— Ну что ж, дарую тебе исполнение твоего желания.

Эфе вытаскивает из-за пояса кинжал.

— На, возьми.

Доносчик падает под градом смертоносных ударов. Убийца хватает бездыханное тело и бросается в огонь.

По всей окрестности расползается запах горелого мяса.

Эфе подходит к старику.

— Так вот знай, Чакырджалы — это я. Уж ты на меня не обижайся, если что не так. Отныне я старший брат твоей дочери. Принимаешь ли меня в сыновья?

— Принимаю, сынок.

Впоследствии Чакырджалы выдаст его дочь замуж. Наделит ее богатым приданым. И вместе со всеми будет гулять на ее свадьбе.

Вот такие рассказы о Чакырджалы мы слышали в Дюздже, Сивасе, Эрзруме, Стамбуле. Слухами о нем полнилась вся страна.

С 1906 по 1910 год я служил в Дюздже. Оттуда, уже в звании капитана, был переведен в Искодра. По пути на место нового назначения заехал в Стамбул. Там я встретился с одним из своих товарищей — офицеров.

— Рюштю, — сказал он, — тебя разыскивает полковник Реджаи-бей. Послали запрос в Дюздже, но оттуда ответили, что ты уже выехал. Как можно быстрее повидай полковника.

Я не замедлил выполнить этот совет. Полковник Реджаи-бей отбирал опытных, отважных солдат для службы в формировавшихся тогда частях жандармерии.

Он приветствовал меня такими словами:

— Я искал тебя на небесах, а ты, оказывается, здесь, на нашей грешной земле. Итак, я зачисляю тебя в жандармерию. Что скажешь? — Не дожидаясь моего согласия, полковник добавил: — Где бы ты хотел служить? — Видя, что я молчу, он повторил: — Ты нам очень нужен. Где бы ты хотел служить?

Мне оставалось только сказать:

— В Дюздже.

Через три дня приказ о моем переводе в Искодра был отменен. Меня назначили начальником жандармского подразделения Дюздже.

Я простился со своими друзьями, которые должны были выехать в Искодра, и еще через три дня возвратился в Дюздже.

Настойчивость, с которой полковник Реджаи-бей искал меня для зачисления в жандармерию, имела свои причины. В бытность мою в Дюздже я приобрел ценный опыт борьбы с разбойничьими шайками. Многие из них сумел уничтожить. Значительных успехов я достиг, участвуя в подавлении восстания 31 марта. Именно мне удалось задержать мятежников по пути из Стамбула в Анатолию.

Произошло это так. 31 марта взбунтовались отряды личной охраны Абдул-Хамида. По суше и по морю они стали перебираться в Анатолию. Окрестности Дюздже оказались среди первых мест, подвергшихся их нападению.

В те дни я был непосредственно подчинен начальнику гарнизона — Исмаилу Ремзи-бею, моему старому знакомому, человеку энергичному, решительному, истинному патриоту, как и я, стороннику конституционной монархии.

— Дворцовые телохранители движутся прямо на нас, — взволнованно обратился ко мне Ремзи-бей. — Достаточных сил для сопротивления у нас нет. Ты хорошо знаешь эти места, Рюштю-бей, придумай же что-нибудь. Нельзя допустить, чтобы они прорвались в Анатолию.

После долгого размышления я ответил:

— Прежде всего надо раздать оружие всем ополченцам. Образовать из них отряд под командованием кого-нибудь из офицеров. Я же отправлюсь в жандармское отделение Акчакоджа и постараюсь перехватить всех, кто высадится с моря.

Он принял мое предложение, и мы тотчас же взялись за дело.

Срочно выехав в Акчакоджа, я поставил под ружье всех тамошних ополченцев. Мобилизовал всех лодочников, даже тех, что не были записаны в ополчение. Трубачей — и тех поставил под ружье. Это было необходимо, чтобы дать врагам почувствовать нашу силу. Перед отъездом я послал письмо моему брату Осману, который жил в нашей деревне Кобашлар, теперь Салимли, каза Карасу.

«Срочно собери отряд и иди ко мне, — говорилось в этом письме. — Положение тяжелое. В опасности не только мы сами, но и вся нация».

Мой брат Осман славился по всей округе своей удалью и меткой стрельбой. Впоследствии во всех моих делах, в преследовании разбойников он был главным моим помощником, делил со мной каждый успех. Я еще подробно расскажу об этом в своих воспоминаниях.

Я установил связь со штабом бригады, стоявшей в Эрегли, и послал телеграмму в штаб бригады, которая располагалась в Коджаэли.

Штабам обеих бригад я сообщил о направлении, в котором движутся мятежные силы, предлагая скоординировать наши действия для оказания им надлежащего отпора.

Из обеих бригад пришел одинаковый ответ. Послать мне подкрепление не представляется возможным. Командование рассчитывает, что я смогу удержать побережье. А уж на суше они сделают все возможное, чтобы преградить путь мятежникам.

Таким образом, мне оставалось полагаться лишь на собственные силы. Самое важное — чтобы подоспел Осман. На него вся надежда.

Осман привел с собой сто отборных молодцов. Мы заняли линию обороны между Сакарьей и Акчакоджа.

Отряд за отрядом стали прибывать мятежники. Я послал к ним в качестве парламентеров пожилых людей. Установил контакт с одним из их командиров. Учитывая чрезвычайные обстоятельства, договорился с начальником почты, чтобы им послали такую телеграмму:

«Высадившиеся в Анатолии солдаты демобилизуются. Они могут вернуться в свои родные края, не сдавая оружия».

Телеграмма была подписана корпусным командиром. Кое-кто из солдат, жаждавших демобилизации, не преминул клюнуть на эту приманку.

Воспользовавшись замешательством среди мятежников, мы захватили их в плен, разоружили и отправили на лодках в Эрегли.

Мятежников с каждым днем прибывало все больше. Нам приходилось вылавливать их и отбирать у них оружие. Дело это было очень и очень нелегкое.

Я отправил телеграмму командующему действующей армией — Махмуду Шевкету-паше. Он прислал миноносец «Ташоз». Большинство захваченных нами солдат мы уже переправили на лодках в Эрегли. Остальных посадили на миноносец, который ушел в Стамбул. Само собой разумеется, многим удалось проскользнуть незамеченными. Общее число пленных составляло 1300 человек. Отобранное у них оружие и боеприпасы я отослал в наш батальон, в Дюздже.

В Дюздже, куда я возвратился начальником жандармерии, мне пришлось столкнуться со множеством трудностей. Город этот в трех шагах от Стамбула, но окрестные горы кишат разбойниками. Все дороги перекрыты ими, ни пройти ни проехать. Никто не признает власти правительства. Разбойники открыто смеются над его бессилием. Их тут не две-три шайки, а целых десять, может, и пятнадцать. Грабят всех подряд, без разбору.

Едва возвратясь, я вынужден был начать их преследование. Однако дело подвигалось плохо. Разбойники буквально проскальзывали сквозь пальцы, никак не ухватишь. А из Стамбула сплошным потоком идут телеграммы с требованием навести порядок. Ясно, что я не сижу сложа руки. Совершено ограбление — спешу на место преступления. Перерезана дорога — бегу туда со своими жандармами. И каждый раз опаздываю. Разбойники продолжают вытворять все, что им заблагорассудится.

Миновало уже больше месяца с тех пор, как меня назначили начальником жандармского подразделения Дюздже, — и ни одного дня отдыха. Все время в преследовании. Но никаких успехов. В самую последнюю минуту разбойники неизменно ускользают. Даже если удается их окружить.

Я в полном отчаянии, не знаю, что делать. На время прекращаю преследование. Надо поразмыслить. Почему мы никак не можем поймать разбойников? Ведь это всего лишь жалкие шайки, зачастую из нескольких человек, а на нашей стороне многочисленные правительственные войска.

