Расследования доктора Гидеона Фелла. Первая улика

Действующие лица

Доктор Гидеон Фелл – старый лексикограф, владеющий различной непроверенной, увлекательной и иногда бесполезной информацией и обладающий даром раскрывать самые невообразимые преступления.

Тед Рэмпол – молодой американец, только что окончивший колледж; гостит у Фелла.

Тимоти Старберт – хоть и умер три года назад, его присутствие ощущается на протяжении всего действия.

Мартин Старберт – недавно прибыл из Америки; если сумеет выполнить некоторые условия, станет наследником недвижимости в Чаттерхэме.

Дороти Старберт – его сестра.

Герберт Старберт – кузен Мартина, одинокий изобретатель; остается неясным, почему же он исчез в ночь убийства.

Мистер Пейн – адвокат Старбертов.

Томас Сондерс – пастор.

Бадж – дворецкий Старбертов, истинный англичанин.

Сэр Бенджамин Арнольд – местный констебль.

Доктор Маркли – местный врач.

Уилфред Деним. Может ли женщина по-настоящему любить человека по имени Уилфред?

Множество прислуги, полицейских и горожан.

Глава 1

Кабинет старого лексикографа протянулся вдоль его маленького дома. Это была низко расположенная – на несколько футов ниже уровня двери – комната; ее зарешеченные окна всегда находились в тени высокого тиса, через листву которого солнечный свет проникал лишь под вечер.

Что-то призрачное есть в сонной красоте английской местности: пышная темная трава, зелень садов, серые церковные шпили, белая луговая дорога… У американца, в памяти которого наверняка отложились лишь шумные автобаны, усеянные красными заправочными станциями и окутанные дорожным смогом, такой пейзаж будет вызывать только удовольствие. Здесь люди могут гулять даже по середине дороги, при этом не чувствуя никаких неудобств. Тед Рэмпол взглянул на солнце через зарешеченное окно, посмотрел на тусклые красные ягоды, поблескивавшие в зелени тиса, с тем чувством, которое свойственно ощущать путешественнику лишь на Британских островах. Восхищение древностью и волшебством земли, осмысленностью, значимостью реальности в окружающих его образах – все это можно назвать лишь одним словом – «счастье». Для Франции изменения – как мода, они не могут быть старше шляпки прошлого сезона. В Германии даже легенды работают как часы, словно движущиеся заводные куклы из Нюрнберга. Английская же земля кажется более древней, чем башни, обросшие плющом, будто бородой. Звон колоколов в сумерках доносится до нас, пройдя сквозь века; в безмолвии можно расслышать даже шаги призраков, а в лесах по-прежнему скрывается Робин Гуд.

Тед Рэмпол посмотрел на хозяина дома. Доктор Гидеон Фелл забивал табак в трубку, погрузившись в кожаное кресло. Он словно обдумывал то, что она, трубка, успела ему рассказать. Доктор Фелл был не так уж стар, однако, несомненно, стал неотъемлемой частью этой комнаты. Сама же она, по мнению постояльцев, которые в ней жили, запросто могла бы стать иллюстрацией к произведениям Диккенса. Большая комната казалась темной, может, из-за дубовых балок, а может, из-за закоптившейся от дыма штукатурки. Здесь также находились дубовые мавзолеи книжных полок (ощущалось дружественное отношение к фолиантам), а над ними, словно многочисленные грани алмаза, располагались окна. Хорошо чувствовался в этой резиденции книг запах пыльной кожи и старой бумаги.

Доктор Фелл астматически хрипел, набивая свою трубку. Он был очень крупного телосложения и обычно ходил, опираясь сразу на две трости. Под действием света, проникавшего из окон, его густая копна волос превращалась в факел и шевелилась, как военное знамя на ветру. Волосы вздымались над ним и словно указывали ему дорогу. Его большое круглое лицо, подернутое румянцем, то и дело расплывалось в улыбке, появлявшейся над его объемным подбородком. Искорки в его глазах можно было заметить невооруженным глазом. Фелл всегда надевал пенсне на черной ленте, и, когда его голова подавалась вперед, блеск глаз был особенно отчетливо виден над дужками очков; он мог быть как разъяренным, так и лукавым, а иной раз мог сочетать в себе оба эти качества.

«Вы обязательно должны навестить Фелла, – говорил Рэмполу профессор Мелсон, – во-первых, потому что это мой давний друг, а во-вторых, потому что он – живая легенда Англии. У него для вас найдется больше информации (как бесполезной, так и захватывающей), чем у кого бы то ни было из всех, кого я знаю. Он будет соблазнять вас напитками и едой, пока у вас не закружится голова. Он станет много говорить обо всем на свете, но по большей части о старой доброй Англии. Он любит живую музыку, мелодрамы, пиво и комедии – он потрясающий старик и непременно вам понравится». Тед не нашел причины отказаться.

Хозяином Фелл был гостеприимным и немного наивным, в нем не было и тени притворства, и уже буквально через каких-нибудь пять минут Рэмпол стал чувствовать себя как дома. Даже еще до того как приехал. Профессор Мелсон написал доктору Феллу о Рэмполе перед тем, как американец приплыл, и в ответ получил очень неразборчивое письмо, зато оно было украшено смешными рисунками и содержало в себе несколько стишков о сухом законе. Затем у них появился шанс встретиться в поезде, до приезда Рэмпола в Четтерхэм.

Четтерхэм, точнее Линкольншир, располагался в каких-нибудь двадцати милях от Лондона, неподалеку от Линкольна. Рэмпол сел в поезд, когда уже стемнело. Он был подавлен. Великолепный разноцветный Лондон с его жутким движением заставлял испытывать одиночество. Это было то одиночество, которое чувствуешь на грязных, закопченных сажей станциях, где все гремит, где от снующих и вечно спешащих пассажиров кружится голова. И зал ожидания, и пассажиры, забредшие сюда, чтобы выпить чего-нибудь в ожидании поезда, казались крайне потрепанными. В тусклом свете огней эти люди выглядели убого, словно были одеты в поношенное белье.

Тед Рэмпол, только что окончивший колледж, боялся показаться излишне провинциальным. При этом он уже успел немало попутешествовать по Европе, но только под чутким родительским руководством, не отклоняясь от заранее намеченного плана. Путешествия эти он вспоминал как бесконечную череду почтовых открыток и всевозможных лекций. Оставшись один, Тед испытывал подавленность и смущение. С ужасом он понял, что сравнивает этот вокзал (не в его пользу) с Центральным – такие сравнения, по мнению лучших американских писателей, были грехом.

Эх, а ну его все к черту!

Он ухмыльнулся, покупая в магазине роман в дорогу, и направился к своему поезду. Тед всегда испытывал затруднения с тем, чтобы разобраться в этом бесчисленном количестве всевозможных монет. Чтобы набрать нужную сумму, требовалось немало усилий, что напоминало собирание пазла: это нельзя было сделать быстро. Поэтому процесс расчета пугал его – Теду казалось, что если в этот момент он замешкается, то покажется глупым, и он рассчитывался банкнотой, даже если платеж был ничтожным, но тем самым он избавлялся от необходимости считать мелочь. В результате он был настолько обременен ею, что при каждом его шаге она отчаянно звенела.

Это же произошло, когда он столкнулся с девушкой в сером. Он в буквальном смысле налетел на нее. При этом Тед почувствовал неловкость: он звенел, словно передвижной кассовый аппарат. Он старался держать руки в карманах, сжимая мелочь в кулаках, и при этом двигался, как ему казалось, будто краб, – весь был настолько поглощен этим, что уже не видел, куда идет. И тут он со странным стуком с кем-то столкнулся и услышал над плечом возглас «ой!».

Его карманы опустели. Тед услышал звон мелочи, посыпавшейся на деревянную платформу. Покраснев как рак, он понял, что сжимает маленькие ручки девушки, а прямо перед ним находится ее лицо. Если бы он был в состоянии хоть что-то произнести в этот момент, то это было бы «с ума сойти!». Преодолев шок, Тед посмотрел ей в лицо. Выхваченное из темноты светом вагона первого класса, у которого они стояли, ее лицо выглядело хрупким, а брови были слегка приподняты. Как будто она, глумясь, смотрела на него издали, но при этом в изгибе ее губ читалась симпатия. Небрежно, кокетливо надетая шапочка на черных блестящих волосах придавала девушке немного комичный вид, темно-синие глаза казались почти черными. Хотя воротник серого пальто был приподнят, можно было легко различить мимику ее рта.

Некоторое время она стояла в нерешительности. Затем сквозь смех сказала:

– Вы, по-видимому, богаты… Не хотите ли отпустить мои руки?

Он сообразил, что вокруг разбросаны его деньги, и быстро отступил на шаг.

– Боже мой! Мне так жаль! Я такой неуклюжий. Я… Вы ничего не уронили?

– Кажется, кошелек и книгу.

Он нагнулся, чтобы подобрать упавшие вещи.

Даже позже, когда поезд уже уносил его сквозь тьму прохладной ночи, он не мог припомнить, с чего начался этот разговор. Едва различимый силуэт поезда, пропахшего сажей, грохот багажных тележек, казалось, не создавали идеальной атмосферы для беседы, но, похоже, все сложилось хорошо. Ничего запоминающегося вроде бы не было сказано. Пожалуй, даже наоборот. Они просто стояли и обменивались фразами, но в голове у Рэмпола все пело. Тед даже сделал открытие, что книга, купленная им только что, и книга, которую он выбил из рук девушки, написаны одним автором. Так как им был Эдгар Уоллес[1], подобное совпадение не могло ошеломить обывателя, но наш герой придал этому большое значение. Он отчаянно пытался сосредоточиться на теме разговора, но каждый раз ему казалось, что девушка вот-вот может уйти. Он слыхал, какими высокомерными и неприступными могут выглядеть англичанки, и решил, что она общается с ним, по-видимому, лишь из вежливости. Но в ней, а вернее в ее темно-синих глазах было что-то такое, что характеризовало ее с лучшей стороны. Она стояла, по-мужски опершись на стену вагона, сунув руки в карманы серого пальто, и эта мужская поза контрастировала с ее маленькой фигуркой и милой улыбкой. У него вдруг сложилось впечатление, что она тоже, как и он, одинока…

Тед сказал, что едет в Четтерхэм, и поинтересовался, где ее багаж. Девушка выпрямилась. Откуда-то возникла тень. Неуверенным гортанным голосом она ответила:

– Все вещи у брата. – Вновь колебание. – Он, скорее всего, не успеет на поезд. Вот и гудок. Вам лучше поскорее сесть в вагон.

Гудок и вправду отчаянно надрывался, и кроме него ничего нельзя было услышать. У Теда возникло ощущение, будто что-то с силой вырывают у него из рук. Двигатель, словно игрушечный, начал пыхтеть и возмущаться, вокзал стал исчезать вместе с огнями.

– Послушайте! – громко обратился он к ней. – Если вы поедете на следующем поезде…

– Вам лучше поторопиться!

Рэмпол словно сошел с ума, как тот гудок. Он ринулся к ней, крича:

– К черту поезд! Я могу уехать на следующем. И вообще, мне толком некуда ехать. Я…

Она повысила голос. Он даже разглядел на ее лице светлую, но ироничную улыбку.

– Глупый! Я тоже еду в Четтерхэм. Я думаю, что там мы сможем увидеться. Езжайте!

– Вы уверены?

– Конечно.

– Эм… Ну тогда ладно. Понимаете…

Но она жестом указала ему на поезд, и он успел вскочить в него, когда тот уже тронулся. Тед высунулся из окна в проходе, пытаясь вновь увидеть ее силуэт или расслышать голос. И этот же голос он уловил совершенно явственно. Голос сказал: «Если увидите призраков, оставьте их для меня».

Что за черт! Рэмпол рассматривал стоящие вагоны, наблюдал за огнями вокзала, которые вздрагивали в такт поезду, и думал над этой последней фразой. Не то чтобы слова его встревожили, но казались какими-то бессмысленными. По-другому и не скажешь. Можно ли их расценить как шутку? Или это какой-то фразеологизм и под «призраком» нужно понимать, к примеру, малину или нечто столь же тривиальное? В один момент его шея покрылась испариной. Нет, к черту! Это необъяснимо.

Проводник, который в этот момент проходил по коридору, обратил внимание на юнца, по всей видимости, американского происхождения, который, высунув голову в окно, жадно вдыхал едкую гарь железной дороги, словно это был горный воздух.

Постепенно нехорошее предчувствие исчезло. В этом маленьком, почти пустом пошатывающемся поезде он чувствовал себя так, словно плыл в скоростной лодке. И Лондон перестал казаться таким большим и могущественным, и сельская местность уже не ассоциировалась с одиночеством. Он успел выпить крепкого ликера и обрести близкого человека на этой странной земле.

Багаж? Он замер на минуту, однако припомнил, что носильщик внес его багаж в поезд, неизвестно, правда, в какой вагон. Ну, все равно хорошо. Под его ногами пол словно вибрировал – поезд несся вперед и трясся, оставляя за собой шлейф звука паровозного свистка. Приключения как будто бы уже начались. «Если увидите призраков, оставьте их для меня». Хриплый голос, который может принадлежать человеку, стоящему на цыпочках и проплывающему вдоль платформы…

Если бы она была американкой, он мог бы спросить, как ее зовут. Если бы она была американкой… Вдруг он осознал, что не хочет видеть в ней американку. Широко посаженные синие глаза, лицо чуть шире, чем принято считать красивым, улыбающийся красный рот – все в ней было несколько экзотичным и при этом абсолютно англо-саксонским, как надежные кирпичные стены Уайтхолла. Ему нравилось, как она произносила слова, как бы с издевкой. Она выглядела свежей и чистой, словно жители сельской местности. Рэмпол отвернулся от окна, ему захотелось подтянуться в дверном проеме. Он уже было собрался так и поступить, но вдруг взгляд его упал на мрачного джентльмена с большой курительной трубкой, в спортивной шапке, натянутой на одно ухо наподобие берета. Сидя у окна, тот задумчиво и отрешенно уставился вдаль. Мужчина выглядел в точности как комический персонаж – типичный англичанин. Рэмпол даже представил, как тот запричитал бы: «Что случилось? Что случилось? Что случилось?» – если бы Тед все-таки подтянулся.

Американец прекрасно запомнил этого человека. Уже через мгновение Тед понял, что очень хочет есть и был бы не прочь выпить. Впереди, как он помнил, должен находиться вагон-ресторан. Его багаж был где-то в вагоне для курящих, и Тед стал прокладывать себе дорогу по узкому коридору. Сейчас поезд, издавая гудки, двигался вдоль окраин города в расщелине между двумя подсвеченными стенами. Для Рэмпола стало сюрпризом, что ресторан оказался забит под завязку. В воздухе висел тяжелый запах пива и масла. Сев за столик напротив другого посетителя, он обратил внимание на крошки и пятна на скатерти, но потом вновь упрекнул себя в провинциальности. Столик трясло вместе с поездом, никель и полированное дерево отражали свет, а Тед искоса наблюдал за тем, как его сосед потягивает «Гиннесс» из большого бокала, погружая в него усы. Глотнув из стакана пиво и поставив его на место, сосед заговорил.

– Добрый вечер, – сказал он приветливо. – Вы, по-видимому, Рэмпол?

Если бы он сказал: «Вы приехали из Афганистана, не правда ли» – Тед не так удивился бы.

Теперь Рэмпол выглядел напуганным. Собеседник неистово засмеялся, а несколько его подбородков затряслись в такт. «Хе-хе-хе» – у него был заразительный смех злодея из спектакля. Его маленькие глазки сияли поверх очков, висевших на широкой черной ленте. Крупное лицо уже стало румяным, шевелюра периодически содрогалась – то ли от его же смеха, то ли от тряски поезда, то ли от всего вместе. Наконец он протянул руку.

– Я, собственно, Гидеон Фелл. Боб Мелсон написал мне о вас, и, как только вы вошли, я тотчас же вас узнал. Да и почему бы нам не выпить бутылочку вина по этому случаю? Даже две бутылки. Одну – для вас, а другую – для меня, вы ведь не станете возражать? Ха-ха-ха! Официант!

У него был властный вид, и покачивался он в кресле, как барон.

– Моя жена, – продолжал доктор Фелл после того, как сделал заказ, которому мог бы позавидовать Гаргантюа, – никогда мне не простила бы, если бы мы разминулись. У нее и так хлопот полон рот: в спальне штукатурка осыпается с потолка, плюс к тому же проблемы с поливалкой для газона, пастор, зашедший к нам, вместо того чтобы ее починить, просто окатил водой мою жену. Ха-хах! Давайте выпьем. Я, правда, не знаю, что это за вино, и, признаться, никогда даже не спрашиваю об этом. С меня достаточно уже того, что это вино.

– Ваше здоровье, сэр.

– Спасибо, мой мальчик. Позвольте мне, – возразил доктор. Он, видимо, собрался сказать что-то важное, озвучить что-нибудь из своих воспоминаний о пребывании в Америке. – Впрочем, ладно. Хах. Значит, вы любимый ассистент Боба Мелсона, не так ли? Припоминаю, вы занимаетесь историей Англии. Планируете стать доктором философии, а затем преподавать?

Рэмпол вдруг почувствовал себя молодым и глупым, хотя взгляд у доктора был добрый. Тед пролепетал что-то нечленораздельное.

– Отлично, – продолжал доктор. – Боб хвалил вас, но сказал, что вы очень впечатлительны. Именно так. Эмм, а я вот возразил, что вам нужно испытать славу. Когда я преподавал в Хаверфорте, мои подопечные, может, и не отличались величайшими познаниями по истории Англии, зато они были в восторге от лекций, в особенности от тех моментов, когда описывались сражения. Я помню, – доктор говорил, а его огромное лицо сияло, словно подсвеченное вечерним солнцем, – как учил их петь застольную песню армии Годфрида Бульонского времен первого крестового похода 1187 года, я сам им подпевал. Они же пели со мной и притоптывали в такт ногами. Но тут вошел странноватый профессор математики, запустив руку в свои волосы. Войдя, он сказал нам (на редкость сдержанный парень), чтобы мы, по возможности, не топали так уж сильно по полу, а то у него, видите ли, там, этажом ниже, доска упала. «Это неприлично, – сказал он. И закряхтел: – Пфф, пффф, кхм». – «Не совсем так, – ответил я, – это “Laus Vini Exercitus Crucis”». – «Черта с два, – сказал он, – вы думаете, я не знаю? “Мы не придем домой до утра”». И мне пришлось разложить ему все по полочкам… Привет, Пейн! – прогремел доктор, махая кому-то салфеткой.

Рэмпол оглянулся и узнал мужчину с трубкой, которого впервые увидел в коридоре своего вагона. На нем уже не было шапки, поэтому обнажился гладко выбритый череп с остатками белых волос, лицо же его казалось вытянутым и коричневым. Он с трудом сохранял равновесие, пошатываясь, выбирал место, куда присесть. Затем остановился у столика и пробурчал что-то невнятное.

– Мистер Пейн, мистер Рэмпол, – представил собеседников Фелл. Пейн перевел взгляд на американца, при этом белки его глаз как бы сверкнули, выразив подозрение.

– Мистер Пейн – наш местный четтерхэмский советник, – пояснил доктор. – Я говорю, Пейн, где ваши люди? Я хотел бы, чтобы юный Старберт пропустил с нами бокальчик-другой.

Тонкая рука Пейна погладила подбородок. Его голос оказался сухим и с хрипотцой, можно было подумать, что каждое слово ему дается с трудом.

– Не прибыли, – ответил коротко тот.

– Эмм. Хех. Не прибыли?

Рэмполу казалось, что от тряски поезда кости Пейна могут попросту рассыпаться. Тот моргнул и продолжил массировать подбородок.

– Нет. Я полагаю, – вновь заговорил Пейн и показал на бутылку вина, – что они уже слишком пьяны. Пожалуй, мистер… эмм… Рэмпол сможет рассказать вам больше. Я уверен, что он и часа не продержался бы в Ведьмином Логове, мне тяжело это представить. Все эти суеверия, связанные с тюрьмой, заставят его держаться подальше. Хотя, конечно, еще не время.

Это, по мнению Рэмпола, было наибольшей чушью из всего, что он когда-либо слышал. «Час в Ведьмином Логове». «Суеверия, связанные с тюрьмой». Да еще этот странный коричневый мужчина с морщинками вокруг носа и бегающими глазами. Взгляд у него такой отрешенный, словно он смотрит не на собеседника, а в окно. Американец почувствовал хмель от вина. Что же это все, черт возьми, может значить?

Он извинился и отодвинул от себя стакан.

Вновь раздался хриплый голос Пейна:

– Я, конечно, могу ошибаться. Но мне кажется, что я видел, как вы беседовали с сестрой мистера Старберта до отправления поезда. Я прав?

– Да, это так, сэр, – ответил американец, сразу чувствуя комок в горле. Он попытался выкрутиться: – Но я не знаком с мистером Старбертом лично.

– А! – воскликнул Пейн. – Ну ладно.

Рэмпол видел, как маленькие пытливые глазки Фелла цепко впились в Пейна, пристально его рассматривая.

– Скажите, Пейн, – отозвался доктор, – он боится встретить кого-нибудь из повешенных, правда?

– Нет, – ответил Пейн. – Простите, джентльмены, но я должен идти обедать.

Глава 2

Поезд вез Рэмпола все дальше вглубь страны. Это был своего рода полет в сумрачные и мистические места, где огни городов и гудки поездов оставались далеко позади. Доктор Фелл больше не возвращался к разговору с Пейном.

– Не берите в голову, – произнес он. – У него обо всем свое мнение. Хуже всего то, что он математик. Да, именно математик, – повторил Фелл, посмотрев на свой салат так, словно искал в его листьях доказательство теоремы. – С ним невозможно общаться.

Старый лексикограф нисколько не удивился знакомству юного американца с сестрой Старберта, чем очень обрадовал Рэмпола. Тед даже отказался от мысли задавать вопросы о непонятных моментах беседы с Пейном. Он, согретый вином, просто удобно устроился в кресле и продолжал слушать лексикографа. Рэмпол, конечно, не мог быть критиком по части алкогольных напитков, но то, как доктор полировал темное пиво вином, а затем снова переходил к пиву, слегка его озадачило. Так или иначе, американец предпочел не вмешиваться и покорно принимал каждый вновь наполненный стакан.

– Что я могу вам сказать об этом напитке, сэр? – раскатисто продолжал доктор. – Так вот, знаете, как о нем высказался Элвисмол? «Мужчины зовут его элем, но Бог нарек его пивом». Ха-аха!

Его лицо пылало, но он, периодически стряхивая пепел на галстук, раскачиваясь на стуле и хихикая, все продолжал говорить. И лишь когда официант уже начал прохаживаться взад-вперед и красноречиво покашливать, доктора удалось убедить уйти. Опираясь на две трости, Фелл последовал впереди Рэмпола. В купе они разместились друг напротив друга. Там свет был таким тусклым, что казалось, будто светлее даже за окнами. Доктор Фелл, забившийся в свой уголок, на фоне висевших над ним старых фотографий и обивки напоминал гоблина. Он молчал, вероятно проникшись нереальностью происходящего. Дул свежий северный ветер, на небе уже взошла луна. Где-то далеко раскинулись древние заросшие холмы, а деревья чем-то напоминали траурные букеты.

Первым заговорил Рэмпол. Он больше не мог молчать. Как раз в это время они остановились у какого-то селения. Теперь в купе стояла абсолютная тишина, которую слегка нарушали звуки двигателя…

– Не могли бы вы сказать мне вот что, сэр, – произнес американец, – Что имел в виду мистер Пейн, когда говорил о том, чтобы провести «час в Ведьмином Логове»? Что это может значить?

Доктор словно только что пришел в себя и выглядел сконфуженным. Он подался вперед, и луна блеснула в его пенсне. Сейчас, в полной тишине, можно было услышать звуки двигателя паровоза, напоминающие дыхание лошадей, а за окном непрерывно зудели насекомые. Внезапно что-то звякнуло и поезд двинулся вперед. Фонарь качнулся и замигал.

– Как? О боже! Я думал, вы знакомы с Дороти Старберт.

– Я не люблю расспрашивать…

«Судя по всему, у нее есть брат. Надо соблюдать осторожность», – подумал Рэмпол и ответил:

– Я только сегодня встретил ее и ровным счетом ничего о ней не знаю.

– То есть вы никогда не слышали о четтерхэмской тюрьме?

– Никогда.

Доктор цокнул языком:

– Стало быть, от Пейна вы впервые услышали об этом? А он рассказывал вам все это как старому знакомому. Четтерхэмская тюрьма закрыта с 1837 года, а сейчас она просто разрушается.

Багажная тележка с грохотом прокатилась мимо них. Короткая вспышка света в темноте озарила удивленное лицо доктора.

– Вы знаете, почему тюрьму закрыли? – продолжал он. – Из-за холеры. Да, именно из-за холеры и кое-чего еще. Но это «кое-что» было значительно хуже.

Рэмпол достал сигарету и подкурил ее. Он не мог понять, что с ним происходит, ему казалось, что с его легкими не все в порядке. В темноте он сделал глубокий вдох, набрав свежего воздуха.

– Тюрьмы, – продолжал доктор, – в особенности тюрьмы тех времен, – это адское место. А эта еще и построена была вблизи Ведьминого Логова.

– Ведьминого Логова?

– Там раньше вешали ведьм. Ну, и мужчин, занимавшихся тем же, конечно, тоже. Кха. – Доктор Фелл довольно долго откашливался. – Я сказал про ведьм, потому что именно этот факт обычно производит самое сильное впечатление… Линкольншир – это довольно заболоченная местность, понимаете. Раньше британцы называли ее Ллин-Дюн, что значит «болотистый город»; римляне назвали его Линдум. Четтерхэм находится на некотором расстоянии от Лондона, и сам Линкольн ныне вполне современный город. Но мы – нет. У нас очень богатые почвы, очень легкий воздух и густые туманы, может, поэтому людям чудятся разные вещи после заката. А?

Поезд вновь сделал резкий рывок. Рэмпол натянуто улыбнулся. В ресторане этот грузный мужчина, который периодически неистово хохотал, казался похожим на окорок, но теперь у него был какой-то зловещий вид.

– Что же чудится?

– Тюрьму построили, – продолжал Фелл, – фактически вокруг виселиц… Два поколения семьи Старберт были здесь надзирателями. У вас такая должность называется «надсмотрщик». И сложилось так, что все Старберты умирают от перелома шеи. Странная и не слишком радужная закономерность.

Фелл зажег спичку, чтобы подкурить. Рэмпол увидел, что тот улыбается.

– Я вовсе не хочу вас напугать своими историями о призраках, – сказал он, покрутив некоторое время трубку во рту. – Я просто хочу вас, как бы это сказать, подготовить. У нас нет вашей американской бойкости. Дело, видимо, в воздухе. Здесь все полно домыслов. Поэтому не смейтесь, если услышите о Пегги С Фонарем, или о бесе, который живет в линкольнском приходе, или, что более вероятно, о чем-либо, связанном с тюрьмой.

Наступила тишина. Рэмпол нарушил ее первым:

– Я не склонен смеяться над всем этим. Я всю жизнь хотел побывать в таком вот мистическом здании. И вряд ли что-либо сможет искоренить этот интерес во мне… Как вся эта история связана с тюрьмой?

– Вы слишком впечатлительны, – произнес доктор, поглядывая на пепел сигары. – Это как раз то, о чем говорил Боб Мелсон. Я расскажу вам обо всем завтра. У меня есть даже копии документов. Но молодому Мартину придется провести как минимум час в комнате надзирателя, открыть сейф и посмотреть, что там лежит. Понимаете, как минимум двести последних лет Старберты владели землей, на которой была построена тюрьма. Это и до сих пор их собственность. Она никогда не переходила из рук в руки, так как на юридическом языке это называется «владением без права продажи» – земля просто достается старшему сыну. Вечером в свой двадцать пятый день рождения старший Старберт должен будет отправиться в тюрьму, открыть сейф и воспользоваться шансом…

– Шансом на что?

– Я не знаю, сэр. Никто не знает, что внутри. Воля не может быть оглашена, пока ключи не перейдут в руки старшего сына.

Рэмпол смутился. Он в красках представил себе серые развалины, металлическую дверь и человека с лампой в руках, звенящего ключами. Затем он сказал:

– Боже! Это звучит словно… – Но он не смог подобрать слов и понял, что иронически улыбается.

– Это Англия. А что такое?

– Я всего лишь подумал, что если бы это происходило в Америке, то наверняка об этой истории пронюхали бы журналисты и явились бы туда с камерами, чтобы разведать, что и как.

Он осекся: ему показалось, что он сказал что-то не то. В подобные ситуации он попадал часто. Находясь в обществе англичан, постоянно чувствуешь, что пожимаешь руку человеку, которого считаешь своим другом, а потом оказывается, что нет никакого человека, а твоя рука зависла в тумане. Это такое место, где тебя не могут понять, и даже сходство языков не в силах заполнить это расстояние. Он увидел, что мистер Фелл смотрит на него поверх пенсне, затем, к своему удивлению, обнаружил, что лексикограф смеется.

– Я же говорю, что это Англия, – ответил он. – Никто не будет его беспокоить. Слишком уж странным является тот факт, что все Старберты гибнут от перелома шеи.

– Мда, сэр.

– Это действительно очень мистическая часть истории, – продолжил доктор, чуть наклонив голову. – А именно: все, что с ними происходит.

Больше не о чем было говорить. Похоже, что вино, выпитое за ужином, немного замедлило ход мыслей доктора. Он словно находился в прострации, можно было видеть разве что пульс его сигары, которая то вспыхивала, то вновь тухла. На его плечах была потертая накидка. Клок волос торчал впереди. Рэмпол мог бы даже подумать, что тот дремлет, если бы не умные глаза, блеск которых он уловил поверх пенсне…

Чувство нереальности, и до этого преследовавшее американца, по прибытии в Четтерхэм полностью охватило его. Сейчас уже не было видно красных огней поезда, не слышно было и его гудков, в воздухе стояла прохлада. Где-то вдалеке залаяла на проходящий поезд собака, тут же настоящий псиный хор поддержал ее лай. Спускаясь с платформы, Рэмпол сошел на гравий, и теперь его шаги сопровождались характерным хрустом.

Белая дорога вьется среди деревьев и ровных лугов. Местность заболоченная, над ней поднимается туман, и поблескивает вода при свете луны. Густые заросли душистого шиповника, бледная зелень пшеничных полей, стрекот кузнечиков, капли росы на траве… И доктор Фелл в щегольской шляпе и накидке, опирающийся на две трости. По его словам, он приезжал в Лондон всего на один день, поэтому был без вещей. Рэмпол же, с трудом волоча свой багаж, спешил за ним. Тед насторожился, вдруг увидев впереди какую-то фигуру в неброском пальто и шапочке, пускающую искры из трубки. Затем он узнал в ней Пейна. Они плелись, а юрист шагал с приличной скоростью. Какой же он нелюдимый! Рэмпол мог расслышать почти все, что тот бормотал себе под нос. Однако ему не хотелось терять время на раздумья о Пейне – он думал о приключениях, об этом новом для себя месте, где даже звезды были чужими. Он чувствовал себя бесконечно маленьким в древней Англии.

– Здесь-то и находится тюрьма, – сказал Фелл.

Они преодолели небольшой подъем и оба остановились. Им открылся прекрасный вид на поля, уходящие вдаль. На некотором отдалении впереди можно было различить деревья. Рэмпол увидел шпиль церкви. Дома местных жителей не светились огнем – виднелись лишь серебристые окна. Неподалеку от путников, слева, стоял высокий дом из красного кирпича с белыми оконными рамами, который опоясывала дубовая аллея. «Наша резиденция», – бросил доктор Фелл через плечо американцу. Но американец уже смотрел направо. Там открывалась незаурядная панорама, сравнимая разве что с величественным Стоунхенджем: возвышались к небу стены четтерхэмской тюрьмы.

Она казалась большой, возможно, из-за лунного сияния. «Горбатая», – первое, о чем подумал Рэмпол. Одна из стен высилась на небольшом холме. Сквозь кладку пробивались ветви растений, которые при свете луны напоминали пальцы. Высоту ограды увеличивал ряд своеобразных зубьев, можно было различить и дымоход. Все было пропитано сыростью и расписано слизью, по-видимому, тут обитали ящерицы. Казалось, что на этом месте раскинулось болото, стоячая вода которого сделала жизнь здесь невозможной.

Рэмпол вдруг заявил:

– Мне досаждают насекомые. Нет ли какого-нибудь иного пути?

Его голос прозвучал очень громко. Где-то ворчливо квакали лягушки. Доктор Фелл оперся на трость.

– Вы видите, где возвышается тот горб? – Странно, что он употребил именно это слово. – С той стороны, где начинаются шотландские ели? Та стена возведена вокруг балки, где и находится Ведьмино Логово. Раньше виселица располагалась на краю ущелья и казни на потеху толпе частенько происходили следующим образом: к шее привязывали длинную веревку, с тем чтобы, столкнув человека вниз, можно было лишить его головы. Тогда еще не пользовались скамейками, которые выбивали из-под ног во время казни.

Рэмпол поежился, его мозг переполняли образы. Жаркий день, богатая темно-зеленая растительность полей, пыль белых дорог, маки на обочинах. Группа галдящих людей с косичками и в бриджах сидит в повозке, которая взбирается на склон, напоминая некий маятник, раскачивающийся над Ведьминым Логовом. Поначалу кажется, что вся округа заполнена их голосами. Рэмпол обернулся и посмотрел на доктора.

– А что было, когда построили тюрьму?

– Ее использовали по назначению. Казалось, что из нее очень легко сбежать: много дверей, стены низкие. Поэтому под виселицей вырыли ров. Почва здесь болотистая, поэтому ров быстро превратился в трясину. Если бы кто-нибудь попытался сбежать из тюрьмы, он непременно попал бы в ров и не имел бы шансов оттуда выбраться. Далеко не лучший способ умереть.

Пока доктор топтался на месте, Рэмпол взял чемодан и двинулся дальше. Общаться на такие темы было не очень весело. Голоса звучали громко, но все же оставался неприятный осадок от услышанного…

– Это, – вновь продолжил доктор, – было сделано не только для того, чтобы исключить возможность побега.

– А для чего же?

– После того как казнь совершалась, нужно было, естественно, как-то снять болтающееся тело. И вот тогда веревку просто перерезали и тело падало в ров. Ну а потом здесь началась холера…

Рэмпол почувствовал, как в его животе словно что-то перевернулось, его по-настоящему затошнило. Тед покрылся потом, несмотря на то что было довольно прохладно. В ветвях что-то зашелестело.

– Я живу неподалеку отсюда, – продолжил Фелл, словно до этого болтал о пустяках. Говорил он с таким воодушевлением, будто рассказывал о красотах города. – Мы обитаем на окраине деревни. Оттуда вам будут хорошо видны склоны тюрьмы и, кстати, окно комнаты надзирателя.

Примерно через полмили дорога повернула, спутники теперь шли по тропинке. Перед ними возник старый ветхий дом, державшийся на дубовых балках, обвитый плющом. Бледная луна светила в окна, листва вплотную прилегала к дверям, а нестриженый газон оброс ромашками. Какая-то ночная птица пела жалостливую песню в плюще.

– Мы не будем будить жену, – сказал Фелл. – Она должна была оставить теплый ужин на кухне и пиво. Я… Что такое?

Услышав, как скользнула трость по траве, Рэмпол обмер и почти непроизвольно подпрыгнул. Американец взглянул туда, где за лугом, меньше чем в четверти мили отсюда, находилась тюрьма «Ведьмино Логово».

Рэмпол почувствовал, как по его телу разлилось тепло.

– Ничего, – громко ответил он. Затем начал говорить с каким-то новым воодушевлением: – Сэр, мне не хотелось бы стеснять вас. Я мог бы приехать и на другом поезде, но время отправления было не очень удобное. Может, мне проще остановиться в Четтерхэме, найти там гостиницу, или комнату, или…

Старый лексикограф ухмыльнулся. Это было немного не к месту.

– Ерунда, – сказал он и потрепал Рэмпола по плечу.

Американец подумал: «Наверное, он считает, что я испугался». И тут же согласился с этим. Пока доктор Фелл искал ключи, Тед вновь взглянул на тюрьму.

Эти бабушкины сказки, безусловно, повлияли на него, ибо в какой-то момент он был уверен, что увидел нечто над стеной четтерхэмской тюрьмы. У него появилось леденящее чувство, что это нечто очень мокрое…

Глава 3

Сейчас, направляясь в кабинет доктора Фелла в свой первый день пребывания в Новом Коттедже, американец был склонен думать, что все в этом мире причудливо. Этот одинокий маленький дом с масляными лампами и его примитивная система водоснабжения наводили на мысль, что Рэмпол проводит отпуск в охотничьих угодьях в Адирондакских горах и вот-вот должен вернуться в Нью-Йорк, затем двери его машины откроет швейцар и он вновь окажется у себя дома.

Но он находился здесь: пчелы летали в саду, чувствовался запах старого дерева и свежих гардин – все это типичные запахи Англии. Здесь от бекона с яйцами можно было получить наслаждение, а ведь до этого Тед никогда их не любил. Табак для трубки. Тут деревенская местность не выглядела искусственной, как в тех странах, куда предпочитают приезжать исключительно летом. Да и кустарники не казались похожими на те, что растут на крышах высотных домов.

Тут же был и доктор Фелл. В шляпе с широкими полями он выглядел добродушным хозяином, который ничего не делает, но при этом имеет сосредоточенный и увлеченный вид.

Миссис Фелл была шумной и веселой женщиной маленького роста, немного неуклюжей. За одно только утро двадцать раз можно было услышать, как у нее что-то с грохотом падает; затем с возгласом «Боже мой!» она начинала убирать последствия катастрофы.

Еще у нее была привычка открывать окна и выглядывать из них, чтобы адресовать мужу то или иное послание. Вы могли ее увидеть в переднем окне, а потом, как кукушка из часов, она высовывалась уже из заднего окна и приветливо обращалась то к Рэмполу, то к мужу. Тот всегда смотрел на нее с удивлением и не знал, что ответить. Затем она снова скрывалась в доме, чтобы потом появиться с подушкой или тряпкой для пыли. Что касается Рэмпола, отдыхающего в кресле под лимонным деревом и курящего трубку, то ему она напоминала швейцарский барометр, откуда выскакивают разные фигурки, предсказывающие погоду.

Утро и часть дня доктор Фелл обычно посвящал своей работе «Культура выпивки в Англии: с древности до наших дней» – монументальному труду, которым он занимался вот уже шесть лет. Ему нравилось прослеживать этимологию различных выражений, таких как напился как свинья, пить горькую чашу, а также употребление в них слов наподобие здоровье, резвость, мама и других. Даже в разговоре с Рэмполом он пытался коснуться вопросов, связанных с такими авторами, как Том Нэш[2] и Джордж Гаскойн[3].

Утро заканчивалось, где-то на лугах пели дрозды, в приглушенном солнечном свете вновь вспомнилось об ужасах четтерхэмской тюрьмы. Яркий полдень заставил американца зайти к доктору Феллу, которого он застал набивающим трубку. Доктор был одет в охотничью куртку, а его белая шляпа висела на полке у камина. Перед ним лежала груда бумаг, с которыми он периодически сверялся.

– К чаю у нас будут гости, – сказал доктор. – Я жду пастора, юного Старберта и его сестру. Они живут в замке, вы знаете. Почтальон сообщил мне об их визите сегодня утром. Вообще-то может прийти и кузен Старберта, довольно угрюмая личность. Я надеюсь, вам еще интересно узнать побольше об этой тюрьме?

– Конечно, если это не…

– Вы хотели сказать, будет ли это удобно. О, что вы! Все знают об этом. Мне даже интересно будет увидеть Мартина. Последние два года он жил в Америке, а его сестра приехала в замок, как только умер их отец. Милая девочка. Старый Тимоти скончался тоже при весьма странных обстоятельствах.

– Он сломал шею? – попытался угадать Рэмпол после минутной заминки.

Доктор Фелл крякнул:

– Если он и не сломал себе шею, то сломал все, что только можно было сломать. Он ужасно покалечился. На закате он выехал на прогулку, и, как раз в тот момент, когда он преодолевал подъем к тюрьме возле Ведьминого Логова, его сбросила лошадь. Его нашли поздно ночью лежащим в кустах. Лошадь была рядом и испуганно фыркала. Старый Дженкинс, его квартиросъемщик, нашел бедолагу. Он сказал, что никогда еще не слышал, чтобы лошади издавали такие ужасающие звуки. Старберт умер на следующий день. Он находился в сознании до самой смерти.

Несколько раз за время пребывания здесь Рэмполу казалось, что доктор просто разыгрывает его как американца. Но сейчас он считал иначе. Доктор Фелл намеренно столь долго рассказывал мистические истории, потому как они волновали его самого. Он, по-видимому, сам хотел во всем этом разобраться. За его бегающими глазами и покачиваниями в кресле могли скрываться беспокойство, подозрение и даже страх. Тяжелое дыхание астматика шлышалось в тишине комнаты.

Молчание нарушил Рэмпол:

– Вот как, значит. Мне кажется, суеверия всегда сопровождают подобные истории.

– Вы правы, но все это представляется мне совершенно ни на что не похожим.

– Вы имеете в виду…

– Убийство, – ответил Фелл.

Он подался вперед. Его глаза казались большими из-за пенсне, а лицо было напряжено. Он начал быстро говорить:

– Запомните! Это только гипотеза, я ни в чем не могу быть уверенным. Но доктор Маркли сказал, что травма черепа не обязательно могла быть вызвана падением с лошади. Ему кажется, что жертву скорее кто-то топтал. Я не имею в виду лошадь. Что-то другое. Это случилось сырым октябрьским вечером, и нашли его на заболоченной земле, но все равно оставался необъяснимым тот факт, что он был мокрым с ног до головы.

Рэмпол уставился на доктора. Он обратил внимание, что тот крепко сжимает подлокотники кресла пальцами.

– Но, сэр, вы сказали, что он находился в сознании. Не так ли?

– Меня, конечно, там не было. Мне все рассказали настоятель и Пейн, помните его? Да, он сообщил мне. Причем не просто сообщил – его явно взволновала эта история. Да, Старберт умер на заре. Доктор Маркли сказал, что тот что-то писал, ему даже дали для этого доску. Ему пытались помешать, но он только огрызнулся. Сказал, что пишет инструкции сыну. Мартин в то время был в Америке. «Через это испытание ему придется пройти», – произнес умирающий.

Доктор Фелл замолчал, чтобы прикурить трубку. Он втянул в себя дым с такой яростью, словно после этого все должно было проясниться.

– Они долго колебались перед тем, как сообщить об этом мистеру Сондерсу, священнику, потому что Тимоти был яростным противником Церкви. Но он упомянул имя Сондерса несмотря на то, что всегда спорил с пастором. Поэтому рано утром они обратились к священнику, чтобы тот помолился за умирающего. Пастор вошел один и через некоторое время вышел, вытирая пот со лба. «Боже мой! – произнес священник, словно это было частью его молитвы. – Он не в своем уме. Нужно, чтобы кто-то находился там вместе со мной». «Сможет ли он услышать молебен?» – сомневался племянник Тимоти, который выглядел как-то странно. «Да-да, – ответил пастор. – Дело не в этом. Дело в том, что он говорит». «Что же он сказал?» – спросил племянник. «Боюсь, что не позволю себе произнести это, – сказал пастор, – но очень хотел бы».

Из спальни доносились невнятные возгласы Тимоти, но двигаться он не мог. Затем он позвал к себе Дороти, потом Пейна – своего адвоката. Именно Пейн и сказал, что тот умирает. Как только взошло солнце, все вошли в комнату, обитую дубом, где стояла большая кровать. Тимоти почти не говорил. Только одно он произнес четко: это было слово «платок»; показалось, что он ухмыляется. Во время молебна все стояли на коленях, только Сондерс помахивал крестом, затем изо рта Тимоти пошла пена, он дернулся и умер.

