Рай для закалённых (СИ)

4. Защита

Чувствовать себя неким животным, гуляющим "само по себе", было до отчаянья неприятно. Мне никогда не приходили в голову мысли о том, что можно взять и приблудиться к кому-нибудь, и я до позднего вечера бродила по городу, делая перед собой вид, что просто гуляю. После окончания занятий в школе я около часа сидела в сквере, надеясь на папу, но он не пришел. Не пришла и Медея. Проведенное вдали от них время обезображивало все наше общее прошлое и перечеркивало будущее, нагоняя при этом такую тоску, что хотелось плакать.

Вечером я открыла дверь дома Кастора своим ключом.

В прихожей уютно и по-дружески горел свет, словно меня действительно ждали. На кухне бурчал телевизор, и я отправилась туда. Кастор, поглядывая на экран, что-то резал на разделочной доске. Увидев меня, он улыбнулся, и эта улыбка сказала очень много - она была натянутой, без радости. Я ни для чего не была ему нужна. Он просто мне помогал. Даже его объяснение о тяжести одиночества в этом доме - лишь отговорка.

- Не помешала? - спросила я.

- Конечно, нет, - ответил он. - Не срослось с подругой?

- Да, у нее что-то случилось дома.

- Я готовлю ужин. Поможешь?

Кухня Кастора вдруг стала родной. Небольшая, белая и чистая, она не прятала ни ножи, не тарелки - все, что мне понадобилось для кромсания вымытых и ожидающих своей участи овощей, лежало именно там, где это можно было бы искать. Кастор занялся обжариванием мяса, очень ловко обращаясь со сковородой и лопаткой.

- Любишь готовить? - спросила я.

У меня дома все любили, даже семилетний Давид - правда, его бутерброды из наслоений хлеба, колбасы и варенья повергали Медею в кулинарный шок, - но я слышала о существовании людей, которые даже варку макарон считают подвигом.

- Просто готовлю, - отозвался Кастор.

Понятно. В его семье вообще никогда не варили макароны, а мясо, тушеное с овощами, считалось самым незамысловатым блюдом. Придется еще потерпеть становящийся невыносимым голод.

Когда мы, наконец, приступили к ужину в конечной его стадии - стадии поглощения - Кастор сказал:

- Если нужно сменить одежду, гардероб моей мамы к твоим услугам. Все вещи в твоей спальне, в шкафу.

Я чуть не подавилась и выронила вилку.

- Т-ты хочешь, чтобы я надела одежду твоей мамы?..

Кастор приподнял бровь.

- Это было бы плохо?

Потом опустил взгляд и усмехнулся в тарелку:

- Она умела выбирать вещи. Мне жаль их выбрасывать.

Это объяснение заставило меня устыдиться, ведь я безотчетно заподозрила в Касторе психа. Продолжив жевать, я задумалась, почему. А, да, он же носит в себе беду, и это чувствуется, несмотря на его хорошо контролируемое спокойствие. Но он не пытается бороться с болью - он с ней смирился, и не стал бы обманывать себя, подменяя ушедших близких чужими людьми.

Кастор ел, сохраняя улыбку.

Точно, он очень сильный. Способный испытывать боль и гасить ее, анализировать любые обстоятельства и не усложнять их. Редкий тип людей. Гм, вот это знакомство...

Мне не захотелось разочаровывать его, поэтому сразу после ужина я занялась платяным шкафом бывшей хозяйки спальни. Мысль одеться в вещи незнакомой умершей женщины немного нервировала, и я решила не думать о том, что она умерла. Допустим, это просто вещи.

Мама Кастора была худышкой, поэтому моей "нормальной" комплекции могло подойти далеко не все. Отобрав леггинсы, водолазку и длинный ажурный жилет, действительно очень красивый, я посчитала, что сделала для выполнения просьбы Кастора все возможное.

Встретив меня утром на кухне, он одобрительно кивнул. Хотя в глазах его промелькнуло что-то вроде удивления - очевидно, он не ожидал, что одна и та же одежда на разных людях может выглядеть по-разному - он ничего не сказал.

