Райкины пленники

Петухи

В лесу, по тропинке, что вилась среди аккуратных ёлочек, брёл Паша Мочалин.

Он был одет парадно: в новенькие чёрные брюки и белоснежную рубашку с красным галстуком. Волосы его были подстрижены, приглажены и топорщились по привычке лишь в нескольких местах, однако лицо Пашино, красное, в редких, но крупных веснушках, выглядело озабоченно, сумрачно.

Он брёл медленно, глядя пустыми глазами куда-то вверх перед собой, держа в руке за спиной исписанный тетрадочный листок. Брёл и угрюмо бормотал:

— Дорогие ребята! Мы, пионеры Рожновской неполной средней школы, рады… рады… это… Чёрт, забыл! Рады приветствовать вас в нашем родном колхозе. Мы уверены, что ваш приезд… ваш приезд… Обратно забыл!

Сегодня должно было произойти исключительно важное событие. Сегодня к рожновским школьникам должны были приехать в гости ребята из городского Дома пионеров, с которыми Пашин отряд больше года вёл оживлённую переписку. Паше, как члену совета отряда, было поручено сказать гостям приветственную речь.

Вчера Паша до полуночи пыхтел на кухне, составляя текст своего приветствия, и очень, как говорится, переживал. То и дело он вылезал из-за стола и открывал дверь в горницу, где стучал костяшками счётов его отец — колхозный бригадир.

— Пап! Какое тут слово поставить? «Дорогие ребята, мы очень рады…» ну, вроде «поздороваться с вами», только не «поздороваться», а другое слово есть.

— Ну, пиши: «… рады приветствовать вас», — басил отец, не отрываясь от своих бумаг.

— Во! Приветствовать, — удовлетворённо ворчал Паша и удалялся.

Но через минуту его голова снова просовывалась в дверь.

— «Ваш приезд поможет нашей дружбе». Нескладно, да?

— Ну, хочешь, так напиши: «… поможет укрепить нашу дружбу».

— «Укрепить дружбу» — это складней. Только «поможет» нехорошо. Больно обыкновенно. В газетах по-другому пишется.

— Тогда валяй: «… будет способствовать укреплению нишей дружбы».

— Ага! Во! — Паша энергичным движением вскидывал большой палец и возвращался к столу.

Наконец приветствие было готово. Паша лёг спать на печку, где была его постель, но и тут не нашёл себе покоя. Поворочавшись минут двадцать, он сполз в потёмках на пол и снова открыл дверь в горницу, в которой тоже было темно.

— Пап! Спишь?

— Ну что тебе?

— Как лучше: по бумажке читать или, может, выучить?

— Спи давай! Первый час уже!

— Лучше выучу. А то вдруг они без бумажки, а я — по писанному. Потом, гляди, смеяться будут…

То ли от волнения, то ли оттого, что он не выспался, зубрёжка плохо давалась Паше. С шести часов утра он слонялся по двору и бубнил слова приветствия. Когда проснулись его младшие сестрёнки и стали ему мешать своими криками и беготнёй, он удалился в лес. На душе у Паши становилось всё тревожней. Оставался какой-нибудь час до приезда гостей, а приветствие всё ещё не было выучено.

Бормоча, часто останавливаясь, чтобы припомнить забытую фразу, иногда воровато, краешком глаза, взглядывая на текст и снова пряча его за спину, Паша дошёл до узкой речки, через которую был перекинут пешеходный мостик. Слева от мостика тянулся небольшой пляж, покрытый мелким чистым песком. Будущий оратор решил искупаться, чтобы освежить утомлённую голову. Сойдя на пляж, он разделся, аккуратно повесил рубашку и брюки на ракитовый куст и бросился в воду.

Тут вдали послышались автомобильный гудок и многоголосое пение. Паша чуть не захлебнулся от испуга, подумав, что это уже едут со станции гости. Но, взглянув туда, где виднелся бревенчатый мост, он успокоился: это пели колхозницы, ехавшие на машине, груженной сеном.

Выбравшись на пляж, Паша, не одеваясь, достал из штанов листочек с текстом и продолжал свой занятия, но уже по другому методу. Вместо того чтобы тихо бубнить себе под нос, он оглянулся, убедился, что вокруг нет ни души, и, размахивая руками, заговорил быстро, громко, с воодушевлением, так, словно его слушали человек двести:

— Дорогие ребята! Мы, пионеры Рожновской неполной средней школы, рады приветствовать вас в нашем родном колхозе. Мы уверены, что ваш приезд будет способствовать укреплению дружбы, которая завязалась у нас благодаря переписке. Дорогие ребята! Мы с интересом читали ваши письма и радовались, что у вас… и радовались потому…

Паша сбился, умолк и сердито уставился на противоположный берег реки, поднимавшийся над водой невысоким обрывом.

