Рассказы о привидениях

Л. П. Хартли. ПИСАТЕЛЬ

Первая почтовая карточка пришла из Форфара.

Как и прочие писатели, Уолтер Стритер привык получать письма от незнакомцев. В большинстве случаев они были настроены дружелюбно, но иногда высказывали и критические замечания. Человек добросовестный, он всегда отвечал на письма. Но ответы отнимали время и силы, необходимые для работы, поэтому он даже немного обрадовался, что У. С. не оставил обратного адреса. Фотография Форфара на открытке оказалась неинтересной, и он разорвал ее. Однако замечание незнакомца засело в голове. Неужели его персонажи и в самом деле далеки от реальности? Вероятно, да. Он понимал, что в большинстве случаев наделяет их собственными чертами характера или, наоборот, противопоставляет их себе. Я и не-Я. Возможно, У. С. это заметил. Уже не в первый раз Уолтер дал себе клятву писать более объективно.

Следующая открытка пришла дней десять спустя, на этот раз из Беруика-он-Твид.

Уолтер Стритер задумчиво посмотрел на письмо. Интересно, кто же его автор? Мужчина или женщина? Почерк, скорее, мужской — твердый, решительный, да и критикует он его по-мужски. С другой стороны, письмо могла написать и женщина — автор хочет, чтобы он чувствовал себя одновременно польщенным и неуверенным. В нем зашевелилось любопытство, но он быстро прогнал от себя эти мысли: зачем забивать голову ерундой?

И все же он испытывал странное чувство, когда думал, что какой-то незнакомец размышляет о нем, оценивает его. Надо же, не от мира сего!

Он перечитал две последние главы, которые только что написал. Возможно, они оторваны от реальности. Возможно, он, как и большинство современных писателей, слишком часто уходит в смутный, расплывчатый мир — мир, где все воспринимается по-другому. Но разве это имеет значение?

Он бросил открытку с видом Беруика-он-Твид в камин и попытался писать; но слова давались с трудом, словно натыкались на крепкую стену самокритики.

Шли дни, и у него появилось неприятное чувство раздвоения, словно некто проник в его душу и тянет ее в разные стороны. Его работа лишилась органичности, целостности; в ней появились две несогласованные и противоречивые линии, он писал теперь очень медленно, пытаясь прекратить борьбу между ними. Ничего страшного, думал он: вероятно, начинаю повторяться. Может быть, я слишком много работаю — отсюда и трудности; по-видимому, в голове зреют новые идеи. Если бы только я смог согласовать эти две линии и извлечь пользу из их противоречия! Ведь многим писателям это удается…

На третьей открытке было изображение Йоркского кафедрального собора.

Уолтер Стритер и в самом деле питал интерес к соборам. Линкольнский кафедральный собор занимал его юношеские фантазии, и он написал о нем в книге о путешествиях. Его действительно привлекали крупные размеры, и он всегда недооценивал приходские церкви. Но откуда это известно У. С.? Неужели это и вправду признак мании величия? И вообще, кто такой этот У. С.?

Неожиданно он обратил внимание, что у него такие же инициалы. Нет, не неожиданно. Он заметил это сразу, но такие инициалы — не редкость; у Гилберта были такие же, у Моэма, у Шекспира — весьма распространенное сочетание. Такие инициалы могут принадлежать любому. Но сейчас это показалось ему странным совпадением, и вдруг его посетила мысль — а что если я сам пишу себе эти открытки? Такие вещи случаются, особенно у людей с раздвоением личности. Безусловно, он не из их числа. Однако же с ним происходит нечто необъяснимое — раздвоенность замысла, которая поначалу была только в мыслях, отразилась на его стиле, и в результате один абзац получался вялым, со множеством придаточных предложений, отделенных точками с запятой, а другой написан ясным, сжатым слогом с четкими фразами и частыми точками.

Он еще раз взглянул на почерк. Самый заурядный — он мог принадлежать кому угодно — настолько заурядный, что наводил на мысль о подделке. Теперь ему стало казаться, что он напоминает его собственный почерк.

Он уже собирался бросить открытку в огонь, но неожиданно передумал. «Покажу ее кому-нибудь», — решил он.

