Рай для немцев

Мифы расы в Третьем Рейхе

Расовые мифы Третьего Рейха формировались прежде всего самим Гитлером, и понимание его суждений и хода мыслей является весьма важным для понимания существа расовых мифов Третьего Рейха. Логика Гитлера и его расизм сегодня производят впечатление сумасбродных фантазий, но в свое время они не были таковыми; так же, как Гитлер, в среде европейской интеллигенции, к которой он принадлежал, думали многие. Расовые мифы являлись навязчивой идеей, во времена молодости Гитлера они были широко распространены в Европе (так же, как экологическое загрязнение стало навязчивой идеей для многих людей в 70–80-е годы XX века). Дело в том, что любые групповые различия в принципе можно трактовать как расовые, и Гитлер этим активно пользовался — именно это обстоятельство объясняет то, что для немецкой общественности одиозный характер расистской доктрины был «невидимым». На самом деле, отрицательное отношение к расизму появилось только после нацистов; в первой трети XX в. и ранее он воспринимался как одно из возможных объяснений исторического развития и как один из рецептов «исправления» общества. Антисемитизм также был неотъемлемой частью европейского культурного стереотипа, и к евреям, как к нелюбимому меньшинству, многие европейцы (и немцы) относились настороженно. Поэтому Гитлеру для вытеснения и убийств евреев легко удалось найти большое количество исполнителей, которые были совершенно нормальными людьми, рассматривавшими евреев как некую метафизическую причину собственных бед, своеобразных козлов отпущения. Большинство немцев после 1933 г. одобрило террор против левых (коммунистов и социал-демократов). Немецкий ученый еврейского происхождения Виктор Клемперер, переживший нацизм в Германии, с горечью отмечал в дневнике, что масштабы сопротивления нацизму были ничтожно малы: 90% немцев хотели фюрера и целиком поддерживали его программу^{424}. А как в современной России относятся к чеченским боевикам, или в США — к арабским террористам, или к ИРА в Англии? В лучшем случае — посадить их в тюрьму, а ключи выбросить. А ведь в Германии после 1929 г. давление левых было самым сильным в Западной Европе, и перспективу оно сулило вполне определенную (принимая во внимание активность сталинского Коминтерна, дисциплинированной частью которой была КПГ), — поэтому не приходится удивляться одобрению немцами политического террора. Немцы были поставлены перед выбором: то ли кричать «хайль Гитлер», то ли «хайль Москау», поэтому, как писал английский историк Д. Ирвинг: «почти монолитное единство между Гитлером и немецким народом сохранилось до конца»^{425}. Это единство оправдывала реальная опасность со стороны левых для общества и государства в Германии — у всех был перед глазами пример России. Эта опасность в Европе (в Италии, к примеру, в 1920–1921 гг.) ощущалась как вполне реальная; в Германии положение было особенно сложным из-за активности первой на Западе массовой коммунистической партии (КПГ), которая после кризиса 1929 г. уверенно набирала очки и в момент назначения Гитлера канцлером была третьей партией рейхстага.

Чрезвычайное социальное напряжение, вызванное беспрецедентным социально-экономическим кризисом 1929 г., без особых последствий смогла перенести лишь Великобритания, неписаная (состоящая из прецедентов) и тем более действенная конституция которой смогла обеспечить безболезненный «переход через пустыню». В остальных европейских странах имел место острейший кризис демократии; в Европе повсеместно обратились к поискам иных путей развития. Единственно, чем нацисты действительно выделялись на европейском политическом ландшафте, в чем они были по-настоящему «оригинальны», — это последовательный расизм и основанный на нем империализм. Один из лидеров первого этапа нацистского движения, «аграрный папа» Вальтер Дарре, писал, что «если мировоззрение национал-социализма свести к его ядру, то таковым окажется расизм; можно сказать, что признание факта наследования человеческих свойств составляет суть национал-социализма»^{426}. Наиболее ярким воплощением расизма в XX веке был именно Гитлер, чья бескомпромиссность и решимость воплотить в жизнь свои идеи были непреклонными. В расизме Гитлер был особенно последователен по той причине, что, представляя ясный образ врага, расизм идеально подходил для политической мобилизации и был поводом для стимуляции общественной динамики и активности (в чем нацисты чрезвычайно преуспели).

Помимо этого, акцентирование нацистов на расизме имела собственную внутреннюю логику. Дело в том, что в современной историографии только недавно стали обращать внимание на родство нацистской расовой доктрины с тогдашним состоянием естествознания, особенно биологии и психологии, не исключавшими расизм как таковой, но часто привлекавшими его для объяснения особенностей исторического развития отдельных народов. Гитлер, с его развитым политическим инстинктом, прекрасно это понимал и использовал для формирования расового мифа. Этот процесс, естественно, происходил не на пустом месте: расизм еще в XIX веке стал прочной составной частью европейской политической культуры (впрочем, в латентной форме он остается таковой поныне).

Миф об исконном неравенстве людей использовал для оправдания различного социального положения людей еще древнегреческий философ Платон. В качестве ступеней перехода от проторасизма к современному расизму можно назвать, во-первых, эпохальный 1492 г. (завершение Реконкисты, изгнание евреев из Испании и Португалии и открытие Америки); во-вторых, XVIII в. с его энтузиазмом по отношению к античным идеалам красоты (соответственно, образы, не соответствовавшие аполлоновским стандартам, считались уродливыми; внешность человека стали связывать с его моральными достоинствами); в-третьих, последняя четверть XIX века, когда стали видны негативные последствия Просвещения и прогрессистский энтузиазм сменился культурным пессимизмом. Большую роль сыграла дарвиновская эволюционная теория и учение об естественном отборе: биологизм красной нитью проходит сквозь структуру расистского мышления. Расизм основывается на убеждении, что человечество по определенным физическим признакам разделено на устойчивые и неизменные группы. Поскольку расовая теория охватывает лишь незначительную долю этих физических признаков, то классификация на ее основании имеет поверхностный вид. Искусственно отделенным друг от друга расам приписывались, исходя из различных физических характеристик, различные умственные способности, психические свойства, и, в конечном счете, различные расовые характеры. Этой экстраполяцией физических и психических свойств расизм и отличается от классифицирующей научной теории рас: поскольку эти различия существуют, они нуждаются в классификации и фиксации. Как писал Леон Полиаков «расист тот, кто обосновывает расу в социологическим смысле этого слова»^{427}. Бурное развитие естествознания в XIX в. и его механицизм привели к тому, что начали разделять только внешние признаки расы: цвет кожи, строение тела, форму черепа, профиль лица, цвет глаз, форму носа, цвет и форму волос (кучерявые или прямые) и так далее. С развитием современной генетики расовая теория все более отходит от внешних проявлений расы. С одной стороны, ввели различие генотипа и фенотипа, то есть взаимодействия наследственных и приобретенных признаков; с другой стороны, теория наследования приобретенных признаков Жана Батиста Ламарка уже не годилась для расового учения, ибо она уравнивала приобретенные и унаследованные признаки. Поэтому расовые теоретики обратились исключительна к приобретенным качествам человека, которые объявлялись самыми важными. Отказавшись от внешних признаков, расовая теория потеряла в наглядности и перестала быть «визуальной идеологией». Но, с другой стороны, расизм получил возможность апеллировать к этническим, национальным, религиозным и социальным группам внутри «белой расы», представители которых внешне никак не отличаются от других людей. С расширением понятия расы дело дошло до разделения на «антропологический» и «гигиенический» расизм. В Германии антропологический расизм был нацелен против цветного населения в колониях и против цветных меньшинств в собственной стране: против цыган (хотя они и арийцы), против «рейнских» метисов, родившихся от связей французских солдат африканского происхождения и местных девушек во время французской оккупации, против этнических меньшинств (поляков в Силезии) или против евреев, которых рассматривали не как религиозную, этническую или социальную, но как обособленную расовую группу. От традиционной ненависти к евреям нацистский антисемитизм отличался тем, что он опирался на расовое учение. Гигиенический расизм был нацелен на физически больных или неполноценных людей (которых рассматривали как наследственных больных), а также против маргинальных общественных групп — бродяг, нищих, проституток, алкоголиков и рецидивистов, аномальное поведение и образ жизни которых расисты-гигиенисты возводят к генетическим особенностям, а не к социальным условиям их существования. Для всех людей, относящихся к религиозным, этническим, социальным и национальным группам, подпадающим под расистские суждения и определения, границы их групп в воображении расистов становились непроницаемыми, механизмы ассимиляции и эмансипации переставали действовать. Если ранее еврей переходил в христианскую веру и переставал быть евреем, то для расиста этот переход ничего не значил. Расизм выступал с претензией на то, чтобы объяснять социальные процессы, структуры и конфликты биологическими обстоятельствами, — этот подход долгое время оправдывал существование колониальной зависимости.

Расизм как идеология принял более-менее ясные очертания еще в XVIII веке среди французских дворян, считавших себя потомками германских завоевателей, а крестьян — потомками покоренных галльских земледельцев. Корни социал-дарвинизма можно найти и в суждениях английского социолога и философа Герберта Спенсера (1820–1903). Во второй половине XIX века английские теоретики сконструировали из социал-дарвинизма целую систему; в таком виде она и попала впервые в Германию. Племянник Дарвина Фрэнсис Гэлтон написал книгу «Наследственность, талант и характер» (1865 г.), в которой с помощью статистики пытался доказать, что психология и характер большинства людей зависит от физического их строения, которое и является причиной разделения на бедных и богатых. По мнению Гэлтона, низшие слои общества могут воспроизводить только лишь неполноценную расу. Он назвал свою систему «евгеникой» (от греческого слова, означающее «хороший от рождения, благородного происхождения, породистый). Гэлтон полагал, что расовый отбор следует сделать частью социальной политики; его сторонники были заворожены видением нового мира, в котором не будет место нищете и болезням. Расизм не случайно возник в Британии, так как колониальная политика британцев требовала «теоретического» оправдания; именно в колониях имели место первые прецеденты расовой дискриминации. В Египте и Судане, где англичане были полными хозяевами с 1882 г., туземцы при встрече с английскими колонизаторами должны были падать ниц. Распоряжение соблюдалось строжайшим образом; сегодня в Европе это забыли, но в арабском мире помнят, и это, кстати, одна из причин враждебности к американцам, которых рассматривают как преемников англичан.

Первые обмеры черепов сделал немецкий врач и анатом Франц Галл. Новую науку он назвал «краниоскопия», но вскоре в Германии ее запретили, и он выехал за границу. Немецкий же ученый, геттингенский профессор медицины Фридрих Блюменбах, изобрел головной указатель, который нацисты так часто использовали в практике своей расовой политики[24]. Сторонники «череповедения» полагали, что судьба и способности человека зависят от 2–3 миллиметров разницы в длине или ширине его черепа. Расистские теоретики не удовлетворялись, разумеется, этими измерениями — в отличие от Северной Америки, где расизм ориентировался преимущественно на цвет кожи, в Европе он расширялся до подчеркивания культурных и духовных различий, превращаясь в расовый миф. В таком виде гитлеровцы и приспособили его к своим политическим целям и практике. Впрочем, и в НСДАП многие скептически относились к практическому значению краниологии; так, Розенберг однажды сказал: «Нет ничего ошибочнее, чем с сантиметром в руках измерять индексы черепов. При оценке отдельных людей нужно правильно оценивать их жизнь на службе нации»^{428}. Утверждением о неравенстве человеческих рас нацистский расизм отвергал единство человечества: чуждые расы были объявлены замкнутыми видами. Цветные расы расизм рассматривал как переходные к животному миру, а больных или умственно отсталых людей — как находящихся на промежуточной ступени между человеком и животным. Поскольку для расизма субъектом истории является не индивидуум, а раса, то объективно расизм сводится к превознесению и абсолютизации надындивидуальных социальных структур (раса, народ, государство). Нацистские расовые теоретики и евгеники считали, что любое состояние дисгармонии в человеческом обществе коренится в наследственных качествах и может быть «излечено» путем «очищения народного организма от нездоровых наследственных предрасположенностей» (как указывал один из нацистских расовых теоретиков Фриц Ленц). «Ужасно видеть, — писал Ленц, — как миллионы людей прозябают на грани возможного существования вследствие унаследованной физической и духовной несостоятельности. Внешними средствами здесь никак не помочь, но нужно прекратить продолжение рода среди наследственно слабых и несостоятельных. Расово-гигиеническая стерилизация является самым гуманным способом, какой только существует»^{429}.

Значительный «вклад» в нацистскую расовую доктрину внес немецкий социолог и историк Людвиг Гумплович, который, — продолжая линию английских социал-дарвинистов, — изображал дело так, будто всякая мощная этническая группа стремится к тому, чтобы поработить другие, а расовая борьба — это единственная настоящая движущая сила истории^{430}. Нужно отметить, что еще в XIX веке расовая теория абсолютно доказуемо опровергалась. Так, крупнейший немецкий патолог и гигиенист того времени Рудольф Вирхов (1821–1903) на основании исследования 7 млн. детских черепов пришел к выводу, что немцы не имеют определенного расового типа. Из 6 777 000 немецких детей 31,8% были блондинами, 14,05% брюнетами, 47% — смешанного типа. Из 75 377 еврейских детей 11% были блондинами, 42% брюнетами, 47% — смешанного типа^{431}. Разумеется, за эти исследования Вирхов подвергался ожесточенным нападкам националистов. Он также доказал, что инфекционные заболевания обусловлены социально, а не генетически (как это утверждали сторонники расовой теории). Следует отметить, что в отрицательном отношении к расовой теории Вирхов был не одинок: антрополог Рудольф Мартин считал расовую теорию ненаучной и при вступлении в должность профессора потребовал прекратить привязывать антропологию к политике. Жестким критиком расовой теории был известный зоолог профессор Оскар Хертвиг.

Несмотря на объективные данные науки, евгеника в начале XX века получила (под названием «расовая гигиена») особенно значительное распространение в Германии. Отцом этого движения стал Альфред Плетц, издавший в 1895 г. книгу «Основы расовой теории» (долгое время эта книга считалась самым основательным трудом по расовой гигиене). В 1893 г. Альфред Плетц вместе с друзьями основал в американском штате Айова общину Pacific — своего рода икарийскую, утопическую коммуну; но вскоре он разочаровался в возможностях подобного сообщества, так как счел наличный человеческий материал совершенно для этого неподходящим. Плетц обратился к изучению медицинских аспектов проблемы и в 1904 г. выпустил первый номер журнала «Архив расовой и общественной биологии» (Archiv fur Rassen — und Gesellschaftsbiologie). В 1905 г. было основано «Берлинское общество расовой гигиены», а в 1910 г. — «Немецкое общество расовой гигиены», в которое входили медики, зоологи, генетики, социологи, гигиенисты, антропологи, этнологи и все интересующиеся этой проблемой^{432}. Свидетельством широкого распространения расовой теории в Германии является то, что перед Первой мировой войной там издавалось шесть (!) псевдонаучных журналов по расовой теории. Столь широкое распространение расовой теории именно в Германии (по сравнению с другими европейскими странами) связано, очевидно, с тем, что если в Англии и Франции расовую теорию одно время использовали против буржуазии (отчего значительная ее часть отрицательно относилась к расизму), то в Германии — против нарастающего рабочего движения и левых, борьба с которыми долго оставалась актуальной^{433}. Свое победное шествие по земному шару евгеника начала в 1890 г., а уже в 1911 г. в Дрездене в рамках международной выставки гигиены состоялась встреча евгеников из 8 стран. Своего пика это движение достигло в 30-е гг. евгеника процветала как в авторитарных, так и в демократических странах, а также в Советском Союзе[25].

Наиболее жестким и прямолинейным последователем Плетца был немецкий социолог, дарвинист и политик Александр Тилле, который в ряде публикаций в начале XX века дал национал-социализму для его расовой теории и практики теоретический инструментарий. Задолго до 1933 г. Тилле требовал признать русских, румын, цыган, евреев и поляков «расово неполноценными». Он же еще до Первой мировой войны призывал к умерщвлению душевнобольных и к категорическим запретам смешанных браков^{434}. Некоторые пассажи в «Майн кампф» почти дословно совпадают с высказываниями Тилле.

Прямое применение расовой теории пропагандировал саксонский учитель гимназии, зоолог Вилибальд Хентшель, который в 1906 г. основал «Митгарбунд» — эта организация должна была служить практической реализации расовой теории. Хентшель планировал создать так называемые мужские и женские дома, в которых регламентировалось бы спаривание. С 30 тыс. мужских и 300 тыс. женских элитных арийских экземпляров он хотел наладить «производство» 100 тыс. голов «истинных германцев» в год^{435}… Во время Первой мировой войны Хентшель был ментором одной из правых молодежных организаций, из которой вышли многие активисты нацистского движения.

Расизм — это краеугольный камень национал-социализма и его идеология, а любой идеологии присущи определенные свойства, среди которых на первом месте стоят: практическая полезность, инструментальный характер (правильное отражение ложной действительности, как указывал Ю. Хабермас), неопределенность и отсутствие доказуемых научных признаков, но не истинность и научная ясность. В принципе, понятие «раса» биологически определимо и имеет вполне конкретное содержание, но нацистские идеологи избегали определять его биологически. Примечательно, что термин «раса», казавшийся ему грубым биологизмом, Розенберг свел к понятию «расовая душа». Он писал: «Душа — это раса изнутри, и, наоборот, раса — это внешнее проявление души. Пробудить расовую душу — значит осознать ее высшие ценности и указать другим ценностям их место в государстве, искусстве, религии. Задачей нашего времени является создание при помощи мифа расы нового человеческого типа»^{436}. Возвышение расы до общественного мифа, впрочем, не мешало Гиммлеру, наивно полагавшемуся в этом вопросе на науку, прибегать к измерениям черепов для того, чтобы выделить нордическую расу. Также большое влияние на нацистов оказали книги Ганса Гюнтера «Расоведение немецкого народа» (1922 г.) и Людвига Клагеса «Нордическая душа» (1923 г.); обе книги многократно переиздавались и имели широкий общественный резонанс. Целью этих работ было доказать, что немцы по своей биологической, духовной и культурной природе принадлежат к самостоятельно сформировавшемуся нордическому расовому типу.

Первоначально нацистская расовая доктрина формировалась как обоснование «качественных» различий между арийцами (индоевропейскими народами) и евреями[26], а с началом Второй мировой войны потребовалось отделить от индоевропейской языковой семьи относящихся к ней славян, ставших врагами. Легко представить, что никаких научных и теоретических трудностей нацистские идеологи при этом не испытывали, так как нацистская расовая теория никакой научной или теоретической базой и не обладала. Она основывалась на старинном открытии индоевропейской языковой общности (от индоевропейского протоязыка произошли санскрит, древнегреческий, латынь, а также большая часть современных европейских языков), знания о которой были развиты трудами братьев Гримм и Франца Боппа. Последние установили основополагающее родство всех европейских языков от Англии до Индии (составляющими которых являются санскрит, латинский, греческий, персидский, германские и славянские языки). В самом деле, в древних греческих, индийских и кельтских текстах говорится о богах и героях со светлыми волосами и голубыми глазами. Розенберг указывал, что даже индийские касты были необходимой обороной арийцев от чуждой крови: термин «варна» означает одновременно и касту и цвет^{437}. Обескураженные ученые сделали вывод, что все народы, говорящие на индогерманских языках, были либо одинакового происхождения, либо индо-германцы представляли собой особую аристократию, которая завоевала всю Европу и большую часть Азии и насадила в завоеванных народах индогерманские языки. При таком подходе легко объяснить возникновение и укрепление расового мифа: его справедливость казалась очевидной и доступной пониманию каждого. Нордический человек, казалось, был единственным фактором истории: он покорил весь мир, и от него исходит все творческое начало. Розенберг писал: «Арийская Индия подарила человечеству метафизику, арийская Персия — религиозный идеал, дорическая Эллада — идеал красоты, античный Рим — идеал державности и права, германская Европа стала образцом для всего человечества»^{438}. В учебниках по расовой гигиене расовое превосходство нордического человека обосновывалось тем, что именно арии создали высокую культуру Индии и Персии; они же были созидателями итальянского Ренессанса. По словам авторов одного из учебников, только там, где появляется нордическая раса, возникает истинно высокая культура^{439}. Эту картину нацистским пропагандистам нужно было просто спроецировать в будущее… Хотя сам Гитлер, в отличие от Гиммлера, по отношению к индийцам был настроен скептически: «индийский легион — это анекдот. Среди индийцев есть такие, которые и мухи не обидят, предпочтя, чтобы съели их самих… Что касается молитв, то это самые выносливые солдаты в мире, но использовать их в смертельном бою — это просто смехотворно»^{440}.

Было распространено убеждение, что народ, захвативший Римскую империю, начал свою эволюцию с северогерманской равнины (в представлениях современных ученых этот центр переместился в район юго-восточнее Каспия). Полагали, что именно с северогерманской равнины воинственные племена отправлялись на завоевание Индии, в Спарту и Рим. Отсюда и проистекало убеждение нацистских расовых теоретиков, что немцы — это самые аутентичные и чистые представители расы ариев. Последним приписывали все черты возвышенной и благородной расы, что носило порой анекдотический характер. Так, в сочинении о мифе XX в. Розенберг писал, что только завоеватели-вандалы покончили в Риме с позорной практикой гладиаторских боев, заменив их рыцарскими турнирами^{441}. Очевидно, что причины этого не в благородстве варваров, а, например, отсутствие в их традиции такого вида «национальной забавы» или в том, гладиаторами в Риме и были по преимуществу варвары. Не менее нелепо обвинение славян-таборитов в «сумасшествии» на том основании, что они разрушали католические символы и святыни^{442}, будто такими же точно действиями не были отмечены действия протестантов (независимо от их расовой принадлежности) по всей Европе.

Нацистские расовые теоретики доказывали, что белая раса является единственной одаренной расой — монголоиды, хотя и превосходят по одаренности черных африканцев, но значительно отстают от белых. В учебнике по расовой гигиене доказывалось, что монголоиды так же отличаются от европеоидов, как мужчина отличается от женщины, и они не так воинственны; средиземноморская же раса (итальянцы, французы, испанцы) менее одарены, чем германские народы. Ренессанс в Италии, по мнению авторов учебника, был возможен только тогда, когда у итальянцев преобладала кровь германцев-лангобардов. Поскольку Восточно-римскую империю захватили турки, то Ренессанса там быть не могло по причине «плохого» расового происхождения турок; российское государство было основано норманнами, поскольку сами русские не способны к государственности^{443}. Нетрудно понять, что после окончания Первой мировой войны ущемленные политически немцы пытались таким образом доказать, что Германия (и прежде всего ее нордический элемент) несправедливо и вопреки логике истории оттеснена на второй план мировой политики.

К расизму относится и стремление охранить благородную арийскую расу от вредоносных влияний и болезней: реформаторы от медицины задолго до нацистов говорили о необходимости радикальных мер по борьбе с распространением наследственных психических и других болезней. Врачи — социал-демократы задолго до 1933 г. убеждали в «необходимости уничтожения психически и физически неполноценных людей»^{444}. Сторонники евгеники претендовали на право обладания истиной и на основе ее добивались власти над жизнями людей задолго до нацистов. При этом они признавали: «мы не знаем ничего достоверного с точки зрения наследственности… ни в одном психологическом заболевании передачу наследственных признаков не удалось прояснить полностью»^{445}. Между тем, несмотря на отсутствие научных аргументов в пользу евгеники (опуская моральные соображения), ее сторонники не сомневались, что основанием для стерилизации может быть и слабое зрение, и искривление позвоночника, и выраженная некрасивость человека. В 20-е гг. социал-демократический евгеник А. Гротьян считал, что треть населения Германии не имеет права продолжить свой род и подлежит стерилизации. Гротьян всерьез полагал, что выявление и изоляция «дефектной» части населения Германии должны стать амортизацией человеческой неполноценности в целом, и эта амортизация приведет к сокращению, а потом и исчезновению нищих, бродяг, тунеядцев, алкоголиков, рецидивистов^{446}. Отсюда ясно, что теоретический вклад традиции немецкой евгеники в практику массовых уничтожений людей нацистами трудно переоценить.

Расизм был тем основанием, которое составляло гитлеровское видение мира. Конкретными планами реализации своего видения он не располагал — ни по завоеванию «жизненного пространства», ни по убиению евреев. Нацистские руководители без указаний знали, что согласуется с гитлеровскими расовыми представлениями и действовали соответствующим образом; всем было ясно, что расизм и антисемитизм стали в Германии после 1933 г. государственной доктриной. Расизм составляет краеугольный камень нацизма точно так же как марксизм — краеугольный камень большевистского тоталитаризма. В свое время марксизму сразу удалось стать большим, чем просто политическая, социальная, экономическая программа, в глазах его основателей и сторонников он был всеобъемлющей философией истории, ключом к пониманию прошлого, настоящего и будущего, он сильно обновил методы исторического познания. Но он же был и мировоззрением с присущим ему эсхатологическим видением тотального переворота, переоценки всех ценностей, при этом пролетариат должен был привести человечество к окончанию его предыстории и началу подлинной истории. Иными словами, марксизм был религией спасения. Этому грандиозному видению нового мира национализм противопоставил свой миф — миф расы, который соответствовал определенным чертам немецкого духа и характера в еще большей степени, чем большевизм соответствовал российской политической культуре с ее авторитаризмом. При этом нацистский расизм все же сохранял «эсхатологический» характер, утверждая мнение, что не немцы являются расой господ, они сами нуждаются в руководстве последней; на самом деле «раса господ»-де находится в процессе становления. Гитлер также в одной из застольных бесед (23 ноября 1937 г.) сказал, что «в определенном смысле мы только должны еще стать расой»^{447}.

Миф расы также имел претензию стать философией истории, по-своему объяснить современность; он стал мировоззрением и сформулировал собственные методы и пути обновления и так же, как марксизм, стал религией спасения и благодати. Отличие состояло в том, что марксизм был оригинальной доктриной, а идеологическую основу нацистской политики геноцида составлял современный расизм, который в целом сформировался к концу XIX века, поэтому нацистский расизм не представляет собой нечто особенное, отдельное от расовой теории как таковой. Новым в нацистском расизме было стремление практически решить расовую проблему, а также то, что нацистский расизм носил государственный характер, — прецедентов этому в истории крайне мало, хотя они и есть. Импульсы к нацистскому расизму и экспансионизму имеют сложную природу, связанную с духовным и общественным развитием Германии; войдя в политическую действительность, они стали самостоятельным фактором развития, самым мощным и значительным в условиях тоталитарной действительности Третьего Рейха. Нацисты связали свой расизм и антисемитизм с социал-дарвинистским мировоззрением и реакционными представлениями об обновлении общества, создав устойчивый конгломерат обскурантистских представлений, имевший огромное воздействие на политику в 1933–1945 гг. Особенно опасной была увязка расизма и экспансионизма, которые подстегивали друг друга к формированию все более радикальных и антигуманных целей и методов. Если представить, что только немцы или «арийцы» способны к воспроизводству культуры, то из этого представления следует не столько право, сколько обязанность этой единственной «творческой» расы к экспансии. «Открытая» расистами иерархия рас обеспечила экспансионизму наилучшее оправдание, а нации и обществу в целом — спокойную совесть. И наоборот, экспансионизм радикализировал и узаконивал расизм — с 1941 г. это видно абсолютно отчетливо. Если пригодность немцев к экспансии основывается на их расовых качествах, то подготовку и осуществление завоевательных войн следует увязывать прежде всего с искоренением «расово чуждых» элементов, особенно евреев, которые выступали как раса-антипод, раса-враг. Эту сумасбродную логику Гитлер и его сторонники считали неопровержимой: как в марксизме, так и в расизме огромное значение имело избрание изначально ложных посылок. До 1933 г. все эти расистские идеи выражались лишь в публицистике и речах Гитлера, а как только он пришел к власти, они начали последовательно воплощаться на практике. На международной арене Гитлер постепенно перешел от политики оппортунистического использования шансов, которые предоставляли ему другие, к принципиальной реализации собственных расовых представлений.

Эту параллель между марксизмом и расовым учением можно продолжить: марксизм был реакцией на большие социальные перегрузки, возникшие в начальной стадии индустриализации, а нацистский расизм и связанный с ним социал-дарвинизм были реакцией на унижение Германии после Первой мировой войны и одновременно отражением присущего эпохе непререкаемого авторитета естественных наук с их «однозначными» и «строгими» доказательствами. Весьма причудливый и необычный характер нацистскому расизму придали присущие той же эпохе эстетизация и романтизация войны, борьбы, насилия.

Как марксизм, так и не разрешивший противоречия между теорией трудовой стоимости и теорией рыночной стоимости товара, так и нацизм не смог выбрать между расой и народом, а между тем последняя пара состоит из различных величин. Поэтому никакого «научного» знания ни в марксисткой теории, ни в расовой теории не было, в обоих случаях политики апеллировали к чувствам, эмоциям, мифам, а не к разуму. Как Маркс в эпоху индустриализации воспользовался временным социальным перенапряжением, так и нацисты использовали в своей политической практике совершенно очевидные для современников азбучные истины. Культурное высокомерие и ксенофобия — ровесники человечества: этноцентризм и ксенофобию можно считать антропологическими характеристиками, свойственными человеку в различные исторические эпохи; они актуальны и сегодня.

Несмотря на то, что предпосылки расизма носят иррациональный характер, расизм представляет собой рационально продуманную систему взглядов. Эволюцию этой системы азбучных истин, претендующих на естественнонаучный характер, можно описывать следующим образом: совершенно очевидно, что существуют различные народы и расы, хотя о последних (в политическом смысле) после Гитлера уже не принято говорить. Также азбучной истиной является утверждение, что желательно, чтобы государство было национальным, а не многонациональным. И не Гитлер открыл, что война — это неизбежная часть политики. А вот далее начинается уже собственно гитлеризм: субъектом истории являются только народы и расы, а не классы, религии или даже государства. Кто хочет жить, должен бороться, кто не борется, не достоин жизни; борьба между народами — это война. Гитлер представлял войну не как насилие и неприятное явление, а как естественное состояние, форму жизни расы. Политика, как учил Гитлер, — это искусство организации борьбы народа за существование, а внешняя политика (самая главная форма политики) — это процесс обеспечения необходимого жизненного пространства для народа. Короче говоря, политика — это война и подготовка к войне, в которой главное — это «жизненное пространство». Главная цель политики немецкого народа — это ликвидация несоответствия между численностью немецкого населения и площадью его проживания. В войне речь идет о господстве и подчинении, ибо основополагающий аристократический принцип природы гласит: должен победить сильнейший, а слабый уничтожен или подчинен^{448}. Наиболее ясно эта мысль Гитлера была выражена в его речи 13 ноября 1930 г.: «Каждое существо стремится к власти, каждый народ к мировому господству. Мы все чувствуем, что в отдаленном будущем перед людьми станут проблемы, для преодоления которых нужна воля расы господ, опирающаяся на возможности и средства всего человечества и всей земли. Этой расой должны стать немцы»^{449}.

В принципе, суждения Гитлера открытий не содержат; проблема только в том, как различать расу и народ, арийцев и немцев, — Хаффнер указывал, что на эти кардинальные вопросы у Гитлера ответа найти невозможно. «Хорошая раса», «плохая раса» — это понятия из мира селекции (например, кур или кроликов), когда сам селекционер определяет, что ему нужно, и в соответствии с этими установками слабых и неполноценных (на его взгляд) ликвидируют, стерилизуют или изолируют. Но понятие «раса» по отношению к людям дифференцировать невозможно — на каком основании одну расы (например, динарскую) считать малоценной, а другую (нордическую[27]) высокоценной? На этот вопрос нет ответа; более того: действительные расовые различия (между белой, желтой, черной расами) Гитлера не интересовали, — его больше занимала борьба между «арийцами» и евреями.

В этой борьбе (по Гитлеру) речь шла не о «жизненном пространстве», а о самой жизни, о войне на уничтожение. Он уточнял: «еврей — это всеобщий враг, ибо его конечная цель — лишение наций их характерных черт, всеобщая бастардизация других народов, снижение расового уровня, установление своего господства над этой расовой кашей посредством уничтожения народной интеллигенции и замена ее представителями собственного народа». И далее: «если евреи победят при помощи марксистской веры, то их корона станет могильным венком человечества, наша планета, как и миллионы лет назад, будет нестись сквозь космический эфир пустой»^{450}. Таким образом, Гитлер, как и марксисты, представлял себя борцом за интересы не только Германии, но интернационалистом, осчастливившим человечество. В последней диктовке Борману (2 апреля 1945 г.) Гитлер сказал: «Человечество должно быть вечно благодарно национал-социализму, что он выдворил евреев из Германии и Европы»^{451}.

Опровергать приведенные доводы нет смысла, да и это невозможно по той причине, что ошибочной является сама система координат гитлеровских воззрений; она строится на заведомо неприемлемых исходных позициях, определяемых ксенофобией, расизмом, обскурантизмом и национальным эгоизмом.

В середине 30-х гг. обозначение «арийцы» и «семиты» было заменено в нацистской пропаганде на обозначение «немецкого происхождения» (Deutschstdmmige) или родственной крови и «чуждого вида» (artfremd) или еврей (Jude). Это позволяло объявить семитов-арабов людьми родственного вида и использовать их в борьбе с евреями: Гитлер даже встречался с родственником Ясира Арафата муфтием Палестины Мухаммедом Али аль-Хуссейни, пытаясь в лице арабов получить союзников в борьбе против евреев; этим планам помешала позиция Италии, которая, будучи союзницей Германии, находилась в конфликте с арабским миром (вследствие своих колониальных притязаний). Во время войны и монголоидные японцы были объявлены народом родственного немцам вида. Звучит анекдотично, но в 1938 г. было установлено, что у одного из руководителей имперской палаты печати бабушка была индианкой из племени сиу: после продолжительной дискуссии было установлено, что сиу — это народ, по виду родственный немцам^{452}. Во время войны, когда множество солдат оказалось за границей, для законной регистрации брака с иностранками, чистота арийского происхождения которых не была документально подтверждена, требовалось предоставление фотографии невесты в обнаженном виде^{453}. В ноябре 1940 г. вышло распоряжение Бормана, что браки между членами партии и чешками, польками, венгерками в принципе не запрещены, но требуют особого разрешения гауляйтера^{454}.

Не менее субъективными и натянутыми являются внешне стройные суждения самого Гитлера в «Майн кампф». Фюрер рассуждал следующим образом: каждое скрещивание неравноценных особей дает среднюю величину между родителями, то есть очевидно, что потомки в расовом отношении будут стоять выше, чем более низкая часть пары родителей, но не выше, чем более высокая часть. Такое скрещивание, однако, по мысли Гитлера, противоречит стремлению природы (!?) к совершенству и отбору. Гитлер указывал, что предпосылкой истинного отбора является не воспроизводство более или менее ценного материала, а абсолютная победа полноценной расы: «Сильный должен господствовать, а не сливаться с более слабым, жертвуя собственным величием и достоинством. Только человек неполноценной расы может считать такой подход жестоким, на то он и дегенерат. Если этот закон не будет реализовываться, то какое-либо развитие станет немыслимым»^{455}. В рассуждениях Гитлера есть лишь одна верная мысль: без неравенства (если все будут одинаковыми) в любых отношениях развитие невозможно. Но как определить, и каков будет критерий — что более, а что менее ценно? Представить себе ответ даже теоретически невозможно: развитие постоянно меняет условия жизни, и именно многообразие (в том числе и расовое) обеспечивает оптимальные условия совершенствования человека. То, что в один момент было слабостью, неразвитостью или отклонением, может обернуться выигрышной стороной: «чистота» и стерильность в этом смысле как раз являются причиной стагнации и отсутствия развития, а в перспективе — и гибели.

Гитлер же, напротив, пытается доказать, что исторический опыт указывает на смешение крови как на причину гибели культур. В «Майн кампф» он пишет: «Исторический опыт показывает, что смешение арийцев с другими народами означает конец культуры. Северная Америка, население которой состоит преимущественно из германского элемента и лишь в незначительной степени смешалось с туземцами, демонстрирует другую культуру и человеческие качества, чем страны Латинской Америки, население которой значительно смешалось с индейцами. На этом примере ясно видны следствия смешения рас»^{456}. Даже признав относительную неустойчивость политической и социально-экономической системы в отнюдь не однородных странах Латинской Америки, нужно считаться, с историческими, политическими, культурными, этическими обстоятельствами, которые определяли это развитие, начавшееся под эгидой Испании и Португалии, — а не замыкаться исключительно на расовых особенностях местного индейского населения, определивших якобы низкое качество человеческого материала в Латинской Америке и ставших главной причиной ее отставания от Северной Америки или Европы. Если, предположим, взять и переселить все население США в Африку, а все африканское население в Северную Америку, то вскоре Африка станет процветающим краем, а Америка погрязнет в нищете, но это не будет доказательством большей ценности американской цивилизации, а всего лишь подтверждением ее лучшей приспособленности к современным условиям хозяйствования и ценностям современной цивилизации. Относительный, но не абсолютный характер ценностей этой цивилизации даже не нуждается в каких-либо доказательствах или комментариях.

Гитлер был совершенно не прав, когда утверждал, что человечество всему обязано только арийцам, их творческой энергии и гению. Он писал: «ариец — это прототип того, кого мы называем “человек”, он Прометей человечества, от светлого чела которого исходят лучи гениальности. Если его не будет, то тьма опустится на землю, человеческая культура погибнет, а мир опустеет»^{457}. Достаточно самого поверхностного взгляда на всемирную историю, чтобы стало ясно, что не один, а множество элементов определяло развитие человечества и что только синтетические культуры (а не замкнутые и изолированные группы) имели продолжение и были продуктивны.

