Райский сад

Глава вторая

Он встал, оглядел пляж, заткнул пробкой бутылочку с маслом и убрал ее в боковой карман рюкзака. Затем подошел к кромке воды, чувствуя, как холодеет песок под ногами. Он оглянулся на девушку: его взгляд выхватил ее, лежавшую на склоне с закрытыми глазами, вытянув руки вдоль тела. Чуть в стороне от нее валялся рюкзак, и выше по склону виднелись островки чахлой прибрежной травы. Надо сказать ей, чтобы не лежала так долго под палящим солнцем, подумал он.

Он зашел в море и поплыл, рассекая прозрачную холодную воду, потом перевернулся и поплыл на спине, глядя, как с каждым ударом его рук и ног удаляется пляж. Затем снова перевернулся, нырнул, коснувшись руками шершавого песчаного дна, всплыл на поверхность и поплыл медленным размашистым кролем. Выйдя на берег, он подошел к девушке и увидел, что она спит. Нашел в рюкзаке свои часы и отметил время, когда следует ее разбудить. Потом взял бутылку белого вина, завернутую в газету и полотенца, чтобы вино не нагрелось, и, не разворачивая бутылки, вытащил пробку и стал пить прямо из бесформенного кулька. Потом сел на песок: стеречь девушку и смотреть на море.

Море здесь всегда холоднее, чем кажется, подумал он. Вода на местных пляжах, за исключением самых мелких, прогревалась только к середине лета. На пляже, который выбрали они с Кэтрин, дно резко уходило вниз, и вода обжигала холодом. Только активное движение позволяло отчасти согреться. Он смотрел на море, на высокие облака; отметил, что рыболовецкие суда откочевали далеко на запад. Потом снова обратил взор на спящую девушку. Песок на пляже уже просох, и там, где он шевелил его ногой, ветер подхватывал песчинки и уносил их с собой.

На протяжении всей ночи он чувствовал на себе ее руки. И потом, когда проснулся, в окно проникал лунный свет, и она опять занялась черной магией превращений, и он не сказал «нет», когда она вела эти разговоры и задавала вопросы; перемена была настолько резкой, что его пронзила острая боль, и когда у них наконец иссякли силы и все это прекратилось, ее буквально трясло, и она прошептала ему:

– Вот теперь мы сделали это. Теперь мы сделали это по-настоящему.

«Да, – подумал он. – Теперь мы сделали это по-настоящему». И когда она внезапно уснула, как набегавшийся ребенок, и лежала – прекрасная в лунном свете, резко очертившем новую форму ее головы, – он приник к ней и сказал про себя: «Я с тобой. Какие бы мысли еще ни таились в твоей голове, я с тобой, и я люблю тебя».

Утром ему страшно хотелось есть, но он решил дождаться ее пробуждения. Потом не выдержал и поцеловал ее, и она проснулась и улыбнулась ему, лениво сползла с постели, умылась в большом тазу, села перед зеркалом туалетного столика, причесалась, глядя на себя без улыбки, но потом улыбнулась и дотронулась кончиками пальцев до своих щек, натянула через голову рыбацкую блузу и поцеловала молодого человека. Затем встала, так что ее груди толкнулись ему в грудь и сказала:

– Не волнуйся, Дэвид. Твоя хорошая девочка вернулась к тебе.

Но он не мог не волноваться и не думать о том, что будет с ними, если события начали развиваться в таком опасном направлении и в таком бешеном темпе. Что только не сгорит в этом диком костре? «Мы были счастливы, и я уверен, что она была счастлива. Но кто знает? И кто я такой, чтобы судить ее, если я сам участвовал в этом, принял эти перемены и после всего нахожу в себе силы жить? И если Кэтрин это нужно, кто я такой, чтобы препятствовать ей? Тебе необыкновенно повезло с женой, а грех – это то, отчего на сердце ложится тяжесть. Разве тебе тяжело? Нет, с бокалом вина ты чувствуешь себя очень даже неплохо, – сказал он себе, – только что ты станешь пить, когда и вино уже не поможет?»

Он достал из рюкзака бутылочку с маслом и нанес немного на подбородок, щеки и нос девушки, потом нашел в кармане рюкзака бледно-голубой носовой платок и положил его ей на грудь.

