Раздражающие успехи еретиков

I

— Никогда не думала, что адмирал Рок-Пойнт найдет такие доказательства, — сказала Шарлиэн Армак, закончив просматривать последнюю страницу отчета адмирала и положив его перед собой на стол для совещаний.

— Как и Клинтан… или Грейвир, ваше величество, — согласился барон Уэйв-Тандер. Давний глава разведки Кэйлеба, который по-прежнему отвечал как за шпионаж, так и за безопасность в королевстве Чарис, которое быстро стало известно как «Старый Чарис», чтобы отличать его от новой империи, которой оно дало свое название, кивнул на лист бумаги, который императрица только что отложила в сторону. — Поверьте мне, им даже в голову не приходило, что такого рода документальные доказательства могут попасть в чьи-то еще руки, и особенно в наши! — В тоне Уэйв-Тандера было значительно больше удовлетворения, и он злобно улыбнулся.

— Не только это, — продолжил он, — но и их сообщения о резне — это только верхушка айсберга, ваше величество. Мы получили все церковные файлы из Фирейда, и они были настолько уверены в себе, что не приняли даже самых элементарных мер предосторожности. Сейчас у нас есть полные копии полудюжины их самых надежных шифров. Очевидно, что они собираются изменить их так быстро, как только смогут, но на это потребуется время. И даже после того, как они их изменят, неизвестно, какие старые документы могут оказаться в нашем распоряжении. И это даже не считая всех других документов и файлов, которые адмирал отправил домой.

Он покачал головой, выражение его лица было почти благоговейным.

— Нам понадобятся месяцы, чтобы просто разобраться во всем этом и составить каталог. Однако я уже могу сказать вам, что здесь содержится невероятное количество… информации, потенциально способной привести в замешательство.

— Понимаю это, милорд, — сказала Шарлиэн. — В данный момент, однако, боюсь, что мое собственное внимание гораздо более пристально сосредоточено на этих сообщениях о резне. И о последствиях для авторов сообщений.

— Адмирал Рок-Пойнт в точности выполнил свои инструкции от вас и его величества, ваше величество, — отметил Рейджис Йованс. Граф Грей-Харбор был первым советником Старого Чариса и явно был на пути к тому, чтобы стать первым советником империи Чарис. Некоторые люди, возможно, ожидали, что все это будет означать, что Кэйлеб оставил его дома, чтобы быть уверенным, что Шарлиэн не увлеклась чрезмерно раздутым представлением о том, какой властью она действительно обладает. Однако никто из сидящих в этом зале совета, вероятно, не допустил бы такой ошибки, и голос Грей-Харбора был одновременно уважительным и, возможно, чуть-чуть встревоженным.

— Не волнуйтесь, милорд. — Шарлиэн улыбнулась ему, и эта улыбка была холодной. — Согласна, что адмирал сделал именно то, что ему было поручено сделать. И полностью одобряю его действия. Понимаю, почему Кэйлеб и остальная часть Чариса так сильно верят в его суждения. Я просто никогда не ожидала, что у него будут такие четкие доказательства, на основании которых можно будет действовать. Или, если уж на то пошло, что так много инквизиторов Клинтана будут признаны виновными на основании собственных показаний.

— При всем моем уважении, ваше величество, думаю, что если бы кто-то ожидал, что они это сделают, эти инструкции могли бы быть несколько более ограниченными, — сказал другой голос, и она повернула голову, чтобы посмотреть на говорившего.

Пейтир Селлирс, барон Уайт-Черч, казался обеспокоенным, почти ворчливым. На самом деле, — кисло подумала Шарлиэн, — за его спокойным выражением лица его голос звучал откровенно плаксиво. Уайт-Черч был хранителем печати Старого Чариса, и у него было довольно много полезных политических союзников здесь, в Теллесберге, что, как она подозревала, помогло объяснить, как он занял свой нынешний пост. Однако, если бы ей было что сказать по этому поводу (а она это сделала), он не был бы хранителем печати империи.

— Не согласна, милорд, — сказала она теперь спокойно, но абсолютно без колебаний. — Если бы было сто виновных — или тысяча — а не шестнадцать, приговор был бы не менее справедливым, и его исполнение было бы не менее уместным. Я удивлена, милорд. Я не встревожена.

— Ваше величество, — сказал Уайт-Черч, — я не предлагаю вам впадать в уныние. Я также не утверждаю, что эти люди, священники они или нет, в полной мере не заслужили того наказания, которое им было назначено. Я только говорю, что эффективно бросить головы не менее шестнадцати посвященных священников к ногам храмовой четверки, возможно, было не самым продуктивным, что мы могли бы сделать.

Грей-Харбор начал что-то говорить, затем замолчал, когда императрица приветливо улыбнулась Уайт-Черчу. Учитывая эту улыбку и то, что он до сих пор видел в этой молодой женщине, он довольно сильно сомневался, что его вмешательство было необходимым или желательным.

Шарлиан рассматривала Уайт-Черча, слегка склонив голову набок, в течение двух или трех ударов сердца. Дело было не столько в том, что он сказал, сколько в том, как он это сказал. Она слышала тот же терпеливый тон голоса раньше, хотя и не так давно; выжившие среди ее советников научились лучше на несчастных судьбах тех, кто использовал его. Она наблюдала за ним, узнавая покровительственные нотки в его собственной улыбке, и задавалась вопросом, имеет ли он хоть малейшее представление, что она может это видеть. Наверное, нет, — решила она. — В конце концов, он не был настолько глуп, чтобы намеренно провоцировать ее. Однако, к сожалению, это было не совсем то же самое, что сказать, что он умен.

Он хранитель печати Кэйлеба, Шарли, — напомнила она себе. — Ты не знаешь всех причин, по которым Кэйлеб мог выбрать его. И даже если бы ты это знала, не ты назначила его в совет. Так ты действительно хочешь это сделать?

И все же, даже задавая себе этот вопрос, она знала ответ. Это был тот же самый ответ, которому Марак Сандирс научил испуганную девочку много лет назад. Она могла править или просто царствовать. Она сделала этот выбор, когда ей едва исполнилось двенадцать, и Кэйлеб Армак женился на ней не потому, что она была слабой.

— Позвольте мне объяснить вам, милорд, — сказала она, говоря холодно и четко, — почему ваше беспокойство беспочвенно.

Уайт-Черч, казалось, напрягся в своем кресле, услышав ее тон, но она продолжила, как будто ничего не заметила.

— Как вы, возможно, помните, мы уже проинформировали храмовую четверку и совет викариев, если уж на то пошло, что мы отвергаем их полномочия. Что мы знаем их такими, какие они есть, и что мы намерены привлечь их к ответственности за их преступления не только против народа Сейфхолда, но и против Матери-Церкви и даже Самого Бога. Вы предполагаете, что, после предупреждения их об этом, наш правильный курс действий, когда нам в руки попадают люди с доказанной виной — люди, чьи письменные отчеты, чьи собственные показания показывают гордость и удовлетворение, которые они испытывают, отдав приказ об убийстве детей, заключается в том, что мы не должны вершить над ними правосудие?

— Ваше величество, я только…

— Пожалуйста, ответьте на мой вопрос, милорд. — Голос Шарлиэн стал заметно холоднее. — Разве сейчас время демонстрировать слабость? Чтобы внушить не только храмовой четверке, но и всему Сейфхолду, что мы на самом деле не обладаем силой наших собственных убеждений? Уверенностью в наших собственных принципах?

Выражение лица Уайт-Черча было крайне несчастным, и его глаза метались по столу совета, как будто ища кого-то, кто спас бы его от гнева императрицы. То, что он увидел, было множеством глаз, которые, очевидно, согласились с ней, и его кадык дернулся, когда он сглотнул.

— Нет, ваше величество. Конечно, нет! — сказал он.

— Рада, что мы пришли к согласию по такому фундаментальному принципу, милорд, — сказала она ему, пронзая его своим жестким карим взглядом. — Я люблю проливать кровь не больше, чем любой другой мужчина или женщина, — продолжила она. — Более того, император и я дали понять настолько ясно, насколько это возможно для человека, что империя Чарис не будет просто убивать людей, потому что они не согласны с нами или потому, что они выступают против Церкви Чариса и нашего конфликта с храмовой четверкой. Но следствие из этого должно быть столь же ясным. — Наконец она оторвала от него свой пристальный взгляд, чтобы окинуть взглядом остальных за столом. — Мы накажем виновных, когда их вина будет доказана, и облачения, которые они извратили и предали, не защитят их. В отличие от них, мы не будем проливать невинную кровь, но мы привлечем их к ответственности за всю пролитую ими кровь. Есть ли какая-то причина, по которой кто-либо из сидящих за этим столом не смог понять этот важный пункт нашей политики?

Никто не произнес ни слова. На самом деле, — подумал Грей Харбор, — велика вероятность, что в данный момент очень немногие из них даже дышат, и он был почти уверен, что Уайт-Черч не дышит. Императрица никогда даже не повышала голоса, но хранитель печати выглядел удивительно похожим на человека, который хотел бы растаять и просочиться под стол совета.

Идиот, — без особой жалости подумал первый советник.

В некотором смысле сочувствовать Уайт-Черчу было не так уж трудно. Часть его беспокойства было достаточно легко понять с точки зрения простого человеческого эгоизма. Уайт-Черч был богатым человеком, но большая часть его личного и семейного богатства была связана с торговлей и долями владения в значительном торговом флоте. Без сомнения, он был рад, что Рок-Пойнт сумел вернуть все первоначально захваченные в Делфираке корабли, кроме двух, но часть его, казалось, не могла понять, что противостояние между Чарисом и Храмом перешло в сферу, в которой даже жизненно важная для существования империи торговля отошла на второй план. Возможно, в этом не было ничего удивительного, поскольку любой чарисиец почти на инстинктивном уровне понимал, насколько жизненно важна эта торговля. К сожалению, где-то в глубине души Уайт-Черч, очевидно, не смог осознать необходимость определения приоритетов на реалистичной основе. Или, по крайней мере, отложить в сторону свои собственные, личные интересы ради интересов Чариса в целом. Все, что могло помешать торговле империи, закрыть порты для его кораблей, угрожало будущему его семьи, и он с самого начала был настойчивым предостерегающим голосом.

Но у его позиции были и другие причины, и большинство из них были значительно менее корыстными. Это не означало, что Грей-Харбор соглашался с ними, но, по крайней мере, он понимал причины, стоящие за ними.

В обязанности этого человека входило официальное составление и получение дипломатической корреспонденции королевства. Он привык мыслить не в терминах великой и масштабной борьбы, а в терминах общения между относительно небольшим числом людей, чьи решения определяли судьбы королевств. Он еще не перешел к пониманию того, что силы, высвобожденные здесь, в Чарисе, выходят далеко за рамки советов королей и князей или даже священников и викариев. Эти лица, принимающие решения, по-прежнему имеют жизненно важное значение, но приливы и отливы, с которыми им приходится бороться, коренным образом изменились.

К сожалению, если Уайт-Черч уже не понял этого, то вряд ли когда-нибудь поймет. И независимо от того, хватило ли у него ума сделать это или нет, он, очевидно, был глух к реалиям новой политической реальности Чариса.

Он, вероятно, думает, что Шарлиэн место в королевской спальне, беременной и вынашивающей наследников трона, — с горечью подумал Грей-Харбор. — Как будто Кэйлеб женился бы на простой племенной кобыле! Или как будто она могла мириться с таким дерьмом кракена!

— Я испытываю облегчение и удовлетворение, обнаружив, что мы все согласны по этому вопросу, милорды, — заметила императрица, ее улыбка стала чуть теплее. — Надеюсь, что мы не сочтем необходимым… возвращаться к этому в будущем.

Уайт-Черч, казалось, слегка съежился, хотя она даже не смотрела в его сторону, когда говорила. Затем она откинулась на спинку стула во главе стола.

— Очевидно, Рейджис, — обратилась она к Грей-Харбору, намеренно назвав его по имени, — мы должны учитывать тот факт, что казнь стольких священников-убийц вызовет реакцию как в Зионе, так и в других местах. Я была бы признательна, если бы вы и барон Уэйв-Тандер — и вы, ваше преосвященство, — добавила она, взглянув на Мейкела Стейнейра, — немного подумали над этим вопросом. Мне бы хотелось, чтобы вы проанализировали, как, вероятно, отреагируют более важные правители.

— Конечно, ваше величество, — пробормотал Грей-Харбор. — Есть ли у вас какие-либо особые проблемы, которые вы хотели бы, чтобы мы рассмотрели?

— Очевидно, что во многих отношениях меня больше всего интересует, как, вероятно, отреагирует храмовая четверка. Однако я понимаю, что любой совет, который вы могли бы дать мне по этой конкретной теме, был бы не более чем предположением. Во что бы то ни стало, продолжайте размышлять — я очень уважаю ваше суждение, и я хотела бы услышать все, что вы можете сказать по этому поводу. Однако меня больше беспокоят такие люди, как лорд-протектор Грейгор и, возможно, король Горджа.

— Горджа, ваше величество? — От неожиданности вопрос из трех слов вырвался из Грей-Харбора, и Шарлиэн даже усмехнулась.

— Полностью осознаю, милорд, что король Горджа не особенно… хорошо популярен здесь, в Теллесберге, скажем так?

На этот раз несколько других людей, сидевших за этим столом, усмехнулись. Королевство Таро было союзником Чариса на протяжении десятилетий, и король Горджа Таро был обязан по договору прийти на помощь Чарису в случае нападения. Вместо этого он присоединился к «альянсу», который храмовая четверка сколотила для уничтожения Чариса. И, в отличие от Шарлиэн и Чисхолма, было очень мало свидетельств того, что Горджа колебался хоть мгновение.

— Тем не менее, — продолжила Шарлиэн, ее голос и выражение лица стали более серьезными и сосредоточенными, — о князе Нармане тоже думали не очень хорошо, и к тому же с гораздо более длительной историей вражды. В конце концов, нам так или иначе придется иметь дело с Таро. Оно просто слишком близко к самому Чарису, чтобы не иметь с ним дела, и это тоже остров.

Ее глаза еще раз окинули зал совета.

— Нам не хватает ресурсов и численности людей, чтобы закрепиться на материке. О, — она взмахнула тонкой рукой, — не сомневаюсь, что мы могли бы захватить один порт — скажем, Фирейд — и даже удерживать его в течение длительного периода времени. Учитывая наш контроль над морем, мы могли бы содержать такой гарнизон бесконечно, и если бы пришло время, когда его поддержка показалась бы слишком дорогостоящей, у нас были бы все возможности для отступления. Но у нас нет ни времени, ни рабочей силы, ни богатства, чтобы тратить их на подобные авантюры.

— Однако по той же причине мы контролируем море, и если мы потеряем этот контроль, мы все равно обречены. Поэтому думаю, что мы должны строить наши планы исходя из того, что мы не потеряем контроль. Разве вы не согласны с этим, милорды?

Несмотря на многолетний опыт работы на самых высоких политических уровнях, Грей-Харбор обнаружил, что вынужден поднять руку, чтобы скрыть улыбку, которую он не мог сдержать, когда советники императрицы Шарлиэн оглянулись на нее и закивали, как марионетки.

— Превосходно, милорды! — Белые зубы императрицы сверкнули в ее собственной широкой улыбке. — Однако, если мы согласны с этим пунктом, мне кажется, из этого следует, что мы должны искать любую возможность использовать нашу морскую мощь. По общему признанию, мы должны быть осторожны, чтобы не переусердствовать, но везде, где есть полоса морской воды, эта вода принадлежит не храмовой четверке, а Чарису.

Спины вокруг стола слегка выпрямились, и искушение Грей-Харбора улыбнуться исчезло, уступив место трезвой оценке мастерства императрицы, ее понимания психологии своих слушателей.

— Мы уже добавили к империи Эмерэлд и Чисхолм, — она позволила себе более печальную улыбку. — К этому времени, уверена, его величество сделал то же самое с Зибедией, как он скоро сделает с Корисандой.

Ее улыбка полностью исчезла с последним словом, и ее ноздри слегка раздулись, когда она покачала головой.

— За исключением Корисанды, все эти другие расширения были выполнены достаточно мирно, практически без дополнительных человеческих жертв. И все эти земли будут оставаться в безопасности до тех пор, пока чарисийцы остаются хозяевами морей Сейфхолда. Как и Таро. Таро неизбежно будет добавлено к империи. Во многих отношениях у нас нет выбора в этом отношении, и я сильно подозреваю, что король Горджа это понимает. Более того, учитывая существование канала Таро и залива Таро, у нас были бы все возможности сохранить Таро без больших усилий, чем мы уже были бы вынуждены потратить на обеспечение безопасности самого Чариса. И в то же время, хотя я никогда не хотела бы показаться слишком холодной и расчетливой, давайте не будем упускать из виду тот факт, что близость Таро к материку почти наверняка сделает его завоевание привлекательным для храмовой четверки в качестве плацдарма для любого будущего вторжения в Чарис. Короче говоря, это стало бы приманкой, призом, подвешенным перед ними, чтобы заманить их в воды канала и залива, где мы могли бы сократить их военно-морскую мощь, не рискуя вторжением в сам Чарис, если им каким-то образом удастся проскользнуть мимо нас.

Грей-Харбор почувствовал, как его собственные глаза сузились, оценивая анализ императрицы. Чисхолм стал значительной морской державой только во времена правления короля Сейлиса, но Шарлиэн явно оценила то, как правильно применяемое господство на море может сдерживать даже самую крупную сухопутную державу. Она понимала, — подумал он, — преимущества мобильности, оборонительные возможности, то, как «морская держава» максимально экономично использовала имеющуюся рабочую силу.

— В сложившихся обстоятельствах, — продолжила императрица, — считаю, что нам следует подумать о том, как побудить Горджу согласиться на мирное объединение его королевства с империей. Надеюсь, что тот факт, что Кэйлеб счел нужным жениться на одной из своих противниц, а также объединить наш Дом браком с Домом еще одного из своих противников, уже подсказал бы Гордже, что решение, которое оставляет его не просто с головой, но даже с короной, как нашего вассала, находится в пределах возможностей. Если мы сможем предложить ему дополнительную мотивацию для рассмотрения такого исхода, считаю, что мы, безусловно, должны поступить именно так. Разве вы не согласны, милорд Грей-Харбор?

— Несомненно, я бы так и сделал, ваше величество. — Грей-Харбор привстал со стула, чтобы поклониться ей через стол совета. — Мне просто не приходило в голову рассматривать это в тех терминах, которые вы только что использовали. И, честно говоря, мне бы и в голову не пришло задуматься о том, повлияет ли то, что произошло в Фирейде, на его мышление.

— Признаюсь, и для меня тоже, ваше величество, — сказал архиепископ Мейкел с кривым выражением лица. — Тем не менее, теперь, когда вы упомянули об этом, я должен признать, что ваша точка зрения может быть очень хорошо понята. С одной стороны, то, что Доминик сделал с Фирейдом, должно повлиять на мнение любого, кто выступит против Чариса, особенно если у него есть города в пределах досягаемости с моря. В конце концов, никто не захочет, чтобы то же самое случилось с одним из его морских портов.

— В то же время, однако, следует учитывать моральный аспект, и, несмотря на его готовое согласие с планами храмовой четверки, король Горджа никогда не казался мне намеренно слепым в моральном отношении. Доказательства прямого и преднамеренного соучастия инквизиции в резне в Фирейде и наша гораздо более взвешенная реакция на это не останутся для него незамеченными. В сочетании с вашим собственным браком с его величеством и щедрыми условиями, предоставленными Эмерэлду, на самом деле, очень вероятно, что он поверит, с одной стороны, в соблюдение любых условий, которые вы и его величество решите предложить ему, и, с другой стороны, что Фирейд доказывает, что вы на самом деле не слюнявые монстры, которых храмовая четверка пыталась изобразить в своей пропаганде. И, если уж на то пошло, я не сомневаюсь, что Горджа будет лично возмущен злорадной гордостью Грейвира и его товарищей при их участии в массовых убийствах. Не говорю, что он будет вдохновлен спонтанно предложить свою верность Чарису, но думаю, вполне возможно, что его разум будет склонен к принятию суверенитета Чариса, когда придет время.

— Надеюсь, что вы правы в этом, ваше преосвященство, — сказала ему Шарлиэн. — И я просто хочу сказать, что если это так, то сейчас самое время начать готовить почву.

— Как скажете, ваше величество, — ответил Грей-Харбор.

— Превосходно. Теперь, — продолжила она более оживленно, — учитывая возвращение адмирала Рок-Пойнта, мы обнаруживаем, что у нас значительно больше военно-морских сил в родных водах. Мне кажется, что было бы нерационально не применять эту силу, держать ее простаивающей. Понимаю, что сейчас зима, и что чарисийцам, похоже, не хватает вкуса чисхолмцев к зимней погоде, — она улыбнулась, и на этот раз один или два члена совета громко рассмеялись, — но мне пришло в голову, что мы могли бы найти работу для некоторых из наших крейсеров, завершающих охоту на делфиракское судоходство везде, где его можно найти. Кроме того, я также не вижу причин не использовать некоторые из них, чтобы сделать жизнь как можно более неприятной для храмовой четверки в Марковском море и северной части залива Таро. Я не вижу необходимости забрасывать нашу сеть на сиддармаркские торговые суда или — особенно — на те чарисийские корабли, которые, похоже, в наши дни ходят под сиддармаркскими флагами. Тем не менее, все наши разведывательные донесения указывают на то, что программы военно-морского строительства храмовой четверки продолжают ускоряться. Думаю, что было бы отличной идеей нарушить потоки стратегических материалов.

Она повернула голову, чтобы посмотреть на Алвино Поэлсина, барона Айронхилла. Айронхилл был хранителем кошелька, фактически казначеем Чариса.

— Я вижу из отчета, который вы передали нам вчера, милорд, что, хотя недоверие Клинтана к Сиддармарку исключает республику из их строительных программ, они, похоже, покупают очень много необходимых им военно-морских материалов из сиддармаркских источников?

— Это верно, ваше величество, — сказал Айронхилл. — И еще больше от Фэллоса.

— Ну, в таком случае, считаю, что мы должны что-то с этим сделать. Не думаю, что какие-либо из таких военно-морских материалов перемещаются на этих чарисийских кораблях под сиддармаркскими флагами?

— О, нет, ваше величество, — ответил Уэйв-Тандер с кривой усмешкой. — Думаю, что «владельцы» этих конкретных кораблей считают, что это может быть… невежливо. Если уж на то пошло, то, по-видимому, недоверие Клинтана к Сиддармарку распространяется и на то, чтобы держать Сиддармарк в целом как можно дальше от их судостроительных проектов. Во всяком случае, Мейгвейр использует почти исключительно не сиддармаркские корпуса для перемещения своих наиболее важных военно-морских запасов. Фактически, его квартирмейстеры избегают судов, принадлежащих Сиддармарку, даже когда эта политика приводит к значительным задержкам в сроках доставки.

— Как это заботливо с его стороны, — пробормотала Шарлиэн с затаенной улыбкой. Затем она выпрямилась в кресле и снова посмотрела на Грей-Харбора.

— Милорд, — сказала она, — понимаю, что у нас уже есть каперы, действующие в этих водах. Тем не менее, я хочу, чтобы вы проинструктировали адмирала Рок-Пойнта направить столько своих крейсеров, сколько он сочтет целесообразным, в те же воды с приказом захватить, сжечь и уничтожить любое судно, используемое викарием Аллейном и его партнерами в их военно-морских проектах.

— Как пожелаете, ваше величество. — Склоненная голова Грей-Харбора свидетельствовала о том, что он одобряет ее инструкции и подчиняется им, и она мимолетно улыбнулась ему.

— И если мы собираемся использовать наш флот с наибольшей выгодой, милорд Айронхилл, — сказала она, поворачиваясь к хранителю кошелька, — нам придется придумать способы заплатить за это. Я просмотрела ваши последние предложения по доходам и считаю, что большинство ваших замечаний заслуживают внимания. Однако я хотела бы, чтобы вы несколько подробнее рассмотрели возможное влияние новых экспортных пошлин, которые вы набросали, на нашу собственную текущую торговлю. Меня беспокоит то, что, хотя эта ставка не кажется чрезмерной, она, тем не менее, приведет к росту цен, которые наши мануфактуры вынуждены взимать с иностранных потребителей. На данный момент, учитывая усилия храмовой четверки по закрытию всех материковых портов против нас, я не хочу принимать какие-либо собственные меры, которые могли бы охладить наши рынки. И, честно говоря, думаю, что предпочла бы избежать создания прецедента повышения экспортных пошлин раньше, чем это необходимо. Может быть, вместо этого вы подумали бы о том, чтобы еще больше повысить импортные пошлины? Подозреваю, что мы были бы в лучшем положении, чтобы справиться даже с существенным повышением цен на предметы роскоши и более умеренным повышением стоимости сырья и продуктов питания, чем с падением внешнего спроса на наши собственные товары.

Брови Айронхилла изогнулись в смешанном удивлении от ее проницательности и уважения к тому, что она затронула, а Грей-Харбор откинулся на спинку своего стула со слабой улыбкой. Алвино Поэлсин был одним из его близких друзей, и он уважал ум барона. Однако в данный момент сюрприз хранителю кошелька расстроил первого советника почти так же сильно, как и позабавил его.

Давай, Алвино, — сардонически подумал он. — Ты умнее этого. Видит Бог, ты, во всяком случае, в десять раз умнее Уайт-Черча! Знаю, что она молода, знаю, что она иностранка, и знаю, что она женщина. Но вам — и остальным членам совета — лучше начать понимать, что вполне возможно, что она даже умнее Кэйлеба и, по крайней мере, столь же сильна. Потому что, поверь мне, любой, кто этого не понимает, действительно, действительно не получит удовольствия от того, что она с ним сделает.

Граф положил локти на подлокотники своего удобного кресла, скрестил ноги и наблюдал за молодой женщиной, сидящей во главе стола, которая без особых усилий контролировала и направляла почти двадцать мужчин, самый молодой из которых был, вероятно, по крайней мере вдвое старше ее.

Эти идиоты в Зионе не имеют ни малейшего представления о том, что они натворили сами против себя, когда разозлили ее, — подумал он с благодарностью и, возможно — только возможно — немного самодовольно. — Они могут подумать, что уже видели плохое. Однако в этом они ошибаются. Они еще даже не начали видеть плохое… но оно приближается.

— Как вы думаете, ваше преосвященство, не слишком ли я настаивала? — спросила Шарлиэн Армак гораздо позже тем же вечером, когда архиепископ Мейкел присоединился к ней за ужином.

— На заседании совета, ваше величество? — Стейнейр усмехнулся и с легкой улыбкой покачал головой. — Я бы не стал беспокоиться об этом. Уверен, что вы наступили на несколько мужских пальцев тут и там, но не думаю, что вы наступили на что-то, на что не нужно было наступать. И даже те, кто все еще может быть склонен отвергать ваши идеи из-за вашей молодости и пола, похоже, в конечном итоге принимают их логику.

— Я бы не беспокоилась об этом так сильно дома, в Черейте, — призналась она, наклоняясь вперед, чтобы взять свой бокал с вином, а затем снова откинулась на спинку стула. — Когда-то давно я бы, конечно, так и сделала, но у меня были годы, чтобы… отшлифовать свои отношения с моими чисхолмскими советниками.

— «Отшлифовать»? — повторил Стейнейр с более глубоким смешком. — Избить до полного подчинения — вот что вы на самом деле имеете в виду, не так ли?

— О, Лэнгхорн, нет! — Шарлиэн округлила глаза и покачала головой. — «Избить до полного подчинения» было бы таким неподобающим для леди поступком!

— Думаю, что в вашей личности есть очень неженственный элемент, ваше величество, — ответила Стейнейр. — И слава Богу за это!

— Значит, вы не думаете, что я слишком усердствую, чтобы утвердить свою власть? — спросила она более серьезно. Он изогнул бровь, глядя на нее, и она пожала плечами. — Я не беспокоюсь о своей собственной способности контролировать ситуацию, ваше преосвященство. Полагаю, что меня действительно беспокоит то, не кажется ли мне, что я пытаюсь подорвать авторитет Кэйлеба. Или, что еще хуже, выяснится или нет, если я, сама того не желая, на самом деле подрываю его авторитет.

— Власть императора Кэйлеба не так хрупка, как все это, ваше величество, — сухо сказал Стейнейр. — Думаю, что она выдержит любые непреднамеренные сколы или царапины, которые вы могли бы нанести ей — тем более, что для меня очевидно, что у вас нет намерения «узурпировать» его власть. И, честно говоря, считаю, что возможность того, что вы можете посягнуть на его прерогативы — что, теперь, когда я думаю об этом, вам было бы трудно сделать, поскольку они также являются вашими прерогативами — гораздо менее опасна для нас, чем если бы вы начали колебаться или сомневаться, опасаясь посягательства. Чарис — империя, а не просто «Старый Чарис», нуждается в сильной, твердой руке на руле, особенно сейчас. И в этот момент эта рука — должна быть — вашей.

— Знаю, — призналась она, затем отпила немного вина, как будто выигрывая время, чтобы разобраться в собственных мыслях. — Знаю, — продолжила она, — и если я собираюсь быть честной, полагаю, должна признать, что есть часть меня, которая по-настоящему оживает только тогда, когда я принимаю важные решения. Я часто задавалась вопросом, не является ли это грехом гордыни.

— А вы обсуждали свои опасения с отцом Карлсином? — спросил Стейнейр чуть более нейтральным тоном. Карлсин Рейз был личным духовником Шарлиэн с тех пор, как она взошла на чисхолмский трон, но Стейнейр, по понятным причинам, никогда даже не встречался с этим человеком до того, как он прибыл в Теллесберг рядом с Шарлиэн.

— Конечно. — Она криво улыбнулась. — К сожалению, он мой духовник, а не наоборот. Он несколько раз успокаивал меня и накладывал епитимью или две в тех редких случаях — ну, возможно, не таких уж редких, — когда чувствовал, что я явно наступила на кого-то сильнее, чем должна была. Уверенность, — говорит он, — это хорошая черта правителя. Капризность — нет.

— Здравая доктрина, — сказал Стейнейр со своей собственной улыбкой. — Тоже хорошая философия. И, если позволите, ваше величество, могу я также спросить вас, обсуждали ли вы с ним раскол?

— Не так, как мы обсуждали другие проблемы, — призналась Шарлиэн, ее глаза потемнели. — Он не давил на меня по этому поводу, что, вероятно, говорит о многом прямо здесь. Но, по правде говоря, я почти боюсь спросить его, что он думает по этому поводу. Если он готов принять мои решения, не осуждая их открыто, это лучше, чем уже сделали некоторые другие.

Ее голос был гораздо более мрачным, и выражение лица Стейнейра смягчилось сочувствием.

— Ваш дядя, ваше величество? — мягко спросил он.

Шарлиэн вскинула голову. Она пристально смотрела на него через обеденный стол в течение нескольких секунд, а затем ее твердый рот, казалось, на мгновение дрогнул.

— Да, — тихо призналась она, и архиепископ кивнул.

Очень немногие люди в Чарисе были особенно хорошо знакомы с внутриполитической динамикой Чисхолма до брака Шарлиэн с Кэйлебом. Стейнейр, конечно, не был таким, но с тех пор он сделал приоритетом узнать все, что мог, об этой динамике. И одна вещь, которая стала для него совершенно ясной, заключалась в том, что герцог Холбрук-Холлоу был гораздо большим, чем просто одним из высокопоставленных дворян Шарлиэн. Действительно, он был больше, чем «просто» дядя. Как командующий королевской армией, он был ее мечом, так же как Грин-Маунтин был ее щитом. И теперь…

— Ваше величество, — сказал Стейнейр через мгновение, — легче командовать флотами и армиями, чем управлять человеческим сердцем. Ваш дядя уже понял это, и если случится так, что вы еще не усвоили этот урок, то, боюсь, у вас нет другого выбора, кроме как усвоить его сейчас. Поверьте, что ваш дядя любит вас. Я не претендую на то, что хорошо его знаю, особенно с тех пор, как он держал меня — как и всю «Церковь Чариса» — на расстоянии вытянутой руки или даже дальше, но я верю, что он действительно любит вас. И все же вы попросили его принять то, чего он не может. Когда я смотрю на него, я вижу человека, скорбящего о решениях своей племянницы, и одна из причин, по которой он скорбит, заключается в том, что он любит ее.

— Полагаю, это обнадеживает, — сказала Шарлиэн. Затем она покачала головой. — Нет, я не «полагаю», что это так; это так. Но это не меняет того факта, что… отчуждение между нами из-за Церкви становится все более очевидным. Или тот факт, что здесь, во дворце Теллесберг, есть те, кто считает опасным иметь так близко к трону кого-то с такими очевидными симпатиями к сторонникам Храма.

— Возможно, они правы в этом, ваше величество. — Выражение лица Стейнейра было безмятежным. — Однако, какими будут в конце концов ваши отношения с ним — или станут — это вопрос вашего решения, а не чьего-либо другого. И это не значит, что он пытался притворяться, скрывать эти симпатии. Мне кажется, что он тот, кто он есть, и чего еще можно справедливо требовать от кого бы то ни было?

— Я королева, ваше преосвященство, императрица. Могу ли я позволить себе быть «справедливым» по отношению к такому близкому мне человеку, как он?

— Возможно, это действительно представляет опасность, — ответил Стейнейр. — Возможно, вы могли бы даже возразить, что это ваша обязанность как королевы и императрицы убрать его с дороги, туда, где он не сможет причинить вреда. И, возможно, если вы этого не сделаете, со временем вы можете столкнуться с серьезными последствиями. Все это может быть правдой, ваше величество. Но что я знаю точно, так это то, что вы тоже должны быть тем, кто вы есть. Перед вами уже стоит слишком много опасностей, слишком много угроз со стороны других людей. Верю, что единственное, на что вы не осмеливаетесь, — это позволить себе подорвать то, кто вы есть, кем вы всегда были, своими внутренними сомнениями. Если вы любите его так глубоко, как, очевидно, любите, вы должны прислушиваться к этой любви так же сильно, как и к прагматической осторожности правителя, которым вы являетесь. Для Чариса было бы лучше, если бы вы рискнули тем вредом, который он может причинить, чем если бы вы искалечили свой собственный дух, свою уверенность и все то хорошее, что вам еще предстоит сделать, ожесточив свое сердце и отрицая эту любовь.

