Поступить на Восточный факультет было трудно, а учиться - еще трудней. Лера попала на кафедру, где студентов набирали раз в три года, по пять человек, кафедру истории Таиланда. Да, да. Тайский массаж и сиамские близнецы. Лерина специальность не сулила командировки в столицы мира. Реально было рассчитывать на место младшего научного сотрудника в Институте Востоковедения, окнами на Неву.

Лера как раз заканчивала дипломную работу - "Экономические отношения в средневековом Сиаме" - когда советская власть, почти родная, ушла не попрощавшись. Ни инструкции не оставила, ни тезисов. "Живите, как хотите. Нянек больше нет: рынок".

Институт Востоковедения задышал на ладан, и сектор Юго-Восточной Азии предупредили: научные темы закрываются... Сушите сухари. Лера устроилась в детский центр "Живулька" - вести исторический кружок. Дети были маленькие, кружок платный. Чтобы сохранить контингент, Лера рассказывала детям сказки. Занятия проходили так: Лера садалась на ковер, открывала книгу, принесенную из дому, дети ложились рядом, замирали.

"Аладдина отвели в баню. Там его вымыли и размяли ему суставы, потом ему обрили голову, надушили и напоили розовой водой с сахаром".

Некоторые куски, знакомые с детства, поражали Леру новым смыслом.

"- Знаешь ли ты какое-нибудь ремесло, юноша? - спросил старик.

- Я знаю счет, письмо, читаю по звездам. Я знаю все науки, - ответил принц.

- На твое ремесло нет спроса в наших землях. Жители нашего города не знают ничего кроме торговли. Возьми топор и веревку, иди в лес и руби дрова. Продавай их и кормись этим. В день ты можешь заработать полдинара".

Дети со здоровой психикой засыпали, не дослушав сюжета. А самые впечатлительные слушали, затаив дыхание: "Я Дах-наш, сын Кашкаша, вскричал старший джинн..."

Через два месяца "Живульку" закрыли. Некоторые педагоги устроились в школу раннего развития "Взмах", а Лера замешкалась. Потом немного подождала, не позовут ли ее. Никто не позвал. "Ну и черт с вами и вашим ранним развитием, - подумала она. - Посижу дома, займусь своими детьми".

С мужем Лера разъехалась. Почему - никому не рассказывала. Жила с дочкой и мамой. Выйти снова замуж хотелось, хоть за эллина, хоть за иудея. Были бы общие интересы и немного чувств. Много чувств не надо, плохо кончается. Но где Его взять-то? Раньше знакомились на конференциях, симпозиумах. Делаешь доклад. "Есть ли вопросы к докладчику?" Встает мужчина во втором ряду. "Вы разделяете гипотезу Сингл-Дуббеля, что славяне позаимствовали хомут и дугу у китайцев?" Отвечаешь, а потом он, задавший вопрос, подходит в перерыве, хочет продолжить дискуссию. Ты ему о межплеменных распрях домонгольского периода, а он приглашает в ресторан. Оказывается, это была судьба. В общем, теперь оба живут зимой в Принстоне, летом на Гавайях.

Лере попалось на глаза объявление: "Набираем внештатных экскурсоводов в Эрмитаж. Сдавшие экзамены получают право водить обзорные экскурсии". Три миллиона экспонатов, двадцать два километра по наборным паркетам. А на подготовку остается две недели. Теперь по утрам Лера бежала в Эрмитаж, увязывалась за экскурсионной группой, слушала, записывала. Потом проходила по маршруту еще раз, с другой группой. У женщин-экскурсоводов Лера обнаружила единый стиль: гладко зачесанные волосы, клетчатая юбка, шаль. От ежедневного общения с шедеврами в них появилось элегическое достоинство и кастовая мудрость: вы придете и уйдете, а Лиможские эмали и камеи Гонзага останутся здесь навеки. После Эрмитажа Лера на чугунных ногах топала в Публичку, обкладывалась справочниками. И чем больше читала, тем больше ей хотелось выдержать экзамен, накинуть шаль и заскользить, опустив голову, по прохладному полу Двадцатиколонного зала.

Наступил день экзамена. Комиссия сидела в помещении дирекции, за двойными дверьми. Желающие получить работу, молодые и пожилые, шелестели путеводителями. Народу было много, но первым идти на расправу никто не хотел.

- "Старушка за чтением" - это Рембрандт или ученики?

- Люди, кто такой Полифем? Скульптор или архитектор?

Лера вздохнула и шагнула через порог. Что знаю, то знаю. Чего бояться? И директора Эрмитажа завалить можно.

- Садитесь, пожалуйста.

Вокруг стола красного дерева сидели четыре женщины-экзаменаторши. В одной из них Лера узнала экскурсоводку, к которой примазывалась на экскурсиях. Та тоже узнала ее и шепнула что-то на ухо соседке.

- Вы окончили Восточный факультет? Ну тогда расскажите нам про историю комплектования у нас в музее сасанидского серебра.

Лера посмотрела в окно. На Неве покачивался "метеор", началась посадка на Петергоф. Не получив ответа, экзаменаторы задали второй вопрос: техника бальзамирования у кочевников Алтая. Не жди третьего вопроса, прощайся, сказала себе Лера. Экзаменаторы смотрели на нее с участливым сожалением. Полупустой "метеор" отчалил от пристани.

- Между прочим, существуют двухлетние подготовительные курсы. Платные, - сказала ей в спину знакомая экскурсоводка.

Деньги кончились, и Лера перешла на овес и тушеные овощи. Стало ясно: амбиции в сторону, надо что-то решать. Лера стала читать объявления. Все хотели что-нибудь продать. Желающих купить было меньше, и им нужно было то, чего у Леры не было: "Всегда купим крахмал набухающий кукурузный".

Работу тоже предлагали: ночная уборщица в метро, контролер в автобусный парк (обращаться на Глиноземную улицу). От названия "Глиноземная" гасли все желания. В Доме книги Лера полистала перечень профессий: сортировщик немытой шерсти, древопар, варщик шубного лоскута. Представила их себе немолодыми благообразными пролетариями. Учились, овладевали специальностью. Сортировщик немытой шерсти выпивал, конечно. Их фабрики теперь закрыты, люди разбрелись в разные стороны.

Знакомые, окончившие естественные или, как Лера, противоестественные факультеты, советовали: маму и дочку отправь в деревню, а комнату сдай иностранцу.

- А сколько брать за комнату?

- По обстоятельствам. Сто - сто двадцать в месяц. Долларов. Некоторые хотят, чтобы был завтрак и ужин, но связываться с едой не советуем. Не угодишь.

Лере повезло. Первый же иностранец, англичанин, не только хотел снять комнату на три недели, но и желал заниматься русским языком, за отдельную плату. Два часа ежедневно, с учителем. Она же хозяйка квартиры.

Голос по телефону был молодой, говорил почти без акцента.

- Сколько вы хотите за вашу комнату?

- Семьдесят пять за три недели.

- Круто.

- Вы считаете, что это дорого?

- О'кей. Приезжаю через три дня. Диктуйте адрес.

Он появился в шесть утра. Долговязый, в лыжных ботинках. Очень прыщавый. За спиной рюкзак. Майкл приехал из Омска, где год работал в банке консультантом.

- Ну как, Майкл, было в Омске?

- Кошмар.

- А где вы учились русскому языку?

- Год в Англии, а потом на курсах при МГУ.

- Ну и как вам понравилось в Москве?

- Кошмарно.

- Куда вы дальше поедете - в Омск или в Англию?

- Много будете знать, скоро состаритесь.

Ну и ну, подумала Лера, где это он такого нахватался. И ведь обо мне скажет потом: кошмар.

- Вот ваша комната, вот ванная. Чувствуйте себя как дома.

- А горячая вода есть?

- Есть.

- Пока есть, - Майкл сверкнул очками. - Потом ее отключат.

Опытный, решила Лера.

В восемь утра англичанин заходил в ванную и пускал воду. Вода лилась и лилась, и не было этому конца. В девять он переходил в кухню и ел там что-то свое. В кухне он не включал воду вообще. Наверное, питался сухим кормом. После завтрака англичанин готовился к уроку: читал газету "Ваши финансы" и выписывал все незнакомые слова и выражения. В полдень начинался урок. Майкл читал вслух газетную статью, останавливаясь на непонятном.

- "Этот бытийный контекст, к сожалению, не артикулируется в нашем социуме". Про что это?

- Журналист имеет в виду, что народ не хочет обсуждать эту проблему.

Англичанин почесал грудь, вздохнул и перешел к спортивной странице.

- "Нападающий Колотовкин фрагментарно подрастерял голевое чутье". Давайте разберем по слову.