Возникла продолжительная пауза. Рэмпол опять услышал дроздов, поющих снаружи. Солнце над ветками тиса висело высоко.

– Все это достаточно странно, – сделал вывод американец. – Но если он ничего не сказал, то как вы можете думать об убийстве?

– А почему не могу? – живо возразил доктор. – Ну, может, и не могу… Той же ночью, на следующий день после кончины, в окне комнаты надзирателя горел свет.

– Кто-нибудь пытался разобраться, в чем дело?

– Нет. Сюда после заката никого не заманишь и за сотню фунтов.

– Да, понимаю. Суеверия, воображение…

– Ни то, ни другое, – возразил доктор, тряся головой. – По крайней мере, я так не думаю. Я сам лично видел этот свет.

– А сегодня ваш Мартин Старберт проведет час в этой же комнате, – медленно проговорил Рэмпол.

– Да, если не испугается. Он всегда нервничал и побаивался этой тюрьмы. Последний раз он был в Четтерхэме примерно год назад. Тогда он прибыл, чтобы прочитать завещание Тимоти. Один из пунктов, разумеется, гласил, что Мартин тоже должен пройти через то самое испытание, о котором вы знаете. Потом он оставил сестру и кузена жить в замке, а сам вернулся в Америку. Он появляется в Англии только во время значительных событий.

Рэмпол кивнул головой.

– Вы уже много мне рассказывали обо всем этом, – начал он, – и совсем ничего не упомянули о том, с чего все началось.

Доктор Фелл надел пенсне для чтения, наклонился над бумагами, разбросанными на столе, и сложил руки.

– У меня здесь есть копии всех официальных документов. Изо дня в день записи велись Энтони Старбертом, эсквайром, надзирателем четтерхэмской тюрьмы с 1797 по 1820 годы, и Мартином Старбертом, эсквайром, надзирателем тюрьмы с 1821 по 1837 год. Оригиналы хранятся в замке, старый Тимоти разрешил мне снять копии. Они должны были быть опубликованы как книга, чтобы пролить свет на практику исправительных заведений того времени. – На минуту он замер, наклонив голову, затем раскурил трубку и продолжил, задумчиво осматривая чернильницу: – Во второй половине XVIII века во всей Европе было всего несколько мест, подобных этому. Заключенных либо вешали, либо клеймили, либо их попросту калечили или препровождали в колонии. Были, конечно, исключения, например должники, но в целом не существовало никаких особых различий между теми, кто уже совершил преступление, и теми, кто еще находился под следствием, – все они волей-неволей находились в этой системе.

Человек по имени Джон Говард первым высказал мысль о том, что необходимы учреждения для содержания арестованных. В Четтерхэме строительство началось даже еще до Милбанка, который считается старейшим подобным заведением. Тюрьму из камня строили те, кто уже находился под стражей, его добывали на землях Старбертов под прицелом мушкетов отряда «красных беретов», принадлежащего Георгу III. Здесь активно практиковались пытки, могли, например, подвесить человека за большой палец. Каждый камень тут обагрен кровью.

Когда он закончил, на ум Рэмполу пришло старинное выражение: «И заплакала земля…»

– Да. Потрясающая и грустная история. Должность надзирателя, конечно, поручили Энтони Старберту. Его семья долгое время была замешана в такого рода дела; отец Энтони служил шерифом в Линкольне. Это есть в записях, – сказал Фелл, громко втянув воздух через нос. – Во время возведения тюрьмы каждый день, а то и ночью, сидя на лошади, Энтони инспектировал стройку. Чем лучше его узнавали узники, тем больше ненавидели. Он всегда был в седле, носил треуголку и синий плащ.

Случалось Энтони и в дуэлях участвовать. Типичный денди, он был при этом очень скуп и жесток, писал плохие стихи и часто из-за этого подвергался насмешкам со стороны родственников, что могло послужить причиной их ссоры. Мне даже помнится, что он чуть ли не угрожал им расправой за это.

Строительство тюрьмы было завершено в 1797 году, Энтони сразу же въехал туда. Он-то как раз и ввел правило, согласно которому проверять содержимое сейфа в комнате надзирателя обязан старший сын. Его деятельность, должен вам признаться, была просто адской. Мне не хочется рассказывать обо всем в деталях. Эти его глаза и ухмылка… в общем, это было нечто, – закончил доктор Фелл и положил ладонь на стопку бумаг, словно пытаясь скрыть написанное там. – Это очень хорошо, мой мальчик, что он позаботился о завещании еще при жизни.

– А что с ним случилось?

– Гидеон! – прозвучал раздраженный голос, затем послышался неожиданный стук в дверь, что заставило доктора подскочить. – Гидеон! Чай!

– А? – безучастно переспросил Фелл.

В голосе миссис Фелл уже звучало недовольство.

– Гидеон, пора пить чай. И оставьте, наконец, в покое ваше пиво. Одному Богу известно, почему у меня не получилось печенье. Да, а еще у вас очень душно, кроме того, я увидела на дороге пастора и мисс Старберт, которые вот-вот уже будут у нас. – Миссис Фелл глубоко выдохнула и подвела итог: – Идите к столу.

Доктор приподнялся с места; было слышно, как его жена дребезжит, будто старый автомобиль: «Ох уж эти хлопоты!»

– Ну ладно, вернемся к этому позже, – сказал доктор Фелл.

Приближающуюся по тропинке Дороти Старберт легко было узнать по походке. Рядом с ней шел, обмахиваясь шляпой, лысый мужчина. На мгновение Рэмпол растерялся. Нужно взять себя в руки! Не стоит вести себя, как ребенок! Он уже слышал ее легкий насмешливый голос. Она была одета в желтый джемпер с воротником под горло, коричневую юбку и куртку, руки держала в карманах. Солнечные лучи скользили по ее пышным черным волосам, ласкали шею. Когда девушка поворачивала голову, можно было легко различить ее четкий тонкий профиль, словно готовый раствориться в воздухе. Они шли через луг, и Дороти из-под ресниц бросила взгляд темно-синих глаз прямо на него…

– Кажется, с мисс Старберт вы знакомы, – сказал Фелл. – Мистер Сондерс, это Рэмпол, он американец. Он у меня в гостях.

Большая рука лысого мужчины с силой трясла руку Рэмпола. Томас Сондерс, идеально выбритый, профессионально улыбался. Он был одним из тех священников, которым можно сделать комплимент: они не похожи на служителей Церкви. Его лоб блестел от пота, но его ласковые голубые глаза смотрели со всей строгостью старшего скаута. Мистеру Сондерсу было сорок лет, но выглядел он гораздо моложе. Чувствовалось, что он предан своему делу с той же непоколебимостью, с которой мог защищать цвета Итона (или Хэрроу, или Винчестера, или любого другого колледжа). Его розовый череп окружала бахрома аккуратно подстриженных волос. На шее висели огромные часы на цепочке.

– Я очень рад знакомству, сэр, – громогласно произнес пастор. – Во время войны я встречался со многими вашими соотечественниками. Кузены, понимаете ли, заморские кузены!

Он приятно улыбался. Его профессиональная манера поведения раздражала американца. Тед что-то буркнул в ответ и повернулся к Дороти Старберт…

– Как вы поживаете? – сказала она, протягивая вспотевшую ладонь. – Очень рада встретить вас вновь! Как там наши общие друзья Харрисы?

Рэмпол чуть не воскликнул: «Кто?» – но его обезоружил ее ласковый взгляд и невинная улыбка.

– А, Харрисы, – включился он. – Великолепно, спасибо, что вспомнили, все чудно. – Затем вдруг с воодушевлением добавил: – У Мюриэля режется зуб.

Никто не заинтересовался этим сообщением, Рэмпол занервничал и собрался было доказывать подлинность сказанного, добавить подробностей о Харрисах, но тут в дверном проеме появилась миссис Фелл, явно намереваясь взять все под свой контроль. Она сделала огромное количество замечаний, касающихся пива, печенья и заботливости священника, она даже припомнила ему историю, когда тот чинил поливалку, и спросила, не заболел ли он после этого пневмонией. Мистер Сондерс, кашлянув, сказал, что нет.

– Простите меня! – воскликнула миссис Фелл, пробираясь сквозь какие-то растения. – Я слепа, как летучая мышь. Мистер Сондерс… мисс Старберт, а где ваш брат? Вы же говорили, что придете с ним?

На лицо Дороти Старберт упала тень. Она замялась, положив руку себе на запястье, как будто хотела посмотреть, который час, но тут же выпалила:

– Он будет здесь. Он сейчас в деревне, ему надо кое-что купить, а потом он присоединится к нам.

Чайный столик стоял в саду за домом, в тени лимонного дерева, а ниже журчала небольшая речушка. Рэмпол и Старберт общались чуть поодаль от остальных.

– Малыш Эдвиг заболел свинкой, – сказал Рэмпол.

– Оспой. Не путайте. Я очень переживала, что вы расскажете о нашем знакомстве в этом обществе… Кстати, откуда им известно, что мы знаем друг друга?

– Один глупец-адвокат выболтал, что видел нас на платформе. А мне вот казалось, что вы, наоборот, расскажете об этом.

Это странное совпадение заставило их посмотреть друг на друга, и Рэмпол вновь увидел в ее глазах огонек и почувствовал легкий дурман. Затем он воскликнул: «Ха!» так, как это делал Фелл, и они оба рассмеялись. Она продолжила низким голосом:

– Вчера я была в дурном расположении духа… Лондон ведь такой большой. И все как-то не ладилось. Мне хотелось с кем-нибудь пообщаться. А затем вы налетели на меня, да еще и такой симпатичный. Вот и все.

У Рэмпола возникло желание кого-нибудь по-дружески ущипнуть. Внутри себя он дал волю эмоциям. У него появилось ощущение, что кто-то вкачивает воздух в его грудь.

Он намеренно не без лести, хотя, признаться, довольно естественно произнес:

– Я очень рад, что все так вышло.

– И я.

– Правда?

– Да.

– Хах! – воскликнул Рэмпол, набирая воздух в легкие.

Впереди раздавался тонкий голос миссис Фелл:

– Азалии, петуньи, герань, мальвы, жимолость, элегантины! – Ее голосок напоминал голос диктора, объявляющего поезда. – К сожалению, я не могу их увидеть из-за близорукости, но знаю, что они здесь.

Как-то многозначительно улыбаясь, она приковывала к себе внимание пришедших и просила всех садиться.

– О, Гидеон, ты же не собираешься пить свое ужасное пиво?

Доктор Фелл стоял, наклонившись над ручьем. Тяжело дыша и опираясь на трость, он уже извлек из воды несколько бутылок, усыпанных бисером капель.

– Заметьте, мистер Рэмпол, – сказал пастор своим обычным голосом, – я всегда считал, что хорошим доктором не может быть француз. Эта варварская привычка пить пиво, когда все пьют чай… Это нехорошо, и, понимаете, это ведь пошло не из Англии!

Доктор Фелл посмотрел на него со злобой.

– Сэр, – сказал он, – позвольте вам возразить, что как раз чаепитие – это не английская традиция. Я хочу, чтобы вы прочли приложение к моей книге, страница восемьдесят шесть, глава девять, посвященное таким ужасным напиткам, как чай, какао или крем-сода. Вы обнаружите, что чай пришел к нам из Голландии в 1666 году. Из Голландии, злейшего врага в те времена! И там этот напиток называли «водой с сеном». И те же французы не любили его. Пэтин называл чай l’impertinente nouveaut de siecle[4], а доктор Данкан в своем «Трактате о горячих напитках»…

– И ты говоришь это пастору в лицо? – гневно перебила его миссис Фелл.

– А? – переспросил доктор, восприняв реакцию жены в штыки. – Что, дорогая?

– Я о пиве, – ответила миссис Фелл.

– О, черт! – сказал доктор с яростью. – Прошу меня простить. – Затем, повернувшись к Рэмполу, он добавил: – Не хотите ли выпить со мной немного пива?

– Почему бы и нет, – ответил тот. – С удовольствием.

– Да еще и холодное, прямо из воды. Вы оба запросто можете подхватить пневмонию, – сказала миссис Фелл.

Похоже, что пневмония была для нее чем-то вроде идеи фикс.

– К чему это все приведет, мне не понятно. Может, еще чаю, мистер Сондерс? Печенье тоже перед вами. Здесь где угодно можно подхватить пневмонию, а этому бедному молодому человеку придется еще провести время в комнате надзирателя, где царят страшные сквозняки. Он с легкостью может заболеть пнев…

Она неожиданно замолчала, и наступила тишина.

Затем Сондерс стал говорить как ни в чем не бывало. Он завел разговор о цветах, показав на клумбу с геранями; похоже было, что он хочет изменить ход своих мыслей, а не просто сменить тему разговора. Доктор Фелл вступил в дискуссию, искоса поглядывая на жену. Та была сама непосредственность, когда затрагивала темы, на которые не принято говорить. Но некая тревога все равно охватила компанию, сидящую под лимонным деревом.

Легкое розоватое сияние окутывало сад, хотя должно было быть светло еще по крайней мере несколько часов. С запада проникали через ветви серебристые лучи света, все казалось необычайно четким. Все присутствовавшие, в том числе и миссис Фелл, смолкли, уткнув взгляды в чайный сервиз. Заскрипело плетеное кресло. Откуда-то издалека доносилось бряцание и звон колокольчиков. В воображении Рэмпола нарисовались коровы на бескрайнем лугу, которые в сумраке бредут домой. Звон насекомых наполнил воздух.

Дороти Старберт вдруг нарушила молчание:

– Какая же я глупая! – сказала она. – Я совсем забыла, мне ведь нужно сходить в деревню и купить сигарет, пока не закрылась лавка.

Она непринужденно улыбнулась всем, но никому персонально. Ее улыбка теперь была скорее маской. Затем она взглянула на часы:

– Так божественно у вас здесь. Миссис Фелл, вам просто необходимо побывать у нас в замке в ближайшее время. – А затем она так же естественно обратилась к Рэмполу: – Не хотите ли прогуляться со мной? Вы ведь еще не были в нашей деревне? Там, например, есть церковь в раннем готическом стиле, как мистер Сондерс уже вам сообщил.

– Да, все верно. – Священник, казалось, смутился, затем он посмотрел на них и по-отцовски махнул рукой. – Идите, конечно. А я вот выпью еще чашку чая, если миссис Фелл будет так любезна. Здесь замечательно… – Он посмотрел на хозяйку. – Боюсь, что я у вас могу разлениться.

Он самодовольно откинулся на стуле и, кажется, пробормотал: «Эх, когда-то и я был молод!» – но у Рэмпола сложилось впечатление, что молод он не был никогда. Его сразила мысль, что это отеческое отношение старого лысеющего мужчины к Дороти Старберт (лишь в разгоряченных мыслях Рэмпола) имеет под собой не столько или не только религиозное основание. Но почему, черт побери?! Ему припомнилось даже, как пастор слегка обнимал ее за плечи, когда они шли лугом…

– Мне захотелось уйти оттуда, – сказала девушка, часто дыша.

Их шаги быстро шуршали по траве.

– Мне хочется прогуляться… Быстрее.

– Я так и понял.

– Когда ты гуляешь, – начала объяснять она тем же прерывающимся голосом, – ты чувствуешь себя свободным. Тебе не надо оставаться в напряжении, словно ты, как жонглер, держишь в воздухе сразу несколько предметов и боишься упустить хоть один. Ох!

Им предстояло спуститься на темный луг, где высокая трава должна была заглушить их шаги. Их передвижение нельзя было услышать, зато они довольно явственно различили чей-то говор неподалеку. Неожиданно один голос стал слышен отчетливо. Он пронесся в легком воздухе, и вот что они услышали:

– Ты знаешь это слово не хуже меня. Это слово виселица, оно тебе хорошо известно.

Кто-то засмеялся. Дороти Старберт остановилась. Острый профиль ее лица на фоне темно-зеленой травы выражал страх.

Глава 4

– Мне кажется, нам надо поторопиться, чтобы застать продавца, – быстро сказала девушка. Ей пришлось повысить голос, чтобы ее было слышно. – О боже! Уже больше шести часов! Но если мы вдруг не успеем, я думаю, он оставит мне пачку сигарет… Здравствуй, Мартин!

Она ступила на дорогу, приглашая Рэмпола за собой. Голоса вдалеке теперь смолкли. Тощий молодой человек повернул к ней голову. Все в нем выдавало человека избалованного, с чувством собственного достоинства. Очевидно, он нравился женщинам. У него были темные волосы и презрительная улыбка. Еще он был немного пьян, поэтому слегка покачивался. За ним Рэмпол увидел пыльную тропинку, которая вилась серпантином.

– Привет, Дот! – ответил он. – Зачем же так неожиданно подкрадываться к человеку?

Он пытался говорить с американским акцентом. Взяв под руку друга, шедшего с ним, он явно стремился выказать достоинство или гордость. Друг же его, очевидно, состоял с ним в родстве. Некоторые черты их сходства были достаточно грубыми, а некоторые, напротив, очень деликатными. Одежда очень ему шла. В отличие от шляпы Мартина, его собственная сидела на голове как следует. Но в целом сходство было налицо. Родственник выглядел озабоченным, словно собственные руки казались ему слишком большими.

– Вы уже пили чай, Дороти? – спросил он. – К сожалению, нас сильно задержали.

– Конечно, конечно, – нетерпеливо проговорила девушка. – Могу я вас представить? Мистер Рэмпол, мистер Мартин Старберт. Мистер Рэмпол приехал из Америки, Мартин!

– Вы американец? – радостно вскричал Мартин. – Это прекрасно. А откуда? Нью-Йорк? Потрясающе. Я только что вернулся оттуда. У меня издательский бизнес. Где вы остановились? У Феллов? Ох уж этот старый пройдоха! Послушайте, давайте поднимемся к нам и немного выпьем.

– Мы собирались пить чай, Мартин, – сказал Герберт с заметным нетерпением.

– А, чай – это чепуха. Послушайте, приходите к нам.

– Иди-ка ты лучше пить чай, Мартин, – сказала ему сестра. – И, пожалуйста, не пей больше, сам же знаешь почему.

Мартин взглянул на нее.

– Я собираюсь на чай, – сказал он, разминая шею. – А помимо чая я намерен еще немножечко выпить. Пойдем, Берт.

Мартин забыл о присутствии Рэмпола, и американец был ему за это благодарен. Поправив шляпу, пьяный почему-то начал сметать пыль с рукавов и плеч, хотя сметать было нечего; покончив с этим, он прочистил горло. Когда невозмутимый Герберт последовал за ним, Дороти прошептала:

– Не позволяй ему уйти и посматривай, чтобы во время обеда с ним было все хорошо. Ты меня услышал?

Мартин ее тоже услышал. Он повернулся к ней, наклонил голову и скрестил руки.

– Ты, вероятно, думаешь, что я пьян? – сказал он, уставившись на нее.

– Прошу тебя, Мартин!

– Отлично. В таком случае я предоставлю тебе самой решить, пьян я или же нет. Пойдем, Берт.

Рэмпол ускорил шаг. Когда они дошли до поворота дороги, то услышали спор между братьями, низкий голос Герберта и возражения Мартина. Шляпа, надвинутая на глаза, лишь подчеркивала его гнев.

Некоторое время Рэмпол и Дороти шли молча. Эта встреча испортила им впечатление от природы, но вскоре ветер унес звуки ссоры через травы и луга. Небо было какого-то желтоватого оттенка, светилось, как стекло; на фоне этого цвета ели казались черными, а болотная вода играла золотистыми красками. Здесь была низменность, переходящая в пустошь. Белые овцы, пасшиеся вдалеке, больше напоминали игрушечных.

– Вы не должны думать, – сказала девушка, глядя прямо перед собой и резко понизив голос, – что он всегда ведет себя подобным образом. Это не так. Но сейчас что-то засело в его голове, а он пытается залить это алкоголем, стараясь выглядеть храбрым.

– Я думаю, вы правы и не должны осуждать его.

– Доктор Фелл говорил вам?

– Немного. Он сказал, что теперь нечего скрывать.

Он сжал ее руки.

– О нет! Это хуже всего, когда нечего скрывать. Все об этом знают, но предпочитают замалчивать проблему. И ты остаешься наедине с этим, понимаете? Ты не можешь это с кем-либо обсудить. Люди же не будут с тобой заводить разговор на эту тему. А я не могу больше молчать об этом…

Наступила пауза. Затем Дороти повернулась к нему и почти с яростью продолжила:

– Вы говорите, что понимаете меня, и это вас красит, а правда ли это? А каково расти с этим… Я помню, когда мы с Мартином еще были маленькими, мама подводила нас к окну и мы смотрели на тюрьму. Мама умерла, как и отец.

Выслушав, он сказал:

– Не думаете ли вы, что в этой истории слишком много легенд?

– Я же говорила, вы не поймете.

Ее голос был сухим и монотонным, Рэмпол чувствовал себя так, будто она вбивает в него гвозди. Он подыскивал правильные слова, которые могли бы ее утешить, – но все напрасно, искал хоть какие-то общие точки соприкосновения, но ощущал лишь, что ищет лампу в темной комнате.

– Я действительно в этом не большой специалист, – сказал он бесстрастно. – Когда я нахожусь вне своей стихии, без книг или футбола, то есть один на один с миром, то часто теряюсь. Но, что бы вы мне ни говорили, я понимаю вас, поддерживаю и беспокоюсь.

Над низменностью пронесся звон колоколов. Медленный, зловещий древний колокольный звон замер в воздухе и стал его частью. Далеко впереди в окружении дубов виднелся церковный шпиль. В воздухе над колокольней щебетали птицы, а когда раздался звон, они разлетелись…

Пара остановилась у каменного моста, соединявшего два берега широкого ручья. Дороти Старберт повернула голову и посмотрела на Рэмпола.

– Если вы смогли сказать это, то я спокойна.

Ее губы двигались медленно, не нарушая улыбки, ветер слегка шевелил ее темные волосы.

– Терпеть не могу подобное, – горячо сказала она. – Но с того момента, как умер отец, непрерывно этим занимаюсь. На Герберта можно положиться, как на рабочую лошадку, но его представления в этом вопросе оставляют желать лучшего. С остальными точно так же: жена полковника Гренди, Летиция Маркли и миссис Пейн – поклонница спиритических сеансов, мисс Портерсон – любительница почитать новые книги. А ведь есть еще Уилфред Деним. Он приходит повидаться со мной по четвергам, в девять вечера, и уже спустя каких-нибудь пять минут успевает обсудить последние сплетни, затем – театральную пьесу, которую видел в Лондоне три года назад, или рассказывает об азах игры в теннис с таким азартом, что можно подумать, что он сошел с ума. Ах да, и мистер Сондерс! Святой Георгий для счастливой Англии, а если Хэрроу победит Итон в этом году, то страна окажется в руках социалистов. Ух!

Она завелась, яростно тряся головой, пока ее волосы не разметались. Затем она стыдливо улыбнулась:

– Теперь я не знаю, что вы обо мне думаете после всего этого…

– Мне кажется, вы правы! – поддержал ее Рэмпол. По-видимому, ему пришлось по вкусу рассказанное о мистере Сондерсе. – Черт с ними, с этими спиритическими сеансами. А bas le tennis![5] Надеюсь, Хэрроу обыграет Итон. Ах! Что я еще должен сказать, чтобы доказать вашу правоту? И да здравствует социализм!

– Я ничего не говорила о социализме.

– Ну, тогда скажите о нем что-нибудь, – заметил он великодушно. – Ну же, скажите что-нибудь. Хвала Норману Томасу![6] Да будет благословен…

– Но зачем, глупый! Зачем?

– Потому что это не понравится мистеру Сондерсу, – пояснил Рэмпол.

Этот аргумент показался ему весомым. Но тут его посетила новая идея, и он спросил с подозрением:

– Что это за Уилфред, который видится с вами по четвергам, в девять вечера? Уилфред – как можно было так по-идиотски назвать человека? Звучит так, словно кому-то стало плохо.

Дороти плавно сошла с моста, она выглядела такой легкой, словно была совершенно невесома. Ее смех был таким же смелым и забавным, как и за день до этого.

– Я хочу вам сказать, что мы так и не добудем сигарет, если не поспешим… Я понимаю, о чем вы говорите. Не хотите ли ускорить темп? Осталось всего четверть мили.

– Почему бы и нет, – ответил Рэмпол, и они побежали мимо стогов сена. Ветер трепал их волосы, а Дороти звонко смеялась.

– Я надеюсь встретить жену полковника Гренди, – сказала она, задыхаясь. Подумав об этой дерзкой идее, она повернула голову к Рэмполу; ее глаза игриво блестели. – Потрясающе, здорово! Как хорошо, что я надела туфли без каблуков.

– Давайте еще ускоримся.

– Проклятье! Мне так жарко! Может быть, вы занимаетесь бегом?

– Ну, в некотором роде.

В некотором роде. В его голове сразу нарисовались белые буквы, выгравированные на черных досках темной комнаты общежития: здесь, в стеклянных шкафах, стояли серебряные кубки за различные достижения в футболе, на каждом из них значилась дата. Теперь, когда дорога осталась позади, он припомнил еще одну сцену. Ноябрь, спертое дыхание, возгласы публики, тренер раздает команды, словно режиссер в театре. Легкая головная боль. Ноги словно связаны проволокой, а пальцы похолодели и их уже не чувствуешь. Хрипы в горле, построение линии, отражение натиска… Вдруг холодный воздух ударил в лицо, появилось ощущение полета ног над белой линией, как будто это ноги марионетки в кукольном театре, и вот – грязный шар, который ты подхватываешь в воздухе, спасая ворота от неминуемого гола… Он вновь услышал этот гул, что-то перевернулось в желудке, а звук и напряжение все нарастали, словно крышка от чайника стремилась выпрыгнуть из кипящей воды. Это происходило еще недавней осенью, а казалось – тысячу лет назад.

– В некотором роде, – вдруг повторил он, задерживая дыхание.

Они были уже на окраине деревни, где деревья с толстыми стволами затемняли белые витрины магазинов, а вымощенные кирпичом улицы напоминали узоры в детских школьных тетрадках. Какая-то женщина смотрела на них, некий мужчина с выпученными глазами проезжал мимо на велосипеде, но въехал в ров и что-то пробурчал.

Дороти прислонилась к дереву и засмеялась.

– Мы достаточно наигрались в вашу глупую игру, – сказала она, а в ее глазах сверкнул огонек. – Но, черт возьми, я теперь чувствую себя значительно лучше!

Спортивное возбуждение по непонятной причине вдруг сменилось серьезностью и сосредоточенностью. Они купили сигареты; продавец был недоволен и проворчал, что должен был закрыться еще час назад, а Рэмпол наконец удовлетворил свое давнее желание купить трубку, какие так часто встречаются у церковных служек. Еще его заинтересовала лавка фармацевта: огромные емкости с красным и зеленым содержимым, разноцветные пилюли – все выглядело так, словно они попали в средневековую сказку. Здесь также было заведение, которое называлось «Приют монаха», и другое, подобное ему, под названием «Коза и гроздь винограда». Но спутница отказалась посетить это заведение, поэтому Рэмпол не без сожаления проследовал мимо. Так или иначе, он был очень впечатлен.

– У вас можно постричься и побриться в сигарной лавке, – удивленно продолжал он. – В Америке такого не встретишь.

Чувствовал он себя прекрасно, даже пытка не испортила бы его ощущений. Они прошли мимо миссис Теодозии Пейн, жены адвоката, та медленно брела по главной улице, неся с собой пресловутую доску для спиритических сеансов. На ней была ужасная шляпа. Ее челюсти двигались, словно у куклы, а выражалась она при этом, как сержант или майор. Тем не менее Рэмпол с честерфилдской вежливостью выслушал все, что она сказала. Конкретно – о причудах Люциуса, «контролирующего» ее: он был непредсказуемым духом, носился по спиритической доске и изъяснялся на кокни. Дороти с опаской смотрела на лицо спутника, а потом вовремя увлекла Теда подальше от миссис Пейн – до того момента, когда он взорвался от смеха.

Около восьми часов они собирались возвращаться. Все было хорошо: уличные фонари (хотя они и напоминали гробы), сиявшие причудливым светом, крошечный магазин со звонком на дверях, где можно было купить раскрашенные позолотой пряники, и даже забытые слова комических песен. Рэмпол давно заметил в себе страсть к бессмысленным покупкам, которые он совершал по двум критериям: вещь непременно должна оказаться ненужной, но при этом у него должны были найтись на нее деньги. Обнаружив в спутнице родственную душу, которая не чуралась ребячества, он тут же предался этой страсти. Они возвращались в призрачной тьме, держа перед собой песенники и напевая «Где же ты был, Арри, на праздники?» Рэмпол периодически журил Дороти за то, что она не могла сдержать смех в трогательных местах песни.

– Это было потрясающе, – сказала девушка, когда они уже почти добрались до тропинки, ведущей к дому Феллов. – Мне никогда не доводилось находить что-то хоть сколько-нибудь интересное по дороге в Четтерхэм. Извините, но мне пора домой.

– Со мной произошло то же самое, – ответил он ей, – я только в полдень это осознал.

Они колебались некоторое время, глядя друг на друга.

– Мы могли бы как-нибудь повторить нашу прогулку, – сказал он так эмоционально, словно это были самые важные для него слова. – Не хотите ли спеть «Розы на площади Блюмсберри»?

– О нет! Доктор Фелл, конечно, старый друг, но мне нужно сохранить хотя бы остатки собственного достоинства. Кроме того, я видела, что жена полковника Гренди наблюдала за нами из-за штор все время, пока мы были в деревне. Уже поздно…

– Ну, ладно.

– И что?

Вновь наступила заминка. Рэмпол до конца не осознавал, что происходящее с ним реально, а его сердце бешено билось. Желтое небо над ними стало темным, лишь на горизонте еще виднелся пурпурный край. Запах растений наполнил собой весь воздух. Ее взгляд был строгим, но очень живым, словно она испытывала боль. Взгляд ее был устремлен на его лицо, что-то в нем искал. Он же не сводил с нее глаз и вдруг почувствовал, что ее руки потянулись к нему…

Он сжал их и привлек девушку к себе.

– Позвольте мне вас провести до дома. Позвольте мне…

– Кто здесь? – раздался чей-то голос. – Подождите. Подождите минуту.

Рэмпол почувствовал, что его сердце работает, как какой-то механизм. Он дрожал и, держа ее руки, чувствовал, что она тоже трясется. Голос смолк. Он прозвучал с такой силой, что они оба пришли в замешательство. Потом Дороти засмеялась.

Доктор Фелл, пыхтя, появился на тропинке, за ним Рэмпол разглядел знакомую фигуру; да, это был Пейн, с кривой трубкой во рту. Было похоже на то, что он ее пожевывает.

После нескольких прекрасных часов вновь вернулось напряжение…

Доктор выглядел, словно покойник. Он остановился, чтобы перевести дыхание, опершись на одну трость.

– Я не хочу пугать вас, Дороти, – начал он. – И знаю, что эта тема – табу, но, так или иначе, сейчас самое время поговорить начистоту.

– Эй! – воскликнул Пейн вполголоса. – Здесь же гость!

– Он теперь все об этом знает. Сейчас, дорогая, это уже совсем не мое дело. Мне известно…

– Пожалуйста, скажите мне! – взмолилась она.

– Ваш брат был здесь. И мы немного волнуемся из-за его состояния. Я не имею в виду, что он пьян. Это должно пройти, в конце концов. Он выглядел больным и к моменту своего ухода был практически трезв. Однако это состояние испуга, в котором он находился… Он вел себя крайне вызывающе. И мы очень переживаем, что с ним может что-то случиться. Вы меня понимаете?

– Вполне. Продолжайте.

– Пастор и ваш кузен повели его домой. Сондерс очень расстроен. Я с вами предельно откровенен. Вы знаете, безусловно, что перед тем, как умереть, ваш отец что-то сообщил Сондерсу, и тот даже подумал, что Тимоти просто сошел с ума. Но потом он стал догадываться. Сейчас мы относимся к этому серьезно и на всякий случай будем начеку. Окно комнаты надзирателя прекрасно отсюда видно, и мой дом находится не более чем в трехстах ярдах от тюрьмы, понимаете?

– Да.

– Я, Сондерс, мистер Рэмпол, если захочет, собираемся наблюдать за окном все время. Взойдет луна, и мы увидим, как туда входит Мартин. Все, что от нас потребуется, это спуститься к лужайке перед домом, где нам откроется прекрасный вид. Никакого шума, никакого беспокойства – все это может вызвать подозрения. Сондерс и молодой человек окажутся на лугу еще до того, как призрак исчезнет. – Он улыбался, положив руку на ее плечо. – Сегодня полнолуние, а я всего лишь старый сумасшедший. Я знаю вас уже очень давно, понимаете? Поэтому – когда мы можем начать дежурство?

– В одиннадцать.

– Я тоже так думаю. В общем, как только он выйдет из замка, позвоните нам. Мы будем наблюдать. Конечно, ему не стоит ничего говорить, иначе ничего у нас не получится, а своим странным поведением он разрушит наши планы. Но вы должны заставить его сесть где-нибудь у окна, перед светом.

Дороти глубоко вдохнула.

– Я догадывалась, что здесь что-то происходит, – вяло сказала она. – Я знала: вы что-то от меня скрываете… О боже! Почему он непременно должен туда идти? Почему мы не можем нарушить это глупое условие и…

– Вы же не хотите потерять поместье, – сказал Пейн. – Простите, но это единственный вариант. И я прослежу за этим. Мне нужно передать несколько ключей наследнику. Когда он вернет их мне, то должен будет еще и показать какую-нибудь вещь, взятую из сейфа, чтобы убедить меня в том, что тот открыт.

Губы адвоката с усилием сжали трубку. Белки его глаз были отчетливо видны в темноте.

– Теперь мисс Старберт все знает, джентльмены, – сказал он. – Будем откровенны, давайте я введу всех в курс дела. Мой отец вел все дела Старбертов до меня. Точно так же происходило из поколения в поколение. Я разъясняю все дотошно, до деталей. Если бы даже я хотел преступить закон, скажу вам честно – не решился бы.

– Да ну его к черту, это поместье! Неужели вы думаете, что кто-то будет сожалеть…

Но Пейн прервал ее:

– Он не так глуп, как вы и Берт о нем думаете. Да неужели вам охота превратиться в нищих и стать поводом для насмешек? Это очень глупо. Очень. Но есть закон, и есть правда. – Он сложил ладони с легким хлопком. – Я могу сказать, что выглядит еще более глупо. Это ваши страхи. Ничего плохого не случилось ни с одним Старбертом с 1837 года. А теперь вы в панике лишь потому, что вашего отца угораздило упасть с лошади, да еще и возле Ведьминого Логова.

– Прекратите! – вмешалась девушка.

Ее рука задрожала, и Рэмпол подошел к ней на шаг ближе. Он молчал, чувствуя, что его горло воспалилось, оно словно было полно песка. Тут же он подумал, что если будет по-прежнему слышать голос этого мужчины, то непременно сломает ему челюсть.

– Вам не кажется, что вы уже слишком много наговорили, Пейн? – вмешался Фелл.

– Ай, да ну вас! – ответил тот.

Злость витала в воздухе. Было слышно, как Пейн скрежещет челюстью.

– Ну вас, – повторил он сухим низким голосом, по которому чувствовалось, что он весь пылает.

– Простите меня, джентльмены, – продолжил он. – Я хочу проводить мисс Старберт. – Нет-нет, – ответил он Рэмполу, когда тот сделал движение к нему. – В этом случае нет. Есть несколько конфиденциальных замечаний, которые не требуют чужого присутствия. Я уже передал ключи мистеру Мартину Старберту, остались формальности. Я… наверное… являюсь самым старым другом из присутствующих здесь. – Его тонкий голос перешел в какое-то рычание. – Я надеюсь, что могу рассчитывать на то, что некоторую информацию сохранят в тайне?

Рэмпол был так взбешен, что его состояние граничило с абсурдом.

– Вы сомневаетесь в моей порядочности? – переспросил он.

– Успокойтесь, – произнес доктор Фелл.

– Пойдемте, мисс Старберт, – сказал адвокат.

Они видели, как он уходил прочь, поправляя манжеты, а белки его глаз все так же поблескивали. На прощание Рэмпол сжал руку девушки, а затем Дороти удалилась с адвокатом.

– Так, так, – произнес доктор после короткой паузы. – Не стоит ругаться, он просто очень ревностно относится к своему положению семейного советника. А я вот слишком обеспокоен, чтобы ссориться. У меня есть теория… хотя… я даже не знаю. Возможно, все и не так. Все не так… Идемте лучше обедать.

И, невнятно бормоча, он пошел по тропинке. Что-то громко звучало у Рэмпола в сердце, а темнота казалась полной призраков. Через мгновение перед ним возник образ девушки с вьющимися волосами. Ее лицо было угрюмым и тоскливым. Видение напоминало скорее карикатурный персонаж. Вдруг призрак вздохнул и так же неожиданно исчез. Непременно нужно, чтобы с ней все было в порядке. Надо быть бдительным, чтобы защитить ее. Опасность может представлять ее брат…

Их шаги шуршали по траве, а насекомые роились над ними. Где-то вдали грохотал гром.

Глава 5

Было жарко. Тошнотворный, горячий, словно из печки, воздух опускался на деревья, а затем его сменял новый порыв обжигающего ветра.

Они пообедали при свечах в маленькой комнате, обитой дубом, украшенной оловянными блюдами на стенах. Воздух в комнате был таким же теплым, как принесенный обед, а вино казалось еще более горячим; лицо доктора Фелла, словно барометр, все краснело по мере того, как он наполнял и осушал бокал. За столом царила молчаливая атмосфера. Даже миссис Фелл сидела тихо. Она пыталась ухаживать за гостями, но на ее усилия никто не обращал внимания.

Никого не задержали на кофе с сигарами, что было против обыкновения гостеприимного доктора. После обеда Рэмпол поднялся в свою комнату. Он зажег лампу и решил переодеться. Выбор пал на удобную футболку и туфли для тенниса. Его маленькая комната располагалась под самой крышей, одно окно выходило прямо на тюрьму и Ведьмино Логово. Дохлые жучки усеяли окно, а те, что были живы, роились вокруг лампы.

Хотелось найти какое-то занятие. Он переоделся и несколько раз беспокойно прошелся по комнате. Здесь воняло еще отвратительнее: все источало запах старого дерева, словно на чердаке, разноцветные обои или клей тоже издавали удушающее зловоние, плюс к этому еще и старая керосиновая лампа… Прислонившись к стеклу, он выглянул на улицу. Луна сияла нездоровым желтоватым блеском. Было около десяти. Чертова неопределенность! Часы на ночном столике у кровати продолжали тикать с раздражающим безразличием. Календарь в нижней части часов показывал на обведенное красным 12 июля. Он попытался вспомнить, что он делал в этот день, но не смог, почувствовал дуновение ветра и услышал шелест деревьев. Было жарко. Рэмпол истекал по́том и чувствовал головокружение. Было очень жарко… Он погасил лампу.

Захватив трубку и непромокаемый чехол, он спустился вниз.

Кресло-качалка мерно поскрипывало в гостиной, миссис Фелл что-то читала или рассматривала большие картинки. Рэмпол вышел на лужайку. Доктор вынес к дому два плетеных кресла и уже наблюдал за тюрьмой, где было очень темно и прохладно. Поблескивая красным огоньком, трубка доктора покачивалась. Рэмпол взял холодный бокал и сел рядом.

– Пока все спокойно, – сказал Фелл, – но подождем.

Далеко на западе еще слышались раскаты грома, который, словно шар для боулинга, катился по аллеям, но так и не сбил ни одной кегли. Рэмпол сделал большой глоток холодного пива. Так лучше! Луна находилась еще далеко от наивысшей точки, но ближайшие луга уже были залиты ее молочным светом, который теперь расползался и по стенам.

– Какое из этих окон находится в комнате надзирателя? – спросил он низким голосом.

Доктор указал на него трубкой:

– Вон то единственное большое окно. Отсюда по прямой линии. Вам видно? Рядом с ним маленькая железная дверь, которая ведет на каменный балкон. Обычно оттуда надзиратель смотрел за происходящим.

Рэмпол кивнул. Плющ полностью покрывал всю стену до подножия холма. В молочном свете луны отчетливо виднелись даже маленькие завитки плюща, сползающего с окна. Намного ниже балкона находилась еще одна железная дверь. Под ней начинался известняковый холм, ведущий прямо к елям у Ведьминого Логова.

– А дверь ниже, – сказал доктор, – это место, откуда выводили осужденных. Я понятно объясняю?

– Да.

– Вы и сейчас можете видеть три каменных блока с отверстиями в них. На них крепилась виселица… Каменное основание колодца скрывается за теми деревьями. Их не было, конечно, когда колодцем активно пользовались.

– Все тела сбрасывались в него?

– О да. Хорошо еще, что спустя сто лет вся округа не отравлена из-за всего этого. Не удивительно, что в колодце водится всякая дрянь. Доктор Маркли говорит об этом уже последние пятнадцать лет, но никак не может заставить местные власти что-то сделать с ним, потому как земля принадлежит Старбертам. Хм.

– А они ничего не хотят с этим сделать?

– Нет. Колодец, равно как и все эти поверья, имеет для них особую ценность как реликвия XVIII века, он вырыт еще во времена Энтони. Я читал его дневник и много думал о его смерти, ведь некоторые заметки указывают на то…

– Вы мне еще не рассказывали о его смерти, – тихо сказал Рэмпол.

Как только он произнес фразу, то сразу задумался, хочет ли он на самом деле это знать. Вчера ему казалось – словно бы наяву, – что на стене тюрьмы виднеется нечто влажное. В дневное время он этого не заметил; но прямо сейчас он ощущал острый болотный запах, растекающийся по долине, который исходил, кажется, из Ведьминого Логова.

– Совсем забыл, – продолжал старый лексикограф, – я ведь как раз собирался прочитать вам об этом, но моя жена прервала нас. Вот. – Он достал связку бумаг. – Возьмите их с собой. Я хочу, чтобы вы это прочли и у вас было об этом собственное мнение.

Где квакают эти жабы? Он не мог точно определить из-за жужжания насекомых. Боже мой! Этот отвратительный болотный запах стал еще невыносимее, тут не было сомнений. Может, этому и нашлось бы какое-то природное объяснение: почва нагревалась под солнцем или еще что-то в этом роде. Он пожалел, что не силен в биологии. Вновь раздался шепот деревьев. Внутри дома часы пробили один раз.

– Пол-одиннадцатого, – подвел итог доктор. – Мне кажется, автомобиль пастора приближается.

Уже можно было увидеть, как сверкают фары. Скрипя и дребезжа, старый «форд Т» (тот самый, о котором только и делают, что шутят) остановился, и из него выглянул пастор. Он спешно выбрался наружу и поставил свое кресло там же, на лужайке. Сейчас он был сосредоточенным – не таким, как обычно. Рэмполу пришло в голову, что он ведет себя так только в обществе, скрывая при этом свою истинную натуру. Его лицо нельзя было различить в темноте, но он явно вспотел. Отдышался он, лишь когда сел.

– Я успел немного перекусить, – сказал пастор. – И вот я здесь. Вы все подготовили?

– Все. Она позвонит нам, когда он выйдет. Возьмите сигару и выпейте бокал пива. Как он выглядел, когда вы видели его в последний раз?

Бутылка дрожала у пастора в руках и стучала о бокал.

– Достаточно трезвым, но напуганным, – ответил он. – Он сразу пошел к серванту, как только мы прибыли в замок. Я даже не знал, останавливать ли мне его. Хорошо, что Герберт привел его в чувство. Когда я уходил, он курил одну сигарету за другой. Должно быть, выкурил целую пачку. Я говорил ему о вреде никотина, но он отвечал: «Нет, спасибо, я хочу курить» – и смотрел словно сквозь меня.

