Райский уголок. По велению сердца

Глава шестая

Стояла сухая холодная весна 1929 года, когда Дафни сообщила мужу и отцу, что у нее в руках находится эффективное средство влияния на семейный бизнес. Причина столь долгой задержки была проста — она хотела убедиться в правильности того, что собирается делать. В ее характере всегда было стремление все тщательно взвешивать.

Почти сразу после того, как они вернулись из Брайтона, Тоби начал активно продвигать свои планы по расширению сферы влияния Андерскоров. И почти сразу же обнаружил, что мистер Беринджер, финансовый советник Амоса Андерскора, занимающий эту должность с момента открытия первого магазина, является куда менее ярым сторонником экспансионизма, и явно нашел способ кое-что нашептать старику.

— Может быть, он и прав, мой юный Тоби. Времена тяжелые, и становятся еще тяжелее. Множество людей остается без работы.

— Наши магазины и наши товары будут рассчитаны не на безработных, а на людей с работой. И даже не на них — гораздо более важно, что мы торгуем для их жен. Амос, мы прорвемся через все! Согласен, есть элемент риска, но когда его не бывает? Сейчас расширяется этот рынок. Ты это знаешь. Он не может не расти. Если не мы поймаем момент, это сделает кто-то другой.

Амос, сохраняя на лице уклончивое выражение, выпустил дымок сигары и ничего не ответил.

Спокойно, без спешки собравшись, Дафни села на поезд метро. Она посетила Дэгенхем и Бэконтри Хэв, Годдерс Грин и Сид кап. Прошлась по строительным и торговым конторам, останавливаясь выпить чаю и обменяться сплетнями с другими возможными торговцами; осмотрела уже построенные и строящиеся дома; пускалась в невинные разговоры со строителями и покупателями. Она ходила по центральным улицам до тех пор, пока не заныли ноги, и сравнивала товары, сопоставляла цены. Ее невзрачная внешность, приятный голос и улыбка, как оказалось, давали ей явное преимущество при общении. Она не встретила ни одного человека, который отказался бы с ней поговорить.

Она также во всех подробностях выведала все о делах компании у мистера Беринджера, и проделала это так, что тот даже не понял этого.

Доведя до конца свою затею, — что ее особенно забавляло, так никем и не замеченную, — она почувствовала, что готова. И только тогда сообщила о положении дел сперва Тоби, а затем спокойно, но решительно, своему отцу.

Тоби ликовал. Дафни отметила, что он, похоже, ни на минуту не допускает, что она может использовать это неожиданно доставшееся ей влияние против него. Впечатление было такое, что эта мысль и в самом деле не приходила ему в голову, хотя она изо всех сил старалась дать ему понять, что в отличие от тех тридцати процентов акций, полученных им от Амоса, акции тетушек и голоса, которые они давали, плюс те десять процентов, которые Дафни имела еще до свадьбы, принадлежат не ему, и не всегда могут использоваться в его интересах.

Так что она взвешивала и измеряла ситуацию, в которой оказалась, с наибольшей точностью и осторожностью, на которые только была способна, чтобы ее решение не оказалось для Тоби неприятной неожиданностью. То, что она отдавала ему предпочтение перед отцом, было по его мнению правильно и необходимо. Расцеловав ее в обе щеки, он открыл шампанское и произнес тост за светлое будущее и успех расширения торговли Андерскоров.

Дафни на какой-то момент почувствовала облегчение, что теперь может передохнуть от всего этого. Она вспомнила ночь, искрящуюся радостью и шампанским, когда они были в упоении от любви — Дафни с легким унынием призналась сама себе, что такое случалось настолько редко, что могло считаться маленьким событием в ее жизни.

Их обоих тогда приятно удивило, что они вполне насладились друг другом. Дафни, довольная и счастливая от того, что она испытала, долго лежала после этого рядом с Тоби, прислушиваясь к его тихому и ровному дыханию. Когда он пошевелился и, повернувшись, снова придвинулся к ней, она была готова, даже более чем готова к повторению.

Ей было очень трудно сообщить отцу, что он практически потерял контроль над своей собственной компанией, хотя бы и в пользу дочери, которая, признавал он это или нет, фактически долгие годы была его правой рукой. Первый взрыв негодования был, понятно, направлен против тетушек.

— Я заставлю их удостоверить этот факт!

— Не будь наивным, папа. Они никак не нарушили закон, так же как и я, и ты это знаешь. — Дафни говорила спокойно и решительно. — Я полагаю, тетя Клара посчитала, что уж если я имею право участвовать в выборах, то мне можно иметь голос и в некоторых других случаях.

— Но ведь существует соглашение, — цеплялся за свое старик. — Акции сначала должны быть предложены мне.

— Они их не продали. Они их мне отдали. Боюсь, что ты не можешь законно это опротестовать. Все вполне легально, открыто, честно. Тетя Клара ходила к адвокату.

Вытащив из кармана коробку сигар, старик окинул взглядом маленькую, но элегантную гостиную Дафни и засунул коробку обратно.

— Прекрасно! Посвящать адвоката в семейные дела!

Дафни подавила улыбку.

— Она только проконсультировалась, вот и все. Отец, послушай, не обманывай сам себя. Ты же знаешь, что не потянешь весь бизнес.

Про себя Дафни подумала, что бизнес похож на брак. Узы на всю жизнь. Она подавила неожиданный и удививший ее приступ раздражения.

— Ты должен согласиться, что предложение Тоби и его готовность начать это дело являются для Андерскоров наилучшим выходом. Нельзя сейчас проявлять малодушие, надо решиться. На прошлой неделе я была в Дэгенхеме и Бэконтри Хэв. Думаю, мы можем начать там. Как говорят, там ожидается самое крупное жилищное строительство в мире. Отец, строить будут не особняки. Маленькие, очень маленькие семейные домики. Тысячи домиков, Улица за улицей. Выкупленные или снятые. Но пустые, отец, пустые. Ни кровати, ни стола, ни стула. Ни печки, ни кресла. Аккуратные ряды уютных домов. С садиками. С ваннами внутри. Не трущобы. Дом, которым мужчина и женщина могут гордиться. И не только гордиться, но и украшать.

Амос фыркнул.

— Гордостью не оплатишь счета, дорогая. Чем они будут платить? Пуговицами? Откуда у них деньги?

Дафни испустила долгий терпеливый вздох.

— Даже ты, наверное, слышал о Генри Форде?

Амос ничего не ответил, глядя на нее оценивающим взглядом. Затем вновь вынул коробку с сигарами.

— Ох, Бога ради! Если ты хочешь ввязаться в такое рискованное предприятие, то делай, как знаешь!

Дафни подошла к окну и приоткрыла его. Скользящая рама легко сдвинулась с места. Свежий весенний воздух ворвался в теплую комнату, охладив ее разгоряченное лицо. Кустики крокусов расплескали свои цветки по всей лужайке под окном, а в укромных уголках под дуновением ветерка кивали нарциссы.

— В Дэгенхеме я видела строительную площадку нового автомобильного завода. Огромную. Пятьсот акров! Сейчас это болотистая земля, но там уже строят доменные печи, литейный цех, большую фабрику. У них есть даже своя пристань. — Она обернулась, нетерпеливо и возбужденно, насколько позволял ее обычно уравновешенный темперамент. — Завод даст рабочие места многим и многим людям. Его хозяева платят хорошую, стабильную зарплату, И рабочие Форда будут жить в Дэгенхеме, Хифвее, Бэконтри. И не в многоквартирных домах. Отец, это будущие домовладельцы. Говорят также, что будут застроены земли и дальше, в сторону Хорнчерча. На всем протяжении железнодорожных путей в Лондон. И именно там мы должны развернуть торговлю.

Она опять повернулась к нему. Ее голос зазвучал необычно резко:

— Тоби прав, отец. Рынок расширяется. Мы лишь должны не упустить свой шанс.

Он старательно раскурил сигару. Затянулся с видом истинного наслаждения.

— Наверное, ты права, дочь.

— Что?

Его губы привычно передвинули сигару в угол рта.

— Напоследок, дорогая, не очень джентльменский вопрос. Как ты думаешь, что скажет обо всем этом тетя Клара?

Она чуть не рассмеялась, пристально глядя на него.

— Ты это серьезно?

— Где еще ты побывала, кроме Дэгенхема?

— Везде. На юге. Юго-западе. Ездила даже на север, в Энфильд, и дальше. Большое строительство идет и там, и будущие жильцы тоже в основном люди из пригородов. Отец, они строятся везде, поблизости от Лондона. — Она шагнула к нему. — Отец, я видела это, поверь мне. Тоби прав. Спрос растет именно там. И нужно его удовлетворить. Я знаю, мы сумеем сделать это. Дай нам возможность, и ты не пожалеешь.

Опять затянувшись, он поднес сигару к свету и осмотрел ее, словно это была самая главная вещь в его жизни.

— Кажется, мне не из чего выбирать?

Порывисто склонившись к нему, Дафни обняла отца.

— Не нужно расстраиваться. — Ее некрасивое лицо озарилось доброй и теплой улыбкой. — Если ты будешь плакать из-за этого, я могу передумать и сделать все по-другому.

Отодвинувшись от нее, он выпрямился. На его лице тоже появилась легкая улыбка.

— Плакать, девочка? Я уж не помню, когда плакал в последний раз. Однако мы с тобой кое о чем договаривались. Помнишь?

Последовало долгое, понимающее молчание.

— Помню, — сказала она и слегка коснулась губами ею лысеющей головы. — Надеюсь, все будет, как надо.

Рейчел Пэттен не бывала в Брекон Холле всю зиму и всю холодную весну. В Лондоне она, как обычно, пропадала на бесконечных вечеринках, в театрах, ночных клубах, поздно ложилась, поздно вставала, флиртовала, развлекалась, привлекала внимание поклонников. Этим хрупким щитом веселья она старалась отгородиться от мыслей о Гидеоне Бесте, навсегда забыть то, что они открыли друг в друге. Не могло быть никакой связи между Рейчел Пэттен и бедным необразованным цыганом. Было смешно даже думать об этом, и она много смеялась в эту зиму. Со смехом вспоминала она, как танцевала на вечерах; собачья преданность Хьюго Феллафилда вызывала приступы веселья. А когда поздней весной Рейчел услышала о том, что Дафни Смит беременна, то смеялась до слез.

В мире происходили какие-то события, но это никак не трогало ее. В Америке, этой сильной молодой стране, которую война фактически не тронула, зато ослабила, почти истощила ее конкурентов, любой надутый мыльный пузырь в одну ночь приносил кому-то состояние. В Германии, которая потихоньку оправлялась от военной и экономической катастрофы, национал-социализм играл на страхах и предрассудках людей, желавших возродить национальную гордость и престиж. В Британии росли очереди за пособиями по безработице, которая была главным предметом дискуссий на первых послевоенных выборах, и женщины старше двадцати одного года впервые получили право голоса.

— Я отдам свой голос человеку, который составит самый оригинальный коктейль, — хладнокровно сказала Рейчел женщине, которая остановила ее на улице и попыталась убедить в преимуществах одного из кандидатов. — Но только если Джек Бэканам не выставит свою кандидатуру. В противном случае я буду голосовать за нею, ведь он так замечательно танцует. Вы не находите?

Хьюго Феллафилд был сильно озадачен поведением Рейчел. Несколько недель понадобилось ему после возвращения с Мадейры, чтобы набраться смелости и повидать ее. Наконец он решился, но особых надежд встреча ему не внушила. Он был вне себя от радости, когда Рейчел согласилась увидеться с ним, но за час до встречи она позвонила и беспечно отменила ее, расстроив ею окончательно. Два дня спустя она неожиданно появилась на его пороге в одиннадцать часов вечера в сопровождении двух незнакомых молодых людей — они заглянули к Хьюго по пути на вечеринку и пригласили с собой.

Это было только начало. Он охотно погрузился в ее мир — веселый, беззаботный, беспокойный, театральный. И окончательно пал под чарами Рейчел. Было начало марта, весенние деревья розовели в лучах рассвета, когда Хьюго, зайдя к ней, предложил прогуляться по парку Сент-Джеймс. Рейчел, сонно хихикнув, потрепала его за ухо длинными пальцами.

— Боже, дорогой мой Хьюго, разве можно предлагать бедной девушке прогулку в такую рань! Мои больные ноги просто подламываются!

— Рейчел, я серьезно…

— Лучше бы тебе не быть серьезным. Наверное, ты просто недостаточно выпил того волшебного вина «Белая леди», которым вчера угощал Винсент.

— Рейчел, пожалуйста…

Повернувшись к нему, она приложила палец к его губам.

— Дорогой, милый Хьюго. Если бы я решила выйти замуж, то выбрала бы тебя. Но замужество не входит в мои планы, и давай не будем больше об этом говорить.

Этим Хьюго Феллафилд и вынужден был довольствоваться. Но она, сознательно или нет, оставляла ему некоторые проблески надежды, и он цеплялся за них, решительно игнорируя тот факт, что Рейчел никогда даже не пыталась скрыть, что его она не любит. Он предпринял следующую попытку, когда они в первый раз занялись любовью. Это произошло почти случайно. Рейчел пригласила Хьюго к себе после танцевального вечера в Кит-Кат клубе, который затянулся до глубокой ночи. Она почти не разговаривала с ним в течение всего вечера, и лишь однажды танцевала с ним. Его молчание в такси было довольно-таки жалким.

— Не смотри так мрачно, дорогой. Это совсем не идет тебе. Если хочешь, можешь примерить сегодня ночной колпак у меня дома. Но сначала нужно улыбнуться.

Пока Хьюго смешивал коктейли, Рейчел поставила пластинку. Когда он повернулся, она вполне естественно скользнула в его объятия, мягко извиваясь всем телом. Прижимаясь к нему, она замурлыкала. Они, несколько нескладно, занялись любовью прямо на полу. Пластинка, закончившись, ритмично заширкала как раз в тот момент, когда он делал над ней последние движения. Вновь ошеломленный почти до слез, Хьюго еще раз попросил ее выйти за него замуж, и тогда — что показалось ему странным и неестественным, — она по-настоящему рассердилась.

— Зачем, Хьюго? Хочешь сделать из меня честную женщину? У тебя это не получится, как бы ты ни старался, и ты это прекрасно знаешь. Меня не переделаешь. А сейчас, ради всего святого, уходи. Я выдохлась.

Он никак не мог выбросить из головы эту капризную и беспутную Рейчел. Что бы она ни сделала, казалось, ничего не могло разрушить его привязанность, которая со временем только возрастала.

Он не мог знать, что Рейчел сама едва ли контролирует то, что делает. В своих попытках избавиться от мучившей ее хандры, она не позволяла себе остановиться, чтобы передохнуть или, не дай Бог, задуматься. Она окружала себя людьми, заполняла каждый свободный от сна миг изнуряющей активностью, но все это мало помогало.

Фиона была искренне удивлена, когда увидела ее после долгого перерыва.

— Боже мой, девушка, что ты с собой делаешь? Ты стала похожа на привидение!

Рейчел пожала плечами.

— Я немного сбавила в весе, только и всего.

Она принялась было за свой ленч, но тут же отодвинула тарелку и потянулась к вину.

— Ты можешь позволить себе это только с ущербом для здоровья. К тому же такая потеря веса сказывается на твоей внешности. — Фиона проницательно взглянула на нее.

Они встретились в первый раз с того, несчастливого для Рейчел, дня, дня свадьбы Тоби, и Фиона с большой степенью уверенности подозревала, что Рейчел сознательно ведет себя так. Ей хотелось спросить, слышала ли Рейчел о беременности Дафни, но она не стала этого делать. Протянув руку, Фиона накрыла ладонью исхудавшие пальцы Рейчел.

— Ты выглядишь так, словно не выспалась и ужасно нуждаешься в том, чтобы как следует поесть. Рейчел, родная моя, приезжай в Брекон на пасху. Будет очень спокойно и тихо — только самые близкие друзья. Обычный загородный уик-энд.

Рейчел, опустив глаза, ковыряла вилкой то, что лежало перед ней на тарелке.

— Джеймс спрашивает о тебе чуть ни каждый день. Мы так привязаны к тебе…

Рейчел оставила попытки изобразить, что она занята едой, отложила вилку и со вздохом приложила ладонь ко лбу.

— Я не могу понять, почему.

Фиона засмеялась:

— В таких случаях не существует никаких «почему», глупенькая.

Рейчел кивнула, соглашаясь с этим утверждением. Она чувствовала, что ее глаза наполняются слезами, и с удивлением отметила, что стесняется их. Чтобы спрятать слезы, Рейчел наклонила голову и опустила веки. Совершенно неожиданно она поняла, что более всего ей хочется ощутить мир и покой Брекона. Прогуляться среди полей и лесов, поплавать в озере…

И встретиться с Гидеоном Бестом, посмотреть ему в лицо? Боже, только не это!

— Я не могу, — сказала она. — Не выношу пасхальных праздников. Я… — она запнулась, поймав себя на лжи и отчаянно подыскивая отговорку. — Я… — она опять остановилась, подняла глаза на Фиону и покраснела. — Ох, Фи, не могу найти причину, почему я не хочу ехать.

— Тогда поедем.

— Я так плохо вела себя все последнее время, будучи в Лондоне. — В этот момент она поймала себя на мысли, что ей надо молиться, чтобы никто не узнал, насколько плохо.

— Тогда поедем к нам, там ты будешь вести себя хорошо, — решительно сказала Фиона. — Ты не должна отказываться, и я не приму «нет» в качестве ответа. Ты слишком уж долго прожигаешь жизнь на всю катушку. Раз ты не в состоянии следить за собой, то позволь мне делать это. Если не хочешь, конечно, чтобы я пошла к твоему отцу и рассказала о твоих похождениях.

Рейчел смотрела на нее в замешательстве.

— Фи! Это же шантаж!

— Самого худшего пошиба, — весело согласилась Фиона, — Так что? Решено?

Рейчел немного помедлила, затем улыбнулась ей в ответ:

— Да. Но ты хулиганка.

— Отказа в последнюю минуту не будет?

Рейчел помедлила минутку, затем громко расхохоталась, заметив, что на лице Фионы появилось агрессивное выражение.

— Никаких отказов. Обещаю.

— Хорошо. Джеймс и мальчики будут очень рады. А теперь расскажи мне, что же ты за это время натворила. — Фиона улыбнулась в ответ на смешок Рейчел. — Самую малость, о которой можно рассказать. Давай, начинай.

Пасхальные дни выдались ветреные, солнечные и сухие. Газоны вокруг Брекон Холла заполнила весенняя поросль нового года, на клумбах только что распустились цветы, и в их окружении дом выглядел свежо и ярко. В числе гостей Фионы была молодая чета Стюартов, Марта и Генри. Рейчел была с ними уже знакома, и в их обществе чувствовала себя прекрасно. Она приклеилась к ним как банный лист. Когда они отправлялись гулять, она была рядом с ними: если они сидели дома, она тоже оставалась. Это было, как она думала, безопасно во многих отношениях.

В подтверждение своих обещаний Фиона организовала самый приятный и расслабляющий отдых. Ее гости могли приходить и уходить, когда им заблагорассудится; каждый вечер обед подавался при свечах в маленькой, располагающей к интимной обстановке столовой.

Рейчел не обнаруживала и следов Гидеона Беста.

Огромная деревянная составная картинка-загадка была разложена в библиотеке, она была наполовину собрана и ожидала очередного желающего повозиться с ней. Днем в субботу, когда ветер чуть успокоился, ради развлечения устроили теннисный турнир. По вечерам было еще слишком холодно, так что приходилось растапливать большой камин в гостиной. После обеда гости уделяли его теплу и мягкому свету должное внимание, потягивая при этом нетерпкое и приятное на вкус вино «Бьюал» с Мадейры. Темой для разговоров служило все, что угодно: от лондонского театра до информации о последнем скачке биржевых курсов в промышленном отделе «Нью-Йорк Таймс», или больших дирижаблей, которые немцы разрабатывали для кругосветных путешествий.

И Рейчел потихоньку начала расслабляться. Она никак не могла понять, почему так нервничала, когда приехала в Брекон Парва. Мрачные воспоминания о том зимнем дне и его необычном завершении оставили ее. Ну и что из того, если она встретит Гидеона Беста? Она довольно часто глазом не моргнув встречалась с другими мужчинами, с которыми занималась любовью. Какая разница между ними и этим цыганом? Тяжелые воспоминания о пролитых слезах, о безумном и оскорбительном самоунижении, о полной потере самоконтроля во время их диковатой любовной свалки она беспощадно подавила.

Воскресным утром, когда вся компания уже была готова отправиться в маленькую церковь в парке на самую помпезную службу в году, Фиона, крепко держа за руки своих мальчишек, одетых в матросские костюмы, попросила Рейчел найти Джеймса, который куда-то запропастился несколько минут назад.

— Очевидно, занялся какой-то ерундой, и совершенно не вовремя. Помнится, он что-то говорил о мышьяке и крысах. — Фиона сердито втянула щеки. — Скорее всего, он в конторе. Будь добра, сходи за ним. Все, кроме него, собрались на службу. Нехорошо, если мы заставим ждать всех остальных прихожан.

Обойдя дом сбоку, Рейчел подошла к конторе. Дверь была открыта. Из нее доносился грубовато-добродушный голос Джеймса:

— На пяти акрах, ты говоришь? Мы не можем этого допустить, не так ли? Будь добр, избавься от них.

Другой голос что-то пробурчал в ответ. Рейчел прислонилась к косяку.

— Сэр Джеймс, Фиона просила меня… — она запнулась.

Сэр Джеймс с улыбкой обернулся к ней. Но не Гидеон. Пока она стояла, словно примерзнув к полу, он попрощался с сэром Джеймсом, вежливо, но не подобострастно приложившись к широкому, замызганному краю своей егерской шляпы. Только тогда он повернулся. Рейчел была уверена, что он должен был узнать ее голос, однако ни малейшего намека на это не отразилось на его лице и в глазах. Она посторонилась, когда он проходил мимо нее, коротко кивнув при этом. То же самое почтение он оказывал всем другим гостям Холла, ни больше ни меньше.

— …просила сходить за вами. — Рейчел закончила свое предложение неловким смешком. — Прошу прощения, я перебила вас?

— Вовсе нет, дорогая. Маленькая проблема в питомниках для дичи. Проклятые крысы. Я-то полагал, холодная зима выведет их всех. Они растащат все яйца и разорят гнезда еще до начала отстрела, если мы не будем начеку. Вот так. А сейчас я готов и жду приказаний. Веди, моя дорогая.

По пути через парк к маленькой церкви, звук колоколов которой громко разносился но окрестным полям и лесам, возвещая пасхальную весть о спасении, Рейчел смотрела на воды озера, волнуемые ветром. Легкое и странное сожаление вспыхнуло было в глубине ее души, но она тут же подавила его. Только в одном она была сейчас уверена. Гидеон Бест в эти дни так же старательно избегал встречи с ней, как и она с ним.

Как и всегда, честная сама перед собой, Рейчел признала, что это ее совсем не радует. Что ж, в конце концов она переживет и это.

В понедельник после пасхи был ясно, светло и ветрено. В лесу зазеленевшие деревья клонили верхушки словно стайка весело шепчущихся девушек. Птицы беспрестанно щебетали и пели гимн новому дню и весеннему обновлению жизни. В лесу кое-где сквозь сплошную зелень пробивались первые голубые блестки, обозначая места, где колокольчики качали раскрывать свои прелестные головки. Предусмотрительно одевшись потеплее в шерстяные брюки, теплый джемпер и шарф, Рейчел впервые за время своего пребывания в Холле вышла погулять одна.

Она знала, где устанавливали вольеры в начале года — на расчищенном от леса участке позади хижины Гидеона. Когда Рейчел подошла к его дому, то увидела человека, который был занят починкой ящика для гнезд. Высокий и широкоплечий, он показался ей знакомым — ну да, помощник егеря, кажется, его зовут Хаммер. На его залитом богатырским румянцем лице засияла широкая улыбка:

— Утро доброе, мисс!

— Доброе утро, — Рейчел испытала молодого человека на прочность своей ослепительной улыбкой. Потом огляделась вокруг, стараясь не выказать, что почувствовала что-то вроде разочарования. Рейчел, как всегда, действовала импульсивно и не признавалась даже себе, что пришла сюда затем, чтобы увидеть Гидеона Беста. Правда, она никак не могла придумать, чем объяснит ему свое появление здесь.

— Прекрасный день!

— Конечно, мисс.

Кивнув, она прошлась вокруг него, забавляясь смущением, с которым его глаза следили за ней. Порывистый ветер трепал ее шарф. Солнечный свет вспыхивал и дрожал на танцующих верхушках деревьев. Она глубоко вдохнула свежий холодный воздух. Почва была мягкая от устилающих ее прошлогодних листьев. Она прошла по дорожке вдоль берега маленького ручейка. Поздние примулы устилали берега своими бледными розетками лепестков совершенной формы. Она сорвала парочку, прикрепила их в петлицу и пошла дальше. Поваленное дерево протянулось над узким потоком. Вскарабкавшись на него, она немного постояла с гордо поднятой головой, вслушиваясь в звонкий смех ручейка, пение птиц и глубокое молчание леса, царящее над всеми этими звуками. Этот был самый блаженный момент за все последние месяцы. Запрокинув голову, она закрыла глаза, чтобы почувствовать на лице солнечное тепло.

Хруст сломанной веточки прозвучал подобно пистолетному выстрелу. Он не повторился, и Рейчел поняла, что звук был вызван намеренно. Рейчел обернулась, глаза ее широко раскрылись от потрясения. Громоздкая фигура Гидеона Беста, потрепанная и мрачная, возникла возле нее, неслышно материализовавшись из тени деревьев. На плече его было ружье, в руках он держал пару кроликов. Собака невозмутимо замерла у его ног. Они долго смотрели друг на друга в молчании.

— Привет! — тихонько хохотнула Рейчел, однако это прозвучало довольно-таки нервозно.

Он кивнул.

— Я вышла погулять. Такой хороший денек.

— Да, я видел тебя. — Последовала маленькая пауза. — Пошел за тобой.

Рейчел прищурилась.

— Шел за мной? А я не слышала.

Он усмехнулся в ответ.

— Ты и не должна была слышать.

Она некоторое время вглядывалась в его лицо, внимательно изучая.

— Я думала, ты будешь избегать меня, — сказала она с грубоватой прямотой.

— Я избегал, — так же прямо ответил он.

Рейчел снова улыбнулась, теперь ее голос звучал уже более спокойно.

— Что же заставило тебя передумать?

Он пожал плечами. Ничем нельзя было вытащить из него признание в том, что вид девушки, спокойно и уверенно стоявшей на бревне, чуть склонив голову, освещенную солнцем, сильно подействовал на него. Как часто темными зимними ночами он, лежа в одиночестве, вспоминал о ней — о том, каким маняще подвижным было под ним ее тело, — и его покой и сон тут же бесследно исчезали.

Гидеон щелкнул пальцами, и собака, отбежав в тень дерева, улеглась там. Он бросил кроликов на землю, осторожно прислонил ружье к поваленному стволу и, присев на корточки, стал собирать хворост.

Рейчел молча смотрела на него.

Гидеон запустил руку во вместительный потайной карман своей куртки, достал спички и две маленькие жестяные походные баночки, вставленные одна в другую и закрепленные полосками темной бумаги. Он развел костерок, прямо из ручейка наполнил одну из баночек и поставил на огонь.

Рейчел следила за его действиями с чувством веселого недоумения.

Он качнул головой.

— Почему ты не садишься?

Она уселась на бревне, подложив ладони под бедра; ощущение кожей руки шершавой коры показалось ей неприятным. Глаза ее продолжали следить за движениями Гидеона.

Он насыпал в баночку заварку из бумажного пакетика и стал ждать, когда закипит вода. Скрестив руки на согнутых коленях, он сидел неподвижно, словно был вырезан из дерева. Кили взглядом следила за хозяином, положив мягкий черный нос на лапы.

Рейчел тоже молчала, прислушиваясь к наполнявшему лес щебету и чириканью птиц. То и дело налетавший порывистый ветер играл ее волосами.

Наконец Гидеон поднял голову, устремив на нее поблескивающие темные глаза. Она с усилием выдержала этот взгляд, испытывая смущение, но стараясь смотреть уверенно.

— Тебе было плохо, — сказал он.

— Да.

— И сейчас тоже.

Рейчел пожала плечами.

Вода забурлила. Он заварил чай во второй баночке, потом перелил его в маленькую оловянную чашку.

— Положить сахар?

— Спасибо, немного.

Гидеон налил темный золотистый напиток в чашку, остатки перелил в баночку, остающуюся на огне.

— Чай, — сказал он с улыбкой, и добавил, мутра-менгри.

Она приняла чашку:

— Спасибо.

Он взял банку большими заскорузлыми ладонями и пригубил чай. Рейчел, поставив свою чашку на колени, заглянула в нее. Оттуда поднимался душистый пар и крепкий запах чая.

— Ну, так ты все еще несчастлива?

Эти слова заставили ее резко вздернуть голову.

— Я так не говорила. В любом случае, — привычные язвительные нотки прорвались в ее голосе, — не волнуйся. В этот раз я не нуждаюсь в утешении. Можешь быть спокоен, я не стану надоедать тебе.

Он усмехнулся ее словам, и эта улыбка заставила Рейчел чуть покраснеть. Она опять уставилась в чашку с чаем.

— Почему ты несчастлива?

Она промолчала.

Лицо Гидеона изменилось, резкие черты его застыли; словно в доме, где только что были приветливо открыты окна, захлопнули ставни.

Только увидев это, Рейчел поняла, что несколько минут назад он осторожно предлагал ей дружбу, но своими словами и поведением она ее отвергла. Она импульсивно протянута руку, но затем убрала ее, не коснувшись Гидеона.

— Пожалуйста, извини, я не хотела быть грубой.

Его лицо немного смягчилось. Он смотрел на нее, не говоря ни слова.

Рейчел, опустившись прямо на покров из листьев, прислонилась спиной к бревну, голова ее откинулась назад. Так и не попробованный чай в маленькой оловянной чашечке согревал ее руки.

— Мне кажется, — начала она после долгого молчания, — что я всегда была несчастлива. Почти постоянно. С того момента, как открыла… — Она остановилась.

— Что ты открыла?

Она без раздумий и колебаний сказала:

— Что я не родная дочь своему отцу. Плод изнасилования. Мать не любит меня, и никогда не любила. Я однажды слышала, как она сказала, — тут она запнулась, — что избавилась бы от меня.

Рейчел не смотрела на Гидеона, взгляд ее был устремлен на ветви, раскачивающиеся над ней и просвечивающее сквозь них ясное голубое небо.

— Как ты все это узнала?

Голос его был спокоен, почти мягок. Она уже слышала эти интонации, но слова тогда были другие: «Иди ко мне, моя ракли». Рейчел вздрогнула.

— Я слышала их разговор. Это была ужасная ссора. Мать хотела уйти от папы и жить с его братом, инвалидом войны. Ах, все это очень тяжело объяснить, но, как бы там ни было, я нечаянно услышала. И знаю, что это правда.

Замолчав, она перевела взгляд на теперь уже заинтересованное лицо Гидеона. Его брови сошлись вместе, на лоб набежала морщинка.

— Я никогда не рассказывала об этом ни одной живой душе. С тот самого дня я никогда не говорила об этом и с отцом. Иногда мне кажется, он думает, что я забыла. — Негромко рассмеявшись резким и болезненным смехом, она поднесла чашку к губам.

— Почему эти воспоминания, да еще такие старые, тебя тревожат?

— Что? — Чуть не расплескав чай, Рейчел резко вздернула голову, устремив на нет гневный взгляд: — Ты что, не слышал, что я сказала? Моя мать была изнасилована какой-то цыганской сволочью, как она сказала. — Она бросила эти слова Гидеону, неожиданно для самой себя стараясь сделать ему как можно больнее. Его лицо не изменилось. — Я и есть результат этого изнасилования. Потому она и не любит меня. Она сказала отцу: «Ты должен был позволить мне избавиться от нее!» Мне тогда было восемь лет. — Она плотно сжала губы, с трудом проглотив вставший в горле комок. — Ты думаешь, после этот можно быть счастливой?

Он задумчиво пригубил чай.

