Равноденствия. Новая мистическая волна

Дичь (Неоконченная пьеса)

Бревенчатая изба. Посередине — большая свежепобелённая печка. Рядом — массивный дубовый стол, две грубые табуретки, в углу — что-то завешенное тряпками. Рядом с дверью — красивый резной готический стул, похожий на трон. Справа от печки, на стене — неидущие часы с кукушкой… Около двери — заросший, похожий на лешего старик, одетый в безукоризненный чёрный фрак и ослепительную белую рубашку с манишкою… Стоит и напряжённо вслушивается в происходящее за дверью… Наконец, как бы оживает и, пританцовывая, открывает массивный скрипучий затвор.

— Ну, наконец-то… Милости прошу, сударь! Заходите, да не прогневайтесь за беспорядок-с… Вы тоже пострелять маленько прибыли, или так, по праздному интересу?

В избу вваливается грузный мужчина в тулупе и в валенках, с ружьём за спиной.

— Ух… Насилу тут нашёл… А почему: «тоже пострелять?» Что, часто здесь охотники бывают?

— О! Да нынче многие господа сюда понаехали… Дробовички у них тяжёлые, руки крепкие… Только они голодом сверкают… Аки волчии…

— Ну оной понятно… Сезон… То-то, я смотрю, от воронья спасу нет. Впервые столько вижу…

— Да они, сударь, на Падшее слетелись… Окаянная, конечно, птица… Да ведь тоже Божье создание-то! Надо же кому-то довершать Его Промысел… А и как иначе? Дело-то их святое, а счёт им — не только на Небесах-то откроется… Да вы, сударь, совсем продрогли!.. Присядьте-ка поближе к печке, уж будьте любезны. Чтобы вы её получше рассмотрели, да и она вас… А я — уж истоплю тёпленько…

— Да что мне на неё смотреть? Чай, не девка — сарафан не скинет… а за заботу — спасибо… Давай я дров помогу тебе наколоть… Мне ничего не стоит…

— Благодарствую, но сие не надобно… А насчёт «не девка», то это ещё как сказать… Сарафан не скинет… Но в саван завернёт!.. Ну да ладно… А насчёт дров — и не беспокойтесь — я и так растоплю супружницу-то мою… По-божески… А вы отдохните-с покамест…

Гость ставит ружьё у двери, подходит к столу и тяжело опускается на табуретку.

О, нет-нет! Сударь, лучше ружьё возле двери не оставляйте, а не то оно отчуждаться станет. И стрелять без надобности. Ему гораздо приятнее рядом с Вами, словно Младенцу…

— Да что-то мне с ним не очень удобно везде таскаться…

— Но речь-то не о вас, мой разлюбезный… Ему… Ему приятней… А что до вас касательно, то вам без ружья в этих местах уж совсем непозволительно… Если уж снарядил вас Всевышний в нелёгкий ваш Путь, то уж теперь и идти надобно до самого конца… Тяжёл Жребий Охотника — да Всевышний, видать, имеет на вас виды… А без ружья-то — в здешней глухомани вас совсем заклюют… Так что уж — не идите супротив Высшей Воли… Не отпускайте ружьишко-то от себя… И ему приятней…

— Что-то я не пойму: кому «ему»? Ты это о Боге говоришь или о ружье?

— И о Ружье, и о Всевышнем… Они друг друга стоят… А всякий ласку любит…

— Да ладно… ты мне про своего Бога байки-то не рассказывай… Не верю я в него… Сказки всё…

Старик замолкает. Сокрушённо трясёт головой… Затем подсаживается к столу на свободную табуретку.

— Да-с, сударь… Вы, я вижу, глубоко роете… Конечно, сказки… Сказки… Он ведь — самый что ни на есть Великий Сказочник и есть. То одну сказку про Самого себя сложит, то другую… А уж как рассказывает! Заслушаешься!.. А потом, как Он эту сказку воплощать начинает!.. Ух, сила… У нас, грешных, прямо Дух захватывает… И не отдаёт долго… Да-с… А насчёт того, что не верите Вы в Него, сударь… Ну что ж… Промысел… Главное, чтобы не Вы в Него, а Он в Вас верил… Чтобы ружьё Своё вам в руки вверил… (Старик беззвучно смеётся.) Извините, что я на высокие поэзы-то перешёл…

Гость напряжённо осматривает избу… Потом поворачивается к хозяину и говорит с ехидцею:

— Ты вот, старик, верующий такой… А чего это у тебя образа-то в углу позанавешены? Грех ведь — Божий Лик тряпицей грязной прикрывать!

