Ратоборцы

Глава 5. Тень соколиных крыльев

Из вампирского упрямства надо дорожное покрытие для автострад государственного значения наволшебливать — при самом интенсивном потоке многотонных грузовиков прослужат без ремонта лет триста.

Неизвестно с каких выводов, но Франциск уверил себя, что Славян наделён талантом бойца побольше его собственного, и принялся трижды в неделю таскать в спортзал дома Латирисы. Вампир настаивал на ежедневных тренировках, но Славян отказался наотрез: одно дело размяться в охотку, и другое — заняться бойцовской подготовкой всерьёз.

— Славян, — упорствовал Франциск, — мы в конце октября начали, а сейчас январь заканчивается. Три месяца и такие результаты! Даже для вампира неплохо, а для человека вообще полный улёт. Ты не просто боец, ты воин! Противника чувствуешь, в схватке не растворяешься, остаёшься над боем, — да такому по десятку лет учат, а у тебя врождённое. И полное наплевательство на подготовку. Это что тебе, игрушки?

— Нет, — ответил Славян, — не игрушки. Грамотно дозированные физические нагрузки для поддержания нездоровья на терпимом уровне. То есть на таком, чтобы жить не мешало. Я ведь инвалид, забыл?

— Дело не только в этом, — хмуро сказал вампир. — Ты просто не хочешь становиться воином. Воинское искусство для тебя всего лишь лечебная гимнастика.

— Всё верно, я не воин, а крестьянин. Моё дело не сражаться, а хлеб растить.

— Себе-то хоть не ври, — досадливо плеснул крыльями вампир. — Из тебя хлебороб как из меча лопата.

— Из мечей плуги хорошие получаются. Гораздо лучше, чем сами мечи. И посмотри на меня, Франц, на руки мои посмотри, — Славян показал широкие мосластые пятерни — ловкие, гибкие, ухватистые. — Это ли руки воина?

Вампир прикоснулся к ладони Славяна, скользнул от запястья к кончикам пальцев. Человек едва заметным движением кисти перевернул его руку, заскользил от кончиков пальцев к запястью. «Обмылок» — упражнение для развития умения чувствовать противника, понимать его мысли и намерения, управлять им. И такое идеально правильное исполнение, безупречная красота прирождённого воинского совершенства. Но само прикосновение — не воинское. Так прикасается садовник к яблоне, отец — к щеке ребёнка, так крестьянин пробует свежевспаханную землю. Постичь — но не подчинить, сберечь — но не забрать. Прикосновение, которое даёт силу, а не вычерпывает.

Такого молоденький вампир ещё не встречал. Он перевернул ладонь Славяна, хотел продолжить скольжение, разобраться, но человек вышел из связки, утёк «луговым ручьем». А вот этого Франциск ему не показывал, сам ещё толком делать не умеет. Догадался, значит. Но ведь Славян не воин, теперь Франциск это точно знает, не может быть воина с такими щедрыми руками. И костяк у него слишком тяжёлый и громоздкий. Как говорят мастера боевых искусств, «заземлённый» — для работы, а не для битвы. Но у крестьян не бывает такого умного тела, которое может само, без участия рассудка оценивать обстановку и принимать решения за доли секунды, — жизнь крестьянина тиха и нетороплива, требует тщательности и основательности движений, а не скорости и точности. Крестьянин решает на год, а то и на десять — что посадить, где, как, ему в суждениях спешить опасно: ошибёшься — жизнь пойдёт насмарку не только у него одного. А в бою опасно медлить: чуть зазевался, потянул с решением — расплачиваться придётся не только своей жизнью. Воин и хлебороб — судьбы взаимоисключающие. Но в Славяне они едины как две стороны одной монеты. И опять, как когда-то в метро Техно-Парижа, вампира закогтил страх перед странной, непостижимой силой техносторонца, его непонятностью и непохожестью даже на техничников, не говоря уже о срединниках и магичниках, и, тем более, о волшебных расах. И опять он влез в сознание Славяна — резко, грубо, сокрушительно. В ответ человек полностью открылся, и алдира едва не смело ментальным потоком. Франциск перепугался окончательно: так не защищаются.

Ментальному удару человек не удивился, не рассердился и не обиделся как когда-то, — посчитал частью тренировки.

— Славян, тебе психотехники отрабатывать надо только с дарулом. Или хотя бы с нимлатом, — сказал незаметно подошедший Эрвин. — А когда с алдирами разминаешься, цепочку надевать не забывай. Она не только тебя защищает, но и от тебя.

Вот теперь человек и растерялся, и огорчился: золотистые искорки в зеленовато-карих глазах погасли, губы виновато дрогнули.

— Франц, — посмотрел он на вампира, — тебе больно было? Извини, пожалуйста, я не хотел, я даже не понял, что сделал что-то не так. Да и вообще ничего особенного не делал, — полувопросительно сказал Славян.

— Перетерпит, — заверил Эрвин. — Здесь воинская тренировка, а не великосветская потанцулька. Просто цепочку надевать не забывай. — Эрвин подмигнул Франциску, все его страхи нимлат разглядел вмиг. И опять провернулся к Славяну. — Ты мог бы зайти в дом завтра часам к девяти? Отец хочет поговорить с тобой перед отъездом.

— Лучше к восьми, — ответил Славян. — Мне ведь до отлёта надо ещё на Техничке кое-какие мелочи доделать.

— Повелитель приезжает в Гавр? — спросил Франциск.

— Да, сегодня в пять, — кивнул ему Эрвин и повернулся к Славяну: — Давай вечером тебе отвальную устроим? Сходим к «Готлибу» или в «Янтарного дракона».

— Не получится, — с сожалением ответил Славян. — В три к Жерару покупатели придут. Он просил помочь — перевести, с церемониалом подсказать. Ни он, ни адвокат в хелефайских обычаях не разбираются, а до скольких Риллавен может с контрактом проканителиться, и господь бог не скажет. Элравен говорил, что он жуткий педант и зануда, малость свихнутый на этикете, но так мужик ничего. Вот и посмотрим.

— Постой, — сказал Франциск, — это какой Риллавен — владыка Ниртиена, что ли? А Элравен — правитель Пиаплиена? Некислые у тебя знакомства.

— А Доминик что — кислое? — ехидно прищурился Славян, рассмеялся вампирскому испугу и смущению и уточнил: — Только одно знакомство — с пиаплиенским владыкой. А Риллавена я даже на фотографии ни разу не видел. Ниртиен — самая закрытая долина, даже по хелефайевским меркам закрытая. Вот и погляжу, что за фрукт. Всё-таки не каждый день встречаешь людя трёх тысяч двухсот семидесяти лет от роду.

— Так дом у Дюбуа покупает он? — заинтересовался Эрвин. — Странные времена наступают. Чтобы Нитриен четырёхвековую изоляцию прервал, завёл дом в Гавре… До сих пор они ограничивались только крохотным посольским домом в Лондоне. Сама долина в Хэмпшире, близ Борнмута. Хочешь не хочешь, а хотя бы символическое посольство в столице Британии быть должно. Нитриен — самая древняя хелефайская долина Европы, Риллавен основал ещё до прихода римлян, в четвёртом веке Древней эры.

— Я думал, — сказал Славян, — все долины Европы вдоль Хелефайского тракта.

— Долины континентальной Европы. На островах тоже есть по одной-две. И все — близ морского побережья.

— Такие же закрытые?

— Обыкновенные, — ответил Эрвин. — По-настоящему долину закрыл только Риллавен, перед Семилетней войной.

— Раньше, — поправил Франциск. — Нитриен закрылся за два месяца до того, как Оуэн Беловолосый собрал в Солсбери ополчение. Война началась только через пять лет.

— Кто такой? — спросил Славян.

— Да так, король-завоеватель, — ответил Франциск. — Ничего особенного. Эдакий Бонапарт с Магички. Младший сын многодетного мелкопоместного дворянчика. Сначала захватил власть в Британском Королевстве, уничтожил старую династию, провозгласил королём себя. Потом за семь лет завоевал почти всю тамошнюю Европу, от Атлантики до Вислы с Дунаем, сделал королевство Европию. Не тронул только волшебные долины, почему-то хватило ума сообразить, что воспользоваться их благами он просто не сможет. Беловолосый неплохое для первой четверти семнадцатого века королевство сотворил, законы относительно людские были: дворянских привилегий нет; всеобщая обязанность голосовать по достижении двадцати одного года вне зависимости от пола, расы и имущественного состояния; бесплатное обязательное образование — только два класса, но неграмотных при нём в Маго-Европе не осталось. Для того времени необычно. Хотел покончить с властью орденов, но едва попробовал, его ударили с двух сторон. Орденам плевать было на казнённых королей и упразднённые республики, с Европией им оказалось даже удобнее, но едва Беловолосый покусился на них самих — раскатали под газон. А потом ордена принялись делить Оуэново наследство. Началась война Двадцатилетняя. Теперешние все десять государств Маго-Европы — осколки его королевства, раньше это были десять провинций Европии. Хочешь узнать подробности, загляни в любую энциклопедию, Оуэн Беловолосый там есть.

— А почему «относительно людские законы»? — сказал Славян. — По-моему, очень даже хорошие.

— Остальные были гораздо хуже. А кровищи он пролил, пока Европию делал — жуть. Хотя и жаль его немного. Неплохой, в общем-то, государь, и военачальник талантливый. Ястребы на него геометриков бросили, Соколы — нас.

— Геометриков? — не понял Славян.

— Ага. Это у них самые элитные воины, что-то вроде ваших «Альфы» или «Вымпела». Их знак — три равносторонних треугольника, два внизу, один сверху, пирамидкой — символ того, что одинаково хорошо сражаются на земле, на воде и в воздухе. Треугольник — фигура геометрическая, отсюда — геометрики.

— Славян, — сказал Эрвин, — на счёт Риллавена… Он мужик вполне приличный только для хелефайев. И достаточно приличный для других волшебных рас. А человеков владыка Нитриена ненавидит люто, всех — от младенцев до глубоких стариков. Какой-то человек был его союзником, а может, и другом… хотя не могу представить, чтобы Риллавен мог с человеком дружить… Этот человек его предал. И Риллавен возненавидел всю вашу расу. Потому и долину закрыл.

— Даже так… — задумчиво проговорил Славян. — А до того у него друзья из человеков были? Или хотя бы приятели? В хелефайскую жизнь столько человеческих вмещается, для них сто лет — всего лишь мера времени, а для нас — четыре поколения. Ну ведь быть не может, чтобы до предателя у Риллавена не было других друзей из человеков, настоящих.

— Если и были, — ответил Франциск, — то так давно, что Риллавен об этом позабыл. Три с лишком тысячи лет — не шутка.

— Так может, у него маразм? — предположил Славян.

— А вот на это не рассчитывай, — сказал Эрвин. — Риллавен умён и хитёр как орденской аналитик. И совершенно непроницаем, не людь, а каменная глыба — никогда не поймёшь, что он затевает и о чём думает… — Эрвин смотрел серьёзно, строго и немного тревожно. — Поосторожнее с ним. Врагов нитриенец, особенно среди человеков, заводит легко, и дольше месяца они не живут. — Эрвин немного помолчал и добавил не столько для Славяна, сколько для себя: — Пока Риллавен сидел в своём Нитриене, можно было точно сказать, что всё идёт как обычно: войнушки, переговоры, кризисы… Но если Нитриенский Истукан вышел из долины — грядут большие события. Слишком большие, чтобы мир остался прежним. Я боюсь его, Славян.

— Что ты мне эльфийское рукомесло всучиваешь?!! — Жерар в коридоре студии вопил на строителя, темноволосого парня лет двадцати восьми. — Из тебя маляр как из пингвина мотогонщик. — Жерар ткнул пальцем в неровные разводы краски. — Налюбовался? — ядовито спросил он. — А теперь вон отсюда! Дальше говорить будем через Ассоциацию потребителей.

Модельки обоего пола, осветители и фотографы на скандал смотрели с немалым интересом.

— Цирк нашли?! — рявкнул на них Жерар. Коридор вмиг опустел. — Нет, Слав, — обернулся к сыну Жерар, — лучше бы я арабских шабашников с Монастырской площади нанял, чем этих разрекламированных «специалистов».

— А ты и найми, — посоветовал Славян. — Работают они хорошо, только присматривать надо, отвернёшься — половину краски сопрут.