Из своего теперь уже двухмесячного опыта я хорошо уяснил себе, что разбойники действуют не в одиночку. За их спиной — простой народ, а нередко беи и ага. Все они показывают нам ложное направление, предупреждают разбойников о нашем приближении, укрывают их от нас. Богачи снабжают их боеприпасами. Значит, прежде всего надо найти их пособников, создать свою разведывательную сеть — такую же, как у разбойников. И плюс ко всему необходимо образовать особый отряд из жандармов и ополченцев. Но на все это требовалось время. Я должен был выработать подробный план действий.

Из разбойников, подвизавшихся тогда в горах около Дюздже, больше всего неприятностей причинял нам Кара Исмаил. Он стоял во главе шайки из пятнадцати человек. Разбойничал уже много лет. Обложил данью все окрестное население. Хозяйничал на всех дорогах. Обирал, грабил. Жандармы ничего не могли с ним поделать, он отбивал все атаки. А бывало, и близко не подпускал. Не берусь даже перечислить, сколько жандармских офицеров пострадали из-за этого разбойника. Иные не получили очередного повышения, кое-кого понизили в чине, а кое-кто просто вылетел со службы.

И это еще не самое плохое. Хуже всего было то, что народ верил в неуязвимость Кара Исмаила, его-де и пуля не возьмет, а уж поймать его — выше сил человеческих.

Итак, я прекращаю преследование. Не подаю никаких признаков жизни — будто и нет меня вовсе. Приходит известие, что Кара Исмаил совершил ограбление, а я ничего не предпринимаю. Словно это меня и не касается.

Разбойник распоясывается все больше и больше. Того и жди, заявится прямо в штаб жандармского подразделения и скажет: «Здравия желаю, капитан. Почему ты меня не разыскиваешь?»

Моя разведывательная сеть действует, и неплохо. Изо дня в день мне доносят, где находится Кара Исмаил, что он делает, с кем разговаривал.

А из главного жандармского управления в Стамбуле одна за другой летят телеграммы с требованием поимки разбойника. Среди жителей Дюздже находятся и такие, что начинают строчить жалобы на мое бездействие. Я, мол, чуть ли не с умыслом оставляю Кара Исмаила на свободе.

Кара Исмаил уверен, что я не посмею принять его вызов. Я же всячески стараюсь утвердить его в этой уверенности, мои люди повсюду распространяют слух, что не только мне, но и никому другому не справиться с таким противником.

Миновал месяц. Лазутчики сообщили мне, что Кара Исмаил совсем обнаглел, ночует лишь у себя дома. Днем беспечно разгуливает по деревне, упражняется в стрельбе по мишеням, потом спокойно отправляется на очередной грабеж. Опытный, бывалый разбойник, долгие годы занимается своим ремеслом, а поверил, будто я отчаялся его поймать, полагает, что я и впрямь его боюсь. Вначале, признаться, я был несколько удивлен. Но, хорошенько поразмыслив, понял, что тут нет ничего странного. Этот горный волк привык полагаться на себя, на свою отвагу. Сколько нападений жандармов он отразил, сколько раз его окружали регулярные воинские части, и всегда ему удавалось ускользать. А у меня в подчинении всего-то пятнадцать человек. Что ему такая горстка?

Тем временем мой брат Осман втайне собирал отряд. Наконец он известил меня, что готов к выступлению.

А тут как раз я получил донесение, что Кара Исмаил дома. Ограбил богача в окрестностях Болу и расположился на отдых.

Я договорился с Османом, что он выведет свой отряд из деревни. И я выйду из касаба — якобы преследовать другого разбойника, который только что совершил ограбление. Направлюсь я в сторону, противоположную той, где лежит деревня Кара Исмаила, а ночью мы соединимся с Османом в условленном месте, в лесной глуши.

Помню как сейчас: шел сильный дождь.

— Рюштю, — сказал мне Осман, когда мы встретились в лесу, — зачем столько предосторожностей? Среди моих людей ни один не уступит Кара Исмаилу.

Для такого заявления у него были все основания. В его отряд входили девятеро бывших разбойников. Остальные — контрабандисты, промышлявшие перевозкой табака. Все мои сверстники, не сомневаюсь, хорошо представляют себе, что это за люди — тогдашние контрабандисты.

— Предосторожности никогда не лишни, — ответил я, — даже если твой враг — муравей, надо всегда быть начеку…

Уже у самой деревни, где жил Исмаил, меня вдруг осенило:

— Осман, ты со своими людьми войдешь с одной стороны, а я с другой. Думаю, что Кара Исмаил спит сейчас без задних ног, и все же лучше отрезать ему пути для отступления.

Дом разбойника находился на восточном краю деревни. Мы окружили его, и началась перестрелка, которая длилась вплоть до полудня. Убедившись, что никаких шансов на спасение нет, Исмаил сдался вместе со всей своей шайкой. Я отвел их под конвоем в Дюздже.

— Ах, бей, — сказал мне Кара Исмаил по дороге, — обхитрил ты меня. Если бы не этот слух, будто ты избегаешь столкновений со мной…

— Так или этак, я все равно изловил бы тебя.

Вот так, не потеряв ни одного человека, я сумел захватить опасного разбойника, который творил свои черные дела под самым носом у стамбульцев. Главное жандармское управление не скрывало своей радости. Я получил много поздравлений. За шесть месяцев я ликвидировал все разбойничьи банды, действовавшие в тех краях. Это еще более укрепило доверие ко мне правительства. С тех пор окрестности Болу и Дюздже стали самыми безопасными местами во всей нашей стране. А ведь здешние разбойники по своей численности и дерзости уступали разве что приэгейским.

Наглость Чакырджалы переходила все границы. Тут он сожжет фабрику, там убьет несколько десятков человек. Правительство в полном замешательстве. Против Чакырджалы посылают самых испытанных, самых опытных людей, и все они неизменно терпят поражение. Он играет с ними, как кошка с мышами. В Айдыне создается особый штаб, задача которого — преследовать Чакырджалы. В его распоряжение откомандировывают лучших офицеров и солдат.

Главное жандармское управление прислало и мне такую телеграмму:

«Отберите из подчиненной Вам группы пять жандармов и присоединитесь к айдынскому отряду».

Это распоряжение показалось мне недостаточно обоснованным, и я вынужден был отправить следующий ответ:

«Если мне предлагается принять участие в ликвидации шайки Чакырджалы, то я прошу необходимых, по моему мнению, полномочий. Для уничтожения опасной шайки, вот уже пятнадцать лет бросающей вызов правительственным силам, я должен располагать правом отобрать не жандармов из нашего батальона, а хорошо знакомых мне штатских лиц. Если мое предложение представляется неприемлемым, я готов немедленно выехать один».

Еще я написал письмо моему старому товарищу, депутату от округа Болу, Хабибу-бею — подробно изложил создавшееся положение и попросил его походатайствовать перед правительством.

С этим письмом в руке Хабиб-бей отправился к начальнику главного жандармского управления Расиму-паше, отрекомендовал меня и рассказал о составе отряда Османа. Хабиб-бей и Расим-паша посетили министра внутренних дел Халиля-бея, обсудили мое предложение и в конце концов пришли к общему решению.

Через несколько дней мне принесли расшифрованную в управлении санджака[14] телеграмму. Она гласила следующее:

«Для преследования Чакырджалы жандармскому капитану Рюштю-бею предоставляется право выбора пяти жандармов из батальона и еще сорока пяти человек по его усмотрению, с тем чтобы образовать из них отдельный отряд. Каждому из них назначается жалованье в восемьсот курушей. Формирование и вооружение отряда поручается капитану Рюштю-бею. После трехдневного пребывания в Измире отряд выедет непосредственно к месту назначения.

Министр внутренних дел

Халиль

28 июля 1911 года».

За этой телеграммой последовала другая:

«Командиру жандармского подразделения Дюздже капитану

Рюштю-бею

Уважаемый эфенди,

сегодня в девять часов утра получена особой важности шифрованная телеграмма от министерства внутренних дел. Поскольку в жандармском отделении не имеется шифровальщиков, прилагаем расшифрованный текст. С получением этой телеграммы Вам предлагается немедленно выехать в Измир. Все сведения о Ваших передвижениях следует сообщать нам.

