Когда я впервые увидел этого человека, он вызвал у меня какое-то странное ощущение, но отнюдь не вины, ибо перед ним я не чувствовал себя в чем-либо виноватым. Однако, как бы это выразиться поточнее… это было скорее ощущение неловкости и непонятного беспокойства. После этого я о нем больше не думал, видимо, просто-напросто забыл. Но вот, увидев его вторично у своего дома, я тотчас же вспомнил его, узнал и… испугался.
Первый раз я увидел его утром. Внезапно на весь дом лихорадочно задребезжал будильник. Дребезжание вторглось в мои сновидения и подняло с постели. Я встал, и, не разомкнув глаз, протянул руку к будильнику, чтобы нажать кнопку. Звон прекратился. С минуту, как обычно, я постоял в тишине. Мне очень хотелось опять забраться в постель, но было уже семь часов, и я понял, что снова уйти в мир сладких грез не удастся. Я подошел к окну и слегка раздвинул занавеску, чтобы впустить в комнату утренний свет. И тут я увидел этого человека.
Прямо напротив меня, прижавшись к каменной, изрядно обветшалой ограде, стоял худощавый парень, вперив глаза в мой дом. У него были очень большие глаза, но, может быть, мне это только показалось, ибо щеки у него были впалые и темные.
Некоторое время мы так и стояли — друг против друга. Он, видно, сразу не сообразил, что занавеска отдернута и я стою у окна.
Внезапно он меня увидел и, вздрогнув, поспешно зашагал прочь.
Мне особенно запомнилась эта его поспешность, похожая на бегство. Ведь, в конце концов, каждый имеет право стоять возле ограды и рассматривать на улице дома. И все же… Дело в том, что наш поселок пограничный. Более того, граница рассекла его на две части. Половина осталась у нас, другая половина — у арабов. Это был заброшенный, покинутый жителями поселок. И хотя до сих пор, говоря по совести, у нас не замечалось ничего подозрительного, мы не могли считать себя в безопасности, особенно первый год.
Не скрою — будь у меня другое предложение, я охотно уехал бы отсюда. Но такого предложения не было, а тут мне предоставили хороший дом, да еще без въездных[13]. И всего за шесть лир в месяц, которые я должен был вносить в Опекунское управление бесхозным имуществом.
Таким домом, в котором до войны, видно, жили богатые люди, не пренебрегают из-за того, что тебе здесь не все нравится.
Во всяком случае, легко понять, какие мысли пронеслись у меня в голове, когда я увидел этого худощавого молодого человека с темным цветом кожи и гладкими намасленными волосами. Когда он удалился, я еще некоторое время постоял у окна, а потом занялся своими делами. Ведь в восемь я уже должен был быть на службе.
Это была первая наша встреча.
Вторая встреча оставила после себя нечто большее, чем неприятный осадок. Можно сказать, весь день я ощущал какое-то смутное, гложущее беспокойство.
Однажды в полдень я стоял на крыше своего дома и обмазывал ее смолой. Дело было осенью, в воздухе уже пахло дождями. Когда мы въехали в этот дом, на потолке и в углах комнаты виднелись следы плесени, и я решил просмолить крышу. Вообще, с тех пор как дом был предоставлен мне, я с увлечением отдался его благоустройству.
Возвращаясь с работы, я наскоро обедал, надевал спецовку и начинал возиться либо в самом доме, либо во дворе. Работы было по горло. Более года поселок был необитаем. За это время многое разрушилось, пришло в упадок. От военных действий поселок почти не пострадал, зато уж мародеры постарались. Я говорю не о мебели, она вся была расхищена. Почти во всех домах были сорваны с петель двери, вырваны оконные рамы, содрана электропроводка, вывинчены водопроводные краны на кухнях. Даже стены и те местами были повреждены: там, где имелись кафельные плитки, их выломали.
Когда мы впервые вошли в наше новое жилье, оно представляло печальное зрелище. Только начав чистить, мыть и убирать квартиру, мы поняли, что раньше она принадлежала богатым людям, хотя из всего прежнего достояния здесь осталась лишь груда старых газет да маленький медный кувшинчик, весь позеленевший от сырости.
Жена моя была немного опечалена: «Ну и развалину ты раздобыл». Но я утешил ее, сказав, что не пройдет и года, как я превращу этот дом в бонбоньерку, в барские хоромы, на которые будут заглядываться. Так оно и вышло. Те, кто видел, что представлял собой дом в тот момент, когда я в него вселился, не верили своим глазам.
Итак, в тот день я стоял, согнувшись, на крыше и щеткой из жесткой щетины наносил на бетон жидкую смолу. И вот, выпрямившись, чтобы размяться и дать отдых пояснице, я увидел того же молодого смуглолицего человека. На сей раз он был не один. Рядом с ним стоял пожилой мужчина, такой же смуглый, как и он, но полный, в коричневом костюме в красную полоску, какие охотно носили в ту пору городские арабы.
