Рассказы Геродота о греко-персидских войнах и еще о многом другом

Ионийское восстание: 499–494 гг. до н. э.

Как Гистией написал тайное письмо Аристагору

Когда остатки Дариева войска медленно, понурив головы, шли через дунайский мост, провожаемые взглядами ионийских греков, державших стражу возле моста, — тогда, вероятно, у многих греков в голове родилась мысль: «Вот когда настало время вернуть себе свободу».

Крепче всего задумался над этим милетский тиран Гистией — тот самый, который говорил на совете, что нельзя греческим тиранам идти против персидского царя. Но теперь обстоятельства были другие, и думал он по-другому.

Царь Дарий знал, что Гистией сохранил для него мост отступления. Царь Дарий сказал Гистиею: «Проси любую награду!» Гистией ответил: «Подари мне Миркин». Миркин — это местечко на фракийском берегу, где много корабельных сосен в лесах, серебряных жил в горах и смелого народа в селах. Царь Дарий подарил Гистиею Миркин.

Мегабаз, наместник Фракии, прислал Дарию письмо: «Что ты делаешь, царь? Ты хочешь, чтобы хитрый грек, владея Миркином, завел себе и корабельный флот, и серебряную казну, и на все готовое войско? Останови его работы: вызови его к себе под благовидным предлогом и более не отпускай».

Дарий так и сделал. Он объявил Гистиея своим ближайшим советником, вызвал его в свою столицу Сузы и держал в своем дворце, никуда не выпуская. А в Милете остался править двоюродный брат Гистиея — Аристагор. Аристагор тоже мечтал поднять восстание и сбросить персидскую власть, но не решался на это без совета брата.

И вот к Аристагору явился раб-гонец от Гистиея из Суз. Никаких писем при нем не было: все равно царская стража их отобрала бы по дороге. Он был волосат и бородат. Склонившись перед Аристагором, он сказал два слова: «Обрей меня». Недоумевающий Аристагор приказал обрить гонца. И тогда на голой коже черепа проступили рубцы от уколов и порезов. Они слагались в буквы, буквы в слова: «Восставай!» Это и было тайное письмо от Гистиея своему брату Аристагору.

Аристагор восстал. Чтобы народ поддержал его восстание, он созвал народное собрание, сложил с себя власть тирана и передал ее народу. То же самое он призвал сделать и тиранов в других городах. Город за городом низлагал тиранов, утверждал народоправство и объявлял себя свободным и неподвластным персидскому царю. Граждане собирали запасы, снаряжали войска и запирали ворота перед посланцами персов. Так началось ионийское восстание.

Тогда Аристагор сел на корабль и отплыл в Грецию — просить помощи у сильнейших греческих городов, у Спарты и Афин.

Как спартанцы воевали с аргосцами и что ответили они Аристагору

Мы расстались со спартанцами тогда, когда они только что победили тегейцев и установили свою власть над соседней Аркадией. Вслед за этим пришел черед другого соседа Спарты — Аргоса.

Спартанские войска встретились с аргосскими войсками. Начались переговоры. Постановили решить дело как бы дуэлью: каждое войско оставило на границе по триста человек и отступило. Оставленные начали битву. Бились день напролет; к ночи в живых осталось только трое: два аргосца и один спартанец по имени Офриад. Все были изранены, ни у кого не было сил сражаться дольше. Два аргосца, поддерживая друг друга, ушли к своим — возвестить о победе. Офриад остался. Опираясь на обломок копья, он прошел по полю, снимая доспехи с убитых воинов, потом развесил их на дереве среди поля и своею кровью написал на щите: «Спартанцы — Зевсу, в дар от своей победы». Такой столб с оружием назывался «трофей» — его ставили победители в знак, что поле боя осталось за ними. Наутро к полю подошли войска спартанцев и аргосцев: и те и другие считали себя победителями. Разгорелся спор, спор перешел в схватку, схватка — в сражение; победа осталась за спартанцами. Офриада прославляли как героя. Но Офриад был мрачен. Он считал позором оставаться в живых, когда все его товарищи погибли. Вскоре он покончил с собой.