Они молчали. Рэмпол поймал себя на том, что он слушает тиканье часов. Мартин Старберт, по-видимому, тоже смотрел на часы, но в другом месте.

Где-то внутри дома вдруг зазвонил телефон.

– Вот, наконец-то. Вы не могли бы ответить, мой мальчик? – спросил доктор, дыша чуть быстрее. – Вы все-таки более шустрый.

Рэмпол помчался к телефону, чуть не споткнувшись. Телефон был старого образца: чтобы ответить, следовало покрутить ручку, миссис Фелл уже была тут как тут.

– Он вышел, – сказал ему голос Дороти Старберт, на удивление спокойный. – Смотрите за ним по дороге. Он взял с собой большой велосипедный фонарь.

– Как он?

– Плохо говорит, но достаточно трезв. – Затем она добавила: – С вами все хорошо?

– Да. Можете не волноваться. Он будет вне опасности, дорогая.

По дороге из дома он вспомнил то смелое последнее слово, которое он неосознанно употребил в разговоре с ней. Даже во всей этой суматохе он думал о ней и никак не мог вспомнить, произносил ли раньше когда-нибудь это слово.

– Ну что, мистер Рэмпол? – гулко спросил в темноте пастор.

– Он вышел. Как далеко находится тюрьма от замка?

– Четверть мили в сторону железнодорожной станции. Вчера вы должны были проходить этот путь.

Сондерс как бы отсутствовал, но при этом выглядел очень сосредоточенным. Он и доктор бродили вокруг входа в дом. Сондерс повернулся, его лысина сияла в свете луны.

– Я весь день представляю себе различные ужасные вещи. Раньше я все смеялся над этим… Значит, старый Тимоти Старберт… – Что-то беспокоило совесть выпускника Итона. Он вытер лоб платком и добавил: – Мистер Рэмпол, я спросил, был ли там Герберт?

– Причем тут Герберт? – поинтересовался доктор.

– Эмм… Как бы это сказать… это единственный человек, которого сейчас не хватает. Он надежен. Немногословен и надежен. Не нервничает. Вызывает восторг как англичанин.

Нарушил молчание гул грома, вновь прокатившийся по небу. Свежий ветер пронесся через сад, и затанцевали белые соцветия. Затем вспышка молнии осветила все вокруг. Она была такой короткой, словно электрическая вспышка софитов во время проверки аппаратуры перед спектаклем.

– Нам бы лучше проследить, чтобы он добрался в целости и сохранности, – сказал доктор. – Если он пьян, то запросто может упасть. Она не сказала, пьян ли он?

– Не особенно.

Они топтались на лужайке. Тюрьма была, как всегда, в тени, и доктор пытался различить вход и объяснить, где он находится.

– Там нет, конечно, двери как таковой, – рассказывал он.

Каменистый холм был хорошо освещен луной. Козья тропка, извиваясь, вела прямо к тюрьме. Казалось, что минут десять никто ничего не говорил. Рэмпол пытался вслушиваться в трели сверчков, считал секунды между ними, затем вновь сбивался со счета. Ветер обдувал его тело через футболку, отчего он ощущал приятную прохладу.

– Вот он, – неожиданно сказал Сондерс.

Луч белого света показался над холмом. Фигура шла медленно, но уверенно, она странным образом появилась на вершине, словно возникла из-под земли. Хотя фигура и пыталась раскачивать фонарь не сильно, свет метался из стороны в сторону, как будто Мартин направлял луч фонаря в ту точку, откуда слышал звук. Наблюдая за этим, Рэмпол ощутил, как, должно быть, напуган этот хрупкий, презирающий всех и подвыпивший человек. Издалека фигурка его казалась крошечной. Он почему-то помедлил у ворот. Огонек замер, и под его светом стала видна арка, которая потом поглотила Мартина.

Наблюдатели вернулись и встали по своим местам.

Внутри дома часы пробили одиннадцать.

– Если бы она только поговорила с ним, – произнес пастор, причем достаточно давно, но Рэмпол только сейчас это осознал. – Сесть рядом с этим окном! – Он взмахнул руками. – Но в конечном итоге мы должны быть уверены… мы должны… Что может с ним случиться? Вы это знаете так же, как и я, джентльмены…

– Бонг! – пробили часы медленно. Они били еще, и еще, и еще…

– Может, еще немного пива? – спросил доктор.

Ровный и вкрадчивый голос пастора, похоже, раздражал его.

Вновь наступило ожидание. Эхо шагов в тюрьме, где снуют крысы и ящерицы, не боясь света. Рэмпол настолько живо себе это представил, что практически услышал их шорох. Некоторые сюжеты из Диккенса всплыли в его памяти, особенно тот момент, когда человек бродит вдоль Ньюгейта и замечает в распахнутом окне тюремщика, сидящего у огня, и его тень на белой стене.

В комнате надзирателя зажегся свет. Он не дрожал. Велосипедный фонарь был очень мощный, от его света тень образовывала горизонтальную полоску, и четко виднелось зарешеченное окно. По-видимому, Мартин положил фонарь на стол, так как луч сейчас был устремлен в угол комнаты и не двигался. Небольшой пучок света за оконными решетками, такой одинокий в этой покрытой плющом громадине. Силуэт мужчины завис на мгновение, а потом исчез.

Похоже, что у силуэта необычайно длинная шея. К своему удивлению, Рэмпол заметил, что сердце у него сильно колотится. Надо что-то делать. Надо сосредоточиться…

– Если вы не возражаете, сэр, – сказал он доктору, – я бы предпочел подняться к себе в комнату и почитать записи надзирателей. Мне все равно не видно комнату отсюда. А меня разбирает любопытство.

Ему показалось жизненно важным сейчас узнать причину смертей Старбертов. Он переворачивал листы, которые были влажными от его прикосновений. Помнится, он держал их в руке, даже когда говорил по телефону. Доктор Фелл кивнул, не обратив на него внимания.

Пока Рэмпол взбирался по лестнице, гром грохотал так неистово, что, казалось, тяжелая телега, проезжая, сотрясает оконные рамы. В его комнате, хоть она и продувалась ветром, все равно было тепло. Он зажег лампу, сел за стол перед окном и разложил перед собой листы. Рэмпол пробежал по ним взглядом до того, как сел. Здесь были тексты тех комических песен, которые он купил накануне вместе с той самой трубкой, как у церковного служки.

Ему в голову пришла странная мысль, что если он закурит эту трубку, то она каким-то образом сблизит его с Дороти Старберт. Как только Рэмпол взял эту трубку, он почувствовал себя глупцом и выругался. Когда он уже был готов отложить ее в сторону, раздался странный шум. От неожиданности он выронил хрупкую глиняную вещь, и она разбилась об пол.

Это шокировало его, словно разбилось что-то жизненно важное. Рэмпол уставился на место падения, а затем поспешил сесть перед окном. Насекомые продолжали роиться перед ним. Далеко за лугом в окне тюрьмы виднелся крошечный огонек фонаря, и Рэмпол мог слышать голоса Фелла и пастора этажом ниже.

Рэмпол подумал, что эти распечатанные листы гораздо лучше передали бы пульс времени, если бы были сохранены в оригинале – в виде желтых страниц. Он представлял себе мелкий, острый и аккуратный почерк, принадлежащий немногословному автору. Затем последовало несколько абзацев с литературными приемами в стиле тех дней о чудесах правосудия и справедливости наказания виновных. И вдруг дневник зазвучал совсем по-деловому:

Рэмпол поежился в кресле, а затем посмотрел в окно, где полоска света по-прежнему пересекала луг. Он слышал, как внизу доктор Фелл излагает очередные доводы относительно питейных традиций в Англии и спорит с пастором.

Затем Рэмпол продолжил читать, шелестя страницами. У него явно был не весь дневник. Кое-где пропущены целые года, некоторые даты все же сопровождались записями. Но весь ужас, жестокость, проповеди, циничное описание того, как сэкономили два пенса, – все это принадлежало перу Энтони… и это была только прелюдия.

Автор менялся. Порой он был очень эмоционален в записях.

За время написания он выработал собственный литературный стиль, но его злоба только возрастала. В 1814 году была сделана только одна запись:

Среди оставшихся записей один эпизод больше всего шокировал Рэмпола:

Ветер распахнул окно, чуть не вырвав листы из пальцев Рэмпола. Ему показалось, что они сами хотят вылететь у него из рук. Насекомые вокруг тоже не давали покоя. Огонь в лампе слегка мигал, но продолжал освещать комнату желтым светом. Молния озарила тюрьму, вспышка сопровождалась несколькими раскатами грома…

Еще не были дочитаны дневники Энтони, а предстояло ознакомиться с записками другого Старберта. Рэмпол был очень впечатлен, он стал читать быстрее. Из записей он узнал, что старый надзиратель с годами заметно сдал. Теперь он носил высокую шляпу и туго подпоясанный плащ, часто писал о своей трости с золотым набалдашником. И вдруг спокойное повествование закончилось!

Рэмпол откинулся в кресле, почувствовав спазм в горле, его ладони покрылись потом. Он даже не обратил внимания на то, что усилилась гроза, а дождь шелестел в деревьях и поливал лужайку. Он услышал крик доктора Фелла:

– Вносите кресла внутрь! Мы можем наблюдать из столовой!

Пастор ответил ему неразборчиво. Взгляд Рэмпола привлекла карандашная запись в самом конце журнала. Очевидно, ее от руки написал доктор Фелл, так как под ней стояли инициалы Д. Ф.

Рэмпол положил разбитую трубку на листки бумаги, чтобы их не сдул ветер, и снова откинулся в кресле. Он смотрел на дождь, представляя себе описанное. Затем поднял глаза на комнату надзирателя и замер…

Света в комнате не было.

Перед ним мерцала только стена дождя в полутьме. Из-за спазмов в горле он чувствовал слабость, так что даже не мог ближе пододвинуть кресло. Он посмотрел на часы. Было без десяти двенадцать. Ужасное чувство нереальности происходящего и ощущение, что его ноги запутались в ножках кресла, охватили его. Затем он услышал возглас доктора Фелла откуда-то снизу. Он тоже это увидел. Это произошло только что, лишь несколько секунд назад. Часы расплылись перед ним. Но он не мог отвести глаз от часовых стрелок и, кроме мерного тиканья, услышать что-либо другое…

Затем Рэмпол с трудом потянул на себя дверную ручку и сбежал вниз. Его мутило от головокружения. Он даже не видел доктора Фелла и пастора, которые стояли под дождем, уставившись на здание тюрьмы. Доктор до сих пор держался за кресло. Он поймал Рэмпола за руку.

– Погодите минуту! Что с вами? – забеспокоился он. – Вы бледны, как привидение. Что…

– Нам нужно бежать туда! Свет погас! Это…

Они все немного задыхались оттого, что дождь хлестал их по лицу. Вода залила Рэмполу глаза, и на минуту он потерял зрение.

– Я не считаю, что нам надо действовать настолько быстро, – сказал Сондерс. – На вас, очевидно, произвели такое впечатление эти бесовские дневники. Не верьте в это. Мартин, должно быть, ошибся во времени… Стойте! Вы не знаете дороги!

Рэмпол вырвался из рук доктора и уже бежал по лужайке. Оставшиеся услышали, как тот кричит: «Я обещал ей!» Затем пастор ринулся за ним. Несмотря на свою комплекцию, Сондерс был неплохим бегуном. Они соскользнули на берег. Рэмпол почувствовал, что его туфли набрали воды, когда он перепрыгивал через забор. Теперь он бежал по высокой луговой траве. Он плохо видел из-за пелены дождя, но подсознательно чувствовал, что нужно повернуть налево, к Ведьминому Логову. Неизвестно, было ли это правильным решением, был ли он на верном пути, однако в его голове сейчас очень живо нарисовались все краски дневника Энтони. Сондерс что-то крикнул ему в спину, но звук утонул в раскатах грома. При вспышке молнии Рэмпол увидел жестикулирующего Сондерса, который убегал вправо от него, прямо к воротам тюрьмы, но сам Рэмпол не сменил направления.

Впоследствии он не мог вспомнить как добрался до Ведьминого Логова. Густая луговая трава опутывала его ноги, словно проволока, кустарники царапали его тело сквозь одежду, он не видел ничего, кроме еловых зарослей впереди. Дышать было тяжело, он прислонился к промокшему дереву, чтобы вытереть с лица воду. Он понял, что находится здесь. В темноте все жужжало и шевелилось, ползало, но хуже всего был запах.

Все мерцало перед его глазами. Протянув руку, он почувствовал шершавую каменную стену, нащупал ржавые пики. Тут было что-то неладное, что заставляло голову кружиться, кровь стыть в жилах, а ноги терять свою силу. Небо вновь озарила молния… Он уставился на широкий колодец на уровне его груди и услышал, как внизу плещется вода.

Больше ничего.

Никаких свисающих голов на краю колодца, проткнутых пиками. В темноте он начал на ощупь прокладывать себе путь вдоль колодца, хватаясь за ржавые шпили. Так он дошел до края утеса, и тут его нога уперлась во что-то мягкое.

Он всматривался в темноту, а его тело онемело от отвратительного предчувствия. Рэмпол нащупал холодное лицо, открытые глаза, затем – мокрые волосы, но шея на ощупь казалась резиновой, так как была сломана. Ему даже не понадобилась молния, сверкнувшая вскоре, чтобы понять, что его «находка» – Мартин Старберт.

У Рэмпола подкосились ноги, и он присел. Это место было на 50 футов ниже балкона надзирателя, который, казалось, даже при свете молнии оставался черным. Рэмпол трясся, чувствовал себя потерянным, в голове была лишь одна мысль: он не выполнил обещание, данное Дороти Старберт. Дождь, сопровождаемый громким шелестом, окутывал его, стекал по его телу. Когда молодой человек в исступлении поднял глаза, то увидел, что далеко за лугом, в доме мистера Фелла, все еще горит свет лампы в его комнате. Его было видно в промежутке между зарослей елей. Лишь несколько картин заполняли его мозг: разбросанные на кровати листы дневника и обломки трубки.

Глава 6

Дворецкий, мистер Бадж, проводил свой обычный день в замке, проверяя, надежно ли закрыты все окна, перед тем как лечь в роскошную одноместную кровать. Он и так знал, что они хорошо закрыты, просто проделывал одну и ту же процедуру каждый день на протяжении пятнадцати лет и будет продолжать этим заниматься, пока этот дом из красного кирпича не упадет или не будет захвачен американцами, что, по мнению его жены, миссис Бадж, обладавшей на редкость грубым голосом, было наиболее вероятным развитием событий. Тем не менее мистер Бадж с большой осторожностью относился к подобным пророчествам домохозяек. Он словно чувствовал, что, как только он отвернется, той или иной горничной непременно приспичит пробежаться по зданию и нарочно открыть все окна, чтобы какой-нибудь бродяга мог попасть вовнутрь. Его воображение всегда рисовало перед ним картины ограбления. Проходя по лестнице через галерею с лампой в руках, он был особенно осторожен. Собирался дождь, и на душе у него было как-то тяжело. Его совершенно не беспокоило грядущее бдение молодого человека в комнате надзирателя. Это была традиция, сродни той, когда люди идут на войну защищать свою страну, если ей угрожает враг. Война, как известно, подвергает вас серьезной опасности, но сделать с этим ничего нельзя. Мистер Бадж был рассудительным человеком. Он знал, что существуют злые духи, как знал и то, что существуют, например, жабы, летучие мыши или другие малоприятные обитатели планеты. Но он сознавал и то, что о духах уже не так много говорят в наше время, и это понятно, ведь сейчас даже у горничных уйма времени. Это очень отличалось от тех времен, когда работал его отец. Его нынешний хозяин больше беспокоился о том, чтобы в библиотеке поддерживался огонь, когда он будет там находиться, его тарелка была полна сэндвичей, а графин постоянно наполнен виски.

Нет, мистера Баджа одолевали гораздо более серьезные заботы. Когда он дошел до середины галереи, обшитой дубом, где висели портреты, он, как обычно, остановился и подсветил лампой портрет старого Энтони. Художник XVIII века изобразил Энтони в черном, сидящим за столом, под рукой тот держал череп. У Баджа волосы все еще были в порядке, он был хорошо сложен. Несмотря на историю жизни первого надзирателя, Бадж в этой тщедушной фигуре улавливал сходство с собой и, гордо проходя мимо портрета, поглядывал на изображение. Никто не знал его маленькой тайны, а заключалась она в том, что он всегда плакал, когда просматривал понравившиеся фильмы. Однажды в Линкольне он даже на несколько лишил дней сна миссис Терпон, жену химика, когда та застала его в неприглядном виде во время просмотра американского фильма «Назад, на Восток».

Ему вспомнилось кое-что. Закончив наверху, он гордо прошествовал вниз по лестнице. В передней комнате газ горел хорошо, хотя в левой части – чуть хуже. Он не мог себе представить, что в один прекрасный день здесь появится электричество! Еще одна американская штучка. Вот, например, мистер Мартин уже испорчен янки. Всегда злится, хотя при этом все равно остается джентльменом, пока не начнет нести чушь о барах и напитках, названных в честь пиратов, или джине, который годится только для старых дам или пьяниц. А этот его револьвер, а тот пират, Том Коллинз, если не ошибаюсь, или другой пират, Джон Сильвер? Или то, что называют «коляской»…

Коляска. Она ассоциировалась у него с мотоциклом мистера Герберта. Он почувствовал беспокойство.

– Бадж, – донесся голос из библиотеки.

Лицо дворецкого по привычке вновь стало безмятежным, отсутствующим. Оставив лампу на столе в холле, он спустился в библиотеку, чтобы увериться, действительно ли его звали.

– Я вам нужен, мисс Дороти? – спросил он невозмутимо.

Даже несмотря на то, что его мысли были чисты, Бадж не мог не отметить одного поразительного (почти шокирующего) факта. Сейф был открыт. Он прекрасно различал это место: за портретом мистера Тимоти, его последнего хозяина. За последние пятнадцать лет Бадж ни разу не видел дверцу открытой. Дворецкий заметил это еще до того, как по привычке проверил, есть ли в камине дрова. Мисс Дороти сидела в одном из больших кресел с бумагой в руках.

– Бадж, – сказала она, – вы не попросите мистера Герберта спуститься?

Минута сомнения.

– Мистера Герберта нет в его комнате, мисс Дороти.

– Пожалуйста, не могли бы вы его найти?

– Я уверен, что его нет в доме, – ответил Бадж так, словно был погружен в какие-то собственные проблемы, требовавшие срочного решения.

Она положила бумагу на колени.

– Что вы имеете в виду?

– Эмм… Думаю, он ушел.

– Боже мой, нет! Куда он собирался?

– Просто я по поручению оказался в его комнате сразу после обеда, а он паковал свою маленькую сумку.

Бадж вновь замешкался. Он чувствовал беспокойство, потому что лицо хозяйки выражало странные эмоции. Она поднялась.

– Когда он вышел из дома?

Бадж глянул на часы. Они показывали 11:45.

– Я не уверен, мисс Дороти, – сказал он. – Сразу после обеда, как мне кажется. Он уехал на мотоцикле. Мистер Мартин попросил меня дать ему электрический фонарь, чтобы ему было… эмм… безопаснее в пути. Вот почему я сделал вывод, что мистер Герберт уезжает. Я вышел, чтобы отсоединить фонарь, и… он проехал мимо меня.

(Странно, что мисс Дороти так восприняла это! Конечно, у нее имелся повод для волнения: мистер Герберт уехал, не сказав ни слова, а сейф был открыт впервые за 15 лет, но ему не нравилось то, что она не скрывала своего расстройства. Бадж ощущал примерно то же, что когда-то чувствовал, подглядывая в замочную скважину… Но тут он прогнал юношеские воспоминания.)

– Странно, что я не видела его, – сказала она, в упор глядя на дворецкого. – Я сидела на лужайке по крайней мере час после обеда.

Бадж закашлялся.

– Я хотел сказать, мисс Дороти, что он проехал через пастбище прямо к охотничьему лугу. Я заметил это, так как некоторое время искал нужный фонарь для мистера Мартина, и увидел тогда, как он сворачивал.

– Ты сказал мистеру Мартину об этом?

Бадж с легкой обидой посмотрел на нее.

– Нет, мисс Дороти, – ответил он, словно делал выговор. – Я отдал ему фонарь, как вы знаете, но считаю, что не мое дело объяснять…

– Спасибо вам, Бадж. Вам не стоит дожидаться мистера Мартина.

Дворецкий склонил голову, краем глаза проверил, на своих ли местах сэндвичи и виски, а затем ушел. Он снова не мог подобрать слов, будто глотка была затянута поясом. Теперь он опять мистер Бадж. Какая-то хозяйка странная! Он хотел назвать ее дерзкой, но это слово все-таки показалось немного обидным. Что-то жесткое и опасное таилось в ее осанке и холодном взгляде. Никаких сантиментов. Никакого… сердца. Он помнил, как она росла… Давайте посмотрим: в апреле ей исполнился 21 год, то есть он знал ее с шести лет. Когда она была ребенком, ее нельзя было назвать высокомерной или сомневающейся в своих поступках, как мистер Мартин. Ее нельзя было назвать благодарной или внимательной, как мистер Герберт, в ней было что-то странное…

Гром грохотал все чаще. Бадж отметил это про себя. Вспышки молнии проникали даже в самые темные уголки дома. Как здорово, что он зажег огонь! Осталось только завести старые настенные часы, прослужившие уже не одно поколение. Исправляя упущение, он продолжал думать о том, каким ребенком была мисс Дороти. Все всплыло в его памяти: обеденный стол, он на заднем плане, тогда еще хозяин и хозяйка были живы. В Олдхэме Мартин и Герберт играли в саду с другими детьми в «войну». В разговоре за обедом Мартин попрекал кузена тем, что тот не смог взобраться на самый высокий клен, чтобы сидеть там в дозоре. Он всегда был лидером, тогда как Герберт покорно плелся за ним. В тот раз он отказался быть ведомым. «Я туда не полезу! – повторил он за столом. – Те ветки сухие».

– Все правильно, Берт, – сказала хозяйка нежным голосом. – Запомни: даже на войне нужно быть осторожным.

Маленькая мисс Дороти, до этого все время молчавшая, тогда неожиданно всех ошеломила. Она очень категорично заявила: «Когда я вырасту, то замуж выйду за человека, который не знает, что такое осторожность» – и посмотрела на всех со злостью. Хозяйка ей возразила, а хозяин, как всегда, лишь скупо и некрасиво усмехнулся; странно подумать, что сейчас…

Сейчас шел дождь. Когда дворецкий закончил заводить часы, те начали бить. Бадж отстраненно уставился на них, причем выглядел при этом удивленным. Часы пробили полночь. Все, несомненно, шло как обычно…

Нет. Все-таки чего-то не хватало. Что-то в закоулках маленького, привыкшего действовать автоматически мозга коробило его. Озадаченный, он хмуро уставился на ландшафт, изображенный на часах. Ах, он должен был догадаться! Всего несколько минут назад он разговаривал с мисс Дороти, а на часах в библиотеке было 11:45. Значит, эти показывают неправильное время.

Он вынул свои золотые часы, которые не имели привычки ошибаться многие годы, и открыл их. Без десяти двенадцать. Нет, часы в библиотеке не врут. А перед ним были старые фамильные часы, по которым дворецкие сверяли время во всем доме. Сейчас они спешили ровно на десять с половиной минут. Бадж сглотнул. Теперь, перед тем как отправиться отдыхать, ему придется сверить время и на остальных часах.

Часы пробили двенадцать.

Тут же зазвонил телефон. Бадж увидел белое лицо Дороти Старберт в дверном проеме, прежде чем успел взять трубку…

Глава 7

Сэр Бенджамин Арнольд, главный констебль, сидел за письменным столом в кабинете доктора Фелла, деловито сложив руки, словно школьный учитель. Выглядел он таким же образом, а слегка покрасневшее лицо напоминало лошадиную морду. Его серые волосы были зачесаны в стиле «помпадур», а взгляд сквозь пенсне был весьма острым.

– Я считаю, что лучше всего, – начал он, – принять личное участие. Вероятно, из Линкольна должны прислать инспектора. Однако я знаком со Старбертами и доктором Феллом, который вполне мог бы заведовать четтерхэмской полицией. В этом смысле нам будет проще избежать скандалов или других подобных вещей, связанных с расследованием.

Он замялся, затем откашлялся.

– Вы, доктор, и вы, мистер Сондерс, должны понимать, что у меня нет опыта в расследовании убийств. Я почти уверен, что у меня возникнут трудности с этим. Если ничего не выйдет, нам следует позвонить в Скотланд-Ярд. Но мы с вами должны предпринять максимум усилий, чтобы выявить все детали этого несчастного случая.

В это теплое утро солнце лучилось ясным светом, но сам кабинет все равно оставался в тени. Во время длящейся тишины они могли слышать шаги расхаживающего по коридору полицейского. Сондерс задумчиво кивнул. Доктор Фелл оставался угрюмым. Рэмпол слишком устал и запутался, чтобы сосредоточиться.

– Вы… эмм… сказали «расследовании убийств», сэр Бенджамин? – спросил пастор.

– Конечно, я наслышан о легенде Старбертов, – сказал констебль, кивая. – И даю слово, что у меня есть теория на этот счет. Вообще-то, конечно, мне не следовало упоминать слово «убийство» в прямом его смысле. Но несчастный случай мы должны пока исключить, и вообще, лучше вернуться к этому позже… А сейчас, доктор…

Он выпрямился, сделал какое-то движение губами, размял костяшки пальцев и, поколебавшись немного, словно лектор, приступил к основному.

– А сейчас, доктор, после того как вы рассказали все о происходившем до тех пор, как погас свет в комнате надзирателя, сообщите, что случилось, когда вы решили во всем разобраться.

Доктор Фелл угрюмо ткнул тростью в край письменного стола.

– Я не ходил туда. Спасибо, конечно, за комплимент, но я не могу двигаться так же быстро, как эти двое. Хм… нет. Позвольте им самим рассказать вам.

– Хорошо… Я не ошибусь, если предположу, что вы, мистер Рэмпол, осмотрели тело?

Такой деловой и официальный тон разговора заставлял Рэмпола нервничать. У него не получалось говорить естественно, он чувствовал, что все, сказанное им, может быть и будет использовано против него. Правосудие – это большая и грозная машина. Он почувствовал себя виноватым в чем-то, сам не зная в чем.

– Я.

– Тогда скажите мне, почему вы решили сразу двигаться к колодцу, вместо того чтобы пройти через ворота и подняться в комнату надзирателя? Были ли у вас причины подозревать, что там что-то случилось?

– Я… Я не знаю. Я старался разобраться во всем этом весь день. Это произошло спонтанно. Я прочел те дневники, легенды и все это… в общем…

Он пытался помочь себе руками, но так и не нашел слов.

– Я понял вас. Что вы делали потом?

– Я был так ошеломлен, что просто сел на холме и находился там. Затем я опомнился и позвал мистера Сондерса.

– А вы, мистер Сондерс?

– Что касается меня, мистер Бенджамин, – пастор говорил, придавая каждому слову особое значение, – я уже был почти у ворот, когда … эээ… услышал зов мистера Рэмпола. Мне показалось странным то, что он направился прямо в Ведьмино Логово, его словно притягивало туда магнитом. Но тогда совсем не было времени думать об этом, – сказал он ехидно и нахмурился.

– Хорошо. Когда вы споткнулись о тело, мистер Рэмпол, оно лежало на краю колодца, сразу под балконом?

– Да.

– Как оно лежало? Я имею в виду, на спине или на животе?

Рэмпол рефлекторно закрыл глаза. Все, о чем он мог сейчас думать, это покрылось ли по́том его лицо.

– На боку. Кажется. Да, я уверен.

– На левом или правом?

– Я не знаю… Подождите минутку! Да, я знаю. На правом.

Доктор Фелл неожиданно наклонился вперед, его трость продолжала совершать нападения на стол.

– Вы уверены в этом? – требовал он ответа. – Сейчас вы можете быть в этом уверенным, мой мальчик? Вспомните, тут легко ошибиться.

Тед кивнул. Да, вот он наклонился и чувствует шею, ощущает, что она раздавлена, а тело при этом лежит на правом плече. Он замотал головой, чтобы отогнать картинку.

– На правом боку, – ответил он. – Готов в этом поклясться.

– Это совершенно точно, сэр Бенджамин, – заявил пастор, сложив вместе костяшки пальцев.

– Очень хорошо. Что вы делали потом, мистер Рэмпол?

– Когда мистер Сондерс подошел, мы не знали, как нам дальше поступить. Единственное, о чем мы думали, так это о том, что надо убрать тело из-под дождя. Сначала мы хотели перенести его сюда, в коттедж, но затем побоялись напугать миссис Фелл, поэтому подняли его и перенесли в одну из комнат в тюрьме. Ах да, еще мы нашли велосипедный фонарь, которым он освещал себе дорогу. Я попробовал его включить, но оказалось, что он разбился при падении.

– Где был фонарь? В его руке?

– Нет, он лежал на некотором расстоянии от него. Было похоже, что его сбросили с балкона. Я имею в виду, он был слишком далеко от тела.

Констебль постучал пальцами по столу. Спираль морщин виднелась на его шее, когда он смотрел на Рэмпола, повернув к нему голову.

– Ваши свидетельства, – сказал он, – могут иметь исключительно важное значение при вынесении судьей вердикта: несчастный случай ли это, самоубийство или убийство… Если верить доктору Маркли, череп молодого Старберта был проломлен. Возможно, при падении, возможно, от удара тупым предметом (это общий термин). Его шея была сломана, есть и другие ушибы, связанные с падением. Но к этому мы перейдем позже… Что дальше, мистер Рэмпол?

– Я оставался рядом с телом, пока мистер Сондерс рассказывал обо всем Феллу и ездил в Четтерхэм за доктором Маркли. Я просто ждал, зажигая спички и… Я просто ждал.

Он вздрогнул.

– Спасибо. Мистер Сондерс?

– Мне почти нечего добавить, сэр Бенджамин. – Сондерс попытался припомнить детали. – Я уехал в Четтерхэм после того, как поговорил о произошедшем с доктором Феллом и рассказал по телефону дворецкому Баджу о том, что случилось…

– Какая глупость, – начал со злостью доктор Фелл. Когда пастор удивленно взглянул на него, тот добавил: – Я имею в виду Баджа. Его мнение не стоит ни копейки в кризисной ситуации. Только он повторил то, что я сообщил ему по телефону, как вдруг до меня донесся чей-то крик. Вместо того чтобы оградить свою жену от шокирующей информации, пока кто-нибудь деликатно не расскажет ей о случившемся, он сообщил ей обо всем в ту же минуту.

– Как я уже говорил, сэр Бенджамин… Конечно, доктор, вы правы. Это была не самая приятная ситуация, как я уже сказал. – Пастор поднялся.

У него был вид человека, пытающегося угодить нескольким людям одновременно.

– Я поехал к доктору Маркли, остановился лишь в приходе, чтобы взять дождевик; затем мы вернулись и сопроводили доктора Фелла в тюрьму. После короткого осмотра доктор Маркли сказал, что уже ничего нельзя сделать и стоит вызвать полицию. Мы отвезли… эм… тело в замок в моей машине.

Казалось, Сондерс хочет что-то добавить, но он неожиданно умолк. Повисла давящая тишина, и каждый боялся ее нарушить. Констебль открыл большой раскладной нож и начал затачивать карандаш. Маленькое и быстрое острие ножа работало очень громко, и сэр Бенджамин поспешил спросить:

– Вы опросили людей в замке?

– Да, – сказал доктор Фелл. – Мисс Дороти все перенесла прекрасно. Мы получили четкое представление обо всем, что случилось тем вечером от нее и от Баджа. Прислугу мы не стали беспокоить.

– Не важно. Я лучше узнаю обо всем из первых уст, чем от них. Вы общались с юным Гербертом?

– Нет, – ответил доктор после паузы. – Если верить Баджу, то сразу после обеда того дня он сложил вещи в сумку и уехал из замка на мотоцикле. Он так и не вернулся.

Сэр Бенджамин положил нож и карандаш на стол. Он сидел прямо, посматривая на других. Затем он снял пенсне и спрятал его в старый чехол; его глаза, ранее обладавшие таким острым взглядом, теперь казались большими и глубоко посаженными.

– Ваши догадки, – сказал он, – это абсурд.

– Хорошо, – отозвался пастор, глядя прямо перед собой.

– Боже мой! Никаких догадок! – громыхнул доктор Фелл и стукнул тростью об пол. – Вы сказали, что вам нужны факты. Но сами не хотите их получать. Вы желаете, чтобы я сказал: «Конечно, есть небольшая вероятность того, что Герберт Старберт поехал в Линкольн посмотреть кино, захватив заодно кое-какую одежду для прачечной, а когда он вышел из театра, то, без сомнения, решил провести ночь с друзьями». Такие догадки могут быть названы фактами. Я же вам озвучиваю обычные факты, а вы называете их догадками.

– О Юпитер! – воскликнул пастор. – Почему все не могло быть так, как он сказал?

– Хорошо, – произнес доктор Фелл. – Тогда мы можем рассказать всем, что так и было. Но не называйте это фактами. Это очень важно.

Констебль в раздражении махнул рукой.

– Он им говорил, куда собирается?

– Нет, но мог упомянуть об этом кому-нибудь другому, не мисс Старберт и не Баджу.

– Ох! Хорошо, я поговорю с остальными. Я не хочу ничего больше слышать… Нормальными ли были отношения между ним и Мартином?

– Да. Ему тяжело было бы скрыть обратное.

Сондерс, поглаживая пухлый подбородок, сказал:

– Он должен был уже вернуться к этому времени. Мы не были в замке с прошлой ночи.

Доктор Фелл хмыкнул. Сэр Беджамин нехотя поднялся и начал ковырять кончиком ножа лежавшую на столе промокашку. Затем он вновь сделал жест школьного учителя, причмокнув губами.

– Джентльмены, если вы не возражаете, то мы пойдем и осмотрим комнату надзирателя. Никто из вас не был там прошлой ночью?.. Хорошо. Тогда нам стоит начать относиться ко всему беспристрастно.

– Вы думаете? – удивленно сказал Фелл.

Они услышали чей-то вздох: «О-оо!» – а когда выходили из кабинета, успели заметить пытающуюся скрыться миссис Фелл. Они обратили внимание, что на лице полицейского застыло такое выражение, словно он только что говорил с ней. В руке он держал большой пончик.

– Положи это, Визерс, – сказал констебль, – и пойдем с нами. Ты уже отправил человека в тюрьму?.. Хорошо. Пойдемте.

Они вышли на дорогу. Сэр Бенджамин в старой норфолкской куртке и небрежно надетой поношенной шляпе шел впереди. Все молчали до того момента, пока не взобрались на холм, приблизившись к воротам тюрьмы. Железная решетка, ранее служившая для защиты от проникновения, теперь полностью проржавела и тяжело шаталась, словно пьяная. Рэмпол вспомнил, как она скрипела и пищала, когда он вносил тело Мартина внутрь. В проходе было прохладно и полно комаров. Когда прячешься здесь от солнечного света, кажется, что лето сменилось весной.

– Я был внутри всего раз или два, – заметил констебль, оглядываясь по сторонам с любопытством. – Но я совсем не помню расположения комнат. Доктор, может, вы проведете?.. Комната надзирателя должна быть закрыта, не так ли? Я надеюсь, молодой Старберт не запер дверь изнутри, когда входил. Если так, то как нам поступить? Надо было поискать ключи в его одежде.

– Если кто-то сбросил его с балкона, – проговорил Фелл, – то убийца должен был как-то выйти из комнаты после этого. Он не стал бы прыгать с высоты пятидесяти футов из окна. Так что мы, скорее всего, обнаружим дверь открытой.

– Тут абсолютная темень, – сказал сэр Бенджамин, вытянув шею, и показал на дверь справа. – Это здесь вы оставили тело молодого Старберта прошлой ночью?

Рэмпол кивнул, и констебль, толкнув дубовую дверь, всмотрелся внутрь.

– Ничего особенного, – сказал он. – Ох уж эта паутина! Каменный пол, зарешеченное окно, камин – это все, что я вижу. Мало света.

Он убил нескольких невидимых насекомых перед своим лицом.

– Это комната ожидания пыток, а дальше – приемная, – продолжал доктор Фелл. – Здесь надзиратель опрашивал заключенных и делал записи, до того как распределить их в помещения.

– Тут очень много крыс, – неожиданно сказал Рэмпол, словно заметив, как крысы уставились на него.

Запах сырости или подвала по-прежнему напоминал ему о кошмаре прошлой ночи.

– Тут полно крыс, – повторил он.

– О, несомненно, – сказал пастор. – Ну что, джентльмены?

Они пошли вперед. Стены были неровные, с отбитыми камнями, зеленая трава заполнила собой трещины. Рэмпол подумал: вполне подходящее место, чтобы подхватить лихорадку. Сейчас здесь едва можно было хоть что-нибудь рассмотреть, и они продвигались вперед на ощупь, держа друг друга за плечи.

– Нам нужен фонарь, – сказал сэр Бенджамин. – Здесь невозможно пройти…

Что-то с грохотом упало на заросший травой каменный пол, и они подпрыгнули от неожиданности.

– Кандалы, – сказал идущий впереди доктор. – Оковы для ног. Они до сих пор здесь развешаны по стенам. Это значит, что мы вошли в помещения. Поищите, здесь должна быть дверь.

Рэмпол думал о том, что в этих коридорах очень легко заплутать. Но вот из-под одной двери упала узкая полоска света. В стене толщиной не менее пяти футов они увидели зарешеченное окно, откуда открывался вид на старый темный двор. Когда-то он был вымощен, но сейчас зарос сорняками и крапивой. С одной стороны двора – шеренга клеток с разрушенными дверями, напоминавшими сгнившие зубы. Странно выглядела выросшая в центре этого опустевшего двора цветущая белая яблоня.

– Проклятое место, – сказал доктор Фелл.

Никто ему не ответил. Они больше не обращали внимания на окружающие их странности и не спрашивали объяснений у проводника. В одной из затхлых комнат, как раз перед лестницей, ведущей на второй этаж, они зажгли спичку и увидели железную скульптуру девы, а рядом – печи, которые отапливались древесным углем. Лицо железной девы выглядело сонным, рот расплылся в улыбке, а с него свисали, покачиваясь, пауки. Потревожили они и других обитателей – летучих мышей. Те летали вокруг, поэтому ни у кого не было желания здесь задерживаться.

Рэмпол крепко сжал кулаки, он ни о чем не думал, но все увиденное мелькало перед ним. Ему казалось, будто что-то ползает по его шее сзади. Слышен был шорох крыс. Когда мужчины в следующий раз остановились у большой железной двери напротив галереи на втором этаже, он почувствовал, что находится как бы не здесь. Рэмпол ощутил, как будто его после сидения на муравейнике погрузили в холодную воду.

– Она открыта? – спросил пастор, и его голос прозвучал как-то очень уж громко.

Констебль помог доктору Феллу приоткрыть дверь, и та проскрежетала по каменному полу. Тут же над ними поднялось облако пыли. Они стояли на пороге комнаты надзирателя и осматривались.

– Могу смело утверждать, что нам не следует сюда заходить, – буркнул сэр Бенджамин, нарушив тишину. – Все то же самое! Кто-либо из вас был в этой комнате до этого?.. Нет? Не ожидал. Хм. Они не удосужились обновить мебель, не так ли?

– Большинство предметов мебели осталось еще от старого Энтони, – сказал Фелл. – Меньшая часть принадлежала его сыну Мартину, который тоже был здесь надзирателем, но умер в 1837 году. Оба они отдали соответствующие распоряжения, чтобы в комнате ничего не менялось.

Это была довольно большая комната, хотя и с низкими потолками. Напротив двери располагалось окно. Стена тюрьмы находилась в тени, а щупальца плюща вились вокруг окна, не позволяя свету проникнуть сюда. После дождя лужи под окном до сих пор никуда не делись, они неравномерно покрывали каменную поверхность. На расстоянии около шести футов слева от окна располагалась дверь, ведущая на балкон. Она была открыта под углом к стене. Виноградная лоза, которую, по-видимому, оборвали, когда открывали дверь, сейчас преграждала путь свету.

Когда-то, вероятно, были приложены некоторые усилия, чтобы придать этой мрачной комнате хоть сколько-нибудь уюта. Обшитые орехом панели на каменных стенах давно прогнили. Слева от наблюдателей, в стене между высоким шкафом и книжными полками, полными старых выцветших кожаных переплетов, был дымоход, на его выступе стояло несколько пустых подсвечников. Ветхое кресло было приставлено к камину. Здесь, перед огнем (как помнил Рэмпол), вероятно, и сидел в ночном чепчике старый Энтони, как раз перед тем, когда услышал стук в балконную дверь и голос, который шепотом просил его выйти и присоединиться к мертвым…

В центре комнаты стоял старый стол, напоминавший пыльные развалины, а перед ним находилось деревянное кресло. Рэмпол осматривался. Да, в пыли можно было заметить прямоугольный след от велосипедного фонаря, который здесь лежал прошлой ночью. Тут, в этом деревянном кресле, должно быть, сидел Мартин Старберт, направивший луч лампы вперед…

Итак. В центре правой стены виднелась неприметная дверь в хранилище, сейф, или как оно у них там называлось. Это была обычная дверь шести футов высотой и полфута шириной, полностью проржавевшая. Сразу под ее железной ручкой имелось странное приспособление вроде сплюснутой коробки, где располагалось большое отверстие для ключа с одной стороны. С другой стороны, чуть повыше маленького регулятора, находилось похожее на металлический клапан устройство.

– Значит, описания были правильными, – неожиданно произнес доктор Фелл, – как мне кажется. Иначе все было бы слишком просто.

– Что? – переспросил констебль раздраженно.

Доктор ткнул тростью.

– Я полагаю, что грабителю нужен был ключ от этой штуки. Хотя даже невооруженным глазом видно, что он легко мог бы сделать слепок такой большой замочной скважины, но получился бы непомерно большой ключ… Однако эту вот штуковину, этот сейф, уже никак нельзя вскрыть, разве что вынести всю стену при помощи динамита.

– С этой штуковиной?

– Буквенный код. Я слышал, что здесь применяется именно он. Это не новое изобретение, как вам известно. Меттерних[8] им пользовался, например, а Талейран[9] говорил об этом вот что: «Ma porte qu’on peut ouvrir aves un mot, comme les quarante voleurs de Sheherazade»[10]. Видите этот регулятор с двигающейся металлической крышкой над ним? Он скрывает секрет, как в современных сейфах, в котором вместо цифр – 26 букв алфавита. Вы должны открыть крышку и угадать зашифрованное слово. Без него ключи будут бесполезны.

– Нужно же как-то открыть эту штуку! – воскликнул сэр Бенджамин.

Опять наступила давящая тишина. Пастор вытирал лоб салфеткой, искоса поглядывая на большую кровать с балдахином у правой стены. Она была и сейчас застлана, на ней лежали какие-то вещи и валик; шторы висели на черных латунных кольцах. Перед ней стоял ночной столик с подсвечниками. Рэмпол поймал себя на том, что вспоминает манускрипт Энтони: «Я поправил свечу у изголовья кровати, надел ночной колпак и приготовился ко сну, когда услышал какое-то движение рядом с собой…»

Американец быстро отвел взгляд. Как минимум еще один человек жил и умер в этой комнате со времен Энтони. За сейфом стоял шкаф-секретер со стеклянными дверцами, а на нем – бюст Минервы и огромная Библия. У всех, кроме доктора Фелла, было чувство, что они находятся в страшном месте, где опасно не только ходить, но и трогать что-либо. Констебль взбодрился.