Так я и отправилась в школу.

Вероника не пришла. "В тишине" я отправила ей вопрос: "Что стряслось?", но она не ответила сразу.

Игорь с порога класса разговорился с Чао и добрался до кресла рядом со мной только к началу сеанса.

В перерыве я попросила его посидеть со мной и, спрашивая о вчерашней тренировке, подбирала слова, чтобы рассказать о последних событиях. В итоге получилось:

- Давай сходим куда-нибудь сегодня. Я последние две ночи провела у знакомых...

- Э? - растерялся Игорь. - Это как-то связано?

Я вздохнула, собираясь начать рассказывать самому важному в жизни человеку о важных обстоятельствах, не представляя его реакцию.

- Нет. Но последние два дня я жила не дома.

- Почему? - ровно спросил он.

И тут я поняла, что не могу сказать ему то, что легко сказала Веронике и Ксандрии. Он был абсолютно благополучным мальчиком из идеальной семьи, в которой всё и всегда было правильно. Его родители никогда не ссорились, для всего было свое, четко установленное, время, и общались они между собой всегда в однажды принятом спокойно-доброжелательном тоне, не допускавшем недосказанности. В его семье не могло произойти такого странного конфликта. Даже больше - такого рода отклонения от нормы считались отвратительным извращением.

Статус его девушки обязывал меня быть идеальной. Рассказать о ссоре с Медеей означало поставить этот статус под угрозу - во всяком случае, для родителей Игоря, которые и так проявляли ко мне снисхождение, ведь у меня не было матери, что являлось неправильным. Я не сомневалась в его благородстве, но разлад с родительской моралью причинил бы ему беспокойство.

Поэтому мне стоило огромного труда произнести:

- У нас с Медеей... произошла размолвка.

Игорь молчал. Связи между "размолвкой" и уходом из дома он по-прежнему не видел. А ведь еще надо как-то сказать, что "знакомые", у которых я ночевала, на самом деле "знакомый", и знакомству этому тоже всего два дня...

Зато он увидел, что мне плохо, а значит, я нуждаюсь в поддержке. И он сказал, участливо положив ладонь на мой локоть:

- Не переживай так. Погуляем сегодня, а потом, я думаю, все наладится.

Эти слова сделали меня счастливой. Может, и не стоит рассказывать все остальное? Конечно, стоит. Только вечером. Тем более, что перерыв закончился.

Следующий перерыв заняли Рута с Наташей и Светланой - их заинтересовала моя одежда, особенно жилет, очень замысловато связанный вручную. Строгие принципы Президента в отношении одежды хотя и поддерживались большинством населения, но ограничили ее разнообразие в Нашей Стране, поэтому вещь одновременно и красивая, и соответствующая этим самым строгим принципам, привлекала внимание и возбуждала зависть.

После третьего сеанса, наконец, отозвалась Вероника: "Авария в папиной шахте, - сказала она усталым, но спокойным голосом. - Папа в больнице, и мы с мамой тоже. Уже все нормально, я завтра приду. Потом повторишь для меня сеансы, ладно?" "Хорошо", - отозвалась я.

И тут меня вновь вызвала Ксандрия.

Ничего не объясняя, она повела меня наверх, в надземную часть школы, а там - в зал для собраний. Застыв на пороге, я увидела, что столы и стулья в нем расставлены вдоль стен, а в зале уже сидят: во главе собрания - директор Джана, доктор Вильгельм и еще двое незнакомых людей, все с пугающе серьезными лицами; у ближней стены - мой папа, ничего не понимающий, угрюмый, и бледная Медея; у дальней стены - такой же растерянно-угрюмый Кастор и какой-то мужчина. Ксандрия, указав на ближний к двери ряд стульев, прошла вперед и села между Джаной и Вильгельмом.

Ощущение было такое, словно на меня напали. Но ведь этого быть не может...

- Что здесь происходит? - громко спросила я.