Борьба с Аргосом продолжалась. То и дело спартанцы посылали в Дельфы спросить, не пора ли им захватить Аргос? Наконец, пришел ответ: «Аргос будет сожжен». Спартанцы двинулись в поход; во главе их был царь Клеомен. Противники стали лагерем друг против друга. Аргосцы боялись спартанской хитрости, поэтому они повторяли все движения спартанцев: когда у спартанцев трубили побудку, вставали и они, когда трубили к завтраку, завтракали и они. Но от хитрости они не убереглись. Клеомен приказал своим воинам по сигналу побудки позавтракать, а по сигналу к завтраку ударить на врага. Захваченные врасплох, аргосцы разбежались. Многие укрылись в соседней священной роще — там они считались неприкосновенными. Клеомен не посмотрел на это: он приказал поджечь рощу с четырех сторон. Глядя на обугленные стволы и трупы, он спросил: «Кому была посвящена роща?» Ему ответили: «Стоглазому Аргусу». (Было в старину такое чудовище, приставленное сторожить царевну Ио, — ту, о которой Геродот говорил в самом начале своих рассказов.) Клеомен горько вздохнул: «Ты обманул меня, Аполлон: вот и Аргос сожжен, да не тот».

На всякий случай Клеомен подступил к городу Аргосу. Мужчин, способных носить оружие, в Аргосе больше не было. Тогда на стены вышли женщины. Они были в доспехах, собранных в храмах, и во главе их была поэтесса Телесилла. Клеомен не захотел подвергать свое войско позору битвы с женщинами. Он отступил. Когда в Спарте его спросили, почему он не взял Аргос, он ответил: «Чтобы молодежи было с кем учиться воевать».

В Аргосе этот день стал женским праздником: женщины в этот день надевали мужское платье, а мужчины — женское. А в аргосском храме Афродиты было поставлено изображение поэтессы Телесиллы: у ног ее была книга, а в руках — шлем.

К этому-то спартанскому царю Клеомену и явился с просьбой о помощи Аристагор Милетский.

Клеомен привел Аристагора в совет тридцати старейшин. Аристагор был красноречив. Он говорил, что грек греку брат и спартанцы должны помочь ионянам избавиться от персов. Он говорил, что страна персов несказанно богата и все эти богатства достанутся спартанцам. Он говорил, что персидское войско не опасно, ибо персы бьются лишь врассыпную, а перед сомкнутым войском бессильны. Он говорил, что власть персов в Азии держится только на страхе и стоит спартанцам дойти до Суз, как вся Азия будет у их ног.

Спартанские старейшины слушали эту речь равнодушно. Когда он кончил, Клеомен спросил: «А далеко ли от Ионии до этих самых Суз?» Аристагор ответил: «Три месяца пути». Клеомен встал. «Больше ни слова, чужестранец, — сказал он, — Мы даем тебе сутки, чтобы покинуть Спарту. Как видно, ты сошел с ума, если хочешь, чтобы спартанцы удалились от моря и от греческих земель на три месяца пути».

Аристагор сделал последнюю попытку. Вечером он вошел в дом Клебмена и сел у очага как проситель, с оливковой веткой в руках. Без дальних слов он предложил Клеомену десять талантов серебра, если тот устроит поход спартанцев на помощь ионянам. Клеомен отказался. Аристагор предложил двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят талантов. Клеомен заколебался. В углу комнаты сидела девочка — десятилетняя дочь Клеомена. Она крикнула: «Уходи, отец, — иначе он подкупит тебя!» Клеомен разом опомнился. Он коротко ответил Аристагору: «Нет!» — повернулся и вышел.

На следующее утро Аристагор покинул Спарту и отплыл в Афины.