— За «старика» — спасибо… Правда, недостоин я, горемычный, сего звания… Зелен ещё… Не нажился ещё на Свете белом, воздухом ночным не надышался… Вот и брожу, топчу Мать-Сыру Землю, втаптываю в Неё свой Задор и Страсть Нездешнюю… А образа… Да не иконы то, а зеркала! Ну, то есть лик-то, конечно, по сем канонам выписан… Да Бог ли то? Монах служивый, инок иконописный с себя ведь картину писал. С представлений своих, от чужого ума уловленных, да с детских разумений, что о Боге пришли когда-то… Как первый раз Бога себе представил — так всю оставшуюся правильную жизнь свою и пронёс дражайший образ этот. Потому — и «образа»… А Бог ли за ними? Или зеркало золочёное — взглянул и… погрел в себе образ родной, рукотворный, по своему наилучшему разумению состряпанный… Отразился сам-в-себе и собой премного доволен остался… Самобог…

…А здесь тряпицей закрыто, потому что Бог мой по семь раз на дню свой образ меняет неописуемо… Устал я уже… Нет сил уж более — страх несусветный душу сковал… Не могу на Лик Его без содрогания упоённого взглянуть… Не жизнь стала… Только и думаешь — куда бы взор свой бесстыжий отвести, да только некуда… Везде Он, куда ни глянь… Ежели хотя в каком лике один раз показался, то уж и спасу нет… Изо всех щелей лезть будет… Ну, а так вроде как спокойнее… Он, Всемогущий, там Себе меняется потихоньку, дела Свои Неисповедимые за тряпицей обделывает, а по мне: как бы и нету Его вообще… Смотришь на тряпочку — и будто бы Мир сам по себе задуман и самим собой крутится… И тряпица та — мне сама вроде иконы стала. То Полог Священный, Завеса Небесного Храма… И не прорвется она вовек, пока сам я её не сдеру, от Тоски безысходной по Высшему Промыслу. Пока не захочу лицезреть Глаза Его Всевышние, Несовершенством Мира Гневные…

Гость очумело встряхивает головой, словно пытаясь прогнать Наваждение. Встаёт, подходит к занавешенным иконам, долго в них всматривается, затем резко оборачивается и бросает с раздражением:

— Что-то мудрёно больно толкуешь. Небось совсем одичал в своей хибаре-то… Да и ересь всё это… Как-то не по-людски… Не по-нашему… Ты бы лучше в церкву стал ходить, что ли… Глядишь бы, вправили тебе мозги-то твои отсыревшие… А то как леший — сидишь день-деньской сычом да заговариваешься…

Старик задумчиво бормочет себе под нос:

— Не только день-деньской, но и ночь-ночную… День-то пересидеть — много ума не надо… А вот Ночь…

Потом вдруг спохватывается и с извиняющимися нотками в голосе:

— Да что вы, сударь!.. Нешто я супротив Церкви-то?.. Креста на мне нет, что ли?

