Рассказы и повести

--------------

Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и пришел в гости к В яземскому. Выглянул случайно в окно и видит - Толстой Герцена костылем лупит, а кругом детишки стоят и смеются. Он пожалел Герцена и заплакал. Тогда Вяземский понял, что перед ним не Пушкин.

--------------

Шел Пушкин по Тверскому бульвару и увидел Чернышевского. Подкрался, идет сзади. Мимоидущие литераторы кланяются Пушкину, а Чернышевский думает - ему. Радуется. Достоевский прошел, поклонился. Помялович, Григорович - поклон. Гоголь прошел - засмеялся так и ручкой сделал, привет - тоже приятно. Тургенев - реверанс. Потом Пушкин ушел к Вяземскому чай пить. А тут навстречу Толстой молодой еще был, без бороды, в эполетах. И не посмотрел даже. Чернышевский потом записал в дневнике: "Все писатели хорошие, один Лев Толстой хам, потому что граф!".

--------------

Лев Толстой очень любил играть на балалайке (и, конечно, детей). Но не умел. Бывало пишет роман "Война и мир", а сам думает: "Трень-день-тер-деньдень!".

--------------

Однажды Ф.М.Достоевский, царство ему небесное, сидел у окна и курил. Докурил и выбросил окурок в окно. Под окном у него была керосиновая лавка, и окурок угодил как раз в бидон с керосином. Пламя, конечно, столбом. В одну ночь пол-Петербурга сгорело. Ну, посадили его, конечно. Отсидел, вышел. Навстречу ему Петрашевский. Ничего не сказал, только пожал руку и в глаза посмотрел со значением.

--------------

Пушкин был не то, чтобы ленив, но склонен к мечтательному созерцанию. Тургенев же - хлопотун ужасный, вечно одержимый жаждой деятельности. Пушкин этим часто злоупотреблял. Бывало, лежит на диване, входит Тургенев. Пушкин ему: "Иван Сергеевич, не в службу, а в дружбу, за пивом не сбегаешь?" И тут же спокойно засыпает обратно. Знает, не было случая, чтобы Тургенев вернулся. То забежит куда-нибудь петиции подписывать, то на гражданскую панихиду. А то испугается чего-нибудь и уедет в Баден-Баден. Без пива же оставаться Пушкин не боялся. Слава Богу крепостные были. Было кого послать.

--------------

Счастливо избежав однажды встречи со Львом Толстым, идет Герцен по Тверскому бульвару и думает: "Все же жизнь иногда прекрасна". Тут ему под ноги огромный черный котище - враз сбивает с ног. Только встал, отряхивает с себя прах - налетает свора черных собак, бегущих за этим котом, и повергает его на землю. Вновь поднимается будущий издатель "Колокола" и видит - навстречу на вороном коне гарцует владелец собак поручик Лермонтов. "Конец, - мыслит автор "Былого и дум", - сейчас разбегутся и...". Ничуть не бывало. Сдержанный привычной рукой конь строевым шагом проходит мимо и только, почти уже миновав Герцена размахивается хвостом и - хлясь по морде! Очки, натурально, летят в кусты. "Ну, это еще пол-беды", - думает автор "Сороки-воровки", берет очки, водружает их себе на нос - и что видит посередине куста? Ехидно улыбающее лицо Льва Толстого! Но только Толстой ведь не изверг был. "Проходи, - говорит, - проходи, бедолага", - и погладил по головке.

--------------

Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, сверху нацепил маску и поехал на бал-маскарад. Там к нему подпорхнула прекрасная дама, одетая баядерой и сунула ему записочку. Гоголь читает и думает: "Если это мне как Гоголю, что я, спрашивается должен делать? Если мне как Пушкину, я как человек порядочный, не могу воспользоваться. А если это всего лишь шутка юного создания, избалованного всеобщим вниманием? А ну ее!". И бросил записку в помойку.

--------------

Пушкин сидит у себя и думает: "Я гений, ладно. Гоголь тоже гений. Но ведь и Толстой гений, и Достоевский, царство ему небесное, гений! Когда же это кончится?". Тут все и кончилось.

--------------

Лев Толстой и Ф.М.Достоевский поспорили, кто лучше роман напишет. Судить пригласили Тургенева. Толстой прибежал домой, заперся в кабинете и начал писать роман про детей, конечно (он их очень любил). А Достоевский сидит у себя и думает: "Тургенев человек робкий. Он сидит сейчас у себя и думает: "Достоевский человек нервный. Если я скажу, что его роман хуже, он и зарезаться может". Что же мне стараться? (это Достоевский думает). Напишу нарочно похуже, все равно денежки мои будут (на сто рублей спорили)". А Тургенев в это время сидит у себя и думает: "Достоевский человек нервный, если я скажу, что его роман хуже, он и зарезаться может. С другой стороны, Толстой - граф. Тоже лучше не связываться. Ну их совсем!". И в ту же ночь уехал в Баден-Баден.

--------------

Ф.М.Достоевский, царство ему небесное, страстно любил жизнь. Она его, однако, не баловала, поэтому он часто грустил. Те же, кому жизнь улыбалась (например, Лев Толстой) не ценили этого, постоянно отвлекаясь на другие предметы. Например, Лев Толстой очень любил детей. Они же его боялись. Прятались от него под лавку и шушукались там: "Робя, вы этого дяденьку бойтесь. Еще как трахнет костылем!". Дети любили Пушкина. Они говорили: "Он веселый! Смешной такой!". И гонялись за ним босоногой стайкой. Но Пушкину было не до детей. Он любил один дом на Тверском бульваре, одно окно в этом доме... Он мог часами сидеть на широком подоконнике, пить чай, смотреть на бульвар... Однажды, направляясь к этому дому, он поднял глаза и на своем окне увидел себя! С бакенбардами, с перстнем на большом пальце! Он,конечно, сразу понял, кто это. А Вы?

65. СЕМЬ КОШЕК

Вот так история! Не знаю, что делать. Я совершенно запутался. Ничего разобрать не могу. Посудите сами: поступил я сторожем на кошачью выставку.

Выдали мне кожаные перчатки, чтобы кошки меня за пальцы не цапали, и велели кошек по клеткам рассаживать и на каждой клетке надписывать - как которую кошку зовут.

- Хорошо, - говорю я, - а только как зовут этих кошек?

- А вот, - говорят, - кошку,которая слева, зовут Машка, рядом с ней сидит Пронька, потом Бубенчик, а эта Чурка, а эта Мурка, а эта Бурка, а эта Штукатурка.

Вот остался я один с кошками и думаю: "Выкурюка я сначала трубочку, а уж потом рассажу этих кошек по клеткам".

Вот курю я трубочку и на кошек смотрю.

Одна лапкой мордочку моет, другая на потолок смотрит, третья по комнате гуляет, четвертая кричит страшным голосом, еще две кошки друг на друга шипят, а одна подошла ко мне и меня за ногу укусила.

Я вскочил, даже трубку уронил. - Вот, кричу, - противная кошка! Ты даже и на кошку не похожа. Пронька ты или Чурка, или, может быть, ты Штукатурка?

Тут вдруг я понял, что я всех кошек перепутал. Которую как зовут - совершенно не знаю.

- Эй, - кричу, - Машка! Пронька! Бубенчик! Чурка! Мурка! Бурка! Штукатурка!

А кошки на меня ни малейшего внимания не обращают.

Я им крикнул:

- Кис-кис-кис!

Тут все кошки зараз ко мне свои головы повернули.

Что тут делать?

Вот кошки забрались на подоконник, повернулись ко мне спиной и давай в окно смотреть.

Вот они все тут сидят, а которая тут Штукатурка и которая тут Бубенчик?

Ничего я разобрать не могу.

Я думаю так, что только очень умный человек сумеет отгадать,как какую кошку зовут.

66. ХРАБРЫЙ ЕЖ

Стоял на столе ящик.

Подошли звери к ящику, стали его осматривать, обнюхивать и облизывать.

А ящик-то вдруг - раз, два, три - и открылся.

А из ящика-то - раз, два, три - змея выскочила.

Испугались звери и разбежались.

Один еж не испугался, кинулся на змею и - раз, два, три - загрыз ее.

А потом сел на ящик и закричал: "Кукареку!".

Нет, не так! Еж закричал: "Ав-авав!".

Heт, и не так! Еж закричал: "Мяу-мяумяу!".

Нет, опять не так! Я и сам не знаю как.

Кто знает, как ежи кричат?

67. КАРЬЕРА

ИВАНА ЯКОВЛЕВИЧА АНТОНОВА

Это случилось еще до революции.

Одна купчиха зевнула, а к ней в рот залетела кукушка.

Купец прибежал на зов своей супруги и, моментально сообразив, в чем дело, поступил самым остроумным способом.

С тех пор он стал известен всему населению города и его выбрали в сенат.

Но прослужив года четыре в сенате, несчастный купец однажды вечером зевнул, и ему в рот залетела кукушка.

На зов своего мужа прибежала купчиха и поступила самым остроумным способом.

Слава о ее находчивости распространилась по всей губернии, и купчиху повезли в столицу показать метрополиту.

Выслушиваяя длинный рассказ купчихи метрополит зевнул, и ему в рот залетела кукушка.

На громкий зов метрополита прибежал Иван Яковлевич Григорьев и поступил самым остроумным способом.

За это Ивана Яковлевича Григорьва переименовали в Ивана Яковлевича Антонова и представили царю.

И вот теперь становится ясным, каким образом Иван Яковлевич Антонов сделал себе карьеру.

8 января 1935 года.

68.

Все люди любят деньги: и гладят их, и целуют, и к сердцу прижимают, и заворачивают их в красные тряпочки, и няньчат их, как куклу. А некоторые заключают деньзнак в рамку, вешают его на стену и поклоняяются ему как иконе.

Некоторые кормят свои деньги: открывают им рты и суют туда самые жирные куски своей пищи.

В жару несут деньги в холодный погреб, а зимой, в лютые морозы, бросают деньги в печку, в огонь.

Некоторые просто разговаривают со своими деньгами, или читают им вслух интересные книги, или поют им приятные песни.

Я же не отдаю деньгам особого внимания и просто ношу из в кошельке или в бумажнике и по мере надобности трачу их. Шибейя!

69.

- Видите-ли, - сказал он, - я видел как вы с ними катались третьего дня на лодке. Один из них сидел на руле, двое гребли, а четвертый сидел рядом с вами и говорил. Я долго стоял на берегу и смотрел, как гребли те двое. Да, я могу смело утверждать, что они хотели утопить вас. Так гребут только перед убийством.

Дама в желтых перчатках посмотрела на Клопова.

- Что это значит? - сказала она. - Как это так можно особенно грести перед убийством? И потом, какой смысл им топить меня?

Клопов резко повернулся к даме и сказал:

- Вы знаете, что такое медный взгяд?

- Нет, - сказала дама, невольно отодвигаясь от Клопова.

- Ага, - сказал Клопов. - Когда тонкая фарфоровая чашка падает со шкапа и летит вниз, то в тот момент, пока она еще летит по воздуху, вы уже знаете, что она коснетс пола и разлетится на куски. А я знаю, что если человек, взгянув на другого человека медным взгядом, то уж рано или поздно он неминуемо убьет его.

- Они смотрели на меня медным взгядом? спросила дама в желтых перчатках.

- Да, сударыня, - сказал Клопов и надел шляпу.

Некоторое времяя оба молчали.

Клопов сидел, опустив низко голову.

- Простите меня, - вдруг сказал он тихо.

Дама в желтых перчатках с удивлением смотрела на Клопова и мосчала.

- Это все неправда, - сказал Клопов. - Я выдумал про медный взгяд сейчас, вот тут, сидя с вами на скамейке. Я, видите ли, разбил сегодня свои часы, и мне все представляется в мрачном свете.

Клопов вынул из кармана платок, развернул его и протянул даме разбитые часы.

- Я носил их шестнадцать лет. Вы понимаете, что это значит? Разбить часы, которые шестнадцать лет тикали у меня вот тут под сердцем? У вас есть часы?

70. НОВЫЙ ТАЛАНТЛИВЫЙ

ПИСАТЕЛЬ

Андрей Андреевич придумал рассказ.

В старинном замке жил принц, страшный пьяница. А жена этого принца, наоборот, не пила даже чаю, только воду и молоко пила. А муж ее пил водку и вино, а молока не пил. Да и жена его, собственно говоря, тоже водку пила, но скрывала это. А муж был бесстыдник и не скрывал. "Не пью молока, а водку пью!"говорил он всегда. А жена тихонько, из-под фартука, вынимала баночку и хлоп, значит,выпивала. Муж ее, принц, говорит: "Ты бы и мне дала". А жена, принцесса, говорит: "Нет, самой мало. Хю!" - "Ах ты, говорит принц, ледя!" И с этими словами хвать жену об пол! Жена себе всю харю расшибла, лежит на полу и плачет. А принц в мантию завернулся и ушел к себе на башню. Там у него клетки стояли. Он, видите ли, там кур разводил. Вот пришел принц на башню, а там куры кричат, пищи требуют. Одна курица даже ржать начала. "Ну ты, - говорит ей принц, - шантоклер! Молчи, пока по зубам не попало!" Курица слов не понимает и продолжает ржать. Выходит,значит, что курица на башне шумит, принц, значит, матерно ругается, а жена внизу, на полу лежит - одним словом, настоящий содом.

Вот какой рассказ выдумал Андрей Андреевич. Уже по этому рассказу можно судить, что Андрей Андреевич крупный талант. Андрей Андреевич очень умный человек. Очень умный и очень хороший!

12 и 30 октября 1938 года.

71. ВСЕСТОРОННЕЕ ИССЛЕДОВАНИЕ

Е р м о л а е в. Я был у Блинова, он показал мне свою силу. Ничего подобного я никогда не видел. Это сила зверя! Мне стало страшно. Блинов поднял письменный стол, раскачал его и отбросил от себя метра на четыре.

Д о к т о р. Интересно было бы исследовать это явление. Науке известны такие факты, но причины их непонятны. Откуда такая мышечная сила ученые еще сказать не могут. Познакомьте меня с Блиновым: я дам ему исследовательскую пилюлю.

Е р м о л а е в. А что это за пилюля, которую вы собираетесь дать Блинову/

Д о к т о р. Как пилюля? Я не собираюсь давать ему пилюлю.

Е р м о л а е в. Но вы же сами только только что сказали, что собираетесь дать ему пилюлю.

Д о к т о р. Нет, нет, вы ошибаетесь.Про пилюлю я не говорил.

Е р м о л а е в. Ну уж извините, я-то слышал, как вы сказали про пилюлю.

Д о к т о р. Нет.

Е р м о л а е в. Что нет?

Д о к т о р. Не говорил!

Е р м о л а е в. Кто не говорил?

Д о к т о р. Вы не говорили.

Е р м о л а е в. Чего я не говорил?

Д о к т о р. Вы, по-моему, чего-то недоговариваете.

Е р м о л а е в. Я ничего не понимаю. Чего я недоговариваю?

Д о к т о р. Ваша речь очень типична. Вы проглатываете слова, недоговариваете начатой мысли, торопитесь и заикаетесь.

Е р м о л а е в. Когда же я заикался? Я говорю довольно гладко.

Д о к т о р. Вот в этом-то и есть ваша ошибка. Видите? Вы даже от напряжения начинаете покрываться красными пятнами. У вас еще не похолодели руки?

Е р м о л а е в. Нет. А что?

Д о к т о р. Так. Это мое предположение. Мне кажется, вам уже тяжело дышать. Лучше сядьте, а то вы можете упасть. Ну вот. Теперь вы отдохните.

Е р м о л а е в. Да зачем же это?

Д о к т о р. Тсс. Не напрягайте голосовых связок. Сейчас я вам постараюсь облегчить вашу участь.