Жилец заучивал выражения, ненужные ни на работе, ни в быту. Чем они ему понравились, объяснить не мог. "Забор воды", рыба "Голый прямун", "Продается девочка-боксер от злобных родителей". Иногда у него было игривое настроение, и он спрашивал Леру: "В каком слове семь "о"? Не знаете? Обороноспособность! А три "щ"?"

- Дайте подумать.

- Не надо думать. Защищающий.

Последние полчаса Лера занималась с учеником устной практикой. Вопрос - ответ.

- Майкл, где живут ваши родители?

- Отец в Египте, мама в Испании.

- А в Англии у вас есть родственники?

- Нет.

- Вы женаты?

- Я свободный.

- Что вам нравится в России?

- Русский язык и женщины.

После урока Майкл уходил из дома. Возвращался не поздно, проходил в свою комнату и затихал. Вечером, когда Лера уже лежала в постели, жилец шел на кухню, жарил мороженый шпинат. Кровать англичанин не убирал. Одеяло клал на стул, на подушку - плейер с наушниками, под кровать - англорусский словарь. Лампу он вообще не выключал. Так она и полыхала весь долгий июльский день. Работает под милого чудака, решила Лера.

Урок окончен. Входная дверь хлопнула, англичанин ушел. Лера выглянула в окно. Он понуро брел по пустынной летней улице, один в целом мире. Остановился у ларька, подошла молодая попрошайка и показала ему что-то. Англичанин покачал головой, обогнул ее и двинулся дальше, и оба скрылись за поворотом.

Бедный ты мой, ну и хозяйка тебе попалась. Ни на балет, ни на концерт не пригласит. Зациклилась на домашних заданиях: составьте диалог покупателя и продавца, опишите дом с привидениями.

На выставку Лера отправилась только ради ученика, из чувства долга. "Алина Крюгер. Персональная выставка. Жизнь как утрата. Вход свободный". В пустом зале бродил бородач с дамой. На некоторые работы он смотрел через дырку в кулаке, чувствовался профессионал. Лера тоже посмотрела через кулак, но разницы не заметила: все те же обнаженные мужчины на курьих ножках, а на заднем плане пагоды в огне. В буклете про Алину было сказано: "Художница проецирует притчевый мир на пространство бесконечного". Интересно, где и как учат писать искусствоведческие тексты? Наверное, с этим рождаются. Бывая в гостях, Лера любила листать художественные альбомы и, посмотрев репродукцию, прочесть, что об этом пишет специалист. Видишь: мальчик накрыл насекомое сачком, по бокам ангелы трубят в пионерские горны, в небе самолет со знаками зодиака на борту. Читаешь: "Художник рассматривает холст как культ мгновения, где упрямство деталей взаимодействует с попыткой осмысления будней". Думаешь: автор текста мало бывает на воздухе, держится на кофе и сигаретах, интимная жизнь чем-нибудь осложнена...

- Ну как, Майкл, понравилась выставка?

- Интересно. Я думаю, что художница - национал-патриотка.

- Почему?

- По кочану.

Так, подумала Лера. Приехали. Русский язык начинаем учить сначала.

На субботу и воскресенье Лера поехала за город, к своим. Просила Майкла дверь никому не открывать и написать сочинение "Как я провел выходные". Сейчас попьем вместе чаю, думала Лера, подходя к дому вечером воскресенья, надо ученику больше внимания уделить, последняя неделя пошла. Еще в передней Лера почувствовала: жарили мясо, со специями. Вошла на кухню. Пол вымыт, от помойного ведра тянет освежителем воздуха "Рогнеда". Открыла холодильник. Так и есть: на полке, отведенной англичанину, домашняя снедь. Женщина! На два дня оставить нельзя, бабу привел. Причем она сейчас здесь, в квартире.

Майкл вышел в коридор.

- Добрый вечер, Лера. Вы не против, если у меня в гостях друг?

Друг тоже вышел из комнаты. Короткая юбка, кривоватые ноги на высоких каблуках. Смиренное личико без косметики. Такие берут мертвой хваткой.

- Снежана. - Девушка протянула мягкую, как тряпочка, руку. - Мы с Майклом английским языком занимаемся.

Лера молча ушла в свою комнату и закрыла дверь. Неужели на ночь останется? Мы так не договаривались. С другой стороны, сдала комнату и не возникай. Уплочено.

Из комнаты англичанина доносился смех. Чем она его так рассмешила? В коридоре зажегся свет. И опять послышался смех. Пошел провожать, слава Аллаху, вздохнула Лера, засылая.

Майкл вернулся домой только утром. Веселый. Уже не одинокий.

- Я теперь буду жить не здесь. Изменились обстоятельства, извините.

Он протянул конверт.

- Плачу, как договаривались, за весь срок.

Лера так растерялась, что спросила:

- И русский язык вам больше не нужен?

- Не беспокойтесь. Нет проблем.

Больше вопросов Лера не задавала. В опустевшей квартире ничего не хотелось делать. Стыдно было вспоминать, как спешила с дачи, от плачущей дочки - завтра урок! - в электричке, в тамбуре, зажатая между рюкзаками, придумьшала упражнение на числительные: пятьюстами шестьюдесятью четырьмя мальчиками, о девятистах сорока девяти девочках...

- Нельзя привязываться к жильцам, - возмутилась Лерина подруга, та, которая работала в квартирном бюро. - Ты бы еще в них влюблялась. Не переживай. Бери карандаш и записывай: первое, супружеская пара из Новой Зеландии, миссионеры. Лечат вензаболевания словом божьим. Им нужна комната на месяц и чулан для миссионерской литературы. Второе, чемпионка Кракова по армреслингу, с подругой. Просят комнату на все лето без мебели, и чтоб на полу два тюфяка. Думай, только быстренько. Ответ - завтра.

ОТЦЕПЛЕННЫЙ ВАГОН

Когда родился Федя, младший брат, Миша обрадовался. Теперь жизнь переменится. Мама будет сидеть дома, одумается и снова полюбит его, старшего сына. Мишин папа с ними не жил, но иногда приходил и сидел на кухне.

Наливал маленькую рюмку водки, сразу не пил. Гладил рюмку, трогал. Предвкушал. При этом курил и рассказывал маме про своего начальника, которого называл "Одноклеточный". Он спрашивал Мишу одно и то же:

- Ну что, Михаил, много двоек нахватал?

В этом вопросе не было ни угрозы, ни участия. Миша копил ответы, которые никогда не произносил. "Тебе-то что до моих двоек". Или: "Откуда ты знаешь, может быть, я отличник". Но больше всего хотелось холодно посмотреть на отца и уйти в свой угол.

Миша жил с мамой и дедушкой. Теперь вот придется жить с Федей. Федин папа был иностранцем. Когда мама вышла из больницы, он привез восемь коробок бумажных пеленок и миксер. Миша ждал, что Анжело купит еще много чудесных вещей или даст денег, но этого не случилось. Итальянец больше не появлялся.

Мама работала в отделе редкой книги, а платили ерунду. Из разговоров взрослых Миша узнал, что пенсия у дедушки Кузьмы Исаковича - сносная. Дедушка сорок пять лет проработал на секретном заводе, в отделе комплектования и сбыта, а теперь, к восьмидесяти годам, нашел дело: занялся литературным творчеством. "Играю со словом", - говорил он по телефону бывшим сослуживцам.

Дедушка вставал рано и не мог дождаться, когда все проснутся и можно будет стучать на машинке. Если рифма не шла, дедушка рисовал гуашью. Последняя работа - большой круг, а под ним маленький - называлась "Домбай перед сходом лавины". Дедушкин закрытый завод теперь закрыли по-настоящему, и Миша думал, что жизнь дедушки Кузьмы прошла неинтересно: полвека комплектовать и сбывать неизвестно что, а потом, состарившись, надеть тренировочные штаны и писать неинтересное про природу.

До редкой книги мама нигде долго не задерживалась, и дедушка говорил про нее: богема. Мама снималась в массовках, однажды играла политзаключенную, которую везут на Колыму в арестанском вагоне. А на самом деле вагон был отцеплен и стоял среди бурьяна на задворках Финляндского вокзала. В перерывах между съемками политические ходили за пивом. Пели птицы и не верилось, что была на свете Колыма. Мама рассказывала про съемочную группу: полдня люди маются без дела, потом, ругаясь, ищут пропавший кабель и ссорятся по пустякам: "Сволочи, кто мой чай выпил? Отвернуться нельзя".

