Разбойный приказ

Глава 8. У корявой сосны

Дождавшись, когда скрип тележных колес затихнет вдали, Митька быстро поднялся на ноги и выбрался на сухое место. Сняв, выжал порты и рубаху, тут же и натянул – некогда сушить. Нужно было идти, вопрос только – куда? Тонник утверждал, что холмогорский обоз уже точно должен быть где-то совсем рядом, быть может, даже подходить к Кузьминскому тракту. Если так, торговые гости никак не могут миновать постоялый двор, наверное, завтра-послезавтра как раз к нему и выйдут. И за это время Демьян Самсоныч должен решить вопрос с пленниками, чтобы не попались на глаза купцам, средь которых, как заметил Анемподист, был и государев дьяк – чин немаленький. Однако, с другой стороны, чего было волноваться разбойникам? Ну, купцы, ну, дьяк – и что с того? Подумаешь, беглые холопы в подклети сидят! Сидят себе и сидят, кого интересуют чужие дела? Так что верно рассчитал чернец: с торговцами надо обязательно переговорить заранее, убедить, хотя бы заинтересовать, особенно государева дьяка. Сказать– де, посадских людей тихвинских и с ними инока обманным путем похватали в кабалу поверстать. Именно обманным, на то и давить, а уж потом вместе с торговцами возвращаться в Тихвин… если не получится по пути сбежать. Нет, обратно на посад ясно что не хотелось бы, да вот только без посторонней помощи вряд ли можно было освободиться из цепких рук местных лиходеев. Купцы были злом куда как меньшим. Тем более и Анемподист обещал подтвердить каждое слово ребят – дескать, да, посадские люди по поручению архимандрита посланы подыскивать места для новых тоней. А девка с ними так, за компанию увязалась, к родичам. По сути – так оно и было, ну, почти так, если в подробности не вдаваться. Поверят купчины? Анемподист заверял, что да. Естественно, не столько ребятам, сколько ему – у монаха в караване имелся знакомый купчишко. Значит, надо искать купцов, ничего не остается делать.

К слову сказать, Митрий сейчас чувствовал себя намного лучше, нежели утром. И сердце билось ровно, и нос чисто дышал, даже озноба – и того не было. Все это с того, что некогда болеть было – дело нужно делать, друзей из беды выручать!

Отрок выбрался на дорогу, немного постоял в кустах, посмотрел и, убедившись, что на пути никого нет, быстро зашагал по Кузьминскому тракту. Шел уверенно – других дорог в здешних местах не было. Заходящее солнце светило отроку в спину, и длинная тень его смешно корявилась на ухабах.

Позади остались Кузьминки с их воровским постоялым двором, длинное, тянувшееся по правую руку озерко тоже закончилось, зато впереди появилось еще одно, круглое, маленькое, прятавшееся в ложбинке посреди высоких холмов, поросших рябиной.

На вершине холма Митрий огляделся по сторонам – позади, окрашивая малиновым светом купол Спасской церкви, полукружьем пламенело солнце, медленно опускавшееся за черный частокол деревьев. Сбоку, вдоль тракта, казавшегося узенькой нитью, притулились избенки – постоялый двор и чуть поодаль деревня. Со всех других сторон вообще ничего не было, кроме покрытого синеватою дымкой леса, тянувшегося до самого горизонта. Где-то там, меж пустошей и холмов, петляла дорога, исчезая в непроходимых дебрях тайги.

Туда и направился отрок, надеясь на скорейшую встречу с торговцами. Да-а… Хорошо бы с кем другим не встретиться – с медведем, волками или лихими людьми. Впрочем, все лиходеи, похоже, предавались сейчас кутежу на Спасском погосте. Отмечали день Иова Многострадального.

Наверное, многие из татей были женаты, имели семьи в Спасском или в тех же Кузьминках. Любили своих жен, растили детей, почитали родителей… и время от времени промышляли страшным кровавым делом! Как же они не боялись Божьего гнева? Или надеялись откупиться богатыми пожертвованиями в монастыри? Кто их ведает? Интересно, а жены разбойников и детишки знают о недостойном промысле своих близких? Знают – и поддерживают? Тоже не боятся Божьего гнева.

