Ратибор. На арене Кузгара

Глава 7. Знакомство

Вниз, в подземелье Кузгара вела довольно крутая каменная лестница в несколько пролётов, общей длиной не менее тридцати пяти – сорока метров. Сколько в ней точно ступеней, обычно внимательный Ратибор, не очень любивший бывать под землёй, сказать затруднился бы, ибо банально сбился со счёта.

В катакомбах было три основных огромных этажа. На первом, верхнем, располагались два зала ожидания, по одному с северного и южного выходов на арену, предназначавшиеся для готовящихся ступить на песок противоборствующих сторон, а также загоны для диких хищных животных вроде волков, львов, тигров да леопардов и так называемая мертвецкая; в этой мрачноватой комнатке временно хранили тела павших бойцов. Вперемешку с тушами убитых на арене зверей. Обычно к концу кровавых игрищ данная покойницкая была забита чуть ли не под потолок; после, естественно, всё разгребали. Часть тел скармливали тем же хищникам, а часть вывозили. Как поговаривают злые языки, на корм боровам, то бишь в находящиеся в частных заказниках свинарники; не пропадать же доброму мясу. Сердобольные хозяева любили свою домашнюю животинку, периодически балуя обожаемых поросей подобными лакомствами. Впрочем, интерес тут был, конечно, в первую очередь шкурный; балакают, пользующаяся повышенным спросом вырезка из хрюшек-людоедов выходила нежнейшая; прям пальчики оближешь.

Ещё на первом этаже, помимо обширной оружейной комнаты, имелась небольшая темница, представлявшая собой три весьма тесноватые тюремные камеры; в них могли упрятать и за какой-либо проступок, в качестве воспитательной меры, и когда по тем или иным обстоятельствам сразу казнить злостного нарушителя режима не получалось. Однако жизнями ристальщиков, несмотря на заготовленные для ушей новеньких заверения Ельваха в обратном, в катакомбах, разумеется, не разбрасывались; виновники обычно кровью на арене искупали свои прегрешения.

Второй уровень подземелий был отдан под здоровенную, занимавшую треть этажа столовую, а также под врачевальню да казарменные помещения и уборные, предназначавшиеся в первую очередь для довольно многочисленного служивого люда, денно и нощно следящего за порядком в Кузгаре. Речь, конечно, идёт о стражах, коих насчитывалось не менее полутора сотен в подземных казематах. Разбитые на десятки, вооружённые арбалетами, ятаганами да кинжалами, кузгарские дружинники были отлично подготовлены для такой работы, ибо конкретно для неё и натаскивались в течение целого года, прежде чем заступить на подобную, весьма специфическую службу, имеющую, определённо, свои нюансы.

Каждый из натренированных ватажников был готов выхватить клинок в любое мгновение, ибо постоянно держал в уме, что перед ними в большинстве своём фактически смертники, которым нечего терять, ведь разница для них невелика, где умереть: на арене, под радостный хохот беснующейся в исступлении кровожадной толпы, или при попытке побега, в слабой надежде вырваться на свободу. В основном так мыслили представители северных народов, а именно бритты, пикты, скотты и даны, коим не повезло угодить в рабство к ослямам. Именуемые дикарями да варварами, непокорные северяне, конечно, мечты об освобождении не оставляли ни на минуту. Правда, были среди них и те, кто на добровольной основе пришёл в Нурязим, дабы за золото, известность и славу биться на кузгарской арене. Попутно они за горсть серебряных кругляшей не раз уже помогали стражникам пресекать попытки побега своих же соплеменников. Стоит ли говорить, что содержались добровольцы также на втором этаже, отдельно от томящихся в неволе земляков, ибо те ненавидели их страшно как предателей рода, то есть пуще лютого ворога.