— Можно сразу половину выдать, — сказал адвокат, высокий блондин безупречно офисного вида, в светло-сером костюме. — Хорошо сэкономите. Если они половинным объёмом красят так, что наниматель ничего не замечает, то к чему лишние расходы?

— И вы, мсье Дегре, объясните им, что именно столько краски для стен и нужно, — буркнул Жерар. — Нет, — разъярился он опять, — вы только посмотрите, такие деньги за работу содрали, а стена выглядит так, будто хелефайя красил!

— Кстати, мсье Дегре, о хелефайях, — сказал Славян. — Переоденьтесь. Серое могут носить только старейшины и советники.

— Но я и есть советник мсье Дюбуа, — ответил адвокат.

— Но мсье Дюбуа не глава государства, а вы не министр. Лучше наденьте джинсы и майку с политическим лозунгом позабористее. Только не прорасистским, разумеется. Или с мордами какой-нибудь очень молодёжной группы поотвязнее — рэп, хип-хоп, электроникс.

— А-а… н-н… — только и выдавил адвокат.

— Им понравится, — заверил Славян. — У хелефайев свои критерии оценки.

— А мне что надеть? — деловито спросил Жерар.

— Да что хочешь, ты — хозяин дома. Что-нибудь в меру буржуазное и не очень официальное. Штаны и эти сгодятся, — глянул Славян на элегантные даже на необъятном Жераре костюмные брюки. — Коричневый символизирует богатство, изобилие, надёжность, стабильность. Или притягивает их, если у кого нет. Рубашку голубую, но не чисто — клеточка, полосочка, лишь бы серого или фиолетового не было, сиреневого. Холодно будет, пуловер бежевый наденешь. Пойдёт. А мсье Дегре — тонкую кожаную куртку, чёрную, клёпок побольше.

— Мсье Бродников, вы уверены, что правильно оценили вкусы владыки Нитриена? — поинтересовался адвокат. — И вкусы его советников?

— Да они у всех долинников одинаковые, — ответил Славян, — а у нитриецев — вдвойне. Четыреста лет полной изоляции даром не проходят. Да не мельтешите вы, — Славян посмотрел на Жерара, на адвоката. — Риллавен не без своих закидонов, но дела с ним вести можно, — о том, что рассказал Эрвин, Славян решил не говорить: сначала самому посмотреть надо, подумать. — Слово нитриенец держит всегда.

Как заверил Эрвин, даже то, которое дал человекам.

— Ты знаешь владыку Нитриена? — не поверил Жерар. — Откуда?

— Главным образом — от отца Лары, — ответил Славян и пояснил: — Жены Дарика. У них на свадьбе я с Элравеном и познакомился. Потом телепорт ему настраивал.

— Вы говорите о владыке Пиаплиена? — уточнил Дегре.

— Да.

— Вы были в Пиаплиене? — поразился адвокат. — И какой он?

— Такой же, как и Эндориен, — сказал Славян. — Все хелефайские долины почти одинаковые.

— А владыка?

— Он черноглазый дарко, если вам это нужно, — ответил Славян. — Мировой мужик. Весёлый, шебутной. А владычица Лиодилинг, наоборот, спокойная такая, серьёзная. И юмор своеобразный — с таким убийственно серьёзным видом шутки задвигает, что каждый раз все покупаются, даже те, кто знают её все пятьсот семьдесят три года. Что уж обо мне говорить. Глаза у Лиодилинг зелёные.

— Пожалуй, мсье Бродников, я последую вашему совету. — Адвокат смотрел на Славяна со смесью опасения и восхищения: человеков в долины практически не допускали, а этот побывал аж в двух. — Но кто такой Дарик, за которого вышла замуж дочь пиаплиенского владыки? На хелефайское имя не похоже.

— Это, — не без злорадства пояснил Жерар, — Аолинг, владыка Эндориена. Лара — владычица Элайвен. Дарик и Лара — сокращения от их изначальных имён. Но вам, мсье Дегре, я советую не произносить их даже мысленно.

— Я и не собираюсь, — пробормотал ошарашенный адвокат. — Но… — красноречие отказало едва ли не впервые в жизни, он только и сумел, что бросить короткий вопросительный взгляд на Славяна.

— Серьёзные дипломатические осложнения начнутся в тот день, — уже с откровенным злорадством пояснил Жерар, гордость за сына наполняла совершенно неземным восторгом, — когда Слав назовёт титульные имена владык Эндориена. Даже если это будут официальные переговоры с президентами Франции и России. Или пустопорожняя трепотня с бродягой.

— Я же говорил, — напомнил Славян, — у них своя шкала ценностей. И если хотите с хелефайями договориться, её надо уважать.

Адвокат помолчал, а потом спросил, почему хелефайи так любят зелёный цвет.

— Живут в лесу, — охотно объяснил Славян. — Не в красном же среди листвы прятаться. Зелёный обеспечивает удачу, здоровье, телесное и душевное благополучие в самом прямом смысле: если на долину нападут враги, подстрелить одетого в зелёное хелефайю не так-то просто. Но вы ведь не это хотели спросить.

— Не это, — согласился адвокат. Решиться ему было трудно, но Славян ободряюще улыбнулся. — Простите, если мой вопрос бестактен, мсье Бродников, но… — Адвокат глянул на безобразно покрашенную стену. — Но правда ли, что хелефайи такие неумехи, как в поговорках? Или они действительно непревзойдённые мастера, как в балладах?

— И то и другое, — ответил Славян. — Мастерить без волшбы хелефайи не могут, а магия у них слишком крепко завязана на долинные источники. Для большого мира разработана только боевая волшба — нападение, защита, охрана, слежение — и целительная. Но тут другие сложности: убить можно кого угодно, а исцелять хелефайи могут только тех инородцев, кому симпатизируют, тут всё слишком сильно завязано на глубинные эмоции, поэтому хелефайев-лекарей в большом мире нет, только наёмники. Как и у других волшебных рас, кстати. Целители они хорошие все, но не для всех. — Славян немного помолчал, обкатывая формулировку, и сказал: — Работать без магии хелефайи обучаются ничуть не хуже других людей, но воспринимают такую работу как издевательство или наказание. Или беду — когда нет другого способа прокормиться. А вещи, изготовленные на долинной волшбе, теряют её, как только пересекают чарокамный круг. На Магичке становятся просто тяпляпистыми, но вполне пригодными к использованию, на Срединнице — бракодельем, а на Техничке — откровенным мусором. К большому миру приспособлены только алииры, дальдры и венцы владык. — Славян припомнил, сколько трудов потратил Дарик, чтобы сделать кувшин для воды, не теряющий своих полезных свойств за пределами долины — очищать воду от вредных примесей, сохраняя полезные; налитая в него вода должна оставаться холодной даже в самую сильную жару на солнцепёке, прогонять усталость и наполнять утомлённое тело силой и бодростью. И при всём при этом — не бьющийся. В долине такие кувшины обычное дело, в них отстаивают водопроводную воду. Но за чарокамным кругом поражающие красотой и совершенством гончарные изделия превращались в кривобокие поделки, хрупкие и ненадёжные. Подарить другу кувшин собственной работы Дарик вознамерился твёрдо, во всю силу знаменитого хелефайского упрямства, и провозился с ним месяц, да ещё и Миратвен всё время помогал, у Дарика не хватало ни волшебнического мастерства, ни знаний. На Технической стороне подарок волшебные свойства терял, но совершенная красота работы сохранялась неизменной. Славян сочувственно улыбнулся воспоминанию и сказал: — Отсюда легенды о хелефайских дарах, которые с рассветом обращаются в сухие листья. Об оплате за товары и услуги желудями и навозом. Легенды неимоверно древние, хелефайи многие столетия торгуют только тем, что не портится, покидая чарокамный круг — лечебными травами и бальзамами, косметикой и разнообразными овощными маринадами, приправами — но живучие.

— Нам пора, — глянул на часы Жерар.

День выдался солнечный и тёплый, задерживаться ещё и на февраль гаврская зима не собиралась.

На противоположной стороне площади Весны хелефайи выходили из такси, строились: впереди светловолосый вестник, затем два стража-дарко, владыка-лайто в светло-сиреневом тайлонире. Венец с цветками вереска и стрекозами, как и водится у правителей волшебных долин, тонкий, серебряный. За владыкой — четыре старейшины, парами дарко-лайто.

— За старейшинами — советники. Вон те две дарко, — пояснил Славян. Он, адвокат и Жерар смотрели на делегацию из окна кабинета на втором этаже. — У волшебных рас советник — должность временная. Если правителям нужна юридическая консультация, то адвокат носит звание советника, пока есть необходимость в его помощи. Потом опять становится обычным долинником. Поэтому серые у них только мантии, а рубаху выбирают по своему вкусу, за исключением высоких и запретных цветов, разумеется.

— Это что ещё такое? — спросил Дегре.

— Цвета-символы, причём символика закреплена законодательно. Синий, серый, фиолетовый — высокие, как и все их оттенки. До некоторой степени — голубой, но только в определённых случаях: свадебный наряд, облачения целителя. Тут весь тайлонир голубой, а так носят либо голубую мантию, либо рубаху, тогда цвет ничего особенного не значит. Запретные — белый, красный, оранжевый. Их используют только в случае беды. Причём розовый к красному никакого отношения не имеет, хороший цвет.

— Сложно, — загрустил адвокат.

— Ерунда, — отмахнулся Славян. — Запомнить легко.

— Они всегда в однотонном ходят? — спросил Жерар.

— Преимущественно. Расписных тканей хелефайи не любят, тонированные разве что. Или с почти незаметным тканым рисунком.

— Интересно, что за советников привёз владыка, — проговорил адвокат.

— Юриста и архитектора, — хмыкнул Славян. — А вы бы взяли агронома и косметолога?

— Столько стражи… — испугался Жерар.

— Обычная десятка. То есть по две четвёрки с командиром, — ответил Славян. — Или восьмёрка, командир и заместитель. Хелефайи любят чётные числа, особенно два, четыре и восемь.

Стражи тем временем окружили владыку, старейшин и советников, процессия через площадь последовала к дому Жерара.

— Дозатворничался нитриенец, — развеселился Славян. — Из-за такого пустяка, как дом купить, сам едет, любой другой владыка просто отправил бы двух советников и пару стражей. Но Риллавену командировать некого, все его подданные разучились за четыреста с лишним лет дела с человеками вести. Вот и пришлось самому переться. А значит — свиту с собой волочь. Он ведь глава государства, в одиночку ездить этикет запрещает. Вот и припёр кучу народу. Так что не бойтесь, и не стесняйтесь, все преимущества у вас.

Вестник позвонил в дверь. Открыл специально нанятый на сегодня привратник. Задал все положенные по этикету вопросы, доложил мажордому. Тот — Жерару. Хелефайи терпеливо дожидались у порога.

— Впускайте, чего уж теперь, — сказал Жерар.

Мажордом сочувственно улыбнулся, визит целой оравы эльфов нравился ему ничуть не больше, чем Жерару.

Встречать гостей Жерар вышел в холл, к подножию лестницы. Адвокат и Славян встали по бокам. Холл просторный, с университетский спортзал, и оформлен в хелефайском вкусе: стены со светло-зелёными обоями в мелкий, малозаметный цветочный рисунок, золотистый потолок. Пол и ступени лестницы на второй этаж затянуты мягким ковролином цвета палой листвы. Низкие мягкие кушетки вдоль стен, обтянутые золотисто-бежевым плюшем, между ними — керамические горшки с вьющимися растениями. Двери в комнаты первого этажа, перила лестницы — из кусочков тёмного и светлого дерева, резные. Лёгкие, весёлые, и в тоже время прочные, основательные. Только люстра резко выбивается из общего стиля — тяжеловесно-вычурная хрустальная поделка в стиле барокко, помпезная, холодная, крикливо-роскошная и безвкусная.

Пока хозяин дома и гость обменивались приветствиями, Славян разглядывал нитриенцев.

Он и забыл, что хелефайи так прекрасны. За эндориенские выходные и пиаплиенские шабашки их красота примелькалась, стала обыденной и незаметной. Но Риллавен с первого же мгновенья напомнил презренным потомкам обезьяны, кто и что есть Старшая раса, Перворождённые.

Водопад золотистых кудрей, волосы у Риллавена густые и невесомо лёгкие. Тонкие, совершенные черты лица. Изящные, гибкие кисти рук идеальной формы, посеребрённые миндалевидные ногти — безупречно правильной длины, ни миллиметром больше, ни миллиметром меньше. Кожа чистая, гладкая, юная, с безукоризненно ровным загаром.