— Но я уже предприняла шаги, чтобы защититься от него, — призналась она. — Это единственная причина, по которой я не оставила его в Чисхолме с Мараком. Я не могла оставить его командовать армией, когда он так явно не соглашался с тем, ради чего я приехала в Чарис.

— Я предполагал, что это так. — Стейнейр пожал плечами. — И там, подозреваю, вы видите ярчайшее доказательство того, насколько маловероятно, что вы позволите своей любви к нему ослепить вас от ваших обязанностей.

Императрица медленно кивнула, и Стейнейр отпил из своего бокала, наблюдая за ней и сильнее, чем когда-либо, желая, чтобы ему, Кэйлебу и Мерлину удалось убедить остальных Братьев Сент-Жерно позволить Кэйлебу рассказать ей правду. Если бы она, как Стейнейр, знала, как капитан Этроуз может следить даже за самыми искусными заговорщиками, это могло бы успокоить ее.

И облегчать ее душевное состояние, где бы и когда бы мы ни были, — это самое малое, что мы можем для нее сделать, — сочувственно подумал он, пряча безмятежность в своих глазах. — Она этого заслуживает. И даже если бы она этого не сделала, простой здравый смысл потребовал бы, чтобы мы все равно это сделали. Она нам нужна — нужна, чтобы она действовала наилучшим образом, используя весь свой интеллект и силу воли, а не тратила их впустую, изводя себя проблемами, которые она все равно никогда не сможет решить.

— Ваш дядя во многих отношениях является зеркалом самого Сейфхолда, ваше величество, — сказал он вслух. — Борьба в его сердце и разуме — это та же самая борьба, которая происходит в сердцах, умах и душах каждого мужчины и женщины в этом мире. Каждый из нас должен, в конце концов, принять свои собственные решения, свой собственный выбор, и боль, которая причинит слишком многим из нас, будет ужасной. И все же мы должны сделать выбор. Худший грех из всех, единственный непростительный грех — это отказ от выбора. И что бы мы ни думали или во что бы ни верили сами, мы не можем отказать в этом выборе другим просто потому, что считаем, что они выберут не так, как мы.

— Вы понимаете неспособность вашего дяди согласиться с вами. Теперь вы должны признать его право не соглашаться с вами. Не осуждайте его за это несогласие. Примите меры, чтобы защитить себя от его возможных последствий, да, но помните, что он остается дядей, которого вы любили в детстве, и командующим армией, который так хорошо служил вам так долго. Если он решит, если захочет позволить разрыву между вами повредить или разрушить его любовь к вам, или даже побудить его присоединиться к вашим врагам, это тоже его решение. Но никогда не забывайте, ваше величество, что действительно можно глубоко любить того, с кем вы в корне не согласны. Я бедарист, и это один из основных принципов обучения моего ордена. И еще один принцип заключается в том, что очень трудно любить кого-то, с кем ты в корне не согласен. Трудно и тяжело для вас обоих. Не усложняйте это больше, чем нужно, и не делайте это раньше, чем нужно.

Шарлиан мгновение смотрела на него, затем глубоко вздохнула и кивнула. — Вы правы, ваше преосвященство, — тихо сказала она. — Это тяжело. Но я постараюсь не усложнять ситуацию больше, чем нужно.

.II

Серо-стальная вода вздымалась под грифельно-серым небом, как огромная чаша с ледяным ветром. Тот же самый ветер гудел и завывал в снастях, когда бриг «Лойял сан» прокладывал свой путь через бескрайнюю пустошь Марковского моря. Симин Фитцхив, владелец и капитан «Лойял сан», стоял на крошечном юте брига, широко расставив ноги против качки судна, и дрожал, несмотря на свой толстый теплый бушлат.

Фитцхиву было чуть меньше тридцати лет от роду, и у него не было собственных детей. С другой стороны, у его старшего брата их было уже пятеро, в том числе даже не одна, а две пары близнецов. Старшему было всего семь, и никто из них никогда не выезжал за пределы города Теллесберг… или его климата. Толстый зимний бушлат дяди Симина показался им забавным, когда они «помогли ему собрать вещи», но Фитцхив в данный конкретный момент не находил его толщину ни в малейшей степени смешной. На самом деле, он страстно желал, чтобы бушлат был еще толще и тяжелее.

До весны оставался еще месяц, а зима в Марковском море могла быть такой же холодной и суровой, как и везде к югу от самого моря Айсуинд, что, казалось, стремилась доказать нынешняя погода. По крайней мере, — с благодарностью подумал он, — с неба больше ничего не падает. Вчерашний дождь превратился в ледяной мокрый снег, и стоячий такелаж покрылся льдом, как ветви деревьев в зимнем лесу. Температура еще не поднялась настолько, чтобы он растаял (если предположить, что она когда-нибудь снова поднимется так высоко), но его куски время от времени грохотали и стучали по палубе. Карронады поблескивали под собственным тонким слоем стеклянного льда, и еще больше льда хрустальными осколками падало на палубу с бегущего такелажа всякий раз, когда убирали паруса.

Интересно, почему это казалось хорошей идеей до того, как мы покинули порт? — риторически спросил себя Фитцхив, глядя на северное небо.

На самом деле, он прекрасно знал ответ. Воды к югу от Марковского моря были хорошо выловлены другими каперами. Залив Таро, канал Таро, Трэнжирский пролив и море Джастис были тщательно прочесаны, и если бы в мире все еще было двадцать торговых судов, плавающих под флагом Таро, Фитцхив был бы поражен. Воды у Делфирака, еще дальше на юг, за последние несколько месяцев подверглись даже более скрупулезной охоте, поскольку после резни в Фирейде корабли Чариса кишели у побережья Делфирака и проходили через прибрежные воды королевства, как кормящиеся роковые киты, и империя Чарис не была в состоянии войны (пока) с Деснейрской империей. Фактически, оставались только море Хартиа и залив Харчонг далеко на западе, а это было действительно слишком далеко для судна такого размера, как «Лойял сан».

Кроме того, Симин Фитцхив стал капером не только из-за денег. Конечно, не то чтобы он возражал против того, чтобы накопить удовлетворительную кучу марок, но что он действительно хотел сделать, так это навредить этим ублюдкам в Зионе любым возможным способом.

И это была настоящая причина, по которой он находился там, где был в этот холодный, ветреный, совершенно несчастный день. Он не мог сравниться по размерам своего корабля со многими другими частными судами, и не мог сравниться богатством со многими другими судовладельцами, но у него все еще была сеть контактов его отца, в том числе несколько в независимом герцогстве Фэллос.

Остров Фэллос простирался почти на девятьсот миль от его крайней северной оконечности до крайней южной оконечности, но общая численность его населения была меньше, чем у одного только города Теллесберг. По большому счету, никто не обращал особого внимания на Фэллос, но в герцогстве действительно был один чрезвычайно ценный природный ресурс: деревья. Много-много деревьев. Деревьев, из которых получались одни из лучших в мире судостроительных пиломатериалов. Большинство фэллосцев — тех, кто не был фермерами или рыбаками, — были лесорубами, и они получали приличную прибыль, продавая древесину различным королевствам материка. Чарис обычно не был одним из рынков Фэллоса, учитывая, что в лесах, которые все еще покрывали большую часть Чариса и почти весь огромный остров Силверлоуд, было еще больше (и, возможно, лучше) древесины, которую можно было предложить гораздо ближе к дому. Но гораздо большая часть материка была давно вырублена, и вторичный лес не мог сравниться с великолепными бревнами для мачт и рей, которые добывались в девственных лесах Фэллоса. Скипидар был еще одним основным продуктом Фэллоса, как и смола.

При обычных обстоятельствах Фэллос довольно комфортно зарабатывал на жизнь за счет своей лесной продукции, но герцогству вряд ли грозила опасность разбогатеть. Однако после битвы при проливе Даркос обстоятельства были не совсем «обычными». Решение храмовой четверки построить свой огромный новый военно-морской флот вызвало спрос на древесину и всевозможные военно-морские материалы, какого мир никогда прежде не видел. Внезапно фэллосцы стали зарабатывать деньги со скоростью, которой мог бы позавидовать даже чарисиец… И воды между Фэллосом и материком кишели грузовыми судами.

Учитывая растущие потребности чарисийского флота и шумный чарисийский каперский флот, торговое судно, загруженное уже срубленными корабельными бревнами, может принести разумную прибыль даже в богатом лесом Чарисе. Это не было бы особенно большой прибылью, что и было причиной, по которой большинство каперов предпочитали охотиться в другом месте, но это, безусловно, покрыло бы операционные расходы Фитцхива, а изъятие тех же самых бревен от Церкви само по себе имело определенную привлекательность. Это не было настоящей причиной, по которой он и его ворчливая корабельная команда были прямо здесь, однако он был совершенно готов схватить любой лесовоз, который пересекал его путь (на самом деле, он уже захватил два из них), но это была задача, более подходящая для крейсеров регулярного флота, которым не нужно было представлять акционерам или деловым партнерам отчеты о прибылях и убытках. Все, о чем им нужно было беспокоиться, — это нанести ущерб реальным возможностям противника; частник же должен был беспокоиться и об оплате счетов. Вот почему то, что на самом деле искал Фитцхив, было кораблем, который, как заверил его фэллосский информатор, уже тогда направлялся в герцогство… имея при себе несколько тысяч марок холодной звонкой монеты, предназначенной для оплаты всех этих срубленных деревьев; единственная проблема заключалась в том, что его цель должна была появиться по крайней мере два дня назад. Было много возможных объяснений его опоздания, в том числе шторм, который прошел через Марковское море в предыдущую пятидневку и оставил «Лойял сан» в своем сверкающем ледяном коконе. Несмотря на это, Фитцхив начинал чувствовать себя значительно менее бодрым, чем в тот момент, когда он отправлялся в путь.

Посмотри правде в глаза, — грубо сказал он себе, — настоящая причина, по которой ты начинаешь чувствовать себя менее бодрым, — заключается в том, что наиболее вероятное «объяснение» причины, по которой ты его не видел, заключается в том, что он проплыл прямо мимо тебя в темноте. Или он выбрал проход дальше на север или дальше на юг. Или…

— Вижу парус! — сквозь ветер донесся крик со смотровой площадки грот-мачты. — Парус по левому борту!

Фитцхив дернулся, затем быстро подошел к фальшборту левого борта, вглядываясь вниз с подветренной стороны. В течение нескольких минут он вообще ничего не видел со своего гораздо более низкого наблюдательного пункта, но затем что-то пронзило горизонт. Нетерпеливо ожидая, он легонько постучал по перилам фальшборта руками в перчатках. Казалось, прошла целая вечность, и верхушка мачты, нарушившая четкую линию горизонта, стала намного четче и резче с уровня палубы, прежде чем впередсмотрящий, вглядывающийся в свою подзорную трубу, наконец объявил…

— Палуба, там! На нем развевается церковный вымпел!

— Да! — Симин Фитцхив торжествующе зашипел. Затем он отвернулся от фальшборта и набрал полные легкие обжигающего холодного воздуха.

— Все по местам! — взревел он. — Все по местам!

Эйлик Лизардхерд, капитан галеона «Уинд хуф», изобретательно выругался, когда его дозорный, наконец, удосужился доложить, что корабль целенаправленно направляется им навстречу.

— Очень хорошо, мастер Хейрейм, — сказал он с отвращением, когда, наконец, исчерпал свой запас ненормативной лексики. — Из-за этого слепого идиота на мачте уже слишком поздно пытаться убежать. Идите вперед и подготовьте оружие.

Такое, какое есть, и какое оно есть, — он не стал добавлять вслух.

— Да, сэр. — Горджа Хейрейм, первый лейтенант «Уинд хуф», был на добрых двенадцать лет старше своего шкипера, который сам не был ящером весенних лет.

В холодном, сером свете продуваемого ветром полудня небритое лицо пожилого мужчины выглядело морщинистым и старым, когда он принял приказ. Судя по выражению его глаз, он так же хорошо, как и Лизардхерд, знал, насколько бессмысленной была инструкция, если это другое судно было тем, в чем они оба были уверены. Однако…

— И полагаю, вам также лучше известить лейтенанта Эйвирса, — тяжело сказал Лизардхерд.

— Да, сэр, — подтвердил Хейрейм, затем отвернулся и начал выкрикивать приказы, чтобы экипаж галеона подготовил бортовой залп из пушек-катамаунтов. Они были тяжелее, чем «волки», которые несли на поворотных креплениях на фальшбортах большинство торговых галеонов, но выпущенное ими ядро все равно имело массу немногим более трех фунтов. Их могло бы быть достаточно, чтобы отпугнуть многих из легковооруженных торговцев, которые превратились в каперов (или стали откровенными пиратами), но вряд ли они смогли бы отговорить чарисийского капера.

И чей этот ублюдок, так же верно, как адская ловушка, — мрачно подумал Лизардхерд. — Это точно, черт возьми, не еще один торговый корабль, это точно! Направляется к нам со всем тем безумием, которое сейчас происходит в мире. Кроме того, этот идиот на мачте, возможно, и не заметил его подхода в течение дня или двух, но он уверен, что он оснащен по-чарисийски.

Чтобы быть справедливым к его наблюдательному посту — который в тот конкретный момент занимал на удивление низкое место в списке приоритетов Лизардхерда — он знал, что человек замерз, на две трети закоченел и, без сомнения, устал, ожидая конца своего пребывания в вороньем гнезде. Однако он был опытным моряком, что означало, что его идентификация приближающегося судна как «чарисийца» почти наверняка была точной. В конце концов, относительно немногие корабли за пределами Чариса уже приняли новые планы парусов, введенные Чарисом. «Уинд хуф» планировалось переделать по новому плану почти три месяца назад. Он был бы таким, если бы контакт Лизардхерда в Ресмейре не передал потихоньку слух о том, что церковные судоходные компании осторожно относятся к выдаче чартеров капитанам кораблей, которые, казалось, слишком стремились перенять нововведения еретиков. Я должен был сказать ему, чтобы он помочился на веревку, — ворчливо подумал Лизардхерд, — Конечно, это жирный чартер. — На самом деле, он знал, что взяточничества было достаточно, чтобы его гонорар за чартер — который он уже взимал более чем в два раза выше своей обычной ставки — составлял, вероятно, не более двух третей (если не меньше) от того, что церковные агенты сообщали Зиону, когда отправляли свои счета. Но ни один чартер не стоит столько, чтобы из-за него погибнуть!

Он посмотрел на свою собственную парусину — его неэффективную парусину по сравнению с «охотником», несущимся на него по ветру, — и поморщился; он уже сказал Хейрейму, что нет абсолютно никакого смысла пытаться убежать от другого корабля. И в этот момент не было никакого смысла спускать его церковный вымпел, поскольку приближающийся бриг уже должен был его увидеть. Не говоря уже о том факте, что лейтенант Льюк Эйвирс, офицер храмовой стражи, чей отряд был послан присматривать за сундуками с деньгами, вряд ли одобрил бы любую подобную вспышку благоразумия.

Наверное, мне остается только надеяться, что вон тот парень не захочет вдобавок ко всему еще и развязать войну с Деснейром, — мрачно подумал он. — И чтобы это был чертовски большой шанс!

— На нем деснейрский флаг, сэр, — отметил первый помощник Фитцхива, когда дистанция сократилась до тысячи ярдов.

— Да, Тобис, это так, — согласился Фитцхив.

— Я просто подумал, что должен указать на это, — мягко сказал Тобис Чермин. — Ты же знаешь, что в данный момент мы не воюем с Деснейром.

— Я осведомлен об этом факте, — признал Фитцхив, поворачиваясь, чтобы поднять бровь на своего первого помощника.

— Ну, я просто подумал, что неплохо иметь кого-то, с кем мы не воюем. Пока, по крайней мере. — Чермин ухмыльнулся ему. — Думаешь, мы собираемся это изменить?

— Не знаю. И, если быть до конца честным, мне тоже на самом деле все равно, — сказал ему Фитцхив, поворачиваясь назад, чтобы посмотреть на качающийся деснейрский галеон с высокими бортами. — Во-первых, у Деснейра нет военно-морского флота. Во-вторых, Деснейр уже занят строительством флота для этих ханжеских придурков в Зионе, так что с таким же успехом мы могли бы уже воевать с ними. И, в-третьих, Тобис, если они не хотят, чтобы их схватили, тогда им не следует поднимать этот гребаный вымпел.

Чермин молча кивнул. Практика подъема церковного вымпела всякий раз, когда судно находилось на службе Церкви, восходила почти к самому Сотворению Мира. Традиционно для этого были очень веские причины, включая тот факт, что только самый храбрый — или самый безумный — пират собирался шутить с церковным галеоном. Однако в последнее время эти традиционные причины были… несколько подорваны. Казалось, остальному миру потребовалось некоторое время, чтобы понять, что подъем этого вымпела в наши дни имеет много общего с размахиванием красным флагом перед великим драконом, по крайней мере, в том, что касалось Чариса, но Чермин полагал, что от старых привычек трудно избавиться.

И, честно говоря, даже не каждый чарисиец так взбешен этим зрелищем, как Старик, — подумал он.

На самом деле, Чермин был по крайней мере на несколько лет старше Фитцхива, но ему никогда не приходило в голову использовать другой ярлык для хозяина «Лойял сан». Симин Фитцхив казался большинству людей старше своих лет. Отчасти это, без сомнения, было связано с его ростом — он был на голову выше большинства других чарисийцев, — но в большей степени это объяснялось его бесспорной солидностью. И не только из-за его достаточно крепких мышц и костей. Несмотря на всю свою молодость, Фитцхив был целеустремленным, дисциплинированным человеком, что помогло объяснить, как человек его возраста не только был капитаном, но и владел собственным галеоном.

Но он также был человеком железных убеждений. Никто не мог обвинить его в ограниченности взглядов или в том, что он отказывался смотреть, прежде чем прыгнуть, но как только его убеждения были приняты, его уже ничто не могло поколебать, Чермин знал это.

Поначалу Фитцхив сомневался в разумности раскола между Церковью Чариса и сторонниками Храма. Эти сомнения ослабли со смертью короля Хааралда, и они полностью исчезли, когда он увидел, как архиепископ Мейкел и император Кэйлеб воплощают свои слова в реальность. Попытка убийства архиепископа в его собственном соборе, то, что случилось с архиепископом Эрейком, ложь, исходящая из Зиона, и резня в Фирейде заменили эти первоначальные сомнения пламенной приверженностью. А Старик ничего не делает наполовину, — сказал себе Чермин. — Что меня вполне устраивает, если уж на то пошло. — Он оскалил зубы, глядя на деснейрский галеон. — Интересно, достаточно ли умен вон тот парень, чтобы понять, как быстро ему лучше спустить этот вымпел?

— Черт.

Эйлик Лизардхерд произнес это единственное слово со спокойной силой, когда «чарисиец», и теперь они были достаточно близко, чтобы увидеть национальное знамя, которое продолжало говорить о том, что он «чарисиец», рассекал воду в вздымающихся всплесках белой пены. Он должен был восхищаться тем, как другой капитан управлял кораблем, но это было просто немного трудно вспомнить, когда он увидел семь открытых орудийных портов, ухмыляющихся в его сторону. У него никогда — пока — не было возможности осмотреть одно из новых орудий Чариса, но он знал, что видит, когда вперед выкатили приземистое короткоствольное орудие. Его катамаунты метали трехфунтовые ядра; если бы это было то, в чем он был уверен, противник метал бы по меньшей мере восемнадцатифунтовые ядра. «Уинд хуф» был значительно больше, чем «чарисийский» бриг, но не настолько, чтобы выдержать такой дисбаланс огневой мощи!

— Сэр? — натянуто сказал Хейрейм, и Лизардхерд посмотрел на него. — Не думаю, что они выглядят особенно обеспокоенными стрельбой по деснейрскому кораблю, не так ли, Горджа?

— Нет, сэр, я не знаю, — сказал Хейрейм через мгновение, но даже когда он говорил, его взгляд переместился вперед, туда, где лейтенант Эйвирс и его десять храмовых стражников стояли в ожидании на главной палубе.

— Да, это проблема, — очень тихо согласился Лизардхерд. Взгляд Хейрейма метнулся к нему, и капитан тонко улыбнулся. — Если мы не спустим наши флаги и не ляжем в дрейф, эти пушки превратят нас всех в приманку для кракенов, и чертовски быстро. Или, если уж на то пошло, уверен, что у них там достаточно людей, чтобы взять нас на абордаж, предполагая, что они каким-то образом знают достаточно о перевозимом нами грузе и беспокоятся о том, не потопят ли нас неосторожным пушечным ядром. Но лейтенант Эйвирс будет настаивать на том, чтобы мы не опускали флаг и плыли дальше, и уверен, что его люди последуют его примеру, если — и когда — он убьет первого, кто дотронется пальцем до фала флага. Не говоря уже о том факте, что если бы мы были настолько беспечны, что потеряли деньги Церкви, сдавшись еретическому чарисийскому «пирату», его сообщение, несомненно, имело бы… печальные последствия.

— Да, сэр, — подтвердил Хейрейм еще более тихим голосом.

— В ловушке между драконом и глубоким синим морем, — пробормотал Лизардхерд. Никто, возможно, не услышал бы его из-за шума парусного корабля в море, но Хейрейм был с ним долгое время. Он знал, о чем думает его шкипер, и выглядел крайне несчастным.

Что ж, он может выглядеть таким несчастным, каким ему нравится, — язвительно подумал Лизардхерд. — Он также будет выглядеть чертовски несчастным, когда мы дойдем до дна Марковского моря!

— Скажи боцману, что мне нужно с ним поговорить, — сказал он вслух, не сводя глаз с Хейрейма. — Думаю, он впереди, раздает мушкеты.

На мгновение показалось, что Хейрейм даже не дышит. Затем он глубоко вздохнул, расправил плечи и кивнул. — Да, сэр. Я позабочусь об этом.

Что ж, пока я не вижу никаких признаков прорыва здравомыслия, — подумал Фитцхив. — Если, конечно, это не просто то, что они все совершенно слепы и даже не понимают, что мы здесь!

Он поморщился и поднял свою говорящую трубу.

— Мастер Чермин!

— Есть, сэр? — крикнул в ответ Тобис Чермин с передней части палубы.

— Высвободите поворотное орудие! Похоже, нам нужно привлечь внимание этих людей!

— Есть, есть, сэр!

Лизардхерд стоял у поручней кормовой надстройки, пристально — можно было бы даже сказать, слишком пристально — глядя на чарисийский бриг. Он обсудил свои планы по защите корабля с боцманом, который был с ним значительно дольше, чем даже Хейрейм, и боцман переместил всех двенадцать матросов «Уинд хуф», вооруженных фитильными мушкетами, к центру корабля, более удобно расположенными для лейтенанта Эйвирса.

У брига было одно более длинное орудие в носовой части. Оно выглядело так, как будто было установлено на каком-то поворотном столе. Хотя Лизардхерд никогда не слышал ни о чем подобном, он мог видеть преимущества такого устройства и сосредоточился на нем, вместо того, чтобы рисковать и смотреть в сторону стражников. В любое время сейчас…

— Огонь!

Установленное на шарнире четырнадцатифунтовое орудие «Лойял сан» ударило, выплюнув ядро по серо-зеленым волнам. Оно приводнилось далеко от деснейрского галеона, точно так, как и должны были делать предупредительные выстрелы, но его сообщение было кристально ясным, и Фитцхив пристально наблюдал за другим кораблем. Если бы у капитана этого корабля была хоть капля здравого смысла, этот церковный вымпел был бы спущен в любой момент. К сожалению, Фитцхив уже заметил по крайней мере горстку храмовых стражников на палубе галеона. Они не собирались благосклонно относиться к идее капитуляции, с другой стороны, их присутствие наводило на мысль, что это действительно был тот корабль, которого он ждал. И независимо от того, сдадутся они или нет, он все равно нес ответственность за то, чтобы, по крайней мере, дать им такую возможность. Лично он с таким же успехом дал бы каждому из этих стражников по пуле и вышвырнул бы их за борт, но правила есть правила. И, как он признал почти неохотно, следование правилам было одним из способов, с помощью которого человек мог удержать себя от того, чтобы проснуться и обнаружить, что он стал кем-то, кто ему не очень нравится. С другой стороны…

Он внезапно напрягся. «Лойял сан» находился с подветренной стороны от «деснейрца», но хлопающие звуки, которые, несомненно, были мушкетной стрельбой, все равно донеслись до него, и его глаза сузились. Что именно этот идиот там думал, что он собирается делать с мушкетами — особенно с фитильными замками — на таком расстоянии? Это было самое глупое, что он мог сделать…

Мысли Симина Фитцхива снова прервались, когда развевавшийся церковный вымпел спустился с верхушки мачты другого корабля.

— Лечь в дрейф, — скомандовал Эйлик Лизардхерд и снова отвернулся, когда Хейрейм передал приказ.

Одна проблема решена, — подумал он с какой-то безумной отстраненностью. — Конечно, это оставляет меня с несколькими другими.

Он мельком взглянул на одиннадцать тел, распростертых на палубе «Уинд хуф». Он сожалел об этом. Лейтенант Эйвирс казался довольно милым молодым человеком, хотя и несколько чересчур серьезным, но его выбрали на нынешнее назначение не из-за слабости веры. Даже при том, что он, должно быть, понимал так же ясно, как и Лизардхерд, что ничто из того, что они могли бы сделать, не могло повлиять на конечный исход атаки чарисийцев, он бы настоял на сражении. И когда бы он это сделал, многие члены экипажа «Уинд хуф» — которые все были с ним чертовски дольше, чем Эйвирс — были бы бесполезно убиты. Так же могло случиться с неким Эйликом Лизардхердом, хотя, к его собственному удивлению, эта возможность сыграла относительно незначительную роль в его окончательном решении.

Почему-то я не думаю, что инквизиция согласится с объяснением, что чарисийские стрелки сосредоточились на том, чтобы расстреливать только стражников, — сардонически подумал он. — Особенно, когда все пули, кажется, чудесным образом попали в них сзади. И если вы добавите это ко всем деньгам, которые у нас есть на борту, они обязательно рассмотрят возможность того, что это была внутренняя работа. Может быть, даже то, что мы вообще никогда не встречались ни с какими чарисийскими ворами.

Его раздражало, что на самом деле это была не внутренняя работа. Если его собирались заподозрить в краже церковных денег, то он предпочел бы, по крайней мере, действительно быть виновным!

Что ж, ему просто нужно было посмотреть. К счастью, у него самого не было близких родственников, ожидавших его возвращения, и большинство его моряков были неженаты. Как и Хейрейм, если уж на то пошло. Он всегда мог спросить, не будут ли чарисийцы заинтересованы в приобретении одного слегка подержанного деснейрского галеона. Возможно, они даже захотят расстаться с достаточным количеством груза «Уинд хуф», чтобы позволить экипажу рассматриваемого галеона начать новую жизнь под новыми именами где-нибудь далеко-далеко от Деснейрской империи.

Или мы могли бы уговорить их разрешить нам оставаться в шлюпках достаточно долго, чтобы они могли нанести пару залпов — надеюсь, не смертельных — по кораблю. Тогда любой, кто хотел вернуться домой, мог бы отплыть на нем обратно, в то время как те из нас, кто больше заинтересован в том, чтобы увидеть мир, отправятся вместе с чарисийцами. Это должно обеспечить достаточное количество других «похороненных в море» смертельных случаев, чтобы никто не стал комментировать случайность точности чарисийцев, которая поразила только стражников.

Он пожал плечами. Был только один способ выяснить, какая договоренность может быть возможной, и он поднял свою кожаную говорящую трубу.

— Эй, там! — проревел он через бурлящую водную пустошь. — Мы готовы принять лодку!

III

Лампы в малом зале совета горели, когда поздним вечером князь Гектор вошел в дверь в сопровождении двух своих телохранителей. Как обычно, Гектор был безупречно одет, но что-то в его внешности подсказывало, что на этот раз он оделся несколько быстрее, чем обычно. Или, возможно, это было просто потому, что люди, ожидавшие его, уже знали, что он это сделал.

Быстрым, решительным шагом он подошел к концу стола для совещаний и уселся в ожидавшее его там кресло. Затем он обвел стол жестким, мрачным взглядом.

Граф Энвил-Рок, адмирал Тартариэн, граф Корис и отец Марак Халмин, один из старших помощников епископа-исполнителя Томиса, уже сидели там, ожидая его. Глаза князя, возможно, на мгновение ожесточились, когда они скользнули по Халмину, но если это и произошло, он быстро прогнал жесткость и почтительно кивнул верховному священнику.

— Мне жаль, что я вызвал вас так поспешно, отец, — сказал он.

— Не беспокойтесь об этом, ваше высочество, — ответил Халмин с серьезным выражением лица и тоном. — Махинации Шан-вей никого не оставляют равнодушным, и в Писании говорится, что новости о них имеют обыкновение приходить в неподходящие моменты. Я сожалею только о том, что епископ-исполнитель и отец Эйдрин сегодня вечером уехали из города. Я, конечно, сообщил им о вашем сообщении через посыльную виверну. И епископ-исполнитель попросил меня со встречной виверной передать вам, что он и отец Эйдрин отправятся в обратный путь на рассвете. Тем временем мне поручено предложить любую помощь, которую Мать-Церковь может оказать в это время.

— Спасибо, отец. — Гектор коротко улыбнулся ему, затем глубоко вздохнул. — Первое, что, я полагаю, Мать-Церковь могла бы сделать для нас этим вечером, это попросить вас о вмешательстве Бога и архангелов от нашего имени.

— Конечно, ваше высочество. — Халмин сотворил знак скипетра Лэнгхорна, затем склонил голову. — О Боже, мы умоляем Тебя во имя Твоих святых архангелов даровать нам Твою силу и истинное знание Твоей воли в этот час испытания. Как учил нас святой Лэнгхорн, Ты и только Ты — истинное прибежище праведников. Защити нас от злобы и яда Шан-вей и укрепи нас, когда мы наденем на себя доспехи Твоих воинов против тех, кто осквернит и бросит вызов Твоей Святой Церкви во имя темного имени Лукавого. Нет такого темного дня, который не смог бы заполнить Твой свет, нет такого могущественного врага, которого Твоя сила не смогла бы одолеть. Веди нас, веди нас и сделай нас своим мечом против сил Ада. Во святое имя Лэнгхорна, аминь.

— Спасибо, отец, — снова сказал Гектор, его голос был немного мягче, когда он снова поднял голову. Его глаза снова обвели стол, затем остановились на графе Корисе.

— Я так понимаю, ты уже видел депешу Тарила, Филип?

— Да, видел, мой князь. — Выражение лица Кориса было мрачным.

— И что ты думаешь по этому поводу?

— Мой князь, уверен, что в таком вопросе суждение адмирала Тартариэна было бы гораздо более надежным, чем мое.

— Вероятно, это правда. Тем не менее, я хотел бы услышать твои мысли, прежде чем мы услышим его. Я с величайшим уважением отношусь к суждениям адмирала и Райсела, но они оба профессиональные военные. Думаю, что, по крайней мере, возможно, что тебе придет в голову что-то, что может не прийти им в голову именно потому, что они профессиональные военные. Если это произойдет, я бы хотел услышать это, прежде чем что-то, что они скажут, направит все наши мысли в другом направлении.

— Конечно, мой князь. — Корис на мгновение поджал губы, очевидно, собираясь с мыслями, затем слегка наклонился вперед.

— Первое, что приходит мне в голову, мой князь, это то, что наблюдатели заметили чарисийцев у мыса Тарган, а не у острова Тир. Судя по сообщению, они направлялись либо к Трэлмирскому проходу, либо к проливу Корис. — Граф поморщился при мысли о том, как близко к его собственному графству должен был пройти флот Чариса. — Вряд ли это самый прямой путь из Чариса, но, полагаю, было бы разумно, если бы Кэйлеб прибыл через Порт-Ройял, чтобы встретиться с Шарпфилдом и тем, что осталось от чисхолмского флота. Однако, почему-то я не думаю, что ответ настолько прост… или приемлем.

— Почему нет? — Судя по тону Гектора, он уже знал, куда клонит его начальник шпионажа.

— Потому что сэр Фарак Хиллэйр — шурин великого герцога Зибедии, мой князь, — сказал Корис ровным голосом, и Гектор поморщился. Сэр Фарак Хиллэйр был бароном Дейруин, и временами князь сожалел о браке, который он убедил Дейруина устроить с великим герцогом Зибедией. В то время, как и многое другое, казалось хорошей идеей связать Зибедию с одним из его наиболее доверенных баронов. И тем, чье относительно малонаселенное баронство нуждалось во всем княжеском покровительстве, которое оно могло получить.

— Тот факт, что Кэйлеб решил обогнуть море Чисхолма, чтобы напасть на нас с севера, а не с юга, конечно, может означать несколько вещей, — продолжил Корис. — Хотя, боюсь, наиболее вероятно, что по пути он остановился в Кармине.

— Вы действительно думаете, что Дейруин предаст вас, ваше высочество? — тихо спросил Энвил-Рок.

— Откровенно? Не знаю. — Гектор пожал плечами. — Обычно я бы сказал «нет». По нескольким причинам. Но это не совсем обычные условия, не так ли? Как бы мне ни было неприятно это признавать, почти каждый в данный момент должен оглядываться через плечо, задаваясь вопросом, что с ним будет, если мы проиграем Кэйлебу. И, как только что отметил Филип, Дейруин — шурин Зибедии.

— У нас не было никаких признаков того, что сэр Фарак мог даже подумать о чем-то подобном, — сказал Корис. — Чего я боюсь, так это того, что Зибедия вывернул свое пальто. Если да, то это было бы очень похоже на него — посылать письма вместе с Кэйлебом, призывая своего шурина сделать то же самое.