Е р м о л а е в.Доктор! Вы меня пугаете.

Д о к т о р. Дружочек милый! Я хочу вам помочь. Вот возьмите это. Глотайте.

Е р м о л а е в. Ой! Фу! Какой сладкий отвратительный вкус! Что это вы мне дали?

Д о к т о р. Ничего, ничего. Успокойтесь. Это средство верное.

Е р м о л а е в. Мне жарко и все кажется зеленого цвета.

Д о к т о р. Да, да, да, дружочек милый, сечас вы умрете.

Е р м о л а е в. Что вы говорите? Доктор! Ой, не могу! Доктор! Что вы мне дали? Ой, доктор!

Д о к т о р. Вы проглотили исследоватескуюль пилюлю.

Е р м о л а е в. Спасите. Ой. Спасите. Ой. Дайте дышать. Ой. Спас... Ой. Дышать...

Д о к т о р. Замосчал. И не дышит. Значит уже умер. Умер, не найдя на земле ответов на свои вопрсы. Да, мы, врачи, должны всесторонне исследовать явление смерти.

21 июня 1937 года.

72. ОТЕЦ И ДОЧЬ

Было у Наташи две конфеты. потом она одну конфету съела, и осталась одна конфета. Наташа положила конфету перею собой на стол и заплакала.

Вдруг смотрит - лежит перед ней на столе опять две конфеты.

Наташа съела одну конфету и опять заплакала.

Наташа плачет, а сама одним глазом на стол смотрит, не появилась ли вторая конфета. Но вторая конфета не появлялась.

Наташа перестала плакать и стала петь. Пела, пела и вдруг умерла.

Пришел Наташин папа, взял Наташу и отнес ее к управдому.

- Вот, - говорит Наташин папа, - засвидетельствуйте смерть.

Управдом поодул на печать и приложил ее к Наташиному лбу.

- Спасибо, - сказал Наташин папа и понес Наташу на кладбище.

А на кладбище был сторож Матвей, он всегда сидел у ворот и никого на кладбище не пускал, так что покойников приходилось хоронить прямо на улице.

Похоронил папа Наташа на улице, снял шапку, положил ее на том месте, где зарыл Наташу, и пошел домой.

Пришел домой, а Наташа уже дома сидит. Как так? Да очень просто: вылезла из-под земли и домой прибежала.

Вот так штука! Папа так растерялся, что упал и умер.

Позвала Наташа управдома и говорит:

- Засвидетельстуйте смерть.

Управдом подул на печать и приложил ее к листку бумаги, а потом на этом же листке бумаги написал: "Сим удостоверяется, что такой -то действительно умер".

Взяла Наташа бумажку и понесла ее на кладбище хоронить. А сторож Матвей говорит Наташе:

- Ни за что не пущу.

Наташа говорит:

- Мне бы только эту бумажку похоронить.

А сторож говорит:

- Лучше не проси.

Зарыла Наташа бумажку на улице, положила на то место, где зарыла бумажку, свои носочки и пошла домой.

Приходит домой, а папа уже дома сидит и сам с собой на маленьком бильярдике с металлическими шарикамми играет.

Наташа удивилась, но ничего не сказала и пошла к себе в комнату расти.

Росла, росла и через четыре года стала взрослой барышней. А Наташин папа состарился и согнулся. Но оба как вспомнят, как они друг друга за покойников приняли, так повалятся на диван и смеются. Другой раз минут двадцать смеются.

А соседи, как услышат смех, так сразу одеваются и в кинематограф уходят. А один раз ушли так и больше не вернулись. Кажется, под автомобиль попали.

1 сентября 1936 года.

73.

- Пейте уксус, господа, - сказал Шуев.

Ему никто ничего не ответил.

- Господа! - крикнул Шуев. - Я предлагаю вам выпить уксусу!

С кресла поднялся Макаронов и сказал:

- Я приветствую мысль Шуева. Давайте пить уксус.

Растопякин сказал:

- Я не буду пить уксуса.

Тут наступило молчание, и все начали смотреть на Шуева. Шуев сидел с каменным лицом. Было неясно, что думает он.

Прошло минуты три. Сучков кашлянул в кулак. Рывин почесал рот. Калтаев поправил свой галстук. Макаронов подвигал ушами и носом. А Растопякин, откинувшись на сспинку кресла, смотрел как бы равнодушно в камин.

Прошло ещЯ минут семь или восемь.

Рывин встал и на цыпочках вышел из комнаты.

Калтаев посмотрел ему вслед.

Когда дверь за Рывиным закрылась, Шуев сказал:

- Так. Бунтовщик ушел. К чорту бунтовщика!

Все с удивлением переглянулись, а Растопякин поднял голову и уставился на Шуева.

Шуев стого сказал

- Кто бунтует, - тот негодяй!

Сучков осторожно, под столом, пожал плечами.

- Я за то, чтобы пить уксус, - негромко сказал Макаронов и выжидательно посмотрел на Шуева.

Растопякин икнул и, смутившись, покраснел как девица.

- Смерть бунтовщикам! - крикнул Сучков, оскалив свои черноватые зубы.

74. ЛЕКЦИЯ

Пушков сказал:

- Женщина - это станок любви.

И тут же получил по морде.

- За что? - спросил Пушков.

Но, не получив ответа на свой вопрос продолжал:

- Я думаю так: к женщине надо подкатываться снизу. Женщины это любят и только делают вид, что они этого не любят.

Тут Пушкова опять стукнули по морде.

- Да что же это такое, товарищи! Я тогда и говорить не буду, - сказал Пушков.

Но, подождав с четверть минуты, продолжал:

- Женщина устроена так, что она вся мягкая и влажная.

Тут Пушкова опять стукнули по морде.Пушков попробовал сделать вид, что он этого не заметил и продолжал:

- Если женщину понюхать...

Но тут Пушкова так сильно трахнули по морде, что он схватился за щеку и сказал:

- Товарищи, в таких условиях совершенно невозможно провести лекцию. Если это будет еще повторяться, я замолчу.

Пушков подожал четверть минуты и продолжал:

- На чем мы остановились? Ах да! Так вот. Женщина любит смотреть на себя. Она садится перед зеркалом совершенно голая...

На этом слове Пушков опять получил по морде.

- Голая, - повторил Пушков.

Трах! - отвесили ему по морде.

- Голая! - крикнул Пушков.

Трах! - получил по морде.

- Голая! Женщина голая! Голая баба! кричал Пушков.

Трах! Трах! Трах! - получил Пушков по морде.

- Голая баба с ковшом в руках! - кричал Пушков.

Трах! Трах! - сыпались на Пушкова удары.

- Бабий хвост! - кричал Пушков, увертыот ударов. - Голая монашка!

Но тут Пушкова ударили с такой силой,что он потерял сознание и как подкошенный рухнул на пол.

12 августа 1940 года.

75.

Андрей Семенович плюнул в чашку с водой. Вода сразу почернела. Андрей Семенович сощурил глаза и пристально посмотрел в чашку. Вода была очень черна. У Андрей Семеновича забилось сердце.

В это время проснулась собака Андрея Семеновича. Андрей Семенович подошел к окну и задумался.

Вдруг что-то большое и темное пронеслось мимо лица Андрея Семеновича и вылетело в окно. Это вылетела собака Андрея Семеновича и понеслась как ворона на крышу противоположного дома. Андрей Семенович сел на корточки и завыл.

В комнату вбежал товарищ Попугаев.

- Что с вами? Вы больны? - спросил товарищ Попугаев.

Андрей Семенович молчал и тер лицо руками.

Товарищ Попугаев заглянул в чашку, стоявшую на столе.

- Что это у вас тут налито? - спросил он Андрея Семеновича.

- Не знаю, - сказал Андрей Семенович.

Попугаев мгновенно исчез. Собака опять влетела в окно, легла на свое прежнее место и заснула.

Андрей Семенович подошел к столу и выпил из чашки почерневшую воду.

И на душе у Андрея Семеновича стало светло.

21 августа .

76. ХУДОЖНИК И ЧАСЫ

Серов, художник, пошел на Обводной канал. Зачем он туда пошел? Покупать резину. Зачем ему резина? Чтобы сделать себе резинку. А зачем ему резинка? А чтобы ее растягивать. Вот. Что еще? А еще вот что: художник Серов поломал свои часы. Часы хорошо ходили, а он их взял и поломал. Чего еще? А боле ничего. Ничего, и всЯ тут! И свое поганое рыло куда не надо не суй! Господи помилуй!

Жила-была старушка. Жила, жила и сгорела в печке. Туда ей и дорога! Серов, художник, по крайней мере так рассудил...

Эх! Написать бы еще, да чернильница куда-то исчезла.

22 октября 1938 года.

77. НЕОЖИДАННАЯ ПОПОЙКА

Однажды Антонина Алексеевна ударила своего мужа служебной печатью и выпачкала ему лоб печатной краской.

Сильно оскорбленный Петр Леонидович, муж Антонины Алексеевны, заперся в ванной комнате и никого туда не пускал.

Однако жильцы коммунальной квартиры, имея сильну нужду пройти туда, где сидел Петр Леонидович, решили силой взломать запертую дверь.

Видя, что его дело проиграно, Петр Леонидович вышел из ванной комнаты и, пройдя к себе, лег на кровать.

Но Антонина Алексеевна решила преследовать своего мужа до конца. Она нарвала мелких бумажек и посыпала ими лежащего на кровати Петра Леонидовича...

Взбешенный Петр Леонидович выскочил в коридор и принялся там рвать обои.

Тут выбежали жильцы и, видя, что делает несчастный Петр Леонидович, накинулись на него и разодрали на нем жилетку.

Петр Леонидович выбежал в жакт.

В это время Антонина Алексеевна разделась догола и спряталась в сундук.

Через десять минут вернулся Петр Леонидович, ведя за собой управдома.

Не найдя жены в комнате, управдом и Петр Леонидович решили воспользоваться свободным помещением и выпить водочки. Петр Леонидович взялся сбегать за этим напитком на угол.

Когда Петр Леонидович ушел, Антонина Алексеевна вылезла из сундука и предстала в голом виде перед управдомом.

Потрясенный управдом вскочил со стула и подбежал к окну, но, видя мощное сложение молодой двадцатишестилетней женщины, вдруг пришел в дикий восторг.

Тут вернулся Петр Леонидович с литром водки.

Увидя, что творится в его комнате, Петр Леонидович нахмурил брови.

Но его супруга Антонина Алексеевна показала ему служебную печать, и Петр Леонидович успокоился.

Антонина Алексеевна высказала желание принять участие в попойке, но обязательно в голом виде да еще вдобавок сидя на столе, на котором предполагалось разложить закуску к водке.

Мужчины сели на стулья, Антонина Алексеевна села на стол, и попойка началась.

Нельзя назвать это гигиеничным, если молодая голая женщина сидит на том же столе, где едят. К тому же Антонина Алексеевна была женщиной довольно полного сложения и не особенно чистоплотной, так что было вообще чорт знает что.

Скоро, однако, все напились и заснули: мужчины на полу а Антонина Алексеевна на столе.

И в коммунальной квартире водворилась тишина.

22 янв 1935 года.

78. СМЕРТЬ СТАРИЧКА

У одного старичка из носа выскочил маленький шарик и упал на землю. Старичок нагнулся, чтобы поднять этот шарик, и тут у него из глаза выскочила маленькая палочка и тоже упала на землю. Старичок испугался и,не зная, что делать, пошевелил губами. В это время у старичка изо рта выскочил маленький квадратик. Старичок схватил рот рукой, но тут у старичка из рукава выскочила маленькая мышка. Старичку от страха сделалось нехорошо, и он, чтобы не упасть, сел на корточки. Но тут в старичке что-то хрустнуло, и он,как мягкая плюшевая шуба, повалился на землю.Тут у старичка из прорешки выскочил длинненький прутик, и на самом конце этого прутика сидела тоненькая птичка. Старичок хотел крикнуть, но у него одна челюсть зашла за другую, и он вместо того, чтобы крикнуть, только слабо икнул и закрыл один глаз. Другой глаз у старичка остался открытым и, перестав двигаться и блестеть, стал неподвижным и мутным, как у мертвого человека. Так настигла коварная смерть старичка, не знавшего своего часа.

79. О ЯВЛЕНИЯХ И СУЩЕСТВОВАНИЯХ

N% 1

Художник Миккель Анжело садится на груду кирпичей и, подперев голову руками, начинает думать.

Вот проходит мимо петух и смотрит на художника Миккеля Анжело своими круглыми золотистыми глазами. Смотрит и не мигает.

Тут художник Миккель Анжело поднимает голову и видит петуха. Петух не отводит глаз, не мигает и не двигает хвостом.

Художник Миккель Анжело опускает глаза и замечает, что глаза что-то щиплет. Художник Миккель Анжело трет глаза руками. А петух не стоит уж больше, не стоит, а уходит, уходит за сарай, за сарай на птичий двор, на птичий двор к своим курам.

И художник Миккель Анжело поднимается с груды кирпичей, отряхивает со штанов красную, кирпичную пыль, бросает в сторону ремешок и идет к своей жене.

По дороге художник Миккель Анжело встречает Комарова, хватает его за руку и кричит:

- Смотри!

Комаров смотрит и видит шар.

"Что это?" - шепчет Комаров.

А с неба грохочет: "Это шар".

- Какой такой шар? - шепчет Комаров.

А с неба грохот: "Шар гладкоповерхностный!"

Комаров и художник Миккель Анжело садятся в траву, и сидят они в траве, как грибы. Они держат друг друга за руки и смотрят на небо.

А на небе вырисовывается огромная ложка. Что же это такое? Никто этого не знает. Люди бегут и застревают в своих домах. И двери запирают и окна. Но разве это поможет? Куда там! Не поможет это.

Я помню, как в 1884-том году показалась на небе обыкновенная комета величиной с пароход. Очень было страшно. А тут ложка! Куда комете до такого явления.

Запирают окна и двери!

Разве это может помочь? Против небесного явления доской не загородишься.

У нас в доме живет Николай Иванович Ступин, у него теория, что всЯ дым. А по-моему не всЯ дым. Может, и дыма-то никакого нет. Ничего, может быть, нет. Есть одно только разделение. А может быть, и разделения-то никакого нет. Трудно сказать.

Говорят, один знаменитый художник, рассматривал петуха. Рассматривал, рассматривал и пришел к убеждению, что петуха не существует.

Художник сказал об этом своему приятелю, а приятель давай смеяться. Как же, говорит, не существует, когда, говорит, он вот тут вот стоит и я, говорит, его отчетливо наблюдаю.

А великий художник опустил тогда голову и как стоял, так и сел на груду кирпичей.

ВСП.

18 сентября 1934 года.

80. О ЯВЛЕНИЯХ И СУЩЕСТВОВАНИЯХ

N% 2

Вот бутылка с водкой, так называемый спиртуоз. А рядом вы видите Николая Ивановича Серпухова.

Вот из бутылки поднимаются спиртуозные пары. Поглядите, как дышит носом Николай Иванович Серпухов. Видно, ему это очень приятно, и главным образом потому что спиртуоз.

Но обратите внимание на то, что за спиной Николая Ивановича нет ничего. Не то чтобы там не стоял шкап или комод, или вообще что-нибудь такое, а совсем ничего нет, даже воздуха нет. Хотите верьте, хотите не верьте, но за спиной Николая Ивановича нет даже безвоздушного пространства, или, как говорится, мирового эфира. Откровенно говоря, ничего нет.

Этого, конечно, и вообразить себе невозможно.

Но на это нам наплевать, нас интересует только спиртуоз и Николай Иванович Серпухов.