Митрий вдруг задумался – а как бы он относился к своим родичам, коли б они у него имелись да промышляли кровавым воровством и татьбою? Да как вообще самому-то жить с этим? Знать, что вот эта однорядка с золоченым шитьем с пограбленного купца снята, а то жемчужное ожерелье, что так весело сверкает на шее супруги, – с убитой купеческой дочери! А вон тот красивый плащ – не плащ вовсе, а слезы умученного в лесу приказчика! А закопанные в кубышке монеты – не монеты, а кровавые сгустки. И кругом все – людская безвинная кровь. Все кровь, все… Шикарный хоромы – кровь, богатый двор – кровь, кони, стадо коров, приобретенное на воровские деньги, – тоже кровь, кровь безвинно умученных! Не снятся они по ночам? Снятся? То-то страшно…

Так и не поняв, как они вообще живут, эти лиходеи, Митрий вдруг замедлил шаг, а потом и остановился, вглядываясь в сгущавшуюся тьму. Вроде там, впереди, вдруг блеснул огонек. Показалось? Иль то сверкали глаза ночного зверя? Вот опять блеснуло. И еще – рядом. Костры?! Неужели обоз?! А может, разбойники? Да нет, не прокормиться в здешних глухих местах двум разбойничьим шайкам, одной и то трудно. Значит, торговые люди. Никого других тут, по заверению тонника Анемподиста, быть не могло.

А сумерки между тем все сгущались. На темно‑синее небо высыпали мерцающие желтые звезды, серебряный месяц повис над старой осиною, в ближних кустах захлопала крыльями какая-то ночная птица. Дорога под ногами еле проглядывалась, хорошо, свет месяца отражался в многочисленных лужах, которые отрок старательно обходил и все же угодил пару раз в холодную грязную жижу. Брр!

Передернув плечами, Митрий начал размышлять уже о более конкретных вещах. Если впереди обоз – а больше, похоже, некому, – то наверняка обозники выставили сторожу. Хорошо, если сторожа спросят, кто такой. А если нет, если они сперва по башке стукнут, а уж потом спрашивать станут? Бывали случаи. Тогда лучше подобраться как-нибудь незаметно, присмотреться. Ага, черта лысого там, в темноте, увидишь. Уж тогда точно за лазутчика примут. Нет уж, лучше, наоборот, как можно заметнее быть. Ага, а если это все-таки не обоз? Если лихие люди? Да-а, задачка. Ладно – Митрий махнул рукой – подойду поближе, а там посмотрим! Дойти хоть во-он до той кривой сосны, дальше совсем немножко останется.

Рассудив так, путник прибавил ходу, уже не обращая внимания на лужи, – не очень-то их было и видно, слишком высокие да густые деревья росли кругом. Однако кривая сосна впереди, на лысом холме, оставалась хорошо видимой. Экие кривые ветки!

Насторожив самострел на крупную дичь, Юсси закрепил вязки и прутья и, неслышно уйдя с тропы, направился через орешник к холму. Такие же самострелы он насторожил по всем тропинкам, жаль вот только на дороге не оказалось удобного местечка. Да и кого там пронзить тяжелой стрелой – запряженных в телеги коней? Тоже, конечно, хорошая жертва, но только не для Юсси! Слишком уж сильно оскорбили его «веняла» – русские, да оскорбили – это еще слабо сказано. Напали, как волки, в предрассветный туманный час, сожгли выселки, убили младшего брата. Хорошо хоть супруга и дети Юсси отсутствовали – ушли погостить к родичам на Черную речку. Но за брата нужно было отомстить! И за сожженный дом, и за уведенных коров, и за то унижение, что испытал сам, вынужденный прятаться по урочищам. Не прятался бы, принял открытый бой и погиб с честью, прихватив с собой на тот свет немало «веняла», да только кто тогда отомстит за смерть брата?