Заместитель мутасаррыфа[15] округа Болу

Рамазан Хаккы

29 июля 1911 года,

3 часа».

Мы с братом Османом начали готовиться к выезду. Чакырджалы — не Кара Исмаил. Под влиянием многочисленных слышанных рассказов знаменитый разбойник рисовался нам этаким легендарным героем, сказочным дэвом. Знали мы о нем еще со времен военного училища. Слава его облетела не только нашу страну, но и весь мир. Рассказывали, как он громил целые армии, с легкостью прорывал самое, казалось бы, надежное окружение. Абдул-Хамид даже запретил упоминать о Чакырджалы при своем дворе.

Должен, однако, сказать, что лично я не чувствовал ни малейшего страха перед разбойником. Напротив, горячо стремился помериться с ним силами. Дело хоть и трудное, зато почетное.

Большие надежды я возлагал на своего брата Османа. Он был поразительно метким стрелком, из тех, о ком говорят: «попадает в лезвие ножа». Всю жизнь охотился в горах. Необычайно ловкий, подвижный, энергичный и смекалистый. Парень хоть куда. Несмотря на свою молодость, он уже успел побывать в контрабандистах, разбойниках и даже послужил таможенным досмотрщиком.

Любой из набранных им сорока пяти человек ни в чем не уступал нукерам Чакырджалы. Мы все доверяли друг другу. Наряду с нами двоими в создании отряда активное участие принял Хаджидук Кямиль, человек очень смелый, сильный и выносливый. Лет сорока пяти — пятидесяти, он был самым старшим в отряде. Он уже участвовал во многих стычках, был ранен и прихрамывал на одну ногу. Нынешняя молодежь, верно, не слыхала, что существовала такая организация — «Режи». Функции у нее были те же самые, что у Монопольного управления. Хаджидук служил там старшим досмотрщиком. В контрабандисты, как известно, идут люди отважные. Но таможенники, вполне понятно, должны превосходить их отвагой. А теперь представьте себе, какие требования предъявлялись к старшим досмотрщикам. В своем округе Хаджидук уничтожил всех контрабандистов.

Вошел в наш отряд и Мехмед-бей из Кузлука. Приобретение очень ценное. Жил он тогда в Манисе, а его братья — в Адапазары. Он как раз приехал навестить их, когда мы обратились к нему с предложением войти в наш отряд. Дело это было для него не новое — всякий раз, оказываясь в приэгейских краях, он принимал участие в преследовании Чакырджалы.

Там же, в Манисе, жил и его телохранитель Хасан-бей. Было ему тридцать — тридцать пять лет от роду. Мы все радовались, что среди нас будет человек, который знает тамошние места по кустику, по камушку. Впоследствии выяснилось, что и Мехмед-бей не уступает ему в этом отношении.

Хочется отметить и таких людей в нашем отряде, как Гявур Али, Анзавур Ахмед, Ильяс Пехливан, Коджа Мехмед, Джафер Шамиль.

Гявур Али был в свое время контрабандистом. Ни один таможенник не мог с ним тягаться. Имя его гремело от Болу до Анкары, от Анкары до Сиваса. Многих таможенников отправил он на тот свет, а в конце концов сам стал досмотрщиком. Прозвище Гявур (Неверный) он получил из-за своей беспощадности. Анзавур Ахмед — тоже человек небезызвестный. К сожалению, между ними вышли нелады, и в Салихли он покинул отряд. Двадцать лет проразбойничал в горах около Дюздже Ильяс Пехливан. Было ему уже за сорок.

Значительную часть отряда составляли такие молодые, двадцати — двадцати пяти лет, люди, как Джафер Шамиль и Коджа Мехмед. Среди остальных преобладали бывшие контрабандисты и разбойники, получившие помилование. Многие доводились мне родственниками.

Когда мы все собрались в Дюздже, я рассказал им, кто такой Чакырджалы, какое трудное, рискованное дело мы затеваем. Уцелеть у нас не так уж много шансов, самое большее пятьдесят из ста, а возможно, и вовсе никаких — все голову сложим.

— Так что, если есть среди вас такие, что боятся смерти, пусть возвращаются домой, — сказал я в заключение.

Но ни один из сорока пяти не пожелал воспользоваться предоставленной им возможностью.

— Мы знаем, кто такой Чакырджалы, — был единодушный ответ. — Пасть от его рук — и то дело почетное.

Отвага в те времена была в высокой цене.

Командовать отрядом я поручил совместно Хаджидуку Кямилю, Мехмеду-бею и Осману.

— Отправляйтесь через Афьон в Измир и ждите меня там, — сказал я им. — А я поеду в Стамбул. Встретимся в Салихли.

Депутат от Болу, Хабиб-бей, проживал в Канлыджа. Прямо с вокзала, не теряя времени, я направился к нему. На мое счастье, он оказался дома. По воинскому званию майор артиллерии, Хабиб-бей был одним из видных иттихадистов[16]. Именно он возвестил о низложении Абдул-Хамида новому султану.

Хабиб-бей встретил меня словами:

— Откровенно сказать, я тебя не ждал. Предполагал, что ты столкнешься в Измире с большими затруднениями… Что тебя привело ко мне?

— Разумеется, важное дело. Просто так я не оставил бы свой отряд, — ответил я. — Позволю себе заметить, что моя честь требует, чтобы я успешно выполнил возложенное на меня задание. Да и не в моем характере пасовать перед трудностями. Я уже вам писал, что хлопочу о чрезвычайных полномочиях.

— Каких же именно?

— Сейчас объясню. Хочу предварительно подчеркнуть, что успех моего дела на все сто процентов зависит от того, будут ли мне предоставлены эти полномочия. Итак, в чем они состоят.

Первое. До полной ликвидации Чакырджалы и его банды я буду полностью освобожден от подчинения чьим-либо приказам.

Второе. О положении дел я буду информировать лишь измирского вали.

Третье. На всем протяжении измирской железной дороги мне и моему отряду по первому же требованию будет предоставляться необходимое количество мест для проезда.

Четвертое. Все воинские и жандармские части, находящиеся в настоящее время в Измирском вилайете с целью преследования Чакырджалы, расформировываются, и эта задача возлагается исключительно на меня.

Пятое. Верховное командование отряжает в полное мое распоряжение моего ближайшего родственника жандармского капитана Шюкрю-бея, которому я могу полностью доверять.

Слушая меня, Хабиб-бей делал какие-то пометки в своем блокноте.

— Ну что ж, — сказал он, когда я кончил, — поехали к Талату-паше.

Мы застали пашу в его канцелярии.

Представив меня, Хабиб-бей добавил:

— Мой паша, я уже упоминал вам о Рюштю-бее. Он отправляется в Измир для преследования Чакырджалы и просит широких полномочий.

Паша выразил сначала свою глубокую озабоченность всей этой затянувшейся, по его мнению, историей с Чакырджалы. Сказал, что крайне удручен непостижимым для него бессилием правительственных сил перед этим разбойником. Затем обратился ко мне:

— Рюштю-бей, я слышал о вас много лестного. Знаю, что вы уже отличились в борьбе с разбойниками. Скажите мне, каких полномочий вы испрашиваете?

Тут Хабиб-бей вытащил свой блокнот и зачитал все им записанное по пунктам.

Паша вдруг расчувствовался. Обнял меня. Поцеловал в лоб.

— Вот умница. Еще ни один командир сил преследования не видел надобности в подобных полномочиях. А ведь они превосходно продуманы и вполне уместны. Располагая ими, вы можете считать себя на полдороге к успеху. Заранее вас поздравляю.

Видно было, что паша сильно взволнован.

— Поразительный человек этот Чакырджалы, — то и дело повторял он. — Чрезвычайно любопытный человек.

Он пригласил нас всех к себе домой и там, за обедом, продолжал говорить о Чакырджалы:

— Даже Кара Саид-паша не мог с ним справиться. А ведь вы все знаете, какой это одаренный военачальник.

