Рассказы

ГОСТЬ БАСТИЛИИ

Рассказ блестящего графа де Лейе о том, как ему удалось решить задачу древнеегипетских жрецов бога Ра в каземате колодца Лотоса, где не осилившие этого задания погибали, привел в восторг гостей баронессы Шарлотты де Гранжери, которая представила графа как главный сюрприз вечера. Одарив его восхищенным взглядом, она произнесла:

— Граф, вы — живая легенда в парижском обществе, к тому же непревзойденный рассказчик! Вы не можете лишить нас еще одного рассказа о том, как вы променяли блеск аристократических салонов на скучную мантию математика.

— Охотно, баронесса, но я расскажу о нашей семейной легенде, связанной с великим математиком Франции Пьером Ферма, которому я обязан своим существованием.

— Граф! — жеманно воскликнула хозяйка салона, погрозив гостю пальчиком,

— вы переходите границы дозволенного, компрометируя кого-то из своих предков по женской линии: Пьер Ферма, не принадлежа к нашему кругу, да еще живя около трехсот лет назад, не мог быть вашим законным предком!

— Что вы, баронесса! — возразил граф. — Я не существовал бы без Пьера Ферма, поскольку он был незаурядным юристом и спас от смерти моего безвинного предка графа Рауля де Лейе, вызволив из Бастилии и его отца, графа Эдмона де Лейе.

— Боже! Как интересно! Так расскажите же нам! — попросила подруга баронессы маркиза де Вуазье.

— Но он, Пьер Ферма, был еще и великим математиком не только своего времени, но и нашей эпохи, ибо его великая теорема не доказана до сих пор <Современные электронно-вычислительные машины, проделав многие миллионы вычислений, практически показали правоту вывода Пьера Ферма, но сделанное им и не дошедшее до современности доказательство его Великой теоремы так и не восстановлено до сих пор.>, хотя ученые всего мира триста лет старались воссоздать неопубликованное Ферма его доказательство.

Я тоже увлекся этой теоремой и стал математиком, правда, без мантии, так пугающей нашу очаровательную хозяйку.

— Так просто? — разочарованно произнесла баронесса. — Нет, вам не уклониться от рассказа. Где же ваша легенда о спасении графа Рауля де Лейе?

— Вот я и расскажу вам о том, как Пьер Ферма стал гостем Бастилии.

— Бастилия! Это ужасно! — воскликнула маркиза де Вуазье. — Народ разрушил ее в дни Великой Революции.

— А вот это уже поистине легенда. Бастилию действительно разобрали, но не усилиями революционных масс. Это сделали строительные рабочие спустя несколько лет после революции. Но триста лет назад ее стены возвышались в центре тогдашнего Парижа. Но я несколько отвлекся, тем более что в Париже в то время было немало и других монастырских стен, близ которых обычно происходили запрещенные в описываемое время дуэли.

В тот день, вернее утро, к одной из таких монастырских стен подъехал верхом грузный всадник в черном плаще и черной шляпе, надвинутой на глаза.

Всадник завернул за угол, чтобы постучать в монастырские ворота, но внезапно трое пеших гвардейцев кардинала преградили ему путь. Всадник не внял грозному окрику и направил коня на гвардейца, тесня его.

Тот обнажил шпагу:

— Не угодно ли спешиться, сударь?

— Зачем? — буркнул всадник, не осаживая коня.

— Чтобы следовать за нами, — ухватился за стремя гвардеец.

— По какому праву?

— Именем его высокопреосвященства господина кардинала.

— Кто это высоким именем останавливает проезжих путников, как разбойник на большой дороге? — послышался громкий голос.

Всадник увидел трех спешащих к нему мушкетеров.

— Что мы видим, господа гвардейцы? — продолжал тот /ке голос, принадлежащий первому из мушкетеров, — трое против одного? Это не благородно. Если вы немедленно не сочтете возможным принести извинения остановленному вами господину, мы предложим вам иное соотношение сил: трое против троих. Так вам будет угодно?

— Вы опять затеваете, господа мушкетеры, запрещенные его величеством и его высокопреосвященством поединки? Мы находимся при исполнении служебных обязанностей, выполняя приказ, и никто не имеет права нам мешать.

— Полноте, господин гвардеец! — продолжал задиристый мушкетер. — Разве можно помешать в чем-нибудь безнадежным бездельникам?

— Вы ответите за свои слова перед его высокопреосвященством.

— Простите, почтенный гвардеец, но я не вижу здесь его высокопреосвященства, перед которым должен отвечать.

— Мы доставим вас к нему, не беспокойтесь.

— Очень интересно, какой способ вы выберете для этого?

— Если вам угодно, господин мушкетер, то носилки, на которых переносят раненых или убитых.