— Церковь-то с душой людями добрыми построена. И душа эта людская и стоят на видном месте, золочениями да ухоженностью переливаясь… И чего ради мне, неразумному, своим кустарным Покаянием её с понталыги-то сбивать? Красоту-то нисводить… Ведь Церковный Храм — он велик есть! То Храм Души скорбной человеческой, что по хлябям распутным впотьмах бредёт да с призраками аукается… Ну а тут… Храмище! Островок во тьме!.. Да Тьма тьму освещает, оттеняет чёрное серым… К Свету Изначальному зовёт, к Тьме Предвечной — коих и представить своим куцым умишком нельзя — ибо Неизреченны есть… От Храма к храму — как по сухим кочкам… так и болото превозмочь можно… Правда, по кругу ходить будешь, но да посуху… Ощущением проникнешься, благоволением… «Да справится молитва твоя!»… Будешь на болото с пренебрежением смотреть: мол, захочу — и ещё раз вкруг обойду… А то ещё — и вкривь-вкось смогу… Подвластно, мол, оно мне — ежли по храмам ступаю… Но да по-кочкам ходишь — ног не замочишь. Знать не знаешь и ведать не ведаешь, что в болоте сем. А если познаешь — то уже на кочку не выберешься… Засасывает Трясина Изначальная и не выпускает боле из объятий своих любящих… А что ТАМ будет — не ведает никто; ибо никто ещё оттуда назад не воротился… Может, будешь так же по кочкам в бездне бездонной ходить… А может, и выйдешь за пределы заговорённого круга сего… Куда только?.. На то разумения не имею… Незнаемо то… ОН Заговаривает — Он и Печати Неведомые снимает. ОН завлекает — Он и выводит… Но… Тайна сия велика есть… Вижу только, что Пернатые тягу имеют к Болоту Гибельному… Всё кружат над ним да кружат… Кричат с тоскою неизбывною… И ещё вижу, что как приходит срок, так Пернатые устают кружить на одном месте-то, да, сложив крылья, падают Обречённым Камнем в Трясину Неизведанную… И камень тот — Краеугольный…

Гость разводит руками и с недоумением подхихикивает.

— Чудной ты, старик… Ум за Разум, наверное, лет сто как назад зашёл? Чего какую-то чушь долдонишь? Добрым людям только голову зря морочишь… А толку-то от тебя?.. Лучше скажи: так чё, на болоте Дичи больше, чем во всей остальной округе порхает? Правильно тебя понял?..

Старик со вздохом:

— Себя вы понимаете, не меня… Ну да ладно…

И на болоте, и в болоте… Да только, сударь, это Вас не касается… Не про Вас та дичь пернатая… Даже и не взглянут в вашу сторону… Неизбежность… Неизбежность их туда влечёт неотвратимая… Тоска горючая по Тёмной Воде Изначалья…

Старик распаляется, с гневом:

А Вас, любезный мой, алчность простецкая за руку водит… Да страстишки разные, что скуку вашу мелкую, на чреве ползающую, извести всё безуспешно пытаются… Ну вот и бродите бездумно с ружьецом купленным — то ли себя, то ли Бога своего келейного, урезонившегося, развеселить пытаетесь… Да только тщетно… Ведь у обоих у вас ружьё-то пустым пыжом заправлено, да порохом сырым. Видимости-то много. А до дела как… Маета одна залётная…

Старик вскакивает, подбегает к печке и обнимает её… Гость в неловкости встаёт, мнётся, потом неуверенно подходит к двери, снимает тулуп, вешает его на гвоздь в косяке. Начинает извиняющимся голосом:

— Ну не век же в душегрейке сидеть… Хотя холодновато тут. Подтопить бы не мешало… Да ладно, хозяин, ты не серчай на меня… Я всё равно речей твоих не понимаю… Я ведь просто пострелять в эту глухомань забрёл… А что до тебя — то долго стеснять не буду. Вот отогреюсь малость да и пойду себе дичь изводить… Давай, говорю, дров-то наколю… Мне ж сподручней… А то ты в своём дирижёрском камзоле и ногу себе, чего доброго, отхватишь…

Старик смягчается, бережно и долго гладит печку, и за заслонкой вдруг вспыхивает огонь. На удивлённый взгляд гостя поясняет ласковым тоном:

— Чтобы в жилище своём протопить по-божески — дров вовсе не надобно. Понятие нужно особое да разумение… Ведь и стрелять не всегда полезно… Можете Дичь раззадорить — и тогда уже Вы её добычей станете… Уйдёте ни с чем и по её наущению отныне вращать дела свои станете, а Дичь на Вас — начнет вести Охоту незримую…

Гость, расстёгивая ворот рубахи, с недоверием:

— Так как же: на охоте — и не стрелять? Что ж их, руками ловить или бранными словами на лету сбивать? Или силки в Небесах порастягивать? Так они ж улетят себе восвояси, да ещё понасмехаются: какой из меня недалёкий охотник…

— И то правда — «недалёкий»… Да оно и слава Богу: кто от Земли далеко — ему более не целиться… А у Вас, сударь, всё ещё впереди… Непочатый край Земного пути… Одно лишь, думаю, надобно Вам запомнить: на них, Крылатых, обычную ловушку не поставишь… Милосердие их силки. Милосердие…