Вот Николай Иванович берет рукой бутылку со спиртуозом и подносит ее к своему носу. Николай Иванович нюхает и двигает ртом, как кролик.

Теперь пришло время сказать, что не только за спиной Николая Ивановича, но впереди, так сказать перед грудью и вообще кругом, нет ничего. Полное отсутствие всякого существования, или, как острили когда-то: отстутствие всякого присутствия.

Однако давайте интересоваться только спиртуозом и Николаем Ивановичем.

Представьте себе, Николай Ивановия заглядывает во внутрь бутылки со спиртуозом, потом подносит ее к губам, запрокидывает бутылку донышком вверх и выпивает, представьте себе, весь спиртуоз.

Вот ловко! Николай Иванович выпил спиртуоз и похлопал глазами. Вот ловко! Как это он!

А мы теперь должны сказать вот что: собственно говоря, не только за спиной Николая Ивановича, или спереди и вокруг только, а также и внутри Николая Ивановича ничего не было, ничего не существовало.

Оно, конечно, могло быть так, как мы только что сказали, а сам Николай Иванович мог при этом восхитительно существовать.Это, конечно, верно. Но, откровенно говоря, вся штука в том, что Николай Иванович не существовал и не существует. Вот в чем штука-то.

Вы спросите:"А как же бутылка со спиртуозом? Особенно, куда вот делся спиртуоз, если его выпил несуществующий Николай Иванович? Бутылка, скажем, осталась, а где же спиртуоз? Только что был, а вдруг его и нет. Ведь Николай Иванович не существует, говорите вы. Вот как же это так?"

Тут мы и сами теряемся в догадках.

А впрочем, что же это мы говорим? Ведь мы сказали, что как внутри, так и снаружи Николая Ивановича ничего не существует. А раз ни внутри, ни снаружи ничего не существует, то значит, и бутылки не существует. Так ведь?

Но с другой стороны, обратите внимание на следующее: если мы говорим, что ничего не существует ни изнутри, ни снаружи, то является вопрос: изнутри и снаружи чего? Что-то, видно, все же существует? А может, и не существует.Тогда для чего же мы говорим изнутри и снаружи?

Нет, тут явно тупик. И мы сами не знаем, что сказать.

До свидания.

ВСП.

18 сентября 1934 года.

81.

Одна муха ударила в лоб бегущего мимо господина, прошла сквозь его голову и вышла из затылка. Господин, по фамилии Дернятин, был весьма удивлен: ему показалось, что в его мозгах что-то просвистело, а на затылке лопнула кожица и стало щекотно. Дернятин остановился и подумал: "Что бы это значло? Ведь совершенно ясно я слышал в мозгах свист. Ничего такого мне в голову не приходило, чтобы я мог понять, в чем тут дело. Во всяком случае, ощущение редкостное, похожее на какую-то головную болезнь. Но больше об этом я думать не буду, а буду продолжать свой бег. С этими мыслями господин Дернятин побежал дальше, но как он ни бежал, того уже все-таки не получилось. На голубой дорожке Дернятин оступился ногой и едва не упал, пришлось даже помахать руками в воздухе. "Хорошо, что я не упал, - подумал Дернятин,а то разбил бы свои очки и перестал бы видеть направление путей". Дальше Дернятин пошел шагом, опираясь на свою тросточку. Однако одна опасность следовала за другой. Дернятин запел какую-то песень, чтобы рассеять свои нехорошие мысли. Песень была веселой и звучной, такая, что Дернятин увлекся ей и забыл даже, что он идет по голубой дорожке, по которой в эти часы дня ездили другой раз автомобили с головокружительной быстротой. Голубая дорожка была очень узенькая, и отскочить в сторону от автомобиля было довольно трудно. Потому она считалась опасным путем. Осторожные люди всегда ходили по голубой дорожке с опаской, чтобы не умереть. Тут смерть поджидала пешехода на каждом шагу, то в виде автомобиля, то в виде ломовика, а то в виде телеги с каменным углем. Не успел Дернятин высморкаться, как на него катил огромный автомобиль. Дернятин крикнул: "Умираю!" - и прыгнул в сторону. Трава расступилась перед ним, и он упал в сырую канавку. Автомобиль с грохотом проехал мимо, подняв на крыше флаг бедственных положений. Люди в автомобиле были уверены, что Дернятин погиб, а потому сняли свои гловные уборы и дальше ехали уже простоволосые. "Вы не заметили,под какие колеса попал этот странник, под передние или под задние?" - спросил господин,одетый в муфту, то есть не в муфту, а в башлык. "У меня, - говоривал этот господин, - здорово застужены щеки и ушные мочки, а потому я хожу всегда в этом башлыке". Рядом с господином в автомобиле сидела дама, интересная своим ртом. "Я, - сказала дама, - волнуюсь, как бы нас не обвинили в убийстве этого путника". - "Что? Что?" - спросил господин, оттягивая с уха башлык. Дама повторила свое опасение. "Нет, - сказал господин в башлыке, - убийство карается только в тех случаях, когда убитый подобен тыкве. Мы же нет. Мы же нет. Мы не виноваты в смерти путника. Он сам крикнул: умираю! Мы только свидетели его внезапной смерти". Мадам Анэт улыбнулась интересным ртом и сказала про себя: "Антон Антонович, вы ловко выходите из беды". А господин Дернятин лежал в сырой канаве, вытянув свои руки и ноги. А автомобиль уже уехал.Уже Дернятин понял, что он умер. смерть в виде автомобиля миновала его. Он встал, почистил рукавом свой костюм, послюнявил пальцы и пошел по голубой дорожке нагонять время. Время на девять с половиной минут убежало вперед, и Дернятин шел, нагоняя минуты.

Семья Рундадаров жила в доме у тихой реки Свиречки. Отец Рундадаров, Платон Ильич, любил знания высоких полетов: Математика, Тройная философия, География Эдема, книги Винтвивека, учение о смертных толчках и небесная иерархия Дионисия Ареопагита были наилюбимейшие науки Платона Ильича. Двери дома Рундадаров были открыты всем странникам, посетившим святые точки нашей планеты. Рассказы о летающих холмах, приносимые оборванцами из Никитинской слободы, встречались в доме Рундадаров с оживлением и напряженным вниманием. Платоном Ильичом хранились длинные списки о деталях летания больших и малких холмов. Особенно отличался от всех иных взлетов взлет Капустинского холма. Как известно, Капустинский холм взлетел ночью, часов в 5, выворотив с корнем кедр. От места взлета к небу холм поднимался не по серповидному пути, как все прочие холмы, а по прямой линии, сделав маленькие колебания лишь на высоте 15 - 16 километров. И ветер, дующий в холм, пролетал сквозь него, не сгоняя егос пути. Будто холм кремневых пород потерял свойство непрницаемости. Сквозь холм, например, пролетела галка. Пролетела, как сквозь облако. Об этом утверждают несколько свидетелей. Это противоречило законам летающих холмов, но факт оставался фактом, и Платон Ильич занес его в список деталей Капустинского холма. Ежедневно у Рундадаров собирались почетные гости и обсуждались признаки законов алогической цепи. Среди почетных гостей были: профессор железных путей Михаил Иванович Дундуков, игумен Миринос II и плехаризиаст Стефан Дернятин. Гости собирались в нижней гостиной, садились за продолговатый стол, на стол ставилось обыкновенное корыто с водой. Гости, разговаривая, поплевывали в корыто: таков был обычай в семье Рундадаров. Сам Платон Ильич сидел с кнутиком. Время от времени он мочил его в воде и хлестал им по пустому стулу. Это называлось "шуметь инструментом". В девять часов появлялась жена Платона Ильича, Анна Маляевна, и вела гостей к столу. Гости ели жидкте и твердые блюда, потом подползали на четвереньках к Анне Маляевне, целовалией ей ручку и садились пить чай. а чаем игумен Миринос II рассказывал случай, происшедший четырнадцать лет тому назад. Будто он, игумен, сидел как-то на ступеньках своего крыльца и кормил уток. Вдруг из дома вылетела муха, покружилась и ударила игумена в лоб. Ударила в лоб и прошла насквозь головы, и вышла из затылка, и улетела опять в дом. Игумен остался сидеть на крыльце с восхищенной улыбкой, что наконец-то воочию увидел чудо. Остальные гости, выслушав Мириноса II, ударили себя чайными ложками по губам и по кадыку в знак того, что вечер окончен. После разговор принимал фривольный характер. Анна Маляевна уходила из комнаты, а господин плехаризиаст Дернятин заговаривал на тему "Женщина и цветы". Бывало и так, что некоторые из гостей оставались ночевать. Тогда сдвигалось несколько шкапов, и на шкапы укладывали Мириноса II. Профессор Дундуков спал в столовой на рояле, а господин Дернятин ложился в кровать к рундадарской прислуге Маше. В большинстве же случаев гости расходились по домам. Платон Ильич сам запирал за ними дверь и шел к Анне Маляевне. По реке Свиречке плыли с песнями никитинские рыбаки. И под рыбацкие песни засыпала семья Рундадаров.

82. ИСТОРИ СДЫГР АППР

А н д р е й С е м е н о в и ч: Здравсвуй, Петя.

П е т р П а в л о в и ч: Здравствуй, здравствуй. Guten Morgen. Куда несет?

Андрей Семенович протянул руку Петру Павловичу, а Петр Павлович схватил руку Андрея Семеновича и так ее дернули, что Андрей Семенович остался без руки и с испугу кинулся бежать. Петр Павлович бежали за Андреем Семеновичем и кричали: "Я тебе, мерзавцу,руку оторвал, а вот обожди, догоню, так и голову оторву!"

Андрей Семенович неожиданно сделал прыжок и перескочил канаву, а Петр Павлович не сумели перепрыгнуть канавы и остались по сию сторону.

А н д р е й С е м е н о в и ч: Что? Не догнал?

П е т р П а в л о в и ч: А это вот видел? (И показал руку Андрея Семеновича.)

А н д р е й С е м е н о в и ч: Это моя рука!

П е т р П а в л о в и ч: Да-с, рука ваша! Чем махать будете?

А н д р е й С е м е н о в и ч: Платочком.

П е т р П а в л о в и ч: Хорош, нечего сказать! Одну руку в карман сунул, и головы почесать нечем.

А н д р е й С е м е н о в и ч: Петя! Давай так: я тебе чего-нибудь дам, а ты мне руку отдай.

П е т р П а в л о в и ч: Нет, я руки тебе не отдам. Лучше и не проси. А вот, хочешь, пойдем к профессору Тартарелину, - он тебя вылечит.

Андрей Семенович прыгнул от радости и пошел к профессору Тартарелину.

А н д р е й С е м е н о в и ч: Многоуважаемый профессор, вылечите мою правую руку. Ее оторвал мой приятель Петр Павлович и обратно не отдает.

Петр Павлович стояли в прихожей профессора и демонически хохотали. Под мышкой у них была рука Андрея Семеновича, которую они держали презрительно, наподобие портфеля.

Осмотрев плечо Андрея Семеновича, профессор закурил трубку-папиросу и вымолвил:

- Это крупная шшадина.

А н д р е й С е м е н о в и ч: Простите, как вы сказали?

П р о ф е с с о р: Сшадина.

А н д р е й С е м е н о в и ч: Ссадина?

П р о ф е с с о р: Да, да, да. Шатина. Ша-тин-на!

А н д р е й С е м е н о в и ч: Хороша ссадина, когда руки-то нет!

(Из прихожей послышался смех.)

П р о ф е с с о р: Ой! Кто там шмиется?

А н д р е й С е м е н о в и ч: Это так просто. Вы не обращайте внимания.

П р о ф е с с о р: Хо! Ш удовольствием. Хотите, что-нибудь почитаем?

А н д р е й С е м е н о в и ч: А вы меня полечите.

П р о ф е с с о р: Да, да, да. Почитаем, а потом я вас полечу. Садитесь.

(Оба садятся.)

П р о ф е с с о р: Хотите, я вам прочту свою науку?

А н д р е й С е м е н о в и ч: Пожалуйста! Очень интересно.

П р о ф е с с о р: Только я изложил ее в стихах.

А н д р е й С е м е н о в и ч: Это страшно интересно.

П р о ф е с с о р: Вот, хе-хе, я вам прочту отсюда досюда. Тут вот о внутренних органах, а тут уже о суставах.

П е т р П а в л о в и ч ( входя в комнату):

Здрыгр аппр устр устр

я несу чужую руку

здрыгр аппр устр устр

где профессор Тартарелин?

здрыгр аппр устр устр

где приемные часы?

если эти побрякушки

с двумя гирями до полу

эти часики старушки

пролетели параболу

здрыгр аппр устр устр

ход часов нарушен мною

им в замену карабистр

на подставке здрыгр аппр

с бесконечною рукою

приспособленной как стрелы

от минуты за другою

в путь несется погорелый

а под белым циферблатом

блин мотает устр устр

и закутанный халатом

восседает карабистр

он приемные секунды

смотрит в двигатель размерен

чтобы время не гуляло

где профессор Тартарелин,

где Андрей Семеныч здрыгр

однорукий здрыгр аппр

лечит здрыгр аппр устр

приспосабливает руку

приколачивает пальцы

здрыгр аппр прибивает

здрыгр аппр устр бьет.

П р о ф е с с о р Т а р т а р е л и н:

Это вы искалечили гражданина, Петр Павлович?

П е т р П а в л о в и ч: Руку вырвал из манжеты.

А н д р е й С е м е н о в и ч: Бегал следом.

П р о ф е с с о р: Отвечайте!

(Петр Павлович смеются.)

К а р а б и с т р: Гвиндалея!

П е т р П а в л о в и ч: Карабистр!

К а р а б и с т р: Гвиндалан.

П р о ф е с с о р: Расскажите, как было дело.

А н д р е й С е м е н о в и ч:

Шел я по полю намедни

и внезапно вижу: Петя

мне навстречу идет спокойно

и, меня как будто не заметя,

хочет мимо проскочить.

Я кричу ему: ах, Петя!

Здравствуй, Петя, мой приятель

ты, как видно, не заметил,

что иду навстречу я.

П е т р П а в л о в и ч:

Но господство обстоятельств

и скрещение событий

испокон веков доныне

нами правит, как детьми,

морит голодом в пустыне,

хлещет в комнате плетьми.

П р о ф е с с о р: Так-так, - это понятно. Стечение обстоятельств.Это верно. Закон.

Тут вдруг Петр Павлович наклонился к профессору и откусил ему ухо. Андрей Семенович побежал за милиционером, а Петр Павлович бросили на пол руку Андрея Семеновича, положили на стол откушенное ухо профессора Тартарелина и незаметно ушли по черной лестнице.

Профессор лежал на полу и стонал.

- Ой-ой-ой, как больно! - стонал профессор. - Моя рана горит и исходит соком. Где найдется такой сострадательный человек, который промоет мою рану и зальет ее каллоидом?!

Был чудный вечер. Высокие звезды, расположенные на небе установленными фигурами, светили вниз. Андрей Семенович, дыша полной грудью, тащил двух милиционеров к дому профессора Тартарелина. Помахивая своей единственной рукой, Андрей Семенович рассказывал о случившемся.

Милиционер спросил Андрея Семеновича:

- Как зовут этого проходимца?

Андрей Семенович не выдал своего товарища и даже не сказал его имени.

Тогда оба милиционера спросили Андрея Семеновича:

- Скажите нам, вы его давно знаете?

- С маленьких лет, когда я был еще вот таким маленьким, - сказал Андрей Семенович.

- А как он выглядит? - спросили милиционеры.

- Его характерной чертой является длинная черная борода, - сказал Андрей Семенович.

Милиционеры остановились, подтянули потуже свои кушаки и, открыв рты, запели протяжными ночными голосами:

Ах, как это интересно,

был приятель молодой,

а подрос когда приятель,

стал ходить он с бородой.