Гитлеровские рассуждения по расовым вопросам в (особенно в 11 главе первого тома «Майн кампф») могут иногда казаться резонными; местами встречаются удачные публицистические и пропагандистские находки, но все это не отменяет их научной несостоятельности, поэтому эти суждения ничего не стоят, хотя в свое время они льстили самолюбию немцев и никакой критики (по большей части) у них не вызывали. Тот, кто применяет к человеческим расам те же критерии, что к породам кур, упускает из виду одно важное обстоятельство: именно интенсивное общение рас, культур, цивилизаций является почвой всякого развития, и, наоборот, замкнутость и изоляция являются причинами стагнации и упадка культур. Очевидно, что причиной относительной отсталости Африки является периферийное положение континента и его изоляция Сахарой с севера и океаном с других сторон, а не пресловутые расовые особенности и причины. Наоборот, возникновение первых древних цивилизаций происходило именно в местах интенсивного общения культур.

Вышеприведенное сравнение Гитлера Северной и Южной Америки производило впечатление на немецкую публику еще и потому, что, как известно, американское правительство на самом деле долгое время поощряло эмигрантов WASP (белые, англо-саксонцы, протестанты); под влиянием евгенических теорий англичанина Френсиса Гэлтона в некоторых штатах США дело дошло даже до законов о стерилизации, шедших дальше законов о стерилизации Третьего Рейха^{458}. Но здесь нужно говорить о своеобразии протестантской этики, а не о расовых особенностях, так как люди, относящиеся к одной расе, в рамках разных видов религиозной этики выказывали совершенно различные свойства. Современная мировая цивилизация имеет преимущественно западное (в терминах Гитлера «арийское») происхождение, но она стала таковой не потому, что исключала все то, что не относилось к ней, а наоборот: проницательный голландский историк И. Хейзинга справедливо указывал, что «современная культура Запада — первая, которая обладает прошлым мира в качестве своего прошлого; только наша история является, строго говоря, мировой историей». Значимость западной цивилизации обеспечила не изоляция, а, наоборот, открытость и готовность воспринять любые влияния и культуры. Гитлер же упорно твердит одно и то же — малочисленные арийские племена покоряли чужие народы и расширяли свою власть до тех пор, пока не прекращали блюсти чистоту крови; допуская смешанные браки, «они заканчивали свои дни, ибо грехопадение имеет следствие изгнанием из рая».^{459} В такого рода умозаключениях отсутствует стремление выйти за рамки расовых представлений — ведь есть еще и политические, социальные, культурные, ментальные, этические и нравственные обстоятельства. По словам немецкого знатока нацизма Г. Буххайма, отдельные нации для Гитлера и СС представляли собой не устойчивые сложившиеся общности, а «нерационально высаженные в почву растения, окруженные со всех сторон сорняками, этим растениям надлежало создать соответствующий порядок в их жизнедеятельности, удаляя асоциальные элементы, уничтожая «ферменты деконструкции», а также умножая полноценные элементы расы и удаляя неполноценные»^{460}. Поэтому нацисты носились с мыслью о необходимости евгенических планов селекции (по отношению к родственным немцам народам) по предложенным их псевдоученым признакам.

Планы селекции распространялись и на немцев: на каждого жителя Рейха составлялся специальный «родословный паспорт», подтверждающий его арийское происхождение; этот документ нацисты сентиментально окрестили «шкатулкой сокровищ предков». Чистопородным арийцем экспертами признавался только один из тысячи; иногда результаты экспертизы могли означать концлагерь и смерть^{461}. Об ажиотаже вокруг «арийства» можно судить по следующему факту; некий нацистский чиновник писал в доносе на самого себя: «При сборе документов для выяснения родословной я узнал страшный, до сих пор совершенно неизвестный мне факт: половина моих предков со стороны отца были евреями. Согласно Нюрнбергским законам моя кровь считается немецкой, так что как чиновника меня это не затрагивает, но как быть с членством в НСДАП и НСКК, и как будет обстоять дело с моими детьми, если они появятся на свет? У них неарийской крови будет 1/16?»^{462}.

О бессистемном, произвольном характере нацистских расовых оценок и установок говорит следующий пример: в письме к руководителю РСХА Гиммлер указывает на недопустимость половых связей или браков между немками (немцами) и рабочими (работницами) из Литвы по причине их недостойного поведения (?!), свидетельствующего об их плохом расовом наследии. Половые связи и браки рабочих (работниц) из Латвии и Эстонии с немцами Гиммлер считал допустимыми и желательными^{463}…

Общим местом является утверждение о том, что на самом деле никаких чистых рас в природе не существует, и привязать определенные человеческие качества определенным расам можно только спекулятивным путем; такие построения не выдерживают никакой критики. Впрочем, встает вопрос, а связаны ли наследственность и определенный расовый физический тип с особыми моральными свойствами людей, с интеллектуальными способностями, с особым способом чувствовать и мыслить? Вопрос этот создает колоссальные возможности для всякого рода спекуляций; какие-либо научные данные в этой сфере весьма неопределенны и недостаточны. Поэтому сторонники расового учения не обращаются к данным научной антропологии и этнографии, а довольствуются именно спекуляциями; поэтому расизм (как компенсация унижения Германии после Первой мировой войны) имел огромное значение в духовной атмосфере Германии 1920–1930-х гг.

К сожалению, расизм не умер вместе с Гитлером; он жив и в современном мире. Открытие в 1953 г. ДНК как носительницы наследственности окончательно поставило на расовой теории крест, но не покончило с расизмом и его предрассудками. В принципе, по вопросу об общественно-политических, морально-нравственных, социально-экономических и социальных следствиях расовых различий могут быть разные мнения, но ни одно из них не будет иметь строгой научной доказательной силы. Человек — это венец творения, и каким бы никчемным, жалким, ничтожным и вредным он ни казался, венцом творения он и останется, если мы не хотим варварства и анархии, если не желаем утверждения принципа зла. Есть люди, которые не переносят представителей других национальностей, и принудить их к терпимости невозможно; с этим нужно смириться, не оставляя надежды на постепенные перемены к лучшему вследствие распространения просвещения, терпимости и взаимопонимания, ибо другого просто не дано. Возведение в принцип ненависти к одному народу, как писал Н.А. Бердяев, есть человекоубийство, грех, и ненавидящий должен нести ответственность^{464}.

Расизм в нацистской политике

Расистская практика нацистов по отношению к соседним европейским народам заключалась в отрицательном отношении к славянам и в неоднозначном отношении к романским и германским народам. Это и понятно: главной функцией расовой идеологии (главным признаком которой была инструментальность) должно было стать «теоретическое» обеспечение политики завоевания «жизненного пространства» в Восточной Европе, а на Западе у Гитлера целей не было, или они были либо второстепенными, либо вынужденными. По этой причине гитлеровский расизм не носил выраженного характера по отношению к неславянским народам Европы. Хотя и здесь в любой момент политика могла повернуться как угодно: «неполноценной» могла стать любая европейская нация, поскольку никаких критериев «полноценности» не существовало. Непрозрачность гитлеровской политики в Европе вообще была принципиальной. Гитлер настаивал на строгой секретности; так, на совещании 16 июля 1940 г. он сказал: «Важно, чтобы наши цели не стали известны всему миру; в этом нет никакой необходимости; главное, чтобы мы знали, чего хотим. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы ненужными декларациями воздвигать препятствия на нашем пути, такие заявления неуместны, ибо мы можем сделать все, что в нашей власти, а того, что находится вне нашей власти, мы все равно не сделаем. Мотивировка наших шагов перед лицом всего мира должна определяться тактическими соображениями. Мы должны действовать таким же образом, как в случаях с Норвегией, Данией, Голландией, Бельгией. Там мы не обмолвились ни словом о наших намерениях, так же мы будем действовать и впредь…»^{467}. Эта секретность давала возможность в любом конкретном случае прибегать к импровизации.

Характерным для нацистской практики расизма (применительно к родственным германским народам) было отношение нацистов и Гитлера к англичанам; лучше всего оно выражается немецким словом, которого нет ни в каком другом европейском языке, — «Hafiliebe» (ненависть-любовь), то есть смесь восхищения имперскими достижениями и имперским величием Великобритании и ненависти к сопернику и стремления его обойти. На пике могущества Гитлер добивался мира и согласия с Великобританией и даже предлагал оставить ей прежнюю сферу влияния; предложения эти не нашли поддержки, и он вынужден был продолжить войну с англичанами. Когда Англия стала противником Германии, нацистская пропаганда принялась обличать британскую империю как социально реакционную. Немецкая пресса и радио стали разглагольствовать об ужасной эксплуатации английских трудящихся капиталистами-плутократами. В 1940 г. немецкие учителя входили в класс и торжественно провозглашали: «Боже, покарай Англию!», а учащиеся должны были отвечать «Он ее обязательно покарает!»^{468}. От Вернера Зомбарта нацистская пропаганда переняла тезис о том, что англичане — это евреи среди арийских народов: именно англичане наиболее полно и последовательно осуществили коммерциализм, охвативший якобы все сферы жизни. Такой же ожесточенной критике подвергались английский парламентаризм и демократия. Один из предшественников нацистского расизма — по происхождению англичанин, X. С. Чемберлен — говорил, что англичане годятся разве только для того, чтобы угнетать примитивные народы, но сами при этом не отличаются героизмом или творческими способностями. В своем известном труде «Миф XIX столетия» Чемберлен доказывал, что в характере британцев преобладают лицемерие, наглость, холодная расчетливость, а идеализма, столь присущего немцам, у них нет вовсе.

Еще больше для критики Великобритании нацистские идеологи и пропагандисты почерпнули у О. Шпенглера, который в своем знаменитом памфлете «Пруссачество и социализм» увлеченно описывал богатый духовный мир немцев и отсутствие внутренней свободы у англичан, погрязших в материализме и либерализме. «Англичанин внутри своего существа есть раб, — писал Шпенглер, — будет ли он рационалистом, сенсуалистом или материалистом. В течение 200 лет он создает учения, которые уничтожают внутреннюю независимость; его последнее создание — дарвинизм — ставит всю совокупность духовной жизни в причинную зависимость от действия материальных факторов»^{469}. Гитлер иногда апеллировал к такого рода высказываниям, хотя нетрудно заметить, что никаких расистских суждений у Шпенглера не заметно, это — обычная ксенофобия и непонимание особенностей политической культуры.

Отношение к другим германским народам Европы у нацистов было лояльным (в рамках возможного, особенно когда началась война). Так, оккупационный немецкий режим в западноевропейских странах радикально отличался от оккупационного режима в Польше или на территории Советского Союза — о расовой политике в собственном смысле слова там не было и речи. Так, 11 марта 1941 г. Геббельс записал в дневнике: «Фюрер разрешил офицерам браки с датчанками, голландками, норвежками и т. д. Это правильно и полезно политически»^{470}. Гиммлер предложил Гитлеру открыть в Голландии две школы НАПОЛА (национально-политические учебные заведения по подготовке будущих партийных кадров); 1/3 учеников будут голландскими детьми, а 2/3 — немецкими. После курса обучения голландцев будут направлять в немецкие НАПОЛА. Аналогичные школы Гиммлер собирался создать в Норвегии. Гитлер согласился с предложением рейхсфюрера^{471}.

Немецкий историк Ганс-Дитрих Лок писал, что Гитлер не хотел военной оккупации Норвегии, но стремился к ее интеграции в Великогерманский Рейх. Гитлер не хотел изменения границ Норвегии; он хотел создать там условия для воспитания «нового человека»^{472}; норвежская нация, по его мнению, содержала для этого подходящий материал. Поэтому в Норвегии оккупанты старались вести себя возможно более лояльно: там деятельность оперативных групп СС (в отличие от Польши и СССР) была запрещена, и только после того назначения гауляйтером Иозефа Тербовена эсэсовцы начали «работу» по подавлению Сопротивления и розыску евреев. Та же история повторилась и в Голландии: эсэсовцы были допущены и в эту страну только после назначения эсэсовского офицера Артура Зейсс-Инкварта имперским комиссаром в Голландию^{473}.

Датчан признали «германским» народом, поэтому нацисты обращались с ними совершенно лояльно; Дания стала большой «потемкинской деревней» нацистского режима. Некий генерал люфтваффе точно определил разницу в нацистской расовой практике среди германских народов Запада и на Востоке Европы следующей формулой: «датчанин — это не поляк, а германец»^{474}.

В радикальном стремлении к собиранию «лиц германской крови» по всему миру Гитлера превзошел Гиммлер, который пророчил создание Великогерманского Рейха до Урала; СС в нем имели бы полицейские и частично военные функции. Гиммлер считал, что за счет германских народов численность населения Германии необходимо увеличить на 30 млн. человек. В ближайшие десятилетия «арийское» население (до 400 млн. человек) должно будет составить ядро нового государства в Европе^{475}. Этим целям служила и попытка привлечения добровольцев в части СС (с 1943 г. в САНТЬЯГО: стали брать даже валлонов и французов, не говоря уже о представителях германских народов)^{476}. Нацистские планы не встретили энтузиазма у европейцев — из Голландии, Фландрии, Норвегии и Дании в СС вступило лишь 13 500 добровольцев.

Во Францию СС почти не допускались: только по личному распоряжению Геринга команда из 10 эсэсовцев, переодетых в форму вермахта, во главе с оберштурмбанфюрером (полковником) СС Гельмутом Кнохеном смогли проехать в Париж. Кнохен устроил свою штаб-квартиру в парижском “Hotel de Louvre”; глава немецкой военной администрации в Париже генерал Отто фон Штюльпнагель и находившиеся в его подчинении 2500 солдат полевой жандармерии вермахта всячески препятствовали активности Кнохена и его людей. Иногда военные даже лишали Кнохена связи с Берлином. Глава гестапо Мюллер мрачно шутил, что во Франции Кнохен сделался приверженцем Запада^{477}. Лишь в 1942 г. Гейдриху удалось избавить Кнохена от зависимости от военных; по-настоящему эсэсовцы смогли развернуться в Париже только после неудачного покушения на Гитлера, одним из организаторов которого был Штюльпнагель — глава немецких оккупационных войск во Франции.

Расизм нацистов все же давал о себе знать и на Западе. Вернув в состав Германии Эльзас и Лотарингию, нацисты активно взялись за германизацию местного населения, о расовом «состоянии» которого Гитлер высказывался весьма уничижительно^{478}. В литературе часто встречается указание на то, что Гиммлер планировал создать эсэсовское государство Бургундия[28], которое должно было обладать определенной автономией и стать образцовой моделью расового и мировоззренческого государства^{479}. Эти планы, однако, так и остались планами.

Совершенно по-другому вели себя нацисты по отношению к славянским народам Восточной Европы. Эта имело долгую предысторию и было продолжением и безмерным расширением прежней традиционной немецкой «Ostpolitik» (восточной политики) кайзеровского Рейха и Пруссии. В 1914 г. канцлер Т. Бетман-Гольвег заявил об агрессии славянства против германцев (Germanentum); это противостояние продолжилось и во Вторую мировую войну, хотя гораздо логичнее было бы, если авторитарные (затем тоталитарные) режимы в Германии и России вместе воевали бы против западных держав, а не против друг друга. И в Первую и во Вторую мировые войны германская враждебность к России нарушала традицию Бисмарка (дружественной и союзнической линии в отношениях с Россией). В Первую мировую войну нарушение этой традиции было связано с германо-австрийским союзом и с его вторжением в сферу российских интересов на Балканах; во Вторую мировую войну все было связано с нацистским расизмом. Дело в том, что Гитлер полагал, что Бисмарк пошел на союз с Россией потому, что в последней господствующее положение занимала неславянская (германская) элита, а хозяевами СССР являются евреи^{480}. Собственно, еврейство и большевизм были для Гитлера идентичны. Гитлер повторял, что каждый большевик — это еврей, В «марафонской» по продолжительности речи (13 августа 1920 г.) он заявил, что во время Октябрьской революции погибло 300 тыс. русских, но ни одного еврея (это, конечно, ложь), несмотря на то, что большевистская верхушка на 90% состояла из евреев. 28 июля 1922 г. Гитлер заявил, что в России 30 млн. человек замучено до смерти, казнено в застенках или умерло от голода. После упоминания об этих жертвах Гитлер переходил к разрушению евреями культуры Древнего Египта, Древней Греции и Римской империи. Эти жертвы, говорил Гитлер, не последние: если начнется большевизация Германии, то гибель немецкой культуры и государства неизбежны; лучшее доказательство этому, по его мнению, — судьба России^{481}.

Хотя широта гитлеровских обобщений и реминисценций почти всегда находилась в обратной пропорции с его знанием предмета, они все равно интересны, так как влияние фюрера на политику Третьего Рейха было очень велико. Гитлер считал русских легковесным, поверхностным, женственным народом — в отличие от мужественных, последовательных и логичных немцев. Гитлер утверждал, что у русских нет представления об организации и порядке; что после революции 1917 г. в России бесспорными хозяевами стали евреи. «До большевистской революции, — говорил Гитлер, — Россия была поразительным примером государственно-творческой активности германского элемента в гуще низшей расы»^{482}. Такие суждения не были оригинальными; в либеральном XIX веке многие немцы верили, что их народ выше славян. Не только либералы, но даже и социалисты (Маркс и Энгельс) часто огульно осуждали русских как реакционную, ригидную нацию; естественно, это делалось в полемическом запале и на обобщения не претендовало, но дыма без огня не бывает… В Первую мировую войну немецкие военные рассчитывали включить всю восточную Прибалтику в состав Рейха и утвердили в ней в период оккупации военную сатрапию, которую так живо и красочно описал Арнольд Цвейг в романе «Споре об унтере Грише» (1927 г.). Гитлер и Розенберг взяли на вооружение эти расхожие в либеральный XIX век суждения о русских и о Восточной Европе в целом. Находясь во власти стереотипов, Гитлер совершенно не представлял себе объектов своей расовой ненависти: в Полтаве он был поражен и смущен тем, сколько там белокурых и голубоглазых детей и женщин^{483}. Дело в том, что нацистские расовые теоретики связывали определенные физические признаки людей с их моральными качествами: блондин — сильный, голубоглазый — верный и так далее^{484}. Правда, требуемым расовым качествам (высокий рост, голубые глаза, длинный череп, узкое лицо, светлые волосы, розово-бледная кожа) ни один из нацистских руководителей (кроме Гейдриха) не отвечал. Вероятно, поэтому Гитлер столь ревностно подходил к этому вопросу.

Вместе с тем, нельзя проводить линию преемственности между старым «обыденным» или «эмпирическим» расизмом и расизмом Гитлера и Розенберга: расизм последних имел инструментальный и поэтому зловещий характер. Он выражался в возведении в абсолют довольно безобидных (если к ним подходить с юмором) национальных стереотипов. Гитлеровцы совершенно серьезно пытались привязать свои расовые представления к политике. Так, пользуясь поддержкой Гитлера, гауляйтер Восточной Пруссии Кох, находясь на посту рейхскомиссара Украины, постоянно конфликтовал с рейхсминистром, министром оккупированных восточных территорий Розенбергом; одним из камней преткновения было нежелание Коха предоставить Украине особый автономный статус[29]. Гитлер поддерживал Коха, считая, что украинцы и русские не способны к государственности: они ленивы, неорганизованны и склонны к анархии. Гитлер иногда хвалил Сталина, который насильно создал из «славянского сброда» государство^{485}. На Востоке Европы, особенно в Польше, нацисты, используя старинные конфликты и вражду (например, украинцев и поляков, евреев и украинцев), натравливали одну нацию на другие. Аналогичную политику нацисты проводили и на северо-востоке Польши в Белостокском округе, где наряду с поляками проживало много белорусов. С первых же дней оккупации немецкие власти, игнорируя интересы польского населения, демонстративно отдавали предпочтение предателям из белорусов. Было разрешено открыть начальные школы с преподаванием на белорусском языке и национальные культурные организации. В Белостоке был создан так называемый Белорусский комитет из белорусских эмигрантов; этот комитет предназначался для управления не столько Белостокским округом, сколько всей Белоруссией. Впрочем, не считая белорусов самостоятельной нацией, нацисты вскоре прекратили этот флирт.^{486}.

Нацисты пытались использовать национальные различия и противоречия даже внутри польской нации: дело в том, что в состав польского народа входят различные этнические группы — кашубы, мазуры, гурали (всего около 1,5 млн. человек), и отличаются они друг от друга не более, чем рязанцы от курян или ярославцев. Нацисты пытались использовать эти различия в собственных интересах: весной 1940 г. по отношению к кашубам, мазурам и силезцам было введено понятие «промежуточный слой»; их перестали признавать поляками, но не признавали и немцами. Например, в районе Быдгоща проживало около 200 тыс. кашубов. Распоряжением гауляйтера Данцига и Западной Пруссии Форстера они были признаны народностью «немецкого происхождения». Чтобы вытравить сознание принадлежности кашубов к польской нации, немецкие власти искусственно возрождали их диалект, называя его самостоятельным языком^{487}. В конце концов нацисты объявили неполяками кашубов, Мазуров, горалов и лемков (руснаков)^{488}. В процессе национального размежевания большое значение имело занесение разных групп поляков в так называемые «немецкие народные списки» (см. первую часть), от положения в которых зависело многое: они предполагали некоторые поблажки и привилегии. В области Варты нацисты пытались посеять вражду между отдельными группами поляков, материально поощряя некоторые группы польского населения.

Ненависть и презрение к славянам в нацистской расистской практике культивировалась настолько сильно, что Гитлер распорядился чтобы немецкие войска вообще не входили в уцелевшие (после победы нацистов) советские города, — «пусть они и дальше влачат жалкое существование в собственной грязи»^{489}. Именно по этой причине 10 сентября 1941 г. Гитлер запретил вступление немецких войск (немецким войскам вступать) в Ленинград, мотивируя это угрозой начала уличных боев и больших потерь для вермахта. Гитлер вообще уничижительно отзывался о русских и об украинцах, которые, на его взгляд, привыкли реагировать только на удар кнута; они не имеют представления о трудовой морали и долге; под свободой украинцы понимают разрешение мыться один раз в день, а не два раза, как прежде^{490}. Не менее презрительно отзывался о славянах и Гиммлер; в мае 1940 г. он говорил, что «для ненемецкого населения Востока не нужно никакой высшей школы, достаточно четырех классов начальной школы. Целью школы является обучение счету до 500, написанию имени, послушанию немцам, честности и прилежности. Чтению, я полагаю, обучать не нужно»^{491}.

Вместе с тем, нельзя и преувеличивать «новизну» нацистских суждений о славянах: даже среди немецких социологов было распространено убеждение, что европейский принцип самоопределения общества неприменим в Восточной Европе; только немцы в состоянии навести здесь порядок^{492}.

В принципе, существо нацистской расистской практики и будущая судьба славян в Рейхе стали понятны по тому, как Гитлер обошелся с побежденной Польшей: такого в европейской политической традиции и истории еще не было. Большая европейская страна была низведена до положения парии на том основании, что в начале 30-х гг. из 31 млн. населения Польши украинцы составляли 6 млн., белорусы — 2,5 млн., евреи — 3 млн., немцы -1,5 млн., литовцы — 100 тыс.; то есть к началу гитлеровской экспансии нацменьшинства в Польше насчитывали 14 млн. человек (40%)^{493}. Было ясно, что произошел пятый раздел Польши; четверть польской территории была включена в состав Рейха[30]; польское общество попало под полный контроль оккупационных властей. В присоединенных к Германии польских районах были изменены все польские названия улиц и другие топонимы, закрыты все польские библиотеки, книжные магазины; нацисты уничтожали или перевозили в Рейх польские памятники культуры. Если в отдельных случаях польские библиотеки и открывали, то изымали все книги по географии, истории, карты, все книги на иностранных языках, всю польскую художественную литературу и все словари. Нацисты безжалостно разрушали архитектурные памятники; Варшаву, к концу 1939 г. разрушенную на 10%, Гитлер приказал не восстанавливать; политический центр генерал-губернаторства был перенесен в Краков. В самой Варшаве все замки и дворцы, за исключением Бельведерского дворца и Лазенков, предназначавшихся для немцев, собирались уничтожить. Культурную жизнь в Варшаве и других городах «генерал-губернаторства» пытались свести к самому примитивному уровню — опера и польский театр были закрыты, работало только варьете. Из концертных залов «для поляков» была изгнана классическая музыка; музыка Шопена была категорически запрещена^{494}. Немецкая же культурная жизнь в Варшаве, напротив, всячески поощрялась: большие средства выделялись на немецкие театры и школы, на немецкую филармонию, на немецкие художественные выставки и немецкие кинотеатры; был создан даже собственный театр СС и полиции.

После окончания войны с Польшей Геббельс писал в дневнике, что «суждения фюрера о поляках — презрительные. Скорее животные, чем люди; совершенно тупы и аморфны. А наряду с этим — сословие шляхтичей, — по меньшей мере, продукт низших классов вперемешку с арийским слоем господ. Мерзость поляков даже и представить себе нельзя. Их способность судить о чем-либо равна нулю. Польский посол Липский считал, что после восьми дней войны с Польшей у нас наступит нервный кризис. Жалкий сумасброд! Фюрер не желает никакой ассимиляции немцев с поляками. Их нужно затолкать в уменьшившееся государство и полностью предоставить самим себе. Если бы Генрих Лев (1129–1195) завоевал Восток, результатом была бы сильно ославянившаяся смешанная раса. Так что пусть все будет так, как оно есть. Теперь мы, во всяком случае, знаем расовые законы и можем направлять свою жизнь согласно им»^{495}.

После оккупации немцами Польши впервые в истории Европы предпринята попытка ввергнуть польскую нацию в состояние рабства и зависимости от завоевателей, планировавших полную ассимиляцию народа, обладавшего мощной культурной традицией и развитым национальным самосознанием. После окончания военных действий (1939 г.) началось уничтожение польской интеллигенции; письменного распоряжения Гитлера на этот счет не существовало, имелось лишь устное указание. В генерал-губернаторстве допускалось только начальное и профессиональное образование; преподавание истории, иностранных языков, географии и физкультуры запрещалось. Летом 1940 г. по заготовленным спискам эсэсовцы арестовали и расстреляли как заложников 3500 представителей польской интеллигенции. Гиммлер говорил о необходимости полной децивилизации Польши: помимо евреев, в 1939–1945 гг. в стране погибло 2,5 млн. христиан^{496}. Генерал-губернатор Польши Ганс Франк в 1940 г. сказал, что если бы он захотел вывешивать объявление по поводу смерти каждого убитого поляка, то в Польше не хватило бы лесов для изготовления такого количества бумаги^{497}. Нещадно эксплуатировалась Польша и в экономическом смысле: в 1942–1943 гг. генерал-губернаторство поставило в Рейх 630 тыс. тонн зерна, 520 тыс. тонн картофеля, 28,6 тонн сахара, 55 тыс. тонн мяса и 7,5 тыс. тонн масла. В середине 1943 г. 1,3 млн. польских рабочих находилась на работах в Рейхе^{498}.

29 сентября 1939 г., после визита в Польшу, Гитлер сказал Розенбергу, что поляки — это тонкий германский слой сверху и жуткий материал внизу. Евреи там — самые ужасающие, каких только можно себе представить. Города до предела грязны. По словам фюрера, за этот визит он многому научился. Прежде всего, если бы Польша еще несколько десятилетий господствовала над старыми частями Рейха, все оказалось бы завшивевшим и запущенным; теперь здесь может господствовать только твердая рука господина. Гитлер сказал также, что хочет разделить Польшу на три части:

1. Между Вислой и Бутом; сюда из Рейха отправят всех евреев, а также другие ненадежные элементы, и воздвигнут на Висле непреодолимый вал — еще более сильный, чем на Западе.

2. На старой границе — широкий пояс германизации и колонизации. Здесь огромная задача для всего народа: создать германскую житницу, сильное крестьянство, переселить сюда немцев со всего мира.

3. Между ними — польская «государственность». Розенберг говорил, что Гитлер мечтал о расширении германского пояса расселения на Восток^{499}.

В 1942 г. в комментариях к «плану Ост» Гиммлер писал: «Совершенно ясно, что польский вопрос нельзя решать путем ликвидации поляков, как это делается с евреями. Такое решение польского вопроса обременило бы на вечные времена совесть немецкого народа и лишило бы его общей симпатии. Соседние с нами народы начали бы опасаться, что в одно прекрасное время их постигнет та же участь. По моему мнению, разрешить польский вопрос надо так, чтобы до минимума свести всякие политические сомнения»^{500}.

И в аннексированных районах и в «генерал-губернаторстве» с поляками обращались, как с «недочеловеками»; их бесцеремонно отправляли на работы в Рейх или выселяли в генерал-губернаторство; с 1942 г. некоторых их них подвергали «германизации». Хуже всего приходилось полякам в области Варты, где гауляйтер Артур Грайзер давил даже на католическую церковь. При Грайзере область Варты была превращена в «образцовое» гау; он играл ведущую роль в проведении антиеврейских мероприятий в этом районе. В области Варты находился один из самых жутких концлагерей — Хелмно^{501}. Грайзер был сторонником жесткой политики депортаций поляков: до 1943 г. из его гау было депортировано около 0,5 млн. поляков и на их место поселено 350 тыс. фольксдойч. В то время как в Западной Пруссии или Верхней Силезии поляков ускоренное «онемечивали», внося в «немецкие народные списки» в группу 3 (статус «немецкого гражданина впредь до отмены»), — Грайзер держался за строгое отделение поляков от немцев. В 1944 г. только 1,5% из 4,4 млн. польского населения области Варты были включены в эту третью группу (в Верхней Силезии — 36% населения, в Данциге — 44% польского населения)^{502}. Более сносно было положение поляков в Верхней Силезии при гауляйтере Фрице Брахте (Брахт был заместителем И. Вагнера — оберпрезидента Силезии с резиденцией в Бреслау, а в 1941 г. сам стал оберпрезидентом самостоятельного округа Верхняя Силезия).

Одно из самых страшных преступлений против человечности было совершено эсэсовцами при подавлении Варшавского восстания 1944 г. Когда началось восстание, Гиммлер обрадовался шансу избавиться от «польской проблемы» и приказал специалисту по борьбе с партизанами Бах-Зелевскому набрать соответствующую команду. В этом отряде убийц, помимо подразделений СС и полиции, были остатки «бригады Каминского», а также батальон Дирлевангера (в Белоруссии батальон уничтожал население целых деревень и разминировал поля, прогоняя по ним женщин и детей). Жестокость команды Дирлевангера вызывала даже протесты гауляйтера Кубе (впрочем, бесполезные), а Гудериан лично просил Гитлера удалить этих убийц с Восточного фронта^{503}.

Внешнее кольцо обороны Варшавы против Советской армии удерживали части вермахта. Воинство Бах-Зелевского состояло из эсэсовцев-гомосексуалистов, педофилов, насильников, садистов, воров и убийц. Даже видавшие виды эсэсовцы, которые сами использовали женщин и детей в качестве живого щита против танков противника, с удивлением наблюдали за тем, с каким ожесточением люди Дирлевангера штурмовали жилые кварталы в Варшаве; варшавян, попадавших им в руки, они выбрасывали из окон; раненых и женский медперсонал безжалостно уничтожали. В живых из батальона Дирлевангера (860 человек первоначальной численности плюс 1200 человек пополнения) осталось 648 человек. Дирлевангер приказом разрешил грабежи; он сам принимал в них участие и даже застрелил одного из своих подчиненных при дележе драгоценностей. Повстанцы узнавали бандитов Дирлевангера по петлицам с двумя перекрещенными карабинами и гранатой под ними^{504}. Батальон применял самые разнообразные орудия убийства: газ, огнеметы, роботы с дистанционным управлением «Голиаф» для доставки взрывчатки в те здания, где засели повстанцы, даже гигантскую стопятидесятитонную мортиру «Карл», которая метала тяжелые гранаты за 6 км, — от разрыва одной такой гранаты обваливались многоэтажные здания. В первые пять дней восстания в Варшаве было убито 40 тыс. гражданских лиц, а всего погибло четверть миллиона человек. Оставшихся в живых жителей вывезли за пределы города; немецкие саперы систематически, квартал за кварталом, взрывали польскую столицу. Огромный город практически исчез с лица земли^{505}.

Сходные цели стояли перед нацистами и в России, хотя мысль превращение ее в колонию кажется особенно нелепой на фоне гордой российской имперской традиции, которую подсознательно воспроизвели большевики в теории мировой пролетарской революции. Представляя себе первозданную мощь и силу России, нацисты, тем не менее, всерьез собирались низвести эту европейскую державу до положения парии. Немецкая политика в отношении русских соответствовала их политике в Польше: в обеих странах немцы собирались ликвидировать господствующий слой (хотя в СССР он был коммунистическим, а в Польше — консервативно-католическим), но в преступлениях против СССР вольно или невольно принимал участие вермахт. От 30 до 40 млн. жителей территорий СССР, которые нацисты собирались колонизировать, подлежало вытеснению или искоренению. Эти действия Гитлер связывал с расовым крестовым походом против евреев. Поэтому на Восточном фронте за войсками вермахта следовали специальные подразделения СС, имевшие целью уничтожение евреев; под видом ликвидации преступной советской власти уничтожалось и местное население. Дело в том, что первоначальные представления Гитлера о слабой заселенности Восточной Европы не соответствовали действительности — она, наоборот, страдала от аграрного перенаселения: идеология и действительность вошли в противоречие. Не нужно было быть опытным аналитиком, чтобы понять, за счет чего этому противоречию суждено было разрешиться: за счет выселения или смерти местного населения. Нацисты всячески маскировали свои «восточные» планы; так, 16 июля 1941 г. Мартин Борман записал следующие слова Гитлера на секретном совещании по оккупационной политике в России: «важнее всего — не выдать нашу цель всему миру!». Борман отмечал также, что «фюрер сказал, что важнее всего представить дело так, будто война против СССР — это война всей Европы. Мы будем снова и снова подчеркивать, что вынуждены были захватить ту или иную область, чтобы навести там порядок и обеспечить нашу безопасность. Мол, в интересах населения этой страны мы должны позаботиться о спокойствии, продовольственном снабжении, транспорте и т. д. Ни в коем случае нельзя показывать, что это сделано навсегда»^{506}

Представления о гитлеровских планах на Востоке дает «Генеральный план Ост», датированный 24 июня 1941 г. и предполагавший переселение 31 миллиона человек в течение 30 лет. 14 млн. славян должны были остаться в немецком районе расселения в России; их предполагалось поставить под контроль переселенных туда 4,5 млн. немцев; литовцев, эстонцев и латышей собирались подвергнуть расовому обновлению (Umvolkung) в соответствии с критериями «нордического типа». В течение 30 лет немецкое население в России предполагалось увеличить до 10 млн. человек^{507}. Немцев хотели расселять в Белоруссии и в части Украины. План предусматривал переселение на Восток за пределы колонизуемых немцами территорий 5–6 млн. евреев, которых Гиммлер сначала собирался использовать для строительства Восточного вала в Польше на границе с СССР^{508}.

Переселенческой политикой должно было заниматься специальное ведомство — РКФДВ (имперский комиссариат по укреплению немецкого народа), секретный указ о создании которого фюрер подписал 7 октября 1939 г. О существовании РКФДВ никогда не объявлялось официально, и по замыслу Гиммлера эта организация должна была вернуть из-за пределов Рейха всех немцев, чтобы исключить «вредоносное» влияние на них расово чужеродных элементов^{509}. Этот указ предусматривал наделение Гиммлера полномочиями по пресечению вредоносных расовых влияний на немецкую нацию со стороны других народов; также Гиммлер был устно уполномочен Гитлером выселять поляков и евреев из тех районов, которые предназначались для поселения немцев. Возникла новая центральная имперская инстанция СС во главе с бригаденфюрером СС Ульрихом Грайфельтом. Это была отдельная властная инстанция, сосуществовавшая с органами гражданской администрации и конкурировавшая с ними. В качестве шефа РКФДФ Гиммлер получил возможность давать указания органам гражданской администрации. В оккупированных районах Европы РКФДФ предстояло выполнить самую грязную работу по осуществлению геноцида по расовому признаку Именно в этом комиссариате под руководством бригаденфюрера СС У. Грайфельта готовился «Генеральный план Ост». Грайфельт писал, что германского жизненного пространства должно хватить не только на нынешнее, но и на грядущие поколения немцев, а «если и этого места не хватит, тогда снова придется браться за оружие»^{510}.

Практику нацистского расизма по отношению к славянам нельзя назвать полностью последовательной. Так, после оккупации Чехии (7 апреля 1939 г.) вся власть была передана имперскому протектору барону К. фон Нейрату, слывшему мягким и либерально мыслящим человеком. Национальное собрание Чехии было распущено, а на его место встало образование из представителей прежних партий (так называемое Национальное единство); протекторат был лишен права внешних сношений. Руководителем Национального единства провозглашался глава протектората, а 100 членов его совета не избирались, а назначались Э. Гахой, ставшим президентом Чехии 30 октября 1938 г., после того как Э. Бенеш подал в отставку^{511}. Формально Национальное единство было наделено правом контроля над деятельностью правительства, главой которого с 29 апреля стал генерал А. Элиаш. Разумеется, в массе своей чехи негативно восприняли оккупацию своей страны Германией. В одном из донесений СД передавала: в ноябре 1939 г. в Чехии прошел слух, что всех чешских детей во время обязательной ежегодной кампании прививок против дифтерии собираются то ли заразить этой болезнью, то ли просто отравить, и 18 ноября матери с утра забрали своих детей из школы, занятия были сорваны. Призывы и увещевания чешской полиции остались без внимания^{512}.