Пауза. Старик отходит к стене и смотрит в заиндевевшее окно. Дует на стекло, пытается отогреть его ладонью… Гость не спеша подходит к печке, нагибается, недоумённо смотрит на огонь за заслонкой… Начинает испуганно, резкими движениями, гладить печку, пытаясь повторить движения старика. Тот, не оборачиваясь, бросает:

— А Вы, сударь, лягните-ка печку как следует… Да ногой, ногой… Может, она и выдаст причитающуюся Вам часть Вселенского Пирога…

Гость послушно начинает бить ногой по низу печи, постепенно входя в ожесточение. Старик, всё не оборачиваясь, простодушно смеётся:

— Да что Вы, сударь, так распалились? Неужто поверили?..

Гость пристыженно возвращается к столу, садится на табуретку и откидывается назад.

— Ну ты и шутник, старый. Сразу бы так и сказал. А то я уже волноваться начал: несёшь какую-то чушь несусветную… Шу-у-тни-и-к…

— Несусветную… Стогосветную… Вы, сударь, мои слова промеж ушей пропускайте, да не задумывайтесь о них. Сейчас от них Вам всё равно пользы никакой… А вот как грянет Охота!.. Как почувствуете палец на курке да Дичь над Вами крылотрепещущуюся — так мои слова совсем, совсем в иной смысл укладываться начнут…

Огонь в печке внезапно вспыхивает сильнее. Гость вскакивает с табуретки, испуганно пятится к двери, зачарованно глядя на огонь. Наконец выдавливает из себя:

— А она… Не обиделась, часом, печь-то твоя?.. А, старик?.. Не больно ей было?..

— Да нет, не извольте беспокоиться… Иначе бы я Вам такого не дозволил. Она же мне верная — Супруга-то моя… Потому других и не чувствует, словно те и не существуют вовсе… Предрассудок то — «боль», предрассудок… А сие правда: двое-то нас с ней в Околопечном пространстве, а всё иное — за Пределами. Я за те Пределы иногда захаживаю — дела Промысловые вращать… А Супружница-то моя — дома ждёт… А гостей мы и не принимаем вовсе…

— А… Но как же я? Чем не гость?

— Так ведь не Вы, сударь, к нам пожаловали. То Я — Гость Ваш, Вам напросился в Запечную Реальность, дабы исправить требу на отстрел Дичи… Время подошло… Да-с…

В оконное стекло раздаётся настойчивый стук, но ничего не видно. Старик произносит умилённо:

Ан, вот и к нашему столу прибыло… Опять Чернопёрый пожаловал… Вьётся над Небом. С Поручением именным…

Подходит к окну, машет рукой.

Кышь! Прочь, служивый!.. Прости меня, Господи!.. Сегодня здесь для тебя греха нету…

Обращаясь к гостю:

Повадились, престрастные… Только корми их, живоглотов… Правда, в лунную ночь — тут всё от цвета перьев зависит… Вы уж мне, любезный, поверьте на слово… Коли лунный свет на чёрных перьях отливает — так знай исправно службу творит, дань земную собирает, работу неустанную над Миром Божиим свершает… А коль белы перья — то слоняется туда-сюда, голосит без дела, всё приткнуться к жилью человеческому норовит — да только не пущают его. Вот и летает гневным росчерком, теребит Небо ночное без пользы — всё по Милосердию Горнему убивается… А в Новолуние — темно в Подлунном Мире. Сам Господь не может отличить белые перья от чёрных… Томится мир… Сидят крылатые в задумчивости, не шелохнутся — всё будущий цвет своих перьев предугадывать пытаются… Рождения мира дожидаются…

Отходит от окна. Задумчиво смотрит на печную заслонку, за которой танцует пламя.

