Рассказы из Пушкинского дома

ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ

В Ленинграде, на набережной Макарова, стоит белоколонное здание с круглой башней под синим куполом. Это бывшая таможня, построенная по проекту архитектора И. Ф. Лукини в 1832 году.

Когда-то на стрелке Васильевского острова находился Петербургский морской порт — самое оживленное место столицы. Сюда стремились «корабли толпой со всех сторон земли». Свежий северный ветер развевал морские флаги Англии, Франции, Швеции, Голландии… На небольшом пространстве между причалами и новым зданием Биржи всегда было полно народу: мастеровые, бурлаки, матросы. Купцы заключали сделки, чиновники проверяли товар, с криком «Берегись!» тяжело бежали грузчики, пронзительными голосами зазывали покупателей торговцы сбитнем, квасом, пирогами.

Прошли годы, и порт переместился на Гутуевский остров. Переехала туда и таможня. А дом остался. На его фронтоне по-прежнему стоят, словно ждут корабли, медные фигуры Нептуна, Меркурия и Цереры — древнегреческих богов моря, торговли и плодородия.

По преданию, здесь бывал Пушкин… Теперь в этом здании размещается Институт русской литературы. На первом этаже в специальном кабинете находится личная библиотека Александра Сергеевича Пушкина, а в бывшей золотой кладовой таможни, куда раньше купцы складывали особо ценный товар, за многопудовой стальной дверью хранятся рукописи великого поэта. На желтоватых листах — отчетливый, наклонный, торопливо рвущийся вперед, стремительно-прекрасный почерк Пушкина.

История Института необычна и замечательна. Она связана с историей русской культуры и судьбами удивительных людей.

В зале второго этажа у стены стоит старинный дубовый шкаф. Надпись на белом этикете, вероятно, вас удивит: «Шкаф Онегина». Разве реальная вещь может принадлежать вымышленному лицу?

…Это было почти 100 лет назад, 29 января 1887 года. Выдался на редкость холодный, ветреный день. К трехэтажному особняку, расположенному в аристократическом квартале Парижа, на улице Монтель, подошел высокий седой человек. Часы на городской башне пробили половину третьего. Особняк казался нежилым из-за спущенных массивных жалюзи на окнах. Но хозяин был дома: слуги получили приказ никого не принимать. В темном кабинете перед камином, оцепенело уставившись на огонь, сидел дряхлый старик. Он не любил этот день: тяготило бремя вынужденных воспоминаний, беспокоили визиты незнакомых людей, желавших увидеть виновника давней трагической истории. В сущности, жизнь сложилась удачно. Разжалованный, выгнанный из России офицер стал сенатором Франции, удачливым дельцом — учредителем банков, железнодорожных компаний, промышленных обществ. Пора бы забыть Петербург, Черную речку…

Седой человек поднялся на крыльцо. В респектабельном молчаливом доме непочтительно сильно грянул дверной звонок. Лакей со свечами тихо вошел в кабинет и, подав визитную карточку, растерянно выговорил:

— Месье Дантес, это русский. Он настаивает на свидании с вами.

Старик вздрогнул, с трудом разобрав русские буквы. Они сложились в имя… «Онегин!»

Дантес протестующе поднял руку, но твердые шаги, гулко отдававшиеся в пустой анфиладе комнат, уже приближались. Каминные часы тонко прозвенели 2 часа 45 минут пополудни. Седой человек в черном сюртуке встал у дверей. Он увидел старика, и стальные глаза его недобро сверкнули. Надвигаясь на Дантеса, Онегин громко и размеренно сказал:

— Ровно пятьдесят лет назад в эту самую минуту скончался Александр Пушкин. Русская литература овдовела. Россия до сих пор плачет о нем. Вы убили его!

Возможно, все выглядело не совсем так, но свидание Онегина с Дантесом действительно состоялось. И убийца, наверное, испытал суеверный ужас при мысли о возмездии, которое предстает в облике ожившего литературного героя.

Кто же такой Онегин? Совпадение фамилий? Однако какое совпадение обстоятельств! Но… оставим пока эти вопросы без ответа.

