Расследования комиссара Бутлера

На выборах в кнессет в 2016 году Шай Кацор был избран по спискам «Ликуда». Он считался ястребом — во всяком случае, когда корреспонденты спрашивали его, на каких условиях должен развиваться мирный процесс, Шай Кацор отвечал, вздернув свой квадратный подбородок:

— На наших. Мы достаточно сильны, чтобы палестинцы и прочие арабы плясали под нашу дудку.

В политику Кацор пришел из бизнеса. Собственно, из бизнеса он не уходил, продолжая в промежутках между парламентскими баталиями руководить своей фирмой по выпуску видеоаппаратуры. Весной 2020 года Шаю Кацору исполнилось 43 года. Он был женат, его единственный сын Гай проходил службу в ЦАХАЛе. Сари, жена, не работала. Что еще вы хотели бы знать о Шае Кацоре? Ах, да, на выборах в кнессет в 2020 году Кацор вновь проходил от «Ликуда» — так считали все, но к тому дню, с которого наш рассказ начинается, положение было уже иным, о чем знал очень узкий круг лиц.

Комиссар полиции Роман Бутлер — мой сосед. Роман не любит, как он говорит, «высовываться», иными словами, он терпеть не может рассказывать о том, как раскрывает преступления. Будь у Романа другой характер, я вполне мог бы выполнять роль доктора Ватсона или капитана Гастингса. На деле же мне с трудом удается разговорить Романа настолько, чтобы услышать чуть больше, чем я могу прочитать в газетах. О деле Кацора Роман рассказывал мне несколько вечеров, из чего не следует, что он все это время не закрывал рта. Скорее наоборот, подробности мне пришлось выпытывать с помощью методов, используемых самим Бутлером во время перекрестных допросов. Уверяю вас, это была адова работа. Результат перед вами.

В салоне беседовали пятеро мужчин. Один из них был хозяином виллы, четверо — его гостями. Они сидели в глубоких креслах вокруг низкого журнального столика и говорили о политике.

— Твое решение вызовет раскол, — сказал один из гостей, повторив эти слова в третий раз. На что хозяин в третий раз ответил:

— Партия, в которой можно вызвать раскол, вполне этого достойна.

Второй гость сказал примирительно:

— Мы начали повторяться. Давайте сделаем перерыв и поговорим о футболе.

— Выпьем кофе, — предложил хозяин дома. — Я сделаю по-турецки. В ожидании любителя.

Кипящий кофейник появился на столике через несколько минут. Перед каждым из пяти мужчин стояла фарфоровая чашечка на блюдце и лежала маленькая красивая ложка.

— Наливайте себе сами, — сказал хозяин. — Вот молоко — кто желает.

Разлили кофе по чашкам, хозяин сделал это последним.

— Маккаби Хайфа в этом сезоне сплоховала, — сказал один из гостей, отпив кофе и поставив чашечку на блюдце. Остальные сделали по глотку и задумались о перспективах израильского футбола. Хозяин дома привстал и выронил свою чашечку. Кофе разлилось — на белой рубашке появилось темное пятно.

— А-а… — прохрипел хозяин и повалился лицом на столик.

Когда бригада, возглавляемая комиссаром Бутлером, прибыла на место трагедии, врач скорой уже констатировал смерть известного партийного деятеля и бизнесмена Шая Кацора. В углу салона, бледные и растерянные, стояли гости — Рони Полански, министр туризма, Даниэль Кудрин, министр промышленности, Бени Офер, секретарь канцелярии премьера, и Нахман Астлунг, заместитель министра иностранных дел. Все были членами кнессета от «Ликуда».

Полицейский врач, прибывший вместе с Бутлером, осмотрел тело, разрешил его увезти и сказал комиссару:

— Без всяких сомнений — убийство. Отравление цианидом.

— Все чашки и кофейник — на экспертизу, — распорядился Бутлер.

Случай был классическим. Пятеро в закрытой комнате. Жертва и четверо гостей, один из которых наверняка убийца. Смысла в этом убийстве Бутлер не видел (давние друзья, соратники по партии!), но разве в убийствах бывает смысл?

— Простая формальность, — сказал Роман извиняющимся тоном. — Вы все важные свидетели, и я хочу допросить каждого прямо сейчас. Конечно, вы можете вызвать своих адвокатов.

— Да что там, — мрачно сказал Дани Кудрин, — мы не свидетели. Мы подозреваемые.