Разумеется, мы все знали. Этот прославленный смелый воин был последней ставкой правительства — оно вызвало его из Салоник вместе с целой дивизией и подчинило ему все измирские отряды. Целый год преследовал Кара Саид-паша изворотливого разбойника, но так и не смог его поймать. В конце концов он вынужден был отказаться от преследования, что нанесло немалый урон его воинской чести.

Вспоминая о неудачах Кара Саида-паши именитый хозяин несколько раз вставлял:

— Такой человек — и тот потерпел поражение. Трудное дело вы затеяли, Рюштю-бей, невероятно трудное!

Едва мы оставили дом паши, Хабиб-бей обратился ко мне с такими словами:

— Имей в виду, Рюштю, что паша будет очень расстроен, если ты не оправдаешь его доверия.

— Я уже хорошо все обдумал, Хабиб-бей, — отвечал я. — Если это и в самом деле случится, я выйду в отставку и буду преследовать Чакырджалы с пятерыми своими товарищами. Либо сам стану разбойником. Одно из двух: или Чакырджалы уничтожит всех нас, или мы — его. Но преследования я не прекращу. Скорее умру.

— Это твое окончательное решение? — спросил Хабиб-бей, как-то странно переменившись в лице.

— Окончательное и бесповоротное.

— Иншаллах, до таких крайностей дело не дойдет, — заметил депутат и вдруг рассмеялся — Жандармский офицер становится разбойником. То-то будет сенсация!

В тот же день, захватив с собой Шюкрю-бея, я выехал в Измир. В Салихли я встретился со своими товарищами, и в Измир мы направились уже все вместе.

Измирским вали в ту пору был Назым-паша — тот самый, что возглавлял министерство жандармерии при Абдул-Хамиде. Бесконечные неудачи в преследовании Чакырджалы уже навлекли на него немилость падишаха, которая грозила перейти в полную опалу.

— Сколько бед претерпел я из-за этого Чакырджалы, еще будучи министром жандармерии, — пожаловался он мне, когда я нанес ему визит. — Падишах просто не желал меня видеть. Главным образом из-за этого мне пришлось оставить пост министра. Стал вали — и опять та же история. Этот Чакырджалы — сущая чума… Но не для правительства, а для меня одного. Можно подумать, что Аллах сотворил его нарочно, чтобы досаждать мне. Поймать его — дело абсолютно безнадежное. Если это не сам шайтан, то, во всяком случае, его родной брат. Уж поверьте мне, Рюштю-бей, я хорошо знаю, о чем говорю. Представьте себе, что такой опытный военачальник, как Махмуд Мухтар-паша, окружает его в районе Чёпдере с отрядом в пятьсот человек, а этот шайтан без труда прорывает кольцо и уходит. Да еще умудряется причинить нам большие потери. Так что вы — наша последняя надежда. Полагаю, вы имеете достаточно ясное представление о том, с кем будете иметь дело.

— Я отдаю себе в этом полный отчет, — ответил я. — Я знаю Чакырджалы. Знаю его, как и все, то есть недостаточно. Поэтому я начну с тщательного изучения всего, что касается разбойника. Сразу же приступать к преследованию, по-моему, просто опрометчиво. Эту ошибку совершали все мои предшественники. Я не пойду по их пятам. Потрачу целый год, но выясню все необходимое: где он обычно укрывается, какую одежду носит, о чем разговаривает с людьми — словом, все-все, до мельчайших подробностей. Я намерен довести начатое дело до конца, даже если это будет стоить мне жизни. Мысль о том, что целая нация чувствует свое бессилие перед одним разбойником, для меня нестерпима.

Паша был явно доволен моей решимостью.

— Стало быть, у вас есть время, Рюштю-бей, — сказал он, — в таком случае задержитесь здесь на несколько дней. Я сам вам кое-что порасскажу об этом разбойнике.

— Ваша воля — для меня закон, я остаюсь, — согласился я. — Разрешите вас поблагодарить за такое внимание ко мне.

Я провел с пашой три дня. Он рассказывал мне о Чакырджалы. О том, как он довел Кара Саида-пашу до полного отчаяния, и о многих других, почти невероятных вещах; о тактических хитростях, к которым прибегал разбойник. Я понимал, что мне предстоит узнать еще много нового. У каждого человека есть свое слабое, уязвимое место — в этом убедил меня долголетний опыт преследования других разбойников. Ни один сын человеческий не являет собой полного совершенства. Но найти слабое место у Чакырджалы с его непреклонной волей — задача отнюдь не из легких. Надо прежде всего изучить его жизнь начиная с детства, быть в курсе всех его дел и поступков. Составить себе полное о нем представление — это основа основ.

По прошествии трех дней я отправился в Одемиш. В течение трех месяцев я ни разу не преследовал Чакырджалы. Тот так и старается раззадорить меня: одного за другим подсылает своих людей. Дескать, я здесь, раз ты командующий силами преследования, ты должен меня преследовать. А я и ухом не веду. Он вешает, режет людей в ближайших деревнях, а я делаю вид, будто это меня не касается. Стараюсь завоевать расположение простого люда и знати. Можно подумать, что я не начальник отряда — всего лишь любопытный человек, заинтересованный личностью Чакырджалы. Никто не придает особого значения моему любопытству. Это и понятно — ведь всех разбирает то же самое чувство. Я и Шюкрю-бей записываем рассказы о самых незначительных стычках, в которых принимал участие разбойник, о его проворстве и хитрости, о его щедрости, о его настроении, характере и привычках, даже о здоровье. По вечерам я прочитываю все эти записи и тщательно их обдумываю. В рассказчиках нет недостатка: тут и бывшие нукеры Чакырджалы, спустившиеся на равнину, и крестьяне, и его родственники, и учителя — ходжи, и богатые друзья, и офицеры, потратившие долгие годы на его преследование, и разбойники из числа его врагов.

За три месяца мы досконально изучили жизнь Чакырджалы. Лишь после этого решили наконец выступить.

К тому времени мы уже знали все места, где он обычно укрывается, все его тактические приемы и уловки.

Эти три месяца Чакырджалы жил в свое удовольствие, нередко даже ночевал дома и делал все, что ему заблагорассудится. Мы знали о нем все, а он полагал, что мы в полном неведении. Этого, собственно, я и добивался.

Нас, безусловно, интересовал и внешний облик разбойника — как он выглядит, как одевается. Осман потратил уйму времени, прежде чем ему удалось выяснить, чем отличается его одежда от одежды нукеров. Оказалось, что он носил не короткие зейбекские штаны, а длинные, сужающиеся книзу шаровары румелийского покроя. Вместо расшитого зейбекского чепкена[17] он носил простой черный бархатный жилет. И голову повязывал простым черным платком. Помнится, я еще тогда удивлялся, да и до сих пор продолжаю удивляться, почему Чакырджалы с его умом и дальновидностью поддался искушению носить одежду, которая резко выделяла его среди членов шайки. Неужели он не понимал таящейся в этом опасности?

Собрав все необходимые мне сведения, я еще яснее осознал, какое трудное дело затеял. Среди многого другого я понял и то, что Чакырджалы всю жизнь занимался разбойничеством не по своей воле. Если бы он согласился спуститься на равнину, я мог бы ходатайствовать за него перед падишахским двором, перед Талатом-пашой. С бумагами в руках я неоспоримо доказал бы, что Чакырджалы вступил на разбойничий путь лишь под давлением обстоятельств. Талат-паша с уважением относился к простому народу и, вполне возможно, внял бы моим доводам.

Я все больше и больше склонялся к этой мысли и наконец, придя к определенному решению, пригласил к себе жену Чакырджалы.

— Ыраз-хатун[18],— обратился я к ней, — передай эфе мой селям. Я ему не враг. Знаю, что он человек благородный, настоящий йигит и разбойничает не по своей охоте. Пусть он обещает мне сойти на равнину, а я поеду в Стамбул и постараюсь выхлопотать ему помилование. Если же он не примет моего предложения, я захвачу его в плен или убью. Я ведь не то что другие, которые при первой же неудаче возвращаются домой. Я и мои товарищи пришли, чтобы биться насмерть.