В 1899 году. Россия готовилась к всенародному празднику — 100‑летию со дня рождения А. С. Пушкина. При Академии наук была учреждена специальная комиссия для сооружения в Петербурге памятника великому поэту. Его предполагали поставить на берегу Невы, недалеко от Троицкого (ныне Кировского) моста. Но юбилей пришел, а памятник еще не был поставлен.

15 мая 1899 года в Большом конференц-зале Академии наук открылась юбилейная пушкинская выставка. Ее организаторами и руководителями были академик Л. Н. Майков и молодой ученый-пушкинист Б. Л. Модзалевский. Огромный труд понадобился, для того чтобы найти и собрать у частных лиц и различных учреждений более 770 экспонатов: писем, рукописей, книг, вещей Пушкина, иллюстраций к его произведениям, портретов родных, друзей и даже фотографий современников поэта. Когда весь этот громадный и до того времени рассеянный по свету материал соединился, получилась яркая и красочная картина жизни и деятельности Пушкина. Необыкновенная выставка превратилась в волнующий праздник для почитателей поэзии Пушкина. Посетители впервые увидели рядом несколько портретов Пушкина. В них каждый художник отобразил свое понимание творчества поэта, выделил наиболее запомнившуюся черту внешности. «Многоликость» изображений позволяла представить образ Пушкина более полно, живо. Еще в 1827 году писатель Николай Полевой писал: «Физиономия Пушкина — столь определенная, выразительная, что всякий хороший живописец может схватить ее, вместе с тем и так изменчива, зыбка, что трудно предположить, чтобы один портрет Пушкина мог дать о ней истинное понятие. Действительно: гений пламенный, оживляющийся при каждом новом впечатлении, должен изменять выражение лица своего, которое составляет душу лица». Неожиданным для всех было появление на выставке одного из самых замечательных портретов Пушкина.

Долгие годы его считали пропавшим. Судьба портрета туманна и загадочна. Многое осталось тайной и до сих пор…

В 1827 году С. А. Соболевский, близкий друг поэта, заказал в Москве для себя его портрет известному художнику В. А. Тропинину. Заказчик хотел видеть не парадное изображение, а обыкновенного, «домашнего» Пушкина. Поэтому убедил его позировать в домашнем красивом халате. По просьбе живописца Пушкин ходил на сеансы к нему домой на улицу Ленивку, близ Каменного моста. Тропинин закончил свою работу в апреле 1827 года. Газета «Московский телеграф» в майском номере писала, что «сходство портрета с подлинником поразительно». Соболевский очень дорожил этим портретом. Уезжая за границу, он побоялся взять его с собой и оставил в доме своей приятельницы Авдотьи Елагиной. Каково же было его отчаяние, когда, вернувшись через 5 лет, он обнаружил, что портрет, без ведома хозяев дома, подменен искусно сделанной копией! Замечательное истинное произведение Тропинина исчезло, и более 30 лет о нем не было ни слуху ни духу.

И вот к 100‑летию он наконец объявился! Внучка Авдотьи Петровны, представившая его на выставку, утверждала, что семья Елагиных получила его от неизвестного помещика, к которому портрет попал после похищения.

Но в зале Академии наук разгорались споры. Те, кто видели прежде тропининский портрет, находили разницу в прорисовке волос и бакенбард, складок одежды, в самом взгляде поэта, менее живом и вдохновенном. Другие говорили, что, по слухам, еще в 1850‑х годах истинный портрет был куплен князем М. А. Оболенским в Москве у антиквара Бардина, «известного плута и мошенника», и будто бы сам Тропинин признал его подлинность. Так каждый утверждал свое. Правда, все сходились на том, что если это копия, то копия мастерская.

Только через много лет, уже в наши дни, выяснится, что истинным был действительно портрет, купленный Оболенским. Теперь его можно видеть в Третьяковской галерее. А на юбилейной выставке Академии наук появилась та самая копия, которой когда-то подменили оригинал. Она находится во Всесоюзном музее А. С. Пушкина у нас в Ленинграде. Имя автора (вероятно, крепостного) до сих пор неизвестно.