Вместе с тем, обращает на себя внимание тот факт, что обращение с чехами было несравненно более мягким, чем с поляками или русскими; это может объясняться в том числе и тем, что гитлеровцы считали чехов отчасти ассимилированными многовековым немецким влиянием; в Германии чехов иногда называли «пруссаки среди славян». Характер нацистской политики по отношению к Чехии стал еще более ясным после того, как штатгальтером был назначен руководитель PCX А Р. Гейдрих (27 сентября 1941 г.). После его вступления в должность было объявлено о введении чрезвычайного положения, которое, впрочем, вскоре было отменено. За период действия чрезвычайного положения СС было казнено 404 человека: 169 из них были повешены за экономические преступления (спекуляция и укрывательство товаров), которые вели к ухудшению продовольственного снабжения местного населения. Гейдрих обратился к населению с просьбой указывать на злоупотребления любых служб, пусть даже и немецких; в его канцелярию посыпался поток заявлений и жалоб. Особое впечатление на чехов произвело то обстоятельство, что Гейдрих не щадил никого; террор был направлен не только против чехов и евреев, но и против тех немцев, которые, по словам Гейдриха, «помышляли только о собственной наживе, нанося вред Рейху»^{513}. 4 ноября 1941 г. по приказу Гейдриха за экономический саботаж были повешены немецкие фабриканты братья Вальтер и Гельмут Адамы, бывшие активными и убежденными нацистами; 30 сентября за связи с подпольщиками был казнен немецкий химик; 18 октября — немецкий мясник за посредническую торговлю и спекуляцию. Продукты, отобранные у спекулянтов, Гейдрих распределял между заводскими столовыми для чехов. По указанию Гейдриха в протекторате была создана сеть заводских столовых, где рабочим давали обеды без продовольственных карточек; эта мера имела большой успех и принесла Гейдриху популярность. Через месяц после прибытия в Прагу Гейдрих принял в Градчанах чешскую рабочую делегацию; в начале 1942 г. по распоряжению Гейдриха в протекторате было введено обязательное страхование по безработице. В мае 1942 г. Гейдрих объявил, что превращает отель-люкс в пригороде Праги в санаторий для рабочих-чехов^{514}. С другой стороны, в январе 1942 г. Гейдрих произвел реорганизацию правительства протектората, фактически ликвидировав его как коллективный орган. Заседания Совета министров более не проводились. Разрешались лишь совещания главы правительства (после казни А. Элиаша им стал Я. Крейчи) с отдельными министрами, которые не имели права принимать какие-либо решения^{515}. Другим важным элементом реформы Гейдриха было слияние всех министерств, связанных с экономикой, в одно Министерство экономики и труда во главе с немцем В. Берчем; вследствие этого чешская экономика стала интенсивно использоваться немцами в интересах войны. Гейдрих погиб от гранаты Кубиса и Габчика (диверсантов, присланных из Лондона) 4 июля 1942 г. После смерти Гейдриха его линию продолжил генерал СС К. Да-люге, который последовательно стремился подчинить все чешские органы власти немцам; чешская полиция получала приказы непосредственно от немецкого руководства, а чешские правительственные войска стали выполнять обычные полицейские функции. Чехов не сделали гражданами Рейха; для них было решено ввести понятие «гражданин протектората», которое было гораздо уже понятия «гражданин Рейха». В ноябре 1940 г. Борман подписал распоряжение партийной канцелярии о том, что для браков между членами партии и чешками, польками и венгерками требуется особое разрешение гауляйтера^{516}. Чехи не могли служить в вермахте, им запрещалось вступать в браки с немцами (по данным германской статистики, в протекторате проживало 270 тыс. немцев)^{517}. Представить себе аналогичное поведение оккупантов в Польше или Советском Союзе невозможно — там шла настоящая расовая война, и противостояние имело гораздо более ожесточенный характер.

Столь же жесткую (как в СССР) расовую политику нацистские оккупационные власти проводили на территории Югославии, с тем отличием, что в этой стране с 16-миллионным населением в качестве инструмента оккупационной политики они более активно использовали внутренние национальные проблемы и разногласия. К тому же, Югославия была единственной в Европе страной, оккупированной одновременно четырьмя государствами — Германией, Италией, Венгрией и Болгарией^{518}; это наложило отпечаток на расистскую практику нацистов. Нацисты использовали противоречия между сербами и хорватами, мусульманами и православными, католиками и протестантами, сербо-болгаро-греческие споры о Македонии и другие проблемы.

Наверное, самой необычной была участь словенцев: в июне 1941 г. руководитель РКФДВ Ульрих Грайфельт получил приказ о подготовке к присоединению Словении к Рейху и создании новых провинций Южная Каринтия и Нижняя Штирия на территории Словении. Облеченный специальными гитлеровскими полномочиями, Грайфельт самостоятельно распоряжался переселением немцев из районов Тироля, отошедших Италии (по договору 31 августа 1941 г.), в район Любляны. Гиммлер настоял на расовой проверке словенцев, подлежащих выселению с родины; к ноябрю 1941 г. из 54 тыс. словенцев 38 тыс. было отправлено в Рейх с последующим расселением в Бадене и Вюртемберге, а остальные депортированы в Хорватию и Сербию^{519}. Удивительно, но из полумиллиона этнических немцев только 50 тыс. было допущено в Рейх, а почти 70% ненемцев — словенцев — переселили в Германию! Расово-переселенческая комиссия признала словенцев «германизуемыми». Также для «германизации» было отобрано 20 тыс. поляков (преимущественно детей), 10 тысяч эльзасцев и лотарингцев, имевших немецкие фамилии, но не говоривших по-немецки^{520}. В конце концов, из 250 тыс. детей, отправленных в Германию из Восточной Европы для «аризации», в свои семьи вернулось после войны только 25 тыс.^{521}

Следует, однако, оговориться, что не эти странности определяли обыденную практику нацистского расизма в Восточной Европе, но убийства, жестокость и унижения. Немецкая общественность была осведомлена о характере нацистского господства в Европе, но как-либо влиять на положение дел она была не в состоянии.

Нацистская евгеника и эвтаназия и немецкое общество

Задолго до возникновения Третьего Рейха врачи, психиатры и другие ученые многих стран предупреждали об опасности возможного биологического вырождения людей в ранее неведомых социальных условиях: в большой скученности в крупных индустриальных центрах с их искаженными и извращенными (по сравнению с простым крестьянским миром) представлениями, а также необычными (по сравнению с прежними временами) бытовыми условиями. Впрочем, и сейчас никто с полной уверенностью не сможет сказать, что социальные условия, возникшие вследствие урбанизации, прозрачны, контролируемы и не вызывают никаких опасений. В первой трети XX века многим европейцам казалось, что нации подвергаются усиливающемуся давлению алкоголиков, уголовников-рецидивистов, всевозможных асоциальных элементов, больных и калек, воспроизводство которых никак не регулировалось в течение многих поколений (впрочем, оно не регулируется и сейчас); что достижения современной медицины, обеспечивавшие спасение новорожденных с различными наследственными заболеваниями, оборачиваются со временем против общества, поскольку эти калеки становятся для него обузой. В этих условиях многим казалось, что современная медицина и социальная сфера действуют вопреки естественному отбору, систематически ухудшая, а не улучшая человеческий материал. Иными словами, все победы современной науки и социальной политики представали как пирровы победы^{523}.[31] Таким образом, Гитлер не был особенно оригинален, когда в 1925 г. писал в «Майн кампф», что полумерой и нелепостью является забота о продолжении жизни неизлечимо больных людей; в таких случаях нужен ясный рациональный подход и последовательные действия.

Большинство европейцев было озабочено падением рождаемости, которое казалось опасным ввиду экспансии соседей; проблемой казался рост рождаемости у своих политических соперников. Точно так же, как сейчас в Европе опасаются роста населения в странах третьего мира, в межвоенный период французы боялись высокой рождаемости у своих воинственных соседей — немцев; немцы боялись угрозы бесчисленных «славянских орд»; англичане опасались большой рождаемости у ирландцев; итальянцы сетовали на «бандитский юг»; в европейской части России боялись высокой рождаемости в ближнем к нам азиатском зарубежье. В разных обществах в разные времена присутствовал страх перед иммигрантами, могущими «испортить» хорошую расу, и недовольство эмигрантами, снижающими расовое состояние общества вследствие отъезда за границу. В США, например, имел место страх перед волной эмигрантов из Азии или притоком эмигрантов из бедных регионов Восточной Европы, «белых бедняков» (white trash), которые якобы снижали сопротивляемость белой расы перед лицом напористых афроамериканцев. В этой связи существовали квоты на въезд в США определенных расовых типов. Впрочем, евгеника была не только европейской или американской болезнью, она процветала в Китае, в Аргентине, в Бразилии, в Индии.

Задолго до нацистов практические шаги для предотвращения воображаемой перспективы вырождения сделали шведы, хотя первая в мире кафедра евгеники была создана в 1909 г. в University College в Лондоне и лишь в 1922 г. — в университете Упсалы. В Швеции впервые стали практиковать добровольную стерилизацию в целях сохранения расовой чистоты и поддержания нордического типа. Впрочем, в практике евгеники американцы и немцы вскоре обошли англичан и шведов. Почти во всех американских штатах существовала узаконенная практика стерилизации наследственных больных, а в Калифорнии стерилизовывали больше, чем во всех остальных штатах вместе взятых^{524}. Воодушевленные законом США об эмиграции (1924 г.), немецкие евгеники заговорили о необходимости принятия подобного закона в Германии (перед лицом притока в страну евреев и южных славян). Также немецкие евгеники распространяли среди немцев всевозможные пропагандистские материалы с графиками и статистикой о затратах на социальную помощь неблагополучным (вследствие наследственных заболеваний) семьям. О необходимости устранять «человеческий балласт» еще в 1920 г. писали немецкий юрист Карл Биндинг и немецкий медик Альфред Хохе^{525}. Они оценивали человеческую жизнь масштабами затрат на продукты питания, одежду, жилье, отопление и уход. Нацисты охотно повторяли эти доводы даже в школьных учебниках; потом они первыми перешагнули порог допустимого, задумав втайне от общественности осуществить программу эвтаназии[32]. В начале XX века к евгеническим кругам в Германии примыкали даже социал-демократы; во всех слоях общества находились люди, симпатизировавшие их идеям. Напротив, в Англии, когда некий лейборист внес законопроект о добровольной стерилизации наследственно больных, то Сидней Уэбб протестовал, указывая, что это важное дело не может быть оставлено на усмотрение частных лиц и люмпен-пролетариев. В отличие от Германии, где ученые с большим энтузиазмом восприняли евгенические планы, в Англии никакого воодушевления они не вызвали — по всей видимости, евгеника в силу своего радикализма не подходила консервативным англичанам. В 1929 г. английскими психиатрами было установлено, что различными психическими расстройствами страдает около 300 тыс. англичан, из которых только 50 тыс. помещено в лечебницы. Данные статистики произвели сильное впечатление, но в 1931 г. британская нижняя палата отвергла закон о стерилизации^{526}.

Без резких возражений против евгеники не обошлось и в Германии: в 1923 г. профессор Карл Бонхефер (отец Дитриха Бонхефера, известного деятеля антинацистского Сопротивления) выступил с резкой статьей, возражая против насильственной стерилизации людей, родившихся слепыми или глухими, идиотов, эпилептиков, преступников-рецидивистов и людей, имевших по крайней мере двоих внебрачных детей. Мюнхенский психиатр Освальд Бумке весьма точно заметил, что в дебатах о стерилизации речь идет прежде всего об арийцах и неарийцах, о долихоцефальных или брахицефальных головах, о нордической расе и неполноценных людях; но в этих сферах абсолютно ничего определенного нет, и ложные рецепты и неопределенные теории могут принести только вред. Бумке далее указывал, что в соответствии с этой логикой нужно убить не только всех душевнобольных и психопатов, но и инвалидов войны, безработных, пенсионеров и вдов, которые уже не способны рожать^{527}.

Проблемы, связанные с евгеникой, коснулись Германии особенно остро и воспринимались частью общественности как подлежащие непременному разрешению. Причины этого, возможно, лежат в ожесточении немцев после Первой мировой войны, усугубленном позором Версальского договора и потрясениями кризиса 1929 г. После 1929 г. средств для проведения активной социальной политики не хватало, и все чаще раздавались голоса о необходимости превентивной стерилизации калек (чтобы воспрепятствовать их воспроизводству и таким образом сэкономить средства для поддержания здоровых людей, оказавшихся в нищете вследствие кризиса). В Германии был популярен тезис от том, что в войну действует негативный отбор, и погибают лучшие, а «неполноценные» процветают в тылу (при этом игнорировался тот факт, что в заключительной стадии Первой мировой войны в немецких психиатрических лечебницах и приютах для калек вследствие систематического недоедания погибло более 70 тысяч человек). Современная война с отравляющими газами и пулеметами привела к изменению моральных масштабов, чему соответствовало и поведение людей в тылу. Люди стали забывать, что обязанностью здорового и сильного является помощь слабому и больному, а не желание выжить за его счет^{528}. Даже представители прогрессистов в Германии в 1914 г. высказывались за то, чтобы тратить дефицитные средства не на душевнобольных и калек, а на здоровых людей, которые могут принести стране пользу. Такая риторика немногим отличалась от нацистской. После войны наиболее радикальные публицисты стали призывать к преодолению «устаревшей» иудео-христианской морали и к возврату к первобытным и здоровым нравам спартанцев, которые убивали больных младенцев и беспомощных стариков.

Учитывая эти настроения, нацисты стали использовать все виды насильственного контроля над рождаемостью: стерилизацию, кастрацию, аборт, запрет брака; эти меры применялись к психическим и душевнобольным, калекам, алкоголикам, учащимся дефектологических школ, клиентам социальной помощи и благотворительности. Международный характер увлечения евгеникой никак не объясняет и не релятивирует масштабов систематической и злодейской политики нацистов в этом вопросе — эта политика вылилась не только в стерилизацию 400 тысяч людей, но и привела к убийству 200 тыс. человек в рамках программы эвтаназии. Хотя, наверное, во всех странах были и есть люди, верящие в необходимость убийства неизлечимо больных или калек, но генеральных решений, могущих привести к изменению морального климата в обществе, еще никто нигде не принимал; нацисты, впрочем, тоже не решились сделать это публично (что свидетельствует о том, настолько спорным и сомнительным такое решение казалось даже им), и действовали тайно.

Нацистские врачи-евгеники действовали не спонтанно, а на основе некоторой законодательной базы. 14 июля 1933 г. вышел «закон о предохранении от наследственных болезней подрастающего поколения» (Gesetz zur Verhutung erbkranken Nachwuchses); в §1 этого закона признавалась необходимость принудительной стерилизации наследственных больных. Решение о стерилизации мог принять врач или врачебная инстанция, и осуществлялась она помимо воли пациента. В Третьем Рейхе этот закон открыл серию действий против «неполноценных в расовом отношении» людей. Первоначально нацисты ограничились лишь «рейнскими бастардами» (детьми, родившимися от цветных в период оккупации французами и бельгийцами Рейнской зоны и Рура с 1919 по 1934 гг.), которых сразу насильственно стерилизовали^{529}, а также наследственно душевнобольными и преступниками-рецидивистами. Это не встретило какого-либо общественного противодействия. Закон о стерилизации 1933 г. имел безусловно расово-политический характер, поскольку диагнозы, предписывавшие стерилизацию, касались самых неоднозначных феноменов человеческой жизни и болезней^{530}. Ни один из диагнозов не был точно описан и научно определен. В алкоголизме, например, следовало доказать еще наследуемость или ненаследуемость. Чаще всего приводившиеся диагнозы «шизофрения» и «слабоумие» до сих пор весьма трудно определить; это, скорее, гипотезы, описывающие признаки болезни. Часто в практике стерилизации на первый план выходили немедицинские аспекты, например, «недостаточная жизнестойкость» (mangelnde Lebensbewahrung)^{531}. Даже гипотетический риск «плохой» наследственности от 10% до 90% считался достаточным для стерилизации. В 1934 г. некий врач из Ростока таким образом оправдывал стерилизацию: «Сегодня нельзя, как это делали в старину, просто убить неполноценных, которые отягчают жизнь нации. Поэтому для благополучия народа следует, по возможности, уменьшить их количество»^{532}.

По подсчетам Гизель Бок, за весь период нацистской диктатуры был стерилизован 1% немецкого населения в возрасте от 16 до 50 лет^{533}. По существу, начало стерилизации было первым прецедентом массовых убийств, ибо при стерилизации женщин существовал большой риск смертельного исхода. До начала войны в Германии было стерилизовано 350 тыс. мужчин и женщин. В 1935 г. закон о стерилизации был дополнен законом об абортах в евгенических целях. У женщин стерилизация проводилась путем опасной полостной операции (женщинам перевязывали трубы, а мужчинам удаляли семенники); по некоторым оценкам, в результате операций погибло около 5 тыс. женщин^{534}. Одна немка из Франкфурта, чтобы избежать стерилизации, бежала за границу; другая объявила о готовности время, оставшееся до наступления климакса, провести в изоляции, а стоимость своего содержания предложила покрыть за счет пенсии в 58.20 рейхсмарок. Суд по наследственным заболеваниям и стерилизации (EOG — Erhgesundheitsobergericht) постановил даже, чтобы недостающую после перечисления пенсии сумму в 2.50 рейхсмарок выплачивало государство. Эта дама провела в лечебном заведении закрытого типа 3 года (с 1940 г. по 1943 г.); после наступления климакса она была отпущена на свободу^{535}.

В основе нацистской расовой политики лежало 4 закона: «закон о предотвращении рождения потомства, имеющего наследственные болезни», «закон о предотвращении общественно опасного рецидивизма» (Gewohnheitsverbrecher), «закон об унификации системы здравоохранения» (все — 1934 г.) и «закон о необходимости прерывания беременности по причине наследственных болезней» (1935 г.). На основе первых двух законов было стерилизовано 350 тыс. человек — тексты законов позволяли толковать их все более расширительно, и к преступникам против морали стали причислять со временем так называемых «асоциальных элементов», то есть тунеядцев, бродяг, проституток, гомосексуалистов, сектантов и цыган. Всех их помещали в концлагеря или больницы.

Нацистский закон о стерилизации наследственно больных вступил в силу с 1 января 1934 г.; на этот раз стерилизация была объявлена обязательной. В число наследственных болезней закон включал шизофрению, слабоумие, эпилепсию, врожденную слепоту, глухоту, пляску святого Витта, сильные физические отклонения и хронический алкоголизм. Этот список легко было продолжить, а число «наследственных» больных — расширить. С 1936 г. стерилизацию женщин старше 38 лет, для которых оперативное вмешательство было недопустимо, стали проводить при помощи радиоактивного излучения^{536}.

Поскольку большая часть душевнобольных уже была помещена в специальные больницы, то с выходом закона о стерилизации встал вопрос о том, кого считать «слабоумными»; это было важно, так как в итоге последние составили 60% из подвергшихся стерилизации. Немецкий союз психиатров считал «слабоумными» людей, IQ (индекс интеллекта) которых находился между полной идиотией (от 0 до 19 пунктов IQ) и имбецильностью (форма олигофрении, от 20 до 49 пунктов IQ). Исполнявшие этот закон распространяли его подчас и на дебилов (50–69 пунктов IQ). Это не было чисто научной медицинской проблемой, так как по этой классификации 10% военнослужащих подлежали стерилизации (!), а в СА этот процент был еще выше. Естественно, слабоумие своих сторонников нацисты объясняли не расовыми проблемами, а недостатками образования. Сам по себе IQ имел весьма условное значение для диагноза, так как, и не будучи идиотом, ребенок мог не знать, чем адвокат отличается от прокурора (правильно на этот вопрос отвечали лишь 7% нормально развитых детей), когда родился 'Колумб или кто такой Бисмарк, почему люди молятся или почему они должны говорить правду (на такие вопросы и не могло быть однозначного ответа, что является обязательным условием тестирования)^{537}.

В увлечении нацистов вопросами наследственности и расовой чистоты было много смешного и нелепого. Ирландский драматург и писатель Сэмюэл Беккет, побывавший в Германии в 30-е гг., задавал риторический вопрос, кто такой истинный ариец? И отвечал: «он должен быть блондином, как Гитлер, стройным, как Геринг, той же сексуальной ориентации, что и Рем (тот был гомосексуалистом), и носить фамилию Розенберг (эта фамилия для немецкого уха звучит как еврейская)».

Стерилизацию использовали для преследования политических противников, которых обвиняли в «моральном слабоумии» (к подобным методам прибегали и в советских психушках). Для вынесения решений о стерилизации создали 225 судов «наследственного здоровья». Один из комментаторов закона о стерилизации писал, что чиновники в этих судах должны постоянно помнить слова Гитлера о том, что личные права человека отступают на второй план перед обязанностью сохранения и развития расы. Стерилизация была не только тяжелым уроном человеческому достоинству и религиозным убеждениям, но и тяжкой психической травмой (от ощущения человеком своей второсортности и невозможности иметь детей). Как и прочие тоталитарные режимы, нацистский режим давил на чувство вины — абсурдно, но человек должен был оправдываться и подтверждать свое право иметь детей. Поскольку законом о стерилизации оказались затронуты многие немцы, нацисты предприняли серьезные усилия для пропаганды и разъяснения этого закона. Долгие годы психиатрические лечебницы и пансионаты были закрыты для глаз общественности; теперь же они стали работать в условиях гласности и прозрачности всех своих подразделений. Стали устраивать экскурсии по психиатрическим больницам: только одну лечебницу в Мюнхене с 1933 г. по 1939 г. посетила 21 тыс. экскурсантов; им демонстрировали самые крайние случаи помешательства, и большинство зрителей с ужасом и отвращением смотрело на душевнобольных. Снимались пропагандистские фильмы, читались лекции, из которых следовало, что, если все оставить как есть, Германии угрожает наплыв идиотов. Расовое политическое пропагандистское ведомство в Берлине насчитывало 3600 сотрудников; для врачей всех специальностей организовывались курсы по расовой теории; в университетах открывались кафедры расовой гигиены; экзамены по этой дисциплине вводились для студентов всех специальностей^{538}(как в свое время в СССР по истории КПСС и научному коммунизму).

Пропагандисты рассказывали о колоссальных суммах затрат на содержание психиатрических лечебниц; «комфортабельные» условия сумасшедших сравнивали с жуткими жилищными условиями немецких рабочих семей. Зрителей и слушателей исподволь подводили к мысли, что здоровые дети живут впроголодь и играют на грязных задних дворах и в подворотнях, а идиоты проживают в роскошных условиях; что здоровые дети бегают босиком по снегу, потому что у их родителей нет денег на обувь, но государство выделяет миллиарды на содержание калек и дебилов. Особый упор делался на то, что среди евреев особенно высок процент душевнобольных; за их благополучное и сытое существование должны, работая в поте лица, расплачиваться немцы.

Некоторые протестантские теологи оправдывали стерилизацию и эвтаназию тем, что Бог создал такие надличностные и надчеловеческие организации, как семья, раса и нация, с тем умыслом, что они будут стоять выше, чем отдельный человек; их существование и процветание является поэтому более важным, чем благополучие отдельных людей. В 1934 г. ряд протестантских теологов выступил даже за принудительную стерилизацию глухих и слепых (ранее она делалась им только добровольно). Даже католическая церковь и ее организация милосердия «Каритас» не была полностью свободна от влияния идей евгеники, несмотря на то, что неприкосновенность человеческой жизни является одним из самых важных убеждений католиков — в этом вопросе нацистская идеология вступает в противоречие с католичеством даже сильнее, чем в вопросе с официальным антисемитизмом^{539}. Тем более что папская энциклика 1930 г. о христианском браке была прямо направлена против законов о стерилизации в США.

Особое значение имела интеграция антисемитизма в евгеническую практику; хотя об антисемитизме в законе не говорилось, но евреи по умолчанию были включены в нежелательные для новой общности элементы. Общество не было против помещения в приюты «асоциальных элементов», «калек», «идиотов», «тунеядцев». В момент начала войны никто не протестовал и против «лазаретов-шлюзов», созданных военными медиками для призывников-невротиков, или против создания специальных подразделений (батальонов) для прохождения воинской службы слепыми, больными сердечно-сосудистыми заболеваниями или почками. «Симулянтам» грозили концлагерями или учреждениями для условно осужденных. Общественность безропотно приняла даже сокращение пищевых рационов для определенных групп пациентов^{540}. При этом следует отметить, что снижение рационов часто предпринималось самими врачами с тем, чтобы увеличить смертность среди пациентов^{541}. В конце концов, дело дошло до принуждения врачей и обслуживающего персонала принимать участие в убийствах своих пациентов.

Убийство детей-калек стало первым шагом в нацистской программе «эвтаназии». Эту тему Гитлер затронул на съезде партии в 1929 г.: «Если Германия будет ежегодно получать 1 миллион младенцев и избавляться от 700–800 слабейших из них, то в итоге страна от этого только выиграет. Более опасным является то, что мы добровольно отрезали себя от очищающего эффекта естественного отбора, а вместе с ним и от возможности иметь действительно способных людей. Талантами обладают не первенцы, а те, кто прошел сквозь сито отбора, — примером тому является Спарта, чисто расовое государство, последовательно осуществлявшее принципы отбора. У нас же все наоборот — наши гуманисты сохраняют и выхаживают слабых и больных за счет сильных и здоровых»^{542}.

Еще в 1935 г. руководитель имперской гильдии врачей Герхард Вагнер поставил перед Гитлером вопрос о предоставлении ему полномочий для уничтожения «недостойных жить людей», но фюрер призвал его к «осторожному выжиданию»^{543}. Гитлеровская позиция была не случайной: дело в том, что еще в 1933 г. прусский министр юстиции Керрль представил комиссии по реформе права проект введения в Германии эвтаназии. Это предложение было отвергнуто министром юстиции Гюртнером, также отрицательно к эвтаназии относились Г. Вагнер и его преемник Леонардо Конти. Принимая во внимание оппозицию, Гитлер связывал свои надежды на реализацию программы эвтаназии с войной. Поэтому именно в октябре 1939 г., когда война уже началась, он уполномочил шефа своей канцелярии Филиппа Булера и своего личного врача Карла Брандта действовать в интересах реализации программы от его имени, давая санкции на убийство больных компетентным врачам. Некая супружеская пара безуспешно ходила по инстанциям, ходатайствуя об умерщвлении новорожденного-калеки (ДЦП). Случайно узнав об этом от своего врача Карла Брандта (генерального инспектора здравоохранения), Гитлер предложил исполнить желание родителей. Тогдашнее право этого не допускало, но Гитлер таким образом создал прецедент. Он не стал вводить эвтаназию законным путем, но 1 сентября 1939 г. отдал письменное распоряжение Булеру, Брандту, а также руководителю имперского союза врачей Вагнеру — во время войны взять на себя решение вопроса об эвтаназии^{544}. Текст этого документа имел весьма двойственный смысл — говорилось о расширении полномочий лечащих врачей под ответственность Булера и Брандта^{545}. Документ уполномочивал Брандта в случаях с неизлечимо больными новорожденными и другими пациентами действовать по своему усмотрению[33]. Была создана рабочая группа из 50 врачей и юристов. В канцелярии фюрера разработали даже арифметическую формулу для расчета количества людей, подлежащих «обработке» (эвфемизм убийства). Это число определялось по формуле 1000:10:5:1 — из тысячи людей 10, как правило, нуждаются в помощи психиатра, 5 из них подлежат стационарному лечению, а 1 — упомянутой «обработке». Исходя из общей численности населения Германии, «обработке» по этим планам должно было подвергнуться 65–70 тыс. немцев^{546}.

В «деле» эвтаназии направляющую и организующую роль играла личная канцелярия Гитлера под руководством Булера, который подключил к осуществлению программы «Имперский комитет по научному исследованию наследственных и приобретенных болезней» (Reichsausschlufi zur wissenschaftliche Erfassung von erb- und anlagebedingten schweren Leiden). Адрес этого комитета был: Берлин, Тиргартенштрассе дом 4, отсюда и кодовое название программы по эвтаназии — «Т4»; на служебном жаргоне организация называлась также «Т4». Поскольку традиционные медицинские инстанции для осуществления эвтаназии не годились, офицер СС Виктор Брак создал аппарат в 100 человек (из них 60 врачей), которые «работали» по осуществлению программы эвтаназии нескольких психиатрических клиниках, превращенных в места массовых убийств. Большинством исполнителей «Т4» двигала вера в необходимость этих мероприятий, хотя нельзя исключить и иные мотивы (участникам программы эвтаназии выплачивалась хорошая зарплата, а также им полагались дополнительные льготы. Текучесть кадров в «Т4» была низкой, конфликтов между руководством «Т4» и персоналом не было).^{547}.

С 18 августа 1939 г. акушерки роддомов обязаны были сообщать по инстанции о родившихся детях-калеках^{548}; родители обязаны были зарегистрировать в комитете («Т4») своих детей — душевнобольных или калек в возрасте до трех лет; позднее возраст калек, подлежащих обязательной регистрации, был продлен до 17 лет. До 1945 г. было зарегистрировано около 100 тыс. пациентов, из них 5–8 тыс. детей было убито^{549}. Экспертом по убийствам детей-калек был Ханс Хайнце — с осени 1939 г. он руководил 30 «детскими отделениями» (Kinderfachabteilungen); детей убивали передозировкой медикаментов или инъекциями яда. Предложения медицинских функционеров узаконить эвтаназию Гитлер отвергал; даже в 1939 г. он не решился принять законодательным путем соответствующие акты. Поэтому несмотря на то, что Булеру и Бранд-ту были даны полномочия в духе радикальной расовой гигиены, полномочия эти были чрезвычайными и по существу не соответствовали праву; но эвтаназия была давней мечтой Гитлера, и этого было достаточно. На Нюрнбергском процессе врачей Карл Брандт свидетельствовал, что Гитлер еще в 1935 г. говорил, что намерен решить проблему эвтаназии во время войны, так как это будет самое подходящее время^{550}. В соответствии с гитлеровским замыслом, с началом польской кампании на оккупированных польских территориях в Померании специальные подразделения уничтожали обитателей психиатрических больниц; общее число убитых достигло 10 тыс. человек. С октября 1939 г. Гитлер тайно уполномочил Брандта и Булера распространить мероприятия по эвтаназии в психиатрических лечебницах на всю территорию Рейха. И это свое решение Гитлер также отказался оформить законодательно. В оккупированных районах СССР было убито около 10 тыс. психически больных: в Ел главе, Риге и Двинске около 2200, в Полтаве 545, в Минске и Могилеве 836, в Днепропетровске 1500, в Маркаево 240, в Киеве — 360 человек.

В целом, в рамках операции «Т4» были задействованы 6 учреждений в разных частях Германии; «пациентов» в них умерщвляли при помощи уколов или больших доз лекарств. Таким образом, в октябре 1939 г. практика незаконной эвтаназия была распространена и на взрослых; решение об этом было принято на самом высоком политическом уровне, хотя эвтаназия оставалась тайной за семью печатями. На служебном жаргоне убийства назывались «дезинфекция». Деятельность «Т4» с января 1940 г. до августа 1941 г. принесла смерть 70273 душевнобольным и калекам. В первую очередь убивали евреев-душевнобольных, ибо они были одновременно и «наследственно больными», и «расово неполноценными». У убитых вынимали золотые зубные протезы (это с немецкой скрупулезностью фиксировалось, и золото передавали по инстанции). Таким образом была испытана модель осуществления массовых убийств евреев и цыган в концлагерях на территории Польши.

В первой половине 1940 г. было убито 8765 человек; 3/4 из них в мае и июне, когда внимание общественности было поглощено французским походом вермахта. Документы регистратуры «Т4» показывают, что до конца 1940 г. было уничтожено 26 459 человек, а в первые восемь месяцев 1941 г. — еще 35 049. Эксперты-психиатры большей частью регистрировали у жертв шизофрению/эпилепсию и слабоумие. В заведениях «Т4» систематически убивали «душевнобольных уголовников»; большую роль в выборе жертв играла их трудоспособность, вернее нетрудоспособность.

Сотрудники «Т4» вершили свое «дело» с верой в то, для человечество, лишенного дурного наследия, наступят вскоре лучшие времена.

Что касается родственников погибших «пациентов» «Т4», то они получали стандартное письмо, в котором говорилось о смерти вследствие тяжелого заболевания (например, воспаления легких); там были слова о смерти тихой и безболезненной, об избавлении от бессмысленных страданий, и еще о том, что из-за опасности инфекции труп был кремирован, вещи сожжены, а пепел может быть выслан по любому указанному адресу. Часто возникали скандальные ситуации: например, в письме указывалось, что человек умер от воспаления слепой кишки, но родственники знали, что аппендикс ему удалили еще в детстве. Иногда вместо одной урны с прахом родственники получали две. В некоторых общинах люди были обеспокоены тем, что стандартные похоронные письма в массовых количествах приходили из одной и той же психиатрической лечебницы.

Само раннее известие о тревоге населения относится к августу 1940 г.; с этого момента стали просачиваться сведения об убийствах калек и больных, и общество забеспокоилось. То, что в некоторых клиниках (в Хадамаре, в Вайльбурге, в Альбахе) убивают душевнобольных и калек от рождения, знали многие, даже в детской игре «в больницу» обязательно присутствовало убийство больного; настоящим шоком, однако, стали слухи об эвтаназии тяжелораненых немецких солдат^{551}.

Растущая критика эвтаназии, в частности, проповедь епископа Клеменса фон Галена 3 августа 1941 г., — вынудила Гитлера прикрыть программу. Многие родственники убитых обращались к своим духовникам (обоих вероисповеданий), и они также протестовали с амвонов церквей. Известия о новых случаях эвтаназии побудили Старопрусский вероисповедальный синод в день первой среды Великого поста (27 марта 1943 г.) направить всем пасторам послание, в котором открыто осуждалось уничтожение людей: «Горе нам и нашему народу, если Богом данная жизнь не представляет для нас ценности и человек, созданный Богом по своему образу и подобию, оценивается лишь по степени его практической полезности, если считается возможным убить человека, так как считается, что он недостоин жизни или принадлежит другой расе»^{552}..

По статистике до официального прекращения эвтаназии было уничтожено 70 273 человека; другая методика подсчета дает цифру 93 521. В итоге, был убит каждый третий немецкий душевнобольной. Но и после формального прекращения «Т4» массовые убийства обитателей психиатрических больниц продолжались^{553}. СД передавала, что ходили слухи о том, что с целью экономии средств эвтаназии будут подвергать пенсионеров. В одном из сообщений СД говорилось, что народ не против самой идеи эвтаназии — он против того, как она осуществляется — без всякого плана, беззаконно, тайно. Возмущались прежде всего родственники, раздраженные издевательским тоном похоронных писем^{554}. Из неудачи с эвтаназией партийное руководство вынесло урок, что необходима большая секретность и перенос учреждений эвтаназии в отдаленные места, недоступные даже и косвенному контролю простых немцев.

Последовательному и решительному осуждению эвтаназии препятствовали некоторые объективные обстоятельства: в принципе, с начала XX века не было недостатка не только в планировании, но и в практическом применении расовой теории; так, в США между 1907 и 1928 гг. 21 штат выпустил законы о принудительной стерилизации уголовников, слабоумных и больных эпилепсией; в южных штатах за связь с белой женщиной стерилизовали чернокожих американцев. Хотя следует отметить, что в Германии масштабы стерилизаций были более значительными: с 1934 г. по 1936 г. в Германии было стерилизовано 200 тыс. человек, то есть каждый 300-й немец; для сравнения — в США с 1911 г. по 1951 г. было стерилизовано 52 233 человека^{555}, а в Швеции с 1936 по 1976 гг. (в годы действия закона о стерилизации) этой процедуре было насильно подвергнуто 60 тыс. душевнобольных^{556}. Это несколько релятивирует нацистские драконовские меры по стерилизации. К тому же, психические больные и до 1933 г., и после 1945 г. признавались неполноценными, поэтому попытки родственников жертв «Т4» после 1945 г. получить компенсации отвергались как в ФРГ, так и в ГДР. Убитых людей так и не признали жертвами нацистского режима^{557}, что свидетельствует о том, что даже современное общество не до конца освободилось от евгенических мифов. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что если в годы нацизма общественность хоть как-то протестовала по поводу эвтаназии, то после 1945 г. о ней забыли; в отношении убийств евреев все вышло наоборот: если в нацистские времена почти никто против этого не протестовал, то после 1945 г. отклики на зверства нацистов постоянно ширились, и это не прекращается до сих пор. Ничего парадоксального в реакции общественности: евреев пропаганда представляла как врагов, а враг подлежит ликвидации; но эвтаназия могла коснуться всех: и родственников и знакомых, поэтому она сразу вызвала болезненную реакцию, а потом постепенно забылась.

Евгеническими начинаниями нацистов оказались затронуты и цыгане. Когда Гитлер пришел к власти, в Германии было около 26 тыс. цыган, из них около 5 тыс. пережило войну^{558}, а остальные попали под действие программы расового очищения Германии и погибли.