Всадник не стал ждать конца препирательствам и подъехал к воротам. Привратник, увидев его в щелеобразное оконце, потребовал назвать пароль.

Со стороны доносились уже не изящные ругательства, а звон шпаг. Очевидно, гвардейцы продолжали выяснять отношения с мушкетерами, которые помешали им задержать всадника, действуя, как всегда, против гвардейцев кардинала по принципу: «Что хорошо его высокопреосвященству, может не понравиться королю».

— Пароль! — потребовал еще раз привратник в рясе.

— «Мыслю — эрго существую», — произнес всадник и исчез за монастырскими воротами, крикнув слуге:

— Огюст, жди меня здесь ближе к вечеру.

Слуга повиновался и, повернув мула, отправился искать трактир. Проезжая мимо дерущихся на шпагах солдат, он с удовлетворением отметил, что гвардейцы вынуждены отступить. Мушкетеры не стали их преследовать, и один из них подмигнул Огюсту:

— Откуда?

— Из Амстердама, сударь, — с подчеркнутой готовностью ответил слуга.

— А мы думали из Бордо, — добродушно заметил мушкетер, вкладывая шпагу в ножны. — Там вино отменное. Я однажды на пари один целый бочонок выпил.

Всадник, отдав поводья выбежавшему послушнику, скинул черный плащ и оказался в офицерском мундире нидерландской армии. Он вошел в мрачное монастырское здание вслед за встречавшим его аббатом.

Толстые, как в крепости, стены, низкие арки, темные коридоры и благоговейная тишина, подчеркиваемая отзвуком шагов под сводчатыми потолками, заставляли говорить вполголоса.

— Его преподобие господин настоятель отвел для нашего симпозиума монастырскую трапезную.

— Ты по-прежнему молодец, дорогой Мерсени. И словно вчера мы с тобой тузили друг друга в колледже. А теперь ты главное связующее звено между всеми нами, учеными.

— Да, Репе, — вздохнул аббат Мерсенн, — приходится вести научную переписку, раз пока нет журнала ученых, и собирать иногда симпозиумы за монастырскими стенами.

— Надеюсь, они у тебя здесь достаточно толстые, чтобы защитить гонимого церковью за запрещенные папской буллой книги от преследователей, встретивших меня у ворот.

— Все гости монастыря восхищаются твоей отвагой, Роне, не побоявшегося тайком вернуться в Париж.

— Мне надо было лично доказать этому Пьеру Ферма несостоятельность его работы о максимумах и минимумах.

В бурно разгоревшейся в монастырской трапезной дискуссии выдающемуся французскому философу Рене Декарту не удалось опровергнуть непонятый им метод Пьера Ферма, которым тот предвосхитил дифференциальное и интегральное исчисление, открытое столетие спустя спорившими между собой об этом Ньютоном и Лейбницем.

Если Декарт допускал в пылу спора даже такие чудовищные для уха ученого выражения, как «паралогизм», что означало «противоречие», то Ферма, толстеющий, с ниспадающими до плеч волосами и добродушным лицом, но с ироничным рисунком губ, неизменно спокойный, терпеливо объяснял Декарту свой метод, как учитель школьнику, чем окончательно выводил из себя философа в офицерском мундире, которому, однако, нечего было возразить.

С наступлением темноты научные дискуссии в трапезной закончились, и после «скромного» монашеского угощения гости монастыря решили расходиться.

Первым привратник хотел выпустить Декарта в черном плаще и на коне, но, заглянув в оконце, подозвал аббата Мерсениа.

Против монастырских ворот гвардейцы кардинала развели костер, не собираясь уходить отсюда без добычи.

Аббат Мерсенн предупредил Декарта. Тогда Ферма произнес:

— Рене, одолжите мне ваш плащ и шляпу, а также временно и коня. Вас там ждет Огюст? Я окликну его.

Декарт колебался:

— Они охотятся за мной, а схватят вас, Пьер. Хотите так?

— Конечно, — улыбнулся Ферма. — Когда выяснится, что они задержали советника тулузского парламента, вы будете далеко, воспользовавшись мулом Огюста, за что он простит вас. Я шепну ему.

— Соглашайся, Рене, — убеждал его былой школьный товарищ аббат Мерсенн, потирая мокрую от волнения лысину. — У тебя нет другого выхода.

— Так ведь я же дрался с Ферма в трапезной, как на дуэли! — протестовал Декарт. — Как же вы можете так поступать, Пьер?

— А разве вы не поступили бы так же, будь я на вашем месте?

Декарт помолчал и ответил:

— Благодарю, что вы так думаете обо мне. Но надеюсь, такого случая не представится.

И они обнялись, противники в недавнем споре.

Из монастырских ворот выехал всадник в черном плаще и в надвинутой на глаза шляпе.