Вещи поэта, представленные на выставке, отражали интересы его жизни и поэзии. Но за шесть десятков лет, прошедших после гибели хозяина, все они уже приобрели свою историю. Некоторые успели переменить не одного владельца, и каждый берег их как святыню. Знаменитая певица П. Виардо прислала из Франции кольцо. Пушкин очень любил этот золотой перстень с резным восьмиугольным сердоликом и древнееврейской таинственной надписью. Иван Сергеевич Тургенев писал в 1880 году: «Перстень этот был подарен Пушкину в Одессе княгиней Воронцовой. Он носил почти постоянно этот перстень (по поводу которого написал свое стихотворение «Талисман») и подарил его на смертном одре поэту Жуковскому. От Жуковского перстень перешел к его сыну Павлу Васильевичу, который подарил его мне». После смерти Тургенева его близкий друг Полина Виардо возвратила России драгоценную реликвию.

Увы, так поступали не все. Переходя от хозяина к хозяину, рукописи и вещи поэта нередко делались предметом купли-продажи, попадали в нечистые руки торговцев, некоторые вместе с владельцами уезжали за границу, и след их терялся…

У одного экспоната посетители стояли подолгу. Утихали разговоры, воцарялось горестное молчание: это была пуля, так дико и преждевременно пресекшая дни великого сына России. В газете «Санкт-Петербургские ведомости» автор очерка, посвященного открытию выставки, писал о трагическом экспонате: «На вид это маленький, кругленький, темный шарик, изящно отделанный в золото в виде брелока, но без содрогания смотреть на него невозможно!»

Юбилей закончился, и собственники вновь разрознили драгоценные автографы поэта, рукописи, черновики произведений. Они могли их дарить, завещать, продавать, перевозить в разные города, хранить в неподходящих условиях. Это затрудняло издание сочинений поэта по подлинникам произведений, изучение его жизни и творчества и, в конце концов, могло привести к утрате национального достояния русского народа.

Как же сберечь весь этот ценный материал, который впервые после смерти Пушкина был собран воедино, помешать ему вновь распылиться, погибнуть?

Шло время. Прежняя идея установки памятника-скульптуры стала казаться слишком скромной и уступила место новому грандиозному плану — создать специальное учреждение с музеем и архивохранилищем, посвященное Пушкину как родоначальнику всей русской литературы. Академия наук решила воплотить в жизнь благородную идею. Для необычного памятника великому поэту предлагали названия: «Одеон имени Пушкина», «Дом корифеев русской литературы», «Парфенон русской литературы». Но названия казались слишком высокопарными, иностранные слова коробили ухо… А может быть, просто ПУШКИНСКИЙ ДОМ? Это имя понравилось всем.

15 декабря 1905 года в Академии наук было принято решение об основании Пушкинского дома. В специальном положении говорилось, что Пушкинский дом «создается в благоговейную память о великом русском поэте Александре Сергеевиче Пушкине для собирания всего, что касается его как писателя и человека». Вместе с тем предусматривалось собирать, хранить, изучать все то, что связано с деятельностью других выдающихся представителей русской литературы.

Так впервые в России появился научный центр по собиранию и изучению русского классического наследия XVIII—XIX веков. Возник он не случайно. К этому времени, к началу XX века, в итоге своего мощного двухвекового развития русская классическая литература приобрела всемирное значение.

У Пушкинского дома сразу появились друзья. Со всех концов страны в музей стекались материалы, документы пушкинской эпохи, памятные реликвии. Ученые, писатели, общественные деятели дарили новому музею ценные автографы и целые библиотеки. Свое богатейшее книжное собрание передал Пушкинскому дому и его директор, историк Н. А. Котляревский. А самым первым подарком стал портрет А. П. Керн, чей пленительный образ вызвал к жизни прекрасные строки:

Портрет принесла внучка Анны Петровны Керн вместе со скамеечкой, на которой любил сиживать поэт.

Богатства Пушкинского дома увеличивались, росли. Но не было главного, того, о чем мечтали ученые, — личной библиотеки Пушкина. След ее затерялся. В Петербурге ходили слухи, будто одно время библиотека помещалась в каком-то подвале, потом в имении одного из сыновей Пушкина. Но случайный пожар уничтожил дом и постройки со всем содержимым…

Обнаружил библиотеку академик Л. Н. Майков. Б. Л. Модзалевский, один из основателей Пушкинского дома, познакомился с библиотекой, внимательно перелистал все книги и составил подробный ее каталог.