Работала мама и гидом-переводчиком, ездила с итальянскими туристами по транссибирской магистрали и в Среднюю Азию. Это было, когда все советские народы жили вместе и дружили. Мама вспоминала сказочные страны, - Бухара, Хива. Утомленные жарой туристы ложились отдохнуть у арыка, местные девочки в шароварах услаждали их узбекскими танцами, а служанки угощали гостей плодами.

Но и с этой работы маму попросили: вела себя не так, как положено по инструкции. Эту инструкцию мама повесила в прихожей, в рамке, а то знакомые не верили, думали, мама шутит.

- Форма одежды женщины-переводчика: белый верх, черный низ. Обувь строгая.

- Переводчик имеет при себе два носовых платка.

- Переводчик не ест и не пьет во время перевода.

- От переводчика не должно исходить резких запахов (пота, духов, лекарств, спиртного).

В чем провинилась мама? Может быть, вышла на работу без носового платка? Наверное, мамина вина была в том, что она влюбилась в туриста, Фединого отца. Мама всегда прожигала - огненной точкой через увеличительное стекло - того, кого любила. И там больше ничего не росло.

Миша часто сидел на кровати и думал: зачем надо жить? "Займись делом", - раздавалось с небес, как только он погружался в раздумья. Чтобы не приставали, Миша утыкался в книгу, делал вид, что читает. И начал читать. В дедушкином шкафу он нашел дореволюционные брошюры: "Гигиенические этюды о браке", "Страх смерти по Гагену", "Коза и ее значение для русского народа".

- Отведи дедушку в туалет, а то он упадет по дороге! - кричала мама из другой комнаты.

Начитавшись брошюр за 1909 год, Миша стал вести наблюдения над домашними. Мысль завести картотеку появилась еще в четвертом классе, когда девочка в колонке у окна - Денисюк - показала Мише учетные карточки, которые она составляла на мальчишек из класса. В каждой карточке было четыре графы: 1. Фамилия. 2. Имя. 3. С кем дерется. 4. Чем дерется. В карточке, заведенной на Мишу, в пунктах 3 и 4 были прочерки. И от этих прочерков на Мишу впервые повеяло ветерком социальной ущербности.

Наблюдать за дедушкой было просто - он не выходил из дома. Весь был на виду. Миша купил общую тетрадь и расчертил ее. Появился раздел: посещение дедушкой уборной. Время захода и время выхода. Отдельно - в будни и в выходные. Следующий раздел он озаглавил: "Кривая маминой раздражительности". Ниже перечислялись раздражители: а) Невынесенное помойное ведро; б) Потеря ключа; в) Чтение дедушкой вслух его мемуаров "Огненные годы". Третий раздел назывался: "Сравнительная характеристика пернатых, питающихся из дворовых помоек (воробьи, голуби, вороны, чайки). По личным наблюдениям". С зарисовками птиц и помойных баков.

После рождения Феди гости стали ходить редко. Но один писатель, Стигматов, все-таки захаживал. Раньше его не печатали и никуда не пускали, а теперь все чудесно переменилось. Все напечатано, и за границу приглашают, вот недавно вернулся с Аляски, прочел там курс лекций "Энергия зла в русской истории". Про других писателей Стигматов говорил:

- Однояйцевые близнецы.

Миша начал читать стигматовскую повесть "Торговец удлинителями" и бросил. Написано непонятно, без знаков препинания, а повесть между тем получила Гомеровскую премию (для слабовидящих писателей).

По вечерам появлялась Рахиль, которую мама раньше терпеть не могла, а теперь подружилась. Они вызывали духов. Это было просто и не требовало материальных затрат: алфавит в круге и тяжелая игла на длинной нитке. Рахиль водила иглой по алфавиту и разговаривала с духами, а мама молча слушала. Вызывали духов наших, отечественных: Мичурина, Калинина, Павлика Морозова. Вызванный народ отвечал кратко, хорошим русским языком. Один только Троцкий матерился, и его вызывать перестали. Однажды вызвали дух князя Курбского и спросили: "Стоит ли эмигрировать?" Курбский ответил: "Сидите дома, дуры". Рахиль на Курбского обиделась, а мама сказала, что сам дурак, отстал от жизни.

Школу Миша разлюбил, когда впервые столкнулся с предательством: в диктовке пропустил букву "р", и получилось: "В лесу какала ворона". Любимая учительница, Руфина Магомедовна, прочла про Мишину ворону всему классу. Обида была так невыносима, что Миша в мечтах сбрасывал вероломную Руфину со скалы в море. Потом, подумав, сменил тактику и стал смеяться вместе со всеми: "А что же, ворона в школьную уборную должна была лететь?"

Домой он никого не приглашал: неприветливая мама, дедушка, всегда неприбранный. И, главное, проходная комната.

Федя оказался болезненным, кричал по ночам. А когда он затихал, мама ложилась на диван и лежала с открытыми глазами: уйдите. Оставьте меня в покое. Нет, после рождения Феди жизнь лучше не стала. Можно, конечно, относиться ко всему, как бабушка: на все воля божья. Если бы бабушка была жива, то Миша спросил бы ее: а что дворовый мучитель Рыгаев не дает мне проходу, это тоже воля божья? Нет, бабушкины заповеди и догматы в современных условиях не работали.

Бабушка перед смертью успела Мишу окрестить. Все, что в тот день произошло в церкви, запомнилось, как медосмотр. Стыдно, но почему-то нужно. Посещение храма расширило кругозор. Оказалось, есть такая специальность священник. Старый мужчина необычного вида то исчезал, то появлялся из разных дверей, чтобы прочитать вслух из книги. Читал не для себя и не для людей, стоящих вокруг, а для кого-то третьего, невидимого. Но хозяйничали в церкви тетки в синих халатах, ревниво не любившие всякого, пришедшего в их дом. После крещения у Миши некоторое время была надежда, что Бог выполнит три желания. Одно уже было заготовлено: чтобы Рыгаев ползал на коленях и говорил, что больше не будет.

Миша проснулся поздно. В школу идти не надо, начались летние каникулы. Он заглянул в мамину комнату. Федя стоял в кроватке и смотрел в окно, его рот был заткнут соской, закрывавшей пол-лица. Мама сидела на тахте, поджав ноги.

- Миша, иди сюда. Сядь. Не знаю, обрадуешься ты или огорчишься, но решение принято. Мы переезжаем за границу, насовсем.

У Миши заныло в животе. Вот оно, начинается.

- И дедушка едет?

- Думай, что говоришь. Дедушка по квартире еле ходит. К нему Стигматов переезжает. Будет ему суп варить. Пойди, подумай, что взять с собой. Много не бери, там не понадобится.

Невероятная новость переполняла Мишу. Он подошел к дедушкиной двери, постоял, но войти не решился.

На столе лежала стопка школьных учебников. Сейчас они показались ему родными. Миша открыл задачник по математике, так и не сданный в библиотеку после первого класса. Лошадь живет двадцать лет, свинья десять лет, сколько живет орел, если он живет в два раза дольше, чем лошадь и свинья, вместе взятые?

По дороге в молочную кухню ему захотелось подойти к знакомой продавщице, торговавшей яйцами на солнцепеке, и рассказать, что он уезжает. Пии пройти мимо школы: вдруг встретится кто-нибудь из класса. Дверь школы была открыта, вокруг ни души. В гардеробе были свалены ломаные стулья, на подоконнике сидел котенок и следил за мухой. Миша постоял в прохладной раздевалке. Забытое пальто одиноко висело за решеткой под замком. "Он пришел проститься со школой, - подумал Миша. - Он знал, что видит ее в последний раз".

Дома все было как обычно. Дедушка спал перед вечерней порцией мемуаров. Федя смотрел через прутья кроватки. Мама, Рахиль и Стигматов сидели в кухне, не зажигая света, и пили вино. Никто не заметил, как Миша вошел в квартиру. Он вынул общую тетрадь и написал заглавие: "Моя жизнь в России. 1983-1995 г."

Когда Рахиль заглянула в его комнату, он уже спал, положив голову на пустую страницу.

ИНСПЕКТОР РУССКОГО ЯЗЫКА

Одноклассник, энтузиаст международных связей, позвонил в тот период моей жизни, когда все надоело. Хотелось одного: лежать в прохладной комнате, тихо перелистывая какое-нибудь ротапринтное издание.

- Есть вакансия инспектора русского языка в Швеции. Контракт на год. Берешь?

- Кого и зачем инспектировать? - спросила я и закрыла глаза.

- Насколько я понимаю, тебе придется ездить по гимназиям и проверять знания учеников.

- Как оплачивается этот адский труд?

- Платят столько же, сколько и местным учителям. Они, правда, бастуют: наверно, на вторую яхту не хватает бедолагам. Но для нашего человека там Клондайк. Желающих полно. Да или нет?