И глаза — для человека невозможно огромные, немного, на ближневосточный лад, раскосые, синие как васильки. Сравнивать их с холодным, бездушным блеском сапфиров Славяну показалось неправильным и оскорбительным. Светло-коричневые брови владыки тонкие, длинные, безукоризненного рисунка. И невероятно густые и длинные ресницы того же цвета.

Остальная свита ничуть не хуже — мужчины и женщины всё той же невозможной, недостижимой для других рас красоты. Движения гибкие, сильные, грациозные как танец пламени и течение воды. Совместить такое могут лишь хелефайи.

Выглядят хелефайи всю свою почти бесконечную жизнь на двадцать лет.

И человеки — тяжёлое неуклюжее тело, лица грубые, словно слепленные наспех, нос-рот на месте и ладно. Слабосильные, беспомощные перед болезнями и одряхлением. Проклятые ничтожно коротким сроком бытия, из которого на детство и старость, то есть на преджизнь и послежизнь приходится две трети. Рядом с вечной юностью и совершенной красотой хелефайев убожество человеческой природы ранит потомков обезьяны ещё сильнее.

Славян нахмурился, слишком откровенно выпячивали нитриенцы своё превосходство, до сих пор у хелефайев Славян такого не встречал, долинники Эндориена и Пиаплиена держались куда как проще. Да было бы ещё чем хвалиться! В том, что хелефайями родились, никакой их заслуги нет, с таким же успехом могли быть гоблинами или человеками.

Понятно, когда Жерар фотоснимками гордится, или Дарик с Миратвеном — кувшином для воды. Имеют полное право. А эти-то с чего выпендриваться взялись? Похваляться происхождением вместо дела способны только законченные никчёмы и ничтожества, которые что-то путёвое сделать просто не способны, ни ума не хватит, ни умений. Не выкажи Риллавен такого глупого, слабодушного высокомерия, Славян бы сдержался. Но когда какой-то полудурок — больше трёх тысяч лет прожил, а ума не нажил — принимается унижать людей только за то, что уши у них круглые, и камень взбесится.

Интернатская жизнь приучила скрывать чувства в глубоком ледяном спокойствии, точно рассчитывать каждое слово и движение, время и место схватки. Жерар глянул на сына с испуганным удивлением: от парня ощутимо повеяло холодом. Славян мотнул головой, словно стряхивал наваждение, ободряюще улыбнулся. Но привычных Жерару солнечных искорок в глазах не было.

Хелефайи осмотрели дом, советница-архитектор едва заметно кивнула, — полужилая-полуофисная пятиэтажка для посольства подходила идеально. Запрошенная сумма, по мнению адвокатессы, вполне приемлемая, можно покупать. Хелефайи спустились в холл.

— Дом мне подходит, — с величественной снисходительностью изронил владыка. — И цена.

Жерар и Дегре склонились в глубоком поклоне, сбивчиво пробормотали благодарность. Славян посмотрел на них с удивлением. Им-то Риллавен не владыка. А Жерар так вообще может в любую минуту выставить его за дверь — не буду тебе продавать, и точка.

— Бумаги должны быть готовы через час, — приказал Риллавен.

— За срочность — десять процентов надбавки, — напомнил закон Славян.

Владыка обратил на него подчёркнуто удивлённый взгляд.

— Вы кто? — В умении наполнить пару коротких слов или крохотную паузу целым океаном уничижительного презрения с хелефайями не сравнится никто.

— Бродников Вячеслав Андреевич. — Славян переждал пару мгновений и сказал: — Ну так что, на проценты грошей хватит?

— Владыка Нитриена, — начал было Жерар, но Славян опередил:

— Не торопись. Он не единственный покупатель на весь Гавр. И если тебе чем-то его рожа не понравилась, или манеры, гони в шею. Сейчас многим долинам нужен дом в Гавре, не хелефайям продашь, так гоблинам или вампирам.

— И вы отважитесь вести дела с упырями? — с презрительной насмешкой поинтересовался Риллавен.

— После эльфийского хамства, — благожелательно улыбнулся Славян, — вампирская интеллигентность приятна двойне.

Хелефайи возмущённо охнули, верхушки ушей отогнулись, отклонились к щекам, кончики агрессивно задрались — человек напрашивается на драку. Жерар испуганно простонал «Слав!», а владыка ожёг дерзкого обезьяныша гневным взглядом. Тот не испугался, лишь прищурился насмешливо.

— Впрочем, — сказал человек, — вашу неуклюжесть в разговорах легко извинить: провинциальным затворникам негде набраться изящных манер.

— Владыка, — гневно воскликнул старейшина-дарко, — да этот обезьяныш над нами издевается!

— С каких пор простая констатация факта стала издевательством? — ехидно поинтересовался человек.

— У тебя слишком длинный язык, смертный, — ответил старейшина. Уши выпрямились, кончики немного отвернулись назад. — Смотри, как бы тебе его не укоротили на голову.

— Теперь я понял, почему вы закрыли долину, — сочувственно сказал человек владыке Нитриена. — Стыдно было за площадные манеры своих поданных. Но это вы зря, их не прятать, а воспитывать надо. Лучше всего отправить на курсы этикета — хоть чему-то, да научатся, можно будет и в люди вывести.

Риллавен с трудом удерживался, чтобы не перерезать наглому обезьянышу глотку прямо здесь.

— До сих пор человеческие обычаи, почтенный, — с холодной яростью сказал он, — не допускали, чтобы хозяин дома оскорблял приглашённых им же гостей.

— Как и обычаи хелефайев не позволяли гостю оскорбить хозяина, высокочтимый, — ответил человек с лёгким насмешливым спокойствием.

Владыку спокойствие не обмануло — в эпицентре урагана тоже безветренная тишь, которая спустя мгновенье сменится убийственной яростью. Человек прекрасно понимает, чем рискует, и силу противника оценивает верно. Чего бы обезьяныш… нет… человек. Чего бы ни добивался Бродников, собственную шкуру считает ценой вполне приемлемой, и бой — а это бой, и не что иное — доведёт до победы.

Человек Риллавена напугал. Все человеки всегда чувствуют превосходство Перворождённых — и в ненависти, и в дружбе. Понимают, что хелефайи выше их несоизмеримо, и что бы ни происходило, при каких бы обстоятельствах не встретились человек и хелефайя, даже если толпа уличных отморозков устраивает загонную охоту на вышвырка, даже если хелефайя даёт человеку клятву вассальной верности — всегда человеки смотрят на хелефайев снизу вверх.

Но только не Бродников. Этот человек смотрел на них как на равных.

— Потрудитесь обосновывать свои обвинения, — сказал ему Риллавен. — Я законов гостеприимства не нарушил ни в чём.

— Тогда, — по-французски сказал Бродников, — перестаньте в присутствии хозяина дома говорить на языке, которого он не понимает.

Когда они в разговоре с человеком перешли на хелефайгел, не заметили ни старейшина, ни владыка. Потому что и сами смотрели на него как на равного. И равенство это было выше всех титулов и званий, расовых различий и прожитых лет — равенство людей, а не ролей и масок.

Такого с владыкой давно уже не было, много веков никто не смотрел на него просто как на людя, на Риллавена, а не как на владыку, хелефайю трёх тысяч двухсот семидесяти лет, самого старшего из живущих в трёхстороннем мире. Слишком долго никто не видел его самого, все — и хелефайи, и человеки, и гоблины, и вампиры, и неодолимо проницательные рыцари орденов — видели только правителя Нириена, врага, союзника, помощника или соперника. А сейчас под прямым взглядом Бродникова оказался просто Риллавен, как он есть сам по себе, в своём истинном виде, со всеми мыслями и чувствами, надеждами и опасениями, предрассудками и предубеждениями.

Бой человеку владыка Нитирена проиграл, даже не успев начать сражение, оружие Бродников выбрал слишком сильное — истину.

Теперь только и остаётся, что достойно капитулировать.

— Приношу свои извинения, мсье Дюбуа, — склонил голову Риллавен.

— Всё в порядке, владыка Нитриена, — вернул поклон Жерар. — Усталость после дальней дороги…

— И чем скорее вы закончите дела, — вмешался Славян, — тем будет лучше. Усталость — скверная партнёрша.

— Да, — согласился Риллавен. — Не будем тянуть. Десять процентов надбавки Нитриен принимает. Если, мсье Дюбуа, вас не обременит такая поспешность. Мы вполне можем подождать и оформить покупку в обычные сроки.

— Часа на оформление и регистрацию сделки вполне достаточно, — торопливо сказал адвокат, уже успел подсчитать сумму положенных ему процентов. — Я привезу все бумаги, — он глянул на часы, — ровно в семнадцать тридцать.

— Вы чай будете или молоко? — спросил у хелефайев Славян. В таких случаях предлагают вино, но хелефайи никогда не станут его пить с людьми малознакомыми, с человеками в особенности, а само предложение сочтут оскорбительным.

— Чай, — сказала архитектор.

— Молоко, — выбрал старейшина-дарко.

— А сок яблочный есть? — спросил старейшина-лайто.

— Тут тебе не ресторан, — прошипел на хелефайгеле первый старейшина, тот, с которым едва не поругался Славян.

— Найдём и сок, — ответил Жерар и пригласил хелефайев в гостиную.

Владыка грел захолодевшие пальцы о чашку с горячим молоком, посматривал на расслабившихся, повеселевших подданных. В человеческом городе они не были давно, и теперь азартно расспрашивали Дюбуа и Бродникова обо всех новшествах, появившихся за четыреста лет. Собеседники-человеки им нравились, даже стражам, вон как глаза блестят, уши оттопырились, мочки приподнялись и повернулись вперёд.

Чуму в чай этому рыжему мосластому обезьянышу! Бродников оказался слишком похож на тех, кто ушёл от Риллавена много веков назад — навсегда. Душа сжалась и застонала в предчувствии неминуемой боли. И какой дурак сказал, что время лечит?! Оно заставляет забыть о ранах, прячет их вглубь, заслоняет столетиями — но не исцеляет. И при первом же удобном случае всё возвращается. Будь проклято бессмертие, которое заставляет столько раз переживать потери, которое нельзя обменять даже на один день жизни для…

Усилием воли Риллавен загнал воспоминания вглубь, сделал почти несуществующими. Имена ушедших не прозвучали. Зато лютым огнём разгорелась ненависть к тому, кто едва не вернул их тени. К тому, кто дерзнул быть похожим на лучших людей из всех, кто когда-либо жил в прошлом, живёт сейчас и будет жить в будущем. На тех, кто был Риллавену бесконечно дорог, на тех, кого он не увидит больше никогда.

Бродников почувствовал его взгляд, обернулся. Посмотрел сначала с удивлением, потом с сочувствием, едва заметно улыбнулся, солнечные искорки в зеленовато-карих глазах тёплые, мягкие — любой холод прогонят, но не обожгут.

Такой ненависти просто не может быть, Риллавен и представить себе на мог, что способен ненавидеть так сильно. Весь огромный трёхсторонний мир теперь тесен для них двоих — Риллавена и обезьяныша, который посмел его понять. Да ещё так глубоко — понять то, что боится понимать сам Риллавен.

Человек ответил прямым взглядом, принял его ненависть — знал, чем приходится расплачиваться за понимание. «Ты враг», — безмолвно сказал Риллавен. Бродников кивнул с серьёзной, вдумчивой улыбкой: «Я тебя понимаю».

Почему-то на Срединной и Магической сторонах компьютеры в сеть не объединяются, даже локальную, не говоря уже о глобальной, вмиг сгорают до бесформенного куска железа, стекла и пластика. Так что интернета здесь нет. Зато есть банковские шкатулки: на дно небольшой прямоугольной глиняной коробочки с низкими бортами, сработанной гномами с Магички, приклеено срединное зеркало связи. На него кладут кредитную карточку продавца, сверху — кредитку покупателя, накрывают коробочку самым обычным зеркалом с Технички, размером чуть больше коробочки, отражающей стороной вверх. Затем покупатель пишет на зеркале сумму, расписывается и переворачивает зеркало надписью вниз. Всё, банковская операция совершена, деньги с одного счёта поступили на другой. Немного помедленнее, чем на Техничке, но зато и краж, подделок и попыток расплатиться деньгами с чужой карточки практически не бывает.