– Хорошо, – начал он мрачно, – сейчас мы здесь. И пусть меня повесят, если я знаю, что делать. Тут бедолага сидел. Тут он держал фонарь. Никаких следов борьбы, ничего не разбито…

– Кстати, – заговорщически заметил доктор Фелл. – Я не удивлюсь, если сейф и сейчас открыт.

Рэмпол почувствовал ком в горле.

– Мой дорогой доктор, – сказал Сондерс, – вы думаете, что Старберты согласились бы на это?.. Я хотел сказать…

Но доктор Фелл уже топал мимо него, описывая круги наконечником трости. Резко обернувшись к Сондерсу, сэр Бенджамин произнес:

– Это же убийство, понимаете? Нам нужно взглянуть. Но подождите! Подождите минуту, доктор!

Слегка качнув головой, похожей на лошадиную, он, сохраняя серьезность, сделал шаг вперед. Затем он добавил низким голосом:

– Вы думаете это разумно?

– Мне также интересно, – задумчиво проговорил доктор, как будто и не слышал, что было сказано до этого, – какая буква сейчас значится на замке. Вы не могли бы немного постоять в сторонке? Спасибо. Так… О Юпитер, механизм смазан!

Фелл отодвинул металлическую заслонку, и все столпились вокруг него.

– Здесь значится буква «S». Полагаю, что это последняя буква в слове, которое зашифровано, хотя, может, и нет.

Он повернулся с ленивой улыбкой и взялся за ручку сейфа.

– Все готовы? Сейчас будьте внимательны!

Доктор дернул за ручку – и петли двери заскрипели. Трость шумно упала на пол. Дверь подалась…

Глава 8

Рэмпол не знал, чего ожидать. Он держал доктора за локоть, а все остальные инстинктивно отступили назад. На мгновение воцарилась тишина, слышно было лишь шевеление крыс за обивкой.

– Ну, что там? – спросил пастор высоким голосом.

– Я ничего не вижу, – сказал доктор Фелл. – Молодой человек, зажгите спичку.

Рэмпол выругал себя за то, что сломал головку первой спички. Взял другую спичку, но ее погасил спертый воздух помещения, как только он протянул спичку вперед. Рэмпол повторил процедуру. Везде были плесень и сырость, паутина щекотала его шею… Теперь голубое пламя осветило внутреннюю часть сейфа.

Каменный склеп шести футов в высоту и трех или четырех в глубину. В задней части – полки со старыми книгами. Больше ничего. Рэмпол покачнулся от легкого головокружения, но взял себя в руки.

– Ничего, – сказал он.

– Разве что… – сказал доктор с ухмылкой. – Разве что было, а теперь нет.

– Сейчас не время для догадок, – упрекнул его сэр Бенджамин. – Смотрите сюда. Мы словно находимся в каком-то кошмаре. Я деловой человек, здравый и рассудительный. Но даю вам слово, что это проклятое место совершенно вскружило мне голову. Это факт.

Сондерс вытирал лицо платком. Оно как-то неожиданно стало розовым и заблестело. Он набрал в легкие воздуха и начал жестикулировать.

– Мой дорогой сэр Бенджамин, – возразил он. – Ничего подобного! Вы же сказали, что вы – рассудительный человек. Вы понимаете, как служащий Церкви, я должен в наибольшей степени сохранять здравомыслие в отношении… этих вещей. Бессмыслица! Просто бессмыслица!

Он выглядел таким радостным, словно готов был пожать руку сэру Бенджамину. Последний лишь нахмурился и посматривал из-за плеча Рэмпола.

– Что-нибудь еще? – спросил он.

Американец кивнул. Он осветил пламенем спички пол и поводил ею по сторонам. Что-то здесь определенно хранилось. Это было видно по оставленному в пыли прямоугольному следу 18 на 10 дюймов. Чем бы это ни являлось, теперь здесь пусто. Он почти не слышал указания констебля вновь закрыть сейф. Последней буквой комбинации была «S». Что-то важное и одновременно расплывчатое мучило его. Слова, прозвучавшие у изгороди в сумерках, фразы пьяного Мартина, сказанные Герберту по дороге в Четтерхэм вчера днем… «Ты прекрасно знаешь это слово, – говорил Мартин. – Это виселица».

Вытирая пыль с колен, он толкнул дверь, и она закрылась. Что-то было в этом сейфе, похожее на коробку, и человек, убивший Мартина Старберта, украл ее.

– Кто-то взял… – сказал он.

– Да, – сказал сэр Бенджамин. – Это отчетливо видно. Никто не стал бы устраивать подобный спектакль, если бы за этим не крылась какая-то тайна. Но должно быть что-то еще. Как вы думаете, доктор?

Доктор Фелл уже находился возле стола в центре комнаты и словно бы принюхивался. Он уселся в кресло. Затем ткнул в него тростью, наклонился вперед (при этом прядь волос свесилась перед ним), а после безучастно посмотрел на всех.

– А? – пробормотал он. – Я прослушал, простите. Я задумался о своем. Что вы сказали?

Констебль вновь стал напоминать школьного учителя. Он почесал подбородок и плотно сжал губы, как будто был предельно сосредоточен на предмете.

– Послушайте, – сказал он. – Не кажется ли вам, что это не совпадение, – то, что Старберты умирали такой вот смертью?

Доктор Фелл взглянул вверх с видом персонажа комедии, которого ударили по голове.

– Потрясающе! – воскликнул он. – Феноменально, мой дорогой! Ну, в общем да, даже такому человеку, как я, становится ясно, что совпадением это не назовешь. Что тогда?

Сэр Бенджамин больше не выглядел удивленным. Он скрестил руки.

– Мне кажется, джентльмены, – сказал он всем присутствующим, – что мы должны в этом расследовании двигаться дальше, и это у нас получится лучше, если мы учтем, что я, как констебль полиции, принял на себя…

– Хватит! Я знаю. Я ничего дурного не имел в виду. – Доктор Фелл пожевал усы, и ухмылка вернулась на его лицо. – Всему причиной ваша способность торжественно заявлять об очевидных вещах. Вы когда-нибудь станете уважаемым чиновником. Продолжайте.

– С вашего разрешения, – ответил констебль.

Видно было, что он вновь пытается сохранить деловой учительский вид, но на его рябом лице появилась приветливая улыбка. Он потер нос, а затем со всей серьезностью продолжил:

– Давайте разберемся. Вы все сидели на лужайке и наблюдали за окном, не так ли? Вы должны были заметить что-то подозрительное… Ну, может, увидеть борьбу, или услышать стук фонаря, или что-нибудь еще. Нет? Вы же точно должны были услышать крик.

– Очень вероятно.

– Но никакой борьбы не было. Посмотрите, где сидел молодой Старберт. Он мог видеть только дверь в комнату. И, вероятнее всего, он ее закрыл, если нервничал, как вы говорите. Даже если убийца попал в комнату первым, то ему негде было спрятаться. Хотя… Подождите! Этот шкаф…

Он прошелся и открыл дверцы, подняв слой пыли.

– Тоже вряд ли. Ничего, кроме пыльной одежды… Здесь пальто с бобровым воротником в стиле Георга IV и пауки! – Захлопнув дверь, он отпрянул назад. – Готов поклясться, что здесь никто не прятался. А другого места нет. Другими словами, молодого Старберта не могли застать врасплох. Не было борьбы и криков… Тогда как вы думаете, мог ли убийца войти сюда уже после того, как Старберт был сброшен с балкона?

– О чем вы, черт возьми, говорите?

Рот сэра Бенджамина искривился в какой-то мистической улыбке.

– Следите за ходом рассуждений, – сказал он. – Видели ли вы, как убийца сбрасывал его с балкона? Видели ли вы, как он падал?

– Нет, если следовать фактам, мы не видели, сэр Бенджамин, – отозвался пастор, которому, видимо, показалось, что им слишком долго пренебрегают. Он произнес задумчиво: – Но мы и не смогли бы увидеть. Было очень темно, и шел сильный дождь. К тому же свет погас. Мое мнение таково, что мы не смогли бы увидеть, как его сбрасывают с балкона, даже если бы свет горел. Понимаете… фонарь стоял здесь, на столе. Ручка его, стало быть, находилась тут, то есть луч направлен был на сейф. Дверь на балкон расположена в шести футах в другой стороне, а значит, сам человек должен был находиться в полной тьме.

Констебль пожал плечами и начал ковырять пальцем ладонь.

– Что я вам хочу объяснить, джентльмены: убийца все же должен был где-то находиться. Но вовсе не обязательно, что он находился здесь, ударил Мартина по голове и вытолкнул навстречу смерти. Мне кажется, что на балконе вообще могло и не быть двух человек. Как насчет ловушки?

– Ах! – пробормотал доктор Фелл, пожимая плечами. – Хорошо…

– Понимаете, джентльмены, – продолжал сэр Бенджамин, обращаясь ко всем присутствующим, старясь донести сказанное с максимальной ясностью, – я имею в виду… что как минимум два Старберта нашли смерть на этом балконе. Давайте в таком случае обратим на это внимание, посмотрим… как устроен балкон… может, там есть какой-нибудь механизм?

Рэмпол бросил взгляд на балконную дверь. За плющом можно было рассмотреть низкую каменную стену с перилами. Казалось, что комната погружается в еще большую тьму и мрак.

– Понимаю, – кивнул он. – Как в легендах. Когда я был маленьким, я прочел одну такую, и она произвела на меня огромное впечатление. Что-то о кресле, привинченном к полу в старом доме. Над ним под потолком висел груз и убивал каждого, кто садился в то кресло. Но послушайте, такого ведь не может быть. Причем, если бы все было так, кто-то же должен был заставить это работать…

– Не обязательно. Это мог сделать убийца. Но убийца в таком случае умер еще несколько веков назад. – Сэр Бенджамин широко раскрыл глаза, а потом сузил их. – Клянусь Георгом! Я, кажется, начинаю вникать. Сдается мне, вот как все было: молодой Мартин открывает сейф, находит там коробку и зачем-то идет на балкон. Затем что-то происходит, коробка падает из его рук прямо в колодец, фонарь летит в другую сторону, где вы нашли его потом. Как вам?

Любая увлекательная теория могла легко заинтересовать Рэмпола. Он опять начал думать о манускрипте Энтони: «А я меж тем придумал план. Я ненавижу и буду пороть всех тех, с кем я, по несчастью, связан кровью… А крысы становятся все толще».

Но нет. Даже при всем своем интересе, эта гипотеза была слишком неправдоподобна и хрупка.

– Послушайте, сэр, – сказал он, – вы не можете всерьез утверждать, что Энтони хотел устроить ловушку для всех своих потомков! Даже если бы и хотел, это неразумно. Это может привести к гибели лишь одного человека. Жертва забирает коробку, читает документ, или что там в ней находилось, и сваливается с балкона. Все удалось. Но уже на следующий день секрет станет известен, правда же?

– Почему же? Наоборот, совершенно ясно, что не станет. Предположим, послание было таким: прочти это письмо до конца, положи обратно в коробку, закрой сейф и поступай так, как в нем написано… После этого, – сэр Бенджамин был так возбужден, что, произнося это, стал тыкать пальцем в грудь Рэмполу, – жертва по каким-то причинам берет коробку и послание, и те затем оказываются в колодце.

– А как насчет других Старбертов, которые не погибли подобным образом? Таких было несколько между Мартином в 1837 году и Мартином в 1930 году. Тимоти сломал себе шею в Ведьмином Логове, но тут нельзя знать…

Констебль прочно посадил пенсне на переносицу и посмотрел на Рэмпола, как профессор на любимого ученика.

– Мой дорогой мистер Рэмпол, – сказал он, прочищая горло. – Очевидно, вы слишком многого ждете от механических устройств и думаете, что они помогли бы избавиться от всех потомков. Конечно, в том или ином случае оно могло не сработать. Энтони должен был испытать на себе его действие. Хотя, разумеется, вы можете воспользоваться и первой моей теорией, если она вам больше нравится. Признаюсь, я как-то раньше об этом не подумал. Я имею в виду убийцу, который что-то украл из сейфа. Он готовит ловушку на балконе, пользуясь уже созданным старым Энтони механизмом в своих целях. Он ждет, пока Мартин откроет сейф. Наблюдает, как Старберт выходит на балкон, где механизм выбрасывает молодого человека. Фонарь падает и разбивается. Убийца же (заметьте, он так и не коснулся своей жертвы) забирает добычу и уходит. Это две мои теории. Обе они строятся на существовании изобретенного ранее Энтони Старбертом механизма.

– Эй! – прогремел голос.

К этому моменту оба спорщика настолько погрузились в дебаты, что то и дело похлопывали друг друга по плечу, пытаясь доказать свою правоту, и совершенно забыли об остальных. Сердитый возглас доктора Фелла вернул их к реальности. Для внушительности он постучал тростью об пол. Повернув голову, Рэмпол обнаружил доктора Фелла сидящим в кресле перед столом; он поглядывал на спорщиков исподлобья, вертя второй тростью в воздухе.

– Вы двое, – сказал доктор, – имеете самую совершенную логику из всех, с какими я когда-либо сталкивался. Но не решаете этим ничего, а просто спорите о том, чья история более складная.

Он громко высморкался, а затем продолжил уже более дружелюбно:

– Я очень увлекался такими историями. Последние сорок лет я прочищаю себе мозг при помощи изданий серии «Кровавая рука». Поэтому я в курсе всех подобных ловушек: лестница, по которой ты скатываешься, как по мусоропроводу, кровать с опускающимся пологом, мебель, напичканная ядовитыми иглами, часы, стреляющие пулями или протыкающие человека ножом, пистолет в шкафу, груз, подвешенный под потолком, кровать, которая выпускает ядовитый газ, когда вы на нее ложитесь и многое другое, возможное и невозможное. И я считаю, – сказал доктор с особым удовольствием, – что чем менее они реалистичны, тем больше приходятся по вкусу. У меня весьма простое сентиментальное мышление, джентльмены, и я бы очень хотел вам верить. Видели ли вы пьесу «Суинни Тодд – дьявольский парикмахер с Флит-стрит»? Вам следовало бы посмотреть. Это одна из первых постановок, хорошо известная на заре XVIII века. Там речь идет о парикмахере, который усаживает свою жертву в кресло, потом та падает в погреб, а убийца перерезает ей горло. Но…

– Погодите! – раздраженно бросил сэр Бенджамин. – Вы это к тому, что наши версии надуманны?

– Готические романы довольно конкретны, – ответил доктор Фелл. – Они полны подобных… – Он запнулся и поднял глаза. – Надуманны? Помилуй, Господи, нет! Многие из так называемых «надуманных» ловушек существовали в жизни, например, корабль Нерона или отравленные перчатки, убившие Чарльза VII. Нет-нет. Я не считаю, что вы чересчур увлеклись. Суть в том, что для ваших утверждений нет никаких оснований. Вы очень далеки от детективных историй. В них может быть «нереальность», но в то же время ее существование может быть обосновано с помощью объективных доказательств. Откуда вы знаете, что в сейфе действительно лежала какая-то «коробка»?

– Ну, мы, разумеется, наверняка не знаем, но…

– Конечно! И вы, не имея понятия о существовании коробки, почему-то решили, что внутри нее находились какие-то бумаги. Затем молодой Старберт «падает с балкона»; теперь сама коробка становится для вас неудобной, и вы ее тоже сбрасываете с балкона. Потрясающе! Вы не только придумали коробку и бумаги, но вы еще заставили их вновь исчезнуть. Как говорил наш американский друг: «Клялся слепой, что своими глазами видел». Так оно и есть.

– Очень хорошо, – резюмировал констебль. – Тогда вы можете осмотреть балкон, если хотите. Я этого делать не желаю.

Доктор Фелл похлопал его по груди.

– Я как раз собираюсь это сделать. Я не говорю, что там нет никакой ловушки, может быть, вы и правы. – Фелл смотрел прямо перед собой, его красное лицо было напряжено. – Но я должен вам напомнить, что пока есть только одна вещь, в которой не приходится сомневаться: Старберта нашли под этим балконом со сломанной шеей. Это все.

Сэр Бенджамин улыбнулся в своей обычной манере: уголки его рта не поднимались, а опускались. Он иронично заметил:

– Я очень рад, что вы хотя бы в теории признали правомерность моих версий. Обе они базируются на ловушке…

– Это все чушь! – сказал доктор Фелл.

В это время он уже смотрел сквозь открытую дверь и собирался шагнуть на балкон.

– Спасибо.

– Хорошо, – пробормотал доктор устало. – Я докажу вам это, если хотите. Обе ваши теории основываются на том, что Старберт свалился с балкона. В первом случае из-за послания, которое он нашел в сейфе, а во втором – из-за того, что кто-то задумал ограбить сейф: человек заставил Мартина выйти на балкон, а потом привел в действие чертов механизм. Так?

– Совершенно верно.

– Хорошо. Тогда поставьте себя на место Старберта. Вы как раз сидите за столом, где сидел он, положив перед собой маленький фонарь, точно так же нервничаете, как он, или так же бесстрастны. Представили? Представили все это?

– Прекрасно представил. Спасибо.

– Для чего-то вам потребовалось открыть эту дверь, которая была заперта черт знает сколько лет. Причем вы не только пытаетесь открыть забитую дверь, вы пытаетесь еще и выйти на черный, как смоль, балкон. Что вы делаете?

– Ну, я беру фонарь и…

– Прекрасно. Это все. Вот и вся история. Вы держите фонарь, пока открываете дверь, и светите им перед собой перед тем, как выйти… Это то, чего не сделала жертва. Если бы хоть какой-то свет лучился с этого балкона, мы увидели бы его из сада. Но мы ничего не видели.

Наступила тишина. Сэр Бенджамин поправил шляпу и нахмурился.

– О Юпитер, – пробормотал он, – это звучит правдоподобно. Послушайте. Здесь что-то не так. Я не могу придумать никакого варианта. Как убийца пробрался в комнату, а Старберт при этом не издал ни звука?

– Я тоже не могу, – сказал доктор Фелл. – Если это вдохновит вас, я…

Он умолк. Его глаза наполнились ужасом, когда он посмотрел на железную дверь, ведущую на балкон.

– О Господи! О Бахус! О моя седая голова! Этого не могло случиться.

Он шагнул за дверь. Затем опустился на колени и осмотрел пыльный пол, где валялись осколки камня и хлопья грязи, упавшие, по-видимому, когда дверь открывали. Он провел рукой вдоль двери. Затем исследовал лицевую часть двери, потом закрыл ее и осмотрел замок.

– Открыта при помощи ключа, – пробормотал он. – Здесь свежая царапина от ключа…

– Тогда, – заговорил констебль, – открыл эту дверь Мартин Старберт, так ведь?

– Нет-нет. Я так не думаю. Это был убийца. – Доктор Фелл сказал что-то еще, но его не расслышали, потому что он ступил за заросли плюща на балконе.

Все то и дело переглядывались. Рэмпол понял, что сейчас волнуется больше, чем когда открывал сейф. Он подошел ближе, держа сэра Бенджамина под локоть. Пастор в этот момент рассматривал корешки книг из телячьей кожи на полках справа от камина; он никак не мог оторваться, несмотря на то что ноги, казалось, упорно несли его к балкону.

Оттолкнув заросли плюща, Рэмпол вышел на балкон. Он был не особенно большой и напоминал каменный порог с каменной балюстрадой. Пространство было чуть больше комнаты, и все в нем еще выглядело довольно комфортно. Рэмпол и сэр Бенджамин, выйдя на балкон, стали с двух сторон от доктора.

Все молчали. Над глыбой тюрьмы солнце пока еще не собиралось всходить: ее стены, склон и Ведьмино Логово были погружены в сумрак. Двадцатью футами ниже Рэмпол мог видеть край утеса, выступающий из грязи и зарослей, и треугольные каменные блоки, которые служили подставкой для виселицы. Через маленькую дверь чуть пониже выводили пленных из пыточной, а потом перед последним прыжком кузнец освобождал их от оков. Отсюда Энтони наблюдал за действом в «шляпе и новом алом пиджаке». Подавшись вперед, Рэмпол увидел между елями колодец. Ему показалось, что можно различить даже зеленую пену на воде, но сейчас все было покрыто тяжелым сумраком.

Виднелся только этот ров, усеянный пиками, на пятьдесят футов ниже балкона. К северу раскинулись луга с белыми цветами. Вокруг – низменные земли, кое-где разделенные посадками, словно шахматная доска, белая дорога, мерцающий ручеек, белоснежные домики среди деревьев и церковный шпиль. Тишина. Луга не заполняли толпы зевак, желающих посмотреть на казнь. Рэмпол видел лишь воз с сеном, плывущий по дороге.

– Достаточно надежно. – услышал Рэмпол голос сэра Бенджамина. – Хотя в нас немало веса. Не хочу об этом думать. Спокойно! Что вы делаете?

Доктор Фелл копался в зарослях плюща над черной балюстрадой.

– Мне все время хотелось порыться здесь, – сказал он. – Но я никогда не думал, что у меня появится такая возможность. Эмм… Какое все ветхое, – добавил он себе под нос.

Затем раздался треск кустов.

– Я на вашем месте был бы осторожен. Даже если…

– Ха! – вскричал доктор, задыхаясь. – Вот это да! «Выпьем же, как гласил один саксонский тост. Вот это да! Я никогда даже не думал, что смогу найти это. Ха-ха-ха! – Он повернул к ним сияющее лицо. – Смотрите сюда, на внешний край балюстрады. Это полость, куда свободно помещается мой палец. А вот еще одна, не такая глубокая, с этой стороны перед вами.

– Ну и что дальше? – спросил сэр Бенджамин. – Не вижу тут ничего особенного.

– Это, можно сказать, археологическая находка. Мы должны отпраздновать. Пойдемте, джентльмены, я думаю, больше там ничего не найти.

Сэр Бенджамин подозрительно посмотрел на него, как тогда, когда они открыли комнату надзирателя. Затем он сказал:

– Я решительно ничего особенного не увидел, в отличие от вас. Как это может быть связано с нашим убийством?

– Никак. Абсолютно! Это, – продолжал доктор Фелл, – может быть связано только косвенно. Если бы не было этих полостей в камне… Хотя я не знаю… – Он сложил руки. – Помните ли вы девиз старого Энтони? Он изображал его на своих книгах и перстнях, все лорды знали его. Вы видели его когда-нибудь?

– Итак, – сказал сэр Бенджамин, щуря глаза, – мы вновь вернулись к Энтони, не так ли? Нет, я никогда не слышал его девиза. Тем не менее мы можем заняться чем-нибудь более полезным. Например, уйти отсюда и направиться в замок. Пойдемте! К чему все это?

Доктор Фелл кинул последний взгляд на эту мрачную комнату.

– Девиз, – проговорил он, – был «Omnia mea mecum porto», то есть «Все свое ношу с собой». Подумайте об этом. Слушайте, как насчет бутылочки пива?

Глава 9

Извилистая дорожка, покрытая щебнем. Серые голуби под вязами подозрительно поглядывают на прохожих. Стриженые лужайки и тени птиц на них. Высокий дом из красного кирпича с белыми вставками, белый купол, увенчанный позолоченным флюгером, отдающим дань старой грации и временам правления королевы Анны. Где-то гудят пчелы, сладковато пахнет сеном.

Рэмпол не замечал этого еще вчера. Вчера, когда они приехали на «форде» пастора, шел дождь, а они с Сондерсом несли уже холодное тело. Когда они попали в богато обставленный коридор, это выглядело так, как будто они очутились с нелепой ношей на хорошо освещенной сцене перед тысячами людей. Рэмпол шел по дороге с компаньонами и очень боялся опять оказаться на этом месте. Вот как это было в его представлении: он очутился на сцене, ошеломленный и обескураженный, причем без одежды. Так иногда происходит в снах. Там еще был дворецкий. Как же его звали? Он стоял, наклонившись немного вперед и обхватив себя руками. Он уже приготовил кушетку в гостиной.

В тот момент Дороти вышла из библиотеки. Красные глаза указывали на то, что она плакала, похоже, у нее случилась истерика. Сейчас девушка была уже спокойна и лишь сжимала в руке носовой платок. Тед ей ничего не сказал. Что ему, в конце концов, надо было говорить? Любое слово или движение выглядело бы нелепо. Он не знал почему, просто так казалось. Он стоял в нерешительности у двери в мокрых брюках и теннисных туфлях, ему хотелось уйти как можно скорее. Он помнил, как ушел: как раз перед этим закончился дождь и часы пробили час. Несмотря на свое состояние, Рэмпол почему-то сосредоточился именно на этой незначительной детали: часы пробили час. Запомнил. Но зачем? Непонятно…

Не было похоже на то, что он испытывал какое-то сожаление по поводу смерти Мартина Старберта. Тот ему даже не нравился. Но для чего-то он все-таки задержался там. Какая-то растерянность и что-то зловещее было на лице Дороти. Когда она вошла, то сама выглядела как смерть: она сжимала носовой платок в руке, тоска на ее лице была смешана со страшной болью, которую практически нельзя было вынести. Обычно безупречно одетый, сейчас, после смерти, Мартин выглядел странно: на нем были какие-то старые фланелевые брюки и разодранное твидовое пальто… Как себя чувствовала Дороти теперь? Он поморщился, глядя на дверной затвор.

Бадж открыл дверь и увидел констебля. Было заметно, что тот ему рад.

– Здравствуйте, сэр. Нужно ли мне позвать мисс Дороти?

Сэр Бенджамин выпятил нижнюю губу; он выглядел озадаченным.

– Нет. Не сейчас. Где она?

– Наверху, сэр.

– А мистер Старберт?

– Тоже там, сэр. С ними люди из похоронного бюро.

– Кто-нибудь еще есть здесь?

– Думаю, мистер Пейн уже на пути сюда. Доктор Маркли должен позвонить. Он говорил, что хочет вас видеть, сэр, но сможет пообщаться сразу после утреннего осмотра.

– Ах да. Я понял. Кстати, Бадж… Эти люди из похоронного бюро… Я хотел осмотреть одежду Мартина, в которой он был вчера, и проверить содержимое карманов.

Бадж наклонил голову к сэру Бенджамину:

– Да, сэр. Доктор Фелл уже говорил об этом вчера. Я распорядился, чтобы все подготовили, ничего не трогая из одежды.

– Отлично. Принесите все это в библиотеку… И еще, Бадж!

– Да, сэр?

– Если вам посчастливится увидеть мисс Старберт, – сказал он, немного нервничая, – просто… передайте мои глубочайшие… Вы поняли, да?

Сэр Бенджамин смутился. Он был честным полицейским, но лицо его сейчас покраснело, словно он обманывал своих близких.

– И я хотел бы увидеть мистера Герберта Старберта как можно раньше.

Однако Бадж был невозмутим:

– Мистер Старберт еще не вернулся, сэр.

– Ах да! Я вспомнил. Тогда покажите мне наконец одежду.

Они прошли в темную библиотеку. В доме, который посетила смерть, где напряжение так высоко, женщины лучше сохраняют самообладание. Мужчины же, эти четверо, были беспомощны и молчаливы. Сондерс оказался единственным, кто выглядел хоть сколько-нибудь спокойным. К нему вновь вернулись его степенные манеры, словно он читал молитвенник.

– Простите, джентльмены, – сказал он, – будет лучше, если я отправлюсь к мисс Старберт и узнаю, сможет ли она нас принять. Это суровое испытание, понимаете? Суровое испытание, и если я смогу быть чем-нибудь полезным…

– Все верно, – сказал констебль.

Когда пастор ушел, он начал ходить взад-вперед.

– Конечно, это тяжелое испытание, но зачем мы, черт возьми, обо всем этом говорим? Мне это не нравится.

Рэмпол вынужден был с ним согласиться. Все в большой старой комнате переминались с ноги на ногу, сэр Бенджамин распахнул занавески на окнах. Серебряные часы начали бить; их звон перекликался с часами в холле, создавая иллюзию, что пришедшие находятся в соборе. В библиотеке все казалось старым и одиноким. Здесь стоял глобус, который никто никогда не вращал, ряды книг выдающихся авторов, которые никто никогда не читал, а над камином висела большая рыба-меч, которую (можно сказать точно) никто никогда не ловил. Стеклянный шар поблескивал на окне как оберег против ведьм.

В этот момент вернулся Бадж, неся с собой сумку, в которой были вещи для стирки.

– Всё здесь, сэр, – объявил он. – За исключением нижнего белья. Из карманов ничего не вынимали.

– Спасибо. Останьтесь здесь, Бадж, я должен задать вам несколько вопросов.

Доктор Фелл и Рэмпол подошли посмотреть, когда сэр Бенджамин поставил сумку в центре стола и начал доставать оттуда вещи. Серая куртка была жесткой от грязи, ее подкладка выглядела потертой и разорванной, отсутствовали несколько пуговиц.

– Вот, – пробормотал констебль, роясь в карманах, – портсигар. Красивый, надо отметить. Полный… похоже, что это американские сигареты. Да. «Лаки страйк». Коробка спичек. Фляга с бренди. Трети жидкости нет. Больше ничего.

Он порылся вновь.

– Старая рубашка, в карманах ничего нет. Носки. Вот брюки, тоже старенькие. Он знал, что это будет пыльная работенка – шататься по тюрьме. Вот кошелек в набедренном кармане. – Сэр Бенджамин остановился. – Надо посмотреть во внутренних. Хм. Десять шиллингов, два фунта и еще пять фунтов. Письма. Все присланы из Америки. Вот штамп американской почты: «Мартин Старберт, эсквайр, 470 Вест, 24-я улица, Нью-Йорк». Скажите, вы не думаете, что это его американские враги могли прибыть сюда за ним?

– Сомневаюсь, – сказал доктор Фелл. – Но вы должны еще разобраться с этими письмами.

– Какая-то записная книжка с разными значками. A&S, 25, Good Roysterers, 10, Roaring Caravans, 3, Oedipus Rises, Bloomingdales, 25. Что это такое?

– Может быть, торговые заказы, – предположил Рэмпол. – Он говорил мне, что связан с издательским бизнесом. Что-нибудь еще?

– Много карточек. «Фридом Клаб», 65 Вест, 51-я улица. Еще дюжина клубов. «Валгалла Кордиал Клаб», доставка, 342 Бликер.

– Все правильно, – сказал Рэмпол. – Я понял.

– Мы закончили с карманами и кошельком. Погодите! О Юпитер! Здесь его часы в кармашке. Они идут. Он сам не смог выжить, а часы…

– Дайте-ка мне взглянуть, – вдруг прервал его доктор Фелл.

Он взял тонкие золотые часы, которые гулко тикали в тихой комнате.

– В детективах, – добавил он, – часы очень часто разбиваются и вводят в заблуждение следователей: те отталкиваются от времени, которое они показывают, тогда как убийца предусмотрительно переводит стрелки. В жизни все может быть иначе.

– Я понял вас, – ответил констебль. – Что вас так заинтересовало? В нашем случае время смерти не так важно.

– О нет, конечно, важно! – сказал доктор Фелл. – Гораздо более важно, чем вам кажется. Сейчас часы показывают десять двадцать пять.

Он поднял глаза на часы над камином.

– Эти часы показывают такое же время, вплоть до секунд. Бадж, вы не скажете, правильно ли идут часы?

Бадж затряс головой:

– Да, сэр. Они идут правильно. Это совершенно точно, сэр.

Доктор помялся, уставившись на дворецкого, а затем положил часы.

– Вы выглядите очень уверенным, – сказал он. – Почему вы в этом так убеждены?

– Потому как одна странная вещь приключилась прошлой ночью, сэр. Старые фамильные часы в холле спешили на десять минут. Я… обнаружил это, когда сверял их со временем на других часах. Затем я обошел весь дом, чтобы сверить время. Обычно мы сверяем все остальные часы по фамильным, сэр, и я был удивлен…

– Вы сверяли? – спросил Фелл. – Вы проверили и все остальные часы?

– Да, сэр, – ответил Бадж, слегка испугавшись.

– Было ли с ними все в порядке?

– В этом, сэр, и заключается странность. Да, они шли точно. Все, за исключением фамильных. Я не мог даже представить, сэр, что они могут идти неточно. Кто-то их перевел. В суматохе у меня не было время все выяснить…

– Что это может значить? – начал шеф полиции. – Если верить вашим словам, молодой Старберт вошел в комнату надзирателя ровно в одиннадцать, его часы идут правильно, значит, здесь не может быть ошибки.

– Да, – сказал доктор Фелл. – Да. А вот кто перевел часы – это вопрос. Еще один вопрос. Бадж, есть ли часы в комнате Мартина?

– Да. Большие часы на стене.

Доктор Фелл кивнул несколько раз, словно вел диалог сам с собой. Затем он подошел к креслу и опустился в него со скрипом.

– Продолжайте, дружище. Вам, наверное, кажется, что я задаю слишком много дурацких вопросов, но я обязан это делать и буду опрашивать всех свидетелей. Потерпите? Но Бадж! Когда сэр Бенджамин закончит с вами общаться, я хочу, чтобы вы докопались до истины, кто же перевел злосчастные часы в холле. Это очень важно.

Констебль нетерпеливо барабанил пальцами по столу.

– Вы закончили? – спросил он. – Если нет…

– Мне кажется, – сказал Фелл, поднимая трость к невидимой точке, – что убийца запросто мог извлечь что-то важное из его карманов до нас. Что? Его ключи, например! У него должны были быть при себе ключи! Вы же не нашли их?

Сэр Бенджамин хранил молчание, покачивая головой, затем он повернулся к Баджу и подал ему знак. Они вновь прошли вместе проделанный вчера путь. Рэмпол ничего не хотел больше слышать. Он уже знал историю Баджа, которую тот рассказал, отвечая на вопросы доктора. Рэмполу хотелось поскорее увидеть Дороти Старберт. Пастор сейчас должен быть с ней, рассказывает, наверное, ей всякие банальности, как набожный кочегар, что в величии Божьем она найдет утешение. Он представлял себе, как Сондерс произносит подходящие слова в легкой, утешающей манере, заставляя девушку приговаривать: «Вы мне так помогли».

Почему люди не могут сохранять тишину в присутствии смерти? Почему надо непременно сказать что-то вроде «Как живой!» и другое в том же духе, что заставляет всех вновь плакать? Непонятно. Что ему особенно не нравилось, так это привычка Сондерса, общаясь с девушкой, становиться воплощением доброты и дружественности (Сондерс любил эту роль). Не нравился ему и Бадж: его отлаженные и взвешенные фразы, построение которых было доведено у него до автоматизма. Рэмпол понял, что не может больше здесь сидеть. Что бы ни думали остальные, он должен быть немного ближе к ней. Рэмпол вышел из комнаты.

Но куда ему идти? Очевидно, что не наверх, это будет чересчур. Но он не может бродить по коридору, как человек, который ищет газовый счетчик или другую идиотскую вещь. Есть ли у них в Англии газовые счетчики? Вот находка! Прохаживаясь по мрачному коридору, он увидел приоткрытую дверь у лестницы. Чья-то фигура загораживала свет, и он узнал в ней Дороти Старберт, которая манила его…

Он встретил ее в темноте лестницы, плотно прижал к себе и почувствовал, как она дрожит. Поначалу он даже боялся взглянуть ей в лицо: боялся, что у него вырвется что-то вроде: «Я подвел вас, но совсем не хотел этого». Или нет. Он мог сказать: «Я люблю тебя» здесь, в тени, под тикающими большими часами. Мысли о том, что он мог бы ей сказать, засели глубоко внутри и больно ранили.

Но нужных слов он так и не нашел, и только часы тикали в церковной тишине, внутри же него что-то пело. «О Господи, это абсурд, что таким, как она, непременно нужна прочность и самостоятельность. Я не стал бы ей этого желать. Это хрупкое тело, которое я могу сжать руками, я мог бы беречь и охранять. То, что она мне тихо шепнет, будет звучать как вопль о помощи среди ночи. Я прижму ее к себе навеки, и за мной она окажется словно за щитом, перед которым будет бессильна даже преисподняя». Однако он понимал, что свои душевные терзания надо сдерживать. Ему в голову лезли только мысли сумасшедшие, смешные, поэтому он решил сохранять самообладание, уйти от грез и остаться пусть неуклюжим, но собой. Рэмпол сказал:

– Я знаю…

Он шепнул эту глупость и потрогал ее руку. Затем они оказались за дверью в маленькой комнате, затемненной занавесками.

– Я слышала, как вы вошли, – сказала она низким голосом. – И слышала, что мистер Сондерс поднялся наверх, но я не могла говорить с ним. Поэтому я попросила миссис Бандл остановить его – уж она навешает ему лапши на уши – и спустилась сюда.

Дороти села на старую софу, подперев подбородок руками, ее взгляд был тяжелым и мрачным. Тишина… В закрытой темной комнате было достаточно жарко. Когда она вновь начала говорить, судорожно жестикулируя, он дотронулся до ее плеча.

– Вам не стоит ничего рассказывать…

– Я должна. У меня такое ощущение, будто я только что проснулась. Но я обязана взять себя в руки немедленно и пройти через все это вновь.

Она сжала руку в кулак и подняла голову.

– Вам не стоит так уж переживать, – мягко сказала она. – Вы, наверное… Вы, наверное, не поверите, но я не могу сказать, что очень уж сильно любила Мартина. Вероятно, не очень правильно так говорить, потому что он умер. Но, понимаете, он никогда не был особенно близок кому-либо из нас. Я могла бы испытывать более глубокое чувство, чем сейчас.

– Ну, тогда…

– Мне все это кажется ужасным! – Она плакала, ее голос дрожал. – И мы никак не можем помочь себе: нас преследуют, мы прокляты по крови, каждый из нас; возмездие… мне до сих пор не верится, я не хочу в это верить. И еще…

– Успокойтесь! Вы должны взять себя в руки.

– И еще. Как мы можем знать, что есть в крови каждого из нас? В вашей, моей или чьей-либо еще? Возможно, убийца как-то связан с призраками. Эта дверь закрыта?

– Да.

– У любого из нас в крови… Почему? – Ее голос стал более весомым, она сложила руки, как будто это было естественное их положение. – Я могу убить вас. Вот так просто достать пистолет из стола – только потому, что не отдаю себе отчет в этом… – Она вздрогнула. – Если все те люди не покончили с собой и не были сброшены… призраками… я не знаю, тогда получается, что кто-то из семьи приложил к этому руку…

– Вы не должны так думать! Посмотрите сюда! Послушайте!

Она учтиво кивнула, притронулась кончиками пальцев к векам и подняла взгляд.

– Вы думаете, что это Герберт убил Мартина?

– Нет! Конечно, нет! И не какие-то там призраки. И… вы знаете, думаю, ваш кузен не мог убить Мартина. Он восторгался им, ведь тот был надежным человеком.

– Герберт разговаривал сам с собой, – сказала девушка серьезным тоном. – Сейчас я вспоминаю это. Таких вот скрытных и спокойных людей я боюсь. Как раз такие люди наиболее подвержены сумасшествию, если уж говорить о том, что в нашем роду что-то нечистое течет в крови… У него большие красные руки. Его волосы остаются непослушными, как бы он их ни причесывал. Телосложение у него такое же, как у Мартина, но руки уж очень большие. Я очень удивилась бы, если бы узнала, что он ненавидел Мартина.

Наступила пауза, девушка нервно ковыряла край софы.

– Он всегда пытался что-нибудь изобрести, но ничего не работало. Маслобойка, например. Он считал себя изобретателем. Мартин любил смеяться над этим…

Темная комната была полна ду́хов. Рэмполу представились две фигуры, стоящие посереди белой дороги во тьме. То, что они там стояли, было очевидно, но ни в чем не убеждало. Пьяный Мартин с повисшей на губе сигаретой. Герберт, имевший глуповатый вид, возможно, из-за плохо сшитой шляпы, тем не менее надетой ровно и как следует. Можно было подумать, что Герберт будет курить сигарету в той же манере, однако она располагалась у него посередине рта.

– Кто-то открыл стенной сейф в библиотеке прошлой ночью, – сказала Дороти Старберт. – Было еще кое-что, о чем я не сказала доктору Феллу. Я не сообщила ему многого, что могло быть важным. Я не рассказала ему, что за обедом Герберт нервничал больше, чем Мартин… Человек, который открыл сейф в библиотеке, – Герберт.

– Но…

– Мартин не знал комбинацию. Его не было здесь два года, и ему никогда не представлялся подходящий случай. Только три человека знают пароль: я, Пейн и Герберт. Я видела, что вчера ночью сейф открывали.

– Что-то забрали?

– Не думаю. Там никогда не лежало ничего ценного. Когда мой отец построил этот кабинет, то не стал им пользоваться. Я уверена, что его никто не открывал годами, никто из нас. Там лежали какие-то старые бумаги… Вряд ли что-то из них пропало. Ну, по крайней мере, из того, что я знаю. Но зато я сама нашла там кое-что.

Рэмпол решил, что ее состояние близко к истерике. Она встала с софы, открыла шкаф ключами, висевшими у нее на шее, и взяла оттуда груду пожелтевших бумаг.

– Прочтите это, – сказала она, задыхаясь. – Я доверяю вам и не хочу рассказывать об этом другим. Мне хочется с кем-нибудь поделиться… Читайте.

Он взглянул на бумаги, сосредоточился. Сверху было написано: «3 февраля 1895 года, моя копия стихотворения – Тимоти Старберт». Здесь чернила сохранились хуже. Содержание было такое:

– Мда, – сказал он, пробегая взглядом по строчкам. – Плохо сложенный текст, и я не нахожу тонкого смысла в написанном, насколько я вообще могу судить о поэзии… Что это?

Она серьезно посмотрела на него:

– Вы обратили внимание на дату? Третье февраля – это день рождения отца. Он родился в 1870 году, а в 1895 году ему исполнилось…

– Двадцать пять лет, – бросил Рэмпол.

Оба замолчали. Рэмпол уставился на притягивающие внимание слова с уже бо́льшим пониманием. Все самые дикие предположения, которые он и сэр Бенджамин выдвигали и которые доктор Фелл не поддерживал, обретали под собой почву.

– Позвольте мне продолжить, – сказал он. – Если, как тут написано, это «копия», то подлинник находится в комнате надзирателя. Да?

– Там находится то, что должен увидеть старший сын.

Она забрала листы из его рук, как будто ненавидела их. Дороти уже готова была скомкать их, но Рэмпол отрицательно покачал головой.

– Я много думала об этом и пришла к выводу, что это единственное объяснение. Похоже, что я права. Я представляла себе самые разные вещи, которые могли бы там находиться. Но, так или иначе, ничего не изменилось. Люди по-прежнему умирают.

Он сел на софу.

– Если там находился оригинал, то его сейчас там нет, – сказал он.

Медленно и подробно он рассказал ей о своем посещении комнаты надзирателя. А потом добавил:

– Эта вещь – что-то вроде криптограммы. Должно быть, так. Мог ли кто-нибудь убить Мартина только для того, чтобы завладеть ею?

Раздался стук в дверь, и они испуганно переглянулись. Приложив палец к губам, Дороти тихонько положила бумаги в шкаф и закрыла его ключом.

– Войдите, – сказала она.

В открытую дверь вплыл Бадж. Если он и удивился, застав здесь Рэмпола, то по его лицу все равно нельзя было это прочитать.

– Прошу меня простить, мисс Дороти, – сказал он. – Мистер Пейн только что прибыл. Сэр Бенджамин ждет встречи с вами в библиотеке, если вас это не затруднит.

Глава 10

Похоже было, что мгновением раньше в библиотеке происходил какой-то оживленный спор: некое напряжение витало в воздухе, а лицо сэра Бенджамина было залито румянцем. Он стоял спиной к потухшему камину, скрестив руки. В центре комнаты находился его недруг – адвокат Пейн.

– Я сейчас скажу, что вам делать, сэр, – сказал сэр Бенджамин. – Вы сядете здесь, как порядочный мужчина, и будете отвечать на вопросы, когда вам их зададут. Не ранее.