— При всем моем уважении, ваше высочество, — сказал Тартариэн, впервые вступая в разговор, — я знаю барона Дейруина. Не верю, что его так легко заставить предать свою верность вам.

— Думаю, что ты, вероятно, прав, — задумчиво ответил Гектор. — С другой стороны, если Зибедия действительно отправил письмо, подобное тому, которое предлагает Филип, тогда Кэйлеб, возможно, решил, что стоит попытаться привлечь Дейруина на свою сторону. Дейрос — хороший, относительно глубоководный порт прямо в бухте Уайт-Сэйл. Он немного тесноват для действительно большого флота, но достаточно велик, чтобы обеспечить приличную якорную стоянку в крайнем случае, если его флот все еще будет привязан, когда в следующем месяце или через месяц действительно начнется сезон штормов… и это всего в двухстах милях по суше от Мэнчира. Конечно, между Дейруином и Мэнчиром лежат горы Дарк-Хиллз, но это работает в обоих направлениях. Если они станут препятствием для его армии, продвигающейся на запад против Мэнчира, они также обеспечат некоторую защиту его собственной оперативной базе, если нам удастся сосредоточить наши собственные силы против него. Но ключевой момент заключается в том, что в это время года ему понадобится где-нибудь порт. Если есть хоть малейший шанс, что Дейруин отдаст ему Дейрос целым и невредимым и без боя, вероятно, ему стоит хотя бы попробовать.

— И если Дейруин не перейдет к нему, Дейрос не защищен настолько сильно, как порты вдоль побережья пролива Марго, — с несчастным видом согласился Тартариэн.

— Мы должны были как-то расставить приоритеты в наших силах и новой артиллерии, Тарил. — Гектор махнул рукой. — Вы с Райселом были правы, когда указали — как я только что сделал — что Дарк-Хиллз прикрывают Мэнчир с востока. Так что вместо этого имело смысл сосредоточиться на укреплении юго-западных портов.

— Что также может быть еще одним признаком того, что Кэйлеб поддерживал контакт с Зибедией, — отметил Корис. — У Зибедии было достаточно времени, чтобы выяснить, где мы концентрируем наши силы. Полагаю, что это именно та информация, которую он собирал бы, чтобы предложить Кэйлебу в качестве доказательства своей ценности.

— Это может быть правдой, — признал Гектор. — Точно так же трудно спрятать новые береговые батареи, Филип. Любой из торговых кораблей, проходящих через пролив, мог сообщить эту информацию Кэйлебу.

— И даже если бы этого не произошло, вероятно, не потребовался бы военный гений, чтобы понять, как мы подходим к проблеме, — добавил Энвил-Рок.

— Вот именно. — кивнул Гектор. Затем он поморщился. — Хорошо, считаю, что обо всем этом стоило подумать, но теперь мы должны сосредоточиться на том, что мы собираемся делать, если они направляются в Дейруин.

— Я хотел бы, чтобы у нас была лучшая оценка их общей силы, мой князь, — сказал Тартариэн. — Хорошая новость заключается в том, что благодаря семафору мы узнаем об их прибытии по крайней мере за пятидневку до того, как что-то столь медленное, как флот вторжения, сможет достичь Дейроса. Плохая новость заключается в том, что мы действительно не знаем, сколько боевой мощи они приведут с собой, когда придут. Знаю, что в сообщениях Филипа говорилось о размерах их флота, о сотнях галеонов, которые они собирали, чтобы послать за нами, и каждый человек в королевстве был отправлен в качестве элитных морских пехотинцев. Но, как я уже говорил, на данный момент я не доверяю нашим источникам.

— Боюсь, не без оснований, — пробормотал Корис, и рот Гектора слегка сжался.

Всегда было трудно управлять шпионами на таких больших расстояниях, как дистанция между Мэнчиром и Теллесбергом, но дьявольская эффективность, которую чарисийская служба безопасности развила за последние пару лет, все еще была чем-то вроде больного места. Он был вынужден признать, что на самом деле это была не вина Кориса, поскольку Нарман и все другие враги Кэйлеба, похоже, испытывали точно такие же трудности. Несмотря на это, тот факт, что они были вынуждены полагаться на вторичные источники, виды разведданных, которые агенты Кориса могли собрать, расспрашивая капитанов торговых судов или посещая таверны в морских портах других королевств, чтобы послушать сплетни моряков, заставляли его чувствовать себя неуравновешенным и полуслепым.

— Готов признать, что чарисийцы — особенно теперь, когда к ним присоединился Чисхолм — могут собрать впечатляющий флот и найти транспорты, необходимые им для переброски довольно значительной армии к Корисанде, — продолжил Тартариэн. — Но я поверю, что у него двести боевых галеонов и сто тысяч солдат, когда увижу их на самом деле. Предполагая, что мы на самом деле столкнулись с простым смертным врагом, не понимаю, как у него может быть хотя бы сто боевых галеонов, и я был бы поражен, если бы он смог найти войска для перевозки более пятидесяти-шестидесяти тысяч человек. Не говоря уже о том, что ему пришлось собирать и обучать свою армию практически с нуля. Это ограничит общую численность людей, которую он может фактически развернуть здесь, в Корисанде, так же эффективно, как и переброску его войск.

— Согласен, — сказал Энвил-Рок, энергично кивая. — Еще одна вещь, которую следует учитывать, это то, что после такого долгого путешествия, как путешествие сюда от Чариса — или даже сюда от Чисхолма — его кавалерийским лошадям и тягловым животным потребуется по крайней мере пятидневка или две на суше, прежде чем они будут готовы к какой-либо серьезной кампании..

— В которой у него будет преимущество в прибрежной мобильности, — отметил Тартариэн. — У нас все еще нет военно-морских сил, чтобы противостоять ему, а это значит, что он может использовать свои транспорты так агрессивно, как ему заблагорассудится. И, честно говоря, он сможет перебросить свои войска быстрее и дальше, чем Райсел и Корин смогут провести наши войска по суше.

— Однако, сказав это, он не захочет сразу же предпринимать что-то слишком хитрое, — продолжил адмирал. — Он собирается убедиться, что у него есть прочная точка опоры здесь, в Корисанде, прежде чем он сделает что-нибудь еще. Так что, где бы он ни оказался на берегу — а, как и вы с Филипом, мой князь, думаю, что Дейрос является его наиболее вероятной ближайшей целью, — он потратит по крайней мере некоторое время на создание надежного оборонительного периметра. Замечание Райсела о состоянии его кавалерийских лошадей и тягловых драконов также справедливо, и я предлагаю нам сделать все возможное, чтобы усугубить ситуацию, приказав собрать всех лошадей, мулов и драконов в районе Дейроса и переместить их на запад, подальше от легкой досягаемости с побережья, прежде чем его первый морской пехотинец высадится на берег. Давайте не позволим ему наложить руку на что-либо из наших животных, чтобы восполнить любой дефицит. Это должно его немного замедлить. На самом деле, полагаю, что мы, вероятно, можем рассчитывать по крайней мере еще на две или три пятидневки, даже после того, как он достигнет Дейроса, прежде чем он начнет посылать какие-либо отряды, чтобы найти путь через Дарк-Хиллз.

— Его лучший маршрут был бы через перевал Тэлбор, — вставил Энвил-Рок. — Ну, во всяком случае, его кратчайший и самый прямой путь. И я согласен с Тарилом. У нас есть время, чтобы вывести Корина на позицию, чтобы прикрыть Тэлбор, прежде чем он сможет добраться туда. Если уж на то пошло, если предположить, что оценка Тарилом численности его войск точна, мы можем доставить туда Корина с почти вдвое большей боевой силой. Если мы начнем достаточно скоро, мы действительно сможем напасть на Кэйлеба, пока он все еще находится к востоку от Дарк-Хиллз. Возможно, мы даже сможем достаточно скоро вывести Корина на позицию, чтобы прижать его в Дейросе.

— В этот момент он сжигает Дейрос, сажает свои войска и отплывает, чтобы напасть на нас где-то в другом месте, оставляя Корина и большую часть нашей армии на их позициях, — кисло сказал Гектор.

— Все, что мы можем сделать, это лучшее, что мы можем сделать, мой князь, — рассудительно сказал Тартариэн. — Если мы сможем сконцентрировать наши войска достаточно быстро, чтобы атаковать до того, как он прочно закрепится в Дейросе, есть, по крайней мере, возможность столкнуть его в море. Возможно, сейчас мы не сможем эффективно сражаться с ним на море, но если его новая армия потерпит серьезное поражение и понесет тяжелые потери, у нас, вероятно, будет по крайней мере еще от шести месяцев до года, чтобы нарастить наши собственные силы. Но если у нас будет хоть какой-то шанс сделать это, мы должны рискнуть, проявить себя в других местах, чтобы сосредоточить необходимые нам войска там, где у нас есть хотя бы шанс добиться чего-то значительного.

Энвил-Рок снова кивнул, выражение его лица стало серьезным, и ноздри Гектора раздулись. Они уже просматривали большую часть этой местности раньше, и он знал, что Тартариэн и Энвил-Рок были правы. Однако теперь, когда этот момент действительно настал, он обнаружил, что его интеллектуальное согласие с их аргументами было гораздо менее утешительным, чем тогда, когда этот момент лежал где-то в угрожающем, но все еще неопределенном будущем.

— Хорошо, — сказал он и посмотрел на Халмина. — Отец, если вы не возражаете, я бы хотел воспользоваться церковным семафором, чтобы начать передавать приказы Дейросу, барону Дейруину и сэру Корину. Кэйлеб может перебрасывать войска и людей быстрее, чем мы, но, по крайней мере, мы можем передавать сообщения быстрее, чем он. С разрешения епископа-исполнителя, думаю, пришло время использовать это преимущество в наших интересах.

IV

Прогремел новый раскат грома, и поднялась новая стена грязно-белого дыма, пронизанная вспышками пламени, когда линия чарисийских галеонов снова величественно проплыла мимо плавучих батарей.

Быстрый, дисциплинированный рев их орудий возымел свое действие. Три батареи, стоявшие на якоре, уже замолчали, превратившись в руины, несмотря на их тяжелые фальшборта. Деревянные суда было чрезвычайно трудно потопить, стреляя сплошными ядрами, главным образом потому, что пробитые ими отверстия были относительно небольшими и большинство из них, как правило, находились выше ватерлинии. Однако это все еще можно было сделать, и один из больших, прочно построенных плотов круто накренился, начав оседать по мере того, как в него заливалась вода. Другой был сильно объят пламенем, а третий был просто прострелен насквозь. Остальные четверо все еще действовали, хотя их огонь начал ослабевать, и в воде вокруг них плавали тела, где их вытолкнули из орудийных портов, чтобы освободить место для уцелевших орудийных расчетов и обслуживать свое оружие.

С такого расстояния, на фоне города Дейрос и сверкающих вод бухты Уайт-Сэйл, это могло показаться почти великолепным зрелищем, турниром, устроенным для развлечения и переживания. Но только в том случае, если зрители сами не испытали то же самое, а Кэйлеб Армак испытал это на себе. Он знал, что происходит с хрупкими телами людей, когда ядро пробивает тяжелые деревянные фальшборта в облаке смертоносных осколков. Когда человек, стоящий рядом с тобой, был превращен в кровавую кашу ядром в двадцать или тридцать фунтов. Когда крики раненых пробиваются даже сквозь оглушительный гром твоих собственных орудий. Когда палуба, которая была отшлифована для сцепления перед боем, забрызгана, покрыта узорами и окрашена человеческой кровью.

Он знал, что на самом деле видит, и стоял с плотно сжатым ртом, наблюдая за сражением, крепко сложив руки за спиной. Он был без доспехов, даже без меча на боку, и это было одной из причин, по которой его рот был сжат в такую жесткую линию.

К несчастью для того, что он действительно хотел делать в этот момент, его официальные советники — и Мерлин — были правы. Борьба с обороной города Дейрос могла иметь только один исход. Какими бы доблестными ни были люди, стоящие за орудиями этих осажденных плотов, они вряд ли смогли бы долго противостоять огневой мощи флота Кэйлеба. Если уж на то пошло, пытаться использовать против них все силы галеона под непосредственным командованием Кэйлеба было бы глупо. Корабли только мешали бы друг другу, и возможность разрушительных столкновений между дружественными подразделениями была бы очень реальной в таких переполненных, задыхающихся от дыма условиях.

И, как безжалостно указал Мерлин, если в любом случае было непрактично использовать все его галеоны, то не было никакого возможного оправдания для использования «Эмприс оф Чарис». Не то чтобы Кэйлебу нужно было что-то доказывать в отношении своей личной храбрости, чтобы мотивировать подчиненных ему людей. И «подвергнуться риску», когда для него не было острой военной необходимости — и когда у них с Шарлиэн еще не было наследника, — было бы не просто ненужным, но и преступно безрассудным. Один неудачный выстрел мог иметь катастрофические последствия не только для Кэйлеба, но и для всех людей, которым он был обязан и которых обязался защищать.

Аргумент об обязательствах, по мнению Кэйлеба, был особенно сильным ударом ниже пояса, даже для Мерлина. Тем не менее, он был вынужден признать эту точку зрения, и поэтому последние три часа стоял у поручней юта «Эмприс оф Чарис», наблюдая с безопасного расстояния за пределами досягаемости артиллерии, как другие корабли принимают на себя основную тяжесть боя.

Это не было полностью односторонним. Как и предполагали Кэйлеб и его старшие командиры (в немалой степени на основе «видений» сейджина Мерлина), Гектор из Корисанды действительно запустил в производство артиллерию нового образца. У него все еще было далеко не так много новых пушек, как ему, несомненно, хотелось бы, но у него, очевидно, был свой эквивалент Эдуирда Хаусмина. В дополнение ко всем совершенно новым пушкам, которые выходили из его литейных цехов, какой-то чертовски умный корисандский зануда придумал, как приварить цапфы к существующим пушкам, точно так же, как это сделал Хаусмин. Очевидно, он тоже усердно занимался этим в течение нескольких месяцев, что помогло объяснить, почему два галеона Кэйлеба были вынуждены покинуть боевую линию для ремонта и почему корабли, вступившие в бой с этими плавучими батареями, уже понесли более двухсот собственных потерь.

— Почему эти идиоты не могут признать неизбежное и спустить свои флаги, прежде чем погибнут еще люди… с обеих сторон? — он наполовину закричал, наполовину зарычал.

— Вероятно, потому, что они знают свой долг, когда видят его, ваше величество, — тихо сказал Мерлин. Мышцы челюсти Кэйлеба напряглись, а его карие глаза гневно сверкнули от бесконечно уважительной нотки упрека в тоне его главного телохранителя. Но затем ноздри императора раздулись, он глубоко вздохнул и кивнул.

— Ты прав, — признал он. Это было не совсем извинение, но и не совсем упрек. Он повернул голову, чтобы одарить Мерлина кривой улыбкой. — Просто ненавижу видеть так много убитых и раненых, когда в конце концов это ничего не изменит.

— В конечном счете, вы, вероятно, правы в этом, — согласился Мерлин. — С другой стороны, им может повезти. Ядро в совершенно неправильном месте, искра в погребе, разбитый фонарь где-то под палубой… как любит подчеркивать граф Грей-Харбор, первое правило битвы заключается в том, что то, что может пойти не так, пойдет не так. И, как однажды заметил ему ваш отец, это справедливо для обеих сторон.

— Знаю. Но от того, что ты прав, мне не становится лучше.

— Хорошо. — Брови императора приподнялись при ответе Мерлина, и стражник с сапфировыми глазами немного печально улыбнулся ему. — Кэйлеб, прежде чем все это закончится, погибнет очень много людей. Знаю, вам будет труднее, но надеюсь, вы простите меня, если я скажу, что чем дольше вам потребуется, чтобы начать принимать это как должное, тем лучшим человеком — и императором — вы будете.

По другую сторону от Кэйлеба глаза князя Нармана задумчиво сузились, когда он увидел, как император кивнул в серьезном согласии с наблюдением сейджина. Дело было не в том, что Нарман был не согласен с наблюдением Мерлина. По правде говоря, сам Нарман был вполне способен на крайнюю безжалостность, когда того требовала необходимость, но от природы он не был кровожадным. На самом деле, его безжалостность была почти реакцией на кровожадность, которую часто проявляли некоторые правители — на ум пришел Гектор из Корисанды. У него всегда была склонность сосредоточивать свою безжалостность на узко определенных целях, ключевых личностях, чье хирургическое устранение наиболее продвинуло бы его планы, и массовый хаос оскорблял его. Это было грязно. Хуже того, это было небрежно, потому что обычно указывало на то, что он не смог должным образом идентифицировать критически важного человека или людей, удаление которых было действительно необходимо. Что, помимо всего прочего, означало, что в конце концов он, вероятно, убил больше людей, чем должен был.

Это также было причиной того, что, хотя он бесконечно предпочел бы императора, который был немного более безжалостным, чем он должен был быть, императору, который не был достаточно безжалостным, он не возражал против заявления сейджина. Однако были и другие причины, и некоторые из них были довольно неожиданными. К его удивлению, Нарману действительно понравился Кэйлеб. Он был вполне порядочным молодым человеком, что было достаточно редким явлением за пределами рядов глав государств, и Нарман предпочел бы сохранить его таким как можно дольше, особенно учитывая, что Кэйлеб также собирался стать шурином дочери Нармана. Но, полностью отбросив это личное соображение, последнее, что было нужно Сейфхолду, — это чтобы молодой человек, который с сожалением был готов потопить весь флот графа Тирска, если бы его условия капитуляции были отклонены, превратился в молодого человека, который бы совсем не сожалел об этом.

И все же, как бы сильно Нарман ни одобрял заявление Мерлина, это было не то, что обычно говорят телохранители. Особенно, когда один из них был императорским телохранителем. Нарман был готов к тесным отношениям между Кэйлебом и сейджином. Такого рода связь между аристократом и его самыми верными и доверенными слугами была только ожидаемой, и Мерлин спас жизнь не только Кэйлебу, но и архиепископу Мейкелу и графу Грей-Харбору, не говоря о сверхчеловеческих, уже легендарных усилиях сейджина спасти жизнь короля Хааралда, в проливе Даркос. Чего нельзя было ожидать, так это того, что этот слуга станет почти… наставником императора. «Наставник» было не совсем подходящим словом, как хорошо знал Нарман, но оно было близко к этому. Кэйлеб прислушивался к Мерлину и ценил взгляды и мнения сейджина по огромному спектру решений. Конечно, в отличие от слишком многих правителей, Кэйлеб обладал невероятно ценной (и, к сожалению, редкой) способностью прислушиваться к своим советникам. Никто никогда не принял бы его за нерешительного человека, но сама его решительность придавала ему уверенности в том, что он должен спрашивать мнения других, чьему мнению он доверял, прежде чем принимать решение. Тем не менее, было что-то другое в том, как он прислушивался к мнению Мерлина.

Не делай этого, Нарман, — сказал себе князь. — Это твое любопытство снова приведет тебя к неприятностям, если ты не будешь осторожен. Если бы Кэйлеб хотел, чтобы ты знал, почему он так уважает советы сейджина Мерлина, без сомнения, он бы тебе уже сказал. И нет, тебе не нужно задаваться вопросом, какое отношение сейджин имеет ко всем тем замечательным источникам разведданных, которые Уэйв-Тандер очень тщательно скрывает от тебя.

Он фыркнул, тихо забавляясь направлением собственных мыслей. Затем он вскинул голову, когда оглушительный взрыв прокатился по покрытым слоем дыма водам бухты Уайт-Сэйл. Одна из плавучих батарей, все еще действовавших против чарисийских галеонов, только что исчезла в огромном огненном шаре, и пылающие осколки прочертили по небу линии дыма, когда они разлетелись дугой.

— Искра в погребе, как полагаю, ты сказал, Мерлин, — резко сказал Кэйлеб.

— Возможно, — печально согласился Мерлин. — С другой стороны, они до сих пор не придумали, как производить гранулированный порох. Даже с зарядами в мешках тенденция их пороха расслаиваться и выбрасывать облака пыли достаточно опасна при любых обстоятельствах. Учитывая, что должно быть на борту этих батарей к этому времени…

Он покачал головой, и Кэйлеб кивнул в знак согласия. Затем он оглянулся через плечо на капитана «Эмприс оф Чарис».

— Подайте сигнал, Эндрей. Прикажите адмиралу Нилзу временно прекратить огонь. Больше чем половина их батарей выведена из строя, и даже те, что все еще в действии, должны быть в плохом состоянии. Давайте дадим им шанс подумать о преимуществах капитуляции, прежде чем убьем еще кого-нибудь из них.

— Конечно, ваше величество, — сказал капитан Жирар и поклонился своему монарху. Жирар был повышен до своей нынешней должности после ранения в бою, когда служил первым лейтенантом на борту последнего флагманского корабля Кэйлеба. Он тоже слишком хорошо представлял, каково это должно быть на борту этих разбитых батарей, и по выражению его лица было очевидно, что он полностью согласен с решением Кэйлеба, когда кивал своему офицеру связи, который стоял рядом, ожидая инструкций.

— Вы слышали его величество. Подайте сигнал к прекращению.

— Есть, есть, сэр. — Лейтенант коснулся своего плеча в знак подтверждения, затем начал отдавать собственные приказы.

Когда сигнальные флажки начали подниматься по фалам, Кэйлеб обернулся к все еще поднимающемуся столбу дыма там, где взорвалась батарея, и поморщился.

— Я бы хотел, чтобы мы ошибались в изобретательности Гектора, — сказал он. — Если ему удалось придумать что-то подобное, чтобы защитить Дейрос, что он придумал для одного из своих главных портов?

— Вероятно, больше, чем мы хотели бы иметь, если бы не было крайней необходимости, — ответил Мерлин.

— По крайней мере, его проблемы с логистикой должны быть более сложными, чем наши, хотя бы из-за проблем с боеприпасами, ваше величество, — отметил капитан Жирар, и Кэйлеб хмыкнул в знак согласия.

Королевский чарисийский флот стандартизировал вооружение своих галеонов задолго до того, как он стал имперским чарисийским флотом. Такие корабли, как «Эмприс оф Чарис», имели новейшую артиллерию, которая на самом деле была немного легче, чем орудия, которые Кэйлеб брал с собой на риф Армагеддон и пролив Даркос. Перед прошлогодней кампанией у Эдуирда Хаусмина и барона Симаунта не было другого выбора, кроме как использовать существующие кракены в качестве стандартного артиллерийского орудия. Они уже были самым близким к типовому тяжелому орудию, которым мог похвастаться флот, потому что их было достаточно, чтобы дать флоту полезный начальный запас, как только Хаусмин придумал, как добавить цапфы.

Но хотя это был единственный практичный выбор, по нескольким причинам он был не тем, чего на самом деле хотел Симаунт. Самой большой проблемой было то, что «стандартный» кракен, в отличие от более крупного и длинного «великого кракена» или «королевского кракена», был задуман как сокрушительное оружие сравнительно близкого действия. Даже с новым порохом относительно короткая длина ствола уменьшила скорость и дальность ядра, что привело к соответствующему снижению точности на больших дистанциях. Кроме того, когда Хаусмин рассверлил стволы, чтобы стандартизировать их и уменьшить влияние ветра, ему пришлось использовать более тяжелые ядра, чем хотел Симаунт. Барон экспериментировал с несколькими различными массами ядер, пытаясь найти наилучший баланс между силой удара и скоростью, с которой человеческие мышцы могут заряжать оружие. Особенно устойчивой скоростью, с которой они могли заряжаться. Эти эксперименты показали, что даже незначительное уменьшение массы ядра существенно помогло бы, поэтому он и Хаусмин разработали несколько другие модели и приняли их на вооружение, как только они начали производить совсем недавно отлитое оружие.

Оружие новой модели имело более длинные ствольные трубы, но у них также были уменьшенные отверстия, поэтому они весили не больше, чем старые пушки. Это изменение не имело большого значения в том, что касалось карронад на верхней палубе, но оно дало гораздо более длинным и тяжелым орудиям главной палубы большую начальную скорость и поражающую силу, несмотря на уменьшение веса каждого ядра почти на восемь фунтов.

Конечно, у этого изменения были и свои недостатки. Наиболее заметным из них было то, что это привело, по крайней мере, к некоторым сложностям с боеприпасами, поскольку на старых галеонах все еще устанавливались их оригинальные переделанные кракены, боеприпасы которых не были взаимозаменяемы с боеприпасами орудий, установленных на борту новых судов.

Однако, по сравнению с большинством флотов, боекомплект чарисийского флота был сам по себе прост: Хаусмин и Симаунт остановились в общей сложности на четырех «стандартных» длинноствольных орудиях: «кракен новой модели» с его примерно тридцатифунтовым ядром, восемнадцатифунтовое, четырнадцатифунтовое (специально предназначенное для погонного вооружения, с особенно низким влиянием ветра для повышения точности) и десятифунтовое орудие (для той же роли на борту более легких кораблей). Их «товарищами по конюшне» для карронад были пятидесятисемифунтовые, тридцатифунтовые и восемнадцатифунтовые пушки. Это было огромным улучшением по сравнению с артиллерией «старого образца», которая включала не менее пятнадцати «стандартных» длинноствольных орудий. (Не говоря уже о том факте, что орудия номинально одинакового размера канала ствола часто не могли использовать одни и те же ядра, потому что «дюймы» разных литейных заводов отличались друг от друга вплоть до драконовского введения королем Хааралдом новых официальных стандартов измерения.)

Они стремились еще больше упростить ситуацию, постановив, что на каждом отдельном корабле должны быть установлены карронады и длинные орудия одинакового калибра, по крайней мере, для бортового вооружения. Они были готовы быть немного более гибкими в том, что касалось погонного вооружения, но тот факт, что все бортовые орудия стреляли одинаковыми снарядами, значительно облегчал жизнь как артиллеристам, так и казначею. По крайней мере, на данный момент. Лично Мерлин подозревал, что пройдет совсем немного времени, прежде чем этот аккуратный «официальный список» начнет размываться. По мере развития более специализированных конструкций галеонов и появления дифференцированных фрегатов, крейсеров и линейных кораблей / линкоров соображения максимальной массы и разработанные боевые роли должны были начать диктовать возврат к смешанному вооружению.

Однако стремление корисандцев импровизировать как можно больше орудий «новой модели» поставило их в гораздо менее завидное положение, поскольку у них не было времени на разработку какой-либо стандартизированной таблицы пушечных боеприпасов. Их новые орудия, по-видимому, выпускались не более чем в одном или двух калибрах, но переоборудование с приваркой цапф позволило ввести в строй как можно больше существующих орудий. Одна из плавучих батарей, задействованных против них в обороне Дейроса, очевидно, установила по меньшей мере три, а возможно, и четыре типа орудий разного калибра, что, должно быть, создавало кошмары для человека, ответственного за подбор правильного размера и массы ядра для каждого орудия.

Что, к сожалению, — размышлял Кэйлеб, — не мешает этим пушкам быть чертовски эффективными, когда артиллеристы подбирают правильный размер ядра.

— Ваше величество, мы только что получили сигнал от генерала Чермина. — Вежливый голос Жирара прервал размышления Кэйлеба, и император повернулся к флаг-капитану.

— И что же сказал генерал? — спросил он.

— Бригадный генерал Кларик доложил по гелиографу, ваше величество. Вся его бригада высадилась на берег, и сейчас высаживается вторая волна войск бригадного генерала Хеймина. По оценкам генерала Кларика, обе бригады будут на своих назначенных позициях в течение следующих тридцати-сорока минут. Он говорит, что максимум через час.

— Хорошо! — напряженное выражение лица Кэйлеба слегка смягчилось.

Одним из новых нововведений Чариса стало внедрение гелиографа, использующего отраженный солнечный свет для передачи сообщений в том, что в другом мире в другое время назвали бы «азбукой Морзе». Другим было строительство специально спроектированных десантных кораблей. Они выпускались двух размеров: больший мог одновременно высаживать полевую артиллерию или до ста человек, в то время как меньшая (и более быстрая) версия могла высадить только сорок. Хотя обе конструкции были способны — по крайней мере, теоретически — совершать длительные независимые переходы под парусами, малая осадка и плоское днище, предназначенные для того, чтобы сделать возможной посадку на берег, также делали их далеко не идеальными океанскими судами и в лучшие времена. Сэр Дастин Оливир, по крайней мере, немного улучшил ситуацию, снабдив их убирающимися бортами, но меньшие суда (почти половина от общего числа), отправились от Чариса в качестве палубного груза, и капитаны, ответственные за их доставку на Корисанду, не были в восторге от их назначения.

На данный момент сочувствие Кэйлеба к их несчастью было, мягко говоря, ограниченным. Палубные грузовые десантные суда были выведены за день до этого, чтобы присоединиться к своим более крупным, более потрепанным погодой братьям, которые прошли трудный путь, и в то время как внимание защитников Дейроса было приковано к галеонам, систематически превращающим оборону гавани со стороны моря в обломки, Кларик и Хеймин были заняты высадкой двух своих бригад морской пехоты на берег подальше от городских укреплений. У них было всего четыре батареи полевых орудий и вообще никакой осадной артиллерии для поддержки, но четырем тысячам вооруженных винтовками морских пехотинцев не понадобилась бы большая артиллерийская поддержка.

— Кто-нибудь, попросите отца Клифирда присоединиться к нам. Думаю, пришло время отправить еще одну записку на берег. — Император обнажил зубы в натянутой улыбке. — Понимаю, что письма своего шурина не произвели на барона Дейруина особого впечатления. Честно говоря, на меня бы тоже не произвело впечатления ничего от великого герцога Зибедии. Но избиения, нанесенного его батареям, должно быть достаточно, чтобы склонить его к здравому смыслу, даже без высадки на берег Кларика и Хеймина позади него.

— Во всяком случае, это кажется вероятным, ваше величество, — согласился капитан Жирар.

— Так лучше, — сказал Кэйлеб более жестким, каким-то мрачным голосом. — Если нам придется штурмовать его город, это будет ужасно. Понимаю, что наши люди дисциплинированы лучше, чем большинство, но даже дисциплина копейщиков Сиддармарка может ослабнуть, если они понесут тяжелые потери. Особенно если их возьмут штурмом на позициях, которые, как известно всем с обеих сторон, в конце концов не смогут выстоять против нас. Кроме того, даже если наши люди будут вести себя безупречно, в Дейросе есть гражданские лица — их много, включая женщин и детей.

— Вы думали о том, чтобы указать на это барону в своей записке, ваше величество? — спросил Мерлин, и Кэйлеб рассмеялся над старательно нейтральным тоном своего телохранителя.

— На самом деле, да. Но тактично, Мерлин, тактично. Я не думал о том, чтобы справиться с этим так же, как я справился с графом Тирском, если вы деликатно намекнули на этот момент. Наблюдайте.

Пока Кэйлеб говорил, прибыл отец Клифирд с переносным письменным столом в руках. Император наблюдал, как его секретарь раскрывает стол и достает стопку листов бумаги. Свежий ветерок, дувший с палубы, зацепился за края листов стопки, сильно взъерошив их, и Кэйлеб изогнул бровь, глядя на Леймхина, когда священник схватил стопку, положил ее на стол и воткнул пару кнопок в нижние углы верхнего листа, чтобы укротить его вращение.

— Вам было бы легче, если бы мы спустились вниз, Клифирд? — спросил затем император с серьезной вежливостью… и в тщательно рассчитанный момент.

— Нет, спасибо, ваше величество. — Невозмутимое выражение лица Леймхина сделало бы честь любому опытному театральному актеру, и он вежливо покачал головой. — По странному стечению обстоятельств я, кажется, только что закончил прикреплять блокнот. Странное совпадение времени, я уверен.

— Боже мой, — скромно сказал Кэйлеб. — Это удивительно, не так ли? — Фырканье, едва слышное из-за шума ветра, гудящего в снастях «Эмприс оф Чарис», могло вырваться у Леймхина. С другой стороны, это могло быть только игрой воображения зрителей.

— В самом деле, — сказал Кэйлеб, выражение его лица стало намного серьезнее, — вы готовы, Клифирд?

— Конечно, ваше величество, — ответил Леймхин таким же серьезным тоном и обмакнул перо в чернильницу на столе.

— Убедитесь, что это правильно адресовано, — сказал ему Кэйлеб. — Используйте часть этой переписки Зибедии, чтобы убедиться, что мы правильно учли подробности. И полагаюсь на то, что вы выберете правильное вежливое приветствие.

— Да, ваше величество.

— Очень хорошо.

Император откашлялся, затем начал:

— Милорд, ваши люди сражались с отвагой и решимостью, которые заслуживают только похвалы и чести, но их положение сейчас безнадежно. Ваши оборонительные батареи уничтожены или слишком сильно повреждены, чтобы эффективно защищаться дальше, а моя пехота сейчас находится на берегу в полном составе и вскоре будет готова атаковать вашу наземную оборону. Люди, проявившие такую храбрость в бою, заслуживают лучшего, чем быть убитыми, когда их положение стало явно неустойчивым, а Дейрос — это город, а не крепость-цитадель. Уверен, что ни один из нас не желает видеть гражданских лиц — особенно женщин и детей — захваченными в бою в центре их собственного города, среди их собственных домов, церквей и магазинов. Чтобы избежать дополнительных и в конечном счете бесполезных человеческих жертв, как военных, так и гражданских, я еще раз настоятельно призываю вас сдать свои позиции. Я гарантирую гражданский порядок, безопасность вашего гражданского населения и сохранение частной собственности, насколько это позволяют требования войны, и люди, которые сражались так доблестно и стойко, как ваши люди сегодня, заслуживают и получат почетное и правильное обращение в соответствии с законами войны.

Он сделал паузу, как будто обдумывая, что добавить еще, затем пожал плечами.

— Перечитайте это, пожалуйста, Клифирд.

— Конечно, ваше величество. — Священник прочитал вслух все краткое послание, и Кэйлеб кивнул.