Хелефайи ушли, всё тем же церемониальным строем — вестник, стражи, владыка, свита. Обустраиваться они собирались начать завтра с раннего утра, хелефайи предпочитают вставать спозаранку, заканчивать все дела часам к трём пополудни, и весь остаток длинного летнего дня посвящают любимым развлечениям: состязанию танцоров и менестрелей, лучников и жонглёров, иллюзиотворцев и фантомоделов. По мере возможности стараются придерживаться долинных обычаев и в большом мире.

В холле Славян надевал куртку.

— Ты уезжаешь завтра днём? — спросил Жерар. Ответ он знал прекрасно, но всё равно спросил, вопреки очевидности надеялся услышать совсем иное.

— Почти. В десять утра.

— Но ты говорил — в час дня.

— Это самолёт в час дня. А на Техничку я ухожу к десяти.

— Слав… — медленно, тихо сказал Жерар, — …ты ведь можешь остаться… Какая разница, где доучиваться, в Твери или в Париже.

— В Туле, — поправил Славян. — Тверь примерно на триста шесть километров северо-восточнее, за Москвой.

— Ты мог бы остаться здесь… Земля одинакова везде, и то, что на ней растёт — тоже.

— У меня есть своя сторона и страна, и земля мне тоже там нужна.

Славян подошёл к Жерару.

— В Срединной России есть почта. И летом будут каникулы.

— До них ещё полгода, — ответил Жерар.

— Это недолго, — заверил Славян. И безо всякого перехода: — До свиданья.

— Слав… подожди.

— Нет, Жерар. Долгие проводы — лишние слёзы. Я напишу сразу, как приеду. — Легко пожал ему плечо и ушел. С площади свернул на ближайшую улицу, понимал, что Жерар будет смотреть из окна, не хотел затягивать расставание.

Ранние зимние сумерки уже успели сгуститься в ночь, площадь Весны засверкала яркими фонарями и пёстрыми вывесками, на центральных улицах бурлил поток автомобильных огней, но Кельтский переулок тихий, малолюдный и слабоосвещённый.

Славян за последние месяцы имел дело с вампирами достаточно часто, чтобы научиться слышать ментальное подключение. И определить, что просмотреть его пытается не вампир. Защитился Славян привычным способом — полностью раскрылся, и, пока растерявшийся от неожиданности телепат выбирался из ментального водопада, быстро достал из внутреннего кармана куртки и надел подарок Доминика, серебряную цепочку-оберег.

Не достаточно быстро, телепат успел опять подключиться, что-то считать.

Холодное, липкое как грязный городской снег по весне, давление чужого разума исчезло. Славян пошёл к остановке. Спустя десять метров его догнал высокий, крепкого телосложения мужчина-человек лет тридцати двух, в ничем не примечательной одежде горожанина весьма среднего достатка.

— Вячеслав Андреевич, — без лишних церемоний начал он, — можете ли вы уделить мне несколько минут для разговора? — По-русски он говорил с лёгким приятным акцентом. Славян отметил несообразно элегантную стрижку — не особо густые тёмно-русые волосы уложены настоящим виртуозом, кажутся вдвое пышнее, чем есть, успешно прикрывают довольно обширную лысину. И руки слишком ухоженные, им явно не один год маникюр регулярный делали, а не просто ногти стригли.

Человек, единый двух лицах, два в одном, как средство для мытья унитазов — очистка плюс дезинфекция в одном флаконе. Двуликий. «Двуморд, — мысленно усмехнулся Славян. — До лика ещё не дорос».

— А зачем? — на ходу поинтересовался Славян.

— Я могу рассказать вам кое-что очень интересное.

— Не получится. О делабилизации вы не знаете ни хрена, а ничего другое меня не интересует.

— Дебилаби… кто? — на мгновенье растерялся кандидат в собеседники.

— «Что», — поправил Славян. — Хотя, может и «кто»… Понятия не имею, что это значит. Вы — тоже. Потому разговор закончен.

— И вас действительно ничего не интересует, кроме этой вашей деладиби… делабидили… хренизации? Даже финал схватки владыки Эндориена с повелителем Латирисы?

Славян замер.

— Так я всё-таки сумел вас заинтересовать, — усмехнулся двуморд.

— Нет. — Славян зашагал к остановке.

— Вам столь безразличны друзья?

— Нет, — на ходу ответил Славян. — Мне столь безразличны сплетники.

Лёгким движением пальцев двуморд сбросил заклятье и припечатал Славяна к стене дома, в полутора метрах над землёй. Заклятье воплотилось в переплетённые сетью тёмно-зелёные верёвки в палец толщиной. Верёвки слабо светились.

— А поговорить придётся, Вячеслав Андреевич. — Двуморд смерил его презрительным взглядом. — Так просто оказалось… Вы меня крупно разочаровали, Вячеслав Андреевич. Столько шума и пыли из-за такой мелочи… Любой ученик бы справился. Ты до сих пор остался зарёванным восьмилетним мальчишкой, у которого злые дядьки и тётьки в белых халатах отняли маму, а самого заперли в приюте. — Двуморд отправил ментальный посыл, наткнулся на оберег. — Даже так? Но это не имеет значения.

Почему не имеет значения, Славян понял прекрасно. Слова и сами по себе оружие. Сравнение с восьмилетним мальчиком больно укололо, и таких подначек у двуморда немало, на Славяна у него явно досье имеется, так что куда бить знает. И как.

— Такие откровенно подростковые методы защиты, — продолжал двуморд. — Заучить пять слов позаковыристее из энциклопедии, а потом требовать у нежеланного собеседника пояснений. Объяснить с ходу все пять не сумеет никто и никогда, а потому кандидата в собеседники можно объявить дураком и бестолочью, оборвать тем самым разговор. У тринадцатилетнего пацана такой приём впечатление производит, но у взрослого смешон.

— Раз смешно, — ответил Славян, — то впечатление произведено ещё большее. Это хорошо.

— Большее, но не лучшее.

— А тебе-то откуда знать, — спросил Славян, — что тут лучшее, а что — худшее? Сокола мудрой птицей не считал никто и никогда.

Рыцарь довольно усмехнулся.

— Я был уверен, что навязанная мне маскировка продержится не более пяти минут. Ты уложился в две. Я выиграл бутылку отличного коньяка.

— Ну эт’ты продешевил, — ответил Славян. — Надо было спорить на стакан красного и огурец.

Рыцарь молча, со злорадной ухмылкой смотрел, как Бродников тщетно пытается высвободиться из-под заклятья, выскользнуть из верёвок. Слова мальчишки неожиданно задели, и сильно, — словно посреди церемониального зала поскользнулся и на четвереньки, под всеобщий хохот, шлёпнулся.

«Гадёныш», — рыцаря скрутило от злости.

— Ещё пару минут, Славик, — небрежно произнёс рыцарь имя, которое Славян ненавидел, так его называла интернатская шпана и те воспитатели, которые терпеть не могли несгибаемо упрямого и независимого мальчишку. Для всех остальных он был Славкой или Славяном. — Поговорим о твоих друзьях, Дарике и Доминике.

У Славяна тупо заныло в груди, холодная тяжесть стеснила дыхание. Он попытался, насколько позволяли путы заклинания, расправить плечи, вздохнуть поглубже, вытолкнуть из себя зарождающуюся боль.

— Не стоит так пугаться, Славик, — с презрительной насмешкой проговорил Сокол. — История ничуть не страшная. Наоборот, смешная. — Он с удовольствием посмотрел на снежно-бледное лицо пленника. — Как тебе, наверное, известно, позавчера в Средин-Берне закончилось генеральное совещание Братства Небесного Круга, то есть толковище Ястребов с союзниками, к которым теперь относится и вся сотня вампирских общин. Но, — Рыцарь по-звериному оскалился в довольной усмешке, — не всем такое пополнение нравится. В частности — хелефайям. Но владыка Риллавен приём в Братство вампиров, давних своих врагов, одобрил. Сказал, что неоднократно убеждался в надёжности и отваге вампиров, их верности и боевом мастерстве, и потому рад, что теперь они будут не врагами, а союзниками. Правитель Нитриена признанный лидер среди остроухих, и его слову остальные владыки подчиняются почти как приказу всевладыки, то есть главы всех хелефайских долин, который, по их легендам, должен рано или поздно появиться. И всё-таки «почти как» не равно «как». Находятся и такие, кто решается возражать. Твой дружок Дарик, например. — Взгляд рыцаря неожиданно стал серьёзным, пронзительным, глумливая усмешка исчезла. Соколу очень хотелось знать, с чего вдруг ничем не примечательного человечьего парня одарил дружбой правитель Эндориена. — Владыка Аолинг высказался против членства вампиров в Братстве в очень резкой форме. А поскольку до того, как надеть венец, был словоблюстителем, мастерством риторики овладел в совершенстве. Его краткие, яркие и невероятно убедительные речи заставили треть Братства требовать исключения вампиров, а ещё треть — всерьёз задуматься, а нужны ли Братству упыри. Заколебался даже нитриенец. Владыке Эндориена оставалось лишь немного дожать. — Сокол довольно усмехнулся: — Вижу, ты не удивлён.

Славян не ответил. Вампиров Дарик не терпел, со Славяном они даже пару раз из-за этого крупно поспорили, и, не вмешайся Лара, наверняка бы поссорились.

— В свою очередь, — продолжал Сокол, — повелитель Доминик заявил, что если кому-то не нравится общество вампиров, пусть убираются из Братства куда хотят, хоть к Соколам, там расистов встретят с радостью. И доказывать своё превосходство эти кто-то получат возможность на поле боя, то есть единственно достойным способом. Если только не навалят в штаны от одного вида автомата. А вампиры своих клятв не нарушали раньше и намерены так же твёрдо держать их и впредь. — Рыцарь жадно рассматривал Бродникова. К его удивлению, пацан успокоился, опять заёрзал в путах заклинания. Пусть ёрзает, из «губковой сети» не выбирался ещё никто.

— Повелителя Латирисы дружным хором поддержали все вампиры, — продолжил Сокол. — На том первый день совещания и завершился. А ночь ваши приятели потратили на сбор информации. Вампира интересовало, с чего вдруг в Эндориене поменялась власть, и откуда взялся его новый владыка. А хелефайю — почему вдруг рядовой правитель, один из сотни, оказался лидером Союза Общин, потеснив прежнего заправилу Кемаля Рахшана, и повелитель Кемаль ничуть этому не противится, наоборот, всячески поддерживает нового главаря. И тут прозвучало имя человека из Средин-Гавра, для Западной Европы весьма экзотичное — Вячеслав Андреевич Бродников. Никто, кроме русских, выговаривать ваши языколомные отчества не может, и русских иностранцы зовут просто по имени и фамилии. Но для тебя почему-то все делают исключение. Ты не иначе как Vjacheslav Andreevich, — подчёркнуто на французский лад произнёс рыцарь, заинтересованно посмотрел на русского ходочанина. Действительно, а почему? Ничего, способного вызвать уважение, он в пацане не видел.

— Но вернёмся к нашим баранам, — сказал рыцарь, — точнее — инородцам. (Бродников оледенил рыцаря ненавидящим взглядом. Сокол удивлённо моргнул, ведь ненависть — чувство жаркое, опаляющее). На утро повелитель Доминик прямым ходом подошёл к владыке Эндориена, уцепил за воротник тайлонира и заявил, что если он, сволочь остроухая, нарушит данную Бродникову клятву верности, то он, Доминик Ферран, да станет свидетелем тому изначалие мира, повесит эндориенца на первой попавшейся латирисской осине на его же кишках. И это, Вячеслав Андреевич, не метафора — вампиры до сих пор так казнят за особо тяжкие преступления, и без разницы, общинников или чужаков. А хелефайя, — тут голос рыцаря едва заметно дрогнул, в достоверность происшедшего он так и не поверил, но дисциплинированно выполнял приказ, пересказывал докучливому ходочанину события, — ухватил вампира за галстук и поклялся пред изначалием, что если верность нарушит повелитель Латирисы, то он, Аолинг Дариэль Эндориенский гарантирует, что, цитирую: «…ты, падла крылатая, подохнешь от Жажды посреди площади Совещательных Палат Миальера. Но падлой к тому времени ты будешь обыкновенной, потому что крылья я тебе собственноручно оторву». Конец цитаты. Затем эльф и упырь скрепили клятву дружеским объятием и безо всякого перехода принялись обсуждать строительство телепорта между их долинами и таможенные пошлины, да так увлеклись, что пропустили начало совещания, и решили вообще не ходить, свалили в кабак, междолинный договор обмывать. Против членства упырей в Братстве не возражал больше никто.

