Рассказы. Часть 2

Вопрос идентичности

Мои конечности были налиты свинцом. Сердце напоминало большие часы с заводом, которые скорее пульсировали, чем тикали, и очень медленно. Мои легкие превратились в металлические губки, а голова — в бронзовую чашу, наполненную расплавленной лавой, текущей, словно медленная ртуть, огненными волнами, назад и вперед. Назад и вперед — сознание и бессознательность, сплетенные на фоне медленной, темной боли.

Я чувствовал только, что у меня есть сердце, легкие, тело, голова — но я не ощущал ничего снаружи, то есть мое тело ни с чем не соприкасалось. Я не сидел, не стоял, не ходил, не лежал и не делал ничего, что мог бы почувствовать. Я был просто сердцем, легкими, телом, головой в темноте, наполненными пульсацией приглушенной агонии. Вот чем я был.

Но кто я?

Пришла первая реальная мысль, потому что до этого было только осознание. Теперь я задумался о природе своего существа.

Кто я такой?

Я был человеком.

Слово «человек» вызывало определенные ассоциации, которые боролись с болью, с колотящимся сердцем и удушьем. Если бы я был мужчиной, что бы я делал? Где бы находился?

Как будто в ответ на эту мысль сознание прояснилось. У меня было тело, и поэтому у меня были руки, уши, глаза. Я должен попытаться почувствовать, услышать, увидеть.

Но я не мог. Руки стали словно куски неподъемного железа.

Мои уши слышали только звук тишины и пульсацию, исходящую из глубин измученного тела. Глаза закрывала свинцовая тяжесть огромных век. Я знал это, и чувствовал панику.

Что случилось? Что со мной не так? Почему я не могу чувствовать, слышать и видеть?

Я попал в аварию и лежал на больничной койке под эфиром.

Вот одно из объяснений. Возможно, я был искалечен, ослеплен, оглушен. Лишь моя душа слабо колебалась, шелестела, как шепот, шуршащий в развалинах старого-старого дома.

Но какой несчастный случай? Где я был до этого? Я, наверное, был жив. Как же меня зовут?

Пытаясь справиться с этими проблемами, я смирился с темнотой, и она стала иной. Мое тело и темнота казались одинаково отстраненными, и поэтому смешались. Это была безмятежность — чересчур спокойное состояние для мыслей, которые пульсировали в моем мозгу. Мысли боролись, шумели и, наконец, закричали, пока я не почувствовал, что проснулся.

Я смутно припоминал, что это было ощущение, будто «затекла» чья-то нога. Чувство распространилась по моему телу, и приятное покалывание заставило меня осознать, что у меня есть настоящие руки и кисти, настоящая грудь и таз, настоящие ноги и ступни. Их очертания вырисовывались и определялись этим покалыванием. В позвоночнике засвербело, словно сверло дантиста вонзилось в него. Одновременно я осознал, что мое сердце в груди застучало словно барабан Конго, а легкие стали огромными тыквами, вздувающимися и опускающимися в неистовом ритме.

Я ликовал от боли, потому что сквозь нее чувствовал себя самим собой. Ощущение отрешенности исчезло, и я понял, что лежу — целый и невредимый — на мягкой подстилке.

Но где?

Это был следующий вопрос, и внезапный всплеск энергии, казалось, мог бы решить его. Мои глаза открылись. Они не обнаружили ничего, кроме продолжающейся черноты, которая скрывалась за занавесями закрытых век. Если уж на то пошло, чернота стала глубже, богаче. Я ничего не видел, но глаза мои были открыты. Неужели я ослеп?

По-прежнему уши не слышали ни звука, кроме таинственного дыхания.

Мои руки медленно двигались по бокам, шурша по ткани, которая говорила мне, что мои конечности одеты, но не покрыты.

Они двигались вверх, наружу. Дюйм, два дюйма, три — и они столкнулись с твердыми, неподатливыми преградами с обеих сторон. Они поднялись вверх, подгоняемые страхом. Шесть дюймов и еще одна твердая деревянная поверхность. Вытянув ноги, я потянулся, и кончики моих пальцев, обтянутых кожей, снова наткнулись на дерево. Рот открылся, и из него вырвался звук. Это был всего лишь хрип, хотя я хотел закричать.