Я рассказал ей все, что мне удалось выяснить о жизни эфе, о его нраве и привычках. Сказал, что испытываю к нему большое уважение и не желаю ему зла. Затем подробно описал своих товарищей.

— Посоветуй эфе принять мое предложение, — заключил я. — Если и на этот раз кто-нибудь будет его притеснять, даю слово, что стану его нукером, вместе с ним поднимусь в горы. Передай все это своему мужу.

Ыраз сидела в глубокой задумчивости, ни разу даже не шевельнулась.

— О чем ты размышляешь? — полюбопытствовал я.

Со слезами на глазах она ответила:

— Еще ни один начальник не проявлял ко мне уважения. Все только ругали, били. А вот вы — другое дело. Вас я даже побаиваюсь. Хорошо, я передам мужу все, что вы мне сказали.

— Спасибо, Ыраз-хатун, — проговорил я. — Иншаллах, твой муж последует моему совету.

Как я потом узнал, она и в самом деле послала к своему мужу человека по имени Хюсейин.

— Передай моему эфе, — сказала она, — что этот начальник не похож на всех остальных. Не оскорблял и не бил меня. Даже оказывал почет. Пусть эфе спустится на равнину. Что-то мне снятся очень плохие сны. Не к добру это.

Мое предложение заставило эфе призадуматься. Может, и впрямь вернуться к мирной жизни?

— Я тоже видел дурной сон, — сказал он своим нукерам. — Будто заблудился я в бескрайней пустыне, в самом сердце Йемена. Куда ни глянь, лишь песчаные барханы. Бреду, сам не зная куда. И словно это уже не я, а йеменский солдат. Измучился, еле на ногах стою, во рту сушь. И вдруг вижу вокруг себя колодцы. Я их даже пересчитал — сорок четыре. И все без воды. А в сорок пятый я упал, так и не смог выкарабкаться. Видно, впереди у нас трудные времена. Уж не спуститься ли нам, Хаджи?

— Только нам и дела, что сны растолковывать, — сердито фыркнул Хаджи Мустафа. — Пора уже дать работу нашим «мартинам», а то ведь заржавеют совсем. Мы еще посмотрим, кто потонет в сорок пятом колодце. Что скажешь, эфе?

Гордость Чакырджалы была задета.

— Верно, Хаджи, мы еще посмотрим, — сказал он и, обращаясь к посланцу жены, добавил: — Передай мой селям Ыраз-ханым. Пусть она не вмешивается в мои дела. Я знаю, как мне поступить.

Итак, мое предложение было отвергнуто. Этого, честно сказать, я и ожидал. Возможно, он прав. Сколько уже раз спускался на равнину — и неизменно сталкивался с обманом и вероломством! Как доверять после этого правительству?!

Пора было выступать против Чакырджалы с оружием в руках. Но с тех пор, как я изучил жизнь эфе, какой-то внутренний голос постоянно нашептывал мне: «Оставь этого человека в покое, уйди! Преследовать его — грех». Но ведь я уже связал себя честным словом. К тому же, откажись я от своего намерения, мои товарищи не пойдут за мной, останутся. И еще одно. Чакырджалы в последнее время вел себя как раненый тигр — убивал всех подряд. От него можно было ожидать любой жестокости. Случалось, он совершал поступки, непостижимые для здравого смысла. Нельзя сказать, чтобы я не испытывал никакого страха. Но ведь и я был молод, и я хотел жить. И ради этого был готов на многое.

Впрочем, времени на подобные размышления у меня практически не было. Я получил сообщение о том, что Чакырджалы напал на Арпаз, похитил Османа-бея и его телохранителя — Хаджи Исмаила. Последний был убит по дороге.

Случилось это тринадцатого ноября 1911 года. Двадцать первого ночью мы выступили и к утру добрались до Назилли. Тамошним каймакамом был Хайдар-бей, впоследствии стамбульский вали. Этот самый Хайдар-бей публиковал в газетах статейки под названием «Как я поймал Чакырджалы».

Повидавшись с Хайдаром-беем, я договорился с ним о следующем.

Первое. Пока я не покину пределы каза, он не сообщит о нашем там пребывании никому, даже властям вилайета.

Второе. Он будет публиковать лишь те сведения, под которыми будет стоять моя подпись.

Третье. К нему, несомненно, будут стекаться сообщения о Чакырджалы. Некоторые люди из числа его знакомых будут проявлять особую настойчивость, пытаясь убедить его в их достоверности. Этих людей следует тут же задерживать и направлять к нам.

Четвертое. Необходимо также задерживать и всех наших посыльных.

Сразу же по окончании этих переговоров я направился в Арпаз и начал расследование, проводя его по возможности так, чтобы никто ни о чем не догадывался.

Здесь к нам присоединились племянники убитого Хаджи Исмаила — Меджид и Якуб. Оба — молодые, смелые, оба заслуживали безоговорочного доверия. Они стали лучшими нашими разведчиками.

— Дядю убили на карынджалыдагской дороге, — заявили они. — Но Чакырджалы — большой хитрец. Он всегда меняет направление. Искать его надо не на Карынджалыдаге, а на горе Мадран.

Вчетвером — капитан Шюкрю-бей, Хаджидук Кямиль, Осман и я — мы заперлись в комнате и долго совещались, пока не пришли наконец к общему решению.

Пусть даже Чакырджалы на Мадране, нам надо направиться в сторону Карынджалы. Ведь у него тут шпионов — что песка в пустыне. Ему тут же донесут, куда мы направляемся. И он будет чувствовать себя спокойно на Мадране.

Не доезжая Карынджалы, мы повернули наших лошадей и полным галопом поскакали к Мадрану, рассчитывая опередить всех соглядатаев Чакырджалы. Так оно и вышло.

— На Мадране находится Ахмед-ага, один из самых верных друзей Чакырджалы, — сказал Якуб. — Уж он-то, конечно, знает, где эфе, да только, хоть убей, не скажет.

У подножия Карынджалы стояло множество шатров. Когда мы проезжали мимо, Осман вдруг натянул поводья.

— Рюштю! Посмотри-ка на те шатры, что повыше. Какая-то там суматоха, — заметил он.

— Возьми пятерых людей и скачи туда, — предложил я.

Так Осман и сделал. Мы все последовали за ним, только чуть медленней.

Подъехав ближе, мы увидели три поваленных шатра, целые груды узлов. И у всех горцев — странно взволнованные лица. Даже у детей. Дышат тяжело, с любопытством поглядывают то на нас, то на узлы.

— Почему они такие взбудораженные? Тут что-то не так.

— Надо обыскать эти шатры. — Осман спрыгивает с коня и начинает все внимательно осматривать. Под одной из куч одеял он обнаруживает вооруженного человека.

— Он тут укрылся не случайно, — обращается ко мне Осман по-абхазски (мы с ним договорились, что в целях конспирации будем объясняться в походе на этом языке). — Недаром они три шатра обрушили.

— Надо его допросить, — отвечаю я. И спрашиваю вооруженного парня: — Ты кто такой? Что-то твое лицо мне знакомо.

— Я, — говорит он, — Хюсейин, сын Султан Фатьмы.

— Ах вот оно что. А кто же твой отец?

— Ибрагим. Бывший жандарм.

— О-о-о, наш Ибрагим! Хороший человек был твой отец. Мой друг. Я его очень любил. А ну-ка скажи, Хюсейин, где сейчас Чакырджалы!

— Не знаю.

— Послушай, Хюсейин. В память о твоем отце я тебя и пальцем не трону. Только скажи, где сейчас Чакырджалы: на Карынджалы или на Мадране?

— Чакырджалы-то? Ясное дело, на Мадране.

— Хорошо, Хюсейин. На твоего отца можно было положиться. И тебе я верю. А теперь мы обыщем Мадран. Иди впереди, указывай дорогу.

Мы прочесали всю гору вплоть до самой вершины, но так никого и не нашли.