— Не счастливой. И не несчастной. То, что случилось с твоей матерью, не твоя вина. Ошибки твоих родителей — не твои ошибки. Ты должна отвечать за свои поступки, но не за чужие. — Он покачал головой. — Разве человек, который был твоим отцом, сделал тебе что-то плохое?

— Нет! — Она содрогнулась. — Конечно, нет! Напротив, он изо всех сил старался сделать меня счастливой. — Ее голос почти совсем затих, когда она поняла, что Гидеон все же вынудил ее рассказать все это. Она умолкла.

— А твоя мать?

— Ты не знаешь моей матери. — Слова прозвучали резко. — Нам наплевать друг на друга.

— Так. Ты была несчастлива в детстве. По крайней мере, так я понял. Но сейчас? — Темные длинные волосы медленно колыхнулись. — Ты женщина. Красивая женщина со многими достоинствами. — Слова звучали отстранение и не могли быть приняты за комплимент. — Почему твои детские неприятности все еще задевают тебя?

Она отхлебнула крепкий и сладкий, слегка отдающий запахом трав чай.

— Не знаю, — говоря это, она не смотрела на него. — Я только чувствую, что они меня задевают.

Гидеон, пожав плечами, шумно потянулся к банке и налил еще чаю.

— Ты не понимаешь, — сказала она.

— Нет, не понимаю. Все обстоит так, как оно есть. Ничего изменить нельзя. Почему надо расстраиваться из-за того, что могло быть иначе?

— Кажется, это у меня в обычае.

Слова прозвучали так резко, что он вновь повернулся к Рейчел, внимательно глядя на нее и ожидая продолжения. Но она молчала, поэтому он мягко спросил:

— Так, что же с тобой происходит? О чем ты тоскуешь и чего тебе не хватает? И что делает тебя несчастной?

Допив чай, она выплеснула остатки на траву.

— А вот это уже не твое дело.

Гидеон Бест был вовсе не глуп, и хорошо понимал женскую природу, возможно, даже лучше, чем она предполагала.

— Мужчина, — сказал он задумчиво. Следы неподдельного удивления были в его голосе.

Молчание Рейчел могло быть истолковано лишь как согласие. Она вызывающе подняла на него взгляд.

Гидеон, покачав головой, улыбнулся:

— Мне кажется, в это трудно поверить.

— Что я могу кого-то любить?

— Что этот человек может не принять твоей любви, — сказал он просто.

— Но так получилось.

Что-то мелькнуло в его глазах. Отблеск понимания, который не обещал ничего хорошего, острый намек на недоверие. Или на неприязнь?

— Ночь, когда ты пришла ко мне, — сказал он после долгого, задумчивого молчания, — была брачной ночью.

Густой румянец покрыл ее щеки, лицо запылало от отчаяния.

— Тоби Смит? — спросил он спокойно.

— Конечно, нет!

— Почему нет?

Он резкими движениями разметал маленький костерок, затоптал тлеющие угли.

— Почему нет?

Собрав нехитрые чайные приборы, он засунул их в свой бездонный карман.

— Ты была с самого начала права. Это не мое дело.

Атмосфера дружбы и теплоты исчезла. На ее месте сгущалось что-то холодное и опасное. Оно подкрадывалось к ним. Рейчел втиснула руки в карманы, губы ее оставались неподвижными. Выпрямившись, он вновь посмотрел на нее, на этот раз настороженно и с опаской. Кили подошла к хозяину и замерла с поднятой головой в ожидании команды.

— Скажи мне кое-что, — попросил он.

— Что?

— Не случилось ли так, что ты была несчастлива, потому что ничего не делала?

— Ты имеешь в виду, если бы у меня было двенадцать детей, то не осталось бы времени тосковать? — спросила она с едким сарказмом.

В эту минуту Рейчел вдруг показалось, что она ощущает исходящую от Гидеона опасность. Она отступила на шаг назад.

— Нет, — сказал он, — я не это имел в виду.

И без дальнейших объяснений он повернулся, поднял кроликов и ушел. Собака исчезла вместе с ним. Рейчел осталась одна, и в наступившей тишине было слышно, как деревья перешептываются вокруг нее.

Беременность Дафни Смит с самого начала оказалась вещью весьма неприятной. Она постоянно страдала, силы совсем оставили ее. Домашний доктор с профессиональным оптимизмом уверял, что ничего страшного не происходит. Но Дафни с самого начала не верила ему. Вместо того, чтобы набирать вес, она его теряла. Уставала она так, что даже спать не могла. Дафни стала раздражительной, что было ей совсем не свойственно, и это совсем сбивало ее с толку. Дафни не могла сосредоточиться ни на чем, что не касалось ее будущего ребенка.

Поначалу Тоби, который как будто обрадовался этой новости, не замечал ни ее тревоги, ни физических страданий. Он был погружен в свои планы по расширению дела. Самый первый магазин Андерскоров, расширяющий сеть старых, открывался ранней осенью в Бэконтри Хэв. Тоби работал допоздна или в офисе, или на строительной площадке, стараясь проверить каждую поставляемую деталь лично.

— Я не хочу допускать ошибок. Да, мы должны продавать по возможности дешевле. Но хороший товар. И никаких подделок. Это девиз Андерскоров. Наш покупатель должен знать, что может нам доверять.

Дафни повернулась в своем кресле. Она видела его впервые за три дня, даже не зная, где именно он пропадает с утра до ночи.

— Я разыскал фирму, которая специализируется на садово-парковом оборудовании. Обычные мелочи, никаких причудливых новинок. Полагаю, можно подумать о том, чтобы включить в наш ассортимент и некоторые предметы для ухода за садом.

— Конечно. Не можем же мы ждать, пока домовладельцы подскажут нам, в каких товарах нуждаются.

— Не худо продумать это наперед. — Тоби зевнул. Он явно переработал. Но и переигрывал тоже слишком заметно. Потянувшись, он сказал: — Думаю, пора отправляться в постель.

Дафни беспокойно завозилась в своем кресле.

— Нет, еще рано. Я не хочу спать. Посади со мной немного.

На следующий день его опять не было, хотя он туманно обещал вернуться пораньше и еще более неопределенно обозначил время своего возвращения. Дафни подавала ему шляпу, перчатки, шарф и портфель. Смотрела, как он торопливо уходит в мир, где она не может на него влиять. Она чувствовала себя ужасно.

С каждым проходящим днем Дафни все меньше верила, что их чувства настоящие, хотя пыталась убедить себя в обратном. Она была глубоко разочарована и совсем отчаялась.

Поняв, что она беременна, Дафни поначалу была в восторге. Это казалось исполнением всех желаний. Прошло нескольких недель, прежде чем она окончательно убедилась в этом, и тогда ей стало казаться, что они с Тоби создали наконец какое-то подобие настоящей семьи, усиленное и закрепленное общей целью и общими интересами. Стало очевидным, что он, к ее удивлению, даже готов слушаться ее.

Долгие годы общения с отцом приучили ее вести себя крайне осторожно, чтобы не выказать слишком явную заинтересованность или показаться слишком умной. Во многих случаях Тоби честно и открыто обсуждал с ней деловые вопросы, выслушивал ее мнение и предложения со вниманием. Сейчас, совершенно неожиданно, все прекратилось. И она чувствовала, что в этом ее вина, хотя ничего не могла изменить. Она не могла больше поддерживать с ним те же отношения. Ее собственная проблема — это будущий ребенок. И ее болезненность, ее почти невыносимый страх еще больше отдаляли их друг от друга. Он открыто радовался возможности уйти.

Дафни огорчала мысль, что Тоби просто-напросто, как и все молодые люди его поколения, не чувствует ненормальности этого положения. Она была уверена — хотя и не могла сказать, как это получилось, — что очень хорошо знает своего мужа. Дафни не сомневалась, что Тоби не является приверженцем слепого предрассудка, будто женщины в нравственном и в умственном отношении ниже мужчин. Напротив, она была убеждена, что в глубине души он знал не хуже ее, что эта теория — обычная глупость. Трудно сказать точно, когда это убеждение появилось, но ока была уверена, что так оно и есть.

Дафни также была уверена, чисто интуитивно, что источником такого отношения Тоби к женщинам была скромная, обыкновенная, энергичная и до странности загадочная для Дафни Салли Браун. Наблюдая, как ее красавец-муж минует ворота из сварной стали, и, не оглянувшись на нее, направляется по своему привычному маршруту в контору по переполненной людьми дороге, она снова поймала себя на мысли, которая уже не раз вызывала у нее удивление: что же соединяет их двоих.

Историю отношений Салли Браун и Тоби она восстанавливала по крупицам, извлекая их из случайно брошенных разными людьми, в основном Фионой, фраз. Сам Тоби об этом никогда даже не упоминал. Из того, что ей удалось узнать, она сделала необычное умозаключение, что когда-то, в детстве и юности, Тоби и Салли были очень близки. Она знала, что Тоби сирота, что Салли воспитывала его и была единственным человеком в мире, который заботился о нем. Она знала также, что в какой-то момент Тоби почувствовал себя преданным. Дафни встречала Салли всего несколько раз, но ей было очень трудно представить, будто та была человеком, способным на предательство. И было странно и неприятно видеть, как Тоби обращается с ней с почти откровенной грубостью.

Дафни вздохнула, приложила руку к ноющей спине и склонилась на тяжелые перила. Из кухни доносился запах поджариваемого бекона. Повар опять невозмутимо готовил завтрак для миссис, хотя та продолжала настаивать, чтобы его готовили на двоих.

Она прикрыла рот рукой и побежала вверх по ступенькам.

Через неделю Дафни уже знала точно, что с тем маленьким существом, которое боролось за жизнь внутри нее, далеко не все в порядке. Она проснулась от упорной ноющей боли в спине. По счастью в это утро Тоби оказался дома. Она сидела по другую сторону стола, пока он спокойно поглощал свой завтрак. Его глаза были устремлены в утреннюю газету, но он легко преодолевал трудности такого совмещения дел. Дафни снова почувствовала сильный приступ. На минуту боль отпустила, но потом эта пытка продолжилась.

— Ты вечером будешь дома?

— Что? О да, думаю, буду. Сегодня в одиннадцать часов у меня встреча в конторе. Фирма называется «Петалс» или «Беталс», что-то в этом роде. Они занимаются выработкой строительных решений по вполне разумным ценам. — Его взгляд был по-прежнему устремлен в газету. — Возможно, мы примем их предложение.

— Строительные решения? Кажется, мне еще не приходилось с этим сталкиваться?

Он поднял глаза.

— Что? О нет, это дефицитные новые услуги. Я думаю, у тебя, — он помедлил и постарался гладко обойти ее встречный взгляд, — еще будет на это время.

Она уселась в свое кресло поглубже, стараясь облегчить постоянную ноющую боль.

— Да, наверное, ты прав.

Проводив его, Дафни закрыла дверь и на минуту прислонилась к стене. Мэйси, застенчивая горничная, вышла из двери столовой, озабоченно поглядывая на нее.

— С вами все в порядке, мадам?

Она подошла поближе, выражение ее лица было озабоченным.

— Нет, Мэйси, — собравшись с силами, произнесла она. Бледное некрасивое лицо горничной плавало в ее глазах. — Кажется, я себя плохо чувствую. Наверное, надо послать за доктором Оливером.

Она отказывалась сообщить Тоби о своем недуге, пока была еще хоть какая-то надежда спасти ребенка. Затем, когда стало очевидно, что короткая злополучная беременность закончилась, едва начавшись, она сквозь боль и отчаяние согласилась, что надо позвонить в офис мужу.

Тоби еще не вернулся, когда началось кровотечение, и из нее вышел комочек, которому не суждено было стать хотя бы недоношенным ребенком.

Глава седьмая

Хьюго Феллафилд, стоя у окна гостиной с бокалом вина, которое даже не пригубил, задумчиво и печально смотрел на летний парк, окружавший Брекон Холл. Он обернулся, когда в комнату вошла Фиона, уже переодетая к обеду.

— Привет, дорогой. — Фиона подставила ему для поцелуя щеку, кожа ее была нежной и гладкой. — Сегодня ты был занят целый день! Разве можно столько работать? Ты закончил свои дела?

— Более или менее. Сэр Джеймс просил сказать тебе, что будет здесь через полчаса. Он не успел просмотреть все бумаги.

— Ничего страшного, я уже предупредила на кухне, что обед немного задержится. Милый, будь любезен, налей мне немного вина.

Фиона уселась на диван с потертой обивкой, подогнув под себя ноги. Огромный черный ньюфаундленд неторопливо подошел и развалился на полу поближе к хозяйке. Прислонившись к дивану и задрав голову, он не сводил с нее глаз, как бы умоляя погладить его. Она рассеянно протянула к нему руку, устремив взгляд на высокого, загорелого молодого человека, пока тот наливал ей напиток.

— Наконец-то у нас появилась возможность поговорить. Ты давно вернулся?

— Примерно пару недель назад.

То, что Хьюго приехал в Брекон сам не свой, легко определил бы всякий, кто хоть немного знал его. В его улыбке, прежде легкой и добродушной, появилась напряженность, а манера держаться говорила о том, что он погружен в свои мысли.

— Как все прошло?

— Путешествие? О, чудесно. — Хью пришлось сделать заметное усилие, чтобы освободиться от мрачных мыслей, одолевавших его перед тем, как Фиона вошла в комнату. — Дело процветает. У нас превосходный урожай винограда. Особенно хорош тот, что посадили в прошлом году. Да и погода обещает быть замечательной.

— А как твоя мать?

Впервые его лицо озарила искренняя улыбка.

— Она прекрасно себя чувствует и шлет тебе привет. Просила узнать, когда ты сможешь вновь навестить ее. Надеюсь, тебе приятно это услышать? — Он пересек комнату, подал ей напиток и сел на диван напротив, по-прежнему не выпуская из рук свой бокал.

— Спасибо, я очень рада. Надеюсь, очень скоро. Возможно, после возвращения из Ниццы. Я с удовольствием вспоминаю нашу последнюю поездку. Должно быть, сады в Квинта-до-Соль сейчас выглядят изумительно.

— Без сомнения. Мама просто кудесница.

— Потому что она обожает свой сад. Для нее он самый лучший в мире.

Он кивнул в ответ.

Фиона задумчиво потягивала напиток, наблюдая за Хью.

— Твой отец — он ведь не очень часто бывает на острове?

— Что? О, нет. — Хью снова погрузился в свои думы. — Нет, не часто. Раза два в год, а то и реже. Я полагаю, он слишком занят. А мама терпеть не может Лондон. Для нее невыносима долгая разлука с домом и садом.

Его голос звучал спокойно. Стало быть, он тревожился не о семье. Фиона часто размышляла о довольно странных взаимоотношениях между Спенсером Феллафилдом и его спокойной, добродушной, но далеко не покорной женой. Однако как бы ни складывались семейные дела, было совершенно очевидно, что не они являлись предметом беспокойства их младшего сына. В таком случае, это Рейчел. Кто же еще? Фиона испытывала сочувствие к молодому человеку, в некотором роде почти вину. Что заставило ее думать, что эти двое подходят друг другу? Что еще натворила Рейчел? Фиона решила, что у нее нет возможности тактично выяснить причину, не задавая откровенных вопросов. Впрочем, она всегда предпочитала действовать прямо. Потягивая вино, она наблюдала за Хьюго. Затем спросила:

— Ты часто встречался с Рейчел с тех пор, как вернулся?

Он не сделал попытки скрыть свою подавленность.

— Только однажды.

Внезапно он поднялся, и, отойдя к окну, остановился у него, глядя на угасающий свет летнего вечера. Фиона ждала, предоставив ему самому решать, стоит ли продолжать этот разговор. Он повернулся. Его лицо оказалось в тени. Лучи заходящего солнца, падающие из окна, золотили его светлые волосы.

— Я хочу, чтобы она вышла за меня замуж.

— О, дорогой!.. — слова, в которых явственно прозвучало сочувствие, вырвались у Фионы прежде, чем она успела остановить их.

— Разумеется, она отвергла мое предложение. Даже не желает слушать меня, только сердится. Или хуже того — смеется, и это бывает чаще, — Он сделал быстрое, полное отчаяния движение. — Фиона, я безумно люблю ее. Я не могу жить без нее…

— Ты не сможешь жить с ней, мой дорогой.

Хьюго не обратил внимания на ее слова. До сих пор он сдерживал свои чувства, ему не с кем было поделиться, некому излить душу. Те страдания, что он пережил за последние две недели, стали для него нестерпимыми.

— А теперь она и вовсе отказывается видеть меня. — Он залпом осушил свой бокал. — Ты не возражаешь, если я налью себе еще?

— Пожалуйста.

Плеснув в бокал небольшую порцию виски, он продолжал говорить:

— Я позвонил ей, когда вернулся двенадцать дней назад. Я думал только о ней все это время. Я… я рассказал о ней маме, и она предложила пригласить ее на остров — немного отдохнуть, понимаешь? Путешествие туда — уже само по себе наслаждение, ты ведь знаешь. Я думаю, маме просто хотелось познакомиться с ней…

Он посмотрел на свой бокал, отпил из него немного и вернулся на прежнее место. Лениво передвигаясь, собака примостилась у его ног, и он потрепал ее за уши. Весь его вид говорил о том, что он несчастен.

— Наверное, я был слишком откровенным. Мама определенно заподозрила, что это нечто большее, чем обыкновенная дружба. Как бы то ни было, Рейчел пригласила меня зайти к ней. Мы могли бы поужинать вместе, как сказала она, и я рассказал бы ей о путешествии. — В его голосе послышались нотки горечи. — И вот я явился — с шампанским и розами… — он уныло рассмеялся, — …чтобы узнать, что в последнюю минуту она решила пригласить с полдюжины своих проклятых болтливых друзей. Они остались с нами. Боже мой, и как остались! Они пили мое шампанское и смеялись надо мной. И Рейчел приняла в этом участие — ты знаешь, какой она может быть… — он запрокинул голову и быстро осушил бокал.

— Вы поссорились?

— Еще как! Пусть она совершенно не разбирается в людях, но мне такая компания невыносима.

— Я думаю, она знает, что делает.

Он поднял голову.

— Извини, что ты хочешь этим сказать?

— Возможно, это ее способ показать тебе, что вы абсолютно разные люди. — Фиона говорила ласково и терпеливо.

— Но это не так! — Не в состоянии усидеть на месте, он вскочил, подошел к камину, затем вернулся обратно. Гнев, душивший его, выплескивался наружу. — Фи, это не так! Она должна это понимать! Когда мы вместе — только вдвоем — это… — Он сделал неловкий, беспомощный жест, расплескав виски из бокала. — О, я знаю, как бы сентиментально это ни звучало, но это прекрасно! Чертовски прекрасно! Она может быть такой очаровательной, а потом… — В его голосе появилась хрипотца. Он повернулся к ней спиной и, опершись о каминную полку, смотрел на огромный букет летних цветов, украшавший камин.

В комнате стало тихо. Где-то в глубине дома зазвонил телефон. Фиона глубоко вздохнула.

— Хью, — нежно произнесла она, — мне неприятно это говорить, но Рейчел проявляет больше здравого смысла, чем ты. У вас ничего не получится.

— Получится. Я сделаю для этого все, что в моих силах, только бы она позволила.

Фиона покачала головой, но промолчала.

— Все дело в этой проклятой толпе, которая ее окружает… — Его хриплый голос прервался. Он внезапно замолчал.

— Хью, эта толпа, как ты ее называешь — это те люди, с которыми ей приятно проводить время. Как бы ты ни относился к ее друзьям, что бы ни думал о них каждый из нас — мы не в силах изменить Рейчел.

Резко повернувшись, он посмотрел ей в глаза.

— Я вовсе не собираюсь изменить Рейчел. Клянусь! Если она выйдет за меня замуж, я сделаю все, что в моих силах — все что она захочет — лишь бы она была счастлива!

— Из этого ничего не выйдет. — Фиона спустила ноги на пол, подошла к нему и взяла за руку. — Ради Бога, мой бедный Хью! Разве ты не видишь этого? Ты будешь совершенно, совершенно несчастным! Рейчел права.

— Нет! Я не верю в это! И никогда не поверю! Я — как раз то, что ей нужно! Она замечательная девушка, только… — он покачал головой в отчаянии, — …только ведет себя совершенно безумно! Если это будет продолжаться, она… — он замолчал, не решаясь продолжить.

— Вот именно, погубит себя, — спокойно закончила Фиона. — Вполне возможно, ты прав, дорогой. Но поверь мне, пока Рейчел не созреет до понимания того, что ей надо спасать самое себя, ты не сможешь силой заставить ее сделать это. Только доведешь ее до того, что она ударится в крайности. Она не себя погубит, а тебя.

Он молча отвернулся. Лицо его выражало упрямство и нежелание согласиться с ней.

— Тетя Фи, сейчас звонила мама… — В комнату как ураган внезапно ворвалась Филиппа и застыла на месте, увидев Хью. — О, извините! Привет, Хью, я не знала, что ты здесь. Я не помешала вам?

— Разумеется, нет. — Филиппа чмокнула ее в щеку. — Ты говоришь, звонила Салли? — Ее лицо вытянулось в огорченной гримасе. — Неужели она не сможет приехать?

— Да, боюсь, что это так. Она, конечно, посылает миллион извинений, но говорит, что ни в коем случае не сможет появиться здесь на уик-энд. В субботу у нее встреча с избирателями, а в воскресенье занят Эдди…

Фиона засмеялась.

— Не хотелось бы, чтобы это вошло у нее в привычку!

Несмотря на то, что Филиппа была явно расстроена, она рассмеялась вместе с Фионой.

— Если бы мама бросила отца без присмотра, я бы ужасно волновалась. Наверное, она права, что осталась с ним. Тем более что выборы уже на носу. Ей кажется, что ее присутствие поможет отцу набрать побольше голосов среди избирателей-женщин. Но она дает честное слово приехать сюда в следующем месяце.

— Вот и прекрасно. — Фиона опустилась на диван, жестом пригласив Филиппу сесть рядом. — Ну, иди сюда, расскажи нам, как поживаешь. Хорошо ли тебе отдыхается?

— О, чудесно! Сегодня мы гуляли с Гидеоном. Бедняга Гидеон — кроме Кили, теперь еще и я хожу за ним по пятам!

— Если бы он возражал, то сказал бы об этом. А вот и гонг — нас приглашают к обеду. Интересно, где Джеймс?

— Он был в библиотеке, пока я говорила по телефону. Позвать его?

— Да, пожалуйста, дорогая. — Фиона посмотрела ей вслед с нежной улыбкой. — О Боже, как она выросла за последние несколько месяцев. Флип прямо на глазах превращается в весьма привлекательную молодую леди. Что ты скажешь?

— Извини? — Хьюго поднял голову.

— О Хью, не пора ли покончить с этой глубокой задумчивостью? — с легким раздражением сказала Фиона. — Тебе это вовсе не идет. Хватит хандрить, словно ты потерял гинею, а нашел грош.

Пожав плечами, он вздохнул:

— Я бы не стал возражать, если бы нашел этот грош.

— Хью!

Он слегка улыбнулся.

— Извини.

— Вот так-то лучше. — Фиона протянула ему руку. — А теперь можешь сопроводить меня к обеду, а в качестве искупления ты должен рассказать нам о Мадейре. И при этом побольше улыбайся.

Рассказывая о происхождении вина «Мадера» Филиппе, явно скептически воспринимавшей эту историю, Хьюго продолжал думать о своем, и к середине обеда твердо решил, отбросив всякие условности и нарушив светские правила, прервать свой визит и вернуться в Лондон. Он должен увидеть Рейчел и поговорить с ней наедине. Нужно убедить ее, показать ей, как глубоко он ее любит.

— Я не верю! — Филиппа с недоверием качала темноволосой головой. — Ты хочешь сказать, будто это везение, и они случайно обнаружили, что на качество вина благотворно воздействовало путешествие в тропики и обратно?

Стараясь быть галантным, Хьюго попытался сосредоточиться и продолжил рассказ:

— Да, так оно и было. Это общеизвестный факт. Таково предание. Корабельная качка — и жара, разумеется, что очень важно — превратили обычное вино в нечто совершенно великолепное. Вообще-то говоря, сведения о том, что подобное происходит с некоторыми винами, не было новостью даже для шестнадцатого века. Честно признаться, я не очень хорошо разбираюсь в истории происхождения вин — тебе лучше поговорить с моей матерью. Мне кажется, об этом что-то писал Плиний. Древние римляне тоже подвергали свое вино воздействию тепла… — Хьюго помолчал. — Фиона… — нерешительно начал было он, но Филиппа настолько увлеклась, что не обратила внимание на попытку Хью изменить тему разговора.

— Таким образом, выходит, что вино использовали как балласт? Его возили до Индии и обратно, чтобы получить настоящую «Мадеру»?

К чести Хьюго, ему удалось незаметно для собеседницы вернуться к теме их разговора.

— Да, и многие сорта старых вин «Мадера» назывались именами кораблей, на которых они созревали — «Странник», «Быстрый», «Комета», «Ураган». Таким способом изготавливали вина вплоть до нашего века. Тысячи бочек возили до Индии и обратно даже в 1906 и 1907 году…

— Наверное, бочки были ужасно большие?

— Каждая из них вмещала сорок четыре или сорок пять дюжин бутылок, — ответил за Хьюго сэр Джеймс, которого явно забавляла то ли бесцеремонная напористость юной гостьи, то ли ее неосведомленность. — Каждый год с острова отправляют семь-восемь тысяч бочек. Конечно, закон о запрете на продажу спиртных напитков нанес нам тяжелый удар — ведь самым крупным нашим рынком были Соединенные Штаты. В Англии «Мадера» стала входить в моду лишь после окончания войны за независимость, когда англичане вернулись по домам. — Подняв свой бокал, он рассматривал его содержимое взглядом знатока. — Хотелось бы мне знать, понимали ли те храбрые революционеры, что сражались за сухой закон?

— Фиона… — вновь осмелился привлечь внимание хозяйки Хьюго.

— Я думаю, нет, — заметила прагматичная Филиппа. — Теперь они, наверное, переворачиваются в своих могилах.

— …я полагаю, мне придется завтра вернуться домой.

Фиона проницательно посмотрела на Хьюго.

— Но почему? Ты ведь собирался побыть до среды.

Испытывая чувство неловкости, Хью старался не встречаться с ней взглядом.

— Да, я помню. Но мы закончили все дела, — Он обернулся к сэру Джеймсу: — Не так ли, сэр?

— Безусловно. И ты, и твоя мать проделали большую работу. Еще никогда дела не обстояли столь благополучно.

Хью слегка улыбнулся при этих словах, но эта похвала не коснулась его сердца.

— Мне и в самом деле пора возвращаться, чтобы сообщить обо всем отцу. Его не было дома, когда я прибыл из поездки на остров. — Бросив на Фиону беглый взгляд, он отвернулся.

Выражение ее зеленых глаз не оставляло сомнений в том, что Фиона прекрасно понимала — его неожиданное возвращение в Лондон никоим образом не связано с отцом.

— Мальчики огорчатся. Ты обещал взять их на рыбалку, не так ли?

— Я выполню свое обещание. В следующий раз, когда приеду. Но сейчас… Я действительно должен ехать. — На его лице появилось мальчишеское упрямство. — Есть обстоятельства, которыми мне необходимо заняться.

— И эти обстоятельства не могут подождать? — голос Фионы был спокоен.

Наконец Хьюго открыто встретил ее взгляд.

— Совершенно верно, — ответил он. — Эти обстоятельства не могут подождать.

Он позвонил Рейчел на следующий день, как только вернулся домой. Телефон молчал. Переговорив с отцом, он неохотно согласился пообедать с ним в его клубе. Потом снова позвонил Рейчел. И вновь не получил ответа.

Прежде чем отправиться на свидание с отцом, он попробовал дозвониться еще раз, и неоднократно убегал к телефону во время их как всегда угрюмо-неловкой встречи.

Монотонные гудки звучали в его ушах. Он представил себе телефон Рейчел на маленьком, покрытом шелковой салфеткой столике у кресла. Даже услышал слова, которые не раз произносила Рейчел: «Ах, оставь, Хью, этот звонок для меня не важен».

Он вернулся к отцу, рассчитывая закончить обед и тем самым положить конец бесконечным выспрашиваниям и наставлениям.

— Да, старик умер прошлой зимой, но его сын Льюис, если быть справедливым, гораздо умнее своего отца. Он весьма увлечен модернизацией, но не из тех, кто выплескивает воду вместе с младенцем.

Куда она подавалась? Где ее носит, черт возьми? И терзающий душу постыдный вопрос — с кем она сейчас?

— Льюис приобрел у своего кузена небольшой участок земли к югу от деревни. Он расположен достаточно высоко, чтобы выращивать там…

Лишь позже, когда они уже закончили обсуждать деловые проблемы, Спенсер Феллафилд спросил о своей жене.

— Мама? Да, она прекрасно себя чувствует. Сад просто великолепен. Она пристроила к дому оранжерею — пол выложен плиткой и много диковинных растений. Всё очень яркое, в португальском стиле… — Он больше не мог этого вынести. — Послушай, па, извини, но я ужасно спешу. Ты не будешь возражать, если я сбегу от тебя сейчас? У меня еще много дел. Я еще не со всеми успел встретиться с тех пор, как вернулся. И… — его осенила вдохновенная идея, — я пытаюсь войти в контакт с американцами относительно дерева для новых бочек. Ты знаешь, как непросто иметь с ними дела.

Спенсер Феллафилд кивнул. Он даже не упомянул, хотя бы косвенно, о той тяжелой работе, которую проделал Хью во время своей последней поездки на остров. Сын не услышал от отца ни слова похвалы. Хью и не ожидал ничего иного. Ему не приходила в голову даже мысль об этом. Он не ожидал какого-либо одобрения со стороны отца с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы понимать значение этого слова. Все, что ему нужно было сейчас — поскорее уйти. Чтобы найти Рейчел.

Он поднялся, неловко отодвинув стул.

— Я свяжусь с тобой через пару дней. — Он чувствовал, что говорит чужим голосом, и презирал себя за это.

— Очень хорошо. Не забудь выяснить, почему в последнее время «Святая Агнесса» все время опаздывает. Это никуда не годится. Расписание существует, чтобы его придерживались, а не игнорировали. «Поттл и Уолтерс» не нравится, когда их заставляют ждать с отгрузкой.

— Да, отец. Я скажу им.

В фойе он нетерпеливо ждал, когда освободится единственный телефон. Дождавшись своей очереди, он набрал номер Рейчел. Гудки, гудки, гудки… Угрюмо опустив голову, он повесил трубку и снова позвонил. Она должна быть дома. Должна.

Наконец после нескольких попыток кто-то поднял трубку.

— Алло?

— Атло? С кем я говорю?

— Со святым Себастьяном, ожидающим мучений. А это кто? — самодовольно ответил голос в трубке. Хью тут же возненавидел его обладателя.

— Я бы хотел поговорить с Рейчел.

— Рейчел? Какой Рейчел?

Хью стиснул зубы.

— Рейчел Пэттен. Это ее номер, разве не так?

Послышался приглушенный смех.

— Рейчел, любовь моя, это твой номер?

Он услышал ее голос, потом снова смех. Телефонную трубку со стуком положили. Спустя несколько долгих минут ожидания трубка ответила голосом Рейчел, не совсем отчетливым, заглушаемым шумом и возгласами.

— Алло?

— Рейчел, это Хью. Мне необходимо увидеть тебя. Сейчас.

— Я не могу. — Неожиданно он почувствовал, что ее веселость улетучилась, уступив место холодной сдержанности. Откуда-то, должно быть, из глубины комнаты, доносились голоса и музыка. — У меня друзья.

— В таком случае попозже. Я приду позже.

— Хью, я не знаю, что мы будем делать потом. Возможно, нам захочется погулять. — Она понизила голос, шум в комнате стих, как если бы она повернулась спиной к присутствующим и прикрыла трубку рукой.

— Позвони, когда освободишься. Я буду ждать.

Наступила долгая пауза, за которой ощущалось раздражение. Он слышал ее дыхание.

— Хью…

— Мне нужно поговорить с тобой. — Он упорно держался убеждения, что если бы мог увидеть ее, поговорить с ней… — Рейчел, мне невыносима мысль о том, что мы не можем быть друзьями.

— Но мы друзья, Хью. — Ее голос по-прежнему оставался спокойным, а слова звучали с наигранной беспечностью.