Исследования истории и происхождения цыган начались в Германии в 1899 г. и были связаны с именем Альфреда Дильмана, чиновника баварского правительства, который организовал в Мюнхене центр по сбору информации о цыганах. Нацисты, воспользовавшись его данными, основали в 1936 г. Центр расовой гигиены и биологии населения медицинского департамента при МВД во главе с Робертом Риттером, который к началу 1942 г. классифицировал 30 тыс. цыган, что примерно совпадало с общим количеством цыган, проживавших на территории Германии^{559}. Оценки этого Центра при МВД мало чем отличались от обыденных представлений; так, один из сотрудников Риттера писал, что «по своей природе цыгане коренным образом отличаются от нас и придерживаются абсолютно других жизненных правил. Они являются чужеродным элементом во всех культурах». Это мнение разделяли многие обыватели, а исследователи Центра расовой гигиены утверждали, что цыгане безнравственны, преступны, не любят трудиться и не поддаются обучению, поэтому являются бременем для общества. Нацисты подготавливали общественное мнение к мысли о необходимости выселения цыган из Германии; нацистская пресса поддержала предложение цыганского короля Польши Януша 1 Квиека о поселении цыган в Эфиопии; некоторые расоведы предлагали поселить цыган в Полинезии^{560}.

Общее настроение немцев выразил один из сотрудников Риттера, доктор Беренд: «Цыгане пришли из Индии и сейчас являются смешанной расой. Всего в Европе и Северной Америке их около двух миллионов. В Германии проживает 6 тыс. чистокровных цыган, а также 12 тыс. цыган смешанного происхождения и других кочевников, которые, не являясь цыганами, живут так же, как они. Принятые у них правила запрещают контролировать рождаемость. Они преступны, безнравственны и необучаемы. Всех цыган следует рассматривать как наследственных больных. Единственным решением цыганского вопроса является их полное уничтожение. Таким образом, нашей целью должно быть решительное уничтожение этого явно неполноценного элемента населения. Их следует отделить от общества и стерилизовать»^{561}. Ведущий нацистский специалист по цыганам Роберт Риттер писал: «Цыганский вопрос будет решен, когда большую часть асоциальных и бесполезных цыган смешанного происхождения соберут в крупные лагеря трудового назначения, где будут приняты действенные меры против их дальнейшего воспроизводства. Только так можно избавить будущие поколения немецкого народа от этой тяжелой ноши»^{562}. Риттер установил принцип, в соответствии с которым любой, у кого была даже 1/18 цыганской крови, считался цыганом смешанного происхождения, опасным для общества. Таких людей в Германии насчитывалось 18 тыс.

После Риттера самым известным специалистом по цыганам была Ева Юстин. Изучив жизнь 148 цыганских детей смешанного происхождения, воспитанных в приютах и в приемных семьях, она обнаружила, что их моральное состояние гораздо хуже, чем у выделенной для сравнения контрольной группы детей из кочевого табора. Юстин пришла к выводу, что цыгане не могут быть интегрированы из-за их примитивных жизненных установок и должны быть стерилизованы^{563}. Юстин считала, что хотя цыгане и происходили из арийцев, во время великого переселения народов цыгане перемешались с азиатами и уголовниками и таким образом стали народом, в котором 90% составляют асоциальные элементы. Другой расовед, Вильгельм Кранц, в 1937 г. предлагал стерилизовать всех цыган как чуждое арийцам дегенеративное образование^{564}.

Американское обвинение в Нюрнберге утверждало, что синти и рома (так же, как евреи и калеки) относились нацистским режимом к той генетической группе, жребием которой было ограничение, концентрация и уничтожение^{565}, хотя они составляли в немецком населении всего 0,05%^{566}. По закону о защите нации от наследственных болезней в июле 1933 г. синти и рома были названы «асоциальными» элементами и подлежащими стерилизации; поэтому уже в 1933 г. многие синти были арестованы и помещены в концлагеря. Правда, сначала цыганам отчасти повезло, так как Гиммлер верил в арийское происхождение цыган. Долгое время значительной части цыган разрешали жить в Германии, правда, изолированно от немцев, — но это было лучше, чем физическое уничтожение, уготованное евреям. С 1934 г. расово-политическое ведомство НСДАП в сотрудничестве с гестапо начало составление списков «асоциальных элементов». Цыгане при этом классифицировались как «расово-биологическая проблема», как «неполноценные уголовники и асоциальные элементы» азиатского происхождения. Нацистская социальная политика по отношению к цыганам заключалась в сокращении на них государственных расходов. Если вспомоществование евреям было передано в руки Имперского представительства евреев, то расходы на цыган просто произвольно урезали. Цыгане находились в самом низу расовой нацистской шкалы; чуть выше — евреи, затем русские^{567}. По Нюрнбергским законам, цыгане считались расово чуждым элементом (вместе с евреями и неграми)^{568}. Закон о выборах в рейхстаг (7 марта 1936 г.) отказывал в избирательном праве обеим группам — и евреям, и цыганам. К референдуму об аншлюсе не были допущены ни цыгане, ни евреи.

Следуя призывам с мест, нацисты в 1936 г. создали «имперский центр по преодолению цыганской заразы» (Reichszentrale zur Bekampfung der Zigeunerplage), который стал отделом имперского управления уголовной полиции в Берлине (с 1938 г.)^{569}. Финансируемый этим ведомством упомянутый расовед Р. Рихтер (по специальности детский психолог) установил, что цыгане состоят из чистого в расовом отношении меньшинства собственно цыган, метисов и персон с «цыганообразным образом жизни». На основании многочисленных интервью, проведенных Риттером и его коллегами на цыганском языке, была составлена картотека цыганских родов в Германии. Частично это исследование финансировалось РСХА. «Чистопородным» цыганам разрешалось кочевать в установленных пределах — таким образом отдавалась дань этническому курьезу. Метисов подвергали насильственной стерилизации и помещению в концлагеря.

Накануне Олимпиады распоряжением МВД цыганские кочевки и бродяжничество были запрещены. Многие столичные цыганские семьи оказались в «месте отдыха» (Rastplatz) Марцан, в котором в июне 1936 г. находилось 600 синти и рома — этих людей там держали насильно и отпускали из лагеря только на работу или за покупками под надзором охраны^{570}. В эти дни газета «Berliner Anzeiger» сообщила, что столица, наконец, очищена от цыган. Берлинское предместье Марцан стало лагерем, охраняемым полицейскими с собаками; в нем в 130 кибитках жили цыгане. Никаких гигиенических норм при этом не соблюдалось — на весь лагерь было три водопроводных крана и два туалета. В марте 1938 г. там было отмечено 170 случаев инфекционных заболеваний. Лагерь был окружен забором, и только под охраной полиции женщины могли посещать магазины^{571}. Выхода из гетто для цыган практически не было. Правда, цыган из лагеря Марцан привлекали на работы и проводили в их среде антропологические измерения, используя данные против них же. Измерения проводил Герхард Штайн, ученик франкфуртского расоведа Отмара фон Вершуэра. В 1941 г. Штайн защитил диссертацию «К вопросу о психологии и антропологии цыган в Германии».

«Место для отдыха» в Марцане было создано, якобы чтобы на время Олимпиады очистить Берлин от карманников и попрошаек; потом временная мера стала постоянной. Во время войны обитатели Марцана работали в каменоломнях Заксенхаузена и разбирали завалы после бомбежек; в 1943 г. их депортировали в Освенцим. Марцан не был единственным лагерем для цыган, но он был самым большим. В 1933–1939 гг. подобные цыганские лагеря возникли в Кельне, Дюссельдорфе, Эссене, Франкфурте, Гамбурге, Магдебурге и Штеттине. После 1939 г. началась массовая депортация цыган в восточные концлагеря. Хотя эти депортации касались не всех цыган: среди них нацисты различали 2 группы: «чистокровные» синти[34] и лаллери (Sinte- und Lalleriezigeneuer), которым РСХА предоставляла определенную свободу передвижения и разрешало кочевать (циркуляр РСХА от 13 октября 1942 г.), а все прочие — рома и балканские цыгане — полицейским распоряжением от 16 декабря 1942 г. были отправлены в концлагеря^{572}.

Цыганская группа синти была известна с XV века, это были, можно сказать, коренные цыгане Германии; в 1939 г. их насчитывалось 13 тыс. человек, и только их нацисты признавали «истинными цыганами». В 1942 г. лаллери насчитывалось около 1 тыс. человек. Рома попали в Германию из Венгрии в 1860–1870 гг., в 1940 г. их насчитывалось около 1800 человек, и занимались они, в основном, торговлей лошадьми. Были и более мелкие группы: балканские цыгане в Бургенлянде, литаутикеры в Восточной Пруссии, дрисари, кэлдэрары, ловари, медваши, корзинщики^{573}. Гиммлер неоднократно заявлял, что хочет сохранить только две группы цыган — синти и лаллери. В 1942 г. он приказал провести подготовку для идентификации и формальной организации этих групп. Представители синти (8 человек) и лаллери (1 человек) должны были работать при местных управлениях полиции. Эти представители цыган, обладая свободой передвижения, должны были составить списки, кого следовало сохранить. Расовые специалисты считали, что чистокровных лаллери не существует, и их классифицировали как цыган-иностранцев. Причину, по которой лаллери оказались за бортом, Риттер описывает следующим образом: «лаллери пришли из немецкоязычных земель Богемии и Моравии много веков назад. Большая их часть принадлежала к племени, жившему в Судетах, когда эти земли были присоединены к Германии»^{574}.

В соответствии с нацистской доктриной, цыгане — это арийцы (они выходцы из Индии и их язык родственен санскриту), и Гиммлер долго колебался, прежде чем занять позицию по этому щекотливому вопросу. Наконец циркуляром рейхсфюрера от 12 декабря 1938 г. цыгане были разделены на чистокровных (коричневые паспорта) и метисов (паспорта с голубой полосой). «Аненэрбе» некоторое время ратовала за развитие и поддержку цыганского языка и обычаев, а из канцелярии Бормана в министерство юстиции пришло указание, что среди цыган есть полноценные в расовом отношении элементы^{575}. Ведущий специалист по цыганам, врач Роберт Риттер, который и консультировал Гиммлера, считал, что в Германии чистокровных цыган не более 10%, а все остальные — это метисы, подлежащие стерилизации^{576}. По всей видимости, именно из числа цыганских «метисов» в Аушвиц и другие концлагеря «генерал-губернаторства» было депортировано в мае 1940 г. из Гамбурга, Кельна, Дюссельдорфа и Бремена 2,5 тыс. цыган^{577}. С началом войны цыган, как и евреев, стали уничтожать. Эти убийства, впрочем, пропагандой никак не освещались (во всяком случае, никаких документов не сохранилось), и по причине маргинального положения цыган в обществе их никто не комментировал.

20 апреля 1942 г. Гиммлер, после разговора с Гейдрихом, записал: «никаких акций по уничтожению цыган!»; речь шла о немецких цыганах. 16 сентября 1942 г. Гиммлер распорядился установить устные контакты с представителями цыганской общины, изучать цыганский язык и обычаи цыган. В этот период в уголовную полицию пришел приказ, запрещающий дальнейшие перемещения цыган и предписывающий гуманное с ними обращение. Артур Небе (шеф уголовной полиции) разъяснил подчиненным, что (по словам Гиммлера) в дальнейшем у цыган будет свобода передвижения и им разрешат жить в соответствии с их обычаями. Гиммлер разъяснял, что метисы, которые по цыганским обычаям являются цыганами, получат возможность присоединиться к таборам. К разъяснению Небе приложил список цыганских старост (или цыганских гласных) в различных частях Германии. Эти люди должны были доносить уголовной полиции о преступлениях в цыганской среде. Они же составляли списки расово чистых цыган и отправляли его в Берлин, в РСХА. Добиться предоставления этих списков оказалось, однако, делом совершенно невыполнимым, и полиция стала сама составлять эти списки и утверждать их у старост. Разумеется, такая практика порождала коррупцию. Девяти старостам (гласным) предоставлялось право кочевать со своими таборами в установленных пределах, а инструкции они получали в Берлине. Рудольф Хесс в мемуарах писал, что на границе Австрии и Венгрии был выделен район для кочевок «чистых» в расовом отношении цыган^{578}.

К инструкции прилагался образец удостоверения личности старост, где они назывались посредническим звеном между «чистокровными» цыганами и полицией. Там же имелось указание на то, что «истинные» цыгане обязались воздержаться от половых связей как с немцами (немками), так и с метисами. В войну «истинных» цыган собирались включить в «Индийский легион», формировавшийся из военнопленных индийцев.

С марта 1943 г. все цыгане смешанного происхождения подлежали отправке в Освенцим; осужденные цыгане и те, кто нарушил приказ об оседлости, продолжая кочевать по стране, отправлялись в концлагерь (даже синти или лаллери). Нацисты предполагали, что списки синти и лаллери, не подлежащих отправке в концлагеря, гласные подготовят вовремя, но они этого не сделали: к 11 января 1943 г. такие списки были только у 3 из девяти гласных. По приказу Гиммлера, списки передавались в местные отделения полиции, там их проверяли и вычеркивали лиц с судимостями и членов их семей. На самом деле, отношение к спискам часто было формальным, и когда полицейские приходили в табор, то для отправки в концлагерь забирали всех без разбора^{579}. Бюрократический спор между Борманом и Гиммлером закончился тем, что «чистокровные» цыгане были освобождены от отправки в Освенцим, и около 15 тыс. человек остались в Рейхе после массовой депортации в марте 1943 г. Гиммлера настоял на том, чтобы статус «чистокровного» цыгана (после марта 1943 г.) защищал как от концлагеря, так и от стерилизации^{580}, хотя Борман и министр юстиции Тирак считали отношение Гиммлера к цыганам слишком эксцентричным. Оба противника Гиммлера полагали, что цыгане — это асоциальный элемент, подлежащий ликвидации. Впоследствии, однако, Гиммлер поддался давлению и постановлением от 10 марта 1944 г. практически уравнял евреев и цыган^{581}.

Заключая главу о нацистском расизме, следует подчеркнуть, что гитлеровский расизм был порочной идеологией не только в соответствии с этическими и моральными соображениями, но также и по своему существу. Дело в том, что действительное расовое «возрождение» Германии, если оно вообще было возможно, потребовало бы смены многих поколений немцев и очень долгого времени, которого у Гитлера не было. Да и сама по себе вера Гитлера в то, что Европа сможет объединиться вокруг Германии только благодаря расизму и антисемитизму, была ложной по той причине, что европейцы не испытывали никаких симпатий к гитлеровским установкам.

Американский историк Д. Гольдхаген в книге с характерным названием «Добровольные помощники Гитлера», настаивал на генетической склонности немцев к расизму и антисемитизму. При этом он опирался на описание поведения полицейских из нескольких резервных батальонов, которые по национальному составу лишь на 10% состояли из немцев^{582}. Впрочем, в следующей книге этот писатель нашел еще одного «виновника» — католическую церковь, которая, на его взгляд, в гитлеровские времена была настроена расистски и антисемитски и не покаялась в этом до сих пор^{583}. Это нонсенс: автор просто перенес огонь критики с отдельных личностей (папы Пия XII, который допустил некоторые антисемитские выпады в 1919 г. и во время войны молчал о преступлениях против евреев) на всю церковь в целом. При этом Гольдхаген упустил из виду, что расизм и антисемитизм всегда были составными частями европейских культурных стереотипов, но только Гитлер придал им столь зловещий характер. С другой стороны, именно благодаря расистской идеологии нацистам удалась быстрая и эффективная аккумуляция и стабилизация власти, так как расизм изолировал Германию от западной политической традиции и отрезал ей путь к цивилизованному обществу, строившемуся на гуманистической традиции. Этого, собственно, Гитлер и добивался — он стремился вернуть свой народ в далекое прошлое, до Просвещения и Гуманизма.

Большевики безжалостно боролись и истребляли многие духовные ценности западной цивилизации на том основании, что они связаны с идеологией буржуазии, обреченной историей. Этот процесс представлялся им революционным рывком вперед (в западном понимании прогресса), хотя на самом деле политическое развитие страны кардинально изменилось^{584}. Строя свою политику на идеологии расизма и «освобождая немцев от химеры совести», Гитлер осознанно направлял немецкое общество вспять, к первобытному варварству.

Инструментальный характер «теории» нацистского антисемитизма

Необходимость в отдельном рассмотрении нацистского антисемитизма вызвана тем, что гитлеровский расизм и гитлеровский антисемитизм не совместимы логически, так как Гитлер не считал евреев ни религиозной общностью, ни расой, ни народом; для него евреи были симптомом болезни и разложения национального государства, знаком его приближающейся гибели. При этом антисемитизм до самого конца был самым эффективным пропагандистским средством партии, самой действенной и популярной конкретизацией расовой доктрины; да и вообще, в сознании немецкого народа он тождественен расовому учению. Виктор Клемперер остроумно заметил: что знает немецкий гражданин об опасности «негровизации» (Vemiggerung)? Как часто он лично сталкивался с пропагандируемой неполноценностью восточных и южных народов? Но хоть одного еврея знает каждый. В сознании немецкого обывателя антисемитизм и расовое учение — это синонимы^{586}.

Встает вопрос, а что, собственно, евреи делали для уничтожения других народов и чем они (по гитлеровской логике) заслужили свою жуткую участь? Гитлер считал, что главная опасность, исходящая от евреев, заключается в том, что они не являются государственным народом, они не способны на создание собственного государства; прилагательные «еврейский» и «интернациональный» были для Гитлера синонимами. Иными словами, Гитлер считал, что на Земле существует не имеющее собственной территории универсальное и интернациональное еврейское государство. Главное его качество — враждебность по отношению ко всем остальным национальным государствам; главные орудия — пацифизм, интернационализм, капитализм, коммунизм, либерализм, парламентаризм и демократия. Все вышеперечисленные доктрины евреи изобрели для того, чтобы помешать арийским народам в их борьбе за жизненное пространство. По мнению Гитлера, коварные евреи делают вид, что не участвуют в этой борьбе, а на самом деле стремятся к мировому господству, контролируя значительную (особенно по отношению к численности евреев) часть европейской экономической и духовной жизни. Гитлер писал, что в борьбе за жизненное пространство евреи — со своим интернационализмом, пацифизмом, международным коммунизмом и международным капитализмом — являются нарушителями правил игры. При этом он считал, что даже если евреи откажутся от своей религии, это ничего не изменит, так как они не являются религиозной общностью; если они откажутся от своей расы, смешиваясь с другими расами, — это еще опаснее, ибо так они ухудшат арийскую расу; если же они откажутся от своего народа и станут правоверными патриотами — немцами, англичанами, французами — это хуже всего: они столкнут народы между собой и, используя деньги и пропаганду, сами станут хозяевами положения^{587}. Гитлер, таким образом, не оставлял евреям ни одной лазейки — что бы они ни делали, они всегда были неправы; в любом случае они должны быть удалены, растворены, изолированы, выселены… Бросается в глаза то, что эта логическая цепочка построена совершенно волюнтаристски; Гитлер представлял себе картину мира такой, какой он ее хотел видеть, и совершенно не обращал внимания на обстоятельства, противоречащие его мировоззрению или, вернее, идеологии. В интересах его идеологии стереотип еврея, многие века свойственный европейской культуре, был мифологизирован; евреям приписали не свойственное им единство, а бытовой антисемитизм (являющийся, по мысли Гессе, выражением комплекса неполноценности), Гитлер превратил в государственную доктрину.

Даже учитывая, что антисемитизм существовал в Германии и до нацистов, вряд ли немцы потерпели бы столь чудовищное отношение к евреям, если бы не массированная гитлеровская пропаганда: на евреев возложили вину за поражение в Первой мировой войне и Версальский договор; евреи назывались не иначе как «хитрыми», «пронырливыми», «испорченными», «похотливыми», «паразитирующими», «безродными», «трусливыми» и «неблагонадежными»; более того, немецкий язык «обогатился» такими словами, как: «еврейские холопы» (Judenknecht), «еврейские потаскухи» (Judenhure), «предатели народа» (Volksverrater), «осквернители крови» (Blutschande) и «расовый урон» (Rassenschande)^{588}. Интересно отметить, что и в средние века сравнение евреев с чертями или с нечистью было семантической предпосылкой жестокости еврейских погромов^{589}.

Тонкий знаток немецкой традиции Гордон Грейг отмечал, что сходство двух народов — немцев и евреев — поразительно; оно проступает и в их трудолюбии, бережливости и экономности, в их упорстве и в их религиозности; в том, какое серьезное значение они придают семье, в их общем уважении к книге (это сделало евреев библейским народом, а немцев — «народом писателей и философов» (das Volk der Dichter und Denker)). Немцы и евреи схожи и природой своих интеллектуальных притязаний: не ограничиваясь прагматическими и утилитарными целями, они разделяют амбиции Фауста, возжелавшего постигнуть секреты мироздания и решить загадку взаимоотношений человека с Богом (это стремление было в равной степени присуще таким крупным немецким метафизикам, как Кант, Гегель, Шеллинг, и еврейским каббалистам). И в их отрицательных свойствах тоже проявляется родство: оба этих народа недолюбливают за лихорадочную деловую активность, за их общую веру в абсолют, за отсутствие чувства меры, из-за чего они доводят все хорошее до той грани, где хорошее превращается в дурное, за неповторимую комбинацию бестактности и чуткости, высокомерия и подобострастия, гордости принадлежностью к избранным и презрение к самим себе^{590}. Немецкий историк Голо Манн, писал, что всякий немецкий еврей, крещеный или нет, является немцем по своим добродетелям и немцем же по своим недостаткам, немцем по манере одеваться, говорить и вести себя, патриотом и консерватором. Не было более истинных немцев, чем те еврейские бизнесмены, доктора, адвокаты и ученые, которые в 1914 г. добровольно отправлялись на фронт.^{591}

Одной из общих проблем, относящихся к негативному аспекту истории Третьего Рейха, представляется проблема «зеркального» характера нацистской идеологии: нацисты строили свою идеологию, глядя на еврейскую идеологию — как они ее себе представляли. Вспомним Фридриха Ницше, написавшего, что «человек, который смотрит в бездну, должен помнить, что и бездна смотрит в него». Филолог В. Клемперер, переживший нацизм в Германии, записал в дневнике, что 23 июня 1942 г. он читал сионистскую литературу; это был текст Теодора Герц-ля, и текст этот оставлял чувство полной одинаковости с нацизмом^{592}. Иными словами, нацисты стремились копировать то, как — по их представлениям — евреи утверждались во враждебном окружении и боролись за «мировое господство». Гитлер как-то сказал Г. Раушнингу: «Вы не заметили, что евреи во всем составляют прямую противоположность немцам и, тем не менее, во всем нам родственны, как братья? Не может быть двух избранных народов — мы избранный народ и этим все сказано. Два мира противостоят друг другу! Человек Бога и человек Сатаны! Еврей — это античеловек, он — его противоположность. Еврей — это творение другого Бога, он вырос из другого корня человеческого рода. Арий и еврей так же далеки друг друга, как животное и человек. Я не хочу приравнять животное к еврею, он находится от животного дальше, чем ариец, еврей — это противное природе создание»^{593}.

Подобная гитлеровской точка зрения на родство нацизма и сионизма проявлялась и позднее; так, парадоксальную и экстремальную позицию в толковании «зеркального» характера нацистского расизма занимал американский еврей Джордж Штайнер (G. Steiner), отец которого в преддверии нацизма покинул Австрию и переехал в США. Беллетристическое произведение Штайнера «Переправа Гитлера в Сан Кристобаль» (The Portage to San Christobal of Adolf Hitler, 1999 г.) вызвало столь негативную реакцию еврейской общины в Германии, что его запретили переводить на немецкий язык. В этом произведении Гитлер, переживший войну, предстает перед судом и говорит в свое оправдание, что он перенял расизм от еврейской идеи избранного народа и хотел облегчить этим «еврейским изобретением» совесть не только немцев, но и всего человечества. И он бы сделал это, если бы на него не оказали трансцендентального влияния три еврея — Моисей с его 10-ю заповедями, Иисус с Нагорной проповедью и Маркс с идеей социальной справедливости. И вообще, разве не несут евреи онтологической ответственности за ужасы, произошедшие с ними, уже потому, что они не приспособились и не ассимилировались?^{594} Предположение столь же необычное, как и парадоксальное, — трудно представить себе, что оно исходит от еврея.

Впрочем, сами нацисты также использовали в своих целях подобные ходы — так, во время войны нацистские пропагандисты активно пользовались книгой американского еврея Кауфмана «Германия должна погибнуть» (Germany must perish). 24 июля 1941 г. ФБ вышел с шапкой «Рузвельт требует стерилизации немецкого народа». В статье говорилось, что американцы планируют стерилизацию солдат вермахта, а затем и всех немцев для того, чтобы освободить территорию для населения соседями немецкого народа. Газета сообщала, что в США была опубликована книга еврея Теодора Кауфмана, являвшегося президентом «Американского союза за мир»; книгу якобы инспирировал сам Рузвельт, провозгласивший программу «Германия должна погибнуть». Кауфман подвизался в рекламном бизнесе, это и наложило отпечаток на его стиль. Разумеется, никаких связей в правительственных кругах он не имел. Вскоре в партийной прессе появилась публикация отрывков из книги Кауфмана; чуть позже вышла отдельная брошюра с материалами из книги Кауфмана^{595}.

В 1963 г. французский публицист Поль Рассинье высказал мнение, что Т. Кауфман инспирировал нацистскую программу уничтожения евреев своими предложениями о стерилизации всех 60 млн. немцев. Рассинье писал, что Гитлер приказал зачитывать по радио выдержки из книги Кауфмана. Понятно, какое впечатление произвела на немецкую общественность эта книга. Адольф Эйхман в мемуарах прямо указывал, что объявление Гитлером войны США было исключительно следствием этой книги Кауфмана, в который предлагалось истребление немецкого народа посредством стерилизации. Правда, — писал Эйхман, — сейчас он понимает, что, по всей видимости, это была ловкая провокация для организации массированных антиеврейских мер^{596}. В 1977 г. появилось полное немецкое издание книги Кауфмана в качестве исторического источника, поскольку наряду с «Протоколами сионских мудрецов» книга Кауфмана сыграла значительную роль в раздувании антисемитизма в Германии.

Из этого мнимого «зеркального» характера нацистского расизма не следует, что это копирование соответствовало реальной политической и идеологической действительности активности евреев; нет — оно соответствовало только гитлеровским, нацистским представлениям об образе действия и идеологии «всемирного еврейства». Это видно по многим признакам: даже, вроде бы, оригинальное нацистское представление о чистоте расы Гитлер позаимствовал у тех же евреев; он писал в «Майн кампф», что «еврейское религиозное учение — это, в первую очередь, руководство по сохранению чистоты крови еврейства, а также свод правил поведения по отношению к нееврейскому миру»^{597}. На самом деле, вера в избранность народа, охранение чистоты расы — это идеи еврейского происхождения, но у евреев эти идеи были средством компенсации их векового униженного и неравноправного положения в диаспоре, а нацисты просто подражали им в стремлении возвеличить арийскую расу и найти действенное средство национальной мобилизации. Н. А. Бердяев резонно указывал, что в расизме как раз нет ничего арийского — и индийские и античные «арийцы» были склонны скорее к индивидуализму; более того, им было неизвестно понятие социальной справедливости (социализма), они чрезвычайно легко мирились со всяким социальным неравенством: нельзя представить себе более социально несправедливую систему, чем индийская варново-кастовая система или античное рабство, с которым мирились античные мыслители и философы^{598}.

Рассматривая нацистский антисемитизм, следует понимать, что никакого специфического отрицательного отношения к евреям до нацистов в Германии не было; немецкий антисемитизм до Гитлера носил такой же маргинальный характер, как и в других западных странах. Многие избиратели не придавали никакого значения ненависти Гитлера к евреям, так как антисемитизм был частью европейского культурного стереотипа, на который давно перестали обращать внимание. Чрезвычайно интересное наблюдение оставил в своих мемуарах Шпеер: он писал, что никогда не замечал, что Гитлер антисемит, и не мог припомнить ни одного его антисемитского выпада^{599}. Даже в демократических странах бытовой антисемитизм был довольно распространен, и на него не обращали внимание. Американский историк Д. Моссе однажды предположил, что если бы европейцам в начале XX века сказали, что в течение жизни одного поколения будет уничтожено большинство европейских евреев, то они, наверно, ответили бы, что французы способны на любое преступление, заподозрить могли и русских, но немцев назвали бы в последнюю очередь^{600}. Антисемитизм не был присущ даже немецким правым (сравните с Францией времен Дрейфуса) — Бисмарк с присущим ему чутким политическим инстинктом решительно отстранялся от всякого антисемитизма. Однажды он остроумно заметил, что, может быть, в Париже богатые евреи имеют дурное влияние, в Берлине же в благоприятных условиях они благотворно воздействуют на общество^{601}. Нацистское «новаторство» в обосновании антисемитизма основывалось на том, что Гитлер рассматривал расовое смешение как биологическое отравление, и первопричиной этого отравления он считал евреев; это совершенно не вяжется со старомодным европейским антисемитизмом.

Гитлер и сам признавал в «Майн кампф», что поначалу «не могло быть и речи о планомерном антисемитизме. Я вспоминаю о трудностях, с которыми мы сталкивались, произнося слово «еврей». На нас либо глупо таращились, не понимая, о чем речь, — либо бурно протестовали. Наши первые попытки показать общественности истинного врага поначалу казались бесперспективными, и лишь очень медленно и постепенно положение дел в этой области начало меняться к лучшему»^{602}. Даже отец Гитлера внушал ему, что антисемитизм — это признак необразованности, поскольку обращен на жертву, а не на причину зла^{603}. Даже в верхушке нацистской партии радикальные антисемиты были редкостью — порнограф и радикальный антисемит Ю. Штрайхер партийными иерархами был, по существу, дезавуирован и лишен поста гауляйтера; он остался только издателем скандального порнографического антисемитского листка «Штюрмер». Геринг на Нюрнбергском процессе сказал, что он никогда не был антисемитом; вполне вероятно, что это правда^{604}.[36] На преодоление «непонимания» немецкой общественностью зловещей, по мнению Гитлера, роли евреев и была направлена чудовищная энергия и динамика нацистского режима, так как самым сильным чувством (сильнее, чем любовь к Германии и расизм) у Гитлера был антисемитизм. Будучи человеком «заговорщического» менталитета, он с маниакальной последовательностью развивал одну и ту же тему — тему еврейского заговора и угрозы, исходящей от евреев. Любопытно отметить, что бывший генерал-губернатор Польши (в 1939–1941 гг.) Ганс Франк в Нюрнберге в 1946 г перешел в католичество и раскаялся в содеянном. Франк просил своего духовника Сикста О'Конора передать свои мемуары в архив какого-нибудь католического монастыря; в мемуарах Франк писал, что в 1930 г. Гитлер поручил ему провести расследование по факту шантажа; некие шантажисты утверждали, что Гитлер — еврей. Франк писал: «Я установил, что отец Адольфа Гитлера был внебрачным ребенком поварихи; по закону он получил фамилию матери Шикльгрубер. Когда его мать вышла замуж, она получила фамилию Гитлер. Бабушка Гитлера служила в еврейской семье Франкенбергер». Кроме того, Иоганн Непомук Гюдлер был не только дедом А. Гитлера по отцовской линии, но одновременно и дедом его матери, и его прадедом по материнской линии; Адольф Гитлер родился от связи Алоиза Гитлера и дочери его сводной сестры, то есть от связи родственников (троюродных). Как констатировал биограф Гитлера Венер Мазер, налицо был факт кровосмешения… Сам Гитлер, впрочем, относился к этому опять же через призму собственного антисемитизма: «Благодаря тысячелетнему кровосмешению еврей сохранил свою расу и своеобразие в большей степени, чем большинство народов, среди которых он живет». С другой стороны, Гитлер боялся стать отцом, ибо считал, что ребенок может быть ненормальным из-за его собственного происхождения, связанного с инцестом. Возможно, Гитлер сам не был чужд инцесту: по слухам, он состоял любовной связи со своей племянницей «Гели» Раубаль, которая покончила жизнь самоубийством^{605}.

Казалось, теоретический акцент на расизме и антисемитизме является в нацизме совершенно неожиданным, но, помимо сказанного, антисемитизм в нацистской идеологии был призван устранить объективные классовые, социальные и политические различия между людьми, заменив их систематическим преследованием и искоренением «зла». Гитлер полагал; что корень зла не в злокозненном отчуждении прибавочной стоимости (как считали коммунисты), а во внутреннем сходстве умирающего капитализма и надвигающегося коммунизма, и сходство это выражается в том, что оба они являются делом рук евреев, которые правят миром, которые в России уничтожили интеллигенцию, а при возможности уничтожат и опустошат весь мир. При этом следует отметить, что ясных критериев принадлежности к еврейству не существовало, поэтому понятие расы делалось инструментом тоталитарной политики; расовый принцип не был определен (да и не мог быть определен), и это способствовало произволу и всевозможным манипуляциям, оправдывающим подавление и уничтожение «враждебных групп», национальных меньшинств или даже целых народов: евреев, поляков, русских.

Ко времени прихода к власти нацистов в Германии проживало около полумиллиона евреев; это составляло 0,76%^{606} всего населения Третьего Рейха. Евреи — отчасти благодаря способности и уму, отчасти благодаря корпоративизму — заняли во многих странах, в том числе и в Германии, ведущие позиции в медицине, адвокатуре, прессе, в промышленности и финансах, в науке и искусстве. Тем самым они вызывали не только заслуженное уважение, но и зависть; студенческая молодежь, например, поддерживала нацистский антисемитизм, освобождавший для немцев рабочие места^{607}; однако уничтожать евреев физически, конечно, никому и в голову не приходило.

Немецкий историк Гельмут Геншель выяснил, что хотя доля евреев в торговле с конца XIX в. до 1933 г. снизилась с 5,71% до 2,48% — в розничной торговле (к 1933 г.) она составляла 25%, а в универмагах — 79%, Также весьма значительно евреи были представлены в банковском деле и на бирже — 12,7%, в торговле недвижимостью — 11,6%, в изготовлении одежды — 30%. Даже в 1933 г. немецких евреев свободных профессий было в три раза больше, чем немцев. В 1933 г. евреями были 16,16% немецких адвокатов и нотариусов, 13,28% поверенных юристов по патентному праву, 10,88% врачей, 8,59% зубных врачей^{608}. В 1933 г. в Германии было 503 тыс. верующих евреев (0,75% населения Германии); евреи составляли 3,8% населения Берлина, 4,7% Франкфурта на Майне; евреи занимали 1/3 мест в берлинских гимназиях; в 1910 г. в высшую школу поступило 0,1% немцев, закончивших среднюю школу, и 0,4% евреев^{609}. Немецкие евреи внесли громадный вклад в развитие науки: треть (!) немецких лауреатов Нобелевской премии в первые 40 лет XX века были евреями^{610}. Значительных успехов евреи добились и в гуманитарных науках: такие имена, как Герман Коген, Зигмунд Фрейд, Эдмунд Гуссерль, Георг Зиммель, Гуго Пройс, Фридрих Гундольф, говорят сами за себя. Авторитет немецкой науки во всем мире к 1933 г. был столь значителен, а количество научных публикаций столь велико, что многие иностранные ученые специально изучали немецкий язык (как ныне изучают английский), чтобы знакомиться с научными публикациями в оригинале. Университеты и научные библиотеки Германии были образцом для американской системы высшего образования, а немецкие научные журналы (во многом благодаря евреям) были флагманами передовой научной мысли.

В результате нацистских антисемитских «чисток» в университетах и исследовательских центрах были опустошены целые отрасли знания — социология, искусствоведение, психология, психиатрия, иммунология, неврология, биохимия, физика, математика («ее теперь нет в Германии», — сказал после нацистских чисток один немецкий ученый). В естественных науках уволенные неарийцы составляли 58,4%^{611}. Особенно большую пользу от изгнания цвета мировой науки за пределы Германии извлекли США, где (несмотря на сокращение рабочих мест в высшей школе) смогли дать работу почти всем беженцам. Это была не филантропия, но очень выгодное вложение денег; в результате этого Америка после Второй мировой войны стала лидером во многих отраслях научного знания.

Такой значительной диспропорции в структуре занятости евреев были разнообразные причины и обстоятельства, за которые сами евреи ответственности не несут. Торнстейн Веблен, например, считал главной причиной успеха евреев в науке «творческий скепсис» (creative scepticism) людей исключенных или не полностью принимаемых обществом, поэтому более склонных к интеллектуальным занятиям^{612}. Напротив, в политике евреи были представлены слабо; за исключением Ноябрьской революции, в политике они играли весьма скромную роль. В рейхстаге (который нацисты называли «орудием евреев») из 577 депутатов было всего два правоверных иудея и 15 депутатов еврейского происхождения.

Традиционная враждебность по отношению к евреям была частью не только немецких (даже не столько немецких), сколько общеевропейских культурных стереотипов. Собственный антисемитизм Гитлер старался представить естественной экзистенциональной реакцией; как-то он сравнил свой антисемитизм с реакцией обезьяны на вторжение в ее стаю чужака. Это ложное утверждение: природе не известна политика; государство — это человеческое изобретение, поэтому в природе нет садизма; животное убивает не потому, что жестоко, а потому, что хочет есть. Гете писал: «Животное по природе не садист, оно не понимает, что такое чужая боль. Только человек знает это и находит в этом удовольствие»^{613}. Границы «животного» в человеке очень узки; там, где они кончаются, и начинается работа историков, теологов, философов.