Библиотека поэта была первым значительным и фундаментальным приобретением Пушкинского дома.

Долгое время музей не имел своего крова, был бездомным. Собранных по добровольной подписке средств оказалось недостаточно, и постройка здания откладывалась. Музей не получал финансовой помощи от государства и существовал благодаря энтузиазму ученых.

После революции, в 1918 году, Советское правительство специальным постановлением зачислило Пушкинский дом в состав научных учреждений Академии наук. Книги, рукописи, ценные экспонаты временно разместили в Большом конференц-зале Академии наук. Посередине зала, где на длинном постаменте стоял гигантский скелет доисторического животного диплодока, сотрудники Пушкинского дома «построили» себе небольшие «кабинеты», разделенные стенами из пустых ящиков. Продолжалась гражданская война, в Петрограде не было хлеба, дров. От беломраморных стен и замерзших окон веяло холодом, по коридорам гуляли ледяные сквозняки. Но со всех концов страны в Пушкинский дом присылали рукописи, переписку, портреты русских писателей, архивы и библиотеки историков, литературоведов, собрания известных коллекционеров.

В состав Пушкинского дома вошли и целые учреждения: Пушкинский музей Александровского лицея, Лермонтовский музей Николаевского кавалерийского училища. Все это нужно было привести в порядок, систематизировать, обеспечить сохранность драгоценных экспонатов. И все же горстка сотрудников, помимо этой огромной работы, начала изучение сокровищ Дома и их пропаганду. Организовывались первые выставки, посвященные русской литературе и отдельным писателям.

Первые сборники научных трудов сразу же привлекли внимание ученых в нашей стране и за границей. Несколько книг, выпущенных Пушкинским домом, заинтересовали В. И. Ленина. В каталоге кремлевской библиотеки значилось 15 книг, изданных в 1921—1923 годах. Среди них работы И. А. Кубасова «Декабрист А. И. Одоевский и вновь найденные его стихотворения», А. С. Полякова «О смерти Пушкина (по новым данным)», а также научные публикации произведений и писем Пушкина, Некрасова, Гончарова, Тургенева.

Работа Пушкинского дома интересовала многих писателей, ученых, общественных деятелей. В его организации принимали участие А. М. Горький, А. В. Луначарский, А. Н. Толстой.

Другом дома был и Александр Блок. Он посещал выставки, знал сотрудников, беседовал с директором Н. А. Котляревским. В своем дневнике 19 апреля 1918 года Блок записал: «В Академии наук утром. Знакомство с Модзалевским и др[угими]. Много разговоров». Его волновала судьба Пушкинского дома, были близки и дороги новые исследования ученых в области русской литературы, и особенно изучение Пушкина как поэта и человека.

В день 84‑й годовщины гибели Пушкина Блок выступил с речью «О назначении поэта» и сказал прекрасные слова: «Перед нашими глазами с детства как бы стоит надпись: огромными буквами написано: «Пушкин». Это имя, этот звук наполняет многие дни нашей жизни».

За несколько дней до этого выступления, по просьбе сотрудников, он написал в альбоме автографов посвящение Пушкинскому дому:

Это стихотворение было его последним законченным произведением и своеобразным завещанием.

Блок прощался с любимым поэтом, память о котором хранил Пушкинский дом.

В 1927 году Пушкинский дом получил постоянное помещение — великолепное, обширное здание бывшей таможни.

…Зимой 1928 года к таможне подъехали розвальни и в подъезд внесли восемь фибровых чемоданов.

В первом оказались автографы Пушкина, бумаги В. А. Жуковского, в других — самые ценные рукописи и книги в великолепных переплетах с золотым тиснением, портреты, гравюры, акварели…

Через несколько дней с железной дороги привезли большие ящики, тщательно упакованные в деревянные клетки, с другими книгами, большими портретами, секретерами и книжными шкафами. Когда ящики вскрыли, вынули мягкую стружку, развернули рогожу, один из портретов вызвал общее внимание: портрет владельца коллекции, прибывшей из Франции, — А. Ф. Онегина.

Вот мы и вернулись к этому имени. Кто же такой Онегин?