— Думаю, что этого должно быть достаточно. Сделайте чистовую копию для моей подписи. И давайте убедимся, что оно должным образом запечатано, а также адресовано. Нежелательно, чтобы барон подумал, будто мы сделали это в спешке, не так ли?

— Нет, ваше величество.

Леймхин поклонился императору, и на этот раз он действительно удалился в убежище дневной каюты Кэйлеба, чтобы составить официальную депешу на личной бумаге Кэйлеба, дополненную правильным и витиеватым каллиграфическим почерком.

— Вот, — сказал Кэйлеб Мерлину. — Ты видишь? Никаких грубых угроз. Просто один разумный человек посылает записку другому разумному человеку.

— Гораздо более гладко, чем ваш разговор с Тирском, ваше величество, — почтительно согласился Мерлин. — Мне особенно понравился эпизод в конце, когда вы не сказали «иначе».

— Да, я и сам подумал, что это было хорошо проделано, — сказал Кэйлеб с улыбкой.

V

Мужчина, вошедший в парадную дверь «Смеющейся невесты», был одет просто. Жаркая, влажная мартовская ночь была чернее, чем внутренность сапога, но над заливом Хауэлл гремел гром, и редкие вспышки молнии освещали гряды тяжелых облаков, неуклонно надвигавшихся на город Теллесберг. Несмотря на то, что дождя еще не было, в данных обстоятельствах тот факт, что посетитель был одет в пончо, был, безусловно, объясним, несмотря на температуру.

— Чем могу вам помочь? — спросил владелец таверны, подходя, чтобы лично поприветствовать новоприбывшего. Было поздно, и из-за угрожающей погоды «Смеющаяся невеста» была едва заполнена.

— Я ищу кое-кого, — сказал человек в пончо. — Мне сказали спросить мастера Дариуса.

— А. — Что-то, возможно, промелькнуло глубоко в глазах трактирщика. Если так, то оно исчезло так же быстро, как и появилось, как одна из скрытых облаками вспышек молнии над заливом, и он кивнул. — Он снял частную пивную на вечер. Через ту арку, — он указал, — и дальше по коридору. Последняя дверь справа.

— Спасибо, — кивнул человек в пончо и направился по указанному коридору. Он на мгновение остановился перед дверью пивной, как будто хотел сделать глубокий вдох. Затем резко стукнул один раз.

Дверь быстро открылась, и он оказался лицом к лицу с молодым человеком, одетым как умеренно преуспевающий торговец или владелец магазина. — Да? — вежливо сказал молодой человек.

— У меня сообщение для мастера Дариуса, — снова сказал человек в коридоре.

Если в глазах хозяина таверны и промелькнуло что-то, то выражение лица молодого человека на мгновение напряглось, и это было трудно спутать с чем-то другим. Но он достаточно вежливо отступил назад, приглашая собеседника в маленькую пивную, а затем закрыл за собой дверь. Присутствовало чуть меньше дюжины других мужчин, и все они повернули головы, глядя на новоприбывшего с выражением, которое варьировалось от спокойствия до явного беспокойства. В некоторых случаях, возможно, даже страха.

— А, вот и вы! — другой голос приветствовал вновь прибывшего, когда еще один мужчина — на этот раз значительно старше и гораздо лучше одетый, чем парень, который открыл ему дверь, — оторвался от негромкого напряженного разговора с одним из других, сидящих за маленькими столиками.

— Прошу прощения за свое опоздание… мастер Дариус, — сказал новоприбывший. — Было немного трудно уйти, не вызвав никаких вопросов.

— Это была не критика, — успокаивающе сказал человек по имени «мастер Дариус». — Я просто счастлив и рад видеть вас в конце концов.

Человек в пончо слегка поклонился, и мастер Дариус взмахом руки пригласил его сесть.

— Серьезно, — продолжил Дариус, когда опоздавший повиновался его невысказанному приглашению, — я начал немного беспокоиться. Агенты барона Уэйв-Тандер оказались даже более эффективными, чем я ожидал.

— Я заметил то же самое, милорд.

— Полагаю, что мы могли бы остаться с простым «мастер Дариус» даже здесь, — сказал Дариус.

— Конечно. — Человек в пончо слегка покраснел, и Дариус усмехнулся и потянулся через стол, чтобы похлопать его по плечу.

— Не беспокойтесь об этом так сильно, сын мой. Старые привычки умирают с трудом, и это не совсем то, с чем ожидал столкнуться любой из нас, не так ли?

— Да, это не так, — с чувством сказал другой мужчина, и на этот раз двое или трое других фыркнули или хихикнули в знак резкого согласия.

— К сожалению, мы сталкиваемся с этим, — продолжил Дариус, — и, учитывая, что мы все только что согласились с тем, что агенты Уэйв-Тандера, похоже, повсюду, нам всем лучше усвоить привычки успешных заговорщиков. Вот почему, хотя я понимаю, что один или двое из вас уже знают друг друга, думаю, сегодня вечером мы не будем называть никаких имен. Согласны?

Все кивнули, и он слегка улыбнулся.

— Очень хорошо, друзья мои. В таком случае, нам пора переходить к делу. Нам многое нужно обсудить — что частично, я подозреваю, станет неожиданностью для большинства из вас. И, как я и обещал, когда мы впервые собрались вместе, время для нанесения удара быстро приближается. Действительно, если сегодняшняя встреча пройдет так, как планировалось, это время почти настало.

Остальные молча оглянулись на него, на их лицах была смесь волнения, предвкушения, решимости и страха, и его улыбка стала шире и теплее.

— Да, нам действительно нужно многое обсудить и спланировать. Но сначала, не присоединитесь ли вы ко мне на минутку для молитвы?

— …уверен, вы понимаете, почему расположение рядом с конвентом имеет решающее значение для нашего успеха, — сказал мастер Дариус несколько часов спустя. — И, учитывая местоположение вашего поместья, вы определенно лучше всех остальных подходите для того, чтобы позаботиться об этих деталях. Так что, если вы готовы взять на себя ответственность — и риск, — мы оставим их организацию в ваших руках. Самое важное, что нужно помнить, — это то, что никто из нас не сможет сыграть свою роль, пока эти договоренности не будут прочно закреплены. Если возникнет какая-либо проблема или вы обнаружите, что вам требуются дополнительные средства или любая другая помощь, вы должны незамедлительно сообщить нам об этом, чтобы мы могли скорректировать наш график. Отец Тейрин будет знать, как связаться со мной в любое время, если возникнет необходимость. Может потребоваться несколько дней, чтобы какое-либо сообщение от него дошло до меня, но будьте уверены, что оно дойдет.

— Конечно, мастер Дариус, — сказал человек, к которому он обращался, и отодвинул свой стул. Он встал, поклонился Дариусу и двум другим, которые все еще оставались, затем покинул пивную.

Как только он переступил порог, внезапный, проливной порыв грозы обрушился на крышу «Смеющейся невесты». Гром внезапно прогремел почти прямо над головой, сотрясая таверну до костей, и Дариус покачал головой, когда дверь закрылась за уходящим человеком.

— Боюсь, что Лэнгхорн обеспечивает подходящий фон для сегодняшней вечерней встречи, — сказал он.

— Во многих отношениях, — мрачно согласился мужчина, который опоздал. — Я с нетерпением жду возможности пройти через это обратно во дворец.

Он мотнул головой в сторону закрытых ставнями окон пивной, и человек, назвавшийся Дариусом, усмехнулся.

— По крайней мере, это должно означать, что вы вряд ли встретите кого-то, кто мог бы поинтересоваться, где вы были, отец, — отметил он, ослабляя свои собственные правила безопасности, признавая, что все оставшиеся уже знали личности друг друга. — На самом деле, это может быть именно той причиной, по которой Бог устроил этот маленький душ.

— Если он это сделал, уверен, что ему лучше знать, милорд, — сказал священник. — С другой стороны, не каждая задача, которую посылает нам Бог, одинаково приятна.

— Нет, — сказал Дариус, его тон и выражение лица одновременно потемнели. — Нет, это не так.

— Милорд — я имею в виду, мастер Дариус… — начал один из других, его голос был тихим в шуме бури.

— Думаю, что на данный момент мы можем быть немного менее осмотрительными, Митран, — сказал епископ Милз Хэлком.

— Да, милорд. Спасибо. — Другой мужчина коротко улыбнулся, но его очевидное недовольство заметно не уменьшилось. — Я просто хотел спросить… действительно ли это задание необходимо?

— К сожалению, считаю, что ответ — да, — сказал Хэлком. — Я никогда не думал, что Бог призовет меня к этому, и не ожидаю, что это будет легко для любого из нас. Но правда в том, сыны мои, что, когда Шан-вей творит свое зло в мире смертных, иногда люди, стоящие за Свет, оказываются призванными к трудным задачам.

Человек, задавший вопрос, кивнул, но выражение его лица оставалось обеспокоенным, и Хэлком одарил его нежной, грустной улыбкой. — Когда Шарлиэн добровольно присоединилась к Кэйлебу в его нападении на Мать-Церковь, она сделала себя врагом Бога, Митран, — сказал он. — Я, конечно, никогда с ней не встречался. Все, что я когда-либо слышал о ней, похоже, указывает на то, что она всегда была хорошим правителем, глубоко заинтересованным в справедливости и благополучии своего народа. Но какой бы она ни была в прошлом, она больше ею не является. Вполне возможно, она действительно верит, что то, что они с Кэйлебом делают, — это Божья воля. Однако, если это так, то оба они ошибаются. И во многих отношениях добрый и искренний человек, ошибочно служащий целям Шан-вей, абсолютно без злого умысла, является самой смертельной угрозой из всех. Тех, кто открыто и явно служит коррупции, легко разоблачить, легко дискредитировать. Те, кто впадает в грех из-за добрых, но ошибочных намерений и ошибочного понимания, часто звучат разумно и убедительно. У них нет злых побуждений, каким бы злым ни был конечный результат их действий, и такие люди гораздо более соблазнительны, чем открытые и преднамеренные враги Бога.

— Это всегда так, но, боюсь, в случае Шарлиэн это приобретает еще большее значение. Просто посмотрите, как ее популярность здесь, в Чарисе, уже работает на поддержку Кэйлеба и других раскольнических лидеров, даже перед лицом отлучения от церкви и интердикта.

Головы вокруг стола закивали, и не одно лицо напряглось. Приказы об отлучении от церкви Кэйлеба Армака и Мейкела Стейнейра вместе с объявлением запрета на все королевство Чарис прибыли менее чем за два дня до этого. Шок, однако, был менее глубоким, чем можно было ожидать, учитывая суровость связанных с этим наказаний, и было очень мало признаков какой-либо значительной реакции против власти короны или архиепископа Церкви Чариса. Отчасти, без сомнения, это было связано с тем, что Стейнейр и Кэйлеб с самого начала предвидели вероятность такой акции и тщательно предупреждали своих сторонников о том, что она может произойти. Другим важным фактором было то, что сама Церковь в Чарисе беспечно проигнорировала эти воззвания. Несмотря на запрет, церкви были открыты и совершались таинства. Когда духовенство пренебрегало законными указами и провозглашениями Матери-Церкви, как можно обвинять мирян в том, что они последовали его примеру? Особенно, когда сами основания для отказа раскольников от власти Матери-Церкви еще больше подрывают законность этих предписаний, поскольку они яростно осуждают коррупцию викариата, который их издал?

Но был и еще один фактор, в котором Хэлком был уверен. Шарлиэн не была отлучена от церкви, очевидно, потому, что никто в Зионе не предполагал возможности ее брака с Кэйлебом, когда двумя месяцами ранее были изданы первоначальные предписания Храма. Тот факт, что ее не отлучили, в сочетании с тем, как она штурмом покорила сердце Чариса, сделал ее своего рода легитимирующим источником власти и верности, которые Церковь формально отняла у Кэйлеба.

— На данный момент, — продолжил он, — сама репутация Шарлиэн как хорошей и справедливой правительницы, тот факт, что она такая симпатичная, заставили улыбнуться коррупцию Шан-вей. Это уже достаточно плохо. Но она искренне верит в то, что делает. Кэйлеб не ввел ее в заблуждение и не обманул, и ее приверженность, по моему мнению, ничуть не уступает его собственной. Она не позволит использовать себя в качестве оружия против того, во что она искренне верит. Вот почему я считаю, что наш друг во дворце ошибается.

— Боюсь, вы правы насчет этого, — тяжело сказал священник, который сбросил пончо. — Я верю, что он искренен, хотя я также склонен думать, что его мотивы не так бескорыстны, как он говорит. На самом деле, думаю, что он не так самоотвержен, как ему кажется. И, конечно, есть все эти другие, более личные факторы, влияющие на его мышление. Но каким бы искренним он ни был, он просто не хочет сталкиваться с жесткими, неприятными фактами.

— Какими именно? — спросил человек, который спрашивал Дариуса, и священник поднял руку, отсчитывая пункты на пальцах.

— Во-первых, не думаю, что он действительно хочет признать, что она стала врагом Бога. Он отчаянно хочет верить, что она ошибается лишь на время. Что со временем она придет в себя. И, во-вторых, он не хочет признавать, насколько глубоко и искренне привязаны к ней на самом деле большинство ее подданных. Думаю, он недооценивает важность ее поддержки среди простых людей в этом вопросе, вероятно, потому, что он сам не один из них. Это более чем иронично в свете прошлых событий, но полагаю, что также возможно, что он обманывает себя в этом вопросе, потому что не хочет сталкиваться с логическими последствиями.

— Но что бы он ни думал, или почему он вообще может так думать, правда в том, что она искренне любима. На самом деле, весь его план вращается вокруг использования этой любви в наших собственных целях, и на первый взгляд это очень привлекательная концепция. Когда она не только заняла трон после смерти своего отца, но и оказалась одной из сильнейших правительниц в истории Чисхолма, она завоевала их сердца, а также их преданность. Несмотря на то, как глубоко они уважают ее, простые люди также испытывают к ней активное чувство собственности, почти как если бы она была любимой, красивой сестрой или дочерью, а не просто их монархом. Наш друг хорошо знает об этом, но что он упорно упускает из виду, так это то, что огромный процент чисхолмцев последует за ней прямо в отступничество и ересь просто из-за того, как сильно они ее любят. Каждое сообщение от Грин-Маунтина и королевы-матери только подчеркивает этот факт. Он просто не хочет этого признавать, точно так же, как он недооценивает, на мой взгляд, степень, с которой чисхолмская палата общин будет автоматически с подозрением относиться ко всему, что содержит хотя бы малейший возможный намек на какую-то аристократическую клику. Все другие схемы, которые он придумал, чтобы фактически дискредитировать ее, потерпели крах на том же камне, но он искренне верит, что эта сработает, потому что она должна дискредитировать причины ее решений, а не сами решения, и сделать это так, чтобы она не могла противостоять им напрямую. К сожалению, не думаю, что это возымеет тот эффект, который он предсказывает… и без активной поддержки Грин-Маунтина — которой, как он понимает, было бы невозможно заручиться — я еще больше сомневаюсь в его способности достаточно хорошо управлять палатой общин, чтобы в долгосрочной перспективе держать ситуацию под контролем.

— Я тоже, — сказал Хэлком, медленно и с сожалением кивая. — И если он ошибается, если он не может дискредитировать ее политику и лишить ее возможности контратаковать его действия, тогда у нас нет другого выбора, кроме как рассмотреть более… прямые действия.

— Понимаю, — сказал человек, задавший первый вопрос. — Я все еще хотел бы, чтобы был какой-то способ избежать этого.

— Как и все мы, — ответил Хэлком. — Как и все мы.

Несколько секунд он сидел молча, затем снова обратил свое внимание на священника.

— Я так понимаю, у вас есть его ответ на наше последнее встречное предложение?

— Да, есть. Он считает, что то, что вы предложили, должно быть практичным, учитывая условия как в Чарисе, так и в Чисхолме. Он согласился помочь подтолкнуть события в нужном направлении.

— И строит ли он какие-нибудь собственные планы, чтобы укрепить положение после этого? — Взгляд Хэлкома обострился, когда он задал вопрос, и другой мужчина пожал плечами.

— Он говорит, что в настоящее время нет смысла пытаться сделать это. Или, скорее, что было бы неоправданно рискованно пытаться вовлечь кого-либо еще в его планирование на данном этапе. Как он говорит, его нынешняя база поддержки не особенно сильна, и он не совсем уверен, кто из его очевидных сторонников мог бы проявить меньше энтузиазма, если бы они знали полный план. Поэтому он намерен дождаться подходящего момента, а затем «действовать на слух». Думаю, у него есть хоть какая-то надежда привлечь дополнительных сторонников, когда чисхолмская делегация в этот новый имперский парламент прибудет в Теллесберг. Даже если он потерпит неудачу в этом или решит, что пытаться все-таки слишком рискованно, тот факт, что он единственный во дворце, кто заранее знает, что что-то грядет, должен позволить ему извлечь из этого выгоду. Во всяком случае, так он говорит, и я весьма склонен согласиться с тем, что он говорит нам правду о своих планах и намерениях.

— Что, как правило, придает дополнительное доверие вашему собственному комментарию о его мотивах, не так ли? — немного печально сказал Хэлком.

— Полагаю, что так и есть. С другой стороны, не забывайте, что его возражения, его условия совершенно искренни. По крайней мере, так я их оцениваю. Есть четкие границы, за которые он не готов выходить.

Нотка предупреждения в голосе священника была явной, и Хэлком кивнул.

— Понимаю это. И если бы я считал, что его анализ последствий его собственного предложения был точным, я был бы полностью готов соблюдать эти ограничения. К сожалению, он ошибается. То, что он хочет сделать, слишком вероятно свалится на его голову, и если это произойдет, это обрушится и на нас, и на нашу задачу. На самом деле, считаю, что в конечном счете его идея, скорее всего, ухудшит ситуацию, фактически укрепив руку Шарлиэн в нужное время. Никогда не забывайте, сыновья мои, что наша новая императрица — грозная, умная и решительная женщина. Та, кто не только пользуется огромной народной поддержкой в Чисхолме, но и неуклонно завоевывает сердца и преданность всего Чариса. Вот что делает ее таким опасным оружием в руках Кэйлеба, и выбить ее из его рук будет гораздо сложнее, чем думает наш друг.

— Я… сожалею об этом, — тихо сказал священник. — Как вы сказали минуту назад, она не является и никогда не была злой женщиной, несмотря на ужасный грех, в который она впала.

— Зло соблазняет, — почти так же тихо ответил Хэлком. — Оно не может победить силой оружия, если только благочестивые люди не позволят ему это сделать, и если бы его маска не была такой красивой и такой соблазнительной, тогда в Аду не было бы никого, кроме самой Шан-вей. Но Ад не пуст, сын мой, и какими бы благими ни были намерения Шарлиэн изначально, какой бы благой она ни была, все еще искренне в них веря, сейчас она полностью на службе у Шан-вей. И поэтому, какой бы симпатичной она ни была, какой бы физической или даже духовной привлекательной она ни была, она враг Бога. И не может быть ни пощады, ни компромисса с Его врагами.

Остальные кивнули в торжественном молчании, и он снова переключил свое внимание на священника.

— Очень хорошо. Когда у вас будет возможность поговорить с ним еще раз, скажите ему, что потребуется по крайней мере некоторое время, чтобы договориться с нашей стороны. Если он, кажется, испытывает нетерпение, укажите ему, что трудности, связанные с поиском безопасного и, при необходимости, защищаемого места для нашей базы после фактического удара, далеки от тривиальных. Скажите ему, что мы завершим наши приготовления как можно быстрее, и сообщите ему, когда все будет готово. И было бы неплохо предложить ему начать думать о том, как привлечь внимание императрицы к святой Агте.

— При всем моем уважении, хотим ли мы, чтобы он сделал это до того, как наши приготовления будут завершены? — спросил священник.

— Думаю, что будет лучше заложить основу как можно раньше, — ответил Хэлком. — Учитывая, насколько сложной и напряженной должна быть ее жизнь в данный момент, сколько бы советников Кэйлеба ни были доступны, чтобы помочь ей, маловероятно, что она сможет выделить время в своем расписании для посещения конвента, прежде чем мы сможем подготовиться. Даже если наш друг окажется более неуклюжим, чем я ожидал, упоминая при ней святую Агту, она не сможет сорваться с места в любой момент.

Священник кивнул, и Хэлком глубоко вздохнул, отодвинул стул и встал.

— В таком случае, сыновья мои, — сказал он, поднимая руку и подписывая скипетр, — теперь, с Божьего благословения и на попечении Лэнгхорна. Помните о преданности и любви к Богу и архангелам, и пусть сила, которую приносит вам любовь, укрепляет и направляет ваши руки, сердца и умы, когда мы отдаем себя служению Богу и Матери-Церкви против всех врагов Света.

.VI

— Что ж, это должно быть интересное шоу собак и драконов, — тихо пробормотал чей-то голос, и викарий Сэмил Уилсин поднял глаза, когда его брат устроился в кресле рядом с ним.

— Возможно, это не самая тактичная — или безопасная — вещь, которую можно сказать, — ответил Сэмил еще тише.

— Может быть, и нет, но это не делает ее неточной, — прорычал Хоуэрд Уилсин.

— Не делает, — согласился Сэмил.

— Ну, что ж, — пожал плечами Хоуэрд, а Сэмил поморщился.

На самом деле вокруг двух братьев Уилсин был достаточно широкий ров из пустых кресел, так что вероятность того, что кто-нибудь подслушает их приватный разговор, практически не существовала. С другой стороны, Сэмил не продержался бы так долго, подвергаясь ненужному риску. Тем не менее, он понимал глубоко смешанные чувства своего младшего брата, когда они вместе, возможно, с сорока или пятьюдесятью другими викариями и старшими архиепископами ждали созыва трибунала.

Сколько лет мы собираем доказательства коррупции — особенно по управлению инквизиции? — спросил себя Сэмил. — У нас, должно быть, их уже достаточно, чтобы заполнить дюжину сундуков! Больших сундуков. Тем не менее, несмотря на все эти годы, все эти усилия, мы до сих пор не добились серьезного обвинения в отношении кого-либо. А теперь это.

Бывали времена, когда Сэмил испытывал сильное искушение отказаться от своих донкихотских розысков. Шансы на успех, даже если он каким-то образом, когда-нибудь, окажется в кабинете, который Клинтан и его приспешники так основательно развратили, были невелики. Он знал это. Он всегда это знал. И даже если бы он каким-то образом достиг этой цели, это означало бы только то, что он столкнулся бы буквально с поколениями укоренившегося сопротивления и своекорыстия. И все же он был тем, кем он был, и бесконечная (и в целом неблагодарная) задача реформирования Церкви и очищения ее от многочисленных злоупотреблений стала наследием Уилсина.

И это также чертовски рискованное «наследие»! — он мрачно задумался.

На самом деле на протяжении многих лет он предпочитал выдвигать обвинения по меньшей мере против дюжины своих коллег-шулеритов, когда мог представить необходимые доказательства, не раскрывая более широкую, тайную и гораздо более рискованную деятельность Круга. По крайней мере, дважды у него были абсолютно убедительные доказательства того, что инквизиторы, о которых идет речь, использовали свой офис (и все связанные с этим ужасные угрозы), чтобы вымогать деньги у совершенно невинных мужчин и женщин. И однажды у него были почти абсолютно неопровержимые доказательства убийства. И все же самым суровым наказанием, которого ему когда-либо удавалось добиться, было не более чем годичное отстранение от ордена Шулера… и это было для одного из вымогателей, а не для убийцы.

Его тошнило от того, что его собственный орден, которому поручено сохранять святость собственной души Церкви, был еще более коррумпированным, чем другие ордена, которыми он должен был руководить и направлять, но не было смысла притворяться, что это не так. И хуже всего было то, что многие из этих коррумпированных инквизиторов даже не осознавали, что они коррумпированы. Они были частью системы, намного большей, чем они сами, и выполняли свои обязанности именно так, как их учили выполнять Жэспар Клинтан и его непосредственные предшественники. Мысль о том, что они искренне верили, что служат Божьей воле, пугала, но он уже давно пришел к выводу, что для многих из них это тоже было правдой.

Иногда я задаюсь вопросом, действительно ли даже Клинтан осознает, насколько он коррумпирован. На самом деле, сомневаюсь, что он это делает. Он вообще не видит в этом коррупции, и это, наверное, самое отвратительное в нем. Думаю, что он искренне не видит расхождения между тем, чего он хочет, и волей Божьей. Это совершенно одно и то же, и именно поэтому он имеет право делать что угодно — вообще что угодно — для достижения своих собственных целей. Все, что поддерживает и укрепляет авторитет Церкви (и его), хорошо и благочестиво; все, что угрожает авторитету Церкви (и его), является делом рук самой Шан-вей. И никого больше, кроме Круга, это ни черта не волнует, пока это продолжает работать на них, продолжает выжимать для них деньги, власть и привилегии.

Правда заключалась в том, что, хотя Сэмил никому не говорил, даже своим братьям по Кругу, на самом деле он был согласен с Мейкелом Стейнейром и Церковью Чариса. Церковь Ожидания Господнего была безнадежно коррумпирована, попав в ловушку таких людей, как Клинтан и остальные члены храмовой четверки. Даже если бы он мог каким-то образом свергнуть Клинтана и Тринейра, не было смысла обманывать себя, полагая, что не было по крайней мере десятка других викариев, готовых занять место храмовой четверки и вести «дела как обычно». Просто так обстояли дела.

Но и среди викариата действительно есть хорошие и благочестивые люди, — упрямо твердил он себе. — Ты же знаешь, что они есть. Это единственная причина, по которой ты сам не сдался и не сбежал куда-нибудь вроде Чариса.

Возможно, это и так, но цепляться за эту веру становилось все труднее. И была пугающей атмосфера отчаяния, ощущение людей, готовых ухватиться за любой путь спасения, которая пронизывала Церковь на ее самом высоком уровне с тех пор, как чарисийцы призвали к неповиновению храмовой четверке. То, что раньше было просто опасным, стало чем-то гораздо худшим, и после ужасной судьбы, уготованной Эрейку Диннису, Сэмил Уилсин не питал иллюзий на этот счет. Напуганные люди яростно нападали на любого, кто, казалось, угрожал их собственной безопасности, их собственному положению, и Жэспар Клинтан был более чем готов использовать этот страх в своих собственных целях.

Возможно, пришло время, — подумал он. — Если Ключ был дан не для подобного момента, тогда почему он был дан? Неужели внутренняя угроза Церкви так же смертельна, как и внешняя?

Но это было не одно и то же, и он знал это так же хорошо, как и Хоуэрд. Возможно, время приближалось, но пока этого не произошло…

Размышления Сэмила Уилсина внезапно прервались, когда в большой зал вошли члены трибунала и расселись за огромным столом для совещаний. Их было восемь, но в действительности имел значение только один, и лицо Уилсина напряглось, когда Уиллим Рейно, архиепископ Чьен-ву и адъютант ордена Шулера, наклонился вперед и легонько постучал в маленький колокольчик, висевший на подставке перед ним.

Сладкие серебристые ноты поплыли по залу, и тихое жужжание посторонних разговоров резко оборвалось.

— Этот трибунал начинает заседание, — объявил Рейно. — Давайте помолимся.

Головы по всему залу склонились, и Рейно повысил голос.

— О Боже, Творец всех людей, творец всего сущего, проектировщик и архитектор всего, что было, есть сейчас или когда-либо будет, мы приходим к Тебе в благоговении и трепете. Мы умоляем Тебя направлять нас в этой нашей торжественной задаче — поддерживать святость, чистоту и истину Твоего слова и Твоей Церкви, переданные нам архангелом Лэнгхорном в самый день Творения. Мы благодарим и благословляем Тебя за то, что Ты дал нам это священное наставление и направил нас в его сохранении и обучении, и с тяжелым сердцем мы приносим Тебе результаты обсуждений и решений, к которым Твое управление инквизиции было призвано недавними событиями. Будь с нами, мы умоляем Тебя, когда мы сражаемся с силами Тьмы во имя Твоего пресвятого имени. Во имя Лэнгхорна мы молимся, аминь.

В ответ раздался хор ответных «аминь», но Сэмила Уилсина среди них не было. Как и его брата.

Рейно поднял голову, подождал, пока его слушатели снова устроятся поудобнее, затем откашлялся.

— Уверен, что все в этом зале полностью осведомлены о событиях, которые привели к созданию этого трибунала, — сказал он. — Поскольку это так, кажется, нет особого смысла обобщать их еще раз.

Одна или две головы в зале кивнули, и Рейно оглянулся через плечо на одного из помощников, собравшихся у покрытой гобеленами стены позади членов трибунала. Помощник, удивительно молодо выглядящий верховный священник ордена Шулера, быстро вручил ему толстую папку, и Рейно положил ее перед ним на стол для совещаний. Он открыл ее и несколько секунд листал первые несколько листов бумаги. Затем он снова посмотрел на ожидающих священнослужителей.

— Этот трибунал был создан для рассмотрения обстоятельств смерти шестнадцати посвященных священников ордена Шулера, — сказал он. — Нет никаких сомнений в причинах этих смертей или в том, кто был ответственен за них, но некоторые обвинения, выдвинутые против священников, о которых идет речь, были настолько серьезными, настолько тревожными, что великий инквизитор, с решительного согласия великого викария, счел необходимым провести официальное расследование и следствие. Данный трибунал теперь завершил это расследование и следствие к удовлетворению своих членов и готов объявить о своих выводах.

Вряд ли это было неожиданностью, но, несмотря на это, по залу пробежал ажиотаж, подобный сильному ветерку, шелестящему по полю созревшей пшеницы. — Согласно утверждениям, опубликованным так называемой «Церковью Чариса», — продолжил Рейно, — шестнадцать священников, погибших в Фирейде, были виновны в подстрекательстве к убийству женщин и детей в том же городе в августе прошлого года, когда король Жэймс, повинуясь указаниям Матери-Церкви, приказал захватить чарисийские суда, находившиеся тогда в Фирейде. В подтверждение этих утверждений так называемая «Церковь Чариса» опубликовала то, что якобы является отчетами, написанными теми самыми священниками, в которых они открыто признали свое соучастие в этих «убийствах».

— Этот трибунал рассмотрел эти отчеты, включая документальные доказательства, присланные нам королем Жэймсом из Делфирака. Эти доказательства состояли в основном из того, что, по утверждению чарисийцев, было официальными копиями этих отчетов, захваченных во время их жестокого нападения на жителей Фирейда.

— Излишне говорить, что первоначальная реакция любого разумного человека должна заключаться в том, чтобы отвергнуть обвинения и наветы со стороны тех, кто богохульно объявил о своем собственном неповиновении собственной Церкви Бога. Когда эти утверждения и обвинения исходят также от людей, которые сами совсем недавно стали причиной гибели стольких невинных гражданских лиц, включая женщин и детей, и сожгли дотла целый город, причины сомневаться в… достоверности их показаний удваиваются. Этот трибунал уверен, что никто не удивится, узнав, что первоначальной реакцией великого инквизитора и канцлера совета викариев было не обращать внимания на эти обвинения.

Рейно сделал паузу, и его челюсть заметно сжалась от очевидного несчастья и боли. Челюсть Сэмила Уилсина тоже сжалась, хотя и по несколько иным причинам, когда он отметил драматургию адъютанта своего ордена.

— Несмотря на то, что такова была первоначальная реакция великого инквизитора, — продолжил Рейно через мгновение, — он не забывал о своей ответственности как главы управления инквизиции. Даже самые невероятные обвинения должны быть проверены, когда они затрагивают целостность Матери-Церкви и, особенно, инквизиторов, которым поручено защищать эту целостность, и поэтому, несмотря на его собственный глубокий скептицизм, он приказал созвать этот трибунал и рассмотреть возможность того, что может быть какое-то основание для нелепых обвинений «Церкви Чариса».

— Теперь мы завершили наше расследование, и мы должны с сожалением, с самым глубоким раскаянием и тревогой объявить, что, по нашему убеждению, священники, погибшие в Фирейде, действительно были виновны в действиях, выдвинутых против них так называемой «Церковью Чариса».

Оба Уилсина уже знали, что Рейно намеревался объявить. Судя по внезапной волне шепота, прошелестевшей по залу, по крайней мере, некоторые из присутствующих этого не сделали.

Рейно снова сделал паузу, на его лице было выражение горького сожаления, пока в зале снова не воцарилась тишина.

— Братья в Боге, — сказал он тогда, — увы, это правда, что даже Божьи священники могут ошибаться. Даже лучший из людей не равен архангелам, и Писание достаточно свидетельствует о том, что даже сами архангелы могли впасть в ошибку В этом случае, кажется, очень мало сомнений в том, что инквизиторы Фирейда сделали именно это. Они действительно взяли на себя руководство отрядами делфиракских войск, которым было поручено захватить чарисийские торговые суда в Фирейде. И когда начались боевые действия, они действительно приказали этим войскам убить чарисийцев, которые сопротивлялись попытке конфискации их судов, и в результате этих приказов то, что было задумано как мирный захват, действительно превратилось в массовое убийство невинных людей.

— Этот трибунал считает, что отчеты, переданные нам королем Жэймсом, действительно были написаны священниками, погибшими в Фирейде. Мы, конечно, не можем знать, являются ли эти копии файлов полными, или могут ли быть какие-то смягчающие или оправдывающие доказательства, которые также содержались в файлах инквизиции и которые не были переданы королю Жэймсу чарисийцами. Несмотря на это, трибунал не считает, что какое-либо количество смягчающих или оправдательных доказательств может оправдать действия инквизиторов Фирейда.