Мысли крутились вокруг одного имени — имени, которое каким-то образом пробивалось сквозь туман и вырисовывалось как символ моего беспричинного страха. Я знал имя и хотел закричать.

Эдгар Аллан По.

И тогда мой хрипящий голос спонтанно прошептал то, чего я так боялся в связи с этим именем.

— «Преждевременное погребение», — прошептал я. — Это написал По. Я — тому воплощение!

Я лежал в гробу, в деревянном гробу, и горячий затхлый воздух моей собственной разлагающейся плоти бил в ноздри, обжигая легкие. Я был в гробу, погребенный в земле, и все же живой.

Потом я набрался сил. Мои руки отчаянно скребли и царапали поверхность над головой. Теперь они вцепились в стены моей тюрьмы и изо всех сил толкнули их наружу, а ноги уперлись в дно ящика. Затем они ударили. Новая сила, сила сумасшедшего, ошпарила мою кипящую кровь. В полнейшем исступлении, в агонии, рожденной тем, что я не мог закричать и выразить это, я ударил обеими ногами по крышке гроба, и почувствовал, как та раскололась и поддалась.

Затем треснули стенки, мои окровавленные пальцы вцепились в землю, и я перевернулся, зарываясь и царапая влажную, мягкую землю. Я копал вверх, хрипя в каком-то бессмысленном отчаянии, пока работал. Только инстинкт боролся с безумным ужасом, охватившим мое существо и превратившим его в чистое действие, которое одно и могло меня спасти.

Должно быть, меня похоронили в спешке. Земли над моей могилой было немного. Задыхаясь, я карабкался наверх в полном бреду целую бесконечность, за которую могильная пыль покрыла меня, и я извивался, как червь в темной земле. Мои руки поднялись, чтобы пробить каверну, затем я рванулся вверх со всей силой и вырвался на поверхность.

Я выполз наружу, под лучи серебристого лунного света, заливавшего скопище мраморных поганок, пышно разросшихся вокруг в зарослях травы. Некоторые из фантастических каменных наростов имели крестообразную форму, на других были головы или большие урноподобные рты. Естественно, это были надгробия могил, но я видел в них только поганки — жирные, раздутые поганки мертвенно-белой бледности, тянущиеся немыслимыми корнями в землю, чтобы получать оттуда пищу.

Я лежал и смотрел на них, на яму позади, через которую выбрался из лап смерти снова к жизни. Я не думал, не мог думать.

Слова «Эдгар Аллан По» и «преждевременные похороны» непроизвольно пришли в голову, и теперь я почему-то шептал хриплым, страшным голосом, а потом стал напевать громче: «Лазарь.

Лазарь. Лазарь».

Постепенно дыхание успокоилось, и я почерпнул новую силу из воздуха, который пел в моих легких. Я снова уставился на могилу — свою могилу. У нее не было надгробья. Это была бедная могила в бедной части кладбища, вероятно, на гончарном участке.

Он находился почти на окраине некрополя, и над бедными могилами вились сорняки. Надгробия не было, и я вспомнил свой вопрос.

Кто я? Это затруднение, можно сказать, уникально. Я был кемто перед смертью, но кем? Конечно, здесь новый случай амнезии — вернуться к новой жизни в прямом смысле этого слова. Кто я такой?

Забавно, что я мог думать о таких словах, как «амнезия», и все же никак не мог связать их с чем-то личным в моем прошлом.

Мой разум был совершенно пуст. Смерть сделала это со мной?

Навсегда ли это, или мой разум проснется через несколько часов, как проснулось тело? Если нет, то я был в затруднительном положении. Я не знал ни своего имени, ни статуса. Если уж на то пошло, я даже не знал, где нахожусь. Названия городов подурацки переполняли мой разум. Чикаго, Милуоки, Лос-Анджелес, Вашингтон, Бомбей, Шанхай, Кливленд, Чичен-Ица, Пернамбуку, Ангкор-Ват, Рим, Омск, Карфаген. Я не мог связать ни одного из них с собой или, если уж на то пошло, объяснить, откуда я знаю эти имена.