— Здесь все ясно, приятель, — сказал ему друг. — Это женщина, и она психически нездорова. Я уверен, это женщина. Скорее всего, влюблена в тебя и пытается таким образом вызвать твой интерес. Я бы вообще не стал обращать на это внимание. Известные люди всегда получают письма от сумасшедших. Если они тебя беспокоят, рви их, даже не читая. Люди такого сорта, как правило, обладают удивительным чутьем, и если она почувствует, что ты нервничаешь, то уже не отстанет.

На мгновение Уолтер Стритер приободрился. Женщина, маленькая серая мышка, которая почему-то выбрала его объектом своей привязанности! Стоит ли из-за этого тревожиться? Но потом подсознание, подыскивая для него новую муку, услужливо подсказало логичное объяснение: допустим, открытки принадлежат перу психопата, но, если ты пишешь их сам, не означает ли это, что ты тоже сумасшедший? Он попытался прогнать от себя эти мысли; попытался уничтожить открытку, как и остальные. Но что-то заставило его сохранить ее. Он чувствовал, что она стала частью его самого. Подчиняясь непреодолимому порыву, который его напугал, он поставил ее за часами на каминной полке. Не видно, но знаешь, что она там.

Теперь ему пришлось признать, что история с открытками стала главной в его жизни, пробудила в нем новые мысли и чувства, которые, впрочем, не приносили ему никакой пользы. Он пребывал в напряженном ожидании следующего послания.

И тем не менее оно, как и предыдущие, застало его врасплох.

Уолтера Стритера охватила волна паники. Как он мог не обратить внимание на столь важный факт — с каждым разом пункт отправления открытки становился к нему все ближе и ближе? «Я приближаюсь». Неужели его разум спал из подсознательного чувства самозащиты? Если так, хорошо бы снова вернуться в неведение.

Он взял географический атлас и проследил маршрут У. С. Расстояние между остановками составляло примерно сто миль. Уолтер жил на западе в крупном городе, который располагался в ста милях от Ковентри.

Вероятно, следует показать открытки психиатру. Но что психиатр может ему сказать? Он не знает того, что больше всего волнует Уолтера, — должен ли он опасаться У. С.

Лучше пойти в полицию. Полицейские привыкли иметь дело с анонимщиками. Если они над ним посмеются, тем лучше.

Но они не стали смеяться. По их мнению, его кто-то разыгрывает, и У.С. никогда не покажется ему на глаза.

Потом они поинтересовались, есть ли у него враги.

— Мне они не известны, — ответил Уолтер.

Полицейские тоже склонялись к мнению, что автор писем — женщина. Они посоветовали ему не волноваться, но обязательно сообщить им о получении новых открыток.

Немного успокоившись, Уолтер отправился домой, Разговор с полицейскими пошел ему на пользу. Он вновь прокрутил его в голове. Он сказал им чистую правду — у него нет врагов. Ему незнакомы сильные чувства; он переносит их в свои романы.

В книгах он вывел несколько по-настоящему мерзких, отвратительных персонажей. Правда, они относятся к его ранним работам. В последнее время он старался избегать резко отрицательных характеров: это казалось ему безответственным с нравственной точки зрения и неубедительным в художественном аспекте. В каждом есть что-нибудь хорошее: Яго — всего лишь миф. Сейчас — хотя он вынужден был признать, что уже несколько недель не притрагивался к перу и бумаге, настолько его поглотила дурацкая история с открытками — если ему приходилось описывать действительно порочного человека, он изображал его нацистом или коммунистом — тем, кто сознательно отказался от своих человеческих качеств. Но в прошлом, когда он был моложе и делил мир на черное и белое, он пару раз позволил разыграться своей фантазии.

Он плохо помнил свои старые книги, но в одной — она называлась «Изгой» — был персонаж, на которого он обрушил всю свою ненависть. Он писал о нем с яростной мстительностью, так, словно тот был реальным человеком, которого надо разоблачить. Он испытывал странное удовольствие, наделяя этого человека всевозможными пороками. Не оправдал ни одного его злодеяния. Не испытывал к нему ни малейшей жалости, даже когда тот отправился на виселицу, расплачиваясь за свои грехи. Он, помнится, настолько тогда увлекся, что мысль об этом темном, пышущем злобой создании наводила на него ужас.

Странно, что он не может вспомнить сейчас имени этого человека.

Он снял книгу с полки и пролистал страницы — даже сейчас она вызывала у него неприятное чувство.