Как афиняне свергли у себя тиранов и что ответили они Аристагору. Еще здесь говорится о том, как алкмеон набивал себе рот золотом, а Гиппоклид проплясал свою свадьбу

Пифия когда-то предрекла коринфскому тирану Кипселу (помните?) власть для него самого, для его детей, но не для его внуков. Это было умное предсказание. Действительно, первого тирана, захватившего власть, народ повсюду радостно приветствовал как избавителя от гнета знати; при сыновьях тирана народ начинал понимать, что новый гнет не лучше старого; а до внуков тирана власть обычно никогда и не доходила.

Так было и в Афинах. Мы расстались с этим городом, когда в нем водворился тиран Писистрат, которого народ любил, а возвращаемся в него, когда в нем только что низвергнуты сыновья Писистрата, которых народ ненавидел.

Сыновей у Писистрата было двое: Гиппий и Гиппарх. Гиппарх был убит, Гиппий изгнан. Гиппарха убили двое знатных юношей, Гармодий и Аристогитон. Гиппия изгнали его враги из рода Алкмеонидов, о котором придется поговорить подробнее.

Гиппарх был убит так. Он влюбился в сестру молодого афинянина Гармодия и преследовал ее, уговаривая стать его любовницей. Девушка отвергла тирана. Гиппарх не простил ей этого: когда в Афинах был праздник, и девушки лучших семейств должны были идти с корзинами на головах в торжественной процессии к храму Афины, Гиппарх запретил сестре Гармодия участвовать в этом шествии, заявив, что она недостойна такой чести.

Юный Гармодий решил отомстить за унижение сестры. В заговоре с ним было лишь несколько человек, среди них — одна женщина, по имени Леэна. В день праздника Гармодий и его друг Аристогитон набросились на Гиппарха и убили его. Но брат Гиппарха, тиран Гиппий, спасся. Началась расправа. Заговорщиков жестоко пытали, выведывая имена соучастников. Тверже всех держалась женщина, Леэна. Чтобы не заговорить под пытками, она сама откусила себе язык. Аристогитон поступил иначе: на допросе он назвал своими соучастниками всех лучших друзей тиранов, чтобы Гиппий их погубил и остался одинок.

Все заговорщики погибли. Афиняне потом чтили их как героев. О Гармодии и Аристогитоне сложили песню, и на городской площади воздвигли им памятник. А в честь женщины Леэны, имя которой по-гречески значит «львица», была поставлена бронзовая статуя львицы, у которой в раскрытой пасти не было языка.

Гиппий был изгнан так… Но прежде чем говорить, как был изгнан Гиппий, надо вернуться назад и объяснить, кто такие были те Алкмеониды, которые его изгнали. Род этот был знатный и богатый, но над ним вечно тяготел грех одного давнего кровавого преступления.

Жил в Афинах человек по имени Алкмеон. Когда в Грецию к дельфийскому оракулу приехали послы царя Креза (вы помните, как царь Крез варил черепаху?), этот Алкмеон помог им попасть к оракулу быстро и без задержки. (А это было нелегко: за предсказаниями пифии всегда выстраивалась такая очередь, что запись в нее велась за несколько месяцев.) За это радушный Крез пригласил его к себе в Сарды и предложил ему столько золота их своей сокровищницы, сколько тот сможет вынести. Алкмеон надел широкий плащ, обул широкие сапоги, набрал золота за пазуху, за шиворот и во все складки, набил золотом голенища, посыпал золотым песком волосы и даже набил им рот. «Из сокровищницы он вышел, еле передвигая ноги, весь раздутый, с распухшими щеками, даже на человека-то непохожий», — описывает Геродот. Увидев такое зрелище. Крез расхохотался и подарил ему все унесенное золото и еще столько же. Отсюда и пошло богатство Алкмеонидов.