Недолго думая, почти бессознательно, я бросил щетку и по водосточной трубе спустился с крыши, чтобы задержать их и спросить, что они делают возле моего дома. И вообще, кто они такие? Но пока я спускался с крыши и дошел до ворот, их и след простыл.
Никто не считает меня трусом, но этой ночью я вставал и проверял все запоры. Я пожалел, что в нашем доме нет ставен — вместо них окна у нас обнесены металлической решеткой. В эту ночь я твердо решил, что обязательно задержу этого странного молодого человека и дознаюсь, кто он такой и что ему здесь надо. Я даже составил план, как его выследить. Но шли дни, а парень не появлялся. Тем временем я закончил все ремонтные работы к предстоящей зиме, оштукатурил все, что нуждалось в штукатурке, покрасил все, что нуждалось в окраске, и даже заделал проломы в каменной ограде. Я подружился с соседом, поселившимся напротив нас, и, когда наступила зима, чувствовал себя уже старожилом этого поселка.
Однажды скучным дождливым днем я снова стоял у окна и смотрел на улицу. И хотя молодой человек был в низко нахлобученной шляпе и в широком длинном пальто, делавшем его фигуру бесформенной, я его тотчас узнал. Не скрою, я страшно обрадовался, что наконец-то освобожусь от гнетущего чувства тревоги, ибо был уверен, что ему уже не удастся улизнуть от меня. Накинув плащ, я вышел во двор.
— Эй, — крикнул я, — как вас там… Подойдите, пожалуйста, ко мне!
Незнакомец и на этот раз попытался ускользнуть.
— Подойди сюда! — крикнул я властно. — Теперь от меня не скроешься!
Он остановился. Под мокрой шляпой лицо его казалось совсем черным. Я подошел к нему вплотную.
— Что вам здесь надо? — спросил я.
— Не понимаю, — ответил он по-французски.
Этого я не ожидал. Мои познания во французском языке более чем скромны, они ограничиваются несколькими выражениями типа «бонжур, мосье», «мерси, мадам» и т. п.
— Иврит, — сказал я ему. — На иврите разговариваете?
Он с огорчением развел руками. Лицо его свидетельствовало, что он меня не понял.
— А по-английски?
— Немножко. — Он улыбнулся.
Наконец-то мы сможем столковаться. Правда, это тоже будет нелегко, ибо мой английский весьма примитивен. Он состоит всего из нескольких коротких, рубленых фраз. Но, чтобы узнать, что это за человек, мне казалось, моих знаний будет достаточно.
— Что вы здесь делаете? — спросил я по-английски.
— Я проходил тут мимо и посмотрел.
— Но это же не в первый раз!.. Почему вы каждый раз останавливаетесь именно здесь?
— Просто так. Как прохожий.
Тут я рассердился. Мне было ясно, что этот парень решил поводить меня за нос. Дождь крепчал, вода проникала мне за воротник. Нет, на этот раз ему все равно не удастся отвертеться!
— Зайдем в дом. Мне надо кое-что выяснить.
Он не противился. И даже не сказал, что я не имею права его задерживать. Более того, мне показалось, что в его огромных глазах сверкнула искорка радости.
Я уже раскаивался, что затеял все это дело, но не в моем характере отказываться от собственных слов, и я решил узнать все до конца.
Мы вошли в комнату.
Я не предложил ему сесть, напротив, как только мы перешагнули порог дома, я резко обернулся и спросил в упор:
— Кто вы такой?
— Армянин, — ответил он. — Я армянин.
Такой ответ прозвучал для меня совершенно неожиданно. Я был уверен, что он араб.
Говоря откровенно, я всегда с большой симпатией относился к армянам, мне они нравились. Но, пожалуй, это скорее всего было какое-то особое сочувствие к ним, даже жалость… Я люблю армянские анекдоты, армянские загадки, вроде «зеленый, висит на дереве и пищит…» Они, право, единственные в своем роде.
Теперь, когда я узнал, кто мой таинственный незнакомец, я обратил внимание, что он какой-то растерянный и ходит ссутулясь, с опущенной головой. А вот глаза его и в самом деле были очень большие и выразительные. По глазам он мог сойти и за еврея, и за ассирийца.
По правде говоря, мне давно хотелось познакомиться и поговорить с каким-нибудь армянином, но, разумеется, при других обстоятельствах. «Надо, во всяком случае, предложить ему стул», — подумал я. Но в этот момент другая мысль отогнала прочь чувство жалости: армянин он или не армянин, но что ему здесь все-таки надо?