Бутлер ничего не ответил и выбрал для допроса небольшой салон на втором этаже виллы. Первым пригласил Бени Офера, секретаря канцелярии.

— Каждый наливал себе сам, — сказал Офер. — И каждый мог взять любую чашку. Молока не налил никто. Если яд был в кофейнике, мы бы сейчас все…

— Экспертиза покажет, — отмел предположения Бутлер. — Скажите, господин Офер, чему была посвящена ваша встреча?

— Мы обсуждали предвыборные документы. И не в первый раз, заметьте. Мы уже собирались в таком же составе раза три-четыре. И здесь, и у меня, и у Полански.

— Сегодняшняя встреча отличалась от предыдущих?

— Да, — сказал Офер, помедлив, — только одним. Шай сказал, что он выходит из «Ликуда» и присоединится к партии Труда. Ты понимаешь, это было как гром с ясного неба. Мы начали спрашивать о причине… Убеждали не делать этого накануне выборов… Это внесло бы сумятицу… У нас и без того положение не из блестящих… Но… Уверяю тебя, это был сугубо идеологический спор, разве это причина, чтобы убить?

— Ты видел, чтобы кто-нибудь прикасался к чашке господина Кацора уже после того, как кофе был разлит?

— Это было невозможно! Каждый из нас налил себе и больше не выпускал чашки из рук до тех пор, как… ну…

— Я понял. Как по-твоему, мог ли сам Кацор…

— Глупости. Для чего? Чушь! Он был в расцвете сил. Он рвался вверх.

— Но ведь, если никто не касался его чашки, только сам он мог положить в нее яд так, чтобы вы не обратили на это внимание. Например, с сахаром.

— Шай терпеть не мог сахара. Он пил чистый кофе — без сахара, без молока, без сукразита, без лимона. К тому же, он не очень-то любил кофе по-турецки. Он просто налил и выпил.

— Спасибо, — сказал Бутлер с сомнением в голосе, — ты можешь подождать в нижнем салоне?

Нахман Астлунг, заместитель министра, подтвердил показания Офера. Каждый налил себе кофе, взяв со столика чашку совершенно механически. Во всяком случае, он, Астлунг, ни на миг не задумался, почему взял эту чашку, а не другую. И если в одной из них уже был яд… Хотя, как мог быть яд в пустой чашке?

— О! — сказал Астлунг, округлив глаза. — Тогда выходит, что убит мог быть любой из нас! Тот, кто случайно…

— Не нужно строить гипотез, — прервал комиссар рассуждения Астлунга.

— Скажи мне, в каких вы были отношениях с господином Кацором?

— В нормальных. Я понимаю, что ты хочешь… В нормальных. Спорили. Бывало — на высоких тонах. Как все.

— Он действительно сказал сегодня, что выходит из партии?

— А? Да… Это, конечно, удар, мы его все уговаривали. Я так и не понял причину. По-моему, до завтра он бы передумал. С его-то взглядами в партии Труда делать нечего.

— Скажи, а раньше… Кому-нибудь могло придти в голову, что Кацор предаст?

— Ты называешь это предательством? Политический ход, не более. Момент, конечно, катастрофически неудобный… Впрочем, можно это назвать и предательством. Да, мы это так и называли. Ты думаешь — это повод для убийства? Это же кошмар! Кошмар! Перед самыми выборами…

Разговор с Кудриным и Полански не дал ничего нового. Когда Бутлер раздумывал о том, отпустить ли всех четверых по домам или продолжить допрос, зазвонил телефон и Моше Бар-Нун из экспертного отдела сообщил:

— Отравление цианистым калием. Никаких сомнений.

— Где был яд? В чашке? В кофейнике?

— Ни там, ни там. И ни в одной из остальных чашек. Нигде. Кроме, конечно, организма убитого.

Комиссар положил трубку и спустился вниз. Обыск в большом салоне уже закончился, эксперт Борис Авербах на вопрос комиссара ответил кратко:

— Ничего. Никаких капсул, пакетов, растворов. Если здесь и был цианид, то, значит, у кого-то из гостей.

— Не было у них ничего, — раздраженно сказал Бутлер, — их обыскали в первую очередь. Видел бы ты эту процедуру…

— Представляю, — хмыкнул Борис.

— Я не могу их задерживать против их воли, — продолжал Бутлер. — Они все депутаты кнессета. И если кто-то решит плюнуть мне в…

— Их адвокаты дожидаются на кухне, — сказал Борис, — и очень недовольны.