У Пейна свистело в горле. Рэмпол почему-то обратил внимание на его торчащие сзади белые волосы.

– Вам известны законы, сэр? – спросил Пейн.

– Да, сэр, известны, – подтвердил сэр Бенджамин. – Я магистр в этом деле, чтобы вы знали. Вы будете работать со мной, или мне…

Доктор Фелл закашлялся. Он лениво повернул голову в сторону двери и встал с кресла, когда вошла Дороти Старберт. Пейн тут же повернулся.

– А, проходите, моя дорогая, – сказал он, пододвигая к ней кресло. – Садитесь и отдыхайте. Сэр Бенджамин и я, – он покосился на констебля, – хотим с вами поговорить.

Он скрестил руки, но не отошел от ее кресла, отчего выглядел как стражник. Сэр Бенджамин чувствовал себя не очень хорошо.

– Вы, конечно, знаете, мисс Старберт, – начал он, – как мы все переживаем после случившегося. На протяжении всего времени, что я знаком с вами и вашей семьей… Я не думаю, что стоит продолжать. – На его старом и добром лице можно было прочитать, как ему трудно подбирать слова. – Мне не хотелось бы сейчас давить на вас, но если бы вы ответили на несколько вопросов…

– Вы не обязаны на них отвечать, – сказал Пейн. – Помните об этом.

– Да, вы можете не отвечать на них, – согласился сэр Бенджамин, стараясь сдержать злость. – Я только думаю о том, что у вас тогда не будет проблем на дознании.

– Конечно, – ответила девушка.

Дороти спокойно села, сложив руки перед собой, и вновь рассказала историю, которую уже слышали прошлой ночью. Она закончила ужинать около девяти часов. Пыталась развеселить Мартина и отвлечь его от предстоящего дела, но он чувствовал себя явно не в своей тарелке и быстро ушел в свою комнату. Где был Герберт? Она не знала. Пошла на луг, когда еще было попрохладней, и сидела там почти час. Затем вернулась в кабинет, чтобы заняться домашними счетами. В холле она встретила Баджа, который сообщил ей, что отнес велосипедный фонарь в комнату Мартина, как тот и просил. Несколько раз на протяжении получаса или сорока пяти минут она порывалась зайти к нему в комнату. Но ему, как ей казалось, хотелось побыть одному. Он был сам не свой за ужином, поэтому она решила отказаться от этой идеи. Она подумала, что ему будет лучше, если никто не увидит его в таком состоянии.

Примерно без двадцати одиннадцать она услышала, как Мартин, покинув комнату, спустился и вышел из дома через боковую дверь. Она пошла за ним, но успела только дойти до боковой двери, когда увидела, что он удаляется. Она окликнула его, поскольку боялась, что он успел много выпить. Он ей что-то ответил, но слов она не разобрала. Все же шагал он достаточно уверенно. Затем она вернулась к телефону и связалась с домом Феллов, передав, что он покинул дом.

Это было все. Ее гортанный голос ни разу не дрогнул во время неспешного рассказа, а ее глаза продолжали невозмутимо смотреть на сэра Бенджамина. Ее полные розовые губы были не накрашены, они, казалось, почти не шевелились. Закончив, девушка откинулась в кресле и стала смотреть на солнце через незашторенное окно.

– Мисс Старберт, – сказал доктор Фелл после паузы. – Вы не будете возражать, если я тоже задам вам вопрос?.. Спасибо. Бадж рассказывал нам, что часы в холле вчера показывали неправильное время, в отличие от остальных. Когда вы говорите, что он вышел из дома без двадцати одиннадцать, вы имеете в виду время на часах в холле или правильное?

– В смысле? – Она деловито посмотрела на него, затем на свои наручные часы, а потом на часы над камином. – Это правильное время! Я уверена в этом. Я никогда даже не смотрела на те часы в холле. Да, время я назвала правильное.

Доктор Фелл замолк, девушка же поглядывала на него с каким-то беспокойством. Сэр Бенджамин, очевидно почувствовав, что вновь находится не у дел, стал прохаживаться по ковру. Можно было подумать, что он сам нервничал, когда задавал вопросы, а тут еще доктор прервал его и не дал закончить. Наконец он повернулся к ним.

– Бадж уже рассказал нам, мисс Старберт, о странном отсутствии Герберта…

Она кивнула.

– Подумайте, пожалуйста! Вы уверены в том, что он ни разу не упоминал о возможности внезапного отъезда? По крайней мере, мы пока не нашли никаких причин для этого.

– Уверена, – сказала она и добавила низким голосом: – Вам незачем быть со мной таким официальным, сэр Бенджамин. Я так же, как и вы, прекрасно понимаю, к чему вы клоните.

– Ну, тогда, откровенно говоря, мне кажется, господа присяжные на дознании будут оценивать этот факт достаточно жестко, если он не вернется немедленно. Так или иначе, существовала ли какая-нибудь неприязнь между Мартином и Гербертом в прошлом?

– Никогда.

– А в последнее время?

– Мы не видели Мартина, – сказала она, потирая пальцы, – примерно с тех пор, как прошел месяц с похорон отца, и до того времени, когда увидели позавчера в Саутгемптоне его корабль. В любом случае между ними никогда не было какой-либо неприязни.

Сэр Бенджамин был озадачен. Он посмотрел на доктора Фелла, как бы ожидая, что тот что-нибудь скажет, но доктор промолчал.

– В настоящий момент, – продолжил констебль, прочищая горло, – я не могу думать ни о чем другом. Это как-то … странно. Очень странно. Мы не хотим вас задерживать, моя дорогая. Если вы желаете вернуться к себе в комнату…

– Спасибо. Но если вы не возражаете, – сказала она констеблю, – я предпочту остаться здесь. Мне кажется… Да, я предпочту остаться здесь.

Пейн погладил ее по плечу.

– Я позабочусь обо всем остальном, – сказал он ей, кивнув констеблю с каким-то сухим и удовлетворенным видом.

Наступила тишина. Затем они услышали нервный шепот снаружи, а потом чей-то голос вдруг произнес: «Бессмыслица!» Сам голос чем-то напомнил воронье карканье. Затем в комнату вплыл Бадж.

– Если вы не возражаете, сэр, – обратился он к констеблю, – миссис Бандл привела одну из служанок, которая может кое-что рассказать о часах.

– …Давайте уже! – вновь раздалось карканье. – Вы должны находиться здесь, юная леди, и будете отвечать на их вопросы. Очень хорошо! Очень хорошо. Я говорю, очень хорошо, мы даже не можем найти здесь человека, который говорит правду…

– Вот, – сказала миссис Бандл, как будто с громким звуком открыла бутылку.

Сопровождая испуганную служанку, миссис Бандл вкатилась в комнату. Небольшого роста, худощавая, она обладала походкой моряка и носила кепку, посаженную на самые глаза, что придавало ее внешности такую жесткость, что Рэмпол отпрянул. Ее лицо словно было покрыто пылью. Она осуждающе посмотрела на всех, но в этом укоризненном взгляде не было ненависти – скорее чувство собственной неполноценности. Затем она замерла, уставившись в одну точку, отчего могло показаться, что у нее косоглазие.

– Вот она, – сказала миссис Бандл. – Я скажу так, как есть: нас тоже могут убить в собственных постелях, а то еще и завоевать американцы, а это одно и то же. Много раз я говорила мистеру Баджу, чтобы он не панькался с этими призраками. «Не гневите природу», – говорила. Сообщала, что в этой обители полно нечисти, а мы все здесь находимся. «Не стоит гневить Бога», – говорила. Вот! Все возомнили себя американцами. Вот! И все их демоны сейчас…

– Конечно, миссис Бандл, конечно, – снисходительно произнес констебль, повернувшись к служанке, которая дрожала в руках миссис Бандл, словно попав в лапы к ведьме. – Вы знаете что-нибудь о часах?

– Марта знает, сэр. Да, сэр.

– Расскажи нам об этом, Марта.

– Они жвачки жуют, видите ли. Черт бы их побрал! – возмущалась миссис Бандл с такой ненавистью, что даже, кажется, подпрыгнула на месте.

– Кто? – спросил констебль.

– Они безжалостно избивают людей, – продолжала миссис Бандл. – Ах! Боже! Черт бы их побрал!..

Было похоже, что она не собирается менять эту тему. В основном она говорила не о призраках, а об американцах, которых она представляла как «ковбоев, которые всегда носят шляпы». Смысла ее дальнейшего монолога у слушателей не было шансов понять, так как, тряся то и дело связкой ключей или дергая Марту, она путала в своей речи призраков и американцев. Свою лекцию она закончила выводом о дурацкой привычке призраков брызгать друг в друга водой из сифона, как раз в тот момент, как сэр Бенджамин собрался было ее прервать.

– Теперь, Марта, давайте по существу: это вы перевели часы?

– Да, но он велел мне сделать это, и я…

– Кто сказал вам?

– Мистер Герберт, сэр. Честно. Я шла через холл, когда он вышел из библиотеки, поглядывая на часы. Затем он сказал мне: «Марта, эти часы на десять минут отстают. Подведи их». Очень строго, знаете ли. Я очень удивилась, знаете ли, он ошарашил меня. Он говорил очень строгим тоном. Этого он себе никогда не позволял. И еще он сказал: «Проверьте время и на других часах, Марта. Переведите их, если они показывают неправильное время, поняли?»

Сэр Бенджамин посмотрел на доктора Фелла.

– Теперь вы спрашивайте, – сказал констебль.

– Хмм, – промычал доктор Фелл.

Его шумное перемещение из угла комнаты испугало Марту, и ее лицо стало еще более розовым.

– Когда это было, вы сказали?

– Я не говорила, сэр. Честно, не говорила. Но скажу, потому что смотрела на часы и запомнила время. Правда. Я перевела время, как только он попросил меня об этом. Это было как раз перед обедом. Пастор только что ушел, он доставил мистера Мартина домой, а мистер Мартин, собственно, был в библиотеке. Да, он там был. Ну, я и перевела время, часы показывали двадцать пять минут девятого. Ну, то есть нет. Я имею в виду, что они стали спешить на десять минут, потому как я их перевела. Ну, вот…

– Да, мы поняли. И почему вы не перевели оставшиеся часы?

– Я и собиралась их тоже перевести. Но потом я пошла в библиотеку, а там сидел мистер Мартин. И он спросил: «Что ты делаешь?» А когда я ему ответила, он сказал мне: «Оставь эти часы в покое». Конечно, я послушалась, я ведь прислуга. И это все, что я знаю, сэр.

– Спасибо, Марта… Миссис Бандл, видели ли вы или кто-нибудь из прислуги, как мистер Герберт покидал вчера дом?

Миссис Бандл затрясла подбородком.

– Когда мы поехали на ярмарку в Холден, – начала она недовольно, – у Энни Мерфи карманники украли сумочку. Они поставили меня на какую-то штуку, которая качалась взад-вперед. Взад-вперед, я говорю. Потом я ходила по каким-то трясущимся доскам и лестницам, которые рушились прямо под ногами, да еще в темноте, затем я потеряла свои заколки. Ну, разве так подобает обходиться с женщиной? А? Черт бы их побрал! – возмущалась она, яростно тряся ключами. – Это их чертово изобретение! Все эти изобретения, я ведь говорила о них мистеру Герберту, когда увидела, как он собирается в конюшню…

– Вы видели, как мистер Герберт выходил? – требовательно спросил констебль.

– Он пошел в конюшню, где хранил свои изобретения. Я не глянула, но там определенно что-то тряслось, из-за этого можно потерять свои заколки.

– Что еще за изобретения? – уже почти умолял ее констебль.

– Все нормально, сэр Бенджамин, – вмешалась Дороти. – Герберт всегда чем-то увлекался, но без особого успеха. У него там была мастерская.

Кроме этой, никакой другой информации от миссис Бандл не последовало. Все изобретения, как она утверждала, предназначались исключительно для того, чтобы лишать кого-нибудь равновесия в темноте на ярмарке в Холдене. Скорее всего, некто, обладающий тонким юмором, повел ее в «Сумасшедший дом», где она начала орать так, что вскоре собралась толпа, а после того как она сломала какой-то механизм и ударила кого-то зонтиком, ее вывели в сопровождении полиции. Сейчас же, после бестолкового и бесполезного для слушателей повествования, ее вывел Бадж.

– Потеряли время, – констатировал сэр Бенджамин, когда ее увели. – И это был ее ответ на ваш вопрос, доктор. Теперь мы можем продолжить.

– Я тоже думаю, что можем, – отозвался вдруг Пейн.

Он так и не сдвинулся с места у кресла, где сидела девушка. Его маленькие ручки выглядели уродливо, как на китайской картинке.

– Да, я думаю, можем, – повторил он. – Мы ничего не извлекли из этого бесполезного допроса, и я полагаю, что некоторые разъяснения я все-таки могу получить. Мне доверяет эта семья. На протяжении нескольких веков никто, кроме членов семьи Старберт, не имел права войти в комнату надзирателя. Сегодня утром, как я понял, вы, джентльмены, а один из вас и вовсе иностранец, пренебрегли данным запретом. Это и требует объяснения.

Сэр Бенджамин от неожиданности клацнул челюстями.

– Прошу меня простить, мой друг, но я с вами не согласен, – сказал он.

Адвокат распалялся и продолжал уже более грозным тоном:

– Какая мне разница, что вы там себе считаете…

И тут его прервал доктор Фелл. Он сказал спокойным и усталым голосом:

– Пейн, вы кретин. Вы сделаете проблему из чего угодно. Я хотел бы, чтобы вы не вели себя, как старая баба… Кстати, откуда вы знаете, что мы туда ходили?

Тон, которым он это произносил, подействовал на Пейна сильнее, чем оскорбления. Он уставился на доктора.

– У меня есть глаза, – огрызнулся тот. – Я видел, как вы выходили, и зашел вслед, дабы удостовериться, что все цело.

– О! – сказал Фелл. – Как же это вы позволили себе нарушить запрет?

– Это не вопрос, сэр. Я уполномочен. И мне известно, что в сейфе… – Он был так зол, что почти потерял самообладание. – И это не в первый раз, когда я был уполномочен войти туда.

Доктор Фелл со всей серьезностью уставился в пол. Затем он поднял львиную голову и с тем же выражением осмотрел присутствующих.

– Это интересно, – пробормотал он. – Я, кстати, так и думал, что вы уполномочены. Хмм. Да.

– Должен вам еще раз напомнить, – сказал Пейн, – что я пользуюсь доверием…

– Больше нет, – сказал доктор Фелл.

Наступила пауза. Казалось, что в комнате стало прохладнее. Адвокат широко раскрыл глаза и посмотрел на Фелла.

– Я сказал: больше не пользуетесь, – повторил доктор, слегка повысив голос. – Мартин был последним, кто состоял в прямом родстве. Все кончено. Все это… проклятие, или как вам хочется это называть, теперь не действует. И хотя бы за это я могу поблагодарить Господа… Так или иначе, не нужно больше хранить никаких загадок. Если вы поднимались сегодня утром туда, то должны быть в курсе, что нечто исчезло из сейфа…

– Откуда вы знаете? – спросил Пейн, почесывая шею.

– Я не стараюсь быть с вами милым, – ответил доктор, – и рекомендую вам быть честным, по крайней мере, если у вас есть желание помочь правосудию. Я бы порекомендовал вам рассказать все, что вам было доверено. Мы никогда не узнаем, кто убил Мартина, пока не услышим эту историю. Продолжайте, сэр Бенджамин, я терпеть не могу вот так давить.

– Все совершенно верно, – сказал сэр Бенджамин. – Вы не имеете права держать в тайне доказательства, сэр. А не то можете стать подозреваемым.

Пейн переводил взгляд с одного на другого. Если раньше он вел себя более раскованно, то теперь явно не знал, что делать. Он все еще пытался сохранять свое холодное достоинство, как человек, управляющий лодкой в ветреную погоду.

– Я вам расскажу ровно столько, сколько посчитаю нужным, – сказал он нехотя. – И не более того. Что вы хотите услышать?

– Спасибо, – сказал шеф-констебль. – Во-первых, у вас ли хранились ключи от комнаты надзирателя?

– У меня.

– Сколько ключей там было?

– Четыре, должно быть.

– Черт побери! – выругался сэр Бенджамин. – Вы на опросе свидетелей, будьте более конкретны!

– Ключи от входной двери в комнату. Ключи от железной двери на балкон. Ключи от сейфа, – произносил Пейн, подсчитывая. – И последние ключи от стальной коробки внутри сейфа.

– Коробки… – повторил сэр Бенджамин.

Он глянул через плечо на доктора Фелла; его глаза выражали догадку, и легкая улыбка появилась на его лице.

– Коробка, которая, как мы знаем, пропала… Что было в коробке?

Пейн, похоже, спорил с собой. Он, не разнимая рук, начал барабанить кончиками пальцев по другой руке.

– Все, что было моим долгом знать, – ответил он после паузы, – это номера карточек, которые с XVIII века подписывал Энтони Старберт. Наследник должен был достать одну из этих карточек и предоставить ее исполнителю на следующий день как доказательство того, что он открывал коробку… Что еще могло быть внутри… – Он осекся.

– Вы хотите сказать, что не знаете? – спросил сэр Бенджамин.

– Я хочу сказать, что предпочел бы об этом умолчать.

– Ладно, мы вернемся к этому, – медленно проговорил констебль. – Четыре ключа. А что касается слова, открывающего замок… Или вы хотите сказать, что не знаете об этом, мистер Пейн? Что касается слова: вы же были посвящены?

Тот замялся.

– Ну, в общем да, – сказал адвокат осторожно. – Это слово выгравировано на рукоятке ключа, который открывает сейф. Хотя некоторые мошенники могли бы сделать дубликат ключа, однако без оригинала дубликат бессилен.

– Вы знаете это слово?

Длительное колебание.

– Конечно, – ответил Пейн.

– Знает ли кто-нибудь еще это слово?

– Этот вопрос кажется мне оскорбительным, – сказал он.

Маленькие коричневые зубы показались под его верхней губой. Его лицо стало еще более уродливым, серые волосы спадали вниз. Он вновь поколебался, а потом добавил уже более спокойно:

– Хотя позже мистер Тимоти Старберт назвал слово своему сыну. Должен сказать, что тот никогда не относился к традиции со всей серьезностью.

Некоторое время сэр Бенджамин прохаживался перед камином, заложив руки за спину. Затем он обернулся.

– Когда вы передали ключи молодому Старберту?

– Вчера после полудня в своем офисе в Четтерхэме.

– Кто-нибудь был с ним?

– Его кузен Герберт.

– Герберт не присутствовал во время самой передачи, правильно?

– Конечно нет… Я вручил Мартину ключи и все необходимые инструкции: о том, что он должен открыть сейф и коробку, посмотреть, что внутри, а потом передать мне одну из карточек, подписанных Энтони Старбертом. Это все.

Рэмпол, сидевший чуть дальше в тени, вспомнил те две фигуры на белой дороге. Мартин и Герберт как раз возвращались из офиса, когда Тед повстречал их. Мартин произнес ту самую фразу: «Это слово – виселица». Он подумал о листке бумаги, исписанном странными стихами, который ему показывала Дороти. Стало совершенно ясно, что лежало в коробке, несмотря на насмешки доктора по поводу «бумаг». Дороти Старберт сидела без движения, сложив руки. Казалось, что она стала чаще дышать… Почему?

– Вы отказываетесь говорить нам, мистер Пейн, – спросил констебль, – что было внутри коробки в сейфе?

Рука Пейна неуверенно потянулась к подбородку. Этот жест, как помнил Рэмпол, означал, что тот нервничает.

– Там был документ, – протяжно произнес он. – Я не могу ничего больше сказать, джентльмены, потому как не знаю.

Доктор Фелл поднялся на ноги, словно всплывший на поверхность морской лев.

– Ах! – произнес он, с шумом выдыхая воздух и постукивая тростью по полу. – Это то, о чем я думал! Это-то мне и хотелось узнать. Документ не разрешалось извлекать из железной коробки, не так ли, Пейн?.. Хорошо! Очень хорошо! Тогда я могу продолжить.

– Я думал, вы не верите ни в какие документы, – сказал шеф-констебль, поворачиваясь к нему с ироничной улыбкой.

– О, такого я никогда не говорил, – возразил тот. – Меня раздражали лишь ваши догадки, не подкрепленные никакими логическими доводами, касающиеся того, что там лежала коробка с документами. Но я никогда не говорил, что вы ошибаетесь. Скорее наоборот, я пришел к тем же выводам, что и вы, только с вескими логическими доказательствами. В том-то и разница, понимаете?

Он поднял голову и посмотрел на Пейна. Он не повышал голос.

– Я не буду вас беспокоить расспросами о документе, который Энтони Старберт оставил для наследников на заре XIX века, – продолжал он. – Но, Пейн, как насчет другого документа?

– Другого?

– Я имею в виду того, который Тимоти Старберт, отец Мартина, оставил в стальной коробке в том же сейфе менее двух лет назад.

Пейн пошевелил губами, словно избавляясь от крошек табака. Он сменил положение – пол заскрипел, и это было отчетливо слышно в идеальной тишине комнаты.

– О чем вы? О чем вы? – пролепетал сэр Бенджамин.

– Продолжайте, – мягко сказал Пейн.

– Я слышал эту историю много раз, – продолжил доктор Фелл, мерно кивая головой. – О том, как старый Тимоти положил туда что-то перед самой своей смертью. Он писал страницу за страницей, пока еще мог держать в руках ручку. Ему подложили специальную доску для письма, и он все писал…

– Что было дальше? – настаивал сэр Бенджамин.

– Что он написал? «Инструкции моему сыну», – как он говорил всем, но это было не так. Это для того, чтобы запутать следы. Его сын по натуре был «трудным», его не интересовали никакие инструкции. Ему нужно было только получить ключи от Пейна. Во всяком случае ему можно было и не писать страницу за страницей, да еще так усердно. Не мог старый Тимоти и копировать что-либо, так как в этом не было нужды… Этот «документ» Энтони, как говорит Пейн, никогда не извлекался из сейфа. Что же он все-таки мог писать?

Все молчали. Рэмпол инстинктивно пододвинулся вперед. Отсюда он мог видеть глаза Дороти Старберт. Та не отрываясь смотрела на доктора. Сэр Бенджамин громко заговорил:

– Очень хорошо. Что же там было написано?

– История его собственного убийства, – сказал доктор Фелл.

Глава 11

– Не каждый же день, понимаете, – объяснял извиняющимся тоном доктор, – так случается, что человек получает возможность написать историю собственного убийства.

Он оглянулся. С тяжелым усилием оперся на трость, его левое плечо приподнялось. Ленточка его пенсне свисала почти перпендикулярно полу. Наступила пауза…

– Не стоит говорить, что Тимоти Старберт был довольно странным человеком. Но не думаю, что кто-нибудь из вас знает, насколько странным. Все в курсе, что у него был тяжелый характер, что он имел сатанинское чувство юмора и утонченное восприятие всякого рода двусмысленных шуточек. Во многом – вы с этим должны согласиться – это была реинкарнация старого Энтони. Но, наверное, никто не мог и представить, что он мог додуматься до подобного.

– До чего? – спросил шеф-констебль заинтригованно.

Доктор Фелл поднял трость к невидимой точке.

– Кто-то убил его, – ответил он. – Кто-то убил его и оставил в Ведьмином Логове. В Ведьмином Логове! Запомните это. Убийца думал, что Тимоти умер. Но он прожил еще добрых несколько часов после инцидента. И это дало ему возможность продемонстрировать свой «юмор». Он запросто мог рассказать об убийце. Но это было бы слишком просто, вам не кажется? Тимоти не хотел, чтобы тому все сошло с рук так легко. Поэтому он написал полную историю собственного убийства. Он приказал запечатать письмо и положить – куда? В самое безопасное место. Под замок, причем под замок с буквенным шифром, в место, где никто его искать не будет, – в сейф в комнате надзирателя.

В течение целых двух лет, до того времени, когда Мартин открыл его в свой день рождения, все продолжали думать, что Тимоти умер в результате несчастного случая. Все, но не убийца. Тимоти приложил все усилия, чтобы донести до него, что документ находится там. В этом заключался его розыгрыш. На протяжении двух лет убийца оставался в безопасности, но при этом страдал. Каждый год, каждый месяц, каждый день приближали время, когда история выйдет на свет. Ничто не сможет предотвратить это. Это все равно что знать, когда ты умрешь, и отсчитывать время. Убийца не мог заполучить документ. Единственный способ, благодаря которому можно достать чертовы бумаги, – это заложить динамит и взорвать сейф. Но вот беда: от такой силы взрыва вынесет даже крышу у тюрьмы. Не самый практичный способ. С этим бы справился умелый гангстер где-нибудь в Чикаго, но не простой человек из английской глубинки. Даже если предположить, что тот разбирается в сейфах, ему было бы трудно притащить с собой в Четтерхэм все нужные инструменты и взрывчатку, избежав при этом слухов и комментариев. Проще говоря, убийца был бессилен. Вы, наверное, легко себе представите ту агонию, которую он испытывал благодаря Тимоти.

Сэр Бенджамин был крайне зол и тряс кулаком в воздухе.

– Вы… Вы безумец! – пролепетал он. – У вас нет доказательств, что он был убит! Вы…

– О нет, они у меня есть, – возразил доктор Фелл.

Сэр Бенджамин уставился на него. Дороти Старберт поднялась и сделала знак рукой…

– Но послушайте, – не унимался шеф-констебль, – если это дикое предположение – правда, я подчеркиваю, если это правда, почему целых два года… Убийца мог запросто скрыться и избежать преследования.

– Таким образом, – сказал доктор Фелл, – он без всякого сомнения признает свою вину, как только бумаги будут найдены… Признание! Вот как это называется. И куда бы он ни сбежал, он будет знать: рано или поздно его найдут, он не избежит наказания. Нет-нет. Его единственный безопасный путь – оставаться здесь и попытаться раздобыть эти бумаги. Если даже случится наихудший расклад, он всегда может отречься от этого и настаивать на своем. Все это время его не покидала надежда заполучить документ прежде, чем обо всем станет известно. – Доктор сделал паузу и добавил низким голосом: – Теперь мы знаем, что он достиг успеха.

Раздались тяжелые шаги по отполированному полу. Шаги звучали так отчетливо и так жутко в мрачной комнате, что все обернулись…

– Доктор Фелл совершенно прав, сэр Бенджамин, – донесся голос пастора. – Усопший мистер Старберт говорил со мной, до того как умер. Он говорил мне о человеке, который убил его.

Сондерс остановился возле стола. Его большое розовое лицо выглядело крайне безучастным. Он вскинул руки и добавил:

– Господи помилуй, джентльмены! А я-то думал, что он сумасшедший!

Раздался серебряный бой часов в холле…

– Ах, – сказал доктор Фелл, кивая, – я тоже думал, что он вам сообщил. А вы должны были передать информацию убийце. Вы сделали это?

– Он просил меня рассказать семье, но никому больше. Я выполнил его просьбу, как пообещал, – сказал Сондерс, закрыв ладонью глаза.

Из тени большого кресла раздался голос Дороти:

– Есть еще одна вещь, которой я боюсь. Да, он говорил нам.

– И вы никогда не упоминали об этом? – взмолился констебль. – Вы знали, что человека убили, и ни один из вас…

В Сондерсе сейчас нельзя было найти и тени радушия или доброты. Создавалось такое впечатление, что он пытался перенять лучшие черты у английских спортсменов и с их помощью подавить что-то темное и ужасное в своей душе, но безуспешно. Его руки безвольно висели вдоль тела.

– Люди иногда говорят такие вещи, – сказал он. – Серьезно, я думал, что он выжил из ума. Это было невероятно, более чем невероятно. Это было что-то, о чем вы не могли бы и подумать, понимаете? – Его взгляд бегал, словно он пытался заметить что-то в воздухе. – Этого не могло быть! С той самой ночи я все никак не мог поверить в это. А потом вдруг подумал: а что, если это, в конце концов, правда? И где-то находится убийца. И я решил в этом разобраться вместе с доктором Феллом и мистером Рэмполом, теперь я знаю… Но не представляю, что с этим делать.

– Хорошо. Все, что вам остается, – прервал его констебль, – это назвать нам имя человека, который убил его.

– Нет. Он сказал лишь, что это член его семьи.

Сердце Рэмпола стало биться чаще. Он обратил внимание на то, что вытирает ладони о брюки, как будто стараясь что-то с них стряхнуть. Теперь он знал, о чем вчера думал пастор. Сондерс задал Дороти главный вопрос: «Где Герберт?» – когда та позвонила, чтобы сказать, что Мартин вышел из дома. Тогда Сондерс довольно неловко объяснил это тем, что Герберт очень необходим в подобного рода деле. Но сейчас все стало на свои места…

Здесь присутствовала также Дороти, которая, слегка улыбаясь, сидела с широко раскрытыми глазами, готовая сказать каждому, кто обратится: «Ох, так и быть». И доктор Фелл, постукивающий палочкой по полу. И Сондерс, смотрящий на солнце, словно ищущий в небе возмездия. И сгорбившийся Пейн, готовый спрятаться в свой серый панцирь. И сэр Бенджамин, смотрящий на всех, слегка изогнув шею, словно лошадь, выглядывающая из стойла.

– Итак, – сказал констебль голосом хозяина положения, – я считаю, что нам нужно расставить сети, чтобы поймать в них Герберта…

Доктор Фелл посмотрел на него с пренебрежением.

– Вы ничего не забыли? – спросил он.

– Забыл?

– Вы только что опрашивали Пейна, – сказал доктор. – Так почему бы просто не спросить у него еще и о том, что он обо всем этом знает? Кто-то забрал из сейфа в комнате надзирателя написанное Тимоти признание. Так вот, не знает ли он, что там было написано?

– Ах! – спохватился сэр Бенджамин, вынырнув из своих мыслей. – Ах да, конечно. – Он приподнял пенсне. – Итак, мистер Пейн?

Пальцы Пейна постукивали по подбородку. Он кашлянул.

– Может быть, вы и правы. Но я считаю, что вы несете чушь. Если бы Старберт сделал нечто подобное, мне кажется, Тимоти должен был сказать об этом мне. Логично было бы так поступить. Не вам, мистер Сондерс. Не вам. Однако, и это святейшая правда, он отдал мне запечатанный конверт, адресованный его сыну, и попросил положить его в сейф.

– Так вот что вы имели в виду, когда говорили, что уже были там до этого? – спросил доктор Фелл.

– Именно. Все это было крайне необычно. – Адвокат сделал жест рукой, словно ощущал дискомфорт от того, что манжеты опустились на кисти его рук. – Но он, умирая, сказал, что конверт напрямую связан с церемонией, через которую придется пройти его наследнику. Я и не представлял, что написано в другом документе, у меня на самом деле даже догадок не было. Его смерть была внезапна. Наверное, оставались незавершенные дела, которые следовало закончить в определенные сроки, за что я, как человек, пользовавшийся доверием, нес полную ответственность. И я принял ее. Я был единственным, кто мог выполнить его поручение, так как у меня были ключи.

– И он не сказал вам ни слова об убийце?

– Нет. Он лишь попросил меня написать записку, что находится в здравом уме. Эту записку он положил в конверт с письмом, на которое я так и не взглянул.

Доктор Фелл покручивал кончики усов, кивая монотонно в такт, словно механическая игрушка.

– Таким образом, вы никогда не слышали о подобных подозрениях.

– Так и есть.

– А когда вы положили документ в стальную коробку?

– Той же ночью. Той же ночью, когда он умер.

– Да-да, – вставил констебль нетерпеливо. – Я все это могу понять. Но мы не говорим по существу. Подождите! Послушайте. Мы получили весомый мотив, почему Герберту нужно было убить Мартина. Но зачем ему нужно было убивать своего дядю? Это необъяснимо… И если он убил Мартина, то зачем сбежал? Если он держал в узде свои нервы в течение двух лет, причем успешно, зачем он сбежал сейчас, когда он в безопасности? И вот еще что: послушайте, куда же он собирался ехать на своем мотоцикле – в луга, с рюкзаком, за несколько часов до убийства? Это выглядит нелогично. Хотя…

Он сделал глубокий вдох и нахмурился:

– В любом случае я сейчас буду очень занят. Доктор Маркли хочет провести дознание завтра, и мы позволим ему решить самому… И еще я хотел бы знать номер и описание мотоцикла, на всякий случай. Мисс Старберт, мне очень жаль, но это важно.

Легко было догадаться, что сэр Бенджамин хочет прекратить беседу как можно скорее. В его глазах можно было отчетливо разглядеть желанный стакан виски с содовой. Они распрощались в довольно неловкой обстановке, то и дело мешая друг другу. Дороти Старберт, дотронувшись до его рукава, задержала Рэмпола в дверях.

Если этот допрос и подействовал ей на нервы, то она умело это скрывала. Она выглядела слегка задумчивой, какими бывают дети. Она сказала низким голосом:

– Те листы, которые я вам показывала, со стихами… Теперь мы знаем, что это, не так ли?

– Да, своего рода руководство. Наследники должны были разобраться в этом…

– Но для чего? – спросила она со злостью. – Для чего?

Одно осторожное замечание адвоката все не шло у Рэмпола из головы. О чем же он хотел спросить? Ах да!

– Было четыре ключа, – начал он, уставившись на нее.

– Да.

– Ключи от дверей комнаты надзирателя. Это понятно. От сейфа и от коробки внутри него; с этими тремя все ясно. Но зачем еще ключи от железной двери на балкон? Зачем она кому-либо могла понадобиться? Если исключить, что записка должна была привести человека на балкон…

Он припомнил предположения сэра Бенджамина насчет балкона. Все указывало на балкон. Он подумал о плюще, о каменной балюстраде и двух отверстиях в камне, которые обнаружил доктор Фелл. Ловушка…

Очнувшись, он понял, что произнес все это вслух. Он понял это, поймав ее взгляд на себе. Рэмпол корил себя за неосторожность. Вот что он сказал:

– Герберт, как все говорят, увлекался изобретательством.

– Вы верите, что он…?

– Нет! Я не знаю, что имел в виду!

Она повернула бледное лицо к стене:

– Тот, кто убил Мартина, убил и отца. Вы все так думаете. Но послушайте! В этом есть смысл. Я сейчас поняла, что в этом есть смысл. И это гадко и ужасно, но… О господи, я надеюсь, это правда!.. Не смотрите на меня так. Я в своем уме. На самом деле.

Ее низкий голос стал более тонким, сейчас она говорила так, словно в кромешной темноте стала различать изображения:

– Послушайте. В этом письме содержатся какие-то указания. Какие? Если отец был кем-то убит – не будем говорить о проклятии, просто убит, – что тогда?

– Я не знаю.

– А мне кажется, я знаю. Если отец был убит, то это произошло не в соответствии с указаниями в том стихотворении. Но кто-то другой вполне мог правильно истолковать стихи. Возможно, там что-то кроется, содержится некая разгадка, и отца убили только потому, что он застал преступника за работой!..

Рэмпол посмотрел на ее напряженное лицо; ее рука двигалась так, словно она пыталась найти в воздухе разгадку. Он сказал:

– Вы… Вы никогда не допускали мысли, что речь идет о спрятанном кладе?

Она кивнула.

– Я не могу судить об этом… Но если это так, вы понимаете, тогда нет никакого проклятия, нет никакого сумасшествия, ни я, ни кто-либо из моей семьи не заражены. Вот что это значило бы для меня. – Затем она добавила более низким голосом: – Вы можете только догадываться, есть ли дурное зерно в вашей крови и как это отразится на потомстве. Постоянно думая об этом, вы проходите через сущий ад.

Он дотронулся до ее руки. Наступила полнейшая тишина и появилось ощущение, что страхи мечутся в мрачной комнате, окна стоило бы открыть навстречу дневному свету.

– Вот почему я молю Господа, чтобы это была правда. Мой отец умер, брат ушел вслед за ним, но не это сейчас главное. По крайней мере, хоть что-то начинает проясняться, как в расследовании автокатастрофы, понимаете, о чем я?

– Да. И нам надо разгадать секрет криптограммы, если он там есть. Вы позволите мне сделать копию?

– Давайте вернемся, и вы сделаете себе копию, пока нет остальных. Нам нельзя будет встречаться некоторое время…

– Но вы не можете… Я имею в виду то, что мы должны видеть друг друга, даже если это будет длиться всего несколько минут!

Она медленно подняла голову.

– Нельзя. Люди станут судачить.

Затем, после того как он отрешенно кивнул, она положила ладони на его грудь и продолжила другим голосом:

– Вы думаете, я не хочу этого так же, как вы? Я хочу. Даже больше! Но мы не можем. Начнутся разговоры. И без того болтают ужасные вещи, например, что я не родная сестра Мартина. – Она дрожала. – Всегда считалось, что я странная. И я сама уже начала верить, что это правда. Мне не следует это обсуждать, ведь мой брат только что умер, но я… человек… Впрочем, не обращайте внимания! Пожалуйста, сделайте копию той бумаги. Я могу вам помочь.

Они молча спустились в маленький кабинет, где Рэмпол переписал стихи. Когда они вернулись в холл, там уже никого не было, кроме Баджа, который в шоке, с широко раскрытыми глазами прошел мимо них, словно их тоже здесь не было.

– Теперь вам ясно? – спросила она, поднимая глаза.

– Я понял. Я пойду и постараюсь не встречаться с вами, пока вы не позволите. Кстати, вы не против, если я покажу стихи доктору Феллу? Он будет держать это в тайне. Вы сами могли сегодня убедиться, как хорошо он разбирается в подобных вещах.

– Да, покажите это доктору Феллу! Я не подумала об этом. Но никому другому, пожалуйста. А теперь вам надо идти…

Когда она открыла ему большую дверь, то солнечный свет с лугов залил помещение. В это обычное английское воскресенье тяжело было поверить, что наверху лежит труп мужчины. Глубже всего мы переживаем случившееся в мыслях.

Рэмпол отправился искать компаньонов, но вначале оглянулся через плечо. Она стояла без движения в дверном проеме, ветер играл ее волосами. Ему был слышен шум голубей в высоких вязах, а в плюще суетились воробьи. На белом же куполе в дневном свете ярко сиял флюгер.

Глава 12

«Следствие пришло к заключению, что смерть наступила в результате…» – эта официальная терминология навязчиво засела в голове Рэмпола, отражаясь раздражающим рефреном. В заключении говорилось, что Герберт Старберт убил своего брата Мартина, сбросив его с балкона комнаты надзирателя. При вскрытии была обнаружена кровь в ноздрях и во рту, а также ушиб основания черепа, не соответствующий положению тела после падения; все это, как считает доктор Маркли, указывает на то, что Мартину вначале был нанесен тяжелый удар еще до того, как тело сбросили с балкона. Перелом шеи и правого бедра Мартина, а также другие повреждения были бесстрастно описаны в комнате для дознаний со спертым воздухом.

Все было кончено. В лондонской прессе четтерхэмское убийство обсуждалось меньше девяти дней. Поначалу его описали в ярких красках: картинки, версии, новые тревожные доводы, а после реклама все-таки взяла верх. Осталась только охота на Герберта, но тот все никак не находился. Загадочная фигура на зеленом мотоцикле пересекла Англию и растворилась в дымке. Он, конечно, был замечен в дюжине мест, но всякий раз оказывалось, что это не он. Предполагалось, что Герберт направился в Линкольн, чтобы пересесть на поезд. Но он уехал так далеко, что ни отследить его передвижение, ни хотя бы найти его зеленый мотоцикл так и не удалось. Скотланд-Ярд начал расследование так тихо, словно сам был беглецом. Из мрачного здания на Вестминстер Прайор не доносилось ни одного слова.

Через неделю после начала расследования Четтерхэм вновь погрузился в повседневную дрему. Весь день шел дождь, накрывая собой долины, гулко опускаясь на листву и потрескивая в дымоходах от огня. Издавна английский дождь придает реалистичности и демонизма иллюстрациям к большим книгам с черными буквами и гравюрам на стенах.

В кабинете доктора Фелла Рэмпол сидел перед решеткой камина, который топился углем. Несмотря на треск огня, в коттедже под тисами было совершенно тихо. Доктор и миссис Фелл уехали в Четтерхэм до полудня; их гость, сидя в кресле перед камином, не нуждался в лампах. Ему были видны потоки дождя за серым окном, в которых отражалось и пламя камина.

Он смотрел на решетчатый изгиб камина в черном сиянии пламени, но лицо Дороти Старберт на дознании все время стояло перед ним. Ходило множество разных слухов. Стулья громко скрипели на покрытом песком полу, гулкие голоса раздавались в комнате для дознаний, доносившись, словно из кувшина. Когда все закончилось, она отправилась домой на старом автомобиле Пейна с опущенными боковыми шторками. Рэмпол видел, как из-под колес поднялся столб пыли, видел и любопытные лица людей, высунувшихся из окон и сопровождавших их взглядом. Слухи, словно разносимые злобным почтальоном, доходили до каждой двери. «Проклятые глупцы», – подумал он, но тут же почувствовал жалость к себе.

Шелест дождя стал еще более отчетливым, несколько капель зашипело в огне. Он разложил бумагу у себя на коленях и уставился в ее содержимое. Это были те глупые стихи, которые он переписал у Дороти. Он говорил о них доктору Феллу, но старый лексикограф так до сих пор и не взглянул на них. Соблюдая приличия, ввиду всей этой кутерьмы и похорон, они решили отложить на время разгадку смысла стихотворения. Но к нынешнему времени Мартин Старберт уже был погребен под дождем… Рэмпола пробил озноб. Всякие банальности лезли в голову. Все они теперь были ужасной реальностью. И еще эти слова…

«Предадим его тело земле», – эти мощные и спокойные слова были произнесены под чистым небом. Вновь в его памяти земля падала на крышку гроба, вызывая ассоциацию с сеятелем, разбрасывающим зерно. Он видел промокшие ивы, отражающиеся на сером горизонте, слышал молебен – службу по усопшему, – который ему почему-то напомнил знакомую еще с детства песню «Старое доброе время», ее часто пели в сумерках.

Что это было? Он словно слышал звуки из далекого детства, но вдруг понял, что этот шум реален. Кто-то стучал во входную дверь.

Он встал, схватил со стола лампу и осветил ею себе путь до самого холла. Капли дождя упали ему на лицо. Когда он открыл дверь, он поднял лампу выше.

– Я пришла повидать миссис Фелл, – произнес женский голос. – Думала, она угостит меня чаем.

Дороти серьезно посмотрела на него из-под шляпки. В свете лампы она казалась гораздо ближе. Девушка говорила извиняющимся тоном, при этом глядя пустым взглядом куда-то вглубь холла.

– Они уехали, – сказал он. – Но, прошу вас, все равно входите. Я… я не знаю, смогу ли приготовить тот чай, который вы любите…

– Я сама могу, – ответила она ему.

Скованность исчезла. Она улыбнулась. Повесив промокшую шляпу и пальто в холле, девушка поспешила на кухню и совершенно непринужденно занялась приготовлением чая. Он же пытался хоть как-то изобразить занятость. Теду казалось, что у него никогда не было такого ощущения вины, как сейчас, когда он стоял посреди кухни в то время, пока она готовила чай. Это можно было сравнить только с тем, как пассажир автомобиля наблюдает за водителем, меняющим покрышку. Как только ты пытаешься куда-либо отойти, что-либо сделать, то сразу наталкиваешься на него, а когда передаешь домкрат, то чувствуешь себя исчадием ада. Они почти не говорили, хотя Дороти сделала несколько смелых замечаний насчет чайной утвари.

Она постелила скатерть на маленький стол перед камином в кабинете доктора. Занавески были задернуты, очаг наполнен углем. Нахмурившись, она намазывала масло на тосты, желтый свет лампы отбрасывал тень на ее глаза. Горячие кексы, мармелад и крепкий чай; шуршание ножа о тосты и теплый сладковатый запах корицы по всему помещению…

Вдруг она подняла глаза.