Бродников, к безмерному удивлению рыцаря, давно не слушал, целиком сосредоточился на путах. Сокол быстро выплел самое мощное заклинание ментального проникновения, которое только мог осилить, и набросил на ходочанина. Первую волну оберег развеял, вторую задержал на подходе, третью отправил обратно Соколу. Хороший оберег, любого настырного телепата за раз должной скромности обучит, — удар обратки обеспечит неделю непрестанной головной боли. Но умелый пользу извлечёт из всёго, даже из неотвратимой обратки. Увернуться от неё невозможно, но отклониться, принять только касание, а не весь удар, не так сложно.

И считать информацию. Пусть только поверхностную, малозначащую, но сейчас ценна любая.

Принесённые обраткой вести рыцаря потрясли. Славян был уверен в примирении Аолинга и Феррана. Нет, Доминика и Дарика. Уверен, что они подружатся. Но так не бывает… нет такой безграничности доверия… такого умения, да именно умения — от рождения ходочанин не был наделён способностью видеть суть… ни кому не хватит смелости и силы соединять несоединимое… никогда ещё Сокол не встречался с людем столь опасным.

Убить. Славян никогда не согласится стать Соколом, пусть магистр не надеется зря. А запугать и выгнать на Техничку на веки вечные тем более не получится, тут магистр оплошал по самое дальше некуда, всем задом в лужу плюхнулся, с размаху.

Только убить.

Путы как губка выпили из Бродникова почти все силы, противник из него сейчас никакой. Замер, больше не трепыхается, сообразил что к чему, но поздно, теперь он ни на что не годится.

Славян выругал себя так крепко, как только мог. Надо же быть таким тупицей! Ведь чем больше пытаешься разорвать сеть, истончить, распутать, тем крепче она становится. И ведь знал прекрасно о таких, Франциск рассказывал. Соколиные штучки, каждое враждебное действие обратить в свою пользу.

Стоп. В пользу обращается только враждебное действие. Но что ответит заклятье на действие помогающее?

Славян уцепился за верёвки, попробовал затянуть их сильнее.

Ничего.

Опять потянул, ввинтился в путы поглубже.

Верёвки исчезли, развеялись быстро тающей зеленоватой пылью, Славян тяжело грянулся на асфальт, занемевшее, слабое тело не слушалось. Рыцарь взвизгнул совершенно по-бабьи — вусмерть перепуганно, истерично, пнул его в бок. Славян откатился в сторону, на простой перекат сил хватило. Как учил Франциск, прикрылся от второго пинка, ухватил рыцаря за щиколотку, дёрнул. Рыцарь шмякнулся на задницу как пьяный мужик в гололёд.

Но бойцовская подготовка у него отличная, всё равно исхитрился отвесить Славяну сокрушительный пинок — захрустели рёбра, и бросить какое-то убойное заклинание — вмиг потемнело в глазах, пропала способность дышать. Славян захрипел, вцепился себе в горло, рванул воротник свитера. И вспомнил об ожерелье. Доминик называл его оберегом. Защитой. Так пусть защитит от смерти.

Славян раздёрнул молнию на куртке и сквозь свитер вцепился в ожерелье, стиснул его изо всех сил, вместе с кожей. Всё напрасно, оберег защищает только от ментального воздействия. Но ведь смерть — это гибель и способности мыслить, и исчезновение Я, того самого, которое ожерелье предназначено защищать.

Серебро раскалилось и вспыхнуло. Болезненный вскрик Славяна слился с обезумевшим от боли воем рыцаря — его охватило пламя. Спустя несколько секунд всё было кончено. Славян поднялся — ноги едва держали. От рыцаря осталась груда выгоревшей, невыносимо смердящей плоти. Выглядит ещё омерзительнее, чем труп ли-Винеллы в то уже безмерно далёкое воскресенье, когда Дарик и Лара стали владыками Эндориена. Возвратившиеся заклинания владельца не щадят.

— Не рой другим яму, — наставительно сказал смрадным останкам рыцаря Славян, — сам же в ней и подох.

Болели ожоги, на теле и на ладонях вздулись волдыри. Грудь словно наливалась расплавленным свинцом, судорожно дёргалось сердце. Славян попытался вытащить из кармана полуобгорелой куртки таблетки, но обожжённые пальцы не слушались, только волдыри о грубую ткань ободрал. Безмерно уставшее от потрясений сердце работать отказалось.

Чужой и пустой дом тоску словно вытягивал и растворял, оттого Жерар и не ушёл вслед за Славом. Растопил камин в малой гостиной на первом этаже, уютной, отделанной в бледно-лиловых тонах — два дивана у стен, четыре кресла в углах и два у камина, между ними небольшой столик. Включил музыкальный центр с любимым компактом Слава — мешанина из самых различных музыкальный стилей и направлений. Особенно Жерару, вслед за Славом, нравился русский рок — при том, что вокальные данные у певцов откровенно посредственные, да и музыка по большей части так себе, было в этих песнях какое-то странное, неодолимое очарование, их хотелось слушать снова и снова, композиции не приедались. Не будь запись с Технички, Жерар бы поклялся, что вместо песни творится заклинание. Жерар сидел в широком мягком кресле перед камином, потягивал вино, слушал музыку, бездумно повторял вслед за певцами русские слова.

Чем вампир вышиб замок входной двери и распахнул дверь в гостиную, плечом или заклинанием, Жерар так и не понял, должно быть, и тем, и другим. Плеснули по воздуху снежно-белые крылья, и вампир бережно уложил на диван Слава. Жерар и опомниться не успел, как вампир стянул с сына ботинки, сбросил с себя длинное модное пальто из тёмно-серого кашемира — только втянулись-расправились крылья — и укрыл ему ноги.

Вампир прикоснулся кончиками пальцев к бледной, с голубоватыми ногтями руке Слава, выругался по-своему — от бессильной ярости вампира Жерара бросило в дрожь. Вампир выплел-вышептал заклятье исцеления — Жерар успел заметить золотистый отсвет, потом два заклинания — эти светятся чёрным, цветом земной силы, источника жизни — и сбросил Славу.

Вампир с тревожным, молящим ожиданием глянул в лицо Слава. От ужаса Жерар оцепенел: так умирают от сердечных приступов, он уже видел эту синюшную бледность, «поплывшие», размазанные черты лица, но даже в самом глубоком кошмаре ни разу не примерещилось, что такое может быть со Славом, с его сыном.

Вампир сбросил Славу ещё заклятье с заклинанием. Эффекта никакого.

— «Скорую»… — сумел-таки выговорить Жерар.

— Не успеют, — отрешённо ответил вампир, — ему осталось не больше минуты, а таких реанимаций, как на Техничке, у нас нет.

Жерар окаменел. «Всё что угодно, только не это. Господи, забери у меня что хочешь — студию, известность, пусть я буду нищим, пусть ослепну, жизнь мою забери, только оставь мне сына. Со мной делай что хочешь, только пусть живёт Слав!» Жерар и представить себе не мог, как это страшно — терять родителям детей. Как всё до безнадёжности несправедливо устроено: если на свете должны существовать боль и смерть, то почему они достались Славу, почему не ему?! Почему он, старик, живёт, а молодой парень умирает?!

Вампир вынул из внутреннего кармана пиджака трёхразмерный кошель старинного вида, открыл застёжку, хотел что-то достать, но замер на мгновение, словно что-то вспомнил или внезапная мысль пришла, и обернулся к Жерару.

— Есть одно средство, — сказал вампир, — но я не знаю нужной техносторонцу дозировки, давать придётся на прикидку. Слишком малая доза не подействует, слишком большая — убьёт. Решай.

— Почему я? — не понял Жерар. Откуда ему разбираться в вампирских лекарствах?

— А кто — я? Твой сын, только тебе и решать.

— А если ты попадёшь с дозой? Он вернётся? — Жерар был уверен, что Слав уже перешагнул смертный порог.

— Да, — твёрдо ответил вампир. — И решай побыстрее, жизни в нём осталось на три искры.

— Делай всё, что считаешь нужным.

— Тогда поклянись, что не станешь требовать с меня виру за смерть Славяна.

Жерар глянул на сына. Да какая тут вира…

— Верни мне его, — сказал он вампиру. — А не получится — пресвятая дева Мария и мира изначалие свидетели: я не потребую виры.

Вампир вытащил из кошеля кровозаборник, рванул воротник рубашки — галстук из плотного шёлка лопнул как бумажный — и воткнул иглу себе в артерию. В колбу хлынула кровь.

— Но… — только и успел выговорить Жерар: вампир вынул иглу — ранка вмиг исчезла, одним движением свинтил колбу, а насадку бросил за спину. Подсел к Славу. Осторожно приподнял за плечи, немного запрокинул ему голову, влил в рот глоток крови. Ещё один. Потом ещё. Мгновенье поколебался и дал четвёртый глоток. Заклинаньем очистил колбу — машинально — и отшвырнул её в сторону. Вампир кончиками пальцев прикоснулся ко лбу Слава, к щеке, что-то пробормотал по-своему. В глазах плеснуло отчаяние.

— Вернись, мальчик. Прошу тебя, не умирай. — Вампир говорил на торойзэне, но Жерар понял — сам молил о том же.

У Слава дрогнули ресницы, черты лица обрели чёткость, исчезла мертвенная бледность.

— Слав, — рванулся к нему Жерар, но вампир отодвинул толстяка как ребёнка.

— Не лезь. Не видишь что ли, ожоги у него и рёбра сломаны. Залечу, вот тогда и обнимайтесь.

Вампир бережно уложил Слава на диван, достал из внутреннего кармана пиджака дрилг — кинжал с небольшим узким лезвием, срезал полуобгорелые куртку и свитер. Жерар увидел синяки и ожоги, сдавленно застонал. Вампир принялся выплетать заклятья, шептать заклинания. Вампирская целительная волшба гораздо слабее эльфийской, но и с ней уже к утру от ожогов не останется и следа. Срастутся и поломанные рёбра.

— Теперь он будет спать. — Вампир убрал дрилг. — Час, два, полчаса — техносторонцев я плохо знаю. У тебя пальто есть?

— Куртка.

— Давай. — Вампир аккуратно укрыл Слава. Оглянулся, увидел разбросанные детали кровозаборника, поманил к себе пальцами — колба и насадка влетели в ладони. Вампир очистил их вспышкой белого пламени, собрал кровозаборник, убрал в кошель, спрятал в карман — спокойно и неторопливо, словно ничего не произошло.

И тут Жерар понял — он в одной комнате с упырём! Да ещё и белокрылым!

Вампир едва заметно усмехнулся, пошёл к выходу. В дверях обернулся.

— Как проснётся, подогрей красное вино с водой, напои. Две трети стакана вина, треть — воды.

Упырь ушел. Жерар посмотрел на Слава. Сын спал глубоко и крепко, сном исцеления.

Вампира Жерар догнал уже на площади, у поворота на улицу Святой Маргариты. Вампир собирался открыть дверцу светло-серой машины со знаками латирисского дома — довольно старой, такие держат для незначительных казённых разъездов по принципу «бегает ещё и ладно».

— Господин, — Жерар схватил его руку, поцеловал, — благодарю вас. Я должник ваш, господин, — опять склонился к руке вампира Жерар.

— Нет, — высвободил руку вампир. — Помогал я Славяну, а не вам, мсье Дюбуа. — И холодно, твёрдо посмотрел в глаза Жерару, взглядом выстроил непробиваемую стену. — А Славян моим должником не будет никогда. Что бы мне ни посчастливилось для него сделать. И лучше бы никогда больше такого «везения» у меня не было.

— Но… — растерялся Жерар, недоумённо оглядел вампира. И только сейчас заметил рыжие волосы, стянутые на затылке тёмно-синей, в тон костюму, шёлковой лентой в короткий хвост. Ошарашено посмотрел на латирисские знаки машины, на вампира. — Повелитель Доминик…

— Чёртов мальчишка! — взревел правитель Латирисы и побежал обратно в дом.

Когда запыхавшийся, обмирающий от страха и беспокойства Жерар вбежал в гостиную, вампир, исчерпав все разумные доводы, уговаривал Слава лечь и поспать ещё хоть немного таким крепким матом, что огонь в камине дрожал как от ветра. А тот методично выкладывал из уцелевших карманов куртки на каминную полку разнообразную ходочанскую дребедень, и на слова вампира внимания обращал не больше, чем на доносящуюся из музыкального центра мелодию.