- Согласна.

Моя первая школа оказалась старой шведской гимназией и поэтому располагалась в центре города, в парке. Я шла по аллее и думала: если бы я родилась здесь, в маленьком городке, где всюду видна забота о человеке, где нет ни воровства, ни злых лиц, где в общественных туалетах пахнет лепестками роз - стала бы я изучать русский язык?

На пороге школы меня встретила Кристина, учительница русского языка, активистка движения "Старимся естественно". Она гордилась признаками старости - седыми волосами и морщинистой шеей, ходила зимой и летом в удобных лыжных ботинках и во всем мятом, хлопчатобумажном. Мужчин рассматривала как часть природы, что-то вроде членистоногих. Отпуск проводила в горах, с посохом, или выезжала с подругой в лес и следила за полетом птиц: наблюдала, куда птица летит и где сядет. Из всех русских писателей больше всего любила Виталия Бианки.

До начала уроков я зашла в учительскую, посмотреть, по каким учебникам будем работать. Похожий на Чехова мужчина в ковбойке и немолодая женщина в майке, напрасно не носящая бюстгальтер, пили кофе. На низком столе лежали свежие газеты, горели свечи. Просто так, для уюта.

- Вот наша гостья из России, инспектор по русскому языку, представила меня Кристина.

Мужчина и женщина оторвались от кофе и скорбно посмотрели на меня.

- Добро пожаловать, - сказала учительница в майке и уткнулась в газету.

Чехов достал зубочистку и стал ковырять в зубах - совершенно напрасно, никакой еды вокруг не было.

На полке у окна лежали учебники и хрестоматии по русскому языку. Ученики, к которым мне предстояло идти, занимались по новому учебнику. Он назывался "Давай!" Сегодня предстояло читать текст номер двадцать, "Обед Ивана".

ИВАН: Что это?

ТАМАРА: Это твой суп.

ИВАН: Запах хорош. Что это за суп?

ТАМАРА: Суп называется борщ.

ИВАН: Будет ли горячее?

ТАМАРА: Да, сосиски в соусе. Приятного аппетита.

После чтения и разбора диалога Ивана и Тамары предлагалось выучить наизусть несколько упражнений для расширения кругозора и знакомства с русскими реалиями.

Упражнение 1.

Это Антон. Он дома. Там и собака.

- Ваши родители еще живы?

- Да, они еще живы.

- Твой отец, он женат?

- Да, женат.

- Твоя мать, она работает на заводе?

- Нет, она пенсионер, но часто ходит в клуб.

У меня начала кружиться голова, но я строго сказала себе: спокойно, учебник издан, и по нему учатся.. Я углубилась в чтение. Все тексты и упражнения дышали добротой и покоем. Ни одного дурного слова о нашей жизни! И отношения между людьми - чистые, продезинфицированные: "Семен Петров молодой рабочий. Его жена Галина - лаборантка. Хороша и удобна их квартира в Москве. Их работа - интересна. Вечером Семен Петров и Галина ходят в кино. Раз в неделю они идут в гости. Там они танцуют и веселятся. Отпуск они проводят в Сочи".

Мы с Кристиной вошли в класс. Два мальчика и две девочки сидели под портретами Достоевского и Бродского. Больше желающих изучать русский язык в школе не было. Слева от доски висела цветная фотография очереди к мавзолею в зимней Москве, справа - текст, отрывок из "Домостроя": "Юноша должен иметь душевную чистоту, походку скромную, голос умильный, речь пристойную, при старейших должен молчать, стыдливостью украшаться. За обедом - не кашлять, не плевать, а придется плюнуть, то сделать это, отворотясь от людей, да ногой потереть".

- Как тебя зовут? - спросила я восьмиклассника, волосы которого были такими белыми, что я подумала: через пятьдесят лет он поседеет, а никто и не заметит. Мальчик опустил голову. Он никак не ожидал, что незнакомая тетка начнет его спрашивать. Собравшись с духом, он прошептал: "Кристер".

- Тебе нравится, Кристер, русский язык?

- Не очень, - ответил бедный мальчик, заливаясь краской. Зато второй ученик, красивый африканец, говорил бегло и явно был здесь первым учеником.

- Мой отец учился в Союзе, кончил Тряпку в Питере.

- Что кончил?

- Текстильный институт. А мама с Кубани, лимитчица.

С тобой все ясно, подумала я. Девочки смотрели на нас с испугом и, кажется, не понимали ни слова. Кристина нервничала, а зря. Если ученик может сказать по-русски: "Я живу в Швеции и изучаю русский язык", так ведь это замечательно, пятерка. Выучить русский язык невозможно. Три мальчика, четыре мальчика, но пять мальчиков. Почему? Что произошло? А запомнить и правильно употреблять все эти "подъехал, въехал, заехал, съехал, выехал"...

- Может быть, они напишут что-нибудь, а я дома проверю?

- Нет, нет, - замахала руками Кристина. - Они писать не умеют. Лучше попросим их прочитать стихи. Мария, прочти стихотворение про кота.

Мария вздохнула и старательно прочла:

Как повадился коток

К бабке Марье в погребок

Есть сметанку да творог.

- Теперь ты, Грета.

Грета без запинки продекламировала:

Папочка и мамочка

Заснули вечерком,

А Ванечка и Танечка

В Африку бегом.

- Поздравляю, - сказала я. - Для второго года обучения неплохо.

За год работы инспектором я объехала двадцать гимназий. Всюду было мало школьников, учивших русский, но они были, и у каждого была какая-нибудь тайная страсть. Один коллекционировал советскую военную форму - специально ездил за товаром в Выборг. Самым ценным экспонатом был генеральский мундир: вся грудь в пионерских значках. Там, в Выборге, ему сказали, что это ордена Второй мировой войны. Другой собирал таблички и вывески из России: "За ветхое белье прачечная ответственности не несет", "Срочно требуется зав.мозольным кабинетом", "Кассир плохо слышит. Говорите как можно громче".

Через полгода я стала угадывать учителей русского языка сразу. Не могу объяснить, почему. По-видимому, контакты с Россией и ее народом производят на жителей Скандинавии сильное впечатление. Происходят необратимые изменения. Купив павлово-посадскую шаль - красные розы по зеленому полю некоторые учительницы уже не снимают ее никогда, кладут ее на стол как скатерть или, сшив вместе три штуки, покрывалом на кровать.

Учителя-мужчины любят носить косоворотку и буденовку, в знак любви к стране Советов. Мои шведские собеседники, хозяева, коллеги - все убеждали меня, что раньше мне жилось лучше. "Хорошо было в СССР! Низкие цены, приветливый народ. Не было этой ужасной американизации. Все делалось бескорыстно, от широкой русской души. А теперь все только деньги, деньги..."

- Но ведь при старых порядках я бы тут с вами не сидела.

- Да, при тоталитарной системе ты не могла зайти в "Березку" и купить бутылку виски. Но разве социальное равенство не важнее американского виски?

- Бог с вами, - сдавалась я. - Сменим тему. Поговорим о яйцах Фаберже.

Моя пятая школа была одноэтажной типовой новостройкой. Внутри - все, как обычно: старшеклассники целуются, сидя на подоконниках, учителя пьют кофе в учительской. Никто не носится по коридорам, последняя драка была зафиксирована перед войной. Здесь моим коллегой был молодой учитель Ларс. Он и вел себя по-молодежному, носил тельняшку, на урок приходил с балалайкой, садился на стол и запевал:

Девушки, весна, весна

Идет из-за Урала.

Ученики подхватывали хором:

Девушки, война, война,

А молодость пропала.

- Я создаю в школе русский дух, - объяснял Ларе свою методику. - Так легче понять вашу историю и культуру.

В этом классе мне пришлось проводить тест среди десятиклассников. Ответы я храню до сих пор.

"Меньшевиками в России называли сторонников Меньшикова".

"Любимым фаворитом Екатерины Великой был Броненосец Потемкин".

"Станции метро "Достоевская" и "Маяковская" названы в честь жен писателей".

Ларе пригласил меня домой, на русский ужин: моченая брусника, сушки, мармелад. К этому подавалась наливка "Огни Мурманска".

- Хочу жениться на русской девушке, но побаиваюсь.

- Чего же ты боишься?

- Что русская девушка позарится на мое добро. А для меня главное любовь.

Я огляделась вокруг. Зариться было не на что. Видавший виды диван, на полке пластинки фирмы "Мелодия" и комплект журнала "Крокодил", в углу кирзовые сапоги. На гвоздике висела пара лаптей.

- Ищу бескорыстную русскую подругу, - повторил Ларе, подавая мне пальто.

