Рассказы о любви

Годовщина свадьбы

Сюнкити Караки овдовел два года назад. Друзья и родственники, выждав сколько положено, где-то с весны нынешнего года, словно сговорившись, стали убеждать его найти новую жену. Тридцать семь лет не возраст для мужчины, мыслимое ли дело оставаться в холостяках, твердили они.

Чтобы не обижать близких, которые говорили так из лучших побуждений, Сюнкити отвечал:

— Там будет видно.

Для себя же он решил больше не жениться. Должно быть, он по-своему любил покойную Канако. Или, во всяком случае, испытывал к ней чувство, похожее на любовь. Оглядываясь на пять лет их совместной жизни, Сюнкити все-таки не решился бы сказать, что по-настоящему любил ее. Она скорее раздражала его своей болтливостью и упрямым характером. Лицо у нее было самое заурядное, Сюнкити она никогда красавицей не казалась. Канако выросла в семье ремесленника, где ее, конечно, не могли обучить хорошим манерам, и именно это больше всего не нравилось Сюнкити. Надо сказать, что и его родственники относились к ней с неприязнью.

Младшая сестра Сюнкити, привыкшая без стеснения говорить все, что ей вздумается, нередко подсмеивалась над ним:

— Бедняжка, ты, наверно, не хочешь снова жениться, потому что обжегся на Канако.

Примерно того же мнения придерживались и остальные родственники Сюнкити. Может, он и в самом деле «обжегся», но его нежелание привести в дом новую жену объяснялось другим. Сюнкити считал, что поступить так было бы нечестно по отношению к покойной. Он никому не признавался в этом, считая, что его не поймут.

— Только теперь, братец, выбирай себе нормальную жену. Страшно представить, что будет, если тебе попадется вторая такая же,— ты ведь и без того у нас мотовством не отличаешься,— ядовито замечала младшая сестра.

Сюнкити настолько болезненно воспринимал любую трату и так трясся над каждым грошом, что это подчас выходило за рамки приличий. Канако была под стать мужу. Она оказалась такой прижимистой, что удивляла даже Сюнкити. Главным образом за крайнюю скупость ее и невзлюбила родня мужа. И все же в оправдание Канако следует признать, что без экономии даже в мелочах невозможно было бы сводить концы с концами на мизерное жалованье рядового бухгалтера маленькой компании по продаже лесоматериалов. При всем желании обстоятельства не позволили бы им жить на широкую ногу. Где уж там было мечтать о роскошествах, думал Сюнкити, оглядываясь на прожитые с Канако годы. И хотя он не мог не признать справедливость насмешек сестры, скупость покойной жены вполне его устраивала.

Напротив, Сюнкити теперь не хотел жениться именно из опасения, что другой столь экономной подруги жизни ему не сыскать. Канако так бережливо вела хозяйство, что будет нечестно, если в дом войдет другая женщина и начнет все переиначивать на свой лад, считал он.

«Наверное, я и в самом деле любил Канако»,— сказал себе однажды вечером Сюнкити, проводив очередного друга, сватавшего ему достойную невесту.

Он окинул взглядом квартирку, в которой они прожили пять лет, и вдруг вспомнил ту ночь, незадолго до смерти Канако, когда он с неожиданной для него самого нежностью крепко обнял и прижал к себе дрожащую от холода жену. Теплом своего тела он хотел согреть единственное близкое, вызывающее трогательную жалость существо... Что же это такое, если не любовь?

И тут вдруг Сюнкити отстраненно и безучастно, как глядят на бегущие воды реки, стал вспоминать приятную и в то же время грустную поездку в Хаконэ два года назад.

Да, это было два года тому назад. В тот день Сюнкити пришел со службы необычайно взволнованным.

— Кажется, мы выиграли десять тысяч,— нерешительно сказал он жене, потом сел за стол и молча, с очень озабоченным видом принялся за ужин.

Канако ошеломленно поглядела на мужа, не понимая, о чем идет речь, потом наконец догадалась, что на их вклад в банке пал выигрыш, и в радостном возбуждении стала повторять:

— Выиграли десять тысяч! Вот это да!

Она трещала без умолку, словно боясь, что стоит ей хоть на секунду закрыть рот, как выпавшее на их долю счастье исчезнет без следа.

Сюнкити же пребывал в замешательстве и был даже более подавлен, чем обычно. Он все еще никак не мог поверить в свою удачу. Ему казалось, что произошла какая-то ошибка. Сюнкити тщательнейшим образом проверил номер, на который выпал выигрыш, но на этом не успокоился и еще уточнил его у банковского кассира. Казалось бы, теперь никаких сомнений не оставалось. И все же он не мог радоваться, пока не пощупает деньги собственными руками.