Ноченька-то длинная стопы свои бесовские подбирает… Заневестилась, волосы свои леденящие, заговорные распустила… Кровавую охоту предвкушает… В такую Ночь, сударь, в добром селении съедают с хлебом по луковичке… И связь обретают с землёй-кормилицей… Коли руки не замараны — то луковичка, знаете ли, знак добрый… Снимаешь слой за слоем — тайны неведомые приоткрываться начинают… Да слёзы искупительные — наперёд вам индульгенцию выдадут… Но ежели руки нечестивы — то спаси Господи! Луковичка почище Огня Адского глаза и ладони выест…

— Да, это ты к месту, старик… Желудок свело — всё бы съел, что подвернулось бы… Неудобно, конечно… Ну, да если бы ты меня попотчевал всласть, то я бы и заплатить готов…

Старик усмехается:

— И чем платить собираетесь? Ведь нету у Вас для меня ничего… В Околопечном мире — расчёт иной в ходу.

Хозяин ныряет куда-то за печку и вновь появляется, уже с волынкой.

Не желаете ли откушать?

Гость непонимающе вертит предмет в руках.

Ну подите, сударь, не смущайтесь!.. Ну, сделайте милость!.. Порадуйте меня Огнём Человеческим…

Гость, всё ещё недоумевая, изо всех сил дует в волынку, которая разражается отвратительной какофонией. Старик откидывает голову назад, вскидывает руки и победоносно восклицает:

— О-ооо! Неописуемо! Неподражаемо! С такой игрой — можно только позавидовать, какая будет охота!..

Гость, с недоверием:

— А зачем мне играть? Чтоб мышей извести?.. Визгом-то таким…

— Ну да что вы!.. Те, кто играют на Инструменте, постигают Высшую Гармонию и Низшие Гармоники… И более не ведают ни жажды, ни голода… И у Господа Всемогущего в закромах им счёт открывается…

— Да… Но… Я играть-то вовсе не умею…

— Так в этом вся соль сударь! Те, кто умеют играть, — те только для себя и играют. Не может их услышать никто. А они — всё играют и играют, да остановиться не могут… Ничего их уже больше не интересует… Алкают игры, да ещё как!.. Вроде глядь — уже и на Небесах, да алкают пуще прежнего!..

Гость дует в инструмент ещё пару раз, затем недовольно откладывает его на стол.

Да вы, поди, утомились… Насытились… Ну так прилягте на печку, отдохните… На заре вам путь — доо-оо-лог… А я покамест про наши места расскажу…

Гость охотно выполняет предложение. Хозяин усаживается на пол рядом с печкой и, облокотившись на неё спиной, начинает не спеша, нараспев своё повествование:

Здесь по всей округе яблочки-то наливные. Только я их и пробовал, потому как пользы в них для человеков нет никакой. Вреда, правда, тоже не будет — а так, одно лишь Тайное Предчувствие… Ибо Душами Неизведанными наливные, верьте, сударь… И ещё… Очень они на крылатые стаи похожи: вспархивают в сыру земельку. Но я падшего не пригублю. Нет-с, увольте-с!.. Если теряется связь с веткой-кормилицей, то тлен сие есть и вечное проклятие. А вкусишь — и сам в тлен обратишься…

— Да, то верно, старик… Что яблоки? Не пацан, ведь уже… А вот мясца бы дикого… Хотя дичь с яблоками особенно хороша.

— Хороша… Для тех, у кого за душой ни шиша… У тех, сударь, что с крыльями, сказывают, мясце-то сла-аа-дко-ее!.. Прямо чистый мёд… А на контрасте со спелыми яблочками — так и вовсе райским пиршеством окажется… Будете вкушать, да не насытитесь вовек… Да вы поспите, любезный мой, поспите… Экий вы, право, нетерпеливый!.. Всему ж — своё время. Сколько ни тряси песок в песочных часах — быстрее сыпаться он не станет… Разве что разбить часы совсем… Да только нету сейчас в подлунном мире никого, кто бы душой своей был бы готов к Безвременью…

— Да вот у тебя же часы на стене стоят… Тоже как бы Безвременье получается. Маятник-то паутиной зарос…

— И то правда… Правда — она правда и есть… Только не «как бы безвременье», а самое что ни на есть Истинное Безвременье и есть… Богом данное, да Лукавым охраняемое. Я же о подлунном мире говорил, а в Околопечном пространстве — законы Иные… Их и дал Другой, да и охраняет тоже — Неведомое…

— Да, а ты их заведи… Потяни гирьку книзу, да тронь маятник… Всё ж поживей будет… А то какая-то у тебя стынь в избе, как в могиле…