Помимо трапезной да стражьих казарм (в которых в обособленном закутке и располагались койки свободных воителей, бьющихся за деньги), на втором ярусе ещё находились подсобные помещения, кухня, комнаты повара с поварятами да конуры для пары десятков невольников-слуг. Последние занимались уборкой, стиркой, а также прочей тяжёлой, грязной работой, например, приведением в порядок песка арены после дневных игрищ и, конечно, перетаскиванием тел павших, куда надобно. Единственное, от чего оказались освобождены кузгарские прислужники, так это от мойки местных нужников; для такой позорной, дурно пахнущей работёнки регулярно хаживали в подземку специально обученные городские рабы-чистильщики, самому главному начальнику коих, за оказываемые бесплатно услуги по уборке отхожих мест, Ельвах выделил на постоянной основе одно уютное креслице на трибунах с хорошим видом на ристалище. Дукаты же за прочистку уборных, регулярно выделяемые Кузгару из городской казны, глава стражей с чистой совестью клал себе в карман, не стесняясь лишний раз урвать там, где можно. Особливо если это касалось государственных средств. «Ослямбия не обеднеет, а я вот разбогатею» – примерно такие плутоватые мыслишки постоянно крутились в голове у пронырливого лысого смотрителя, умудрявшегося из раза в раз облапошивать тугодумных, по его мнению, дворцовых казначеев.

На третьем, последнем ярусе помимо обязательного поста охраны на входе расположились, вмещающие каждое под восемьдесят человек, четыре казарменных помещения для ристальщиков, не по своей воле оказавшихся в Кузгаре; также там нашлось место для отдельной уборной и довольно приличных размеров тренировочной площадки прямоугольной формы, на которой стояли несколько набитых соломой манекенов для отработки ударов да стойки с деревянными мечами, ножами, копьями и топорами. На данный момент невольных ратоборцев насчитывалось чуть более двух с половиной сотен человек, но число непосредственных участников кровавых утех не было устоявшимся и постоянно менялось как в большую, так и в меньшую сторону.

Тут не помешает заметить, что состав бойцов в казармах был исключительно мужской. Хотя нет-нет да всплывали в Нурязиме, в основном за беседами под хмельными парами, осторожные предложения допустить к участию в жестоких играх, например, северных дев-воительниц аль амазонок с острова Тулукос, но до конкретики так и не дошло. Слишком много имелось противников у такого нововведения. И не сказать, что ослямбская аристократия, активно противодействовавшая появлению женщин-воинов на ристалище, руководствовалась только гуманизмом, нормами морали или заботой о здоровье слабого пола, отнюдь нет. Просто, как с ехидными смешками шептались между собой в кулуарах пузатые сановники, смотреть на бабские бои у них желания нет никакого. Ну а раз у них не имеется, значится, и рядовой обыватель нос воротить будет, как пить дать. А это, в свою очередь, грозит падением интереса и, соответственно, уменьшением доходов от кровавых игрищ. «Чего допустить ни в коем случае нельзя!» – подвёл пару лет назад итог под очередным вялым обсуждением дамских поединков с приближёнными ко двору вельможами неуверенно покачивавшийся на пухлой шёлковой подушке Джушукан, осушивший за время данного унылого заседания не один кувшин со своим любимым ялминским вином и затем мечтавший лишь о том, чтобы как можно побыстрее умчаться с нудного, вызывавшего зевоту совещания к нужнику. Винишко настойчиво просилось наружу, бывает.

Время близилось к обеду, когда три десятка новоиспечённых ристальщиков, спустившись сразу на свой этаж, разбрелись по рядам одноярусных коек, высматривая свободные. Места были. Собратья по неволе, присутствовавшие в казармах, встретили новоприбывших более чем равнодушно, если не сказать – неприязненно, лишь хмуро, искоса оценивая пополнение. Никто новеньких не задирал. Но и подмоги аль участия ждать не приходилось, это стало ясно с первого же взгляда на угрюмые физиономии, смурно, без тени улыбки ощупывающие колкими, порой даже враждебными взорами новых ратоборцев.

– Здесь каждый сам за себя!.. – раздавшийся громогласный рык Ельваха, вновь с помощью шустрых надсмотрщиков построившего перед собой уж было рассеявшихся по казарме новичков, доступно пояснил происходящее Ратибору и компании. – На арене нет друзей, запомните! Ибо в любой миг тот, с кем ты лежал рядом, на соседних кроватях, ел из одной миски, шутил, смеялся и тепло общался, может встать напротив тебя с обнажённым клинком. Сегодня вы желаете друг другу доброго утра и спокойной ночи, а завтра рвёте кадыки на песке Кузгара! Здесь это такая же обыденность, как на свободе глоток родниковой водицы во время удушливого зноя. Посему предупреждаю сразу: не вздумайте заводить приятелей! Их здесь нет, осознайте и запомните это простое правило! Чем быстрее усвоите, тем будет легче дальше! А теперь шаг вперёд пусть сделает та пара несчастных олухов, у коих, как мне шепнули, нет боевого опыта! И чем кумекают служивые, совместно с организаторами игр, засылая к нам в подземку таких изредка… Сразу бы уж камнями забивали аль вешали, коли добрую сталь об ихние кости затупить опасаются! Опять, поди, какие-нибудь нечистые на руку канцелярские крысы…