За все тридцать пять лет своей жизни Сюнкити не ведал, что такое удача, и не верил, что счастье улыбнется ему когда-нибудь.

— Давай пять тысяч положим на счет, а на остальные отправимся путешествовать,— предложила Канако.

Из всех жильцов их дома лишь Сюнкити и Канако не ездили в свадебное путешествие. И вообще за пять лет совместной жизни они ни разу никуда не выбрались, поэтому, когда заходил разговор на эту тему, Канако всегда испытывала неловкость перед соседками. Вот почему первой мыслью, пришедшей ей в голову, когда она узнала о выигрыше, было путешествие. Канако представила, как начнут судачить и завидовать соседки, если она и Сюнкити съездят в Хаконэ. Ведь все они втихомолку посмеивались над ее скупостью.

— Путешествовать? За одну ночь потратить пять тысяч иен? Что за идиотская мысль пришла тебе в голову? Нет, правильно люди говорят: нельзя женщину подпускать к деньгам,— рассердился Сюнкити.

Ему показалось, что легкомыслие Канако осквернило святость выпавшего на их долю чуда. Как бы не спугнуть нежданную удачу, счастье — ведь оно такое. Чтобы этого не произошло, надо вести себя поскромнее.

— Мы этих денег еще и в глаза-то не видели, а ты, глупая, уже размечталась,— заключил он.

— Разве выигрыш не выпал на наш номер?

— Выпасть-то выпал.

— Значит, мы его получим!

— Пока денежки не у меня в кармане. Мало ли что может случиться.

Канако не нравилось, что муж относится к выигрышу не так, как она. И не собирается ли он вообще все десять тысяч положить в банк, не выделив ей ни гроша, подумала она.

— Все говорят, что ты скупердяй, одна я так не считаю. Бережливым быть нужно — иначе не проживешь. Но если ты и на этот раз пожадничаешь, я, пожалуй, поверю, что люди правы.

— О чем ты говоришь!

До чего же глупые существа женщины, подумал Сюнкити, но спорить с женой и тем более оправдываться перед ней не стал. Сейчас его занимало другое: выдержит ли он долгих пять дней, оставшихся до получения выигрыша?

Наконец, наступил долгожданный день. В назначенный срок Сюнкити выдали в банке десять тысяч иен. Только удостоверившись, что счастье у него в руках и никуда не исчезнет, он стал думать, как использовать выигрыш.

Может, пять тысяч положить в банк, а на остальные действительно куда-нибудь съездить? Он представил себе лица сослуживцев, которые ни во что не ставили его, лица родственников, вечно попрекавших его за скупость, и решил: я еще всем вам утру нос.

Отказывая себе в самом необходимом, он регулярно откладывал деньги в банк, и теперь на его счете лежало шесть тысяч иен. Если бы не это, не стал бы он счастливым обладателем десяти тысяч. Теперь он может истратить целых пять тысяч иен, и еще столько же останется. Подумать только!

Впервые за все это время Сюнкити вернулся домой в прекрасном настроении. Вытащив из кармана десять новеньких банкнот, он бросил их на стол перед Канако.

— Пятнадцатого, в воскресенье, как раз пятая годовщина нашей свадьбы,— сказал он.— Можем съездить в Хаконэ или еще куда-нибудь.

— Да,— задумчиво произнесла Канако. Потом отсчитала пять купюр и, не мигая, уставилась на них.— Истратить пять тысяч за один день — слыханное ли дело! Может быть, все положим в банк?

При виде лежавших перед ней денег Канако почувствовала, что радостное возбуждение, владевшее ею раньше, куда-то улетучилось, ему на смену пришла трезвая расчетливость.

— Но ведь ты сама предложила.

— Предложила. Но как подумаю, чего стоит заработать такие деньги, духу не хватает пустить их на ветер. Пять тысяч за один день...

— Пять истратим, но ведь столько же останется.

— А если вовсе не тратить, то все десять будут наши. За один день — пять тысяч! Нет, это невозможно.

— Ну и сквалыга! Недаром люди на тебя пальцем показывают.

— А мне наплевать.

И все же, невзирая на перебранку, какое-то особенное, радостное чувство не покидало супругов. В конце концов они решили половину денег положить в банк, а на остальные поехать на два дня в Хаконэ, как если бы этих пяти тысяч с самого начала не было.

После ужина они еще долго обсуждали подробности предстоящей поездки.

Пятнадцатого ноября исполнялось пять лет со дня свадьбы Сюнкити и Канако.