— Прямо в точку, сударь… Часы сии — для Всеобщей могилы… Обычные часы — те время меряют. А эти — Безвременье… Как они бить начнут — так время и завершится, в клубок змеиный свернётся… Будет спать мёртво… А если потревожишь, то зашипит, укусит — но из спячки своей Предвечной раньше срока заповеданного не вылезет… А кукушка… Так это про неё сказано: «Не было её и не будет, а будет — весь мир погубит»… Так что, упаси Всевышний нам её лицезреть… По сравнению с ее жутким ликом — горгона Медуза плюшевым медвежонком покажется…

— Да, страшные всё какие-то сказки ты, старик, на ночь рассказываешь… Тебя слушать — так, окромя этих часов, ничего в мире главнее и нет…

— А в Мире вообще ничего главного нет. Этот туда потянет, другой — оттуда… Один влево, другой — вправо… Как Дождь Небесный — где в ём «главная капля»?.. Их, этих капель, если внимательно смотреть — и не различишь вовсе… Едины они в своей предсказуемости. Все на землю упадут… А вот если и есть что Главное — то всё «за миром» сим зиждется… И этим Миром — ветреным и сумасбродным — управляет в Тайне Великой… А самое главное в Тайне Той — Весы… Взвешивают Они всё — по песчинке, по капельке… Только Ими Мир и держится, баламутный… Но сколько б Мир себя ни помнил — Весы те ни разу не устанавливались в ровное положение: то одна чаша перетягивает, то другая… Ибо нет ничего равного, чтобы сопоставить возможно было… Пусть даже и никчёмное — но Тайный Вес только свой, единственный… И как ни складывай песчинки вместе, как ни умножай — Равности всё равно не получишь. В том и Интрига Всевышняя… Отсюда и всё повелось «быть»…

Пауза… Гость в задумчивости трёт голову.

— Да-а… Всё-то ты, хозяин, мудрёными словами изъясняешься… Вроде — умный, как ни глянь…

Снова пауза.

Что только тогда ты свой опереточный костюм нацепил? Смешно ведь… Балы, что ль, закатывать собираешься?

— Это Вы, сударь, про фрак мой? Так сие — для Торжественности, ибо почётно на стыке миров службу нести… Врата всё-таки… Вроде как должность, по Именному соизволению. Да и потом — чтоб не расхолаживался… Ведь и фрак, и рубашку белоснежную — стирать надобно постоянно, чтобы вид держать… Да чтоб смывать всё мирское, преходящее…

Гость в недоумении, даже приподнимается на печке и свешивает голову вниз.

— А как же… У тебя ж и колодца-то во дворе нет… А тут — так, поди, до ближайшей реки или озера — версты полторы будет… В глухомань же непроходимую залез…

— И то верно, мил-человек… Да только у меня свой Колодезь имеется… Для исполнения Завещанного ниспосланный… Простой Колодезь — тот от недр Земли отбирает. А у меня — прям из Сердцевины Запределья…

Старик подходит к стене под часами, наклоняется и рывком открывает крышку подпола… Снизу ударяет сноп ослепительного света… Начинает звучать странная завораживающая музыка…

Видите, сударь? Страх-то Господень каков? Иномирское, неведомое к самому полу уже почти подобралось… Да всё поднимается неуклонно… Скоро, ох скоро дойдёт до уровня земли — да и хлынет из Глубин Таинственных наружу… Раньше-то здесь погреб был, со всякими вещами полезными, в службе удобными. Да вот забрезжил свет Странный, Нездешний около самого дна — и каждый день всё выше и выше расползался… Раньше, чтобы к Дну подступиться, хоть мельком приблизиться — двое суток пути требовалось… Ох и длиннюща была та лестница в подпол… А теперь — только вот на две верхних ступеньки встать удаётся… А дальше — обжигает Огнь Незримый… Страшно там… Даже меня озноб берёт… Да только вот — очищает всё, что туда попадает… От всего наносного, преходящего… нерождённо-чистым всё становится, аки Слеза Господня, что ещё за нас не пролита… Я там свой фрак и стираю… Опускаю на миг единый — и всего делов… Лучше любой стирки будет…

Гость спрыгивает с печки. Опасливо приближается к подполу, задумчиво смотрит вниз.