— Эй, сударь! — грубо окликнул его гвардеец, хватая под уздцы коня. — Мы не рассчитались еще с вами за утреннюю встречу. Нанятые вами проклятые мушкетеры ранили двух моих солдат. Но теперь вам придется последовать за нами.

— Трое против одного? Я подчиняюсь, — ответил Пьер Ферма. — Но куда вы хотите отвести меня?

— К его высокопреосвященству господину кардиналу, а потом — в Бастилию. Но до этого он примет вас с подобающей вежливостью.

— Огюст! — крикнул Ферма. — Дождешься хозяина здесь!

Пьер Ферма неважно знал Париж, лошадь его вел под уздцы старший из гвардейцев, предварительно взяв с Ферма честное слово, что тот не использует для бегства преимущество верхового, и, получив такое заверение, оставил задержанного на коне. Они долго двигались по темным незнакомым улицам.

— Ну вот, сударь, и улица Сан-Оноре, — с облегчением заметил гвардеец.

— Здесь на площади и стоит кардинальский дворец.

Ферма не мог рассмотреть фасада огромного здания, но хорошо разглядел промчавшуюся мимо карету, запряженную шестеркой лошадей.

— Кажется, вам не повезло, сударь, — сказал гвардеец. — Должно быть, его высокопреосвященство господин кардинал проехал в Лувр к королю.

Перед широкой, ведущей во дворец лестницей гвардейцы остановились, коня под уздцы взял другой гвардеец, а старший стал подниматься по мраморным ступеням, громыхая длинной шпагой.

Ему навстречу появилась плохо освещенная серая фигура в сутане. Гвардеец, о чем-то поговорив с вышедшим, начал спускаться.

Он молча снова взял коня Ферма и повел его назад по улице Сан-Опоре.

— Куда мы отправляемся? — поинтересовался Ферма.

— Его высокопреосвященство поехал на вечернюю шахматную партию с королем и почтительно просил подождать его возвращения в Бастилии.

Гвардеец простодушно передал сказанные ему слова серым в сутане, но Ферма передернуло. Как юрист, он знал, что его не могут бросить в Бастилию без прямого указания кардинала. Однако он не стал противиться и препираться с конвоем, заинтересованный в том, чтобы дать Декарту возможность скорее уйти из Парижа и пересечь границу раньше, чем обнаружится, что схвачен не он.

Площадь Бастилии была так же незнакома Ферма, как и улица Сан-Оноре. Близ Лувра еще он проходил в прошлые приезды в Париж, но теперь ему не встречалось знакомых мест.

У ворот Бастилии, мрачного замка, окруженного высокими стонами посреди города, гвардейцы остановились и вступили в переговоры со стражей, вызывая коменданта крепости.

Наконец из ворот показался тучный человек с оплывшими лицом и маленькими хитрыми глазками, которые поблескивали в свете тусклого фонаря стражника.

— Я протестую, господин комендант! — заявил Ферма. — Я отлично знаю французские законы: никто не может быть брошен в Бастилию без приказа его высокопреосвященства господина кардинала. Покажите его приказ!

— Не извольте беспокоиться, сударь, — елейно отозвался комендант, тяжело дыша после каждой фразы. — Вы проведете ночь как гость Бастилии, и я клянусь вам, что не переступите порога ни одной из камер, где содержатся важные государственные преступники, о вашем же коне позаботятся не в меньшей степени, чем о вас, сударь, — и он церемонно раскланялся.

Ферма спокойно вздохнул, подумав, что выиграет для Декарта целую ночь и ошибка выяснится лишь завтра. Он сошел с коня, которого взял один из стражников, двое других повели Ферма в открытые ворота.

Бастилия! Одно лишь это название вселяло ужас в людей, но Ферма, успокоенный учтивостью коменданта, не проявил никаких признаков волнения.

Стража предложила Ферма спуститься по стертым ступеням каменной лестницы. Пахнуло сыростью, они вошли в полутемный коридор с двумя рядами однообразных дверей с зарешетченньши смотровыми оконцами.

— Куда вы ведете меня? Вы слышали слова коменданта? — обратился Ферма к стражникам.

Но те молчали, громыхая оружием по каменному полу.

Вдали открылась одна из дверей, и вышли двое тюремщиков, ведя под руки потерявшего силы заключенного.

С каждым шагом обе группы сближались. Они сошлись под светильником, и Ферма содрогнулся, встретясь взглядом со старым графом Эдмоном де Лейе. Глаза узника сверкнули было радостью при виде Ферма, но, заметив, что советник парламента (суда) идет не на свидание с заключенным, а сам находится под стражей, сразу потухли.

Старый граф де Лейе! Перед мысленным взором Ферма встала картина первых дней его деятельности как советника парламента в Тулузе.