В тот день Канако была на ногах уже в четыре утра. Она спустилась в общую кухню, находившуюся в подвальном этаже, и занялась приготовлением бэнто[1].

Сюнкити заворчал было: мол, раз уж они отправляются в путешествие, можно позволить себе раскошелиться в дороге на чашку горячего риса. Но Канако возразила, что приготовит хотя бы суси[2], а сэкономленные на обеде деньги они лучше истратят в отеле.

В конце концов Сюнкити согласился, и Канако, опасаясь, как бы соседки опять не уличили ее в скупости, еще затемно спустилась в кухню.

Она осторожничала не напрасно: соседки с нескрываемым интересом следили за их приготовлениями к поездке, чему немало способствовала сама Канако, обсуждая с ними всевозможные детали. Так получилось, что приуроченное к годовщине свадьбы путешествие Сюнкити и Канако стало для жильцов самым важным событием со дня окончания войны. Стоило Канако выйти из комнаты, как подкарауливавшие за дверью соседки сразу набрасывались на нее: «Значит, завтра?», «Ну, счастливо съездить!» В их словах чувствовались одновременно и зависть, и доброжелательство, и насмешка.

Они выехали восьмичасовым поездом на Нумадзу. К счастью, пассажиров было немного, и Сюнкити с Канако удобно устроились у окна друг против друга.

Когда миновали Офуна, городской пейзаж сменился сельским, воздух стал чище и прозрачнее. Нежаркие лучи утреннего солнца освещали дома, дороги, поля и холмы. За окном проносились, сменяя друг друга, картины: желтые мандарины и красная хурма на ветвях деревьев, светлые бамбуковые рощи, соломенные крыши домов, деревенская детвора, зябко кутающаяся в кимоно, синее море, отвесные скалы. Каждый новый пейзаж вызывал в душе Канако ликование. Не отрываясь, она глядела в окно словно завороженная.

На одной из станций Сюнкити собрался было купить мандаринов и сидра.

— Не надо, к чему лишние траты,— остановила его Канако.

Ее сердце и без того было переполнено, и она вполне могла обойтись без мандаринов и сидра, они ничего не прибавили бы к ее радости.

«У нас ведь целых пять тысяч, чего она жадничает?»— подумал Сюнкити, но спорить с ней не стал. Собственно, особой жажды он не испытывал, просто хотелось что-нибудь купить — ведь, кроме билетов на поезд, они еще ни на что и гроша не истратили.

Они вышли в Одавара. К тем, кто остался в вагоне, Канако испытывала легкое презрение, смешанное с жалостью. Необычной походкой, свойственной, как она считала, лишь тем, кто собирается остановиться в отеле на горячих источниках, Канако прошла к платформе, от которой отправлялась электричка на Хаконэ. Кондуктор и пассажиры, станционные киоски и продавцы в них — все, что попадало в поле зрения Канако, казалось ей исполненным особого смысла.

Наконец раздался пронзительный гудок, и она задрожала от радостного волнения. Электричка, окруженная в ее глазах неким загадочным ореолом, двинулась в сторону Хаконэ.

Был уже час дня, когда они вышли на конечной станции. Автобус в сторону Мото-Хаконэ отходил через час, и супруги решили перекусить в маленькой закусочной близ станционного здания. Канако развязала шелковый фуросики[3] и достала две коробочки с приготовленными дома норимаки[4], ломтиками красного имбиря и омлетом. Потом они еще поели крутых яиц, которые она сварила утром.

Когда с завтраком было покончено, Канако собралась было купить в подарок соседкам несколько открыток, выставленных в витрине закусочной, но Сюнкити возразил:

— В отеле, где мы остановимся на ночь, можно будет подобрать и получше.

— И то верно. Хорошо бы, чтоб на открытке был изображен бассейн, принадлежащий отелю.

Они с самого начала собирались купить соседкам каких-нибудь сувениров, и Канако признала, что идея Сюнкити лучше. В свою очередь она не позволила мужу купить бутылочку виски в баре.

— Зачем? — сказала она.— Оставим это удовольствие на ужин. Я тогда тоже капельку выпью.

В конце концов Сюнкити и Канако вышли из закусочной, уплатив только за чай, и сели в автобус, отправлявшийся к горячим источникам Мото-Хаконэ. Они предполагали остановиться там на ночь, а утром осмотреть озеро Асиноко и через перевал Дзиккоку добраться до Атами.

Подсчитав, что они прибудут в отель несколько раньше намеченного срока, Сюнкити и Канако решили сойти за две остановки и пройтись пешком.

