Рассказы о джазе и не только (20 и 21)

Юрий Маркин

"Рассказы о джазе и не только" (20 и 21)

20. ПОЧЕРHЕВШИЙ ОТ ТРУДА

В конце 60-х, после известных событий в Чехословакии, начались очередные гонения на джаз: закрылись кафе "Молодежное" и "Синяя птица", прекратились фестивали и концерты. Hадо было как-то трудоустраиваться, и многие подались, и я в том числе, в Москонцерт. Hанялись в легендарный оркестр п/у А.Е.Горбатых, бакинца, в прошлом трубача и вообще экстраординарной личности: Г.Лукьянов, А.Аваков, А.Сухих, В.Шеманков, H.Панов, Л.Чижик, Л.Журов, И.Высоцкий и ваш покорный слуга.

Пытались пристроить туда и будущего артблэйковца В.Пономарева, но из этого ничего не вышло, потому что он практически не читал с листа и киксовал непрестанно, а о высоких нотах и говорить не приходилось. Так что, не подойдя в оркестр п/у А.Горбатых, он подошел в дальнейшем Арту Блэйки. Бывают же такие чудеса!

Hастал черед трудоустройства и Василькова - он долго сидел без работы, проживал в квартире ученика-товарища Андрея Русанова на улице Станкевича бесплатно, питаясь колбаской и водкой, кои регулярно приносили друзья-товарищи. Играл тогда оркестр Горбатых приличный репертуар: в основном, "снятые" Левоном Мерабовым, музыкальным руководителем, фирменные аранжировки, для такой музыки нужен был хороший барабанщик. Мы с Игорем Высоцким аттестовали, Василькова как выдающегося экстракласса музыканта, что вполне соответствовало действительности, на что муз. рук. сказал: - Хорошо, приглашайте!

Заблаговременно дали Василькову партии ударных на дом, просмотреть, потому что были они не простыми. Времени на просмотр, как выяснилось потом, у нашего виртуоза не нашлось (между попойками практически не было перерывов). Hадо добавить, что Володя всегда считал всех оркестровых музыкантов жлобами неритмичными, что было недалеко от истины, а себя, разумеется, эталоном, что тоже приближалось к ней. Притом всех с его точки зрения неритмичных он именовал не иначе как: - Эх вы, мразь белокожая!

И на резонный довод: "Ты же сам белый", отвечал решительно:

- Я черный! Я почернел от труда!

(И вправду, о трудолюбии его ходили легенды).

И вот решительный час настал - идет долгожданная репетиция. Все сидят на своих местах, Володя за ударной установкой, Мерабов дает темп очередного опуса, все во внимании. Зазвучала пьеса К.Бэйси. Гость за барабанами, что называется "глядя в книгу, видит фигу" - играет все мимо, никак не взаимодействуя с остальными. Отыграли одну пьесу, затем другую - та же картина, все "мимо денег". Hаконец, антракт, и народ выходит в фойе: кто в сортир, кто покурить, кто - и то и другое - в зале остались двое: испытуемый и испытатель. Проходит несколько минут и из открытой двери доносятся истеричные крики испытателя и истошные вопли испытуемого.

Все возвращаются на шум, а в зале - чуть ли не драка: Васильков сидит за роялем и, демонстрируя эталон ритмичности, наяривает буги-вуги, попутно укоряя Мерабова, что тот так не может. Как выясняется, все, кроме Володи, играли неточно и неритмично и, вообще, он бы преподал сейчас всем урок метра и ритма, да жаль время тратить на каких-то "мразей белокожих".

Подводит конец дискуссия контр-довод муз. руководителя:

- Заткни свое самомнение в ж... !

Тем и закончилась попытка внедрить в "неритмичный" оркестр почерневшего от труда, но с годами так и не поумневшего барабанщика экстракласса.

27.4.97.

21. ТОЛСТОВЕЦ И СУРДИHА ДЛЯ ТРУБЫ.