Он ютился тогда в каморке второразрядного трактира «Веселый висельник» и был ошеломлен, увидев на пороге пышно одетого вельможу, появление которого здесь казалось просто непостижимым.

Вельможа раскланялся в старомодном поклоне. Его лицо было чем-то знакомо. В руке он держал дорогую трость с головкой из слоновой кости с золотой инкрустацией, такой же, как на шитом золотом камзоле.

Церемонно закончив приветствие, oн произнес, гордо вскинув голову:

— Убитый горем граф Эдмон де Лейе перед вами, почтенный метр! Позвольте называть вас так, ибо ваше положение советника парламента в Тулузе дает вам отныне на это право.

— Прошу вас, ваше сиятельство, по мне даже неловко принять такого высокого гостя в столь убогом месте.

— Пусть оно будет последним таким убежищем в вашей предстоящей жизни, молодой метр, жизни, полной удач и благоденствия. Я пока могу судить о вас лишь по вашей внешности, а она внушает мне надежду на спасение моего несчастного, несправедливо обвиненного в убийстве на дуэли маркиза де Вуазье сына, дело которого поручено вам парламентом. Прокурор Массандр требует казни, хотя она никогда не применяется, но мы — гугеноты, и ваш покорный слуга был соратником короля Генриха IV, когда он был еще Генрихом Наваррским, вождем гугенотов. Теперь иные времена, и кардинал Ришелье круто расправляется с теми, кого Генрих IV наделял привилегиями. Поймите, что моего сына не было в трагическую ночь в Тулузе, он не мог участвовать в поединке, не говоря уже о том, что никогда не дрался на дуэли.

Однако дворянская честь не позволяет сыну назвать место, где он находился.

— Я понимаю. Это связано с именем знатной дамы. По у нас общая надежда, ваше сиятельство, ибо я, изучив дело, пришел к заключению о безусловной невиновности вашего сына, что и постараюсь доказать… математически.

— Ах, математика! До сих пор ею в суде пользовались лишь для пересчета врученных судейским кушей. Я не постоял бы за расходами, да вмешивается политика и наш род гугенотов. Но я благодарен вам, молодой метр, внушающий мне надежду и почтение! Извините старика, но я постараюсь, чтобы вы, спасши моего сына, ощутили бы мою благодарность не только на словах.

И с этим старый вельможа покинул комнатушку Пьера Ферма в трактире «Веселый висельник», около которого его ждала карета с графским гербом на дверцах, запряженная четверкой белоснежных лошадей с выгнутыми лебедиными шеями.

Пьер Ферма, основываясь на открытой им теории вероятностей, блистательно доказал, что граф Рауль де Лейе не мог убить на дуэли маркиза де Вуазье и сделал это нe он, а проезжий мушкетер, прославленный на всю Францию дуэлянт, имени которого суд не пожелал называть. Молодой граф Рауль де Лейе был оправдан, продолжив род графов де Лейе.

Но как постарел бедный старый граф! Ферма давно не видел его и не знал о немилости к нему кардинала. Теперь ничто не могло спасти старого вельможу. Ферма слишком хорошо знал беспощадность кардинала Ришелье, который с равной жестокостью расправлялся с неугодными вассалами и с взбунтовавшейся чернью. В Бастилии, куда не раз попадали вожаки бушевавших во Франции крестьянских восстаний, опальные вельможи были одинаково с ними обречены. Во всей Франции это было единственное место, где знатность рода теряла свое значение.

Ферма подпели к оставшейся открытой двери, откуда выволокли графа де Лейе, этого несчастного старика.

Форма запротестовал:

— Господин комендант дал слово, что я не переступлю порога ни одной камеры. Я не войду сюда и обжалую ваши действия!

Один из стражников усмехнулся:

— Господин комендант всегда знает, что говорит, — и с этими словами прошел вперед, но точас вернулся, после чего Ферма грубо втолкнули в открытую тяжелую дверь, она тотчас захлопнулась за ним. Ферма остался в полной темноте и слышал, как щелкает позади него замок. Протянув вперед руки, он уперся еще в одну дверь, которая, очевидно, вела в камеру, но оказалась запертой, недаром тюремщик вошел сюда на мгновение раньше!

Ферма попробовал повернуться, но касался плечом преграды то с одной, то с другой стороны и мог протиснуться только до боковой стенки и обратно. Он понял, что находится в тесном тамбуре. почему-то устроенном перед камерой. Ферма, как советник парламента, немало бывал в тюрьмах, но не встречал камер с таким входом.

Только сейчас понял Ферма зловещий смысл обещаний толстого коменданта: «гость Бастилии не переступит порога камеры».

Он и не переступил его, находясь между двух дверей в нее, с обеих сторон сжимающих так. что нельзя было ни сесть, ни лечь, ни повернуться. И еще одну особенность установил он, не обнаружив на ощупь обычного смотрового окошечка, через которое тюремщик наблюдает за узником. От страшной догадки у Ферма зашевелились волосы на голове.