Новшеством в гитлеровском антисемитизме было то, что он связывал евреев с левыми революционными движениями и с поражением Германии в Первой мировой войне.

На самом деле, причины военной катастрофы 1918 г. (как и причины трагических событий 1923 г. и особенно истоки кризиса 1929 г.) до сих пор не являются бесспорно и однозначно разрешенными и оцененными. В попытке установления советского режима в Баварии в 1923 г., бесспорно, приняли активное участие и евреи; это на самом деле было безобразной и безответственной анархией. То же относится и к режиму Белы Куна в Будапеште. Нацисты взвалили всю ответственность за эти события на евреев. Объяснение чрезвычайной активности евреев в революционном движении лежит, между тем, на поверхности: нежелательное меньшинство, евреи стремились изменить свое положение в обществе и участвовали в революции. В свое время Маркс перенял многое из мифологии антисемитизма: он идентифицировал иудаизм как отражение ростовщической фазы развития капитализма. Маркс полагал, что с наступлением пролетарской революции антисемитизм сам собой исчезнет, «перестанет существовать такое лицо, как еврей»^{614}. Этот абсурдный постулат вынуждал еврейских марксистов Троцкого, Люксембург, Аксельрода, Бауэра и Мартова отказываться от идеи национального самоопределения евреев, но добиваться самоопределения для других национальностей.

Беспримерная активность евреев в левом движении объясняется также их честолюбием и склонностью к интеллектуализму, недаром многие представители художественной и научной интеллигенции были евреями (3. Фрейд, Э. Гуссерль, М. Либерман, А. Шницлер, М. Гарден, Т. Вольф). Евреями были и многие революционные теоретики: Маркс, Лассаль, Люксембург, Каутский, Пауль Леви, Бернштейн, Адлер, Троцкий, но было много и не евреев — Бебель, Либкнехт, Ленин, Сталин, Бакунин, Кропоткин и т. д. Последнее обстоятельство, однако, не смущало Гитлера: для него был важен мобилизующий эффект мифа о еврейском революционном заговоре и заговоре против Германии. Некоторые теории заговора традиционно поддерживаются только маргинальными группами общества, другие становятся иногда интеллектуальной модой. История полна фантазий, заблуждения и лжи, и было бы проще отмести все эти выдумки и курьезы, если бы не ее воздействие на нацистскую доктрину. «Протоколы сионских мудрецов» были становым хребтом теории заговора; они представляли собой якобы дословную запись бесед на 24 тайных встречах глав мирового еврейского заговора. «Сионские мудрецы» провозглашали своей целью разрушить все государства и на их обломках построить еврейскую мировую империю во главе с властителями из дома Давидова; самым грозным оружием заговорщиков были демократия, социализм и либерализм.

Преследования евреев было «научно» обосновано в работах Фердинанда Клауса, Ганса Гюнтера, Альфреда Розенберга. Наибольшим экстремизмом отличалась книга Германа Эссера «Еврейская мировая чума»^{615}, а также штрайхеровский порнографический еженедельник «Штюрмер»; с 1937 по 1944 гг. нацистами было издано 9 томов «Исследований по еврейскому вопросу»^{616}. Впрочем, нужно помнить, что антисемитизм является идеологией, то есть категорией, теснейшим образом связанной с мифом, страстью, мировоззрением, — и поэтому не подлежащей обсуждению и критике и не нуждающейся в доказательствах. Сартр как-то заметил: антисемиты хорошо знают, что их доводы легковесны и ничего не стоят; они просто развлекаются, ибо доводы должны поставлять их оппоненты, которые серьезно относятся к словам, потому что верят в рациональное постижение истины^{617}, а для антисемита важен сам по себе миф, который не нуждается даже в самых минимальных доказательствах. Евреи, как могли, боролись с антисемитизмом. Некоторые шли в армию, отдавали детей в мастеровые или в работу на фермах. Некоторые впадали в другую крайность и проповедовали сионизм, образовывали боевые еврейские союзы, студенческие организации и дуэльные клубы. Но подобные попытки порождали только новые трудности и проблемы, ибо антисемитизм непроницаем для логики и доказательств, он многолик и многоглав; это неизлечимая болезнь. Мориц Гольдштейн считал, что бесполезно доказывать безосновательность антисемитских аргументов: «Что мы получим от этого? Знание, что их ненависть истинная. Когда клевета будет опровергнута, извращения исправлены, ложные понятия о нас отброшены, — антипатия останется как нечто непреодолимое»^{618}.

Не столь примитивным, но не менее ложным является расхожее обвинение евреев в двойной лояльности — они якобы чувствуют себя более евреями, чем немцами. Столь же ложным является нацистское обвинение еврейской общины в том, что она является замкнутой в социальном, политическом, культурном и духовном отношении группой. Хотя пассажи «Майн кампф», где речь идет о структуре этой общности, не лишены внутренней логики. «Еврейское государство, — писал Гитлер, — никогда не было территориально ограничено, зато оно было ограничено одной расой. При этом еврейский народ всегда формировал внутри государств свое государство. Гениальнейшим трюком было то, что это еврейское государство всегда представляло себя как “религию”, что обеспечивало по отношению к нему политику терпимости, которую арийцы всегда внутренне были готовы выказать по отношению к иному религиозному сознанию. На самом деле иудаизм — это не что иное, как учение о сохранении еврейской расы. Инстинкт сохранения вида — вот первая причина возникновения государства. Поэтому государство — это национальный организм, а не экономический»^{619}. В такого рода умозаключениях довольно трудно различить, где кончается правда и начинается ложь.

Гитлер, как в свое время и Ленин, понимал, что для организации эффективной политики тоталитарного общества необходим образ врага. Эту мысль сформулировал выдающийся немецкий политический мыслитель Карл Шмитт в понятии «политического» и в противостоянии «друг-враг», характерном для политики, стремящейся быть эффективной^{620}. Если для большевиков таким врагом был враг классовый — буржуазия, то для нацистов и Гитлера таким врагом был «враг» расовый — евреи.

Евреи в гитлеровской системе власти были одновременно и средством мобилизации и ее целью, как это всегда бывало в истории: средства нельзя отделить от цели и наоборот — дурными средствами ничего хорошего не добиться. Нацисты использовали все расхожие предрассудки для консолидации господства, для моральной дискредитации и правового ущемления евреев. Образованным немецким евреям такая постановка вопроса казалась настолько немыслимой: их гражданские права и экономическое положение казались им гарантированными и не подверженными опасности.

Доказательством «инструментального» характера нацистской идеологии антисемитизма является стремление связать с евреями любые проблемы. «Евреи, — сказал Гитлер в одной из ранних речей, — выкинули действительно гениальный трюк. Этот капиталистический народ, который первым в мире ввел беззастенчивую эксплуатацию человека человеком, сумел захватить в свои руки руководство четвертым сословием, причем подошел к этому с двух сторон — справа и слева, недаром у них имеются апостолы в обоих лагерях. В правом лагере евреи стараются как можно больше раздразнить человека из народа; они культивируют жажду денег, цинизм, жестокосердие и отвратительный снобизм. Это создает предпосылки для работы в левом лагере. Здесь евреи развернули свою низкую демагогию. Они выкуривают национальную интеллигенцию из руководства рабочим классом. Таким образом евреям удалось изолировать движение от национальных элементов. Используя прессу, евреи настолько подчинили массы своему влиянию, что правые стали видеть в ошибках левых ошибки немецкого рабочего, а ошибки правых представлялись немецкому рабочему ошибками так называемых буржуа. И оба лагеря не заметили, что ошибки обеих сторон являются результатом провокации со стороны чуждых элементов. Ирония истории: Мозес Кон, секретарь правления акционерного общества, подбивает акционеров не соглашаться с требованиями рабочих. А в это время его брат Исаак Кон на фабричном дворе науськивает массы: смотрите, как они вас угнетают… Эти господа хотят, чтобы народ уничтожил основу своей независимости — хозяйство и тем вернее попал в рабство этой расе — в золотые цепи вечной кабалы процента»^{621}. Можно согласиться с баварским либеральным журналистом Гейденом, по книге которого приводилась эта обширная цитата, что это логичное и последовательное развитие темы сионских мудрецов, и уже кажется не столь важным, что мысль развивается внутри совершенно ложной системы взглядов.

К. Гейден восхищается блестящими финалами речей Гитлера и приводит следующую концовку одного из его выступлений: «Что такое интернационализм? Кто должен быть интернационалистом? Конечно, немецкий рабочий. Он должен быть братом китайского кули, малайского пароходного кочегара, неграмотного русского сплавщика леса; все эти люди, видите ли, ближе ему, чем его немецкий работодатель. Вам десятки лет рассказывали эту басню, и вы ей верили. На самом деле, существует единственный интернационал, да и то потому, что построен он на национальной основе, — это интернационал еврейских банкиров и их диктатура»^{622}. Не совсем вразумительно (по поводу понятия «интернационализм»), зато точно совпадает с инструментальным характером организованной ненависти к евреям и ее мобилизационными политическими функциями и целями. Для нацистских идеологов все руководство большевиков было евреями; кто не еврей — тот китаец. Розенберг даже разрабатывал теорию о ведущей роли китайских торговцев шелком в русской революции^{623}.

С другой стороны, следует помнить, что ничего оригинального Гитлер не придумал — еще известный русский монархист В. В. Шульгин доказывал, что существует единый фронт евреев-мультимиллионеров, финансировавший большевиков в 1917 г. Известный американский историк У. Лакер считает даже, что идея еврейского «заговора» и понимание «реальных» сил, стоявших за большевиками, пришла к Гитлеру от русских немцев, бежавших от революции^{624}; в первую очередь это был А. Шойбнер-Рихтер, погибший в день «пивного путча», 8 ноября 1923 г., и А. Розенберг. Дополнительным подтверждением этой гипотезы является то, что никаких проявлений антисемитизма у Гитлера до его 30-летия не отмечено, а его характер (как отмечают все биографы) полностью сформировался между 1905 и 1908 гг.^{625}. Откуда бы эта идея ни пришла, она была абсурдной, так как именно в гитлеровские времена «мировое еврейство» было в высшей степени раздроблено, расколото между религиозностью и атеизмом, между стремлением к ассимиляции и сионизмом, между национализмом и интернационализмом; не говоря уже о том, что евреев касались все большие идеологические разломы того времени: внутри марксизма, либерализма, консерватизма. Иными словами, нацисты, вообразившие себя Ланцелотом, убивающим дракона, на самом деле убивали ни в чем не повинных ягнят; людей, не имевших никакого отношения к злодейским замыслам, которые им приписывали их убийцы.

Еще одним (может быть, решающим) доводом в пользу инструментально-идеологического и политико-мобилизационного характера нацистского антисемитизма может быть то, что абсолютно никакой материальной, моральной или политической выгоды от своего антисемитизма нацисты не получили; более того, их действия нанесли немецкому государству невосполнимый культурный и материальный ущерб.

Немцы и изоляция евреев в 1933–1939 гг.

Если во Франции «дело Дрейфуса» завершилось избранием в 1906 г. премьер-министром Ж. Клемансо и поражением антиреспубликанских, антидемократических и антисемитских сил, то в Германии к 1933 г. антисемитизм невозможно было идентифицировать политически, он был рассеян во всем обществе. Это затрудняло борьбу против него в немецком обществе, где ранее не наблюдалось каких-либо значительных публичных эксцессов антисемитизма. Поэтому немецкие евреи (и не только они) и мысли не допускали, что после прихода Гитлера к власти их гражданские права и экономические основы существования могут быть значительно ущемлены, не говоря уже о чем-то большем.

Об отсутствии органической традиции антисемитизма в Германии свидетельствует и то, что политические силы и люди, формировавшие нацистский антисемитизм и организовывавшие преследования евреев, были неоднородны и пестры: садист и порнограф Штрайхер, мистик и теолог Розенберг, трезвый рационалист Гиммлер, экономист и организатор Шпеер и политик Гитлер^{626}. Придя к власти, эти люди стали использовать идеологию антисемитизма для консолидации общества и государства в «новой» Германии, морально дискредитируя, притесняя и юридически дискриминируя небольшое еврейское меньшинство. Сначала (в 1933–1935 гг.) нацисты планомерно вытесняли евреев из общественной жизни; в 1936 г., на время Олимпиады, преследования были приостановлены, а в 1937–1938 гг. начала осуществляться «аризация» экономики. Евреи сделались символом всего антиарийского, а с началом войны они стали еще и олицетворением врага (коммунизма в СССР и капитализма на Западе), а с врагом в войну поступают только одним образом…

Обыденный антисемитизм, широко распространенный в Европе, ослабил сопротивление нацистскому радикальному антисемитизму. Немногие немцы отваживались помочь евреям. Эволюция нацистского антисемитизма в период с 1933 г. до 1938 г. не была прямолинейным процессом. Как уже говорилось, в партии не было единомыслия по отношению к «еврейской политике». Одна из партийных групп, состоявшая из фелькише, склонялась к традиционному антисемитизму и требовала исключения евреев из политики, но признавала необходимость сотрудничества с ними в экономической сфере, даже не помышляя об их уничтожении. Эту группу возглавляли руководитель расово-политического ведомства НСДАП Вальтер Гросс и референт по расовым проблемам в министерстве внутренних дел Бернгард Лезенер. Вторая группа, характеризующаяся мистическим антисемитизмом, сложилась вокруг главного партийного идеолога А. Розенберга. Третья же группа сформировалась вокруг главного редактора порнографического антисемитского журнала «Штюрмер» Юлиуса Штрайхера. Ни одна этих групп не получила преобладающего веса в силу того, что сам Гитлер долго занимал выжидательную позицию.

В первые месяцы после прихода нацистов к власти в «еврейской политике» доминировала группа Штрайхера, которая и инициировала безобразные антисемитские эксцессы в марте 1933 г. (штурмовики преследовали и избивали евреев, принуждали их оставить работу и пр.). Самому Гитлеру эти антисемитские эксцессы сначала мешали, сужая возможности маневра во внешней политике и затрудняя взаимопонимание с представителями промышленности. Поэтому Гитлер реагировал на погромы отрицательно — в Бреслау он даже пытался остановить акции СА, предлагая использовать для пресечения анархических эксцессов подразделения СС^{627}. Увещевания Гитлера на СА не подействовали, и тогда фюрер решил перехватить инициативу и 1 апреля 1933 г. объявил о бойкоте еврейских магазинов, товаров, врачей, юристов. Для проведения бойкота был создан комитет под председательством гауляйтера Франконии Ю. Штрайхера; членами комитета были Г. Гиммлер, Р. Лей, В. Дарре, Г. Франк, А. фон Рентельн и Г. Вагнер — ни один из них в этот момент не занимал государственного поста, то есть формально государство в бойкоте не участвовало. Однако — хотя было очевидно, что бойкот носит государственный характер, — законопослушные немцы сопротивлялись погромщикам (дело доходило даже до потасовок); в Берлине, например, были случаи, когда генералы при полном параде и с боевыми наградами специально заходили за покупками в лавки и магазины евреев, протестуя таким образом против нацистских выходок^{628}.

Бойкот сводился к тому, что штурмовики или эсэсовцы стояли у входов в магазины и, взывая к «национальным» чувствам немцев, препятствовали посещению заведений, являвшихся еврейской собственностью. Из-за равнодушия народа и негативных откликов немецкой элиты бойкот с треском провалился. С другой стороны, нацистское давление в дни бойкота привело к бессистемным увольнениям евреев врачей, юристов, чиновников и музыкантов; к вывешиванию на пляжах, в парках и у концертных залов табличек с надписью «для евреев закрыто».

Кроме бойкота, гитлеровское правительство отреагировало на антисемитскую активность СА принятием плохо подготовленного закона о «реставрации немецкого служилого сословия» (Gesetz zur Wiederherstellung des Berufsbeamtentums) (7 апреля 1933 г.). Целью этого закона было удаление с государственной службы политических противников нацистов; он коснулся всех чиновников и служащих еврейского происхождения. Закон довольно расплывчато формулировал принадлежность к евреям; парадоксально, но немецкие евреи вздохнули с облегчением, когда в 1935 г. были опубликованы «Нюрнбергские законы», в которых было четко указано, кого считать евреем. «Параграф об арийцах» в Законе о служилом сословии вскоре стали применять и к евреям, работавшим не только в государственных учреждениях, но и в профессиональных организациях корпоративного типа и других организациях, — евреев стремились все более обособить, оградить от контактов с немцами. Интересно, что первоначально ограничениям не подвергались евреи-ветераны войны и родственники погибших в войну — это было сделано по настоянию президента Гинденбурга[37]. На самом деле, в годы Первой мировой войны на фронте погибло 12 тыс. евреев — ни один нацистский пропагандист и ни один чиновник не вспомнили об этом, «Имперский союз евреев-фронтовиков», основанный в 1919 г., в специальном номере своего печатного органа «Щит» (Der Schild) (в августе 1933 г.) призвал признать за евреями права граждан немецкого государства и в октябре 1933 г. устроил патриотическую манифестацию по поводу выхода Германии из Лиги Наций. Осуществленное по настоянию Гинденбурга временное ограничение действия «параграфов об арийцах» привело к тому, что 60% евреев-адвокатов и 50% евреев-судей и прокурорских работников было оставлено на работе, а врачей — даже 75%^{629}. Благоприятным для нацистов фактором, способствовавшим реализации Закона о реставрации служилого сословия, была конкуренция чиновников, стремившихся выслужиться перед новыми властями в качестве радикальных антисемитов. Интересно, что самому Гитлеру, если бы ему нужно было устроиться на государственную службу, не удалось бы доказать свое арийское происхождение, как того требовал антисемитский параграф Закона о реставрации немецкого служилого сословия, ибо он сам не знал, кто был отец его матери; хотя по «Нюрнбергским законам» и метисы на четверть (на j евреи) признавались полноправными гражданами Рейха.

В апреле 1933 г. был принят «Закон против переполнения немецких школ и университетов», который ограничил 5%-ю квоту евреев в любой школе и университете^{630}. Евреев стремились вытеснить из культурной жизни любыми средствами, даже нарушая закон — 24 августа 1935 г. в одной из немецких газет появилась информация, имевшая большое значение для немецкого книжного дела: сообщалось о жалобе, поданной автором-евреем на издателя, который не выполнил условий подписанного в 1929 г. договора и отказался печатать произведение истца. Суд постановил, что издатель не может быть принужден к печатанию произведения неарийского автора и поэтому освобождается от всех обязательств^{631}. Таким образом для прочих судов был создан важный прецедент, который вскоре подкрепили законодательно: в октябре 1933 г. «законом о редакторах» евреи были удалены из прессы; 22 сентября 1933 г. был принят закон об удалении евреев из культурной жизни. Растущее количество ограничений до апреля 1934 г. затронуло сотни работников высшей школы, 4 тыс. адвокатов, 3 тыс. врачей, 2 тыс. государственных чиновников, 2 тыс. актеров и столько же музыкантов. Протесты Лиги Наций не помогли, и к 1938 г. лишь четверти (около 100 тыс.) из 550 тыс. немецких евреев удалось избежать концлагерей.

Опасаясь негодования мирового общественного мнения, нацисты долго не приступали к реализации своих варварских планов в отношении евреев, и вплоть до 1938—1939 гг. евреев пытались вытеснить из страны: 24 марта 1933 г. нацистские газеты призвали евреев покинуть страну в течение полугода. Уже в 1933–1934 гг. 60 тыс. евреев бежали в соседние, часто не очень гостеприимные страны. Начавшийся отъезд евреев уже летом 1933 г. привел к нежелательной для нацистов реакции на Западе; неудовольствие высказывала и церковь.

После вспышки нацистского антисемитизма в период «национальной революции» настало затишье, в 1934 г. преследования евреев пошли на убыль, и в этом вопросе настало некоторое затишье^{632} — влияние возымели умеренные антисемиты (например, министр юстиции Ганс Франк), которые считали, что с радикальным преследованием евреев нужно заканчивать. 9 мая 1935 г. «Фелькишер беобахтер» писала, что вследствие стабилизации обстановки в обществе почти 10 тысяч евреев вернулись в Германию^{633}. Вместе с тем, в мае того же 1935 г. была основана газета СС «Черный корпус», первый номер которого вышел с передовицей «Евреям нет места в армии» (21 мая 1935 г. евреям было запрещено служить в рейхсвере, с лета 1935 г. евреев перестали пускать в публичные заведения — кафе и рестораны). «Черный корпус» из номера в номер публиковал материалы антисемитского содержания. В одном из номеров появилась статья доктора Курта Плишке, который призывал за половую связь между арийцами и неарийцами конфисковывать имущество неарийцев и лишать их гражданских прав^{634} (это предвосхищало Нюрнбергские законы). В парках, театрах и бассейнах, даже на некоторых городских улицах вновь, как и в 1933 г., появились щиты с надписями «евреям вход воспрещен»[38].

«Нюрнбергские законы»[39] были приняты по инициативе Геббельса. Первый из «Нюрнбергских законов» сделал евреев гражданами второго сорта, а второй — «закон о защите немецкой крови и немецкой чести» запрещал, помимо прочего, браки между немцами и евреями; внебрачные связи такого рода расценивались как ущерб нации и карались: смешанные браки или связь немца (немки) с евреями каралась каторгой, а с 1939 г. — смертной казнью. Чудовищные сами по себе, «Нюрнбергские законы» еще и создавали предпосылки для дальнейшей дискриминации, особенно закон о гражданстве, служивший основой для дальнейших многочисленных уточнений и запретов с целью ограничить права еврейского меньшинства. Советник министерства внутренних дел доктор Бернхард Лезенер в мемуарах писал, что «Нюрнбергские законы» нельзя рассматривать как первый шаг в преследовании евреев: ложная интерпретация «Нюрнбергских законов» пришла из-за океана, а затем утвердилась в Европе. Этот юрист считал, что безобразные преследования евреев и их последующее уничтожение развивались, скорее, помимо «Нюрнбергских законов» — по произволу СА, СС, СД и партии^{635}. Накал антисемитской пропаганды, нагнетаемый названными инстанциями, был так велик, что переходил всякие мыслимые пределы; немцы это, разумеется ощущали, что отразилось в анекдоте нацистских времен: в нацистском школьном учебнике было сказано: «Евреи хотели высосать кровь немецкого народа, но фюрер их опередил».

Как указывалось выше, в определенном смысле «Нюрнбергские законы» положили конец бессистемным гонениям на евреев, так как они давали точное определение, кто, собственно, является евреем (ранее этого не было), и предоставляли им некоторые (хотя и узкие) права. Известные комментарии Штукарта и Глобке к «Нюрнбергским законам» имели целью охватить возможно большее количество прецедентов с тем, чтобы гарантировать действенность сохранившихся за евреями прав. После 1949 г. Глобке пытался сделать политическую карьеру в новой Германии, и эти комментарии поставили ему в вину. Обвинения были напрасными, ибо целью Глобке было возможно более точное правовое определение положения евреев в немецком обществе, а, значит, и попытка их спасения^{636}. Например, в комментариях указывалось, что поцелуя и объятий между евреем (еврейкой) и арийцем (арийкой) недостаточно, чтобы осудить человека. На практике комментарии Глобке вскоре стали излишними по той причине, что стали преобладать ненормативные подходы к положению евреев — настало время беззаконных и беспредельных гонений и произвола властей; дело в том, что «Нюрнбергские законы» не были звеном в цепи террора — они просто на время прервали его. Например, 5 сентября 1938 г. немецкий суд приговорил еврея к каторжным работам за то, что тот сказал вошедшей в комнату «арийской» даме: «снимайте пальто, устраивайтесь удобнее». 13 марта 1942 г. суд приговорил еврея к смерти, так как удалось доказать, что он целовался и обнимался с арийкой^{637}. Даже слух мог стать причиной причисления гражданина к евреям; немногие попавшие таким образом в тенета нацистской бюрократической машины могли из нее выбраться. Так, один мелкий служащий из Хемница, рожденный вне брака, долгое время боролся со слухами, что его отцом был еврей, и даже тот факт, что его предполагаемый еврейский предок в момент рождения этого служащего сам был ребенком, не убедил нацистские инстанции. Лишь вмешательство канцелярии фюрера позволило этому человеку продолжить работу в государственном учреждении в качестве метиса второй степени^{638}.

Гораздо большее значение, чем «Нюрнбергские законы», имела активность режима в разжигании антиеврейских настроений — с января 1933 г. до 1 сентября 1939 г. на государственном, земельном, коммунальном уровне было проведено 1448 антиеврейских мероприятий, по 20 мероприятий каждый месяц.^{639} Этого было, наверное, достаточно, чтобы сделать и равнодушных к проблемам маленького нелюбимого меньшинства немцев враждебными или недоброжелательными по отношению к евреям.

«Нюрнбергских законов», собственно, было три: о гражданстве, о браке между евреями и не евреями и о внебрачных связях между евреями и не евреями. Закон о гражданстве был сформулирован в высшей степени лапидарно, и хотя сам термин «еврей» в нем отсутствовал, было ясно, что они не являлись более гражданами Рейха, и этим законом им было запрещено занимать государственные должности. Евреем по «Нюрнбергским законам» считался человек, имевший обоих родителей евреев, состоявший в еврейской религиозной общине, женатый на еврейке. Еврей (по этому определению) не считался, как немцы, гражданином, но — «обладавшим принадлежностью к государству». Метисы, имевшие одного родителя-еврея (метисы первой степени), получали временные гражданские права и могли учиться в высшей школе. Метисы второй степени (евреи на 1/4) объявлялись военнообязанными. На основании «Нюрнбергских законов» нацистские суды приговорили к различным срокам заключения за «ущерб расе» в 1935 г. — 11 человек, в 1936 г. — 358 человек, в 1937 г. — 512 человек, в 1938 г. — 434 человека, в 1939 г. — 365 человек, в 1940 г. — 231 человек. В судебном же порядке на основании «Нюрнбергских законов» у евреев конфисковывали имущество — к 1938 г. — а сумму 2–3 млрд. марок (для сравнения: прямые расходы на армию составили 40,5 млрд). Если в январе 1933 г. в Германии было около 100 000 еврейских предприятий, то в 1938 г. их осталось 39 532, а все остальные были либо ликвидированы, либо «аризированы»^{640}. Одновременно с принятием «Нюрнбергских законов» рейхстаг и 7 съезд НСДАП одобрили Закон о флаге, сделавший антисемитский символ фелькише — свастику — государственной эмблемой Германии.

В год Олимпиады (зимние Олимпийские игры проходили в Гармиш-Партенкирхене с 6 февраля, а летние с 1 августа 1936 г. в Берлине), положение евреев несколько улучшилось, так как нацисты не хотели афишировать антисемитизм по той причине, что ни одно событие не принесло нацистскому режиму столько международного признания, как великолепно организованные Игры. На время проведения Олимпиады таблички с надписью «для евреев закрыто» в Берлине были сняты. К тому же, Геринг медлил с исключением евреев из экономики, что также благоприятно сказывалось на их положении.

Но, по большому счету, Олимпиада ничего не изменила в положении евреев: с марта 1936 г. многодетным еврейским семьям перестали выдавать пособия, в октябре 1936 г. евреям-учителям запретили давать частные уроки не евреям, и эти учителя, уволенные с государственной службы в школе, потеряли последний источник средств к существованию. С апреля 1937 г. евреи не могли выступать соискателями ученого звания в университетах, с сентября того же года была, по существу, закрыта практика врачам-евреям, та же судьба ждала адвокатов-евреев и другие профессиональные группы. 13 сентября 1937 г. Гиммлер распорядился освободить евреев из немецких тюрем, если они гарантируют свой незамедлительный отъезд в Палестину или США^{641}. В Дюссельдорфе среди 45 тыс. учащихся народной школы было 300 еврейских детей, которых с 1 апреля 1933 г. под смехотворным предлогом отправляли на каникулы впредь до особого распоряжения; иудейское религиозное образование было запрещено. Следующим шагом было исключение еврейских детей из школы — еврейским общинам при синагогах было предложено самостоятельно организовать начальное образование. Эти школы открыли свои двери в 1935 г.; государство и местные власти выплачивали часть суммы, нужной на их содержание. В 1934 г. в еврейских школах государство допустило преподавание религии. Сначала не все еврейские дети посещали «свои» школы: в Дюссельдорфе в 1934 г. в них было 274 учащихся, а в 1935 г. — 74 учащихся.^{642} С 15 ноября 1938 г. разделение еврейских детей на исповедовавших иудаизм и неверующих было ликвидировано, и всем еврейским детям запретили посещать немецкие школы. С 10 октября 1939 г. все расходы по содержанию еврейских школ взяло на себя общегерманское еврейское объединение, а государство отказалось их финансировать. Еврейские школы подвергались всякого рода дискриминации: так, в Дюссельдорфе городские власти отказывались предоставить еврейским школам время в городских купальнях для обучения детей плаванию, хотя именно этот вид физического воспитания детей там, в целях закаливания, поощряли^{643}.

В конце апреля 1938 г. всех евреев принудили декларировать свои состояния; в июле была введена особая опознавательная карточка для евреев; в августе вышло постановление об обязательных дополнительных именах для всех евреев — Сара и Израиль; в начале октября того же года евреям стали ставить в паспорт печать с изображением буквы «J» (Jude), а с середины ноября детям евреев запретили посещать немецкие школы. По всей Германии начались местные инициативы: например, при въезде в определенный городской район местные «активисты» устанавливали щиты с надписями «проход для евреев запрещен», «евреи нежелательны», на скамейках в скверах — «только для арийцев», кое-где евреям запрещали пользоваться публичными бассейнами и т. д. К осени 1938 г., через пять лет после прихода Гитлера к власти, немецкие евреи были лишены почти всех источников существования и условия их жизни стали невыносимыми. Трудно было представить себе, что может быть еще хуже…

При этом нужно отметить, что в некоторых других европейских странах антисемитизм в 1938–1939 гг. был еще значительнее (например, в Польше, и эти события еще должны получить соответствующую оценку). В 1960 г. американский историк Хогган писал, что до начала войны обращение с евреями в Германии было гораздо более мягким, чем в Польше: если до 8 ноября 1938 г. из Польши бежало 600 тыс. евреев, из Германии за то же время — 170 тыс.^{644} Поэтому трудно поверить только в гуманистические мотивы Франции и Англии, на стороне Польши вступивших в войну с нацистской Германией, — на это указывал в свое время А. Тойнби.

В марте 1938 г. польское правительство, воспользовавшись аншлюсом Австрии, объявило недействительными паспорта всех польских граждан, если они не были в Польше более 5 лет, — польские чиновники боялись, что 20 тыс. евреев, имевших польское гражданство и живших в Австрии, после аншлюса кинутся в Польшу Всякий владелец просроченного (по этому закону) паспорта должен для въезда в страну был получить отметку в польском консульстве. Этот закон, однако, коснулся и 50 тыс. польских евреев, десятилетиями живших в Германии. Большинство этих людей должны были остаться вообще без гражданства. С другой стороны, и гитлеровское правительство лишилось возможности избавиться от восточных евреев, переправив их через польскую границу, так как они уже не были польскими гражданами. Польско-немецкие переговоры по этому вопросу ни к чему не привели, поляки решительно отказывались признать этих евреев своими гражданами. Гестапо же получила распоряжение в течение четырех дней выдворить всех польских евреев из страны и энергично принялась дело. Стремление нацистов во что бы то ни стало выдворить евреев из страны привело в октябре 1938 г. к так называемому «Збонщинскому выдворению». Речь шла о том, что когда польские власти аннулировали паспорта польских евреев, проживавших в Германии и Австрии, для того чтобы препятствовать их возвращению назад, то нацисты предприняли встречные шаги. Немецкая полиция арестовала около 18 тыс. польских евреев, доставила их на польскую границу и под дулами винтовок перегнала их на ту сторону границы. Значительная часть несчастных евреев оказались в приграничном польском селении Збонщин, где в течение многих месяцев они жили в крайне тяжелых условиях, отвергаемые обеими сторонами. На польско-немецкой границе разыгрывались отвратительные сцены, когда обе стороны хотели избавиться от этих евреев, при этом по цинизму и бесчеловечности польские чиновники далеко превосходили немецких^{645}.

Среди этих евреев была и семья Грюншпанов; их 17-летний сын Гершель жил в Париже. Получив от сестры открытку с описанием мытарств, которые его семья испытывает на границе, юноша решил действовать: 3 ноября 1938 г. Гершель Грюншпан (он был психически не совсем нормальным человеком^{646}) 5 раз выстрелил в советника германского посольства в Париже члена НСДАП Эрнста фон Рата (он погиб от ран). К сожалению, объект террора был выбран неверно: и советник Эрнст фон Рат и его отец были убежденными противниками преследований евреев; впоследствии отец оказывал евреям помощь в самые худшие времена антиеврейских гонений.

Гершель Грюншан протестовал таким образом против насильственной высылки польских евреев из Германии, но инициатором этого была Польша. Политических мотивов у Грюншпана не было, но геббельсовская пропаганда, разумеется, преподнесла это как мировой заговор евреев против Германии. Нацистам было важно не само событие, но — как и при поджоге рейхстага в феврале 1933 г. — возможности его интерпретации. Французская коммунистическая пресса утверждала даже, что Грюншпан был нацистским провокатором^{647}. Это тем более походило на правду, что за 2,5 года до этого еврей из Югославии Давид Франкфуртер по политическим мотивам убил в Давосе Вильгельма Густлова — главу швейцарских национал-социалистов. Практических действий по отмщению Густлова нацисты тогда не предприняли, поскольку в этом не было тактических потребностей. Имя Густлова, правда, нацисты использовали в пропаганде: так был назван один из кораблей ДАФ.

Под предлогом «спонтанного» народного ответа на это убийство в ночь с 9 на 10 ноября 1938 г. по Германии прокатилась организованная нацистами волна еврейских погромов, которые по причине огромного количества разбитых стекол получила название «хрустальная ночь» (Reichskristallnacht). После «хрустальной ночи» 30 тыс. наиболее известных представителей еврейской общины были заключены в три концентрационные лагеря — Дахау, Бухенвальд и Заксенхаузен. Расследование убийств евреев во время «хрустальной ночи» было замято, и это стало поощрительным знаком для радикальных антисемитов^{648}. Большинство евреев, отправленных в концлагеря после «хрустальной ночи», через три месяца было отпущено, более тысячи погибло, не вынеся побоев и издевательств. После «хрустальной ночи» на евреев был наложен коллективный штраф (или контрибуция) в 1 млрд. марок^{649}. Штраф объясняли тем, что имущество, поврежденное во время погрома, было застраховано, и некоторые страховые фирмы даже разорились. Нацисты умели использовать психологию толпы — Элиас Канетти писал, что толпа любит разрушать дома или какие-либо материальные объекты: окна, посуду, стекла. Именно хрупкость этих предметов способствует чувству удовлетворения, в звуках разбитых окон слышатся отчетливые звуки бодрой жизни, крики чего-то зарождающегося^{650}. С другой стороны, ряд откликов свидетельствует, что немецкая общественность тягостно восприняла попытку организации массовых погромов, и нацистам пришлось свернуть это «мероприятие» до срока; и уж, разумеется, никто не верил в спонтанный характер погрома^{651}. Даже Гитлер не одобрил всегерманский погром: он заявил, что это «перебор» (diese Ubergriffe)^{652}.

Известие об убийстве Эрнста фон Рата Гитлер получил на партийном собрании в Мюнхене; партийные активисты с тревогой следили за реакцией Гитлера. На вопрос Геббельса, следует ли применять полицейские силы для предотвращения антиеврейских выступлений в Германии, Гитлер сказал: «Я считаю, что против спонтанных действий немецкого народа не нужно ничего предпринимать, напротив, для нас это может стать шансом для окончательного решения еврейского вопроса»^{653}. В этом был он весь — его слова можно было трактовать как угодно. Геббельс, который в этот период испытывал некоторые трудности в поисках пропагандистских акцентов, сразу ухватился за мысль об организации погрома^{654}. В результате действий нацистских активистов 11 ноября 1938 г. было разгромлено 815 еврейских магазинов, подожжено 18 универмагов, 171 жилой дом разорен и сожжен, сожжена 191 синагога, еще 76 сильно повреждены, 11 кладбищенских строений на еврейских кладбищах повреждены, а 3 полностью разрушены. В течение двух дней было арестовано 20 тыс. евреев, 7 арийцев и 2 иностранца, 36 евреев было убито, 36 тяжело ранено^{655}.

Геринг неодобрительно отозвался о бесполезных материальных потерях; даже Гиммлеру и руководству СС погром пришелся не по вкусу, так как он противоречил четко рассчитанной, неэмоциональной линии поведения СС в еврейском вопросе. Один из руководителей СД О. Олендорф был «глубоко возмущен», другой генерал СС, Карл Вольф, говорил о «проигранной битве».

Собственно, в эти дни стало ясно, что нацистам не удалось создать общий антисемитский фронт. Наряду с христианскими и гуманистическими мотивами имели значение и либеральные мотивы: люди либеральных убеждений считали погромщиков и их лозунги «варварскими», «некультурными». СД в своих «Вестях из Рейха» передавала, что многие либерально настроенные немцы готовы были заступиться за евреев. Наиболее отрицательное отношение к погрому было на юге и западе Германии, то есть в католических районах; на севере, в протестантских районах, погром был встречен более лояльно^{656}.