— В прошлый раз ты говорила совсем другое, — сказал он, понимая, что ему ни в коем случае не следовало упоминать об этом. Но в него словно вселился дьявол, завладев его чувствами.

На этот раз на другом конце провода установилось ледяное молчание.

— Рейчел, прошу тебя. Я должен с тобой встретиться. Пожалуйста.

— Хорошо, — вдруг уступила она. Неожиданно, стремительно, с ледяной холодностью. Шум в комнате нарастал. Кто-то пронзительно закричал, раздался звон стекла. — Сегодня, у меня. Скажем… в десять часов.

— Я… — Хьюго замолчал, поскольку она повесила трубку. Он стоял очень долго, не выпуская из рук тяжелой черной трубки. Огромные вращающиеся натертые до блеска двери, что вели из тихого, отделанного панелями холла с высоким потолком и необыкновенной ширины лестницей в суету Пиккадилли, с тихим шуршанием завертелись, сияя медными деталями. Сквозь стекло телефонной будки он увидел, как отец, выходя, кивнул швейцару в ответ на его почтительный поклон, и с обычным важным видом сел в ожидающее его такси.

Хью медленно и осторожно повесил трубку. Сегодня вечером, в десять часов. Пусть будет так.

Он приехал на десять минут раньше. Припарковал машину в двух кварталах от дома и направился в удушливой темноте к небольшому, запущенному и глухому переулку, где жила Рейчел. Должно быть, когда-то эти дома были фешенебельными. Высокие и узкие городские строения, которым нельзя было отказать в элегантности. Их входные двери возвышались над тротуаром на лестничный пролет. Теперь в Лондоне остались нетронутыми всего несколько таких домов. Потребности огромного города в жилье все возрастали. Большинство из них были разделены на три или даже четыре квартиры.

Квартира Рейчел располагалась на третьем этаже. Во времена, когда весь дом принадлежал одной семье, здесь находились основные жилые комнаты. В гостиной, которая одновременно служила столовой, был балкон, выходящий на улицу. Дверь из крохотной кухоньки вела в небольшой, отделенный перегородкой холл, из которого можно было войти в единственную спальню, некогда бывшую столовой, смежной с гостиной. Маленькая ванная комната на лестничной площадке принадлежала не только Рейчел, но и жильцам на верхнем этаже. Снаружи квартира ничем не отличалась от другого, такого же жалкого вида жилья, что сдавалось внаем на любой улице Лондона. Но внутри она напоминала пещеру Алладина. Ткани экзотических расцветок, тускло поблескивая, обтягивали стены и потолок. Свет, едва проникающий в комнаты сквозь шелковые драпировки окон, придавал ей мрачную изысканность. Диванные подушки сверкали блестками; бахрома из бус окаймляла шторы на дверях и окнах. Полное скрытых тайн и загадок искусство Египта соперничало с несколько безвкусной роскошью Индийского континента и висящими на стенах рисунками Бакста — воплощением самой гениальности.

Хью стоял на темной улице, глядя на окна в поисках какого-либо признака жизни. Но нигде не мерцал огонек. Дом погрузился во мрак.

Впрочем, это ничуть не удивило его. Почему, собственно говоря, в ее окнах должен гореть свет? Это вполне в духе Рейчел — забыть либо проигнорировать ей же самой назначенную встречу. Возможно, она решила пойти с друзьями в какой-нибудь ночной клуб.

Он поднялся по темной, тускло освещенной газовым рожком лестнице и позвонил в дверь. Потом еще раз.

Ему никто не открывал.

Он сделал еще одну попытку. Мимо него прошли, тихонько хихикая, две девушки, разглядывая его, как ему показалось, с явным любопытством.

Он повернулся, чтобы уйти, когда услышал за дверью какое-то движение. Минуту спустя дверь открылась.

— Хью? — В голосе Рейчел звучало легкое удивление. Ее силуэт выделялся в дверном проеме на фоне мягкого приглушенного света. Она была одета в нечто прозрачно-голубое, сверкающее золотом, и ярко-зеленое — ее любимое сочетание цветов, которое идеально подчеркивало бледно-кремовый оттенок ее кожи и тревожный блеск в глазах. Волосы ее были растрепаны, длинная серьга свисала из левого уха; другая сверкнула в руке, когда она с легкой улыбкой на губах жестом пригласила его войти.

— Заходи, — сказала она, откинув голову. Глаза и лицо, освещенные снизу, приобрели какое-то незнакомое ему выражение. — Присоединяйся к нашей вечеринке.

— Вечеринке? — Он огляделся вокруг. Квартира, погруженная во мрак и тишину, на первый взгляд казалась безлюдной. Он рассмеялся: слишком громко и не очень естественно. — Где же твои гости?

Она ответила долгим спокойным взглядом. Хью прошел мимо нее в гостиную. Там царил полумрак. Тяжелые шторы плотно закрывали окна. Густой сладковатый запах наполнял комнату, смешиваясь со спертым воздухом. Повсюду стояли бокалы и бутылки, большинство из которых были пустыми.

Рейчел очень тихо закрыла дверь и, прислонившись к ней спиной, стояла в неподвижности.

— Ну?

Что-то было не так. Произошло что-то очень плохое. Она вела себя слишком спокойно и слишком осторожно. Хью огляделся.

— Ну? — вновь спросила она.

— Я… Рейчел, я хотел поговорить с тобой. Это очень важно. Если бы только ты могла выслушать…

— Только не проси меня выйти за тебя замуж, — прервала она его. Голос ее неожиданно стал хриплым. — Только не это. Не сейчас. Это было бы слишком… — она замолчала, очевидно, подбирая подходящее слово, потом слегка покачала головой; прядь волос упала на ее лицо, — … слишком неуместно.

Наступила долгая тишина, прервавшаяся звуком шагов. Как ни странно, Хьюго не испытал особого удивления. Где-то в глубине души он предполагал — нет, он знал точно, что она занималась чем-то подобным. Когда высокая худощавая фигура возникла в дверях спальни, Хьюго нашел в себе силы обернуться и со странным спокойствием осмотреть незнакомца. Перед ним стоял необычайно красивый темнокожий молодой человек. Лоснящиеся прилизанные волосы откинуты назад, знакомое лицо, смотревшее с каждого щита для афиш и плакатов в Лондоне. На нем сохранялось приветливое выражение, а в глазах, рассматривающих хрупкое тело Хью и его мальчишеское лицо, застыл немой интерес. Он был абсолютно голым, этот обладатель широких плеч, узких бедер и длинных ног.

— Добрый вечер. — Акцент выдавал в нем галликанца. — Вы пришли, чтобы присоединиться к нам? Очень приятно.

— Это Пол, — сказала Рейчел без всякого выражения. — Он француз алжирского происхождения. Не так ли, Пол?

Хью очень медленно повернулся к ней. Она с вызовом взглянула на него, потом, опустив голову, слегка пожала плечами и потянулась к мятой пачке сигарет, лежавшей на столике.

— Я говорила тебе, — сказала она. А затем повторила, подчеркнуто вьщеляя слово. — Я говорила тебе!

Хью повернулся и направился к двери. К счастью, его разум словно бы застыл в оцепенении. Если бы она ударила его, если бы набросилась на него с ножом или топором, она не могла бы быть более жестокой, чем сейчас, а удар, нанесенный ему, не был бы столь сокрушительным. Он очень осторожно закрыл за собой дверь, с трудом нащупал ступеньки на темной лестнице и оказался на пустынной улице. Каждый шаг отдавался у него в голове, отражаясь эхом от возвышающихся, словно башенные стены, домов. Он не взглянул на ее окна и не видел, как отодвинулась штора, уронив на тротуар позади него тусклое пятно света.

Рейчел стояла у окна, смяв в руках бархатную штору и глядя ему вслед. Его шаги замерли, когда он повернул за угол, ни разу не оглянувшись. Закрыв глаза, она прислонила голову к тяжелой, пахнущей пылью ткани. Она услышала позади себя движение, почувствовала близость мужчины и исходящее от него тепло, когда он остановился за ее спиной. Его руки скользнули по ее телу, и он нежно накрыл ладонями ее груди.

— Уходи, Пол. — Ее голос был очень ровным. — Одевайся и уходи. Пожалуйста. Даже для меня есть какой-то предел.

Он замер. Рейчел почувствовала, как он недоуменно пожал плечами.

— Как хочешь, Мадонна.

Она знала, что он выжидает, предполагая, что она передумает. Он не относился к тем мужчинам, которые силой добивались того, чего хотели. Ему это было неинтересно, и он не привык это делать. Рейчел ничего не добавила, и он отошел от нее. Она стояла неподвижно, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к шорохам позади нее. Он дружески поцеловал ее на прощанье, слегка коснувшись губами ее шеи, но Рейчел так и не повернулась к нему. Она все еще смотрела на улицу, когда он, легко и беззаботно сбежав вниз по ступеням на тротуар, весело и беспечно помахал рукой, послав ей воздушный поцелуй.

Она стояла очень долго, не обращая внимания на слезы, которые неизвестно почему текли по ее лицу и капали на переливчатый сине-зеленый халат. В руке она сжимала смятую сигарету, которую так и не закурила. Поднеся руку к лицу, Рейчел вдохнула запах крепкого табака и, разжав пальцы, бросила сигарету на пол.

Все еще пребывая в состоянии оцепенения, она повернулась и вошла в спальню. Постель была измята. Она вынула из уха серьгу, швырнула на стол и встала, глядя на скомканное постельное белье. Затем, не позаботившись о том, чтобы раздеться, забралась на постель и, как дитя свернувшись клубочком, с головой накрылась одеялом.

За окном послышались шаги и чьи-то голоса. Затем раздался смех, тихий и интимный. Потом все стихло.

Рейчел прижала лицо к подушке, закрыла уши руками и плотно сжала веки.

Всю оставшуюся жизнь Филиппа вспоминала те летние каникулы, показавшиеся ей бесконечными. Она вспоминала о том времени как о счастливой поре удивительных открытий, сбывшихся надежд и самопознания. То было последнее лето ее детства.

Поскольку мать и отчим с головой ушли в предстоящие выборы, она проводила большую часть времени в Бреконе. Даже когда Фиона и Джеймс уехали в ежегодное путешествие на юг Франции. Брекон стал ее вторым домом, и она любила его. Она крепко сдружилась с двумя маленькими сыновьями Фионы, Джереми и Джонатаном. Она возилась с ними в детской, придумывая шумные игры, не отходила от них ни на шаг, когда они катались верхом на маленьких и толстеньких пони, устраивала с ними пикники в парке. Как и в прошлом году, она сохранила привычку повсюду сопровождать Гидеона, помогая ему ухаживать за птенцами и кормить их. Она с интересом наблюдала за тем, как они подрастают и начинают вить свои гнезда.

Она знала, что сам Гидеон спал очень мало в это время года, выполняя свои многочисленные обязанности, которые казались на первый взгляд скучными и однообразными, но требовали неустанного внимания днем и ночью. Жарким летним полднем он часто вытягивался во весь рост под деревом, надвинув на глаза поля шляпы, и тут же проваливался в сон. Спал он так крепко, словно под ним была пуховая перина. В это время она молча сидела рядом, оберегая его покой, наслаждаясь тишиной, вдыхая густой аромат лиственного покрова, любуясь медным отливом оперения фазанов, которые долбили клювами солому, набросанную Гидеоном вдоль дороги. С ним она познавала жизнь леса. Он показал ей барсучью нору на дальнем краю леса и огромный раскидистый дуб — любимое гнездовище соек.

Однако не каждый день Филиппа проводила в его компании либо в компании детей. Она часто бродила по парку и лесу, довольная тем, что может побыть одна. Она проводила долгие часы на берегу озера, углубившись в чтение книги или лежа на спине и мечтательно уставясь в яркое голубое небо с плывущими облаками, а порой, перевернувшись на живот, наблюдала за грациозными лебедями, деловитыми шотландскими куропатками и утками. Иногда она не находила себе места под влиянием тех странных и тревожащих душу неожиданных перемен настроения, что непременно сопровождают нас в юности. Сегодня, облачившись в шорты и майку, подставив летнему солнцу и без того уже загоревшую кожу, местами поцарапанную ветвями деревьев, она превращалась в дикого, необузданного ребенка. А завтра по берегу реки бродила в одиночестве, либо часами сидела у озера, задумчиво глядя на спокойную воду и размышляя о чем-то своем, серьезная, сдержанная юная леди в длинной юбке и блузке.

Гидеон, искренне привязавшийся к ней, наблюдал, как она из девочки, почти ребенка, которым была во время их знакомства лишь год назад, превращается во взрослую девушку.

Тем летом Филиппа приняла очень важное решение, которое не вызвало у нее никаких колебаний. Она решила стать учителем. Это было ее давнишней мечтой, насколько она помнила себя. И по мере того, как один долгий летний день сменялся другим, ее убеждение в правильности своего решения все более крепло; ничто иное не могло бы ее устроить. Когда она сообщила об этом матери во время их продолжительного непринужденного телефонного разговора, та удивилась, но не пыталась ее отговорить.

— Если это действительно тебе по душе, милая, ты конечно, должна этим заниматься. Мы обсудим это на следующей неделе, когда я приеду в Норфолк.

Филиппа засмеялась.

— Ты в самом деле на этот раз приедешь?

— Непременно. — Хрипловатый голос Салли звучал решительно. — Фиона убьет меня, если я опять не сделаю этого. Я буду у вас в пятницу.

Фиона также одобрила выбор Филиппы.

— Из тебя получится великолепный учитель. Филиппа, дорогая, это стоящее занятие. Я так рада за тебя.

— Думаю, это решение пришло ко мне давно, когда я сажала в ряд своих медвежат и кукол и заставляла их повторять слова. — Филиппа рассмеялась, вспомнив об этом. — Конечно, в действительности это будет намного труднее.

В тот день, когда должна была приехать Салли, чтобы немного отдохнуть с друзьями, Филиппа была настолько взволнована предстоящей встречей с матерью, что не находила себе места. Хотя ни за что не призналась бы в своих чувствах, если бы кто-то сказал ей об этом. Она помогла Гидеону покормить птенцов, потом вернулась в Холл, попросив разрешения не обедать за общим столом. Она съела свой ленч, сидя в тени небольшой рощицы на берегу озера. Стоял чудесный летний день, теплый и безмятежный. Она откинулась на спину и, заложив руки за голову, устремила взгляд в голубую бездну сквозь филигранное кружевное переплетение ветвей.

Все лето ее не покидало ощущение неминуемости перемен. Все лето она сознавала, что теперь, когда минул ее шестнадцатый день рождения, ее жизнь должна измениться. Часто возникали разговоры о том, что скоро останутся позади занятия в школе, обучение в которой было оплачено семьей ее отца. А также другие разговоры, которым сама Филиппа решительно положила конец. Кем бы она ни хотела стать, она не будет жеманной и благовоспитанной девицей. Одна только мысль об этом заставляла ее содрогнуться. Мать, смеясь, восклицала, крепко прижимая ее к себе:

— О Флип, милая, и слава Богу! Что бы я стала делать, получив чопорную леди вместо дочери?

Филиппа улыбнулась, подумав об этом. О, как ей не терпелось поскорее услышать голос матери, ее легкий смех. Она села, согнув ноги и обхватив колени руками. Вдалеке она видела три фигуры верхом на лошадях — Фиону на красивом гнедом мерине и двух ее маленьких сыновей на толстеньких коротконогих пони. Мальчики сидели, старательно выпрямив спины и то и дело натыкаясь друг на друга. Она наблюдала за ними, пока они не миновали залитую солнцем поляну и не скрылись в тени деревьев. По озеру грациозно плыл лебедь, сопровождаемый выводком молодняка, покрытого пушистым оперением. Над ароматным цветком клевера, покачивающемся на толстом сочном стебле, с громким жужжанием кружилась пчела. Филиппа посмотрела на циферблат. Два часа. Салли ехала из Лондона на машине и обещала прибыть между тремя и четырьмя часами. Есть еще время искупаться и переодеться, а потом она пойдет к сторожке у ворот встречать мать. Она любила сидеть на стене у широких распахнутых ворот. Сэр Джеймс всегда говорил: если посидеть там час, то вся деревня пройдет мимо, а если два, то вполне можно увидеть какого-нибудь незнакомца.

Напевая под нос песенку без слов, она собрала остатки своего обеденного пиршества и направилась по лужайке к Холлу.

Примерно через час, освеженная купанием, с мокрыми волосами, которые отросли до плеч и теперь, просыхая, прядями болтались вокруг ее лица, Филиппа шагала к воротам по извивающейся подъездной аллее. Бен, черный ньюфаундленд, виляя хвостом, плелся за ней. На ней была блузка светло-лимонного цвета с небольшим, украшенным оборками воротником, и яркая цветистая хлопчатобумажная юбка, любимая ею, но явно ставшая слишком широкой в талии, отчего Филиппе пришлось туго затянуть ее поясом.

В последнее время она часто и подолгу стояла перед зеркалом, критически оглядывая себя со всех сторон. Признаться, Филиппа не могла сказать, что ей совсем не нравилось то, что она в нем видела. Кожа у нее, слава Богу, была чистой, без единого пятнышка, которые так портили лица ее подруг, доставляя массу переживаний. На похудевшем за последний год лице с четко обозначившимися скулами выделялись большие темные глаза. Даже ее грудь начала развиваться, хотя, честно говоря, она боялась, что та останется плоской как блин, до конца ее дней. По правде сказать, это происходило не так быстро и она пока была не столь приятной формы, как у Мэтти Берфорд. А вот талия у нее, без сомнения, стала тонкой. И хотя ее внешность оставляла желать лучшего и ей пришлось признаться себе, что она никогда не станет красавицей, ради которой мужчины будут отправляться в дальние странствия и вступать в сражения, в целом ее внешность вполне удовлетворяла ее. На днях, проходя мимо конюшни, она слышала, как присвистнул один из помощников конюха, глядя ей вслед. Конечно, она дерзко проигнорировала такой знак внимания, но стоило ей увидеться с Мэтти, как она в ту же минуту рассказала ей об этом.

Крошечная сторожка у ворот была пуста. Билл и Этель Бартлетты, жившие в ней, с утра до вечера работали в Холле. Свистнув собаке, Филиппа устроилась на стене как на насесте, свесив вниз босые ноги.

Мимо протащилась двуколка с фермы, тяжелая, на огромных колесах, обтянутых резиновыми шинами, запряженная могучим жеребцом, который терпеливо тянул ее за собой. Кучер жизнерадостно приветствовал Филиппу. Мисс Гриневэй, окружная медсестра, чопорная дама, довольно холодно кивнула ей, проезжая мимо на велосипеде. Она восседала на нем, строго выпрямив спину и неуклюже объезжая выбоины, которыми была усеяна дорога. Обогнав ее, прогрохотал фургон мясника. Он свернул на подъездную аллею дома и устремился к заднему крыльцу.

Филиппа спрыгнула со стены и уселась на траве. Прижавшись к ней, собака свернулась клубком. Стало тихо. Она прислонилась головой к стене, вслушиваясь в тишину. Откуда-то повеял легкий летний ветерок, зашелестев листьями вязов, ветви которых укрывали сторожку от дождя и солнца. Наконец до нее донесся шум мотора. Она живо вскочила на ноги, и стояла, опершись о стену и не сводя глаз с поворота дороги. К ее величайшему разочарованию, это оказался вовсе не видавший виды старый черный «Моррис» Эдди. Вместо него из-за поворота на огромной скорости выскочила небольшая спортивная машина, за рулем которой сидел молодой человек в защитных очках, махнувший ей рукой в дружеском приветствии, прежде чем исчезнуть с оглушительным ревом в облаке пыли. Она посмотрела на часы. Уже половика четвертого. На какое-то мгновение она чуть было не решила бросить свое дежурство у ворот и прогуляться до хижины Гидеона. Но тут она подумала о том, как при виде ее засияет от удовольствия лицо Салли. Теперь уже скоро.

Она вновь уселась на траве и обняла собаку.

Спустя долгое время она услышала, как ее окликают по имени.

— Мисс? Мисс Филиппа? Где вы?

В некотором замешательстве Филиппа поднялась на ноги. Через открытые ворота она увидела, как к ней спешит один из помощников конюха, долговязый парнишка лет четырнадцати. Она встретила его у ворот.

— Ты ищешь меня?

Парнишка сдернул с головы неопрятную кепку и остановился, перебирая ее в руках. Его юное, запачканное грязью лицо было серьезным, скорее даже печальным.

— Да. Вас приглашают в дом, мисс. — Он искоса бросил на нее быстрый взгляд, потом опустил голову.

Что-то очень странное и чрезвычайно неприятное начало происходить с Филиппой. У нее засосало под ложечкой, сердце приостановилось, потом глухо застучало вновь, но уже в ином ритме, неравномерно.

— Что-то… что-то случилось?

— Я не знаю, мисс. — Он старался не смотреть на нее. — Они просто послали меня за вами. Я не мог вас найти. Гидеон сказал, что вы можете быть здесь.

Филиппа глядела на него, каждой клеточкой ощущая опасность, свершившуюся трагедию. Парнишка упорно избегал ее взгляда. Внезапно она повернулась и бросилась к дому. Бен, которому почудилось, что с ним играют, радостно запрыгал за ней, чуть не сбив с ног. Она оттолкнула собаку и помчалась по дорожке. Взбежала по пологим ступеням, инстинктивно чувствуя недоброе. В прохладном, затененном холле было тихо, но откуда-то доносились голоса. Из библиотеки? Кто-то — Фиона? — тихо плакал. Почти вне себя от страха, она ринулась к двери и остановилась.

Заплаканное лицо Фионы несло на себе отпечаток страдания. Сэр Джеймс, стоявший рядом, обнимал жену за плечи. Когда вошла Филиппа, он поднял голову, и его обычно доброе и ласковое лицо исказилось в порыве горя.

Филиппа замерла на пороге словно каменное изваяние. Она вдруг ощутила леденящий холод. Жуткая тишина нависла в комнате. Потом Фиона устремилась к ней, прижала к себе.

Со странным спокойствием Филиппа высвободилась и на шаг отступила назад, как бы не желая принимать утешения.

— Что-то с мамой, да? — спросила она едва слышно. — Что-то случилось с мамой?

И тут Фиона снова метнулась к ней, обхватив руками хрупкую неподатливую фигурку. Она не могла вымолвить ни слова. Спустя некоторое время сэр Джеймс нежно, но решительно освободил Филиппу из объятий жены и взял девочку за руку.

— Пойдем, детка. Присядь. Мне очень жаль, но ты права. Что-то случилось с твоей мамой. Филиппа, дорогая моя, тебе придется быть храброй девочкой. Боюсь, у нас плохая новость. Очень плохая.

Глава восьмая

Тоби услышал телефонный звонок, затем голос новой прислуги, Паркер, подошедшей к телефону. Должно быть, она, как всегда, с опаской держала трубку в нескольких дюймах от уха и изо всех сил кричала в микрофон — не доверяя всяким техническим ухищрениям, ока больше рассчитывала на громкость своего голоса.

— Дом Смитов! Алло? Да! Простите? Да, дома! Что мне сказать? Кто это?

Он погасил окурок сигареты, расправил газету, открыл ее на той странице, где помечались колонки с новостями экономики, и потянулся за бокалом виски. Хотя окна небольшого кабинета выходили в сад, залитый послеполуденным солнцем, в нем было прохладно, поскольку плотные шторы не пропускали света. Большое кожаное кресло, преподнесенное Амосом в дар, как и многое другое в этом доме, было чрезвычайно уютным. Он услышал за полуоткрытой дверью торопливые шаги Дафни.

— Да, алло? Да, это я. Ах, леди Пейджет, как приятно…

Тоби пробежал глазами финансовые новости. Спекулятивный ажиотаж в Америке доходил почти до состояния лихорадки. Обладатели железных нервов и тугих кошельков без труда могли нажить себе состояние. Если он не вложит в дело все деньги до последнего пенни, то… Он поднял голову, его ухо уловило приглушенный, полный тревоги голос жены.

— Что? О нет! Этого не может быть! Леди Пейджет… Фиона… я… — Она замолчала. В нависшей тишине неожиданно возникла тревожная напряженность. — Как-как это случилось?

Тоби отложил газету и поднялся из-за стола. Звук его шагов тонул в мягком пушистом ковре. Он направился к двери и распахнул ее. Дафни стояла с телефонной трубкой возле уха, на перекошенном от ужаса лице выражение неверия в происшедшее. Когда он открыл дверь, она подняла на него глаза. То, что он увидел в них, заставило его в два шага пересечь холл и выхватить трубку из ее рук.

— Фи? Это Тоби! Что такое? Что случилось?

Фиона пыталась сдержать слезы.

— Тоби… я не хотела говорить тебе по телефону — вот почему я позвала Дафни.

— Говорить о чем? Фи! Говорить о чем?

— О Салли… — Голос Фионы замер. Смертельно усталый голос, пробивавшийся сквозь слезы, душившие ее. — Тоби, это ужасно, но ее нет в живых.

В комнате стало тихо, лишь ритмичное тикание напольных часов нарушало покой. Спустя несколько мгновений тишину разорвал оглушительно громкий бой. Один. Два. Три.

— Тоби? Тоби, дорогой — ты меня слышишь?

Четыре, Пять. Тишина.

— Тоби?!

— Как? — Единственное слово, на которое у него хватило сил, он произнес чужим хриплым голосом.

— Автомобильная катастрофа. Сегодня в полдень. Она затормозила, чтобы не сбить собаку — проклятая тварь выскочила на дорогу, — и налетела на грузовик, который шел навстречу. Другие подробности мне неизвестны. Нам только сообщили, что она умерла мгновенно.

Он стоял словно окаменевший, невероятным усилием воли пытаясь держать себя в руках.

— Где Флип?

— Она здесь, с нами.

— Как она?

— На грани потери рассудка. — У Фионы перехватило дыхание, она не могла больше говорить.

Тоби закрыл глаза. Эта секунда, казалось, была бесконечной. Дафни приблизилась к нему, положив ладонь на его руку.

— Она… она, разумеется, останется с нами. Во всяком случае, на некоторое время, — наконец вымолвила Фиона. — Эдди едет сюда. О Тоби, как это могло произойти! Тоби?

Без всякого выражения на лице он протянул трубку Дафни, словно у него не было сил держать ее, и отвернулся. Она взяла ее, встревоженно глядя ему в глаза.

— Леди Пейджет? Это Дафни. Да-да, он здесь. Какая страшная случайность. Да-да, конечно…

Тоби вернулся в кабинет, взял бокал и залпом осушил его.

— Вы дадите нам знать? Благодарю вас. И если только мы чем-нибудь можем помочь — хотя бы чем-нибудь… Да, спасибо. Увидимся. И еще раз примите мои соболезнования. Я знаю, вы были очень близки с миссис Браун. Передайте мое сочувствие Филиппе и мистеру Брауну.

Тоби очень осторожно поставил бокал на стол. Он услышал, как Дафни повесила трубку, и ощутил ее присутствие в комнате, но не обернулся.

— Тоби… — сказала она неуверенно. — Тоби, дорогой, я не нахожу слов… Такой ужас… Я знаю… — она замолчала, Что она могла знать? Ничего. Только то, что никогда не видела его в подобном состоянии.

Он кивнул.

Приблизившись, Дафни взглянула в его помрачневшее лицо. На ее собственном лице, как в зеркале, отражалась озабоченность и горе, потрясшее его.

Он стоял не шелохнувшись и смотрел в пустоту.

— Ты хочешь выпить?

Тоби не ответил. Казалось, он едва дышит.

Она плеснула виски в бокал и протянула ему. Он взял бокал, не сказав ни слова, и одним глотком осушил его.

— Я думаю, тебе лучше присесть. — Его оцепенение было пугающим, таким она никогда его не видела.

— Чертова авария, — произнес он наконец совершенно чужим голосом, в котором кипела такая ярость и ожесточение, что она вздрогнула. Его руки были крепко сжаты в кулаки так, что костяшки пальцев побелели. Он запрокинул голову назад в порыве нахлынувшего на него горя. — Проклятая, глупая сука! Она всегда ездила как сумасшедшая! — Его голос прозвучал надтреснуто-хрипло.

— Тоби! Тоби, прошу тебя… — Искренне обеспокоенная Дафни попыталась усадить его на стул. — Пожалуйста, сядь.

Отстранив ее, он подошел к каминной полке и вцепился в нее руками, глядя вниз на пустую каминную решетку. Она беспомощно стояла, наблюдая за ним. Через некоторое время он повернулся. Его лицо стало спокойнее. Видимо, ему удалось обуздать свои чувства. Упрямо стараясь унять дрожь в руках, он вынул из кахшана портсигар, достал папиросу, и прежде чем закурить, резко постучал ею о серебряную крышку. Пламя зажигалки не дрожало. При его свете она рассмотрела его глаза, столь глубоко ушедшие в себя, столь переполненные болью, что у Дафни сжалось сердце. Однако когда он заговорил, голос его звучал почти спокойно.

— Бедная Флип, — сказал он. — Бедный маленький дьяволенок.

В дверь постучали.

— Войдите.

Когда Паркер появилась на пороге, Дафни едва взглянула на нее. Она не могла отвести взгляд от лица мужа. За все то время, которое она его знала, она никогда не видела Тоби в подобном состоянии и не подозревала, что он способен на такой взрыв чувств.

— Да, Паркер?

— Прошу прощения, мадам, повар говорит, ужин готов и его можно подавать. — Светлые, слегка навыкате глаза прислуги выражали сочувствие, смешанное с любопытством.

Дафни повернулась к мужу.

— Тоби, — нежно спросила она, — может быть, ты поужинаешь?

Он уставился невидящими глазами в пространство перед собой, теребя в пальцах зажженную папиросу, которой так ни разу и не затянулся.

— Тоби?

— Извини, что ты сказала?

— Ужин готов. Ты поешь немного?

Казалось, он с трудом понимает слова, так далеко блуждали сейчас его мысли.

— Что? О нет. Дафни, послушай, мне надо идти… — Загасив папиросу, он сбросил домашнюю куртку из голубого бархата. Движения его были резкими и решительными.

— Идти? — Она была поражена. — Но куда? Что ты хочешь этим сказать?

Он почти бегом выскочил в холл, где задержался, поспешно натягивая пиджак.

— Надо. Вот и все. Я не задержусь. По крайней мере… — Замолчав, он быстро провел рукой по волосам. — Я хочу сказать, не беспокойся обо мне.

Она поспешно вышла вслед за ним и взяла его за руку.

— Но куда ты? Тоби, дорогой, ты не должен выходить из дома в таком состоянии. Ты только что перенес шок…

Он нетерпеливо покачал головой.

— Дафни, не надо. Пусти меня. — Он произнес эти слова тихим голосом, но в его голубых глазах горел опасный огонек. — Я скоро вернусь, обещаю тебе. А сейчас отпусти меня.

Дафни отступила на шаг, и он вышел из дома — без шляпы, в мягких домашних туфлях. Тоби, который тщательно следил за своим внешним видом и всегда был безукоризненно элегантен. Но Дафни была не в силах остановить ею. Она понимала это. У двери он помедлил, полуобернувшись к ней.

— Извини, — сказал он и ушел.

Некоторое время она стояла не двигаясь в наступившей тишине, сложив перед собой руки словно в молитве. Когда она повернулась, Паркер, глаза у которой от изумления полезли на лоб, нерешительно топталась на месте.

— Паркер, пожалуйста, передай повару, что я поужинаю в кабинете одна, — сказала Дафни мягким спокойным голосом.

— Да, мадам. — Девушка заспешила прочь.

Вернувшись в кабинет, Дафни наклонилась, машинально взяла газету, которую читал Тоби, аккуратно сложила ее и убрала в ящик стола.

Куда он ушел? Куда и почему? Почему она не смогла удержать его здесь, в безопасности? Возможно, ей удалось бы смягчить удар, хоть немного облегчить его боль…

Дафни подошла к окну и остановилась, прижав ладони к животу и глядя перед собой невидящими глазами. Она вновь испытывала недомогание. Ей бы следовало сказать ему. Уже несколько недель она знала, что опять ждет ребенка.

За окном грациозно, словно балерины в танце, летали ласточки, то устремляясь вниз, то взмывая к облакам.

Она сглотнула подкатившую от тошноты слюну. А что бы изменилось, если бы она сказала ему — сейчас или раньше? Он все равно бы не остался. Она была уверена в этом.