— Меня не интересует ваша национальность, — сказал я. — Я хочу знать, кто вы такой? И что вам нужно возле моего дома?
— Я хотел только посмотреть, — ответил он.
«Упрямый мул», — в сердцах подумал я.
— А чего здесь смотреть? И почему вас заинтересовал именно мой дом?
Я говорил нарочито грубо. Внезапно мне пришли на память рассказы Сарояна, и я невольно улыбнулся.
— Я изредка хожу здесь. Кроме того, я скоро уезжаю в Америку. У меня там дядя.
Своим ответом он вывел меня из терпения. Я его задержал, а он и в ус не дует… Он, видите ли, едет в Америку.
— При чем тут Америка? — я повысил голос. Он не на шутку рассердил меня. А тут еще стоит и все время глазами шарит по комнате. Он оглядывал комнату так, будто хотел использовать неожиданно представившуюся ему возможность рассмотреть мой дом изнутри.
— В последний раз я вас спрашиваю: что вам здесь нужно? В моем доме!
— Не сердитесь, пожалуйста, — ответил он на английском, но очень мягко, с восточным акцентом, по-особому произнося букву «р». — Я ведь армянин.
Внезапно до меня дошло, почему он так напирает на свою национальность. Он как бы хотел этим сказать: я не причастен к вашим внутренним распрям. В разгар стычки он как бы обращался к враждующим сторонам: господа хорошие, обождите минутку, дайте пройти, будьте любезны, прошу вас! Я же посторонний. Дайте пройти…
— Где вы живете? — голос мой невольно смягчился.
— Сейчас у сестры деда. Она тоже армянка.
— Что значит сейчас?
— Ну, с того дня, когда вернулся сюда
— Откуда вернулись?
— Из Бейрута. Я учился там. Когда она была здесь… В общем, когда здесь была война…
— Зачем вы вернулись?
— Повидаться с сестрой моего деда.
В душе я знал, какой вопрос мне хотелось бы ему задать. Я хотел спросить, где он жил до войны, но не спросил. Вместо этого я задал другой вопрос:
— Вы местный?
— Я здесь родился.
— А семья?
— Семья? — он улыбнулся. Это была слабая, но удивительно мудрая улыбка. «Армянская улыбка», — подумал я. — С семьей обстоит так. Отец моего деда жил в Армении. Затем с женой и сыновьями уехал в Сирию. Там он и умер. Дети его перебрались в Египет. После большой войны мой дед поселился здесь вместе со своей младшей сестрой. А его брат уехал в Америку. Теперь я еду к нему.
— A-a-a… — ограничился я междометием. Я уже сердился на себя за нелепые подозрения, побудившие меня задержать этого человека, да еще затащить к себе домой. На дворе дождь лил как из ведра. Моя жена возилась на кухне, спешила приготовить завтрак. И мне надо было торопиться, чтобы не опоздать на службу.
— Так вот, у нас, у армян, — улыбнулся молодой человек и вздохнул. Тут я сообразил, что и мое «А-а-а…» тоже завершилось вздохом. Я почувствовал, что он собирается рассказать мне еще кое-что о себе и своей семье. И знал, что это будет невеселый рассказ.
— Послушайте, друг мой, — обратился я к нему. — Мне не нравится, что вы вертитесь под моими окнами. К тому же я вас совершенно не знаю. Ваше счастье, что я люблю армян.
— Армяне — это о’кей, — сказал он.
— Только не стойте, пожалуйста, у моего окна.
— Нет, больше не буду. Я ведь скоро уезжаю. Простите, что я причинил вам столько хлопот.
Он повернулся и направился к двери. Сделав два шага, он остановился возле буфета. Он стоял ко мне спиной, лица его я не видел. Протянув руку, он погладил небольшой медный кувшинчик, стоявший на буфете. Моя жена его надраила до блеска, вернув ему его натуральный темно-красный цвет. На кувшине сейчас отчетливо проступали чудесные арабески.
— Красивый сосуд, не правда ли? — спросил я и почему-то добавил: — Моя жена очень любит такие безделушки.
— Да, очень красивый. Его привезли из Афганистана. — С большой осторожностью поставив кувшин на место, он повернулся ко мне лицом, на котором застыла улыбка. — Извините, пожалуйста, за беспокойство, которое я вам причинил.
И он ушел. С тех пор я его больше не видел. Думаю, что он уехал к дяде в Америку. По правде говоря, я уже забыл обо всей этой истории. Но сейчас, когда я увидел, как ты стоишь возле буфета и забавляешься какой-то коралловой безделушкой, я вспомнил молодого армянина. Что же касается того игрушечного медного кувшинчика, то, как только армянин вышел из комнаты, я взял его и положил в карман. По дороге я выбросил его на пустыре в траву.