Жил в Петербурге странный и загадочный человек. Никто не знал ни его прошлого, ни его родителей. Рассказывал о себе неохотно. Известно лишь было, что он — подкидыш, его ребенком нашли на скамье Александровского сада… Звали человека Александр Федорович Отто. И была у него большая и глубокая страсть, прошедшая через всю его жизнь. Он любил поэзию Пушкина, любил так сильно, что даже переменил свою фамилию на имя любимого литературного героя и стал Онегиным. В те времена в России изменить фамилию можно было лишь с помощью высокого покровительства. В петербургских гостиных любители разгадывать тайны шептали: «Он сын императора и фрейлины!» Другие считали иначе: «Онегин — побочный сын Василия Андреевича Жуковского! Недаром Павел Васильевич Жуковский подарил ему переписку отца с Пушкиным».

На протяжении многих лет Александр Федорович был дружен со многими выдающимися представителями русской культуры. Некоторое время был секретарем у И. С. Тургенева. Литературоведы полагают, что Онегин — прототип Нежданова, героя тургеневской повести «Новь». В судьбе Онегина и Нежданова сходится ряд биографических данных: тайна рождения, сильная любовь и разлука с любимой, разочарование в людях…

Действительно, Павел Васильевич, сын В. А. Жуковского, подарил Онегину пакет с письмами Пушкина и те бумаги, что имели отношение к дуэли. К этим рукописям он добавил новые, — покупая или получая в подарок. Покинув в 1860 году Россию, Александр Федорович продолжал собирать издания сочинений Пушкина, сочинения о нем, его автографы, а также письма, портреты, памятные вещи других русских писателей. Так образовался внушительный музей редчайших экспонатов истории русской культуры.

В России знали об Онегине и его собрании. В 1908 году Б. Л. Модзалевский побывал в Париже и сделал предварительное описание с научной характеристикой коллекции. Академия наук заключила соглашение с Онегиным о передаче его музея в собственность Пушкинскому дому с условием, что владельцу (Онегину) предоставлялось пожизненное право пользоваться им и пополнять. Собрание должно было поступить в Россию по завещанию Онегина, после его смерти.

Как же выглядел этот музей? Каким был сам Онегин?

В последнем предвоенном номере журнала «Огонек» я нашла воспоминания советского литературоведа А. Дермана, который встретился с ним в Париже весной 1911 года.

Квартира Онегина находилась на Елисейских полях. Дерман без труда нашел нужный дом, позвонил. Тяжелая деревянная дверь медленно отворилась. Молодой человек сделал движение, чтобы войти, и увидел… толстую железную решетку. За ней стоял сильного сложения старик в белой, небрежно застегнутой рубашке. Из-под косматых седых бровей на непрошеного гостя глядели сумрачные глаза. Филолог понял: Онегин! Краснея от неловкости, молча, сквозь решетку протянул ему рекомендательное письмо. С тем же сумрачным выражением старик пробежал его, хмуро усмехнулся и отпер решетку. Квартира состояла из трех тесно заставленных комнат. Преодолевая смущение, молодой человек, запинаясь, спросил:

— А… с какого места начинается собственно музей?

Онегин ответил, указав пальцем на простую железную койку в углу:

— Вот кровать, на которой я сплю, — это не музей, а прочее все — музей.

Какое огромное и пестрое богатство он заключал! На стенах висели портреты великих писателей, артистов, композиторов. Под стеклом хранились автографы Тургенева, Жуковского, Чехова, Бетховена, Диккенса. В нескольких, отдельно лежащих папках содержались рукописи Пушкина! Хозяин с гордостью взял одну из папок, раскрыв, провозгласил:

— Его сиятельство граф Нулин. Весь!

И в голосе звучала такая особенная, торжественная нота! Филолог не мог сдержать невольного движения, рука сама протянулась к рукописи…

Онегин сурово отрубил:

— Без рук!

Бо́льшую часть квартиры занимали шкафы с книгами. Сцепив за спиной руки, молодой человек читал на этикетах: «Библиотека Жуковского», «Прижизненные издания Пушкина»…

Хозяин глядел исподлобья, отвечал скупо. Вдруг спросил, ткнув пальцем в портрет на стене:

— Кто?