Да, вот он — Уильям… Уильям… Нужно найти фамилию. Уильям Стейнсфорт.

Его собственные инициалы.

Скорее всего, это простое совпадение, но оно засело в голове и усилило его одержимость. Он находился на грани нервного срыва, и, когда получил следующую открытку, испытал настоящее облегчение.

Уолтер немедленно отнес открытку в полицейский участок и спросил, могут ли они предоставить ему защиту на выходные. Дежурный офицер улыбнулся и выразил уверенность, что это розыгрыш; но он все-таки распорядится, чтобы кто-нибудь приглядывал за домом.

— Вы по-прежнему не догадываетесь, кто это может быть? — поинтересовался он.

Уолтер покачал головой.

Сегодня вторник; у него еще много времени, чтобы поразмыслить о выходных.

Поначалу Уолтеру Стритеру казалось, что он просто не доживет до субботы, но, как ни странно, его уверенность в себе окрепла. Он сел за работу так, словно мог работать, и обнаружил, что действительно может, — по-другому, не так, как раньше, и, по его мнению, лучше. Как будто нервное напряжение, не отпускавшее его последние дни, словно кислота, растворило все ненужные мысли, стоявшие между ним и его книгой: теперь он подошел к ней вплотную, персонажи не просто выполняли его режиссерские замыслы, а с готовностью откликались на все испытания, которые он для них уготовил.

Так прошло несколько дней, и утро пятницы казалось похожим на все остальные, пока что-то не вырвало его из транса, и внезапно он спросил себя: «Когда начинаются выходные?»

Вообще-то уик-энд начинается вечером в пятницу.

Его вновь охватила паника. Он подошел к входной двери и выглянул наружу. Перед ним была тихая провинциальная улочка с обособленно стоящими домами в стиле эпохи Регентства, точно такими же, как и его собственный. Верхушки высоких воротных столбов некоторых домов венчали фонари в полукруглых железных подставках. Большинство давно сломаны: горело всего два или три фонаря. По улице медленно проехала машина, кто-то перешел через дорогу, все выглядело, как всегда.

Несколько раз за день он выглядывал на улицу и не видел ничего необычного, а когда наступила суббота, он почти успокоился, не получив никакой открытки. Он даже собирался позвонить в полицию и попросить их не беспокоиться.

Но они сдержали обещание и все-таки кого-то прислали. Между пятью и семью, то есть в промежутке между чаем и ужином, когда обычно приезжают гости, Уолтер подошел к двери и увидел полицейского, который стоял между двумя неосвещенными воротными столбами, — он впервые видел полицейского на улице Шарлотты. У него вырвался вздох облегчения, и только в ту минуту он понял, как сильно нервничал. Теперь он чувствовал себя в полной безопасности, и еще ему было немного стыдно, что столь занятые люди вынуждены из-за него выполнять лишнюю работу.

Может, следует выйти и поговорить со своим неизвестным охранником, предложить ему чашку чая или стакан вина? Было бы приятно услышать, как он смеется над страхами Уолтера. Но нет — ему почему-то казалось, что защита будет надежнее, если ее источник останется безликим и безымянным. «П. С. Смит» звучит менее внушительно, чем «защита полиции».

Несколько раз он выглядывал из окна второго этажа, чтобы удостовериться, что его страж все еще на посту; а один раз для верности попросил свою экономку подтвердить это необычное явление. К его разочарованию, она вернулась и заявила, что не видела никакого полицейского; но у нее слабое зрение, и когда Уолтер выглянул через несколько минут, то сразу увидел его. Разумеется, полицейский не должен стоять на одном месте; вероятно, в тот момент, когда миссис Кендал вышла на него посмотреть, он просто отошел в сторону.

Он не привык работать после ужина, но в этот вечер сел за письменный стол — он чувствовал необыкновенный подъем. Его просто трясло от радостного возбуждения, слова сами ложились на бумагу; глупо было бы сдерживать творческий порыв ради нескольких часов сна. Еще, еще. Правы те, кто утверждает, что ночь — лучшее время для работы. Он едва поднял голову, когда экономка пришла пожелать ему спокойной ночи.

В уютной теплой комнате тишина урчала, как закипающий чайник. Он даже не сразу услышал звонок в дверь.

Гость в такой час?