В соседней комнате бренчало пианино, издавая дребезжащие звуки. Несколько далеко не трезвых голосов нестройно затянули песню. Воздух был тяжелым от сигаретного дыма. За открытой дверью, лязгнув буферами, прогремел ярко освещенный трамвай. Тоби устроился поудобнее у грязной, залитой пивом стойки бара. У него был неопрятный вид — воротник рубашки расстегнут, галстук развязан, волнистые волосы взъерошены. Барменша, пышная особа неопределенного возраста с блестящими, медного цвета волосами, похожими на проволоку, наклонилась к нему, продемонстрировав ложбинку бюста таких необъятных размеров, что от его вида захватывало дух.

— Еще порцию, милый?

— Да, спасибо. И пачку «Плейерс». — Резким движением он подвинул ей свой бокал из-под виски.

Она взяла бутылку.

— Двойную?

Тоби кивнул, разглядывая толпу посетителей. Когда барменша протянула ему пачку, он снял целлофановую обертку, вынул сигарету и закурил, выпустив дым в потемневший от копоти потолок. Он почувствовал во рту отвратительный вкус и ощутил пока еще слабую пульсирующую боль в глазах и висках. Барменша вернулась и с шумом поставила рюмку на стойку бара.

— Одиннадцать с половиной пенсов за сигареты, милый, шиллинг и два пенса за виски.

Он швырнул полкроны; монета заскользила по мокрой стойке.

Барменша взяла ее и отсчитала сдачу, с интересом разглядывая посетителя, пока тот клал деньги в карман.

— Ты нездешний, не так ли?

Тоби покачал головой.

Она улыбнулась, показав щербатые зубы.

— Решил покутить?

— Можно сказать и так. — Он угрюмо потягивал виски.

Она язвительно засмеялась.

— Вот это мне нравится. Парень понимает толк в веселье.

Не обращая внимания на ее дружескую иронию, он выпил остатки виски и поднялся.

— Спасибо, — скупо поблагодарил он барменшу.

Летняя ночь была теплой. Небо еще не успело потемнеть и светилось на горизонте бледной полосой. На его фоне, слева от Тоби, четко выделялись казавшиеся мрачными в этот час силуэты корабельных мачт и подъемных кранов. Он бродил по узким улочкам, засунув руки в карманы и ссутулив плечи. И рядом с ним неотступно скользила тень проказливого и неугомонного мальчугана, которого твердо держала за руку молодая смеющаяся женщина. Молодая женщина, почти девушка, которая подобрала его, когда он слонялся по этим самым улицам, бездомный и всеми заброшенный. Которая мужественно боролась за него, не будучи его кровной родственницей. Которая кормила его, хотя сама голодала, согревала теплом своего тела, когда он готов был умереть от холода на глазах равнодушного мира. Которая любила его. И хотя он никогда не мог заставить себя признаться в этом, он знал, что она любила его всегда.

Где-то отворилась дверь. На тротуар у его ног упал ярко освещенный прямоугольник. Музыка, сигаретный дым, неестественно оживленные голоса. Еще одна пивная.

Он вошел, с ожесточением сильно захлопнув за собой дверь.

В пивной было весьма многолюдно. Тоби с трудом протиснулся к стойке, расталкивая посетителей локтями, пихая их в спины и бросая по сторонам свирепые взгляды.

— Эй, приятель, полегче! Смотри, куда идешь!

Он не обращал внимания на оклики. Заказав порцию виски, выпил ее залпом, как и множество предыдущих за те бесконечные часы, что прошли с тех пор, как он вернулся в свой старый мир, покинув вновь приобретенный. Потом заказал еще.

— Подожди своей очереди, дружок!

Предложение прозвучало достаточно дружелюбно, чего нельзя было сказать о взгляде, который метнул на него мужчина могучего телосложения, произнесший эти слова.

— Иди ты знаешь куда? — сказал Тоби очень четко.

— Что-о-о? — Здоровяк, по всей видимости, докер, свирепо двинулся на него. Он был мощен как танк.

— Оставь его, Дасти, пойдем. — Кто-то схватил здоровяка за руку, пытаясь оттащить в сторону.

Тоби усмехнулся самой отвратительной улыбкой, на которую только был способен.

— Я выпущу кишки этому ублюдку! — взревел здоровяк.

Чувствуя себя почти довольным, Тоби выпрямился.

— Ну, давай. Попробуй.

Здоровяк неуклюже подпрыгнул, отбросив удерживающую его руку, и ринулся на Тоби. Тот слегка уклонился в сторону — довольно ловко, если принять во внимание количество спиртного, которое туманило ему мозги и замедляло движения. Мужчина грохнулся о стойку бара. Зазвенело, рассыпаясь сверкающими искрами, разбитое стекло.

— Эй, вы! Какого черта? Нашли место для игры! — Барменша пришла в ярость. — Джордж? Джордж? Куда ты провалился? Скорее сюда!

Нападавший повернулся, чтобы встретиться лицом к лицу с усмехающимся Тоби. Он снова с ревом устремился на обидчика, но на сей раз, к несчастью, Тоби не рассчитал свои движения. Руки Дасти, как стальные обручи, с бешеной силой сжали его, сдавили грудную клетку, вытесняя из легких остатки воздуха. Почти инстинктивно Тоби резко поднял вверх колено. Он увидел, как исказилось от боли лицо здоровяка и раскрылся рот. Тоби ощутил омерзительный, застоявшийся запах табака и пива. Но руки противника по-прежнему крепко держали его. Сцепившись в один клубок, они рухнули на пол.

Барменша выскочила из-за стойки со щеткой, осыпая их бранью. Посреди хохота зевак она колотила обоих, пока они катались по грязному полу, покрытому толстым слоем пыли, которую никто не убирал по крайней мере неделю. Она визжала, как сущий дьявол:

— Джордж! Джордж, черт тебя возьми! Кто-нибудь, позовите этого болвана!

Тоби воспользовался зубами и головой. Здоровяк под ним пробурчал что-то себе под нос — его медвежья хватка ослабла, и Тоби освободился. Но удар щеткой пришелся прямо ему по плечам. Он перевернулся, прикрывшись своим соперником, как щитом. Хохот усилился, когда он почувствовал, как щетка дубасит здоровяка.

— О Боже! — простонал тот.

— Джордж, наконец-то! Где ты был? Я уж думала, уехал в свою проклятую Ирландию. Вышвырни отсюда эту парочку!

Они продолжали кататься по полу. Каким бы рослым и крепким ни был Тоби, он почувствовал, что его схватили за воротник, подняли в воздух и встряхнули, как терьер встряхивает пойманную крысу.

— Вот так, ребятки. Что, хочешь побороться со мной? Ну-ка, попробуй.

Рука отпустила его. Покачиваясь, Тоби пытался устоять на ногах. Когда он поднял голову, то увидал перед собой похожую на широкое металлическое блюдо физиономию, которая увенчивала торс столь могучий, что он вполне мог послужить моделью для Кинг Конга. Физиономия под рыжими космами совсем не выглядела дружеской. С обезоруживающей улыбкой на лице Тоби осмотрительно отступил назад. Его соперник рывком поднялся на ноги и встал как вкопанный, при виде Джорджа. Тот покачал массивной головой.

— Ну?

Вид у здоровяка был оскорбленный.

— Не смотри на меня так, Джорджи. Ты меня знаешь. Я тут ни при чем. Посмотри лучше на эту шикарно разодетую задницу…

Толпа приглушенно загудела в знак молчаливого согласия.

Палец, по толщине напоминавший короткий воровской ломик — «фомку» — уткнулся в грудь Тоби.

— Тебе, парень, лучше убраться отсюда. Прямо сейчас. Немедленно!

И Тоби оказался на улице.

Уже совсем стемнело. Улица освещалась грязными, тусклыми фонарями, которые отбрасывали вокруг нечеткие, мозаичные тени. Тоби стряхнул с себя пыль и сделал несколько движений, разминая ноющее от боли тело. Проведя ладонью по лицу, он обнаружил на нем кровь.

— Э-э-э… мистер?

Он обернулся. Вслед за ним из пивной вышла девушка. Она была высокой и худощавой, с копной темных волос, которые обрамляли остроскулое маняще-привлекательное лицо, на котором горели яркие глаза. При свете фонаря можно было рассмотреть крупный рот; губы были накрашены яркой помадой. Она прислонилась к стене. Ее юбка была очень короткой. Он даже не мог припомнить, приходилось ли ему когда-нибудь видеть нечто подобное. Она плотно обтягивала ее бедра и зад.

— Пожалуй, ты похож на парня, от которого можно было бы ожидать… э-э-э… кое-какого утешения. — Она сделала недвусмысленный, наводящий на совершенно определенные размышления жест.

Тоби стоял молча, слегка покачиваясь, засунув руки в карманы, и разглядывал ее. Он понимал, что имеет все шансы на успех.

Она оттолкнулась от стены и направилась к нему, широко шагая на длинных и худых ногах. Даже с большой натяжкой ее нельзя было назвать красавицей, но было в ней что-то, невольно притягивающее взгляд, По-видимому, она это знала и умело этим пользовалась. Свет фонаря затерялся в ее спутанных волосах, осветил острые черты ее лица, хищного и бесконечно чувственного. Ярко накрашенные губы приоткрылись в легкой улыбке.

— Ты попал в небольшую переделку там, в пивной. — Прежде чем Тоби понял, что она делает, девушка подошла совсем близко к нему. В ее руке оказался неряшливо смятый комочек, в котором с большим трудом можно было угадать носовой платок. Слегка смочив его слюной, она потерла им уголок его рта. Он вздрогнул от грубого прикосновения. Платок с кровавым пятном исчез в недрах ее сумочки.

Она стояла очень близко, и Тоби знал, что она чувствует реакцию его тела. Она томно улыбнулась, подняла худые руки и обвила их вокруг его шеи.

— У меня есть хорошенькое местечко как раз за углом. Соображаешь? — Поднявшись на цыпочки, она высунула острый язычок и облизнула его разбитую губу. — Но это будет тебе стоить довольно много. Согласен?

— Конечно! Еще бы!

— Ты джентльмен, не так ли? О, мне всегда хотелось согрешить с джентльменом. Ты не против? — Ее голос был тихим и хриплым. Длинные, костлявые пальцы скользнули по его шее и замерли в волосах.

Он схватил ее за узкие запястья и крепко сжал, чтобы она почувствовала боль, потом с силой опустил ее руки вниз и завел ей за спину, прижимаясь к ней. Она не сопротивлялась и не протестовала. Он увидел, как сверкнула полоска белых зубов между огненно-красными губами, и грубо поцеловал их, сознавая, что причиняет боль. Худощавое сильное тело, казалось, было готово вдавиться в него.

Из близлежащего дока донесся мелодичный гудок судна, покидающего верфь во время прилива.

Рейчел узнала о смерти Салли лишь на следующий день, почти через сутки после трагедии. Ей сообщил отец, в напряженном голосе которого она ощутила горе. Она могла представить себе, что он чувствует сейчас, потеряв женщину, которую когда-то любил. Однако она заметила, что даже в этой чрезвычайной ситуации он не поинтересовался, где она была в тот день и ту ночь, когда он пытался связаться с ней. Она тоже умолчала об этом.

— О, как это ужасно! Умерла? Салли? Не могу в это поверить!

— Никто не может в это поверить…

Рейчел сбросила туфли. На ней все еще было легкое, золотисто-зеленое платье из шифона — теперь уже ни на что не годное, — которое она надела вчера вечером, собираясь на вечеринку, превратившуюся в своего рода оргию. Впрочем, это никого особенно не удивило. Она чудом избежала ареста, благодаря собственному инстинкту с одной стороны, и знанию местности — с другой. Она висела на волоске. Еще пара минут — и все сложилось бы иначе. Голова разламывалась от боли, изо рта пахло как из сточной канавы. Рейчел посмотрела на себя в зеркало. Одна серьга потерялась. Она была совершенно разбита. От пережитого потрясения ее лицо побледнело и осунулось. В какой-то миг она увидела себя через много-много лет, совсем старой, и отвернулась от зеркала.

— Как это произошло?

— Фиона сказала, что она свернула в сторону, чтобы не наехать на собаку, и столкнулась со встречным грузовиком. — Бен Пэттен пытался взять себя в руки, и ему удалось овладеть своим голосом. — Смерть наступила мгновенно.

— О, па! — Понимание того, что он сейчас говорил, только теперь начало проникать в ее сверхобостренное сознание. До этого момента она была погружена в собственные мысли. Неожиданно слезы хлынули ручьем. Она не могла говорить, лишь беспомощно качала головой. — Салли, — произнесла она наконец, — из всех людей…

— Да, — послышался тихий ответ.

Спустя много лет она вновь услышала голос матери — слова, которые она не могла забыть и которые никогда не осмеливалась произнести вслух. Интересно, помнит ли их отец так, как помнила она, слог за слогом, даже интонацию, с которой они произносились — полную злобы и одновременно торжествующую.

— Я знаю! Я все знаю о тебе и Салли Смит! Я могу назвать дни и часы…

— Па… — начала было она, но остановилась. Ее отец не был экспансивным человеком. Сдержанность, которой он окружал и защищал себя все эти годы, трудно было преодолеть. — Ты хочешь, чтобы я приехала? — спросила она.

Некоторое время он был в нерешительности.

— Нет, милая. Благодарю тебя, но в этом нет необходимости. В любом случае, мне придется уехать примерно через час. Поэтому в твоем приезде нет смысла.

— Ты… с тобой все в порядке? — Она хотела сказать вовсе не это, но нашла лишь эти слова, совсем не подходящие для того, чтобы выразить все, о чем она думала, что накопилось в ее душе за все прошедшие годы.

В те несколько секунд, что последовали за ее вопросом, у Рейчел неожиданно возникло ощущение, что отец на грани нервного срыва. Однако когда он ответил: «Да, моя дорогая. Я в порядке», его голос был твердым, как всегда, и ощущение тревоги пропало.

Повесив трубку, она долго стояла, склонив голову, до боли прижав пальцы к глазам и стиснув зубы, чтобы не расплакаться. В далеком-далеком детстве Салли Смит была для нее матерью, другом и старшей сестрой. С тех пор, как Салли переехала на север и впоследствии вышла за Эдди Брауна, их отношения стали значительно менее близкими. Но ни один ребенок не забудет искреннюю доброту и веселый смех. Тем более ребенок, сознание которого отягощено непосильной для него ношей.

— К черту все! — сказала Рейчел с несчастным видом. — Проклятье!

Так много слов не сказано. Столько добрых дел не отплачено. Теперь уже слишком поздно.

Эта мысль породила другую, которая сковала ее, заставив отодвинуться в тень ее собственное потрясение. Мысль, от которой поблекло ее собственное горе.

Тоби.

Без раздумий она потянулась к телефону.

В трубке долго звучали гудки, прежде чем кто-то ответил на ее звонок.

— Дом Смитов! Алло? — Голос был столь пронзительным, что у нее чуть не лопнули барабанные перепонки.

— Добрый день. Мистер Смит дома?

Наступила неловкая пауза.

— Боюсь, его нет. Нет.

Рейчел старалась говорить сдержанно.

— А миссис Смит? Она дома.

— Э-э-э… да, дома. Что ей сказать? Кто спрашивает?

— Рейчел Пэттен.

Трубку с шумом положили. Несколько минут было тихо. Затем Рейчел услышала быстрые шаги по деревянному полу. Казалось, она почти бежала.

— Рейчел? — Голос Дафни был напряженным и слегка запыхавшимся.

— Дафни, это я… Ты слышала о Салли?

— Да. Просто ужасно!.. Всегда кажется, что такое может произойти с кем угодно, только не с тобой.

— Ты права… Дафни, я хотела узнать, как воспринял это Тоби? С ним все в порядке? Они с Салли были близки одно время. Должно быть, он ужасно переживает… — Ей пришлось ждать ответа довольно долго. — Дафни? Алло?

— Я не знаю, что тебе сказать…

— Извини?..

— Я не знаю, как он это воспринял. — Дафни говорила очень тихо, до Рейчел едва доносились ее слова. — Он ушел. Сразу, как только позвонила Фиона. И не вернулся домой.

— Что значит, не вернулся? А где он?

— Не знаю. Я подумала… когда Паркер сказала, что звонишь ты… возможно, ты сообщишь, что он у тебя.

Мысли перепутались в голове Рейчел. Ее потрясенное сознание работало медленно, но все-таки работало.

— Ты хочешь сказать, услышав о случившемся, он ушел и не возвращался?

— Да.

— Давно?

— Вчера, примерно в это же время. О, Рейчел, я так беспокоюсь за него…

Дафни не спала ни днем ни ночью. Ее одолевали кошмары, тревога за Тоби и страх. Страх за неродившееся еще дитя, о котором Тоби ничего не знал. Она боялась, что ее переживания подвергнут ребенка еще большему риску, который, как трезво замечали доктора, и без того уже существовал. Она провела бессонную ночь, вслушиваясь в каждый звук на улице и ловя каждое движение, каждое малейшее изменение внутри себя. Во время этой второй, такой важной для нее беременности она утратила присущее ей природное спокойствие и разумную практичность. Потеря ребенка сильно подействовала на Дафни, но ей пришлось переживать страдание в одиночестве. Отец и муж выразили свое разочарование и, в какой-то степени, жалость. Она не оправдала их ожиданий. Бремя ответственности за случившееся и истинное горе обрушились на Дафни, и некому было поддержать ее. Она испытывала чувство вины, хотя доктора вновь и вновь убеждали ее, что выкидыш не был ее виной. Когда она поняла, что в ней зародилась новая жизнь, то не могла сказать, какое чувство посещало ее чаще — страх или исступленная радость. Никогда прежде Дафни Андерскор не приходилось оказываться в подобной ситуации. Ей приходилось бороться то с одним, то с другим из этих диаметрально противоположных состояний. До сих пор, пока жизнь шла своим чередом, без резких перемен и опасных неожиданностей, она ревностно оберегала свою тайну и ей удавалось сохранить характерное для нее чувство самообладания. Но последние двадцать четыре часа подвергли ее мучительному испытанию.

— Я… — начала было Дафни, но тут же умолкла, с ужасом ощутив, что находится на грани истерики.

Рейчел ждала. В ней шевельнулось непрошенное сочувствие. Разве могло такое трогательно беспомощное существо справиться со всеми прихотями и страстями Тоби Смита?

— Дафни?

Ока ясно слышала, как на том конце провода Дафни шмыгнула косом, готовая разрыдаться.

— Да, Рейчел… — Ее голос дрожал от горя.

— Может быть, ты хочешь, чтобы я приехала? — тот же вопрос Рейчел задавала отцу, отчаянно боясь, что ее предложение будет принято, боясь, что душевный барьер между ними, выросший и укрепившийся за многие годы, окажется сломан, и ей придется разделить его горе. Сейчас были произнесены те же слова, но они несли в себе иной смысл, хоть и были сказаны от сердца. Рейчел ни на секунду не предполагала, что ей придется выполнять обещание, заложенное в них.

— О, пожалуйста, если ты сможешь, — ухватилась за протянутую соломинку Дафни.

С тех пор, как вышла замуж за Тоби, Дафни старательно избегала Рейчел Пэттен. Настолько, насколько ей позволяли обстоятельства она не могла дать повод, чтобы ее упрекали в плохих манерах. Эта женщина приводила ее в ужас своими длинными ногами и прелестным лицом, своей спокойной, надменной уверенностью и открытым проявлением симпатии к этому странному, привлекательному и явно неуязвимому для ее чар мужчине, который стал мужем Дафни и отцом их неродив-шегося ребенка.

— Я была бы очень благодарна. Понимаю, что это глупо, но я так тревожусь…

— Я уверена, он скоро вернется. Но, послушай… — предложение сделано, отступать было поздно, — что если я приеду через час или чуть позже?

— Спасибо. Я действительно буду очень рада видеть тебя. — Дафни положила трубку и прислонилась к стене. В данный момент все, что угодно, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями. Если она проведет в одиночестве еще один вечер, то окажется в сумасшедшем доме. Ей будет полезно сейчас побыть в чьем-либо обществе. И возможно — мысль об этом заставила ее вернуться к телефону — возможно, зная Тоби долгие годы, Рейчел могла догадаться, куда он ушел. Почти определенно она могла это знать.

Дафни выпрямилась, глубоко вздохнула и направилась в гостиную, попросив прислугу подать чай.

Это случилось после ужина, когда за окном сгустились сумерки, предвещая скорое наступление ночи. Позади остались первые неловкие минуты их встречи, затем разговор перешел на другие темы, и лишь когда опустела бутылка вина, Дафни открыла Рейчел свою тайну.

Рейчел сидела в мягко освещенной комнате с чашкой кофе в руке. Она получила удовольствие от вечера, даже большее, чем хотела бы себе признаться.

С самого начала она отбросила в сторону волнения Дафни относительно Тоби.

— Он где-нибудь пьянствует. Что, по-твоему, он может еще делать? Как же иначе ему справиться со своим горем? Он вернется, не беспокойся.

Дафни, которая, благодаря Рейчел, многое узнала о прошлом своего мужа за те несколько часов, которые они провели, вспоминая былое, была склонна согласиться с ней, хотя нервозность не оставляла ее. Было заметно, как она напрягалась при каждом звуке, доносившемся с улицы, настороженно прислушиваясь.

Застенчивое признание Дафни застигло Рейчел врасплох. Это было для нее тяжелым ударом, Ребенок. Ребенок Тоби. Удовольствие от их беседы и зарождающаяся симпатия к Дафни сразу были забыты. Прежняя мучительная зависть выпустила свои острые коготки и зубы. Осторожно поставив чашку на маленький столик, она поднялась.

— Уже поздно. Думаю, мне пора идти.

— О, пожалуйста, не уходи! — Дафни с шумом вскочила на ноги. Ее жесткие волосы, выбившись из-под заколок, свисали непослушными прядями, бесформенная юбка вытянулась на коленях и смялась. Ее некрасивое лицо было бледным и изнуренным. Рейчел неожиданно подумала, что эта беременность была не легче предыдущей. А Тоби, очевидно, даже не знал о ней. Она подавила в себе непроизвольно возникшее сочувствие.

— Мне и в самом деле пора. Я ужасно устала и чувствую себя разбитой. — По некоторым соображениям она не решилась признаться Дафни в том, что не спала тридцать шесть сверхнапряженных часов. — Мне нужно хоть немного поспать.

— Прошу тебя, останься! Я… — Пронзительно громко затрещал телефон, заставив Дафни резко прерваться. — Извини! — Метнувшись в холл, она схватила трубку, опередив медлительную Паркер. — Да?

Стоя у открытой двери, Рейчел в тот же миг ощутила разочарование в ее голосе.

— Леди Пейджет, здравствуйте. Как вы себя чувствуете?

Рейчел вернулась в комнату и уселась на подлокотнике большого кресла, прислушиваясь к разговору.

— Да, конечно. Спасибо, что сообщили мне. Нет, вообще-то он… я скажу ему, когда он придет… — Значит, Тоби не было в Брекон Холле. Стало быть, исключается еще одна возможность, о которой Рейчел подумала некоторое время назад. Она услышала, как повесили телефонную трубку.

Тяжело ступая, Дафни вернулась в комнату.

— Звонила леди Пейджет. Она уезжает на север с Филиппой и мистером Брауном, чтобы помочь с похоронами. Сэру Джеймсу необходимо отлучиться в Лондон на несколько дней. Она просто хотела сообщить нам об этом.

— Она не видела Тоби?

— Нет. Она не сомневалась, что он дома.

— Скоро он будет здесь.

Рейчел невольно зевнула. Она смертельно устала. Перенапряжение, вызванное событиями прошедшей ночи, рождало в ней апатию, грозившую неминуемо овладеть ею помимо ее воли.

Видя ее состояние, Дафни нерешительно шагнула к ней.

— Рейчел, послушай, может бьггь, ты все же останешься на ночь? У нас приготовлена комната для гостей, там есть все необходимое… — Она выглядела до смешного робкой. — Конечно, дома у тебя свои, привычные вещи, но, может быть, сегодня…

Рейчел пожала плечами. Ей действительно надо было поскорее выспаться. Одной, и лучше подальше от своей постели с ароматическими простынями, которые она так и не сменила после бурного и бессмысленного визита Пола.

— Хорошо, если ты так настаиваешь…

— Я так рада! — Дафни смущенно протянула руку и коснулась Рейчел. — Спасибо. Уже совсем стемнело. Мне так не хотелось отпускать тебя одну в такой поздний час. — Она подошла к камину и решительно потянула шнур с колокольчиком. — Паркер, — сказала она, когда приоткрылась дверь, — приготовьте постель в гостевой спальне, хорошо? Мисс Пэттен останется у нас на ночь.

Старинная просторная кровать оказалась очень уютной. От накрахмаленных простыней пахло приятной свежестью. К своему удивлению, Рейчел моментально погрузилась в сон под успокаивающие шорохи, наполнявшие затихающий дом.

Когда она пробудилась — внезапно, словно и не засыпала, — стояла полная тишина. Под дверью светилась едва приметная полоска. Вероятно, ночной свет, оставленный в холле первого этажа. Так что же разбудило ее? Она лежала, глядя в темноту и настороженно прислушиваясь.

Раздался скрип ступеней. Зазвучал чей-то голос.

— Тоби?

Скрип замер. Вновь наступила полная тишина.

Рейчел бесшумно выскользнула из постели и, подойдя к двери, приоткрыла ее. Щелкнула задвижка. Ее спальня находилась в конце затемненной, напоминающей галерею удлиненной площадки. Лестница в дальнем конце, расположенная под углом к ней, была тускло освещена. Посреди лестницы неподвижно как изваяние стоял Тоби, приподняв голову и глядя на жену, которая перегнулась через перила навстречу ему. С босыми ногами, растрепанными волосами и в длинной ночной сорочке она была похожа на вытянувшуюся не по возрасту девочку.

— Тоби, что с тобой? Откуда ты?

Лицо Тоби, освещенное ночником, было усталым и смертельно бледным. Скулу покрывал огромный лиловый синяк, нижняя губа была разбита. Ни галстука, ни пиджака на нем не было, рубашка измятая и грязная. Он стоял покачиваясь, ухватившись рукой за перила. Потом, медленно повернувшись, тяжело опустился на ступеньку, опершись локтями о колени и погрузив пальцы рук во взъерошенные волосы. Рейчел видела, как у него тряслись плечи. У нее самой начало щипать глаза от подступивших слез. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не побежать к нему, обнять и утешить, смягчить те мучительные рыдания, которые сотрясали его.

Дафни метнулась к нему вниз по лестнице, села рядом и обняла его. Ее руки гладили его волосы и мокрое от слез лицо.

— Ну-ну, бедный мой мальчик, бедный Тоби, — шептала она ничего не значащие утешительные слова. Он слегка успокоился. Дафни прижалась щекой к его волнистым волосам и закрыла глаза. Очень-очень тихо Рейчел закрыла дверь и прислонилась к стене, запрокинув назад голову. Она стояла, тупо уставившись в темноту и слушая, как постепенно стихали рыдания Тоби, как голос Дафни что-то ласково нашептывал ему. Потом до нее донесся скрип ступеней, когда они поднялись по лестнице. Дверь спальни осторожно закрылась за ними. Двигаясь словно в оцепенении, Рейчел вернулась в постель. Она лежала с широко открытыми глазами, прислушиваясь к едва уловимому бормотанию голосов за стеной и размышляя о том, понимал ли Тоби, какие глубокие чувства испытывала к нему его жена. И о том, что делать ей самой, чтобы облегчить боль, отчаянную грызущую боль, что разрывала ее сердце.

Двумя часами позже, когда свет раннего утра уже просачивался в окна спальни, а в доме по-прежнему было тихо, она наконец нашла ответ.

Рейчел вернулась домой ярким солнечным утром, так и не встретившись с Тоби. Не пытаясь скрыть радости и облегчения, Дафни объяснила ей, что он страдает от жестокого похмелья.

— Где он был?

Дафни покачала головой.

— Не знаю. Он не сказал, а я не спрашивала. Это не имеет значения, не так ли? Он вернулся. С ним все в порядке.

— Ты сказала ему? — Рейчел не могла но спросить об этом. — О ребенке?

Дафни, смутившись, кивнула.

— Да. Думаю, от этой новости ему стало легче. Он был очень рад.

При этом воспоминании Рейчел яростным рывком сдвинула в сторону шторы. Сквозь давно немытые стекла в комнату потоком устремилось солнце. Повернувшись, Рейчел окинула ее взглядом.

— О Боже! — угрюмо пробормотала она. Вокруг царил беспорядок. Повсюду валялись запылившиеся бутылки и бокалы, пепельницы переполнены окурками; в камине — холодная груда пепла, которая делала комнату еще более неряшливой; воздух спертый. Открыв окно, Рейчел шагнула к телефону, подняла трубку и попросила соединить ее с нужным абонентом. — Могу я поговорить с Мартином? Рейчел Пэттен. Да. Спасибо. — Она стояла, нетерпеливо барабаня длинными ногтями по телефону, стараясь не смотреть на разгром, царивший вокруг. — Привет, Мартин. Это Рейчел. Спасибо, прекрасно. Мартин, у меня к тебе предложение… Что? Ах, оставь это, дружище, тебе никогда не справиться! Нет, это, скорее, сделка. Ты на днях жаловался, что тебе некуда привести эту твою премиленькую девочку, чтобы скрыться от назойливых глаз мамаши. Помнишь? Могу помочь разрешить твою проблему — моя квартира в твоем распоряжении. Верно. В обмен на твою машину. На пару дней. Мне надо уехать. Мне нужна машина, а тебе… — она тихонько захихикала, — уединение. Как насчет этого? — Она помолчала, выслушивая его восторги. — Договорились. Я оставлю вам немного вина, а ты позаботься о том, чтобы заправить машину. До вечера. Желаю вам весело провести время.

Она повесила трубку и долго стояла, глядя в пространство перед собой без всякого выражения на лице. Воспоминания о рыдающем Тоби и неумелых ласках Дафни терзали ее душу. Будьте вы прокляты! Оба. Вместе с вашим ребенком!

Гидеон Бест молча шел через лес. По сторонам раздавались ночные шорохи. И хотя было уже темно, он шагал уверенно, потому что знал здесь каждую тропинку. Усталость одолевала его. Он поднялся с первыми лучами восхода и был на ногах весь долгий летний день до самых сумерек, а теперь уже на небе высыпали звезды. Повесив ружье на плечо, он ускорил шаг. Кили тихо плелась позади. Когда они вышли в поле, на краю которого стояла его хижина, до него донесся шорох и движение в подлеске. Собака замерла, высоко подняв одну ногу, вскинув голову и насторожившись.

— Ищи, девочка, — тихо приказал Гидеон. Кили исчезла в кустах, откуда послышалось ее резкое прерывистое рычание. Кто-то спасался бегством в глубину леса. Собака помчалась следом. Гидеон постоял некоторое время, вглядываясь в темноту. Весь день он не мог отделаться от мыслей о Филиппе. Бедная девочка! Надо же было такому случиться с ее матерью! Она была вне себя от горя. Его сердце не покидала боль за нее.

Гидеон приблизился к двери хижины, постоял немного, вслушиваясь в шум леса и ожидая возвращения Кили. Затем отворил дверь и в темноте подошел к столу, на котором стояла лампа.

Он уловил запах ее духов, прежде чем зажег лампу. Он стоял, замерев посреди комнаты, высоко подняв руку с зажатой в ней спичкой. Она лежала на его узкой, убогой кровати, натянув одеяло до обнаженных плеч, и смотрела на него.

Спичка догорела до самых его пальцев. Отбросив ее, он зажег другую и наклонился к лампе. Пламя замерцало, потом стало ровным. В комнате запахло керосином. Рядом с лампой стояла бутылка виски. Он поднял ее, отвинтил крышку, запрокинул голову и начал пить прямо из горлышка, наслаждаясь обжигающим горло напитком. Потом поставил бутылку обратно на стол и повернулся.

Она, слегка прищурив глаза от света, протянула к нему руки.

— Иди ко мне, Гидеон.

— Убирайся, — сказал он.

Слегка улыбнувншсь, она придала лицу укоризненное выражение.

— Разве позволительно разговаривать так с девушкой?

За дверью заскреблась собака. Гидеон открыл, грубовато потрепал ее по голове и отослал в угол, на место. В тишине, нарушаемой лишь тихим шипением лампы, стук собачьих когтей по деревянному полу казался громким.