– Пора вставать? – спросила Кэтрин. – А мне снится такой чудесный сон.

– Можешь досмотреть.

– Спасибо.

Спустя несколько минут она издала глубокий вздох, тряхнула головой и села.

– Пойдем искупаемся, – сказала она.

Они вошли в воду и долго плавали и резвились, словно молодые дельфины. Выйдя на берег, они вытерли друг друга полотенцем, он принес ей кулек с бутылкой все еще холодного вина, и они отпили по глотку, после чего девушка взглянула на Дэвида и засмеялась.

– Вино хорошо утоляет жажду, – сказала она. – Ты не против, если мы будем братьями, нет?

– Нет.

Он потрогал ее лоб, нос, щеки и подбородок и растер остатки масла на висках и за ушами.

– Я хочу, чтобы поскорее загорели все белые места, появившиеся после стрижки.

– Ты ужасно темный, братишка, – сказал он. – Ты даже не представляешь, до какой степени.

– А мне это нравится, – сказала девушка. – И я хочу стать еще темнее.

Они лежали на твердом песке, который уже просох после прилива, но еще не успел нагреться. Молодой человек налил в ладонь немного масла и легонько растер им бедра девушки. Затем начал намазывать живот и груди, и девушка сонно пробормотала:

– В таком виде мы не очень похожи на братьев, верно?

– Да.

– Я так стараюсь быть хорошей девочкой. Правда, милый, тебе нечего опасаться до наступления ночи. Днем мы не позволим себе ничего из того, что бывает ночью.

В гостиничном баре, коротая время за бутылкой вина, их ждал почтальон; он вручил девушке под расписку объемистый конверт с письмами из парижского банка. Он также привез три письма, переадресованные банком для Дэвида. Это была их первая почта с тех пор, как молодожены попросили пересылать их корреспонденцию на адрес гостиницы. Молодой человек дал почтальону пять франков и пригласил выпить с ним еще по бокалу вина. Девушка забрала ключи от номера и сказала:

– Я поднимусь к нам в номер, приведу себя в порядок и встречусь с тобой в кафе.

Выпив вина, молодой человек попрощался с почтальоном и побрел вдоль канала в сторону кафе. Приятно будет охладиться в тени: пока они шли под палящим солнцем с дальнего пляжа, ему напекло голову. В кафе царила приятная прохлада. Он заказал вермут с содовой, достал перочинный нож и вскрыл письма. Все три письма были от издателей, причем два из них содержали газетные вырезки и образцы рекламных объявлений. Он пробежал глазами вырезки и принялся за длинное письмо. Издатель выражал надежду и сдержанный оптимизм. Пока еще рано говорить о том, как разойдется книга, но, вероятнее всего, хорошо. Отзывы идут отличные. Конечно, есть и критические, но этого следовало ожидать. Издатель подчеркнул в рецензиях фразы, которые собирался использовать в рекламной кампании, и выразил сожаление, что не может сообщить более точных сведений о том, как продается книга, ибо не в его правилах давать прогнозы относительно продаж. Эта практика себя не оправдывает. Однако важно, что критики приняли книгу замечательно. В своих рецензиях они преподносят ее как настоящее событие в литературной жизни. Он может сам посмотреть вырезки. Первый тираж напечатали количеством пять тысяч экземпляров, но под давлением восторженных отзывов уже заказали дополнительный тираж. Теперь в рекламных анонсах можно будет указывать: «Дополнительный тираж». Издатель надеялся, что Дэвид счастлив, как того и заслуживает, и наслаждается отдыхом, который он еще более заслужил. Передавал наилучшие пожелания супруге.

Молодой человек подозвал официанта, одолжил у него карандаш и занялся вычислениями. «Два доллара пятьдесят центов умножить на тысячу. Ну, это просто. Десять процентов от двух с половиной тысяч суммы составляют двести пятьдесят долларов. Умножаем на пять и получаем тысячу двести пятьдесят долларов. Из них вычитаем семьсот пятьдесят аванса. Итого за первый тираж мне еще причитается пятьсот долларов.