Юсси выбрался на дорогу – вот, теперь хорошо. Захотят «веняла» сойти с пути – напоить коней, умыться, – сойдут с тракта на тропинку, ведущую к призывно блестящему за деревьями озеру, тут и поразит их тяжелая стрела мстителя. Получайте! Кто вам сказал, «веняла», что можно безнаказанно убивать, жечь, грабить?

Юсси улыбнулся, поправил на плече мешок с охотничьими припасами и, бесшумно выбравшись из кустов, направился к холму с одиноко росшей сосной. Все весяне знали – сосна эта не простая, божественная. В праздники собирались вокруг, приносили жертвы – привязывали к кривым ветвям разноцветные ленточки, коровьи колокольчики-боталы, добытую в лесу дичь. Вот и Юсси шел к священной сосне не с пустыми руками – болтался в заплечной суме недавно подстреленный рябчик.

Выйдя на пересекавший его путь тракт, Юсси вдруг резко насторожился, прислушался. Кто-то шел по дороге! И шел, не скрываясь. С другой стороны, противоположной той, куда направлялся заночевавший в лесах обоз.

Весянин спрятался за кустом – неведомый путник приближался, даже насвистывал что-то. Совсем обнаглели эти «веняла», идут по чужому лесу без всякой опаски! Ну иди, иди… Сегодня добрые – и не очень – духи леса и озера напитаются человеческой кровью! Кровью врага, «веняла»! Больно уж удобный для того момент, никак нельзя упускать. Накинуть беспечному дурачку на шею веревку, придушить, связать, оттащить к священной сосне… Славная месть! Она понравится погибшему брату.

Приказчик и доверенное лицо холмогорского купца Еремея Хвастова Иван Леонтьев – совсем еще молодой юноша, однако самого серьезного вида – подбросил в костер хворосту. Занялось, рассыпалось желто-красными искрами притихшее было пламя, выхватывая из темноты лица сидящих. Сторожу несли по очереди, сначала людишки архангельского гостя Фомы Акундинова, затем холмогорцы. Они-то и сидели сейчас у костра.

– Не пора, Иване? – тихонько спросил маленький светлобородый мужик в потасканном, но аккуратно заштопанном армячишке, Авдей Светлояров сын. Хитер был Авдей, себе на уме, хоть и прикидывался простачком да человечишком бедным – и армяк носил рваненький, и вообще одевался понеприметней. Но все знали – деньжата у Авдея водились.

Иван посмотрел в небо и качнул головой:

– Нет, не пора. Эвон, месяц над той березиной встанет – тогда и верно пора.

Третий караульщик, кудлатый нелюдимый мужик Никифор Фомин, посмотрев на луну, молча кивнул – согласился с Иваном. Силен был Никифор, осанист. И не говорлив, как тот же Авдей. Иван таких людей уважал, не суетливых, себе цену знающих. И сам старался таковым быть. Без нужды разговоры не заводил, больше слушал, а уж если вступал в разговор, то всегда по делу и говорил умно – не в бровь, а в глаз. Вот зашел как-то раз разговор об аглицких немцах, коих немало в Архангельском городке бывало, так мужики все смеялись, говорили, что у них не королева и не король, а мужики торговые правят. Авдей против выступил – дескать, не может такого быть, чтобы мужики, нешто они направят? Тут Иван не выдержал, кашлянул, вступил в разговор – мол, не прав ты, Авдей Светлояров, но и вы, мужики, не совсем правы. Королева Лизавета Англией долгое время правила – а ей в помощь бояре английские да торговые гости законы удумывали. Не все скопом, а особо избранные люди – парламент называется.