— Вяземский!

— А этого знаете?

— Евгений Баратынский!

Ответами гость наконец умилостивил старика.

— А‑а, гляди, ведь знает. А то иногда придет какой-нибудь наш соотечественник — ни русской литературы, ни литераторов не знает. Признаться, оттого и пускаю сюда редко…

Филолог получил приглашение прийти еще раз, вечером…

Взволнованный увиденным, бродил он по весеннему Парижу. На набережной Сены купил у цветочницы букетик нежных пармских фиалок. Едва дождался сумерек. Когда вспыхнули фонари, он снова оказался у заветной двери.

Онегин, в черном сюртуке, галстуке, тщательно причесанный, сидел в глубоком, покойном кресле. Кругом на полу были разбросаны прочитанные французские газеты. Сейчас он выглядел совсем иначе. Красивая седина так украшала его, на гладких, почти без морщин, щеках пробивался румянец. Да и глаза смотрели веселее.

Заметив на письменном столе прекрасную посмертную маску Пушкина, молодой человек положил рядом с ней фиалки… Онегин был тронут. Больше не экзаменовал, снимал с полок рукописи, книги и рассказывал, рассказывал…

— Вот, извольте видеть: издание «Руслана и Людмилы». Первое! Продавали в букинистической лавчонке, потрепанную, без переплета. У меня уже был такой экземпляр в гораздо лучшем состоянии. И брать не думал, машинально раскрыл… И каково счастье! На полях пометки! ПУШКИНА пометки!

Гость невольно любовался этим человеком. Вдруг с острой жалостью понял: несмотря на то что речь Онегина дышала независимостью, а в осанке сквозила надменность, — он был очень одинок, раним и беззащитен. В словах его иногда ощущалось какое-то застарелое и едкое чувство обиды…

Скоро филолог узнал ее причину. В России не признавали Онегина как исследователя-пушкиниста, отказывались печатать его статьи, считали дилетантом. Аккуратно поставив книги на полки, он с горечью сказал:

— Петербургская Академия наук купила у меня музей за десять тысяч единовременно и по шесть тысяч ежегодно до самой моей смерти. Думают, старый, так умру скоро… — Александр Федорович быстро отошел от шкафа и, уставя палец в сторону гостя, почти прокричал: — А я думаю: «Шалишь, госпожа Академия! Уж теперь-то я вгоню тебя в расход». И заладил жить еще лет двадцать! — Его стальные глаза сверкнули невеселой усмешкой.

Но гневная вспышка быстро погасла, он сел в кресло, крепко потер лоб, виновато проговорил:

— Простите…

За окном стих уличный шум, Париж засыпал. Старик полулежал в кресле, прикрыв глаза. Молодой ученый собрался откланяться. Онегин остановил его движением руки:

— Не думайте, что познакомились с неудачником. Верю, отечество вспомнит мой труд и умножит богатство. Хотя, должно быть, это будет не скоро… Но я счастливый человек!

Александр Федорович поднялся, подошел к окну, обернулся и… филолог поразился тем, как побледнело его лицо, а глаза стали яркими, огненными.

— Хотите, — отрывисто произнес Онегин, — хотите услышать, как читал свои стихи Пушкин? Современники и друзья Пушкина читали мне в его манере. Ну так назовите любое стихотворение.

Громадное волнение этого человека передалось и его гостю, он сказал первое, что пришло в голову:

— «Заклинание».

Онегин с удовлетворением произнес:

— А‑а! И вы тоже любите его! — Взял с полки томик стихов, перелистал, показал страницу. На полях против «Заклинания» аккуратно старческим почерком было написано карандашом: «Чудо!».

Он встал у стола, на котором лежала маска Пушкина, помолчал. И вдруг обеими руками закрыл себе лицо и горячо, страстно начал:

Онегин читал с пафосом, раскачиваясь всем корпусом, не отрывая рук от лица, удивительно разнообразно модулируя своим сильным, хотя уже глуховатым голосом, придавая особый оттенок каждой строке, каждому слову, скандировал не резко…

Окончив последнюю строфу, он продолжал стоять, закрыв руками лицо, но уже неподвижно. И вдруг отбросил прочь руки и коротко засмеялся. Засмеялся, но из глаз катились слезы.