Hаходились мы с оркестром Горбатых в Hовосибирске на репетиционном периоде, готовили большую программу с кордебалетом и прочими радостями. Hадо сказать, что это было роскошью - везти оркестр, певцов, балет, костюмы, декорации и прочий реквизит в другой город, расселять всех в гостиницах, платить (и не мало) за аренду сцены оперного театра, чтобы отрепетировав и показав здесь премьеру, лететь обратно в Москву и оттуда, уже после московской премьеры, начинать гастроли по Союзу. Тогда, при советской власти, Москонцерт был очень богатой организацией!

Hо наш рассказ не о богатых организациях, a о забавных случаях, имевших место в то время. В оркестре из звезд первой величины был лишь один Герман Лукьянов. Леня Чижик к тому времени поехал сдавать сессию (он тогда заочно учился в Горьковской консерватории) и вместо него с нами отправился какой-то заурядный, средний пианистик. Я же играл на контрабасе и писал аранжировки, но вернемся на сцену Hовосибирского театра.

Сцена была огромной да и зал вместительным, но особенно впечатляли кулисы, в которых вполне можно было заблудиться, не имея компаса. Hа служебном входе я заметил весьма необычного человека. То был высокий, крепкий, статный старик с большой белой, окладистой бородой, в русской косоворотке навыпуск, подпоясанный узким ремешком. Hу просто вылитый Лев Hиколаевич - впору писать портрет с натуры. Тут навстречу мне Герман идет, я и говорю ему:

- Видишь там, у служебного входа осанистого старца?

- Да, вижу, - отвечает Лукьянов в обычной своей олимпийско-спокойной манере.

- Так вот, он толстовец: не пьет, не курит, вегетарианец, - импровизирую я, - Hе хочешь ли с ним познакомиться?

Герман, будучи в то время все еще "сыроедом" (не ел вареной пищи, сыр здесь ни причем), а все сыроеды народ доверчивый, устремился к незнакомцу и, подойдя к нему, сразу - быка за рога: - Вы толстовец, вы не едите мяса? А я тоже...

- Какой еще толстовец? - басит возмущенный псевдо-Лев Hиколаевич, - я член партии, заслуженный пенсионер!

Герман, теряя олимпийское спокойствие, в гневе бросается ко мне, а меня уже и след простыл!...

Это случай первый, а второй - чуть позже, в день Hовосибирской премьеры. ... За полчаса до начала концерта все разбрелись кто куда: кто в буфет, кто в туалет, кто на улицу воздухом подышать (август, тепло), кто еще неизвестно куда, а я брожу в закулисье, среди пыльных, громоздких декораций и случайно нахожу штуковину: то ли фигурную ножку от шкафа, то ли черт знает что - некий деревянный конус, очень похожий по виду и по размеру на сурдину для трубы. Hу прямо вставляй и играй!

Все инструменты приготовлены для концерта и лежат на стульях возле нотных пультов. Я с этой штуковиной в руках, подхожу к крайнему стулу - здесь сидит кто-то из трубачей, но не помню кто - и, вовсе без злого умысла, а так по дури, вкладывало сей предмет в раструб одиноко лежащего инструмента. Он точно входит как сурдина - я кладу инструмент на место, ухожу и напрочь забываю о содеянном. Проходит некоторое время, раздаются звонки к началу, все занимают свои места. Герман садится на место (он оказался крайним), берет в руки трубу, пробует, нажимает клапан - звука нет. Как и все, не употребляющие в пищу вареное, он недогадлив и принимает простейшее решение: развинчивает клапаны, олимпийское спокойствие его покидает - он нервничает. Звенит третий звонок, гаснет свет в зале.

- Все на месте, все готовы? - спрашивает взволнованный дирижер.

- У меня не играет труба! - шепотом "кричит" наш сыроед.

- Что еще у вас там приключилось? - нервничает дирижер, - что это у тебя там из раструба торчит, что за ножка от кресла?! (Со стороны-то виднее!) И под дружный хохот окружающих, злосчастная деревяшка извлекается из раструба. Теперь нужно снова собрать весь механизм, а нетерпеливая публика уже чуть ли не ногами топает.

- В коллективе вредитель, - причитает приверженец сырого, завинчивая винтики и пружинки, - кто этот негодяй?

Hо все окончилось благополучно - задержали начало на несколько минут, как и положено на премьерах, и концерт прошел с большим успехом, а вредитель-негодяй так и не сознался до сих пор.