— Ни один слуга Матери-Церкви не может получить никакого удовольствия от вынесения такого вердикта, но у этого трибунала нет выбора. Торжественный долг трибунала — провозглашать правду, какой бы болезненной она ни была, как бы сильно мы ни хотели избежать этой обязанности или чтобы правда была иной, чем она есть на самом деле. Трибунал считает, что отец Стивин Грейвир и его коллеги-инквизиторы совершили эти… эксцессы — нет, эти преступления — не из-за какой-либо личной вражды или какой-либо надежды на личную выгоду. Трибунал считает, что их противоправные действия были вызваны их собственной глубокой и искренней озабоченностью серьезностью и опасностью раскола, навязанного Матери-Церкви еретическим руководством так называемой «Церкви Чариса». В своем рвении подчиниться указаниям великого инквизитора они позволили себе поддаться темной стороне их собственной подверженной ошибкам, смертной природы. Люди, которых Шан-вей не может совратить в грех в своих собственных интересах, иногда могут быть втянуты в грех даже во имя своих самых святых убеждений, и, по мнению этого трибунала, именно это и произошло в данном случае.

Он снова сделал паузу, затем заметно расправил плечи и глубоко вздохнул.

— Также этот трибунал пришел к выводу, что, по крайней мере, часть ответственности за эти действия лежит не на священниках, которые фактически их совершили, а на инструкциях, которые были даны этим священникам. То, как были сформулированы эти директивы, строгое предписание любой ценой овладеть чарисийскими галеонами в Фирейде, которое содержалось в этих инструкциях, поддавалось неправильному толкованию, которое отец Стивин и его товарищи придали им. Нет никаких сомнений в том, что отец Стивин и другие инквизиторы в Фирейде грубо превысили намерение и букву этих инструкций, однако у этого трибунала нет другого выбора, кроме как отметить, что собственные указания великого инквизитора отцу Стивину сыграли немалую роль в последующих противоправных действиях отца Стивина. Соответственно, мы должны возложить, по крайней мере, часть вины за то, что так называемая «Церковь Чариса» назвала «резней в Фирейде», на самого великого инквизитора.

Если при объявлении о виновности священников и пронесся шепот ужаса, то это было ничто по сравнению с реакцией, вызванной последней фразой Рейно. Послышались вздохи, удивленное шипение, даже одно или два негромких проклятия. Рейно позволил им почти замереть, затем снова прочистил горло. Звук был не особенно громким, но он мгновенно вызвал тишину, и он продолжил.

— Выводы трибунала относительно действий отца Стивина и его коллег-инквизиторов, а также относительно того, в какой степени инструкции великого инквизитора могли повлиять на них, будут официально переданы как в офис великого инквизитора, так и, по его собственному конкретному указанию, также непосредственно канцлеру и великому викарию.

— Однако, в дополнение к установлению фактов об этих действиях, этому трибуналу также было поручено расследование смертей инквизиторов, о которых идет речь. Чарисийский адмирал, уничтоживший Фирейд, подтвердил своими собственными словами, что он лично отдал приказ о казнях и, более того, что он сделал это по прямому указанию отлученных от церкви Кэйлеба и Шарлиэн из Чариса. Трибунал не намерен в настоящее время выносить какие-либо официальные заключения по поводу разрушений, гибели и страданий гражданского населения, которым подверглись ни в чем не повинные граждане Фирейда в результате действий того же адмирала. Эти вопросы выходят за рамки устава этого трибунала, и, насколько понимает трибунал, король Жэймс проводит свое собственное расследование и поделится своими выводами с Матерью-Церковью, когда оно будет завершено.

— Тем не менее, этому трибуналу поручено расследовать и сообщать о фактических обстоятельствах смерти инквизиторов Фирейда. И неизбежным выводом трибунала является то, что, несмотря на вину инквизиторов, о которых идет речь, их «казни» на самом деле представляют собой акты хладнокровного и самого нечестивого убийства. Само Священное Писание, как в Книге Лэнгхорна, так и в Книге Шулера, навсегда устанавливает, что Мать-Церковь, и в частности управление инквизиции, несет ответственность за оценку действий Божьих священников, за определение вины или невиновности, когда эти священники обвиняются в преступлениях, и за исполнение смертных приговоров суда над ними, если они будут признаны виновными. Эта торжественная ответственность и долг возложены исключительно на Мать-Церковь и управление инквизиции. Любой человек, который проливает кровь рукоположенного священника по своей собственной воле или по воле любого смертного существа, виновен перед Шулером, Лэнгхорном и Самим Богом в убийстве. Не просто в убийстве, а в богохульстве. Это акт неповиновения не смертному, подверженному ошибкам человечеству, а Богу и Его святым архангелам. Не может быть никаких сомнений, никаких сомнений в кровавой вине, которую так называемая «Церковь Чариса» должна нести в глазах Матери-Церкви, всех благочестивых людей и Самого Бога.

Его голос был резким, как кованое железо, и он обвел зал холодным, жестким взглядом.

— Возможно, что Шан-вей соблазнила отца Стивина и его товарищей на грех, апеллируя к их решимости исполнять волю Бога так, как они ее понимали, на основе инструкций великого инквизитора. Без сомнения, их бессмертные души заплатят высокую цену из-за их печальной неудачи, и ни один священник Матери-Церкви не может оправдать их действия. Не тогда, когда эти действия привели не просто к гибели самопровозглашенных еретиков, но и к гибели детей, у которых не было выбора, не было права голоса в действиях своих родителей. Кровь таких невинных жертв должна запятнать даже самые набожные души.

— Но даже если все это правда, люди, убившие тех священников, были виновны в еще более темном и отвратительном преступлении. Они повесили отца Стивина и его товарищей — повесили рукоположенных священников Бога — в раскаленной добела ярости мести. В порыве собственной богохульной жажды крови они переступили границы, установленные Самим Богом для смертных людей. Таким действиям не может быть прощения, и обязательно должен наступить день, когда они ответят и перед Матерью-Церковью, и перед инквизицией, и перед Богом за свои непростительные грехи.

.VII

— Итак, они наконец-то двинулись, — пробормотал сэр Корин Гарвей. Он стоял на тенистой веранде дома выращивавшего хлопчатый шелк плантатора, который его сотрудники реквизировали для его штаб-квартиры. Дом — очевидно, принадлежавший богатому человеку — был прекрасно обставлен, хотя и маловат для штаба целой армии. С другой стороны, в глубине души он размышлял, что его «армия» была слишком мала для ее описания этим конкретным существительным в одном из великих материковых государств, таких как Харчонг или Сиддармарк.

И, по крайней мере, армия Кэйлеба, кажется, еще меньше, чем моя. Во всяком случае, это уже кое-что.

— Насколько достоверны эти сообщения, Эйлик? — спросил он более громким голосом, глядя на красивого, великолепно одетого мужчину, стоящего рядом с ним.

Гарвей знал сэра Эйлика Артира, графа Уиндшера, с детства. Они были хорошими друзьями много лет, и не было никого, кого Гарвей предпочел бы иметь на своей стороне в бою. К сожалению, несмотря на всю свою драчливость и бесспорную храбрость, Уиндшер был не самым блестящим человеком, которого когда-либо встречал Гарвей. Он серьезно относился к своим обязанностям, у него был, казалось бы, безграничный запас физической энергии, и он был самым превосходным наездником, которого когда-либо видел Гарвей. Дайте ему врага в открытом поле, саблю в руке и отряд кавалерии за спиной, и он будет непобедим. Однако он был немного неуверен в том, что касалось разведывательных и маскировочных аспектов профессии кавалериста, и его естественным предпочтением, когда он оказывался у вражеской позиции, было атаковать первым и выяснить, каковы были шансы для его отчета после боя. С другой стороны, он получил достаточно сильных ударов, чтобы осознавать свои собственные слабости.

— Думаю, что они очень надежны, — сказал он сейчас. — Мой передовой полк держит их под наблюдением с тех пор, как они покинули Дейрос. Мы не смогли поддерживать разведывательные группы, действующие вдоль их флангов с тех пор, как они направились в лес, но мы все еще медленно продвигаемся к контакту с их авангардом. Судя по маршруту, которого они до сих пор придерживались, они определенно направляются к перевалу Тэлбор. И ты был прав, у них, похоже, не так уж много собственной кавалерии. — Уиндшер фыркнул. — Если бы дело дошло до прямой драки между моими и их солдатами, мы бы закончили еще до обеда.

— Но этого не случится, не так ли, Эйлик? — спросил Гарвей, и Уиндшер мрачно покачал головой.

— Вероятно, нет. Хотя, — граф заметно оживился, — если вам с Чарлзом удастся прорвать их строй, мы с моими парнями будем рады прикончить их для вас.

Гарвей улыбнулся, но улыбка сменилась хмурым взглядом, когда он обдумал одно из донесений, отправленных ему кавалерийскими заслонами Уиндшера.

— Что вы об этом думаете, Чарлз? — спросил он мужчину, откинувшегося на спинку стула по другую сторону импровизированного стола с картами. Гарвей постучал указательным пальцем по оскорбительной депеше, и другой мужчина пожал плечами.

— Полагаю, почти то же самое, что и вы, — сказал сэр Чарлз Дойл.

Он был на несколько лет старше Гарвея или Уиндшера, и своим нынешним положением обязан тому факту, что был одним из фаворитов князя Гектора. С другой стороны, он стал одним из фаворитов князя из-за своей склонности к выполнению сложных задач. Высокий, поджарый, темноволосый Дойл больше отличался ленью, чем физической выносливостью, но у него была вся та интеллектуальная острота, которой, казалось, часто не хватало Уиндшеру. Его роль старшего артиллерийского офицера Гарвея хорошо подходила ему, и вдвоем они с Уиндшером обычно составляли удивительно эффективную аудиторию для стратегических упражнений Гарвея.

Однако, к сожалению, он также любил время от времени отпускать загадочные комментарии, и Гарвей сделал грубый жест в его сторону.

— Может быть, вы хотели бы быть немного более конкретным? — предложил он.

— Это именно то, что ваш отец обсуждал с нами, — сказал Дойл, пожимая плечами. — Мы выбрали короткоствольные пушки; судя по тому, что сообщают нам разведчики Эйлика, чарисийцы выбрали более длинные стволы. Не похоже, что их полевые орудия построены точно по тому же образцу, что и морские орудия; длина ствола слишком мала для этого, если предположить, что оценки разведчиков точны. Но они длиннее наших, а это значит, что они точно выиграют у нас по дальности. Однако, сможет ли это преимущество в дальности компенсировать то, насколько легче будут их ядра, — это больше, чем я мог бы сказать на данный момент. К сожалению, просто нет способа узнать это до того, как мы начнем стрелять друг в друга.

— Вы правы, именно об этом я и думал, — признал Гарвей.

— Корин, я знаю, что всегда предпочитаю идти прямо вперед и плевать на последствия, — сказал Уиндшер. — И знаю, что не раз мне удавалось попасть по самую задницу к ящеру-резаку, делая именно это. Но я должен сказать, что они подходят к нам на наших условиях. Думаю, мы должны ударить по ним, и ударить сильно.

Гарвей кивнул. Осознание Уиндшером своих собственных слабостей, а также своих сильных сторон было одной из его лучших черт. И он был прав — его склонность бросаться напролом не раз приводила его на грань катастрофы. И не только на полях сражений, и губы Гарвея попытались изогнуться в улыбке, несмотря на серьезность текущего момента, когда он вспомнил некоторые другие злоключения лихого графа. Распутная привлекательная внешность Уиндшера, добавленная к его… импульсивности и вкусу к дамам, привела по крайней мере к одной дуэли (к счастью, без смертельных исходов с обеих сторон) и, как правило, держала его в постоянном напряжении столько, сколько кто-либо мог вспомнить. Действительно, в их совместной юности были случаи, когда он тоже чуть не втянул Гарвея в любовную катастрофу.

Но на этот раз Эйлик был прав, — подумал Гарвей. — Вся причина, по которой он продвинулся так далеко от Дарк-Хиллз, заключалась в том, чтобы как можно быстрее и энергичнее атаковать чарисийских захватчиков и, если возможно, отбросить их обратно в море.

Конечно, еще одна причина для нападения на них — выяснить, насколько сильно мы недооценили те новые возможности, которые они разработали для своих морских пехотинцев, а также для своего флота, — размышлял он.

Он снова посмотрел на карту. Он выдвинулся вперед, имея не более трети своих сил, и опять задался вопросом, мудро ли он сделал, поступив так. Проблема заключалась в том, что дороги через Дарк-Хиллз были не очень хорошими. Это было особенно верно в отношении небольших боковых дорог, и хотя сама главная дорога была не так уж плоха, существовало четкое ограничение на количество войск, которые можно было быстро перемещать по ней, не используя эти фланговые дороги. Хуже того, это узкое скопление дорог было его единственной по-настоящему надежной линией снабжения, особенно теперь, когда Дейрос был прочно в руках чарисийцев. Вероятно, он мог бы направить вперед больший процент своих сил, но только за счет чрезвычайных затруднений в обеспечении их питанием и снабжением боеприпасами и оружием после их развертывания.

Не говоря уже о том, насколько некрасиво все могло бы обернуться, если бы такое количество людей внезапно обнаружило, что пытается отступить одновременно. Он мысленно содрогнулся, представив себе сцены хаоса, скопления людей и паники, которые были слишком вероятны при таких обстоятельствах.

Но означает ли беспокойство о том, что произойдет, если мне придется отступить, что я иду в бой уже наполовину побежденным в своем собственном сознании? Является ли размышление об этом благоразумием или трусостью?

Было удивительно, сколько способов человек может найти, чтобы передумывать и сомневаться в себе. И какими бы ни были ограничения на дорогах в его собственном тылу, дорога, по которой в настоящее время продвигались чарисийцы, во многих отношениях была еще хуже. Так что, если бы удалось вынудить их отступить…

— Думаю, ты прав, Эйлик, — услышал он свой голос. — И если они будут достаточно любезны, чтобы продолжать идти нам навстречу, особенно без адекватного кавалерийского прикрытия, тогда, думаю, мы должны планировать встретить их прямо здесь.

Он постучал по символу на карте, затем наклонился ближе, чтобы вглядеться в название. — Харил-Кроссинг, — прочитал он вслух.

— А? — Дойл поднялся со стула и наклонился вперед, изучая карту.

Город, который выбрал Гарвей, был не очень большим. Его общее население, включая отдаленные фермерские семьи, вероятно, не превышало четырех тысяч, и многие из них срочно нашли причины быть в другом месте, как только армии начали двигаться в их направлении. Он располагался прямо на вытекавшей из горного ущелья реке Тэлбор, там, где главная дорога пересекала реку по каменному мосту. Артиллерист несколько секунд задумчиво рассматривал местность к востоку от реки, затем кивнул.

— Мне это кажется разумным, — согласился он. — Однако это может стать небольшой проблемой, если все пойдет не так гладко.

Он указал на единственный каменный мост.

— Здесь, на юге, у монастыря Харил, есть что-то похожее на довольно большой деревянный мост, — возразил Гарвей, указывая пальцем на другой символ на карте, на этот раз представляющий солидный монастырь. Он лежал к югу от Харил-Кроссинг и на западном берегу реки, где начинались предгорья Дарк-Хиллз. — Во всяком случае, если верить карте, к северу от монастыря также есть броды.

— Дай мне посмотреть, — попросил Уиндшер. Он склонился над картой, поджав губы, затем снова посмотрел на Гарвея.

— У меня где-то есть отчет об этом деревянном мосте, — сказал он. — Он не в очень хорошем состоянии, если я правильно помню. Вероятно, мы могли бы переправить через него пехоту, но только сумасшедший попытается переправить через него кавалерию или артиллерию. С другой стороны, я думаю, что мои разведчики также указали, что там, где на вашей карте указаны броды, река довольно мелкая. Знаю, что мы могли бы переправить кавалерию даже без моста, хотя я бы не хотел давать никаких обещаний насчет пехоты, не проверив дважды. И мы определенно не хотим, чтобы какая-либо артиллерия Чарлза пересекала эту штуку.

— Знает ли кто-нибудь из ополченцев сэра Фарака достаточно хорошо эту местность, чтобы предоставить нам дополнительную информацию? — спросил Дойл.

— Я могу проверить, — ответил Уиндшер. — Я бы ни капельки не удивился, если бы они это сделали. До сих пор они были удивительно полезны.

Голос графа звучал почти ошеломленно, как будто он все еще находил странным, что люди барона Дейруина оказались такими полезными. Гарвей задавался вопросом, не было ли это отчасти из-за того, насколько… непохожими на солдат были ополченцы барона. Очевидно, они были гражданскими лицами, которые намеревались вернуться к мирной жизни как можно скорее, и им было все равно, кто об этом знает. По крайней мере, столь же очевидно, что некоторые из них, как и жители Харил-Кроссинг, предпочли бы оказаться где-нибудь в другом месте. В любом другом месте, если уж на то пошло. Но они, по-видимому, испытывали такую степень лояльности к своему барону, которую редко можно было увидеть, и их помощь не только в качестве проводников, но и в качестве посредников между армией и местными фермерами была неоценима. Ни один фермер никогда по-настоящему не хотел видеть армию — любую армию — марширующей по его земле, и недовольные местные жители могли создать всевозможные проблемы, если бы захотели этого. До сих пор, по крайней мере, способность людей Дейруина выглядеть дружелюбно по отношению к армии Гарвея предотвращала подобные вещи. Останется ли она эффективной после того, как обе стороны вступят в схватку и боевые действия начнут превращать плодородные поля в пустоши, — это, конечно, совершенно другой вопрос.

И ответ на который почти наверняка будет «нет», — кисло подумал Гарвей.

— Уверен, что у них будет какая-то полезная дополнительная информация, — сказал он вслух. — Пожалуйста, уточните у них.

Уиндшер кивнул, и Гарвей снова обратил свое внимание на карту.

— Понимаю твою точку зрения насчет моста, Чарлз, — задумчиво сказал он, скрестив руки на груди и еще раз осматривая местность. — А сражаться с рекой в тылу обычно считается плохой идеей, даже если вам не нужно беспокоиться о том, чтобы перебросить артиллерию через единственный мост. Тем не менее, если мы займем позицию на этой стороне реки, то тот, кто там командует, остановится на другой стороне и пошлет обратно за подкреплением. А это значит, что нам придется с боем пробиваться через реку, чтобы добраться до него.

— Это также означает, что ему пришлось бы пробиваться через реку, чтобы добраться до нас, — отметил Дойл. — И чем дольше он останется здесь, тем больше войск придется перебрасывать к нам твоему отцу и князю Гектору.

— Если только Кэйлеб не решит просто сидеть здесь с частью своей армии и демонстрировать, насколько он полон решимости напасть на нас, пока он на самом деле загружает все остальные его войска обратно на борт своих транспортов, чтобы нанести удар непосредственно по Мэнчиру, — ответил Гарвей. — А что касается доставки к нам большего количества войск, как мы собираемся кормить и снабжать их всех через перевал Тэлбор? Это более двадцати пяти миль узкой дороги и узких мест, особенно когда вы приближаетесь к восточной оконечности. Мы могли бы прокормить всю нашу армию через западную половину, но сомневаюсь, что мы смогли бы прокормить более тридцати тысяч человек по эту сторону гор. Во всяком случае, если им придется очень долго сидеть на одном месте. У нас довольно быстро закончилось бы продовольствие, и почему-то я не думаю, что даже барон Дейруин смог бы сохранить дружелюбие местных фермеров, когда мы съели бы весь их скот, вытоптали весь их урожай и опустошили все их амбары.

— И соблазнили всех их дочерей, — добавил Уиндшер с усмешкой. — Кроме того, мы должны делать это по-моему — ну, знаешь, врываться сразу и громить всех подряд, вместо того, чтобы пытаться пофантазировать.

— И удар по ним на их стороне реки, по крайней мере, даст нам шанс поймать их авангард и покончить с ним в изоляции, — согласился Гарвей, кивнув. — Если разведчики Эйлика правы, у них не может быть больше пары тысяч человек — максимум пять тысяч. Мы привели с собой более двадцати тысяч.

— И сколько из них все еще находится к западу от реки в данный момент? — возразил Дойл.

— Если все находятся там, где им положено быть — а вы не хуже меня знаете, насколько вероятно, что ни один из наших приказов о передвижении не сбился с пути, для разнообразия — у нас примерно четырнадцать тысяч, включая семь батарей ваших полевых орудий, либо уже к востоку от реки, либо достаточно близко, чтобы быть там к ночи. Этого должно хватить, чтобы позаботиться о пяти тысячах чарисийцев, тем более что у них, похоже, всего три или четыре батареи.

— Если они не ускорятся, большая часть их колонны не будет здесь до позднего завтрашнего утра. Может быть, даже не раньше полудня, — заметил Дойл. — К тому времени мы могли бы переправить почти всех, если бы постарались.

— Нет. — Гарвей покачал головой. — Нет смысла изматывать людей — не говоря уже о том, что, вероятно, многие из них потеряются — маршируя долго после наступления темноты. Кроме того, четырнадцати тысяч человек и тридцати пяти орудий должно быть достаточно, чтобы выполнить эту работу. Привлечение еще большего количества людей только ограничило бы нашу мобильность. И если шансов четыре или пять к одному недостаточно, чтобы выполнить работу, я не хочу усложнять ситуацию, если нам придется отступить.

Дойл и Уиндшер посмотрели на него так, словно не были уверены, что правильно расслышали, и он кисло фыркнул.

— Давайте сделаем это по-моему, — предложил он. — Посмотрим, что произойдет. Если они подтянут больше собственных сил, тогда я серьезно подумаю о том, чтобы перебросить еще больше наших людей через реку, прежде чем мы нападем. Но если у них так мало кавалерии, как кажется, тогда их разведка должна быть точечной, в лучшем случае они, вероятно, понятия не имеют, сколько людей нам уже удалось сосредоточить перед ними. Если мы сможем продолжать в том же духе, поддерживать в них достаточную уверенность, чтобы они не останавливали свой авангард там, где он находится, пока не смогут его усилить, думаю, мы сможем ударить по ним завтра утром. Если повезет, мы пройдем прямо по ним и разобьем их быстро и грязно.

— Честно говоря, именно этого я и ожидаю. Но давайте не будем забывать, что все «ожидали», что герцог Блэк-Уотер тоже разгромит флот Хааралда. Не вижу никакого способа, которым они могли бы скрывать какое-то «секретное оружие» от кавалерии Эйлика, но я также не собираюсь спешить с какими-либо потенциально неудачными предположениями. Это позволит нам попробовать воду, не заходя слишком глубоко. Если мы правы, мы сокрушим их авангард, и кавалерия Эйлика проведет вторую половину дня, выслеживая беглецов и рубя их саблями. Если окажется, что у них действительно есть какой-то ужасный сюрприз, ожидающий нас, мы потеряем в худшем случае пятую часть наших общих сил.

Уиндшер выглядел в меру непокорным, но кивнул без дальнейших возражений. Дойл склонил голову набок, еще раз изучая карту, затем пожал плечами.

— Думаю, вы, вероятно, беспокоитесь о сюрпризах больше, чем нужно, — сказал он. — С другой стороны, учитывая ваше напоминание о том, что случилось с Блэк-Уотером, я могу жить с небольшой чрезмерной осторожностью. По крайней мере, это лучше, чем наоборот! И, честно говоря, я бы предпочел пролить кровь своих артиллеристов в самых благоприятных условиях, которые мы можем организовать. Думаю, что они готовы, но никто из них никогда раньше не попадал под огонь как единое целое.

— Думаю, они прекрасно справятся, Чарлз, — сказал Гарвей. — Поверьте мне, моя «чрезмерная осторожность» не имеет ничего общего с какой-либо заботой о качестве наших войск. Особенно ваших артиллеристов.

— Я никогда так не думал, — заверил его Дойл. — Однако это не значит, что об этом не нужно помнить.

— Я бы хотел потратить некоторое время сегодня днем на то, чтобы осмотреть как можно больше местности, — продолжил Гарвей, снова поворачиваясь к Уиндшеру. — Мне понадобится кавалерийский эскорт. Ты случайно не знаешь хорошего офицера, которого можно было бы поставить командовать им, а, Эйлик?

— На самом деле, я бы так и сделал, — сказал ему Уиндшер с усмешкой, затем взглянул на Дойла. — Не хотите пойти с нами, Чарлз?

Тон Уиндшера был более чем наполовину поддразнивающим, учитывая хорошо известное отвращение Дойла к любой ненужной физической активности. К его удивлению, старший мужчина быстро кивнул.

— На самом деле, я хотел бы сверить свои впечатления от карты с реальной местностью. Есть пара мест, которые выглядят довольно близко к идеальным для развертывания артиллерии. Однако я бы предпочел убедиться, что это действительно хорошие позиции, прежде чем прикажу своим людям занять их.

— Превосходно! — одобрительно сказал Гарвей. — Чарлз, покажите Эйлику те места, которые вы особенно хотите увидеть. Мне нужно набросать пару депеш для отца и князя, прежде чем мы отправимся в поездку. Эйлик, как только вы с Чарлзом обсудите, куда нам нужно пойти и что нам нужно увидеть, убедитесь, что у нас действительно есть адекватный эскорт. Я не чувствую себя особенно тщеславным сегодня днем, но мне приходит в голову, что если армия потеряет своего старшего полевого командира, его командира кавалерии и самого близкого к настоящему эксперту по полевой артиллерии человека, который у нас есть, это будет не самое лучшее возможное начало нашей кампании, не так ли?

— Если мы позволим этому случиться, — сказал Дойл с улыбкой, — единственное хорошее, что я мог бы увидеть в этом, это то, что благополучная гибель всех троих, по крайней мере, избавила бы нас от анализа твоим отцом всех действительно глупых вещей, которые мы, должно быть, сделали для этого.

— И что именно в моем послужном списке на сегодняшний день убеждает вас в том, что я не вполне способен совершать по-настоящему глупые поступки, если приложу к этому все усилия? — спросил Гарвей.

.VIII

— Хотел бы я, чтобы нам противостояла храмовая стража, — проворчал Кэйлеб Армак, стоя и глядя на карту Корисанды.

— Осмелюсь ли я спросить, почему вы предпочитаете это? — поинтересовался Мерлин.

— Потому что Аллейн Мейгвейр — идиот, а Корин Гарвей — нет, — лаконично ответил Кэйлеб с чем-то очень похожим на рычание.

— Верно, это так, — согласился Мерлин, подходя ближе к столу с картами. На данный момент они с Кэйлебом были одни в библиотеке особняка барона Дейруина. Это был роскошный временный дом для штаб-квартиры Кэйлеба, хотя его несогласный хозяин ухитрился забрать с собой по крайней мере некоторые из своих самых ценных безделушек. Однако Кэйлеб на самом деле не завидовал сэру Фараку за его личные сокровища. В конце концов, император получил в обмен весь город барона.

Барон Дейруин не смог отрицать ни одного из пунктов, изложенных Кэйлебом в его последней записке к нему. И, надо отдать ему должное, его беспокойство о том, что может случиться с жителями столицы его баронства, если дело дойдет до уличных боев, сыграло важную роль в его решении сдать Дейрос Кэйлебу. Сам он, однако, не был включен в пакет, который он передал мэру города, чтобы тот уладил дело с Кэйлебом, в то время как он и его личные оруженосцы поспешно сели на коней и поскакали в сторону гор Дарк-Хиллз, уклоняясь по пути от морских пехотинцев Кларика и Хеймина.

Большинство людей Кэйлеба и, по крайней мере, некоторые из его офицеров заочно насмехались над Дейруином за его «трусость». Кэйлеб не согласился. Дейрос мог пасть, но барон был ответственен за защиту остальной части своего баронства. Кроме того, он ясно осознавал, насколько ценным будет его сообщение из первых рук для князя Гектора. Или, по крайней мере, сэру Корину Гарвею. В этот конкретный момент барон присоединился к Гарвею, а его оруженосцы и подданные его баронства, которых призвали на службу в ополчение, были заняты тем, что служили Гарвею местными проводниками. Что, по признанию Кэйлеба, было, вероятно, самой полезной вещью, которую они могли бы сделать для другой стороны.

За последние шесть дней было высажено большинство морских пехотинцев Кэйлеба. Дейрос не смог бы вместить пятьдесят тысяч человек, даже если бы горожане были рады их видеть. Помимо строго ограниченного гарнизона, главной обязанностью которого было поддержание мира, войска чарисийцев хлынули через город, как вода через сеть, и расположились в обширных, аккуратных лагерях за пределами городской черты. До сих пор они также вели себя необычайно хорошо. Отчасти это, несомненно, было связано с тем фактом, что им еще не приходилось вести никаких реальных боевых действий, а это означало, что у них не было жертв, за которые можно было бы «отомстить» местному населению. Другой частью этого был орлиный взгляд, который капелланы не спускали с них, и строгие указания их офицеров о важности не предоставлять пропагандистским фабрикам «храмовой четверки» бесплатный подарок в виде злодеяний.

И, конечно, были кровожадные полевые уставы, составленные императором Кэйлебом, адмиралом Лок-Айлендом и генералом Чермином. Каждый солдат армии вторжения слышал, как эти правила зачитывались в строю по крайней мере раз в пятидневку. И никто из них ни на секунду не сомневался, что Кэйлеб и его командиры применят все строгие меры наказания к любым нарушителям.

Припасы для вторжения, в отличие от его войск, все еще поступали на берег непрерывным потоком. Дейрос мог бы многое порекомендовать, в том числе несколько довольно живописных пляжей, если бы у кого-то было время подумать о том, чтобы искупаться, но никто никогда не спутал бы его набережную с набережной Теллесберга. Длина причалов была ограниченной, его склады были намного меньше и их было мало, и, если не считать одной или двух главных магистралей, улицы города были намного уже и теснее. Все это привело к тому, что Дейрос превратился в узкое место в логистике. Кэйлеб и его планировщики понимали, что это произойдет, и они предусмотрели это в своем первоначальном графике. Его инженеры были заняты строительством новых причалов и расширением существующих, а некоторые общественные здания и дома сносились, чтобы расширить дороги и улучшить условия движения. Удивление домовладельцев, когда Кэйлеб настоял на том, чтобы фактически заплатить им за их дома, было ощутимым, но это не помешало им с готовностью принять компенсацию. И не удержало от громких жалоб своим соседям на то, насколько скудными были платежи.

В любом случае, в то же время лошадям и тягловым драконам сил вторжения требовалось достаточно времени, чтобы восстановить свои сухопутные навыки, прежде чем отправиться в поход, поэтому Кэйлеб и его советники всегда планировали потратить по крайней мере первую пару пятидневок на укрепление своих позиций у Дейроса, пока восстанавливались их животные и на берег поступали припасы. Они не совсем учли ограниченные складские площади в самом городе, и больше их припасов, чем кому-либо хотелось, было сложено под брезентом, вместо прочной крыши, что было не совсем приятной мыслью с приближением сезона штормов. Но, по крайней мере, они смогли отправить почти половину своих боевых кораблей обратно в Порт-Ройял под конвоем трети чисхолмских галер. Это в значительной степени избавило порт от заторов, а береговая охрана, которую Чермин организовал и тщательно обучил в качестве военной полиции, обеспечивала плавный и относительно мирный ход событий по мере наращивания их сил на берегу.

С другой стороны, Гарвей уже сосредоточил большую часть своих восьмидесятитысячных сил в окрестностях перевала Тэлбор, прежде чем двинуться дальше на восток со своим собственным авангардом. Еще двадцать пять тысяч человек были в пути, чтобы присоединиться к нему, и должны были прибыть в течение следующей пятидневки или около того. Когда они это сделают, он будет превосходить численностью всю армию вторжения Кэйлеба более чем в два раза, а у Гектора было по меньшей мере еще тридцать тысяч человек в радиусе ста миль или около того от основных позиций Гарвея. Эти цифры не располагали к приятному созерцанию.

— Мне не нравится, как тщательно Гарвей обдумывает все это, — сказал Кэйлеб более серьезно, сцепив руки за спиной и мягко покачиваясь вверх-вниз на носках ног. — Я был бы намного счастливее, если бы там командовал кто-то вроде Уиндшера!

— Это было бы здорово, — согласился Мерлин почти с тоской.

На самом деле, он даже лучше чувствовал раздражающую компетентность сэра Корина Гарвея, чем император, поскольку именно снарки Мерлина следили за полевым командиром Гектора в течение последних нескольких месяцев. Он еще больше сосредоточился на этом в течение последних нескольких пятидневок, хотя его способность отслеживать все датчики, которые он установил здесь, в Корисанде (и в других местах), даже с помощью Совы, была расширена до предела (и даже больше), Тот факт, что взломанное программное обеспечение его ПИКА отключило высокоскоростную передачу данных, становился все более значительным препятствием. На самом деле он не мог слишком сильно жаловаться, учитывая тот факт, что если бы доктор Илайэс Проктор не взломал программное обеспечение, оно автоматически отключило бы Мерлина и сбросило всю его память после десяти дней автономной работы, но это не препятствовало возникновению значительных проблем. Ему приходилось просматривать данные со скоростью, чуть превышающей «человеческую», и даже тот факт, что он мог так долго обходиться без «сна», не мог выделить достаточно часов даже в одни из долгих суток Сейфхолда, чтобы изучить все отчеты и записи, которые он должен был изучать.

— Ты уверен, что он собирается пересечь реку и напасть на Кларика и Хеймина? — спросил Кэйлеб.

— Настолько, насколько я могу быть уверен, прежде чем он действительно это сделает. В конце концов, он уже начал перебрасывать через него основную часть своих запланированных ударных сил.

— Черт возьми. — Кэйлеб произнес это слово на удивление мягко, учитывая выражение его лица, и его глаза вспыхнули. — Почему, черт возьми, он не мог просто отсидеться в обороне и сосредоточиться на том, чтобы окопаться?

— Потому что он компетентен.

— Что я хотел бы сделать, так это вернуть Кларика и Хеймина, — сказал Кэйлеб. — Знаю, что они потратили месяцы на подготовку именно к этому, но вместе у них едва ли четыре тысячи человек, и соотношение один к трем или четырем не кажется мне лучшим шансом для их первого серьезного сражения.