Когда я спускалась по лестнице, он вышел на площадку и, чтобы сделать мне приятное, пропел:

Подари мне, сокол,

На прощанье саблю,

Вместе с вострой саблей

Пику подари.

По дороге в гостиницу я увидела, что чей-то бумажник, лежавший с утра на скамейке у автобусной остановки, был уже припорошен снежком. По свежему снегу было написано:

"Кто потерял?"

Прошло три года, но работу инспектора по русскому языку мне не забыть.

Я люблю всех моих шведских учеников, хотя, уехав из Швеции, больше их не встречала. Иногда я перечитываю то, что они писали. Я не помню, как звали ту девушку, которая написала в выпускном сочинении: "Моя школа лежит в озере". Про себя я называю ее девой Февронией, а школу, опустившуюся на озерное дно, как и всю Швецию - град Китеж.

УЖИН ДЛЯ ПЯТОГО КОРПУСА

"Найдите емкость конденсатора колебательного контура". Нет уж, сами найдите и делайте с этой емкостью что угодно, а я поступила в гуманитарный ВУЗ и буду изучать языки и литературу. Лежи себе на диване и читай Мопассана. Для других это отдых после работы, а для меня подготовка к экзамену. На другом экзамене надо по-английски рассказать одну из трех тем: "Моя комната", "Моя семья" или "Мой день": "Я встаю в восемь часов, делаю (не делаю) зарядку и принимаю душ. Потом пью чай (кофе). Вечером ко мне приходят друзья, и мы слушаем радио (смотрим телевизор)..."

- Давайте вашу зачетку. Следующий!

Читая Мопассана в то время, когда другие студенты припадали к компьютерам или, шепча: "Мертвые учат живых", часами трудились в анатомическом театре, вы выбрали судьбу. Налево пойдешь - библиотекарем станешь, направо - переводчиком. Прямая дорога ведет в среднюю школу, в учительскую. Но поскольку эпсилон стремится к нулю, то можно, защитив диплом на тему "Второе германское передвижение согласных", проработать до пенсии экскурсоводом в Музее хлеба.

В тот день, когда Неля появилась на факультете, у меня был выходной. Потом рассказывали: по коридору бродила молодая женщина странного вида, кримпленовое пальто (в 94 году!) и суконные боты. Она заходила на все кафедры подряд и, назвавшись председателем Лондонского общества интернациональных связей, предлагала дружбу. "Приезжайте! Примем, покажем, опубликуем". Ассистенты без степени тут же начали формировать первую группу, составлять списки. Этого берем, эту не берем. В общем, включились в движение "От сердца к сердцу".

Я просидела полдня в библиотеке, которая на меня всегда действовала угнетающе. Тусклый свет, до срока увядшие сотрудники и полки открытого доступа к литературе ушедшей эпохи. Опустошенная от прочитанных книг, я вошла в метро "Невский проспект".. Когда стоишь на эскалаторе, то руки заняты, и нечем заткнуть уши. "Питает и лечит репейное масло. Лишь с ним ваши волосы будут прекрасны". Когда вы слышите это утром и возвращаясь домой весь учебный год, то вас начинают преследовать эротические фантазии: мучительница из рекламного бюро схвачена, в горло ей вставлена воронка, и невидимая рука льет и льет репейное масло, пока сирена не затихнет.

Войдя в квартиру, я не успела снять пальто, как зазвонил телефон.

- Здравствуйте, дорогой мой человек. С вами говорит Неля Пшшпенко-Райт. Я сейчас живу в Лондоне, в Питере нахожусь по издательским делам. Вас я знаю по вашим работам. Хочу вас издать.

Меня? В Лондоне? Думаю, статье "Бессоюзные придаточные предложения в сонетах Зильбершнура" будет обеспечен успех. А монографию "Постоянный эпитет в фольклоре Лапландии" надо выпускать массовым тиражом.

- В среду возвращаюсь в Лондон. Мой сынок еще маленький, скучает по маме. Можно, я сейчас к вам забегу?

- Ой, нет. Через полчаса уезжаю в командировку. К сожалению, не получается.

- Да я на часок.

- Увы, дома никого не будет. Как-нибудь в другой раз.

Я положила трубку. Да, пришлось наврать, но говорить с Нелей мне было абсолютно не о чем, тем более в свой выходной.

Вечером я включила телевизор. Шла передача "Эрудит на все времена". Известный московский артист, томный наглец, сидел в большой птичьей клетке. Время от времени он выпрямлялся, подходил к решетке, и, прижавшись лбом к железным прутьям, задавал вопросы публике, сидевшей тут же в студии и глядевшей с любовью на пошляка.

- Дайте словесный портрет птиц: Феникс, Сирин, Алконост. Тридцать секунд на птицу.

- Что такое прерванный каданс?

Эрудит, правильно ответивший на вопрос, получал жетон в виде плоского фаллоса. Набравшие пять жетонов выходили в финал. Вручал жетоны карлик с бородой, которому ведущий время от времени напоминал о его уродстве, садясь для этого на корточки. Я решила досмотреть до конца этот праздник сатаны, дождаться фамилии режиссера, чтобы проклясть его и лечь спать. В это время позвонили в дверь. Я никого не ждала и решила не открывать. Звонили минут пять, с перерывами. "Не открою, хоть ты лопни", - думала я. Наконец лифт поехал вниз. Я выглянула в окно. Из нашей парадной вышла женщина. В руках цветы и торт. Неля! Я же ей русским языком сказала, что меня не будет дома. Ну и ну!

Летом мне предложили халтуру - поработать устным переводчиком, и я согласилась: бесплатно возят по стране, кормят в ресторане, тепло и чисто. От тебя требуется только одно: энциклопедические знания.

Идут переговоры о повышении налога с физических лиц. Переводчица с трудом добыла и вызубрила налоговые термины. И вдруг американец, руководитель делегации, начал расписывать технические особенности авиамотора. Сей господин только что купил самолетик для семьи и хочет поделиться радостью от обновки. Что делать переводчику, если он не понимает ни слова? Собрать волю в кулак и идти параллельным курсом: нести отсебятину.

Переводишь семинар на тему "Обучение письму леворуких детей". Кажется, ничто не предвещает грозы. Нет, найдется тип, который к концу третьего дня семинара начнет хулиганить - цитировать по-французски Лекок де Буабодрана. Или возьмет слово: "Мы все хорошо поработали и немножко устали. Поэтому я хочу повеселить вас забавной историей". Дальше следует сложная похабщина с медицинским уклоном.

Если, проходя по Дворцовой площади мимо "икарусов", вы услышите хохот, это значит, в перерыве между обзорными экскурсиями встретились гиды и обмениваются опытом: Верка из резервной группы в июле работала с итальянцами, ветеранами войны. Приехали в гостиницу. Мест нет, потому что нет, хотя бронировали за полгода вперед. Ветераны кричат, размахивают костылями. Наконец, уговорили их переночевать в бассейне, который уже два года не работает. Быстренько поставили койки, дно застелили ковром. Даже телевизор на колесиках прикатили. Только на одну ночь! Бесплатно! Завтра поселим в полулюкс со скидкой. Деваться некуда, ветераны устали, завтра возложение гвоздик. А в пять утра сантехник пустил воду. Пробный пуск. Откуда ему знать, что в бассейне сорок гавриков спит?

Перекур окончен. Знакомая переводчица бежит к своему автобусу. Ей двадцать три года, и она выглядит, как кинозвезда. Туристы ее любят, дарят сувениры: одноразовое мыльце из отеля, пакетик с солью и перцем из самолетного завтрака, значок Союза виноторговцев Канады. Она благодарит и смущенно улыбается. Мешок с сувенирами полетит в первую же урну. У нее своя квартира, жених - банковский аудитор, да и с родителями повезло: папа плавает, мама - в кадрах.

Дома меня ждало письмо: "Зная Ваше доброе сердце, смею обратиться к Вам из ужасной больницы, куда меня запрятали, разлучив с семьей. Я здорова, но мне не верят. Я писала и в консульство, и в мэрию - никакого ответа. Кроме Вас у меня никого нет. Помогите". Обратный адрес: Гатчина, больница номер 2.

Кроме меня, у нее никого нет... А я ее в глаза не видела - только из окна, на мгновение, молодую женщину с цветами, если это была она, конечно.

Сотрудница консульства, услышав фамилию Пилипенко-Райт, устало сказала: "Знаем, знаем про нее, занимались ее вопросом. Очень неприятная история".

- А что случилось-то?

- А вы ей кто?

- Я ей никто. Получила письмо с просьбой о помощи. Вот и звоню вам.