Очевидно, двойные двери тамбура нужны, чтоб ни один стон, ни один крик не донесся из камеры! Так вот откуда вывели бедного старого графа де Лейе, соратника покойного короля. Будь он жив, в свое время мог бы снасти его сына от смерти, а теперь и его самого от пыток! Да, пыток! Ибо не оставляло сомнений, что «гостя Бастилии» заперли на ночь в тамбуре камеры пыток. Так вот какой участи мог бы подвергнуться отважный философ Декарт, восставший против папы, противопоставляя разум человеческий бездумности, активное познание — невежественной покорности!

Ферма понял, что бесполезно требовать коменданта и объявлять, что он не Декарт. Скорее всего, и гвардейцы не знали, кого должны схватить, руководствуясь лишь внешним описанием Рене.

Пришлось прождать всю ночь, упершись спиной в одну дверь и коленями в другую, полусидя в воздухе.

Когда заскрежетал замок, Ферма думал, что ему не разогнуться. Лишь усилием волн заставил он себя выпрямиться.

Сам комендант, страдая одышкой, изволил прийти за ним.

— Господин кардинал узнает о вашей любезности, — мрачно пообещал ему Ферма.

— Простите, сударь, но у меня было указание Мазарини, первого помощника его высокопреосвященства. Поверьте мне, что я тут ни при чем! Кроме того, вам, право же, не стоило настаивать нa открытии внутренней двери в камеру откровенности. Надеюсь, вы понимаете меня?

— Вполне, господии достойный комендант. Надеюсь, теперь вы препроводите меня к его высокопреосвященству господину кардиналу?

— Ваш конь оседлан, трое гвардейских всадников составят ваш почетный эскорт.

И комендант Бастилии проводил своего ночного «гостя» до тюремных ворот, обеспокоенный тем, что не получил письменною подтверждения переданных ему устно слов.

Трое гвардейцев на копях ждали Ферма, держа огромного оседланного коня Декарта.

Из-за затекших мышц Ферма с трудом влез на пего, вызвав грубые насмешки гвардейцев, но не счел нужным отвечать.

На площади, куда выходила улица Сан-Опоре, при солнечном свете Ферма мог рассмотреть все великолепие кардинальского дворца.

Пьер спешился у знакомой мраморной лестницы с широкими ступенями и в сопровождении вооруженных гвардейцев поднялся по ней.

Гвардейцы провожали его, гвардейцы толпились в анфиладе комнат и в приемной, куда Ферма привели. Он проходил мимо них с независимым видом, стараясь усилием воли побороть усталость бессонной ночи.

Гвардейцы подвели доставленного к служителю в раззолоченной одежде, который пронзительно взглянул в глаза Ферма и вышел в золоченую дверь.

Через минуту он вернулся, жестом пригласив Ферма идти за ним. Гвардейцы остались в приемной, шумно переговариваясь с однополчанами. Ферма следом за раззолоченным служителем миновал огромный зал официальных приемов и оказался в уютной библиотеке, где, кроме шкафов с книгами в роскошных переплетах, стояли рыцарские доспехи.

За столом, заваленным книгами и пергаментами, склонившись над какой-то рукописью, сидел в глубоком кресле тщедушный, очевидно очень больной, седоусый человек с белой остренькой бородкой. За спинкой кресла виднелась неприметная фигура в серой сутане.

— Господин Декарт? Философ, естествоиспытатель и математик? — не поднимая глаз, спросил человек за столом.

— Нет, ваше высокопреосвященство! Может быть, в какойто мере я естествоиспытатель и математик, но я не философ Декарт. Очевидно, меня схватили по ошибке господа гвардейцы, ваша светлость.

— Как так? — только теперь поднял острые, ястребиные глаза кардинал де Ришелье, он же герцог Арман Жан дю-Плесси.

— Действительно — не господин Декарт, с которым мы когда-то беседовали о его философских взглядах и рассчитывали теперь продолжить нашу беседу, когда он вернулся в Париж без нашего разрешения. А кто вы, сударь?

— Я — советник парламента в Тулузе Пьер Ферма, ваше высокопреосвященство.

— Ах, так! Знакомое имя. Пьер Ферма! Юрист и математик и, кажется, даже поэт? Тот самый, что арифметически определил вероятность преступления, в котором обвиняли графа Рауля де Лейе, — обернулся он в сторону человека в серой сутане, — а потом (снова глядя на Ферма) способствовал разжиганию спора между грязными крестьянами и высокородным герцогом Анжуйским с помощью вычисления криволинейно очерченных площадей спорных земельных участков, якобы отнятых у черни.