У этого Алкмеона был отец по имени Мегакл и сын по имени Мегакл: в Афинах часто называли внука по деду. Оба Мегакла тоже были памятны афинянам, и о них тоже нужно упомянуть особо…

Мегакл, отец Алкмеона, был архонтом в Афинах в год Килоновой смуты. Архонт — это один из десяти верховных правителей Афин, которые избирались (из тех, кто побогаче) по жребию на каждый год. (В Афинах любили выборы по жребию: считалось, что жребий — это воля богов или самой судьбы.) А Килонова смута — это вот что такое.

Еще за сто лет до Писистрата в Афинах нашелся человек, который тоже захотел стать тираном; его имя было Килон. Он собрал друзей и захватил акрополь. Но народ его не поддержал, акрополь был отбит, Килон бежал, а друзья его скрылись в храме Афины. Прошли сутки, осажденные томились от голода и жажды. Им предложили выйти, обещав не делать им ничего худого. Они взяли длинную веревку, привязали ее одним концом к статуе Афины и, держась за другой ее конец, вышли нетвердыми шагами из темного храма на солнечный свет. Это значило, что они и вне храма остаются под покровительством богини.

Тут и совершилось злодеяние, вечным клеймом заклеймившее род Алкмеонидов. Архонт Мегакл взмахнул топором и разрубил веревку. Толпа бросилась на кучку беззащитных обессилевших пленников и растерзала их перед самим храмом.

Потом, как водится, пришла расплата: моровые болезни, неудачи в битвах, дурные знаменья со всех сторон. Оракул велел афинянам очистить город от содеянного греха. Совершить очищение был приглашен самый святой человек в Греции — гадатель Эпименид. Он велел согнать на место преступления стадо черных коров, дать им разойтись, куда хочется, и где какая ляжет, там принести жертву и воздвигнуть жертвенник с надписью: «Неведомому богу». Так и было сделано. А Мегакл, зачинщик скверны, был изгнан из Афин, и с этих пор угроза изгнания вечно висела над каждым его потомком.

Если Мегакл, отец Алкмеона, связал свое имя с памятной Килоновой смутой, то Мегакл, сын Алкмеона, связал свое имя с не менее памятной сикионской свадьбой.

Недалеко от Коринфа, где правили тираны Кипсел и Периандр, был город Сикион, где правил тиран Клисфен. Сыновей у него не было, а была дочь, для которой он искал жениха. Он кликнул клич по всей Греции: пусть каждый, кто считает себя достойным дочери Клисфена, через шестьдесят дней явится свататься в Сикион. Тринадцать человек откликнулись на призыв, тринадцать женихов явились в Сикион. Клисфен их радушно принимал, пышно угощал, подолгу с ними беседовал, внимательно смотрел, как они соревнуются в беге, прыжках, борьбе и конной езде. Два человека, два афинянина приглянулись ему больше всего: одного звали Гиппоклид, другой был Мегакл, сын Алкмеона. Кончились дни испытаний, надо было принимать решение. Клисфен зарезал сто быков, открыл сто винных бочек, устроил пир на весь Сикион и стал зорко посматривать, как на таком пиру поведут себя женихи.

Гиппоклид был весел, шутил и пел, а когда вошли флейтисты и засвистели флейты, он вскочил и пустился в пляс. Сперва он плясал по-сикионски, потом по-афински, и чем пуще он плясал, тем больше хмурился, глядя на него, старый Клисфен. А когда Гиппоклид, опьянев от собственной пляски, вскочил с разбегу на пиршественный стол и, пройдясь по нему колесом, заболтал ногами в воздухе, а вокруг свистели флейты и били в ладоши гости, тогда Клисфен в досаде поднялся со своего места и, пересиливая шум, громким голосом ему крикнул: «Проплясал ты свою свадьбу, Гиппоклид!» — на что Гиппоклид, не раздумывая и продолжая плясать на руках, весело откликнулся: «А Гиппоклиду наплевать!»

Слова эти стали в Греции поговоркою.