На подгибающихся ногах он подошел к двери, не успев подумать, что ожидает за ней увидеть; каково же было его облегчение, когда на пороге возникла высокая фигура полицейского. Не дав ему произнести ни слова, Уолтер воскликнул:

— Входите, входите, пожалуйста.

Он протянул руку, но полицейский не пожал ее.

— Вы, наверное, очень замерзли там, на улице. А я и не знал, что пошел снег, — добавил он, заметив снежные хлопья на плаще и шлеме полицейского. — Входите и погрейтесь.

— Благодарю, — ответил полицейский. — Не стану возражать.

— Сюда, пожалуйста, — тараторил он. — Я работал в кабинете. Господи, какой холод! Сейчас включу отопление. Раздевайтесь и устраивайтесь поудобнее.

— Я ненадолго, — ответил полицейский, — я здесь по делу, как вам известно.

— О, да, — сказал Уолтер, — такой нелепый повод… — Он замолчал на секунду. — Вы ведь, наверно, в курсе… насчет открыток?

Полицейский кивнул.

— Но пока вы здесь, со мной ничего не случится, — улыбнулся Уолтер. — За вами я как за каменной стеной. Оставайтесь подольше и выпейте что-нибудь.

— Я никогда не пью на службе, — отказался полицейский. Не снимая плаща и шлема, он огляделся вокруг. — Значит, здесь вы работаете? — поинтересовался он.

— Да, я писал, когда вы позвонили.

— Наверное, разделывали какого-нибудь беднягу под орех, — заметил полицейский.

— С чего вы взяли? — Уолтера обидел его недружелюбный тон, и он обратил внимание, как жестко смотрят его маленькие глазки.

— Объясню через минуту, — ответил полицейский, и в этот момент зазвонил телефон. Уолтер извинился и быстро вышел из комнаты.

— Говорят из полицейского участка, — раздался голос на другом конце провода. — Это мистер Стритер?

Уолтер ответил утвердительно.

— Ну, как у вас дела, мистер Стритер? Надеюсь, все в порядке? Я вот почему спрашиваю. Прошу прощения, но мы совершенно забыли о вашей маленькой проблеме и не сдержали своего обещания. Плохая координация работы, к сожалению.

— Но вы же прислали человека, — удивился Уолтер.

— Нет, мистер Стритер, боюсь, мы никого не присылали.

— Но здесь сейчас полицейский, прямо в моем доме.

Наступила пауза, потом его собеседник произнес уже менее беззаботным тоном:

— Он не может быть одним из наших. Вы случайно не заметили его личного номера?

— Нет.

Еще одна пауза.

— Прислать кого-нибудь сейчас?

— Да, п-п-пожалуйста.

— Хорошо, мы мигом приедем.

Уолтер положил трубку. И что теперь? — спрашивал он себя. Забаррикадировать дверь? Выбежать на улицу? Разбудить экономку? С любым полицейским приходится считаться: но полицейский-мошенник! Служитель закона превратился в нарушителя закона и бродит на свободе, нападая на людей! Когда приедет настоящая полиция? Что означает «мигом» в пересчете на минуты?

Пока он думал, что предпринять, дверь открылась, и в комнату вошел его гость.

— Стоит открыть входную дверь, и твой дом — больше не твоя крепость, — произнес он. — Ты забыл, что я был полицейским?

— Был? — отшатнулся от него Уолтер. — Но вы и сейчас полицейский.

— У меня много ипостасей, — продолжал полицейский. — Вор, сутенер, шантажист и, само собой, убийца. Ты-то должен об этом знать!

Полицейский — если это действительно полицейский — медленно надвигался на него, и Уолтер вдруг остро почувствовал значимость небольших расстояний — пространство между комодом и столом, между двумя стульями.

— Я не понимаю, о чем вы, — пробормотал он. — Почему вы говорите со мной подобным образом? Я не сделал вам ничего плохого. Я никогда вас раньше не видел.

— Неужели? — ухмыльнулся мужчина. — Но ты думал обо мне и (он повысил голос) писал обо мне. Я тебя забавлял, не так ли? А теперь я собираюсь с тобой позабавиться. Ты наделил меня всеми отвратительными чертами, которые только мог придумать. И считаешь, что не сделал мне ничего плохого? Ты никогда не задумывался, каково это — быть таким, как я? Ты не пробовал поставить себя на мое место? Ты не испытывал ко мне ни капли жалости, верно? Так вот, я тоже не стану тебя жалеть.