Чудно! Мужики головами качали да на Ивана уважительно посматривали. Потом беседа на веру перекинулась – опять Авдей выделился, всякие небылицы рассказывал, о том, что в земле аглицкой, как и у всех немцев, истинной веры нет, одни костелы стоят поганые, да кирхи, да мечети, да капища. Тут уж Иван тоже не сдержался, выступил – нет, мол, в королевстве английском ни мечетей, ни кирх, ни капищ. А вера там особенная, ни папежная, ни лютерская, а что-то среднее. Костелы, как у папежников, и монахи есть, но вот папу римского не признают, вместо папы у них королева или король. Дивились тому мужики, к Ивану пристали – откуда де сие знаешь? Откуда-откуда… С гостями аглицкими много дел вел, вот откуда.

Авдейко не поверил, засмеялся:

– Так, может, ты и речь аглицкую знаешь?

Иван плечами пожал.

– Yes, – сказал. – Конечно, знаю.

После этого его еще сильнее зауважали, хоть и молод был Иван – шестнадцати годков не исполнилось. Молод, да знающ. Много чего умел – и будущую прибыль просчитать, и аглицкие монеты – фунты серебряные – на деньги да копейки перевести, и пищаль зарядить споро. Выстрелить вот только не довелось, а то бы и выстрелил.

И собой был пригож Иване – высок, строен, тонок в кости, может, не слишком силен, зато ловок, глаза имел блестящие, карие, а волос волнистый, светлый. Уважение проявлял не только к старшим по положению, но и со всеми старался держаться ровно, хотя пробивалась иногда у холмогорского приказчика этакая насмешливость. Вот, над Авдеем любил подшучивать, да так, что тот и не понимал, что над ним подсмеиваются, все слова Иванковы за чистую монету принимал.

Молодой приказчик, по его словам, ехал в Тихвин и Новгород установить торговые связи да прикинуть возможный рынок для доброго английского сукна – представителем англичан выступал его хозяин, холмогорский гость Еремей Хвастов. Честно сказать, в Холмогорах Хвастова не очень знали – человек он был новый, архангельский, да вот переехал, выстроил торговый двор, дела вести начал. Авдей-то с Никифором Фоминым, купца Афанасия Коробкина люди, ехали в Тихвин о десяти возах – рыба в бочках, соль, кожи, – товар нешуточный, тем и гордились. Афанасий-то Коробкин – купчина известный, сам по торгам не ездит, зато сразу несколько караванов снарядить может, с верными-то людьми да по разным местам. Еще от Коробкина совсем уж мелкие люди были да – из холмогорцев – от Красильникова, от Евстигнеева, а вот от Хвастова один Иван Леонтьев сын. Молодой приказчик, да знающий.

Пока у костра сидели, месяц как раз над старой березой завис.

– Пора, – поднимаясь, негромко промолвил Иван.

Поправил на поясе пистоль, Авдей за саблю схватился, Никифор Фомин – за топор. Приладил за поясом – ежели что, уж ничуть не хуже палаша или сабли сгодится. Костерок чуть притушили, пошли.

Черный ночной лес обступил караульщиков, протягивая кривые ветви. Чавкала под ногами грязь, где-то совсем рядом прошмыгнул какой-то небольшой зверь, то ли куница, то ли лиса; плошкоглазая сова, пролетая, захлопала крыльями. Вот, наконец, и тракт…

– Кто там? – спросили из темноты.

– Холмогоры, – тут же выкрикнул Авдей, с облегчением услышав ответ:

– Архангельск.

– Ну как, спокойно все? – Авдей все держал себя за старшего.

– Да пока, хвала Господу, – выбрался из кустов молодой мужик – Федор. За ним, с рогатинами на плечах, маячили еще двое.

Сменились. Спрятались в кустах, у повертки, что вела на поляну, где расположился обоз. Не переговаривались, службу несли честно – сами ж себя и охраняли. В черном высоком небе россыпью сверкали звезды, лучился серебром месяц, отражался в озерке, освещал высокую кривую сосну, росшую невдалеке на вершине холма. Отгоняя сон, Иванко тряхнул головой, несколько раз глубоко вздохнул и вдруг замер, услышав чей-то слабый крик. Показалось? Нет, крик повторился…

– Кажись, у сосны кричат, – треща кустами, пробрался к Ивану Авдей. – Пойти, разбудить наших…

– Погодь… – Приказчик задумался. – А вдруг там зверь кричит, в капкан угодивши, или птица какая? Посмотреть бы надо.