- Пилипенко украла полотенце в отеле. Ее задержали и признали больной. Ничем помочь не можем: гражданство у нее российское, с мужем-иностранцем разведена, паспорт просрочен. Ситуация тупиковая: нет у нее дома ни там, ни тут.

- Но до отъезда в Англию она где-то жила? У нее ведь сын за границей.

- Послушайте, она больной человек и проходит лечение в больнице!

Письма от Нели продолжали приходить, и каждое заканчивалось словами: "Кроме Вас у меня никого нет". Когда случайно выяснилось, что такие же письма получают еще несколько человек на работе, я успокоилась. Мир не без добрых людей. Кто-нибудь да поможет.

Все лето я колесила с туристами - в Москву через Новгород, в Тверь через Псков. В каждом городе было одно и то же: отель с варьете, краткая экскурсия в православный храм и послеобеденный шопинг. Мелькание церквей, варьете и сувенирных магазинов сливалось в однообразный круговорот, изредка прерываемый маленькими происшествиями. У одного туриста вытащили в метро паспорт, у другого случился понос после кваса "Добрый молодец". Третий познакомился с русской красавицей, а утром был найден в сквере, живой, но без денег. Лето кончилось, а с ним и туристский сезон.

Дома на автоответчике меня ждала запись: нужен переводчик на полдня, в ближайшую субботу, с выездом за город. Оплата почасовая, платит клиент. Возьму халтуру в последний раз, и хватит, решила я. До следующего сезона.

В вестибюле гостиницы меня встретил маленький веселый человек, Рон. Он держал за руку толстого мальчика, Виктора. Подъехало такси, и мы покатили в сторону Гатчины.

- Купим сегодня клюшку? - спросил мальчик и прижался к отцу.

- Купим, купим, - ответил отец. - Я обещал ему русскую хоккейную форму, - объяснил он мне. - Иначе он ни за что не хотел ехать в Россию.

До больницы мы ехали молча, каждый думал о своем. Машина остановилась перед воротами парка, и мы двинулись к центральному корпусу. Я приготовилась к худшему: слыхали мы, что такое психиатрическая больница. В кабинет к главному врачу надо было идти через большую проходную комнату. Вокруг стола сидели женщины в белых халатах, медперсонал. Стол был покрыт клеенкой с плохо пропечатанными экзотическими фруктами: фрукты были сами по себе, а их цвет - отдельно, рядом. Женщины ели винегрет из пол-литровых банок. Увидев нашу делегацию, они недобро поздоровались. Главврач, Рюрик Яковлевич, сразу предложил чаю.

- Ну, как доехали? Осень-то какая стоит, - золотая.

- Спасибо, все хорошо, - сказал Рон. - Могу я видеть Нелю?

- И увидите, и поговорите. Сейчас за ней пошлем.

- Может быть, ее как-то подготовить? Я беспокоюсь за мальчика.

- Не надо волноваться. Состояние у Нели стабильное, без динамики. Она всем довольна. Жалуется, правда, что нечем себя занять.

В дверь постучали. Вошла женщина, и в кабинете запахло хлоркой. На вошедшей было голубое детдомовское пальто, фланелевый халат и серый платок на плечах. Увидев сьша, она бросилась к нему и прижала к себе.

- Неля, Неля, спокойнее, - постучал карандашом Рюрик.

Женщина отпрянула, погасла и села на табурет.

- Вот мы и приехали к тебе, Неля, - бодро сказал Рон. - Врач говорит, что тобой доволен. Дело идет на поправку.

- Рон, забери меня отсюда, - прошептала Неля, глядя в пол. - Давай жить вместе, как раньше.

- Вот что, - Рон посерьезнел, - ты пока нездорова. Вот когда совсем поправишься, тогда я опять приеду к тебе, и мы поговорим. И потом... Ты же знаешь, что у меня другая семья.

- Неля, возьми сына, - распорядился Рюрик, - и посиди с ним в комнате свиданий, а мы с Роном побеседуем.

Мне показалось, что теперь Неля уже не посмеет коснуться сьша. Так и вышло. Она первая пошла к двери, а мальчик нехотя поплелся за ней, опустив голову, ни на кого не глядя. Он ждал, когда все это кончится.

- Почему вы держите ее здесь, если она практически здорова? - спросила я, когда дверь за ними закрылась.

Рюрик достал большую конторскую книгу.

- Вот, смотрите. Наш запрос ее братьям в Горно-Алтайск. Мы предлагали, чтобы братья забрали ее к себе. Ответ: самим жить не на что. Нелю нельзя выписать, некуда. Нет у нее дома. И в Англию тоже нельзя: она ведь российская гражданка с просроченной визой. Вы на три дня приехали? Если хотите, я отпущу Нелю с вами в город. С условием, что вы мне ее обратно привезете, перед отъездом. Пусть пообщается с сыном: мать все-таки.

- Нет, нет, не надо. Ради бога, не говорите ей об этом. Она разволнуется, будет плакать. Мы ведь живем в гостинице, возвращаемся поздно, у нас большая программа.

- А вы ей из еды ничего не привезли? Конфеток, печенья? Кормят у нас так себе.

- Не подумали. В следующий раз - обязательно. Ну, нам пора. Машина ждет. Спасибо.

- Да не за что. Это наша работа. Сейчас мальчика приведут.

Когда мы вышли в парк, уже стемнело. В десяти шагах я увидела лошадь, которая бесшумно везла телегу. На телеге стояли два больших бидона, на них потекшей краской было написано: "Третий корпус", "Пятый корпус". Держась за края телеги, шагали два гражданина в синих балахонах, у одного шея была обернута вафельным полотенцем. Это развозили ужин больным. Лошадь повернула в боковую аллею, и видение исчезло.

На обратном пути отец с сыном вполголоса переговаривались, но мне с переднего сидения не было слышно, о чем. Такси довезло нас до гостиницы. Рон и Виктор пошли в спортивный магазин. Я, получив гонорар, отправилась домой и стала под душ. А Неля из пятого корпуса, наверно, закончила ужин, который ей привезла тихая лошадь, и легла спать, потому что в восемь вечера в больнице гасили свет.

ВЫБОР РОССИИ

Светлана работала библиографом в центральной библиотеке, сидела в углу за столиком. До этого три года оттрубила в новых поступлениях. Дальнозоркий взгляд читателя, оторвавшегося от ученых записок, блуждая по стеллажам, натыкался на Светлану, но не задерживался на ней. Худенькая, бесцветная, незамужняя.

Жила Светлана с мамой в очень тесной, но своей, своей однокомнатной квартире. Семьи в таких условиях не создать, но ведь и мама не вечна... Один блондин, с утра до вечера торчавший в читальном зале, нравился ей, но он никогда не обращался к библиографу - сам знал, что брать и где. Подходили в основном пишущие диссертацию. Светлана могла бы написать научную работу "Психологические типы любителей ученых степеней". Про молодых соискателей она думала так: только институт физкультуры окончил, а уже строчит про роль замаха при броске по кольцу, чертит диаграммы. Встретишь такого в лесу - испугаешься: чистый гамадрил. А ведь защитит. И профессором станет.

Пожилой тоже не встречал у Светланы сочувствия: туда же, спохватился. Раньше надо было думать. "Гипербола в лирике Лучезара Пипкова". Кто сегодня про это читает? Только сам Пипков, сидя на Солнечном берегу и потягивая "Монастырскую избу".

С заведующим межбиблиотечным абонементом Долинским Светлана столкнулась в комнате для курения.

- Что вы, Юрий Зиновьевич, такой невеселый?

- Ох, Светлана, я на пределе, валюсь с ног: баллотируюсь в местное самоуправление.

- Господь с вами. Зачем вам это нужно?

- Значит, нужно. Вы бы не иронизировали, а помогли. Мне нужен наблюдатель в избирательную комиссию.

- За кем наблюдать?

- Чтоб без подтасовок, без жульничества, особенно, когда будут подсчитывать результаты.

- Неужели подтасовывают?

- Вы как маленькая. Не будьте наивной. Ну как, поможете? Вам заплатят.

- А что, приду. Мать честная, так это же послезавтра!

На избирательный участок Светлана пришла в десять утра, предъявила бумагу с печатью, села на стул и начала наблюдать.

Стать депутатами могли пять человек, а хотели - восемнадцать. На столах лежали брошюрки с жизнеописаниями кандидатов и с их фотографиями.

Глазычев Даниил Степанович

Прошел путь от продавца до директора магазина секонд хэнд "Второе дыхание". Женат, дочурка Женевьева ходит в детский садик.