— А о других ты не подумала? — Его голос был очень спокойным. — Тебе наплевать, какие страдании ты причиняешь людям?

Она молчала.

В одно мгновение он оказался рядом, возвышаясь над ней темным силуэтом. Его гнев был глубоким и непритворным. Он сверкал в его глазах и проскальзывал в хриплом голосе.

— Что, если тебя здесь найдут? Если тебя кто-нибудь видел?

— Не найдут. И никто не видел. В Холле никого нет, чтобы смотреть за мной. Они уехали. Никто не знает, что я здесь. В чем дело, Гидеон Бест — ты боишься?

Она увидела, как в порыве гнева сжались его челюсти и напряглись мускулы. Это еще больше возбудило ее.

— Убирайся, — повторил он.

— Нет.

Ее густые темные волосы разметались по подушке. Под глазами пролегли тени, лицо было осунувшимся. Она казалась экзотическим существом, роскошно и развратно прекрасным — и безгранично опасным. Быстрым сердитым движением он стянул с нее одеяло.

Она не сделала попытки ни воспротивиться этому, ни прикрыться. Лишь заложила руки за голову и улыбнулась, чувствуя, что внутри него идет борьба.

Он грубо схватил ее за запястья и заставил подняться.

— Я сказал, убирайся!

Она не сопротивлялась. Наоборот, с необычайной грацией, как если бы ее тело было вовсе лишено костей, она позволила ему поднять себя на ноги. Затем, вместо того, чтобы оттолкнуться от него, она порывисто прильнула к нему, обняв его за шею свободной рукой и приложив губы к его уху. Она ощутила неприятно грубую для ее нежной кожи одежду Гидеона, запястье ныло от боли.

— Ты делаешь мне больно, — шепнула она. Ее теплое дыхание коснулось его уха. — Больно…

Сделав над собой сверхчеловеческое усилие, Гидеон оторвал ее от себя, но сам дрожал от гнева и от желания, и она понимала это. Ее губы изогнулись в насмешливой улыбке.

— Чего ты боишься, Гидеон? Разве тебе не нравится то, что ты видишь? Ты уже видел это прежде. — Она пробежала изящными длинными пальцами по своим напрягшимся от желания грудям. Его мощная грудь вздымалась волной от жажды того губительного наслаждения, которое обещали ее глаза.

— Я сам выбираю себе женщин.

— Но не сейчас, Гидеон. — Она говорила очень тихо, почти шептала. — На сей раз выбираю я. И я выбираю тебя.

— Нет.

Она засмеялась, спокойно и уверенно выдерживая его взгляд.

— Lubnie! — сказал он.

Подойдя вплотную, она обвита его руками, зарывшись пальцами в копну его густых волос.

— Зачем ты произнес слово, которое я не понимаю? В нем есть что-то нехорошее, я чувствую это.

— Оно означает — распутница, — сказал он, будто плюнул ей в лицо.

Она запрокинула свою изящную головку, одарив его ослепительной улыбкой.

— Что-то в этом роде я и подумала. Это уже кое-что. Ну, а теперь признайся, ты хочешь меня — пусть только для того, чтобы причинить мне боль, но хочешь, не так ли?

— Ты просто сумасшедшая.

— Все мы сумасшедшие.

Она расстегнула его неопрятную, из грубой ткани рубашку, скользнула под нее руками, поглаживая спину, слегка касаясь ее острыми ногтями и доводя его до неистовства. И тут он взорвался. Он повалил ее, схватив грубыми руками, повернул и силой заставил подчиниться, опустив ее не на постель, а на пол, на руки и колени. И на сей раз, уже не подавляя свой гнев, он действительно причинил ей боль. Он овладел ею быстро, не заботясь о том, чтобы быть понежнее, а потом бросился от нее прочь. Он оперся руками о стол, опустил голову, не в силах справиться со своим дрожащим телом и учащенным дыханием. Позади себя он услышал движение.

— Гидеон?

Он обернулся. Она уже лежала в его постели в той же позе, что и тогда, когда он вошел в комнату.

Она улыбалась порочно-плутовски и маняще.

— Иди ко мне.

Он ошеломленно покачал головой и потянулся к бутылке.

— И прихвати ее с собой. Это замечательная штука, жаль тратить ее понапрасну. У нас впереди вся ночь, Гидеон. Ночь любви. Иди сюда. — Она увидела, как гнев в его глазах уступает место изумлению, затем в них неожиданно затеплилась скупая искорка смеха. И поняла, что одержала победу. Во всяком случае, на сей раз. Стоит ли думать о том, что будет завтра?

Глава девятая

Как бы в благодарность за ее терпение и те страдания, которые ей пришлось пережить в связи с неожиданной смертью Салли, судьба смилостивилась над Дафни. На четвертом месяце беременности ей неожиданно стало легче. Она ощутила прилив сил, тошнота почти исчезла. Доктор, которого пригласил Амос, узнав об этом, дал вполне оптимистичный прогноз. Дафни хорошо понимала, что уже немолода для вынашивания ребенка, но она обладала крепким здоровьем и было окружена вниманием и прекрасным уходом. Несмотря на то, что с ней произошло прежде, доктор не видел причин, по которым ее беременность не могла бы разрешиться благополучно. Ее отношения с Тоби также заметно улучшились после того дня, когда он, потрясенный смертью Салли, ушел из дома.

В ту самую ночь, когда он вернулся домой избитый, в синяках, отвратительно пахнущий виски, Тоби впервые был так откровенен с ней, даже позволил себе расплакаться. Многое из того, что он говорил тогда, было несущественной чепухой, которая мало или почти ничего не значила для нее. Да ему и не требовалось от нее ответа. Скорее, ему было необходимо, чтобы его выслушали. Что она и сделала — тихо, молча и терпеливо. Но одно она твердо запомнила, и часто размышляла над этим. За его искренней болью и страданием скрывалась мысль, которая не давала ему покоя. Сожаление о том, что время, которое могло быть использовано для примирения, безвозвратно потеряно. И еще Тоби тогда говорил о предательстве. Как показалось Дафни, он по-прежнему не мог принять право молодой Салли Смит выйти замуж за любимого человека и оставить мальчика, которого она заботливо воспитывала и лелеяла, в приюте для сирот, хотя бы и в самом лучшем. Теперь Дафни начала понимать, что Тоби не умел прощать легко, если вообще умел прощать.

Дело Андерскоров процветало. И здесь Тоби не отказывался от ее участия. Он внимательно выслушивал и обдумывал все, что она говорила, охотно откликался на ее идеи и предложения. «Бэконтри» преуспевал. Еще один новый магазин начал работать в Энфилде. В тех магазинах, на полное переоборудование которых у них пока не хватало средств, открывали новые отделы по продаже электротоваров и бытовых приборов. Как и предсказывал Тоби, потребность в товарах постепенно увеличивалась, и не было никаких признаков того, что она пойдет на убыль. И это несмотря на все возрастающую безработицу и разговоры о тяжелых временах, которые якобы ожидали экономику, а также американскую порочную систему ссуд, представляемых потерпевшим поражение в войне европейским государствам, чтобы те, в свою очередь, были в состоянии вернуть долги странам-победительницам, экономика которых была подорвана в не меньшей степени.

Тоби и Дафни взяли за правило каждое утро за завтраком обсуждать состояние дел своей компании. В основном, разумеется, говорил Тоби. Дафни время от времени вносила разумные замечания, основываясь на своем более длительном опыте работы. По большей части Тоби не выказывал особых восторгов по поводу ее предложений, хотя она знала, что позднее он тщательно их проанализирует. Но даже Тоби пришлось признаться, что на него произвела большое впечатление ее первая статья в популярном национальном журнале для женщин. Дафни убедила редактора напечатать вслед за ней еще одну — о современном оборудовании, приспособлениях и осветительных приборах, необходимых для дома. Тоби с ликованием потирал руки и считал, сколько раз она употребила фразу «которые можно приобрести в магазинах компании Андерскор по всей стране». Он радовался этому как мальчишка.

— Здорово, старушка! Просто замечательно! Это настоящая сенсация! — Он бросил журнал на стол рядом с газетой, заголовки которой гласили о том, что все предположения экспертов с Уолл-стрит о надвигающемся экономическом кризисе оказались ничем иным как очередным «мыльным пузырем», который в конце концов лопнул.

— Великолепно! Свежие новости прямо к завтраку для наших клиентов.

— Как ты думаешь, — слегка нахмурившись, несмотря на удовольствие, которое ей доставила его похвала, спросила Дафни, разворачивая газету, — каким образом это повлияет на наши дела?

Тоби пожал плечами.

— Кто знает? Спрос действительно начал несколько спадать. Это должно было произойти. Рынок — неустойчивая штука. Думаю, все образуется. — Отодвинув свой стул от стола, он позвонил в колокольчик, стоявший у его тарелки. — Я ухожу. Через полчаса в офисе у меня назначена встреча с Амосом и Беринджером. Ты не возражаешь, если я его возьму с собой? — Он потянулся за журналом. — Нужно будет показать его им, особенно этому старому скряге Беринджеру. — Он повернулся к Паркер, которая, войдя в комнату, сделала неуклюжий книксен. — Паркер, пожалуйста, подайте мне пальто, шляпу и перчатки.

— Да, сэр.

— Разумеется, возьми его. — Дафни поцеловала мужа, как обычно слегка коснувшись губами его щеки. — Передай привет папе. Напомни ему, что сегодня мы ждем его к обеду. Он в самом деле становится совсем забывчивым.

Хотя Амос Андерскор даже сам себе не всегда признавался в этом, однако чувствовал, что возраст наконец начал давал о себе знать. Все чаще и чаще он вынужден был полагаться на Тоби и Дафни. Оставаясь бодрым для своих лет и сохраняя прежнюю живость ума и проницательность, он, тем не менее, быстро уставал, и частенько замечал, что память все чаще подводит его.

— Непременно.

С самодовольным видом Тоби надел фетровую шляпу, слегка сдвинув ее набок, и натянул мягкие кожаные перчатки. Дафни с улыбкой смотрела на него, сознавая — впрочем, как и он сам, — какой элегантный молодой джентльмен стоял перед ней. Ее память вновь вернулась к той ночи. Она вспомнила, как он выглядел тогда, несколько недель назад, на лестнице, с поникшими и содрогающимися от рыданий плечами и мокрым от слез лицом, покрытым синяками. Она также вспомнила, как он повернулся к ней и устало опустил голову на ее плечо, как они лежали и разговаривали на просторном, хранящем многие тайны теплом супружеском ложе. Она подошла к окну и, посмотрев вниз на улицу, увидела, как он легко сбежал по ступеням на тротуар и не оглядываясь пересек дорогу.

Дафни долго стояла, глядя невидящими глазами на автобусы, автомобили, повозки, людей, спешащих по утренним улицам навстречу заботам нового дня. К ее удивлению, она постепенно налаживалась, ее супружеская жизнь. Правда, без особых страстей, горячих признаний в любви или хотя бы имитации их, без глубокой привязанности — то есть всего того, что, казалось, должно было сопровождать супружество, тем более на первом году. Но кое-что все-таки было. Был заложен фундамент, на основе которого можно строить прочное здание. И сейчас было еще рано говорить, каким оно будет.

Как это ни было поразительно, но Дафни вдруг поняла, что еще никогда в жизни не чувствовала себя счастливее, чем сейчас. Она почти суеверно прижала руки к животу в инстинктивном желании защитить то, что жило внутри нее. Господи милосердный, помоги мне. Пусть ребенок родится живым и здоровым. Она неистово призывала каждую частичку своего тела и разума сосредоточиться на этой молитве. Живым и здоровым. Ей больше ничего не нужно. Ничего.

— Мадам, могу я убрать со стола?

Она обернулась с приятной улыбкой на лице:

— Разумеется, Паркер.

Он должен родиться живым и здоровым. На этот раз должен.

Сидя в вагоне поезда, за окном которого проносились сельские пейзажи графства Кент, уже позолоченные осенью, Рейчел Пэттен, в отличие от Дафни, не призывала на помощь Господа. Наоборот, она раз за разом поминала дьявола, в тысячный раз ругая себя за глупость. Идиотка! Как она могла позволить, чтобы такое случилось? Как могла быть такой неосмотрительной? Она, которая всегда безумно боялась этого.

Длинная цепочка вагонов, покачиваясь, изогнулась на крутом повороте. Прелестные сельские пейзажи, окрашенные в зеленые, золотистые и коричневые тона, мелькали за окном. Сады, поля, парки с аккуратно постриженной живой изгородью и пересекающимися, извивающимися дорогами сливались в огромный разноцветный лоскутный ковер.

Рейчел прислонилась к спинке своего сиденья, устало откинув голову и закрыв глаза. Последние дни — вернее, последние две недели — с тех пор, как она начала подозревать, что с ней произошло нечто невероятное, превратились для нее в кошмар. Поначалу она не обращала внимания на первые признаки, но теперь сомнений быть не могло. Три дня назад она долго сидела в почти кипящей ванне, потом выпила бутылку джина. Но ее по-прежнему тошнило. Она так плохо себя чувствовала, что, казалось, могла умереть. Ей даже хотелось умереть. Рейчел до сих пор бросало в пот от воспоминаний. Но все бесполезно. Ничего не произошло. Это чудовище внутри крепко вцепилось в нее. Она должна от него избавиться. Должна. Она слегка дрожала, несмотря на теплые солнечные лучи, которые сквозь оконное стекло согревали ее лицо. На следующий день после безжалостной, но тщетной попытки с джином и горячей ванной она обзвонила одну за другой своих сомнительных знакомых, пытаясь навести справки косвенным путем. У нее есть подруга, говорила она. И эта подруга оказалась в беде. Ей необходимо срочно помочь. Наконец ей сообщили долгожданный адрес. Вчера она побывала там, в высоком мрачном доме на Сохо-стрит. Ей сделали необходимые предупреждения, назначили время и сообщили цену. Теперь ей требовались только деньги и мужество, чтобы пережить это.

Рейчел открыла глаза и повернула голову, когда поезд остановился на маленькой сельской станции. По деревянной щелястой платформе бродили утки. Небольшое ветхое строение, служившее комнатой ожидания, было увито ползущими растениями с цветами, напоминающими розу. Невероятная, до нелепого мирная картина. Неужели кто-то действительно живет такой жизнью?

В юности Рейчел изредка бывала в этих местах, и с тех времен помнила, что следующая станция будет Рамсден Холт. Она заерзала на месте, нервно заламывая обтянутые перчатками кисти рук. Должно быть, она сошла с ума, совсем спятила, если решила обратиться к матери, которую не видела и с которой не говорила вот уже много лет. Ей просто надо выйти из вагона, перейти на противоположную платформу и взять билет на ближайший поезд до Лондона.

И что тогда? У кого еще она могла попросить денег, которые ей так нужны, и притом срочно. Каждый день, каждая минута была драгоценной. Она не могла позволить себе обратиться к отцу. Ее сумасбродство, ее нелепые выходки давно стали камнем преткновения в их отношениях. К тому же ей не приходила на ум никакая разумная причина, которая объяснила бы, зачем ей такие деньги. Как бы то ни было, она любила отца всем сердцем и, зная его, ни за что в жизни не могла бы воспользоваться его деньгами, чтобы сделать нечто, не соответствующее принципам, которых он придерживался и в которые верил. То же можно было сказать и в отношении Фионы — она не была уверена в том, что Фиона, узнав о ее намерениях, не побежит к Бену, чтобы попытаться остановить ее.

Разумеется, у нее были друзья, у которых водились деньги, но их дружба ни в коей мере не заходила так глубоко, чтобы на нее можно было положиться. То, что она собиралась сделать, было уголовным преступлением, и Рейчел отлично сознавала, как опасно в этом случае доверяться этим людям, несмотря на их дружеские отношения. Всю ночь она проворочалась в постели, строя планы и отказываясь от них, понимая, что с каждым днем ситуация становилась все более сложной. И тут ей пришла в голову эта мысль: кто может понять ее лучше, чем женщина, которую вынудили родить ребенка, нежеланного для нее? Ребенка, от которого она отказалась, которого оставила, как оставила и мужа, без оглядки и без сожалений. Должна же у Шарлотты Пэттен быть совесть? Может быть, даже она иногда чувствует себя виноватой или ее мучает чувство раскаяния? Наверное, она не откажется от возможности помочь покинутой ею дочери, чтобы вновь не случилось несчастье и не появилось нежеланное и никому не нужное на этом свете дитя?

Но сейчас, при ярком дневном свете Рейчел начали одолевать сомнения. То, что казалось вполне рациональным и разумным по ночам, полным отчаяния, уже не выглядело столь убедительным днем.

Тем не менее, она приехала сюда и должна действовать. Мать может отказать ей. Однако сохранялся ничтожный шанс на то, что она скажет «да». И именно за этот шанс она должна ухватиться.

Поезд, с шипением выпуская пар, остановился на станции. Рейчел поправила шляпу, поднялась и с улыбкой подождала, пока пожилой джентльмен, который всю дорогу бросал на нее оценивающие взгляды, галантно открывал перед ней дверь, коснувшись рукой своей шляпы в знак почтения. Пробормотав в ответ слова благодарности, она вышла на платформу. Поезд пронзительно свистнул, лязгнул буферами и плавно покатился по блестящим рельсам. И только длинный шлейф дыма, точно прозрачная лента, протянулся вслед за ним. Рейчел стояла на платформе одна, все еще пребывая в нерешительности. В Оак Коттедж не было телефона. Она не сообщила о своем прибытии, и ее там никто не ждал. Она могла с тем же успехом сесть на встречный поезд и вернуться.

— Могу я помочь вам, мисс? — Дородный, средних лет мужчина в форменной фуражке вышел из крохотной билетной кассы, чтобы взять посылку, доставленную поездом. Его объемистый живот украшала массивная цепочка от карманных часов, свисающая из кармашка жилета. Он с любопытством рассматривал ее.

— Э-э-э… да. Я… я направляюсь в Оак Коттедж. К миссис Пэттен. Только не припомню…

Он широко улыбнулся.

— За мостом, мисс. Через маленькую калитку и налево. До Оак Коттедж, я бы сказал, примерно полмили. Не больше.

Благодарно улыбнувшись, Рейчел направилась в указанном им направлении. Она чувствовала на себе его взгляд, когда поднималась по деревянным ступеням небольшого мостика для перехода через железнодорожные пути. Сегодня утром она одевалась особенно тщательно. Ей очень шло бледно-голубое льняное платье с белой отделкой, в сочетании с жакетом из набивного льна. Белая шляпа, затеняющая ее глаза, была отделана голубой лентой более насыщенного, чем платье, тона. Элегантные перчатки гармонировали по цвету с лентой. Небольшая сумочка и стянутые ремешками туфельки дополняли ее изысканный туалет. Она выглядела прелестно, несмотря на бледность, покрывавшую ее лицо. Но чувствовала она себя ужасно.

Дорога была узкой и изрытой колеями, без привычных тротуаров. Она шла не спеша, впитывая в себя покой и красоту окружавшей ее сельской местности, и стараясь унять неспокойное сердце, громкие удары которого болью отдавались в груди.

Дорога свернула в сторону от железнодорожного пути и, миновав пару фермерских коттеджей, углубилась в лес, теперь уже более похожая на тропу. Кроны деревьев смыкались над головой Рейчел, образуя густой зеленый шатер, сквозь который едва пробивались солнечные лучи. Откуда-го доносился шум воды. В том месте, где дорога вновь выходила на залитое солнцем пространство, она пересекала небольшую речушку, неподалеку от которой, чуть ниже дороги, расположился аккуратный домик. Он был окружен садом в ярком осеннем убранстве, и в нем царил безукоризненный порядок. Входная дверь дома была открыта навстречу солнечному свету и теплу. Возле цветочной клумбы, и без того уже безупречной, возилась женщина в поисках сорняков; она была в переднике и старомодной дамской шляпе, защищавшей от солнца ее голову и шею. Она была среднего роста, тощая, с густо усеянным веснушками лицом. У нее были рыжеватые волосы. Такого же цвета ресницы бахромой окружали глаза. Она разогнула спину, смахивая пыль с рук. Неглубокая морщина пролегла на ее лбу.

— Да?

— Мисс Хартфорд, не так ли? — вежливо обратилась к ней Рейчел.

Морщина на лбу как будто стала глубже.

— Так оно и есть. — Ее слова прозвучали вопросительно.

Рейчел протянула руку, не снимая перчатку.

— Рейчел. Рейчел Пэттен. Мы не встречались с вами с тех пор, как я была девочкой.

Что-то мелькнуло на лице женщины. Потрясение? Неприязнь? Отвращение? Рейчел не могла подобрать подходящего слова. Она решила не терзать душу, подыскивая должное определение.

— Мама дома?

— Да, дома. — Слова прозвучали довольно грубо. Женщина фактически загородила дорогу к входной двери и стояла не двигаясь.

— Мне бы хотелось увидеть се. — Рейчел по-прежнему старалась оставаться в пределах учтивости, но в ее голосе зазвучала твердость.

— Она вас не ждет. — Это было сказано резким обвиняющим тоном.

— Я знаю. Но у вас нет телефона…

— Вы не писали.

— У меня не было времени писать. — Голос Рейчел выдавал нетерпение, которое она не сочла нужным скрывать.

— Гвен?.. — послышалось изнутри дома. — Гвен, кто это? С кем ты разговариваешь? — В открытой двери возникла фигура, рукой прикрывающая глаза от солнца.

— Кто там?

Прежде чем повернуться, Гвендолин Хартфорд бросила на девушку взгляд, полный неприкрытой неприязни.

— Это Рейчел, миссис Пэттен. — Ее голос смягчился, а лицо сразу стало добрее. — Ваша дочь.

Несколько мгновений стояла тишина. Шарлотта Пэттен застыла точно изваяние, опершись одной рукой о дверной косяк, а другую положив на грудь. Она сохранила прежнюю стройность и миловидность, хотя мягкие пушистые волосы потеряли свой цвет, а бледная тонкая кожа собралась вокруг голубых глаз крошечными морщинками.

— Рейчел? — сказала она словно выдохнула, то ли потрясенная, то ли испуганная.

— Да, мама, это я. — Решительно обогнут женщину по имени Гвен, Рейчел подошла к матери и наклонилась, чтобы поцеловать ее в щеку. Шарлотта не сделала ни единого движения. Ни для того, чтобы ответить на приветствие дочери, ни для того, чтобы уклониться от ее поцелуя.

— Ну, что же… — Она сделала шаг назад. — Пожалуй, тебе лучше войти.

Внутри было темно и прохладно. В комнатах было прибрано с той же педантичной аккуратностью, что и в садике снаружи. Мебель натерта до зеркального блеска, шторы чистые и накрахмаленные, ни пылинки вокруг. Небольшой огонь в камине придавал интерьеру особый уют. Над каминной полкой висел портрет одетого в мундир мужчины с красивым улыбающимся лицом. Фотографии того же человека украшали фортепьяно и шкаф для посуды. На фотографии, что стояла на фортепьяно, он сидел на каталке в саду, а Шарлотта пристроилась у его ног на траве. Рейчел хорошо знала этого мужчину. Дядя Питер, брат ее отца. Человек, ради которого Шарлотта бросила мужа и дочь. Он умер много лет назад.

— Ну… — Шарлотта стояла спиной к окну, сжав перед собой руки. Голос звучал неестественно бодро; она даже не пыталась скрыть своей холодности. — Вот это сюрприз. Как ты поживаешь?

После секундного колебания Рейчел ответила, тоже стараясь соблюсти внешнюю видимость приличий:

— Я… хорошо, спасибо. А ты?

Если Шарлотта и заметила некоторую нерешительность дочери, то никак не показала этого.

— Великолепно. Просто великолепно. На прошлой неделе я немного простудилась, но моя дорогая Гвен ухаживала за мной, как только могла. Она просто сокровище. — Шарлотта подошла к небольшому фортепьяно и передвинула на другие места фотографию, пепельницу и вазу для цветов, что стояли на нем. Затем повернулась и замерла в ожидании.

Рейчел прикусила губу.

— Мама…

— Хотите чаю? — Гвен Хартфорд появилась в дверях. Она уже сняла свою шляпу. Ее рыжеватые волосы, уложенные волнами, выглядели как-то неестественно, словно парик.

— Да, пожалуйста, Гвен, дорогая. И торт. Ореховый торт, который ты испекла вчера. Это было бы замечательно.

Рейчел подождала, пока за женщиной закроется дверь.

— Мама… — снова начала она, и снова замолчала.

Шарлотта подняла брови, всем своим видом показывая, что терпеливо ждет продолжения разговора. Поскольку Рейчел молчала, она спокойно произнесла:

— Ну? Я не думаю, что ты проделала этот путь только для того, чтобы спросить о моем здоровье и выпить чаю с тортом.

Рейчел отвернулась от нее и долго стояла, стягивая перчатки палец за пальцем, затем бросила их вместе с сумочкой на стоящий рядом столик.

— У меня неприятности.

Наступило тягостное молчание.

— Почему ты приехала ко мне?

— Мне нужны деньги. — Рейчел повернулась к ней, в голосе прозвучала настоятельная просьба. — Пожалуйста, мама. Сто двадцать фунтов. И как можно быстрее.

Лицо матери оставалось совершенно непроницаемым.

— Ты думаешь, что говоришь?

Рейчел задержала на ней холодный взгляд голубых глаз, потом опустила голову.

— Какая глупость! Ужасная глупость! — Слова прозвучали весьма неприветливо.

Рейчел вскипела от бешенства, но стиснула зубы и промолчала, сдерживая свои чувства.

Шарлотта вновь повернулась к фортепьяно и поправила цветы в вазе.

— А твой… отец? — спросила она, слегка запнувшись.

— Он ничего не знает, — резко ответила Рейчел. — И не должен знать! Ты не скажешь ему?

В ответ прозвучал короткий и безжалостный смешок.

— Разве я когда-нибудь говорила что-либо твоему отцу? Разве он когда-нибудь слушал меня, даже если я и говорила? Нет, Рейчел, не скажу. — Она бросила на дочь через плечо косой взгляд. — И все-таки я не понимаю, почему ты пришла ко мне.

Рейчел сердито вскинула руки.

— Да потому что ты моя мать, ради всего святого! Потому что однажды ты хотела сделать то, что я хочу сделать сейчас! Потому что ты в долгу передо мной! Ты наверняка знаешь — должна знать, — что я сейчас чувствую!

Медленно повернувшись, Шарлотта посмотрела на дочь с нескрываемой неприязнью.

— Это две разные вещи, Рейчел, сухо сказала она. — Смею предположить, тебя ведь… — она собралась с духом и отчетливо произнесла, — …не изнасиловали?

— Нет. Разумеется, нет!

Мать слегка пожала плечами. Рейчел вся дрожала от гнева и унижения.

— Я не буду умолять тебя, мама.

— В этом нет никакого смысла. Я не дам тебе денег в любом случае. Ах, Гвен, благодарю. Поставь на стол, пожалуйста.

Отвернувшись от обвиняющего взгляда блеклых глаз служанки, Рейчел сложила руки на груди, сдерживая гнев. Услышав, как вновь закрылась дверь, она повернулась, чтобы посмотреть в лицо матери.

— Он мне не нужен! — тихо сказала она, сжав зубы, чтобы не закричать. — Не нужен! Лучше умереть…

Шарлотта не подала виду, что услышала или поняла прозвучавшую в словах дочери угрозу. Она спокойно сидела, разливая чай по чашкам.

Рейчел прервала долгое тяжелое молчание, намеренно обостряя ситуацию. Ее уже ничто не могло остановить.

— Каким он был, мама? Мой отец — мой настоящий отец — каким он был?

Руки Шарлотты, до этого спокойно лежавшие на столе, слегка задрожали.

— Посмотри на себя в зеркало. Вот таким он был.

Рейчел даже не повернула головы к зеркалу, висевшему в алькове рядом с камином. Она хорошо знала отражение, которое могла в нем увидеть.

— Значит, красивый, — сказала она очень тихо.

— Да.

Что-то в голосе Шарлотты заставило Рейчел поднять на нее глаза и задуматься.

— Так ты знала его?

— Я видела его. — Лицо Шарлотты было очень бледным, хотя и спокойным. — Думаю, вряд ли…

— Гак ты встречалась с ним, — Рейчел была неумолима, выстраивая свои мысли в логическую последовательность, — и любила его?

— Рейчел!

— Любила или нет? И ты поощряла его? Этого красивого цыганского парня?

— Он не был цыганом. Он был ирландцем.

Рейчел уставилась на нее.

— Что?!

Шарлотта молчала.

— Что ты сказала?

— Я сказала, что он был ирландцем.

— Но… цыган… ты говорила, цыган. «Цыганское отродье» — так ты меня называла. Я слышала, как ты…

Шарлотта пожала плечами.

— Ты была похожа на маленького цыганенка, вот и все. Какое это имеет значение? Я не позволю тебе бросать тень… почему ты смеешься? Рейчел! Прекрати истерику! — Она приподнялась, потом вновь опустилась в свое кресло, в то время как Рейчел сидела напротив нее с трясущимися от смеха плечами, опустив голову и закрыв лицо руками. Когда она наконец подняла голову, на глазах у нее были слезы, но она была спокойна. Совершенно спокойна.

— О, мама, дорогая, так случилось, что ребенок, которого я жду, тоже цыганское отродье. Тебя это может удивить, но я знаю, кто отец ребенка. Цыган, не красавец, но, несомненно, привлекательный.

Шарлотта повернула голову, на ее лице мелькнуло отвращение.

Рейчел наклонилась вперед, в ее лице и голосе появилась изысканная язвительность.

— Да. Несомненно, привлекательный. — Она говорила, растягивая слова. — Я похожа на отца, не так ли, мама? Моего настоящего отца? Который изнасиловал тебя? По крайней мере, ты так говоришь. Но не на тебя. Слава Богу, я не похожа на тебя, не правда ли? Ты холодная как рыба. Холодная, холодная рыба. Ты убежала с инвалидом, потому что не могла вынести, когда к тебе прикасался настоящий мужчина.

Внезапно Шарлотта кончиками пальцев несильно ударила по щеке Рейчел. Они смотрели друг на друга с неприкрытой, молчаливой враждебностью. Затем, двигаясь медленно, словно в оцепенении, Шарлотта поднялась, повернулась и, не говоря ни слова, вышла из комнаты. По ту сторону двери стояла Гвен Хартфорд, откровенно подслушивая их разговор. Когда Шарлотта проходила мимо нее, та протянула худую веснушчатую руку и коснулась бледного кукольного личика жестом, выражавшим глубокую привязанность собственника. Рейчел отвела взгляд. Когда она вновь посмотрела на Гвен, блеклые глаза в позолоте рыжих ресниц уставились на нее с неодобрением и злобой.

Рейчел подошла к столику, где лежали ее перчатки и сумочка, и повернулась, когда появилась мать.

— Маленькая потаскушка, — очень спокойно сказала Шарлотта, бросив что-то на скатерть рядом с чашками чая, так и оставшегося нетронутым. — Вот. Возьми их. И никогда — ты слышишь меня? — никогда больше не приходи сюда.

Рейчел не спеша собрала крошечные вещицы, которые сверкали и переливались на солнце, падающем на стол из окна. Серьги. Маленькие бриллиантовые пуссеты. Она подняла голову и взглянула на мать. Шарлотта поджала губы.

— Да. Они настоящие. Их подарил мне Бен. Оки ничего не значат для меня. Бери. Это все, что я должна тебе. Теперь они твои. Уходи.

Рейчел сунула пуссеты в сумочку. Ее опять подташнивало, и она смертельно устала. Выходя из коттеджа, она обернулась лишь один раз, чтобы закрыть калитку. Рейчел увидела мать, стоящую в дверях, и поддерживающую ее под руку Гвен Хартфорд. Когда она посмотрела на них, они отвернулись и, даже не махнув ей на прощание, скрылись внутри дома. Лишь мелькнула рука Гвен Хартфорд, когда та решительно хлопнула дверью, оставив Рейчел стоящей в одиночестве в лучах теплого осеннего солнца.

Где-то в отдалении послышался свисток паровоза. Рейчел повернулась спиной к коттеджу и направилась к станции.

Поезд подземки грохотал, покачиваясь на поворотах, в темном туннеле, потом, замедлив ход, остановился в неожиданно наступившей тишине, у станции, нетерпеливо ожидая отбытия. Мать и дочь, сидевшие напротив Рейчел, о чем-то тихонько разговаривали.