– Посмотри, – пожал плечами Авдей. – А мы с Никифором здеся покараулим. Ежели что, стреляй.

– Да уж выстрелю, услышите, – выхватив из-за пояса пистолет, Иван исчез в темноте. Что бы там ни говорили мужики, а пистоль в данной ситуации – штука удобная. Замок не фитильный, кремень разжигать не надо, и полочка с затравочным порохом специальной пластинкой закрывается, уж никак зелье не высыплется. Недешевый, правда, замочек, зато надежный. Жаль вот, заряжать пистоль долго, да и попасть хоть куда-нибудь – дело сложное. Иное дело – пищаль, тяжелая, длинная, упер в бердыш, так хоть как-то прицелиться можно, а тут… Впрочем, сейчас и не нужно ни в кого попадать, достаточно просто выстрелить.

Митька вновь застонал, когда неведомый ночной тать крепко сдавил льняной веревкой запястья.

– Будешь кричать, отрежу язык, – коверкая слова, предупредил тать – жилистый широкоплечий парень. Весянин! Ну конечно же, весянин! Здесь, в окрестных лесах, много их деревень.

Весянин натянул веревку, привязывая Митьку к сосне. Язычник! Подстерег в темноте путника и теперь готовится принести жертву своим поганым божкам! Ну и попал, сохрани Боже!

– Эй, парень… – Отрок опасливо покосился на торчащий за поясом весянина нож – полированная костная рукоятка блестела в призрачном свете луны. При Митькиных словах язычник тут же выхватил нож, приставив к горлу несчастного пленника холодное злое железо:

– Молчи!

Молчать? Митрий даже усмехнулся: вот уж молчать в его положении – самое последнее дело. Говорить, говорить надо, может, кто и услышит? Как бы только обмануть этого поганца идолопоклонника, вернее – соснопоклонника.

– Хорошо, я молчу… – вздохнув, покладисто согласился Митька. – Ты меня не больно убьешь?

– Не больно. – Весянин крепко связал отроку ноги.

– А… А помолиться напоследок можно?

– Помолиться? – Язычник, похоже, был озадачен. Вообще-то в этой просьбе была какая-то справедливость. – Молись! Только тихо.

– Господи Иисусе Христе, милостию твоею живаху… Прости этого язычника, поистине не ведающего, что творит, дай ему долгую и счастливую жизнь, и ему, и его родичам…

– Ваши люди убили моего брата! – застыв на месте, зло прошептал язычник. – Теперь не будет у него долгой и счастливой жизни. Как не будет ее и у тебя… – Он поднял нож.

– Постой, постой, – заволновался Митрий. – Мои родичи никого здесь не убивали. Я вообще не из этих мест!

– Ты – русский, «веняла»! – возразил весянин. – «Веняла» убили моего брата… и ты тоже будешь убит.

– Вряд ли душа твоего брата обрадуется убийству простого путника. – Митька вдруг улыбнулся. – Хочешь, покажу тебе род убийц?

– Что? – Язычник явно заинтересовался. – Род убийц? Так ты их знаешь?

– Не знаю, но предполагаю. Это хозяин постоялого двора и его люди – похоже, больше некому. Подумай, вот сейчас ты убьешь меня, простого, никому не нужного отрока – и что, твоему брату будет приятно? А хозяин постоялого двора – совсем другое дело! Лицо значительное.

Весянин задумался, опустил нож… Митрий шепотом благодарил Господа – как хорошо, что этот язычник понимает русскую речь! Не понимал бы – давно уже зарезал бы. Ночной тать оказался парнем решительным, думал недолго.

– Хорошо, – негромко сказал он. – Я убью главного в роде убийц. Но если ты…

Договорить он не успел, ночную тишину разорвал громкий выстрел.