Место было безлюдное, угрюмые горы подступали прямо к автобусной остановке. Сюнкити и Канако пошли по каменистой дороге, которая то терялась в рощах криптомерии, то поднималась на голые холмы, откуда открывался широкий обзор.

Дул холодный ветер, но быстрая ходьба согревала. Мягкий солнечный свет озарял дорогу и идущую по ней пару. Вскоре они подошли к развилке. Сюнкити высказал предположение, что дорога, идущая вдоль подножия горы, более короткая. Канако же считала, что ближе идти по той, где ходит автобус.

— Давай пойдем каждый по своей дороге — все равно они сойдутся. Вот и проверим, какая короче,— предложил Сюнкити.

— Идет,— согласилась Канако.— По своей я все равно доберусь скорее.

На этот бессмысленный спор их толкнуло владевшее обоими приподнятое настроение. Когда Сюнкити уже скрылся за деревьями, Канако громко и задорно, как школьница, крикнула ему вслед:

— Только, чур, не бежать!

А сама чуть не бегом поспешила вперед. Вскоре Канако вышла к месту пересечения дорог. Сюнкити еще не появился. Она присела на камень и стала дожидаться. Прошло десять, двадцать минут, а его все не было. Недоумевая, Канако пошла ему навстречу. Пройдя с полкилометра, она повернула обратно — туда, где соединялись дороги,— и подождала еще минут двадцать.

Тем временем начало смеркаться, холодный ветер зашумел в зарослях кустарника.

— Сюнкити-и-и! — в страхе закричала она, приставив рупором ладони ко рту, и прислушалась. Ей отозвалось только раскатистое эхо.

Вне себя от охватившего ее страха, Канако помчалась обратно по автобусной дороге. Когда она добралась до развилки, Сюнкити уже был там. Он стоял, подняв воротник пальто и зябко поеживаясь.

— Что случилось? — визгливо закричала Канако. Страх прошел, и в ней сразу же закипела злость.

— Это я у тебя хочу спросить! Куда ты подевалась? — в сердцах крикнул Сюнкити.

Оказывается, дороги, по которым они шли, сходились на несколько сот метров дальше. А там, где Канако поджидала Сюнкити, с шоссе пересекалась другая дорога.

— Идиотка, я так устал из-за тебя, что едва держусь на ногах.

Не найдя Канако в условленном месте, он тоже вернулся назад, отмахав попусту километра два.

— Но ведь это тебе пришла в голову такая дурацкая затея. Я сама совершенно выбилась из сил,— возмутилась Канако.

От быстрой ходьбы оба вспотели и теперь, стоя на месте, начинали мерзнуть. Некоторое время Канако и Сюнкити еще переругивались, дрожа от холода. В конце концов злость у обоих прошла, и они, устало волоча ноги, побрели к следующей остановке автобуса. Желание поскорее добраться до гостиницы и согреться в горячей ванне заставило позабыть о размолвке.

Отель, в котором посоветовал остановиться один из сослуживцев Сюнкити, оказался роскошнее, чем они предполагали. Едва переступив порог просторного холла, Канако ощутила беспокойство.

По длинному коридору с натертым до блеска — того и гляди поскользнешься — полом их проводили в номер. Не выпуская фуросики из рук, Канако подошла к окну и молча уставилась в крутой склон горы, подступавший к самому зданию. Она не могла понять, почему ей вдруг стало не по себе. Но факт оставался фактом — радостное настроение исчезло без следа.

— Здесь все так шикарно. Ох, чует мое сердце, влетит нам эта ночь в копеечку,— шепнула она подошедшему мужу.

— Мой коллега говорил, что этот отель не из дорогих.

— Может, для кого и не из дорогих. Ты погляди, как обставлена комната.

Канако обвела подозрительным взглядом новые циновки, зеркало в красной лакированной раме, стол сандалового дерева, яркие дзабутоны[5], причудливой формы вешалку для одежды... Ей почудилось, будто все эти вещи уставились на нее жадными глазами и готовы прямо сейчас выудить из ее кошелька все наличные деньги.

Догадавшись, что ее беспокоит, Сюнкити самодовольно сказал:

— Ничего, у нас ведь пять тысяч.

— Знаю, но за эту комнату сдерут добрую половину всех наших денег.

— А ты как думала? Ведь мы приехали не куда-нибудь, а на курорт.

— Что-то мне расхотелось ночевать в этом отеле,— хмуро пробормотала Канако, потом обернулась к мужу и решительно сказала: — Послушай уйдем отсюда, пока не поздно.