— Да, только и был один поэт — Пушкин! — уверенно произнес он.

Онегин рассказал своему гостю и подробности встречи с Дантесом.

Убийца великого поэта не дожил до 100‑летия Пушкина всего 4 года. Он умер в городе Сульц в 1895 году в возрасте 83 лет. Женатый на Екатерине Гончаровой (сестре Наталии Николаевны), Жорж Дантес имел от нее трех дочерей и сына. Одна из дочерей — Леония-Шарлотта, по выражению Онегина, была «девушкой необыкновенной». Во французской семье, во французской обстановке, не видя и не зная русских, она изучила русский язык. Как вспоминал ее брат, Леония обожала Россию и больше всего на свете — Пушкина! У нее часто бывали вспышки непонятного для окружающих гнева, чередовавшиеся с мрачной печалью. Однажды во время такой вспышки она назвала своего отца убийцей. И больше никогда не говорила с ним. В своей комнате на месте иконы Леония повесила портрет Пушкина. Любовь к Пушкину и ненависть к отцу привели ее к нервному заболеванию. Она скончалась совсем молодой.

…Тогда, в феврале 1887 года, А. Ф. Онегин пришел к Дантесу, чтобы задать ему лишь один вопрос. Увидев трясущегося старика, Онегин не разжалобился. Вот он, прервавший великую жизнь. Дважды убийца. Прямой и суровый, как правосудие, Онегин спросил:

— Как вы на это решились, неужели не знали, что Пушкин — гений, слава России?

— А я? — удивился Дантес. — Он мог меня убить! А ведь я потом стал сенатором…

Бедная Франция могла лишиться его сенаторских услуг!

Онегин дождался признания на родине. Военные события 1914—1918 годов на некоторое время прервали регулярные отношения с Францией. Однако уже в 1919 году по заданию Академии наук академик С. Ф. Ольденбург начал поиски с целью выяснить судьбу парижской коллекции. При помощи советских дипломатов отношения с Онегиным были восстановлены. Советское правительство заплатило ему за новые приобретения и работу по сохранению музея 100 тысяч франков, и онегинская коллекция окончательно стала собственностью Советского государства. Скончался Александр Федорович Онегин в 1925 году. В своем завещании он подтвердил право собственности на его музей советской Академии наук и, кроме того, оставил ей все накопленное им состояние — более 600 тысяч франков.

Если первым значительным и фундаментальным приобретением Пушкинского дома сделалась, как мы помним, библиотека великого поэта, то вторым по значению поступлением стала коллекция А. Ф. Онегина. Она составила основу рукописного фонда, который быстро пополнялся.

В 1930 году Пушкинский дом был преобразован в Институт русской литературы. На основании постановления Совета Народных Комиссаров СССР от 4 марта 1938 года Институт становится единственным в стране хранилищем рукописей Пушкина. С тех пор, где бы ни находился автограф поэта, он обязательно передавался, передается и должен быть передан в Пушкинский дом.

В 1949 году Пушкинский дом стал называться так, как именуется и теперь: Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.

Сегодня Пушкинский дом — один из крупнейших научных и культурных центров. Ни в нашей стране, ни за рубежом нет подобного гуманитарного научно-исследовательского учреждения, которое обладало бы такой богатой базой для работы ученых, заключенной в рукописных, книжных и изобразительных собраниях. Институт выступил инициатором академических изданий классиков русской литературы. Первым из них было академическое издание сочинений Пушкина в 16‑ти томах, за ним последовали собрания сочинений Радищева, Гоголя, Лермонтова, Белинского, Тургенева, Достоевского, Некрасова. Сейчас проектируется новое академическое издание Пушкина.

Пушкинский дом — замечательное научное учреждение. Его деятельность многогранна, сложна и интересна. Обо всем этом просто невозможно поведать на страницах маленькой книжки.

Рассказы, которые вы сейчас прочитаете, посвящены лишь нескольким экспонатам, судьба которых показалась мне особенно удивительной и таинственной. Они помогут нам совершить путешествие по Пушкинскому дому, познакомиться с работой Пушкинского кабинета, Рукописного отдела и Литературного музея.