Я думал об улицах, о бульваре Марипоса, Мичиган-Авеню, Бродвее, Сентер-стрит, Парк-Лейн и Елисейских полях. Они ничего для меня не значили.

Я подумал об именах. Феликс Кеннастон, Бен Блу, Ральф Уолдо Эмерсон, Стадс Лониган, Артур Гордон Пим, Джеймс Гордон Беннет, Сэмюэл Батлер, Игорь Стравинский — и они не представляли моей личности.

Я мог видеть все эти улицы, представлять себе всех этих людей, представлять все эти города, но сам я не мог связать себя ни с одним из них.

Комедия, трагедия, драма; безумная сцена, разыгрываемая на кладбище в сумерках. Я выполз из могилы без надгробия и знал только, что я мужчина. И все же кто я?

Я стал обшаривать взглядом свое тело, лежащее на траве. Под слоем грязи я увидел темный костюм, местами порванный и выцветший. Ткань покрывала тело высокого мужчины, худое, с плохо развитой мускулатурой и плоской грудью. Мои руки, шуршащие по телу, были длинными и жилистыми; это были не руки рабочего. Я ничего не знал о своем лице, хотя ощупал рукой каждую деталь. В одном я был уверен: какова бы ни была причина моей «смерти», я не был физически искалечен.

Я силой заставил себя подняться. Воздвигся на ноги и споткнулся о траву. В течение нескольких минут меня одолевало пьянящее ощущение невесомости, но постепенно земля под ногами стала твердой. Я чувствовал на лбу прохладный ночной ветер, с неописуемой радостью слышал стрекотание сверчков с болота. Я обошел надгробия, посмотрел на затянутое тучами небо, почувствовал сырость.

Но мой разум пребывал в отстранении, отчуждении, борясь с невидимыми демонами сомнения. Кто я такой? Что мне было делать? Я не мог бродить по чужим улицам в таком растрепанном виде. Если я попадусь властям, меня примут за сумасшедшего.

Кроме того, я никого не хотел видеть. Этот факт я осознал совершенно неожиданно.

Я не желал видеть ни огней, ни людей. Я был… другим.

Это было ощущение смерти. Может, я все еще?..

Не в силах вынести эту мысль, я лихорадочно искал ключи к разгадке. Я перепробовал все способы пробудить дремлющие воспоминания. Бесконечно шагая сквозь ночь, борясь с хаосом и смятением, борясь с серыми облаками, которые цеплялись за мой мозг, я бродил взад и вперед по пустынному закутку кладбища.

Измученный, я уставился на светлеющее небо. А потом мои мысли даже самые запутанные, улетучились. Я знал только одно — потребность в покое, покое и забвении. Было ли это желание смерти? Я поднялся из могилы только чтобы вернуться обратно?

Я не знал и не хотел знать. Повинуясь необъяснимому, но всепоглощающему порыву, я, спотыкаясь, добрался до развалин своей могилы и прокрался внутрь, зарывшись, как крот, в благодатную тьму, в то время как земля обрушилась на меня. «Здесь достаточно воздуха, — пришла мысль, — чтобы я мог дышать, лежа в разбитом гробу».

Моя голова откинулась назад, и я устроился в гробу, чтобы уснуть.

Бормотание и грохот стихли вдали, под действием снов, которые я не мог вспомнить. Эти грезы постепенно умирали и вырастали в реальность, пока я не сел, толкая мокрую землю так, что она попадала вокруг меня. Я был в могиле!

Опять этот ужас. Почему-то я надеялся, что это сон, и пробуждение могло привести меня к благодарной реальности. Но я был в могиле, и над головой завывала буря. Я пополз вверх.

Все еще была ночь — вернее, инстинкт подсказывал мне, что ночь наступила снова. Должно быть, я проспал сутки напролет.

Эта буря не пускала людей на кладбище, не давала им обнаружить развороченную землю и ее обитателей. Я вылез на поверхность, и дождь хлестал на меня с небес, обезумев от гнева. И все же я был счастлив, счастлив за ту жизнь, которую знал. Я пил дождь; гром восхищал меня, словно был симфонией; я восторгался изумрудной красотой молнии. Я был жив!