После того, как с евреев Германии была взыскана контрибуция, началась «аризация» (экспроприация то ли в пользу партии, то ли в пользу государства предприятий, недвижимости, принадлежавшей ранее евреям). Окончательно вопрос об «аризации» еврейских предприятий был решен уже 12 ноября 1938 г.[40]; в тот момент нацистское руководство планировало разнообразные меры и помимо «аризации»: введение, как в средние века, обязательного ношения евреями специальных нарядов (на этом настаивал Геринг); обсуждался запрет евреям входить в немецкие леса и тому подобное. Драгоценные украшения, ювелирные изделия и антиквариат евреи должны были в обязательном порядке продать (по существу, сдать за мизерное «вознаграждение»). Вся еврейская недвижимость также подлежала обязательной «аризации». Из оставшихся к тому времени 3125 еврейских врачей только 709 было разрешено практиковать (но лечить исключительно евреев).

С 15 ноября 1938 г. еврейские дети должны были посещать только еврейские школы. Тогда же евреям было запрещено посещать публичные заведения (библиотеки, музеи, кинотеатры, кафе. После начала войны вышло распоряжение, что евреи не могут покидать свой дом летом после 21.00, а зимой — после 20.00.^{657} 22 сентября 1939 г. евреям было приказано сдать радиоприемники (интересно, что в СССР после 22 июня 1941 г. это обязаны были сделать все советские граждане); евреям, как врагам Рейха, было запрещено даже пользоваться телефоном. С 6 февраля 1940 г. среди евреев перестали распределять карточки на одежду, а продовольственные карточки они могли отоваривать только в специальных магазинах, причем в строго определенное время. Выдачи по еврейским продовольственным карточкам, естественно, были значительно более низкими, чем по арийским. Прожить на эти карточки без черного рынка было нельзя, но арест на черном рынке означал концлагерь. Евреям была запрещена езда на автомобилях — таким образом экономили горючее. Евреи не могли наследовать от арийцев имущество. Евреям запрещали держать домашних животных, ограничивали время отоваривания по карточкам с 16.00. до 17.00. 18 августа 1941 г. Гитлер поддержал предложение Эйхмана об обязательном ношении евреями звезды Давида, и с 19 сентября 1941 г. все евреи старше 6 лет должны были носить на верхней одежде желтую звезду (величиной с ладонь (Handteller) и с надписью «Jude»). Это распоряжение не касалось евреев, находящихся в браке с арийками, если от этого брака были дети, признанные не евреями, а также, если брак распался, но сын находился на фронте. Звезду могли не носить еврейки, находящиеся в бездетном браке с арийцами. За нарушение предусматривался денежный штраф в 150 рейхсмарок, а в особых случаях — арест на срок до 6 недель^{658}. В. Клемперер спрашивал, какой день был самым тяжелым для евреев за двенадцать адских лет? И сам себе отвечал: 19 сентября 1941 г. — с этого дня нужно было носить звезду Давида^{659}. Таким образом, все евреи были поставлены под непосредственный полицейский контроль, и по отношению к ним гражданское право уже не действовало.

Интересно проследить реакцию немецкой общественности на распоряжение носить звезду Давида: СД в своих «Вестях из Рейха» передавала, что, в целом, это решение было благосклонно встречено немцами, лишь в католической среде и среди интеллигенции раздавались голоса, ропщущие на возвращение средневековья. 7 октября 1941 г. Виктор Клемперер отмечал в дневнике, что его знакомая слышала, что капеллан берлинской церкви Ядвиги (Hedwigskirche) появился в церкви с еврейской звездой на рясе^{660} По сообщениям СД, распоряжение о ношении евреями звезды Давида было признано немецкой общественностью вполне своевременной мерой^{661}. После того, как евреи стали носить звезду Давида, многие немцы стали с удивлением замечать, как много еще евреев в Германии (на 1 октября 1941 г. евреев в Германии было 163 692, а к началу депортаций на Восток — 131 823^{662}). Интересно отметить, что в Болгарии, являвшейся союзницей Германии, подобное же распоряжение царя Бориса III (об обязательном ношении евреями звезды Давида) было дружно проигнорировано и полицией, и болгарской общественностью, и самими евреями. Особую роль при этом сыграла церковь: митрополит Стефан демонстративно пригласил себе в гости главного раввина Болгарии и открыто высказывался против антихристианского расизма. Под давлением общественности царь Борис даже вынужден был отказаться от депортации евреев в концлагеря на территории Польши, на чем настаивали гитлеровцы; поэтому болгарская еврейская община не пострадала (в Болгарии проживало 50 тыс. евреев), за исключением 11 384 евреев, которых СС успели депортировать в Освенцим и Треблинку из присоединенных к Болгарии (в 1941 г.) Македонии и Тракии[41]. Голландцы и датчане тоже вступились за своих евреев: таким образом они выступали одновременно и против своего врага — нацистов. Представить себе подобное поведение дисциплинированных и склонных к конформизму немцев невозможно; кроме того, для немцев защита евреев могла равняться предательству собственного народа.

После ноябрьского погрома вышел запрет на выпуск всех еврейских газет и других печатных изданий. 30 апреля 1939 г. вышел «закон о найме жилья евреями», в соответствии с которым началась подготовка к переселению всех евреев в специальные дома (Judenhauser). Цель этой акции была ясна — евреи, поселенные скученно, облегчали всевозможные охранительные мероприятия, а позже и депортацию. Закон обосновывался тем, что арийцы отвергают общежитие с евреями. СД передавала, что в городке Ансбах местные жители по собственной инициативе поставили для еврейки, жены часовщика-арийца, виселицу с надписью «для жидовки»^{663}, а также что запрет евреям посещать городские ярмарки и рынки был положительно воспринят немцами. Трудно было подобрать время, подходящее для посещения евреями магазинов: в ранние часы евреи могли разобрать дефицитные товары, а вечером по магазинам ходили арийские женщины. СД сообщала, что многих немцев раздражало то, что еврейские дети получают одинаковые с арийскими детьми нормы молока^{664}.

Немцев, проявивших сочувствие к евреям, обвиняли в предательстве собственного народа, а людей, которые демонстративно помогали евреям, могли подвергнуть профилактическому аресту (Schutzhaft) и помещению в концлагерь. Большинство немцев было слишком занято своими проблемами, а потом напряженно следило за развитием военных событий, и на судьбу евреев обращали мало внимания. Например, когда 15 ноября 1941 г. нюрнбергцам стало известно, что на Восток отправляется первый транспорт с евреями, то местное население приняло это вполне равнодушно.

Все мероприятия, связанные с евреями, власти старались проводить скрытно; особенно это относится к СС, которые исподволь, постепенно стали играть все большую роль в «решении еврейской проблемы». Антисемитизм СС носил строго рассчитанный, неэмоциональный характер и потому был наиболее отвратительным. Влияние СС выросло с началом войны: уже 30 октября 1939 г. Гиммлер отдал приказ очистить от евреев северо-восточную часть Польши (район Варты) и присоединить ее к Рейху. Польшу (вернее «генерал-губернаторство») после ее поражения в войне стали рассматривать как «германскую Сибирь»^{665} и ссылали туда все нежелательные для Германии элементы. Политика вытеснения и депортаций евреев привела к созданию гетто — первое возникло в Лодзи (этот польский город оккупанты переименовали в Litzmannstadt — в честь немецкого генерала Первой мировой войны) в декабре 1939 г. Незадолго до переименования города, 10 ноября 1939 г., — в годовщину «хрустальной ночи», — были сожжены 4 главных синагоги Лодзи. Почти сразу после оккупации для всех евреев Польши была введена обязательная трудовая повинность. Неработоспособных евреев (женщин, детей, стариков) обрекали на медленную смерть в гетто, а работоспособных истощали и в конечном счете убивали тяжелой работой. Это и были первые практические шаги на пути к «окончательному решению еврейского вопроса» еще до того, как это решение было принято. Чуть позже Лодзинского гетто возникло Варшавское гетто[42], социальные и гигиенические условия жизни в котором были настолько страшными, что даже местным нацистским функционерам приходила в голову мысль, а не гуманнее ли будет убить престарелых и нетрудоспособных евреев.

Люди, задающие вопрос, почему евреи своевременно, то есть до начала войны, не покинули Рейх, — упускают из виду то обстоятельство, что большинство немецких евреев не менее, чем сами немцы, чувствовали свою укорененность в немецкой культуре, традиции и языке, поэтому сама мысль об эмиграции и о необходимости вживаться в иной мир была для них тяжела; эти евреи не понимали, почему они должны уезжать и считали гонения временными. К тому же, среди немецких евреев было довольно мало сионистов, хотя чем страшнее вели себя нацисты, тем лучшую поддержку, казалось бы, получали для пропаганды сионисты (не только в Германии, но и в других европейских странах). В апреле 1933 г. под руководством сионистов все еврейские организации Германии консолидировались и основали «Имперское представительство немецких евреев», главой которого был единодушно избран выдающийся мыслитель раввин и философ Лео Бек (Leo Baeck, 1873–1956). До 1939 г. «Представительство» проделало большую работу по организации помощи немецким евреям; средства оно получало не только от еврейской общины в Германии, но и из-за границы, от таких организаций как American Joint Distribution Comitee, Central British Fund.

«Имперское представительство немецких евреев» работало до 10 июня 1943 г., когда весь его состав был арестован и отправлен в концлагерь Терезиенштадт. В «привилегированном» концлагере Терезиенштадт было учреждено даже еврейское самоуправление, но в итоге евреев и из этого лагеря отправляли в Освенцим, Треблинку, Бел-зек, Собибор. Для немецких евреев Терезиенштадт стал символом предательства Германии по отношению к ним, людям, которые чувствовали себя причастными к немецкой культуре и были в самом деле в высшей степени ассимилированы ею, тем, которые много сделали для ее процветания, тем, которые остались лояльны к своей родине до конца.

Несмотря на препоны властей, до 1941 г. эмигрировало около 300 тыс. евреев: если в 1871 г. евреи в населении Германии составляли 1% (382 тыс. человек), в 1925 г. — 0,9% (568 тыс.), то в 1939 г. — 0,32% (222 тысячи)^{666}. Все страны Запада страдали от последствий кризиса 1929 г., везде царила массовая безработица, поэтому на Западе принимали только тех, кто имел определенные средства или родственников в данной стране. Из этих двух возможностей немецкие евреи преимущественно пользовались второй, поскольку драконовские меры нацистских властей не позволяли вывезти сколько-нибудь значительные средства. Серьезным препятствием было и то, что профессии немецких евреев не соответствовали спросу на сельскохозяйственных и промышленных рабочих и ремесленников. Ни одно государство не хотело принимать у себя евреев ненужных профессий, если они не могли доказать финансовую состоятельность. Европейские страны заботились, прежде всего, о собственных интересах. Следует помнить и о другой важной проблеме — немецкие евреи были не единственным значительным потоком эмигрантов — больший антисемитизм царил в этот период в Польше, неблагополучно для евреев дело обстояло и в Румынии, Латвии, Литве и Венгрии^{667}. Вследствие столь широкой эмиграции у еврейских организаций катастрофически не хватало денег.

Что касается эмигрантской политики нацистов, то они одновременно и форсировали и тормозили еврейскую эмиграцию. Одно время нацисты даже поддерживали[43] нелегальный выезд в Палестину; в августе 1933 г. ими было заключено соглашение с сионистами о переезде евреев в Палестину, куда до 1939 г. выехало около 60 тыс. евреев^{668}. Заманчивое, казалось, предложение выехать в Палестину не принималось многими евреями по той причине, что там были нужны только молодые, способные к физическому труду люди; к тому же состоятельные немецкие евреи хотели и в эмиграции сохранить прежние стандарты, что тогда в Палестине было невозможно^{669}. Ради поощрения выезда евреев в Палестину был даже заключен договор о переводе финансовых средств из Германии за границу (Haavara-Abkommen[44]), допускавший пересылку евреями денег (трансфертные операции). Некоторое время (между 1937 и 1938 гг.) немецкое государство следующим образом содействовало выезду евреев: выезжающие за пределы Германии состоятельные евреи с капиталом в 30 тыс. рейхсмарок на одного человека (или 50 тыс. на семью) могли определенную часть этих средств перевести в валюту и выехать вместе с деньгами; остатки этих средств министерство финансов удерживало для формирования «попечительского фонда». Несколько тысяч бедных эмигрантов могли воспользоваться услугами этого фонда, получив «show-money» в размере 600–900 золотых рейхсмарок. В 1938 г., однако, этот фонд был исчерпан^{670}.

Руководство СД на самом деле долгое время (практически до войны) собиралось выселить полмиллиона немецких евреев в Палестину; особенно рьяно в этом направлении действовал один из функционеров СД Леопольд фон Мильденштейн. Итог его усилий оказался незначителен: в 1933 г. из выехавших евреев только 19% отправилось в Палестину, в 1934 г. — 38%, в 1935 г. — 36%, в 1936 г. — 34%, в 1937 г. — 17%.^{671} Мильденштейн создал в СД еврейский реферат (отдел), который получил служебное обозначение II 112. Это событие знаменовало начало осуществления собственной эсэсовской политики в отношении евреев. От сионистских организаций Мильдштейн требовал создания в Германии трудовых лагерей для еврейской молодежи с целью обучения ее труду на земле (это пригодилось бы в киббуцах в Палестине). Любопытно, что и нацисты и сионисты признавали нацию мерой всех вещей. Именно Мильденштейн пригласил в свой реферат уроженца австрийского Золингена Адольфа Эйхмана, которому была суждена столь зловещая роль в «окончательном решении еврейского вопроса». Ничто в прежней жизни Эйхмана не указывало на его антисемитизм, но, в целях продвижения по служебной лестнице, он стал экспертом по еврейскому вопросу. Мильденштейн не нравился Гиммлеру своей неортодоксальной манерой общения; он был уволен и потом служил в МИДе. Эйхман же в разговоре так ловко обыгрывал всевозможные реалии из еврейской истории и жизни, что даже прошел слух, что он из палестинских немцев. Слух этот потом долго циркулировал в исторической литературе; впрочем, Эйхман на самом деле был двое суток в Хайфе. Целью его поездки туда (2 октября 1937 г.) была встреча с руководителем еврейской тайной организации самозащиты «Хагана» при Всемирной сионистской организации Фейвелом Полькесом. Из-за арабских волнений эту встречу пришлось перенести в Каир. Полькес сказал, что радикальный нацистский антисемитизм благотворно воздействует на увеличение еврейской эмиграции в Палестину, где численность еврейского населения вскоре превысит арабскую. Плоды поездки Эйхмана ему самому показались незначительными, зато начальство в лице Гиммлера и Гейдриха было чрезвычайно довольно, и с января 1938 г. (после аншлюса) Эйхману поручили организацию выезда всех австрийских евреев; при этом он был произведен в чин унтерштурмфюрера. СС впервые получила самостоятельность в столь важном вопросе внутренней политики Третьего Рейха. Если до Эйхмана выезд евреев был их личным делом, то при нем началось принуждение. Именно при Эйхмане СС стали прибирать к рукам компетенции в еврейском вопросе: некоторые историки даже рассматривают «хрустальную ночь» как попытку бунта Геббельса против руководящей роли СС в этом вопросе: известно, что Гиммлер и Геббельс не переносили друг друга. Если это так, то бунт этот был неудачным.

В июле 1938 г. на берегу Женевского озера состоялась международная конференция по вопросу об еврейской эмиграции из Германии. Эта конференция констатировала, что существующие квоты уже исчерпаны, и создала еще один совершенно бесполезный комитет[45] «Intergo-vermental Commitee for Refugees» (межправительственный комитет по делам беженцев), который никакими полномочиями не обладал.

В 1934–1935 гг. главной принимающей страной была Франция, но она сама находилась в тяжелом экономическом положении, и работу там было найти почти невозможно, поэтому многие евреи возвращались обратно. К тому же французские и бельгийские законы ограничивали возможность получить работу эмигрантам. Маленький Люксембург вплоть до немецкого нападения в 1940 г. предоставлял евреям убежище; в Голландии нашли временное убежище (до 1940 г.) — 25–30 тыс. немецких евреев. Италия предоставляла евреям убежище до сентября 1938 г., когда Муссолини под немецким давлением прекратил эту практику. Впрочем, хотя в Италии и Испании и были приняты расистские законы, но общественность их не принимала и не понимала, и практического значения они не имели. Нужно отметить, что и сами евреи рассматривали европейские страны как промежуточный этап для эмиграции либо в Палестину, либо в США. Немецкие евреи, как правило, без труда получали в этих «промежуточных» странах вид на жительство, но устроиться на работу они не могли и ехали дальше. В 1939 г., в связи с закрытием еврейских предприятий, СД сообщала о возникновении проблемы еврейской безработицы; в этой связи в ряде земель Германии заговорили о необходимости создания специальных рабочих лагерей для евреев, ибо они не могли бесконечно оставаться бременем на шее государства и благотворительных организаций, которые подчас чувствовали себя обязанными хоть как-то помогать евреям. Как передавали информаторы СД, соответствующие инстанции не чинят препятствий против того, чтобы занимать евреев на немецких предприятиях, при условии, что евреи будут работать отдельно от арийцев^{672}.

Англия приняла наибольшее число эмигрантов из Германии, она принимала больше всех и дольше всех. До осени 1938 г. на британских островах спаслось 11 тыс. евреев, после «хрустальной ночи» туда прибыло еще 40 тыс. человек. Благородной акцией британцев была немедленная (после погрома 1938 г.) эвакуация еврейских детей — тысячи детей специальными транспортами были вывезены из Германии и спасены от смерти в военных лагерях. Любопытно, что бывшая премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер вспоминала, что именно от еврейской девочки, принятой ее семьей, она впервые узнала, что такое нацизм. Надо думать, это был запоминающийся урок и не только будущей «железной леди», но и для многих ее соотечественников.

Для еврейских эмигрантов из Германии самыми желанными странами были США и Палестина. Палестина была британской подмандатной территорией, и энергичные молодые евреи-сионисты, готовые вести жизнь колонистов-поселенцев, попадали туда в соответствии со сложной системе квот. По официальным данными Jewish Agency, с 1933 по 1936 гг. из Германии в Палестину выехало 29 тыс. евреев, а в 1937–1941 гг. — еще 18 тыс.. Нелегальное переселение (Alija Beth или Haapala[46]) было делом рискованным и редким^{673}. До определенного момента нелегальное переселение осуществлялось помимо сионистов; только к 1939 г. сионистское движение смогло создать собственные организации для его осуществления. Из-за этого в 1939 г. нелегально в Палестину проникло 17 тыс. евреев, а легально — 11 тыс. Руководство Jewish Agency в лице Бен Гуриона и Элизер Каплан сначала было против нелегальных действий — они ничего не хотели предпринимать без ведома Британии и вопреки ее воле: они верили в расширение сотрудничества с Британией и не хотели портить с ней отношения. Лишь в конце 1938 г., поняв, что британская политика идет скорее на пользу арабам, Бен Гурион объявил о поддержке нелегалов; во время войны по объективным причинам нелегальное переселение евреев почти совершенно прекратилось.

Квоты на въезд в США стали непреодолимым барьером для многих евреев, но одно время — в 1931–1935 гг. — из-за всевозможных проблем число «евреев-возвращенцев» из США превышало число эмигрантов в США. Так, евреи — преподаватели высших учебных заведений имели шанс получить работу в США, но для подтверждения диплома юристы и врачи должны были пройти американские квалификационные экзамены, что в силу разницы стандартов было довольно сложно^{674}. Именно поэтому до 1939 г. ежегодные немецкие квоты для въезда в США не исчерпывались как по причине нехватки у выезжающих валюты, так и по причине ограничительной политики американских властей. Очень неприятный эксцесс произошел с пароходом «Сент-Люис», который 13 мая 1939 г. с 937 евреями на борту вышел из Гамбурга и 27 мая прибыл в Гавану; кубинский диктатор Федерико Ларедо Брю принял только 27 беженцев, объявив визы остальных недействительными. Пароход взял курс на Флориду, но и там было отказано в приеме. 17 июля 1939 г. пароход вернулся в Европу, в Антверпен. Только половина пассажиров этого судна пережила войну и холокост^{675}. После ноябрьского погрома 1938 г. въезд евреев в США был облегчен, но во многих случаях это было запоздалое решение. До этого американские власти не хотели наплыва нищих евреев из Восточной Европы, а чуть позже боялись, что среди европейских евреев, — в первую очередь среди немецких, — будет много нацистских шпионов. Однако несмотря на все препоны и трения, США были самой важной для евреев Германии и Австрии страной эмиграции — 130 тыс. человек нашло там спасение от неминуемой смерти. 1939 г. был самым важным годом эмиграции — в этот год из Германии переселилось около 80 тыс. евреев. В 1940 г. эмигрировало еще 15 тыс., в 1941 г. — 8 тыс.,^{676} а 23 октября 1941 г. еврейская эмиграция из Германии была закрыта; вскоре нацисты приступили к «окончательному решению еврейского вопроса», означавшему концентрацию и постепенное убийство европейских евреев в концлагерях Польши.

Под воздействием пропаганды антисемитские настроения в Германии нарастали: евреи стали чужими для арийских земляков; и когда осенью 1941 г. началась транспортировка евреев из собственно Германии (Altreich) на Восток, никто (или почти никто) не протестовал. Нацисты сделали безошибочную ставку на человеческое равнодушие: лишь немногие немцы справлялись об исчезнувших соседях; некоторые рассчитывали на освободившуюся жилплощадь, другие зарились на добро евреев, третьи на престижную работу и освобожденные евреями вакансии. Даже обеспеченные люди так или иначе были захвачены конформизмом. Под влиянием этого конформизма собственный антисемитизм стал для многих немцев «невидимым». Немцы, которые, рискуя собственной жизнью, спасали евреев, были весьма немногочисленны; они удостоены камня памяти и благодарности на иерусалимском мемориальном кладбище Yad Vashem.

Холокост и немцы

Обещанное с началом войны «окончательное решение еврейского вопроса», вылившееся в холокост, отличалось по своей радикальности и жестокости от прочих насильственных действий нацистов; даже программа эвтаназии проистекала из совершенно иных идеологических посылок и имела отличный от холокоста характер. Если эвтаназия планировалась и развивалась по строгому сценарию, то массовые убийства евреев не были линейным процессом — они развивались, преодолевая противодействие иммунной системы, как развивается болезнетворный вирус в человеческом организме. Поскольку осуществить детальный анализ хитросплетений причудливо развивавшихся злодеяний нацистов по отношению к евреям в рамках данного исследования невозможно, то обратимся к некоторым характерным интенциям, обусловившим подобное обращение с евреями, и к реакции на него немецкого общества.

С момента завоевания Польши еврейский вопрос приобрел для нацистов новое измерение: дело в том, что в Польше проживало больше всего (за исключением СССР) европейских евреев — 3,5 млн. человек, при этом 2 млн. человек попало в немецкую зону оккупации Польши (остальные — в советскую). В целом, когда летом 1941 г. Гитлер захватил западные районы СССР, под немецкой оккупацией на Востоке оказалось около 4 млн. евреев^{679}. К ним гитлеровцы и захотели присоединить немецких евреев: изгнание евреев из Рейха было частью нового порядка в Европе. План перемещения немецких евреев в Польшу появился не сразу. О судьбе немецких, а затем и европейских евреев в нацистской верхушке много спорили. Вокруг этого вопроса плелись всевозможные интриги; был даже проект переселения евреев на Мадагаскар: этот план еще в 1927 г. предложил голландец Эгон ван Винглене, одно время его поддерживал Гейдрих. В июле 1938 г. на конференции по еврейскому вопросу во французском городе Эвиане[47]польская сторона повторила это предложение голландца^{680}. Мадагаскарский план по своей нелепости был весьма похож на сталинский план переселения евреев в Биробиджан или на план П. П. Пестеля о переселении евреев и помощи им в учреждении собственного государства в Малой Азии^{681}. 25 августа 1940 г. Гейдрих передал этот план Риббентропу — после поражения Франции нацисты собирались отобрать у нее Мадагаскар, создать там военно-морскую базу, а также поселить там 4 млн. евреев. Мадагаскарский план нацисты считали удачным вариантом, так как Палестина принадлежала мусульманам и христианам. Первый транспорт на юг Африки должен был состоять преимущественно из крестьян, строителей, ремесленников и врачей; каждый мог захватить с собой до 200 килограмм багажа^{682}. В преддверии «окончательного решения еврейского вопроса» евреев продолжали концентрировать в генерал-губернаторстве Польша, в этом «большом зале ожидания»; никто еще не знал, что с началом восточного похода вермахта Польше предстоит превратиться в «зал ожидания» смерти. О «мадагаскарском проекте», впрочем, забыли не сразу — за три недели до нападения на СССР Гитлер говорил о нем с Муссолини; месяц спустя в беседе с хорватским лидером Квартерником он уже выбирал между Сибирью и Мадагаскаром^{683}. С лета 1941 г. конкурирующие ведомства СС (ведомство рейхсфюрера и РСХА) ломали себе голову над тем, как исхитриться и переправить на Восток 10 млн. славян из Польши и западных советских районов и освободить территорию для расселения немцев-колонистов.

Сразу после оккупации Польши Гейдрих приказал создать еврейскую резервацию — город бараков Ниско, юго-западней Люблина на реке Сан — и перевезти туда всех польских, а затем и немецких евреев. Осуществить этот план не удалось по многим причинам, в том числе и из-за противодействия Геринга, который, будучи генеральным уполномоченным по четырехлетнему плану беспокоился за трудовые резервы, в которых евреи составляли значительную величину. Осенью 1941 г. дефицит рабочей силы в Германии составлял 2,6 млн. человек — это обстоятельство и побудило нацистов перестать игнорировать советских военнопленных, брошенных на произвол судьбы и обреченных на голодную смерть; их стали использовать в качестве рабочей силы^{684}. Решив таким образом вопрос с рабочей силой, нацисты перешли к реализации зловещих планов по отношению к евреям.

Еще в разгар боевых действий в Польше, 10 сентября 1939 г., эксперт по переселенческим вопросам А. Эйхман предложил своему начальству депортировать евреев из моравской Остравы, а также из Вены в восточную Польшу. Это предложение Эйхмана ему же и вернулось в виде приказа, подписанного главой гестапо Г. Мюллером; правда в приказе речь шла о евреях не только Остравы, но и Катовице. Известие о предстоящем переселении быстро распространилось среди функционеров, и руководитель берлинской криминальной полиции просил Эйхмана заодно депортировать и цыган из Берлина; Эйхман согласился. Первый транспорт отправился 18 октября 1939 г. в город бараков Ниско (у Люблина, в Восточной Польше). Для строительства лагеря эсэсовская охрана отрядила только небольшую часть евреев, а остальных под свист, улюлюканье и стрельбу пытались прогнать на советскую сторону; эти эксцессы вызвали протесты местных властей, военных и советской стороны. Начальство Эйхмана также было недовольно отсутствием организации в действиях подразделений СС. После неудачи первой попытки создания гетто в Ниско эсэсовцы решили переселять евреев в Люблин. В марте 1940 г. в Люблин было депортировано 160 евреев из Германии. Им ничего не разрешили взять в дорогу и даже отобрали теплые вещи и белье. На месте их распределили по трем деревням в 30 км от Люблина; к месту назначения полураздетых людей эсэсовская команда погнала по двадцатиградусному морозу. Дорога уже была усеяна трупами евреев, которых эсэсовцы депортировали из Щецина и прогнали той же дорогой. Тем евреям, которые смогли одолеть этот путь, ампутировали отмороженные пальцы или конечности^{685}. Эти случаи бессмысленной жестокости показывают, что в войну положение евреев начало стремительно ухудшаться.

В октябре 1940 г. возникло Варшавское гетто, в марте 1941 г. — Краковское гетто, в апреле 1941 г. — гетто в Ра-доме и Люблине. Поскольку гетто были временными, то условия жизни там были совершенно дикими: в Варшавском гетто 445 тыс. евреев теснились в небольшом городском квартале в 61 295 квартирах, по 7,2 человека на комнату. В Варшавском гетто 30% населения города оказалось втиснуто на 2,4% его территории. Ранее в районах Варшавы, отошедших под гетто, проживало 80 тыс. жителей, теперь — почти полмиллиона. Даже на улицах гетто была постоянная толкучка. Уровень смертности в гетто был очень высок: в Лодзинском гетто погибло 25% населения, в Варшавском — 18%^{686}. Нет ничего удивительного в том, что в нечеловеческих условиях евреям очень трудно было проявлять друг к другу участие. После своего визита в Лодзинское гетто Геббельс высокомерно заметил в своем дневнике: «По существу, это не люди, их состояние неописуемо, они более похожи на животных. Наша задача по отношению к ним не гуманистического, а более хирургического свойства, причем хирург должен действовать быстро и радикально»^{687}. Чем тяжелее становилось положение на фронте, чем большие трудности были со снабжением, тем хуже становилось положение евреев.

Именно в Польше руководство СС еще до начала похода на Советский Союз опробовало механизм массовых убийств, которые в Польше осуществляли оперативные группы полиции безопасности и СД (Enisatzgruppen der Sicherheitspolizei und des SD), подчинявшиеся Гейдриху. Эти подразделения имели задачу уничтожать всех «мировоззренческих» противников Третьего Рейха, национальную интеллигенцию, духовенство и политиков. Незадолго до нападения на Польшу было образовано шесть обозначенных римскими цифрами оперативных групп СС (по числу армий, действовавших в Польше, плюс одну группу специально для Познани, которую Гитлер хотел включить в состав Рейха, выселив местных поляков в Варшавское или Люблинское воеводства). Эти группы в Польше преследовали (и часто просто убивали) представителей польской интеллигенции — профессоров, офицеров, националистов и политических активистов, среди которых было много евреев. Из-за протестов вермахта расстрелы поляков и евреев в польскую кампанию пришлось на некоторое время прекратить^{688}. Самой страшной репутацией пользовалась опергруппа Верхней Силезии «фон Войрш», возглавляемая садистом, обергруппенфюрером СС Удо фон Войршем. К концу сентября 1939 г. командующий группы армий «Юг» Рундштедт потребовал незамедлительного прекращения преследований евреев. Гитлер, однако, встал на сторону СС и партии: он ликвидировал военную администрацию в Польше, назначив Форстера гауляйтером в Западную Пруссию, Грейзера га-уляйтером в область Варты, Вагнера гауляйтером в Си-лезию, а Ганса Франка — генерал-губернатором остальной Польши. Иными словами, у власти в оккупированной Польше оказались самые радикальные и фанатичные партийные функционеры. Получив необходимые полномочия, гауляйтеры оккупированных польских территорий предоставили полную свободу деятельности (там, где она не ущемляла их собственную власть) опергруппам СС, переименованным в различные подразделения гестапо или СД. В итоге Рундшедт подал в отставку, но и сменивший его генерал Иоханнес фон Бласковиц (слывший довольно жестким человеком) в своих рапортах описывал ненависть и отвращение, вызываемые действиями опергрупп СС. Есть сведения, что в ставке Гитлера армейские офицеры перестали подавать эсэсовцам руку^{689}. После польского похода вермахт представил Гитлеру том документов о зверствах СС, а последние в отместку представили документы о зверствах вермахта^{690}. Этот неудачный опыт Гейдрих учел при нападении на СССР; здесь опергруппы получили и собственную юрисдикцию, и обязательства вермахта помогать им, и «приказ о комиссарах», на основании которого они и действовали. Оперативные группы полиции безопасности и СД на Восточном фронте подчинялись армейскому командованию лишь в вопросах, касающихся перемещения, питания и организации быта. Во всех других отношениях вермахт мог запретить действия опергрупп только в том случае, если они мешали проведению военных операций. Гейдрих широко трактовал задачи опергрупп: «Функционеры и активисты коммунистической партии, евреи, цыгане, саботажники и шпионы должны рассматриваться как лица, которые самим своим существованием угрожают безопасности войск и таким образом незамедлительно подлежат уничтожению»^{691}.

С нападением на СССР геттоизация евреев продолжалась, но уже в качестве подготовительной меры по «окончательному решению еврейского вопроса», под которым подразумевалось выселение всех евреев из Европы; а когда это выселение потеряло смысл из-за наступления советской армии, то и убийство этих людей. В соответствии с предварительным, черновым «Генеральным планом Ост» в версии от 15 июля 1941 г., предполагалось переселение 5–6 млн. европейских евреев на Восток за пределы районов, подлежавших немецкой колонизации. Конкретных очертаний это «окончательное решение» так и не приняло: по всей видимости, никто себе точно не представлял, что и в какой последовательности нужно делать; в итоге все это завершилась холокостом.

После нападения Германии на СССР нацистская пропаганда принялась еще более интенсивно демонизировать евреев, возлагая на них ответственность как за «грабительский капитализм», так и за большевизм.

В ходе подготовки к реализации плана «Барбаросса» все большее внимание нацисты стали уделять гитлеровским планам ликвидации «преступной еврейско-большевистской элиты». Гитлер был убежден в том, что Сталин развязал геноцид при помощи евреев, сменивших руководящий слой русских и балтийских немцев; его вывод гласил: в рамках «плана Барбаросса» евреев необходимо уничтожать в качестве штрафной и превентивной меры. К марту 1941 г. контуры будущей войны мировоззрений были вполне ясны, они и повлияли решительным образом на судьбу евреев Европы. Дело в том, что пункт 12в, собственноручно внесенный Гитлером, гласил, что рейхсфюрер СС получает особые полномочия для обеспечения политического управления на территории СССР; в рамках этой задачи он действует самостоятельно.

Через две недели после нападения на СССР Гейдрих, в соответствии с полученными полномочиями, дал оперативным группам полиции безопасности и СД письменные инструкции; 4 пункт этих инструкций гласил: «Экзекуции подлежат все функционеры Коминтерна и коммунистической партии, советские работники вплоть до районного масштаба, всевозможные нарушители (саботажники, паникеры, уголовники, партизаны), евреи, являющиеся партийными или советскими работниками»^{692}. Понятно, что экзекуции подлежали все евреи, ибо выяснить на месте, кто является советским работником, а кто нет, было невозможно. Эта неожиданная радикализация войны на Востоке и предопределила судьбу евреев в лагерях на территории Польши. Иными словами, с началом войны на Востоке (точнее, с осени 1941 г.) началось уничтожение сначала советских, а затем и европейских евреев. Действия СС на Востоке были сугубо секретными: в сентябре 1941 г. Гейдрих издал приказ осуществлять все мероприятия против евреев тайно; круг осведомленных лиц был крайне узок. Даже имперский комиссар в Минске Вильгельм Кубе (впоследствии убитый партизанами) ничего об этом не знал^{693}. После убийства 12 тысяч евреев Минска (7 ноября 1941 г.) эсэсовское начальство доложило по инстанции, что в гетто Минска освободилось место для немецких евреев. Против этого, однако, был В. Кубе, считавший «извращением» помещать людей (немецких евреев) из немецкого культурного круга в столь недостойные условия. Кубе подчеркивал, что среди немецких евреев есть награжденные боевыми орденами ветераны Первой мировой войны, квалифицированные рабочие и ремесленники; некоторые из них — евреи только на четверть. Кубе был категорически против подобного обращения с немецкими евреями. К прочим евреям благосклонность Кубе не относилась; так, в июле 1942 г. он рапортовал, что за предыдущие 10 недель было уничтожено 55 тыс. белорусских евреев^{694}. До Гейдриха дошли слухи, что супруги Кубе имели парикмахера-еврея и еврейскую прислугу, услуги которых они оплачивали овощами и фруктами. Кубе всем давал понять, что немецкие евреи находятся под его опекой^{695}.

Такая реакция на депортацию немецких евреев была редкостью: вакханалия смерти и массовых убийств на Восточном фронте продолжалась, и она отразилась на положении всех евреев, в том числе и немецких. В середине октября 1941 г. немецкие евреи получили распоряжение явиться на сборные пункты. Следующим шагом властей было распоряжение об эвакуации немецких евреев из Рейха на Восток. Из Баварии в Ригу первый транспорт с евреями (1001 человек взрослых и 9 детей) был отправлен 29 ноября 1941 г.^{696} За ним последовали другие транспорты: в Люблин, в Терезиенштадт и в другие восточные лагеря. 7 июля 1943 г. регирунгспрезидент Верхней и Средней Франконии докладывал, что последние 86 евреев отправлены на Восток и 36 в Терезиенштадт^{697}. Тот же регирунгспрезидент рапортовал, что никаких беспорядков и протестов в процессе выселения евреев не было, за исключением двух случаев самоубийств евреев. Что касается слухов о систематических убийствах евреев на Востоке, то в это мало кто из немцев верил, считая эти слухи пропагандой противника^{698}.

Выселение евреев проводилось с чисто немецкой пунктуальностью: до отъезда евреи должны были уплатить все долги по квартплате, газу, свету и воде; жилье следовало оставить в хорошем состоянии. 15 октября вышло указание передать все права распоряжения еврейской собственностью полиции. Распоряжение от 25 ноября 1941 г. гласило, что, поскольку евреи потеряли немецкое гражданство, они не являются гражданами Германии и должны быть выселены за пределы страны; их имущество переходит в собственность Рейха. Все дела, связанные с выселением евреев, были поручены входившему в отдел IVB РСХА (во главе этого отдела стоял группенфюрер СС Г. Мюллер) реферату 4, которым руководил шестой по рангу офицер отдела IVB подполковник (Sturmbahnfuhrer SS) Адольф Эйхманн, обративший на себя внимание руководства СС во время выселения евреев из Чехии. Эйхманн был типичным, весьма исполнительным и вполне заурядным немецким бюрократом, которого после войны судили чуть ли не как главного палача евреев, — очевидно, это было пропагандистское преувеличение, хотя он, без сомнения, был одним из эсэсовских убийц и вполне заслужил своей участи.