— И как бы вы оправдали их возвращение? — спросил Мерлин. Кэйлеб повернул голову, чтобы бросить на него острый взгляд, и человек, который когда-то был Нимуэ Албан, пожал плечами. — Одно дело, когда вы сами там, Кэйлеб. Когда вы можете использовать свой «инстинкт моряка», чтобы объяснить, почему вы «играете на интуиции» с флотом. Но все разведывательные донесения Чермина продолжают указывать на то, что по эту сторону Дарк-Хиллз находится всего несколько тысяч солдат Гектора. Мы с вами знаем, что эти отчеты неверны — или, по крайней мере, неполны. Но мы не можем никому рассказать об этом без того, чтобы они не задались вопросом, откуда нам это известно. И Кларик и Хеймин делают именно то, что требовали от них все ваши планы и обсуждения, пока мы не столкнемся с войсками Гектора в реальности.

— Я все еще мог бы приказать им стоять смирно, пока мы не подтянем к ним больше войск, — возразил Кэйлеб.

— Да, мог бы. Но посмотрите на местность, где они сейчас находятся. Это все вторичный лес, проволочная лоза, ежевика и лесные участки. Главное преимущество наших людей — это дальность, на которой они могут вести огонь, а такая местность сокращает видимость до десяти-пятнадцати ярдов, а местами и того меньше.

Мерлин подумал было упомянуть генерала Старой Земли по имени Грант и место под названием Уилдернисс, но решил не отвлекаться.

— На таком расстоянии гладкоствольное оружие так же эффективно, как и винтовка, — продолжил он, — и треть мушкетеров с другой стороны вооружены собственными кремневыми ружьями. Эти мушкетеры смогут стрелять почти так же быстро, как и наши, и, учитывая абсолютные численности с каждой стороны, эти пропорции означают, что у Гарвея столько же кремневых мушкетов, сколько и у нас, и в два раза больше фитильных ружей для их поддержки. Если мы хотим максимизировать наши преимущества, дать нашим людям наилучшие шансы на победу, тогда нам нужно больше открытой местности. Что, как оказалось, именно то, что ищет Гарвей. Не зная, что все наши мушкетеры на самом деле стрелки, он намеренно ищет поле боя, которое даст ему достаточно четкие линии огня, чтобы он мог наиболее эффективно использовать свое преимущество в артиллерии.

— Которое просто случайно сделает то же самое с нашими винтовками, — согласился Кэйлеб. — Я знаю это. Это просто цифры на каждой стороне, Мерлин. Если бы я мог, по крайней мере, предупредить их, сказать им, что грядет, сколько людей у Гарвея на другой стороне холма…

— Кэйлеб, — тихо сказал Мерлин, его сапфировые глаза были полны сочувствия, — давным-давно, на Старой Земле, жил государственный деятель по имени Уинстон Черчилль. На самом деле он был лидером нации, во многих отношениях очень похожей на вашу. Он представлял островное государство, которое сотни лет полагалось на свой собственный флот и военно-морские традиции для защиты своей свободы. Но когда Черчилль стал премьер-министром, эта нация — Великобритания — боролась за свою жизнь против чего-то, что было таким же злом, как и даже более порочным, чем Церковь Божья, которая сегодня находится здесь, на Сейфхолде.

Император перестал раскачиваться вверх-вниз. Теперь он стоял очень тихо, внимательно слушая, как голос ПИКА по имени Мерлин снова оживил прошлое, настолько пыльное, что ни один живой человек на Сейфхолде никогда даже не слышал о нем.

— Великобритания была, по крайней мере, так же одинока, как когда-либо был Чарис, но, как и у вас, у британцев были определенные преимущества. Одна из них заключалась в том, что они перехватывали сообщения своего врага. Эти сообщения передавались с помощью очень продвинутого и сложного кода, который их враги — нацисты — считали нерушимым. Но британцы взломали код. В результате они многое знали о том, что собирались сделать нацисты, еще до того, как это произошло. И одна из вещей, которые они обнаружили, заключалась в том, что некий город Ковентри подвергнется массированному нападению бомбардировщиков.

— «Бомбардировщики»? — повторил Кэйлеб, пробуя на вкус это странное слово.

— Машины, которые летали по воздуху со скоростью пары сотен миль в час, нагруженные бомбами, как очень большие, очень мощные версии «снарядов», с которыми экспериментирует Симаунт. Они сбрасывались с большой высоты, и в то время, о котором я говорю, они были не очень точны. Нацисты не могли надеяться поразить конкретные цели или военные объекты, но они собирались послать более сотни бомбардировщиков. То, что они планировали, было преднамеренным нападением на гражданский объект — это называлось «террористическая бомбардировка» — и все довоенные прогнозы указывали на то, что атака, подобная той, которую они планировали, убьет тысячи и тысячи людей, большинство из которых гражданские лица. — В библиотеке барона Дейруина было очень тихо.

— Бомбардировщики собирались атаковать ночью, под покровом темноты, чтобы обороняющиеся самолеты не смогли их обнаружить и сбить недалеко от цели. Навигация была бы проблемой, но они придумали способ справиться с ней для этой конкретной атаки. Так что британцы ничего не могли сделать, чтобы остановить это. Это должно было случиться.

— В этих обстоятельствах встал вопрос о том, следует ли предупреждать граждан Ковентри. Должен ли Черчилль отдать приказ об эвакуации города? Или он должен просто позаботиться о том, чтобы городские власти по крайней мере за несколько часов до нападения знали о его приближении, чтобы они могли разместить своих людей — этих гражданских лиц, включая женщин и детей — в самых прочных и хорошо защищенных бомбоубежищах, которые у них были?

— Что он сделал? — спросил Кэйлеб, когда Мерлин сделал паузу.

— Он вообще ничего им не сказал, — тихо сказал Мерлин. Глаза Кэйлеба расширились, и Мерлин покачал головой. — Он не мог им сказать. Если бы он предупредил их, если бы он попытался эвакуировать город или укрепить его оборону перед нападением, люди бы удивились, как он узнал. Были бы заданы вопросы, и там было несколько очень умных людей, работавших как на нацистов, так и на британцев. Скорее, как мы выясняем, это случай с Гарвеем, работающим на Гектора. Если бы нацисты поняли, что Черчилль должен был знать заранее, они, возможно, начали бы сомневаться в безопасности своих кодов. Неужели их так невозможно было перехватить и сломать, как они думали?

— Всегда было возможно, может, даже вероятно, что они решат, как британцы выяснили это каким-то другим способом, возможно, через какого-то шпиона. Но они могли этого и не сделать. Они могли бы удивиться. И все, что им нужно было бы сделать, чтобы свести на нет преимущество разведки, которое стало одним из самых важных видов оружия Британии, — это «на всякий случай» изменить свою систему шифрования. Черчилль решил, что не может рисковать, и поэтому он ничего не сказал Ковентри, и бомбардировщики пролетели над ним, и нанесли огромный ущерб. Не так плохо, как предсказывали довоенные эксперты, но достаточно ужасно.

— И ты говоришь, что если я предупрежу Кларика о том, что грядет, люди могут начать задаваться вопросом, откуда я знал?

— Я говорю, что если вы будете слишком часто предупреждать своих полевых командиров, люди начнут задаваться вопросом. — Мерлин покачал головой. — Никто из ваших врагов не может помешать моим снаркам шпионить за ними, даже если бы они знали о них все. В этом отношении ваша ситуация сильно отличается от ситуации Черчилля. Но если тот факт, что у меня есть «видения», которые определяют ваши решения, выйдет наружу, вы знаете, что скажет храмовая четверка. Вам не нужно — вы не можете себе этого позволить — давать им повод для обвинения вас в торговле с демонами. В любом случае, вполне возможно, что подобные обвинения будут выдвинуты против вас еще до того, как все это закончится. Но если они обвинят меня в том, что я демон, это создаст всевозможные проблемы. Не в последнюю очередь потому, что мы никак не можем доказать, что это не так. Если уж на то пошло, согласно доктрине Церкви Ожидания Господнего, я такой и есть.

Кэйлеб несколько секунд молча смотрел на него, затем глубоко вздохнул. — Хорошо, — сказал он. — Ты прав. Если уж на то пошло, я уже знал все, что ты только что сказал. Не ту часть, где говорится о «Черчилле» или «бомбардировщиках», а все остальное. Это так тяжело, Мерлин. Знать, что люди будут убиты, независимо от того, что я делаю или насколько хорошо я это делаю. Как бы мне это ни не нравилось, у меня нет другого выбора, кроме как принять это. Но если я могу уберечь кого-то из них от смерти или увечий, я должен это сделать.

— В долгосрочной перспективе это именно то, что вы делаете, Кэйлеб. Просто вам придется быть очень осторожным, очень избирательным в отношении того, когда и как вы это делаете. И то, что вы можете сделать с этим в стратегическом смысле, когда дело доходит до планирования и организации операций, или что вы можете сделать, предоставив «секретные разведывательные источники» кому-то вроде Нармана и позволив ему давать рекомендации, которые я не могу делать открыто сам, — это одно. Использовать ту же информацию для чего-то подобного — это совсем другое дело.

Кэйлеб с несчастным видом кивнул. Затем он снова опустил взгляд на стол, его глаза были отрешенными, в то время как он, очевидно, представлял себе людей, изображенных жетонами на карте. Он оставался в таком положении несколько секунд, затем расправил плечи и снова посмотрел на Мерлина.

— Как насчет следующего? — спросил он. — Предположим, я отправлю сообщение Кларику, который уже работал с тобой и со мной и, вероятно, знает гораздо больше о твоих «видениях», чем он когда-либо показывал? Я не скажу ему, что обсуждают Гарвей и его командиры, или что они ели на ужин. Я просто скажу ему, что у меня «такое чувство», что наши разведывательные донесения были неполными. Это не должно быть особенно удивительно, когда у нас так мало кавалерии, и все знают, что лошади, которые у нас есть, все еще пытаются восстановить свои сухопутные ноги. Я не буду тянуть его назад, поскольку нет никаких конкретных доказательств, подтверждающих мое «чувство». Вместо этого я просто проинструктирую его быть особенно бдительным в ближайшие пару дней и действовать исходя из предположения, что враг может быть намного ближе к нему и со значительно большими силами, чем до сих пор указывали на это сообщения наших разведчиков.

Мерлин на мгновение задумался, затем кивнул.

— Думаю, что это вряд ли создаст какие-либо проблемы, — сказал он. — Особенно, если вы не включаете какие-либо конкретные цифры. «В значительно большей силе» — это хорошая, предостерегающая фраза, которая не должна предполагать каких-либо определенных знаний, которых у нас не должно быть. И не думаю, что войскам будет слишком больно, если они решат, что ваш «инстинкт моряка» проявляется и в сухопутных сражениях.

— Я бы все же предпочел отвести их назад, — сказал Кэйлеб, снова глядя на карту. — Даже если Кларик и Хеймин примут все мои предупреждения близко к сердцу, это не изменит цифры против них. И даже если ты увидишь, что Гарвей делает что-то еще — например, бросает кавалерийский отряд, чтобы отрезать им путь к отступлению, — мы ничего не сможем с этим поделать. Вероятно, мы не смогли бы сообщить им достаточно быстро, чтобы это принесло какую-то пользу, даже если бы нам не пришлось беспокоиться о том, что люди будут удивляться, как мы «догадались», что будет дальше.

— Боюсь, это станет тем, с чем нам придется жить все чаще и чаще, — сказал Мерлин. — И, честно говоря, времена, когда мы можем использовать мои «видения», только сделают времена, когда мы не сможем их использовать, еще более болезненными. Но, как и у всего остального, у этого тоже есть свои пределы. Нам просто придется принять их.

— Знаю, — криво улыбнулся Кэйлеб. — Полагаю, что это просто человеческая природа — всегда хотеть большего. Ты уже являешься самым большим несправедливым преимуществом, которое когда-либо было у любого командира. Полагаю, что с моей стороны невежливо желать еще большего несправедливого преимущества, но так и есть. Наверное, я просто жадный от природы.

— На Старой Земле была поговорка, — сказал ему Мерлин. — Для многих вещей в жизни я бы ее не одобрил, но думаю, что к военным операциям это применимо.

— Что за высказывание?

— Если ты не жульничаешь, значит, недостаточно стараешься, — сказал Мерлин. Губы Кэйлеба дрогнули, и мрачность в его глазах осветилась искоркой веселья, и Мерлин покачал головой. — Ваш отец понимал, что цель войны не в том, чтобы увидеть, кто может «сражаться честнее». Имейте в виду, он был одним из самых благородных людей, которых я когда-либо знал, но он понимал, что самая большая ответственность командира — это его собственные войска. Чтобы сохранить как можно больше из них в живых и сделать все возможное, чтобы те, кто все равно умрет, умерли с определенной целью. Что их смерти не напрасны. И это означает, что не нужно просить их глупо рисковать во имя «чести». это означает выяснить, как лучше всего выстрелить их врагам в спину. Это означает использовать все преимущества, которые вы можете найти, купить, украсть или изобрести, и использовать их, чтобы сохранить жизнь своим людям и, как выразился другой участник войны Черчилля, заставить другого бедного тупого сукина сына умереть за свою страну.

— Это не очень рыцарская концепция войны, — заметил Кэйлеб.

— Я не очень рыцарский человек, по крайней мере, в этом отношении, — ответил Мерлин. — И ни один король — или император — не достоин верности своего народа.

— Тогда, полагаю, хорошо, что я от природы трусливый парень. Я имею в виду, мне бы не хотелось разочаровывать тебя или заставлять тебя искать кого-то другого, достаточно коварного, коварного, хитрого и беспринципного, чтобы соответствовать твоим гнусным целям.

— О, я бы не стал беспокоиться об этом, — сказал Мерлин с широкой улыбкой. — Учитывая ваше небольшое объяснение о том, что вы приготовили для великого герцога Зибедии, я действительно не думаю, что Зибедия смог бы найти кого-то более коварного, хитрого и беспринципного, чем вы.

— Боже, спасибо. — Кэйлеб ухмыльнулся, затем встряхнулся. — И теперь, когда мы с этим разобрались, давайте позовем сюда связиста, чтобы он передал Кларику мое сообщение «у меня плохое предчувствие».

.IX

Бригадный генерал Кинт Кларик задумчиво посмотрел на депешу, которую держал в руке, затем перевел взгляд на карту, разложенную перед ним. Несмотря на всемирный атлас архангела Хастингса, карта перед Клариком была гораздо менее подробной, чем он мог бы пожелать. В основном это было просто вопросом масштаба, в котором он действовал, но не помогал тот факт, что первоначальные карты архангела устарели на восемьсот лет, и что простые смертные были ответственны за их обновление за это время. На самом деле, это совсем не помогало.

Его собственная небольшая горстка кавалеристов, его разведывательно-снайперские группы и приданный ему инженерный отряд добавили немало картографических деталей, но, к сожалению, в основном это были подробности о местах, где они уже побывали.

— Что ты об этом думаешь, Кинт? — тихо спросил Марис Хеймин.

— Думаю о чем? — повторил Кларик, взглянув на своего коллегу. Хеймин мгновение смотрел на него, затем слегка улыбнулся.

— Не смотри на меня так невинно, — сказал он. — Мы с тобой оба знаем, что ты провел большую часть года, работая непосредственно с его величеством и сейджином Мерлином. Неужели ты действительно думал, что я не пойму, как маленькая записка его величества говорит тебе больше, чем просто слова, которые он на самом деле написал?

— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — невинный тон Кларика звучал не очень убедительно. С другой стороны, он не хотел, чтобы это было так.

— Конечно, нет. Теперь повторю мой предыдущий вопрос. Что ты об этом думаешь?

— Думаю, — медленно произнес Кларик, выражение его лица было гораздо серьезнее, чем раньше, — что мы вот-вот попадем в дерьмовый шторм.

— Забавно. Я тоже подумал, что именно это и может означать записка.

— Да. Ну, почему-то я сомневаюсь, что император отправил бы нам личное сообщение, подобное этому, если бы он не был уверен, что его «догадка» верна.

— Ты имеешь в виду предчувствие сейджина Мерлина, не так ли? — тихо спросил Хеймин.

Взгляд, который Кларик бросил на него на этот раз, был гораздо острее, и другой генерал фыркнул.

— Забудь, что я спросил об этом. — Хеймин покачал головой. — На самом деле это не мое дело, полагаю, но, только между нами, ты, возможно, захочешь упомянуть императору, что я не единственный, кто заметил, как много нового начало происходить как раз в то время, когда сейджин появился в Чарисе.

— О?

— Я не жалуюсь! — заверил его Хеймин. — На самом деле, думаю, что это было чертовски хорошо, что он появился. Я просто подумал, что ты, возможно, захочешь сообщить об этом его величеству.

— Вопреки тому, во что ты можешь поверить, Марис, — мягко сказал Кларик, — я действительно не провожу все свое свободное время, общаясь с императором. Или с сейджином Мерлином, если уж на то пошло.

— Конечно, нет, — вежливо согласился Хеймин. Затем он мотнул головой в сторону депеши, все еще находящейся в руке Кларика. — А тем временем?

— Тем временем мы выясняем, что планируем делать, если нам случится столкнуться с какими-нибудь недружелюбными душами.

— Это меня полностью устраивает. И, честно говоря, я бы очень хотел найти место получше, чем это. — Хеймин махнул рукой в сторону окружавших их спутанных деревьев и густого подлеска. — Знаю, что это хорошая оборонительная местность, но с точки зрения стрелка, это отстой.

Кларик кисло усмехнулся краткому описанию младшего генерала. Что, по его признанию, вполне соответствовало его собственному мнению.

В данный момент они стояли на поляне, которая была немногим больше широкого пятна на том, что считалось главной «дорогой» между Дейросом и Мэнчиром. Справедливости ради, она, вероятно, была вполне адекватна для движения, которое обычно проходило по ней, но это движение не включало армию солидного размера. Рабочие группы были заняты расширением проезжей части, вырубая подступающий древесный покров и подлесок и заполняя самые глубокие рытвины и овраги, но они были далеко позади бригад Кларика и Хеймина. К счастью, вместе у двух бригадных генералов было всего четыре тысячи человек, так что далеко не идеальное состояние дороги не было для них такой большой проблемой, как могло бы быть для основных сил генерала Чермина. К сожалению, это было всего четыре тысячи человек, так что, если они столкнутся со значительным количеством корисандцев, им может просто не хватить огневой мощи.

И если нам придется отступать под огнем, тот факт, что у нас есть только одна главная дорога, не принесет ничего хорошего, — размышлял он.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Согласно этому, — он постучал по карте, — в нескольких часах марша по дороге есть большая деревня или маленький город. Похоже, к юго-западу от города также есть приличных размеров монастырь или что-то вроде монастыря. Я бы подумал, что если люди действительно живут здесь, они, должно быть, расчистили сельскохозяйственные угодья, не так ли?

— Возможно. — Хеймин сам посмотрел на карту. — Я хотел бы, чтобы у нас была лучшая информация о контурах, — продолжил он, проводя пальцем по листу карты. — Похоже, что земля, вероятно, выше на дальнем берегу этой реки. — Он поморщился. — Полагаю, это имеет смысл, поскольку мы движемся к горам. Если бы я командовал на другой стороне, и если бы я искал оборонительную позицию, это бы мне понравилось.

— Согласен. Но если бы ты командовал на другой стороне и если бы ты полагал, что у тебя значительное численное преимущество, ты бы вообще искал оборонительную позицию?

— Если предположить, что все, что у меня было, — это гладкоствольные ружья против винтовок, черт возьми, я бы так и сделал, — сказал Хеймин.

— Но согласно всем оценкам нашей разведки, — глаза Кларика на мгновение встретились с глазами Хеймина, и он очень легко повернул депешу, которую все еще держал в руках, — этот Гарвей ничего не знает о наших винтовках.

— Верно. — Хеймин потер подбородок. — Если произойдет так, что эти оценки действительно точны, тогда ты, вероятно, прав. Гарвей должен был бы подумать о том, чтобы прыгнуть на нас и разбить вдребезги.

— Вот именно. И в дополнение к этому, уверен, что он предпочел бы помешать нам закрепиться на дальнем берегу реки, особенно если ты прав — а я думаю, что ты, вероятно, прав — насчет возвышенности там.

— Ты думаешь, он переправится через реку? Чтобы сражаться, имея ее в тылу?

— Знаю, — резко кивнул Кларик. — Мы недостаточно знаем о мостах или о том, есть ли там подходящие броды, чтобы действительно оценить, насколько серьезным препятствием может быть река. И почти гарантирую тебе, что у него гораздо больше информации о том, где мы находимся и в каком количестве, чем у нас о нем. Во всяком случае, я чертовски уверен, что у него там гораздо больше кавалерии, чтобы рассказать ему о нас, и собираюсь предположить, что он достаточно умен, чтобы знать, что с этим делать.

— Меня это устраивает, — согласился Хеймин.

— Ну, в таком случае, он, вероятно, имеет довольно четкое представление о том, сколько у нас людей. На его месте я бы подумал о том, чтобы разместить на этой стороне реки достаточно своих людей, чтобы съесть на завтрак отряд нашего размера. Однако не думаю, что я бы направил сюда больше своих общих войск, чем, по моим расчетам, мне понадобится для этого дела. Таким образом, если бы оказалось, что я ошибался, и мне пришлось отступить, я не стоял бы глубиной в десять рядов, пытаясь перебраться через мосты. И у меня была бы основная часть моих войск на дальнем берегу реки, чтобы удерживать высоты и прикрывать передовые силы, если им придется отступать.

— Имеет смысл, — сказал Хеймин после краткого размышления.

— Ну, если предположить, что это небольшое упражнение в чтении мыслей имеет какие-то преимущества, думаю, также можно с уверенностью предположить, что он не хотел бы дарить нам какую-либо более защищенную местность, чем у него есть, когда он нападает на нас. Если бы я был на его месте, и если бы я чувствовал себя действительно умным, я бы решил сражаться где-нибудь здесь. — Палец Кларика обвел овал вокруг города и монастыря. — Ему понадобится открытая местность, чтобы он мог приблизиться к нам как можно быстрее, особенно если он думает о том, чтобы втоптать нас в землю кавалерией или пиками. И он захочет, чтобы мы как можно дальше ушли от этого жалкого леса, чтобы, сломавшись, мы не смогли отступить по дороге и прижаться к деревьям. — Хеймин снова кивнул, и Кларик тонко улыбнулся.

— Единственное, что хорошо в этом жалком клочке деревьев и шиповника, так это то, что, если через него проходит только одна дорога, по крайней мере, заблудиться трудно.

— В смысле?

— Это означает, что мы можем продолжать маршировать после наступления темноты, не теряя целые роты на боковых дорогах. Здесь нет никаких боковых «дорог». Самое большее, что есть, — это тропинки и пешеходные тропы, которые никто не спутает с главной полосой движения.

— У нас есть еще два или три часа дневного света, — заметил Хеймин.

— Да, мы знаем. — Кларик оглянулся через плечо на седого мужчину в форме главного сержанта. — Мак?

— Да, сэр? — ответил главный сержант бригады Макинти Дрэгонмастер.

— Найдите мне гонца. Затем выясните точно, где находится полковник Жэнстин, чтобы мы знали, куда его отправить.

Жоэл Жэнстин был командиром первого батальона третьей бригады. Он также был хладнокровным и уравновешенным человеком, и именно эти качества сделали его выбором Кларика для руководства наступлением.

— Есть, сэр! — Широкие плечи Дрэгонмастера расправились, когда он принял упрощенную стойку смирно. Затем он с целеустремленным видом отвернулся от двух генералов.

— Я собираюсь послать Жэнстина вперед, — продолжил Кларик, снова поворачиваясь к Хеймину. — Если он будет стараться, он должен быть в состоянии добраться до более открытой местности недалеко от города до захода солнца, и если мы правильно понимаем намерения Гарвея, он будет терпелив. Он не набросится на Жэнстина, как только его первый батальон выйдет из леса, потому что захочет, чтобы в его ловушку попало еще больше. Он может выставить несколько пикетов, чтобы вступить с нами в перестрелку, убедить нас остановиться на ночь или, по крайней мере, продвигаться медленнее, но он может даже не сделать этого. Скорее всего, он согласится выставить несколько разведчиков перед своими позициями, просто для его предупреждения, если мы продолжим наступление. Тогда он подождет, пока мы крепко засунем головы в петлю, прежде чем затянуть ее потуже.

— Очень хитро с его стороны, — сухо сказал Хеймин.

— Я бы предпочел предположить, что он более хитер, чем есть на самом деле, но не совершить ошибку, предположив, что он менее хитер, чем оказывается.

— О, я не жалуюсь, — заверил его Хеймин.

— Хорошо. Что я хочу от Жэнстина, так чтобы он как можно быстрее переместился к краю более открытой местности, которая, как мы думаем, находится там, дальше. Но потом я хочу, чтобы он продвинулся еще немного вперед и начал устраиваться на ночь. Однако, как только стемнеет, он вернет своих людей в движение и…

— Значит, они немного расслабились, не так ли? — Корин Гарвей пробормотал себе под нос спустя полтора часа после захода солнца, когда насекомые летали и жужжали вокруг фонарей, освещавших его командный пункт на веранде. Мышцы его бедер немного побаливали после того времени, которое он, Уиндшер и Дойл провели в седлах, но личная разведка того стоила. Теперь он прочно запомнил местность вокруг монастыря Харил и города Харил-Кроссинг. Он поймал себя на том, что задается вопросом, кем именно был «Харил», который так щедро разбросал имена по всему этому месту, но это праздное любопытство заняло четвертое или пятое место в его списке «вещей, о которых стоит задуматься». Теперь он сидел в удобном плетеном кресле с подушками, грыз жареную куриную грудку и старался не оставить жирных отпечатков пальцев на своей карте, пока просматривал последние донесения от Уиндшера. Эйлик гордился собой, — размышлял Гарвей. — Возможно, он не самая яркая звезда на небесах, но Лэнгхорн знает, что он усердно работает с тем умом, который дал ему Бог. Он добрался до последнего сообщения, прочитал его так же внимательно, как и первое, затем передал свою тарелку одному из своих сотрудников и задумчиво нахмурился. Я был бы счастливее, если бы они продвинулись дальше, — признался он себе, — если сухие донесения точны, это не более трети, может быть, даже четверти их общей численности. А учитывая дерьмовый характер местности, по которой они продвигались, мы можем значительно недооценивать их силу. — Он нахмурился еще сильнее, когда признал такую возможность. — С другой стороны, если бы чарисийцы присутствовали в большем количестве, то они были бы еще более стеснены, чем он надеялся, на участке шоссе через запутанную дикую местность перед выбранным им полем битвы. Должен ли я двигаться дальше вперед?

Он закрыл глаза, размышляя о земле, по которой проехал. Это было заманчиво во многих отношениях. На самом деле, если бы его целью было просто остановить чарисийцев, это было именно то, что он бы сделал. Но он не хотел останавливать их; он хотел разбить их, и для этого ему нужно было, чтобы они были на открытом месте, где он мог бы добраться до них.

Кроме того, как я уже говорил Чарлзу ранее, если я попытаюсь перемещать отряды в темноте, они только заблудятся. Или, что еще хуже, кто-нибудь наткнется на врага и покажет им, что мы здесь. Конечно, если они не идиоты, то должны понимать, что мы где-то здесь. Однако подтвердить свои позиции для них — не самая хорошая идея.

Он еще несколько секунд обдумывал свою мысленную карту, затем снова открыл глаза и подозвал своего клерка. — Да, сэр?

— Сообщение для графа Уиндшера.

— Да, сэр.

Клерк приготовил свой блокнот, и Гарвей откинулся на спинку стула.

— Милорд граф, — начал он, — судя по последним донесениям ваших разведчиков, враг, похоже, планирует удерживать свои нынешние позиции до утра, прежде чем возобновить наступление. Я предполагаю, что завтра он продолжит движение к Харил-Кроссинг с намерением взять под контроль тамошний мост. Он также может намереваться направить меньшую колонну к монастырю, чтобы взять под контроль деревянный мост, предполагая, что он знает — или узнает — о его существовании.

— В любом случае, полагаю, мы можем предположить, что он продолжит наступление вдоль шоссе на рассвете или вскоре после него. С его нынешней позиции ему потребуется продвинуться примерно на шесть миль, прежде чем он наткнется на наши передовые позиции. Если наша оценка общей численности его войск верна, то продвижение должно занять достаточно времени, чтобы все его силы преодолели подлесок позади него и вышли на более открытую местность между лесом и городом.

— Если это окажется так, я намерен отрезать и уничтожить все его силы. С этой целью приказываю вам подготовить достаточное количество кавалерии, чтобы зайти ему в тыл и перерезать шоссе позади него после того, как он выйдет из леса. Однако я не желаю, чтобы вы вступали в бой с его пехотой, если только он не попытается прорваться мимо вас, чтобы спастись от моих собственных сил.

— Учитывая важность держать его в неведении о наших собственных позициях, намерениях и силе, я не хочу, чтобы вы двигались до рассвета. Вы должны держать шоссе под наблюдением, если это вообще возможно, и заходить ему в тыл только после того, как он полностью выйдет из леса, если я не прикажу иначе. С этой целью я желаю, чтобы такие силы, которые вы сочтете достаточными для целей этого приказа, были готовы к передвижению за час до рассвета, но оставались на позициях до тех пор, пока не будут выполнены условия, предусмотренные в вышеуказанных пунктах.

Он сделал паузу, раздумывая, стоит ли добавить что-нибудь еще, затем мысленно пожал плечами.

— Перечитайте это, — приказал он и внимательно выслушал, когда клерк подчинился. Затем он кивнул. — Очень хорошо. Напишите точную копию для моей подписи. Я хочу, чтобы приказ доставили в течение часа, если это вообще возможно. И мне нужна квитанция от штаба графа, подтверждающая его доставку.

— Мы видели, как несколько кавалеристов бродили там, сэр, — сказал сержант полковнику Жоэлу Жэнстину. Он говорил тихо, как будто боялся, что враг может его подслушать, что делало его лохэйрский диалект еще более трудным для ушей Жэнстина, родившегося в Теллесберге. Предосторожность, вероятно, тоже была излишней, но в данных обстоятельствах Жэнстин не собирался критиковать это.

— Как думаете, они знают, что вы их видели? — спросил он.

— Трудно сказать, сэр, если честно, — признался сержант, — Мы скрывались, как могли, как вы и сказали. И я не выбирал никаких городских парней, прошу прощения. Мы не производили много шума, и человека на лошади не разглядеть, как и пешего, но, возможно, они нас заметили. И если бы они были умны и выставили перед собой кого-нибудь пешего, чтобы мы увидели конных и не заметили других, я не могу поклясться, что мы бы их не пропустили, и это факт, полковник.

— Понял, сержант, — кивнул Жэнстин. Как бы простовато ни звучал унтер-офицер, с его мозгами все было в порядке, и Жэнстин сделал мысленную пометку похвалить его в своем собственном отчете. Стремительно растущая в численности чарисийская морская пехота отчаянно нуждалась в компетентных офицерах, и сержант мог бы стать одним из них. С другой стороны, они нуждались в опытных, способных и умных сержантах так же остро, как и любой достойный офицер. И подразделения «разведчиков-снайперов», организованные бригадным генералом Клариком, нуждались в них больше, чем многие другие.

— Вы хорошо поработали, сержант Уистан, — сказал он затем. — Очень хорошо. Спасибо.

— Да, сэр. Спасибо, сэр.

Жэнстин не мог хорошо видеть Уистана в темноте, но он мог угадать довольную улыбку сержанта от слов заслуженной похвалы. Полковник тоже слегка улыбнулся, затем нахмурился, обдумывая сообщение Уистана.

Это хорошо согласуется со всеми другими донесениями, которые он получил до сих пор. У корисандцев были кавалерийские пикеты, разбросанные по дуге с вогнутой стороной в направлении батальона Жэнстина, которая простиралась примерно на три тысячи или три тысячи пятьсот ярдов от того места, где шоссе пересекало лес. Это давало ему некоторое пространство для маневра, но недостаточно для выполнения его приказов.

Он обдумывал это еще несколько минут, затем пожал плечами. Он мог бы отправить гонца обратно к бригадному генералу с донесением, в котором кратко излагалась ситуация и запрашивались новые инструкции. Но морская традиция всегда заключалась в том, что, как только намерения старшего офицера были поняты, младший офицер должен был проявить определенную степень инициативы в реализации этих намерений. Он знал, чего хотел бригадный генерал Кларик; оставалось только проследить, чтобы это произошло.

И есть способ, — размышлял он, его задумчивый хмурый взгляд превратился в холодную, тонкую улыбку. — Боюсь, сержанту Уистану сегодня вечером не удастся как следует отдохнуть.

— Что это было?

— Что было что? — раздраженно спросил капрал, командовавший кавалерийским пикетом из трех человек.

— Я что-то слышал, — сказал рядовой, который заговорил.

— Например, что?

Капрал, отметил рядовой, не становился менее раздражительным.

— Я не знаю что, — сказал солдат, немного защищаясь, — Звук. Может быть, сломалась ветка.

Капрал закатил глаза. Учитывая сильный ветер, вздыхающий в высокой пшенице вокруг них, вероятность того, что другой человек действительно мог что-то услышать, была, мягко говоря, невелика. Он собрался оторвать полоску от задницы несчастного рядового, затем остановил себя: Может, этот человек и идиот, но лучше идиот, который сообщил о воображаемом звуке, который, как ему показалось, он слышал, чем идиот, который не сообщит о том, что он действительно слышал, из страха быть разоблаченным.

— Послушайте, — начал он так терпеливо, как только мог, — уже темно, мы все устали, мы знаем, что ублюдки где-то там, — он махнул рукой по дуге на юг, — и мы все слушаем изо всех сил. Но здесь достаточно ветра, который развевает эту чушь, чтобы заставить человека думать, что он слышит что угодно. Так что…

Терпеливый капрал так и не закончил свою последнюю фразу. Рука, которая обвилась вокруг него сзади, обхватила его подбородок и дернула его голову назад, чтобы нож в другой руке проследил за этим.