Ксандрия выпрямилась на своем месте, придала лицу самое красивое выражение и мягко ответила:

- Лора, пожалуйста, займи свое место.

Я чуть не крикнула, что в этом зале нет моего места, но ее тон меня сбил - она словно с больным ребенком разговаривала - и вместо этого я просто села на ближайший к двери стул.

Отец пристально смотрел на меня. Медея отвела взгляд.

- Можно начинать? - почему-то тихо спросил директор Джана. - Все явились?

Ксандрия бодро кивнула.

- Все, кроме Александра Клауди. Был извещен сегодня утром.

Мне подумалось, что все происходящее - просто тревожный сон. Саша-то здесь для чего нужен?

- Итак, - чуть громче произнес директор Джана и прокашлялся. - Уважаемые граждане, мы собрались здесь, чтобы провести внеочередное заседание комиссии по делам несовершеннолетних. Поводом для него послужило чрезвычайно тревожное происшествие с ученицей нашей школы Лорой Глорией Клауди.

Меня оглушило.

Глория?! Это имя дала мне мать, я с самого детства его ненавидела.

Комиссия по делам несовершеннолетних?! Такая есть?!

- Лора, не волнуйся, пожалуйста, - вновь мягко заговорила Ксандрия. - Никто ни в чем тебя не обвиняет. Мы хотим тебя защитить.

Наверное, мое лицо покрылось пятнами, раз не только телепаты Джана и Вильгельм напряженно сжали ладони, но и папа еще сильней нахмурился.

- Ты даже можешь не отвечать на вопросы, если хочешь, - попытался ободрить меня школьный доктор.

- От чего защитить? - неожиданно злым голосом спросила я.

Директор Джана снова прокашлялся.

- Видишь ли... Так получилось, что ты могла погибнуть позапрошлой ночью. Ты оказалась одна на улице в момент аварийного отключения отопления. Если бы совершенно чужой человек не предложил тебе помощь, ты бы умерла. А между тем, есть люди, которые обязаны о тебе заботиться, и государство до сих пор не вмешивалось в твою судьбу только потому, что доверяло им. События позапрошлой ночи подорвали это доверие. Теперь необходимо выяснить, стоит ли вообще им доверять. Итак...

Директор Джана посмотрел на моего отца.

- Виктор Клауди, известно ли вам было о том, что ваша дочь позавчера после одиннадцати часов вечера ушла из дома?

Вопрос с подковыркой. Любой ответ на него играл против папы: не было - значит, он не интересовался дочерью вообще, было - значит...

- Да, было, - твердо ответил он.

- Когда вы узнали об отключении? - спросил доктор Вильгельм.

- Около двенадцати часов ночи.

Мог бы сказать, что только утром... Но папа весь был в этом - он считал, что никто не вправе его осуждать, и он ни перед кем не должен оправдываться.

- Вы предприняли что-нибудь, чтобы найти свою дочь?

- Нет.

Члены комиссии различными способами изобразили крайнее удивление: Ксандрия вопросительно наклонила голову, директор Джана недоверчиво улыбнулся, доктор Вильгельм вскинул брови, а двое незнакомых членов комиссии в упор уставились на папу. Он промолчал.

- Почему? - спросила Ксандрия.

Игнорировать прямой вопрос было еще глупее, чем оправдываться, поэтому, выдержав гордую паузу, папа со всем высокомерием, на которое только был способен, ответил:

- Я не выгонял свою дочь из дома. Она могла вернуться в любой момент.

Члены комиссии передернули плечами.

- И вы совсем не беспокоились? - воскликнул кто-то из чужих.

- А это имеет значение? - тут же ощетинился папа. - Это чем-то могло ей помочь?

Всё. В глазах заботливой общественности он - чудовище.

Но ведь это не так! Он никогда не различал взрослых и детей и не умел делать скидку на возраст, не переносил, когда ему навязывали решения, поступки или настроение, но со всем этим я научилась мириться за его готовность помогать в ответ на честную просьбу и за его надежность - на самом деле он никогда меня не подводил.

- М-да... - многозначительно произнес один из чужих.