Там, почти вплотную к обрыву, жёлтой стеной подступала спелая рожь. По тропинке, скрытой во ржи, кто-то шёл. Сначала среди колосьев мелькала лишь серая кепка, потом показалась голова, потом — голые загорелые плечи.

— Несёт нелёгкая! — проворчал Паша.

Он сел на песок, положил текст на колени и продолжал зубрить уже вполголоса.

Путник вышел из хлебов. Это был мальчишка примерно тех же лет, что и Паша. Он шёл в одних трусах, неся под мышкой большой продолговатый предмет, завёрнутый в газету да ещё в середине обмотанный какой-то белой тканью.

Перейдя через мостик, он остановился, в раздумье почёсывая нос.

Паша покосился на него.

— Ещё купаться надумает. Занимайся тут! — шепнул он сам себе.

И тут же мальчишка спустился на пляж и направился прямо к Паше. Метрах в двух от оратора он бережно положил свёрток на песок, сбросил кепку, снял сандалии и пошлёпал себя ладонями по груди.

— Тёплая вода? — спросил он громко.

Вместо ответа Паша уставился глазами в лист с приветствием и усиленно зашевелил губами.

Мальчишка посмотрел на него с высокомерным недоумением и вздёрнул короткий нос.

— Эй! Тёплая вода? — повторил он ещё громче.

Паша и теперь не ответил.

— Ты что, глухой, да?

— Ну и глухой! А тебе что? — проворчал будущий оратор.

— Жалко ответить, да?

Паша медленно поднялся:

— А вот и жалко. Ну?

— Баранки гну. Виноват, простите, пожалуйста! Я не знал, что тут такой важный барин сидит. Я думал, здесь обыкновенный человек, а тут такая персона, что прямо ужас!

— Давай катись отсюда, — негромко сказал Паша, пристально глядя на мальчишку.

Тот упёрся кулаками в бока:

— Что-что? Это откуда такое «катись»?

Паша медленно поднялся:

— Давай катись, говорю, с пляжа, пока цел!

— А ты его купил, пляж? Да? Купил?

— А вот как дам по шее, тогда будешь знать «купил»!

— Ты? Мне?! — Мальчишка заулыбался и приблизился к Паше. — А хочешь нокаут[5] заработать, хочешь?

Паша сделал шаг назад, загрёб пальцами босой ноги песок и, вскинув ногу, очень удачно метнул добрую горсть его прямо в рот мальчишке. Секунды три тот постоял, отплёвываясь, затем в молчании ринулся на Пашу. Бац! Из правого глаза оратора посыпались искры. Хлоп! И губы его стали солёными. Одурев от ярости, оратор вцепился в противника, шмякнулся вместе с ним на свёрток, принесённый мальчишкой, стукнул его несколько раз и, вскочив, отбежал в сторону, ожидая новой атаки.

Но её не последовало. Мальчишка вдруг словно забыл о Паше. Он сел, растерянно оглядывая песок, потом пошарил вокруг себя руками, нащупал свёрток, на котором сидел, и ерзнул в сторону так быстро, словно там была гадюка. В следующий момент лицо его покраснело и скривилось.

— Вот отвечай теперь. Отвечай! Вот отвечай! — заплакал он, тыча пальцем в сторону Паши.

С рассечённой губы оратора струйкой бежала по подбородку кровь, под самым глазом набухал здоровенный синяк.

— Чего? — спросил он машинально.

— Вот теперь будешь отвечать, будешь! Теперь ответишь! — сердито плакал мальчишка.

— «Ответишь»! — передразнил Пашка. — Сам меня во как раскровянил, а я отвечай?

— И ответишь! И ответишь! Мы рожновским ребятам скажем, они тебя всё равно найдут! Они тебе покажут!

При упоминании о рожновских ребятах Паша насторожился.

— Рожновские? А чего они мне сделают, рожновские?

— А того! Гляди, что наделал!

Присев на корточки перед сплющенным свёртком, мальчишка снял с него белую ткань, которая оказалась рубашкой. При этом из неё выпал пионерский галстук. Мальчишка развернул газету, и глазам представилась куча сломанных планочек и клочков покрытой серебристым ликом бумаги. Среди них поблёскивал бензиновый моторчик и краснела лопасть пропеллера.

— На, смотри! — снова в голос заревел мальчишка. — Шесть человек над ней месяц работали! Теперь увидишь. Теперь тебе рожновские покажут, как модели ломать да ихних гостей бить!

— Ка-а… каких гостей? — переспросил Паша внезапно упавшим голосом.

— Таких! Из городского Дома пионеров.

Паша подогнул колени и опустился на песок. Челюсть у него отвисла, он уставился на мальчишку таким взглядом, что тот даже всхлипывать перестал. Так прошло с полминуты. Пашка вдруг замотал отчаянно головой.