Рейчел закурила еще одну сигарету.

Поезд накренился, загудел, и вновь тронулся в путь.

Она пыталась сосредоточиться на журнале, раскрытом у нее на коленях, но никак не могла продвинуться дальше первого предложения. Ей было холодно. Руки, ноги и все внутренности окоченели от холода. Она вся дрожала. Но, посмотрев на свои руки, она убедилась, что пальцы твердо держат журнал. Дрожь исходила изнутри и была такой ужасной, что у нее стискивало легкие, затрудняя дыхание и заставляя сердце трепетать от ужаса. Так она не боялась ни разу в жизни. Ей казалось: все вокруг понимают, что с ней происходит. Однако никто не глазел на нее. В сущности, никому до нее не было дела.

Еще не поздно. Она может сойти с поезда. Никто не принуждал ее делать это. На мгновение она представила себе ожидающую ее пытку. Аккуратный и пунктуальный маленький человечек, с которым у нее была предварительная договоренность, бесстрастно и без обиняков объяснил ей, что к чему.

Теперь уже дрожали и ноги. Она наверняка не сможет встать, а тем более сойти с поезда, прошагать по узким улочкам и взобраться по той лестнице.

Так и не одолев первого абзаца, она перевернула страницу. С рекламного рисунка ей улыбалась девушка, застенчиво глядящая через плечо. «Самые чудесные волосы. Ее секрет в “Амами”!» Кто она, эта девушка, улыбка которой полна снисходительной уверенности? Знает ли она, каково это — испытывать страх, от которого все внутри замирает и ноет, словно от боли? Была ли она реально существующим человеком, эта хорошенькая девушка из журнала?

За окнами сверкнули огни станции.

Поезд замедлил ход и остановился. Зашипели, раздвигаясь, двери. Рейчел медленно поднялась, бросила сигарету, аккуратно примяв ее ногой, обутой в дорогую туфельку, взяла сумочку, перчатки, журнал и ступила на платформу. Эскалатор неумолимо понес ее наверх.

Небо затянуло облаками. Мрачный полдень готов был в любую минуту разразиться дождем. Мимо нее торопливо проходили люди, прикрывая лица от встречного ветра. Стараясь ни о чем не думать, Рейчел быстро пересекла улицу, миновала торговца газетами, шумно выкрикивающего броские заголовки о трагических самоубийствах на Уолл-стрит. Завернув за угол, она перешла на другую сторону узкой улицы, спустилась по еще более узкому переулку, который упирался в неопрятный тупик с высокими обшарпанными домами, тесно прижавшимися друг к другу словно стайка нищих с усталыми невыразительными лицами, старающихся согреться. Тут она в нерешительности остановилась. Полчаса… Через полчаса все будет позади. Она будет на пути домой, и больше никогда сюда не вернется.

Она бросила журнал, который все еще держала в руках, в ближайшую урну, быстро подошла к двери дома № 11 и позвонила в колокольчик.

Ее встретил тот же человек, в первую встречу представившийся Гарднером — маленький, аккуратный, суетливо-педантичный. У него были редеющие волосы и очень красные губы, а голос высокий и бодрый.

— Вверх по лестнице, дорогая. В комнату направо. Раздевайтесь. Я поднимусь через минуту.

Рейчел молча прошла мимо него. Поднимаясь по лестнице, она почувствовала в ногах судороги; от нервного напряжения каждый мускул ее тела пронизывала ноющая боль.

В небольшой комнате было жарко и душно; керосиновый обогреватель извергал тошнотворный запах в уже и без того мало пригодный для дыхания воздух. Из мебели — лишь своеобразное ложе, нечто среднее между кроватью и креслом, и стол, на котором стоял тазик, лежала пара резиновых перчаток и длинная, изогнутая в виде крючка игла. На внутренней стороне двери висела короткая ночная рубашка, много раз стиранная и уже поблекшая. Стиснув зубы, чтобы они не стучали от дрожи, ставшей теперь почти неудержимой, Рейчел разделась, взгромоздив аккуратно свернутую одежду на стол, поскольку в комнате не было другого места, куда она могла бы ее положить. Одев сорочку, она присела на жесткую кровать. Сквозь тонкую ткань ощущалась гладкая и холодная, как лягушачья кожа, резиновая подстилка. Рейчел откинулась на спину. Подушка оказалась плоской и комковатой. Электрическая лампочка без абажура светила ей прямо в глаза, гибкий шнур, тянувшийся от нее, петлей свисал с потолка. Похоже на ад, подумалось ей.

Она услышала шаги на лестнице, и села, свесив ноги на пол и ссутулив плечи. Резким движением открыв дверь, в комнату вошел Гарднер. В руках у него был старый чайник, из носика которого поднимался пар.

— Готова, дорогая? Вот и хорошо. — Он поставил чайник на стол и огляделся вокруг, будто искал что-то. — Только одна небольшая деталь, дорогая…

— Что такое? — Рейчел едва шевелила одеревеневшими губами.

— Маленькая деталь… Гм! — Он деликатно откашлялся: — Мы ведь условились о плате?

— О да, разумеется. — Рейчел сползла с кровати, порылась в сумочке и почти швырнула ему пачку банкнот. — Вот, получите.

Он стоя пересчитал деньги.

В тишине шипел и потрескивал керосиновый обогреватель. Рейчел чувствовала, что задыхается.

— Все правильно. — Он старательно уложил деньги в карман и плеснул в тазик горячую воду. — Ложись, дорогая, и раздвинь ноги, вот так. О дорогая, ты должна расслабиться. Все будет значительно труднее, если ты этого не сделаешь — ну, дорогая, давай… давай…

Это было похоже на насилие, и даже хуже того. Каждый мускул, каждая клеточка ее тела восставали против грубого прикосновения его холодных рук, ощупывающих что-то внутри, против зверского вторжения в нежнейшую из тканей ее организма.

Он был нетерпелив.

— О, дорогая, ну, давай… если ты будешь сопротивляться, тебе будет только хуже. Я же сказал — расслабься.

Она плакала, плакала неудержимо, стиснув зубы и подавляя крик, застрявший в горле. Она умирала. Умирала от боли и ужаса. Наконец она глубоко вздохнула и пронзительно вскрикнула.

— Ну, вот. — Он выпрямился. Его перчатки были окровавлены. — Теперь все позади. Помойся и оденься, дорогая. У тебя мало времени. — Он взял полотенце и бросил ей. — Увидимся внизу, когда ты будешь готова. Но, как я уже сказал, одевайся как можно быстрее. Мы ведь не хотим, чтобы что-то случилось, прежде чем ты доберешься до дома, не так ли?

Она неловко свесила ноги с края кровати и села. Несмотря на жару, ей было холодно. Она смертельно замерзла. Ноги были в крови. Преодолевая отвратительную тошноту, она доплелась до стола, обмакнула полотенце в воду и вытерла кровавые пятна. Окровавленная игла-крючок лежала на столе, теперь уже ненужная. Слезы все еще текли по ее лицу, и ей казалось, что их уже никогда не остановить. Она натягивала одежду, ощущая слабость во всем теле и отчаянно стремясь поскорее выбраться из духоты маленькой комнаты. Очутившись на лестничной площадке, она на мгновение остановилась в начале крутой лестницы, стараясь прийти в себя. Воздух здесь был прохладнее и менее зловонный. По крайней мере, она могла дышать.

Рейчел очень осторожно спустилась вниз по темной лестнице. Он ждал ее внизу с небольшой бутылочкой в руках.

— Ну, дорогая, теперь домой. Чем быстрее, тем лучше. Возьми…

— Что это?

— Настойка. Помогает при сокращении. А теперь — ты помнишь, что я тебе говорил? О чем предупреждал?

— Да.

— Ну, хорошо. Тогда… — Он все еще стоял на ее пути — маленький, аккуратный, с угрозой на лице, — тогда помни — если что-то случится, помалкивай, ни гу-гу, поняла? Мы ведь не хотим, чтобы у нас были неприятности?

— Нет, конечно, нет.

Он по-прежнему не двигался с места.

— Если что-нибудь, к несчастью, произойдет, и несведущие люди будут относить это на мой счет, будь уверена, я пострадаю не один. Я человек общительный во всех отношениях, дорогая. — Он сверлил ее своим взглядом.

— Я никому не скажу.

— Вот хорошая девочка. — Он кивнул и отошел в сторону. — Никуда не годится — огорчать людей, не так ли? Как я уже сказал, об этом ни гу-гу.

Она прошла мимо него к двери. День снаружи стал совсем унылым. Тучи потемнели и сгустились, шел дождь. Грязная вода бежала по сточным канавам. На минуту Рейчел прислонилась к косяку. Измученная, окоченевшая от холода, она приходила в ужас от мысли, что ей надо добраться до станции и проехать несколько остановок поездом.

— Где… где я могу взять такси?

Она чувствовала его присутствие, ощущала нетерпение, с которым он ожидал ее ухода.

— Вверх по переулку и за угол. Выйдешь на Чаринг-Кросс-Роуд, там можно нанять такси.

Он захлопнул за ней дверь, едва она ступила на тротуар.

С пульсирующей болью внизу живота, которая становилась почти невыносимой, закутавшись в пальто, она заплетающимися шагами побрела по улице.

Облегчение, которое она испытала, добравшись домой, почти полностью поглотил страх перед тем, что неизбежно должно было произойти. В камине горел слабый огонь. Двигаясь медленно и осторожно, она подбросила побольше дров. Затем, все еще кутаясь в пальто, вышла на площадку. Рядом с ванной комнатой, которой она пользовалась вместе с соседями верхнего этажа, стоял шкаф, забитый всякой всячиной — швабрами, ведрами, стиральными досками и прочими вещами, редко используемыми в хозяйстве. Среди них находилась старая жестяная ванна, принадлежавшая пожилой даме, которая когда-то жила в квартире Рейчел. Стараясь не сгибаться от боли, с неимоверными усилиями она протащила ванну в дверь и оставила в гостиной. Потом прошла в крошечную кухоньку и поставила на огонь две кастрюли с водой и чайник. И только затем сняла пальто, бросив его на спинку кресла; оно сползло и бесформенной грудой легло на полу. Она прошла в спальню, чтобы переодеться. Одежда осталась разбросанной по всей комнате. Рейчел сунула руки в рукава шерстяного халата. Она почти уже привыкла к приступам дрожи, которая время от времени охватывала ее тело и заставляла зубы стучать.

На кухне кипела вода. Она вылила содержимое кастрюль в ванну и, наполнив их вновь, поставила на плиту.

Двигаясь как автомат, Рейчел достала полотенце и одеяло, которое набросила на плечи в тщетной попытке согреться. Наполовину недопитая бутылка виски стояла на шкафу для посуды. Быстрым движением она откупорила ее и отпила прямо из горлышка. Затем, все еще не выпуская бутылку из рук, она побродила по комнате в поисках сумочки, и наконец нашла ее на полу под сваленной в кучу одеждой. Она извлекла из нее бутылочку с настойкой, долго смотрела на нее, потом запрокинула голову и залпом выпила содержимое. От горечи у нее появились позывы к рвоте. Она стояла, пытаясь унять тошноту. Затем медленно и методично, будто в нее вселилось некое бесстрастное существо, она возобновила приготовления.

Спустя полчаса она сидела в кресле у камина, бутылка виски стояла рядом с ней. Перед камином находилась наполовину наполненная ванна. Рейчел наблюдала за тем, как клубы пара, поднимавшиеся с поверхности воды, исчезают в дымоходе. Несмотря на теплый халат и наброшенное на плечи одеяло, она вся дрожала. В тишине тикали часы. Она ждала.

Это началось не сразу. Сидя в ванне, она почувствовала приступ резкой боли, потом еще один, и лишь только потом засочилась кровь. Она лежала до тех пор, пока вода не стала неприятно холодить. Тогда, преодолевая сильную боль, она выбралась из ванны и вытерлась, дрожа всем телом, с трудом натянула на себя широкую хлопчатобумажную ночную сорочку и, перепуганная, легла в постель. Боль не стихала пугающе долго. Медленно тянулись часы — а может быть, дни или целая вечность, — до тех пор, пока неожиданно когти неумолимой и безжалостной агонии не вцепились в нее и не начали разрывать ее на части. Кровь была повсюду. Несмотря на предупреждение и собственную предусмотрительность, она не была готова к этому.

За окном стемнело. Когда боль несколько стихла, ей удалось включить лампу. Огонь в камине погас, комнату окутала прохлада. Стиснув зубы, Рейчел с трудом вновь развела огонь. Она ужасно замерзла.

Наконец наступило некоторое облегчение. Совершенно разбитая, напуганная, одинокая и всеми заброшенная, она добрела до постели, обливаясь слезами. Когда новая волна жестокой боли охватила ее, она не смогла пошевелиться. Она истекала кровью прямо там, где лежала. Кошмар продолжался, и ему не видно было конца. Она совершенно потеряла счет времени. Почти вне себя от боли, потрясения и потери крови, она впала в бессознательное состояние.

Когда она очнулась, было очень темно и невыносимо холодно, Рейчел не имела понятия о том, сколько времени лежала так. Сквозь открытую дверь она увидела остывающие угли в камине и слабый свет лампы.

С неожиданной и ужасающей ясностью она поняла, что может умереть, предоставленная самой себе.

Несколько минут она лежала, думая об этом. Однако ее сознание мутилось, и она была не в силах сосредоточиться даже на такой страшной мысли. Все путалось у нее в голове. Что подумает Тоби, увидев, как она выглядит? Тоби… Тоби, ясноглазый, светловолосый, подшучивающий над ней. Он увидит, что она плачет, и по-братски обнимет ее…

— Зачем ты так переживаешь из-за матери? Посмотри на меня: у меня никогда ее не было — и я не пропал.

Тоби, такой красивый в форменной одежде, он с таким достоинством носит военную форму цвета хаки. Боже, какие глупые слова. Уходите. Оставьте меня. Она должна думать. Она должна думать.

Рейчел погрузилась во тьму, точно в морскую пучину. Она опускалась на дно, потом поднималась на поверхность, испытывая головокружение. Она ничего не чувствовала, только слабую, пульсирующую боль, которая, казалось, настигала ее из далекого далека, не причиняя ей неудобства. Думать о чем?

Тоби…

Номер…

Коротким отчетливым эхом он отдавался в ее сознании. Три, девять, два.

Невероятным усилием воли она сосредоточилась на номере телефона. Три, девять, два. Номер телефона Тоби. Помощь… Тоби поможет… Он знает, что делать.

Три, девять, два…

Она потянулась к телефону, который стоял у постели. В трубке щелкнуло, но тщетно — она не помнила номер коммутатора. Ради всего святого, какой же там номер?

Она вновь погрузилась в холодную, таящую в себе адские муки темноту, которая поджидала ее, чтобы сомкнуться над головой подобно ледяным водам океана. Потом очнулась, чтобы ощутить новые мучения и почувствовать, как из нее хлынула кровь. Агония, что вернула ее из небытия, на долю секунды прояснила ее сознание, и тут она вспомнила.

Вспомнила номер коммутатора, и вновь потянулась к телефону. Казалось, прошла вечность, прежде чем ответила телефонистка.

— Бейзуотер, три, девять, два. — Голос Рейчел звучал неровно, но достаточно отчетливо. Обхватив телефонную трубку и натянув на себя одеяло, она свернулась клубочком. Где-то далеко все звонил и звонил телефон. Никто не отвечал.

— Боюсь, никто не берет трубку. — Голос телефонистки, усталый и безучастный.

— Пожалуйста, попытайтесь еще. Я уверена, там кто-нибудь есть. Это очень важно.

Гудки, гудки, гудки и, наконец, голос, сонный и взволнованный.

— Алло, алло, кто это?

Дафни…

Разочарование.

— Алло? Кто это?

— Дафни… Это Рейчел. Рейчел Пэттен…

— Рейчел? Что случилось? Сейчас три часа утра…

— Прости. Я не могу объяснить. Прошу тебя… Тоби дома?

— Нет. — В голосе легкое раздражение. — Мне очень жаль. Он уехал на север на пару дней и вернется лишь завтра. — Она ждала. Рейчел молчала. У нее побелели костяшки пальцев — с такой силой ее рука сжимала трубку. — Рейчел? — Теперь в голосе Дафни звучала неуверенность. — Что случилось?

Слезы слабости и страха ручьем стекали по щекам Рейчел. Она чувствовала их тепло на своей холодной коже. Силы покидали ее. Она не могла говорить.

— Рейчел! Ответь мне! Что случилось? — Эхом звучал металлический, холодный, нереальный голос. Положив трубку точно на рычажки, Рейчел перевернулась на бок, подтянув колени. Слезы капали на подушку. Кровь по-прежнему сочилась, горячая и липкая. Боль не ослабевала.

Дафни несколько минут стояла с телефонной трубкой в руке. В холле было прохладно. Единственная лампочка на площадке, которую она включила, подбежав к телефону, бросала мрачный свет на лестницу. Мирно тикали большие напольные часы. Что на сей раз затеяла Рейчел?

— Что-нибудь случилось, мадам? — Паркер, взъерошенная ото сна, непривлекательная на вид, закутанная в халат, напоминавший, скорее, лошадиную попону, стояла у подножия лестницы, протирая глаза.

— Нет, ничего. То есть… — Дафни покачала головой, все еше не пробудившись ото сна и не придя в себя от потрясения. Услышав пронзительно-громкие звонки в столь поздний час, она была уверена, что с Тоби случилось что-то ужасное. И этот страх пока не прошел. Она осторожно опустила трубку.

Кто ее разберет, эту Рейчел. Дафни была наслышана о ее «подвигах» и достаточно много видела своими глазами, чтобы понять, что ее звонок мог в равной степени означать как пустячное дело, так и нечто гораздо более серьезное. Возможно, она была где-то на вечеринке, под мухой, и поссорилась с кем-нибудь. Но с другой стороны…

— Мадам? — Паркер, одетая наспех, подошла ближе и, слегка нервничая, показала на молчавший аппарат. — Должно быть, что-то все-таки случилось?

— Да, Паркер. Наверное. — На душе у Дафни было неспокойно. Глубокая складка пролегла между бровями. — Все дело в том, что именно? — Она попыталась вспомнить звук голоса Рейчел и слегка вздрогнула. Если сами слова мало о чем говорили, то не вызывало сомнений, что за ними скрывалось полное отчаяние.

Паркер стояла, несколько смущенная, но в то же время явно настроенная на решительные действия.

— Кто это был, мадам?

— Миссис Пэттен. Подруга мистера Тоби. Мне показалось… она очень расстроена. Она положила трубку.

— Откуда она звонила?

Дафни покачала головой.

— В этом вся проблема. Я не знаю.

— Вот что я вам скажу, — голос Паркер звучал успокаивающе. При всех непредвиденных обстоятельствах у нее был готов ответ на любую проблему. — Я приготовлю чашечку вкусного чая.

— Правда? Это было бы замечательно. — Дафни не могла собраться с мыслями. Голос Рейчел все еще звучал в ее ушах, резкий от напряжения и слез. И даже искаженный телефоном… или страхом?

Дафни тут же начала упрекать себя. Она просто преувеличивает. У девушки появились неприятности, и она хотела, чтобы Тоби помог ей выпутаться. Тоби не оказалось на месте. Без сомнения, Рейчел уже нашла кого-нибудь, кто охотно протянул ей руку помощи.

А если все не так?

Решившись, Дафни быстрыми шагами направилась в кабинет и взяла со стола телефонный справочник.

Телефон в квартире Рейчел звонил долго.

— Извините, мадам. Никто не отвечает.

— Благодарю вас.

Паркер, теперь уже окончательно проснувшаяся и явно довольная тем, что не осталась в стороне в такой волнующий момент, приготовила чай на кухне. Дафни, улыбаясь, села за стол и взяла чашку. В комнате было уютно и тепло, поскольку огонь в печи поддерживался постоянно.

Никто не отвечает.

Дафни пришла к решению, не выпив еще и половину чашки, но молчала, пока та не опустела. Она всегда считала, что торопливое решение часто бывает ошибочным. Никогда не мешало сначала обдумать то, что пришло тебе в голову. То, что она собиралась сейчас сделать, возможно, было безрассудством или глупостью. Но она была уверена, что это единственно правильное решение.

— Еще чаю, мадам?

— Да, пожалуйста, Паркер. А потом я думаю, мне придется отправиться туда.

— Что?! — возмущенная Паркер даже не заметила, что перешла грань приличий. — Куда отправиться?

— Домой к мисс Пэттен. Это неподалеку. Я могу взять такси на ночной стоянке у станции.

Паркер поднялась со своего места — само воплощение праведного гнева и поразительного чувства собственного достоинства.

— А этот, мадам, вы не должны делать.

Дафни покачала головой.

— Боюсь, что должна, Паркер. Как ты уже сказала, должно быть, что-то случилось. Если Рейчел нет дома, от этого никому не будет вреда. Если же она… — фраза повисла в воздухе.

— Если она… — Паркер потуже затянула гюяс своей попоны, настроенная явно по-боевому. — Тогда вам, вероятно, потребуется помощь. Я ни за что не отпущу вас одну.

— Не глупите, Паркер…

— Нет, мадам, это не глупость. Хотя к некоторым это может относиться в полной мере. Позволить вам выйти из дома в это время ночи — вернее, утра в вашем положении и одной? Мадам, поверьте, моя совесть не позволит мне сделать это. Если вы считаете, что должны идти, я не могу вас остановить. Но остаться дома и пить чай я тоже не могу.

Дафни улыбнулась, почувствовав облегчение в большей степени, чем она могла бы себе представить.

— Да благословит тебя Бог, Паркер. Если ты в самом еле не возражаешь, я была бы очень рада. Я не сомневаюсь, что мы напрасно беспокоимся, но нужно попробовать, Я с трудом верю, что кто-нибудь стал бы обращаться за помощью, если бы это не было так срочно.

— Верно. — Паркер гремела чашками, ставя их на сушильную доску. — Пойду собираться. А вы, мадам, не забудьте надеть теплое пальто.

Было почти четыре часа, когда Дафни и Паркер, оставив такси у дома, поднимались к квартире Рейчел по плохо освещенной лестнице, предчувствуя недоброе.

Дверь оказалась незапертой.

Дафни рывком распахнула ее.

— Рейчел?

Лишь тяжелая тишина была ей ответом. В нос ударил странный и неприятный запах. Драпированные шелка и атласы тускло поблескивали при слабом свете единственной лампы. Одиноко мерцали зеркала, словно хозяйка бросила их на произвол судьбы и уехала, оставив в камине остывать едва тлеющие угли.

Дафни прошла в гостиную. Паркер метнулась за ней, тенью застыв у двери. Перед камином стояла ванна, наполненная водой. Повсюду разбросаны полотенца. Испачканные полотенца. Дафни медленно наклонилась, подняла одно из них, поднесла к свету.

— Рейчел! Где ты? — Она повернулась, выскочила в холл и бросилась к кухонной двери. В крошечной комнате царил хаос. Плита завалена всевозможного вида кастрюлями и чайниками. — Рейчел?

Мертвая тишина. Дафни вернулась в гостиную и оттуда устремилась в спальню.

— Рейчел! О Боже, что случилось? — Она поспешила к постели и опустилась рядом с ней на колени. — Рейчел!

Вспыхнул свет — практичная Паркер отыскала выключатель и нажала кнопку. При свете лампы лицо Рейчел было бледным как полотно и неподвижным. Повсюду пятна крови. Дафни застыла, потрясенная.

— Разведите огонь, мадам. И поставьте чайник на плиту. — Паркер снимала пальто, закатывая рукава кофты.

— Но… Паркер… она… она умерла! Что мы можем…

— Нет, мадам, не умерла. Пока еще нет. Но это не значит, что она не умрет, если мы будем медлить. Не беспокойтесь. Предоставьте все мне. Только разведите камин и приготовьте чай. Крепкий. И очень сладкий. И дайте чистые полотенца, если сумеете их найти. Или простыню. Все пригодится! Ну, мисс, очнитесь…

Дафни побежала на кухню. Она неумело возилась с ручками газовой плиты и спичками. До нее доносился бодрый деловитый голос Паркер из спальни и, наконец, — о, благословенное облегчение! — едва слышное бормотание Рейчел. Она тут же оказалась у двери спальни.

— Рейчел — о слава Богу! — я думала, ты умерла. Я пошлю за доктором — тебя надо немедленно отвезти в больницу!

— Нет!! — Огромные глаза Рейчел горели огнем на осунувшемся лице. — Нет! Никаких докторов!

— Но, Рейчел…

— Нет! — Она повернула голову на гюдушке, обессиленная. — Не надо доктора. — Она обратилась взглядом к Паркер. — Скажи ей.

Паркер оставила Рейчел и подошла к Дафни, с нетерпением, но весьма учтиво выпроваживая ее из комнаты.

— Не беспокойтесь, мадам. Мне еще не то приходитесь видеть. Приготовьте чай, разведите огонь в этом проклятом камине и найдите мне чистое белье. И давайте оставим разговоры о докторах, хорошо? Во всяком случае, на некоторое время. Поживем — увидим.

— Хорошо, но… Паркер… ты уверена? А что, если она умрет? Мы не можем допустить, чтобы это произошло. Ни в коем случае!

Паркер улыбнулась. Она совершенно преобразилась. Теперь это уже была не та неуклюжая прислуга, которая кричала в телефонную трубку и теряла равновесие, делая книксен.

— Предоставьте это мне, мадам. И… будьте осторожнее, вы меня слышите? Мы ведь не хотим, чтобы нас ожидали другие неприятности, не так ли? У вас своих проблем хватает.

Удивительно, но Дафни потребовалось много времени, чтобы эти слова дошли до ее сознания. За последний час она ни разу не подумала о своем положении.

Паркер смотрела на нее проницательным взглядом.

— С вами все в порядке?

— Я прекрасно себя чувствую. — Дафни говорила правду.

В глазах Паркер она увидела одобрение.

— Хорошо. Тогда приготовьте чай.

Заря уже окрасила небо в перламутровые тона, когда Рейчел наконец заснула. Но спала она беспокойно и что-то бормотала во сне. Дафни сидела рядом с ней, пила уже наверное сотую чашку чая и любовалась совершенной красотой ее лица. Паркер, которая, по-видимому, никогда не чувствовала усталости, занялась уборкой квартиры. Удостоверившись, что Рейчел спит, Дафни подошла к двери.

— Паркер?

Угловатая фигура замерла. Прислуга подняла голову.

— Да, мадам?

— Спасибо тебе. Большое спасибо. Я не знаю, что сказать. Я не смогла бы справиться без тебя. Думаю, мисс Пэттен обязана тебе жизнью.

Паркер быстро взбила диванную подушку.

— О, я бы не стала так утверждать, мадам. Просто удивительно, но женщина способна подняться на ноги и не после такого. Вы можете мне не верить, но не так уж много женщин умирает в подобных случаях.

— Откуда ты так хорошо знаешь, что следует делать в таких ситуациях? — Дафни задала этот вопрос, не подумав, и только после того, как он сорвался с языка, она поняла, что допустила бестактность по отношению к Паркер. — О, пожалуйста, извини, я не имею в виду…

Паркер долго смотрела на нее, как бы взвешивая слова, потом сказала:

— Моя мать — своего рода повивальная бабка, там у себя, в Степни.

— Понятно.

— Она помогает… понимаете? Женщинам, которые… — она подняла на Дафни блеклые, навыкате, глаза и тут же отвела взгляд: —…нуждаются в помощи, так сказать.

— Да. — Дафни почувствовала себя неловко. Она стояла и смотрела, как Паркер со знанием дела превращает хаос в порядок. — А теперь? Что мы будем делать теперь?

Паркер распрямилась и потерла поясницу, впервые проявив признаки усталости.

— Трудно сказать. Честно говоря, я думаю, у нее осложнение. Такое случается иногда. Особенно, если девушка… вы понимаете… не разбирается в этом, — закончила она несколько извиняющимся тоном.

Дафни обернулась, чтобы посмотреть на неподвижную фигуру на постели.

— Да, — просто сказала она. — А если оно все-таки есть? Осложнение?

— Кто знает? Конечно, у нее некоторое время будут неприятности. Возможно, ей потребуется лечение, возможно — нет. Там видно будет. Сейчас есть другая проблема. Нельзя оставлять ее одну. Ей требуется уход. — Паркер улыбнулась, тепло и дружелюбно. — И добрая чашка малинового чая.

Дафни чуть не рассмеялась.

— Малинового чая?

— Это как раз то, что нужно. Отдых, уют и тепло.

— Она должна поехать с нами.

Паркер кивнула с улыбкой.

— Это как раз то, что нужно, — повторила она.

Вернувшись в спальню, Дафни устроилась в кресле. Но прежде она раздвинула шторы. Небо за окном было окутано бледной, голубовато-серой рассветной дымкой.

Рейчел по-прежнему спала.

Глава десятая

В те короткие мгновения прояснения сознания, которые редко навещали Рейчел за последние двадцать четыре часа, она чувствовала только боль и невероятную путаницу в мыслях. Приходя в себя, она желала поскорее снова окунуться в забытье. Она не могла, не хотела терпеть боль. И что еще хуже, она была не готова посмотреть правде в глаза. Что она натворила? Находясь большую часть времени в бреду и плену сновидений, она ворочалась в постели с боку на бок; ее волосы слиплись от пота. Она вновь и вновь видела лицо этого скользкого типа с острыми неприятными чертами, склонившееся над ней, и переживала то чудовищное надругательство, что свершилось над ее телом. Снова и снова она стремилась убежать. Иногда она слышала как бы доносящиеся издалека успокаивающие ее голоса и ощущала на себе чьи-то спокойные руки. Но в основном она пребывала в одиночестве, темноте и боли, в мире кошмаров и ужаса. В мире, в который неожиданно шагнул извне Гидеон Бест. Он вырос до невероятных размеров и почернел от гнева; он хотел уничтожить ее, как она уничтожила его дитя. Она пряталась. Убегала. Убегала в темноту. Но он повсюду находил ее. Преследовал ее. Вконец измученная, она висела на ниточке боли в полуночной пустоте и ждала.

Он пришел.

Он произносил слова, которых она не понимала. Он пришел и протянул огромные ручищи, чтобы схватить ее. Наказать.

— Нет, Гидеон, нет! Прости! Прости!

Он не слышал. Ему был одинаково безразличен и страх, который она испытывала, и ее угрызения совести. Она из последних сил боролась с ним, плача и умоляя его выслушать то, что она пыталась ему рассказать. Однако он не слушал ее, и она не могла остановить слезы. Потом случилось невероятное. Он взял ее на руки и держал крепко и нежно, как мог бы держать младенца. Она слышала его голос. Не понимая ни одного слова, она, тем не менее, сознавала, что это были мягкие, утешающие звуки. Она произносила его имя тихо, очень тихо и наконец он впервые позвал ее.

— Рейчел. Рейчел…

Она прильнула к нему словно напуганный ребенок, рыдая так, что ее сердце разрывалось на части. Она очнулась, чтобы почувствовать, как ее баюкают крепкие, сильные руки. Очнулась, чтобы на какой-то безумный миг поверить, что это и в самом деле Гидеон, который пришел, чтобы простить ее. Она чуть было не прошептала его имя. Но, слава Богу, не успела сделать этого, потому что увидела над собой ярко-голубые глаза Тоби Смита. Мир закачался и вновь пришел в равновесие. Прохладный воздух коснулся ее лица. Она была тяжело больна. Она смертельно устала. Щеки ее были мокрыми от слез.

— Тоби? — Ее собственный голос долетал до нее откуда-то издалека.

С невероятной осторожностью Тоби отпустил ее на подушки.

— Да. Как ты себя чувствуешь? — Его голос был тихим и очень мягким.

Ей понадобилось несколько минут, чтобы собраться с силами и улечься поудобнее.

— Я… думаю, все в порядке. Только очень больно, и слабость. — Она лежала, не имея сил шевельнуться; на губах блуждала тень улыбки. — Так мне и надо.

Тоби с серьезным видом кивнул. В его взгляде светилась тревога, светлые локоны спутались и упали на лоб.

— Рейчел…

Она покачала головой, не отрывая ее от подушки.

— Не надо. Не сейчас. Пожалуйста…

Он долго смотрел на нее. Нечто, похожее на сострадание, мелькнуло в его глазах.