- Вы обладаетет очень недурными голосами, разрешите поблагодарить вас, - сказал Андрей Семенович и протянул милиционерам пустой рукав, потому что руки не было.

- Мы можем и на научные темы поговорить, - сказали милиционеры хором.

Андрей Семенович махнул пустышкой.

- Земля имеет семь океянов, - начали милиционеры. - Научные физики изучали солнечные пятна и привели к заключению, что на планетах нет водорода, и там неуместно какое-либо сожительство.

В нашей атмосфере имеется такая точка, которая всякий центр зашибет.

Английский кремарторий Альберт Эйнштейн изобрел такую махинацию, через которую всякая штука относительна.

- О любезные милиционеры! - взмолился Андрей Семенович. - Бежимте скорее, а не то мой приятель убьет профессора Тартарелина.

Одного милиционера звали Володя, а другого Сережа. Володя схватил Сережу под руку, а Сережа схватил Андрея Семеновича за рукав, и они все втроем побежали.

- Глядите, три институтки бегут! - кричали им вслед извозчики. Один даже хватил Андрей Семеновичережу кнутом по заднице.

- Постой! На обратном пути ты мне штраф заплатишь! - крикнул Сережа, не выпуская из рук Андрея Семеновича.

Добежав до дома профессора, все трое сказали:

- Тпррр! - и остановились.

- По лестнице, в третий этаж! - скомандовал Андрей Семенович.

- Hoch! - крикнули милиционеры и кинулись по лестнице.

Моментально высадив плечом дверь, они вошли в кабинет профессора Тартарелина

Профессор Тартарелин сидел на полу,а жена профессора стояла перед ним на коленях и пришивала профессору ухо розовой шелковой ниточкой. Профессор держал в руках ножницы и вырезал платье на животе своей жены. Когда показался голый женин живот, профессор потер его ладонью и посмотрел в него, как в зеркало.

- Куда шьешь? Разве не видишь, что одно ухо выше другого получилось? - сказал сердито профессор.

Жена отпорола ухо и стала пришивать его заново.

Голый женский живот, как видно развеселил профессора. Усы его ощетинились, а глазки заулыбались.

- Катенька, - сказал профессор, - брось пришивать ухо где-то сбоку, пришей мне его лучше к щеке.

Катенька, жена профессора Тартарелина, терпеливо отпорола ухо во второй раз и принялась пришивать его к щеке профессора.

- Ой, как щекотно! Ха-ха-ха! Как щекотно! - смеялся профессор, но вдруг, увидя стоящих на пороге милиционеров, замолчал и сделался серьезным.

Милиционер С е р е ж а: Где здесь пострадавший?

Милиционер В о л о д я: Кому здесь откусили ухо?

П р о ф е с с о р (поднимаясь на ноги): Господа! Я - человек, изучающий науку вот уже, слава богу, пятьдесят шесть лет, ни в какие другие дела не вмешиваюсь. Если вы думаете, что мне откусили ухо, то вы жестоко ошибаетесь. Как видите, у меня оба уха целы. Одно, правда, на щеке, но такова моя воля.

Милиционер С е р е ж а: Действительно, верно, оба уха налицо.

Милиционер В о л о д я: У моего двоюродного брата так брови росли под носом.

Милиционер С е р е ж а: Не брови, а просто усы.

К а р а б и с т р: Фасфалакат!

П р о ф е с с о р: Приемные часы окончены.

Ж е н а п р о ф е с с о р а:Пора спать.

А н д р е й С е м е н о в и ч (входя): Половина двенадцатого.

М и л и ц и о н е р ы х о р о м: Спокойной ночи.

Э х о: Спите сладко.

Профессор ложится на пол, остальные тоже ложатся и засыпают.

С о н

тихо плещет океян

скалы грозные ду ду

тихо светит океян

человек поет в дуду

тихо по морю бегут

страха белые слоны

рыбы скользкие поют

звезды падают с луны

домик слабенький стоит

двери настежь распахнул

печи теплые сулит

в доме дремлет караул

а на крыше спит старуха

на носу ее кривом

тихо ветром плещет в ухо

дует волосы кругом

а на дереве кукушка

сквозь очки глядит на север

не гляди моя кукушка

не гляди всю ночь на север

там лишь ветер карабистр

время в цифрах бережет

там лишь ястреб сдыгр устр

себе добычу стережет

П е т р П а в л о в и ч:

Кто-то тут впотьмах уснул,

шарю, чую: стол и стул,

натыкаюсь на комод,

вижу древо бергамот,

я спешу, срываю груши,

что за дьявол! это уши!

Я боюсь, бегу направо,

предо мной стоит дубрава,

я обратно так и сяк,

натыкаюсь на косяк,

ноги гнутся, тянут лечь,

думал: двери - это печь,

прыгнул влево - там кровать,

помогите!...

П р о ф е с с о р (просыпаясь): Ать?..

А н д р е й С е м е н о в и ч ( вскакивая): Ффу! Ну и сон же видел, будто нам всем уши пообрывали. (Зажигает свет.)

Оказывается, что, пока все спали, приходили Петр Павлович и обрезали всем уши.

Замечание милиционера С е р е ж и:

- Сон в руку!

83. ВЕЩЬ

Мама, папа и прислуга по названию Наташа сидели за столом и пили.

Папа был несомненно забулдыга. Даже мама смотрела на него свысока. Но это не мешало папе быть очень хорошим человеком. Он очень добродушно смеялся и качался на стуле. Горничная Наташе, в наколке и передничке, все время невозможно смеялась. Папа веселил всех своей бородой, но горничная Наташа конфузливо опускала глаза, изображая, что она стесняется.

Мама, высокая женщина с большой прической, говорила лошадиным голосом Мамин голос трубил в столовой, отзываясь на дворе и в других комнатах.

Выпив по первой рюмочке, все на секунду замолчали и поели колбасы. Немного погодя все опять заговорили.

Вдруг, совершенно неожиданно, в дверь кто-то постучал. Ни папа, ни мама, ни горничная Наташа не могли догадаться, кто это стучит в двери.

- Как это странно, - сказал папа. - Кто бы там мог стучать в дверь?

Мама сделала соболезнующее лицо и не в очередь налила себе вторую рюмочку, выпила и сказал:

- Странно.

Папа ничего не сказал плохого, но налил себе тоже рюмочку,выпил и встал из-за стола.

Ростом был папа невысок. Не в пример маме. Мама была высокой, полной женщиной с лошадиным голосом,а папа был просто ее супруг. В добавление ко всему прочему папа был веснушчат.

Он одним шагом подошел к двери и спросил:

- Кто там?

- Я, - сказал голос за дверью.

Тут же открылась дверь и вошла горничная Наташа, вся смущенная и розовая. Как цветок. Как цветок.

Папа сел.

Мама выпила еще.

Горничная Наташа и другая, как цветок, зарделись от стыда. Папа посмотрел на них и ничего не сказал, а только выпил, также как и мама.

Чтобы заглушить неприятное жжение во рту, папа вскрыл банку консервов с раковым паштетом. Все были очень рады, ели до утра. Но мама молчала, сидя на своем месте. Это было очень неприятно.

Когда папа собирался что-то спеть, стукнуло окно. Мама вскочила с испуга и закричала, что она ясно видит, как с улицы в окно кто-то заглянул. Другие уверяли маму, что это невозможно, так как их квартира в третьем этаже, и никто с улмцы в окно посмотреть не может, - для этого нужно быть великаном или Голиафом.

Но маме взбрела в голову крепкая мысль. Ничто на свете не могло ее убедить, что в окно никто не смотрел.

Чтобы успокоить маму, ей налили еще одну рюмочку. Мама выпила рюмочку. Папа тоже налил себе и выпил.

Наташа горничная, как цветок, сидели,попив глаза от конфуза.

- Не могу быть в хорошем настроении, когда на нас смотрят с улицы через окно, кричала мама.

Папа был в отчаянии, не зная, как успокоить маму. Он сбегал даже во двор, пытаясь заглянуть оттуда хотя бы в окно второго этажа. Конечно, он не смог дотянуться. Но маму это нисколько не убедило. Мама даже не видела, как папа не мог дотянуться до окна всего лишь второго этажа.

Окончательно расстроенный всем этим, папа вихрем влетел в столовую и залпом выпил две рюмочки, налив рюмочку и маме. Мама выпила рюмочку, но сказала, что пьет только в знак того, что убеждена, что в окно кто-то посмотрел.

Папа даже руками развел.

- Вот, - сказал он маме и, подойдя к окну, растворил настежь обе рамы.

В окно попытался влезть какой-то человек в грязном воротничке и с ножом в руках. Увидя его папа захлопнул раму и сказал:

- Никого нет там.

Однако человек в грязном воротничке стоял за окном и смотрел в комнату и даже открыл окно и вошел.

Мама была страшно взволнованна. Она грохнулась в истерику, но, выпив немного предложенного ей папой и закусив грибком, успокоилась.

Вскоре и папа пришел в себя. Все опять сели к столу и продолжали пить.

Папа достал газету и долго вертел ее в руках, ища, где верх и где низ. Но сколько он ни искал, так и не нашел, а потому отложил газету в сторону и выпил рюмочку.

- Хорошо, - сказал папа, - но не хватает огурцов.

Мама неприлично заржала, отчего горничные сильно сконфузились и принялись рассматривать узор на скатерти.

Папа выпил еще и вдруг, схватив маму, посадил ее на буфет.

У мамы взбилась седая пышная прическа, на лице проступили красные пятна, и, в общем, рожа была возбужденная.

Папа подтянул свои штаны и начал тост.

Но тут открылся в полу люк, и оттуда вылез монах.

Горничные так переконфузились, что одну начало рвать. Наташа держала свою подругу за лоб, стараясь скрыть безобразие.

Монах, который вылез из-под пола, прицелился кулаком в папино ухо, да как треснет!

Папа так и шлепнулся на стул, не окончив тоста.

Тогда монах подошел к маме и ударил ее как-то снизу, - не то рукой, не то ногой.

Мама принялась кричать и звать на помощь.

А монах схватил за шиворот обеих горничных и, помотав ими по воздуху, отпустил.

Потом, никем не замеченный, монах скрылся опять под пол и закрыл за собою люк.

Очень долго ни мама, ни папа, ни горничная Наташа не могли прийти в себя. Но потом, отдышавшись и приведя себя в порядок, они все выпили по рюмочке и сели за стол закусить шинкованной капусткой.

Выпив еще по рюмочке, все посидели, мирно беседуя.

Вдруг папа побагровел и принялся кричать.

- Что! Что! - кричал папа. - Вы считаете меня за мелочного человека! Вы смотрите на меня как на неудачника! Я вам не приживальщик! Сами вы негодяи!

Мама и горничная Наташа выбежали из столовой и заперлись на кухне.

- Пошел, забулдыга! Пошел, чертово копыто! - шептала мама в ужасе окончательно сконфуженной Наташе.

А папа сидел в столовой до утра и орал, пока не взял папку с делами, одел белую фуражку и скромно пошел на службу.

31 мая 1929

84. МЫР

Я говорил себе, что я вижу мир. Но весь мир недоступен моему взгляду, и я видел только части мира. И все, что я видел, я называл частями мира. И я наблюдал свойства этих частей, и, наблюдая свойства частей, я делал науку. Я понимал,что есть умные свойства частей и есть не умные свойства в тех же частях. Я делил их и давал им имена. И в зависимости от их свойств, части мира были умные и не умные.

И были такие части мира, которые могли думать. И эти части смотрели на другие части и на меня. И все части были похожи друг на друга, и я был похож на них.

Я говорил: части гром.

Части говорили: пук времени.

Я говорил: Я тоже часть трех поворотов.

Части отвечали: Мы же маленькие точки.

И вдруг я перестал видеть их, а потом и другие части. И я испугался, что рухнет мир.

Но тут я понял, что я не вижу частей по отдельности, а вижу все зараз. Сначала я думал, что это НИЧТО. Но потом понял, что это мир, а то, что я видел раньше, был не мир.

И я всегда знал, что такое мир, но, что я видел раньше, я не знаю и сейчас.

И когда части пропали, то их умные свойства перестали быть умными, и их неумные свойства перестали быть неумными. И весь мир перестал быть умным и неумным.

Но только я понял, что я вижу мир, как я перестал его видеть. Я испугался, думая, что мир рухнул. Но пока я так думал, я понял,что если бы рухнул мир, то я бы так уже не думал. И я смотрел, ища мир, но не находил его.

А потом и смотреть стало некуда.

Тогда я понял, что, покуда было куда смотреть, - вокруг меня был мир. А теперь его нет. Есть только я.

А потом я понял, что я и есть мир.

Но мир - это не я.

Хотя в то же время я мир.

А мир не я.

А я мир.

А мир не я.

А я мир.

А мир не я.

А я мир.

И больше я ничего не думал.

1930

85.

Иван Яковлевич Бобов проснулся в самом приятном настроении духа. Он выглянул из-под одеяла и сразу увидел потолок. Потолок был украшен большим серым пятном с зеленоватыми краями. Если смотреть на пятно пристально, одним глазом, то пятно становится похоже на носорога, запряженного в тачку, хотя другие находили, что оно больше походит на трамвай, на котором верхом сидит великан, - а впрочем, в этом пятне можно было усмотреть очертания даже какого-то города. Иван Яковлевич посмотрел на потолок, но не в то место, где было пятно, а так, неизвестно куда; при этом он улыбнулся и сощурил глаза. Потом он вытаращил глаза и так высоко поднял брови, что лоб сложился, как гармошка, и чуть совсем не исчез, если бы Иван Яковлевич не сощурил глаза опять, и вдруг, будто устыдившись чего -то, натянул одеяло себе на голову. Он сделал это так быстро, что из-под другого конца одеяла выставились голые ноги Ивана Яковлевича, и сейчас же на большой пале левой ноги села муха. Иван Яковлевич подвигал этим пальцем, и муха перелетела и села на пятку. Тогда Иван Яковлевич схватил одеяло обеими ногами, одной ногой он подцепил одеяло снизу, а другую ногу вывернул и прижал ею одеяло сверху, и таким образом стянул одеяло со своей головы. "Шиш", - сказал Иван Яковлевич и надул щеки. Обыкновенно, когда Ивану Яковлевичу чтщ-нибудь удавалось или, наоборот, совсем не выходило, Иван Яковлевич всегда говорил "шиш" - разумется, не громко и вовсе не дляя того, чтобы кто-нибудь это слышал, а так, про себя, самому себе. И вот, сказав "шиш", Иван Яковлевич сел на кровать и протянул руку к стулу, на котором лежали его брюки, рубашка и прочее белье. Брюки Иван Яковлевич любил носить полосатые. Но раз, действительно, нигде нельзя было достать полосатых брюк. Иван Яковлевич и в "Ленинградодежде" был, и в Универмаге, и в Гостином дворе, и на Петроградской стороне обошел все магазины. Даже куда-то на Охту съездил, но нигде полосатых брюк не нашел. А старые брюки Ивана Яковлевича износились уже настолько, что одеть их стало невозможно. Иван Яковлевич зашивал их несколько раз, но наконец и это перестало помогать. Иван Яковлевич обошел все магазины и, опять не найдя нигде полосатых брюк, решил наконец купить клетчатые. Но и клетчатых брюк нигде не оказалось. Тогда Иван Яковлевич решил купить себе серые брюки, но и серых нигде себе не нашел. Не нашлись нигде и черные брюки, годные на рост Ивана Яковлевича. Тогда Иван Яковлевич пошел покупать синие брюки, но,пока он искал черные, пропали всюду и синие и коричневые. И вот, наконец, Ивану Яковлевичу пришлось купить зеленые брюки с желтыми крапинками. В магазине Ивану Яковлевичу показалось, что брюки не очень уж яркого цвета и желтая крапинка вовсе не режет глаз. Но,придя домой, Иван Яковлевич обнаружил, что одна штанина и точно будто благородного оттенка, но зато другая просто бирюзовая, и желтая крапинка так и горит на ней. Иван Яковлевич попробовал вывернуть брюки на другую сторону, но там обе половины имели тяготение перейти в желтый цвет с зелеными горошинами и имели такой веселый вид, что, кажись, вынеси такие штаны на эстраду после сеанса кинематографа, и ничего больше не надо: публика полчаса будет смеяться. Два дня Иван Яковлевич не решался надеть новые брюки, но когда старые разодрались так, что издали можно было видеть, что и кальсоны Ивана Яковлевича требуют починки, пришлось надеть новые брюки. Первый раз в новых брюках Иван Яковлевич вышел очень осторожно. Выйдя из подъезда, он посмотрел раньше в обе стороны и, убедившись, что никого поблизости нет, вышел на улицу и быстро зашагал по направлению к своей службе. Первым повстречался яблочный торговец с большой корзиной на голове. Он ничего не сказал, увидя Ивана Яковлевича, и только, когда Иван Яковлевич прошел мимо, остановился, и так как корзина не позволила повернуть голову, то яблочный торговец повернулся весь сам и посмотрел вслед Ивану Яковлевичу, - может быть, покачал бы головой, если бы опять-таки не все та же корзина. Иван Яковлевич бодро шел вперед, считая свою встречу с торговцем хорошим предзнаменованием. Он не видел маневра торговца и утешал себя, что брюки не так уж бросаются в глаза. Теперь навстречу Ивану Яковлевичу шел такой же служащий, как и он, с портфелем под мышкой. Служащий шел быстро, зря по сторонам не смотрел, а больше себе под ноги. Полравнявшись с Иваном Яковлевичем, служащий скользнул взгядом по брюкам Ивана Яковлевича и остановился. Иван Яковлевич остановился тоже. Служащий смотрел на Ивана Яковлевича, а Иван Яковлевич на служащего.

