Уже несколько дней ее преследовал лиловый цвет. Лиловым отливал снег. Лиловым казался свет фонарей. Кем-то оставленные на скамье, лиловели необыкновенно лиловые астры. Сначала это удивляло, потом стало пугать. Ведь не синий, не желтый, не зеленый. Лиловый! Разве это ни о чем не говорит? Лиловый цвет — цвет беды. Неузаконенно. Но она знала, что это так. И ждала. Недолго. Вечером, когда за окнами кружились уже совсем лиловые снежинки, раздался звонок в дверь. Открыла: прекрасная женщина в лиловом длинном платье, очень живые лиловые глаза, волосы цвета тумана.
— Я ваша беда. Ждете? — Она прошла в комнату.
— Ждала. Но почему именно я?
— Так вышло…
Они сели в кресла напротив друг друга. Они будто изучали друг друга, привыкали..
— Вы долго будете со мной?
— Как получится.
— Я справлюсь?
Беда пожала плечами: «А как же другие?»
Страшно не было, но нарастала тревога. Тревога, которую не снять никакими словами, никакими лекарствами, никакой работой. Тревога, которая исчезает, только уступив место страху, отчаянию, бессилию.
— Вы мне поможете? — робкий голос.
— Я? — Лиловые глаза расширились от удивления. — Хотя… И так бывает. Правда, редко…
— Почему же вы все-таки ко мне пришли?
— Вы не понимаете? А спрашивали о помощи. У меня! Значит, одиноки. А кто-то должен быть рядом. Вот я и — пришла.
— Одинока? — с вызовом. — Почему одинока?! Муж, друзья, дети…
— Да? — с мягкой насмешкой.
Обе знали, что у кого-то истрепаны нервы и характер неровный, у кого-то работа сумасшедшая, кто-то чем-то болен, кто-то равнодушен просто… Обе знали.
— Ну, что же, вот и познакомились. До завтра. Беда протянула руку. От этого прикосновения стало страшно… Оно не было леденящим — теплая человеческая рука.
А телеграмму принесли часом позже…
Москва, 1975 г.