– Вы будете пить чай? – спросила она.

– Нет, – ответил он. – Скажите мне, что случилось?

Нож со звоном опустился на тарелку. Она ответила, глядя куда-то в сторону:

– Ничего не случилось. Мне просто захотелось выйти из дома.

– Вы ешьте что-нибудь, я не голоден.

– Ой, а я ведь тоже не голодна, – сказала она. – Здесь так хорошо: дождь и огонь…

Она потянулась, как кошка, и уставилась на угол камина. Между ними продолжали дымиться чайные чашечки. Она сидела в старом кресле, обитом алой тканью. Впереди, перед камином, лежали те самые листы с переписанными стихами. Она кивнула на них.

– Вы говорили мистеру Феллу о них?

– Да, упоминал. Но я пока не рассказал ему о вашей идее, что в них кое-что кроется…

Тед осознал, что не понимает, о чем они говорят. Что-то словно ударило его в грудь и заставило подняться на ноги. Его ноги казались невесомыми и подкашивались, он услышал, как громко засвистел чайник. Он видел только ее глаза, яркие и призывные. Он обошел камин и приблизился к креслу. Некоторое время девушка смотрела на огонь, а затем повернулась к нему.

Рэмпол тоже глядел на огонь, от которого даже было горячо глазам. Тед по-прежнему слышал свист чайника и дробь дождя. Некоторое время после того, как он перестал целовать Дороти, она продолжала сидеть рядом без движения. Ее глаза были закрыты. Он перестал думать о том, что его могут отвергнуть, поднялся и почувствовал, что его сердце, бешено до этого колотившееся, теперь замедлилось. Он чувствовал себя комфортно, словно под одеялом. Он ликовал и в то же время чувствовал себя глупым. Обернувшись, он посмотрел на нее. Она же широко раскрытыми глазами с отсутствующим выражением лица осматривала потолок.

Собственный голос казался ему каким-то гулким.

– Я… Мне бы стоило…

Теперь Дороти взглянула на него. У него появилось впечатление, что он находится на дне какой-то ямы и смотрит вверх. Очень медленно ее рука обвила его шею, ее лицо вновь оказалось рядом. Они были так близко, что могли слышать сердцебиение друг друга. Чайник перестал свистеть, теперь слышался лишь бессвязный шепот, как в пелене тумана. Внезапно она отстранилась от него, поднялась и стала расхаживать по комнате. В свете лампы ее щеки раскраснелись, она остановилась перед ним.

– Я знаю, – сказала она грубым голосом, задыхаясь, – я маленькое бездушное существо. Я именно такая, вот и все. Так поступить с Мартином…

Он подскочил к ней и обнял ее за плечи.

– Не говорите так! Постарайтесь об этом не думать, – сказал он. – Все кончено, понимаете? Дороти, я люблю вас.

– А вы думаете, я вас не люблю? – сказала она. – Я никогда не смогу, никогда не буду любить кого-либо так, как я люблю вас. Я даже боюсь этого. Вы – первый, о ком я думаю, просыпаясь утром. Вы мне даже снились прошлой ночью. Вот как все далеко зашло. Но еще больше меня пугает то, что именно сейчас я думаю об этом…

Ее голос задрожал. Он прижал Дороти к себе, как будто пытался удержать от прыжка с обрыва.

– Мы с вами немного сумасшедшие, – продолжала она. – Я не буду говорить, как вы мне дороги. Я не буду признаваться. Мы просто оба немного вышли из равновесия из-за этой истории…

– Но все это не может долго продолжаться. Боже мой! Перестаньте об этом думать. Вы же знаете, что значат эти страхи. Ничего! Вы слышали, что говорил доктор Фелл?

– Я не могу этого объяснить. Я знаю, что буду делать. Я уеду. Я уеду прямо сейчас… вечером… завтра… И я забуду вас…

– Сможете ли вы забыть? Потому что, если сможете…

Он увидел в ее глазах слезы и выругал себя. Затем постарался говорить более спокойным голосом:

– Нет никакого смысла в том, чтобы пытаться забыть. Есть только одна вещь, которой нам стоит заняться. Надо в первую очередь разобраться со всем этим вздором: убийство, проклятие, глупость и прочее. Только тогда ваши мысли будут свободны. И тогда мы сможем уехать вместе, и…

– И вы захотите быть вместе со мной?

– Глупенькая!

– Ну, – сказала она жалобно после паузы, – я ведь просто спросила… Ой, черт побери, я как вспомню прочитанные мною за месяц книги и то, как представляла, что влюбляюсь в Уилфреда Денима, а сейчас прямо не знаю… Как они могут поднимать такой шум из ничего? Сейчас-то я думаю, какой была дурой! Могла что угодно вытворить. – Она помотала головой, а потом улыбнулась.

Ее лицо вновь приобрело озорное выражение. Она говорила шутливым тоном, но при этом словно касалась плоти ножом, а потом со страхом думала, что ранила человека до крови.

– Я надеюсь, что вы правы. Иначе, если вы ошибаетесь, мне придется умереть.

Рэмпол вначале уставился на нее, а затем пустился сравнивать себя и ее, давая ей понять, насколько он хуже нее. В этом он так преуспел, что уже в следующее мгновение не заметил, как вымазал руку маслом, но она только смеялась над его неудачей. Наконец они решили, что им стоит что-нибудь съесть. Она продолжала настаивать на том, что все это «как-то нелепо», а он же безрассудно защищал свои идеи.

– Выпейте уже этот проклятый чай! – сказал он. – Отрежьте себе кусочек дрянного лимона и не забудьте всыпать чертов сахар. Давайте, сделайте, как я прошу. Это странно, я сейчас с удовольствием кинул в вас этот тост, но все лишь потому, что я очень вас люблю. Мармелад? Он не сильно повлияет на ваш уровень интеллекта. Я рекомендую. Да, кстати…

– Пожалуйста, перестаньте! Доктор Фелл должен быть здесь с минуты на минуту. Перестаньте ерничать! И давайте откроем окно. Кажется, вы, американцы, любите находиться в душных помещениях. Пожалуйста!

Рэмпол прошел к окну мимо камина и раздвинул занавески; продолжая монолог, он все время подражал ее акценту. Дождь немного утих. Открыв окно, он высунул голову наружу и инстинктивно посмотрел на четтерхэмскую тюрьму. То, что открылось его взору, не шокировало и не удивило его, а скорее успокоило и обрадовало. Тед говорил спокойно, с удовольствием.

– В этот раз, – начал он, – я собираюсь найти его. Я точно его найду.

Тед кивал, пока говорил, потом обернулся к Дороти; на лице его застыло странное выражение. Он указал на комнату надзирателя, в которой снова зажегся свет.

Похоже, что это горела свеча: пламя было тусклым и мерцало во мраке. Девушка успела заметить свет и сразу схватила Теда за плечо.

– Что вы собираетесь делать?

– Я же говорил вам. Так хочет небо, – сказал Рэмпол бойко. – Я намерен выбить из него всю дурь.

– Ну вы же не собираетесь идти туда? Зачем же? Просто присматривайте за мной – это все, о чем я прошу. Я не могу отпустить вас. Нет, я серьезно. Вам туда нельзя!

Рэмпол засмеялся тем смехом, которым на сцене смеются актеры, играющие злодеев. Он взял со стола лампу и поспешил вперед, в холл, она же, порхая, следовала за ним.

– Я просила вас не делать этого!

– Просили, – ответил он, натягивая дождевик. – Просто помогите мне с одним рукавом, пожалуйста… Вот хорошо! Теперь все, что мне нужно, – сказал он, рассматривая вешалку, – это трость. Хорошая тяжелая трость… Вот, например, такая. «Вы вооружены, Лестрейд? Я вооружен». Отлично.

– В таком случае я тоже отправлюсь туда, – проговорила она осуждающе.

– Ладно, наденьте пальто. Я не знаю, сколько времени пробудет там этот маленький шутник. Я вот еще подумал, что неплохо бы взять с собой фонарь; доктор вчера оставил один, насколько я помню… Так.

– Дорогой! – залепетала она. – Я так надеялась, что ты позволишь мне пойти с тобой…

Намокшие и грязные, они пробирались через луг и низину. Дороти с трудом перелезла через забор из-за длинного дождевика. Когда Тед подсадил ее, то почувствовал на своей влажной шее ее поцелуй. Он был вне себя от счастья, но быстро собрался, вспомнив о человеке в комнате надзирателя. Сейчас было не до шуток. Это страшная и опасная работа. Он оглянулся в темноту.

– Послушай, – сказал он. – Серьезно, тебе лучше вернуться назад. Все это очень опасно, и у нас, возможно, не будет шанса.

Наступила тишина, он слышал, как дождь бьет по краям ее шляпки. Только мерцающий свет был виден, он едва освещал проходящие сквозь него потоки дождя. Когда она ответила, ее голос был тонким и холодным:

– Я это знаю так же хорошо, как и ты. Но я хочу все-таки разобраться. И ты должен взять меня хотя бы потому, что не знаешь, как добраться до комнаты надзирателя, а я могу показать тебе дорогу. Шах и мат, дорогой.

Она шла впереди него, взбираясь на холм и поднимая брызги. Он покорно следовал за ней, пригибая перед собой тростью разросшуюся траву.

Они оба шагали молча, девушка тяжело дышала. Но вот они добрались до ворот тюрьмы. В полной темноте невозможно было не думать о том, что ты находишься в обители пыток, и настроить себя на то, что ничего сверхъестественного в этом здании нет. Рэмпол нажал кнопку фонаря. Белый луч вспыхнул и проложил себе путь в зеленоватом туннеле. Немного поколебавшись, они двинулись дальше.

– Ты думаешь, что это тот самый человек, – шептала девушка, – который действительно…

– Тебе лучше вернуться, я настаиваю!

– Все такое ветхое, – сказала она тихим голосом. – Я трушу. Но еще больше я боюсь возвращаться назад. Возьми меня за руку – и я покажу тебе путь. Осторожно. Как ты думаешь, что он там делает? Он, должно быть, очень рисковый.

– Он может услышать, что мы подходим?

– О, конечно нет. Еще нет. Еще долго идти.

Звук их шагов был такой, словно они ступали по грязи. Рэмпол чуть не уронил фонарь. Маленькие глазки животных уставились на них, они, казалось, были повсюду, но тотчас скрывались, как только фонарь освещал самые отдаленные углы. Их облепили комары: где-то близко, похоже, есть вода, так как хор лягушек свидетельствовал именно об этом. Минуя ржавые ворота, они двинулись дальше по коридорам, спускаясь вниз, а потом вновь поднимаясь вверх. Когда луч от фонаря упал на скульптуру железной девы, что-то противно зашуршало в темноте…

Летучие мыши. Девушка пригнулась, а Рэмпол взмахнул палкой. Он не рассчитал, и трость ударилась о железную деву, отозвавшись многократным эхом под крышей. В ответ на эхо летучие мыши зашуршали крыльями. Рэмпол почувствовал, как дрожит ее рука в его руке.

– Мы вспугнули его, – зашептала она. – Мне страшно, мы наверняка вспугнули его… Нет-нет, только не бросай меня здесь! Я могу находиться только рядом с тобой. Если погаснет фонарь… Эта ужасная живность! Мне кажется, что они уже все в моих волосах…

Он успокоил ее, хотя слышал, как его собственное сердце тоже колотится. Если покойники, как гласят предания, бродят по этому каменному дому, то их лица, как он думал, должны напоминать это большое, лишенное выражения, покрытое паутиной лицо железной девы. Казалось, здесь, в комнате пыток, все еще ощущался запах пота заключенных. Он стиснул челюсти, словно у него в зубах была пуля, которую так давно, во времена Энтони, сжимали челюстями солдаты, чтобы притупить боль от ампутации.

Энтони…

Впереди показался свет. Этот крохотный отблеск по-видимому исходил с верхней части лестницы, ведущей из комнаты надзирателя. Похоже было, что кто-то держал свечу.

Рэмпол выключил фонарь. Он чувствовал, как трясет Дороти, поэтому двинулся вперед по левой стороне ступеней вдоль стены, а она шла за ним, держа его за руку. Он ясно осознавал, что не боится убийцы. Он с большим удовольствием взмахнул бы тяжелой тростью у его черепа. Но что же тогда заставляло дрожать его колени, из-за чего он ощущал тяжесть в желудке? Возможно, это тоже была какая-то разновидность страха.

На минуту он испугался, что Дороти в любой момент может закричать. И он может заорать, если свеча озарит фигуру, притаившуюся в тени, а на ней будет треугольная шляпа… Выше Тед услышал шаги. Очевидно, тот человек почувствовал, что они приближаются, осознал свою ошибку и уже собирался исчезнуть, потому как шаги раздавались на выходе из комнаты надзирателя.

Послышалось постукивание тростью…

Тишина.

Медленно, постепенно Рэмпол продвигался по лестнице. Из комнаты надзирателя струился тонкий луч света. Положив фонарь в карман, Тед взял в руки холодную и влажную ладонь Дороти. Его туфли шаркнули по полу, и тут же крысы тоже дали о себе знать. Он прошел дальше и притаился у края двери.

Горящая свеча стояла в подсвечнике на столе. За столом же совершенно неподвижно сидел доктор Фелл. Он подпер рукой подбородок, локтем оперся на колено. На стену свеча отбрасывала тень, странным образом напоминавшую статую Родена. А за изголовьем старой кровати Энтони огромная серая крыса смотрела на доктора Фелла хитрыми глазами.

– Входите, дети, – сказал доктор Фелл, покосившись на дверь. – Должен признаться, что испытал облегчение, поняв, что это вы крадетесь.

Глава 13

Трость соскользнула вниз с руки Рэмпола, ударилась наконечником об пол. Он оперся на нее и сказал: «Доктор…», но обнаружил, что не узнает свой голос.

Девушка засмеялась, приложив руки к лицу.

– Мы подумали… – сглотнув, начал Рэмпол.

– Вы подумали, что я убийца или призрак. Я опасался того, что вы заметите пламя моей свечи в коттедже и придете сюда разбираться, но не смог закрыть окно. Послушайте, девочка моя, вам лучше присесть. Я восхищен тем, что вы здесь. Что касается меня…

Он достал из кармана крупнокалиберный револьвер старого образца и прокрутил его на указательном пальце. После такого жеста он опять замотал головой.

– Все потому, дети мои, что я абсолютно уверен: мы противостоим очень опасному человеку. Садитесь сюда.

– Но что вы все-таки здесь делаете, сэр? – спросил Рэмпол.

Доктор Фелл положил оружие на стол перед свечой. Он указал на стопку старых манускриптов и пачку писем такой же давности. Большим платком он вытер ладони от пыли.

– Теперь, когда вы здесь, – глухо сказал он, – мы должны в этом покопаться. Вы, Рэмпол, сядьте на краю кровати. Здесь полно далеко не радостных вещей. Прямо здесь, на столе. Вы, моя дорогая, – сказал он затем Дороти, – будете сидеть в этом кресле: все остальные кишат пауками. Энтони, конечно, вел счета, – продолжал он. – И мне все время казалось, что я смогу раздобыть их, если хорошенько пороюсь… Вопрос заключается в том, что Энтони скрывал от семьи. Должен вам сказать, что мы, по всей видимости, стоим на пороге очень старой истории о том, где спрятаны сокровища.

Дороти в дождевике сидела очень спокойно, но тут она повернулась и искоса посмотрела на Рэмпола. Затем произнесла:

– Я знала это. Я ведь уже говорила. А после того, как я нашла те стихи…

– Ах, стихи! – хмыкнул доктор Фелл. – Я хотел бы на них взглянуть. Мой молодой друг сказал мне о них. Но все, что вам следует делать сейчас, это читать дневники Энтони и искать в них подсказки и намеки. Он ненавидел свою семью; они пострадали из-за того, что смеялись над его стихами. Поэтому он и решил использовать эти стихи для издевательств над ними. Я, конечно, не самый лучший бухгалтер, но, исходя из этого, я могу сказать, – он побарабанил пальцами по стопке бумаг, – что он оставил в наследство лишь малую часть того, что у него было. Он, конечно, не мог сделать их нищими: самая большая ценность здесь – это земли, которые и так находились у них в безвременном пользовании. Но мне все кажется, что основную сумму он спрятал так, чтобы до нее нельзя было добраться. Золото? Кухонная утварь? Драгоценности? Я не знаю. Помните ту запись в его дневнике: «Вещи, которые стоит купить для того, чтобы их одурачить»? Это сказано о его родственниках, а потом он добавляет: «Но вся красота в надежном месте!» Или, если вы не забыли, его девиз: «Все свое ношу с собой» – Omnia mea mecum porto.

– И поэтому он оставил подсказки в стихах? – спросил Рэмпол. – Или попросту сказал, где все это спрятано?

Доктор Фелл откинул полы сюртука и достал принадлежности для курения. Смотав ленту, он нацепил пенсне.

– Здесь есть другие подсказки, – сказал он задумчиво.

– В дневнике?

– Частично. К примеру, почему у Энтони были такие крепкие руки? Когда он поступил на должность надзирателя, то был тщедушным, а затем его плечи и руки стали гораздо сильнее. Мы знаем, что… Что?

– Нет-нет, ничего.

Доктор кивнул косматой головой.

– Кроме того, вы видели те глубокие отверстия в балконных перилах? А? Они глубиной примерно с человеческий палец, – добавил доктор, непроизвольно поднимая и осматривая собственный палец.

– Вы имеете в виду какой-то тайный механизм? – спросил Рэмпол.

– И опять, – сказал доктор, – опять-таки – и это очень важно, – почему он среди других хранил ключ от балконной двери? Почему именно от этой двери? Если он оставил нужные инструкции в сейфе, то всем его наследникам для того, чтобы до них добраться, понадобится три ключа: ключ от двери в эту комнату, ключ от сейфа и ключ от коробки в сейфе. Зачем нужен был четвертый ключ?

– Все просто, потому что в этих инструкциях предлагалось проследовать на балкон, – сказал Рэмпол. – Это как раз то, о чем говорил сэр Бенджамин, когда упоминал о ловушке там… Послушайте, сэр! Если в те углубления прекрасно помещается палец, то не значит ли это, что если нажать…

– О, какой бред! – воскликнул доктор. – Я не хотел сказать, что отверстие приспособлено специально для пальца. Человеческий палец даже за тридцать лет не сможет пробурить такое отверстие. Но я вам скажу, что могло сделать это. Веревка.

Рэмпол вскочил со своего места и посмотрел на балконную дверь. Та была заперта, в пламени свечи у нее был зловещий вид.

– Почему, – повторил он громко, – почему все-таки у Энтони были такие сильные руки?

– О, если у вас есть еще вопросы, – громко сказал доктор, – то присядьте, пожалуйста. Почему участь всех так переплетается с колодцем? Все ведет прямо к колодцу. Сын Энтони, второй Старберт, бывший здесь надзирателем. Это он запутал нас. Он погиб, сломав шею, как и его отец, и продолжил тем самым традицию. Но мы должны разобраться в смерти самого Энтони и его сына, без оглядки на всякие традиции. Мы должны были отнестись к ней как отдельному случаю, но не сделали этого. Сын Энтони был надзирателем в тюрьме в те времена, когда свирепствовала холера, она забрала львиную долю жизней местных жителей. Они были просто обречены на то, чтобы сходить с ума и умирать в своих клетках от недостатка воздуха. Надзиратель, собственно, точно так же сошел с ума. Он тоже заболел и не мог переносить галлюцинаций, являвшихся ему. Вы помните, какой эффект произвел дневник его отца на каждого из нас? Тогда такой вопрос: какой эффект этот дневник может произвести на нервного человека, боящегося всякой нечисти, который еще и жил в таком месте, где холера унесла столько жизней? Как сказывается на мозге тот факт, что человек живет возле испарений болот, где гнили умершие от холеры и повешенные? Я не думаю, что Энтони настолько ненавидел сына, чтобы желать ему такой смерти: обезумев от бреда, тот просто пошел и выбросился с балкона. Вот что случилось со вторым надзирателем.

Доктор Фелл выдохнул так сильно, что едва не задул свечу, Рэмпол же от неожиданности чуть не подпрыгнул. На некоторое время в большой комнате воцарилась тишина: книги умершего, кресло умершего, а теперь еще и это сумасшествие, которое словно витало в воздухе. Оно было так же ужасно, как и лицо железной девы. Крыса пробежала по полу. Дороти Старберт положила руку Рэмполу на рукав. Можно было подумать, что она увидела призрака.

– А Энтони? – спросил Рэмпол с усилием.

Некоторое время доктор сидел в такой позе, что вся его шевелюра свесилась вниз.

– Вероятно, понадобилось много времени, – сказал он, – чтобы сделать те глубокие отверстия в камне, а ведь он работал один и в ночное время, никто не мог видеть его. Конечно, не было никакой стражи по эту сторону тюрьмы, и он мог уходить незамеченным… Но все же я считаю, что у него наверняка был сообщник, хотя бы первые несколько лет, пока он не стал сильным. Такая сила пришла к нему постепенно, благодаря его терпению, но сообщник ему нужен был хотя бы затем, чтобы поднимать и опускать его… Наверное, он потом разделался с ним.

– Подождите, пожалуйста! – вмешался Рэмпол, стукнув по столу. – Вы сказали, что отверстия могла проделать бечевка, на что Энтони потратил годы…

– Он был обвязан ею, так он опускался и поднимался.

– В колодец, – медленно добавил Рэмпол.

У него возникло короткое видение: странная черная фигура в черном, раскачивающаяся на веревке под звездным небом. Лампы зажигались в тюрьме, звезды меркли. Пробивая себе путь к колодцу, Энтони висел ночью на той веревке, на которой днем болтались повешенные.

– Да. Где-то внизу, черт знает где, в этом глубоком колодце он провел годы, выдалбливая нишу для своих сокровищ. А возможно, что и каждую ночь он повисал, чтобы посмотреть, все ли в порядке с его скарбом. Смрад из колодца постепенно разлагал его рассудок, что произошло позже и с его сыном, но гораздо быстрее, ведь отец был более крепким. Он мог увидеть покойников, карабкающихся из колодца и стучащих в балконную дверь. Он мог слышать, как они перешептываются ночью, потому как он украсил их кости своим богатством. Много раз он видел крыс, которые пировали в колодце. А когда он увидел крысу на своей кровати, то поверил, что покойники придут и за ним и заберут с собой.

Сырой плащ Рэмпола стал вызывать у него отвращение. В комнате прямо-таки чувствовалось присутствие Энтони.

Дороти произнесла отчетливо, по ней нельзя было сказать, что ей страшно:

– И это продолжалось, пока…?

– Пока он не забыл об осторожности, – ответил доктор Фелл.

Дождь, который уже почти прекратился, вдруг начал лить с новой силой. Он барабанил по листве плюща за окном, поливал пол, танцевал вокруг тюрьмы, словно собирался все смыть отсюда.

– А вообще-то, – подвел итог доктор, вдруг взглянув на балконную дверь, – вообще-то нельзя сказать, что он не был осторожен. Может быть, кто-то узнал о его вылазках и, не разобравшись, просто перерезал веревку. Так или иначе, либо веревку кто-то перерезал, либо развязался узел. То была дикая ночь: сильнейший ветер и ливень. Веревка, естественно, тоже упала вслед за ним. Она была закреплена с края, на внутренней стенке колодца, и упала туда же, в колодец. Никто не потрудился все исследовать там, ниже, потому что идея с веревкой никому и в голову не пришла. Но сам Энтони не упал в колодец.

Рэмпол подумал, что веревку действительно могли перерезать. Это гораздо более вероятно, чем то, что развязался узел. Наверное, в комнате надзирателя горела лампа, человек, у которого был нож, смотрел через перила, как спускается Энтони, перерезал веревку, и тот упал прямо на край колодца с острыми пиками. В воображении Рэмпола это представилось настолько ярко, словно на рисунке Крукшенка[11]: белые выпученные глаза, раскинувшиеся в разные стороны руки, темный силуэт убийцы.

Крик, который нельзя было услышать из-за ветра и дождя, затем грохот падения, а потом погас свет. Это все уже мертво, как эти книги на полках. Эйнсворт[12] мог бы себе вообразить такое, так как жил в те времена.

Как будто издалека, он услышал, что доктор Фелл сказал:

– Вот, мисс Старберт. Это ваше проклятие. То, что все это время вас беспокоило. Не личность впечатляет, не так ли?

Она молча стояла, а затем стала ходить по комнате, руки она спрятала в карманы, почти так, как тогда, при первой встрече. Остановившись возле доктора Фелла, она достала из кармана сложенный листок. Стихи.

– В таком случае, – сказала она, – как насчет этого?

– Криптограмма, без сомнения. Она должна указать нам точное место… Но, как мне кажется, опытному вору не нужны подобные листы, ему даже не обязательно знать об их существовании, чтобы догадаться: что-то спрятано в колодце. Он мог бы пользоваться только теми доказательствами, которыми пользовался я. Всего этого достаточно.

Пламя свечи стало более тусклым, но вдруг новая вспышка озарила комнату. Дороти подошла к тому месту перед окном, где дождь уже образовывал лужи, и уставилась на ветви.

– Мне кажется, я поняла, что случилось с моим отцом, – сказала она. – Он был мокрым, совершенно промокшим, когда его нашли.

– Вы имеете в виду, – сказал Рэмпол, – что он обнаружил вора за работой?

– Ну, а есть еще какое-либо объяснение? – прорычал доктор Фелл, делая отчаянные усилия, чтобы раскурить трубку, но вскоре положил ее на стол. – Он был в седле, понимаете? Увидел веревку, свисавшую в колодец. Можно предположить, что убийца не заметил его, поэтому Тимоти спустился в колодец. Ну и… – Сейчас он выглядел злым.

– Там должно быть какое-то подобие комнаты, тайное место, – добавил Рэмпол. – А убийца не знал, что оно есть, пока там не оказался.

– Уфф. Хорошо. Еще один вывод, пусть так. Простите, мисс Старберт, но ваш отец не упал. Его избили, хладнокровно и яростно, а затем бросили умирать в кустах.

Девушка обернулась.

– Герберт? – произнесла она.

Доктор Фелл большим пальцем рисовал узоры на пыльном столе. Он пробормотал:

– Я не думаю, что это сделал дилетант. Все выполнено чрезвычайно профессионально. Этого не может быть, но произошло несмотря на то, что все говорили иначе. А если все-таки это был не профессионал, значит, на кон было поставлено слишком много.

Рэмпол все никак не мог понять, к чему он, собственно, клонит.

– Я говорил, – продолжал доктор, – о визите в Лондон.

С видимым усилием, с помощью тросточек он поднялся на ноги. Выглядел он сердитым и злым, когда осматривал комнату поверх стекол своего пенсне. Затем он приставил одну трость к стене, как школьный учитель.

– Ваш секрет раскрыт, – проговорил он. – Вам не стоит больше бояться.

– Разве что убийцы, – сказал Рэмпол.

– Да, мисс Старберт, ваш отец держал это здесь. Ваш отец оставил в сейфе записи, как я уже говорил вам на второй день. Убийца же думает, что он в безопасности. Он ждал почти три года, чтобы вернуть себе эти проклятые бумаги. Но он не в безопасности.

– Вы знаете, кто это?

– Пойдемте, – сказал доктор. – Нам пора домой. Я хочу выпить чашку чая или, что еще лучше, бутылочку пива. И моя жена должна вот-вот вернуться от мистера Пейна…

– Послушайте, сэр, – сказал Рэмпол. – Вы знаете, кто убийца?

Доктор Фелл задумался.

– До сих пор льет такой сильный дождь, – ответил он задумчиво, как будто играл в шахматы. – Вы видите, сколько воды натекло под окном?

– Да, конечно, но…

– Заметили ли вы, – он проверил, закрыта ли дверь на балкон, – что здесь вода не собралась?

– Да, конечно.

– Но если дверь была бы открыта, то тут скопилось бы гораздо больше воды, чем там, под окном, не так ли?

Рэмполу уже стало казаться, что доктор запросто мог быть фокусником. Лексикограф смотрел сквозь пенсне, и вновь создавалось впечатление, что его глаза немного косят. Он покручивал кончики усов. Рэмпол решил поймать жар-птицу за хвост и не упустить ее.

– Несомненно, сэр, – согласился он.

– Тогда, – триумфально произнес его собеседник, – почему мы не увидели этих луж?

– О боже! – воскликнул Рэмпол.

– Это словно колдовство или фокусы, – говорил доктор, помахивая тростью. – Что Теннисон[13] сказал о «Сорделло» Браунинга[14]?

– Я не знаю, сэр.

– Он сказал, что ты можешь понять в поэме только первую и последнюю строчки, но и там, и там кроется ложь. Это может стать ключом к нашему делу. Пойдемте, дети, выпьем немного чаю.

По-видимому, в этом месте, которое когда-то было царством пыток и виселиц, и сейчас оставалось что-то зловещее. Рэмпол не ощущал этого сейчас, когда вновь ступил на дорогу, освещая себе путь фонарем.

Вернувшись в теплый и хорошо освещенный дом доктора Фелла, они обнаружили там сэра Бенджамина, который степенно дожидался их в кабинете.

Глава 14

Сэр Бенджамин был опечален. Он проклинал дождь, и эта крепкая брань витала в воздухе, так же, как и перегар от виски. Он был, похоже, голоден, и сидел с остывшим чаем перед камином в кабинете.

– Здрасьте! – сказал доктор Фелл. – Моя жена до сих пор не вернулась? Как вы попали сюда?

– Я вошел, – ответил констебль с достоинством. – Дверь была открыта. И кто-то пренебрег этим прекрасным чаем… А как насчет выпивки?

– Мы собирались пить чай, – сказал Рэмпол.

Но шеф-констебль был явно настроен иначе.

– Я буду бренди с содовой. Все меня преследуют. Сначала пастор. Его дядя, новозеландец, к тому же мой друг. Я ведь и устроил Сондерса в наш приход. Так вот, его дядя в первый раз за десять лет приезжает в Англию, и пастор хочет, чтобы я вместе с ним его встретил. Какого черта я должен ехать? Пастор – новозеландец. Пусть он и едет в Саутгемптон. А затем Пейн…

– А что не так с Пейном? – спросил доктор Фелл.

– Он хочет, чтобы комнату надзирателя заложили кирпичами. Говорит, что в ней больше нет нужды. Могу только надеяться на это. Но пока это рано делать. Пейн такой человек, у него всегда какие-то психологические волнения на той или иной почве. Ну и наконец, поскольку последний наследник Старбертов мужского пола умер, доктор Маркли хочет засыпать колодец.

Доктор Фелл начал надувать щеки:

– Мы абсолютно точно сейчас не можем этого сделать. Присядьте. Нам есть что рассказать вам.

Пока доктор наполнял бокал на специальной доске, он рассказывал сэру Бенджамину обо всем, что случилось в этот день. Во время повествования Рэмпол наблюдал за лицом девушки. Она ничего не произнесла с того момента, как доктор стал рассказывать о Старбертах, однако выглядела вполне спокойной.

Сэр Бенджамин, хлопнув руками, сложил их за спиной. От его мокрой одежды распространялся сильный запах твида и табака.

– Я не сомневаюсь в этом. Я не сомневаюсь, – приговаривал он. – Почему вы так долго ничего нам об этом не рассказывали? Мы потеряли уйму времени. Хотя это и не так важно, ведь сейчас мы можем с уверенностью сказать, что Герберт – единственный, кому можно предъявить обвинение. Присяжные решили так же.

– Это успокаивает вас?

– Нет, черт возьми. Я не думаю, что парень виновен, но что нам остается?

– Все еще не обнаружили его след?

– О, мы о Герберте сообщили повсюду. Но пока найти его не удается. Через какое-то время я еще раз повторю процедуру, а что же мне остается?

– Мы можем исследовать тайник Энтони.

– Да. Если это чертов шифр или что там еще… Позвольте взглянуть. Я надеюсь, что мы получим ваше разрешение, мисс Старберт?

Она хитро улыбнулась.

– Конечно. Но я думаю, что доктор Фелл чересчур уверен в своей правоте. Здесь есть копия.

Доктор Фелл сидел, раскинувшись в любимом кресле, трубка дымилась, а перед ним стояла бутылка пива. Белые волосы и бакенбарды делали его похожим на святого Николая. Он с интересом смотрел, как сэр Бенджамин изучает стихи. Рэмпол хорошо раскурил трубку и сидел, откинувшись, в удобном красном кресле так непринужденно, что легко мог коснуться руки Дороти. Другой рукой он держал бокал. Ему подумалось, что все, что ему нужно от жизни, сейчас у него есть.

Шеф полиции, лицом напоминавший лошадь, начал читать:

Затем он медленно перечитал строфу более низким голосом. После чего он в сердцах сказал:

– Послушайте, это ведь абсурд!

– Ах! – сказал доктор Фелл, словно смакуя букет выдержанного вина.

– Это просто какая-то чушь…

– Стихи, – поправил его доктор Фелл.

– Что бы это ни было, но совершенно точно, что это не может быть криптограммой. Вы это читали?

– Нет, это все-таки криптограмма.

Шеф полиции отбросил от себя листы.

– Ладно, в таком случае скажите, что могут означать первые две строчки? Это полная глупость, – возмущался сэр Бенджамин, раздувая щеки. – Я видел такие кроссворды в журналах и помню из романов, что нужно взять по первой букве из каждого второго слова в строке, ну, или что-то вроде того.

– Это не поможет, – ехидно сказал Рэмпол. – Я уже пробовал различные комбинации с первым, вторым и третьим словом. Я пытался сложить слово даже по диагонали через весь стих. Один вариант дал мне «КСЧОКИКННЧИСССИТЧУТО». С другим получается вот что: «ТУКИВТНЧЧЕКЕБПОД». Последний вариант немного напоминает имя ассирийской королевы.

– Эх, – вздохнул доктор Рэмпол, вновь кивая.

– В журналах… – начал было сэр Бенджамин.

Доктор Фелл уселся поглубже в кресло, выпустив огромное облако дыма.

– Кстати, – сказал он. – Я отчаянно спорил с создателями разных головоломок и кроссвордов в журналах. А вообще-то я очень люблю криптограммы. И позади вас находится любопытный экземпляр книги по шифрованию. Ее написал Джон Батист Порта. Эта книга «De furtivis literarurum notis» была издана в 1563 году. Главное, что должно быть в криптограмме, – ключ-разгадка к искомой вещи. Ну, по крайней мере, он должен оказывать хоть какую-нибудь помощь в разгадке. Еще лучше, если он будет звучать примерно так: «Драгоценности лежат в штанах у протодиакона», или «Фон Данклеспук будет атаковать стражу в полночь». Но когда люди из иллюстрированных журналов пытаются создать собственную криптограмму, которая будет сбивать с толку читателя, то они не ставят перед собой цель создать что-либо трудное. Проблема в том, что они составляют такую криптограмму, разгадка которой никогда не поведет читателя по следу. Вы страдаете, потеете, перебираете различные символы только для того, чтобы получить сообщение вроде этого: «Малодушные толстокожие в первую очередь медлят с воспроизведением потомства». Да, и еще! – не унимался доктор. – Вы можете вообразить немецкого разведчика, рискующего жизнью, чтобы пронести подобное сообщение через британскую границу? Я представляю лицо генерала фон Гуглдорфера, которому только что принесли зашифрованное послание, и из него он узнает, что слоны не прикладывают никаких усилий к тому, чтобы оставить после себя потомство.

– Это ведь неправда, так ведь?

– Меня не особенно волнуют биологические науки, – ответил доктор. – Я говорил о криптограммах.

Он сделал глубокий глоток пива и продолжил уже более ровным голосом:

– Конечно, это очень старая практика. Еще Плутарх[15] и Геллий[16] упоминали о секретной корреспонденции, которой пользовались спартанцы. Однако сама криптография, подразумевающая под собой перемену мест букв, слов и символов, имеет семитские корни. По крайней мере, Иеремия пользовался ею. Простой вариант криптограммы есть и в книге Цезаря «Quarta elementorum littera», где…

– Но посмотрите, какое оно старое! – почти кричал сэр Бенджамин, схватив лист с копией Рэмпола с камина и потрясая им. – Прочитайте стихотворение с этого места: «Страна, что к Корсике лежит совсем недалеко». Я кроме Наполеона о Корсике ничего не знаю.

Доктор Фелл вынул трубку изо рта.

– Не могли бы вы помолчать? – попросил он. – Я чувствовал себя лектором и собирался продолжить рассказом о Тритемии[17] и Френсисе Бэконе[18], а потом…

– Я не хочу никаких лекций, – перервал его констебль. – Вам бы лучше говорить по существу. Я не прошу вас решить этот ребус, но перестаньте поучать и просто займитесь стихами.

Доктор подошел к центру стола, зажег еще одну лампу и разложил лист перед собой. Трубка дымилась уже слабее, но он по-прежнему сжимал ее в зубах.

– Хмм, – протянул он.

Наступила тишина.

– Погодите немного, – потребовал сэр Бенджамин, когда доктор собрался было что-то сказать. – Давайте обойдемся без цитирования энциклопедии, которая у вас в голове. Просто посмотрите, может ли нас к чему-то привести этот стих?

– Я как раз собирался попросить вас, – сказал он, – еще раз наполнить мой бокал пивом. Однако раз уж вы так нетерпеливы… Наши предки – словно дети по сравнению с современными криптографами. Война это доказала. Написанное в конце XVIII или начале XIX века не должно быть особенно сложным. Ребусы тогда были очень популярны, не то, что сейчас. Но все равно, они немного сложнее, чем те простые шифровки, которые так любил По. Да, это что-то вроде ребуса, только…

Все столпились вокруг его кресла и всматривались в листок. Они вновь прочли стихотворение от начала до конца:

Доктор Фелл быстро писал карандашом, выстраивая символы. Он то и дело тряс головой и периодически поворачивался к листку. Подойдя к книжному шкафу, он достал оттуда черную книгу, на которой можно было прочесть: L. Fleissner, «Handbuch der Kryptographie», и, просмотрев оглавление, нахмурился.

– ДРАФГХК! – Он сморщился, словно произнес: «Черт побери». – Это явная бессмыслица. Здесь зашифровано что-то другое. Прибегну еще к латыни. Я все равно докопаюсь. Классика, как правило, приводит к успеху. Всегда, – продолжал он с одержимостью, – всегда об этом помните… Что случилось, мисс Старберт?

Девушка оперлась обеими руками о стол, ее темные волосы заслоняли свет. На ее лице промелькнула улыбка, она повернулась ко всем.

– Я подумала о том, – сказала она, – что мы не должны забывать о пунктуации…

– Что?

– Посмотрите на первое четверостишие. «Как назван был Гомера труд?» Это ведь «Илиада», верно? «Что может уберечь тебя от вражьего копья?» Щит, мне кажется. Нам надо просмотреть каждую строчку в отдельности и найти ответ. Я надеюсь, что это не очень глупо звучит? – сомневалась она. – А затем сложить все ответы, и мы, вероятно, получим ключ.

– Боже мой! – воскликнул Рэмпол. – Это ведь как кроссворд.

– Такого быть не может! – вскричал доктор Фелл, его лицо побагровело.

– Но посмотрите сюда, сэр, – вмешался Рэмпол. – Старый Энтони и не думал, что составляет кроссворд, однако в результате получилось именно это. Вы сами сказали, что это просто одна из форм ребуса…

– Давайте подумаем над этим, – сказал доктор Фелл, прочищая горло. – Возможно, результат покажется нам знакомым.

– Приступим, – сказал сэр Бенджамин. – Давайте начнем сначала. «Как назван был Гомера труд, скажите-ка, друзья?» Вы считаете, что имеется в виду «Илиада»?

Доктор Фелл громко выдыхал воздух с такой силой, что его усы буквально ходили ходуном. Сам он при этом имел вид угрюмого ребенка. Он взял карандаш и ответил:

– «Илиада», конечно. Отлично. Давайте дальше. Если верить предположению мисс Старберт, то первые два слова – это «Илиада» и «щит». «Кто первым улетел с земли, и друга он имел?» Может быть, Икар? Если так, то у нас есть «Илиада», щит, Икар…

Наступила тишина.

– Не похоже, чтобы в этом было много смысла, – сказал сэр Бенджамин.

– В этом будет больше смысла, когда мы разгадаем оставшиеся строки, – ответил Рэмпол. – Давайте продолжим. «Кто в преисподней грешных ждет, но ты здесь не у дел?» Может быть, дьявол? Да, точно, кто же еще? Дальше. «Народ, что выжил после мук, что длились сорок лет?»

– Евреи, – сказал доктор, живо включаясь в беседу. – Дальше по моей части: «И, чтобы не было разлук, скорей его налей!» Это ведь вино. Осталось всего ничего. «Страна, что к Корсике лежит совсем недалеко».

– Ближе всего Италия, – отозвался Рэмпол.

– Так и запишем. И что последнее? «И если видишь славно ты, то береги его». Это, очевидно, зрение.

Он сидел и с довольным видом покручивал усы, словно пират.

– Все ясно, – провозгласил он. – Я все понял. Нам потребуются первые буквы от всех слов…

– ИЩИ, – прочла Дороти и огляделась. Ее взгляд сейчас был восторженным. – Затем ДЕ… Что там дальше?

– Второе слово «девиз». Итак, мы получили «ищи девиз». Я же говорил, что будет просто.

Сэр Бенджамин то и дело повторял свое вечное «О Юпитер!» и чуть ли не хлопал в ладоши.

– Но тут ведь что-то должно быть сказано о месте, где его искать? – волновался сэр Бенджамин.

– Если по той же схеме, то ответ кроется в последнем четверостишии, – сказал Рэмпол. – «Что путнику среди песков увидеть не дано? Тебе откроется вся суть, она на дне его».

Доктор Фелл крутил в руках карандаш, а потом принялся что-то судорожно записывать.

– Готово! – воскликнул он. – Здесь зашифровано слово «колодец». «Лежит на дне его» – этим все сказано.

– Мы справились с этой задачей всего за полчаса! – гордо констатировал сэр Бенджамин.

– Позвольте вам напомнить, сэр, – злобно прошипел Фелл, – что в этом ребусе не было чего-то такого, о чем бы я не говорил. Если бы эту криптограмму пытались решить без изначальных знаний, то никакого результата бы не вышло. Теперь мы знаем, что она означает благодаря… изначальным знаниям. – Он покончил со своим пивом и огляделся.

– Все верно, все верно. Но что имеется в виду под девизом?

– То, что являлось его девизом: «Все свое носи с собой». Однажды он нам уже пригодился. Где-то глубоко в колодце этот девиз, возможно, высечен на стене.

Шеф полиции вновь почесал подбородок и нахмурился.

– Да. Но мы не знаем, где именно. Кроме того, это место с дурной историей, и там вовсе не полезно находиться.

– Чепуха! – сказал доктор. – Конечно, мы знаем, где это.

Констебль вновь состроил кислую мину и посмотрел на доктора Фелла, тот же уселся поудобнее и раскурил трубку. Затем он продолжил:

– Если, к примеру, поступить так же, как Энтони, то есть толстую веревку привязать к ограждению балкона в том месте, где есть следы от трения его веревки, то мы, скорее всего, окажемся там, где нужно. Колодец, по всей видимости, велик, но если отталкиваться от места с потертостями, то радиус поисков может быть сокращен до нескольких футов. И если какой-нибудь крепкий юноша, например наш друг, будет держаться за бечевку и спускаться в самый центр колодца…

– Звучит неплохо, – сказал шеф-констебль. – Но что из этого выйдет? Если верить вам, то убийца давно уже опустошил тайник, что бы там ни лежало. Он убил старого Тимоти, потому что тот застал его за этим занятием, а потом убил Мартина, потому что тот должен был узнать тайну из бумаг, спрятанных в сейфе… Что же вы рассчитываете найти?