— Да ты хоть оденься, — попытался вздеть на Слава своё пальто повелитель Доминик.

— Ну что со мной как с младенцем? — рассердился Слав. — И без того жарко, отстань, — отстранился он от вампира. — Ты на машине?

— На машине, — ответил вампир, — но до утра ты останешься здесь, пока рёбра не срастутся и ожоги не сойдут. — Он быстро размял пальцы, потянулся к страшным чёрным кровоподтёкам на теле Слава, но тот перехватил его руки и мягко, необидно отстранил.

— Нет, ты и так слишком сильно потратился.

— Больше, чем ты думаешь, — Жерар окончательно стряхнул что растерянность, что изумлённое оцепенение. — Повелитель Доминик тебе сегодня жизнь спас. Из-за Порога вытащил.

— Кровью? — спросил у вампира Слав.

— Да, — неохотно ответил вампир. Отошёл от камина, сел в ближайшее к двери кресло у стены. — И не вздумай благодарить, — опередил он собиравшегося что-то сказать Славяна. — Я всего лишь отдал часть долга. За жизнь сына, за мою… Или за жизни всей моей общины… Или всего нашего народа… Даже не знаю, как и считать.

— Ты что несёшь? — недоуменно смотрел на него Слав. — Гномьей самогонки дёрнуть успел?

— Твоя дурацкая идея закольцевать Жажду сработала, — ответил Доминик. — Теперь мы свободны, Славян. Впервые за пять тысяч лет свободны по-настоящему. И подарил нам эту свободу ты. Но всё, — снова опередил Слава повелитель Латирисы, — все дела завтра утром. А сейчас ложись.

Донельзя удивлённый и растерянный Слав подчинился.

— Доминик, — начал было он, но вампир перебил:

— Спи. Хочешь завтра улететь — спи.

У вампира зазвенело зеркало связи, он ругнулся и выскочил в холл. Жерар подсел к Славу.

— Почему ты мне ничего не сказал? Ты хоть представить себе можешь, что я пережил, когда увидел тебя полумёртвого?! Да если бы не этот упырь, благослови его господь на вечные времена, тебя бы уже не было! Ну почему ты молчал?

— А что изменилось бы, расскажи я тебе? — ответил Слав. — Только беспокойство лишнее.

— Почему ты молчал? — повторил Жерар. Недоверие Слава ударило очень больно.

— Потому что Славян, — сказал вернувшийся Доминик, — со своими болячками как вампир с Жаждой — думает, если делать вид, что их нет, то они и впрямь исчезнут. Не обижайтесь, мсье Дюбуа, все человеки, у кого характер твердый, так делают, — лечить их сущее наказание. А у слабаков другая крайность: с болячками как с букетом орхидей носятся — больше-то им похвалиться нечем. Только, Славян, — глянул на него вампир, — с друзьями молчишь — ладно, перетерпим, но отцу надо было сказать. Его-то чего стесняться?

— А при чём здесь мой папашка? — удивился Слав.

— Так, человеки, — сосредоточенно нахмурился вампир, — я не понимаю вас чего-то. Славян, о Жераре Дюбуа ты думал как об отце, поэтому я тебя к нему в дом притащил, а не в латирисский, как хотел. Вы, мсье Дюбуа, думали о Славяне как о сыне, потому я и спрашивал вашего согласия, на простого знакомого или даже друга время терять бы не стал. А теперь вы смотрите друг на друга как чужие.

Поднять взгляд на Слава Жерар не осмеливался, разглядывал сосредоточенно узор на ковролине. Слав прикоснулся к его плечу.

— Если ты не передумал… Таким отцом любой гордиться может.

Жерар осторожно, чтобы не зацепить синяки, ожоги и поломанные рёбра, обнял глупого мальчишку, прикоснулся губами к виску.

— Слав, сын… Ну как я могу передумать… Взрослый уже, а ведёшь себя как ребёнок. Ложись, — легонько оттолкнул его Жерар.

— Да прошло всё давно.

— Хочешь, чтобы всё по-новой началось? — буркнул вампир. — И оденься.

— Жарко.

— До сих пор? — хрипло переспросил вампир. — Мсье Дюбуа, мне нужно с вами поговорить.

Они вышли в холл.

— Человека только человек и переупрямит, — сказал вампир, — так что уговаривать Славяна придётся вам, меня он даже слушать не станет. Уехать Славяну нужно немедленно, я бы его прямо сейчас на Техничку выпихал, но придётся ночь отлежаться, слишком крепко ему досталось.

— Слав уезжает завтра…

— Знаю, — резко перебил вампир, — потому и приехал сегодня. Хотел завтра с утра, но потом подумал, что и без меня забот Славяну хватит. Дома не застал, поехал искать…

— Как искать? — не понял Жерар.

— По линии крови. Любой вампир, имея метку крови, найдёт любого людя в радиусе десяти километров. По кратчайшей дороге. Метка — это… — вампир запнулся, — след в памяти… отпечаток Славяна во мне… Не знаю, как объяснить. Проще говоря, мы запоминаем кровь как собака запах. Только не на полгода, а навсегда. И, в отличие от собак, выборочно: берём метку только у тех, у кого хотим, у кого нужно. Именно метку, а не саму кровь. Когда надо найти нужного людя, метка прокладывает путь к своему хозяину — линию крови. Но не об этом речь. — Вампир рассказал, где и в каком виде нашёл Слава. Жерар похолодел.

— Ты уверен, что это был Сокол?! — схватил за лацкан вампира.

— Этих паскудников я узнаю где угодно, когда угодно и в каком угодно виде, — заверил вампир.

— Доминик, — Жерару было не до этикета, — но зачем им Слав? Он ведь никто, всего лишь ходочанин. У них такого добра и так хватает.

— Вот это я у него и спрошу. А ты уговори его, убеди, прикажи сидеть на Техничке, и полгода, ну три месяца минимум, носа с неё не высовывать. И ещё, Жерар, у Славяна был оберег. И сгорел. Но так не бывает. Если защита сталкивается со слишком сильным нападением, то просто распыляется, — оберег никогда, ни при каких обстоятельствах не причинит вреда хозяину. Что могло произойти, если сгорела серебряная цепочка?!

— Ну тут-то всё просто, — пояснил Жерар, в юности полтора года отучившийся в волшебническом университете Гавра, — когда рыцарь перешёл в прямую атаку, боевое заклинание столкнулось с обломками какого-то разрушенного заклятья, плюс сопротивление оберега. Странно, Доминик, другое: почему рыцарь предохранитель не активировал? Это такая элементарщина! В универе сначала предохранители выставлять учат, а потом уже всей волшебнической премудрости. Через год самый тупой студент активирует предохранители рефлекторно, забыть о них просто нельзя, как нельзя забыть как ходить или расчёсываться. Это уже память тела, часть тебя самого. А тут рыцарь, человек, как минимум пять лет посвятивший магии, забывает о предохранителе.

— Видимо, — предположил Доминик, — Славян сказал ему что-то очень обидное, задел так, что в аффекте рыцарь позабыл всю свою выучку.

— Ну разве что глубокий аффект… Да, тогда можно и о предохранителе забыть.

— Никогда не слышал о предохранителях.

— А волшебным расам они и не нужны, только человекам.

— Жерар, почему ты бросил учёбу? — спросил вампир.

— Моих волшебнических талантов хватало только на то, чтобы в универ поступить. И ничего выше третьего ранга мне не светило. А хотелось стать кем-то значимым. К тому же я фотографией увлёкся… Вот и бросил. Как оказалось — правильно сделал. Ладно, пошли к Славу, пока он сам не вылез выяснять, чего мы тут такое обсуждаем.

В холл вошли пять чернокрылых вампиров в тусклой и незаметной молодёжно-спортивной одежде: на людей в таких бесформенных серых тряпках будешь в упор смотреть — не увидишь. Вампиры поклонились хозяину дома, затем повелителю.

— Четверо — охрана, присмотрят за домом, — пояснил Доминик, — а вот он дверь починит. Только и не хватает, чтобы хелефайи тебе завтра скандал устроили.

Один из вампиров отдал Доминику две спортивные сумки: большую, если не сказать — огромную, и маленькую, с которой Слав ездил на выходные в Эндориен.

— Что с дохлятиной? — спросил повелитель.

— Всё чисто, — ответил один из вампиров. — Ни те, ни те пернатые ничего не отыщут.

— Отлично. — Повелитель кивком отпустил вампиров, отнёс сумки в гостиную.

В комнату заглянул шестой вампир, сунул Жерару небольшой пакет с продуктами и исчез.

Остаточный жар горелой волшбы не уходил. Доминик заставил выпить горячего вина, настоянного на травах, съесть пару бутербродов — Славяну кусок в горло не шёл, и сесть возле огня, чтобы пламя вытянуло жар.

Измученный треволненьями отец заснул, едва сел в кресло. Доминик осторожно, так что Жерар не проснулся, переложил его на второй диван, укрыл своим пальто и его курткой.

— Ты хорошо умеешь ухаживать за больными, — отметил Славян.

— За ранеными, — уточнил Доминик. Он выключил свет, горел только огонь в камине. — Вампирская волшба исцеления сильнее хелефайской, но узконаправленна: больной зуб или обычный понос мне вылечить труднее, чем открытый осколочный перелом руки. Если бы не твоё сердце, ожоги и рёбра я вылечил бы за полчаса. Но мы сотворены исключительно как воины, и целительство у нас воинское.

— Как будто воину живот не прохватывает.

— Прохватывает, и почаще чем обывателю, в походе чего только жрать не доводится. Поэтому проще повысить крепость желудка, чтобы лопать за милую душу могли всё, разве что не откровенную тухлятину; сделать высочайшую устойчивость к ядам — ни змея, ни отрава не страшны, добавить непробиваемый иммунитет — ни одно поветрие не возьмёт, от чумы до СПИДа… И готов универсальный солдат: не бьётся, не ломается и резво кувыркается. А подранят, так и себя вылечит, и товарищей.

— Ты как будто не рад.

— А чему тут радоваться? — Вампир сел во второе кресло, уставился на огонь. — Сила, выносливость и реакция у нас втрое выше эльфийских, а вы, обезьяныши, и в счёт не идёте. Но это всё мура. Ты от рождения свободен, а у волшебных рас — предназначение. Как у ночной вазы — только и годится, что нужду справлять. Ну, если ёмкости получше не нашлось, могут кактус посадить, — вот и весь выбор жизненного пути. Ты можешь стать кем захочешь, ты ни чем не связан, а волшебные расы как были рабами, так и остались. — Вампир резко обернулся к Славяну. — Ты даже представить не можешь, как я тебе завидую. Тебе — калеке, тебе — обезьянышу с неуклюжим слабым телом и ничтожно короткой жизнью, тебе — человеку. — Усмешка вампира стала пугающей. — Господину. Хозяину. Врагу. Сильнейшему. Творцу. Завидую до дрожи, до ненависти. До преклонения. И за это ненавижу ещё больше.

Славян ответил долгим прямым взглядом. Вот оно значит как. И не вампиры — волшебные расы.

— Спасибо, — искренне поблагодарил он.

Вампир отшатнулся как от пощёчины.

— Спасибо за правду, — пояснил Славян. — Это драгоценный дар. И за честность.

— Ты ненормальный, — ответил вампир. — Тебя во младенчестве на голову уронили. А в отрочестве кирпичом добавили.

Славян обиделся, хотел встать.

Вампир усадил обратно.

— Славян… Так просто нельзя. Нельзя так понимать людей, нельзя на всех смотреть как на равных и всех держать на расстоянии. От тебя ведь никто ничего не требует. Просто позволь быть с тобой рядом, а не за стеной.

«Ну что, идиот, доигрался? — зло подумал Славян. — Отпустил вожжи. Как там Миратвен говорил: „Ядовитая сорная трава“? Всего-то четыре месяца прошло, а ты уже запустил корни в восемь чужих жизней, и ничего, кроме лишних забот, не принёс. Жерар, Дарик, Лара, Доминик, Эрвин, Франциск, Миратвен, Нэйринг. Не слишком ли много? Моника ещё. Ну тут хоть всё просто — покувыркались два месяца в койке к взаимному удовольствию и разбежались. Тут я напакостить не успел, через день забудет. И они забудут, Техничка всё сотрёт, никаких корней не останется. Особенно сейчас, когда надо в нору забиться и сопеть тихонько в две дырки. Раз нет вестей — всё хорошо, раз всё хорошо — так и думать нечего. А дальше — с глаз долой, из сердца вон».