Вокруг гнили и рассыпались трупы, и вся ярость высвобожденных стихий не могла наполнить их ни искрой бытия, ни воспоминанием. Мои собственные скудные мысли, моя убогая жизнь были бесконечно драгоценны по сравнению с теми телами, что лежали внизу. Я обманул червей, пусть же воет буря! Я бы завыл вместе с ней, разделил с ней эту космическую шутку.

Оживший в самом прямом смысле этого слова, я пошел. Дождь смыл пятна земли с моей одежды и тела. Странно, но я не почувствовал ни холода, ни особой сырости. Я знал об этих вещах, но они, казалось, не трогали меня. Впервые я осознал еще одну странность: я не был голоден и не хотел пить. По крайней мере, мне так казалось. Неужели аппетит умер вместе с памятью? Я удивился.

Память! Проблема идентичности все еще существовала. Я шел, подгоняемый бурей. Все еще размышляя, я двигался, и ноги вынесли меня за пределы кладбища. Ветер, который вел меня, казалось, направлял мои шаги на каменный тротуар пустынной улицы. Я шел, почти не слушая.

Кто я такой? Как я умер? Как возродился?

Я шел под дождем по темной улице, один в мокром бархате ночи.

Кто я такой? Как я умер? Как возродился?

Я пересек квартал и вышел на более узкую улицу, все еще спотыкаясь на ветру и под раскаты грома, доносившиеся из облаков, который словно насмехался над моим замешательством.

Кто…

Вдруг я узнал. Мое имя подсказала мне улица. Улица Саммита.

Кто жил на Саммит-стрит? Артур Дервин, то есть я. Я был Артуром Дервином, с улицы Саммит. Я был … кем-то, я не мог вспомнить. Я жил, и прожил долго, и все же все, что я мог вспомнить, было мое имя.

Как я умер?

Я был на сеансе, свет был погашен, и миссис Прайс к кому-то взывала. Она кричала что-то о действии зла, а потом зажегся свет.

Они не продвинулись дальше.

Но должны были.

Да, но меня там не было.

Я умер. Умер в темноте на сеансе. Что убило меня? Может быть, шок? И что случилось потом? Миссис Прайс замолчала. Я жил один в городе, меня поспешно похоронили в нищенской могиле. Коронер, вероятно, назвал это «сердечной недостаточностью». Меня позабыли. Вот и все. И все же я был Артуром Дервином, и наверняка кто-то заботился обо мне.

Брамин-стрит явила знак во вспышке молнии.

На Брамин-стрит — была та, что заботилась — Виола.

Виола была моей невестой. Она любила Артура Дервина. Как ее фамилия? Где я ее встретил? Как она выглядит?

Брамин-стрит.

Снова знак. Мне показалось, что ноги сами привели меня сюда.

Я бездумно шел во время грозы по улице Брамин-стрит.

Очень хорошо. Я позволю своим ногам вести меня. Не буду думать. Ноги по привычке вывели меня к дому Виолы. Там я все и выясню. Ни о чем не думай. Просто пройди сквозь бурю.

Я шел, закрыв глаза от черноты, сквозь которую бил гром. Я убежал из лап смерти и теперь был голоден. Я был голоден и жаждал ее губ. Я вернулся с того света ради нее — или это слишком поэтично?

Я поднялся из могилы, снова заснул в ней, снова поднялся и стал без памяти проводить поиски. Это было ужасно, мрачно и жутко. Я умер на сеансе.

Ноги тяжело ступали под дождем. Я не чувствовал ни холода, ни сырости. Внутри было тепло, тепло от воспоминаний о Виоле, ее губах, ее волосах. Мне вспомнилось, что она блондинка. Ее волосы вились колечками солнечного света, глаза были голубыми и глубокими, как море, а кожа молочно-белая, словно бока единорога. Я сказал ей об этом, когда держал ее в объятиях. Я познал ее губы, эти алые врата экстаза. Она будила во мне голод, она была горящим маяком желания, который вел меня сквозь туман воспоминаний к ее двери.