– Даже не знаю. Но мы должны это сделать в любом случае, – ответил Фелл.

– Смею заметить, – сказал сэр Бенджамин, сделав глубокий вдох, – насчет колодца. Завтра утром я свяжусь с еще несколькими констеблями…

– Если вы так поступите, то весь Четтерхэм сойдет с ума, – сказал доктор. – Не кажется ли вам, что лучше хранить это пока в тайне и сделать наше дело ночью?

– Это, черт побери, рискованно, – простонал сэр Бенджамин. – Парень легко может сломать себе шею. Что вы скажете, мистер Рэмпол?

Затея нравилась Рэмполу, и он согласился.

– Мне все равно это не по вкусу, – ворчал констебль. – Но только так мы можем избежать неприятностей. Можно сделать это сегодня, если дождь прекратится. Я не буду возвращаться в суд Эшли до завтра и смогу переночевать здесь, в гостинице… Послушайте, нам ведь не обойтись без света, когда мы будем привязывать веревку и так далее. А вдруг это привлечет внимание?

– Возможно. Но я абсолютно уверен, что никто нас не потревожит. Местные деревенские жители разве что испугаются.

Дороти смотрела то на одного, то на другого. Ресницы подчеркивали красоту ее глаз, а маленькие морщинки у ноздрей выказывали ее злость.

– Вы просите его сделать это, – сказала она, указывая на Рэмпола. – И я его знаю достаточно хорошо, чтобы подтвердить вам, что он справится. Вы говорите, что никто из местных нам не помешает, но вы, кажется, забыли, что кое-кто все равно будет присутствовать. Убийца!

Рэмпол подошел к ней и взял ее руку. Она не обратила на это внимания. Их пальцы сплелись. Но зато на это обратил внимание сэр Бенджамин, который с тревожным видом пытался что-то сказать.

– Эмм… – протянул он, пошатываясь.

Доктор же со своего кресла посмотрел на девушку доброжелательно.

– Убийца, – повторил он. – Да, я знаю, я знаю.

Наступила пауза. Кажется, все молчали, потому что никто не знал, что сказать. По выражению глаз доктора легко читалось, что отступать – это не по-английски. Тем не менее чувствовалось, что его это беспокоит.

– Тогда я буду настаивать на своем, – сказал сэр Бенджамин медленно. – Но мне нужно довести это до ведома четтерхэмских судей. И еще нам понадобятся веревки, молоток и скобы. Если дождь закончится, я смогу вернуться сюда около десяти часов.

Он помедлил.

– Однако есть еще одна вещь, которую я хочу знать. Мы все слышали истории, связанные с колодцем. Мы слышали об утопленниках, ведьмах, проклятых драгоценностях и еще бог знает о чем. И все-таки, доктор, что же вы рассчитываете там найти?

– Носовой платок, – сказал доктор, делая глоток пива.

Глава 15

Для мистера Баджа вечер выдался очень поучительным. Три раза в месяц он имел право уезжать из дома. Дважды он, как правило, проводил время в кинотеатре, где с удовольствием смотрел фильмы, главные герои которых попадали во всякие скользкие ситуации. При этом он обогащал мозг такими словами, как «проваливай» и «тугодум», либо другими, столь же полезными в службе дворецкого. Третий выходной он обычно проводил со своими хорошими друзьями, мистером и миссис Ренкин, дворецким и горничной в доме Пейнов в Четтерхэме.

Ренкины всегда принимали его в своих уютных комнатах внизу с неизменным гостеприимством. Мистеру Баджу предлагали лучшее кресло, которое, правда, немного поскрипывало, зато у него была такая высокая спинка, что сидящий оказывался гораздо выше собеседников. В промозглую погоду мистеру Баджу предлагали выпить капельку портвейна или пунша с хозяйского стола. Огоньки газового камина добавляли комфорта, и хозяева поглаживали кошку и разговаривали с ней, как с младенцем. Все три кресла-качалки покачивались в разном темпе: кресло миссис Ренкин – быстро и бодро, ее мужа – размеренно, а кресло Баджа имело собственный ритм, который напоминал колыхание императорских носилок.

Вечер обычно проходил за разговорами о Четтерхэме и его обитателях. С наступлением девяти часов весь официоз исчезал, и это касалось даже людей из больших домов. Сразу после десяти беседы прекращались. Мистер Ренкин обычно предлагал мистеру Баджу почитать некоторые книги, которые, в свою очередь, ему рекомендовал хозяин. Мистер Бадж все это скрупулезно записывал, надевал шляпу, как солдат шлем, застегивался и шел домой.

В этот вечер, когда он проходил по Хай-стрит, то почувствовал, что воздух как-то особенно свеж. Небо очистилось, стало бледным, словно отполированным, а на нем сияла луна. Над долинами висела дымка, пахло сеном. В такие вечера душа мистера Баджа становилась душой д’Артаньяна, Робина Гуда, Фейрбенкса Баджа – воина, путешественника, непоседы и, в особенно великие моменты, героя-любовника. Он любил эти долгие прогулки, ведь звезды не могли выдать присутствие второго Баджа, а значит, он мог позволить себе всякие дикости, например, напасть на стог сена с мечом – воображаемым мечом, ведь никто этого не увидит.

Но по мере того как его шаги гулко стучали по белой дороге, он избавлялся от всех своих грез, так как до дома оставалось менее мили. Он думал о сегодняшнем вечере. О той сумасшедшей новости, которую под конец узнал…

Сначала все шло как обычно. Поговорили о радикулите миссис Бандл. Потом была еще новость о том, что Пейн опять собирается в Лондон по своим юридическим делам. Мистер Ренкин очень живо обсуждал это: он вспомнил о чудесных портфелях клерков, не забыл упомянуть и о париках судей. Что производило на них наибольшее впечатление в этой профессии, так это то, что нужно сначала прочитать уйму книг, прежде чем тебя примут туда.

Миссис Пейн часто бывала в плохом настроении, но с этим уж ничего нельзя было поделать. Они вновь заговорили о том, что к пастору приезжает его дядя из Окленда. Он же оказался одним из старых друзей сэра Бенджамина Арнольда; получив приглашение пастора, он решил приехать, он (дядя) и сэр Бенджамин работали вместе с Сесилем Родесом на алмазных копях в Кимберли несколько лет назад. Все это активно обсуждалось. Также они немного поговорили об убийце, но совсем немного, так как Ренкины с пониманием отнеслись к чувствам мистера Баджа. За это он был им очень благодарен. Он уже был морально готов к тому, что убийца – это Герберт Старберт, но все равно отказывался думать об этом. Каждый раз, как только образ Герберта появлялся у него в голове, Бадж старался его удалить, как закрывают черта в табакерке. С трудом, но все-таки ему удавалось справиться с «чертом»…

Но что его больше всего беспокоило – это слухи о любовной интрижке. Все это приобретало зловещий оттенок даже в воображении и звучало как-то по-французски. Любовная интрижка, разумеется, между мисс Старберт и юным американцем, гостившим у доктора Фелла.

Поначалу Бадж был в шоке. Не от этого романа, а от американца. Бадж думал об этом, и все казалось ему очень странным. Когда в лунном свете он проходил под вечно шумящими деревьями, все казалось другим, не таким, как в замке. Бадж-сорвиголова мог с легкостью подмигнуть кому-либо (каналья!) и так же свободно достать саблю. В замке все шло так же размеренно, как в игре в вист. А здесь хочется пнуть ногой стол и разбросать карты. Но это… Ох уж эти чертовы американцы… И мисс Дороти!

Боже мой! Мисс Дороти!

Прежние его слова вновь всплыли у него в голове. Это было то, о чем он подумал в ту ночь, когда был убит Мартин. Мисс Дороти – она над всеми доминирует. Что же скажет миссис Бандл? В замке эти мысли вернули бы его к действительности, но тут серебряный свет его души искрился, как кольчуга.

Он усмехнулся.

Сейчас он проходил мимо стогов, большие тени которых при свете луны походили на монстров. Бадж удивился, что зашел так далеко. Его обувь уже, вероятно, покрылась пылью, зато кровь явно стала горячей от быстрой ходьбы. В конце концов, юный американец все-таки кажется джентльменом. Хотя в какие-то моменты (он помнил) Бадж подозревал его в убийстве. Человек приехал из Америки. Мистер Мартин тоже там прожил несколько лет: какое-то зловещее совпадение. Несмотря на его кажущуюся порядочность, оставалось подозрение, что американец является, как выражается мистер Бандл, гангстером.

Стога превратились в пушки и за́мки герцога Гиза, ночь была нарядной, словно бархатная одежда кавалеристов. Мистер Бадж вновь стал сентиментальным. Он вспомнил Теннисона. Правда, не мог с точностью воспроизвести ничего из написанного им, но был убежден, что тот бы одобрил отношения мисс Дороти и этого янки. О господи! Как же это здорово смотреть, как кто-то возвращает ее к жизни! Ее не было в замке до полудня, сказала, что не хочет чая. И вновь она отсутствовала до того момента, когда сам Бадж уехал в Четтерхэм. Ха! Бадж был ее защитником все это время. («Она отсутствовала?» – вопрошал представитель суда, но Бадж только лишь улыбнулся и ответил, что нет.)

Он остановился, встал прямо на середине дороги, почувствовал, что его колено дрожит, затем взглянул на луга слева от него.

Впереди него возвышалась в лунном свете четтерхэмская тюрьма. Освещение было таким бледным, что нельзя было даже различить деревья Ведьминого Логова. Лишь желтые отблески расползались по ветвям.

Довольно долго Бадж стоял без движения посреди белой дороги. Ему в голову пришла ценная мысль, что если тебя ждет опасность, а ты остаешься абсолютно спокойным, то она тебя не коснется, как если на тебя бежит собака, но ты не трогаешься с места. Затем он тщательно вытер пот со лба, достав из кармана носовой платок. Одна маленькая странная идея зародилась у него в голове. Там, дальше, где видны огоньки, Баджа-искателя приключений могли ждать испытания. А если вернуться домой в состоянии подобного самолюбования? Но позже он, дворецкий Бадж, подойдет к своей застеленной кровати и поймет, что он – всего лишь дворецкий…

После всего этого он сделал то, что для возвращающегося домой дворецкого Баджа было исполнено безумия. Наклонившись, он пробрался через лаз и направился по холму через луг к Ведьминому Логову. Он обратил внимание на то, как бешено колотится его сердце.

После недавнего дождя было до сих пор сыро. Уже пробравшись через лаз в лунном сиянии, он осознал, что мог попасть к Ведьминому Логову и окольным путем. Так или иначе, но он уже преодолел препятствие. Он пыхтел, его горло кто-то словно распиливал пилой, он потел, ему было жарко. Затем луна зашла за облако, и человек старой закалки по имени Бадж воспринял это обстоятельство смиренно.

Сейчас он был уже на краю Ведьминого Логова. Впереди рос бук, к которому он прислонился, чувствуя, как сжимается от напряжения его голова и першит горло от бега. Он пытался отдышаться.

Это было какое-то сумасшествие. Не стоит идти на поводу у Баджа-искателя приключений. Это безумие.

Впереди вновь показался свет. Он был где-то возле колодца, в двадцати или тридцати футах впереди, мелькал между изогнутыми стволами деревьев. Очевидно, в ответ другой огонек, но чуть выше и дальше, тоже подал какой-то знак. Бадж, вытянув шею, убедился: сигналы шли с балкона комнаты надзирателя. Кто-то в комнате присел с огоньком. Он увидел тень человека крепкого телосложения, перегибающегося через перила. Было похоже, что тень делала какие-то движения.

Вдруг, извиваясь, сверху упала веревка. От неожиданности Бадж отпрянул. Шумно ударившись о стенку колодца, веревка соскользнула вниз. Пораженный, Бадж вновь вытянул шею вперед. Теперь свет у колодца был уже скорее направленным лучом, источник света держала маленькая фигурка, похоже женская. Показалось лицо, оно смотрело вверх, а рука делала знаки тому, кто стоял на балконе.

Янки.

Даже на такой дистанции это можно было установить. Это был янки со своей странной глупой ухмылкой. Его звали мистер Рэмпол. Да, похоже было, что мистер Рэмпол проверяет на прочность веревку. Он повис на ней, свесив ноги. Взобравшись на несколько футов вверх по веревке, он еще раз дернул ее, и она выдержала. Затем он спустился на землю и помахал рукой. Зажегся еще один огонек, словно бычий глаз. Он прицепил его к поясу, как и еще одну вещь, напоминавшую топор.

Проскользнув между двумя пиками, американец присел на краю колодца, держась за веревку. Он по-прежнему ухмылялся темной фигуре, которая держала огонь. Затем он нырнул в колодец, за ним исчезла его лампа. Маленькая фигурка подбежала к краю колодца, и в тот миг, когда луч фонаря Рэмпола скользнул вверх, Бадж разглядел лицо: это была мисс Дороти Старберт…

Наблюдал за действиями людей у края колодца сейчас не Бадж, любящий приключения, и даже не Бадж-дворецкий. Это был просто сутулый человек, который пытался понять, что же там происходит. Громко квакали жабы, и какие-то жучки жужжали вокруг его лица. Он пробрался между деревьями немного поближе. Мисс Дороти отвела фонарь. В голове Баджа промелькнула мысль, что во время следующего визита к Ренкинам у него будет для них занятная история, чтобы рассказать ее, разумеется, за бутылкой портвейна.

В колодце неровно двигался свет фонаря, который был мутным, словно в воде, но лампа при этом не гасла. Периодически этот луч виднелся сквозь листья бука, один раз показалось и лицо Дороти. Затем вышла холодная луна, она, как призрак, висела прямо над стеной тюрьмы. Боясь наделать шума, отчаянно потея и тяжело дыша, Бадж подкрался еще ближе. Хор лягушек, сверчков и еще бог знает чего был таким громким, что Бадж удивлялся, как на фоне этого можно различать другие звуки. К тому же было прохладно.

Бадж никогда не отличался богатым воображением. Обстоятельства препятствовали этому. Но теперь, когда он наблюдал за пляской огня фонаря глубоко в колодце и видел фигуру, стоящую в лунном свете совершенно без движения, ему почудилось в этом что-то неземное. Бадж так же четко, как, к примеру, наличие соуса в ростбифе, отметил присутствие там Дороти и американца. А вот еще одна фигура казалась призрачной.

Это был (Бадж может подтвердить это и сейчас) человек не маленького роста. Он находился на некотором расстоянии от мисс Дороти. Его изогнутая тень, скрытая отчасти деревьями, приобретала странные очертания: в его руках что-то было.

Из колодца доносились приглушенные шорохи. Но оттуда раздавались и другие звуки, напоминавшие крик или стон…

Некоторое время Бадж не мог ничего толком воспринимать. Он пытался определить, сколько времени прошло между звуком, донесшимся из колодца, и тем, как на его краю показалась голова, но все равно не мог сказать этого с точностью. Все, в чем он был уверен, – это то, что мисс Дороти опять зажгла фонарь. Она больше не направляла его в колодец, а держала в руках ровно. Свет от него падал на край колодца… Судя по дрожанию второго огонька, его владелец выбирался наружу.

Итак, между пиками показалась голова. Поначалу Баджу не удалось ее хорошо рассмотреть, потому как дворецкий держал в поле зрения «призрачную» фигуру, стоящую у другого края колодца. Голова напоминала монстра с волосами из проволоки. Затем Бадж перевел взгляд на голову, высовывающуюся из колодца между пиками все дальше и дальше.

Это было не лицо мистера Рэмпола. Это было лицо мистера Герберта Старберта, которое рывками подымалось из колодца. Челюсть его выглядела неестественно.

До сих пор Баджа бросает в дрожь, когда он вспоминает, как заметил отверстие между глаз в его черепе.

Не более десяти футов было между ним и этой поднимавшейся головой. Влажные волосы прилипли ко лбу, веки прикрыты, но под ними удавалось разглядеть белки глаз. Пулевое отверстие же отчетливо синело. Бадж пошатнулся: подгибались колени. Дворецкий успел подумать, что с ним что-то неладно.

Качнулась голова, затем рука показалась на краю колодца. Мистер Герберт, бесспорно, был мертв. Но Баджу по-прежнему казалось, что тот сам выбирается из колодца.

Мисс Дороти закричала. До того как она отвела фонарь, Бадж увидел нечто, что полностью привело его в чувство. Он увидел голову американца за плечом у Герберта и понял, что это его рука хваталась за края колодца и пыталась вытащить оттуда тело Герберта.

Серебристо-голубая луна осветила кружевной узор кроны деревьев в стиле японской пантомимы. Все происходящее тоже напоминало пантомиму. Бадж так и не мог определить, кому принадлежит фигура, стоящая в отдалении за колодцем и смотрящая на пики. Он не мог разобрать, видна ли тому голова американца за телом мистера Герберта… Но он слышал, как кто-то, спотыкаясь, шуршит, словно летучая мышь, пытающаяся выбраться из западни комнаты. Этот кто-то бежал, что-то крича, через Ведьмино Логово.

Вся призрачность пантомимы была развеяна. Гораздо выше на балконе в комнате надзирателя горел свет. Он просачивался сквозь деревья, и гомон голосов был отчетливо слышен на балконе.

– Вот он идет! Держи его!

Огни метались в деревьях и создавали вихри. Слышно было, как ломаются ветки, а под чьими-то ступнями хлюпает вода. Сейчас мысли Баджа были на таком же примитивном уровне, как у животного. Единственное, что пришло ему в голову: треск в кустах издает как раз Виновный. Ему показалось, что сразу несколько огоньков преследуют бегущего.

Теперь на фоне лунного света уже вырисовались голова и плечи. Бадж увидел, что бегущий поскользнулся, а потом осознал, что тот бежит прямо на него.

Бадж, который был достаточно упитан, которому было хорошо за пятьдесят, почувствовал, как дрожит все его тело. Бадж уже не был ни сорвиголовой, ни просто дворецким. Он так разнервничался, что оперся на дерево. Сейчас при лунном свете отчетливо было видно, что на руке бегущего – большая перчатка садовника, его указательный палец замер на спусковом крючке крупнокалиберного пистолета. У Баджа пронеслось в голове воспоминание, как в молодости он стоял на большом футбольном поле и с ужасом наблюдал, как человеческие фигуры мчатся на него с разных сторон. А он при этом ощущал себя полностью голым.

Силуэт стремительно приближался.

Бадж, который был достаточно упитан, которому было хорошо за пятьдесят, почувствовал нестерпимую боль в легких. Он не спрятался за деревом. Он знал, что ему делать. Сейчас он был собран, его мозг работал как часы, а глаза видели зорко.

– Хорошо, – сказал он вслух. – Хорошо!

Тут он прыгнул на незнакомца.

Бадж услышал выстрел, затем увидел желтоватый огонь, как на газовой плите. Кто-то ударил его в грудь. Бадж потерял равновесие, но вцепился в пальто незнакомца. Его пальцы скользили по одежде, он бессильно падал на землю. Появилось ощущение, что он летит в воздухе. Затем его тело опустилось на землю, а лицо зарылось в опавшую листву.

Именно так был повержен Бадж-англичанин.

Глава 16

– Я не думаю, что он мертв, – сказал Рэмпол, опускаясь на колени перед распростертым телом дворецкого. – Отойдите, пожалуйста! Опустите ваши фонари вниз, пока я его переверну. Где этот чертов, как его там, сэр Бенджамин?

Бадж лежал на боку, с рукой, откинутой в сторону. Шляпа была сдвинута набекрень, из-за чего он выглядел немного по-щегольски. Его пальто респектабельного человека лишилось пуговицы. Почувствовав на себе весь вес обмякшего тела, Рэмпол еле сдвинул его. Лицо Баджа напоминало ком теста, глаза были закрыты, но он дышал. Рана была выше левой груди, кровь уже начинала пропитывать одежду.

– Эй! – закричал Рэмпол. – Эй, где вы?

Он поднял голову и уставился на Дороти. Хорошо разглядеть ее не получалось, так как она смотрела в другую сторону, но фонарь держала в руке крепко.

Послышался треск в кустах. Это был сэр Бенджамин, в кепке он напоминал гангстера из кинофильмов. Его рукава были закатаны, при свете фонаря можно было увидеть веснушки на его бледном лице.

– Он… он ушел, – констатировал шеф полиции. – Я не знаю, кто это был. Я даже не знаю, что произошло. Кто это?

– Посмотрите на него, – сказал Рэмпол. – Бадж, должно быть, пытался остановить его. Вы слышали выстрел? Боже мой, давайте положим его в машину и срочно отвезем в деревню. Берите его за ноги. Я возьмусь сверху. Старайтесь его не трясти.

Это была тяжелая ноша. Тело все время провисало между ними, словно они несли матрас. Рэмполу было тяжело дышать, мышцы напряглись. Кусты царапали им руки, но они взобрались-таки на склон, где сэр Бенджамин оставил свой «даймлер».

– Вам лучше побыть здесь на страже, – сказал констебль, когда они погрузили Баджа в машину. – Мисс Старберт, не могли бы вы проехать со мной к доктору Маркли? Кому-то надо побыть с раненым. Спасибо. Оставайтесь здесь, пока я не вернусь.

Последнее, что увидел Рэмпол, – это то, как она придерживает голову Баджа. Потом завелся мотор, вспыхнули фары.

Когда Рэмпол собрался вернуться к тюрьме, то почувствовал себя настолько слабым, что ему пришлось опереться о забор. В его усталом сознании все вертелось, словно на чертовом колесе. Так он и стоял, опершись о забор при свете луны и держа в одной руке шляпу Баджа.

Он тупо посмотрел на нее и выпустил из рук. Герберт Старберт…

Огонь был уже ближе. Грузный мистер Фелл спешил к нему через серый луг.

– Здравствуйте, – прогремел доктор, выпятив подбородок.

Он подошел ближе и положил руку Рэмполу на плечо.

– Вы молодец, – сказал он после паузы. – Что случилось? Кого ранили?

Доктор старался говорить тише, но голос его явно не слушался. Он продолжал:

– Большую часть произошедшего я видел с балкона. Я заметил, как он бежал, затем услышал хлопок и подумал, что он выстрелил в кого-то…

Рэмпол почесал затылок.

– Это был дворецкий. Как же его имя… Бадж. Он наблюдал за нами из лесу. Одному Богу известно зачем. Я только успел перевернуть его, ну, вы поняли, мертвеца, потом услышал ваш крик, и кто-то побежал. Бадж оказался на его пути и получил пулю в грудь.

– Он мертв?

– Я не знаю, – ответил американец. – Он был еще жив, когда мы укладывали его в машину. Они должны отвезти его в Четтерхэм.

Оба стояли молча, слушая сверчков. Доктор достал флягу и открыл ее. Шерри-бренди прошло через горло Рэмпола, разлилось по венам и заставило его вздрогнуть.

– У вас есть предположения, что это был за мужчина? – спросил доктор Фелл.

– К черту этого мужчину, я даже не разглядел его, только услышал бег. Я думал о том, что увидел там, внизу… Послушайте, нам лучше вернуться к тому покойнику.

– Я смотрю, вы дрожите. Постарайтесь успокоиться…

Рэмпол сглотнул. Ему казалось, что его ноздри никогда не избавятся от запаха этого колодца и того, что по нему ползало. Он вновь почувствовал, как веревку спускают с балкона, и ощутил камень стен, как тогда, когда карабкался по нему…

– Это было здесь, – продолжил он. – Мне не пришлось опускать веревку слишком глубоко, может на пять или шесть футов вниз, потому как там начинаются по бокам углубления, как полочки. Я решил, что это место не может быть слишком глубоким, так как во время дождей поток воды просто смыл бы тайник Энтони. Следовало быть крайне аккуратным, так как там очень скользко. Но один камень выглядел очень уж чистым. На нем я увидел надписи ego и me, чем-то нацарапанные. Все остальное практически стерлось. Поначалу я подумал, что смогу сдвинуть этот камень, но тот не поддался. Тогда я сильнее уперся в камень, обвязал себя потуже веревкой и задействовал топор, просунув его в щель. Вы можете достаточно легко толкнуть камень вперед, но, чтобы выдвинуть его обратно, надо несколько пальцев засунуть в расщелину и потянуть на себя… В этом месте полно водяных пауков и крыс…

Он вздрогнул.

– Я не нашел никакой комнаты или чего-то подобного. Это просто ниша, облицованная ровным камнем, да еще и частично заполненная водой. Тело Герберта попросту вдавили в эту нишу. Первое, до чего я дотронулся, была его рука, затем я увидел отверстие в его голове. К тому времени, как начал его вытаскивать оттуда, я был таким же мокрым, как он. Он очень маленький, знаете ли, я просто опоясался веревкой и взвалил его себе на плечо. Его одежда была полна отъевшихся мух, они посыпались и на мое тело, что касается остального…

Он похлопал себя по карманам, и доктор схватил его за руку.

– Там не было больше ничего, кроме… ах да, я нашел носовой платок. Он хорошего качества и принадлежал старому Тимоти. «Т. С.» – надпись с краю, он весь в крови и скручен с одного угла. Ну, по крайней мере, мне кажется, что это кровь. Было еще несколько огарков свечей, они выглядят, как спаленные спички. Но никаких сокровищ или коробки там нет. Это все. Так холодно! Позвольте мне вернуться и взять пальто. Что-то мешает мне под воротником.

Доктор дал ему еще глоток бренди, и они, еле волоча ноги, пошли через Ведьмино Логово. Труп Герберта Старберта лежал там, где его оставил Рэмпол, – перед колодцем. Когда они осматривали труп, освещенный фонарем доктора, Рэмпол без конца вытирал руки о штаны. Маленькое и скорчившееся тело Герберта со склоненной набок головой выглядело так, словно он что-то рассматривал. Сырая и холодная ниша подействовала как холодильник: прошла неделя после того, как пуля прошила голову Герберта, но до сих пор не было следов разложения.

Рэмпол чувствовал громкий звон в ушах.

– Убийство? – спросил он.

– Несомненно. Нет оружия и… ну вы поняли…

Американцу казалось, что все, что он произносит, звучит по-идиотски.

– Это нужно остановить! – произнес он, скрестив руки. Ему нечего было добавить. Он повторил: – Говорю вам, это нужно прекратить! А этот несчастный дворецкий… Как вы думаете, он тут замешан? Я никогда бы не подумал.

Доктор Фелл потряс головой:

– Нет. В этом замешан лишь один человек. И я знаю, кто это.

Прислонившись к стенке колодца, Рэмпол попытался нащупать в кармане сигареты. Затем он взял одну и подкурил. Ему показалось, что и сигарета пропитана запахом колодца. Он сказал:

– Стало быть, мы близимся к концу?

– Да, так и есть, – подтвердил доктор Фелл. – Завтра должна прийти телеграмма.

Доктор замолчал, выглядел он сосредоточенным.

– Я потерял достаточно много времени, чтобы прийти к этому выводу, – добавил он внезапно. – Есть только один человек, повторяю, только один человек, который может быть связан с этими убийствами. Он уже убил троих, а сегодня список жертв может пополниться еще одной… Завтра в полдень прибудет поезд из Лондона. Мы встретим его. И это должно положить конец всей истории.

– То есть убийца не среди нас?

Доктор Фелл поднял голову.

– Не стоит об этом думать сейчас, молодой человек. Идите в дом, примите ванну и переоденьтесь – вот что вам сейчас нужно.

Где-то над Ведьминым Логовом заухал филин. Рэмпол пробирался сквозь кусты той же дорогой, по которой они несли Баджа. Он оглянулся. Доктор Фелл менял лампу в фонаре. В серебристо-голубом свете луны его массивный силуэт, увенчанный кудрявой головой, склонился над колодцем.

Бадж чувствовал лишь боль и видения. Он понял, что лежит на кровати, а под его головой большая подушка. Подумав об этом, он заметил штору на окне, которая развевалась на ветру. Он обратил внимание на отражение света фонаря в окне и там же увидел, что кто-то сидит подле него.

В таком состоянии он, конечно, не мог быть уверен ни в чем. Он пребывал в полусне и был не в силах пошевелиться. Ему слышались звуки, похожие на удары в гонг. Кто-то накрывал его одеялом по самую шею, хотя ему, наоборот, было жарко. От прикосновений Бадж чувствовал ужас, потом он попробовал поднять свою руку, но безуспешно. Звуки гонга растворялись в ощущении боли, которая разливалась по его венам. Пахло лекарствами. Он был маленьким мальчиком, стоящим на футбольном поле, с трибун раздавались крики. Он переводил часы и наливал портвейн из графина, а потом старый Энтони вышел из рамки свого портрета в холле и погнался за ним. На старом Энтони были белые перчатки садовника…

Только уже убегая, он понял, что никакой это не Энтони. Но кто же тогда? Кто-то, кого он встречал, по-видимому в кинофильме, и чей образ ассоциировался с перестрелками или драками. Какие-то лица, словно джинны из бутылки, проплывали мимо него. Но того среди них не было. Бадж был совершенно уверен, что знаком с этим человеком долгое время. Знакомое лицо…

Сейчас оно над ним, почти у его кровати.

Бадж издал душераздирающий крик. Не может быть, чтобы тот был здесь!

Бадж не ранен, все это лишь плоды его буйного воображения, в том числе и сильный запах йода.

Ему было приятно прикосновение к холодной шероховатой поверхности подушки. Пробили часы. Кто-то размахивал фонарем, раздавались чьи-то шаги. Где-то далеко он услышал голос:

– Он жив.

Бадж уснул. Все произошло так, словно его подсознание только и ждало этих слов, чтобы погрузить его в сон.

Когда через время Бадж очнулся, то не осознал, насколько он слаб. К тому же на него все еще действовал морфин. Он не понимал, что солнце клонится к закату и его лучи сейчас бьют в окно. С опаской дворецкий попытался пошевелиться.

Бадж понял, что спит в дневное время, чего никогда с ним не случалось в замке… Потом он увидел сэра Бенджамина Арнольда, улыбку на его лице. За ним нарисовалась фигура человека, которого он поначалу не узнал, молодого человека…

– Вам лучше? – спросил сэр Бенджамин.

Бадж попытался ответить, но только закряхтел. Отдельные воспоминания начинали проплывать в его сознании, виться веревочкой…

Да, теперь Бадж вспомнил. Все было настолько ярко, что он закрыл глаза. Молодой янки, белые перчатки, пистолет. Что он сделал? Бадж вспомнил о своей трусости, которая всегда преследовала его. Ощущение это было настолько ужасным, как если бы он только что выпил отвратительное лекарство.

– Не пытайтесь сейчас говорить, – сказал сэр Бенджамин. – Вы у доктора Маркли, он сказал, что вам нельзя двигаться. Поэтому лежите спокойно. У вас пулевое ранение, но с вами все будет в порядке.

Сэр Бенджамин выглядел смущенным. Он постукивал пальцами по изголовью кровати.

– Что касается того, что вы сделали, Бадж, – добавил он, – я мог бы и не говорить, но это было чертовски смело.

Пошевелив губами, Бадж попробовал ответить.

– Да, сэр, – сказал он. – Спасибо вам, сэр.

Его полуоткрытые глаза смотрели с удивлением и немного со злостью на американца, который все время улыбался…

– Не обижайтесь, Бадж, – сказал Рэмпол. – Вы накинулись на него, как ирландский коп, а сейчас ведете себя так, как будто вам предложили выпить пива… Я даже не думаю, что вы узнали его.

(В голове происходила какая-то борьба: то проявлялся, то исчезал, как вода сквозь песок, чей-то образ. Бадж чувствовал себя плохо: саднило в груди, пот заливала лицо.)

– Да, сэр, – сказал он с усилием. – Я попробую его вспомнить… скоро. Просто сейчас не могу…

– Конечно, – поторопился уверить его Рэмпол.

Тед увидел фигуру в белом в дверном проеме.

– Ладно, нам пора, Бадж. Удачи. И не нервничайте без повода.

По сравнению с улыбками гостей, ухмылка Баджа напоминала скорее нервный импульс. Он почувствовал себя сонным, в голове по-прежнему что-то звенело, но он был в приподнятом настроении. Дворецкий не мог точно описать, что случилось, но впервые в жизни чувствовал удовлетворение. Что за история! Если бы только те горничные не оставили окна отрытыми…

Он смежил веки.

– Спасибо вам, сэр, – сказал Бадж. – Пожалуйста, скажите мисс Дороти, что я вернусь в замок завтра.

Рэмпол закрыл дверь в спальню и повернулся к сэру Бенджамину, стоявшему посреди коридора дома доктора Маркли. Он заметил белую юбку сиделки, проскользнувшей по лестнице впереди.

– Он его видел, кем бы тот ни был, – сказал шеф-констебль, – и он обязательно вспомнит. И, черт побери, по-прежнему непонятно, что он там делал?

– Думаю, случайно там оказался. И что теперь?

Сэр Бенджамин открыл большие золотые часы, нервно на них глянул и закрыл.

– Это уже пусть Фелл решает. Мне ничего не известно, – сказал он обиженно, – он перескочил через мою голову и делает это постоянно. Я имею в виду то, что он напрямую общается с сэром Уильямом Росситером – комиссаром Скотланд-Ярда. Такое впечатление, что он знает каждого в Англии. Он только и делает, что пользуется то одним, то другим рычагом… Все, что я знаю, – это то, что мы едем встречать пятичасовой поезд из Лондона и кого-то будем задерживать. Думаю, все готовы. Пойдемте.

Доктор Маркли все еще был на дневном осмотре, и они не стали его ждать. Когда вышли на Хай-стрит, Рэмпол нервничал даже больше, чем шеф-констебль. Ни вчера ночью, ни сегодня ему не удалось добиться пояснений от доктора Фелла.

– А еще, – продолжал констебль, – я не поеду в Саутгемптон встречать дядю пастора, хотя он мой старый друг. Пастор поедет один. У меня дело в Манчестере, сегодня же четверг, меня не будет по крайней мере неделю. Черт побери! Каждый раз что-нибудь случается. И еще я не могу найти Пейна, у него для меня пара бумаг, которые я должен отвезти в Манчестер. Будь оно все проклято! Потерял столько времени с этим делом, тогда как надо было передать его кому-то ответственному, а теперь еще и Фелл прибирает все к рукам…

Рэмпол чувствовал, что тот говорит скорее сам с собой. Он произносил вслух все то, что приходило ему в голову, поэтому Рэмпол даже не пытался отвечать.

Серый «даймлер» сэра Бенджамина ожидал на улице в тени буков. Наступило время чаепития, и на улице можно было увидеть лишь нескольких человек. Рэмпол думал о том, распространялись ли в Четтерхэме новости о смерти Герберта. Тело было доставлено в замок вчера ночью, и слуг предупредили о том, что им запрещено выносить и обсуждать любую информацию, пока на это не будет соответствующего разрешения. Однако сомнения оставались.

Прошлой ночью, чтобы избавиться от кошмаров, Дороти осталась с миссис Фелл. Почти до обеда Рэмпол слышал их приглушенные разговоры в соседней комнате. Изможденный, он по-прежнему не мог спать. Сидя у окна, он курил сигареты одну за другой и наблюдал за рассветом…

Сейчас серый «даймлер» ехал по улицам Четтерхэма, а ветер приятно обдувал его лицо. Небо было бледным – преобладали белые и сиреневые тона. Дымка медленно сползала на долины с горизонта. Проплывало несколько белых облаков, похожих на овечек. Ему вспомнился тот вечер, когда они с Дороти прогуливались до Четтерхэма как раз в тот магический час, когда небо было темно-золотистым и громко звенели колокольчики пасущегося стада, ветер заставлял шуметь колосья, а запах шиповника чувствовался все отчетливее. Когда он все вспомнил, ему не поверилось, что это случилось всего каких-нибудь десять дней назад.

«Завтра в полдень прибудет поезд из Лондона, – вспоминал он разговор с доктором Феллом в Ведьмином Логове. – Нам надо встретить этот поезд».

В этом чувствовалось какое-то завершение…

Сэр Бенджамин теперь молчал. «Даймлер» гудел, ветер обдувал его со всех сторон. Дороти – в Нью-Йорке. Дороти – его жена. Боже! Как же здорово это звучит! Каждый раз, когда Рэмпол думал об этом, он вспоминал, как сидит в классе во время последнего года обучения и думает, что если не сдаст экономику (которую он, как и все приличные люди, не любил), то наступит конец света. Представляя свою супружескую жизнь, он считал, что сразу станет человеком, у которого есть телефон, шейкер для коктейлей – то есть все. С его матерью непременно случится истерика, а его отец, занимающий офис номер один на двадцать пятом этаже 42-й улицы, обязательно поднимет глаза и скажет: «Итак, сколько тебе нужно?»

«Даймлер» остановился, взвизгнув шинами. Нужно подождать этого человека. Нужно подождать убийцу.

На затемненной улице, которая вела к коттеджу, стояло несколько человек. Был слышен громкий голос доктора Фелла:

– Как он? Ему лучше? Думаю, да. Ладно, мы готовы. – Он сделал жест тростью. – Все, кто был на месте в ночь убийства Мартина, все, кто может дать показания, сейчас должны присутствовать. Мисс Старберт, как и пастор, не хотела приходить. Тем не менее они оба здесь. Я думаю, что есть и другие, кто нас ждет на станции, – добавил он. – Ладно, садитесь в машину!

Огромная фигура пастора показалась вдалеке. Он чуть не споткнулся, когда помогал Дороти выйти из машины.

– Я полностью готов, – сказал он. – Но я так и не понял, зачем вам здесь нужен.

Они вышли из тени улицы. Доктор Фелл помахал тростью. Он сказал:

– Это всего лишь формальность. Я просто хочу, чтобы вы опознали кое-кого. Вам есть, что нам рассказать, но я сомневаюсь, что вы это понимаете. Поэтому делайте только то, что я вам скажу, а то мы не докопаемся до правды. Вы слышали?

Он окинул всех взглядом. Сэр Бенджамин заводил мотор, отвернувшись. Усталым голосом он предложил всем присесть. Пастор явно пытался придать своему пухлому лицу доброе выражение. Дороти сидела, сложив руки, и смотрела вперед…

С момента своего приезда Рэмпол не был на железнодорожной станции десять дней. «Даймлер» то и дело подавал сигнал, двигаясь по извилистой дороге. Четтерхэмская тюрьма теперь осталась где-то позади. Им казалось, что теперь они ближе к реальности. Над волнами колосящейся пшеницы возвышалось кирпичное здание станции, рельсы поблескивали в желтоватом свете заката. Фонари вдоль платформы еще не горели, но из окошка кассы вокзала струился зеленый свет. Беспрерывно лаяли собаки, как и во время его приезда…

Как только сэр Бенджамин остановил машину, они услышали стук колес и гудок поезда. Рэмпол повернул голову. Опираясь на трость, доктор Фелл вылез из машины. На нем была старая черная шляпа и плащ, которые придавали ему сходство с толстым бандитом. Ленточка от пенсне развевалась на ветру.

– А теперь послушайте, – сказал он. – Оставайтесь рядом со мной. Единственная инструкция – для вас. – Он гневно посмотрел на сэра Бенджамина: – Предупреждаю, ибо у вас может возникнуть какое-либо искушение. Но, что бы вы не увидели и не услышали, ради Бога, сохраняйте молчание! Вы меня поняли?

Он по-прежнему смотрел на сэра Бенджамина.

– Как шеф полиции этого графства… – начал было тот, растягивая слова, но доктор тут же его прервал:

– Вот и поезд. Идемте со мной на платформу.

Они отчетливо слышали звук подходящего поезда. Все это немного нервировало Рэмпола. Фелл загонял в курятник стаю своих кур, и Рэмпол почувствовал себя одной из них. Свет фар локомотива прошивал окружающие деревья, рельсы пошатывались и издавали характерный звук…

Станционный смотритель с грохотом открыл дверь багажного вагона. Рэмпол посмотрел в ту сторону. На фоне жутковатого желтого неба он увидел фигуру, стоящую неподвижно на платформе. Потом, уже испытав шок, он заметил еще несколько таких же фигур по углам платформы. Все они держали руки в карманах.

Он резко повернулся. Дороти Старберт стояла рядом, она смотрела на рельсы. Пастор то и дело вытирал лоб носовым платком, казалось, он хочет что-то сказать. Сэр Бенджамин понуро смотрел на окошко билетной кассы. Поезд, довольно короткий, весь в саже, остановился на станции, его передние фары сейчас были очень яркими. Двигатель локомотива издавал низкие звуки, то и дело окутывая поезд паром. Над входом в вокзал начал мигать белый фонарь. Окна вагона горели желтым светом, они немного мерцали, поэтому казалось, что внутри снуют люди. Теперь гремела лишь тележка для багажа.

– Здесь, – сказал доктор Фелл.

Из вагона вышел пассажир. Рэмпол не мог разглядеть его лицо из-за неверного освещения и клубов пара. Затем пассажир прошел сквозь белые огни станции, и американец уставился на него…

Он никогда не видел этого человека. В то же время он осознал, что одна из фигур, стоявших ранее на платформе неподвижно, приблизилась. Руки у нее по-прежнему были в карманах.

Рэмпол все же продолжал наблюдать за этим любопытным пассажиром поезда: высокий мужчина, старомодно одетый, с серыми острыми усами, которые торчали над его волевым коричневым подбородком.

Незнакомец поколебался, перебросил чемодан из правой руки в левую…

– Здесь, – повторил доктор Фелл. Он схватил за руку пастора: – Вы видите его? Кто это?

Пастор повернул к нему озадаченное лицо. Затем сказал:

– Вы, должно быть, сошли с ума. Я никогда не видел его раньше. Что за вопрос?

– Эмм… – начал доктор, его голос звучал уже громче. Казалось, что раскаты его голоса эхом отражаются от построек станции: – Вы не узнаете его, хотя должны бы, мистер Сондерс, должны… Это ведь ваш дядя.

В зловещей тишине к ним подошел один из стоявших ранее неподвижно мужчин и положил руку на плечо пастора. И сказал:

– Томас Сондерс, вы арестованы за убийство Мартина Старберта. Все, что вы скажете, может использоваться против вас.

Он вытащил другую руку из кармана, в ней был револьвер. Рэмпол, даже несмотря на сумятицу в голове, обратил внимание, что две фигуры, стоявшие поодаль, стали подходить к ним.

Глава 17

Пастор не двигался, его лицо тоже не меняло выражения. Он продолжал вытирать носовым платком пот со лба, так, как он обычно это делал, крупный, одетый во все черное, с золотой цепочкой на груди. Его глаза немного сузились. Он, по-видимому, хотел показаться спокойным и что-то сказать, потому как набрал в легкие воздуха, как пловец перед прыжком. Затем он произнес:

– Это абсурд. Я надеюсь, вы это и сами понимаете. Но, – он сделал жест носовым платком, – мы привлекаем к себе очень много внимания. Я предполагаю, что вы все детективы. Даже если вы настолько безумны, чтобы арестовать меня, то зачем привлекать так много людей для ареста?.. Смотрите, уже толпа собирается! – добавил он более низким и злым голосом. – Если вы по-прежнему намерены держать руку на моем плече, то пойдемте тогда в машину сэра Бенджамина.

Человек с морщинистым лицом, удерживающий пастора, взглянул на доктора Фелла.

– Этот мужчина, сэр? – спросил он.

– Все в порядке, инспектор, – ответил доктор. – Этот. Можете поступать так, как он предлагает. Сэр Бенджамин, вы видите того человека на платформе? Вы узнаете его?