Ночь была бессонной. Подозреваемые разъехались около десяти, каждый со своим адвокатом. Бутлер остался на вилле, где полицейские из отдела по расследованию убийств обшаривали каждый сантиметр. Нудная процедура — на вилле было три этажа, один из них — подземный, одиннадцать комнат, два больших салона и один малый, две ванны, огромная кухня…

Жена и сын убитого нагрянули ближе к полуночи. Хая Кацор прибыла из Эйлата, где принимала морские ванны, а сын Эльдад — из Кирьят-Шмоны, где проходил службу. Сцена, которую закатила вдова, к расследованию не имела никакого отношения, пересказывать ее мне Роман отказался. Он вернулся в управление, не имея ни одной версии, достойной внимания.

Итак, цианид не обнаружили нигде — не было следов яда и на кухне. Поскольку труп, тем не менее, как говорится, имел место, из этого следовало, что полиция допустила просчет, позволив убийце скрыть следы преступления. Когда и как это произошло? Все четверо утверждают, что после того, как Шай упал лицом на стол, вплоть до прибытия полиции никто ни до чего не дотрагивался. О том, чтобы кто-нибудь взял одну из чашек (или все?) и помыл, не могло быть и речи. Если, конечно, все четверо не состоят в преступном сговоре. Могли они договориться друг с другом, пока не было полиции? Могли. Но — зачем? Они что — дураки? Они не понимали, что, избавившись от малейших следов яда, неминуемо спровоцируют подозрение в том, что убийство было задумано и совершено сообща? Узнали о предательстве Шая Кацора, возмутились… Глупости. Мало ли кто переходит из одной партии в другую, пусть даже накануне выборов! Разве что этот переход мог повлечь за собой некие разоблачения, совершенно нетерпимые для «Ликуда»… Могло быть так? Даже если могло, это ничего не решает. Если эта четверка узнала о переходе только в тот день от самого Шая, когда, черт возьми, они могли найти цианид, когда обдумали свое поведение? Это должен был быть экспромт. Чепуха. Или нет? Ведь наверняка Шай Кацор не в то утро решил переметнуться в чужой лагерь. Он должен был обдумать этот шаг. Это могло отразиться на его поведении. Кто-то мог догадаться… Может ли догадка послужить основанием для убийства? Чушь и еще раз чушь.

К утру несколько бригад, всю ночь выполнявших поручения комиссара, доложили о результатах. Роман внес полученные сведения в компьютер и прочитал выводы.

Шай Кацор и его гости, согласно свидетельским показаниям, встречалась для обсуждения политической ситуации в пятый раз. Первые четыре раза собирались на тель-авивской квартире Полански, но в более широкой компании, на одной из встреч был еще министр абсорбции Вакнин, на другой — министр обороны Битон, однажды заехал на полчаса премьер-министр Садэ. Присутствовали также Рина, жена Полански, и их трехлетняя дочь, которая вносила в дискуссию элемент неожиданности, дергая гостей за ноги и прочие части тела. Пили кофе, чай и холодные напитки. Отравить любого из присутствующих была масса возможностей. Вот только причины не было — никому и в голову не приходило, что Шай Кацор намерен подложить партии такую, извините, свинью.

Итак, на прежних встречах эти четверо имели возможность убить Кацора, но не имели причины. А на последней — имели причину, но никакой возможности. А может, и причины не было? Комиссар подумал, что слишком рано удовлетворился найденным объяснением — предательством Кацора. Не было ли это простым совпадением? И причина убийства была в ином? Тогда — у кого из четырех?

— Представь себе мое положение, — говорил мне Роман Бутлер. — Распутать дело нужно было буквально с ближайшие часы, чтобы не вызвать в стране политического кризиса, да еще в разгар предвыборной кампании. И — никаких зацепок. Ни орудия преступления, ни причины, если говорить серьезно. Все четверо подозреваемых вели себя безупречно. Они не покидали своих домов, потому что я их просил о таком одолжении, хотя могли ведь и плюнуть на мои просьбы. Они не натравили на меня своих адвокатов, хотя могли использовать массу средств, чтобы мешать мне продвигаться в нежелательном для кого-то из них направлении. Они отвечали на любой мой вопрос, когда он приходил мне в голову. Я только поднимал трубку видеофона… Более того, они предоставили мне право воспользоваться памятью своих компьютеров — им, мол, нечего скрывать от следствия.