— Но я же вам говорю, — закричал Уолтер, вцепившись в край стола, — я вас не знаю!

— Ага, теперь ты меня не знаешь! Сотворил из меня черт знает кого и забыл о моем существовании. — В его голосе появились визгливые нотки, пропитанные жалостью к себе. — Ты забыл Уильяма Стейнсфорта.

— Уильям Стейнсфорт!

— Да. Я был твоим мальчиком для битья, верно? Ты вывалил на меня всю неприязнь к самому себе. Тебе становилось легче, когда ты писал обо мне. А теперь, как один У. С. другому — что я должен сделать, какой поступок будет в моем характере?

— Я… я не знаю, — пролепетал Уолтер.

— Не знаешь? — хмыкнул Стейнсфорт, — Кому же знать, как не тебе — ведь это ты меня породил. Как поступил бы Уильям Стейнсфорт, если бы встретил своего старого папашу в тихом месте, своего славного старика-отца, который отправил его на виселицу?

Уолтер лишь молча смотрел на него.

— Ты, как и я, отлично знаешь, что бы он сделал, — сказал Стейнсфорт. Вдруг по его лицу пробежала тень, и он резко добавил: — Нет, не знаешь, ведь ты никогда не понимал меня по-настоящему. Я не настолько ужасен, как ты меня изображал. — Он замолчал, и в душе Уолтера загорелся маленький огонек надежды. — Ты не дал мне ни одного шанса. А вот я тебе дам. Это лишний раз доказывает, что ты меня совсем не понимал, верно?

Уолтер кивнул.

— И ты еще кое-что забыл.

— Что?

— Когда-то я был ребенком, — произнес бывший полицейский.

Уолтер промолчал.

— Ты это признаешь? — мрачно спросил Уильям Стейнсфорт. — Итак, если ты сможешь назвать хотя бы одну хорошую черту, которой ты наделил меня, — всего одну добрую мысль — что-нибудь, что могло бы меня оправдать…

— Да? — дрожащим голосом вымолвил Уолтер.

— Тогда я тебя отпущу.

— А если не смогу? — прошептал Уолтер.

— Ну тогда ничего хорошего. Нам придется серьезно подойти к решению возникшей проблемы, а ты знаешь, что это означает. Ты отобрал у меня одну руку, но вторая еще осталась. Ты называл меня «Стейнсфорт- железная рука».

Уолтер покрылся потом.

— Даю тебе две минуты, чтобы вспомнить, — заявил Стейнсфорт.

Они оба взглянули на часы. Поначалу бесшумное движение стрелки парализовывало все мысли Уолтера. Он смотрел на лицо Уильяма Стейнсфорта, жестокое, хитрое лицо, которое всегда находилось в тени, словно свет не решался к нему прикоснуться. В отчаянии он рылся в памяти в поисках одного-единственного факта, который мог бы его спасти; но память, сжавшись в кулак, молчала. «Нужно что-нибудь сочинить», — подумал он, и в то же мгновение к мозгу вернулась способность мыслить, а в памяти возникла последняя страница книги, четкая, как фотография. Потом перед его мысленным взором, как в волшебном сне, быстро промелькнули все страницы от последней до самой первой, и он с неодолимой силой осознал — там нет того, что он ищет. Среди всего этого зла нет даже намека на добро. На него снизошло внезапное восторженное озарение — если сейчас он это не докажет, добро во всем мире погибнет.

— В тебе нет ничего хорошего, тебя нечем оправдать! — закричал он. — Из всех твоих мерзких поступков, этот — самый отвратительный! Хочешь, чтобы я тебя обелил, да? Даже чистый белый снег становится черным, стоит ему прикоснуться к тебе! Как ты смеешь просить меня о характере? Я тебе его уже дал! Да я ни за что на свете не скажу о тебе ни одного доброго слова! Я скорее умру!

Стейнсфорт выбросил вперед руку.

— Ну так умри!

Полицейские нашли Уолтера Стрингера лежащим на обеденном столе. Его тело еще не остыло, но он был мертв. Определить причину его смерти не составило труда — ему раздавили не только искалеченную, недействующую руку, но и горло. Его задушили. Нападавший не оставил никаких следов. Каким образом на его теле оказались снежинки, так и осталось загадкой, потому что в день его смерти ни в одном из районов города не было снега.