Хюсейину я не поверил. Но надо было еще раз обыскать Мадран, чтобы окончательно усыпить бдительность Чакырджалы. В глубине души я был уверен, что он на Карынджалы.

Действовал я очень осторожно. Все места, где можно было ожидать засады, мы обходили рассыпным строем, затем снова смыкались.

Шесть часов рыскали мы по горе. Наконец я посмотрел в глаза Хюсейину.

— Я думал, он на вершине, — стал оправдываться тот. — Но ведь это Чакырджалы. Ты уверен, что он на Мадране, — смотришь, он уже на Карынджалы. Птица, а не человек.

— Послушай, — сказал я, — ты сын моего верного друга. Если кто и знает, где сейчас Чакырджалы, так это вождь юрюков — Ахмед-ага. А он — на Карынджалы.

— Да, на Карынджалы.

— Ты ведь его хорошо знаешь. Вчера он рассказывал мне о твоем отце. Они тоже были друзьями. Он очень любит тебя. Так?

— Так.

Моя цель была полностью достигнута. Теперь оставалось отыскать Ахмеда-ага. Дорогу нам покажет Хюсейин.

Мы сели на лошадей и поехали вслед за своим проводником.

Мы знали, что никакие побои, никакие пытки не заставят верных Чакырджалы людей открыть его местонахождение. Оставалось действовать хитростью.

— Шюкрю-бей, — сказал я по-абхазски, — этот парень — наш главный козырь. Золотой ключ к языку Ахмеда-ага.

— Верно, — отозвался Шюкрю-бей.

Мы въехали в юрюкское становище. Спешились у шатра Ахмеда-ага. К этому времени мы знали о нем все: и как он выглядит, и какого он роста, и во что одевается. Дома его не оказалось, и я велел послать за ним. Хюсейина мы оставили в сторонке под охраной двух часовых.

Вскоре показался Ахмед-ага, невысокий человечек с любезно улыбающимся лицом.

— Добро пожаловать, эфенди, добро пожаловать, — приветствовал он нас. — Я знал, что вы в здешних краях, и, правду сказать, был уверен, что увижу вас. Еще ни один отряд не миновал моего скромного жилища. Добро пожаловать.

— Спасибо за теплый прием, ага. Мы к тебе с просьбой.

— С какой же? — удивленно осведомился он.

Всякий проходивший мимо отряд, несомненно, подвергал Ахмеда-ага строгому допросу. Кто знает, сколько пинков получил этот бедолага из-за Чакырджалы?..

— С какой же просьбой? — переспросил он.

— Покажи нам, где находится Чакырджалы. Чтобы мы могли с ним сразиться.

— Откуда мне знать, эфенди? Этого и сам шайтан не знает, а уж я и подавно.

— Послушай, Ахмед-ага. У меня нет времени на пустые разговоры. Дело не терпит отлагательства. Все равно, ага, тебе не удастся отвертеться. Бить тебя я не буду, а вот выложить правду заставлю. Где сейчас Чакырджалы? Не верти, отвечай прямо. Мы ведь только хотим с ним сразиться. Таких отрядов, как наш, он видел не одну сотню. Дай нам помериться с ним силами.

— Не знаю я ничего, бей.

— А что, если я докажу тебе, что ты лжешь? Что, если я предъявлю тебе золотой ключ, который привел меня к твоему дому?

— Мне нечего отвечать.

— Бить я тебя не буду, ага. Но предупреждаю: за обман пристрелю прямо на месте. Если ты будешь запираться после того, как увидишь золотой ключ, пощады тебе не будет! — И приказал своим: — Приведите парня, но только так, чтобы Ахмед-ага до последней секунды его не видел. Иначе все дело сорвется.

Хюсейина ввели за спиной самого рослого и широкоплечего из моих людей. Лишь в самый последний миг он сделал шаг в сторону.

— Узнаешь его, ага?

— Дай-ка присмотрюсь получше.

— Неужели не узнал? Это же сын нашего Ибрагима.

— Узнал, бей, узнал. Сын вашего Ибрагима и нашей Султан Фатьмы, Хюсейин.

Я приказал вывести парня.

Ага долго качал головой, приговаривая:

— Стало быть, сын Султан Фатьмы. Никому нельзя доверять. Ни одному сыну человеческому. — Побледнел, руки дрожат. — Велите подать мне чашку кофе и табак. Мне надо чуточку успокоиться.

Я приказал выполнить его просьбу. Ахмед-ага выпил чашечку кофе, раскурил трубку, а сам все тихо повторяет:

— Никому нельзя доверять. Ни одному сыну человеческому. Ну кто бы мог подумать, что меня выдаст сын Султан Фатьмы. — На глазах у него выступили слезы. — Позовите Хасана, Сюлеймана и Мурада-ага, — сказал он вполголоса. — Да поживее.

Вскоре все трое, кого он звал, явились.

— Мурад-ага, — повернулся он к самому пожилому, — скажи, кто стоит справа от тебя.

— Хасан, сын Ахмеда-ага.

— Слева?

Мурад-ага удивленно воззрился на нас.

— Племянник Ахмеда-ага, Сюлейман.

— Спасибо, Мурад-ага, — произнес хозяин дома, — я хотел, чтобы ты представил им обоих ребят. А теперь можешь идти.

Этим поступком Ахмед-ага старался убедить нас в своей искренности.

— Сынок, — сказал он Хасану, — я открыл этим эфенди все, что мне известно о Чакырджалы. И вы ничего не скрывайте. Где вы были сегодня?

Сын молчал в нерешительности.

— Говори! — выкрикнул Ахмед-ага.

— Ходили к Чакырджалы, отец.

— Чего у вас попросил эфе?

— Денег попросил.

— Каких денег?

— Выкуп за Османа-бея. Я виделся с его сыном, он сказал, что половина денег уже припасена. Это я и передал эфе.

— О чем еще вы с ним говорили?

— Больше ни о чем. Но другие зейбеки стали расспрашивать, где находится отряд. Прежде чем я успел ответить, вмешался эфе. Где же ему и быть, говорит, как не там, где набивают себе брюхо долма[19]. Станут они изнурять свои нежные тела, лазить по горам! Выше шоссе не поднимутся. Что им делать в этих горах, куда и не всякая птица залетит?

Случай был исключительно благоприятный. Я приказал готовиться к выступлению.

Ахмед-ага попробовал меня отговорить:

— Ночью туда не подняться. Дорога длинная, опасная. Лошади не пройдут. Недолго и в засаду попасть.

— Нет-нет, не теряй зря слов, — оборвал я его. — Мы отправляемся сегодня же вечером. Дай нам только надежного проводника. А уж там дело наше.

— Иди с ними, Хасан, — сказал он сыну.

Это был открытый вызов. Он, видимо, не сомневался, что мы не сможем добраться до логова Чакырджалы.

— И ты иди, Сюлейман, — добавил он. И уже адресуясь ко мне: — Вот вам два проводника. Если они не доведут вас до места, можете расстрелять их прямо там, на вершине.

— Ну что ж, — промолвил я, — так тому и быть… У нас есть к тебе еще одна просьба, Ахмед-ага. Объясни, пожалуйста, ребятам, какая дорога самая короткая. По ней-то мы и пойдем.

— Хорошо, — сказал он. И подробно описал, как нам идти.

Выслушав его, я спросил:

— А может ли кто-нибудь предупредить его о нашем приближении?

— Всякое может случиться, — пожал плечами Ахмед-ага.

— Нет, ага, — решительно отрезал я, — кроме тебя, его некому предупредить. Ты сам же это сказал. Так что не вздумай меня обмануть!

Отряд тронулся в путь. Приближалась ночь. Моросил дождь. А дорога крутая, каменистая, идти по ней нелегко.

Дождь продолжал моросить все шесть часов, что длилось наше восхождение. Но ведь все мы люди закаленные. На равнине как будто гаснем, в горах разгораемся. Все мы — дети Кавказа, с самого детства в горах.