Так, теперь второй тираж. Допустим, это будут две тысячи экземпляров. Мой гонорар – двенадцать с половиной процентов от пяти тысяч – кажется, так сказано в контракте. Значит, я получу еще шестьсот двадцать пять долларов. А что, если двенадцать с половиной платят только с тиража больше десяти тысяч? В любом случае мне полагается еще как минимум пятьсот долларов. Значит, в общей сложности – тысяча».

Дэвид начал читать рецензии и не заметил, как выпил весь вермут. Он заказал еще и вернул официанту карандаш. Он еще не успел дочитать газетные вырезки, когда появилась девушка с объемистой пачкой писем.

– Я не знала, что тебе прислали рецензии, – сказала Кэтрин. – Дай мне взглянуть на них. Пожалуйста, позволь мне посмотреть их.

Официант принес девушке вермут и увидел у нее в руках газетную вырезку с фотографией молодого человека.

– C’est Monsieur?[11] – спросил он.

– Да, – ответила девушка и протянула ему газету.

– Только в другой одежде, – заметил официант. – Здесь написано о вашей свадьбе? А можно взглянуть на фото мадам?

– Нет, здесь пишут не о свадьбе. Это рецензия на новую книгу месье.

– Бесподобно, – сказал официант, потрясенный до глубины души. – Мадам тоже писательница?

– Нет, – ответила девушка, не отрывая глаз от статьи, – мадам – домохозяйка.

Официант недоверчиво рассмеялся:

– Мадам, наверное, играет в кино.

Они прочитали несколько рецензий, потом девушка отложила одну из них и сказала:

– Меня пугают эти статьи. У меня не укладывается в голове, что тот, о ком здесь пишут, и тот, кого я знаю, тот, кто живет той жизнью, что мы живем, – один и тот же человек.

– Я этим уже переболел, – сказал молодой человек, – а для тебя это все пока в новинку. Не пугайся, ты скоро привыкнешь.

– Но эти рецензии ужасны, – сказала она. – Подобные статьи могут уничтожить тебя, если ты поверишь в то, о чем здесь пишут. Надеюсь, ты не думаешь, будто я вышла за тебя замуж только потому, что тебя превозносят критики?

– Нет, я так не думаю. Давай дочитаем рецензии, а потом можно будет снова запечатать их в конверт.

– Я понимаю: тебе необходимо прочесть их. Я не так глупа, чтобы поднимать из-за этого шум. Но оставить их потом у себя, хотя бы и в конверте? Это все равно что возить с собой урну с прахом.

– Любая женщина была бы счастлива, если бы критики похвалили ее непутевого мужа.

– Я не все, и непутевый муж не про тебя. Пожалуйста, не будем спорить.

– Разве мы спорим? Давай договоримся: ты читаешь и, если тебе попадается дельная или свежая мысль, говоришь мне об этом. Кстати, книга уже начала приносить доход.

– Замечательно. Как я рада. Но мы и так знаем, что ты написал хорошую книгу. Если бы критики назвали ее никчемной и она не принесла ни единого цента, я была бы ничуть не менее счастлива и горда за тебя.

«А я нет», – подумал молодой человек, но не стал произносить этого вслух. Он продолжил чтение, разворачивая и снова складывая вырезки и убирая их в конверт. Девушка тоже вскрывала конверты и без малейшего интереса читала свои письма. Потом стала смотреть на море. Ее лицо за время путешествия стало темно-золотым, волосы были гладко зачесаны назад – так, чтобы казалось, будто она только что вышла из воды. На висках волосы выгорели до цвета белого золота и резко оттеняли смуглую кожу. Она смотрела на море, и в глазах ее затаилась грусть. Затем она снова вернулась к письмам. Одно из них – длинное, отпечатанное на машинке – она прочитала с особым вниманием. Потом занялась остальными. Глядя на девушку, молодой человек подумал, что она лущит их как горох.

– Что тебе пишут? – спросил он.

– В основном это чеки.

– Крупные?

– Да, два довольно крупных.

– Прекрасно.

– Разве? Для тебя же деньги ничего не значат.

– Я так говорил?

– Нет. Но ты так думал.

– Прости. И какая там сумма?