Так Мегакл, сын Алкмеона, стал зятем Клисфена Сикионского; и когда у него родился сын, он назвал его в честь деда тоже Клисфеном. Что было дальше с Мегаклом, мы уже знаем: это с ним мы встречались в рассказе о Писистрате, которому неугомонный Мегакл был то врагом, то другом, то снова врагом, пока, наконец, Писистрат не утвердился в Афинах и не отправил Мегакла с его родичами-Алкмеонидами в изгнание.

Золото Креза очень пригодилось Алкмеонидам в изгнании. Использовали они его так. В Дельфах случился пожар, и сгорел знаменитый храм. Алкмеониды явились в Дельфы и подрядились за свой счет выстроить новый храм. Обещали храм из горного туфа, а выстроили храм из мрамора, не в пример богаче и красивее прежнего. Дельфийские жрецы не могли прийти в себя от восторга. Не приходится удивляться, что после этого какое бы государство ни присылало к оракулу послов, все они получали от пифии один и тот же ответ: «Помогите Алкмеонидам изгнать тиранов из Афин, и тогда во всем вам будет удача».

Получали такой ответ и спартанцы, к тому не раз и не два. Наконец, им это надоело. Они послали на Афины маленький отряд. Он потерпел поражение. Это уже задевало спартанскую военную честь. В Аттику явился сам царь Клеомен с отборным войском. Тиран Гиппий не выдержал осады: он сдал акрополь и удалился в изгнание — в Персию. Здесь он ждал случая призвать на Афины персидское войско и с помощью персов восстановить там свою власть. Случай этот, как мы увидим, скоро ему представится.

Навести порядок в Афинах взялся сын Мегакла Клисфен — тот самый, который был так назван в честь сикионского деда. И он это сделал. У власти стало народное собрание, волю его выполнял Совет Пятисот, а выборы в этот совет были устроены так, что простой народ всегда имел перевес над знатью.

В эти-то преобразованные Афины и явился, потерпев неудачу в Спарте, милетянин Аристагор. Он предстал перед тридцатью тысячами народа в собрании и сказал то же, что говорил перед тридцатью старейшинами в Спарте: что грек греку брат, что персидская власть слаба и что богатств в Персии не счесть. «И оказалось, — говорит Геродот, — что легче провести многих, нежели одного, ибо в Спарте Аристагор не мог провести одного Клеомена, а здесь провел тридцать тысяч афинян». Народное собрание постановило: послать на помощь восставшим ионянам двадцать кораблей.

«Эти-то двадцать кораблей, — заключает Геродот, — и положили начало великим бедствиям как для эллинов, так и для варваров».

Какой приказ дал царь Дарий своему рабу

Предыдущая глава была очень длинная, зато эта будет очень короткая. Ибо мирная жизнь у людей разнообразна и затейлива, войны же у людей обычно все похожи друг на друга. Прав был царь Крез, сказавший когда-то: «В пору мира сыновья хоронят отцов, в пору войны отцы хоронят сыновей».

Аристагор привел в Милет двадцать пять кораблей: двадцать из Афин да пять из маленького городка Эретрии, жители которого были связаны с милетянами давним союзом. Получив это скудное подкрепление, ионяне так возликовали, что собрали войска и двинулись походом прямо на Сарды.

Персов в Сардах было мало, а изнеженные лидийцы воевать давно разучились. Греки взяли Сарды без сопротивления. Только в крепости на скале — на той самой скале, откуда когда-то спускался за скатившимся шлемом лидийский солдат, — засел теперь наместник Сард Артаферн с персидским отрядом. Взять крепость приступом греки не смогли. Они выжгли дотла весь город под скалой — дома в Сардах были крыты тростником и горели, как хворост, — и отступили восвояси.

Когда царю Дарию доложили, что мятежные ионяне сожгли его город Сарды, он спросил: «Сделали они это одни или кто-нибудь им помогал?» — «Им помогали афиняне», — сказали гонцы. Дарий взял лук, наложил стрелу, спустил тетиву и воскликнул: «Так да сбудется моя месть над афинянами».