Ты ж помнишь, газеты писали о смерти Кацора, но версия об отравлении оставалась секретом следствия — журналистам сказали, что депутат умер от острой сердечной недостаточности. Долго так продолжаться не могло…

К полудню следующего дня я был вымотан настолько, что не мог открыть глаза. Мои ребята сделали даже больше того, что позволяли физические возможности. В моем компьютере образовались сотни новых файлов и десятки версий, которые аналитическая программа придумывала и отвергала без моего участия. Время от времени, когда меня посещала новая идея, я смотрел на экран, и компьютер показывал мне, почему эта идея не стоит ломаного шекеля…

Я привык к тому, что в начале расследования возникают ложные следственные ходы, и нужно их вовремя распознать. В этом деле следственных ходов было столько, что и без распознавания было ясно, что все — ложные. Не понимаешь? Объясняю. Если возникает шесть версий, то пять из них наверняка ложные, а у шестой есть достаточно высокий шанс оправдаться. Остается выбор — какая. А если версий триста девяносто шесть, то вероятнее всего неверны все, поскольку все до единой построены на недостаточных основаниях…

Честно скажу, меня рассуждение комиссара Бутлера не убедило. Но я-то рассуждал как капитан Гастингс, а Бутлер, согласитесь, в своем деле не уступает Пуаро. И все же… По-моему, вполне могли эти четверо убить бедного Кацора и чашки вымыть. Нет, не из за предательства — Бог ты мой, если бы членов кнессета убивали из-за того, что они перебегают к оппозиции или, наоборот, к коалиции, так все сто двадцать депутатов давно покоились бы на горе Герцля. И не возникло бы вопроса — кто убил. Все убили бы всех. Так я думаю. Причина была иной. И четверо ее знали. А мой сосед Бутлер со всеми своими полицейскими компьютерами — не знал. Вот и все.

Естественно, я высказал свое мнение Роману и тут же получил полный афронт: Бутлер напомнил, что версия коллективного убийства была одной из первых, и отбросили ее именно по причине полной неуязвимости. Никакого парадокса: если эти господа действительно имели веские основания убрать Кацора, стали бы они привлекать внимание к себе? А что произошло на вилле, если не привлечение всеобщего внимания? Ведь никого, кроме них, там не было. Господи, да наняли бы киллера, который подложил бы в «тойоту-электро» Кацора бомбу, и бомба взорвалась бы, когда депутат поднимал машину с площадки… В приличных странах так и поступают. Вот в Италии в прошлом месяце… А у нас все не как у людей.

— К вечеру, — продолжал свой рассказ Роман, — следствие зашло в полный тупик. Во-первых, экспертиза выяснила, что яд обязан был находиться в чашке, из которой пил Кацор, поскольку действие яда началось в тот момент, когда депутат сделал глоток. Во-вторых, оказалось, что у каждого из гостей были свои причины ненавидеть Кацора. Свои — и нисколько не связанные с партийным предательством, о котором, кстати, никто из гостей действительно не знал заранее. Может, сам Кацор принял такое решение всего за несколько часов до гибели? Во всяком случае, не далее как вчера он говорил по видео с Хаей, отдыхавшей в Эйлате и сказал, что терпение его иссякло, с этими паиньками ему не по пути, а в партии Труда сидят еще большие дураки, и он завтра же выйдет из «Ликуда», а поскольку для организации нового движения времени уже не осталось, он пойдет в кнессет как независимый кандидат. Хая, жена его, по ее словам, отговаривала мужа от поспешных действий. Выспись, дорогой, подумай, я через три дня вернусь, подумаем вместе.

— Ты говорил, что у каждого из четверки были свои причины… — напомнил я.