Кровь лидера пикета фонтаном хлынула из его перерезанного горла, забрызгав ближайшего из двух других солдат. Этот несчастный отскочил назад, открыв рот, чтобы что-то крикнуть, но инстинктивный прыжок от умирающего капрала привел его прямо в объятия второго чарисийского морского пехотинца, и второй боевой нож с бульканьем вошел в цель.

Бдительный солдат, которому показалось, что он что-то услышал, был сообразительным парнем. Он не стал тратить время на то, чтобы добраться до своей лошади; он просто повернулся и бросился в темноту. Это отвело его от двух морских пехотинцев, которым было поручено прикрывать лошадей. К несчастью для него, это привело его прямо к сержанту Эдварду Уистану. Тем не менее, он разобрался лучше, чем его товарищи, хотя его можно было бы простить за то, что он не понял этого сразу, когда приклад винтовки Уистана врезался ему в живот. Кавалерист согнулся пополам с мучительным, хриплым вздохом, и сержант ударил его снова — на этот раз заученным ударом по задней части шеи, который не раздробил ни одного позвонка.

— Хорошая работа, — тихо сказал Уистан другим членам своего отделения, когда они вышли из темноты вокруг него и потерявшего сознание единственного выжившего из кавалерийского пикета.

В отличие от большинства солдат третьей бригады генерала Кларика, Уистан и его люди носили цельную одежду зеленого и коричневого цвета в крапинку, а не традиционные светло-голубые бриджи и темно-синие туники королевских морских пехотинцев Чариса. Их винтовки также были короче стандартного оружия, с коричневыми стволами, а поля их традиционных широкополых черных шляп были резко сдвинуты на правую сторону.

Их отличительная одежда выдавала в них разведчиков-снайперов. Никто из них не знал, что вдохновением для их организации послужило случайное замечание сейджина Мерлина, оброненное в разговоре с бригадным генералом Клариком, когда он был всего лишь майором. Что они знали, так это то, что они были отобраны и обучены специально как малочисленные элитные силы, которые будут прикреплены к стандартным подразделениям морской пехоты. Они были предназначены для миссии, точно такой же, как только что выполненная, и их функция после вступления в бой заключалась в том, чтобы служить прикрытием стрелков на ранних стадиях и специально нацеливаться на любого офицера, которого они могли идентифицировать на другой стороне. Довольно многие из них в прошлом работали охотниками или, в некоторых случаях, браконьерами, и у них развилась характерная развязность, которая гарантированно… раздражала любого другого морского пехотинца, чей путь они случайно пересекли в таверне или борделе. Многие из них, как следствие, были довольно хорошо знакомы с береговой охраной.

Конечно, это был первый раз, когда они действительно использовались в полевых условиях. Сержант Уистан прекрасно понимал, что он, его люди и вся концепция разведчика-снайпера находятся на испытании. Хотя ему, возможно, и не пришло бы в голову описать это именно в таких терминах, он был полон решимости самим обеспечить свое будущее, и пока ему не за что было кого-то упрекать.

Пока что.

— Жак, возвращайся и скажи лейтенанту, где мы находимся. Скажи ему, что последний пикет в списке ликвидирован. Все остальные подождут здесь.

— Есть, сержант.

Указанный морской пехотинец кивнул и вприпрыжку скрылся в темноте.

— Все остальные занимают позиции, — продолжил Уистан, и они рассредоточились, образовав свободный периметр вокруг позиции бывшего пикета. Уистан критически осмотрел их, затем удовлетворенно хмыкнул и присел на корточки, чтобы проверить состояние выжившего корисандца.

X

Сэр Корин Гарвей заставил себя выглядеть терпеливым, ожидая, когда в мир вернется свет раннего рассвета. Он чувствовал запах дождя, но тот не казался таким уж неизбежным, и его приближение наводило на мысль, что день может быть, по крайней мере, немного прохладнее, чем вчера. Это было бы неплохо, хотя, если все пойдет так, как он планировал, сегодняшний день будет достаточно жарким, чтобы удовлетворить любого.

Вот так, — подумал он, наблюдая, как по восточному горизонту ползут первые розовые и золотые проблески. — Теперь осталось недолго.

Он оставил свою штаб-квартиру в доме плантатора и поехал вперед, чтобы лично следить за развитием событий, но не выехал за пределы самого города, каким бы заманчивым это ни было, он знал, что ему нечего делать рядом со своими самыми передовыми формированиями. Ничто из того, что они могли бы получить от его присутствия с точки зрения улучшения морального духа или устойчивости, не стоило бы возможности того, что его могут вывести из строя… или гораздо большей вероятности того, что он окажется увязшим в какой-то чисто локальной ситуации, когда он должен контролировать общее сражение.

Тщательно все обдумав, он выбрал шпиль самой большой церкви Харил-Кроссинг в качестве своего передового командного пункта. Это дало ему лучший обзор на большей площади, это обеспечивало хорошую высоту для семафорной мачты, которую его инженеры установили за ночь, и это был достаточно заметный ориентир (особенно теперь, когда на нем была прикреплена мачта), чтобы курьеры, пытающиеся найти его с сообщениями от его подчиненных командиров, не должны были счесть свою задачу трудной. Теперь он зевал, держа в обеих руках чашку горячего какао, в то время как небо постепенно светлело и из темноты начали проступать детали.

Он был рад, что принял решение вывести войска на позиции вчера, потому что либо разведчики Уиндшера неверно сообщили о местоположении колонны чарисийцев ранее в тот же день, либо чарисийцы значительно ускорили темп вчера днем. Он был склонен полагать, что это, вероятно, комбинация того и другого. Точно оценить положение противника на такой сильно заросшей местности было бы трудно и в лучшие времена, и он хотел бы приписать неожиданное раннее прибытие чарисийцев исключительно совершенно естественной ошибке со стороны кавалерии. Но он не думал, что это так просто, и он задавался вопросом, могли ли чарисийцы каким-то образом пронюхать о его собственном присутствии у Харил-Кроссинг. Он не понимал, как они могли подвести кого-либо из своих разведчиков достаточно близко для этого, даже не будучи обнаруженными, но всегда было возможно, что кто-то из местных жителей предоставил информацию другой стороне, невольно или в обмен на плату.

Он потягивал какао, наслаждаясь насыщенным вкусом, и свежая энергия, казалось, струилась по его венам. Теперь это не должно быть намного дольше…

Там. Это были штандарты его самых дальних передовых батальонов. У него все еще не было столько мушкетов, кремневых или фитильных, как он предпочел бы. Хуже того, согласно донесениям его собственных кавалерийских разведчиков, каждый из чарисийцев, которых они видели до сих пор, был вооружен кремневым мушкетом, в то время как треть его собственных людей все еще была вооружена пиками. К счастью, у него было намного больше людей, чем у чарисийцев, и хотя он мог быть пропорционально слабее в огневой мощи, разница в общей численности означала, что на самом деле абсолютно у него их было больше. И каким бы ни было относительное количество огнестрельного оружия, эти пики будут неприятной чертой, если пехотным соединениям когда-нибудь удастся сомкнуться в ближнем бою.

Освещение было все еще слишком слабым, чтобы можно было использовать подзорную трубу, но он прищурился, вглядываясь на восток, где тени густого леса продолжали скрывать единственный батальон чарисийцев, который расположился лагерем по эту сторону от них. Они должны быть примерно…

Глаза Гарвея расширились от внезапного изумления. Конечно, это была всего лишь игра света!

Он отставил чашку с какао в сторону и подошел ближе к открытой стороне колокольни. Он ощущал прохладный ветерок, щебет пробуждающихся птиц и нежный свист виверн, а также скользкий от росы колокол размером с человека, висящий прямо за ним, как некое наблюдающее присутствие. И он также осознавал, что вместе с ним на колокольне находится горстка штабных офицеров и помощников. Именно по этой причине он заставил свое выражение лица оставаться спокойным, держа руки неподвижно, когда они лежали на перилах безопасности высотой по пояс. Свет продолжал улучшаться, и он пытался напоить его интенсивностью своего взгляда. — Сэр! — внезапно выпалил один из его помощников. — Я думал…

— Я вижу это, лейтенант, — сказал Гарвей, и он был доволен — и более чем немного удивлен — тем, как спокойно ему удалось говорить.

Накануне вечером один батальон чарисийской пехоты разбил лагерь в ограниченной дуге, широкая сторона которой была сосредоточена на шоссе, где оно выходило из запутанной дикой местности. Теперь, каким-то образом, этот батальон продвинулся по крайней мере на целую милю, и ни один из его кавалерийских пикетов ничего не заметил. Хуже того, батальон был существенно усилен. Его разведчики оценили колонну чарисийцев максимум в пять или шесть тысяч человек. Предполагая, что большее число было точным, это выглядело так, как будто по крайней мере две трети общей численности противника каким-то образом умудрились волшебным образом появиться перед его собственными людьми.

Его челюсти сжались, когда он попытался оценить ширину фронта и численность. В сомкнутом строю каждый пехотинец занимал расстояние примерно в один ярд. В открытом строю этот фронт удваивался. Таким образом, батальон из четырехсот человек в сомкнутом строю, с тремя ротами в двойной линии и четвертой в резерве, охватывал фронт примерно в сто пятьдесят ярдов. Выстроившись в линию в три ряда, их фронт сокращался всего до ста ярдов. Разведывательные донесения предполагали, что чарисийские батальоны были больше, чем его собственные, вероятно, около пятисот человек вместо четырехсот. Предполагая, что каждый из них оставил по одной роте в качестве резерва, это означало, что каждый из их батальонов должен преодолеть около двухсот ярдов в сомкнутом строю, сократившись всего до ста тридцати, если они пойдут в тройную линию. Который казался…

Свет был значительно ярче, чем раньше, и он поднял подзорную трубу, затем нахмурился. Детали все еще было трудно разглядеть на таком расстоянии, даже с помощью трубы, но одно было очевидно: они вообще не были в тесном строю. Вместо этого они стояли в своеобразном, почти шахматном открытом строю.

Что, черт возьми, они задумали? — волновался он. Если дело когда-нибудь дойдет до общей рукопашной схватки, мы пройдем сквозь них, как дерьмо сквозь виверну, даже без единой пики! Так почему же…?

Затем он понял, что это построение вообще не предназначалось для рукопашного боя. Его собственные кремневые мушкеты стреляли гораздо быстрее, чем фитильные замки старого образца. Он уже предположил, что чарисийцы должны были стрелять по крайней мере так же быстро, как его собственные кремневые ружья, и это построение, очевидно, было оптимизировано, чтобы позволить стрелять наибольшему количеству мушкетов в любой данный момент. Это было вовсе не построение для ближнего боя; оно было специально разработано с учетом скорострельности нового оружия.

Чего не было у нас, — мрачно подумал он. — Это будет… больно.

Тот факт, что чарисийцам удалось вывести так много мушкетов вперед и из ограниченного леса позади них, также вызывал беспокойство, хотя теперь, когда удивление начало ослабевать, это конкретное открытие беспокоило его меньше. В конце концов, цель состояла в том, чтобы выманить врага вперед. Тот факт, что чарисийцы оказали ему услугу, едва ли должен был вызывать беспокойство.

За исключением того, что они сделали это на своих собственных условиях, а не на моих. И если не считать того факта, что Эйлик специально выставил там кавалерийские пикеты, чтобы предупредить нас, если они попытаются сделать что-то подобное. Не только это, но и фронт этих ублюдков находится ближе тех мест, где были выставлены некоторые из этих пикетов. Так что они не просто помешали солдатам Эйлика обнаружить их; каким-то образом они уничтожили все до единого пикеты, и никто не сделал ни единого выстрела, ни один человек не убежал, чтобы предупредить нас. Вот это… обескураживает.

— Как им это удалось, сэр? — пробормотал тот же помощник позади него, и Гарвей пожал плечами.

— У меня нет ни малейшего представления, лейтенант, — признался он. — И только между нами, тот факт, что они справились с этим без того, чтобы мы уловили даже намек на то, что они задумали, беспокоит меня. С другой стороны, все, чего они на самом деле добились, — это поглубже засунули свои головы в петлю ради нас. И не только это, но они находятся в доброй тысяче или полутора тысячах ярдов по эту сторону леса. Если кавалерия графа Уиндшера сможет проникнуть в эту брешь, отрезать им путь к отступлению…

Лейтенант теперь кивал, его глаза были сосредоточены, и Гарвей обнаружил, что ответ юноше на самом деле заставил его тоже почувствовать себя немного лучше. Если лейтенант думал, что его слова имеют смысл, то, вероятно, так оно и было. Что еще лучше, другие люди могли бы думать о том же, вместо того, чтобы беспокоиться о том, как, черт возьми, чарисийцам удалось волшебным образом продвинуть так много людей так далеко вперед, и никто этого не заметил.

Эта мысль все еще просачивалась в его сознание, когда он услышал слабый, отдаленный звук горнов.

Это были не его горны, и пока он наблюдал, чарисийский строй задрожал, а затем пришел в движение.

— Вот это неприятное зрелище, не так ли? — пробормотал себе под нос бригадный генерал Кинт Кларик.

Он и его сотрудники присоединились к штабной группе полковника Жэнстина. Каждая из двух чарисийских бригад держала в строю по три своих батальона, четвертый батальон находился в резерве, а 1-й батальон Жэнстина сформировал центр линии третьей бригады на левом фланге чарисийцев. В данный момент Кларик остановился на небольшом холме, вглядываясь в свою подзорную трубу поверх голов своих наступающих стрелков на ожидающий их строй корисандцев.

Линии корисандцев были намного плотнее, чем его собственные — более глубокие, ощетинившиеся остриями копий. Более плотный фронт и большая глубина должны были обеспечить им гораздо большую ударную мощь, если дело дойдет до ближнего боя, но это возможное преимущество было получено за счет уменьшения максимальной огневой мощи каждого корисандского батальона. Или, скорее, уменьшения ее по сравнению с чарисийскими батальонами. Похоже, Кларику, возможно, вот-вот предстоит выяснить, окажутся ли в конце концов точными его теории об огневой мощи, превосходящей ударную мощь.

В этом есть что-то подходящее, — размышлял он, уверенно водя подзорной трубой, осматривая переднюю часть вражеской позиции. — Будет справедливо, если парень, который считал себя таким умным, когда все это придумал, должен будет проверить свои собственные концепции, так сказать, под огнем. Странно. Почему-то я не очень-то жду этой возможности.

— Думаю, это около восьми или девяти тысяч человек, сэр, — тихо произнес голос у локтя, и он повернул голову, изогнув бровь в сторону майора Брайана Лафтина, своего старшего офицера штаба. — Имею в виду, в их основном строю, — добавил Лафтин.

— Ах, да. В их основном строю, — сухо сказал Кларик.

— Ну, да, сэр. — Лафтин на мгновение почувствовал себя довольно неловко, затем увидел искорку юмора в глазах своего командира.

— Каким-то образом, — сказал Кларик, — до этого момента шансы казались не такими уж плохими. Он криво усмехнулся. — Я только что обнаружил, что вид всех этих парней, стоящих вон там, как бы выводит понятие «численного превосходства» из чисто интеллектуальной категории.

— Это действительно так, сэр, — согласился Лафтин. — И посмотрите вон туда, в центр их линии.

Кларик посмотрел в указанном направлении, и его губы слегка сжались.

Местность между пустошью, через которую они прошли, и рекой, примерно в шести или семи милях к западу, состояла в основном из полей хлопчатого шелка, пахотных земель и пастбищ, с поясами садов ближе к городу, расположенному вокруг каменного моста. Там также были разрозненные участки леса, хотя ни один из них не казался таким заросшим проволочной лозой, как дикая местность, через которую они пробирались, чтобы добраться сюда. По крайней мере, некоторые пастбища были разделены тщательно ухоженными изгородями из проволочной лозы, а также было несколько каменных стен. К счастью, стены, очевидно, предназначались для обозначения собственности, а не для серьезных препятствий, и очень немногие из них поднимались намного выше половины роста человека.

В целом, местность была настолько близка к идеальной, насколько он мог себе представить. Она действительно неуклонно поднималась в гору к подножию гор Дарк-Хиллз. Фактически, предгорья на дальнем берегу реки были на самом деле ближе к низким утесам, — подумал он, не сомневаясь, что они были надежно укомплектованы дополнительными войсками, которые корисандский командующий отказался втиснуть в это относительно ограниченное поле боя. Река была слишком широка, чтобы гладкоствольные мушкеты на вершинах этих утесов могли доминировать на нижнем, более плоском восточном берегу, хотя для полевой артиллерии, даже артиллерии типа «карронада», разработанной корисандцами, это было бы совсем другое дело. Помимо этого, однако, местность перед ним была почти идеально приспособлена для его собственных тактических нужд, в то время как более плотные и глубокие формирования корисандцев обнаружат, что относительно небольшие препятствия на местности будут гораздо более затруднительными для них, чем для его собственных людей.

К сожалению, причина, по которой это было идеально для его стрелков, заключалась в том, что корисандцы искали точно такие же четкие зоны огня для своей артиллерии, и они разместили не менее тридцати или сорока полевых орудий в центре своего фронта. Это было то, что заметил Лафтин, и рот Кларика сжался еще сильнее, когда он представил, что эти пушки сделают с его собственными батальонами, если им представится такая возможность.

Мы просто должны сделать так, чтобы у них не было такого шанса, не так ли, Кинт?

— Передайте сигнал майору Бриндину, — сказал он. — Я хочу, чтобы наши полевые орудия и лейтенант Хатим разместились в центре. Скажите ему, чтобы он не приближался со своими пушками к их орудиям ближе чем на пятьсот ярдов.

— Да, сэр.

Лафтин что-то деловито нацарапал в своем блокноте, затем перечитал краткое сообщение. Кларик выслушал, затем удовлетворенно кивнул, и молодой майор трусцой направился к гелиографу, который находился на вершине их холма. Связист, управлявший устройством, прочитал записку майора, навел прицел на конных офицеров, столпившихся вокруг двенадцатифунтовых полевых орудий и их тягловых драконов, и потянулся к рычагу сбоку гелиографа. Мгновение спустя затрещали ставни, когда он высветил инструкции в закодированных вспышках отраженного зеркалом солнечного света.

Лафтин подождал, пока не будет получено подтверждение майора Бриндина. Так получилось, что положение Бриндина было еще недостаточно освещено, чтобы он мог использовать свой собственный гелиограф, но его сигнальная группа вывела единственный зеленый флажок, который указывал на то, что сообщение было получено и понято. Это было не так хорошо, как повторение текста сообщения, чтобы убедиться, что оно не искажено, но если бы у Бриндина были какие-либо сомнения относительно того, что он должен был делать, его сигнальщики вывесили бы красный флаг, который просил повторить сообщение.

— Сообщение принято, сэр, — объявил Лафтин, присоединяясь к Кларику.

— Спасибо тебе, Брайан. Я тоже видел этот флаг.

Лафтин кивнул, а затем он и его командир встали бок о бок, наблюдая, как четыре тысячи чарисийцев неуклонно приближаются к более чем десяти тысячам корисандцев.

— Сэр, они идут прямо на нас!

Молодой лейтенант — ему не могло быть намного больше девятнадцати, — подумал Гарвей, — говорил обиженно, почти возмущенно. И в его голосе тоже звучало недоумение. Что, — решил Гарвей, — можно было бы сказать и о командире лейтенанта.

Они не могли знать, сколько наших людей поджидали их, — твердо сказал он себе. — По крайней мере, не тогда, когда они продвинулись на свои нынешние позиции прошлой ночью. С другой стороны, если только они не слепые, они наверняка могут сказать, что нас здесь больше, чем у них сейчас! Так почему же они идут на нас?

Корин Гарвей многое бы отдал, если бы мог быть уверен, что ответом было чарисийское высокомерие или глупость. К сожалению, он сомневался в справедливости этого выбора.

Тем не менее, если они не ожидали увидеть так много наших, это могло бы объяснить, почему они так далеко продвинулись вперед. И вполне возможно, что, поставив себя в положение, когда их единственный путь к отступлению лежит по единственной узкой дороге, они считают, что их лучший шанс — это ударить по нам и надеяться, что мы сломаемся, а не увидеть, как их организация отправится прямиком в ад, пытаясь улизнуть через эту жалкую крысиную нору дороги.

Цепочка его мыслей оборвалась, когда зазвучали новые звуки горна. На этот раз они принадлежали ему, и он наблюдал, как его собственная пехота начала продвигаться вперед, как и планировалось.

Он задумчиво почесал кончик носа, заставляя свое выражение лица оставаться спокойным, в то время как внезапное малодушное искушение отозвать свои войска назад охватило его.

Не будь идиотом, — строго сказал он себе. — Ты вот-вот впадешь в панику и решишь отступить еще до того, как прозвучит хоть один выстрел! Вы должны атаковать их, а не ждать, пока они нападут на вас! Кроме того, если ты не можешь победить их с такими большими шансами в свою пользу, какой смысл даже пытаться?

Бригадный генерал Кларик кивнул с чем-то очень похожим на удовлетворение, когда корисандцы начали продвигаться вперед. Неудивительно, что их мощная артиллерийская батарея осталась на месте. Они разместили свои орудия в почти идеальной позиции, на гребне длинного, резко поднимающегося склона. У артиллеристов было широкое открытое поле для огня, удобное для ведения огня поверх голов собственной наступающей пехоты. Конечно, у этого тоже были свои недостатки. Например, стрелять картечью или шрапнелью над головами своих собственных войск было не очень хорошей идеей. Летящие шарики быстро рассеивались — как по вертикали, так и в стороны, — что означало, что вы, как правило, убивали довольно много своих людей, если пытались сделать что-то подобное, а пехота, по какой-то странной причине, не очень приветствовала это.

Что, вероятно, объясняет, почему никто не наступает прямо перед их пушками, — сухо сказал себе Кларик. — Интересно, достаточно ли долго у них была приличная артиллерия, чтобы разобраться с прицельным огнем?

Его собственные эксперименты и эксперименты барона Симаунта быстро показали, что полевая артиллерия, стреляющая сплошными ядрами, наиболее эффективна, когда земля достаточно твердая, чтобы вызвать рикошет, и артиллеристы научились оценивать попадание своего снаряда, чтобы он отскочил к вражескому строю. Картечь и шрапнель могли бы извлечь выгоду из того же эффекта, хотя они и не могли надеяться сравниться с эффективной дальностью ядер.

В данном случае почва почти наверняка была слишком мягкой для хорошего отскока, — размышлял он. — И все же ему хотелось бы знать, пришли ли корисандцы к тем же выводам или нет. Рано или поздно они должны были встретиться друг с другом на достаточно твердой земле, и было бы неплохо, если бы это не стало неожиданностью, когда корисандцы будут готовы отразить свои выстрелы в его людей.

Посмотрим, — подумал он. — Я вижу перед собой много пехоты. Чего я не вижу, так это их кавалерии. Удивляюсь…

Он задумчиво посмотрел на север, в очередной раз пожалев, что у него нет собственного приличного конного подразделения. Если этот Гарвей был так хорош, как предполагалось, — а тот факт, что он продемонстрировал такую боевую мощь в том, что должно было казаться идеальной позицией на основе всего, что он знал об оружии морских пехотинцев, определенно указывал на то, что так оно и было, — тогда эта кавалерия должна была где-то быть. И наиболее вероятным местом ее нахождения было ожидание там, где она должна была отрезать Кларику путь к отступлению обратно в эту проклятую пустошь.

— Нам нужно еще одно сообщение, Брайан, — сказал он.

— Ладно, мне это не нравится, — пробормотал сэр Чарлз Дойл.

Чарисийская артиллерия, несмотря на то, что в ней была всего дюжина орудий, двигалась через поле боя прямо к его собственным тридцати пяти орудиям. Это указывало либо на крайнюю глупость (что, учитывая то, что Чарис недавно сделал с флотами своих различных противников, не казалось особенно вероятным), либо на то, что артиллеристы с другой стороны знали что-то, чего не знал он. Что казалось слишком вероятным.

Может быть, они просто рассчитывают на больший радиус действия, — подумал он. — Мы не знаем, насколько он больше, но если они останутся на расстоянии более пятисот или шестисот ярдов, мы не сможем эффективно достать их даже ядрами. Не на такой мягкой земле. И готов поспорить, что у них дальность стрельбы ближе к тысяче или даже тысяче четыремстам ярдам. Это будет неприятно.

Тем не менее, в конечном счете единственной функцией артиллерии с обеих сторон была поддержка пехоты. А пехотные батальоны с обеих сторон продолжали маршировать прямо навстречу друг другу. В конце концов, это должно было привести чарисийцев в зону досягаемости Дойла, что бы там ни затевала их собственная артиллерия. И если он и пехота сэра Корина смогут уничтожить достаточное количество их пехотинцев, то их орудий будет недостаточно, чтобы остановить волну катастрофы.

— Спокойно. Спокойно, парни, — пробормотал сержант Уистан, хотя весь его взвод, кроме двух человек, был вне пределов слышимости. Если бы он вообще подумал об этом, то признал бы, что на самом деле это была скорее мольба к тому из архангелов, который мог бы ее услышать, чем предостережение своим морским пехотинцам.

Остальная часть третьей бригады неуклонно продвигалась за ним, несмотря на то, что ему показалось совершенно неестественной тишиной. Пронзительно зазвучали трубы, но даже это казалось далеким и дальним. Он все еще слышал отдаленные птичьи крики и жужжание насекомых, мельтешащих в высокой, почти спелой пшенице, в которой прятались он и его люди.

Он осторожно поднял голову, выставив над пшеницей только тулью шляпы. В данный момент эта шляпа выглядела гораздо менее воинственно, чем на плацу, что ничуть не смутило Эдварда Уистана. Подавляющее большинство разведчиков-снайперов были парнями с ферм, как и сам Уистан, большинство из них охотились — некоторые, как старший капрал из собственного взвода Уистана, вероятно, на самом деле были браконьерами — и они понимали, как работает маскировка. Горстка городских парней, прошедших строгую программу подготовки разведчиков-снайперов, тоже должна была усвоить это, и большинство из них сочли чертовски забавным, когда им в первый раз приказали прикрепить к шляпам случайную зелень. Однако это развлечение, как правило, быстро исчезало, как только они обнаруживали, что простое нарушение контура человеческой головы может заставить ее исчезнуть на фоне растительности. Что только доказывало, что даже городские парни могут чему-то научиться, если их сержанты будут готовы достаточно сильно пнуть их под зад.

Он отбросил эту мысль в сторону, подняв глаза достаточно высоко, чтобы увидеть мягко колышущееся море пшеницы, а затем удовлетворенно хмыкнул. Подразделения корисандской пехоты тоже продвигались вперед, и он пытался убедить себя, что рад это видеть. Однако ему не совсем удалось убедить себя в этом. Удовлетворенность тем, что враг действует так, как надеялся, да; радость видеть, что несколько тысяч вооруженных людей движутся прямо на него, нет. О, придержи язык, Эдвард! — строго сказал он себе. — И пока ты это делаешь, проверь свой запал.

Капитан Антан Иллиэн был достаточно молод, чтобы волнение и предвкушение почти пересилили его тревогу.

Почти.

Его юношескому представлению о себе не нравилось признавать, что это определение применимо, но, учитывая потную хватку на рукояти меча и тошноту, шевелящуюся в животе, он не мог этого отрицать. Не то чтобы он собирался позволить кому-либо из своих людей увидеть это. Его командир батальона и старший сержант, по крайней мере, знали, что это будет его самый первый бой, и он надеялся, что они сохранили эту информацию при себе. Он был очень осторожен, чтобы не сказать никому другому, что это не так, но он также не пытался изо всех сил признаться, что никогда еще не чувствовал запаха порохового дыма в реальном бою, и он предпочел бы, чтобы никто из солдат его роты не догадался об этом в данный конкретный момент. Так или иначе, он сомневался, что это открытие способствовало бы их уверенности в его лидерстве.

Он поднял глаза, когда в утренней тишине послышались звуки чарисийской волынки. Они все еще казались далекими, слабыми, как фон за приближающимся шуршащим звуком тысяч ботинок позади него, движущихся по пшенице высотой по пояс, скользкой от росы. За приглушенным грохотом, звоном и скрежетом оружия, отдаленными выкриками команд его товарищей-офицеров и сержантов в кожаных доспехах и его собственным дыханием. Утренний солнечный свет согревал его лицо, хотя на западе позади него собирались дождевые тучи. Было уже не так жарко, как вчера, и он вдруг поймал себя на том, что отчаянно надеется, что окажется поблизости и увидит дождь, когда он, наконец, пойдет.

Он положил обнаженный меч плашмя на плечо, как это делали его более опытные товарищи, и сосредоточился на уверенной походке. Его бриджи уже промокли от утренней росы, а губы изогнулись в неожиданной усмешке.

По крайней мере, так никто не сможет заметить, если я обмочусь, когда начнется стрельба!

Они начали приближаться к врагу, и он оглянулся через плечо, чтобы проверить позицию майора. Он не беспокоился о том, чтобы видеть ряды своей собственной роты; его сержанты знали свое дело гораздо лучше, чем он, и их возмутило бы само предположение, что они нуждаются в его надзоре, чтобы выполнять свою работу должным образом. В данный момент его работа, как и у любого другого командира роты в передовых батальонах, заключалась в том, чтобы выглядеть уверенно, когда он шел прямо на врага с беспрекословной уверенностью, что его идеально сформированная рота следует за ним по пятам.

Гораздо труднее сделать это, когда меня ждут настоящие люди с настоящим оружием, — размышлял он. — И у них действительно много мушкетов. На самом деле, я не вижу там ни одной пики.

Его глаза сузились, когда он понял, что действительно не видел ни одной пики. Новые кремневые мушкеты Корисанды имели гораздо более высокую скорострельность, чем старомодные фитильные ружья, и он не сомневался, что оружие чарисийцев может стрелять по крайней мере так же быстро. Тем не менее, маловероятно, что один только мушкетный огонь удержит решительного врага от сближения, и если это произойдет, они будут скучать по этим пикам — очень сильно. Но чарисийцы должны были знать это по крайней мере так же хорошо, как и он, так почему же..?

Он заставил себя отложить этот вопрос в сторону, хотя подсознание подсказывало, что он только что увидел одну из причин, по которой на другой стороне поля не было пикинеров.

Он снова оглянулся на майора, ожидая сигнала. Расстояние между линиями фронта противников сократилось до немногим более пятисот ярдов. Согласно их приказу, они должны были приблизиться на семьдесят пять или восемьдесят ярдов, прежде чем стрелять. Если их огневая мощь окажется такой эффективной, как все ожидали — или, по крайней мере, надеялись, — они останутся на этом расстоянии и будут бить до тех пор, пока чарисийцы не сломаются. Если оказывалось, что по какой-то причине их огонь не был эффективным, как ожидалось, пикинеры должны атаковать, а мушкетеры следовали бы за ними в поддержку. Поскольку чарисийцы тоже приближались к ним, майор должен был точно указать, где и когда он хотел, чтобы его батальон остановился, и именно поэтому Иллиан наблюдал за ним. И, несомненно, поэтому майор наблюдал за полковником, который должен был решить, где остановится весь полк.

Глаза сержанта Уистана сузились, когда корисандцы продолжали пробираться к нему через высокую пшеницу. Это было странно. Он чувствовал себя более чем немного взволнованным, когда полковник Жэнстин отдал ему приказы и сообщил, что ему — сержанту Эдварду Уистану — решать, когда сделать самый первый выстрел в бою. Теперь, когда момент почти настал, эта особая нервозность исчезла. Он не мог сказать, что скучал по этому, но ему действительно хотелось, чтобы это забрало с собой всю остальную его нервозность.

Он должен был признать, что корисандцы поддерживали почти идеальный строй, продвигаясь вперед. Это было нелегко, особенно когда войскам приходилось прокладывать себе путь через пшеницу такой высоты, и это тоже мало что дало для рассматриваемых пшеничных полей. Местные фермеры будут в ярости, — подумал он. — Поле позади наступающего врага было вытоптано тысячами и тысячами ног, как мостовая. Ни одна из запряженных лошадьми жаток не смогла бы срезать короче неубранную пшеницу. Кролики, кустарниковые ящерицы, травяные ящерицы, перепела и полевые виверны с белыми кольцами шуршали и копошились в еще стоящей пшенице, убегая от приближающихся топочущих ног, и Уистан почувствовал к ним определенную симпатию. Он тоже хотел бы сбежать, если быть честным, и ему было интересно, что произойдет, когда дикая природа, убегающая от корисандцев, столкнется с дикой природой, убегающей от чарисийцев?

Большая травяная ящерица, по крайней мере, полтора фута длиной, врезалась прямо в грудь Уистана, когда сержант опустился на колени в пшеницу. Удара было достаточно, чтобы морпех хрюкнул, когда ящерица отскочила от него, а и без того перепуганное существо издало пронзительный панический писк. Она приземлилась, уже дрыгая всеми шестью лапами, и исчезла где-то за его спиной.

Что ж, это больно, — подумал сержант. — Не говоря уже о том, что у меня чуть сердце не остановилось. И я рад, что отлил перед тем, как устроиться.

Эта мысль заставила его фыркнуть, и он оглянулся на приближающегося врага. Ведущие корисандцы почти добрались до фермерского пугала, которое он передвинул прошлой ночью, чтобы оно служило ориентиром.

При общей длине в шестьдесят четыре дюйма оружие разведчиков-снайперов было на полфута короче стандартного нарезного мушкета линейных формирований, хотя их стволы были всего на два дюйма короче, благодаря тому, что кто-то со Старой Земли назвал бы винтовку конструкцией «буллпап». Нарезы более короткого ствола также имели более крутой поворот, и оружие было оснащено прицелом с разметкой, увеличенной до пятисот ярдов. Теоретически, человек должен быть в состоянии точно стрелять из него на тысячу ярдов, но из-за снижения пули, трудности оценки дальности в первую очередь и явной трудности выбора цели на таких больших расстояниях, для большинства людей это не было действительно практичным вариантом. Отдельный взвод элитных стрелков в каждой разведывательно-снайперской роте был оснащен винтовками, которые на самом деле были на шестнадцать дюймов длиннее стандартного пехотного оружия, с откидными апертурными прицелами, градуированными до тысячи двухсот ярдов. В умелых руках эта винтовка могла зафиксировать выстрел в голову с расстояния в пятьсот ярдов и надежно поражать цели размером с человека на вдвое большем расстоянии, при условии, конечно, что цель будет сотрудничать, оставаясь неподвижной. Однако в данный момент все эти стрелки были сосредоточены в другом месте, вероятно, там, где была размещена корисандская артиллерия.