— А это ты, дружище, здорово придумал… Тебе бы тут в самый раз чистку да прачечную свою открыть… Затрат никаких… Не работа — одно удовольствие… Жаль только, далеко слишком от города…

— Но зато — к Нему близко. И потом, не любит Колодезь дел наших мирских. На дух не переносит… Он ведь, Мир наш, — вроде пирога нелепого, безвкусного считает… И есть противно, и выбросить соизволения нет — не Он же пёк… Бывает, выковыривает разве что отдельные изюминки, да, видно, пристраивать пытается к своему Караваю Неведомому… Брат же у меня был, Кастором звали… Вместе мы с ним службу сию тяжкую исправно несли… Да только как Свет тот Окаянный стал по дну подпола ручьями страстными растекаться — так собрал он книжки свои мудрёные да и отправился вниз… Хочу, говорит, сам до всего дойти… Разумом, мол, испытую да проникну в Тайну сию… Больше я его и не видел… Разве только голос его — странно окоченевший и как бы уже не родной — слышу иногда… И не только из подпола, но и из Болота… А в Новолуние — боюсь выйти из дому — голос тот странный со всех сторон шепчет: «Наивный… Что в жизни тебе твоей?..» А я с той поры книжек мудрых совсем не читаю… Не доведут они до хорошего…

— И то верно… Я вот и совсем не помню, умею я читать что или нет… Так давно это было… А история эта твоя поучительна весьма. Неча лезть, куды тебя не просят… Сиди, не высовывайся — больше проживёшь…

Подходит к старику, пинает ногой крышку подпола.

Закрывай, к чёрту, эту свою трихомудию… А то, неровён час, братца своего горемычного услышишь — да в эту ямину и свалишься… Хотя погодь… Дай-ка я быстренько свой тулуп простирну… А то уж засалился весь…

Старик посмеивается.

— Что ж… Для хорошего человека чего не жалко! Только тулупчик-то Ваш, сударь, во фрак обратится… Такой же, как и у меня… Ведь у Колодезя сего свой собственный план имеется касательно нашего будущего мироустройства… Я же тоже не всю жизнь во фраке проходил…

— А-а… Ну, тогда нет! Что ж это я — в этом чёрном клоунском пиджаке по лесу рыскать буду? Ворон на болоте пугать?

— Что правда, то правда. Я гляжу, сударь, вы рассудительный человек… Ну а рассудительным сюда ходу нет!..

С грохотом захлопывает крышку подпола.

Лучше идите отдохните. Поспите на печке — я не заревную… Сил Вам надо набраться… Ведь в Крылатых стрелять — Силу надобно. Летают ведь они ни-из-ко, а по ним кверху палят, в лик Неба. Само собой — не по дурости, но оттого, что метко попасть надобно… Ведь в них, прямо в упор, палить — мочи ни у кого не хватает…

— Да ничего… У меня хватит… Моё-то ружьё — отменное…

— А тут дело-то всё и не в ружье будет… Это — навроде как найти папоротник, цветущий на Ивана Купалу. Смысл-то не в самом папоротничке… Цветок он, конечно, чудесный, но… Он ведь завянет, так-с?

— Ну, разумеется… Не вечный же он…

— Вот то-то и оно!

— Ну и чего?.. А зачем мне сам цветок? Пусть даже и чудесный… Главное, говорят, клад найти можно!

— У-у-у!.. А что клад? Клад — дело наживное… Один найдёте, другой, третий… Надоест ведь из чужих костей золото выковыривать… А главное — что как найдёте Цветок — так в тот же миг на Небесах Вам счёт откроется…

Старик ловко цокает языком, словно падают монеты… Гость медленно подходит к окну, задумчиво смотрит куда-то вдаль. Наконец резко оборачивается, говорит с раздражением:

— Да ладно, пустое… Цветок, цветок… Бабье всё это — ходить по лугам, цветочки подбирать… Для мужика настоящее дело требуется… Так что, стало быть, попасть нелегко?

— Куда Вы хотите попасть, сударь? Вы же ещё нигде не были!