А рабу, который на пирах стоял за его креслом, он приказал всякий раз, как он будет садиться за стол, произносить у него за спиной: «Царь, помни об афинянах!»

Как Аристагор погиб, а Гистией оказался между двух огней

Царь Дарий велел призвать к нему Гистиея.

Гистией сказал: «Царь, неужели ты подозреваешь, что я из твоей столицы поднял мятеж на твоей границе? Клянусь, будь я в Милете, ни один город не посмел бы подняться против, тебя. Отпусти меня в Ионию, и через месяц она будет тебе покорна».

Он лгал, но Дарий ему поверил. Дарий сказал: «Хорошо».

Три месяца ехал Гистией из Суз в Сарды через огромное персидское царство. Дорога, по которой он ехал, прямая как стрела, казалась грекам чудом света. По ней скакали царские гонцы, и на ней было сто одиннадцать постоялых дворов, где гонцам перепрягали лошадей. Персидское слово, обозначавшее эти постоялые дворы, дожило до наших дней. Они назывались «ангары».

Чем ближе подъезжал Гистией к Сардам, тем тревожнее он становился. Все чаще он встречал по дороге отряды царских войск, пеших и конных, с луками и с копьями, в панцирях и без панцирей, двигавшиеся на запад, к его Ионии. Все чаще слышал он на постоялых дворах, что на севере у мятежников отбит такой-то город, а на юге мятежники разбиты у такой-то реки или горы.

В выжженных Сардах Гистиея встретил наместник Артаферн. С недоброй улыбкой он сказал: «Ну, что же, Гистией? Как я вижу, ты сработал обувь, а Аристагор ее надел».

Гистией понял, что в Сардах ему оставаться нельзя.

В ближайшую ночь он бежал к морю. На острове Хиосе его схватили греки. Его приняли за персидского лазутчика и заковали в цепи.

Когда Гистией объяснил, кто он такой и что он сделал для Ионии, его освободили. Но радости в этом было мало. Куда бы он ни пошел, его обступали толпы мужчин и женщин, стариков и детей и с криком и плачем требовали ответа, зачем он поднял их на это гибельное восстание, зачем навлек на них огонь и меч персидского царя?

Гистией покинул Хиос и явился в свой родной Милет. Он спросил, где брат его Аристагор. Ему отвечали, что Аристагора уже нет в живых. Смерть его была бесславной. При первом же натиске персов он стал думать не об обороне, а об отступлении. Он решил переселить милетян всем городом во Фракию, в тот самый Миркин, который подарил когда-то милетянам царь Дарий. Чтобы подготовить Миркин к такому переселению, он поехал туда первый. Но фракийцы вовсе не хотели пускать к себе таких беспокойных соседей. Начались ссоры и стычки. В одной из таких стычек Аристагор и погиб со всем своим отрядом.

Гистией не забыл, что когда-то в Милете он был тираном. Он попытался снова взять власть в свои руки. Но милетяне уже привыкли, худо ли, хорошо ли, управляться самим, без тиранов. Его не слушались, ему грозили, против него взялись за оружие. Гистиею пришлось бежать. Ни у персов, ни у греков он не нашел себе места и должен был сражаться сам за себя. Он стал пиратом. С восемью кораблями он засел на Боспоре и захватывал без разбора, чьи бы они ни были, все проплывавшие мимо суда.

Как ионяне решили, что лучше тень, чем зной, и что из этого вышло

Выжив Гистиея, милетяне стали думать, как отбиться от персов.

Все города, кроме Милета, уже были под персами. Персидское войско стояло перед милетскими стенами, а персидский флот перед милетской гаванью. В гавани были корабли, собранные со всей Ионии. Ионийских кораблей было сто пятьдесят семь, а персидских против них — шестьсот.