– Не слишком большая, но достаточная. Деньги переведены в банк на мое имя. Ведь я теперь замужем. Я же говорила, что нам лучше пожениться. Конечно, это не бог весть какой капитал, но на жизнь хватит. Мы можем их тратить, и в этом нет ничего плохого – ведь на то они и деньги, чтобы их тратить. И это не считая того, что я получаю ежемесячно, и не говоря уж о том, что я получу, достигнув двадцати пяти лет, и той суммы, которая перейдет в мое распоряжение, когда мне исполнится тридцать. Все эти деньги – наши, и мы можем делать с ними все, что захотим. Какое-то время о деньгах можно вообще не думать. Все очень просто.

– За вычетом аванса книга принесла мне тысячу долларов, – сказал он.

– Ну разве это не прекрасно, тем более что она только что вышла?

– Конечно, прекрасно. Закажем еще по вермуту?

– Давай что-нибудь другое.

– Сколько ты уже выпила?

– Только одну порцию. Но словно и не пила.

– Я выпил уже две и тоже не распробовал.

– Есть здесь что-нибудь стоящее? – спросила она.

– Ты когда-нибудь пробовала арманьяк с содовой? Арманьяк у них хороший.

– Ладно, давай попробуем.

Официант принес арманьяк, и молодой человек попросил вместо газировки в сифоне принести бутылку холодного перье. Официант разлил арманьяк в большие фужеры, а молодой человек добавил в них лед и перье.

– Сейчас арманьяк ударит нам в голову, – сказал он. – В действительности его не стоит пить до обеда.

Девушка сделала большой глоток.

– Хороший, – сказала она. – Чистый, свежий, отвратительно здоровый вкус. Очень отчетливый. Чувствуешь?

– Да, – сказал он, переводя дыхание. – Чувствую.

Она отпила еще и улыбнулась. В уголках ее глаз разбежались морщинки. В сочетании с холодным перье тяжелый коньяк заиграл.

– Напиток героев, – сказал молодой человек.

– Я не прочь стать героем, – сказала девушка. – Ведь мы не похожи на обычных людей. Чтобы выразить свою любовь, нам не требуется называть друг друга «любимый», «милая», «дорогая, «любовь моя». «Милая», «дорогая», «дражайшая» – это почти непристойно. Достаточно имен, данных нам при крещении. Почему мы должны быть как все?

– Ты очень умная девушка.

– Послушай, Дэви, – сказала она, – оставь предрассудки. Почему мы не можем продолжить наше путешествие, если оно доставляет нам удовольствие? Мы будем делать все, что ты пожелаешь. Если бы ты был европейцем, по закону мои деньги стали бы нашей общей собственностью, но они в любом случае твои. Понимаешь? Твои.

– Да черт с ними, с деньгами.

– Хорошо, черт с ними. Но мы их потратим, и я очень этому рада. После ты можешь написать об этом в книге. Во всяком случае, до тех пор, пока у меня не появится ребенок, мы можем себе это позволить. Хотя будет ли у меня ребенок? Ладно, от этих разговоров становится скучно и неинтересно. Разве нельзя просто жить и не обсуждать всего этого?

– А что, если я хочу писать? Стоит мне сказать, что я не должен чего-то делать, как у меня появляется желание это сделать.

– Ну так пиши, глупый. Ты не давал обещания, что не будешь писать. Кто тебе сказал, что я возражаю против того, чтобы ты писал? Ну кто?

На самом деле временами в ее словах проскальзывало недовольство, однако сейчас он не мог припомнить, когда именно; его мысли были заняты другим.

– Если хочешь писать – приступай. Я найду, чем себя занять. Надеюсь, мне не придется уехать, чтобы ты мог писать?

– Скоро сюда начнут прибывать отдыхающие. Если ты хочешь продолжать путешествовать, куда мы поедем дальше?

– Куда скажешь. Значит, ты согласен путешествовать, Дэви?

– Смотря сколько.

– Пока не надоест. Полгода. Девять месяцев. Год.

– Хорошо.

– Правда?

– Конечно.

– Ты ужасно хороший. Если бы у тебя не было других достоинств, я полюбила бы тебя за решительность.

– Легко быть решительным, когда не знаешь, куда это тебя заведет.

Он допил напиток героев, который теперь уже не казался ему таким хорошим. Он заказал еще бутылку холодного перье и, чтобы напиток был крепче, не стал добавлять лед.

– Мне тоже сделай покрепче, – сказала девушка. – И давай наконец обедать.