— Ваше высокопреосвященство проявляет восхищающую меня осведомленность в моих скромных попытках сделать юриспруденцию безукоризненной наукой.

— Безукоризненная наука, метр Ферма, это только политика!

Знаете ли вы, какую рукопись я сейчас читал, ожидая господина Декарта, видимо, уклонившегося от нашего свидания? Ваше письмо, метр, переписанное аббатом Мерсенном для рассылки другим ученым. Один обязательный экземпляр, к вашему сведению, всегда предназначается мне. А латынь, как понимаете, кардиналу знакома.

— Я преклоняюсь перед широтой вашей образованности, ваше высокопреосвященство.

— Кстати, почему же господин Декарт уклонился от нашего свидания, несмотря на то что я послал за ним своих гвардейцев?

И отчего вы явились ко мне вместо него только сегодня утром?

— Ваши доблестные гвардейцы — трое против меня одного! — силой привезли меня ко дворцу, когда вы, ваша светлость, изволили уехать для шахматной игры с его величеством королем.

— Как так? — полуобернулся Ришелье к стоящему за его спиной человеку в сутане, — Где же господин Декарт, дорогой Мазарини?

— Если перед нами, ваше высокопреосвященство, советник парламента в Тулузе, то господин Декарт, очевидно, уже пересекает нидерландскую границу, уехав не позднее вчерашнего вечера из известного вам монастыря. Я надеюсь получить от отцанастоятеля подтверждение.

— Я сожалею, метр, что вам пришлось со вчерашнего вечера ожидать меня, пока я наслаждался шахматной игрой.

— Я разделяю ваше отношение к шахматам, ваша светлость.

— Что ж, это можно проверить, метр Ферма. Придется вам заменить господина Декарта в философской беседе, которая, если вы того пожелаете, может проходить за шахматной доской. Дело в том, что мне не все ясно в ваших письмах, содержащих, я бы сказал, математические загадки, кроме, разумеется, общей направленности вашей деятельности, метр, которую стоит обсудить.

— Буду счастлив, ваше высокопреосвященство, узнать ваше мнение о моих скромных работах и усердной службе и, разумеется, готов сыграть с вами в шахматы.

— Берегитесь, метр Ферма! После проверки вашего искусства игра пойдет на ставку, не исключено, что на крупную.

— Я готов, ваша светлость.

— Вы очень богаты, метр?

— Если богат, ваша светлость, то только надеждами, по словам моей супруги.

— Мудрость женщин подобна жалу змеи, жалящей нас.

По знаку кардинала Мазарини подкатил его кресло к богато инкрустированному шахматному столику и расставил на нем фигуры из слоновой кости.

— Попробуйте сразиться со мной, метр. Я не назначаю сразу ставки, ибо мое духовное звание обязывает к милосердию.

Первая, молниеносно проведенная партнерами партия закончилась в пользу Ферма прямой атакой на короля. Кардинал -нахмурился. Взгляд его стал злым и колючим. Ферма наблюдал за этим больным и беспомощным человеком, ум которого цепко держал в повиновении и страну, и ее короля, хотя тело с трудом могло покинуть мягкое, передвигающееся на колесиках кресло.

Высохшая рука, когда-то ловко владевшая шпагой, дрожала, передвигая фигурки:

— Вы опаснее, чем я думал. Я просто играл с вами, как с его величеством, которому всегда надо предоставить возможность атаковать.

Во второй партии Ферма не удалось развить атаку, и, оставшись без двух пешек, он вынужден был признать поражение.

Кардинал воодушевился:

— Прекрасно! Теперь — на ставку! Вы достаточно искушены в этой игре, но это лишь удваивает мой интерес. Мне всегда требуются побудительные причины, чтобы проявить себя в полной мере.

Ферма расставил фигуры, и свои, и кардинала, вспоминая, что герцог Арман Жан дю Плесси до принятия духовного сана славился как человек азартный и, видимо, не утратил этой страсти, став кардиналом.

Ришелье поднял с полу тершегося о его ноги кота.

— Итак, ставка, метр? Что у вас есть в Тулузе? Именье, рента, замок?

— Только дом и служба вашему высокопреосвященству.

— Прекрасно! Вы ставите дом, а я… Что бы вы хотели, сударь?

— Свободу узнику Бастилии, старому графу Эдмону де Лейе, давнему соратнику покойного короля Генриха IV.

— Откуда вы знаете об узнике Бастилии? — сердито спросил Ришелье, сбрасывая с колен кота.

— Я провел там ночь как гость Бастилии, ваша светлость, зажатый между дверьми тамбура камеры пыток.

— Что такое? — обернулся Ришелье к Мазарини.

— Должно быть, господин комендант проявил свое обычное остроумие, ваше высокопреосвященство, не желая, чтобы гость переступил хотя бы порог любой каморы.