Предвыборная программа:

- добиться озеленения мест для выгула собак,

- переоборудовать чердаки в клубы для ветеранов, имеющих хобби, подвалы - в спортзалы для подростков, состоящих на учете.

Грызодуб Наталия Никитична

В шестнадцать лет, когда враг стоял у ворот любимого города, с оружием в руках ушла в лужские леса. По возвращении в Ленинград поднимала город из руин, восстанавливала хозяйство.

Не создав своей семьи, все силы и умение отдает работе в Совете ветеранов жилконторы. В настоящее время работает в регистратуре стоматологической поликлиники.

Предвыборная программа:

- бороться за раздельный сбор мусора из мусорных баков,

- на лестничных площадках оборудовать места для отдыха жильцов с сердечнососудистыми заболеваниями.

Дальше шли истории жизни Мамкина, Горбоконя, Заливайко, Хряпикова, Фастфудова, Штейнлухта... А вот и наш!

Долинский Юрий Зиновьевич

Родился в 1953 году. Заочно окончив Герценовский институт, связал свою судьбу с межбиблиотечным обменом. Свободное время отдает литературному творчеству. Один из авторов поэтического сборника "Краски Предальпья". Разведен. Воспитывает сыновей-близнецов.

Девиз Юрия Зиновьевича:

- меньше слов, больше дела,

- вернуть району книгоношу,

- do ut des.*

Да, подумала Светлана, не густо. С таким багажом не победить. И латынь не спасет, наоборот, она-то и погубит. Другие биографии она читать не стала, по лицам и так все видно. У кандидата Мамкина бородка и очки, а все равно понятно, что дурак. Хряпиков лыс, как колено, но смотрит игриво, наверно, балагур: жена свинину натушит, подаст на стол, а он подтрунивает, шутки шутит.

После получасового безлюдья в дверях показался старичок с палкой. Члены комиссии заулыбались.

- Дедушка, какой у вас адрес? Загородный проспект? Это ко мне.

- Пенсии мало, - вздохнул дедушка, доставая паспорт.

- Урна вон там. Пометьте, кто вам понравился, и опускайте. Паспорт, смотрите, не бросьте.

Старичок прошаркал к урне и с третьей попытки пропихнул бумагу в прорезь.

- Пенсии мало, - снова обратился он к окружающим. - Прибавили бы.

- Отец, выход здесь, - подсказал милиционер.

Старика развернули и подвели к выходу. И опять наступила тишина. Сидеть стало холодно, делать абсолютно нечего. Избиратель не шел. Вдруг Светлана заметила какое-то движение. Появилась еще одна урна, моток бечевки и некий Петр Васильевич. Светлане показалось, что он только что выпил и закусил.

- Наблюдатели, два человека. Кто пойдет по квартирам с Петром Васильевичем?

Кроме Светланы, идти вызвалась Люба, наблюдатель от кандидата Хряпикова. Люба была молодая тетка с бюстом такого размера, на который готового лифчика не купишь, надо шить на заказ. Она была любительница рассказывать первому встречному про то, что никому, кроме нее самой, неинтересно. Как только вышли на улицу, Люба затараторила:

- У нас кот забрался на шкаф, уши прижал, прыгнул и попал прямо в горшок, - свекор ночью сходил, а вынести горшок не успел. Мы так смеялись... Анжела, дочка, говорит: зачем кот на шкаф залез? А Рудик, сын: от тебя прячется. Мы с мужем смеемся, а кот опять на шкаф лезет. Анжела, дочка, сердится, Рудик, сын, дразнится, свекор тряпку ищет, лужу подтереть. Мы так смеялись...

Если она не заткнется, думала Светлана, я толкну ее в сугроб и убегу проходными дворами.

- Пришли, - сказал Петр Васильевич, заглядывая в список. - Шестой этаж, Габуния Рута Вахтанговна, девяносто два года.

За шкафом, на высокой постели лежала бесплотная женщина с синими губами. Петр Васильевич поставил урну перед одром. Светлана и Люба встали у притолоки.

- Рута Вахтанговна, вы можете выбрать не более пяти кандидатов или проголосовать против всех. Это ваше право.

- Прочтите мне список, - прошелестела женщина, не открывая глаз. Спасибо. Штейнлухта. Только Штейнлухта. Одного. А теперь идите, я устала.

Следующая избирательница жила в квартире с коридором, уходящим за горизонт. Из комнат выглянули соседки, иронично улыбаясь.

- Ольга Михайловна, к вам! Идите голосовать.

Из дальней двери показалась бабушка в валенках и коротком халатике с пояском. Поясок был от другого халата, предыдущего. Держась одной рукой за стену, она приближалась, прижав к груди паспорт.

- Деточки мои, я слепая, ничего не вижу. Отметьте за меня, кого надо.

- Не имеем права. Вы избиратель, не мы.

- Лидочка, - позвала слепая соседку, - иди отметь. Люди-то все хорошие, всех бы выбрала.

Лидочка поставила закорючку, нарочно не читая фамилий, и тут же ушла к себе.

Старушка развернулась, опять оперлась о стену и ушла за горизонт до следующих выборов.

В квартире на Рубинштейна долго не открывали. Потом показалась голова женщины.

- Вы насчет выборов? Вряд ли у вас получится. Галина в запое.

- А нам Галина не нужна. У нас заявка от Иванова Виктора Сергеевича.

- Ну-ну, попробуйте.

Виктор Сергеевич лежал на матрасе без постельного белья. Соседка успела сообщить, что Иванов парализован уже четыре года и с постели не встает. Он смотрел в потолок, закинув руки за голову. На вид ему было лет пятьдесят. Посреди комнаты, расставив ноги, сидела женщина. Иногда она икала, а икнув, бормотала: "Ой, мамочки". Пахло мочой. На полу валялись сморщенные маринованные помидоры, из-под трехстворчатого шкафа высовывалась пустая бутылка. На табуретке стояла сковородка с макаронами, сваренными еще до запоя.

- Товарищи, - Иванов повернул голову, - подайте палку. Вон, у окна.

Петр Васильевич, осторожно обойдя Галину, взял палку и протянул ее Виктору Сергеевичу. Тот приподнялся, прицелился и швырнул палку в супругу.

- Убью суку, - прошептал он, откидываясь на подушки.

Женщина поднялась на четвереньки, но пришедшие больше не обращали на нее внимания.

- Виктор Сергеевич, не волнуйтесь. Вы имеете право выбрать пять кандидатов из восемнадцати, а можете проголосовать против всех.

- Я за Долинского голосую, - предупредил Виктор Сергеевич.

Он был совершенно спокоен, как будто это не он только что хотел пришибить пьяную женщину. Протолкнув бюллетень в щель, он повернулся к урне спиной и натянул одеяло на голову.

Следующей была супружеская пара на седьмом этаже.

- Лифт уже второй год не работает, - с уважением сказала избирательница, открыв дверь. Ее муж добродушно закивал из кресла гостям, как только Петр Васильевич ввалился в их узкую комнату. Оба супруга - она круглая, он высохший - по очереди извинялись, что побеспокоили занятых людей.

- Вы уж не обижайтесь, что мы вас позвали. У мужа рак легкого, я тоже инвалид первой группы. Раз в неделю выйду за продуктами, потом полдня отдьппаться не могу.

Комната была не больше десяти метров. Всюду - на шкафу, на подоконнике, под кроватью лежали продукты: подсолнечное масло, сахарный песок, греча-продел и греча-ядрица. Между окон - маргарин "Рама" и дрожжи. За окном, головой вниз, ногами вверх, курица. На кухне ничего оставить нельзя, а холодильник сломан.

- Витя, голосуй первый, - сказала жена.

- Первый, так первый, - согласился муж. - Все равно без толку. Как их выберут, тут же все обещания побоку. Будут себе карманы набивать.

- Витя, не болтай, а то заберут тебя за длинный язык.

- От вас зависит. Кого выберете, с того и спрашивать будете, - дежурно откликнулся Петр Васильевич, подхватывая урну.

В коридоре Светлана и Люба чуть не сшибли мальчика, неслышно подъехавшего на трехколесном велосипеде.

- Что ты там под ногами крутишься? - крикнула невидимая мать.

Мальчик, не отрывая взгляда от чужих, уехал вглубь квартиры задним ходом.

Больше заявок о голосовании на дому не было, и Светлана пошла домой обедать. Юрий Зиновьевич очень просил быть к десяти вечера, когда начнут считать бюллетени.

Наконец избирательный участок закрыли для посетителей. Остались только члены комиссии и наблюдатели. У Светланы от праздного утреннего любопытства - пройтись по чужим квартирам - не осталось и следа. Хотелось только, чтобы Долинский все-таки победил и поставил во дворе у Пяти углов лавочку. Об этом просила одна бабушка из комнаты с печным отоплением.