– Господи боже, да! – воскликнул констебль. – Это Боб Сондерс, и этого достаточно. Сейчас он старше, чем когда я с ним только познакомился, но в любом случае я способен его узнать… Однако вот что я вам скажу, Фелл, – он гудел, как нагревшийся чайник, – вы же не имеете в виду, что пастор Сондерс…

– Его фамилия не Сондерс, – сказал доктор. – И я совершенно уверен, что он не священник. Так или иначе, вы узнаете дядюшку. Я очень переживал, чтобы вы не начали говорить до того, как я спрошу. Все равно оставалась вероятность того, что фальшивый пастор похож на настоящего… Инспектор Дженнингс, я предполагаю, что вы заберете заключенного в тот серый автомобиль на другом конце дороги. Сэр Бенджамин, если хотите, можете поговорить со старым другом до того, как это сделаем мы. Обсудите все, что считаете нужным, а потом присоединяйтесь к нам.

Сондерс снял шляпу и стал обмахиваться ею, как веером.

– Значит, вы за этим стоите, доктор? – спросил он с деланым восторгом. – Я… Это удивило меня. Даже шокировало. Вы всегда мне не нравились, доктор Фелл. Джентльмены, пойдемте. Вам не стоит держать меня за руку, инспектор. Могу вас заверить, что у меня нет намерений убегать.

Небольшая группа направлялась к «даймлеру» в полутьме. Инспектор Дженнингс, повернув голову к доктору, сказал:

– Я подумал, что нужно захватить с собой еще несколько человек. Вы говорили, что он убийца.

Страшное слово, произнесенное так бесстрастно, не вызвало никакой реакции. Все молчали. Рэмпол, шедший позади всех вместе с Дороти, уставился на широкую спину пастора, который, надо отметить, шагал достаточно уверенно. Лысина Сондерса слегка отсвечивала желтизной из-под редких волос. Он услышал, как Сондерс смеется…

Задержанного усадили на заднее сиденье. Удобно расположившись, пастор глубоко вздохнул. Слово «убийца» до сих пор звучало у всех в ушах. Казалось, что Сондерс знает об этом. Он медленно переводил взгляд и мял в руках носовой платок. Складывалось впечатление, что невидимая броня защищает его от внешних раздражителей.

– Итак, джентльмены, – заметил он, – давайте сделаем вид, что мы на сиденьях этого автомобиля ведем непринужденную беседу об обыденных вещах… В чем вы меня обвиняете?

– О боже! – воскликнул доктор, ударив по боковой панели автомобиля. – Это феноменально, Сондерс! Официально вы обвиняетесь в убийстве Мартина Старберта.

– Верно, – согласился пастор и медленно добавил: – У меня есть масса свидетелей… До того как я что-либо скажу, инспектор, даю вам последний шанс. Вы уверены в том, что собираетесь меня арестовать?

– В этом и состоят мои инструкции, сэр.

Собеседник добавил тоном заговорщика:

– Мне просто кажется, что вы пожалеете об этом. Потому что три свидетеля, прошу прощения, четыре свидетеля, могут подтвердить, что я никак не мог убить моего юного друга Мартина. Или кого-нибудь еще. – Он улыбнулся. – Могу я задать вам один вопрос? Доктор Фелл, похоже, что именно вы затеяли всю эту, прошу прощения, крайне странную процедуру. Ночью, когда мой молодой друг, эх, умер, я, кстати говоря, был в вашем доме, не так ли? Во сколько я прибыл?

Доктор Фелл, по-прежнему напоминавший бандита, оперся о корпус машины. Было видно, что он доволен собой.

– Сначала вы ходите пешкой, вместо того чтобы ходить конем. Заметьте, инспектор, что мне это нравится. Вы прибыли примерно в десять тридцать, более или менее. Будем отталкиваться от десяти тридцати.

– Позвольте заметить… – Голос пастора стал более резким, однако он быстро взял себя в руки и продолжил уже более мягко: – Ах, не важно! Мисс Старберт, не могли бы вы напомнить этому джентльмену, во сколько ваш брат вышел из замка?

– Вам известно, что часы были переведены, – начал доктор Фелл. – Часы в холле на десять минут спешили…

– Совершенно верно, – сказал Сондерс. – В какое время он не покинул бы замок, я все равно уже был в доме доктора Фелла. Вы можете это подтвердить?

Дороти, которая смотрела на него несколько странно, кивнула.

– Ну да. Да, собственно.

– И вы, мистер Рэмпол. Вы прекрасно знаете, что я был в доме доктора и не выходил оттуда. Вы видели, как Мартин направляется к тюрьме с фонарем, в то время как я сидел у него. Если коротко, то я физически не мог убить его.

Рэмполу пришлось признать его правоту. Не было ни единого шанса это опровергнуть. Все это время он находился у Рэмпола перед глазами. Ему не нравилось лицо Сондерса. В нем было что-то гипнотическое.

– Вы тоже должны всё это подтвердить, доктор, – сказал пастор.

– Я могу подтвердить это.

– Я не разрабатывал никаких механических приспособлений, как вы поначалу предполагали. Нет никакой ловушки, благодаря которой я мог бы убить Мартина Старберта на расстоянии.

– Ловушки действительно нет, – ответил доктор. Его взгляд становился более упрямым. – Все то время, о котором вы говорите, вы действительно были с нами. В те короткие моменты, когда вы отсутствовали, вы находились с мистером Рэмполом, и когда бежали в тюрьму – тоже. Но это не имеет значения, так как Мартин Старберт был уже мертв. Вы все провернули четко. Однако именно вы убили Старберта, причем убили своими руками и выбросили тело в Ведьмино Логово.

Вновь скрутив носовой платок, пастор почесал лоб. Было похоже, что он глазами ищет ловушку. В нем нарастала злоба…

– Вам было бы лучше меня отпустить, инспектор, – неожиданно заявил он. – Не кажется ли вам, что вся эта глупость уже слишком далеко зашла? Этот человек пытается злобно шутить надо мной или…

– Вот идет сэр Бенджамин с человеком, которого вы считаете своим дядей, – заметил доктор Фелл. – Мне кажется, нам всем лучше вернуться в мой дом, и там я покажу вам, как же он все-таки сделал это. А тем временем… Инспектор?

– Да, сэр.

– У вас есть ордер на обыск?

– Да, сэр.

– Нужно отправить людей к пастору, а остальные пойдут с нами.

Сондерс слегка покачнулся. Его глаза покраснели, казалось, что они были сделаны из мрамора. На его лице по-прежнему сияла улыбка.

– Более того, – заявил доктор, – я сяду перед вами, и, кстати, оставьте вы уже в покое носовой платок. Это можно сказать, улика, по которой вас можно опознать. Один такой мы нашли в тайной нише в колодце. Теперь я понимаю, что инициалы, вышитые на нем, принадлежат не Тимоти Старберту, а Томасу Сондерсу. Последним, что сказал перед смертью Тимоти, было как раз слово «платок». Он предоставил нам таким образом еще один ключ, кроме манускрипта.

Сондерс, отодвинувшись, спокойно развернул платок и положил его на колено, чтобы все видели. Доктор Фелл усмехнулся.

– Вы по-прежнему настаиваете, что вас зовут Томас Сондерс? – спросил он.

Движение его тросточки было вызвано появлением сэра Бенджамина с крупным темным мужчиной, державшим в руке массивный чемодан. Всем был слышен его ворчливый голос.

– Что это, черт побери, может значить? Я должен был навестить нескольких друзей и поэтому написал Тому, что буду занят до четверга. Потом он отправил мне телеграмму, что мне надо срочно прибыть сюда, что это вопрос жизни и смерти, про какой-то поезд еще…

– Я отбивал эту телеграмму, – сказал доктор Фелл. – И мне кажется, правильно сделал. Наши друзья могли до четверга исчезнуть. Он уже убедил сэра Бенджамина куда-нибудь уехать.

Высокий мужчина остановился и сдвинул шляпу назад.

– Послушайте, – начал приезжий довольно агрессивно. – Вы что, с ума тут все сошли? Сначала Бен плел что-то бессвязное, теперь вы. Кто вы?

– Нет-нет. Это вопрос не по существу. Правильный вопрос: кто это? – Он коснулся руки Томаса Сондерса. – Это ваш племянник?

– Вот черт! – проговорил мистер Роберт Сондерс.

– Тогда садитесь в машину. Лучше сесть возле водителя, тот как раз сможет вам обо всем рассказать.

Инспектор сел по другую сторону от доктора Фелла. Рэмпол и Дороти – на маленьких сиденьях, а Роберт Сондерс разместился рядом с сэром Бенджамином. Пастор заметил:

– Ошибку, конечно, можно пояснить, но не обвинение в убийстве. Вы должны быть в курсе, что не сможете это доказать.

Он стал каким-то бледным. Рэмпол сидел к нему так близко, что практически касался коленями его ног. Тед испытывал какую-то отталкивающую дрожь и даже немного страх.

Веки над голубыми глазами пастора слегка припухли, рот был приоткрыт, и Рэмпол мог слышать его дыхание. Мертвецкая тишина повисла в салоне. Его словно окутал мрак, в воздухе витало слово «убийца».

Затем Рэмпол увидел, что инспектор держит в руке пистолет, а его дуло направлено прямо на пастора. Они уже приближались к коттеджу. Остановились у дома, и Роберт Сондерс сразу вылез из машины. Его руки были настолько длинными, что доставали до заднего сиденья. Он сказал:

– Ты, чертова свинья! Где Том? Что ты сделал с Томом?

Инспектор схватил его за запястье.

– Успокойтесь, сэр, успокойтесь. Не надо жестокости.

– Он заявлял, что он Том Сондерс? Он чертов лгун. Он… Я убью его.

Но инспектор Дженнингс решительно оттеснил его от машины. Все столпились вокруг пастора. Его прическа, его желтоватые волосы делали его похожим на человека, гниющего заживо. Он все еще продолжал улыбаться. Его провели в дом, где доктор Фелл уже зажег свет в своем кабинете. Сэр Бенджамин подтолкнул пастора к креслу.

– Начнем… – сказал он.

– Инспектор, – произнес доктор Фелл, – вам лучше обыскать его. Мне кажется, что в его пояс зашиты деньги.

– Держитесь от меня подальше! – завопил Сондерс. – Вы можете говорить, что угодно, но держитесь подальше!

Его глаза были широко открыты. Доктор Фелл поставил лампу перед ним, та осветила его потное лицо.

– Ладно, не важно, – сказал доктор. – Не стоит обыскивать его, инспектор… Сондерс, вы хотите сделать признание?

– Нет. Вы можете плести все, что вам заблагорассудится.

Доктор Фелл открыл ящик стола, чтобы достать лист бумаги для написания признания. Рэмпол следил за движениями его руки. Остальные не могли этого видеть, так как смотрели на Сондерса, который, в свою очередь, тоже внимательно наблюдал за тем, что делает доктор…

В ящике действительно лежала бумага. Там же лежал еще и раритетный пистолет. Ящик был отрыт так, что луч света падал на патронник, в котором, как Рэмпол ясно видел, находился всего один патрон. Ящик закрылся.

Смерть заглянула в эту комнату.

– Садитесь, джентльмены, – сказал доктор Фелл.

Сондерс продолжал смотреть на уже закрытый ящик стола. Доктор взглянул на Роберта Сондерса, который стоял с глупым выражением лица и сжатыми кулаками.

– Садитесь, джентльмены. Я должен вам рассказать, как пастор совершил эти убийства, раз уж он не хочет рассказать нам сам. Это не особенно трогательная история. Если вы, мисс Старберт, не желаете присутствовать…

– Прошу вас, выйдите, – сказал Рэмпол. – Я буду рядом с вами.

– Нет! – Она заплакала, и он понял, что она все это время боролась с истерикой. – Я должна быть здесь, я не хочу выходить, вы не можете меня заставить. Если он это сделал, то я хочу знать…

Пастор сделал над собой усилие, и его голос стал более хриплым.

– Что бы они ни говорили, оставайтесь, мисс Старберт, – сказал он. – Вы вправе услышать этот бред сумасшедшего. Он ничего не докажет вам. Ни он, ни кто бы то ни было не сможет объяснить, как я, сидя вместе с ним в этом самом доме, мог в то же время сбросить вашего брата с балкона комнаты надзирателя.

Доктор Фелл громко произнес:

– Я не говорил, что вы сбросили его с балкона. Его вообще не сбрасывали с балкона.

Наступила тишина. Доктор Фелл прислонился к камину и положил на него одну руку. Его глаза были прикрыты. Он продолжил:

– Есть несколько причин считать, что Мартин не упал с балкона. Когда вы нашли его, он лежал на правом боку. Его правое бедро было сломано. Но часы в потайном кармашке его брюк не только не были разбиты, но и по-прежнему показывали правильное время. Высота там примерно пятьдесят футов, вы сами можете представить, что должно было с ними случиться. Но мы еще вернемся к часам. Далее. В ночь убийства шел сильный дождь. Он шел, чтобы быть точным, почти с одиннадцати и до часу. На следующее утро, когда мы поднялись в комнату надзирателя, мы обнаружили, что железная дверь на балкон открыта. Вы помните? Мартин Старберт был убит предположительно без десяти двенадцать. Дверь, все так же предположительно, была открыта с того самого времени. За час сильного дождя, вероятнее всего, вода бы натекла и туда. Дождь лил и через окно, но оно гораздо меньшего размера, к тому же еще и затянуто плющом. На следующее утро под окном были большие лужи, но ни одной капли воды не оказалось возле открытой двери. Пол вокруг был сухим и даже пыльным. Другими словами, джентльмены, – произнес доктор осторожно, – дверь не открывали до часу ночи, пока не закончился дождь. Она не могла открыться от ветра, поскольку очень тяжелая. Кто-то открыл ее после этого, среди ночи, чтобы осуществить задуманное.

Наступила пауза. Пастор сидел, выпрямившись. При свете лампы было видно, как дергается нерв на его скуле.

– Мартин Старберт был заядлым курильщиком, – продолжал доктор Фелл. – Он боялся, нервничал и поэтому курил весь день. Легко предположить, что в то время, когда он ждал, он курил так же много, если не еще больше. Но при нем были найдены полная пачка сигарет и коробок спичек. И ни одного окурка на полу в комнате надзирателя.

Доктор говорил медленно. То, о чем он рассказывал, видимо, тоже пробудило в нем желание закурить, и он достал трубку.

– Несомненно, в комнате надзирателя должен был находиться еще кто-то. Здесь-то убийца и просчитался. Если бы все шло по плану, то ему, наверное, не пришлось бы бежать сломя голову через луг, когда погасли огни. Мы должны были ждать и найти тело гораздо позже, когда его там уже и след простыл бы. Но, заметьте, мистер Рэмпол это сделал через десять минут после того, как погасли огни. К нашей удаче, убийца сломал Мартину бедро, чтобы инсценировать падение с балкона, но часы остались целы. Позвольте предположить (так сказать, гипотеза), что именно Мартин находился в комнате надзирателя. Когда его бдение закончилось, он погасил лампу и ушел домой. Однако его часы показывали без десяти двенадцать, и поэтому он еще не должен был уходить. Но что, если кто-то другой находился в том месте, и часы этого человека спешили на десять минут?

Сэр Бенджамин Арнольд встал с кресла и неуверенно, словно слепой, топтался на месте.

– Герберт, – сказал он.

– Мы узнали, что часы Герберта спешили как раз на десять минут, – сказал доктор. – Он попросил горничную подвести фамильные часы. Та обнаружила, что они показывают правильное время, потому на остальных часах она время не переводила. И пока Герберт в комнате надзирателя дежурил вместо своего кузена, который был слишком труслив, тот уже лежал со сломанной шеей в Ведьмином Логове.

– Но я до сих пор не могу понять, как это произошло? – произнес сэр Бенджамин задумчиво.

Телефон в холле зазвонил так неожиданно, что все присутствующие чуть не подпрыгнули.

– Вам лучше ответить, инспектор, – порекомендовал ему доктор. – Вероятно, это звонит ваш человек из прихода.

Сондерс поднялся с места. Его мясистые щеки делали его похожим на собаку. Он начал было говорить: «Совершенно нелепо. Совершенно…», но таким отвратительным тоном, словно пытался передразнивать свой обычный голос. Затем он задел угол кресла и вновь сел в него.

Можно было услышать, как инспектор разговаривает по телефону в холле. Затем он вернулся в кабинет с еще более каменным лицом.

– Все в порядке, сэр, – обратился он к доктору Феллу. – Они спускались в подвал. Там нашли разобранный и закопанный мотоцикл. Еще нашли браунинг, пару садовых перчаток и несколько чемоданов, полных…

Тут вмешался сэр Бенджамин:

– Вы свинья…

– Подождите! – закричал пастор.

Он вновь поднялся на ноги, активно жестикулируя:

– Вы не знаете всей истории, вы не знаете ничего, только догадываетесь… Часть из этого…

– Я не знаю всей истории, – начал Роберт Сондерс. – Но сдерживался достаточно долго. Я хочу знать все о Томе. Где он? Ты и его тоже убил? Как долго ты тут разыгрываешь театр?

– Он умер, – сказал тот неожиданно. – Я не имею к этому никакого отношения. Он умер. Клянусь Господом, я ничего ему не сделал. Я просто хотел мира, спокойствия и уважения, поэтому занял его место…

Его пальцы беспомощно шевелились в воздухе.

– Послушайте. Мне всего лишь нужно немного подумать. Я просто хочу посидеть здесь с закрытыми глазами. Вы слишком неожиданно меня схватили… Послушайте, я запишу на бумаге эту историю, вы ведь без этого не сможете восстановить всю картину. Даже вы, доктор. Если я буду сидеть здесь и писать, вы пообещаете мне прекратить все это?

Он казался взрослым ребенком. Доктор Фелл посмотрел на него и сказал:

– Мне кажется, стоит разрешить ему, инспектор. Он не может уйти. А вы, если хотите, погуляйте на лугу.

Инспектор Дженнингс был совершенно невозмутим:

– Инструкции от сэра Уильяма из Скотланд-Ярда таковы, что мы должны получать указания от вас, сэр. Хорошо.

Пастор пришел в себя. Вновь его комичные манеры вернулись к нему.

– Есть еще только одна вещь. Я настаиваю, чтобы доктор Фелл растолковал мне кое-что, а я, в свою очередь, могу объяснить то, что заинтересует его. Ввиду нашей дружбы, не могли бы вы присесть здесь, рядом со мной, а остальные – выйти.

Рэмпол с трудом удержался от того, чтобы возразить. Он хотел сказать: «Там же пистолет в столе!» – но тут он увидел, что доктор Фелл смотрит на него. Лексикограф мирно раскуривал трубку у камина. Его хитрые глаза как бы просили о молчании…

Уже почти совсем стемнело. Роберт Сондерс был вне себя от злости, поэтому сэру Бенджамину и инспектору пришлось его увести. Рэмпол с девушкой шли по узкому коридору. Последнее, что они видели, это то, как доктор по-прежнему курит трубку, а Томас Сондерс подходит к письменному столу…

Двери закрылись.

Глава 18

Заявление

18.15

Инспектору Дженнингсу или тому, кто в этом заинтересован. Я услышал полную версию случившегося от доктора Фелла, рассказав ему, в свою очередь, собственный вариант. Пишу в здравом уме. В подобных заявлениях обычно употребляется оборот «в здравом уме и твердой памяти» или что-то в этом роде, но надеюсь, что меня простят и не будут чересчур придираться к форме написанного. Пишу как умею.

Позвольте мне быть откровенным. Это просто, так как я решил застрелиться сразу после того, как допишу этот текст. В какой-то момент меня немного увлекла идея застрелить доктора Фелла – всего несколькими минутами ранее, во время нашего разговора. Однако у меня в патроннике только одна пуля. Когда я пригрозил ему этим, тот сделал рукой жест, имитирующий веревку на шее. Отказавшись от этой идеи и избрав более легкий и «чистый» выход из положения, я отложил револьвер. Я ненавижу доктора Фелла, клянусь, просто ненавижу его за всю эту демонстрацию, но в первую очередь я должен думать о себе, а не о других, потому, разумеется, не хочу быть повешенным. Говорят, что это очень болезненно, а я всегда плохо переносил боль.

Для начала позвольте мне рассказать всю правду о себе, произнести свое последнее слово о том, что мир несправедливо поступил со мной. Я не преступник. Я образованный человек, мне всегда казалось, что от моего присутствия общество только выигрывает. Это меня в какой-то степени утешает. Свое настоящее имя я сохраню в тайне, отчасти из скромности, а еще потому, что не хочу, чтобы его слишком часто упоминали; могу лишь сказать, что одно время я был студентом-теологом. Меня отчислили из семинарии из-за неудачно сложившихся обстоятельств такого рода, когда крепкий, здоровый парень интересуется красивой девушкой, несмотря на религиозную доктрину. Я никогда не воровал, как многие пытались представить. Равно как и не перекладывал всю вину на своего сокурсника.

Мои родители мне не поверили и отказались заступиться. Уже тогда меня начали посещать мысли о том, что мир слишком несправедлив к своим одаренным сыновьям. Если коротко: я никак не мог найти работу. Мои способности таковы, что я мог бы легко продвигаться по службе, если бы у меня была хотя бы малейшая возможность, но ее не было. Я занял деньги у тети (ее уже нет в живых, in расе requiscat![19]); я поездил по миру, но в конце концов утомился и оголодал. Я решил осесть в комфортном месте, благодаря своим способностям стать уважаемым человеком и жить уютной жизнью.

Чуть более трех лет назад на корабле, плывущем из Новой Зеландии, я познакомился с молодым Томасом Сондерсом. Он рассказал мне о влиятельном положении сэра Бенджамина Арнольда, старого друга его дяди, благодаря чему последний отлично устроился. Сэр Бенджамин никогда не видел Томаса. Я хорошо разбирался в теологии и стал его товарищем в долгом путешествии. Я не хочу на этом подробно сосредотачиваться. Бедный малый умер сразу после того, как мы добрались до Англии. Тогда-то мне и пришла в голову идея, что я должен исчезнуть и объявиться в Четтерхэме под именем Томаса Сондерса. Я не боялся никаких испытаний. Он успел достаточно полно рассказать свою биографию, а его дядя никогда не покидал Окленда. Тем не менее мне следовало отвечать на письма, но с этим тоже не возникло проблем, так как я печатал их на машинке, а подпись, увиденную в паспорте, научился подделывать; так я был защищен от разоблачения. Томас получил образование в Итоне, но курс теологии изучал в колледже Святого Бонифация в Новой Зеландии, поэтому вероятность встретить кого-либо из его старых друзей была мала.

Жизнь была беззаботной и веселой, однако заставляла быть начеку. Я уже стал джентльменом, но, как и все, мечтал стать еще богаче и независимей. Однако было крайне необходимо умерять свои аппетиты, чтобы мои проповеди были поучительными и искренними. Могу сказать с гордостью, что все приходские счета всегда были в порядке, кроме одного случая, тогда экономка пригрозила мне скандалом. Но с этой неприятностью я справился. Хотелось жить еще более спокойно, в континентальных отелях, с прислугой, и предаваться иногда страстной любви.

Из разговора с доктором Феллом я понял, что он человек весьма осведомленный. Свои вычисления я сделал, прочитав дневник Энтони Старберта, который мистер Тимоти Старберт любезно показал мне. Доктор Фелл пришел к тому же через три года. Я предположил, что деньги спрятаны в колодце Ведьминого Логова. Там могли находиться и драгоценности, но их можно было продать и уехать, исчезнуть.

Я не хочу подробно останавливаться на этом моменте. Вновь вмешалась непредвиденная случайность. Почему Бог позволяет подобное? Я нашел тайник, и, к моему огромному восторгу, там оказались драгоценности. Еще раньше мне случилось познакомиться с человеком из Лондона, который мог состряпать подобную сделку на хороших условиях… Я не люблю слово «состряпать». Оно нарушает чистоту моего аддисонского[20] стиля письма, как сказал мне один мой знакомый, ну да ладно, пусть остается. Позвольте вам вновь напомнить, я нашел драгоценные камни. Я определил, что их стоимость, по очень скромным подсчетам, составляет пять тысяч фунтов.

Было 18 октября (я помню совершенно точно), середина дня, когда я нашел клад. Я стоял на коленях у тайника и молился, открывая железную коробку, в которой хранились драгоценные камни. Вдруг до меня донесся какой-то шум, раздавшийся над колодцем. Тут же я заметил, как вниз спускается веревка, потом увидел чью-то тонкую ногу, а затем узнал смех мистера Тимоти Старберта, который тяжело было спутать с чьим-то другим. Несомненно, он понял: что-то происходит в колодце, спустился вниз, чтобы проверить, и обнаружил там меня. А потом он поднимался наверх, уже думая о том, как меня высмеять. Хочу сказать, что он всегда презирал все, что связано с Церковью и ее святостью. Иногда его отношение к этому нельзя было назвать иначе, как богохульством. Из всех людей он был для меня наиболее опасен. Даже если бы он не увидел мою находку (а я уверен, что он увидел), то его радость по поводу обнаружения меня в колодце, несомненно, сломала бы все мои планы.

Здесь я должен отметить одну любопытную особенность своего характера. Были случаи, когда я абсолютно терял контроль над своими действиями, мне доставляло радость причинять боль кому-либо. Еще ребенком я заживо похоронил кролика и отрывал мухам крылья. В уже зрелом возрасте это приводило к гораздо более серьезным проступкам, которые я стараюсь забыть и которые часто пугают меня… Но я все же продолжу. Я увидел, что он стоит на краю колодца и ждет, когда я поднимусь. Его одежда для верховой езды выглядела влажной. Он смеялся от души, хлопал себя по коленям хлыстом. Драгоценную коробку я спрятал в пальто, в руке держал небольшой лом. Когда он, продолжая смеяться, повернулся ко мне спиной, я ударил его. И вновь ощутил удовольствие от этих ударов, даже после того, как он упал. Не могу похвастаться, что в этот момент в моей голове уже созрел план, но я придумал его очень быстро. Решил в своих интересах воспользоваться семейным преданием Старбертов о сломанной шее.

Я сломал ему шею ломом, а когда наступили сумерки, оттащил его в кусты, затем подманил лошадь.

Можете себе представить мой страх, когда я узнал, что он не умер. Более того, желает меня видеть. Доктор Фелл только что сообщил мне, что этот факт вызвал его первые подозрения, ведь Тимоти Старберт был уже на смертном одре, когда вызвал меня к себе, да еще и попросил оставить нас наедине. Я не смог скрыть от доктора Фелла беспокойства по поводу этого визита. Мистер Старберт сказал мне коротко собственно то, что доктор Фелл уже здесь озвучил: он опишет все преступление и попросит запереть этот лист в сейфе комнаты надзирателя. Два года надо мной будет висеть приговор. Когда я услышал это, то не знал, как действовать. Я хотел схватить его за горло и задушить собственными руками, но это только добавило бы мне проблем. Он мне подарил два года, и я подумал, что за это время смогу что-нибудь сообразить. Когда я вернулся ко всем, то решил внушить им, что старик сошел с ума, если вдруг в определенный момент, еще до смерти, тот все же захочет разоблачить меня.

Мне, наверное, не нужно объяснять, сколько раз я пытался что-либо придумать, чтобы выкрасть эту бумагу. Но все это закончилось ничем. Вместо того чтобы почувствовать себя наконец-то свободным и уехать из Четтерхэма, я ощущал себя бессильным. За эти два года я, конечно, мог бы уехать достаточно далеко от Линкольншира, но было и еще одно важное обстоятельство, не позволявшее так поступить.

Если бы я исчез, все начали бы разыскивать Томаса Сондерса. Тогда они обнаружили бы, что настоящий Томас Сондерс умер, а я не мог, где бы ни находился, прийти и заявить об этом. Если бы я был свободен и в комнате надзирателя не лежала бы обличающая меня бумага, я, наверное, так и сделал бы: я и дальше мог оставаться Томасом Сондерсом, забросившим карьеру пастора. Но если бы я стал Томасом Сондерсом-беглецом и таковым пребывал всю жизнь, то наверняка докопались бы до священника из Окленда, а потом на меня легло бы подозрение и в смерти Томаса. В любом случае мне грозило бы обвинение, если бы я сбежал. Единственным выходом было как-то раздобыть эту бумагу из сейфа.

Поэтому я попытался сойтись с молодым мистером Мартином Старбертом до его отъезда в Америку. Возможно, будет излишне нескромным заявить, что я очень легко могу найти общий язык с любым человеком, если захочу. Так я поступил и с Мартином, которого я считал довольно тщеславным и упрямым, но вполне милым молодым человеком. Он рассказал мне о ключах от сейфа, об условиях, постоянно при этом нервничая из-за приближения своего двадцать пятого дня рождения. Даже тогда, за два года до этой даты, он волновался. По мере того как шло время, я понял по его письмам из Америки, что его боязнь стала патологической (если можно здесь употребить это слово). Поэтому я рассчитывал использовать эту его слабость в своих интересах, как, собственно, и то доверие, которое испытывал Герберт к Мартину, более одаренному и смышленому. Моей целью было во что бы то ни стало забрать оттуда бумаги, но, к сожалению, мне пришлось для этого убить Мартина, а ведь я к нему хорошо относился. Потом пришлось убить и Герберта, без этого мое положение было бы очень шатким.

Я сразу решил, что мой план будет основываться на страхе Мартина и слепой вере в него Герберта, но существовал еще третий элемент. Эти два молодых человека были похожи друг на друга и комплекцией, и внешним видом. На расстоянии трудно было даже отличить их друг от друга.

Я втерся в доверие к ним и поделился своими доводами. Мартину было вовсе не обязательно подвергать себя опасности во время этого ночного дежурства. В намеченный день, еще до наступления ночи, например после обеда, им следует разойтись по комнатам, а Мартин попросит, чтобы его никто не беспокоил. Оба парня должны были поменяться одеждой. Чтобы не тратить много времени, когда дежурство закончится, Герберту следовало заранее сложить одежду – свою и Мартина – в сумку, потом отдать ее Мартину. Тот возьмет старый мотоцикл Герберта, сумку с одеждой и подъедет к моему приходу окольными путями. В назначенное время Герберт возьмет у Мартина ключи и отправится в комнату надзирателя, чтобы действовать согласно всем инструкциям.

Это, как вы, наверное, поняли, то, что я предложил им сделать. Мой же собственный план был другим, но продолжу. Сразу после полуночи Герберт покинет комнату надзирателя, а Мартин, переодевшись у меня, к этому времени вернется и будет ждать его на мотоцикле на дороге перед тюрьмой. При встрече Герберт отдаст Мартину ключи, лампу и подтверждение исполнения ритуала. Мартин после этого вернется в замок. Затем Герберт возьмет мотоцикл, поедет в приход, переоденется и тоже возвратится через некоторое время; все подумают, что он отправился развеяться после испытанного стресса.

Моя ставка была сделана, во-первых, на безупречное алиби, а во-вторых, нужно было устроить так, чтобы казалось, будто убийство Мартина совершил Герберт. До этого момента я играл исключительно на семейных ценностях, так как парни были очень сентиментальны. Я объяснил им, что даже если сам ритуал будет немного нарушен, значение его все равно останется неизменным. Герберту надо будет открыть железную дверь сейфа, но он не должен читать то, что лежит в коробке. Его задача состоит в том, чтобы положить коробку в карман и передать Мартину, когда они встретятся в полночь возле тюрьмы. Вернувшись в замок, Мартин сможет все это прочитать. Если вдруг мистер Пейн будет протестовать против того, что Герберт достал из коробки то, что не следовало, Мартин ответит, что это произошло случайно. Но так как он все же отдежурил час, то сама ошибка покажется вполне невинной.

Мой план действий был абсолютно четок. Когда Мартин прибудет в приход (не позднее девяти тридцати), мне придется с ним расправиться. Я сожалел, что не могу убить его абсолютно безболезненно, но после моего удара ломом он окажется без сознания. Тогда я сломаю ему шею и, так сказать, подготовлю тело. Затем отнесу его в машину и отвезу прямо в Ведьмино Логово, где положу под стеной. Синоптики предсказывали темную и дождливую погоду, в итоге так и произошло. После проделанного мне нужно будет вернуться к доктору Феллу, так как было решено следить за окнами комнаты надзирателя. Мне казалось, что лучшее алиби и представить трудно. Когда ровно в полночь огни погасли, наблюдатели должны были успокоиться. Они должны были решить, что Мартин прошел-таки весь ритуал. Почти сразу после этого я предполагал удалиться. Я знал, что Герберт будет терпеливо ждать у тюрьмы ровно столько, сколько мне будет нужно, и останется незамеченным. Чем дольше я задержусь, тем лучше. После ухода от доктора Фелла мне следовало сесть в машину и поехать к Герберту. При встрече я должен был заявить ему, что, к несчастью, в мое отсутствие Мартин напился в приходе и пребывает в ужасном состоянии. Этим заявлением я не оставил бы иного выхода Герберту, кроме как поехать со мной, чтобы помочь поставить его на ноги до того, как мисс Старберт начнет бить тревогу.

С ключами, лампой и содержимым коробки он вернется со мной в приход. В этом случае даже не пришлось бы ничего изобретать: пуля вполне подходила. Намного позже, уже ночью, я мог безопасно вернуться в тюрьму и убедиться, что Герберт все сделал правильно. Я хотел было заставить его открыть балконную дверь, но побоялся, что это покажется слишком подозрительным, поэтому отказался от этой идеи и решил сделать это сам.

Что случилось на самом деле, нет нужды повторять. В мгновение ока мои планы разрушились, и только моя рассудительность позволила избежать опасности. Всему виной слепая случайность. Герберта видел дворецкий, пока тот паковал одежду для переодевания в сумку, – это было расценено как бегство. Мартина, в котором опознали Герберта, видели, в свою очередь, когда он ехал через луг, и тоже подумали, что тот спасается бегством. Мисс Старберт вошла в холл, когда Герберт в одежде Мартина уже собирался уходить. Он был замечен издали, в полутьме и сзади. Когда она о чем-то у него спросила, тот пробормотал что-то невнятное. Она решила, что тот пьян, но не подумала о бегстве. Никто из них не смог заметить подмены. Когда Бадж принес велосипедный фонарь в комнату Мартина, он не передал предмет из рук в руки, а лишь оставил за дверью. Зато когда Бадж увидел Мартина на мотоцикле, была кромешная тьма, и дворецкий разглядел лишь его спину.

Я заставил Мартина уйти из жизни. Клянусь, я очень долго сомневался, прежде чем сделать это. Он очень благодарил меня, жал руку за то, что я помог ему избавиться от всего этого ужаса. Вдруг, когда он подошел к бару, чтобы налить себе чего-нибудь, я понял, что надо действовать. Он был очень легок. Я значительно крупнее его, и мне не составило труда справиться с остальным. Дорога вдоль луга с тыльной стороны коттеджа привела меня прямо к тюрьме. Я положил тело под балкон перед колодцем, затем вернулся к доктору Феллу. Я подумал, что надо было насадить его тело на острые пики колодца, чтобы воплотить в реальность давнюю легенду о смерти Энтони. Но потом я отказался от этой мысли, так как сам испугался сходства с проклятием Старбертов.

Теперь я переживал лишь за то, чтобы Герберт безопасно выбрался из дома. Не хотел бы говорить о покойном плохо, но он был довольно глуп и не умел соображать быстро, когда это требовалось. Он даже не мог понять весь план, то и дело консультировался с Мартином… Доктор Фелл сообщил мне, что в тот момент, когда мы сидели в саду и ждали, когда пробьет одиннадцать, я слишком перемудрил. Мое волнение и этот глупый вопрос «Где Герберт?» во время ожидания заставили его почувствовать что-то неладное. Но в тот момент я был в таком эмоциональном напряжении, что мог допустить некоторые необдуманные шаги.

Сейчас я напишу о другой дьявольской неудаче, постигшей меня. Конечно, все дело в десятиминутной разнице в часах. Я никак не мог понять, почему фонарь в комнате надзирателя погас на десять минут раньше, что чуть не погубило меня. Но, в таком случае, как Герберт умудрился попасть в комнату надзирателя ровно к одиннадцати? Пока я искал ответ на этот вопрос, доктор Фелл уже знал его от слуг в замке. У Герберта спешили часы. Пока он ожидал в комнате Мартина, то смотрел на часы, которые висели на стене. Он попросил горничную подвести стрелки на всех часах в соответствии с его часами и думал, что она так и сделала. Как заметил доктор Фелл, большие часы в комнате Мартина показывали правильное время. Вот поэтому Герберт вышел из замка вовремя, а из комнаты надзирателя – на десять минут раньше, так как сверял время по своим часам.

В тот самый момент юный американец (к которому я отношусь с уважением) по нелепой случайности пришел в какое-то чрезмерно эмоциональное состояние. Он решил бежать туда через луг. Я пытался его отговорить, так как он мог там встретиться с Гербертом, что грозило мне фатальными неприятностями. Я понял, что остановить его не в моих силах, и последовал за ним. Это был настоящий спектакль: пастор без шляпы бежит по деревенским просторам… Жаль, что этого не видел доктор Фелл. Я же думал о другом. И тут произошло то, на что я так надеялся: Рэмпол направился прямо к Ведьминому Логову, а не к воротам тюрьмы.

И на меня снизошло вдохновение, которым я, впрочем, не могу гордиться, ведь это скорее спонтанное проявление, не свидетельствующее о моей проницательности. Я понял, как эту опасность можно превратить в преимущество. Как ни о чем не подозревающий человек, я, что вполне естественно, бросился к воротам тюрьмы. Я предупредил Герберта, что он может освещать себе дорогу, только направляясь в тюрьму: на обратном пути кто-либо мог увидеть его в такое время в таком месте и удивиться.

По времени мы уложились точно так, как я и надеялся. Была дождливая ночь, американец оказался сбит с толку, а я успевал встретиться с Гербертом. Я убедился, что тот забрал документ, и вкратце объяснил Герберту, что он ошибся, – вновь удача! – он вышел на десять минут раньше, и Мартин еще не покинул приход. Потом я сказал ему, что наблюдатели могли что-то заподозрить насчет нас. Ему нужно бежать в приход, причем окольными путями. Я все еще боялся, что он зажжет лампу, поэтому выхватил ее у него из рук, чтобы потом выбросить в лесу.

Тут еще одно озарение посетило меня. Американец не видел ничего, кроме вспышек молнии. Я разбил лампу и поспешил к нему, бросив ее у колодца. В подобные критические минуты мозг работает с потрясающей быстротой и выдает гениальные идеи.

Теперь мне нечего было бояться. Герберт шел пешком. Неизбежным оставалось то, что американец обнаружит тело Мартина, но если бы он и не нашел его, то я сам должен был о него споткнуться. К тому же я рассчитывал на то, что, поскольку автомобиль есть только у меня, то мне обязательно придется ехать то ли за врачом, то ли за полицией, то ли в Четтерхэм. У меня хватало времени на то, чтобы застать Герберта в приходе.

Нужно ли говорить, что я оказался прав? Непомерная задача выпала на мою долю этой ночью, но я хладнокровно разрешил ее, и, раз я уже убил Мартина, теперь это послужило стимулом для свершения всего остального. До того как заехать к доктору Маркли, как меня просил шеф-констебль, я остановился у прихода, чтобы просто взять плащ.

Я немного опаздывал и оказался на месте за секунду до Герберта. Я не хотел создавать лишнего шума, поэтому сначала решил выстрелить в упор, но потом подумал, что место достаточно удаленное, поэтому не стоит бояться, что выстрел будет услышан, и выстрелил на расстоянии, стараясь попасть между глаз.

Затем я надел плащ и поехал назад, в тюрьму, уже с доктором Маркли.

Все наши труды завершились около двух часов ночи. У меня оставалось несколько часов до рассвета, чтобы покончить со всем. Никогда я не был так усерден в уборке, как в тот день. Я положил тело Герберта в подвал (по крайней мере, на время), где я уже спрятал мотоцикл, сумку и инструменты, в частности тот, который использовал в отношении Мартина. Я смог уйти спать, только убедившись, что все чисто. Кроме того, я хотел, чтобы в убийстве Мартина все подозревали его кузена, и здесь я должен был избежать любых случайностей.

Я выполнил все ночью. Это оказалось не так уж тяжело, так как тело было легким. Я хорошо знал свое дело, поэтому даже не нуждался в лампе. Я так много времени провел в этой тюрьме, прохаживаясь по ее коридорам, стоя на ее стенах (часто боясь быть замеченным), на всякий случай всегда выдумывая причину, по которой здесь находился. Теперь я без труда мог передвигаться по этой территории в потемках. С ключами Старберта я мог попасть в комнату надзирателя. Довольно долгое время я не был уверен, закрывать ли дверь на балкон; в любом случае (как я решил) она может оставаться открытой. Я так и сделал, и мой план был выполнен. Еще кое-что. Железную коробку, в которой хранились документы, я бросил в колодец. Я поступил так потому, что все равно боялся дьявольской выдумки Тимоти, которого убил. Я боялся еще какого-нибудь документа, поэтому решил перестраховаться.

Мне доставляло удовольствие думать о том, что меня чуть было не разоблачили. Мне казались подозрительными все эти сборища в тюрьме, и я всегда наблюдал за ними с оружием в руках. Кто-то попытался схватить меня, и я выстрелил. Сегодня узнал, что это был всего лишь дворецкий, Бадж. Раньше я писал, что буду откровенен. Сейчас я отказываюсь от этого заявления. Есть кое-что, из-за чего я не могу быть до конца откровенным, даже осознавая, что в следующую минуту мне придется нажать на спусковой крючок револьвера. Иногда ночью я видел лица. Прошлой ночью мне тоже показалось, что я видел что-то такое, отчего я немного занервничал. Я не буду это обсуждать. Многие случайности обрывали задуманные мною четкие планы. Это все, что я могу сказать.

Джентльмены, те, кто читает это сейчас! Я почти закончил. Моя сделка с торговцем драгоценностями прошла с блеском. Чтобы не возникло подозрений, я несколько лет подряд периодически встречался с ним. Я был готов. И вот очередная случайность настигла меня – приезд дяди в Англию впервые за десять лет. Я смирился. Если коротко: я слишком устал. Я боролся слишком долго. Мне очень хотелось уехать из Четтерхэма. Новость о том, что он приезжает, я раструбил по всей округе и даже просил сэра Бенджамина Арнольда встретить его, зная, что тот откажется и предложит мне сделать это вместо него. Мне нужно было исчезнуть. На протяжении трех лет я только и думал о том, как жизнь несправедлива ко мне. Поэтому свободная жизнь теперь мне казалась чем-то противоестественным.

Доктор Фелл по доброте душевной оставил мне патрон. Пока я не хочу его использовать. У этого человека такие связи в Скотланд-Ярде…

Теперь я считаю, что должен был все же застрелить его. Когда смерть так близко, мне кажется, что я могу смириться с повешением, если только это произойдет через несколько недель. От лампы не так уж много света, а мне хотелось бы уйти из жизни по-джентльменски, в чистой одежде.

То красноречие, которым я упивался, когда писал свои проповеди, теперь меня не вдохновляет. Можно ли считать меня богохульником? Человек с моими достоинствами не мог бы поступать так же, как гласят мои наставления; хотя я и не рукоположен, они призывают к добродетели. Есть ли изъян в моих проповедях? Я ответил доктору Феллу. Именно поэтому я хотел, чтобы он остался. Он подозревал меня все сильнее, особенно когда я, растерявшись в определенный момент, сказал, что Тимоти Старберт, находясь на пороге смерти, обвинил в своей гибели кого-то из членов семьи. Я поступил необдуманно и с этим согласен. Если бы мне когда-нибудь в жизни выпал шанс полностью реализовать себя, я бы не оплошал и стал выдающимся человеком. Мне стоит огромных усилий положить ручку и бумагу, потому как пора заняться другим. Я ненавижу всех и каждого. Я бы с удовольствием разрушил этот мир, если бы мог. Теперь я должен застрелиться. Я грешник. Я тайно не верил в Бога, но молюсь и молюсь… Господи, помоги мне! Я не могу больше писать, я болен.

Он не выстрелил в себя. Когда они открыли дверь в кабинет, пастор весь дрожал – ему так и не хватило духа застрелиться.