До вершины мы добрались лишь к трем часам ночи. Тут мы остановились, и я разделил отряд на три части. Я занял позиции на северо-западе, Шюкрю-бей — на северо-востоке, Осман — на юге. Через полчаса место, где должен был находиться Чакырджалы, было окружено. Знай Чакырджалы о нашем приближении, его бы давно уже и след простыл. Мы расположились на господствующих высотах, и утро должно было принести нам полную победу. Забраться так далеко нам позволило лишь отсутствие дозорных. Шайка Чакырджалы укрывалась прямо под нами в окопах, сделанных еще встарь для борьбы с вражескими бандами. Чакырджалы, по всей видимости, был уверен, что ни один правительственный отряд не сможет сюда подняться. И до сих пор его уверенность оправдывалась. Что до других банд, то их уже давно не осталось.

Мы ждали первых проблесков дня. Внизу под нами то разгорался, то снова гас огонек сигареты. Время как будто остановилось, не движется. Небо все не светлеет. Продолжает сыпать мелкий дождь.

Мы замерли, не дышим. Малейшая неосторожность — и мы спугнем разбойников. Прорвать в темноте наше окружение — для них дело плевое. А уж тогда если они и примут бой, то на выгодной для себя позиции. Здешние места они знают как свои пять пальцев. Но если они не уйдут до зари, их можно будет перестрелять без всякого труда. Тут им и конец.

Окопы Чакырджалы находились под Девичьей скалой, которая поднималась к небу длинная и тонкая, наподобие минарета. Вырыты они были очень искусно — я рассмотрел их уже впоследствии. Но как бы там ни было, мы могли бы спокойно расстрелять всю шайку. Метких стрелков у нас в отряде хватало — уж эти не промахнулись бы!

Однако случилось именно то, чего мы опасались. Кто-то из нас не выдержал, кашлянул. Эйвах, все пропало! Разрази его Аллах, этого кашлюна!

Разбойники сразу учуяли грозящую им опасность. Слышатся торопливые шаги. Уходят, убегают. Стрелять? Но какой толк стрелять в такой мгле? Только патроны переводить.

Абхазцы и черкесы, сражаясь, издают грозные боевые кличи. Чтобы не упустить эфе, мы стали громко кричать:

— Ты окружен! Тебе все равно не спастись! Если ты мужчина, принимай бой!

Но ведь это Чакырджалы. Голыми руками его не возьмешь. Он ускользает от нас. Мы виснем у него на хвосте, только бы не оторвался! По всей вероятности, он ищет подходящее место, чтобы дать нам бой, и наша задача — следовать за ним по пятам и стараться навязать ему бой до того, как он сможет осуществить свое намерение.

Преследование длилось часа два. Наконец под прикрытием двоих разбойников остальные укрепились на высоких крутых скалах и сразу же открыли сильный огонь, чтобы товарищи могли присоединиться ко всей шайке.

Лишь бы он принял бой, думаю я, а там будь что будет. Или мы победим, или все поляжем.

Первыми же своими выстрелами Чакырджалы причинил нам значительный урон. Мы потеряли двенадцать человек ранеными, одного — убитым. Если так пойдет дальше, ни один из нас не уцелеет. Мы у волка в когтях. Надо укрываться. И как можно быстрее. Мы наметили три подходящие высоты и тотчас же заняли их. Шюкрю-бей — на северо-западе от шайки, Хаджидук Кямиль — на северо-востоке, мы с Османом — на юго-востоке. На юге же гора уходила вверх почти отвесной стеной.

Перестрелка продолжалась. Мысль моя билась в напряженном раздумье. Если Чакырджалы удастся на этот раз уйти, он непременно устроит нам засаду и всех перебьет. В этих горах он полный хозяин. Все здешние селения послушны его приказам. А потом он отомстит всем, кто его выдал. Никого не пощадит. Нет, упускать его никак нельзя. Все тут умрем, а ему не позволим бежать.

Надо было что-то предпринимать — и немедленно. Бой продолжался уже около трех часов. За пятнадцать лет своего разбойничества Чакырджалы понастроил много таких укреплений — наш огонь, хотя и с трех направлений, не причинял ему ни малейшего вреда. Зато его огонь не позволял нам поднять головы. А время быстро летело.

Ко мне подошел Осман.

— Рюштю, — сказал он, — этот Чакырджалы еще более твердый орешек, чем мы полагали. Если так пойдет и дальше, мы все тут погибнем. У меня есть одна мысль. С твоего разрешения, я попробую ее осуществить. А дать разрешение тебе придется. Потому что другого выхода нет.

— Говори, что задумал.

— К югу от нас поднимается отвесный склон. Все, видимо, считают, что взобраться по нему — дело немыслимое. Но только с той стороны и можно зайти эфе в тыл. Риск, конечно, немалый. Заметит эфе — мне неминуемая смерть. Не заметит — ему самому не миновать смерти. Оттуда до него каких-нибудь триста — четыреста метров. С такого расстояния я берусь попасть ему прямо в сердце. А узнаю я его по одежде.

Другого выхода, кроме как дать свое позволение, у меня действительно не было. Всю свою жизнь Осман провел в горах, знает их, как никто другой. Роста он небольшого, проворный, ловкий, а уж какой стрелок, я говорил: в лезвие ножа попадает.

Но все время, пока Осман будет выполнять свой замысел, мы должны отвлекать внимание шайки Чакырджалы. Я написал записку командирам других групп:

«Мы обязаны добиться хоть каких-то результатов до наступления темноты. Поэтому я вынужден рисковать жизнью Османа. Он попробует подняться по узкому ущелью, с тем чтобы зайти эфе в тыл. Мы прекращаем огонь, вы же, наоборот, постарайтесь его усилить, стреляйте непрерывно. Но этого еще мало. Необходимо отрядить пять добровольцев, готовых пожертвовать собой ради успеха нашего дела. Пусть они атакуют противника».

Мой приказ был немедленно выполнен. Шюкрю-бей и Хаджидук Кямиль резко усилили огонь, добровольцы начали атаку.

Это, естественно, отвлекло от нас внимание разбойников, и Осман получил необходимую ему свободу действий. Однако заметно было, что Чакырджалы заподозрил что-то неладное. О состоянии духа противника, о его замыслах всегда можно судить по интенсивности огня. Опытные бойцы часто пользуются этим критерием. Чакырджалы явно не придавал никакого значения дерзкому наступлению горстки наших людей.

Падает Коджа Мехмед.

— Эй, Чакырджалы, — кричит его товарищ Джафер Шамиль, — если ты мужчина, выходи из укрытия. Сразимся один на один.

— Ты, я вижу, храбрый парень, — отвечает Чакырджалы. — Не всякий отважился бы сунуться под самое дуло моего ружья. Другой на твоем месте дал бы тягу, после того как убили его товарища. Ну что ж, за твою смелость дарую тебе жизнь. Возвращайся к своим и помни весь век о моей щедрости.

В тот самый миг, когда Чакырджалы произносит «дарую тебе жизнь», пуля срывает папаху с головы Шамиля. Подобрав ее, он бредет обратно. Вот какой человек этот Чакырджалы.

Из всех пятерых в настоящее время жив только самый молодой — Шамиль. Живет он в деревне Хаджихычач недалеко от Дюздже и бережно хранит продырявленную эфе папаху.

Все это время Осман неустанно карабкается вверх вдоль русла ручья. Склон почти отвесный. Как стена минарета. За что только брат цепляется — уму непостижимо.

Вот он уже миновал расщелину. Волнение стиснуло мне грудь, еле дышу. Проходит полчаса. Османа не видно. Проходит целый час. Османа все не видно. Нет моего брата. «Эйвах! — говорю я себе. — Погиб бедняга!»

Моя группа открывает ураганный огонь. Какой-то тайный голос нашептывает мне, что надо еще повременить. А уж там начнем общую атаку. Авось не все погибнут, кто-нибудь да уцелеет! Надо все-таки попробовать добраться до Чакырджалы.

Подходит ко мне Шюкрю-бей. Говорит:

— Зря ты пожертвовал Османом.