Собственно, приказ Гитлера об «окончательном решении еврейского вопроса» (точно сказать, что это значило, довольно трудно) устно сформулировал Геринг, когда 31 июля 1941 г. поручал Гейдриху предпринять все необходимые практические меры^{699}. 20 января 1942 г. организационные детали депортации немецких евреев из Германии обсуждались на конференции в Ванзее под председательством Гейдриха. Конференция постановила, что евреи, которые не могут быть использованы на производстве, подлежат «специальной обработке»^{700}. Этот эвфемизм применялся для обозначения убийства. Две недели спустя, на секретном совещании в Праге, Гейдрих говорил уже о необходимости депортации 11 млн. европейских евреев в лагеря на территории советского Заполярья. Строить эти лагеря должны были чехи, не подлежащие германизации. Количество заключенных, которых можно было переправить в советские лагеря, оценивалось в 15–20 млн. Гитлер не принял этого решения, вообразив, что суровые климатические условия приведут к закалке евреев и возникновению особой породы людей, способной перенести любые лишения. (Опыт советского Гулага в северных районах этого не подтверждал)^{701}. Впрочем, из-за транспортных проблем нацистам все равно пришлось остановиться на Польше. Французский режиссер Клод Лянцман высказал абсурдное предположение, что концлагеря, в которых погибла значительная часть евреев, устраивали именно на территории Польши, потому что поляки имеют сильную предрасположенность к антисемитизму. На самом деле нацисты отказались от планов строительства крупных концлагерей во Львове, Могилеве, Саласпилсе или в советском Заполярье только по той причине, что советская железнодорожная колея была шире европейской (это затруднило бы транспортировку), а также вследствие хода военных действий^{702}.

17 января 1942 г. вышло распоряжение о поголовном выселении евреев из Германии (за исключением кавалеров Железного креста первой степени); евреев, живущих в смешанном браке, и тех, кому больше 65 лет^{703}. Все акции по сбору и отправке евреев осуществляли подразделения СС, по распоряжению Гитлера изъятые из юрисдикции военных и имевшие собственные суды^{704}. Транспорт за транспортом отправлялся в лагеря на территорию Польши до февраля 1943 г. После этого в Германии остались лишь немногие функционеры еврейского самоуправления в Германии, а также те, кто состояли в браке с немками (немцами).

Редкий случай сопротивления был отмечен в начале 1943 г., когда берлинское гестапо собралось вывезти из города оставшихся на некоторых предприятиях евреев; с работы их должны были депортировать в Освенцим. Немок, проживавших в браке с евреями было всего 13 тыс., полторы тысячи из них оказали спонтанное сопротивление властям на Розештрассе (в Берлине). Женщины несколько дней подряд скандировали слова протеста на месте сбора мужей для отправки в концентрационный лагерь. Демонстрацию разгонять не стали, а арестованных через пару дней освободили, и… произошло чудо: решение о депортации было отменено, и мужчин вернули в их семьи; в обществе, в котором попирались все нормы закона и морали, чудо совершила группа мужественных и любящих женщин^{705}. По всей видимости, Гитлер не захотел, чтобы «окончательное решение еврейского вопроса» сделалось испытанием для национальной общности. То, что 2000 берлинских евреев были отпущены СС, долгое время считалось феноменом истории Третьего Рейха. Немецкий историк Вольф Грунер выяснил, что РСХА и без протестов отпустило бы этих людей, так как на конференции в Ванзее было решено исключить из числа депортируемых на Восток евреев тех, кто состоял в браке с немками^{706}. Поправка историка ничуть не преуменьшает подвига людей, пришедших протестовать на Розенштрассе. Этот случай показывает, сколь большое значение даже в тоталитарной системе имело решительно высказанное общественное мнение. Как указывал американский историк Натан Штольцфус, 98% спасшихся немецких евреев имели арийских жен; что касается жен-евреек, то они были «аризированы» по решению Гитлера еще в 1938 г.^{707}Были и трагические случаи, связанные с желанием обратить внимание общественности на эту проблему: актер Иоахим Готтшальк (1906–1941), протестуя против антисемитской политики нацистов, покончил с собой вместе с женой-еврейкой и сыном. Известный философ Карл Ясперс отказался развестись со своей женой-еврейкой, и она прожила с ним до конца войны. Известный филолог В. Клемперер (еврей) благодаря своей жене всю войну прожил в Лейпциге и остался жив. Клемперер оставил великолепное исследование о языке Третьего Рейха, а также популярные в объединенной Германии мемуары, в которых он описывал слухи, которые ходили в городе по поводу насильственного расторжения властями смешанных браков.

К началу войны с СССР было сформировано четыре оперативных группы полиции безопасности и СД; в общей сложность — 3 тыс. эсэсовцев. Они и начали массовые убийства на Восточном фронте: в Крыму, Прибалтике и Белоруссии. Уже 29 декабря 1942 г. Гиммлер доносил Гитлеру, что опергруппами полиции безопасности и СД только на юге России было уничтожено евреев в августе — 31 246, сентябре — 165 282, в октябре — 95 735, ноябре — 70 948^{708}. Для советских евреев удар эсэсовцев оказался совершенно неожиданным: советская пресса ничего не сообщала о нацистском антисемитизме. Между июнем 1941 и апрелем 1942 гг. опергруппами в СССР было убито 560 тыс. человек; какая часть из них была евреями, сейчас уже выяснить невозможно.

В то время, когда опергруппы полиции безопасности и СД полным ходом осуществляли массовые убийства евреев, эсэсовская верхушка обсудила детали плана «окончательного решения еврейского вопроса» на упомянутой выше конференции (20 января 1942 г.) под председательство Гейдриха в Ванзее[48]. Главной целью конференции было проверить реакцию государственной бюрократии на планируемое убийство европейских евреев — реакция эта не было негативной, но, правда, никто из собравшихся и не пытался претендовать на полномочия Гейдриха и взять на себя инициативу в координации и организации этого процесса^{709}. Поскольку в Прибалтике публичные акции по ликвидации евреев из Германии (поздней осенью 1941 г.) привели к нежелательной реакции общественности, Геринг запретил такое уничтожение евреев; на конференции в Ванзее по предложению Гейдриха постановили, что необходима эвакуация евреев на Восток; акции же по их уничтожению утверждались только как возможный выход из положения. Формально предлагалось уничтожение только неработоспособных евреев; на деле все вылилось в массовые убийства^{710}. На конференции в Ванзее численность число европейских евреев оценили в 11 млн. человек, в это число вошли и евреи не оккупированных Германией стран^{711}. Неделю спустя после конференции Гиммлер распорядился переправить 100 тыс. евреев в Аушвиц (Освенцим), где в результате жестокого обращения погибло много советских военнопленных. Освенциму суждено было стать самым крупным нацистским концлагерем, в котором погибла значительная часть депортированных туда евреев.

Сначала казалось, что часть немецких евреев попала в привилегированное положение по сравнению с теми, кого отправляли в большие концентрационные лагеря на территории Польши. На севере Чехии, в стенах старинной австрийской крепости Терезиенштадт, было создано гетто, своего рода льготный лагерь для евреев — участников войны, кавалеров военных наград, заслуженных представителей культуры, науки и искусства. Нацистов поразило количество евреев-участников Первой мировой войны: в общей сложности в ней приняло участие около 100 тыс. евреев; 3 тысячи из них получили различные награды, 12 тыс. евреев погибло^{712}. В Бухенвальде, в изолированном бараке для особо важных узников, находились бывший австрийский канцлер К. фон Шушниг с женой, один из лидеров СДПГ Р. Брайтшайд с женой, итальянская принцесса Мафальда фон Гессен со своей служанкой из секты исследователей Библии, немецкий промышленник Ф. Тиссен (сначала его держали в доме для умалишенных), промышленник Ф. Рехлинг, шесть членов семьи Штауффенберг, генерал фон Фалькенхаузен, семья У. фон Хасселя, жена Герделера с детьми, жена расстрелянного 20 июля 1944 г. генерала Линдемана и бывший французский премьер-министр Леон Блюм^{713}.

К началу 1942 г. в гетто на территории Польши накопилось около 2 284 000 евреев, и руководство СС приняло решение о постепенной концентрации этих евреев в концлагерях на территории Польши. Сначала депортации евреев в концлагеря осуществлялись из гетто Варшавы, Львова, Радома и Кракова, а потом и из других гетто Восточной Европы^{714}. Во время инспекционной поездки в Люблин Гиммлер издал распоряжение (19 июля 1942 г.), что депортация евреев в концлагеря должна закончиться к 31 декабря 1942 г. К этому сроку в живых должны были остаться лишь те немногие евреи, труд которых был важен для военной экономики Германии.

В последние месяцы 1942 г., когда депортация евреев из генерал-губернаторства в концлагеря завершалась (операции «Рейнхардт»[49]), ее сфера была расширена на район Белостока, где находилось 210 тыс. евреев^{715}. Руководителем этой депортации в ноябре 1941 г. был назначен Одило Глобочник, одна из самых одиозных фигур в руководстве СС, неуправляемый садист. Кстати, его судили и казнили за служебные злоупотребления сами нацисты. Из соображений безопасности и секретности Глобочник отдавал свои приказы по преимуществу устно. К августу 1943 г. в районе Белостока евреев не осталось. Не все евреи генерал-губернаторства были перемещены в концлагеря, значительную часть их убили на месте. Так, только в районе Львова было убито 250 тыс. евреев^{716}; долгое время, вплоть до восстания в 1943 г., продолжало существовать Варшавское гетто. Как в гетто, так и в концлагерях действовала так называемая еврейская полиция самоуправления, которая в процессе депортации и преследований евреев сыграла немаловажную роль: как указывал один из знатоков истории холокоста «злой дух насилия овладел и преследуемыми, принявшими активное участие в гонениях на своих собратьев»^{717}.

Персонал концлагерей штаб Глобочника набирал из советских военнопленных, преимущественно украинцев, а также прибалтов и фольксдойч. Их переводили в учебный лагерь Травники, где они получали оружие и черную униформу, разделялись на взводы и роты и проходили короткий курс обучения. Учебный лагерь Травники был создан по распоряжению Гиммлера в октябре 1941 г.; там готовили персонал для массовых убийств евреев. Хотя командирами взводов и рот в персонале охраны концлагерей были немцы^{718}, но в целом в преступлениях против евреев в годы Второй мировой войны кроме упомянутых представителей населения Восточной Европы (по подсчетам «Шпигеля») приняло участие около 200 тыс. немцев^{719}.

В ходе операции «Рейнхард» было создано три крупных концлагеря — Бельзек, Собибор и Треблинка; в каждом из этих концлагерей было ядро из 20–30 опытных организаторов массовых убийств. Им передавали свой «опыт» специалисты из «Т4», которые к осени 1941 г. выполнили поставленную перед ними задачу. Были ли они привлечены в концлагеря Ф. Булером или Глобочником — неизвестно^{720}. По возможности, место для концлагерей выбиралось ближе к железной дороге, но в отдалении от крупных населенных пунктов, чтобы соблюсти конспирацию: официальная легенда гласила, что евреев отправляют на работы в оккупированные советские территории. Первым (к марту 1942 г.) на железнодорожной ветке Люблин-Львов был создан лагерь Бельзек; в середине марта здесь начались массовые убийства. К апрелю восточнее Люблина был построен концлагерь Собибор. Лагерь Треб-линка, располагавшийся в 80 км на северо-восток от Варшавы, принял первую партию евреев из Варшавского гетто[50] 23 июля; все они были уничтожены. Сначала трупы хоронили в ямах; сжигать в гигантских кострах их начали только в конце 1942 г. 27 месяцев подряд (с апреля 1942 г.) действовал самый крупный эсэсовский концлагерь — Освенцим (железнодорожная станция на ветке между Краковом и Веной). Деятельность по уничтожению евреев трудно было сохранить в полной тайне. Впрочем, до побега из Освенцима евреев Врбы и Ветцлера, а также польского майора Ежи Табо, о массовых убийствах евреев в Третьем Рейхе на Западе ничего не знали, да и свидетельствам беглецов тоже не поверили.

Освенцим состоял из трех частей: в лагере 1 жили поляки, русские, политические узники, цыгане, свидетели Иеговы, гомосексуалисты и уголовники. В лагере 3 — иностранцы, работавшие на военных предприятиях ИГ-Фарбен. Для истребления евреев существовал лагерь 2 — Аушвиц-Биркенау, в котором убивали по 12 тыс. человек ежедневно^{721}. Около 5 млн. американских евреев весьма сдержанно отнеслись к рассказам беглецов о массовых уничтожениях евреев в концлагерях на территории Польши. После вступления США в войну там всего один раз состоялся митинг по спасению оставшихся в Европе евреев. При этом лидер инициативной группы по организации этого митинга считал, что не следует слишком раздувать этот вопрос, ибо может последовать вспышка антисемитизма (?!)^{722}.

Чудовищность происходящего накладывала отпечаток даже на очень жестоких по натуре людей. Даже садист Глобочник как-то сказал своему сотруднику, что не может видеть свою трехлетнюю племянницу — перед его глазами постоянно стоят дети из Варшавского гетто^{723}. Трудно представить себе, что палачи не испытывали особой ненависти к жертвам: они убивали из чувства «долга» и внешне были «нормальными» людьми — не преступниками, не садистами и не психопатами. Многие из них даже не испытывали ненависти к евреям. Один из участников опергруппы полиции безопасности и СД сказал на допросе в 1962 г.: «Мы искренне верили в войну, мы верили, что утверждаем новые ценности вопреки материализму и эгоизму отдельных людей. То, что при этом происходит извращение ценностей и отход от гуманизма, — этого никто из нас тогда не осознавал»^{724}. Во время войны самым могущественным (после Гитлера) человеком в Германии был Гиммлер, обычный обыватель — не заблудший умник-интеллектуал, как Геббельс, не шарлатан, как Розенберг, не порнограф, как Штрайхер, не истерический фанатик, как Гитлер, не авантюрист, как Геринг, — но спокойный, ровный, обязательный и корректный чиновник. Англичанин Стефен Роберте после встречи с Гиммлером в 1939 г. описывал его как «очень вежливого и обходительного человека, без малейшего намека на позу — другие нацистские бонзы любили изображать из себя полубогов. Ни одного человека на посту главы немецкой полиции немцы не уважали бы больше, чем Гиммлера, и я убежден, что из всех, кого я встречал в Германии, он самый нормальный»^{725}. Интересно отметить, что Гиммлер еще в мае 1940 г. осудил как «большевистские» и «негерманские» методы физического уничтожения целых народов; правда, это замечание рейхсфюрера относилось только к полякам^{726}, а не к евреям.

Из соображений конспирации акции уничтожения евреев проходили далеко за пределами Германии, на Востоке, где смерть стала частью повседневности: рядом проходил фронт, серьезный прецедент создало варварское обращение с советскими военнопленными, а также упоминавшийся «приказ о комиссарах». Именно по этим причинам первый случай массового убийства евреев имел место 30 ноября 1941 г. на Восточном фронте: до осени 1941 г. превалировало намерение нацистского руководства депортировать евреев. Когда блицкриг против СССР провалился, возникла иная ситуация: положение на фронте постоянно ухудшалось, а в лагеря продолжали свозить евреев; обеспечивать их не было никакой возможности и, главное, желания. Отсюда и высокая смертность, организованная по такой же почти схеме, как и с советскими военнопленными. Ведущие израильские специалисты по холокосту сходятся на том, что долгосрочной программы уничтожения не существовало^{727}, так как от нее обязательно остались бы документальные архивные «хвосты» (особенно если принять во внимание пресловутую немецкую аккуратность). Нет никаких следов целенаправленного финансирования холокоста, хотя очевидно, что это была дорогостоящая операция. Пусть «ревизионисты» спорят о существовании газовых камер и о том, есть ли смысл в выражении «лагерь смерти», — в определенном смысле лагерями смерти стали все нацистские лагеря после того, как рухнул «план Барбаросса».

Официально евреев только «переселяли» на Восток. По всей видимости, Гитлер не хотел посвящать сограждан в самое свое тяжкое преступление — убийство евреев — по той причине, что он не доверял немцам^{728}. Нацистское руководство держало такого рода акции в глубокой тайне и даже в служебной переписке пользовалось эвфемизмами. «Политика нацистов, — писал крупный знаток холокоста Иегуда Бауэр, — по отношению к евреям развивалась спиралеобразно, но это не значит, что гитлеровцы на каждом витке имели выбор и планировали свои последующие действия. По отношению к евреям в Германии существовала только одна последовательно реализуемая и одобряемая всеми инстанциями концепция: евреям в Германии больше нет места»^{729}. Гитлеру и не нужно было давать ясные указания для радикализации процесса решения еврейского вопроса. Типичной для Гитлера была мысль, высказанная им в конце 1940 г.: гауляйтерам на Востоке должна быть предоставлена свобода, чтобы через 10 лет они смогли доложить, что их районы являются «чистыми от евреев» (Judenrein); их никто не будет спрашивать, как они этого добились.

Внутренняя логика перехода нацистского режима к холокосту может быть показана на эволюции положения евреев во время войны. В войну положение евреев радикально изменилось к худшему: от войны не выигрывал никто, а евреи теряли больше всех. В сентябре 1939 г. когда пришло известие о начале войны, один из приятелей Тивадора Сороса (отца известного американского финансиста Джорджа Сороса) сказал, что только что человеческая жизнь потеряла 25% своей ценности, а жизнь еврея не будет стоить и гроша, как это бывало во все времена во все войны^{730}.

После того, как началась война, НКВД стало расстреливать тысячи политических узников в тюрьмах Дубно, Львова, Ровно, Тарнополя, Станислава и др. Среди расстрелянных было много украинских рационалистов, поляков, евреев и пленных немецких летчиков, сбитых над чужой территорией; были даже маленькие дети, которых садисты из НКВД прибивали гвоздями к стене. Когда об этих зверствах стало известно, раздался призыв к отмщению, а поскольку еврейство и большевизм для оккупантов и ОУН (Организация украинских националистов) были идентичны, то начались погромы. ОУН выдвинула лозунг: «Да здравствует великая, независимая Украина без евреев, поляков и немцев. Поляков — за реку Сан, немцев — в Берлин, а евреев — на виселицу»^{731}. Погромы приняли на Украине большой размах; глава Униатской церкви епископ Шептицкий отправил папе Пию XII и Гиммлеру письма, в которых осуждал погромы и сетовал на пагубной их воздействие на молодежь. Сам епископ приютил у себя в доме 150 еврейских детей и 15 раввинов (вопреки строжайшим запретам оккупационных властей и угрозе расстрела за укрывательство евреев)^{732}. Там, где нацисты не находили никаких следов преступлений большевистского режима, они использовали в качестве предлога для погромов любой пожар, взрыв, факт саботажа, а если и таковых не находилось, евреев расстреливали просто так, без предлога.

Поскольку детальный и полный анализ провокаций нацистов и их убийств евреев невозможен, то обратимся к некоторым характерным эпизодам. Что творилось на местах, можно показать на примере Львова в момент вступления туда немецких солдат.

Авангард 17 немецкой армии был в 10 км от галицийской метрополии Львова уже 27 июня 1941 г., и город взяли быстро и без труда. При отступлении советских войск НКВД учинил кровавую баню среди политических заключенных местной тюрьмы: их было убито 3500 человек; трупы были частью захоронены, частью оставлены прямо в камерах. По приказу немецкого военного коменданта трупы для опознания разложили во дворе тюрьмы — их раскладывали евреи, которых военные представляли как заговорщиков, чинивших убийства украинцев вместе с комиссарами. В дневнике ХХХХIХ армейского корпуса вермахта отмечалось, что среди местного украинского населения царил ужас перед деяниями большевиков; царила враждебность по отношению к евреям, которые якобы охотно сотрудничали с Советами^{733}. Геббельс сразу ухватился за возможность показать миру «звериное рыло» еврейского большевизма. По его распоряжению во Львов было отправлено 20 журналистов со специальным заданием; был снят фильм; «Вохеншау» вышла с леденящими кровь картинками львовской резни. Гитлер сказал, что это лучший документальный фильм, который он видел. Материалов для подобной пропаганды НКВД оставил более чем достаточно: по самым осторожным оценкам, НКВД с 1939 по 1941 гг. убил на этой территории в 3–4 раза больше поляков, чем нацисты^{734}(погибло около 100 тыс. поляков); при этом советская зона оккупации Польши по тайному протоколу от 23 августа 1939 г. была в два раза меньше, чем немецкая. Нет ничего удивительного в том, что после немецкого нападения на СССР многие тамошние жители восприняли вермахт как освободителей, а евреев сделали объектом своей мести при потворстве, вернее, по инициативе, немецких властей…

Во Львове начался погром — ученые до сих пор так и не пришли к выводу, кто его начал: то ли опергруппы полиции безопасности и СД, то ли украинские националисты из ОУН. Польский ученый Анджей Збиковский (Zbikowskij доказывал, что резня евреев во Львове — это акт мести местного населения за бойню, учиненную НКВД в тюрьмах Львова^{735}. В ходе этого погрома было убито около 4 тысяч львовских евреев. 10 июля 1941 г. в польской деревне Едвабне (Jedwabne) местные жители убили 1600 евреев[51] — этот погром также был спровоцирован советскими зверствами^{736}. Во время оргии в Едвабне немцы соблюдали «доброжелательный нейтралитет» по отношению к полякам, которые «мстили» евреям-обидчикам. Один поляк убил 18 евреев; евреям отрезали головы, вырывали глаза; погромщики заставили группу евреев снять статую Ленина, закопать ее в землю, а потом всех евреев убили^{737}. Все это происходило при попустительстве вермахта: было ясно, что для немцев на Восточном фронте точка возвращения пройдена и назад пути нет.

То же самое происходило и в Прибалтике — за 8 дней до 22 июня 1941 г. по заранее заготовленным спискам НКВД начал массовые аресты «неблагонадежных» элементов. Арестованных поместили в заколоченные вагоны, которые подолгу стояли на путях, на рельсы текли нечистоты (из вагонов никого не выпускали и никого не подпускали)^{738}. Разумеется, эсэсовцам эти эксцессы НКВД были на руку, и они в полной мере использовали ненависть местного населения против советской власти, направляя ее на евреев, — в итоге при активнейшем участии местных погромщиков только в Вильно (культурной метрополии евреев Восточной Европы) было убито 76 тысяч евреев^{739}. Эсэсовцы действовали настолько цинично, что привлекли к акциям по уничтожению евреев самих евреев — очевидец этих событий Григорий Шур писал, что отряд еврейской полиции, направленный из Вильно в Ошмяны, провел там по приказу гестапо «чистку». Руководитель этой акции ставил себе в заслугу то, что вместо 1500 евреев было убито «только» 450.^{740} Еврейская элита помогала нацистам в подготовке к депортации евреев в лагеря не только в Литве. Так, Мордехай Румковский, самовызвавшийся руководитель гетто Лодзи, добровольно помогал нацистам увеличить производительность фабрик в гетто. Будапештский сионистский лидер Р. Кашнер (R. Kaszner) заключил соглашение с Эйхманом для того, чтобы обеспечить выезд в Швейцарию 1685 избранным евреям (за тысячу долларов каждый), многие из которых были друзьями его семьи. Румковский погиб в Освенциме, а Кашнер был убит в Израиле за коллаборационизм^{741}.

Гитлеровцы делали особый упор на идентичность коммунизма и евреев — это не соответствовало истине: так, в Литве евреи были активными борцами за независимость страны, они принимали активное участи в борьбе против Советов и Польши. Проблемы для евреев начались лишь в конце 30-х гг., когда были отменены законы о правах меньшинств и отношения между литовцами и евреями начали портиться. От введения советских войск в Литву в июне 1940 г. евреи пострадали более литовцев, но местные националисты возложили ответственность за советское вторжение на евреев. 57% фабрик и заводов, которые принадлежали евреям, были национализированы большевиками. Советы запретили «буржуазный» иврит в пользу «пролетарского» идиша; суббота была объявлена и для евреев рабочей. Из 60 тыс. человек, депортированных советскими властями в Сибирь из Литвы, 12 тыс. были евреями. Местных фанатиков антисемитизма, однако, интересовал только факт, что среди литовских коммунистов было 15,2% евреев, и были евреи среди советских комиссаров^{742}. Вследствие погромов, учиненных местными жителями при поддержке немецких властей, 95% литовских евреев было убито (в основном местными националистами).

Может быть, жестокость НКВД и сыграла определенную роль в радикализации войны со стороны немцев, как утверждают некоторые историки-ревизионисты. Нужно принять во внимание, что нацистская пропаганда демонизировала евреев, делая их ответственными как за «грабительский капитализм», так и за большевизм: под этим давлением немецкое общественное мнение все более склонялось к тому, чтобы воспринимать евреев как существ, недостойных участия и человеческого сочувствия. Почти в каждом крупном советском городе солдаты вермахта находили следы расстрела тысяч узников; все указывало на то, что для советских условий это являлось обыденностью. «Обычный», «повседневный» характер убийств наверняка повлиял и на солдат вермахта, а эсэсовцы подстрекали местное население «отомстить» Советам за все. Большое значение имело и то, что сотни тысяч евреев в сентябре 1939 г. бежали от немцев в западные советские районы, а местное население негативно восприняло это нашествие. Довольно объективный немецкий наблюдатель сообщал, что «как ни дико выглядело огульное обвинение евреев, но многие местные жители и немецкие солдаты в это верили»^{743}. Как бы там ни было, но следует учесть возможности релятивации советского и нацистского террора; Геббельс знал свое дело и умело связывал старые предрассудки и упомянутые инциденты на Восточном фронте. При этом, как передавали современники, большая часть немецких солдат оставалась нейтральной к антисемитским эксцессам. Кроме того, эти эксцессы были использованы нацистами для «окончательного решения еврейского вопроса»; 15 сентября 1941 г. филолог В. Клемперер записал в дневнике: газеты сообщают, что после того, как вермахт стал невольным свидетелем жутких зверств евреев в России, с них окончательно сорвана маска лицемерия, и поэтому нужно скорейшим образом избавить немцев от всякого соприкосновения и общения с евреями^{744}.

Так же, как украинцы, поляки и литовцы, вели себя по отношению к евреям и румыны. Когда опергруппа полиции безопасности и СД «D» численностью в 600 человек под командой О. Олендорфа, приданная 11-й армии группы армий Юг (зоной действия опергруппы была Бессарабия, юг Украины, Крым, Кавказ), прибыла в Бесарабию, массовые убийства евреев там уже шли полным ходом. Дело в том, что рядом с 11-й армией вермахта действовали две румынские армии, а диктатор Ион Антонеску еще 8 июля 1941 г. призывал покончить со «слащавым и узким гуманизмом» и требовал жесткой национальной чистки в захваченных районах^{745}. Войска Антонеску показали себя во всей красе в первом же захваченном молдавском городе Яссы, который еще с царских времен был оплотом антисемитизма; в Яссах в свое время действовали лидеры румынских антисемитов А. Куза и К. Кодряну. В городе проживало около 100 тыс. человек, половина из них — евреи. Румынская армия и полиция совместно с местными жителями между 23 и 30 июня 1941 г. организовали в Яссах еврейские погромы. По прибытию в Яссы, оперкоманда «10а» из опергруппы «D» обнаружила, что всю «работу» за них уже сделали — евреев в Яссах не было. То же произошло и в Бельцах. В Черновцах на Северной Буковине оперкоманда «106» из опергруппы Олендорфа обнаружила тюрьму, забитую евреями-бедняками. Немцы представили евреев заговорщиками, действовавшими против румын, и провокация удалась^{746}… На самом деле провокации и подстрекательства входили в обычный арсенал нацистов: парадоксально, но румыны, учинившие жуткие погромы в Одессе, в оккупированных районах Северной Буковины и Бесарабии и убившие там не менее 90 тыс. евреев, в самой Румынии евреев не трогали, и там войну пережило 300 тыс. евреев (они подвергались дискриминации, но их не сгоняли в гетто, не заставляли носить звезду Давида, не выдали нацистам, и они выжили). Правда, с румынским диктатором Антонеску была достигнута договоренность о депортации евреев, но затем диктатор обиделся на немцев, которые третировали в Берлине его полномочного представителя, и приказал даже облегчить режим для евреев^{747}.

Там, где провоцировать местное население не было возможности, убийствами евреев занимались сами эсэсовцы. Помимо специальных опергрупп полиции безопасности и СД, массовые убийства евреев осуществляли подразделения «полиции безопасности», подчинявшиеся руководимому Куртом Далюге «главному ведомству полиции безопасности» (Hauptamt Ordnungspolizei). Офицерами в этих подразделениях были профессиональные полицейские, на рядовых должностях служили солдаты, которые по возрасту не попали в регулярные части вермахта. Именно батальоны полиции безопасности 29–30 сентября 1941 г. убили 34 тыс. евреев в Бабьем Яру. Американский историк, исследователь холокоста Кристофер Р. Браунинг (Browning) описал, каким образом обычные солдаты 101-го гамбургского резервного полицейского батальона (Hamburger Reserve-Polizeibataillon 101) стали убийцами^{748}. Моральное напряжение в процессе этих убийств было столь велико, что один из солдат этого батальона после расстрела (в 1942 г.) 1500 евреев у польской деревни Иозефов (Josefow) сказал: «если я еще раз это сделаю, я рехнусь». Впрочем, батальон из 500 солдат уничтожил к ноябрю 1943 г. 45 тыс. евреев, и никто из солдат с ума не сошел. Почти все 500 солдат полицейского резервного 101-го батальона были из Гамбурга: портовые рабочие, шоферы, крановщики, парикмахеры, моряки, рабочие. Четверть состава батальона была членами партии. Средний возраст солдат батальона был 39 лет — для вермахта они были недостаточно молоды, поэтому их отрядили в полицейские части. Перед началом расстрела командир батальона майор Трапп объявил своим подчиненным задачу: отделение работоспособных евреев в деревне Иозефов, отправку их в лагерь и расстрел всех остальных — женщин, стариков и детей. После этого Трапп спросил, не желает ли кто-либо отказаться от этой «работы», на что отозвался один рядовой из 3-й роты, за ним еще 11 человек. Трапп приказал им сдать оружие и ждать дальнейших распоряжений. Любопытно отметить, что солдаты, отказавшиеся принимать участие в убийствах, не понесли никакого наказания^{749}. За отказы исполнять приказ об убийствах беззащитных людей не расстреливали даже в СС — ни один офицер в СС не имел право самочинно расстрелять рядового эсэсовца; приказать это мог лишь сам Гиммлер.

Пока его подчиненные в лесу расстреливали евреев, майор в полном смятении бегал по дому местного священника, он что-то бормотал, плакал. Командир 101-го резервного батальона Вильгельм Трапп был казнен в Польше в 1948 г., 14 подчиненных Траппа судили в Гамбурге в 1967 г. — троим дали по 5 лет, а других освободили. Многие солдаты этого батальона после войны вернулись к своим профессиям; 12 из 32 унтер-офицеров продолжили служить в полиции^{750}. Этот пример ясно свидетельствует в пользу того, что объективные посылки для релятивирования всех убийств евреев во Вторую мировую войну были весьма устойчивы во время войны и продолжали сохранять свою актуальность еще долго после ее окончания, а чудовищность происшедшего стала очевидна общественности относительно недавно…

Можно почти наверное утверждать, что холокост начал формироваться еще в марте 1941 г., когда было решено, что война с СССР будет вестись не по правилам, установленным международным правом, а как война мировоззренческая; главной задачей этой мировоззренческой войны было устранение еврейско-большевистской интеллигенции, которая, на взгляд нацистов, доминировала в Советском Союзе. Иными словами, с началом осуществления «плана Барбаросса» евреи превратились из метафизического врага в реального противника, который, как всякий враг, подлежал уничтожению. Характерно, что группенфюрер СС Брахт в 1942 г. писал Гиммлеру, что название «Вторая мировая война» вряд ли укоренится, ибо «в конечном счете речь идет о лишении власти мирового еврейства»; он предлагал назвать ее «иудейская война».^{751}Массовые убийства начали на Восточном фронте опергруппы СС, уничтожившие в СССР за годы войны в полевых условиях 0,5 млн. человек, включая не только евреев, но и местное население других национальностей; но евреев среди убитых было 9/10.^{752} Отто Олендорф — единственный командир опергруппы полиции безопасности и СД, представший перед судом в Нюрнберге, на допросе показал, что (при назначении командиром опергруппы) Б. Штекенбах передал ему устный приказ Гитлера убивать всех обнаруженных евреев^{753}. Один информант из опергрупп показал, что такой приказ они получили в августе 1941 г. Сам Штекенбах, вернувшийся в 1955 г. из советского плена, отрицал, что передавал Олендорфу такой приказ (Олендорфа к тому времени казнили; в момент допроса Олендорф не знал, что Штекенбах жив)^{754}. По всей видимости, не одни приказы, но сама обстановка безграничного насилия и убийств на Восточном фронте побуждала эсэсовских руководителей к радикализации действий. Наверное, сыграла свою роль и трагедия плененных советских солдат, так как, наряду со зверствами по отношению к евреям, трагедией стала и смерть огромного числа советских военнопленных — из 3,35 млн. к 1 февраля 1942 г. погибло 2 млн. Эпидемия убийств невинных людей расползлась постепенно на всю оккупированную Третьим Рейхом территорию и по отношению к евреям приняла характер геноцида, стала холокостом.

Холокост был следствием попытки нацистов переселить всех евреев из Европы в лагеря на территории Польши; но для одних немцев было непосильной задачей организовывать по всей Европе облавы, собирать евреев в лагеря интернированных, а затем сажать на поезда и отправлять в Польшу. Недостаток кадров и незнание нацистами местных условий были с лихвой были компенсированы активностью местных «активистов», которые действовали под немецким контролем. Так, до 1944 г. французы выдали 57 тыс. евреев, но затем, когда военное счастье отвернулось от немцев, антиеврейские облавы стали непопулярны, и премьер-министр П. Лаваль отказался выдавать ассимилированных французских евреев немецким властям, которые вынуждены были обращаться за помощью к местным антисемитам и фашистам. Трудно протекала депортация евреев из Голландии, Бельгии, Дании и Норвегии: местные жители воспринимали эти депортации преимущественно негативно и стремились помочь евреям, поэтому там СС не удалось полностью достичь своих целей.

К моменту завершения войны самая большая (из еще существовавших в Европе) община евреев сохранялась в Венгрии; из этой общины 400 тыс. евреев (100 тыс. из них были обращены в христианство) проживало собственно в Венгрии, а во вновь присоединенных к Венгрии районах — 300 тыс.; также в Венгрии было 35 тыс. евреев-беженцев из Австрии и Чехословакии^{755}. 19 марта 1944 г. Гитлер ввел в Венгрию войска — еврейская община оказалось в его власти. Трагические следствия были очевидны: уже 24 марта Рузвельт заявил, что будет великой трагедией, если накануне победы венгерские евреи окажутся в смертельной опасности, и его опасения оправдались. В мае 1944 г. Гиммлер предлагал обменять 1 млн. евреев на 10 тыс. грузовых автомобилей с гарантией того, что они будут использоваться только на Восточном фронте, но уже три месяца спустя после оккупации Венгрии треть местных евреев была сконцентрирована в концлагерях на территории Польши. Между 15 мая и 8 июля 1944 г. не меньше 437 тыс. евреев было депортировано из Венгрии (вернулось в Венгрию около 20 тыс.)^{756}. Встает вопрос, как нацистскому государству, находящемуся на пороге поражения, удалось в кратчайший срок решить столь тяжелую организационную задачу. Как сотни тысяч людей без всякого сопротивления садились в вагоны для скота и собирались в колоны для депортаций? По всей видимости, сыграла роль таинственность операции, а также активное содействие местных властей.

Вступая в Первую мировую войну, Венгрия занимала большую часть (половину территории) великой европейской державы Австро-Венгрии; по Трианонскому миру она потеряла 2/3 территории и превратилась в маленькое государство. В 1938–1941 гг., отчасти под влиянием нацистов, отчасти по собственной инициативе, венгры приняли ряд антисемитских законов. Движение венгерских фашистов нилашистов (от венг. Nyilaskeresztes part — партия скрещенных стрел) во главе с Ф. Салаши выдвигала социал-революционные требования, имевшие поддержку среди венгров. Радикализм нилашистов вызывал опасения у консервативной венгерской дворянской верхушки, которая всячески сдерживала «революционеров», а заодно и их радикальный антисемитизм. Последний сильно обострялся тем, что в Венгрии долгое время не было собственной национальной буржуазии. Рвение, с которым венгры, как и украинцы, поддержали антиеврейские меры нацистов, удвоилось с нападением Гитлера на СССР. В августе 1941 г. 80 тыс. евреев, не имевших гражданства, были депортированы в украинский Каменец-Подольский Хмельницкой области и там уничтожены опергруппой полиции безопасности и СД. Венгерские войска вскоре и сами приняли участие в резне сербов и евреев в центре Воеводины (там была большая венгерская община), в городе Нови-Сад. Общественное возмущение этой бойней привело к отставке венгерского правительства и к суду над четырьмя венгерскими военными, которым, впрочем, после судебного процесса в 1943 г., Германия охотно предоставила политическое убежище. Много венгерских евреев было призвано в венгерскую армию в саперные войска, и на Восточном фронте они стали свидетелями расправ опергрупп полиции безопасности и СД над местными евреями. Потом эти еврейские батальоны отступали от Воронежа вместе со второй венгерской армией.