— Даже и не надейся, — вслух ответил на мысли вампир. — За других ничего не скажу, но я прежде себя забуду, и только потом тебя.

Холодная тупая безнадёжная тоска сжала сердце. Славян поднялся, вытащил из сумки рубашку и пуловер, оделся.

Нельзя. Невозможно. На одиночество он обречён. Нельзя людей тащить за собой в яму.

— А вылезти из ямы ты не пробовал? — спросил вампир. Он встал, подошёл к Славяну. — Тебе уже двадцать лет! Двадцать, а не восемь, и не тринадцать, ты живёшь в мире взрослых, где не сочиняют дразнилки про калек, и не бьют за то, что ты не можешь целый день прыгать через штакетник. А ещё — не бьют и не дразнят тех, кто осмеливается поиграть с изгоем в мячик. Да ты давно уже и не изгой. Ну хотя бы немного повзрослей!

— Ты уверен, что не бьют? Что Соколы не ударят тебя, Жерара или, — льдисто прищурился Славян, — Эрвина?

— Это жестоко, — судорожно перевёл дыхание вампир.

— Это правда.

— Играть с правдой и истиной ты мастер, — согласился Доминик. — Ты никогда не лжёшь — зачем, когда есть столько правды? И словами пользоваться умеешь — когда невозможно накачать мускулы, приходится оттачивать язык. А какое оружие из понимания сделать можно — куда там автомату. Всегда знаешь, откуда ждать удара, всегда успеешь уйти, увернуться, а в угол зажмут — ударишь так, что никому мало не будет. Хорошее оружие, действенное. Только используй его до конца. — Вампир плеснул крыльями, вперил в Славяна яростный взгляд. — Научись понимать не только тьму, но и свет. Принимать не только вражду, ненависть и зависть, но и любовь.

Доминик вернулся в кресло, придвинулся поближе к огню, крылья жалко обвисли. Славян усилием воли унял дрожь, задавил острую горячую боль в груди. Это он может, научился, привык. Его слабость не увидит никогда и никто, он никому не позволит себя ударить — ни словом, ни кулаком, даже подойти на расстояние удара никто не сумеет. Хотят ненавидеть — пускай, но только издали.

Так долго и старательно отпихивал врагов, что разучился узнавать друзей. Позабыл, что нельзя отказывать в праве помочь, это жестоко и гнусно, как ударить ни за что, ни про что, как грязью в лицо плеснуть. Помощь — всегда доверие. Но если хотят встать рядом — доверие гораздо большее, ведь ударить можешь и ты. Если кто-то встаёт рядом с тобой — отдаёт тебе часть себя самого. Слишком драгоценный дар, чтобы отказываться, слишком больно ранит отказ. А предать, ударить доверившегося тебе — да что может быть гаже?

Славян подошёл к Доминику, сел на корточки.

— Прости меня, — сказал он на торойзэне. — До сих пор я не был нужен никому. И сейчас просто испугался — очень многого, и очень сильно. Я знаю, это не оправдание, но всё равно — прости меня, пожалуйста.

Вампир медленно повернулся к нему.

— Что ты сказал?

— Прос… — Договорить Славян не успел, вампир вскочил с кресла, схватил его за рубашку и рывком поднял на ноги.

— Откуда ты знаешь своеречье?!

Торойзэн — «торо ойз йэн», «разговор-для-своих», в отличие от «нанро ойз оллон», нанройолона, любого иностранного языка, «беседы-для-чужих», чужеречья.

— Я засранца этого… — зло прошипел Доминик, крылья растопырились во всю ширь.

— Франциск не виноват, — торопливо сказал Славян. От испуга по спине побежали колючие мурашки. — Это я его уговорил. Он долго не хотел, правда. Я его просто дожал. Доминик, виноват я, мне и отвечать.

— Дурак! — Вампир отпустил рубашку. — Славян, тебе ни в коем случае нельзя пользоваться мудрым огнём, никогда.

— Ну ничего же страшного не случилось.

— Случилось! Мудрый огонь отнял у тебя два или три года жизни — как раз столько, чтобы выучить язык. Славян, человекам мудрым огнём пользоваться нельзя, он придуман волшебными расами и только для волшебных рас. Но если у нас огонь забирает одни лишь силы, то у вас ещё и время. — Вампир сложил крылья. — Не знал ничего твой Дарик, о человеках он вообще знает мало. А вот Эрвин знает много, потому и не соглашался. Неужели ты думаешь, вампирам так страшно, если кто-то своеречье выучит? Да учи сколько хочешь, но обычным способом. Всё лень ваша человеческая…

— Ерунда, — отмахнулся Славян. — Подумаешь, четыре года, мелочь.

— Славян, — почти простонал Доминик, — пообещай, что никогда больше не посмотришь на мудрый огонь.

— А ты пообещай, что не тронешь Франциска. Он ведь ничего не знал.

— Теперь узнает, — мрачно заверил повелитель.

— Доминик!

— Да не сделаю я ему ничего! Хватит того, что просто узнает, чего натворил. Нет, узнать он должен! Чтобы никогда больше человеков к мудрому огню не сажал.

— Мальчики, — приподнялся полусонный Жерар, — что такое? Вы ссоритесь?

— Всё хорошо, — сказал вампир и подкрепил слова ментальным посылом. — Спи.

Жерар опустился на диван, заснул.

— Жаль, тебя так не усыпишь, — сказал вампир Славяну. — Полночь уже, а ты всё скачешь.

— В самолёте высплюсь, там всё равно больше делать нечего. — Славян сел в кресло, вампир тоже.

— Славян, — сказал он, — что хотел от тебя Сокол?

— Самому бы кто объяснил. Я же тебе всё рассказал, менталку ты видел — тебе лучше знать, упустил я чего или нет.

Вампир укрылся крыльями.

— Всё выглядит полной чепухой и бредом, а Соколы никогда не чепушили. Хм… — задумался он. — А ведь действительно, есть чего испугаться: ходит эдакий загадочный русский, со стороны на сторону, из долины в общину, и везде, где не появится, — крутые перемены. Что в Латирисе, что в Эндориене, что Союзе Общин, что в хелефайском Великом Круге.

— Я-то здесь при чём? — возмутился Славян.

— Долины теперь закрыты и с внесторонья, а как закрыть, ты придумал.

— Нет, — ответил Славян. — Не я. Придумал управитель эндориенского телепорта и три его координатора. Мой вариант перенастройки они такими словами обложили, что и огурец покраснеет. Я всего лишь на подхвате был, они могли взять любого ходочанина, который умеет по внесторонью ходить. А таких немало, нанял же кого-то нитриенский владыка. И другие правители.

— В итоге все хелефайские долины, — сказал Доминик, — стали для Соколов недоступны. Телепорты у эльфов теперь лучше вампирских, а нам их не абы кто, а Соколы делали. Да и мобильность хелефайской стражи, армии то есть, втрое повысилась, тоже сюрприз поганенький. Не говоря уже про мощную экономию магических ресурсов. А не начни ты теребить эндориенского управителя с перенастройкой, ничего бы не было.

— Не ерунди. Я тут вообще ни причём.

Но вампир не слушал.

— Дальше смотрим, — Доминик хищно улыбнулся. — Вампиры. Новые обереги, которые оморочник не берёт, — вампир показал пластиковое ожерелье из чёрных колец и белых равносторонних треугольников, — раз. Членство в Братстве — два. А это уже изменение политической ситуации на двухстороннем масштабе, полное перераспределение политических сил. И третье: Соколы потеряли свою главную ударную силу — нас. И дело тут не только и не столько в утрате стратегической инициативы, и ни в резком усилении противника. — Вампир смотрел на Славяна внимательно, серьёзно и немного испуганно, так часто смотрел Франциск.

— Доминик… — начал было Славян, неловко стало перед таким взглядом.

— Ты отнял у Соколов игрушку, которой они забавлялись пять тысяч лет. Их вещь, их рабов. Их покорный скот, тягловых лошадей. Славян, — вампир смотрел на него с благодарностью, восхищением, преклонением (Славян покраснел, уставился в пол, пробормотал «Ну чего ты в самом деле»), — отныне ты можешь придти в любую общину в любое время и жить там сколько захочешь. Просто так — не живлянином, не гостем, а только самим собой. В каждой общинной столице у тебя теперь есть дом. Как ты любишь — на окраине, почти в лесу, изнутри обшит деревом, с гоблинской печью, когда дымоход под полом, чтобы тёплый был. С русской баней, вампирской планировкой комнат и гномьим камином в гостиной. Помолчи, — остановил его Доминик. — На все дома наложено заклятье вневременья. Когда бы и куда бы ты ни пришёл, тебя везде будет ждать жаркая баня, свежая постель, горячая еда и огонь в камине. Заклятье заперто на твою кровь, и никто другой не сможет войти даже в ворота.

О заклятии вневременья Славян знал. Дом словно выходил из временного потока в том виде, в каком застала его активация заклятья — с едой, огнём в камине, банным жаром. Возвращался из небытия, стоило отпереть замыкающий контур вневременья, таким, каким и был — со свежеприготовленным обедом и чистыми простынями.

— Так что уходить из общины соберёшься, — напомнил вампир, — приберись и поесть приготовь, чтобы в пустой свинушник не возвращаться.

— Доминик, — решительно начал Славян, — это слишком доро…

— Помолчи, — прервал повелитель Латирисы. — Так решил Союз Общин. И не спорь. Долг благодарности надо отдавать. И принимать!!! Или хочешь, чтобы тебе серебро сунули?

— Нет!

— Вот и молчи. И надеюсь, Латирисе ты всё-таки отдашь предпочтение.

— Спасибо, — только и пробормотал Славян.

Вампир ничего не ответил, сосредоточенно смотрел в огонь.

— Для Соколов ты теперь главный враг, — сказал он после долгого молчания.

— Но я же ничего не делал!

— То-то и оно. Если б делал, всё было бы просто и понятно. А так — перепугал ты их до смерти. Твоей смерти.

— Ерунда, — не поверил Славян.

— И не надейся, самая что ни на есть реальность.

— Доминик, — вспомнил начало разговора Славян, — если тебе неприятно, не отвечай…

— Да ты и так почти обо всём догадался, — вздохнул вампир. — Да, Славян, мы мутанты. Человеки сотворили сами себя, сами с ветки слезли, прошли путь от обезьян до людей, вы самородны, самосотворенцы, а все волшебные расы без исключения созданы, и созданы человеками. Так что раннесредневековые споры христианских и мусульманских церковников, есть ли у нас душа, начались не на пустом месте. К счастью, в девятом веке душу нам всё-таки решили оставить.

— Генная инженерия в Древнем Египте, — с ехидцей ответил Славян. — Ты ещё космонавтику атцекам припиши.

— Никакой генной инженерии не было. Только волшебство. Видишь ли, немногим больше пяти тысяч лет назад в Землю врезался метеорит. Поменьше того, который вызвал оледенение, но и он дел натворил немало.

Вампир немного подумал.

— Подробности особого значения не имеют, а в вкратце выглядит так: от удара структура пространства изменилась, и начал формироваться трёхсторонний мир — Техничка, Срединница, Магичка, и через сто пятьдесят лет получилось то, что мы имеем теперь. По историческим меркам, не говоря уже о геологических, — молниеносно быстро. Но что было, то было. Только вот если для геологии быстро, то для людей достаточно медленно, чтобы за эти сто пятьдесят лет успеть дел наворотить, — усмехнулся вампир. — Даже в самом начале эпохи Раннего царства, — в голосе вампира появились отчётливые учительские интонации, — древние египтяне были вовсе не такими примитивными, как может показаться с высоты двадцать первого века Новой эры. Телевизоров у них не было, но государство — в современном понимании термина — уже имелось. Заправляли там всем жрецы, фараон — живой бог, а потому богу богово, а жрецам — государственная власть. И если какой-то фараон с таким распределением ролей не соглашался, то очень быстро отправлялся на небеса к своим божественным коллегам. — Доминик с усмешкой глянул на Славяна. — У жрецов была относительно чёткая иерархическая структура, богатство и, — тут вампир скривился как от тухлого лимона, — рабы. Много рабов, больше, чем у фараона и всей знати вместе взятых. Разумеется, рабам рабская жизнь не нравилась. И те, кто им её обеспечил, тоже. Не было у жрецов страстных поклонников и среди свободных ремесленников и крестьян, слишком дорого драли за посредничество в переговорах боги-люди. Аристократия в восторг от жрецов тоже не приходила — соперники, мало того, что солидный кусок власти оттяпали, так ещё и покомандовать норовят. И как ты думаешь, что в таких случаях начинается?