— Да нет!.. В дичь попасть трудно!.. Сам же только что говорил… Неужели не сезон? И чего ради я тогда такой путь проделал? А меня-то добрые люди уверяли, что здесь тьма тьмущая Крылатых…

— Для кого «добрые люди», а для них — «злые вороги»… Ну это так, к слову… Так отчего же — «не сезон-с»? Крылатые — они завсегда по осени клубятся. И всё стаями, сударь!.. Стаями…

— А может, ты их места излюбленные, часом, знаешь?

— Часом не знаю… Они часом ничего не мерят, да и я потихоньку отвыкаю… У них ведь Вечности в ходу…

— Ну, ты всё свои шуточки шутишь!.. А я же серьёзно! Подскажи, если не жалко. Буду очень обязан…

Старик, видно высчитывая в уме, закатывает глаза, что-то бормочет… Затем пристально смотрит на гостя и говорит серьёзно:

— Всё, сударь, учётом меряется. Твердыня это незыблемая… Проверил я слова Ваши: Вы мне на сей момент ничего не должны. Видно, потому и были избраны на миссию сию неблагодарную… А на просьбу Вашу отвечу одно: болотами-то не хаживайте. Много их там, да только Ваш глаз их не увидит…; Крылатые омутов и буераков не признают. Да оно и яснее ясного: Призрачное — есть Творение чистой; воды… Вот в чистоте да на просторе они себя явят…

— Спасибо, подумаю… Ты бы ещё, старик, подсказал, как лучше в них прицеливаться… По всему видно — охотник ты знатный!..

Хозяин прихорохорился.

— Да Вы, сударь, мне льстите-с! Может, я и охотник, в глубине-то Души своей, но знаю ведь: стреляй в них, не стреляй — всё мимо будет. Особая лицензия нужна на отстрел, Именным благоволением… Они ведь Милостью своею решают: упасть или нет. А уж ежели как упадёт — так ему самому счёт тоже открывается… Только в другом месте, не как Охотнику…

— Весело… Так что ж, старик, получается: я его замочу из дробовика, — а он там себе возьмёт и откажется падать, кряк горластый?

— Всяко бывает… Не ведаю я, кто это решает… Но даже если и упадёт… Упасть-то упадёт, да не всяк подымет. Бывало так? решился он — раз! — да и на земле. Лежит, окровавленный, лапки к Небу поднявши… Ждёт участи своей Высшей с усердием… Сам-то тихий такой, само Безмолвие… А добытчик как найдёт его, так и бежит, поседев, на болота. Больше и не видеть его никому. Поминай как звали!

— Знать, повезло, считай, пернатому… Отлежится малость… Глядишь — улететь сможет, избежать своей участи «жаркого»…

— Нет-с… Не сможет! Раз Выбор сделан… Выбор — он и есть выбор… Я вот так подобрал одного бедолагу… Принёс, горемычного, в избу да отогрел, бездыханного… Отлучился в отхожее место, вернулся — ан нету его!.. Пуста лежанка… И только запах по избе идёт такой стра-аа-нный… Я к супруге — а он догорает там, калечный… И смотрит на меня из огня… Так грустно-грустно… С безнадёжностью.

— Да, чертовщина какая-то… А много ты их ещё поподбивал?

— Почему «ещё»? Тот не мой был, потому и ушёл он безрадостно… А по мне… Так я за всё время и не прицелился даже…

— Ка-аак? И не целясь — сразу попал?..

— Сударь, сие мне не по душе… Я в них не мечу. Я им служу…

— Так вроде недавно говорил, что ты охотник…

— Охотник, да не тот-с! Странных тварей я мешками ловлю да в топку укладываю… Еле справляется Супружница-то моя… А в Божью Тварь не потребно стрелять, без особого на то Соизволения… Да и безрадостно…

Гость, в замешательстве:

— Это в уток-то?..

— О чём вы, сударь? Не понимаю я вас… Тут ни зверья, ни птиц отродясь не было… Не смогут они — в таком-то соседстве… Изведутся — ни есть, ни размножаться не смогут… Зверь — он ведь не Человек, ему Срам перед Господом дален… Совестлив-то Зверь по природе своей. Да и птица тоже… А вы… Вы прилягте поспать… Великое Дело вам намечено… И Путь-то доо-оо-лгий… Счастливой добычи!.. Прости, Господи…

Конец первого акта