Я задыхался и не знал этого. Внутри вращалось колесо, некогда бывшее моим разумом, а теперь стало скрежещущим круглым экраном, мигающим калейдоскопическими образами Виолы, могилы, спиритического сеанса, злых духов и необъяснимой смерти.

Виола интересовалась мистикой, я — оккультизмом. Мы пошли на спиритический сеанс. Миссис Прайс была известным медиумом. Я умер на сеансе и очнулся в могиле. Затем вернулся к Виоле, вернулся, чтобы узнать о себе. Теперь я знал, кто я и как умер. Но как я возродился?

Брамин-стрит. Ноги принесли меня.

А потом инстинкт направил мои ноги по тропинке к крыльцу.

Инстинкт заставил мою руку без стука нащупать знакомую дверную ручку, он же перевел меня через порог.

Я стоял в пустынном коридоре. Там было зеркало, и впервые я увидел себя. Возможно, это шокировало бы меня до такой степени, что вернулась память и знание. Я посмотрел туда, но зеркало исчезло перед моим затуманенным взглядом, превратившись в размытое пятно. Я чувствовал себя слабым, ошеломленным. Но это было из-за голода внутри; жгучего голода. Было уже поздно.

Виолы внизу не будет. В этот час она обычно находится у себя в спальне.

Я поднялся по лестнице, капая водой при каждом шаге, двигаясь совершенно бесшумно и не обращая внимания на журчание ручейков, сбегающих вниз по лестнице.

Внезапно головокружение снова отступило, и я почувствовал силу. У меня было ощущение, будто я поднимаюсь по лестнице к самой судьбе, как будто, достигнув вершины, я узнаю правду о своей участи.

Что-то вытащило меня из могилы. Что-то скрывалось за этим таинственным воскрешением. Ответ был наверху.

Поднявшись туда, я свернул в темный знакомый коридор.

Дверь спальни открылась под моей рукой. У кровати горела одинокая свеча.

И я увидел Виолу, лежащую там. Она спала, воплощенная красота. В ту минуту она была очень молода и красива, и мне стало жаль, когда она проснулась. Я тихо позвал:

— Виола.

Пока я это делал, мой разум снова и снова повторял последний из трех вопросов. «Как возродился?», звучал этот вопрос.

— Виола! — звал я.

Она открыла глаза, наполненные жизнью. Увидела меня.

— Артур… — выдохнула она. — Ты мертв! — Это был ее последний крик.

— Да, — тихо сказал я.

Почему же я так сказал? Это озадачило меня. А разум шептал:

«Как возродился?»

Она встала, содрогаясь.

— Ты должно быть призрак. Мы похоронили тебя. Миссис Прайс испугалась. Ты умер на сеансе. Уходи, Артур — ты же мертв!

Снова и снова она восклицала таким образом. Я любовался ее красотой и чувствовал голод. Тысячи воспоминаний о том последнем вечере нахлынули на меня. Спиритический сеанс, миссис Прайс, предупреждающая о злых духах, холод, охвативший меня в темноте, и внезапное погружение в забытье. Потом это пробуждение и поиски Виолы, чтобы утолить голод.

Не ради того, чтобы набить живот. Не для выпивки. Не из-за любви. Новый голод. Новый голод, порожденный только ночью.

Новый голод, который заставил меня избегать людей и позабыть себя прежнего. Новый голод, что ненавидел зеркала.

Жажда Виолы. Я очень медленно двинулся к ней, и моя мокрая одежда зашуршала, когда я успокаивающе протянул руки и обнял ее. На мгновение мне стало жаль ее, но голод усилился, и я опустил голову.

Последний вопрос снова зазвенел в голове. «И как я возродился?» Спиритический сеанс, угроза от злых духов, вот ответы на этот вопрос. Я сам ответил себе.

Взяв Виолу на руки, я понял, почему восстал из могилы, кто я и что я такое. Я обнял Виолу, и мои зубы сомкнулись на ее горле.

Вот и ответ на вопрос.

Я был вампиром.