- С папой все ясно, - вздохнул второй. - А что же мама?

- Нет мамы, - смущенно буркнул директор Джана. - У вас в повестке все написано.

Чужой торопливо заглянул в лежащий перед ним листок.

- Ничего себе... - через пару секунд забормотал он. - Так этот человек, являясь единственным родителем... зная, что никто кроме него не проявит участия к ребенку...

- А кто же рядом-то сидит? - зашептал другой.

Медея резко выпрямила спину.

- Медея Клауди, - обратилась к ней Ксандрия, - вы можете рассказать нам о причинах ухода из дома вашей несовершеннолетней падчерицы?

Медея вскинула голову и сжала губы. Такое решительное и злое выражение было нетипичным для ее лица - нежного, даже кукольного, в форме сердечка (она всегда подчеркивала эту особенность, укладывая волосы в высокую прическу, чтобы маленький подбородок казался еще меньше, а красивые, почти круглые, светло-зеленые глаза - еще больше), и мне на миг показалось, что ее подменили другим человеком.

- А разве я должна вам рассказывать? - в точности копируя тон папы, спросила она.

Ксандрия прикрыла глаза, что означало: "Терпение, только терпение" - и задала вопрос иначе:

- Медея, вы сказали Лоре в категоричной форме, что ее присутствие в вашем доме нежелательно?

Папа медленно повернул голову к жене.

- Да! Сказала! - заявила она.

Папа беззвучно шевельнул губами, но я расслышала: "Почему?".

- И не жалеете об этом? - недоверчиво поинтересовался член комиссии.

Медея колебалась. Так просто и понятно было бы ответить: "Жалею", - и все бы закончилось, вернулся бы прежний счастливый мир, не всегда идеальная, но крепкая и любящая семья...

- Не жалею.

Что?

- Я просто устала терпеть. Я вышла за Виктора, а не за его прежнюю семью. Целых шесть лет я мирилась с постоянным присутствием в своей жизни двух посторонних людей, и только два года назад от нас наконец съехал его старший сын - какое это было облегчение... словно тяжелый груз сбросила. Но еще два года терпеть его дочь... Не хочу! Не хочу!

Что?

- Что ж в ней такого... что трудно терпеть? - тихо спросил доктор Вильгельм.

- Да казалось бы ничего, - стервозным тоном охотно ответила Медея. - Но мне надоело считаться с ее мнением о том, что готовить на ужин, куда отправиться в выходные и какого цвета вешать шторы на кухне. И деньги. Виктор полгода не мог купить мне новый телефон, хотя такие у всех наших знакомых уже давно были, потому что Лорочке, видите ли, то такая примочка к компьютеру нужна, то сякая...

Что? Это же ложь...

Папино лицо вытянулось до неузнаваемости. Он не мог жениться на такой женщине.

- Простите, а вы где работаете? - зачем-то спросила Ксандрия.

Она знала ответ.

- Нигде. Я воспитываю сына! - высокомерно ответила Медея.

- Семилетнего? - сверившись с повесткой, уточнил чужой член комиссии. - Уже третий год посещающего образовательное учреждение по полному учебному режиму?

Медея не потеряла тон:

- А как же? У нас дом, как у любой приличной семьи. Сколько нужно времени и сил, чтобы его содержать в порядке, вам известно? А детям для правильного развития требуется идеальная чистота! Когда мне работать? Однако социальной нормы на потребности современной женщины не хватает.

Что за бред? Она что, роль выучила и теперь ее играет?

Какого-то места работы у Медеи нет - это правда, но она занята вовсе не наведением чистоты в доме и не выбором модели телефона. Она проводит праздники, лучшие семейные и дружеские торжества в городе, причем от написания сценария с текстами песен и музыкой до шитья костюмов и оформления залов. У нее всегда отбоя не было от клиентов, и я часто помогала ей в меру своих скромных способностей. Хотя деньги за свои услуги она брала небольшие, но на "потребности" хватало, и она никогда не просила их у мужа.