- Простите, - сказал служащий, - вы не можете сказать мне, как пройти в сторону этого... государственного... биржи?

- Это вам надо идти по мостовой... по мосту... нет, надо идти так, а потом так, сказал Иван Яковлевич.

Служащий сказал спасибо и быстро ушел, а Иван Яковлевич сделал несколько шагов вперед, но, увидев, что теперь навстречу ему идет не служащий, а служащая, опустил голову и перебежал на другую сторону улицы. На службу Иван Яковлевич пришел с опозданием и очень злой. Сослуживцы Ивана Яковлевича, конечно, обратили внимание на зеленые брюки со штанинами разного оттенка, но, видно, догадались, что это - причина злости Ивана Яковлевича, и расспросами его не беспокоили. Две недели мучился Иван Яковлевич, ходя в зеленых брюках, пока один из его сослуживцев, Аполлон Максимович Шилов не предложил Ивану Яковлевичу купить полосатые брюки самого Аполлона Максимовича, будто бы не нужные Аполлону Максимовичу.

86. РЫЦАРЬ

Алексей Алексеевич Алексеев был настоящим рыцарем. Так, например, однажды, увидя из трамвая, как одна дама запнулась о тумбу и выронила из кошелки стеклянный колпак для настольной лампы, который тут же и разбился, Алексей Алексеевич, желая помочь этой даме, решил пожертвовать собой и, выскочив из трамвая на полном ходу, упал и раскроил себе о камень всю рожу. В другой раз, видя, как одна дама, перелезая через забор, зацепилась юбкой за гвоздь и застряла так, что, сидя верхом на заборе, не могла двинуться ни взад ни вперед, Алексей Алексеевич начал так волноваться, что от волнения выдавил себе языком два передних зуба. Одним словом, Алексей Алексеевич был самым настоящим рыцарем, да и не только по отношению к дамам. С небывалой легкостью Алексей Алексеевич мог пожертвовать своей жизнью за Веру, Царя и Отечество, что и доказал в 14-м году, в начале германской войны, с криком "За Родину!"выбросившись на улицу из окна третьего этажа. Каким-то чудом Алексей Алексеевич остался жив, отделавшись только несерьезными ушибами, и вскоре, как столь редкостно-ревностный патриот, был отослан на фронт.

На фронте Алексей Алексеевич отличался небывало возвышенными чувствами и всякий раз, когда произносил слова "стяг", "фанфара" или даже просто "эполеты", по лицу его бежала слеза умиления.

В 16-м году Алексей Алексеевич был ранен в чресла и удален с фронта.

Как инвалид I категории Алексей Алексеевич не служил и, пользуясь свободным временем, излагал на бумаге свои патриотические чувства.

Однажды, беседуя с Константином Лебедевым, Алексей Алексеевич сказал свою любимую фразу: "Я пострадал за Родину и разбил свои чресла, но существую силой убеждения своего заднего подсознания".

- И дурак! - сказал ему Константин Лебедев. - Наивысшую услугу родине окажет только ЛИБЕРАЛ.

Почему-то эти слова глубоко запали в душу Алексея Алексеевича, и вот в 17-м году он уже называет себя "либералом, чреслами своими пострадавшим за отчизну".

Революцию Алексей Алексеевич воспринял с восторгом, несмотря даже на то, что был лишен пенсии. Некоторое время Константин Лебедев снабжал его тростниковым сахаром, шоколадом, консервированным салом и пшенной крупой. Но, когда Константин Лебедев вдруг неизвестно куда пропал, Алексею Алексеевичу пришлось выйти на улицу и просить подаяния. Сначала Алексей Алексеевич протягивал руку и говорил: "Подайте, Христа ради, чреслами своими пострадавшему за родину". Но это успеха не имело. Тогда Алексей Алексеевич заменил слово "родину" словом "революцию". Но и это успеха не имело. Тогда Алексей Алексеевич сочинил революционную песню и, завидя на улице человека, способного, по мнению Алексея Алексеевича, подать милостыню, делал шаг вперед и, гордо, с достоинством, откинув назад голову, начинал петь:

На баррикады

мы все пойдем!

За свободу

мы все покалечимся и умрем!

И лихо, по-польски притопнув каблуком Алексей Алексеевич протягивал шляпу и говорил: "Подайте милостыню, Христа ради". Это помогало, и Алексей Алексеевич редко оставался без пищи.

Все шло хорошо, но вот в 22-м году Алексей Алексеевич познакомился с неким Иваном Ивановичем Пузыревым, торговавшим на Сенном рынке подсолнечным маслом. Пузырев пригласил Алексея Алексеевича в кафе, угостил его настоящим кофеем и сам, чавкая пирожными, изложил какое-то сложное предприятие, из которого Алексей Алексеевич понял только, что и ему надо что-то делать, за что и будет получать от Пузырева ценнейшие продукты питания. Алексей Алексеевич согласился, и Пузырев тут же, в виде поощрения, передал ему под столом два цибика чая и пачку папирос "Раджа".

С этого дня Алексей Алексеевич каждое утро приходил на рынок к Пузыреву и, получив от него какие-то бумаги с кривыми подписями и бесчисленными печатями, брал саночки, если это происходило зимой, или, если это происходило летом, - тачку и отправлялся, по указанию Пузырева, по разным учреждениям, где, предъявив бумаги, получал какие-то ящики, которые грузил на свои саночки или тележку и вечером отвозил их Пузыреву на квартиру. Но однажды, когда Алексей Алексеевич подкатил свои саночки к пузыревской квартире, к нему подошли два человека, из которых один был в военной шинели, и спросили его: "Ваша фамилия - Алексеев?" Потом Алексея Алексеевича посадили в автомобиль и увезли в тюрьму.

Но допросах Алексей Алексеевич ничего не понимал и все только говорил, что он пострадал за революционную родину. Но, несмотря на это, был приговорен к десяти годам ссылки в северные части своего отечества. Вернувшись в 28-м году обратно в Ленинград, Алексей Алексеевич занялся своим прежним ремеслом и, встав на углу пр. Володарского, закинул с достоинством голову, притопнул каблуком и запел:

На баррикады

мы все пойдем!

За свободу

мы все покалечимся и умрем

Но не успел он пропеть это и два раза, как был увезен в крытой машине куда-то по направлению к Адмиралтейству. Только его и видели.

Вот краткая повесть жизни доблестного рыцаря и патриота Алексея Алексеевича Алексеева.

87. ПРАЗДНИК

На крыше одного дома сидели два чертежника и ели гречневую кашу.

Вдруг один из чертежников радостно вскрикнул и достал из кармана длинный носовой платок. Ему пришла в голову блестящая идея - завязать в кончик платка двадцатикопеечную монетку и швырнуть все это с крыши вниз на улицу, и посмотреть, что из этого получится.

Второй чертежник, быстро уловив идею первого, доел гречневую кашу, высморкался и, облизав себе пальцы, принялся наблюдать за первым чертежником.

Однако внимание обоих чертежников было отвлечено от опыта с платком и двадцатикопеечной монеткой. На крыше, где сидели оба чертежника, произошло событие, не могущее быть незамеченным.

Дворник Ибрагим приколачивал к трубе длинную палку с выцветшим флагом.

Чертежники спросили Ибрагима, что это значит, на что Ибрагим отвечал: "Это значит, что в городе праздник". - "А какой же праздник, Ибрагим?" - спросили чертежники.

"А праздник такой, что наш любимый поэт сочинил новую поэму", - сказал Ибрагим.

И чертежники, устыженные своим незнанием, растворились в воздухе.

9 января 1935

88. ГРЯЗНАЯ ЛИЧНОСТЬ

Сенька стукнул Федьку по морде и спрятался под комод.

Федька достал кочергой Сеньку из-под комода и оторвал ему правое ухо.

Сенька вывернулся из рук Федьки и с оторванным ухом в руках побежал к соседям.

Но Федька догнал Сеньку и двинул его сахарницей по голове.

Сенька упал и, кажется, умер.

Тогда Федька уложил вещи в чемодан и уехал во Владивосток.

Во Владивостоке Федька стал портным: собственно говоря, он стал не совсем портным, потому что шил только дамское белье, преимущественно панталоны и бюстгальтеры. Дамы не стеснялись Федьки, прямо при нем поднимали свои юбки, и Федька снимал с них мерку.

Федька, что называется, насмотрелся видов.

Федька - грязная личность.

Федька - убийца Сеньки.

Федька - сладострастник.

Федька - обжора, потому что он каждый вечер съедал по двенадцать котлет. У Федьки вырос такой живот, что он сделал себе корсет и стал его носить.

Федька - бессовестный человек: он отнимал на улице у встречных детей деньги, он подставлял старичкам подножку и пугал старух, занося над ними руку, а когда испуганная старуха шарахалась в сторону, Федька делал вид, что поднял руку только для того, чтобы почесать себе голову.

Кончилось тем, что к Федьке подошел Николай, стукнул его по морде и спрятался под шкап.

Федька достал Николая из-под шкапа кочергой и разорвал ему рот.

Николай с разорванным ртом побежал к соседям, но Федька догнал его и ударил его пивной кружкой. Николай упал и умер.

А Федька собрал свои вещи и уехал из Владивостока.

21 ноября 1937

89. ВОСПОМИНАНИЯ ОДНОГО

МУДРОГО СТАРИКА

Я был очень мудрым стариком.

Теперь я уже не то, считайте даже, что меня нет. Но было время, когда любой из вас пришел бы ко мне, и какая бы тяжесть ни томила его душу, какие бы грехи ни терзали его мысли, я бы обнял его и сказал: "Сын мой, утешься, ибо никакая тяжесть души твоей не томит и никаких грехов не вижу я в теле твоем", и он убежал бы от меня счастливый и радостный.

Я был велик и силен. Люди, встречая меня на улице, шарахались в сторону, и я проходил сквозь толпу, как утюг.

Мне часто целовали ноги, но я не протестовал, я знал, что достоин этого. Зачем лишать людей радости почтить меня? Я даже сам, будучи чрезвычайно гибким в теле, попробовал поцеловать себе свою собственную ногу. Я сел на скамейку, взял в руки свою правую ногу и подтянул ее к лицу. Мне удалось поцеловать большой палец на ноге. Я был счастлив. Я понял счастье других людей.

Все преклонялись передо мной! И не люди, даже звери, даже разные букашки ползали передо мной и виляли своими хвостами. А кошки! Те просто души во мне не чаяли и, каким-то образом сцепившись лапами друг с другом, бежали передо мной, когда я шел по лестнице.

В то время я был действительно очень мудр и все понимал. Не было такой вещи, перед которой я встал бы в тупик. Одна минута напряжения моего чудовищного ума - и самый сложный вопрос разрешался наипростейшим образом. Меня даже водили в Институт мозга и показывали ученым профессорам. Те электричеством измерили мой ум и просто опупели."Мы никогда ничего подобного не видали", - сказали они.

Я был женат, но редко видел свою жену. Она боялась меня: колосальность моего ума подавляла ее. Она не жила, а трепетала, и если я смотрел на нее, она начинала икать. Мы долго жили с ней вместе, но потом она, кажется, куда-то исчезла: точно не помню.

Память - это вообще явление странное. Как трудно бывает что-нибудь запомнить и как легко забыть! А то и так бывает: запомнишь одно, а вспомнишь совсем другое. Или: запомнишь что-нибудь с трудом, но очень крепко, и потом ничего вспомнить не сможешь. Так тоже бывает. Я бы всем советовал поработать над своей памятью.

Я был всегда справедлив и зря никого не бил, потому что, когда кого-нибудь бьешь, то всегда жалеешь, и тут можно переборщить. Детей, например, никогда не надо бить ножом или вообще чем-нибудь железным. А женщин, наоборот: никогда не следует бить ногой. Животные, те, говорят, выносливее. Но я производил в этом направлении опыты и знаю, что это не всегда так.

Благодаря своей гибкости я мог делать то, чего никто не мог сделать. Так, например, мне удалось однажды достать рукой из очень извилистой фановой трубы заскочившую туда серьгу моего брата. Я мог, например, спрятаться в сравнительно небольшую корзинку и закрыть за собой крышку.

Да, конечно, я был феноменален!

Мой брат был полная моя противоположность: во-первых, он был выше ростом, а во-вторых, - глупее.

Мы с ним никогда не дружили. Хотя, впрочем, дружили, и даже очень. Я тут что-то напутал: мы именно с ним не дружили и всегда были в ссоре. А поссорились мы с ним так. Я стоял: там выдавали сахар, и я стоял в очереди и старался не слушать, что говорят кругом. У меня немножечко болел зуб, и настроение было неважное. На улице было очень холодно, потому что все стояли в ватных шубах и все-таки мерзли. Я тоже стоял в ватной шубе, но сам не очень мерз, а мерзли мои руки, потому что то и дело приходилось вынимать их из кармана и поправлять чемодан, который я держал, зажав ногами, чтобы он не пропал. Вдруг меня ударил кто-то по спине. Я пришел в неописуемое негодование и с быстротой молнии стал обдумывать, как наказать обидчика. В это время меня ударили по спине вторично. Я весь насторожился, но решил голову назад не поворачивать и сделать вид, будто я ничего не заметил. Я только на всякий случай взял чемодан в руку. Прошло минут семь, и меня в третий раз ударили по спине. Тут я повернулся и увидел перед собой высокого пожилого человека в довольно поношенной, но все же хорошей ватной шубе.

- Что вам от меня нужно? - спросил я его строгим и даже слегка металлическим голосом.

- А ты чего не оборачиваешься, когда тебя окликают? - сказал он.

Я задумался над смыслом его слов, когда он опять открыл рот и сказал:

- Да ты что? Не узнаешь, что ли, меня? Ведь я твой брат.