— Со стороны рабов и бедноты — восстания, со стороны знати — заговоры.

— Правильно, — кивнул вампир. — Но и это ещё не всё. Примерно половину жрецов не устраивало их место в кастовой иерархии, всем хотелось верховными быть. Боги плодились как тараканы, а жрецы выясняли, у кого бог божественнее. В итоге получали междоусобные войны. Ну и кто в таких условиях нужен в первую очередь?

— Частная армия.

— Двойка, — не без злорадства ответил вампир. — Телохранители. Чтоб окончательно не обожествили прежде, чем ты армию соберёшь. А во вторую очередь — чудеса. Не забывай, речь идёт о религиозном соперничестве.

— Ну, пожалуй. И дальше что?

— Метеорит. Мир раскололся на три стороны, и, как побочный эффект, на одной из них возникла магия, вторая стала абсолютно для неё закрытой, а третья — Срединница. Но это потом. А в те времена всё было перепутанным, нестабильным, концентрация сырой магии невероятная. Хорошо ещё, людей было мало, а наволшебничали бы всей массой так, что Землю в клочья разнесло.

— И жрецы начали овладевать магией, — понял Славян.

— Ну не аристократы же с крестьянами и ремесленниками. У них другие интересы отыскивались, — пренебрежительно качнул крыльями вампир. — В хозяйстве от магии толку было мало, на войне тоже, и умненькие жрецы решили, что чем тратить силы на вспашку земли заклинаниями, лучше заклясть рабов, чтобы лопали поменьше, работали побольше, а бунтовать и не думали. Но первыми наволшебничали вовсе не пахарей, а храмовых служек. Базовой функцией у них было исполнение религиозных церемоний: танцы, пение, целительство, создание фантомов и наведение иллюзий. Разумеется, служки должны были быть очень красивыми — так верующие охотнее пойдут в храмы. Здоровыми и долгоживущими — выколдовывать из раба идеального служку долго, трудно и дорого. Догадался, кого слепили жрецы?

— Хелефайев, — ответил Славян.

— Именно. Так что они действительно и Перворождённые, и Старшая раса — по отношению к гоблинам, гномам и прочим волшебным народам. Но только не по отношению к человекам.

— Хелефайи и бойцы неплохие, — заметил Славян.

— Ещё бы, — согласился вампир. — Их дополнительная функция — телохранители и разведчики, диверсанты.

— Подожди. Но ведь артист и врач, охранник и разведчик не только внутри пары взаимоисключаются, но и пара паре противоречит. Эти четыре профессии несовместимы. Разве что врача и разведчика кое-как соединить можно, да и то…

— А чего ты хотел? — фыркнул Доминик. — Первый опыт. Да и мышление у экспериментаторов было далёким от научного. Тогда даже и понятия такого — логика — не существовало. Делали всё методами тыка и перебора вариантов, какие-то рабы подохли, какие-то выжили, а жрецы в итоге нащупали технологию наколдовывания служек. Довольно паршивенькую, с кучей побочных эффектов — уши, например… Или вечные хелефайские перепады настроения. Вторыми были гоблины. Тут жрецы уже ограничили требования и делали только хлеборобов — сильных, выносливых, работоспособных, с чутьем на растения.

— Но ведь гоблины — кочевники, — удивился Славян, — лет сто как осели, да и то не все.

— Не торопись. Всему своё время, расскажу и о гоблинах, — пообещал вампир. — Третья раса — гномы. Шахтёры, кузнецы, ювелиры. Короче — полный рабовладельческий комплект, живи и радуйся. Только вот, — хмыкнул Доминик, — мутированные рабы рабами жить почему-то не захотели. И обалдевшие от неожиданности жрецы были вынуждены поднять лапки кверху перед взбунтовавшейся собственностью.

— И тогда создали вампиров? — полуутвердительно сказал Славян.

— Да. Сто пятьдесят лет пространственного возмущения были уже на исходе, запасы магии стремительно иссякали, и рабы-мутанты становились в десять раз дороже, новых теперь не наколдуешь, надо удерживать тех, какие есть. И тогда были созданы вампиры, — со смесью горечи и гордости сказал Доминик. И пояснил: — Всем властителям, Славян, армия нужна в первую очередь для войны с собственным народом, к покорности его приводить. Потом для грызни за куски власти с коллегами. У защиты страны от агрессора место не то что третье — сто третье. Вот и мы были созданы, чтобы подавлять восстания волшебных рас, с которыми обычные войска справиться не могли. Жрецы учли все прежние ошибки, — от ненависти голос у вампира сел, говорил он тихо, хрипло. — Вылепили универсальных солдат, действительно идеальную расу, совершенство. А чтобы не повторялись прежние сбойки, снабдили нас Жаждой. И законом крови. И целых двести восемнадцать лет мы служили им так верно, как верен неизбежный приход Жажды. Нижний Египет фараон Менес завоевал так быстро, однозначно и неотъемлемо только потому, что пообещал Великому Дому Ра, создателям волшебных рас, статус главных жрецов страны. Они и купили власть нашей кровью. Менес въехал в Нижний Египет на вампирьих загривках.

— Но свободу вы всё-таки добыли.

— Нет, — покачал головой Доминик, — нет. Свободу нам один человек подарил. Как ты. Звали его Пинем, и был он парасхитом, сыном и внуком парахсита, то есть разделывал трупы для бальзамирования. Самая презренная профессия в Земле Кемет. Парасхиты стояли даже ниже рабов. Но Пинем прирождённым уделом довольствоваться не захотел. Он собрал людей — разных: гоблинов, человеков, хелефайев, гномов — и ушёл с ними прочь из города Нехен к верховьям Нила. Пинем хотел выстроить свой город, где не будет рабства, каст, голодных и обиженных… Строить рай на земле смешно и наивно, как летать на склеенных из тростника и папируса крыльях… Но Пинем хотя бы попытался. Другие и на это не осмеливались… — Вампир пренебрежительно хлопнул крыльями и сказал с неоспоримой твёрдостью: — Если бы странные мечтатели не пытались взлететь на крыльях из тростника и бумаги, вы никогда не вышли бы в космос.

— Верно, — согласился Славян. Вампир искоса глянул на него — недоверчиво и цепко, убедился, что Славян не лжёт, и продолжил рассказывать:

— Все волшебные долины устроены по образцу его города. С доработками, само собой, но не будь Пинема, — вампир сложил ладони лодочкой, прикоснулся кончиками больших пальцев к губам, ко лбу, склонил голову, — не было бы и наших общин. Он придумал, как обойти закон крови, по которому мы принадлежали Дому Ра. Хм… Точнее — Пинем доработал закон до логического завершения, и власть жрецов исчезла, мы больше им не принадлежали. В свой город Пинем нас, в отличие от жрецов, силой не тащил, но долги надо отдавать. Да и очень хотелось пожить в мире, где сильный слабого не бьёт, а помогает тоже стать сильным… — вампир вздохнул, закутался в крылья. — Город Пинема сровняли с землёй всего через пять месяцев после его смерти. Горожане держались до последнего, жреческо-фараоновым войскам приходилось отвоёвывать каждый метр. Это единственный случай за всю историю волшебных рас, когда хелефайи и вампиры сражались бок о бок. Но захватчиков было много, гораздо больше, чем защитников. Пинемас уничтожили. Остатки горожан ушли. В основном на Магичку, некоторые — на Срединницу. Тогда ещё сплошных перегородок не было, со стороны на сторону мог ходить кто угодно. — Вампир встал, размял крылья. — Человеки разбрелись по городам Земли Кемет. Гоблины стали кочевать по Ливийской пустыне, потом почти по всей северной Африке и юго-западной Азии. Гномы и хелефайи ушли к востоку от Нила, на приморские земли современных Ливана, Израиля и Палестины, потом уплыли за Средиземное море, расселились на побережье Эгейского, позже перебрались в западную Европу. Они всегда уходили от человеков, но вы быстро плодились и постоянно наступали беглецам на пятки. А когда драпать Перворождённым стало некуда, вместо обычных долин стали делать волшебные. Вслед за ними начали основывать закрытые долины и остальные расы. Вампиры поселились в долинах позже всех, мы вынуждены оставаться с человеками всегда, без доноров мы ничто. После гибели Пинемаса пришлось вернуться в фараоновы земли — Нехен, Сиут, Мемфис… Спустя несколько лет жрецы Ра изучили закон крови, и снова ухватили нас за Жажду. Остальное ты и так знаешь.

— А ордена? — спросил Славян. — Откуда они взялись?

— Символ Ра, а значит и его жрецов — сокол. Часть жрецов была не согласна ни с всевластием Дома Ра, ни с его политикой, и появился Дом Осириса, его культ быстро распространился по всей Земле Кемет. Символ Осириса — ястреб.

— И Ястребы никогда не пытались переманить на свою сторону лучших воинов трёхстороннего мира? — не поверил Славян.

— Чтобы до такого додуматься, — ответил Доминик, — надо быть Пинемом. А равных ему не рождалось много веков. Ну и традиции — три столетия воевали, а на четвёртое союзниками станем? Да никогда! Чтобы поумнеть, им понадобилось пять тысячелетий и подсказка иносторонца.

Посмотреть на вампира Славян не осмелился.

— А ваши языки? — торопливо спросил он. — Бессмертие? Они откуда?

— Долгожительство, — уточнил Доминик. — Хотя жизнь длиной в пять тысяч лет вполне можно назвать бессмертием, по сравнению с семьюдесятью-восьмьюдесятью годами в особенности. Побочный результат соколиного волшебства, как и собственные языки с алфавитной письменностью, и ещё кое-какие незапланированные способности. Неопытными они пять тысяч лет назад были, а позже таких уникальных возможностей, такой прорвы магии, чтобы новые расы создавать, не появлялось. Так, некромантят потихоньку, естество переделывают — тоже по мелочи, их нынешние мутанты не более чем всё те же человеки с чуть более высокими боевыми и волшебническими способностями. Вот и вся история волшебных рас и великих орденов.

Славян достал из сумки плед, надо хоть немного поспать перед отлётом.

— Доминик, — сказал он вампиру, — ни жаления, ни возмущения от меня не жди. Хочешь соплежуйством заниматься — на здоровье. Хочешь человеков ненавидеть — да пожалуйста. Основания у тебя действительно есть. Но какая, чёрт тебя побери, разница каким способом ты на свет появился — с ветки слез или в колбе вырос, мама родила или Соколы сделали? Важно только одно — как ты проживёшь, что оставишь после себя миру. И без разницы, кем ты был раньше — рабом, жрецом, фараоном, главное — кто ты сейчас, и кем станешь в будущем. И если ты не понимаешь такую простую истину, то не годишься больше ни на что, кроме как дерьмо для Соколов разгребать.

Доминик одним прыжком пересёк гостиную, схватил Славяна за горло, поднял на вытянутой руке. Легонько встряхнуть — и всё.

— Ну и чего ждёшь? — прохрипел Славян.

Вампир швырнул его на пол, пошёл к двери.

— Обезьяныш.

— От упыря слышу. — Славян поднялся, потёр горло. Придурок крылатый! А может, и хорошо, что ушёл? Поссорились, связь прервётся, забудет. Что бы Доминик не говорил, а Славян сейчас компания скверная. Да и вообще, вампир, считай, бессмертный, а ему и до сорока не дожить. Зачем причинять боль, заставлять оплакивать себя? Лучше уйти тихо, по-английски, никого не оставляя и ни с кем не прощаясь. Огонь в камине прогорел, комнату окончательно заняли ночь и блеклый лунный свет.

Вернулся вампир бесшумно, пристроился в кресле у двери, закрылся крыльями и старательно делал вид, что его здесь нет. Славян не мешал.

— Ты спишь? — тихо спросил вампир спустя несколько минут.

— Да, — улыбнулся в темноте Славян. — Сплю.

— Это хорошо, — совершенно серьёзно ответил Доминик. — Славян, — попросил он ещё тише, в голосе звучала откровенная мольба, — не дай Соколам тебя убить.

— Да ни в коем случае.