— Ты идиотка. Проклятая идиотка, — сказал он беззлобно.

— Да. — Слабые слезы текли по ее лицу. Она сделала еще одну попытку улыбнуться. — Да. Разве это новость для тебя?

Он взял ее холодную руку в свою. Она ощущала ее тепло и силу, точно новая кровь вливалась в ее сосуды. Его губы были мягкими, когда он поцеловал ее пальцы.

— Я скажу Дафни, что ты проснулась.

Совершенно изнуренная, Рейчел закрыла глаза. Она отдала себя в заботливые руки Дафни и девушки, которую та называла Паркер, сознавая при этом, что уход за нею уже стал частью их жизни.

— Как долго я здесь нахожусь? — Теперь Рейчел поняла, где она, вспомнила как далекий кошмар то мучительное путешествие на такси, на котором ее доставили в Бейзуотер.

Дафни несколько неуклюже присела рядом — теперь ее беременность уже была заметна. Рейчел смотрела в сторону. Дафни взяла ее за руку.

— Два дня, Рейчел, ты была очень больна. Действительно очень больна.

Рейчел закрыла глаза.

— Ты все еще теряешь кровь. — Голос Дафни был очень спокойным, ее пальцы крепко держали руку девушки. — Мы сделали все, что в наших силах, Паркер немного разбирается в подобных вещах. Но, Рейчел, моя дорогая… тебе надо показаться доктору…

— Нет!

Дафни крепко сжала ее руку.

— Пожалуйста, послушай. В этом нет ничего опасного, обещаю тебе. Мистер Престон — мой личный гинеколог, мой большой друг. Он осмотрит тебя. И никому ничего не скажет. Я обещаю.

— Нет!

— А вот и я. — Жизнерадостная вездесущая Паркер возникла по другую сторону кровати и просунула руку под плечо Рейчел. — Выпей. — Она бросила на хозяйку предостерегающий взгляд и слегка покачала головой.

Рейчел залпом проглотила теплый ароматный напиток.

Дафни поднялась.

— Двенадцать часов, — решительно сказала она. — Если к этому времени не наступит улучшения или если в любой момент ты почувствуешь себя хуже, я пошлю за мистером Престоном. Не стоит расставаться с жизнью ради этого, Рейчел.

Рейчел уныло подняла покрасневшие глаза на некрасивое, полное решимости лицо.

— Ты так думаешь?

— Да. Я так считаю. И не будем спорить. Двенадцать часов. — Неожиданно смягчившись, Дафни наклонилась к Рейчел и ласково смахнула волосы с ее лица. — Постарайся уснуть, моя дорогая. Посмотрим, как ты будешь себя чувствовать, и поговорим об этом позже.

В конце концов необходимость посылать за доктором Престоном отпала. Хотя ее выздоровление шло медленно, но благодаря заботам Паркер, которые трудно было переоценить, протекало достаточно стабильно. Боль отступила, постоянное кровотечение ослабло. Ее сон стал более спокойным. Но Рейчел много плакала, и это тревожило и раздражало ее. Слезы появлялись неожиданно, ниоткуда и безо всяких причин. Физически она была близка к выздоровлению. Однако были другие раны, не менее опасные и не менее болезненные, от которых невозможно было избавиться. По ночам ее все еще иногда мучили кошмары.

Спустя пять дней после того, как Дафни и Паркер привезли ее в Бейзуотер и тем самым спасли ей жизнь, Рейчел была в состоянии сидеть в кресле у окна. Ей нравилась эта уютная комната с коричнево-кремовыми обоями с золотинкой, тяжелыми, цвета ржавчины, драпированными бархатными шторами, что висели по обе стороны большого подъемного окна. В камине уютно горел огонь. Закупанная в очень удобный, хотя далеко не элегантный, шерстяной халат Дафни, она сидела в глубоком кресле, наслаждаясь лучами мягкого полуденного солнца. На столике, стоявшем рядом с ней, ожидала картинка-головоломка. Когда открылась дверь, она подняла глаза и улыбнулась.

— Тоби? Входи.

— Я не помешаю тебе?

Она покачала головой.

— Вовсе нет.

Он вошел в комнату, осторожно прикрыв за собой дверь, подошел к камину и встал к нему спиной, скрестив руки на груди.

— Как ты сегодня?

— Намного лучше. Спасибо. Скоро я буду в полном порядке.

— Это хорошо… — Тоби провел рукой по своим волосам характерным жестом, означающим, что он чем-то встревожен.

Рейчел, нахмурившись, наблюдала за ним. Она достаточно хорошо знала Тоби, чтобы понять, что у него что-то на уме. Стало быть, ее ожидал разговор, которого она так боялась. Грешница должна ответить за свой проступок. Непозволительно, чтобы такое осталось безнаказанным. Она быстро взглянула на картину-головоломку. На деревянных пластинках были изображены в пастельных тонах фрагменты огромной вазы с осенними цветами. Рейчел спокойным движением взяла один из фрагментов и проверила, подходит ли он к другому.

— Я хочу поблагодарить тебя. Тебя и Дафни. То, что я натворила — ужасная глупость, граничащая с преступлением. Я не стала бы винить Дафни, если бы она бросила меня в ближайшей больнице и предоставила самой себе. — Рейчел подняла глаза на Тоби.

Он с рассеянным видом покачал головой.

— Не говори ерунды. Дафни сделала единственно правильное решение. Не стоит благодарить нас. Благодари Бога, что в конце концов все обошлось. Так ты уверена, что тебе лучше?

Рейчел утвердительно прикрыла глаза.

— Да. Уверена. Через день-другой я буду на ногах. — Она вновь посмотрела на разрисованную дощечку, которую все еще держала в руках. Пальцы были худыми и очень бледными, и кисть руки напоминала птичью лапку. Ловко и аккуратно положив фрагмент картинки на место, она замерла в ожидании.

Тоби отошел от камина и остановился позади, глядя через ее плечо. Потом, слегка коснувшись ее плеча, наклонился вперед, взял наугад кусочек мозаики, покрутил его и пристроил на место, прямо в середине крупной распустившейся розы малинового цвета. Рейчел с удивлением заметила, что его случайное прикосновение именно так и было принято ею. До недавних пор его близость была бы в известной степени опасна для нее. Ее сердце готово было бы выскочить из груди, и реакция ее легко возбудимой натуры была бы непредсказуемой. А сейчас она спокойно повернула голову и посмотрела на него. По-прежнему чем-то встревоженный, он отвернулся, и, отойдя к окну, остановился, глядя на деревья в осеннем убранстве.

— Рейчел?

— М-м? — Она взяла еще один фрагмент картинки-головоломки. Стоило ей выложить розу, как рисунок приобрел более ясные очертания. Она склонилась над столиком.

— Что значит для тебя этот человек, Гидеон Бест? — Его голос был очень спокойным.

Рейчел застыла от ужаса.

Он повернулся.

Очень-очень осторожно она положила на место кусочек картинки и сложила руки на коленях, опустив взгляд.

Однако вид ее говорил сам за себя.

— О Боже, Рейчел! — сказал он очень тихо.

Она приподняла подбородок.

Молчание было долгим и мучительным. Когда она наконец прервала его, то все еще не могла заставить себя взглянуть на Тоби.

— Разве тебя это касается?

— Нет, — без энтузиазма согласился он.

— В таком случае, все в порядке. — Сохраняя внешнее спокойствие, она вновь обратилась к головоломке.

— Но ты могла бы найти себе кого угодно! Кого угодно! Что случилось с тобой, если ты позволила этой скотине касаться тебя? Боже милостивый, у меня все переворачивается внутри при одной только мысли об этом! — В его голосе звучало отчаяние.

Она быстро повернулась, задев картинку, и часть ее цветными брызгами разлетелась по полу.

— Не будем об этом, Тоби.

— Не будем? Вот так просто? — Он резко повернулся к ней. — Я знаю тебя с того самого дня, когда ты появилась на свет. Мы были как брат и сестра. Боже всемогущий, Рейчел, я знаю, мы с тобой дружны как кошка с собакой… Но к черту все это! Я волнуюсь за тебя. Я всегда волновался. Ты должна это знать! И помнить, что этот ублюдок, который так поступил с тобой… оставил тебя одну…

— Тоби!

— Я все слышал! Слышал, что ты говорила! Ты думала, что я — это он! Ты… — Он замолчал. Тяжело вздохнул, стараясь сдержать себя.

— Что?

— Ничего.

— Тоби… Что я говорила?

Слишком хорошо зная ее, он понимал, каково ей будет, когда она узнает, как униженно умоляла его, полагая, что это Гидеон.

— Какое, к черту, имеет значение, что ты сказала! Единственно важно то, что это животное овладело тобой, оставив наедине с последствиями, а само осталось ни при чем!

Очень осторожно она поднялась, еще не уверенная в своих силах.

— Хватит об этом. Достаточно.

— Какого дьявола…

— Достаточно! — Она вцепилась в спинку кресла, чтобы удержаться на ногах, но не отвела взгляд. — Ты говорил кому-нибудь об этом?

— Разумеется, нет.

— Обещай, что не скажешь. Поклянись.

— В этом нет необходимости.

— Есть. Поклянись.

Огонь в голубых глазах Тоби померк.

— Очень хорошо. Так и быть, клянусь.

— Кто-нибудь еще слышал то, что я говорила?

— Нет.

Силы покинули ее. С побелевшим лицом она почти упала в кресло. Он сделал шаг к ней.

— Что с тобой? Все в порядке?

— Да. Я… не отказалась бы от чашки чая…

Он подошел к камину и дернул за шнур с колокольчиком, украшенный кисточкой.

— Тоби…

Он обернулся.

Рейчел потянулась к нему. Он тихо подошел и взял ее руку в свою.

— Спасибо за то, что так заботишься обо мне. Но, пожалуйста, забудь об этом, хорошо? Жизнь преподала мне урок. Жестокий урок, но это лишь моя вина. И давай больше не будем говорить об этом.

Его рука крепко сжала ее ладонь.

— Это был ребенок Гидеона Беста?

— Да.

Его брови слегка приподнялись в невысказанном вопросе, губы искривила злая улыбка.

— Он… — лицо его вновь помрачнело, — …взял тебя силой?

В какой-то момент она испытала соблазн солгать. Кто узнает правду? Что слово Гидеона против ее? Какое блаженство пожинать плоды сочувствия, которые может посеять ложь? Но она ответила правду:

— Нет.

Тоби отпустил ее руку. Выражение его лица не изменилось. Он внимательно смотрел на нее.

— Почему ты не приняла меры предосторожности? — спросил он открыто.

Сколько раз она задавала себе тот же вопрос?

— Я не знаю.

— Мне трудно в это поверить…

— Мне самой трудно в это поверить.

Он долго и пристально рассматривал Рейчел, взвешивая ее слова, обдумывая что-то, делая собственные выводы. Дверь открылась.

— Вы звонили, сэр?

— Да, Паркер. Мисс Пэттен хотела бы выпить чаю.

— Слушаюсь, сэр. Чай для двоих?

— Нет, Паркер. Для троих. — Из-за ее спины, улыбаясь, выглядывала Дафни. Она вошла в комнату походкой женщины, которая постоянно помнит о том, что носит в себе ребенка. — О Рейчел, какая же ты молодец! Я не справлюсь с такой картинкой ни за какие сокровища! Поверить не могу, что ее можно собрать. — Она устроилась на подлокотнике кресла, улыбаясь то одному, то другому. — Получилось очень красиво. Тоби, задерни, пожалуйста шторы, хорошо? Пусть будет уютно…

Хьюго Феллафилд угрюмо смотрел в пивную кружку.

Куда она подевалась?

За те недели, что прошли с той последней ужасной встречи, он пытался забыть ее. Пытался. Он даже пробовал встречаться с хорошенькой, легкомысленной Сибил Бейнбридж. Чарльз и отец из кожи вон лезли — так им хотелось, чтобы она произвела на него впечатление. Хьюго никак не мог понять, сколько ни ломал голову, почему он должен делать что-то, чтобы доставить удовольствие своей проклятой скаредной семье. Однако что бы он ни предпринимал, но не мог выбросить из головы Рейчел Пэттен. Ни его гордость, ни разум, ни чувство собственного достоинства не могли устоять против этой страстной влюбленности, сводившей его с ума. В течение прошлой недели он неоднократно пытался дозвониться до нее. Однажды даже заехал к ней домой. Но тщетно. Телефонные звонки оставались без ответа. Было совершенно очевидно, что квартира пуста. А три последних вечера он ездил по тем местам, которые Рейчел часто посещала, в надежде найти ее. Он отчаянно желал хотя бы мельком увидеть ее, вопреки всему надеясь, что та безобразная сцена в ее квартире была ничем иным как капризом. Он знат, что она подвержена приступам дурного настроения, от которых потом страдала, а позже — сожалела. Но найти ее не мог.

Где же она? Где?

Он опустил подбородок на сжатые кулаки. Вероятно, проводит время с мужчиной. Без сомнения, с каким-нибудь «денежным мешком». С мужчиной, который мог купить ей все, что она пожелает, пригласить ее в любое место, куда ей только захочется. А его отец выдавал ему жалкие гроши за то, что он работал не покладая рук, под предлогом того, что он якобы приобретает опыт. Приобретает опыт, подумать только! Его лоб покрылся морщинками гнева, что кипел в нем последние дни. Он был уверен, что уже разбирался в деле лучше, чем Чарльз и отец вместе взятые. Производители и грузоотправители доверяли ему, доверяли его знаниям и суждениям. Когда возникала необходимость, они обращались именно к нему, а не к Спенсеру Феллафилду. Политические амбиции его отца и брата основывались на интересах, касающихся бизнеса Пейджетов и Феллафилдов. Но именно он фактически управлял компанией. Были ли они благодарны ему, не говоря уже о приличном вознаграждении? Никогда. Сэр Джеймс был в курсе дела. Это он поздравлял его и благодарил за то, что Хьюго с такой готовностью и весьма умело управлял делами компании. Но когда он обращался к отцу по поводу увеличения жалования или выделения средств, чтобы открыть небольшой собственный офис в Лондоне, можно было подумать, что он просит драгоценности из королевской казны!

— Когда ты будешь готов взяться за ум, мальчик — жениться на девушке из приличной семьи с хорошим воспитанием и начать семейную жизнь, — тогда приходи ко мне. Поверь, я буду только рад обсудить с тобой эти дела при таких обстоятельствах. А пока, если ты считаешь, что я намерен финансировать прожекты легкомысленного повесы и оплачивать сомнительные ужины и увеселения с распутными девками, ты глубоко заблуждаешься. У тебя есть прекрасный дом здесь, в Чейн Уолке, прибыльное дело и вполне комфортабельная жизнь. Ты думаешь, Хьюго, деньги растут на деревьях?

Какая наглость! Старик обращался с ним, как с полоумным ребенком. Он контролировал все семейные расходы с въедливостью скряги. Конечно, если появится возможность продвинуть Чарльза кандидатом в парламентарии от партии тори, вот тогда он с готовностью тряхнет кошельком!

Хьюго допил пиво. Им овладело сентиментальное настроение; от жалости к себе на глазах выступили слезы. Если бы не тайная поддержка матери, он бы давно оказался в богадельне, это точно! А теперь, вдобавок ко всему, куда-то исчезла Рейчел — с богатым любовником, у которого, без сомнения, были дома в Каннах или Ницце, сейфы, полные бриллиантов и сундуки, набитые мехами. О, будь оно все проклято!

Хьюго сознавал, что его мысли потеряли связность и перестали быть четкими. Он с глуповатым видом огляделся по сторонам. В переполненном баре было очень шумно. Девушка с лицом, которое показалось смутно знакомым поймала его взгляд и помахала рукой. Бессмысленно улыбаясь, он помахал в ответ. Она коротко махнула рукой, приглашая его присоединиться к их компании, а потом отвернулась, чтобы продолжить разговор. Хьюго задумался. А почему бы и нет? Ничего лучшего он не мог сейчас придумать. Когда он отодвигал свой стул, то чуть не задел человека, проходившего мимо — тот поспешно отступил в сторону.

Хьюго торопливо поднялся.

— О, простите, мне ужасно жаль…

— Все в порядке, старина. Ничего страшного. — Перед ним стоял высокий стройный мужчина с очень светлыми волосами. Прядь мягких прямых волос упала на широкий лоб. Он был безукоризненно одет. Накрахмаленная манишка оттеняла вечерний костюм безупречного покроя. На манжетах тускло поблескивали изысканные запонки с жемчужинами. Уже собираясь повернуться, он вдруг остановился, слегка наморщив красивый лоб.

— Послушай… ты ведь Феллафилд, не так ли? Хью Феллафилд?

— Я… да… — Хьюго был явно смущен. Потом его слегка одурманенное сознание прояснилось. — Морис Плейл, — сказал он с искренним удовольствием. — Ты учился в Кембридже с Чарльзом. Окончил на год или два раньше меня.

— Верно. Подумать только, встретить тебя здесь! Как старина Чарльз? Как поживает ваше семейство?

— Спасибо, хорошо.

Плейл задумчиво склонил голову набок.

— Дай-ка вспомнить… вы занимаетесь «Мадерой», не так ли? Твоя мать живет на острове — она очаровательная женщина. В 1923 году мы с Чарльзом прекрасно провели там каникулы. Насколько я помню, твой отец занимает какой-то секретный пост в министерстве иностранных дел? А Чарльз — по-прежнему ярый консерватор? Не оставил свои намерения занять тепленькое местечко в Суррее[5]?

Хьюго улыбнулся.

— У тебя прекрасная память. Да, это так. Особенно то, что касается Чарльза.

Плейл беззаботно рассмеялся и дружески взял Хьюго под руку.

— Ты здесь один, без друзей? Как видишь, я тоже. — Он многозначительно поднял светлую бровь. — Моя подружка сегодня покинула меня. Должно быть, ее муж вернулся домой раньше обычного. Пойдем, выпьем. Нам есть, о чем поговорить. — Он очаровательно улыбнулся, искренне довольный встречей.

Хьюго улыбнулся в ответ. Плейл решительно взял его под руку и повел к бару.

Первый сезон охоты на фазанов в Брекон Холле открывался в начале октября. За две недели до него установилась было прекрасная погода, но сейчас появились признаки ее ухудшения. Порывистый северо-западный ветер раскачивал верхушки деревьев, небо было свинцово-серым. Вечером, накануне первого дня охоты, Тоби сидел в библиотеке, положив ноги на каминную решетку, с бокалом вина под рукой. Гости расселись по комнате разрозненными группами, их разговоры и смех накладывались на шум усиливающегося ветра за окном. До его слуха долетали обрывки разговоров.

— Дела обстоят чертовски плохо, если ты хочешь знать мое мнение. Европе не избежать катастрофы, запомни мои слова. Все, что плохо отражается на Уолл-стрит, влияет на весь остальной мир. Непременно.

— …Провалиться мне на этом месте, если это не оказался старина Бастер Бонтон. Ты помнишь Бастера… крепкий такой парень из Брэнскомба…

— Этот молодой Брэдмэн, должно быть, лучший из тех, кого могли представить австралийцы, но ему никогда не оставить позади таких, как Гоббс и Сатклифф. Ты был на крикете, когда они победили в этом году?

Тоби пошевелился, устраиваясь поудобнее, и потянулся за бокалом.

— Хотите еще, сэр? — Улыбающийся Паркс, дворецкий Пейджетов, стоял рядом с ним.

— Да, пожалуйста, Паркс. Благодарю.

— Ну как, Тоби, все в порядке? — Сэр Джеймс, великолепный в своем старомодном сюртуке, жилете и рубашке, которая, как подумал Тоби, должно быть, осталась у него еще со времен войны, широко улыбнулся ему. — Рвешься в бой?

Тоби поднялся с кресла.

— Несомненно, сэр. С нетерпением жду сигнала.

— Завтрашний день должен быть чудесным, если ночью не пройдет сильный дождь. Эти чертовы птицы плохо летают, когда у них намокнут перья. А ветер нам не помешает. Можешь быть уверен, Бест так спланирует гон, что мы окажемся с наветренной стороны. Как жаль, что твоя очаровательная жена не смогла приехать. Фи очень огорчилась.

— Да, сэр, и Дафни тоже. Однако так посоветовал доктор. Мистер Престон считает, ей лучше быть осторожнее в такой момент. — Строго говоря, это было не совсем верно. Дафни прекрасно себя чувствовала, хотя доктор, безусловно, рекомендовал ей последить за собой и относиться ко всему спокойнее. Ее решение остаться дома было связано скорее с их гостьей, состояние которой оставляло желать лучшего, а не с желанием поберечь себя.

— О да, разумеется. Довольно сложная пора, а? Кого ждешь? Сына?

— Для нас это не имеет значения, сэр. Лишь бы ребенок был живым и здоровым. — И вновь он сказал неправду. Тоби хотел, чтобы родился мальчик. Очень хотел. Обнаружив это, он испытал немалое удивление, но также и радость.

— Несомненно, ты прав. — Сэр Джеймс повысил голос. — Итак, джентльмены, вы готовы? Не хотите присоединиться к дамам? Обеденный гонг прозвучит с минуты на минуту.

Тоби охотно воспринял просьбу Фионы сесть за столом рядом с Филиппой.

— Тоби, она стала такой спокойной и равнодушной ко всему, что Эдди не на шутку встревожен. Возникли даже сомнения в том, что она сможет учиться в колледже в будущем году. Кажется, смерть Салли полностью лишила ее сил. Нам с великим трудом удалось уговорить ее приехать сюда на эти несколько дней. Вчера она была с мальчиками в цирке — он приезжает каждый год на местную ярмарку, — и Джереми сказал, что она плакала не переставая. Просто сидела и плакала. У него сложилось впечатление, что она как будто не понимала, где она и что с ней. Бедняжка. Мы изо всех сил стараемся уговорить ее отправиться вместе с нами на Мадейру. Джеймс и я в феврале собираемся навестить мать Хьюго. Пожалуйста, попытайся, может быть, ты сумеешь убедить ее? Я уверена, отдых и смена обстановки пойдут ей на пользу. Видит Бог, смерть Салли была страшным ударом для всех нас, но у Филиппы вся жизнь впереди. Она не должна позволять, чтобы горе полностью овладело ею.

Тоби искоса взглянул на бледный профиль. Филиппа безучастно ковыряла вилкой в тарелке, бокал с вином стоял рядом нетронутым.

— Флип?

Она обернулась. Под глазами темные круги, лицо побледнело и утратило свежесть юности; обычно дружелюбные, искрящиеся смехом глаза печально смотрели на него.

— Как ты поживаешь?

— О… хорошо. — Она снова уткнулась в тарелку, размяла вилкой кусочек картофеля, но не стала есть. — Я не могу привыкнуть… Понимаешь?

— Да. Понимаю.

Нестройный гул голосов вокрут них то усиливался, то затихал. Чудовищный финансовый кризис на Нью-йоркской фондовой бирже неизбежно занял главное место в разговорах. Каждый имел на этот счет свою теорию, кто-то с ним не соглашался. В общем и целом все это вызывало массу комментариев. Многие считали, что худшее осталось позади. Пессимисты предсказывали, что оно только еще только предстоит. Основная часть гостей сошлась на том, что последствия краха скажутся не только на Соединенных Штатах, но также на Европе и всех странах мира. Тоби вполуха слушал то, о чем говорилось за столом.

— Я до сих пор не могу поверить, что она умерла. — Тихий, потерянный голос Филиппы болью отозвался в его сердце. Она опустила голову. С неожиданным приливом нежности он понял, что она готова в любую минуту расплакаться.

Тоби отложил нож и накрыл ее маленькую руку своей.

— Флип, послушай меня… — Он колебался. Как ни странно, но он никак не мог найти подходящие слова. Филиппа шмыгала носом. На ней была прелестная бледно-голубая вечерняя блузка и длинная прямая юбка. Он знал, что всего несколько месяцев назад она была бы в восторге от своего первого «взрослого» наряда. Но теперь, как он полагал, она могла бы с таким же успехом надеть ненавистную школьную форму. — Флип, понимаешь, это никуда не годится. — Он слегка сжал ее пальцы. Она подняла на него глаза. Потрясенный, он впервые различил в худощавом лице с крупным ртом черты ее матери. — Дочь Салли Смит, — начал он очень тихо, тщательно выбирая слова, — наверняка не позволит первому поистине жестокому удару в своей жизни одержать над собой победу.

Филиппа вновь начала шмыгать носом, опустив взгляд на тарелку.

Тоби поднял бокал вина, отпил глоток и, держа его перед собой, продолжил, изучая отражение пламени свечи в кроваво-рубиновой жидкости.

— До сих пор у тебя не было забот, Флип, — Он не обратил внимание на ее быстрый, полупротестующий жест, даже не взглянул на нее. — Тебя кормили, одевали, за тобой ухаживали. У тебя был уютный дом. Ты получила хорошее образование. Ты была любима, обеспечена и уверена в своем будущем. Тебе никогда и ни за что не приходилось бороться, тебе не приходилось сталкиваться с этим прогнившим миром лицом к лицу, в одиночку. Все это делала для тебя Салли. — Он отпил еще глоток и очень осторожно поставил бокал, освободив из длинных пальцев хрупкую ножку.

Теперь Филиппа, слегка нахмурившись, внимательно смотрела на него.

— Она делала это и для меня тоже. Много лет назад и при других обстоятельствах. С тех пор в наших отношениях были взлеты и падения. Но я всегда буду благодарен ей за те годы. Салли была борцом и стойким человеком.

Она прошла суровую школу жизни. Ей бы не хотелось думать, что она воспитала… — Он неожиданно замолчал.

Филиппа вздернула подбородок.

— Трусиху? Ты это хотел сказать?

Он покачал головой, неожиданно улыбнувшись.

— Нет, разумеется, нет. Ты не трусиха, Флип, все это знают. Просто тебе еще не приходилось сталкиваться с трагедией. Это тяжело. Всегда тяжело. Но ты не должна… не должна позволить горю овладеть тобой. Разумеется, ты будешь тосковать по Салли. Это естественно. Но ты знаешь не хуже меня, что она была бы первой, кто сказал бы, — тут он помедлил и бросил на нее веселый взгляд, — ну, Флип, достаточно. Не вешай нос, пора приниматься за дела! — Он все правильно рассчитал. Филиппа сморщилась, потом засмеялась. — Я думаю, она была бы последним человеком, который хотел бы видеть тебя несчастной. И ты знаешь это, — добавил он с нежностью в голосе.

Карие глаза печально смотрели на него.

— Я знаю. Но ничего не могу с собой поделать.

— Тебе придется справиться с собой. Тебе придется поверить в то, что боль пройдет. Сейчас это трудно представить, но ты… — он в нерешительности помедлил, — …не то что бы привыкнешь к ней, но научишься принимать то, что случилось. Ты должна. У тебя будет своя жизнь. И чем скорее ты стиснешь зубы и преодолеешь это, тем лучше. Ты понимаешь? Без сомнения, это как раз то, что понравилось бы Салли.

Филиппа долго молчала. По ту сторону стола кто-то пронзительно и резко засмеялся, и она слегка вздрогнула.

— Да, я знаю, ты прав, — сказала она наконец. — Просто… Тоби, она была моей матерью, единственным и очень дорогим человеком во всем мире. Она всегда была рядом, всегда ждала меня. Я так любила ее. Что я буду без нее делать? — Слезы побежали по ее похудевшему лицу. Она ощущала себя слишком несчастной, чтобы замечать сочувственные взгляды сидящих за столом.

Обеспокоенная Фиона, отодвинув стул, приподнялась, как бы намереваясь подойти к ним. Тоби покачал головой, успокаивая ее, и повернулся к Филиппе. Разговор за столом слегка стих, потом возобновился, но стал неестественно оживленным.

Филиппа рассеянно вытирала глаза салфеткой.

Тоби мягко взял из ее рук салфетку и дал ей свой носовой платок.

— Спасибо. — Она высморкалась, ничуть не смущаясь. — Мне очень жаль. Я постоянно плачу, хоть и понимаю, что пора остановиться.

— Да, пора, — твердо сказал он. — А теперь послушай меня — я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещала.

Она опустила платок и серьезно взглянула на него.

— Во-первых, обещай мне, что если ты действительно окажешься в беде — в такой беде, в какой оказалась после смерти матери, — ты придешь ко мне за помощью.

На ее губах мелькнула легкая бесцветная улыбка. Подумав, она сказала:

— Обещаю.

— Во-вторых, обещай, что, если тебе когда-нибудь захочется поговорить о Салли — о том, какая она была, что делала, и о том, чего тебе будет недоставать — за этим ты тоже придешь ко мне.

Она прикусила губу.

— Я тоже иногда испытываю в этом потребность, Флип, — честно признался он, немного удивляясь собственной откровенности. — В действительности никто не знал ее так, как знали мы с тобой. Даже Эдди или Фиона.

Кивнув, Филиппа снова улыбнулась, на сей раз увереннее.

— Я должна пообещать что-нибудь еще?

— Да, кое-что. Весной ты поедешь на Мадейру с Фи и сэром Джеймсом. А осенью начнешь учиться в колледже и станешь самым лучшим учителем в Англии. Ничто не доставило бы Салли большего удовольствия, чем это.

Глубоко вздохнув, она отодвинула от себя тарелку.

— Да, разумеется, ты прав. Я должна взять себя в руки и справиться со своими чувствами. Хорошо, я поеду с Фи. И буду учиться в колледже. — Ей удалось выдавить из себя улыбку. — И, надеюсь, я перестану плакать.

Он обнял ее за плечи и прижал к себе.

— Конечно, перестанешь. Тебе потребуется время, но все уладится. А сейчас — еще одно обещание.

— Не думаю, что мне удастся выполнить сразу столько обещаний.

— С этим ты справишься. Я хочу, чтобы ты съела кусочек яблочного пирога. Фи обидится, если ты откажешься. Ты ведь знаешь, что не следует огорчать хозяйку. Это первое правило хорошего тона, которое соблюдает каждый воспитанный гость.

Это была не очень удачная попытка пошутить, но она сделала над собой усилие и засмеялась:

— Постараюсь.

Тоби принялся за еду. Неожиданно его губы дрогнули в холодной насмешливой усмешке, адресованной самому себе. Сначала Рейчел, теперь Флип. Еще немного, и он вполне может искать себе работу в качестве квалифицированной няньки.

Утром, как и вчера, дул порывистый ветер. Небо заволокло темными тучами. Охотники собрались в девять часов у большого амбара. Собаки возбужденно принюхивались и виляли хвостами, всем своим видом выражая нетерпение. Группа молодых парней — загонщиков, нанятых за шиллинг в день, — ждала приказа, чтобы направиться на место. Ожидая начала, они весело толкались и тузили друг друга, отпуская грубые шутки. Сэр Джеймс был в своей стихии. Видавшая виды шляпа натянута пониже, чтобы ее не унесло ветром, не менее поношенная куртка, бриджи и гетры, уже испачканные, придавали ему вид бывалого охотника. Уже с шести утра он был на ногах, поскольку ему надо было посоветоваться с Гидеоном Бестом, который встал еще раньше. Ньюфаундленды ни на шаг не отходили от своего хозяина. Вскинув головы, они следили за каждым его движением.

— Все готово? В таком случае, отправляемся на северную сторону. — Он бросил на небо оценивающий взгляд. — Погода не слишком обнадеживающая. Пожалуй, нам следует организовать гон таким образом, чтобы успеть вернуться домой к ленчу. Вот так. Ну, в путь.

Они шли по полю, пригнув головы от сильного холодного ветра, который принес с собой первые жалящие капли дождя. Не отставая от охотников, собаки вскидывали головы и обнюхивали землю. Тоби оказался в компании молодого энтузиаста с хитрым, проницательным взглядом. Они познакомились вчера вечером. Тогда, впрочем, как и теперь, тема разговора крутилась вокруг охоты и рыбной ловли.

— Здесь прекрасная охота. Я бы сказал, одна из лучших в Норфолке. А этот ветер только добавляет спортивного азарта. — Он достал из кармана серебряную фляжку и предложил Тоби. Тот, улыбнувшись и покачав головой, отказался. Тогда молодой человек провозгласил тост «За полный ягдташ!» и отхлебнул глоток.

Они прибыли на место, и Тоби занял позицию у ветки лещины. На ней значился номер пять.