— Да, причины для ненависти. Смотри. У Кудрина Кацор десять лет назад увел жену. История была романтическая, в свое время послужила причиной скандала, но со временем забылась, хотя раскопать ее не составило труда. Да, Хая была когда-то женой Кудрина, если ты не знал… Дальше. С Астлунгом Кацор в прошлом году пытался начать общее дело, не буду вдаваться в детали, оба вложили большие деньги, но фирма лопнула, и Астлунг имел основания подозревать, что напарник его надул, разорив фирму через подставное лицо и присвоив все деньги — больше миллиона шекелей. Ничего не было доказано, никакого криминала, но подозрения у Астлунга были, как мы выяснили. Что касается Офера, то, когда ЦАХАЛ усмирял палестинцев в Шхеме в 2002 году, оба служили в «Гивати», причем в одной роте. Армейская дружба, да? Но после армии они не встречались полтора десятилетия, пока их не свела политическая карьера. Почему, а? Мы выяснили — во время атаки Кацор не прикрыл Офера от пулеметного огня, испугался. Мог сделать, это мы тоже выяснили, мог, но не сделал. Офера ранило, два месяца он лежал в госпитале… Что может быть хуже в армии?.. С Полански не так понятно, но, возможно, у них была стычка, когда во время прошлых выборов оба претендовали на запасное место в партийном списке. Причем для Полански было просто жизненно важно пройти — он ведь политик по призванию, он, я бы сказал, помешан на политике, в то время как… Короче говоря, Полански Кацора терпеть не мог.

— Тоже мне, повод для убийства, — пробормотал я.

— Согласен. Хотя, с другой стороны, люди убивали и по меньшим поводам… Но все это неважно. Никто из них не мог подложить яд в чашку Кацора, ни у кого при себе не было ни яда, ничего подозрительного вообще. Между тем, во время предыдущих встреч каждый имел куда больше возможностей дать Кацору цианид, но не сделал этого…

— Значит, остается версия самоубийства, — сказал я, — и нужно было искать причины. Может быть, он…

— Не перечисляй, — поднял руки Бутлер. — Наверняка, если начну перечислять я, то назову такие причины, которые тебе в голову не придут.

— Не сомневаюсь, — согласился я.

— К этой мысли мы все пришли через сорок восемь часов после смерти Шая, когда тело его уже было предано земле при большом стечении народа — даже палестинские лидеры изволили почтить… Причины самоубийства, кстати, все мы, включая компьютер, признали слабыми и сделали вывод, что нужно получше покопаться в прошлом Кацора… С такой мыслью я и отправился к себе домой, чтобы впервые за двое суток выспаться в своей постели. И вот, когда я уже засыпал, ну, тебе известно это состояние, переход от яви ко сну, всплывает в сознании разное… Я вспомнил одну фразу, сказанную депутатом Кудриным.

— Какую фразу? — спросил я минуту спустя, потому что комиссар неожиданно замолчал, погрузившись в воспоминания.

— Вот что удивительно, — тихо сказал Бутлер. — Мы иногда думаем, что компьютеры умнее нас — только потому, что они быстрее перебирают варианты. Ведь фраза эта была в протоколе и, следовательно, в памяти компьютера…

— Какая фраза? — повторил я.

Шли третьи сутки после смерти Шая Кацора, когда комиссар Бутлер позвонил секретарю премьер-министра Меира Садэ и спросил, сможет ли патрон принять его и еще нескольких человек сегодня… ну, скажем, в семь вечера. Через минуту на экране появился сам господин Садэ:

— Господин комиссар, — сказал премьер-министр, — не могу ли я ответить на вопросы по видео? Ведь ты хочешь что-то узнать в связи с делом покойного Кацора, я прав? Видишь ли, у меня просто нет ни минуты…

— Я понимаю все, господин премьер-министр, — твердо сказал Бутлер. — Но я не имею права задавать вопросы по видео. Я отниму не больше десяти минут.

— Хорошо, — вздохнул Садэ. — В семь в моем кабинете. Я знал покойного Бутлера довольно хорошо, и, если смогу что-то сказать…

Ровно в семь Бутлер входил в кабинет премьер-министра. Следом шли четверо: все подозреваемые по делу Кацора. Премьер пригласил гостей за круглый журнальный стол в углу кабинета и попросил секретаршу приготовить кофе.

— Тебе какой? — спросил он.

— Все равно, — покачал головой Бутлер. — Буду пить тот, что предпочитаешь ты.

— Значит, по-турецки, — кивнул премьер. — Итак, приступим. Я так понимаю, что ты, господин комиссар, привел этих господ, чтобы лично и при мне снять с них подозрения, я прав? Газеты пишут, что бедный Шай покончил с собой…

— Я не читал сегодняшних газет, — сказал Бутлер. — Но ты действительно прав, я привел их сюда именно по этой причине. Я бы хотел закончить с этой неприятной историей.

Вошла секретарша премьера, поставила на столик поднос с кофейником и чашечками и удалилась; мужчины проводили девушку рассеяно-изучающими взглядами.