Я опять задумался над его словами, а он снова открыл рот и сказал:

- Послушай-ка, брат. У меня не хватает на сахар четырех рублей, а из очереди уходить обидно. Одолжи-ка мне пятерку, и мы с тобой потом рассчитаемся.

Я стал раздумывать о том, почему брату не хватает четырех рублей, но он схватил меня за рукав и сказал:

- Ну так как же: одолжишь ты своему брату немного денег? - И с этими словами он сам растегнул мне мою ватную шубу, залез ко мне во внутренний карман и достал мой кошелек.

- Вот, - сказал он, - я, брат, возьму у тебя взаймы некоторую сумму, а кошелек, вот смотри, я кладу тебе обратно в пальто. - И он сунул кошелек в наружный карман моей шубы.

Я был, конечно, удивлен, так неожиданно встретив своего брата. Некоторое время я помолчал, а потом спросил его:

- А где же ты был до сих пор?

- Там, - отвечал мне брат и показал куда-то рукой.

Я задумался: где это "там", но брат подтолкнул меня в бок и сказал:

- Смотри: в магазин начали пускать.

До дверей магазина мы шли вместе, но в магазине я оказался один, без брата. Я на минуту выскочил из очереди и выглянул через дверь на улицу. Но брата нигде не было.

Когда я хотел опять занять в очереди свое место, меня туда не пустили и даже постепенно вытолкали на улицу. Я сдерживая гнев на плохие порядки, отправился домой. Дома я обнаружил, что мой брат изъял из моего кошелька все деньги. Тут я страшно рассердился на брата, и с тех пор мы с ним никогда больше не мирились.

Я жил один и пускал к себе только тех, кто приходил ко мне за советом. Но таких было много, и выходило так, что я ни днем, ни ночью не знал покоя. Иногда я уставал до такой степени, что ложился на пол и отдыхал. Я лежал на полу до тех пор, пока мне не делалось холодно, тогда я вскакивал и начинал бегать по комнате, чтобы согреться. Потом я опять садился на скамейку и давал советы всем нуждающимся.

Они входили ко мне друг за другом, иногда даже не открывая дверей. Мне было весело смотреть на их мучительные лица. Я говорил с ними, а сам едва сдерживал смех.

Один раз я не выдержал и рассмеялся. Они с ужасом кинулись бежать, кто в дверь, кто в окно, а кто и прямо сквозь стену.

Оставшись один, я встал во весь свой могучий рост, открыл рот и сказал:

- Принтимпрам.

Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех пор, можете считать, что меня больше нет.

1936 г?

90. ВЛАСТЬ

Фаол сказал: "Мы грешим и творим добро вслепую. Один стряпчий ехал на велосипеде и вдруг, доехав до Казанского Собора, исчез. Знает ли он, что дано было сотворить ему: добро или зло? Или такой случай: один артист купил себе шубу и якобы сотворил добро той старушке, которая, нуждаясь, продавала эту шубу, но зато другой старушке, а именно своей матери, которая жила у артиста и обыкновенно спала в прихожей, где артист вешал свою новую шубу, он сотворил по всей видимости зло, ибо от новой шубы столь невыносимо пахло каким-то формалином и нафталином, что старушка, мать того артиста, однажды не смогла проснуться и умерла. Или еще так: один графолог надрызгался водкой и натворил такое, что тут, пожалуй, и сам полковник Дибич не разобрал бы, что хорошо, а что плохо. Грех от добра отличить очень трудно".

Мышин, задумавшись над словами Фаола, упал со стула.

- Хо-хо, - сказал он, лежа на полу, че-че.

Фаол продолжал: "Возьмем любовь. Будто хорошо, а будто и плохо. С одной стороны, сказано: возлюби, а, с другой стороны, сказано: не балуй. Может, лучше вовсе не возлюбить? А сказано: возлюби. А возлюбишь - набалуешь. Что делать? Может возлюбить, да не так? Тогда зачем же у всех народов одним и тем же словом изображается возлюбить и так и не так? Вот один артист любил свою мать и одну молоденькую полненькую девицу. И любил он их разными способами. И отдавал девице большую часть своего заработка. Мать частенько голодала, а девица пила и ела за троих. Мать артиста жила в прихожей на полу, а девица имела в своем распоряжении две хорошие комнаты. У девицы было четыре пальто, а у матери одно. И вот артист взял у своей матери это одно пальто и перешил из него девице юбку. Наконец, с девицей артист баловался, а со своей матерью - не баловался и любил ее чистой любовью. Но смерти матери артист побаивался, а смерти девицы - артист не побаивался. И когда умерла мать, артист плакал, а когда девица вывалилась из окна и тоже умерла, артист не плакал и завел себе другую девицу. Выходит, что мать ценится, как уники, вроде редкой марки, которую нельзя заменить другой".

- Шо-шо, - сказал Мышин, лежа на полу. Хо-хо.

Фаол продолжал:

"И это называется чистая любовь! Добро ли такая любовь? А если нет, то как же возлюбить? Одна мать любила своего ребенка. Этому ребенку было два с половиной года. Мать носила его в сад и сажала на песочек. Туда же приносили детей и другие матери. Иногда на песочке накапливалось до сорока маленьких детей. И вот однажды в этот сад ворвалась бешеная собака, кинулась прямо к детям и начала их кусать. Матери с воплями кинулись к своим детям, в том числе и наша мать. Она, жертвуя собой, подскочила к собаке и вырвала у нее из пасти, как ей казалось, своего ребенка. Но, вырвав ребенка, она увидела, что это не ее ребенок, и мать кинула его обратно собаке, чтобы схватить и спасти от смерти лежащего тут же рядом своего ребенка. Кто ответит мне: согрешила ли она или сотворила добро?"

- Сю-сю, - сказал Мышин, ворочаясь на полу.

Фаол продолжал:"Грешит ли камень? Грешит ли дерево? Грешит ли зверь? Или грешит только один человек?"

- Млям-млям, - сказал Мышин, прислушиваясь к словам Фаола, - шуп-шуп.

Фаол продолжал: "Если грешит только один человек, то значит, все грехи мира находятся в самом человеке. Грех не входит в человека, а только выходитиз него. Подобно пище: человек съедает хорошее, а выбрасывает из себя нехорошее. В мире нет ничего нехорошего, только то, что прошло сквозь человека, может стать нехорошим".

- Умняф, - сказал Мышин, стараясь приподняться с пола.

Фаол продолжал: "Вот я говорил о любви, я говорил о тех состояниях наших, которые называются одним словом "любовь". Ошибка ли это языка, или все эти состояния едины? Любовь матери к ребенку, любовь сына к матери и любовь мужчины к женщине - быть может, это все одна любовь?"

- Определенно, - сказал Мышин, кивая головой.

Фаол сказал: "Да, я думаю, что сущность любви не меняется от того, кто кого любит. Каждому человеку отпущена известная величина любви. И каждый человек ищет, куда бы ее приложить, не скидывая своих фюзеляжек. Раскрытие тайн перестановок и мелких свойств нашей души, подобной мешку опилок..."

- Хвать! - крикнул Мышин, вскакивая с пола. - Сгинь!

И Фаол рассыпался, как плохой сахар.

1940

91. ПОМЕХА

Пронин сказал:

- У вас очень красивые чулки.

Ирина Мазер сказала:

- Вам нравятся мои чулки?

Пронин сказал:

- О, да. Очень.- И схватился за них рукой.

Ирина сказала:

- А почему вам нравятся мои чулки?

Пронин сказал:

- Они очень гладкие.

Ирина подняла свою юбку и сказала:

- А видите, какие они высокие?

Пронин сказал:

- Ой, да, да.

Ирина сказала:

- Но вот тут они уже кончаются. Тут уже идет голая нога.

- Ой, какая нога! - сказал Пронин.

- У меня очень толстые ноги, - сказала Ирина. - А в бедрах я очень широкая.

- Покажите, - сказал Пронин.

- Нельзя, - сказала Ирина, - я без пантолон.

Пронин опустился перед ней на колени.

Ирина сказала:

- Зачем вы встали на колени?

Пронин поцеловал ее ногу чуть повыше чулка и сказал:

- Вот зачем.

Ирина сказала:

- Зачем вы поднимаете мою юбку еще выше? Я же вам сказала, что я без панталон.

Но Пронин все-таки поднял ее юбку и сказал:

- Ничего, ничего.

- То есть как это так, ничего? - сказала Ирина.

Но тут в дверь кто-то постучал. Ирина быстро одернула свою юбку, а Пронин встал с пола и подошел к окну.

- Кто там? - спросила Ирина через двери.

- Откройте дверь,- сказал резкий голос.

Ирина открыла дверь, и в комнату вошел человек в черном пальто и в высоких сапогах. За ним вошли двое военных, низших чинов, с винтовками в руках, а за ними вошел дворник. Низшие чины встали около двери, а человек в черном пальто подошел к Ирине Мазер и сказал:

- Ваша фамилия?

- Мазер, - сказала Ирина.

- Ваша фамилия? - спросил человек в черном пальто, обращаясь к Пронину.

Пронин сказал:

- Моя фамилия Пронин.

- У вас оружие есть? - спросил человек в черном пальто.

- Нет, - сказал Пронин.

- Сядьте сюда, - сказал человек в черном пальто, указывая Пронину на стул.

Пронин сел.

- А вы, - сказал человек в черном пальто, обращаясь к Ирине, - наденьте ваше пальто. Вам придется с нами поехать.

- Зачем? - сказал Ирина.

Человек в черном пальто не ответил.

- Мне нужно переодеться, - сказала Ирина.

- Нет, - сказал человек в черном пальто.

- Но мне нужно еще кое-что на себя надеть, - сказала Ирина.

- Нет, - сказал человек в черном пальто.

Ирина молча надела свою шубку.

- Прощайте, - сказала она Пронину.

- Разговоры запрещены, - сказал человек в черном пальто.

- А мне тоже ехать с вами? - спросил Пронин.

- Да, - сказал человек в черном пальто. - Одевайтесь.

Пронин встал, снял с вешалки свое пальто и шляпу, оделся и сказал:

- Ну, я готов.

- Идемте, - сказал человек в черном пальто.

Низшие чины и дворник застучали подметками.

Все вышли в коридор.

Человек в черном пальто запер дверь Ирининой комнаты и запечатал ее двумя бурыми печатями.

- Даешь на улицу, - сказал он.

И все вышли из квартиры, громко хлопнув наружной дверью.

1940

92.

Теперь я расскажу о том, как я родился, как я рос и как обнаружились во мне первые признаки гения. Я родился дважды. Произошло это вот как.

Мой папа женился на моей маме в 1902 году, но меня мои родители поизвели на свет только в конце 1905 года, потому что папа пожелал, чтобы его ребенок родился обязательно на Новый год. Папа рассчитал, что зачатие должно произойти 1-го апреля и только в этот день подъехал к маме с предложением зачать ребенка.

Первый раз папа подъехал к моей маме 1го апреля 1903-го года. Мама давно ждала этого момента и страшно обрадовалась. Но папа, как видно, был в очень шутливом настроении и не удержался и сказал маме: "С первым апреля!"

Мама страшно обиделась и в этот день не подпустила папу к себе. Пришлось ждать до следующего года.

В 1904 году, 1-го апреля, папа начал опять подъезжать к маме с тем же предложением. Но мама, помня прошлогодний случай, сказала, что теперь она уже больше не желает оставаться в глупом положении, и опять не подпустила к себе папу. Сколько папа ни бушевал, ничего не помогло.

И только год спустя удалось моему папе уломать мою маму и зачать меня.

Итак мое зачатие произошло 1-го апреля 1905 года.

Однако все папины рассчеты рухнули, потому что я оказался недоноском и родился на четыре месяца раньше срока.

Папа так разбушевался,что акушерка, принявшая меня, растерялась и начала запихивать меня обратно, откуда я только что вылез.

Присутствующий при этом один наш знакомый, студент Военно-Медицинской Академии,заявил, что запихать меня обратно не удастся. Однако несмотря на слова студента, меня все же запихали, но, правда, как потом выяснилось, запихать-то запихали, да второпях не туда.

Тут началась страшная суматоха.

Родительница кричит: "Подавайте мне моего ребенка!" А ей отвечают: "Ваш, говорят, ребенок находится внутри вас". "Как! кричит родительница. - Как ребенок внутри меня, когда я его только что родила!"

"Но, - говорят родительнице, - может быть вы ошибаетесь?" "Как! - кричит родительница, - ошибаюсь! Разве я могу ошибаться! Я сама видела, что ребенок только что вот тут лежал на простыне!" "Это верно, говорят родительнице. - Но, может быть, он куда-нибудь заполз". Одним словом, и сами не знают, что сказать родительнице.

А родительница шумит и требует своего ребенка.

Пришлось звать опытного доктора. Опытный доктор осмотрел родительницу и руками развел, однако все же сообразил и дал родительнице хорошую порцию английской соли. Родительницу пронесло, и таким образом я вторично вышел на свет.

Тут опять папа разбушевался, - дескать, это, мол, еще нельзя назвать рождением, что это, мол, еще не человек, а скорее наполовину зародыш, и что его следует либо опять обратно запихать, либо посадить в инкубатор.

И они посадили меня в инкубатор.

25 сентября 1935 года.

93. ИНКУБАТОРНЫЙ ПЕРИОД

В инкубаторе я просидел четыре месяца. Помню только, что инкубатор был стекляянный, прозрачный и с градусником. Я сидел внутри инкубатора на вате. Больше я ничего не помню.

Через четыре месяца меня вынули из инкубатора. Это сделали как раз 1-го января 1906 года. Таким образом, я как бы родился в третий раз. Днем моего рождения стали считать именно 1 января.

1935

94. АДАМ И ЕВА

Водевиль в четырех частях

Цена 30 рублей

Часть первая

АНТОН ИСААКОВИЧ. Не хочу больше быть Антоном, а хочу быть Адамом. А ты, Наташа, будь Евой.

НАТАЛИЯ БОРИСОВНА ( сидя на кордонке с халвой). Да ты что: с ума сошел?

АНТОН ИСААКОВИЧ. Ничего я с ума не сошел. Я буду Адамом, а ты будешь Ева!

НАТАЛИЯ БОРИСОВНА ( смотря налево и направо). Ничего не понимаю!

АНТОН ИСААКОВИЧ. Это очень просто! Мы встанем на письменный стол, и, когда кто-нибудь будет входить к нам, мы будем кланяться и говорить: "Разрешите представиться - Адам и Ева".

НАТАЛИЯ БОРИСОВНА. Ты сошел с ума! Ты сошел с ума!

АНТОН ИСААКОВИЧ ( влезая на письменный стол и таща за руку Наталию Борисовну). Ну вот будем тут стоять и кланяться пришедшим.

НАТАЛИЯ БОРИСОВНА (залезая на письменный стол). Почему? Почему?

АНТОН ИСААКОВИЧ. Ну вот, слышишь два звонка!Это к нам приготовься.

В дверь стучат. Войдите!

Входит Вейсбрем.

АНТОН ИСААКОВИЧ и НАТАЛИЯ БОРИСОВНА (кланяясь). Разрешите представиться: Адам и Ева!

Вейсбрем падает как

пораженный громом.

З а н а в е с

Часть вторая

По улице скачут люди на трех ногах. Из Москвы дует фиолетовый ветер.

З а н а в е с

Часть третья

Адам Исаакович и Ева Борисовна летают над городом Ленинградом. Народ стоит на коленях и просит о пощаде. Адам Исаакович и Ева Борисовна добродушно смеются.

З а н а в е с

Часть четвертая и последняя

Адам и Ева сидят на березе и поют.

З а н а в е с

23 февраля 1935 года.