— Врёшь! — прошептал он хрипло. — Их пятнадцать человек. Они на автобусе… Они по большому мосту должны… Не! Врёшь ты всё!

— А вот и не на автобусе! Мы пеший переход решили от станции сделать. Ребята на привал остановились, а меня вперёд послали, чтобы я модель успел собрать. Чтобы рожновским ребятам её на линейке преподнести.

Паша помолчал, размазывая кровь на подбородке тыльной стороной ладони, потом на коленях подполз к мальчишке.

— Слушай… это… Постой! Ты кто будешь-то? — спросил он чуть слышно.

— Ну, староста авиамодельного кружка, а дальше что?

— Дальше? — по-прежнему очень тихо сказал Паша. — Тебя, стало быть, Юрием зовут, Самохваловым, а я Паша Мочалин, в совете отряда который… Я здесь приветствие вам учил. Вот, гляди!

Подняв с песка свой листок, Паша протянул его мальчишке.

Стоя на коленях, тот пробежал несколько строк, потом рука его, державшая бумажку, бессильно опустилась. С минуту общественные деятели стояли на коленях, тупо глядя друг на друга. Наконец староста авиамоделистов тихо сказал:

— Что же это мы с тобой наделали?

— Вот я ж про то и говорю: что мы наделали?

Мальчишки ещё помолчали, потом Юра поднялся и стал натягивать на себя рубашку.

— Всё! — вздохнул он. — Придётся зайцем теперь добираться.

— Куда добираться? — спросил Паша.

— До города, вот куда. Все деньги у вожатого. У меня даже карманов нет.

Громко сопя, готовый снова расплакаться, Юра стал завязывать галстук.

— А ребята как? Они тебя искать будут, — заметил Паша.

— Ну и пусть ищут! — сквозь слёзы воскликнул Юра. — А как я пойду к этим самым рожновцам, когда я ихнего члена совета отряда так разделал. Ты погляди на себя. Ты-то себя не видишь, а на тебя смотреть страшно.

Паша тоже стал одеваться.

— Юр! — вдруг сказал он. — А мы знаешь чего! Мы давай скажем, будто на тебя какие-то хулиганы напали и сломали модель, а я тебя выручить хотел, и это они меня так. Ладно?

— Безнадёжно! — вздохнул староста.

— Чего безнадёжно?

— Лицо у меня такое проклятое. Сколько раз пытался врать — всё равно по нему узнают. — Он поднял с земли обломок фюзеляжа с моторчиком и пропеллером. — Проводи меня немножко, а?

— Ладно. Умоюсь вот.

Паша обмыл речной водой разбитые губы, и новые друзья двинулись с пляжа.

— Юр! А из-за чего мы подрались-то? Ты хоть помнишь?

— Из-за характера моего дурацкого. Вот… вот… вот, ну всё бы отдал, чтобы чёртов характер свой переменить! Ну что мне стоило повернуться да отойти! Дурак!

— Вот и у меня… У меня ещё хуже характер. У меня совсем нет этой самой… сдержанности. Мне отец так и говорит: «Тебе с людьми трудно будет жить!» Ну что мне стоило? Ты бы меня спросил: «Тёплая вода?» А я бы тебе ответил: «Да, тёплая, только, будь такой любезный, отойди, пожалуйста, в сторону, я тут занимаюсь». Ты бы не отошёл? Конечно, отошёл бы, когда вежливо. Правда?

Дойдя до середины мостика, Юра приостановился:

— Мы давай берегом пойдём. По дороге не надо идти, а то там наших ребят можем встре…

Он не договорил, потому что где-то совсем близко грохнул барабан и не очень мелодично взревел горн.

Из-за высоких хлебов вышли попарно десятка полтора мальчиков и девочек в белых рубашках с красными галстуками и стали спускаться к мостику, где в ужасе оцепенели староста с оратором.

— Во! Юрка ещё здесь! — Пионеры остановились на мостике, сбившись в кучу перед двумя мальчишками. — Ты что тут делаешь? Ты дороги не нашёл? А это кто?

— Это? — Юра оглянулся на Пашу. — Это так… Это… ну просто… Это вообще… — пролепетал он.

Пятнадцать пар глаз уставились на Пашу. Все молчали. И, не в силах вынести этих взглядов, этого молчания, Паша облизнул разбитую губу, вытянул руки по швам и, сам не зная зачем, заговорил громким, отчаянным, срывающимся голосом:

— Дороги… Дорогие ребята! Мы, пионеры Рожновской школы, рады приветствовать… рады приветствовать вас в нашем родном колхозе… Мы… Дружба… будет способствовать… Потому что уверены… потому что мы…

Пионеры слушали очень внимательно, поглядывая то на заплывший глаз оратора, то на обломок серебристой модели в руке у Юры.

¹⁹⁴⁸