Бюллетени считали, пересчитывали, сбивались. В отдельную кучку отложили штук сорок листков.

- А это что? - проявила бдительность Светлана.

- Это испорченные, с надписями. Прочитать?

- Не надо. А есть инструкция, какой бюллетень считается испорченным?

- Если крестик или нолик, или любая пометка не вышла за рамку квадратика, то все в порядке.

- А как там у Долинского?

- Сейчас посмотрим. Вот тут в одном экземпляре написано "иудей", а в другом, извините, "засранец".

- За рамку не вышло?

- Нет. Аккуратненько написали. Уложились. Плюсуем к голосам.

Когда Светлана садилась в полночный автобус, она уже знала, что на ее участке Долинский прошел с минимальным перевесом. И никак не отвязаться было от мысли, что его судьбу решили те два бюллетеня, два заветных слова, крик души неизвестных избирателей.

1998

____________________________________

* Даю (тебе), чтобы (ты) дал (мне). Лат.

КУЛЬТУРНЫЙ ШОК

При прежнем режиме, доперестроечном, рассказывая о поездке за границу (факте, по тем временам, из ряда вон), советский человек пользовался лишь одним глаголом из неисчерпаемых глагольных запасов русского языка довелось.

Сколько в этом слове слилось и отозвалось! И опасное проплывание между сциллой парткома и харибдой райкома, и забор мочи и крови в поликлинике, чтобы отсечь больных и нежелательных.

Товарищи мои, оформлявшиеся за рубеж в 70-80-е годы, помните ли вы это? Если забыли, то правильно делали, что вас не пускали. Поделом.

И мне довелось в середине восьмидесятых поехать в одну северную страну с очень высоким уровнем жизни. Еще не окончательно рухнули оковы, но ножные кандалы уже сняли. И вот я на Западе. Стою, открыв рот, перед витриной с фруктами, а потом перед витриной с кожгалантереей. В той стране X., в том городе Э. я стажировалась в университете. И было мне хорошо, но стипендия была так мала, а купить хотелось так много, что я экономила на транспорте и ходила пешком. И была дурой, потому что обувь быстро снашивалась, приходилось покупать новую, а это подороже билета на автобус. Тамошние профессора иногда приглашали меня к себе на обед.

Просторные интеллигентные дома, изысканно простая еда, книги и картины. При этом обсуждали Россию и ее народ. Народ несчастный, и много-много времени пройдет, пока он приблизится к уровню европейской цивилизации. Не только советская власть тому виной, но и царизм, и правильно, что свергли царя. "Мы были в Зимнем дворце, в Ленинграде. Какая безвкусица - жить в этой неслыханной варварской роскоши! От золота и малахита нам с Леннартом стало плохо, меня тошнило. Теперь мы понимаем ненависть вашего поколения к царям и их дворцам".

Я сидела и молча слушала. Ненависть? А гордость и восхищение не хотите? Но в то время я не смела возражать старшим.

Хозяйка продолжала: "Вы посмотрите на русских в нашем городе. Одеты все одинаково, кидаются на витрины. Гунны. Покупают самые дешевые вещи и по десять штук. Что, у вас в России в самом деле нет мыла и мужских носков?"

Что я должна была отвечать? Да, представьте, ни мыла, ни носков у нас нет. Чтобы достать шампунь, нужно дружить домами с директором магазина. Мстительное нехорошее чувство росло в душе. Вам бы немного Гулага, чуть-чуть блокады. Выжили все-таки? Тогда еще порцию Гулага, уже послевоенного, проживание вдесятером в одной комнате. Ванной нет, соседей двадцать человек, очереди всегда и за всем. До могилы.

Пожили бы вы, мои милые друзья, лет пятьдесят таким образом, и мы бы обсудили, кто тут гунны. И почему дикарь хочет купить кусок душистого мыла.

С тех пор прошло пятнадцать лет. И страна X., и город Э. уже не так процветают, как прежде. Русские беспрепятственно шастают за границу и обратно, никто больше не кидается на витрины. "Березки" закрыты, те, куда вам было можно, а нам нельзя, и вам это было приятно, я знаю. Теперь и я катаюсь в вашу страну, не сдавая мочу.

Хотя она ухудшилась с того времени, когда ее качество волновало Василеостровский райком партии Ленинграда.

Теперь в той северной стране со мной ведут другие разговоры.

- Скажи, ты по-прежнему испытываешь культурный шок, когда приезжаешь к нам?

Этот "культурный шок" преследует меня неотступно. Я часто получаю приглашения провести экскурсию для иностранных гостей по Эрмитажу, Царскому Селу, Петергофу. Все гости непростые: министры, дипломаты, генеральные директора. Короче, показываю шедевры высокопоставленным лицам. Считается, что я это делаю неплохо и даже вдохновенно. Вдохновение оплачивается так: десять долларов в час.

Иногда министры платят сами. Вынимают доллары из заднего кармана и дают, а я беру, кладу в сумочку и иду домой. Однажды попросили показать Эрмитаж министру социальной помощи. Надо зайти за ним в гостиницу и доставить во дворец. На дворе дождь, но министр не желает взять такси: дорого. Так мы и идем, он под зонтиком, я под дождем. Полтора часа мы бродили по Эрмитажу, и ему понравилось, хотя про варварскую красоту и он не упустил случая упомянуть. Я проводила его в гостиницу, как меня об этом просили. В холле он полез за бумажником: "Ну-с, сколько мы пробыли в Эрмитаже? Полтора часа? Дорога туда и обратно, я надеюсь, не в счет? Вот пятнадцать долларов и моя визитная карточка". Карточку я выбросила сразу, урна стояла неподалеку.

Следующим высокопоставленным экскурсантом была жена премьер-министра. Короткая голубая юбка и соломенная шляпка с лентой. Это была новая жена премьера, старая осталась дома. Мне сказали: времени на обзорную экскурсию в Эрмитаже - час. А было между тем уже семь часов вечера, и Эрмитаж для посетителей был давно закрыт. Соломенная шляпка, я и два наших охранника приехали в пустой и гулкий Зимний дворец. "С чего начнем? - спрашиваю. Итальянский Ренессанс или импрессионисты? Рембрандт или малахитовый зал?" "Хотелось бы сначала в магазин", - ответила жена премьера. Охранники заволновались: магазины закрыты, продавцы давно ушли домой. Слышу крики через расстреллиевскую анфиладу: "Вернуть продавцов! Снять пломбы! Убрать собак!"

Пока мы дошли до магазина, его успели открыть. Высокая гостья вяло побродила вдоль прилавков, попросила показать яйцо из яшмы, колечко из бересты, полистала календарь с изображениями рыб России - и ничего не купила. До окончания экскурсии оставалось пятнадцать минут. Я успела показать только мумию египетского жреца, потому что он лежал недалеко, за углом, - сам черный, зубы белые. Госпожа министерша улыбнулась, спросила, как меня зовут, и мы поехали в гостиницу.

Месяц тому назад мне предложили провести экскурсию для очень влиятельных бизнесменов. Просили постараться. Я старалась, щелкала и свистала, цитировала древних авторов. Чтобы сделать приятное клиентам, осудила грубость Петра Первого и похвалила военные подвиги Карла Двенадцатого. Руководитель делегации, элегантный красавец лет пятидесяти, пошутил: "Зачем мы оказываем России гуманитарную помощь и даем взаймы? У вас тут неслыханные богатства. Продайте пару люстр, и все проблемы решены".

Мы шли по Александровскому залу Зимнего дворца. Вдруг мой элегантный бизнесмен остановился. "Подойдите сюда". Я подошла с любезной улыбкой. "Что это?" - лукаво спросил он, указывая на лепной бордюр. Я вгляделась, это были цветы и листья лавра. Каждый цветок был в виде бутона на тонком стебле. "Это ведь сперматозоид! Тебе об этом уже говорили, или я первый заметил?" - "Первый", - сказала я и отошла к остальным членам делегации, любовавшимся через окно Александрийской колонной.

Когда мы расставались, мне даже поаплодировали. На прощание экскурсанты благосклонно спросили меня:

- Ты бываешь у нас в стране?

- Бываю.

- И, конечно, каждый раз испытываешь культурный шок?

- Да, - сказала я, - пребываю в глубоком шоке. Но не теряю надежды. И у нас все наладится. Вы сами видели: там "Пиццу-хат" открыли, тут новую парикмахерскую для кошек. А на днях в казино "Гигант-холл" прошла премьера, борьба лилипутов в рыбьих внутренностях. Страна возрождается.