95. ГРЕХОПАДЕНИЕ, ИЛИ

ПОЗНАНИЕ ДОБРА И ЗЛА

Дидаскалия

Аллея красиво подстриженных деревьев изображает райский сад. Посередине Древо жизни и Древо Познания Добра и Зла. Сзади направо церковь.

FIGVRA (указывая рукой на дерево, говорит). Вот это дерево познания добра и зла. От других деревьев ешьте плоды, а от этого дерева плодов не ешьте. (Уходит в церковь.)

АДАМ (указывая рукой на дерево). Вот это дерево познания добра и зла. От других деревьев мы будем есть плоды, а от этого дерева мы плодов есть не будем. Ты, Ева, обожди меня, а я пойду соберу малину. (Уходит.)

ЕВА. Вот это дерево познания добра и зла. Адам запретил мне есть плоды с этого дерева. А интересно, какого они вкуса? Мастер Леонардо. (Из-за дерева появляется М ас т е р Л е о н а р д о.)

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ева! Вот я пришел к тебе.

ЕВА. А скажи мне, Мастер Леонардо, зачем?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты такая красивая, белотелая и полногрудая. Я хлопочу о пользе.

ЕВА. Дай-то Бог.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты знаешь, Ева, я люблю тебя.

ЕВА. А я знаю, что это такое?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Неужто не знаешь?

ЕВА. Откуда мне знать?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты меня удивляешь.

ЕВА. Ой, посмотри, как смешно фазан на фазаниху сел!

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Вот это и есть то самое.

ЕВА. Что то самое?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Любовь.

ЕВА. Тогда это очень смешно. Ты что? Хочешь тоже на меня верхом сесть?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Да, хочу. Но только ты ничего не говори Адаму.

ЕВА. Нет, не скажу.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ты, я вижу, молодец.

ЕВА. Да, я бойкая баба!

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. А ты меня любишь?

ЕВА. Да, я не прочь, чтобы ты меня покатал по саду на себе верхом.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Садись ко мне на плечи.

Ева садится верхом на Мастера Леонардо, и он скачет с ней по саду.

Входит Адам с картузом, полным малины, в руках.

АДАМ. Ева! Где ты? Хочешь малины? Ева! Куда же она ушла? Пойду ее искать. (Уходит.)

Появляется Ева верхом

на Мастере Леонардо.

ЕВА (спрыгивая на землю). Ну, спасибо. Очень хорошо.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. А теперь попробуй вот это яблоко.

ЕВА. Ой, что ты! С этого дерева нельзя есть плодов.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Послушай, Ева! Я давно уже узнал все тайны рая. Кое-что я расскажу тебе.

ЕВА. Ну говори, а я послушаю.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Будешь меня слушать?

ЕВА. Да, я тебя ни в чем не огорчу.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. А не выдашь меня?

ЕВА. Нет, поверь мне.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. А вдруг все откроется?

ЕВА. Не через меня.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ну хорошо. Я верю тебе. Ты была в хорошей школе. Я видел Адама, он очень глуп.

ЕВА. Он грубоват немного.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Он ничего не знает. Он мало путешествовал и ничего не видел. Его одурачили. А он одурачивает тебя.

ЕВА. Каким образом?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Он запрещает тебе есть плоды с этого дерева. А ведь это самые вкусные плоды. И когда ты съешь этот плод, ты сразу поймешь, что хорошо и что плохо. Ты сразу узнаешь очень много и будешь умнее самого Бога.

ЕВА. Возможно ли это?

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Да уж я говорю тебе, что возможно.

ЕВА. Ну, право, я не знаю, что мне делать.

МАСТЕР ЛЕОНАРДО. Ешь это яблоко! Ешь, ешь!

Появляется Адам с картузом в руках.

АДАМ. Ах вот ты где, Ева! А это кто?

Мастер Леонардо скрывается за кусты.

АДАМ. Это кто был?

ЕВА. Это был мой друг, Мастер Леонардо.

АДАМ. А что ему нужно?

ЕВА. Он посадил меня верхом к себе на шею и бегал со мной по саду. Я страшно смеялась.

АДАМ. Больше вы ничего не делали?

ЕВА. Нет.

АДАМ. А что это у тебя в руках?

ЕВА. Это яблоко.

АДАМ. С какого дерева?

ЕВА. Вон с того.

АДАМ. Нет, врешь, с этого.

ЕВА. Нет, с того.

АДАМ. Врешь поди.

ЕВА. Честное слово, не вру.

АДАМ. Ну хорошо, я тебе верю.

ЗМЕЙ (сидящий на дереве познания дора и зла). Она врет. Ты не верь. Это яблоко с этого дерева!

АДАМ. Брось яблоко. Обманщица.

ЕВА. Нет, ты очень глуп. Надо попробовать, каково оно на вкус.

АДАМ. Ева! Смотри!

ЕВА. И смотреть тут нечего!

АДАМ. Ну как знаешь.

Ева откусывает от яблока кусок.

Змей от радости хлопает в ладоши.

ЕВА. Ах, как вкусно! Только что же это такое? Ты все время исчезаешь и появляешься вновь. Ой! Все исчезает и откуда-то появляется все опять. Ох, как это интересно! Ай! Я голая! Адам, подойди ко мне ближе, я хочу сесть на тебя верхом!

АДАМ. Что такое?

ЕВА. На, ешь ты тоже это яблоко!

АДАМ. Я боюсь.

ЕВА. Ешь! Ешь!

Адам съедает кусок яблока

и сразу же прикрывается картузом.

АДАМ. Мне стыдно.

Из церкви выходит Figvra.

FIGVRA. Ты, человек, и ты, человечица, вы съели запрещенный плод. А потому вон из моего сада!

Figvra уходит обратно в церковь.

АДАМ. Куда же нам идти?

Появляется ангел с огненным

челом и гонит их из рая. АНГЕЛ. Пошли вон! Пошли вон! Пошли вон!

МАСТЕР ЛЕОНАРДО ( появляясь из-за кустов). Пошли, пошли! Пошли, пошли! (Машет руками.) Давайте занавес!

З а н а в е с

27 сентября 1934 года.

96.

ВОСТРЯКОВ смотрит в окно на улицу:

Смотрю в окно и вижу снег.

Картина зимняя давно душе знакома.

Какой-то глупый человек

Стоит в подъезде противоположного дома.

Он держит пачку книг под мышкой

Он курит трубку с медной крышкой.

Теперь он быстрыми шагами

Дорогу переходит вдруг,

Вот он исчез в оконной раме.

(Стук в дверь).

Теперь я слышу в двери стук.

Кто там? ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ:

Откройте. Телеграмма. ВОСТРЯКОВ:

Врет. Чувствую, что это ложь.

И вовсе там не телеграмма.

Я сердцем чую острый нож.

Открыть иль не открыть? ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ:

Откройте!

Чего вы медлите? ВОСТРЯКОВ:

Постойте!

Вы суньте мне под дверь посланье.

Замок поломан. До свиданья. ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ:

Вам нужно в книге расписаться.

Откройте мне скорее дверь.

Меня вам нечего бояться,

Скорей откройте. Я не зверь. ВОСТРЯКОВ (приоткрывая дверь):

Войдите. Где вы? Что такое?

(Смотрит за дверь).

Куда жеон пропал? Он не мог далеко уйти.

Спрятаться тут негде. Куда же он делся?

Улица совсем пустая. Боже мой! И на снегу

нет следов! Значит, никто к моей двери не

подходил. Кто же стучал? Кто говорил со

мной через дверь?

(Закрывает дверь).

[1937 - 1938 гг.]

ЕЛИЗАВЕТА БАМ ЕЛИЗАВЕТА БАМ. Сейчас, того и гляди, откроется

дверь и они войдут... Они обязательно войдут,

чтобы поймать меня и стереть с лица земли.

Что я наделала? Если бы я только знала... Бе

жать? Но куда бежать? Эта дверь ведет на лест

ницу, а на лестнице я встречу их. В окно?

(Смотрит в окно.) Ууу, высоко! мне не прыг

нуть! Ну что же мне делать?.. Э! чьи-то шаги!

Это они. Запру дверь и не открою. Пусть сту

чат, сколько хотят. СТУК В ДВЕРЬ, ПОТОМ ГОЛОС. Елизавета Бам, открой

те! Елизавета Бам откройте! ГОЛОС ИЗДАЛЕКА. Ну что она там, двери не открыва

ет? ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ. Откройте, Елизавета Бам, открой

те. ГОЛОСА ЗА ДВЕРЬЮ. ПЕРВЫЙ: Елизавета Бам, я Вам приказываю немедленно

же открыть! ВТОРОЙ: Вы скажите ей, что иначе мы сломаем дверь.

Дайте-ка я попробую. ПЕРВЫЙ: Мы сами сломаем дверь, если Вы сейчас не

откроете. ВТОРОЙ: Может, ее здесь нету? ПЕРВЫЙ (тихо): Здесь. Где же ей быть? Она взбежала

по лестнице наверх. Здесь только одна дверь.

(Громко): Елизавета Бам, говорю Вам в послед

ний раз, откройте дверь. (Пауза.) Ломай. ВТОРОЙ: У Вас ножа нету? ПЕРВЫЙ: Нет, Вы плечом. ВТОРОЙ: Не поддается. Постой-ка, я еще так попро

бую. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Я Вам дверь не открою, пока Вы не

скажите, что Вы хотите со мной сделать. ПЕРВЫЙ: Вы сами знаете, что Вам предстоит. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Нет, не знаю. Вы меня хотите убить? ПЕРВЫЙ: Вы подлежите крупному наказанию! ВТОРОЙ: Вы все равно от нас не уйдете! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Вы, может быть, скажете мне, в чем

я провинилась? ПЕРВЫЙ: Вы сами знаете. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Нет, не знаю. ПЕРВЫЙ: Разрешите Вам не поверить. ВТОРОЙ: Вы преступница. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ха-ха-ха-ха! А если Вы убьете меня,

Вы думаете, Ваша совесть будет чиста? ПЕРВЫЙ: Мы сделаем это, сообразуясь с нашей сове

стью. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: В таком случае, увы, но у Вас нет

совести. ВТОРОЙ: Как нет совести? Петр Николаевич, она го

ворит, что у нас нет совести. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: У Вас-то, Иван Иванович, нет ника

кой совести. Вы просто мошенник. ВТОРОЙ: Кто мошенник? Это я? Это я? Это я мошен

ник?! ПЕРВЫЙ: Ну подожди, Иван Иванович! Елизавета Бам,

прика... ВТОРОЙ: Нет, постойте, Петр Николаевич, Вы мне

скажите, это я мошенник? ПЕРВЫЙ: Да отстаньте же Вы! ВТОРОЙ: Это что же, я, по-Вашему, мошенник? ПЕРВЫЙ: Да, мошенник!!! ВТОРОЙ: Ах так, значит по-Вашему я мошенник! Так

Вы сказали? ПЕРВЫЙ: Убирайтесь вон! Балда какая! Я еще пошел

на ответственное дело. Вам слово сказали, а Вы

уж и на стену лезете. Кто же Вы после этого?

Просто идиот? ВТОРОЙ: А Вы шарлатан! ПЕРВЫЙ: Убирайтесь вон! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Иван Иванович мошенник! ВТОРОЙ: Я Вам этого не прощу! ПЕРВЫЙ: Я Вас сейчас спущу с лестницы!

Елизавета Бам открывает

двери. ИВАН ИВАНОВИЧ: Попробуйте скиньте! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Скину, скину, скину, скину! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Руки коротки! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Это у меня-то руки коротки? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ну да! ИВАН ИВАНОВИЧ: У Вас! У Вас! Скажите, ведь у него? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: У него! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Елизавета Бам, Вы не смеете так

говорить. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Почему? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Потому что Вы лишены всякого го

лоса. Вы совершили гнусное преступление. Не

Вам говорить мне дерзости. Вы - преступница! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Почему? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Что почему? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Почему я преступница? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Потому что Вы лишены всякого го

лоса. ИВАН ИВАНОВИЧ: Лишены всякого голоса. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: А я не лишена. Вы можете проверить

по часам. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: До этого дело не дойдет. Я у две

рей расставил стражу, и при малейшем толчке

Иван Иванович икнет в сторону. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Покажите. Пожалуйста, покажите. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Ну, смотрите. Предлагаю отверну

ться. Раз, два, три. (Толкает тумбу.) ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Еще раз, пожалуйста! Как это вы де

лаете? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Очень просто. Иван Иванович, по

кажите. ИВАН ИВАНОВИЧ: С удовольствием. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Да ведь это же прелесть как хорошо

(Кричит.) Мама! Пойди сюда! фокусники приеха

ли. Сейчас придет моя мама... Познакомьтесь,

Петр Николаевич, Иван Иванович. - Вы что-ни

будь нам покажете? ИВАН ИВАНОВИЧ: С удовольствием. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Халэ оп! Сразу, сразу. ИВАН ИВАНОВИЧ: Тут негде упереться. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Хотите, может быть, полотенце? ИВАН ИВАНОВИЧ: Зачем? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Просто так. Хи-хи-хи-хи. ИВАН ИВАНОВИЧ: У вас чрезвычайно приятная внеш

ность. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ну да? Почему? ИВАН ИВАНОВИЧ: Ы-ы-ы-ы-ы потому что вы незабудка.

(Громко икает.) ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Я незабудка? Правда? А вы тюльпан. ИВАН ИВАНОВИЧ: Как? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Тюльпан. ИВАН ИВАНОВИЧ (в недоумении): Очень приятно-с. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: (в нос): Разрешите вас сорвать. ОТЕЦ (басом): Елизавета, не дури. ЕЛИЗАВЕТА БАМ (отцу): Я, папочка, сейчас переста

ну. (Иван Ивановичу, в нос): Встаньте на чет

веринки. ИВАН ИВАНОВИЧ: Если позволите, Елизавета Таракано

вна, я пойду лучше домой. Меня ждет жена дома.

У ней много ребят, Елизавета Таракановна. Про

стите, что я так надоел Вам. Не забывайте ме

ня. Такой уж я человек, что все меня гоняют.

За что, спрашивается? Украл я, что ли? Ведь

нет! Елизавета Эдуардовна, я честный человек.

У меня дома жена. У жены ребят много. Ребята

хорошие. Каждый в зубах по спичечной коробке

держит. Вы уж простите меня. Я, Елизавета Ми

хайловна, домой пойду. МАМАША ПОЕТ ПОД МУЗЫКУ: Вот вспыхнуло утро, румя

нятся воды, над озером быстрая чайка летит и

т.д. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Ну вот и приехали! ПАПАША: Слава Тебе, Господи!

Уходят. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: А ты, мама, не пойдешь разве гу

лять? МАМАША: А тебе хочется? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Страшно. МАМАША: Нет, не пойду. ЕЛИЗАВЕТА БАМ:Пойдем, ну-у-у-у. МАМАША: Ну пойдем, пойдем. (Уходят.)

(Сцена пуста) ИВАН ИВАНОВИЧ И ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ, ВБЕГАЯ:

Где, где, где.

Елизавета Бам.

Елизавета Бам,

Елизавета Бам. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Тут, тут, тут. ИВАН ИВАНОВИЧ: Там, там, там. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Где мы оказались, ИванИванович? ИВАН ИВАНОВИЧ: Петр Николаевич, мы с вами взапер

ти. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Что за безобразие! Прошу меня не

тычь! ИВАН ИВАНОВИЧ: Вот Вам фунт, баста пять без пяти. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Где Елизавета Бам? ИВАН ИВАНОВИЧ: Зачем ее надо Вам? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Чтобы убить! ИВАН ИВАНОВИЧ: Хм, Елизавета Бам сидит на скамей

ке там. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Бежим тогда во всю прыть. ОБА БЕГУТ НА ОДНОМ МЕСТЕ. НА АВАНСЦЕНУ ВЫНОСЯТ ПОЛЕНО, И ПОКА П.Н. И И.И. БЕГУТ, РАСПИЛИВАЮТ ЭТО ПОЛЕНО.