— Вот так три дня назад, — сказал комиссар, — сидели вы четверо, господа, на вилле бедного Кацора, и хозяин был еще жив. Вы ведь тоже пили кофе по-турецки?

— Именно, — сказал Кудрин, первым наливая себе густую ароматную жидкость. — Именно по-турецки, хотя Шай готовил его отвратительно.

— Конечно, — согласился Бутлер. — Ведь обычно он пил растворимый. Но в тот день он изменил своей привычке, потому что ждал гостя, предпочитавшего кофе по-турецки всем остальным.

— Ты прав, — вздохнул премьер. — Я не смог приехать, хотя и обещал. Может быть, если бы я вырвался хоть на полчаса, Шай не сделал бы этого…

— Возможно, — сказал Бутлер. — Возможно. А я ведь с самого начала знал, что Кацор не любил кофе по-турецки. И не обратил внимания. И все почему? Потому что для цианида все равно, в какой кофе его подсыпать — результат один…

— Да, — нетерпеливо сказал премьер. — И сейчас, когда с этих людей сняты подозрения…

— Подозрения должны лечь на истинного виновника, — сказал Бутлер.

— Что ты хочешь сказать? — нахмурился премьер, а четверо гостей недоуменно переглянулись.

— Видите ли, — продолжал Бутлер, обращаясь ко всем присутствующим, — когда в моем сознании объединились эти два факта — о том, что Кацор готовил кофе для тебя, господин Садэ, и о том, что цианид не разбирает сортов, — я понял, насколько ошибался…

— В чем? — спросил министр Полански.

— Очень хотелось спать, но я заставил себя проснуться и сел к компьютеру. Через минуту я знал, кто убийца.

Пять пар глаз смотрели на комиссара, пять человек поставили на стол свои чашечки.

— Ты хочешь сказать… — неуверенно проговорил Полански.

— Я задал компьютеру вопрос, — комиссар говорил, не глядя на собеседников, — не могло ли убийство произойти значительно раньше. Меня ведь все время мучило это противоречие: в тот день у гостей Шая не было возможности его отравить, а во время предыдущих встреч была масса возможностей, но не было причины.

— Не понимаю, — заявил Кудрин. — Что значит — значительно раньше? Шай был жив, когда мы…

— Нет, — покачал головой комиссар. — Фактически он был уже мертв.

— Что за бред! — воскликнул Астлунг.

— Ты тоже считаешь это бредом, господин Садэ? — повернулся к премьеру Бутлер. — Я имею в виду биконол Штайлера…

— Я… — начал премьер. Он смотрел в глаза комиссару, ладони его, лежавшие на столе, нервно подрагивали. Бутлер молчал. Молчали и остальные, ровно ничего не понимая в этой дуэли взглядов.

— Ты ничего не сможешь доказать, — сказал наконец премьер.

— Не смогу, — немедленно согласился Бутлер и облегченно вздохнул. — Единственное, чего я бы хотел здесь и сейчас — услышать, что ты, господин Садэ, согласен с моей версией. Эти господа будут свидетелями, с меня этого достаточно.

Премьер встал и отошел к окну.

— Я расскажу все сам, — сказал он, не оборачиваясь. — Ты можешь оказаться неточен в деталях, а я бы не хотел неясностей, раз уж приходится…

Он вернулся к столу, сел и налил себе вторую чашечку кофе. Руки его больше не дрожали.

— Шай Кацор был негодяем, — сказал Садэ. — И все вы, господа, со мной согласитесь. Тебя, Бени, он бросил на поле боя. Тебя, Рони, он предал на последних выборах. Вам двоим он тоже насолил, оставив память на всю жизнь. Но мы общались с ним — в политике приходится делать вещи, которые не позволишь себе в обыденной жизни… Я с ним столкнулся семь лет назад. Собственно, кроме Кацора, о той давней истории никто не знал…

— Ты имеешь в виду дочь рава Бен-Зеева? — тихо спросил Бутлер.

— Так… вы все-таки это раскопали?

— Видишь ли, — сказал комиссар, — когда я понял, как был убит Кацор, я вновь пересмотрел его компьютерный архив… Иными, как говорится, глазами…

— Я понял, — прервал комиссара Садэ. — Это была любовь… Я и до сих пор… Ну, это неважно. Я был женат, а Лея замужем, ты знаешь. Мы встречались около года — до тех пор, пока об этом не стало известно отцу Леи. Муж не подозревал до конца… Мы вынуждены были расстаться, и месяц спустя Лея покончила с собой…

— И Шай Кацор узнал об этом, — сказал комиссар. — Он шантажировал тебя?