Зачем она лжет? Зачем выставляет себя тем, кем не является?

- Гм, ну, понятно, - промямлил директор Джана. - Остался вопрос к Виктору Клауди: вы слышали, что позавчера ваша жена говорила вашей дочери?

- Нет, не слышал, - тяжелым, мрачным голосом сказал папа.

- Разве она говорила тихо? Не так, как сейчас?

Папа был в растерянности - только этим можно объяснить его ответ:

- Она кричала. Лора тоже кричала. Я закрыл дверь, чтобы не слышать. Не выношу, когда кричат.

Ну вот, теперь в глазах комиссии он не только равнодушен к дочери, но и малодушен по жизни. Совсем никакой.

Выдержав паузу, члены комиссии стали совещаться. Поскольку двое чужих не были телепатами, вся комиссия совещалась "звуком", то есть шепотом, и я могла бы расслышать, что они говорили. Но я была оглушена происходящим и в прямом, и в переносном смыслах, поэтому вердикт комиссии обрушился на меня, как удар молнии.

- Комиссии сложившаяся в семье Клауди ситуация видится совершенно определенной, - размеренно, скорбно сообщил директор. - Связь несовершеннолетней с единственным родителем утрачена, атмосфера дома вокруг нее враждебная. Единственным возможным способом урегулирования является признание того, что уже произошло. Итак, установив обстоятельства дела, комиссия по делам несовершеннолетних постановляет: Виктора Клауди лишить родительских прав и освободить от родительских обязанностей в отношении его дочери Лоры Глории Клауди. Содержание семьи пересчитать, исходя из социальной нормы на трех человек.

Только через минуту я заметила, что стою на ногах и не дышу.

- Лора, ты в порядке? - ненатурально встревоженно спросила Ксандрия.

- Сейчас пройдет, - ласково заверил доктор Вильгельм.

- Осталось решить только вопрос о дальнейшем устройстве судьбы Лоры, - продолжил Джана. - Есть предложения?

- Ну, - подал голос чужак. - Обычно устраиваем к родственникам, но, судя по повестке заседания, у Лоры Глории родственник только один - Александр Клауди, старший брат. Совершеннолетний...

- Лора, скажи, - вдруг перебила Ксандрия, - почему ты не отправилась к Саше, когда услышала об отключении отопления?

К Саше? В казарму? Даже в голову не пришло. У нас хорошие отношения, и я навещала его примерно раза три с тех пор, как он от нас уехал, но проводила там обычно не больше чем полчаса. Остаться в казарме на ночь по моим представлениям о нормальном было невозможно - уж слишком образ жизни Саши и его друзей отличался от того, в котором мне было комфортно.

Я промолчала.

- Ясно, - подвел итог доктор Вильгельм. - И по нашему вызову Александр Клауди не явился. Эта семейная связь тоже разорвана. Что остается?

- Кто, - возмущенно поправила его Ксандрия. - Жизнь все решила за нас. Если я не ошибаюсь, Лора две ночи подряд провела дома у Кастора Линсея по его приглашению и уже вполне там освоилась. Учитывая общественную активность и положительный опыт в попечительстве, предлагаю назначить Кастора Линсея опекуном Лоры Клауди.

Мы с Кастором уставились друг на друга одинаково потрясенными глазами. Он медленно встал.

- Кастор, - покровительственно улыбнулся директор Джана, - вы согласны быть опекуном этой девушки?

Лишь секунду подумав, Кастор кивнул.

- Согласен.

- Ну вот, - с удовлетворением откидываясь на спинку кресла, подытожил доктор Вильгельм, - все и устроилось самым наилучшим образом.

В этот момент дверь распахнулась, и в зал ворвался запыхавшийся Томас, друг Саши.

- Что здесь происходит?! - крикнул он. - Александру Клауди полчаса назад прислали повестку, но он с утра на боевом дежурстве...

В наступившей тишине все взгляды пересеклись на озабоченном лице директора.

- Да это, в общем, уже и не важно, - сказал он и поднялся. - Заседание закрыто.