Хоп, хоп,

ногами

закат за

горами

облаками розовыми

пух, пух

паровозами

хук, хук

филина бревно!

- распилено. Отодвигается кулиса и за кулисами сидит Е.Б. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Вы меня ищете? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Вас! Ванька, она тут! ИВАН ИВАНОВИЧ: Где,где, где? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Здесь под фарлушкой.

На сцену выходит нищий. ИВАН ИВАНОВИЧ: Тащи ее наружу! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Не вытаскивается! НИЩИЙ (Елизавете Бам): Товарищ, помоготе. ИВАН ИВАНОВИЧ (заикаясь): Вот следующий раз у ме

ня больше опыта будет. Я как все подметил. ЕЛИЗАВЕТА БАМ (нищему): У меня ничего нет. НИЩИЙ: Копеечку бы. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Спроси того вон дяденьку.

(Указывает на Петра Николаевича.) ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (Ивану Ивановичу, заикаясь): Ты

гляди, что ты делаешь! ИВАН ИВАНОВИЧ (заикаясь): Я корни выкапываю. НИЩИЙ: Помогите, товарищи. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (нищему): Давай. Залезай туда. ИВАН ИВАНОВИЧ: Руками обопрись о камушки.

Нищий улезает под кулису. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Ничего, он это умеет. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Садитесь и вы. Чего смотреть? ИВАН ИВАНОВИЧ: Благодарю. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Сядем. (Садятся.) ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Что-то муж мой не идет. Куда он

пропал? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Придет. (Вскакивает и бежит по

сцене.) Чур-чура! ИВАН ИВАНОВИЧ: Ха-ха-ха. (Бежит за Петром Николае

вичем.) Где же дом? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Тут вот, за этой черточкой.

На сцену выходит Папаша с пером в руке. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (хлопает Ивана Ивановича): Ты

пятнашка! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Иван Иванович, бегите сюда! ИВАН ИВАНОВИЧ: Ха-ха-ха, у меня ног нет! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: А ты так, на четверенках! ПАПАША: Про которую написано было. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Кто пятнашка? ИВАН ИВАНОВИЧ: Я, ха-ха-ха, в штанах! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ И ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ха-ха-ха-ха!.. ПАПАША: Коперник был велишайшим ученым. ИВАН ИВАНОВИЧ (валится на пол): У меня на голове

волосы. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ И ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ха-ха-ха-ха-хаха

ха! ИВАН ИВАНОВИЧ: Я весь лежу на полу!

На сцену выходит Мамаша. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ И ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ха-ха-ха-ха-ха! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ой, ой, не могу! ПАПАША: Покупая птицу, смотри, нет ли у нее зу

бов. Если есть зубы, то это не птица. (Выхо

дит.) ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (поднимая руку): Прошу как следует

вслушаться в мои слова. Я хочу доказать Вам,

что всякое несчастие наступает неожиданно.

Когда я был еще совсем молодым человеком, я

жил в небольшом домике со скрипучей дверью. Я

жил один в этом домике. Кроме меня были лишь

одни мыши и тараканы. Тараканы всюду бывают;

когда наступала ночь, я запирал дверь и тушил

лампу. Я спал, не боясь ничего. ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ: Н и ч е г о! МАМАША: Ничего! ДУДОЧКА ЗА СЦЕНОЙ: ! - ! ИВАН ИВАНОВИЧ: Ничего! РОЯЛЬ: ! - ! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Ничего. (Пауза.) Мне нечего было

бояться. И действительно. Грабители могли бы

прийти и обыскать весь домик. Что бы они наш

ли? Ничего. ДУДОЧКА ЗА СЦЕНОЙ: ! - ! (пауза.) ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: А кто бы еще мог забраться ко мне

ночью? Больше некому ведь? Правда? ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ: Ведь некому же больше? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Правда? Но однажды я просыпаюсь.. ИВАН ИВАНОВИЧ: ... и вижу, дверь открыта, а в

дверях стоит какая-то женщина. Я смотрю на нее

прямо в упор. Она стоит. Было достаточно свет

ло. Должно быть, дело близилось к утру. Во

всяком случае, я видел хорошо ее лицо. Это бы

ла вот кто. (Показывает на Елизавету Бам.) То

гда она была похожа... ВСЕ: На меня! ИВАН ИВАНОВИЧ: Говорю, чтобы быть. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Что Вы говорите? ИВАН ИВАНОВИЧ: Говорю, чтобы быть. Потом, думаю,

уже поздно. Она слушает меня. (Все, кроме Ели

заветы Бам и Ивана Ивановича уходят.) Я спро

сил ее, чем она это сделала. Она говорит, что

подралась с ним на эспадронах. Дрались честно,

но она не виновата, что убила его. Слушай, за

чем ты убила Петра Николаевича? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ура, я никого не убивала! ИВАН ИВАНОВИЧ: Взять и зарезать человека! Сколь

много в этом коварства! Ура! ты это сделала, а

зачем! ЕЛИЗАВЕТА БАМ (уходит в сторону и оттуда): Уууууу

уууу-у-у-у-у. ИВАН ИВАНОВИЧ: Волчица. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ууууу-у-у-у-у-у-у-у. ИВАН ИВАНОВИЧ: Во-о-о-о-о-лчица. ЕЛИЗАВЕТА БАМ (дрожит): У-у-у-у-у - черносливы. ИВАН ИВАНОВИЧ: Пр-р-р-рабабушка. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ликование! ИВАН ИВАНОВИЧ: Погублена навеки! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Вороной конь, а на коне солдат! ИВАН ИВАНОВИЧ (зажигает спичку): Голубушка Ели

завета! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Мои плечи, как восходящее солнце!

(Влезает на стул.) ИВАН ИВАНОВИЧ (садясь на корточки): Мои ноги, как

огурцы! ЕЛИЗАВЕТА БАМ (влезая выше): Ура! Я ничего не го

ворила! ИВАН ИВАНОВИЧ (ложась на пол): Нет, нет, ничего,

ничего. Г.г. пш. пш. ЕЛИЗАВЕТА БАМ (поднимая руки): Ку-ни-ма-га-ни-ли

ва-ни-баууу! ИВАН ИВАНОВИЧ (лежа на полу, поет):

Мурка кошечка

молочко приговаривала

на подушку прыгала

и на печку прыгала

прыг, прыг.

Скок, скок. ЕЛИЗАВЕТА БАМ [КРИЧИТ]: Дзы калитка! Рубашка! ве

ревка! ИВАН ИВАНОВИЧ (приподнимаясь): Прибежали два плот

ника и спрашивают: в чем дело? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Котлеты! Варвара Семенна! ИВАН ИВАНОВИЧ (кричит, стиснув зубы): Плясунья на

проволо-о-о! ЕЛИЗАВЕТА БАМ (спрыгивая со стула): Я вся блестя

щая! ИВАН ИВАНОВИЧ (бежит вглубь комнаты):Кубатура этой

комнаты нами не изведана.

Кулисы подают Папашу и Мамашу. ЕЛИЗАВЕТА БАМ (бежит на другой конец сцены): Свои

люди, сочтемся! ИВАН ИВАНОВИЧ (прыгая на стул): Благополучие Пен

сильванского пастуха и пасту-у-у-у! ЕЛИЗАВЕТА БАМ (прыгая на другой стул): Иван Ива-а

а-а! ПАПАША (показывая коробочку): Коробочка из дере-е

е-е! ИВАН ИВАНОВИЧ (со стула): Пока-а-а! ПАПАША: Возьми посмо-о-о! МАМАША: Ау-у-у-у-у! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Нашла подберезови-и-и-и! ИВАН ИВАНОВИЧ: Пойдемте на озеро! ПАПАША: Ау-у-у-у-у! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ау-у-у-у-у! ИВАН ИВАНОВИЧ: Я вчера Кольку встретил! МАМАША: Да что Вы-ы-ы? ИВАН ИВАНОВИЧ: Да, да. Встретил, встретил. Смотрю,

Колька идет и яблоко несет. Что, говорю, ку

пил? Да, говорит, купил. Потом взял и дальше

пошел. ПАПАША: Скажите пожалуйста-а-а-а-а! ИВАН ИВАНОВИЧ: Нда. Я его спросил: ты что, яблоки

покупал или крал? А он говорит: зачем крал?

Покупал. И пошел себе дальше. МАМАША: Куда же это он пошел? ИВАН ИВАНОВИЧ: Не знаю. Не крал, не покупал. По

шел себе. ПАПАША: С этим не совсем любезным приветствием се

стра привела его к более открытому месту, где

были составлены в кучу золотые столы и кресла,

и штук пятнадцать молодых девиц весело болтали

между собой, сидя на чем Бог послал. Все эти

девицы сильно нуждались в горячем утюге и все

отличались странной манерой вертеть глазами,

ни на минуту не переставая болтать. ИВАН ИВАНОВИЧ: Друзья, мы все тут собрались. Ура! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ура! МАМАША И ПАПАША: Ура! ИВАН ИВАНОВИЧ (дрожа и зажигая спичку): Я хочу

сказать вам, что с тех пор, как я родился,

прошло 38 лет. ПАПАША И МАМАША: Ура! ИВАН ИВАНОВИЧ: Товарищи. У меня дом есть. Дома же

на сидит. У ней много ребят. Я их сосчитал

10 штук. МАМАША (топчась на месте): Дарья, Марья, Федор,

Пелагея, Нина, Александр и четверо других. ПАПАША: Это все мальчики? ЕЛИЗАВЕТА БАМ (бежит вокруг сцены):

Оторвалась отовсюду!

Оторвалась и побежала!

Оторвалась и ну бегать! МАМАША (бежит за Елизаветой Бам): Хлеб есшь? ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Суп есшь? ПАПАША: Мясо есшь? (Бежит.) МАМАША: Муку есшь? ИВАН ИВАНОВИЧ: Брюкву есшь? (Бежит.) ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Баранину есшь? ПАПАША: Котлеты есшь? МАМАША: Ой, ноги устали! ИВАН ИВАНОВИЧ: Ой, руки устали! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Ой, ножницы устали! ПАПАША: Ой, пружины устали! МАМАША: На балкон дверь открыта! ИВАН ИВАНОВИЧ: Хотел бы я подпрыгнуть до четверто

го этажа. ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Оторвалась и побежала! Оторвалась

и ну бежать! ПАПАША: Караул, моя правая рука и нос такие же

штуки, как левая рука и ухо! ХОР (под музыку на мотив увертюры):

До свидания, до свидания.

!! - !

Наверху говорит сосна,

а кругом говорит темно.

На сосне говорит кровать,

а в кровати лежит супруг.

До свидания, до свидания.

!! - !

!! - !

Как-то раз прибежали мы

! - ! в бесконечный дом.

А в окно наверху глядит

сквозь очки молодой старик.

До свидания, до свидания.

!! - !

!! - !

Растворились ворота,

показались ! - !

(Увертюра) ИВАН ИВАНОВИЧ:

Сам ты сломан

стул твой сломан. СКРИПКА: па па пи па

па па пи па ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ:

Встань Берлином

надень пелерину. СКРИПКА: па па пи па

па па пи па ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Восемь минут

пробегут незаметно. СКРИПКА: па па пи па па

па па пи ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Вам счет отдан

будите трудыны

взвод или роту

вести пулемет. БАРАБАН: ! - - !

! - - !

! - - ! - - ! - ! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Клочья летели

неделю за неделей. СИРЕНА И БАРАБАН: виа-а бум, бум

виа-а-а бум. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Капитанного шума первого не заме

тила сикурая невеста. СИРЕНА: виа, виа, виа, виа. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Помогите сейчас, помогите, надо

мною салат и водица. СКРИПКА: па па пи па

па па пи па ИВАН ИВАНОВИЧ: Скажите, Петр Николаевич, Вы были

там на той горе. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Я только что оттуда, там прекрас

но.

Цветы растут. Деревья шелестят.

Стоит избушка - деревянный домик,

в избушке светит огонек,

на огонек слетаются черницы,

стучат в окно ночные комары.

Порой шмыгнет и выпорхнет под

крышей разбойник старый козодой,

собака цепью колыхает воздух

и лает в пустоту перед собой,

а ей в ответ невидные стрекозы

бормочут заговор на все лады. ИВАН ИВАНОВИЧ: А в этом домике,который деревянный,

который называется избушка,

в котором огонек блестит и шевелится,

кто в этом домике живет? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Никто в нем не живет

и дверь не растворяет,

в нем только мыши трут ладонями муку,

в нем только лампа светит розмарином

да целый день пустынником сидит

на печке таракан. ИВАН ИВАНОВИЧ: А кто же лампу зажигает? ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Никто, она горит сама. ИВАН ИВАНОВИЧ: Но этого же не бывает! ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Пустые, глупые слова!

Есть бесконечное движенье,

дыханье легких элементов,

планетный бег, земли вращенье,

шальная смена дня и ночи,

глухой природы сочетанье,

зверей дремучих гнев и сила

и покоренье человеком

законов света и волны. ИВАН ИВАНОВИЧ (зажигая спичку): Теперь я понял,

понял, понял,

благодарю и приседаю,

и как всегда, интересуюсь

который час? скажите мне. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Четыре. Ой, пора обедать!

Иван Иванович, пойдемте,

но помните, что завтра ночью

Елизавета Бам умрет. ПАПАША (входя): Которая Елизавета Бам,

которая мне дочь,

которую хотите вы на следующую ночь

убить и вздернуть на сосне,

которая стройна,

чтобы знали звери все вокруг

и целая страна.

А я приказываю вам

могуществом руки забыть Елизавету Бам

законам вопреки. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Попробуй только запрети,

я растопчу тебя в минуту,

потом червонными плетьми

я перебью твои суставы.

Изрежу, вздую и верхом

пущу по ветру петухом. ИВАН ИВАНОВИЧ: Ему известно все вокруг,

он повелитель мне и друг,

одним движением крыла

он двигает морями,

одним размахом топора

он рубит лес и горы

одним дыханием своим

он всюду есть неуловим. ПАПАША: Давай, сразимся, чародей,

ты словом, я рукой,

пройдет минута, час пройдет,

потом еще другой.

Погибнешь ты, погибну я,

все тихо будет там,

но пусть ликует дочь моя

Елизавета Бам.

СРАЖЕНЬЕ ДВУХ БОГАТЫРЕЙ ИВАН ИВАНОВИЧ: Сраженье двух богатырей!

Текст - Иммануила Красдайтейрик.

Музыка - Велиопага, нидерландского пастуха.

Движенье - неизвестного путешественника.

Начало объявит колокол! ГОЛОСА С РАЗНЫХ КОНЦОВ ЗАЛА:

Сраженье двух богатырей!

Текст - Иммануила Красдайтейрик.

Музыка - Велиопага, нидерландского пастуха!

Движенье - неизвестного путешественника!

Начало объявит колокол!

Сраженье двух богатырей!

и т.д. КОЛОКОЛ: Бум, бум, бум, бум, бум. ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Курыбыр дарамур

дыньдири

слакатырь пакарадагу

ды кы чири кири кири

занудила хабакула

хе-е-ель

ханчу ана куды

стум чи на лакуды

пара вы на лыйтена

хе-е-ель

чапу ачапали

чапатали мар

набалочина

хе-е-ель (поднимает руку). ПАПАША: Пускай на солнце залетит

крылатый попугай,

пускай померкнет золотой,

широкий день, пускай.

Пускай прорвется сквозь леса

копыта звон и стук,