И, не дождавшись ответа, поспешно вышла из номера. Провожаемые недоуменными взглядами прислуги, Канако и Сюнкити покинули отель.

Когда они снова оказались на улице, Сюнкити вздохнул с облегчением и не стал бранить жену за своеволие. Он ощупал спрятанные во внутреннем кармане пять тысяч. Они спокойно лежали на месте, а ведь чуть было не уплыли из рук.

— Потратить столько денег на гостиницу! И как такая глупая мысль могла прийти нам в голову? — удивлялась Канако.

В глубине души Сюнкити был с ней согласен, однако заметил:

— Но нам все равно нужно где-то переночевать. Пожалуй, поедем в Мото-Хаконэ.

— Конечно! Ведь никто не требует, чтобы мы обязательно истратили все пять тысяч. Подыщем скромную симпатичную гостиницу и там переночуем.

Тут как раз подошел автобус. Они сели в него, и через двадцать минут их глазам открылось широкое, как море, озеро Асиноко.

— Какая красота! — воскликнула Канако, зачарованно глядя на воду, отливавшую свинцовым блеском. — Остановимся здесь, на берегу, а горячие источники — ну их.

Сюнкити тем временем разглядывал расписание автобусов. Внезапно у него мелькнула мысль, что последним рейсом они могли бы еще сегодня вернуться в Токио. С каждой секундой эта мысль разрасталась в его мозгу, словно надвигающаяся грозовая туча. Желание сохранить затаившиеся во внутреннем кармане пять тысяч передалось теперь и ему.

— А не вернуться ли нам в Токио? — предложил наудачу Сюнкити.

— Жалко! Ведь мы специально приехали сюда.

Красота озера, видимо, подействовала на Канако, и ее настроение переменилось.

— Но времени у нас осталось, только чтобы поужинать и лечь спать,— настаивал Сюнкити. Ему теперь казалось бессмысленным просадить уйму денег лишь для того, чтобы поесть и переночевать в гостинице.

— Пожалуй, ты прав,— после недолгих колебаний согласилась Канако. — Вернемся домой.

Теперь и ей представлялось неразумным тратить на гостиничный номер деньги, на которые можно приобрести, скажем, шерсть для вязания и новые дзори[6] в придачу.

Через полчаса отправлялся последний автобус, на котором они успевали к электричке на Одавара, а оттуда — на поезд до Токио.

Решив вернуться домой, оба сразу повеселели, на душе у них посветлело. В ближайшей закусочной они съели по тарелке горячей лапши и отправились погулять по пирсу, служившему причалом для прогулочных катеров.

По темной воде уже не скользило ни единого суденышка, озеро морщинилось мелкой рябью. Солнце зашло, и сразу же поднялся холодный, пронизывающий до костей ветер. Теперь, когда они договорились сегодня же уехать в Токио, Канако жадно разглядывала озеро, торопясь насладиться пейзажем.

— Ах, до чего же здесь чудесно! — то и дело восклицала она.

Потом вдруг спросила:

— Интересно, а вода в озере холодная?

Канако подошла к лодочной пристани, наклонилась к воде и опустила в нее руку. Сюнкити глядел на нее, и она казалась ему юной и очаровательной, как молоденькая девушка.

Канако купила кекс, и они съели его по дороге. В поезде не было произнесено ни слова до самого Токио. Устало прислонившись к окну, оба дремали. Канако тихо посапывала, вскоре захрапел и Сюнкити.

Незадолго до полуночи они добрались до дома и, не сговариваясь, поднялись по лестнице на цыпочках, чтобы не услышали соседи.

Жалкая, но привычная комнатушка, которую Сюнкити и Канако покинули нынче утром, показалась им удивительно теплой и родной.

Поев холодного риса с маринованными овощами, они сразу легли в постель.

— Прости, что я так повела себя в отеле,— на удивление извиняющимся тоном пробормотала Канако. — Зато теперь мы положим в банк все десять тысяч.

Пока Сюнкити раздумывал, что ответить, Канако уже спала.

Сюнкити же так сильно устал, что никак не мог уснуть. В памяти всплывали, чередуясь, только две картины: продуваемая ветром белая дорога у подножия горы и холодная, темная вода озера Асиноко. Больше ему ничего не вспоминалось. Внезапно он почувствовал, как замерзла Канако. Она была холодная, как лед. Сюнкити придвинулся к ней вплотную, стараясь собственным теплом согреть уснувшую жену, и вдруг ощутил никогда доселе им не испытанное острое и щемящее чувство нежности к этой защитнице их семейного очага, с которой целый день бродил по горам Хаконэ и препирался по всякому поводу.