— Прекрасно! — воспрянул Ришелье. — Тогда распорядитесь, чтобы господин комендант провел в этом же месте предстоящую ночь. — И кардинал поправил фигуры на доске.

— Но ото невозможно, ваша светлость! — запротестовал Ферма.

— Почему? — удивился кардинал. — Ведь я же сказал.

— Он слишком толст, ваша светлость, и двери просто не закроются, пока он не похудеет.

Кардинал Ришелье расхохотался:

— Я должен отдать вам должное, метр, и в легкой игре, и в легкой беседе. Но сейчас и игра, и беседа примут серьезный характер.

— Я готов, ваша светлость.

— Готовы лишиться собственного дома?

— Если вы ставите против него — свободу графу Эдмону де Лейе.

— Ставка сделана. Ваш ход, метр! Пеняйте на себя и не ждите от меня пощады, если ваша семья останется без крыши над головой.

— Такова жизнь, ваша светлость, и шахматы в известной степени отражают ее, — сказал Ферма, разыгрывая начало партии, которое теперь назвали бы вариантом дракона, а в ту пору считали неправильным началом.

— Вы стремитесь во что бы то ни стало выиграть или остаться без крыши над головой. Но вы забываете, что ничья не принесет желанной для вас свободы графу-еретику.

— Потому я и стремлюсь ее добиться.

— Учитываете ли вы все ресурсы моей защиты?

— Шахматы, ваша светлость, единственное средство отгадывать мысли другого.

— Недурно сказано! Слышите, Мазарини? Не снабдить ли нам камеру откровенности комплектом железных фигур для отгадывания мыслей преступников? Но ваши мысли, сударь, я отгадываю и без шахмат, и без камеры откровенности.

— Что вы имеете в виду, ваше высокопреосвященство?

— Вашу судебную практику, метр, заставляющую меня предостеречь вас от излишнего усердия в оказании помощи (даже математической!) простолюдинам в ущерб интересам высокородных господ. В вас не чувствуется, метр, дворянского подхода (впрочем, кажется, вы и не дворянин!), и, может быть, поэтому не понимаете, что взятые вами под защиту люди слишком часто берутся за оружие, причиняя нам с Мазарини немало хлопот.

— Я руководствуюсь в своей судебной практике только соображениями справедливости, как учит наш король и вы, ваше высокопреосвященство.

— Г-м! — задумался, глядя на доску, кардинал. — А не находите ли вы свою активность излишней и неоправданной? Хотя бы в этой партии?

— По крайней мере, в этой партии вы не можете упрекнуть меня в пренебрежении к высокородным фигурам.

— У вас офицер против трех пехотинцев, но они создали моему королю крепость покрепче Ла-Рошели.

У черных действительно было подобие укрывшей короля крепости, а белая пешка, стремившаяся к восьмой горизонтали, надежно контролировалась черной ладьей (96), она не могла двинуться вперед, поскольку белая ладья была под ударом пешки «f».

41. е7? fg 42. е8Ф Kf8+ 43.Kpd8 Л : е8 44.Кр : е8 Ке6 45.Cc1 f6, и у белых нет никаких надежд на выигрыш, а победа Ферма была необходима. И он сделал «невероятный ход»!

41.Лg1!

— Что такое? — изумился кардинал. — Вы подставили туру?

— Нет, это дар взамен свободы узнику Бастилии.

— В Бастилии, метр, крепкие стены. Да воздается дающему по заслугам, — и кардинал со стуком поставил свою ладью на место взятой: 41 … Л : g1.

Но Ферма, ждавший этого, предложил новый «подарок»:

42. Се5+!

— Вы, кажется, метр, на деле демонстрируете свое пренебрежение к дворянскому сословию, отдавая офицера, — проворчал Ришелье, забирая слона.

— Я верю в скрытую силу пешек, ваше высокопреосвященство.

— Не слишком надейтесь на вновь обретенную королеву. Одиникая, она не справится с крепостью, которую вы, вместо того, чтобы разрушать, еще больше укрепили: 42 . . de 43 е7 Л : g5!

А вот и неучтенная вами вилка!

— Почему же неучтенная, ваша светлость? Ее можно предотвратить: 44. Kd5 Kf6+ 45. К : f6 Kp : f6.

Ришелье смело шел на размен, справедливо считая, что ферзь окажется бессильным перед ладьей с четырьмя пешками.

Последовал ошеломивший кардинала ход Ферма:

46. е8К, мат!(98)

— Это как же?! — непроизвольно воскликнул Ришелье. — Мат на середине доски одним конем, к тому же превращенным! Вы ловко отвлекли меня разговорами, чтобы завлечь короля в пешечный лабиринт и закрыть оба выхода из него моими же фигурами! Учти я это, жить бы прокурору Массандру в вашем доме.