Повисло тягучее молчание. Наконец, из строя робко вышли двое: сорока годков от роду, среднего роста пухлый шалмах с давно немытой кучерявой шевелюрой и тощий как жердь, высокий, достаточно уже возрастной алгуриец лет пятидесяти на вид с длинными прямыми сальными волосами, также давненько не знавшими воды. Одеты оба оказались в какое-то рваное тряпьё; на испуганных лицах виднелись свежие синяки, ссадины да кровоподтёки, неизменный атрибут учинённого над виновными в преступлении допроса с пристрастием.

– Кто такие и как сюда умудрились угодить? – Ельвах недовольно нахмурился. – Что натворили?

– Я Гюльбар, писарь… бывший. При императорском дворе трудился, – шалмах понуро повесил голову, тихо при этом бормоча себе под разбитый в кровь нос: – Брал небольшую плату за то, что без очереди, на стороне черкал подписи нужных должностных лиц на липовых грамотках. Без их ведома, естественно; то бишь подделывал… Когда меня раскрыли и сцапали за жабры ищейки владыки, хотели сначала четвертовать, но после решили, что на арене мне куда уютнее будет. Избили, лишили статуса свободного человека и гражданина, определили в рабы и сослали сюда!.. И всё практически одним днём…

– Понятно!.. Ты теперича вещай, – мрачный взор главного стражника обратился на второго неопытного.

– Зекир я, – дрожащим голоском проскрипел нерешительно алгуриец, затем быстро затараторив: – Счетоводом пахал за медяки как проклятый, не жрамши, не спавши, дни и ночи напролёт у Ильмиса, хозяина «Рыбьей хари», препаршивой портовой таверны на окраине Нурязима! Ну да, обсчитывался иногда, себе за пазуху ненароком лишнее сметая, так не для наживы же, а из благороднейших побуждений!.. Семья у меня большая, кормить да поить девять ртов надобно регулярно, включая сварливую жену с её вреднющей, пришибленной богами матушкой и Хурицию, нашу любимую домашнюю обезьянку… Жрёт, скотина волосатая, за пятерых! А опосля ещё дерьмом кидается, плюётся да гримасничает, тварь облезлая! В этом она похожа на мою, «многоуважаемую» умалишённую тёщеньку, м-де… Ну и как-то меня ентот скупердяй Ильмис взял да поймал за лапу, затем сдав без зазрения совести дозорному караулу. И как заподозрил трактирщик, ума не приложу, я ведь был так осторожен!.. Негодяй бесстыжий, не мог закрыть очи… Чай, не шибко обеднел бы!.. Вообще, мне кажется, он просто не любит алгурийцев за нашу искренность, честность, верность и работоспособность…

– Ну ты ещё запамятовал кашлянуть про «неподкупность», олень сивый! В общем, ясно всё! Один – мздоимец и мошенник, второй – честный ворюга. Почему вас сослали к нам, тоже теперича понятно: дьяков, этих москитов поганых, сосущих кровушку простого народа, никто не жалует. А уж ежели какой гадёныш из них ещё воровать да обманывать удумал, так тем паче! Потому вас, дуралеев, и пригнали сюда, несмотря на то что пером да чернильницей владеете куда лучше, чем мечом да щитом, – Ельвах презрительно осклабился. – Ну что ж, сами напросились! Рабочий люд с удовольствием позыркает, как чумазым на ручку чистюлям, брезгующим с тяпками в поле вкалывать, кишки на арене размотают. Чернь ента обожает! Ладно, пока все свободны. Обед в полдень; трапезная на втором этаже. При выходе отсюда обязательно отмечаться у охраны на посту. Вопросы есть?