В апреле 1943 г. в замке Клессхайм Гитлер рассказывал венгерскому президенту М. Хорти о паразитическом характере евреев: «Если еврей не работает, его надо расстрелять. Если он не работоспособный, пусть умирает. С евреями нужно обходиться, как с носителями туберкулеза, от которых должно быть избавлено здоровое тело. Это не будет слишком жестоко, ибо убивают даже зайцев и косуль, если они наносят вред. Почему, собственно, бестии, которым мы обязаны большевизмом, должны быть пощажены? Народы, которые не избавятся от евреев, сами погибнут»^{757}. Не доверяя Хорти, Гитлер отдал приказ о начале операции «Маргарита» (об оккупации Венгрии). В приказе говорилось о необходимости предотвращения выхода Венгрии из войны, которого усиленно добиваются предатели из среды венгерской аристократии и евреи. После того, как две дивизии вермахта вошли в Венгрию, Гитлер продиктовал Хорти состав правительства и заметил, что в Финляндии только 6 тыс. евреев, но и они строят козни против независимости страны. Хорти ответил, что готов предоставить в распоряжение Шпеера 100 тыс. правоверных евреев для работ на военных предприятиях. Хорти хотел таким образом избавиться от неассимилированных евреев, которых он сам терпеть не мог.

За вермахтом в Венгрию вошли подразделения СС и полиции (2 тыс. человек) под командой Эйхмана. Это были опытные палачи: Франц Абромайт, Теодор Даннекер, Герман Крумей, Франц Новак, Дитер Вислесени. Немцы распорядились создать центральный еврейский совет, для того чтобы иметь полные сведения о местных евреях. СС сразу приступила к исключению из венгерской хозяйственной и культурной жизни тех евреев, которых преследования до этого не касались. У евреев отнимали автомобили, радиоприемники, телефоны. Католический кардинал Середи протестовал против приказа о ношении «звезды Давида» евреями, перешедшими в христианство. Между тем, Даннекер организовывал арест и высылку 8 тысяч евреев, являвшихся врачами или адвокатами, адреса которых он взял из телефонной книги; Эйхман тем временем обсуждал с властями детали массовых депортаций венгерских евреев. Венгрия была разделена на 6 зон, внутри которых венгерская полиция должна была сосредоточить местных евреев в городских гетто. Решение о депортации евреев прежде всего из восточных районов Венгрии было вызвано опасением прорыва советских войск. Большую часть из 200 тыс. будапештских евреев полиция и СС сосредоточили рядом с вокзалами и заводскими корпусами, чтобы во время союзных авианалетов они погибли первыми. Для того, чтобы найти повод к арестам евреев, им предъявляли фальсифицированные обвинения о спекуляциях валютой и нападениях на полицию — эти приемы эсэсовцы уже испытали в Париже^{758}. Первые поезда с депортированными из Венгрии евреями были отправлены уже в конце апреля 1944 г. В мае в Вене состоялась совещание эсэсовских чинов, в которой приняли участие и представители венгерских властей; на этом совещании речь шла об организации депортаций евреев. До границы Венгрии эшелоны (по 3 тыс. человек) должны были сопровождать венгерские жандармы, затем — немецкие. Путь до Освенцима составлял 3 суток; ежедневно отправляли по 4 эшелона. Евреям разрешалось брать с собой только самое необходимое. Из 438 тыс. венгерских евреев, отправленных в Аушвиц, на работы забрали только 10%, остальные попали в крематории^{759}.

6 июля 1944 г. Хорти неожиданно заявил, что более не потерпит депортаций, а десять дней спустя он потребовал у Гитлера вывести эсэсовские части из Венгрии. Поскольку эсэсовцы продолжали поиски евреев в Будапеште, Хорти распорядился поселить столичных евреев в сельской местности, подальше от СС. Эйхман вынужден был на время покинуть Венгрию, но после похищения сына Хорти и назначения премьер-министром Салаши, он вернулся и продолжил депортации евреев. Поскольку Освенцим уже был занят советскими войсками, то евреев пешим ходом отправляли к австрийской границе — те, кто дошли, были интернированы в Маутхаузене. Эйхман продолжал депортации даже после того, как советские войска окружили Будапешт.

В литературе редко можно найти указания на депортацию евреев из Греции, большая часть которой, включая столицу страны, была оккупирована итальянцами; немцы заняли Македонию и восточную Тракию, где и проживала большая часть греческих евреев. В момент вступления немецких войск в Грецию (9 апреля 1941 г.) в Салониках проживало 65 тыс. евреев — четверть населения города; эти евреи составляли 4/5 всех евреев Греции. В феврале 1943 г. в Салоники прибыла команда эсэсовцев во главе с Алоисон Бруннером и Дитером Вислисени; председателем юденрата (еврейского совета) был назначен раввин из Польши доктор Коретц. Вышло распоряжение немецких властей о создании гетто в Салониках, в квартале Aghia Paraskewi, и началась регистрация евреев и перепись их имущества. Затем начались депортации в Польшу — всего из Салоник вывезли 45 300 евреев. За ними последовало около 11 тыс. евреев из других концов Греции (Корфу, Крита, Родоса)^{760}. Евреи Афин выжили, поскольку местный рабби отказался выдать Вислисени список местной общины; он обратился за помощью к православным иерархам, и те ему помогли. Помогли и партизаны, которые за деньги еврейской общины прятали евреев в горах^{761}.

Хуже всего дела обстояли в Восточной Европе, где местные жители иногда оказывали поддержку нацистским властям. Это относится к Венгрии, Украине, Литве, еврейские общины, в которых понесли большие потери вследствие массовых погромов и депортации в концлагеря на территории Польши. Из оккупированных стран всю войну происходили депортации евреев; так, только в 1942 г. из Франции в концлагеря на территории Польши было депортировано 42 655 евреев, в 1943 г. — 17 043, в 1944 г. — 16 025. Из вывезенных на Восток французских евреев погибло 75 721 человек, что составляет 23% всех французских евреев^{762}. В Бельгии в 1937 г. было 65 тысяч евреев, а в 1946 г. их стало 45 тыс., соответственно, в Дании[52] — 8.5 тыс. и 5,5 тыс., в Греции — 77 тыс. и 10 тыс., в Италии — 48 тыс. и 53 тыс., в Югославии — 71 тыс. и 12 тыс., в Голландии — 140 тыс. и 28 тыс., в Австрии — 191 тыс. и 31 тыс., в Польше — 3,2 млн. и 215 тыс., в Румынии — 850 тыс. и 420 тыс., в Чехословакии — 357 тыс. и 55 тыс., в СССР — 2,6 млн. и 1,9 млн., в Венгрии — 400 тыс. и 145 тыс. Всего же численность европейских евреев сократилась с 1937 г. по 1946 г. с 9,6 млн. до 3,8 млн^{763}.

Введенный в начале 1960-х гг. в англоязычной литературе (прежде всего среди американских евреев) термин греческого происхождения «holocaust» — «всесожжение» — теперь в западной публицистике его теснит еврейское слово «shoa» (погибель, смерть) — описывает в истории человеческой жестокости отдельное, ставшее со временем почти сакральным по своему мистическому ужасу событие, олицетворяющее абсолютное зло. В истории евреев это событие имеет ключевое значение.

Интересно, что первые биографы Гитлера почти не придавали значение его антисемитизму, и факты, связанные с холокостом, их не интересовали. А. Булок в биографии Гитлера (1952 г.) писал, что «суждения об антисемитизме Гитлера были чистейшей фантазий и никакого отношения к происходящему не имели»^{764}. Со временем холокост становится все менее понятным, объяснить его природу с годами становится все сложнее; он обрастает мифами, которые трудно отделить от действительности, поскольку аналитический подход к этим событиям часто неприменим по морально-этическим и эмоциональным причинам.

Сами евреи считают холокост «чудом наоборот», «не делом рук человека в собственном смысле слова, по крайней мере не тем, что обычно понимается под этим выражением, а событием религиозного значения»^{765}. Встает вопрос, почему столь же большое значение не приписывают другим инцидентам геноцида (порой более значительным по количеству жертв), которые имели место в человеческой истории в древности или в новое время? Почему такой ажиотаж вокруг гибели во Вторую мировую войну 2–6 млн. евреев, если всего в войну погибло около 50 млн.? Ответ на этот вопрос не только в масштабах геноцида — иные современные публицисты стараются доказать, что масштабы холокоста были значительно меньшими, настаивая на числе в 300–400 тыс. Дело в другом — в том, что евреи сыграли (и продолжают играть) огромную роль в качестве одной из самых важных составляющих частей современной цивилизации, внесшей значительный вклад в ее формирование и в ее идейные ценности, и попытка «удалить» этот важный элемент, которую предприняли нацисты во время войны, имела и имеет огромный резонанс. Холокост как бы подчеркивает особое положение евреев в современном мире, несмотря на то, что после войны возникло еврейское государство и, кажется, исчезла основа для антисемитизма прежнего характера и размаха.

Осознание значения холокоста пришло не сразу после войны, а значительно позже: поразительно, но в Польше уже в 1945 г. имели место еврейские погромы (11 августа в Кракове и 4 июля 1946 г. в Кильце (только в 1945 г. погибло 353 еврея)^{766} вследствие активности евреев в администрации новых хозяев страны — коммунистов. Природа и причины активности польских евреев ясны: с одной стороны, она была средством компенсации прежнего бесправного их положения, с другой стороны, поляки особенно неохотно шли на службу советским оккупационным властям. В сталинском Советском Союзе, да и в последующие советские времена антисемитизм также был важной составной частью тоталитарного режима, правда, он носил не расовый, а политический характер, но его жертвам от этого было не легче. Холокост стал привлекать к себе повышенное внимание относительно недавно; в этом процессе сыграли роль следующие события: суд над Адольфом Эйхманом в 1961 г., войны Израиля 1967 и 1973 гг., американский телесериал «Holocaust» (1978 г.) и открытие музея холокоста в Вашингтоне в 1993 г.^{767}

Главную проблему в вопросе о холокосте составляет то обстоятельство, что никаких письменных или устных распоряжений и вообще никаких прямых приказов об уничтожении евреев не обнаружено, или их вовсе не было. Существуют только косвенные свидетельства, отдельные радикальные высказывания Гитлера или Гиммлера и тому подобное. Например, камердинер Гитлера Г. Линге вспоминал, что Гитлер часами с глазу на глаз беседовал с Гиммлером «очевидно, о делах, обсуждать которые он не хотел ни с кем. Это были дела, связанные с массовыми уничтожениями евреев»^{768}. Откуда Линге стало известно, о чем на самом деле шла речь? Подобные свидетельства, конечно, не могут рассматриваться как окончательное доказательство. Этим обстоятельством воспользовалась группа «ревизионистов» во главе с французским историком Полем Рассинье^{769} (он сам с 1943 по 1945 гг. был узником Бухенвальда и Доры) и публицистом Робером Фориссоном, в Австрии к ревизионистам примыкал Ф. Шейдл, в Германии — Г. Дивальд, в США — Д. М. Рид. Одним из первых «ревизионистские» настроения высказал английский писатель Джордж Оруэлл. Эти критически настроенные наблюдатели утверждают, что идеологически обоснованного и намеренного убийства евреев (холокоста) не было вовсе; они настаивают, что и газовых камер не было, а также оспаривают число (6 млн.) убитых евреев, считая, что из узников концлагерей, включая евреев, погибло 200–360 тыс. человек^{770}. Доводы, приводимые ревизионистами, производят впечатление: например, что для сжигания одного трупа в печах Освенцима (5 печей) требовалось 30 кг кокса (самого компактного и калорийного топлива) на одного убитого, и если в этом самом крупном лагере на самом деле было убито около 2 млн. евреев, то для сожжения трупов потребовалось бы 60 млн. тонн кокса или гораздо большее количество какого-нибудь его заменителя^{771}. Такого количества дефицитного топлива нацисты просто были бы не в состоянии найти. «Ревизионисты» указывают небольшие размеры газовых камер в Аушвице, через которые должны были пройти миллионы людей… К тому же, газ — это самое неудобное орудие убийства, поскольку он опасен не только для жертв, но и для убийц, и для уборщиков трупов.

Фориссон утверждал, что концлагеря создавались нацистами преимущественно для перевоспитания, поскольку тюрьмы этой задачи не выполняли, и неправда, что существовали «лагеря уничтожения», — этот термин придумали сами победители. Как Луи-Бонапарт, учредивший каторгу, так и Гитлер, создавший концлагеря, по мнению Фориссона, ошибались, полагая, что перевоспитание лучше пойдет на открытом воздухе^{772}. Также Фориссон утверждает, что нацисты представляли себе «окончательное решение еврейского вопроса» как территориальное вытеснение евреев из Западной Европы, а не их физическое уничтожение^{773}. Особенно шокирует утверждение ревизионистов, что газовых камер в Освенциме и других концлагерях на территории Польши не было (экспертами Мюнхенского института современной истории установлено, что газовых камер на территории Германии на самом деле не было). Сторонники Рассинье и Фориссона стараются доказать, что убийство такого огромного количества людей при помощи газа (газ «Циклон Б» был запатентован в 1922 г. для борьбы с насекомыми-паразитами) было невозможным по причинам объективного свойства; что технически невозможно убить человека выхлопными газами от дизеля. Они уверяют, что трагедия евреев в годы Второй мировой войны была частью трагедии военного времени с его лишениями, эпидемиями, голодом, насилием, издевательствами и убийствами. Возникновение ревизионизма можно рассматривать как реакцию части европейской общественности на некоторые перегибы в покаянных настроениях в ФРГ, общественность которой долгие годы культивирует немецкий комплекс вины за Аушвиц. Внимание к этой проблеме в ФРГ кажется иногда нарочитым и преувеличенным, а безоговорочная поддержка немцами Израиля (даже в его сомнительных начинаниях) — фальшивой. С другой стороны, еврейская община в США, Европе и Израиле склонна порой спекулировать на теме холокоста, добиваясь каких-либо финансовых, политических или моральных преимуществ[53], что производит неприятное впечатление — многим из тех бед, которые выпали на долю евреев, были подвержены и представители других наций, и намеренное выпячивание страданий именно еврейского народа вызывает внутренний протест, следствием которого и является «ревизионизм». Вопросы, связанные с количеством жертв холокоста, приобрели важное финансовое значение при переговорах между ФРГ и Израилем о возмещении ущерба.

Часто указывают и на то, что только в 80-е гг. тема холокоста выдвинулась на первый план, ранее на эту тему почти не говорили, опасаясь, по всей видимости, оживления стереотипа еврея-коммуниста^{774}. Встает также вопрос, почему тема холокоста нарастает, ведь число евреев, переживших холокост, уменьшается? Иногда правительству Израиля бывает удобно обвинить в антисемитизме своих противников, что делает последних беспомощными… Израильский публицист Ури Авнери весьма остроумно сказал, что если в 1901 г. Карл Лютер говорил, что ему не нужны формальные признаки, он сам определит, кто еврей, а кто нет, то теперь ситуация изменилась с точностью до наоборот, и евреи сами определяют (и так же произвольно), кто антисемит, а кто нет^{775}.

На проблему обоюдной нетерпимости (еврейской и нееврейской) указал в свое время при вступлении во Французскую Академию Ф. Миттеран; он сказал, что евреи не имеют монополии на страдание[54]. Это так, но найти меру в этом вопросе до сих пор очень трудно по причине отсутствия рецептов и правил: каждый для себя должен найти эту меру сам, помня о сотнях тысячах, о миллионах безвинно погибших евреев — женщин, детей, стариков.

Это направление в историографии называют, как указывалось выше, ревизионистским, в отличие от «экстерминалистского» направления, настаивающего на преднамеренном и массовом уничтожении евреев в газовых камерах и нацистских лагерях смерти. Экстерминалисты долгое время настаивали на том, что газовые камеры для уничтожения людей существовали в Бухенвальде, Равенсбрюке, Заксенхаузене, Штуттхофе, Берген-Бельзене, что не соответствует действительности. Когда англичане освободили расположенный недалеко от Ганновера Берген-Бельзен, они были в ужасе от условий содержания узников: с Востока прибывали все новые эшелоны с заключенными, санитарные условия в лагере ухудшались; начались эпидемии, усугубленные отсутствием воды, медикаментов и продуктов питания. Даже сами британцы, несмотря на все попытки, не смогли остановить эпидемию в лагере. Британцам пришлось хоронить погибших; известные кадры кинохроники с бульдозером, сваливающим в ров трупы, были сняты уже после освобождения Берген-Бельзена, и бульдозер был английский.

Так же, как в отношении роли государства в Третьем Рейхе, так и в отношении еврейского вопроса существует и «функционалистское» направление, идея которого сводится к тому, что все антисемитские эксцессы нацистов родились сами собой из практики нацистского антисемитизма во время войны. Функционалистам противостояли «интенционалисты» (от слова intention — намерение), то есть историки, считающие, что массовые убийства ев. реев были запланированными. В отличие от функционалистов, интенционалисты, как и экстерминалисты, сводят холокост к намерениям Гитлера, то есть к идеологически обоснованной политике. Самой значительной фигурой среди функционалистов является М. Бросцат, который в своей книге «Государство Гитлера» (1969 г.) обосновал позиции этого направления. Левые в свое время критиковали Бросцата за то, что он утверждал, что массовые убийства евреев не планировались, как не планировалась и законодательная дискриминация евреев — все это родилось само собой из сущности нацистского режима. Похоже, однако, что точка зрения Бросцата близка к истине: в 1946 г. тюремный психолог спрашивал министра внутренних дел В. Фрика, как дело дошло до массовых убийств евреев, и тот отвечал, что при разработке Нюрнбергских законов никто не помышлял о массовых убийствах, до них дело дошло само собой^{776}. На самом деле, странно, что ни бюджета, ни плана, ни соответствующих распоряжений по реализации трудной и дорогостоящей операции обнаружить не удалось, а ведь немцы — народ аккуратный, и какие-либо документальные следы финансирования огромных масштабов предприятия в бухгалтерской отчетности обязательно должны были сохраниться.

Письменных указаний Гитлера или Гиммлера об уничтожении евреев не существует, но, по всей видимости, как писал Ганс Моммзен, «пора покончить с иллюзией, что «окончательное решение еврейского вопроса» обсуждалось или было принято в тесном окружении Гитлера, мы имеем дело с отдельными решениями, отдельными влияниями, которые постепенно переросли в чудовищный план». В 1977 г. вышла книга Дэвида Ирвинга «Война Гитлера» (Hitler's war), в которой проводилась мысль, что Гитлер не хотел и не принимал решения уничтожать европейских евреев. «Функционалисты» (Мартин Бросцат, уже цитированный Ганс Моммзен, Карл Шлунерс) полагают, что внутреннюю и внешнюю политику Третьего Рейха можно объяснить неконтролируемой динамикой процесса принятия решений; «антифункционалисты» или «интенционалисты» — Саул Фридлендер, Эберхард Екель, Гельмут Краусник, Иегуда Бемер — высказываются против точки зрения о пассивной роли Гитлера. В отличие от интенционалистов, функционалисты исходят из поликратической структуры Третьего Рейха, в котором анархия ведомств и хаос компетенций привели к кумулятивной радикализации. Коллективная воля партии формировалась под воздействием неформального стиля власти Гитлера; он всегда выбирал наиболее радикальный путь решения проблем. Так произошло и в решении нацистами еврейского вопроса.

В принципе, ясно, что устный приказ был отдан летом 1941 г., и утверждение, что Гитлер ничего не знал об Освенциме, — это чепуха; накануне войны он в рейхстаге произнес слова, приведенные в качестве эпиграфа к этой главе. Вся последовательность нацистских действий по отношению к евреям указывает на гитлеровские планы: с осени 1941 г. началась транспортировка евреев в Терезиенштадт; с 10 октября 1941 г. для евреев Германии вводилось специальное разрешение на пользование транспортом и даже на право покидать свой дом; в декабре 1941 г. началось уничтожение евреев в лагере Хелмно (еще до конференции в Ваннзее и распоряжения об «окончательном решении еврейского вопроса»); 1 марта 1942 г. был создан штаб Розенберга по собиранию еврейского культурного наследия ликвидируемого народа; с 14 апреля 1942 г. еврейские квартиры должны быть обозначены желтой звездой, на следующий день евреям запретили иметь домашних животных[55], а с 24 апреля — запретили пользоваться общественным транспортом; 9 июня 1942 г. евреи должны были сдать всю лишнюю одежду; 19 июля 1942 г. известные еврейские деятели Германии депортируются на Восток в концентрационные лагеря на территории Польши; в декабре 1942 — феврале 1943 гг. все берлинские евреи вывезены на Восток. В ноябре 1943 г. в Майданеке состоялась самая крупная операция по уничтожению евреев, которая называлась «Праздник урожая» (Aktion Erntefest). Это был самый масштабный расстрел Второй мировой войны, за один день было уничтожено 42 тыс. человек^{777}. 10 июня 1943 г. «Имперское представительство евреев» (Reichsvereinigung der Juden) было распущено, а 27 ноября 1944 г. Гиммлер, заметая следы преступлений против евреев, отдал приказ об уничтожении печей Освенцима.

Если функционалисты и интенционалисты ставят в центр происшедшего во Второй мировой войне холокост, то ревизионисты считают его прискорбной деталью Второй мировой войны; деталь эта, на их взгляд, приобрела после окончания войны непропорциональные размеры вследствие сионистской пропаганды, сделавшей холокост едва ли не центральным событием мировой истории. Мнение ревизионистов трудно принять по той причине, что если они правы, то Гитлер не был идеологом погромщиков и чудовищем, стремившимся к убийству всех евреев на земле, а обычным политиком, государственным деятелем и полководцем, а евреи таким же «враждебным народом», как русские или поляки, — врагов, как и полагается на войне, убивали; это же упомянутые народы старались проделать и с немцами. Вероятно, отсутствие «политкорректности» в ревизионистском направлении является причиной того, что оно в современной историографии либо замалчивается, либо критикуется ненаучными способами. Во Франции даже существует закон о штрафе за ревизионизм^{778}. Подобная проблема существовала и в советской историографии; она не преодолена до конца и теперь — слишком чудовищно происшедшее, чтобы пытаться рассматривать нацистскую историю объективно. Представляется, что (как в свое время призывал Э. Нольте) сначала нужно попытаться принять принципиальную возможность многообразия точек зрения на нацизм и его историю, как и на прочие феномены человеческой истории^{779}. Р. Арон справедливо указывал, что некоторые историки (как 3. Фридлендер) ближе других подошли к причинам того, почему евреи стали мишенью немецкого озлобления. Но разве другим запрещено размышлять по этому поводу? Если запрещено, то всякий исторический анализ потребует манихейского выбора между добром и злом, но не будет попыткой проникнуть в историческую действительность. Естественный человеческий протест не должен мешать познающему стремлению к объективности^{780}.

Холокост, «окончательное решение еврейского вопроса» или геноцид евреев был тесно связан с войной (они неотделимы друг от друга), и, по всей видимости, он не был заранее спланированной акцией; действия эти вытекали из природы и структуры, вернее, из отсутствия четкой административной структуры нацистской власти. На самом деле, кто отдавал приказ об убийстве советских военнопленных (в первую же военную зиму их погибло 2 млн. человек)? Такого приказа, безусловно, не было, но если в Первую мировую войну смертность среди русских военнопленных составляла 3%, то во Вторую мировую войну — более 60%, то есть в 20 раз больше, — эта разница требует объяснения. Никакого приказа об убиении военнопленных не было, их, в собственном смысле слова, никто и не убивал, но нацистское руководство намеренно не позаботилось о пропитании и размещении огромного количества военнопленных, и этого было достаточно для одной из величайших человеческих трагедий. А ведь в немецком Генштабе сидели такие же, как в Первую мировую войну, первоклассные военные специалисты, которые обязаны были предвидеть необходимость пропитания и размещения огромного количества людей.

То же и с евреями — наверное, приказа (письменного документа) об «окончательном решении еврейского вопроса» историки так и не найдут; наверное, его и не было, но это ничего не меняет — невыносимые условия, намеренно созданные для евреев в лагерях на территории Польши, должны были (так было рассчитано нацистским руководство) привести к массовым эпидемиям и голоду; огромная концентрация людей в замкнутых лагерях (самые крупные из них вмещали до 200 тыс. и более узников…) и не могла иметь других последствий в условиях войны, разрушенных коммуникаций и всеобщего дефицита. Постепенное ухудшение положения евреев Ганс Моммзен точно назвал «кумулятивной радикализацией»^{781}, поскольку происходил «естественный» процесс привыкания к страданиям и смерти других людей. Современники вспоминали, как в Советском Союзе во времена коллективизации относились к «раскулаченным» и выселенным из родных мест крестьянам, бродившим по ставшим им чужими улицам советских деревень и городов; эти люди пухли от голода и умирали у всех на глазах. Говорят, что лишь дети иногда нарушали табу и помогали этим несчастным, а ведь речь шла не об иностранцах или чужаках, а о русских же людях. Понятно, что у евреев в Германии (или в традиционно антисемитских Польше или Украине), при сильнейшем пропагандистском напоре на немцев, было гораздо меньше шансов на сочувствие и помощь, чем у кулаков и членов их семей в России. Нельзя забывать, что массовые бомбежки разжигали в немцах чувство ненависти к врагам, а евреев пропаганда представляла именно врагами, воюющей стороной. В этой связи излишен вопрос, знали ли немцы об ужасах концлагерей — да, знали, но сделать что-либо не хотели и не могли. Массовые расстрелы на Востоке связывались с войной, и таким образом жестокость по отношению к евреям в общественном сознании релятивировалась, ибо смысл войны состоял в уничтожении врага, особенно, если речь шла о «справедливой войне», как о том твердила пропаганда. Тем более велика цена помощи немногих по-настоящему милосердных и человечных немцев, рискнувших пойти против нацистского режима и попытаться спасти хотя бы одного еврея. На самом деле возможности спасать евреев были, только пользовались ими редко… И все-таки случались редкие исключения из правила: так, ученый и промышленник Роберт Бош из «ИГ Фарбен» (до тех пор, пока он руководил работами в Освенциме) он всеми способами старался сохранять человеческие жизни; как только он был снят с руководящей должности, заводы «ИГ Фарбен» в Освенциме превратились в бойню. Брат Германа Геринга Альберт (так же, как Оскар Шиндлер, о котором снят фильм С. Спилберга) был промышленником и на свой страх и риск спасал евреев. В оплату за услуги, он, однако, брал кое-какие подарки, в частности, дорогие произведения живописи^{782}. В Яд Вашем нет записи об Альберте Геринге (из-за его брата), но он спас многих евреев^{783}.

Еще одним способствующим холокосту обстоятельством было то, что по отношению к евреям в Третьем Рейхе существовала вполне определенная позиция, и Гитлеру не обязательно было отдавать письменные приказы — то, чего он хотел, могло происходить и без его непосредственного участия. Нацистские функционеры прекрасно знали, что самые радикальные действия по отношению к евреям встретят поддержку у Гитлера. Известен случай, когда гауляйтер области Варты А. Грайзер и эсэсовский начальник в этом гау Вильгельм Коппе обратились к Гиммлеру с просьбой о разрешении ликвидировать около 35 тыс. поляков, больных туберкулезом. Гиммлер ответил, что для столь массовых экзекуций следует получить разрешение Гитлера. Грайзер же возразил, что он не считает, что нужно спрашивать разрешения фюрера, — такие вопросы гауляйтеры могут решать и сами^{784}. Встает вопрос, а почему дисциплинированным Гиммлером не был истребован приказ о массовых убийствах евреев? По всей видимости, потому, что не нужно было никаких приказов: все происходило само собой, в соответствии с внутренней логикой развития нацистского режима. Только в 1942 г. Гитлер 5 раз упоминал об «окончательном решении еврейского вопроса»: 1 января, 30 января, 24 февраля, 30 сентября и 8 ноября Если Гитлер гордился желанием как можно скорее решить «еврейский вопрос», то Гиммлер твердил о долге, о тяжелых моральных условиях, об ужасной участи эсэсовцев, вынужденных тащить на себе бремя массовых убийств^{785}.

Во всяком случае, для постижения природы холокоста, как указывал Кершоу, необходима определенная доля иррациональности,^{786} только рациональных суждений и выводов недостаточно, поскольку холокост развивался не линейно, а от кризиса к кризису. Представляется, что следует учитывать не только расово-политические, но и политико-экономические мотивы Гитлера, как это призывал делать Д. Ирвинг^{787}. Говорят, что на Гитлера большое впечатление произвело объявление войны Германии (вслед за Англией) и Всемирной сионистской организацией. В свое время этим фактом воспользовался известный немецкий исследователь, инициатор «спора историков» Эрнст Нольте. В его книге «Европейская гражданская война 1917–1945», говорилось, что нацизм был реакцией на большевизм, а холокост — ответом на Гулаг. Объявление же Гитлером войны евреям было ответом на декларацию президента Всемирной сионистской организации Хаима Вейцмана (в сентябре 1939 г.) о поддержке английского правительства в войне против Германии[56]. Книга Нольте была воспринята как попытка реабилитации Гитлера и послужила толчком к упомянутому «спору историков».

Общий итог гонений и убийств немецких евреев нацистами таков: из 500 тыс. немецких евреев эмигрировало 278 тыс.; эмиграция, впрочем, не всегда означала спасение от холокоста. Число уничтоженных немецких евреев колеблется между 195 тыс. и 160 тыс.; около 15 тыс. евреев, будучи в «метисных» браках с немцами, пережило войну; менее 6 тыс. смогло пережить лагеря (большинство из них находилось в Терезиенштадте); некоторым удалось всю войну нелегально скрываться в Берлине или Вене (около 5 тыс. человек). Упоминаемый выше Лео Бек, также переживший Холокост в Терезиенштадте, подвел итог происшедшему, сказав что история еврейства в Германии закончилась.

Общую же картину эволюции численности еврейского населения современной Европы можно представить себе по следующей таблице^{788}.

В заключении главы о холокосте можно констатировать, что отношение немцев к «окончательному решению еврейского вопроса» тоже было разным, в зависимости от региона, профессии, возраста и пола, но в целом «Нюрнбергские законы» и запреты на профессию для евреев были восприняты немецкой общественностью скорее положительно, а жестокости, избиения, концлагеря — скорее отрицательно. И все же поведение немцев определялось безразличием и эгоизмом. Причины дефицита человеческого участия можно свести к следующим пяти пунктам.

1. Закрытость и самоизоляция немецкого общества по отношению к всевозможным меньшинствам; это имеет исторические корни и идеологические оправдания: враждебность к меньшинствам долгое время являлась инструментом интеграции общества.

2. Политическая культура Германии с XIX века определялась стремлением объединить страну, модернизировать экономику и обеспечить гражданам буржуазные права и свободы. В 1871 г. немцам удалось создать сильное единое государство, интересы которого превалировали над либеральными ценностями. После поражения в Первой мировой войне и установления Веймарской республики в потере прежних условий развития немцы обвинили демократическое государство, в котором евреи принимали активное участие.

3. Условия жизни в тоталитарном государстве трудно представимы для тех, кто в них не жил: тому, кто решается на сопротивление, грозит неминуемая расправа, поэтому нельзя от всех требовать героизма и самопожертвования. Когда до большинство немцев стало осознавать, что же на самом деле представляет из себя нацистский режим, было уже поздно. Тем более что война предоставила режиму возможность действовать особенно жестко и радикально.

Немаловажным является фактор, связанный с особенностями технического и рационального XX века, когда многие проблемы, ранее казавшиеся неразрешимыми, стали поддаваться техническим решениям. В процесс этих решений Гитлером были вовлечены такие категории, как пространство, экономика и население; он старался их рационально оптимизировать. С этой точки зрения нацизм может предстать как попытка «social engineering», как стремление наилучшим образом переформировать общественные структуры.^{789} Массовые убийства евреев, цыган, неизлечимых больных и калек стали средством рационального, бюрократического и экономического «решения» неприятных для любого общества проблем. Иными словами — Освенцим стал следствием «инструментализированного в грандиозных масштабах рационального рассудка».^{790}

5. Достоверная информация о массовых убийствах долгое время была доступна только узкой группе людей. Немецким солдатам на фронте и простым немцам в тылу мало что было известно, ходили лишь смутные слухи (Юнгер называл это «профессиональной тайной мясника» или «работой лемуров»). Сообщения иностранного радио многие считали недостоверными^{791}.

После 1945 г. немцы ужаснулись, они испугались самих себя, их постигло беспрецедентное в мировой истории общенациональное раскаяние. Именно вследствие внутренней потребности загладить вину возникла особая чувствительность к еврейскому вопросу, появилась сильная самоцензура — немцы народ дисциплинированный. Поэтому острые темы, касающиеся еврейского вопроса или истории евреев, находятся в Германии под запретом.

В принципе, террор против евреев был отражением бессилия в решении главных проблем режима, желанием перевести решение проблем в иную плоскость, туда, где царят жестокость и радикализм. То, что американский историк Моше Левин писал о сталинском терроре 1937 г., вполне приложимо (с необходимыми поправками) и к гитлеровскому расистскому террору: «фактически терроризм был дисфункциональным, патологическим компонентом системы, знаменующим ее неспособность справиться с великими историческими задачами, которые она сама перед собой поставила. Таким образом, сталинизм превратился в исторический анахронизм, не способный предотвратить свой неизбежный уход со сцены»^{792}. Более того — вслед за С. Хаффнером можно сказать, что террор против евреев стал одной из главных причин краха грандиозной затеи установления в Европе немецкой гегемонии. Цели полного господства над Европой не смогли добиться в свое время Карл V, Филипп II, Людовик XIV и Наполеон — та же участь ожидала и Гитлера, но не по причине грандиозности замысла. На самом деле, Гитлер дважды был недалек от цели — в 1938 г., когда европейские державы согласились с немецким господством в Восточной Европе, а также летом 1940 г., когда Западная Европа лежала у ног Гитлера. Это вызывает вполне законный вопрос, а на самом ли деле немецкая гегемония в Европе была утопией, а цели Гитлера ошибочными^{793}. Ко всему прочему, поколения немцев периодов Первой и Второй мировой войны искренне верили в достижимость немецкого господства в Европе. Дело в том, что Гитлер сделал все, для того чтобы осложнить и без того весьма сложное дело: тот, кто стремится к покорению Европы и мира, должен заботиться о меньшем количестве врагов. Идея «окончательного решения еврейского вопроса» была ошибкой Гитлера, так как он сделал врагами своих потенциальных союзников и друзей: если и было в мировой политике еврейское влияние, то оно было исключительно дружественно Германии. В Первую мировую войну еврейское лобби США всячески препятствовали вступлению страны в войну на стороне Антанты. В России евреи сыграли большую роль в революции и в победе большевиков (на радость немцам; не случайно Ленина называли немецким шпионом) и в выходе России из войны. Антисемитизмом Гитлер без всякой причины и надобности создал себе дополнительного врага, имевшего многочисленных союзников и друзей. Вместе с евреями Гитлер сделал врагами режима и тех немцев, которые категорически не принимали гитлеровский антисемитизм, а это был цвет нации. Большая часть тех, кто оказался в антинацистском Сопротивлении, оказались там именно из-за отвращения к антисемитизму. Хаффнер справедливо указывал, что гитлеровский антисемитизм был не только отвратителен сам по себе, но он был и выражением неблагодарности по отношению к немецким евреям, которые в первой трети XX века внесли столь значительный вклад в интеллектуальное, научное и культурное развитие Германии. Гитлеровский антисемитизм нанес непоправимый урон развитию науки. Репутация Германия в мире оказалась значительно подмочена; многие крупные ученые прекратили ездить в Германию, солидаризируясь со своими еврейскими коллегами. До Гитлера мировой центр ядерных исследований находился в Геттингене; после 1933 г. он переместился в США и, несомненно, если бы не Гитлер, Германия первой бы получила атомную бомбу^{794}.

Гитлер искренне верил, что антисемитизмом он сможет завоевать симпатии мировой общественности, что он сделает нацистскую антисемитскую программу общеевропейским делом. Гитлер был убежден, что во всем мире есть антисемиты и они станут ревностными его сторонниками, но он просчитался. Оказалось, что даже антисемитизм украинцев, хорватов, венгров и литовцев основывается не на гитлеровских представлениях о мировом еврейском господстве, а на иных обстоятельствах, связанных с компактным проживанием евреев в культурно и экономически отсталых районах Восточной Европы. Мы должны согласиться с тем, что жестокость по отношению к евреям вызвала значительно большую поддержку не среди немцев, а среди украинцев, хорватов и литовцев^{795} (хотя, как указывалось выше, около 200 тыс. немцев были тем или иным образом причастны к холокосту). Больше в Европе компактных поселений евреев нигде не было, и нацистский антисемитизм шокировал европейцев и никаких встречных позитивных движений не вызвал (либо это были слабые и маргинальные движения). Для Гитлера же — после поражения под Сталинградом — стала очевидной недостижимость гегемонии в Европе, и он сосредоточился на своей второй цели — на уничтожении евреев^{796}…