— Это самая лучшая позиция, сэр. — Молодой слуга Дэвис предложил Тоби зарядить для него ружье и, сделав это, протянул его Тоби. — Удачно, что вы вытянули пятый номер. Особенно, если потом мы направимся в Беркли. Вероятно, так оно и будет, если мы намереваемся вернуться домой к ленчу.

— Ты думаешь? — Тоби прищурил глаза, наблюдая за высоким угрюмым человеком, который разговаривал с сэром Джеймсом. Спаниэль, как всегда, крутился у его ног. Позади него сгрудились загонщики.

Дэвис жизнерадостно принялся заряжать второе ружье.

— Здесь пятый номер, значит, в Беркли будет седьмой. Еще одна несомненная удача!

— Прекрасно, — рассеянно отозвался Тоби.

Гидеон повернулся и, не обращая внимания на сильный ветер, зашагал по полю к кромке леса. Загонщики с палками в руках последовали за ним. Тоби пристально наблюдал за его высокой фигурой, пока та не скрылась за густой листвой. На мгновение ему вспомнился дрожащий голос Рейчел, и кровь его закипела. Несколькими минутами позже раздался пронзительный свист. Сэр Джеймс поднес к губам небольшой серебряный рожок. Мелодичный звук разнесся по округе. Загонщики, стуча палками, начали свое продвижение вперед.

Они славно поохотились. Птицы, гонимые ветром, взлетали быстро и высоко. Повозка для дичи была заполнена с верхом. На обратном пути к дому они обсуждали охоту.

— Вы замечательный стрелок, сэр! — Дэвис устало тащился рядом с Тоби с ружьями на плече. — У вас меткий глаз.

Тоби невесело, почти угрюмо усмехнулся.

— Я прошел суровую школу.

Жизнерадостный юноша с глубокомысленным видом кивнул.

— Вы имеете в виду войну?

— Вот именно.

— Мой отец терпеть не может охоту. — Дэвис обогнул стороной кроличью нору, а потом опять зашагал в ногу с Тоби.

Тоби вопросительно взглянул на него.

— Почему?

Повернув голову, юноша доверительно сказал:

— Ружья. Стрельба. Его пугает сам звук, понимаете? Он воевал во Фландрии. Три года. А прежде, до войны, был помощником лесничего. Он любил свое дело. Но теперь не может даже находиться поблизости от того места, где стреляют.

— Понятно.

— Он очень изменился с тех пор. У него трясется голова, понимаете?

— Да. Понимаю.

Юноша то и дело бросал на него восторженные взгляды.

— А вы не пострадали?

Тоби усмехнулся.

— Вроде бы, нет.

Наконец они добрались до дома.

— Увидимся позже? — Дэвис беззаботно поднял руку в знак приветствия.

Почти приятельские отношения, позволительные во время охоты, само собой, прекращались с ее окончанием. Ему не полагалось делить трапезу с хозяином или его гостями. Тоби видел, как юноша присоединился к группе лесничих и загонщиков. Все они направились к амбару, где их ожидал ленч из хлеба, сыра и пива.

— Тоби, дружище!

Он обернулся. Чарльз Феллафилд, с порозовевшим от быстрой ходьбы квадратным лицом, на котором выделялся тяжелый подбородок, положил тяжелую руку ему на плечо.

— Ты как раз тот человек, которого я ищу.

— Вот как? — Тоби улыбнулся Хьюго, который шагал рядом с братом, опустив плечи и засунув руки в карманы. Хьюго ответил ему неким подобием улыбки и вновь погрузился в глубокие раздумья, в которых он находился, как подумалось Тоби, должно быть, все последнее время.

— У меня есть предложение. Я ищу инвесторов. Чертовски привлекательный проект! Я думаю, тебя это заинтересует. Пойдем, я расскажу поподробнее обо всем во время ленча. О, ради Бога, Хьюго! Смотри, куда идешь!

Хьюго, который наткнулся на брата, пробормотал какие-то извинения.

— Друзья, ленч накрыт в главном холле — нет необходимости переодеваться и всякое такое. Почти на свежем воздухе. — Сэр Джеймс цроводил их в просторный, с мраморным полом холл, где на длинном столе, накрытом безукоризненно белоснежной скатертью, сияло серебро и сверкал хрусталь. На отдельном столе громоздилась баранья тушка в ожидании того момента, когда ее можно будет подавать. Яркое пламя в камине, пританцовывая, перескакивало с полена на полено.

— «Мадера», сэр? — К Тоби подошел щеголеватый Паркс, воплощение безупречной элегантности на фоне запачканных грязью плисовых брюк и твидовых курток охотников.

Взяв бокал подогретого вина, Тоби пригубил, по достоинству оценив напиток:

— Прекрасный вкус!

— Это был удачный год, — машинально заметил Хьюго. — По-моему, 1910. Сейчас его осталось уже немного.

— Тоби, — Чарльз выжидал, покачиваясь с пяток на носки, с бокалом вина в руке, — я искал возможность поговорить с тобой. Как насчет того, чтобы нажить состояние?

Тоби поднял бокал и оценивающим взглядом окинул прозрачную красную жидкость.

— Я бы сказал, весьма положительно.

— Вот и хорошо. Тебе представляется возможность, которая бывает один раз в жизни. Жилищное строительство. Не те обычные дома — два этажа вниз, два — вверх, с садом вокруг, — а настоящее жилье. Большие, прекрасные дома в лучших районах. Они будут пользоваться спросом на рынке. У нас — то есть, у моего делового партнера — есть место под застройку и есть планы. Мы ищем инвесторов. Ищем капитал. Успех гарантирован…

Хьюго отошел в сторону. В течение прошлого месяца Чарльз прожужжал ему все уши об этом. Он пытался вдолбить свою идею в голову всякому, кто желал его выслушать. Для Хью это не представляло никакого интереса. Его не интересовали ни планы Чарльза, ни эта его пресловутая политика. Его не интересовали эти нелепые сборища и стрельба по невинным птицам. Его не интересовало ничего, кроме одного — Рейчел Пэттен. Если бы он мог найти ее сейчас, если бы мог показать ей, что он не тот ничтожный мальчик без гроша в кармане, как она о нем думала, тогда все было бы иначе. Та небольшая услуга, о которой его попросил Морис Плейл, была выполнена без труда, до смешного легко. И теперь в банке на его счету лежали деньги. Рейчел наверняка посмотрит на него другими глазами, если он с шиком прокатит ее по Лондону. Но куда, к черту, она подевалась?

За огромным окном, у которого он остановился, стоял мрачный ветреный полдень, вполне соответствовавший его настроению. За его спиной раздался мелодичный звук гонга, повиснув в воздухе.

— Джентльмены, кушать подано!

Полуденные гоны прошли не хуже утренних, хотя сильный ветер, превратившийся теперь в штормовой, создавал много проблем. И сэр Джеймс, отказавшись от последнего гона, запланированного на конец дня, решил, что наступило время остановить охоту. Начавшийся сразу после полудня дождь разошелся не на шутку. Крупные тяжелые капли с силой обрушивались с небес. Продолжать охоту было бессмысленно — дичь не стала бы взлетать, поскольку перья, намокнув под дождем, стали тяжелыми. День и без того прошел удачно. Стоило подождать до завтра. Охотники, которые были не прочь поскорее принять ванну и переодеться в сухое, отправились в обратную дорогу.

Днем добыча не шла в руки Тоби, как: утром, и он знал, почему. Во время ленча «Мадера» текла рекой, и Чарльз Феллафилд впервые за время их знакомства сообщил нечто, представляющее интерес. А как только они вновь оказались в поле, Дэвис, улыбаясь, предложил ему фляжку.

— Лучший напиток от Гидеона, — сказал он, дерзко рассмеявшись над собственной шуткой.

Виски было необычайно хорошо. Тоби поразило, что этот егерь мог позволить себе такой дорогой напиток. В течение дня время от времени его взгляд невольно обращался на высокую мрачную фигуру Гидеона Беста, который стоял возле сэра Джеймса, заряжая ружье для своего хозяина. Порой их взгляды встречались, и тогда у Тоби все переворачивалось внутри; он готов был броситься на цыгана с кулаками. Он не мог забыть лицо Рейчел, осунувшееся, искаженное болью, и ее голос — умоляющий, точно голос ребенка, которого все покинули. И еще он помнил колебания Рейчел перед тем, как она отвергла предположение Тоби, что Гидеон взял ее силой.

В амбаре каждого ожидала маленькая рюмка «Мадеры» — такова была традиция в усадьбе. Загонщики получили свое вознаграждение за услуги и удалились вместе с лесничими. Гидеон стоял в углу, занятый разговором с сэром Джеймсом. Вероятно, они обсуждали планы на следующий день. Тоби залпом осушил рюмку, не сводя глаз с угрюмого лица цыгана.

— Не хотите ли еще, сэр?

— Спасибо.

Гидеон повернулся и, не глядя на гостей, направился к высоким дверям просторного амбара.

Сам не зная, почему, Тоби шагнул вперед.

— Бест! — резко окликнул он его.

Если тот и слышал свое имя, то не подал виду. Он открыл двери амбара навстречу ветру, который сбивал с ног. Кили крутилась радом.

Тоби поставил рюмку и поспешил вслед за ним.

— Тоби, старина, один момент. — Чарльз, как всегда напыщенный и полный самомнения, вырос прямо перед ним. — Ты, конечно, понимаешь, что в деле, которое мы обсуждали сегодня, время, как говорят, — деньги?

— Минутку, Чарльз, одну минутку. Мне надо поговорить кое с кем…

— Разумеется, разумеется… Я только хотел удостовериться, что…

Тоби скользнул мимо него. Гидеон исчез. Тоби выбежал из открытых дверей амбара. Дождевые облака сгустились и потемнели, отчего казалось, что уже наступили ранние сумерки. В отдалении смутно мелькнула широкоплечая, безошибочно угадываемая фигура, мелькнула и затерялась в роще, что окаймляла озеро.

Почти не давая себе отчета в том, что делает, Тоби последовал за ним. Ветер неистовствовал, раскачивая еще не обнажившиеся ветви деревьев. Шквальные порывы дождя налетали на Тоби на открытых местах. Он устремился туда, где в последний раз заметил цыгана. В мрачных сумерках он едва разглядел дорогу, которая уходила в лес. Тоби пошел по ней.

Он настиг Гидеона почти у двери его хижины.

— Бест! — громко окликнул он, чтобы тот его услышал сквозь шум ветра и дождя.

Гидеон оглянулся. Он уже открыл дверь. С полей его шляпы ручьем струилась вода. Тоби подошел к нему.

— Я хочу поговорить с тобой. — Он вознамерился было шагнуть через порог хижины.

Длинная рука, вцепившись в дверной косяк, преградила ему путь.

— Это мой дом, — спокойно сказал Гидеон. — Сюда входят только те, кого я приглашаю.

Некоторое время они стояли лицом к лицу. Ветер пронзительно свистел вокруг.

— Очень хорошо. — Огромным усилием воли Тоби удалось подавить гнев. — Я и здесь скажу то, что должен сказать. Рейчел Пэттен. Если ты когда-нибудь еще раз прикоснешься к ней своей грязной лапой, я спущу с тебя твою цыганскую шкуру. Слышишь? Благодари судьбу, что на сей раз тебе не пришлось заплатить за это дороже. Я буду молчать ради Рейчел. Но Боже упаси, если ты хотя бы еще раз посмотришь в ее сторону. Я сделаю так, чтобы тебя вышвырнули из усадьбы, и даже из графства. Ты понял? — Объятый яростью, он повернулся, чтобы уйти.

Рука егеря сжала его плечо точно тисками. Волей-неволей Тоби повернулся, тут же наткнувшись на свирепый взгляд Беста. Кили тихонько рычала, ни на шаг не отходя от хозяина.

— Что ты сказал?

— То, что ты слышал. Держись подальше от Рейчел Пэттен, ты, скотина!

Гидеон отпустил его, с силой оттолкнув от себя, так что Тоби зашатался, потеряв равновесие. Когда он выпрямился, Бест шагнул к нему.

— Кто тебе сказал? — Произнесенные довольно тихо слова, тем не менее, были четко слышны в реве ветра. — Кто тебе сказал'?

— Какое это имеет значение? Я знаю, и этого достаточно. Знаю, что ты натворил, ублюдок. И знаю, как страдала из-за этого Рейчел.

— Это она тебе сказала? — На лице Гидеона была смесь гнева и недоверия.

Тоби охватила ярость.

— Да, она. Она сказала мне об этом, истекая кровью. Ты и тот мясник чуть не погубили ее!

— О чем ты говоришь!

— О проклятом аборте! Вот о чем я говорю! Не разыгрывай из себя невинного! Или ты привык к таким штучкам? Видно, тебе до сих пор не приходилось отвечать за случившееся…

Гидеон неподвижно стоял перед ним с застывшим, мокрым от дождя лицом.

Тоби ударил его со всей силой, на какую только был способен. Гидеон принял неожиданный удар почти не дрогнув. Тонкая струйка крови побежала из губы, размываясь дождем.

— Трус! — пронзительно закричал Тоби, стараясь перекрыть шум ветра. Он замахнулся еще раз.

Встряхнув головой, пришедший в себя Гидеон сделал шаг назад, уклоняясь от удара. Распаленный Тоби налетел на него, размахивая кулаками. В один момент они оказались на земле, катаясь в грязи и яростно нанося друг другу удары. Кили металась вокруг, заливаясь громким лаем. Вскоре стало совершенно очевидно, что силой противник явно превосходил Тоби. Прижатый к земле, Тоби сопротивлялся, как мог, пытаясь пнуть врага ногой. Наконец он изловчился и ударил Гидеона коленом. Тот застонал от боли и покатился по траве. Вскочив, Тобк бросился на него и, вцепившись в гриву темных волос, начал бить его головой о землю. Гидеон изворачивался, пытаясь сбросить его с себя; ему удалось левой рукой нанести Тоби сильный удар. Часто и тяжело дыша, они с трудом поднялись на ноги и, слегка наклонившись, готовы были сцепиться вновь.

— Прекратите!

Гневный окрик прозвучал неожиданно для обоих.

Во внезапно наступившей тишине в ветвях деревьев над их головами яростно завывал ветер точно шумная толпа вопящих от восторга дьяволов.

— Что здесь происходит? — Сэр Джеймс с негодующим видом стоял неподалеку, расставив ноги и уперев руки в бока. Его сопровождал коренастый лесничий с глазами навыкате. — Бест! О Боже! Что это ты себе позволяешь? Тоби!

Они молча распрямились. Гидеон вытер кровь с губы тыльной стороной грязной ладони. Тоби стряхнул со лба мокрые волосы.

— Ну? Не хотите ли вы объяснить, в чем дело?

Наступила короткая напряженная тишина.

— Нет, сэр, — сказал Тоби.

Гидеон стоял, не дрогнув, будто изваяние.

— Бест, я пришел, чтобы изменить наши планы на завтра. При сложившихся обстоятельствах, я думаю, в этом нет необходимости. Барроуз справится без тебя, — сдержанно, почти без всякого выражения, произнес сэр Джеймс.

— Да, сэр.

— Что касается тебя, Тоби, если ты можешь дать объяснения столь недостойному поведению, я был бы рад их услышать — здесь, сейчас, или с глазу на глаз… — Сэр Джеймс прервал фразу так, как будто хотел добавить что-то еще, и слова словно повисли в воздухе.

Тоби покачал головой.

— Простите, сэр Джеймс. Я не готов обсуждать с вами эту проблему.

— Тем не менее, я надеюсь, что вы закончили ее обсуждать друг с другом? — с ледяной холодностью заметил старый баронет.

— Да, сэр.

— В таком случае, я предлагаю тебе вернуться в дом вместе со мной. Чем меньше мы будем распространяться об этом инциденте, тем, я думаю, будет лучше. Барроуз, ты меня понял?

Барроуз, который по-прежнему изумленно переводил взгляд с Гидеона на Тоби и обратно, произнес запинаясь:

— Да, сэр Джеймс.

— Бест, я жду тебя завтра в восемь утра в конторе моего управляющего.

Гидеон промолчал.

Обычно невозмутимое лицо сэра Джеймса сейчас побагровело от гнева. Он резко повернулся и пошел по дороге прочь. Тоби задержал на Гидеоне испепеляющий взгляд, полный ненависти, затем отвернулся и последовал за стариком.

Кили ткнулась головой в ноги хозяина.

Спустя некоторое время Гидеон вошел в хижину, сорвал с крючка старую холщовую сумку и начал складывать свои пожитки.

Лишь Филиппа догадалась, куда он мог исчезнуть.

Тайное стало явным. Неизбежно слух о произошедшем или некая версия его стал притчей во языцех.

— Но, Тоби, почему? — горячилась Филиппа, когда стало очевидным, что Гидеон покинул усадьбу. Как ты мог? Из-за тебя он потерял работу… средства к существованию…

— Он потерял бы значительно больше, если бы остался. — Тоби и сам пребывал в мрачном состоянии духа.

— Но почему? Что он тебе такого сделал?

— Флип, просто поверь мне на слово. Бест заслужил то, что получил. И даже более того. Больше я ничего не могу тебе сказать.

— Почему не можешь? Гидеон был моим другом. Я не верю, что он сделал что-то ужасное. Почему ты не хочешь мне сказать?

— Потому что причина вовсе не во мне. Оставим это, Флип. Просто поверь мне на слово.

Справедливость восторжествовала.

В тот поддень, пока мужчины занимались охотой, а дамы играли в вист в библиотеке, Филиппа попросила у прислуги велосипед и направилась за три мили от деревни туда, куда ездила с Джереми и Джонатаном Пейджетами всего несколько дней назад. В поле за деревней, где недавно располагался цирк, теперь вовсю кипела работа. Небольшой потрепанный цирковой шатер сейчас снимали с места, разбирали карусель и аттракционы и укладывали в старенький грузовик. Филиппа прислонила велосипед к забору. Ветер утих, но небо по-прежнему было покрыто облаками, из которых сыпался мелкий моросящий дождь. Она взобралась на кучу досок, наблюдая за суетой, царящей вокруг. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания.

У крытого грузовика горел костер, и женщина помешивала ложкой в огромном котле. Дети стремительно сновали туда-сюда с веселыми пронзительными криками. Мужчины изо всех сил тянули за веревки, стараясь удержать вздымающийся волной брезент.

И тут она увидела собаку.

— Кили! Ко мне, Кили!

Спаниэль подбежал к ней, виляя хвостом. Филиппа опустилась на колени и прижала к себе собаку, мокрую от дождя.

— Где он, Кили? Где Гидеон?

Она нашла его в дальнем конце поля. Он помогал разбирать ярко раскрашенные лодочные качели.

Увидев ее, он разогнул спину и нахмурился. Его волосы блестели под дождем, а рубашка промокла и прилипла к спине.

— Что ты тут делаешь?

— Ищу тебя. Я догадалась, что ты можешь уйти сюда. Гидеон, пожалуйста, возвращайся домой. Пойдем со мной. Я не знаю, что случилось — Тоби мне не говорит, — но неужели все так плохо? Со временем все забудется… — Она не договорила, увидев, как помрачнело лицо Гидеона. Он покачал головой.

— Забудется! Я знаю, забудется. Поверь мне…

Гидеон положил большой гаечный ключ, который держал в руках, отвернулся и зашагал прочь от стоящего вокруг шума и гвалта. Кили, как всегда, вертелась у его ног. Филиппа последовала за ними, еще не потеряв надежду уговорить его.

— Пожалуйста, Гидеон. Ваша с Тоби ссора привела в бешенство сэра Джеймса. Он так же сердит на Тоби, как и на тебя. Скоро все пройдет, он успокоится…

Гидеон нежно обнял ее за плечи.

— Нет, дитя. Все кончено. Кончено. Я не вернусь обратно.

— Но почему?

— Потому что теперь многое изменилось. Доверие ко мне подорвано. Я понимаю это. Также как и сэр Джеймс. Он не позволит мне вернуться, если я не отчитаюсь перед ним по поводу драки с одним из его гостей. А я не могу объяснить ему причину. Но и просить я тоже не буду — ни его, ни кого-либо другого. И не стану слоняться в округе, чтобы заработать себе на жизнь. Я сказал — все кончено.

Плечи Филиппы поникли под его рукой.

— Ты даже не попытаешься?

— Нет. — Он убрал руку с ее плеча и отошел назад.

— Гидеон, а что произошло? Из-за чего вы с Тоби подрались?

Гидеон покачал головой.

Ее надежды не сбылись. Расстроенная, она сунула руку в карман куртки и достала потертый клочок бумага.

— Здесь мой адрес. — Она протянула его Гидеону. Тот медленно поднял руку и взял его. — Обещай, что напишешь мне. Обещай, — добавила она настойчиво, когда он что-то промычал в ответ. — Ты поклялся, что мы будем друзьями. Друзья не теряют друг друга, когда случается беда. Обещай.

— Не могу сказать, что я любитель писать письма.

— Это не обязательно должно быть большое письмо. — От Филиппы не так-то просто было отделаться. — Обещай.

Неожиданно он улыбнулся.

— Хорошо.

— Скажи, что обещаешь.

— Обещаю.

— Честное слово?

Он сразу погрустнел.

— Честное слово.

Она кивнула, потом в порыве чувств сделала шаг к нему и обняла.

— О, Гидеон, я буду скучать без тебя! Мне будет очень не хватать моего друга! Ты действительно не можешь остаться? Даже ради меня?

Он решительно отстранил ее и покачал головой.

— Нет, даже ради тебя. Отныне я dromengo — странник. — Он пожал плечами. — Мне не привыкать к этому.

Она смахнула прилипшие к мокрому лбу волосы и попыталась улыбнуться.

— Как будет по-цыгански «удачи тебе»?

— Кушто бок, — ответил он без улыбки.

Она удрученно кивнула головой.

— В таком случае, кушто бок, Гидеон Бест.

— Кушто бок, Филиппа. — Он повернулся, чтобы уйти.

— Гидеон!

Он оглянулся.

— Ты будешь писать? Ты дашь мне знать о себе? Обещаешь? Правда?

Он слегка улыбнулся ее настойчивости, но все же кивнул:

— Обещаю. Правда, обещаю.

Филиппа смотрела, как он направился туда, где она его нашла — к лодочным качелям. Наклонившись, он принялся за дело, ни разу не оглянувшись на нее.

— Кушто бок, Гидеон Бест, — повторила она очень тихо, потом сунула руки в карманы и зашагала прочь под моросящим дождем.

Она взяла велосипед и, собираясь сесть на него, еще раз посмотрела туда, где работал Гидеон. Как будто чувствуя на себе ее взгляд, он повернул голову и поднял руку в прощальном приветствии.

Она помахала ему в ответ, села на велосипед и решительно нажала на педали.

Прошло больше месяца, прежде чем Рейчел почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы вернуться домой. И хотя у нее время от времени возобновлялись кровотечения и появлялись боли в животе, в целом ее физическое состояние, казалось, пришло в равновесие. Однако она сильно похудела и быстро утомлялась. Поначалу она отказывалась от попыток возобновить прежнюю жизнь либо завести новые знакомства. Что касается старых знакомых, ей было достаточно легко избегать встреч с ними под предлогом якобы уже принятых приглашений, назначенных свиданий и прочих договоренностей. Никто не удивился тому, что она неожиданно появилась после столь же неожиданного исчезновения. Никто не задавал ей вопросов. Она была импульсивной натурой, и всегда жила сообразно своему настроению. С ней не раз случалось такое, когда она неделями не давала о себе знать. И сейчас, когда дни становились короче, а ночи — длиннее, когда приближалось Рождество, она держалась в стороне от светской жизни, углубившись в свои размышления и позволив мрачной волне депрессии и полной апатии увлечь себя в такие бездны, которые полностью лишали ее возможности сопротивляться. Она почти потеряла аппетит, но много пила, и лишь беспокойный сон был ее единственным прибежищем.

Однажды ранним декабрьским вечером она возвращалась домой из магазина с тяжелыми сумками. На лестнице и площадке было темно, но не настолько, чтобы она не видела, куда ступает. Не потрудившись включить свет, она устало дотащилась до своей двери и прислонилась к стене, нащупывая в кармане ключ. В квартире звонил телефон. Дафни, догадалась она. Каждый день она справляется о ее здоровье из самых лучших побуждений. Рейчел подождала, не торопясь открывать дверь. Звонки прекратились.

И в тот самый момент, когда она сунула ключ в замочную скважину, ей показалось, что сзади нее кто-то стоит. Затаив дыхание, она испуганно обернулась. В сумеречной тени на площадке неясно вырисовывалась еще более темная фигура, которая неожиданно двинулась к ней. Ошеломленная, она стояла в ночной тишине, когда перед ней материализовался тот самый образ, который преследовал ее в ночных кошмарах.

— Гидеон… — не сказала, а едва выдохнула она. Она не видела его лица, но блеск глубоко посаженных глаз, очертания головы и широких плеч несомненно говорили, что это он. Сжавшись от ужаса, она отстранилась от него, покачивая головой.

Он молча протянул руку, повернул ключ в замке и отворил дверь.

За то время, что ей понадобилось, чтобы подчиниться его решительному жесту, войти в квартиру, включить свет и развести огонь в камине, она немного пришла в себя. Потом обернулась. Все это время он молчал, не проронив ни слова.

— Как ты меня нашел? — спросила она.

При свете лампы она увидела небритое лицо, повисшие космами нечесаные волосы, грубую, поношенную одежду, которую лишь с трудом можно было назвать чистой. Но его могучая фигура, словно возникшая из жутких сновидений, ни в коей мере не являлась плодом ее воображения. Она была ничем иным как реальностью.

— Филиппа, — сказал Гидеон. Он упорно смотрел ей в глаза, не отводя взгляда. — Она до сих пор считает меня своим другом. Сейчас моя жизнь проходит на колесах. Я разъезжаю с цирком Де Вайна. Когда она узнала, что на зиму мы остановились в Хите, то приехала навестить меня. Мне не стоило больших трудов заставить ее заговорить о тебе.

— Она дала тебе мой адрес?

Он пожал плечами.

— Да. Она не знает об этом, но да, дала.

В тишине едва слышно потрескивали поленья в камине.

Рейчел сбросила с плеч пальто и швырнула его в кресло. Потом повернулась, чтобы посмотреть ему прямо в лицо. В том, как она приподняла подбородок и устремила на него свой взгляд, осталось нечто, напомнившее ему о ее прежней дерзкой надменности.

— Что тебе нужно?

Он не спешил с ответом. Потом приблизился к ней. В его бездонных темных глазах отражались пляшущие в камине языки пламени.

— Услышать из твоих уст то, что услышал из чужих. Узнать правду.

Она слегка отодвинулась от него, пытаясь сохранить в голосе спокойствие и беззаботность. Он не мог знать! Не мог!

— Правду о чем?

— О ребенке. О моем ребенке, — сказал он.

— Кто? Кто тебе сказал? — Она едва шевелила ставшими непослушными от потрясения губами, тело отказывалось подчиняться ей, словно онемело от ужаса. Однако ничто не изменилось в ее голосе. Он по-прежнему оставался спокойным.

— О моем ребенке, — повторил он очень тихо, будто не слышал вопроса. Но эти три негромких слова подействовали на нее сильнее, чем открыто высказанная угроза.

— Нет никакого ребенка, — все еще спокойным голосом произнесла она, все еще надеясь, что этот кошмар развеется сам собой.

Он молчал, как бы желая тем самым усилить значимость своих слов. Потом потянулся к ней и, взяв за запястья, привлек к себе с необычайной силой, но не грубо. Она не сопротивлялась. Он стоял так близко, что ей пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть в его лицо.

— Но он был? — очень тихо спросил Гидеон. — Этот ребенок?

Рейчел понимала, что ей лучше солгать, но не смогла этого сделать.

— Да, — призналась она. — Да, был.

— И ты избавилась от него?

Слова застряли у нее в горле.

— Да, — прошептала она, помолчав.

Он изумленно смотрел на нее, сжав ее запястья так, будто собирался сломать хрупкие кости. Она вздрогнула от боли.

Внезапно он резко оттолкнул ее от себя и отвернулся.

Она стояла, потирая ноющие запястья.

— Как… как ты узнал об этом?

— Это не имеет значения.

— Пожалуй, ты прав. Но… про это почти никто не знает. — Рейчел устало потерла лоб рукой. У нее кружилась голова. Она чувствовала себя измученной. — Дафни… Тоби… — Она замолчала. — Не может быть… Неужели это был Тоби?

Гидеон с мрачным видом кивнул:

— Он обещал спустить с меня шкуру. — В его словах звучала злость.

— О Боже! — Рейчел тяжело опустила плечи. — Гидеон, я не говорила ему, во всяком случае, с умыслом… я бредила. Вероятно, я сболтнула что-то, он догадался… я никогда не думала, что он…

Гидеон пожал плечами, отказываясь обсуждать дальше эту тему. Повернувшись к Рейчел, он внимательно изучал ее лицо. Небольшая складка пролегла у него между бровями, сведя их вместе, глаза были прищурены.

— Почему ты это сделала? — внезапно спросил он. — Ради всего святого, зачем ты это сделала, девочка?

Неожиданно Рейчел взорвалась; ее всю трясло от гнева и возмущения.

— А что еще я могла предпринять? Что, по-твоему, я должна была делать? — раздраженно крикнула она, бросая слова так, словно это были камни с острыми зазубренными гранями.

Он изменился в лице. Неподдельный гнев, до сих пор зажатый в тисках его железной воли, готов был выплеснуться на поверхность.

— Ты… Ничего другого я не должен был ожидать от тебя, — произнес он с горечью.

Она почувствовала себя глубоко оскорбленной. Именно этого он и добивался.

— Да как ты смеешь? Как ты смеешь? — Она бросилась к нему, дрожа от ярости, охватившей ее с такой силой, что перед ней померк страх, который не покидал ее с тех пор, как она увидела его на лестничной площадке. — Я была одна… напугана… я не знала, что делать… что я должна была предпринять? Скажи мне. Слезы текли по ее лицу, она задыхалась от рыданий. Она подняла руку и ударила его по лицу. — Скажи же, будь ты проклят!

Спокойно приняв пощечину, он сжал ее запястья и без усилий держал их, пока она сопротивлялась, пытаясь вырваться и снова ударить его.

— Что ты могла сделать? Я уже сказал тебе. Ты могла прийти ко мне.

Она перестала сопротивляться и уставилась на него широко открытыми мокрыми от слез глазами.

— Зачем? Что бы это изменило?

Он не ответил. Глядя ей в глаза, он осторожно разжал руки, словно боясь причинить ей вред своей немеренной силой, и отступил назад. Они долго молча смотрели друг на друга в тишине, изредка нарушаемой лишь потрескиванием поленьев в камине.

Рейчел покачала головой, не веря тому, что услышала.

— Ты… не хочешь ли ты сказать… не имеешь ли ты в виду?.. Ты — и я? И… ребенок? — Грубый истерический смех поднимался внутри ее. Прижав руки ко рту, Рейчел отвернулась, пытаясь сдержаться. Она запрокинула голову и крепко зажмурила веки, чтобы не дать волю слезам. — О, как великолепно! Могу себе представить! Я и цыганское отродье в повозке! О, милый родной дом! «Кушай тушеного кролика, деточка. Твой папа ушел бродить по дорогам, он скоро вернется…» — Слова перешли в исступленные рыдания. Она наклонила голову, закрыв лицо руками; плечи ее вздрагивали. — Какая глупость! Какая нелепость! Предлагать мне такое?! — Она не могла остановить слезы. Ей отчаянно хотелось повернуться и броситься в его объятия, чтобы он крепко прижал ее к себе, такой большой, сильный и уверенный. Хотя бы на мгновение! Рейчел заставила себя не двигаться, стараясь унять истерические слезы. Постепенно она успокоилась и тихо сказала:

— Гидеон, неужели ты думаешь, что я не понимаю, что натворила? Знай, что я ненавижу себя за это. — Она повернулась к нему. Комната была пуста, дверь открыта. — Гидеон? Гидеон! — Комната ответила ей тишиной. На лестнице тоже было тихо. Она бросилась к окну.

Внизу по темной улице, опустив голову, шагала высокая фигура. Воротник куртки поднят, руки в карманах. При свете уличного фонаря тускло блестели капельки дождя на темных волосах и широких плечах. Потом он повернул за угол и скрылся.

Рейчел прижала пылающий лоб к стеклу и закрыла глаза.