— Что поделаешь? — отвечаю. — Это была его собственная воля. Сейчас мы перейдем в наступление. Что будет, то будет.

Только Шюкрю-бей отходит, поднимаю глаза на ущелье — и вижу Османа. Сразу же передаю Шюкрю-бею приказ вести полный огонь, а если понадобится, перейти в атаку.

Бой продолжается.

Передо мной появляется Осман — весь исцарапанный, ободранный, живого места не осталось. Я крепко обнял его.

— Я трижды выстрелил в человека, который стоял на ногах, остальные лежали, — докладывает Осман. — Он отдавал приказания, и одежда на нем была не зейбекская. Думаю, это Чакырджалы. Одна из пуль, видимо, поразила его, потому что он упал.

Я тотчас сообщил о возвращении Османа капитану Шюкрю-бею и Хаджидуку Кямилю. Попросил их передать всем нашим товарищам, что Чакырджалы убит и его шайка в полном замешательстве.

В том, что эфе убит, у меня не оставалось никаких сомнений, хотя сам Осман еще продолжал сомневаться. Для моей уверенности были достаточные основания. Разбойники вели теперь беспорядочный огонь, который то усиливался, то затихал так, что слышались лишь одиночные выстрелы. Чувствовалось, что шайка утратила прежнюю решимость. Немного погодя послышались крики. И тут же умолкли. Стрельба, однако, продолжалась. Минут пять-десять огонь такой силы, что, кажется, невозможно его выдержать. А затем вдруг просто бесцельная пальба, даже не верится, что это шайка Чакырджалы. Для сражения требуются крепкие нервы. Решительный, уверенный в себе отряд стреляет как часы: тик-так, тик-так. Часы шайки, очевидно, испортились, работали с перебоями.

Перестрелка продолжалась до часу ночи. Мы потеряли в этой схватке троих убитыми и пятерых ранеными. Все убитые были из тех пятерых, что добровольно пошли на смерть. Вот их имена:

Коджа Мехмед из деревни Нюфрем около Дюздже,

Осман-чавуш из деревни Мехдибей, также около Дюздже,

Мехмед-чавуш из деревни Карачёкек, каза Хендек.

В час ночи шайке, видимо, удалось скрыться. Хлестал проливной дождь. Холод стоял собачий. Дождавшись рассвета, мы открыли залповый огонь и стали продвигаться вперед. Шайка, как мы и предполагали, успела бежать. Там, где размещались их огневые позиции, мы нашли два трупа. Один — похищенного Османа-бея и другой — без головы и без рук. Кожа на груди второго трупа была сильно ободрана, одежда не та, что обычно носил Чакырджалы, а зейбекская. Это повергло нас в недоумение. Если это не Чакырджалы, почему же ему отрезали голову? Почему содрали кожу с груди? И почему нет рук? До сих пор нам еще не доводилось находить ни одного убитого зейбека без головы. И еще один вопрос: почему прикончили Османа-бея? Будь Чакырджалы жив, он ни за что не расстрелял бы заложника. Впрочем, сколько бы мы ни раздумывали, вывод напрашивался один: убит сам эфе. Но ведь это Чакырджалы. От него можно было ожидать любых подвохов. Не опозориться бы, как Кара Саид-паша. Я разошлю во все стороны телеграммы: с Чакырджалы, мол, покончено, а он подстережет наш отряд да и уничтожит его весь, до последнего человека. Свою одежду он мог надеть на любого другого зейбека. Так что ликовать еще рано. А его тело, вместе с телами наших людей, надо отправить в касаба.

Чакырджалы — если это был он — умирал нелегко. На большом пространстве вокруг него трава была вырвана пучками — видимо, он цеплялся за нее в агонии.

Мы погрузили все трупы на лошадей и повезли их в касаба. Там я доложил, что, по нашим предположениям, обезглавленное тело — останки Чакырджалы. Необходимо его опознать. Из Назилли тотчас же приехал Назым-паша. Он велел срочно доставить в касаба старшую жену эфе.

Когда Ыраз ввели для опознания тела, она лишь мельком глянула на него и тут же заявила:

— Это не мой муж.

— Посмотри хорошенько, — попросили мы. — Нет ли какого-нибудь приметного знака?

— У него была родинка, — сказала Ыраз.

Вышла она с заплаканными глазами. Но ведь это Ыраз — самая верная и стойкая из жен. Биться, кататься по полу она не будет. Даже рыдания сумеет удержать. Она только вся сникла и съежилась.

— Это эфе?

Она кивнула и ушла прочь.

— Мой паша, — обратился я к вали, — мы должны заняться преследованием шайки. Ликвидировать ее не представляет особого труда. Мы знаем все места, где она может укрываться. А вы, пожалуйста, известите всех о смерти Чакырджалы.

— Хорошо, — охотно согласился паша.

Труп Чакырджалы тут же повесили за ноги прямо на главной площади Назилли.

Чуть погодя ко мне явились Хаджидук Кямиль и Осман.

— Рюштю-бей, ты видел, какое надругательство совершили над телом Чакырджалы? Неужели такой йигит заслужил столь позорную участь? Уж лучше бы он всех нас перестрелял.

Собрав отряд, я тронулся в путь.

— Чакырджалы убил не один человек, — сказал Осман всем нашим товарищам. — Эта честь принадлежит всему нашему отряду. Обещайте мне, что никто не проговорится, чья именно пуля сразила Чакырджалы.

Это обещание было ему торжественно дано. Имя человека, убившего Чакырджалы, до нынешнего дня оставалось тайной.

Вся обширная сеть, раскинутая эфе, разом порвалась. Двадцать дней преследовали мы шайку, лишившуюся своего предводителя, и наконец получили известие о том, что она находится в Каякёе. Мы сразу же направились туда. Окружили дом, где засели разбойники. Началась схватка. Длилась она до самых сумерек. А упускать разбойников не хотелось. Это снова повлекло бы за собой долгое преследование. Пришлось пойти на крайние меры. Я велел принести десяток бидонов с керосином и поджечь окружающие дома. Затем мы перешли в наступление. Разбойники упорно сопротивлялись. От их пуль пал наш товарищ Чуг Мехмед. Однако уйти они не могли. У них оставалось лишь две возможности: погибнуть от наших выстрелов либо сгореть в полыхающем пламени. Занялся и их дом. Из него выбежал один разбойник. Мы ранили его и взяли в плен. За ним последовал второй. И его тоже настигла наша пуля. Он упал, затем кое-как поднялся на ноги, закричал: «Лучше сгореть, чем сдаться вам, османцам!» — и бросился в огонь.

Уйти удалось только Хаджи Мустафе.

Мы уже собирались в обратный путь, когда получили следующую телеграмму:

«Вилайет Айдын.

Канцелярия.

Командиру отряда капитану Рюштю-бею

Направляю Вам копию телеграммы, посланной в Министерство внутренних дел, где отмечаются Ваши самоотверженные заслуги в деле ликвидации Чакырджалы и всей его шайки. С удовлетворением выражаю Вам свою благодарность.

23 ноября 1911 года

Вали Назым бин Хасан Тахсин

Ходатайствую перед высокочтимым Министерством о повышении звания и назначении командирами батальонов, находящихся в подчинении вилайета, капитанов Шюкрю-бея и Рюштю-бея, проявивших незаурядную отвагу и инициативу в деле полной ликвидации Чакырджалы и всей его шайки. Потребность в находчивых и смелых офицерах для преследования разбойников весьма настоятельна — и оба они отвечают всем предъявляемым требованиям».

Могила Чакырджалы — у самой обочины дороги, неподалеку от Назилли. Жители окрестных деревень до сих пор почитают ее как гробницу святого.

Земля с его могилы считается целебной. Говорят, что она помогает от лихорадки, а также при различного рода болях.

Еще долгие годы после его смерти все прохожие, приближаясь к месту его упокоения, начинали громко кричать:

— Чакырджалы-эфе! Чакырджалы-эфе! Пропусти нас. Мы ведь не чужие тебе — свои!