— Однако теперь ему придется отказаться от обвинений графа Эдмона де Лейе.

— Разумеется, — сердито сказал Ришелье. — Я всегда плачу по своим обязательствам. И всегда взыскиваю, строго взыскиваю.

Советую вам, метр, не сделать в жизни такой ошибки, какую я допустил, взяв вашу туру.

— Вы не ошиблись, ваша светлость. Отказ от взятия приводил к проигрышу.

— Тогда проверим, метр. Власть словам не верит.

— Извольте, ваше высокопреосвященство:

41 .. Kf8+ 42.Крс6 Л : е6 43.С : d6 (99) — Что делать черным?

— Например, развязаться, разменять вашу последнюю пешку, — предложил Ришелье. — 43. f6.

— Тогда: 44. Kpd5! Ле8 45.gf+ Kp : f6 46.С : f8 Л : f8 47.Kd7+(100), и белые выиграли!

— Гм! Разве мне так уж и нечем ходить? Если двинуть в королевы пешку «f»? — 43. f4.

— Получится любопытный конец, ваша светлость: 44. Kd5 f3 45.Kf6 f2 46.Лh1(101) Ле1 47.С : f8+ Kp : f8 48.Лh8+, и неизбежный мат.

— Значит, жертву необходимо принимать? До сих пор я был знаком с вашими математическими этюдами, а теперь я вижу, что вы создали этюд на шахматной доске? Он позабавит короля, когда я покажу ему эту позицию. Что же касается вас, метр, то вы искусный игрок и опасный человек. Отдаю вам должное и как математику, и как юристу. Мазарини проводит вас и скажет вам отеческое напутствие. Учтите, он скоро станет кардипалом. Отнеситесь к нему по-сыновьи. Кстати, Мазарини, отдайте все нужные распоряжения в Бастилию и не забудьте проверить, уместится ли комендант в тамбуре «камеры откровенности». Так не забудьте, метр Ферма, о чем я говорил вам: о защите привилегий дворянства.

— Слова вашего высокопреосвященства звучат для меня как призыв к Справедливости.

— Справедливости! — сердито буркнул Ришелье и сделал знак рукой Мазарини.

Тот поймал кота и водрузил его на колени немощного правителя Франции, затем сделал едва заметный знак Ферма следовать за ним.

Ферма, выходя из библиотеки, бросил взгляд на кресло повелителя с утонувшим в нем тщедушным стариком с котом на коленях и на военные доспехи, в которые облачался Ришелье при осаде Ла-Рошели.

Вместе с Мазарини он вышел в зал приемов, роскошный и холодный.

— Вы были очень неосторожны, метр, с его высокопреосвященством, — вкрадчиво начал Мазарини. — Зачем вам возвращаться в Бастилию, проходить через известный вам тамбур? Не думайте, что вы выиграли в деревяшки свободу графу де Лейе, просто вы удачно напомнили справедливому кардиналу о заслугах старого графа перед покойным королем, память которого священна.

Пьер Ферма слушал будущего правителя Франции молча, наклонив голову.

Мазарини проводил Ферма до мраморной лестницы. Гвардеец услужливо подвел ему коня.

Ферма хотел расспросить дорогу к монастырю, отъехав подальше от дворца, но уже на улице Сан-Опоре наткнулся на знакомого мула, в седле которого вихлял Огюст.

Оказывается, к величайшему изумлению Форма, отважный Декарт не пожелал бежать из Парижа, ожидая возвращения Ферма, а в случае задержки намеревался сам явиться к кардиналу, чтобы выручить друга.

Ферма не стал испытывать судьбу, отдал коня Огюсту и отправился пешком во Дворец Правосудия на остров Ситэ, где у него были дела от тулузского парламента.

После ухода Ферма кардинал Ришелье долго рассматривал сложившуюся на доске позицию, передвигая фигуры. Когда Мазарини вернулся, Рпшелье сказал ему:

— Этот человек еще заставит о себе заговорить. Возьмите его под особое наблюдение.

Но ни кардинал Ришелье, ни Мазарини, будущий кардинал и его преемник, не могли даже представить себе, что посетивший их человек заставит весь мир на протяжении более трех столетий искать найденное им, но необнародованное доказательство теоремы, названной «Великой». Этот уже не шахматный, а математический этюд, как Ферма именовал свои открытия в математике, предлагая другим их повторить, сводился к уравнению X^n+Y^n=Z^n, которое при показателе степени больше 2, по утверждению Ферма, не имеет целочисленных решений.

На этом закончив свой рассказ, граф де Лейе галантно раскланялся перед слушателями в салоне баронессы Шарлотты де Гранжери, заметив, что те окончательно сражены приведенной и, конечно, не понятой ими формулой.

Светский математик загадочно улыбался.