— Нет. Просто намекнул пару раз — этого было достаточно. Я по своей воле включил его в свой партийный список. Ты ж понимаешь, что означала бы огласка для рава Бен-Зеева, и для мужа Леи, сейчас он главный раввин Хайфы, и для моей политической карьеры, не говоря о семье… Я держал Кацора при себе, но как я его ненавидел!..

— Когда ты узнал о его контактах с оппозицией?

— За месяц до… Он приезжал к Радецкому после полуночи, но у меня есть свои каналы… Я понял, что он намерен переметнуться, и тогда у оппозиции непременно появится против меня такой козырь, что… Я знал, что Кацор не пьет кофе по-турецки. А о биконоле Штайлера я имел представление еще с тех времен, когда служил в ЦАХАЛе. Я ведь по военной профессии химик.

— Хочу пояснить для вас, господа, — комиссар повернулся к гостям. — Пятнадцать лет назад в лаборатории Штайлера, это химическая лаборатория ЦАХАЛа в Негеве, занимаются они ядами, работают для Моссада, так вот, у Штайлера было изобретено вещество, названное биконолом. По сути, это вид бинарного оружия. Бинарное оружие индивидуального действия, скажем так. Если ввести его в организм, биконол, состоящий из двух безвредных компонентов, не производит абсолютно никакого воздействия. В это время при специальном анализе его вполне можно обнаружить — в крови, например, но кто ж станет делать себе такой анализ, не имея никаких подозрений? Но достаточно этому человеку выпить совершенно безобидное вещество — кофе по-турецки, — и смерть следует незамедлительно. Дубильные вещества, которые возникают в кофе именно при этом способе приготовления, действуют на составляющие биконола как катализатор. Соединившись, эти составляющие мгновенно разделяются на цианистый калий и второе вещество со сложной формулой и безвредное, как наполнитель для лекарства. Цианид вызывает смерть. Цианид обнаруживают при посмертной экспертизе. И кому придет в голову, что яд не поступил в организм в момент смерти, а уже был в нем… Может быть, много дней… Сколько, господин Садэ?

— Восемь дней, — сказал премьер. — Мы вместе обсуждали программу, вы, господа, тоже присутствовали, помните, это было у Рони? Никто ничего не заметил, все так спорили… Биконол не имеет вкуса… Я знал, что Кацор не пьет кофе по-турецки и будет жить до тех пор, пока… В тот день он пригласил вас, господа, чтобы сказать о своем решении переметнуться. Вы были на вилле одни, я позвонил Кацору, сказал, что приеду тоже, попросил приготовить побольше кофе по-турецки. Он знал, что это мой любимый напиток… Вот и все.

— Значит, если бы… — сказал Офер, глядя на премьера широко раскрытыми глазами, — значит, если бы мы не начали пить кофе до твоего приезда…

— Господин премьер-министр и не думал приезжать, — сухо сказал комиссар Бутлер. — Он был уверен, что вам предстоят неприятные дни, но в конце концов против вас не смогут выдвинуть обвинений, и дело спустят на тормозах. Я прав, господин Садэ?

Премьер кивнул.

— И ты прав тоже, — заключил комиссар, вставая, — доказать я не смогу ничего. А признание, даже при свидетелях, не может служить доказательством в суде. Тем более, что ты не станешь его повторять, а эти господа скажут, что ничего не слышали. Я прав?

Молчание было знаком согласия.

— С ума сойти! — воскликнул я. — Ты хочешь сказать, что премьер-министр Садэ умер за два месяца до выборов не от инфаркта, а…

— Он покончил с собой, — кивнул Бутлер. — И у него было достаточно возможностей изобразить это как смерть от инфаркта. Даже врачи не догадались… Только мы, пятеро.

— Но если никто ничего не понял, почему ты рассказал это мне? У меня ведь теперь будут чесаться руки. Я историк, а этот материал — сенсация!

— Ты думаешь? — пожал плечами комиссар. — Прошло столько лет… У власти опять «Ликуд». Не сегодня, так завтра начнутся неприятности с Сирией. Инфляция растет. Да кого сейчас заинтересует эта давняя и забытая трагедия? Разве что любителей детективов…

Для них и рассказываю.