Когда ионяне собрались на военный совет, стал говорить человек по имени Дионисий из города Фокеи. Он сказал: «На лезвии бритвы держится судьба наша, ионяне: быть ли нам свободными или царскими рабами, притом рабами беглыми и потому ненавистными. Если вы решитесь потрудиться, то трудом вы завоюете победу и свободу; если вы предпочтете бездействовать, то ждать вам нечего, кроме кары за мятеж. Послушайтесь меня и доверьтесь мне — и персы с нами не справятся».

Ионяне решили послушаться. Дионисий велел все корабли держать наготове к бою и каждый день стал устраивать морские учения перед гаванью: корабли сходились, расходились, разворачивались, гребцы налегали на весла, воины на палубах в полном вооружении строем бросались от борта к борту, все это под палящим солнцем, среди соленых брызг, с утра до вечера. Персы издали с тревогой смотрели на эти упражнения.

Так продолжалось день, два, три, пять, семь; на восьмой день ионянам это надоело. «За какие грехи мы терпим такую напасть? Не с ума ли мы сошли, что доверились какому-то фокейцу, который всего-то привел с собой три корабля? Он морит нас трудом и зноем, не дает нам ни покою ни отдыху, одни из нас уже больны, другие вот-вот заболеют, — нет, лучше персидский царь, чем такой начальник!» Они сошли с судов, разбили палатки на берегу и сидели в тени, не желая более никаких приказов и никаких учений.

Дальше произошло то, что должно было произойти. Описание боя между ионянами и персами Геродот начинает словами: «С того мгновения, как корабли сошлись и вступили в бой, я не могу определить в точности, какие из ионян оказались в этой битве трусами, а какие храбрецами, потому что все ионяне взваливают вину друг на друга». Первыми поворотили и бросились в бегство самосцы: самосцы были соседями милетян, жили поэтому с ними в вечной ссоре и не желали проливать с ними кровь ни за какое общее дело. За самосцами побежали перед врагом лесбосцы, за лесбосцами — остальные.

Храбрее всех бились воины с Хиоса, но погибли они страшнее всех: когда они пробивались сквозь вражеский строй, корабли их были так изрешечены, что не могли плыть дальше; они высадились на берег и пешие пошли к ближайшему городу Эфесу. В Эфесе в эту ночь был праздник, и никто знать не знал о морском побоище в сорока верстах; эфесцы решили, что это разбойники хотят напасть на их город врасплох, схватились за оружие и перебили хиосских героев до единого.

Фокеец Дионисий раньше других понял, какой конец может быть у такого сражения. Он увел свои три корабля в открытое море, захватил с ними в бою еще несколько судов, в свою порабощенную Фокею возвращаться не стал, а стал плавать вольным пиратом, грабя персов и карфагенян и никогда не трогая эллинов: по крайней мере, так говорили в народе.

После битвы перед Милетом все было кончено для ионян. Милет пал. Все его жители были уведены в плен: длинным караваном, со стариками и детьми, они потянулись в глубь Азии. Царь Дарий поселил их в глухой деревушке среди болот, близ устья реки Тигр. Милет заняли персы, окрестности Милета — карийцы.

Все острова у ионийского берега были захвачены персами. Персы высаживались, растягивали поперек острова рыбацкую сеть и шли с нею от одного конца острова до другого, сгоняя всех жителей на крайний мыс. Там их брали голыми руками и увозили в рабство. Гистией, пиратствовавший на Боспоре, не вынес вести о милетском разгроме. Собрав все свои корабли, он бросился к ионийским берегам для последней неравной борьбы. Был бой, греки были разбиты, Гистией попал в плен, его доставили к Артаферну — тому самому Артаферну, который сказал когда-то: «Ну, что же, Гистией? Ты сработал обувь, а Аристагор ее надел?» Артаферн приказал Гистиея распять, а тело его набальзамировать и отправить в Сузы к царю. Дарий не мстил мертвым: он приказал похоронить Гистиея с почестями, не как царского изменника, а как царского советника.