Где бы они ни были, они тоже ждали его. Теперь, наблюдая, как один из младших офицеров, возглавлявший боевую линию корисандцев, прошел мимо пугала, он медленно и осторожно взвел курок своей винтовки. Передний ряд мушкетеров добрался до пугала и отбросил его плечом в сторону, а Эдвард Уистан поднял оружие, запечатлел цель в прицел и нажал на спусковой крючок.

Капитан Иллиэн услышал первый выстрел.

Он удивленно вскинул голову. Ближайший чарисиец все еще был по меньшей мере в трехстах ярдах от него!

Эта мысль промелькнула у него в голове, но потом он увидел пороховой дым на пшеничном поле. Это было слева от него и гораздо ближе, чем основные чарисийские формирования.

Но это все еще в ста пятидесяти ярдах от…

Антан Иллиэн внезапно перестал думать, когда другой чарисийский разведчик-снайпер нажал на спусковой крючок, и пуля пятидесятого калибра насквозь пробила его нагрудник.

Сэр Филип Миллир напрягся, когда «хлоп-хлоп-хлоп» мушкетного огня прокатилось по фронту его наступающего полка.

Как и капитан Иллиэн, он не мог поверить собственным ушам в течение первого удара сердца или около того. Враг был слишком далеко, чтобы одна из сторон могла стрелять в другую! Но потом он тоже увидел дым, поднимающийся среди высокой пшеницы. Появились десятки — десятки — внезапных белых облачков, и мышцы его челюсти напряглись, когда он понял, в кого они стреляли.

Уистан почувствовал волну смешанного удовлетворения и чего-то похожего на вину, наблюдая, как его цель рушится, как сломанная игрушка. Другие снайперы-разведчики стреляли, следуя его примеру, и по всему корисандскому фронту падали офицеры и знаменосцы.

Командиры рот, которые действовали как живые ориентиры для своих людей, были главными целями, и смертоносный точный винтовочный огонь прошел сквозь них, как жнец. Насколько мог судить Уистан, каждый из них был ранен по крайней мере один раз, а позади них опрокинулись штандарты подразделений, когда другие стрелки нацелились на их носителей.

Весь вражеский строй дрогнул в шоке, но Уистан больше не смотрел. Он был слишком близко к корисандцам, чтобы тратить время на восхищение собственной меткостью или даже меткостью своих людей. Даже с бумажными патронами вместо порохового рожка перезарядка дульнозарядной винтовки требовала времени. Особенно, если человек пытался сделать это, прячась в трехфутовой пшенице. Вот почему ни один из снайперов-разведчиков даже не пытался сделать что-то настолько глупое. Вместо этого они деловито пробирались в тыл — очень похоже на травяную ящерицу, — подумал уголок мозга Уистана, — делая все возможное, чтобы оставаться полностью скрытыми.

Миллир злобно выругался, когда понял, что чарисийцы только что перебили по меньшей мере половину командиров рот его полка.

Он знал каждого из этих офицеров лично, и большинство из них были достаточно молоды, чтобы годиться ему в сыновья. Несмотря на это, ярость, которую он испытал, увидев, что их намеренно убили, поразила бы его, если бы у него было время по-настоящему подумать об этом. В конце концов, офицеры всегда были приоритетными целями. Единственное отличие на этот раз заключалось в том, что чарисийцы устроили тщательно скоординированную, заранее спланированную засаду. Дальность стрельбы была настолько велика, а точность казней — а это было то, чем они были на самом деле: хладнокровные, тщательно спланированные казни — была настолько высока, что люди, которые их проводили, должно быть, были вооружены винтовками. И это означало, что чарисийцы выставляли специально обученных и экипированных стрелков специально для засад, подобных этой.

У них не могло быть их много, учитывая низкую скорострельность винтовок. Никакое оружие, чей плотно прилегающий патрон нужно было вбивать в ствол, чтобы протолкнуть его в нарезы, не могло стрелять так быстро, как гладкоствольное, и именно по этой причине ни один полевой командир не мог пожертвовать такой огневой мощью своих регулярных линейных подразделений, какими бы точными ни были винтовки. К сожалению, это не означало, что тактика не могла быть чертовски эффективной, и его челюсти сжались, когда его мгновенная вспышка ярости немного отступила, и он осознал, что потеря такого количества офицеров будет означать для сплоченности и морального духа подразделений. Устойчивость пехотной роты, ее способность выдерживать удары боя, не падая духом, в огромной степени зависела от ее офицеров. На их знании своего человеческого материала, их осознании того, кто будет опорой силы и за кем нужно будет внимательно следить, когда возникнет давление. И, возможно, даже больше, от уверенности людей в своих лидерах. Они знали своих собственных офицеров. Они прислушивались к их голосам в бою, читали свою собственную судьбу и ход сражения по тону, которым отдавались приказы.

Теперь то, что должно было быть источником силы, превратилось в источник слабости, и люди, которыми командовали эти умершие и раненые офицеры, так же, как и Миллир, поймут, что произошедшее было преднамеренной, хорошо спланированной, блестяще выполненной тактикой… разработанной, чтобы сделать именно то, что она проделала.

Рот полковника Жэнстина растянулся в жесткой, обнажающей зубы усмешке, когда снайперы-разведчики уничтожали младших офицеров другой стороны. Если бы он знал, какие мысли проносились в голове Филипа Миллира в тот момент, он не смог бы не согласиться ни с одной из них. Это было преднамеренное убийство, и хотя Жэнстин стремился убивать людей не больше, чем любой другой человек, он в одно мгновение повторил бы это снова.

Тщательно выстроенные ряды корисандцев уже не были такими аккуратными, как раньше. Кое-где — особенно там, где каким-то чудом не задело командира роты, — отдельные подразделения продолжали наступать в том же устойчивом темпе. Другие подразделения, спотыкаясь, остановились, когда их командиры упали. Третьи продолжали продвигаться вперед, но более медленно, почти нерешительно, поскольку солдаты в строю ждали, пока один из взводных командиров роты примет командование подразделением. К сожалению, немало из этих командиров взводов также стали жертвами.

Части линии, которые продолжали наступать, внезапно остановились, когда поняли, что так много их соотечественников отстали. Они стояли там, где были, ожидая, пока дезорганизованные подразделения полностью вернут себе контроль, что годилось, среди прочего, для того, чтобы снайперы-разведчики получили время, необходимое им для успешного отхода к позициям своих стрелков.

Одетые в камуфляж снайперы просачивались сквозь ряды линейных рот, ловко проскальзывая в проемы, не мешая неуклонному продвижению своих товарищей. То тут, то там кто-то отрывал руку от своей винтовки, чтобы похлопать возвращающихся снайперов по спине, а сам Жэнстин кивнул в знак приветствия, когда старший сержант Салмин подвел сержанта Уистана к командной группе.

— Хорошая работа, сержант. Рад видеть, что ты вернулся целым и невредимым. — Полковник в поздравлении сжал плечо Уистана. — И верю, что ты рассчитал это тоже почти идеально.

— Надеюсь на это, сэр. — Сержант-разведчик-снайпер покачал головой с мрачным выражением лица. — Прошу прощения, но я бы предпочел не делать этого снова в ближайшее время. Стрельба по кроликам и горным ящерицам — одно. Это, однако…

— Мы можем надеяться, сержант. — Жанстин снова сжал его плечо. — Мы можем надеяться.

Их взгляды на мгновение встретились, а затем Жэнстин оглянулся на неуклонно сокращающийся разрыв между двумя силами и покачал головой.

— Теперь, когда вы так хорошо выполнили свою работу, сержант, полагаю, что все мы должны выполнить нашу часть.

Гарвей был слишком далеко позади своих наступающих полков, чтобы увидеть, что произошло. Он видел, как внезапно из пшеничных полей, словно отвратительные поганки, выросли белые воздушные шары, и инстинктивно понял, что его войска только что столкнулись с заслоном рассеянных стрелков. Чего он не понимал, так это того, что их было более четырехсот, и что они только что нанесли сокрушительный ущерб командной структуре слишком многих его передовых батальонов.

Он немного медленнее, чем Миллир, понял, что стрелявшие, о которых идет речь, должно быть, тоже были вооружены винтовками. Главным образом потому, что его позиция так далеко в тылу затрудняла оценку расстояния, с которого были произведены выстрелы… и еще больше потому, что он понятия не имел, насколько убийственно точными они были.

Его рот сжался, когда все его формирование остановилось, пусть и ненадолго, чтобы привести в порядок свои ряды и попытаться реорганизоваться в связи с потерей стольких ключевых кадров. Не имея ни малейшего представления о том, сколько офицеров и сержантов только что было уничтожено, он не понимал паузы. Конечно, россыпь мушкетных пуль не должна была привести к тому, что линия фронта шириной более двух миль остановилась на своем пути!

Это была короткая пауза, но даже мелочи могли накапливаться лавиной на поле битвы. Он почувствовал, что наклоняется вперед, желая, чтобы сплошные линии и блоки пехоты возобновили свое движение. Бесценные секунды растянулись в еще более невосполнимые минуты, а линии все еще стояли на месте. Это выглядело так, как будто его левое крыло ждало его правого, и он стиснул зубы.

Левым крылом командовал сэр Жер Сумирс, барон Баркор. Он также был самым старшим из командиров Гарвея. Он был солдатом почти тридцать лет, хотя за эти три десятилетия видел очень мало серьезных действий. За исключением пары набегов на мятежных зибедийцев, его опыт был в основном приобретен против разбойников, а не против обученных солдат, и у него была ярко выраженная склонность действовать по правилам. Хуже того, он все еще был привязан к старой книге правил. У него было больше проблем, чем у остальных, с тем, чтобы разобраться в новых концепциях, которые внедряли Гарвей и его отец, но его прочно укоренившееся положение в структуре армейского командования (и в политической структуре Корисанды) помешало Гарвею оставить его в резерве.

В данный момент Гарвей с радостью пристрелил бы его на месте и повесил бы на себя политические последствия. Во всех его собственных приказах перед боем подчеркивалась необходимость как можно быстрее разобраться с чарисийцами. Координация была хорошей, и путаницы следовало избегать любой ценой, но скорость выполнения была важнее всего, и правый фланг Баркора был надежно прикрыт мощной артиллерийской батареей Дойла. Ему не нужно было поддерживать идеальную связь с графом Мэнкора, справа от Гарвея. И кто-то со всем тем опытом, о котором так любил упоминать Баркор, чертовски хорошо должен знать о потенциальных последствиях того, что боевая линия может потерять импульс. Гектор Банир, граф Мэнкора, был вдвое моложе Баркора, с военной карьерой короче почти в два раза, но Мэнкора никогда бы не совершил ошибку, которой был занят Баркор.

Но это все еще только пауза, Корин, — напомнил он себе, — и в каждом крыле по пять тысяч человек. Это должно быть больше, чем общая сила чарисийцев, так что даже если Баркор облажается, Мэнкора все равно сможет выполнить свою работу.

Он сказал себе это со всей уверенностью, на какую был способен. Затем его голова резко повернулась вправо, когда загремела артиллерия.

Лэнгхорн! Я не рассчитывал, что они остановятся так далеко!

Сэр Чарлз Дойл в смятении вздрогнул, когда чарисийские артиллеристы резко остановились и начали разворачивать свои орудия.

Он довольно удобно устроился в ветвях псевдодубового дерева и наблюдал за их приближением в подзорную трубу. Он также испытывал глубокое чувство зависти, наблюдая за происходящим. Их орудийные лафеты значительно отличались от его собственных — пропорционально более легкой конструкцией и с большими колесами. И никому в Корисанде не пришло в голову включить в оснащение каждого отдельного орудия что-то похожее на отдельный фургончик с боеприпасами. Каждое орудие, по-видимому, также было приписано к гораздо большему фургону с боеприпасами, но эти более крупные фургоны были оставлены далеко позади, от греха подальше, в то время как орудия продолжали наступать.

Тягловые драконы на самом деле вообще не были запряжены в сами пушки. Вместо этого они были запряжены в меньшую двухколесную тележку с боеприпасами, а пушка, в свою очередь, была прицеплена к тележке. Вместе сцепка была немного больше и громоздче, чем одно из собственных орудий Дойла, но это уменьшило количество тягловых животных, необходимых чарисийцам для фактического перемещения орудия в действие или из строя почти на пятьдесят процентов. Не говоря уже о том факте, что куда бы ни направлялась пушка, ее собственная тележка с боеприпасами, очевидно, сопровождала ее.

Если бы только Эйлик и его проклятые кавалеристы поняли, что они видят, это не стало бы таким чертовым сюрпризом!

Дойл делал заметки для себя карандашом с того момента, как впервые увидел чарисийское оборудование собственными глазами. Между заметками он сосредоточился на напоминании себе, что ни Уиндшер, ни его солдаты не имели никакого опыта обращения с настоящей полевой артиллерией. Конечно, они не понимали, что видят, — с чего бы им это знать?

И в любом случае это не имело бы большого значения. Ты бы ничего не смог с этим поделать за последние пятьдесят два часа, даже если бы они описали тебе все до последней детали!

Эта мысль преследовала себя по задним коридорам его мозга, пока чарисийцы подготавливали свои орудия. Они справились с этой задачей с безупречной эффективностью, а своеобразное расположение тележки и повозки явно ускорило эволюцию. Несмотря на то, что шестифутовые стволы их орудий были почти в два раза длиннее, чем у его собственного оружия, они полностью развернули орудия чуть более чем за две трети времени, которое потребовалось бы его собственным расчетам.

Его челюсть сжалась, когда он созерцал дальность, на которой они делали это развертывание. Без подзорной трубы ему было бы трудно различить отдельные конечности, но ремни и ранцы все еще были видны, и разделение между верхней и нижней частями тела чарисийцев оставалось относительно четким. Таким образом, дальность стрельбы составляла более пятисот ярдов, но меньше семисот. На самом деле, это выглядело как минимум шестьсот, хотя он, возможно, был по крайней мере немного пессимистичен. Во всяком случае, он надеялся, что это так, потому что шестьсот ярдов были как раз на самом пределе эффективной дальности стрельбы его коротких двадцатишестифунтовых пушек. На самом деле, это было даже немного за пределами этой дальности. Его артиллеристы могли бы дотянуться до них при максимальном возвышении, особенно учитывая их преимущество в высоте, но он не стал бы ставить какие-либо существенные суммы на такую вероятность. И даже если бы они могли добраться до чарисийцев, «неточно» было бы крайне скромным описанием их способности на самом деле поразить их.

Вопрос, конечно, заключался в том, будет ли это справедливо и для чарисийцев.

Далеко в пшеничном поле, невидимые Дойлу среди трехфутовых стеблей, затаились тридцать человек из специализированного снайперского взвода лейтенанта Эйлина Хатима. Стрелки этого взвода были элитной частью элитного подразделения, и они это знали. Большинство взводов состояло всего из двадцати человек, но снайперский взвод был разделен на пятнадцать команд по два человека. Каждый мужчина был опытным и смертоносным стрелком, но обычно только одному из них отводилась роль стрелка, в то время как его напарник использовал подзорную трубу, чтобы идентифицировать и выбирать цели.

Что было именно тем, чем они занимались последние четверть часа или около того.

Дойл так и не услышал выстрелов. Он также не смотрел в нужное место, чтобы заметить дым от винтовок. Снайперы на самом деле находились по ту и другую сторону от развертывающейся чарисийской артиллерии, что — по определению — означало, что они были далеко от любой дистанции, на которой огонь из стрелкового оружия мог угрожать орудиям Дойла. Его артиллеристы знали это так же хорошо, как и он, и многие из них вылезли из своих орудийных ям, вытягивая шеи, чтобы лучше видеть, что происходит по обе стороны от них. Что означало, что они были полностью беззащитны, когда пятнадцать винтовок с пятидесятивосьмидюймовыми стволами, заряженных тем, что житель Старой Земли назвал бы остроконечными пулями, специально изготовленными в штамповочных прессах, выстрелили практически одновременно.

Глаза Дойла вспыхнули от изумления, когда одиннадцать его людей упали практически одновременно. Двое из них, очевидно, были ранены по меньшей мере дважды, и его мозг, казалось, на мгновение застыл, когда он зарегистрировал тот факт, что оба они были офицерами, с отличительными кушаками и шляпами, которые указывали на их звание. Фактически, все жертвы, кроме двух, были офицерами, что означало, что каким-то образом мушкетеры, которых он даже не мог видеть, выбирали отдельные цели со смертельной точностью.

Уцелевшим артиллеристам потребовалось мгновение или два, чтобы осознать, что через них только что прошла смерть. Затем, как будто чья-то рука протянулась и схватила их за лодыжки, они исчезли под защитой своих орудийных ям, оставив позади себя восемь убитых и трех раненых, гротескно распростертых на земле.

— Открыть огонь! — крикнул майор Дарин Бриндин вслед за залпом снайперов лейтенанта Хатима. Единственным реальным недостатком специализированного оружия снайперов было то, что оно было длинным и неуклюжим. Это делало маловероятным, что у них будет время перезарядиться до того, как их цели уйдут в укрытие, так что теперь все зависело от его людей, и сплошная стена дыма поднялась, когда взревели двенадцать полевых орудий его двух батарей.

На расстоянии пятисот пятидесяти ярдов они были на добрую сотню ярдов ближе предела досягаемости его двенадцатифунтовых пушек. При пяти градусах возвышения они могли метко стрелять сплошным ядром почти на тысячу семьсот ярдов, но максимальная дальность стрельбы шрапнелью составляла не более четверти этой дальности.

Однако, картечь… была совсем другим делом. Вместо тридцати шариков диаметром в один дюйм, как у шрапнельного заряда, заряд картечи состоял всего из девяти миниатюрных ядер. Но каждое из этих ядер было два дюйма в диаметре и массой почти в восемь раз больше, чем шарик шрапнели. И они вполне могли стрелять на пятьсот пятьдесят ярдов из одного из двенадцатифунтовых орудий барона Симаунта.

Дойл все еще пытался смириться с нелепой точностью и дальностью стрельбы чарисийских мушкетов, когда линия вражеских орудий исчезла за собственным дульным дымом, и первые очереди картечи с визгом обрушились на его позицию.

Некоторые из его подчиненных подумали, что он проявляет осторожность на грани робости, когда настоял на том, чтобы они вырыли надлежащие оружейные ямы. В конце концов, они знали, что чарисийские орудия уступают им численностью почти в три раза. Но, несмотря на некоторое ворчание, они выполнили его приказ, поместив каждое орудие в отдельную яму, так что их стволы просто расчистили неглубокую стену из грунта, выброшенного лопатами в сторону врага.

Жестоко неожиданный урожай чарисийских снайперов загнал его невредимый персонал обратно в ямы за мгновение до того, как выстрелили двенадцатифунтовые пушки, что означало, что «робость» Дойла только что спасла немало жизней его подчиненных.

По крайней мере, сейчас.

Звук, с которым влетела картечь, был похож на шум ветра в листьях. Что-то вроде свистящего, многоголосого шипения, которое заканчивалось тяжелыми глухими ударами, похожими на удары огромного кулака по земле, когда картечины попадали в цель.

Некоторые из этих целей не были низкими земляными насыпями, защищающими орудийные ямы, и раздались новые крики.

На самом деле точность чарисийских артиллеристов была значительно ниже, чем прицельная. В отличие от специализированной снайперской винтовки, картечь была изначально неточным снарядом, и даже для длинноствольных чарисийских пушек пятьсот пятьдесят ярдов были большой натяжкой. Но картечь также имела преимущество перед крупными ядрами; тому, кто стрелял ею, на самом деле не требовалась высокая точность для достижения смертельных результатов.

Большинство отдельных картечин безвредно зарылись в грязь. Из тех, которые этого не сделали, только две действительно попали в людей. Голова одного человека просто исчезла; другой рывком вскочил на ноги, крича, глядя на раздробленную, истекающую кровью часть своей левой руки. Но лошади и тягловые драконы были гораздо более крупными целями, чем люди, и Дойл мгновенно понял, что не отодвинул их достаточно далеко в тыл, когда развернул свои собственные орудия.

По меньшей мере полдюжины лошадей пали при первом залпе, большинство из них визжали, как замученные женщины, от внезапной неожиданной агонии, которую они совершенно не могли понять. Этот звук скручивал нервы человека, как клещи, но драконы были еще хуже. Пронзительный, мучительный вой раненого дракона был неописуем. Свистящие, завывающие крики, казалось, заполнили вселенную, и раненые звери отчаянно бросились на ограды своих загонов.

Дойл сунул блокнот в карман и соскользнул с дерева в ливне щепок коры. Он упал на землю уже на бегу, бросившись в центральную орудийную яму батареи.

— Снять заряды! Извлеките заряды! — взревел он. — Заряжай ядрами! Заряжай ядрами, будь прокляты ваши глаза!

Некоторые из оставшихся в живых офицеров его дивизиона и командиров орудий уже предвосхитили его инструкции. Он приказал зарядить свои орудия картечью, потому что мушкетеры должны были оказаться на расстоянии его эффективного выстрела, если они собирались представлять какую-либо угрозу для его батареи. Несмотря на то, что он сам настаивал на правильном размещении орудий, он на самом деле не ожидал, что чарисийцы вступят в артиллерийскую дуэль без поддержки пехоты, когда у них было едва ли треть от его орудий. Картечь и шрапнель были самыми эффективными противопехотными боеприпасами, которые были у любого артиллерийского орудия, и он никогда не представлял, что какая-либо пехота в мире может эффективно вести огонь дальше пределов досягаемости картечи. Теперь, даже когда он наблюдал за своими людьми и подталкивал их к перезарядке, он сделал мысленную пометку для руководства артиллеристам, которое он все еще составлял. Правило номер один: Никогда не заряжайте свое оружие, пока не будете знать — определенно знать, — какой тип боеприпасов потребуется.

О, черт! — внезапно подумал он, — какого черта я трачу время на перезарядку? Почему я просто не приказал им стрелять проклятой картечью, чтобы очистить оружие?!

Потому что, как он понял, он испытывал свою собственную версию паники, когда осознал, насколько сильно чарисийцы превосходили его собственное оружие. Это никому не помогло бы, и поэтому он заставил себя остановиться и сделать глубокий, успокаивающий вдох, даже когда второй и третий залпы картечи с шипением, свистом и глухим стуком обрушились на его позицию.

Притормози, Чарлз! По крайней мере, у тебя есть правильная идея, но притормози. Хорошие идеи совершенствуются, но ты также должен думать достаточно долго, чтобы принять правильные решения!

В артиллерийском шторме пряталось еще больше снайперских пуль, и они продолжали пожинать свою собственную мрачную жатву с любого человека, который неосторожно выставлял себя напоказ. Дойл не мог выделить жертв снайперов из общего хаоса.

Но он прекрасно понимал, что постоянно теряет людей по двое и по трое, несмотря на защиту их оружейных ям. Несколько невидимых пуль задели кончик кожаной офицерской кокарды на его собственной шляпе, и он начал пригибаться за козырьком своей орудийной ямы. Он едва успел остановиться, но не потому, что чувствовал себя особенно героически, а из-за осознания пошатнувшегося морального духа своих людей. Поэтому вместо того, чтобы спрятаться в укрытие, как нормальный человек, он сыграл роль сумасшедшего, которую требовали от него командирские обязанности. Он снял шляпу, чтобы рассмотреть обрезанную кокарду, затем посмотрел на окружавших его людей и помахал ею над головой.

— Ладно, ребята! — крикнул он. — Они пошли и испортили мою шляпу, и это меня по-настоящему разозлило! Я не знаю, сможем ли мы пометить ублюдков отсюда или нет, но я, черт возьми, намерен это выяснить! Как насчет вас?

К этому времени более тридцати его артиллеристов были поражены, по крайней мере половина из них мертва, но остальные ответили эхом его собственной свирепой ухмылки, и руки командиров орудий поднялись, когда их расчеты закончили извлекать заряды картечи и перезаряжать ядра.

— Огонь!

Дарин Бриндин наблюдал за внезапным извержением дыма из корисандских орудий. Их громкость была пугающей, и он затаил дыхание, когда двадцатишестифунтовое ядро рассекло воздух в его сторону.

К несчастью для артиллеристов Чарльза Дойла, у них просто не хватало дальности стрельбы, чтобы дотянуться до орудий Бриндина. Ядро с глухим стуком вонзилось в землю недалеко от батареи чарисийского офицера, и он был прав насчет того, насколько мягкой была земля. Корисандские ядра были почти шесть дюймов в диаметре, но богатый, мягкий, хорошо увлажненный верхний слой почвы был почти четыре фута глубиной, и он просто поглотил их. Некоторые из них пропахали каналы через пшеничные поля, прежде чем, наконец, остановились, и комья грязи разлетелись во все стороны, но ни один человек или тягловое животное даже не были ранены, и Бриндин мрачно улыбнулся.

— Хорошо! Давайте покончим с ублюдками! — крикнул он.

Дойл вскочил на край орудийной ямы, безрассудно выставляя себя напоказ, пытаясь что-то разглядеть сквозь дым собственного огня. Какой-то маленький, очень быстро движущийся предмет с шипящим звуком пролетел мимо его правого уха, и он понял, что его новая позиция выходит за рамки всего, что может быть оправдано примером для его людей. Но он оставался на месте достаточно долго, чтобы ветерок развеял дым от батареи, и его челюсть болезненно сжалась.

Насколько он мог судить, ни одно его ядро не достигло цели. Он мог видеть разрывы и выбоины в глубокой, ровной зелени пшеничных полей, которые, должно быть, были оставлены его огнем, но ни один из них даже близко не подходил к чарисийцам.

Он спрыгнул обратно в оружейную яму, Его сердце налилось свинцом. Его люди теперь лучше справлялись с тем, чтобы оставаться в укрытии, пока они обслуживали свое оружие — медлительные ученики, вероятно, все уже были мертвы или ранены, — но им приходилось выставлять себя напоказ, чтобы работать с оружием. И потому, что они это делали, они продолжали падать, в кровавой, жестокой эрозии его сил, и они даже не могли добраться до людей, убивающих их.

Пора отступать, — подумал он, удивленный тем, что смог так быстро смириться с поражением, но не в состоянии придумать никакой другой альтернативы. — Я должен убрать отсюда эти пушки, пока у меня еще есть животные, чтобы их перевозить, и люди, чтобы ими управлять. Корину просто придется подчиниться…

Его размышления внезапно прервал оглушительный, гораздо более громкий взрыв мушкетной стрельбы.

Возвышение Гарвея на шпиле позволяло ему видеть всю панораму выбранного им поля битвы, но только до тех пор, пока облака дыма, пронизывающие небеса, не начали закрывать его часть. Критические части, — понял он, — когда батареи противника окутались пороховым дымом, сквозь который не могла проникнуть его подзорная труба.

Не подозревая о смертоносном снайперском огне, испепеляющем позиции Дойла, или о том факте, что его собственные орудия не могли даже достать открытые позиции чарисийской артиллерии, он понятия не имел, насколько односторонним оказалось это противостояние. Вместо этого он почувствовал осторожный прилив оптимизма, что враг не все делает по-своему. И это чувство оптимизма усилилось, когда Баркор и Мэнкора наконец возобновили свое прерванное наступление.

Однако чарисийцы никогда не останавливали своего наступления. Или, скорее, они просто продолжали сближаться, пока расстояние не сократилось примерно до двухсот ярдов. Затем они остановились, тщательно выровняв свой собственный строй, давая морским пехотинцам время успокоить дыхание, пока корисандцы приходили в себя после дезорганизации, вызванной снайперами-разведчиками. Когда враг возобновил свое наступление, они были готовы.

Зарождающийся оптимизм Гарвея сменился ледяным ужасом, когда вся боевая линия чарисийцев исчезла за внезапным, новым извержением дыма. Возможно, он был слишком далеко в тылу, чтобы понять, с какой дистанции стреляли снайперы-разведчики, но он был достаточно близко, чтобы сказать, что линейные батальоны Чариса открыли огонь, по крайней мере, в два раза превышающий максимальную эффективную дистанцию его собственных войск.

С высоты шпиля он видел, как линия фронта его собственных батальонов колыхнулась, как деревья на сильном ветру, когда смертоносный залп прорвал их плотный строй, и слишком многие из них рухнули под ужасной силой этого ветра. Они были расположены так близко друг к другу, что любой морской пехотинец, промахнувшийся мимо своей цели, мог быть практически уверен, что попадет в другую, а большие пули из мягкого свинца били, как молотки, дробя конечности и тела в гротескных брызгах крови. Гарвей не мог слышать криков раненых, но он почти чувствовал панику своих людей, когда они поняли, насколько сильно их обошли.

Боже мой, они собираются устроить нам резню!

Эта мысль пронеслась у него в голове, когда со стороны чарисийцев обрушился второй, столь же мощный залп ружейного огня. Он был не таким смертоносным, как первый, но это было только потому, что дым предыдущего залпа мешал морским пехотинцам так же четко видеть свои цели. И это было достаточно смертоносно. Полегло еще больше корисандцев, и фронт Гарвея начал колебаться.

Гектор Банир, граф Мэнкора, с недоверием наблюдал, как ружейный огонь обрушился на батальоны его передовых полков. Реорганизация в связи с потерей стольких младших офицеров была достаточно плохой. Теперь это!

Он стиснул челюсти, его разум яростно работал, пока он искал какой-нибудь ответ на катастрофу, которую он уже видел, с грохотом надвигающуюся на его крыло армии Гарвея. Он понял, что это было сделано намеренно. Точечное устранение стольких командиров рот, стольких знаменосцев было направлено на то, чтобы подчеркнуть свою точку зрения, а также разрушить его командную структуру. Чарисийцы говорили ему — говорили всем его людям, — что их стрелки могут выбирать — и поражать — отдельные цели с невероятных дистанций. Теперь они подчеркивали еще более разрушительный факт, что даже их линейные подразделения могли вести огонь на тех же безумных дистанциях.

И как бы они это ни делали, это было не из тех винтовок, о которых когда-либо слышал Мэнкора или любой другой корисандец. Это не могли быть винтовки — не с той смертоносной скоростью, с которой залп следовал за залпом. Эти ублюдки на самом деле стреляли быстрее, чем мог бы любой из его собственных мушкетеров, вооруженных кремневыми ружьями! Но в то же время это должны были быть винтовки, потому что ни один гладкоствольный мушкет не мог иметь такой большой дальности стрельбы!

Он почувствовал, как его собственные нервы дрогнули, когда до него дошел смысл. В этот момент ему вспомнилась вся пламенная риторика священников, их осуждение «еретиков-отступников-чарисийцев». Честно говоря, он никогда по-настоящему не верил в дикие истории о чарисийской ереси, о том, как они открыли двери для Шан-вей и ее темных искушений. Но теперь, когда эта невероятная тяжесть огня косила его людей, он задавался вопросом.

Нет! В новой чарисийской артиллерии не было ничего демонического, никакого нарушения Запретов. Он не знал, как им удалось то, что они делали с ним сейчас, но он сказал себе, что это должно быть что-то другое, вроде новых артиллерийских установок. Какой-то новый хитрый трюк, да, но такой, который мог бы придумать любой смертный.

Что вообще ничем не помогало спасению его людей.

Он впился взглядом в поднимающуюся стену дыма над линией огня чарисийцев, затем глубоко вздохнул.

— Объявляйте атаку — сейчас же, — рявкнул он.

Бригадный генерал Кларик услышал звуки корисандских горнов. Они были слабыми и далекими из-за воя его собственной волынки, грохота и шума артиллерии и мощных ружейных залпов, но он узнал их и кивнул с неохотным пониманием.

Кто бы там ни командовал, он быстр, — подумал генерал. — Недостаточно быстр… наверное. Но быстр.

Две стороны находились на расстоянии чуть более двухсот ярдов друг от друга. При наступлении с удвоенной скоростью пехоте потребовалось бы не менее двух минут, чтобы преодолеть этот разрыв, и было крайне маловероятно, что корисандцы смогут продержаться вместе две минуты под быстрым массированным огнем его бригады. Каждый стрелок стрелял примерно раз в пятнадцать секунд, и у него было полторы тысячи таких на его огневой линии глубиной в два метра. За две минуты, которые понадобятся врагу, чтобы добраться до них, эти полторы тысячи человек выпустят двенадцать тысяч пуль не более чем по пяти тысячам целей.

Однако командир противника не мог этого знать. Если бы у него было время — время подумать об этом, время проанализировать силу огня, разрывающего его людей, по-настоящему оценить скорость этого огня, а также его точность и дальность — он почти наверняка не стал бы этого делать. Но он не знал, у него не было на это времени. Что означало, при данных обстоятельствах, что он упустил единственный слабый шанс, который у него был — или должен был быть — на победу. Перестрелка в упор между его мушкетерами и стрелками Кларика могла иметь только один конец, но если бы он смог атаковать, справиться с большим количеством своих людей, он все еще мог бы удержать поле боя.

Только этого не произойдет, — мрачно подумал Кларик.

Гарвей уловил ход мыслей Мэнкоры так же быстро, как и бригадный генерал Кларик. Однако, в отличие от Мэнкоры, он не оказался в ловушке на самом переднем крае катастрофы, захлестнувшей его армию подобно набегающей приливной волне. Ему не нужно было принимать решение посреди кровопролития, резни, криков раненых, ослепляющих волн оружейного дыма, запаха пролитой крови, разорванных и разорванных тел. Он ни на секунду не винил Мэнкору, зная, что, вероятно, сделал бы тот же выбор на месте графа.

И он знал, что это был не тот выбор.

Баркор, с другой стороны, не проявлял никаких признаков того, что каким-то образом собирается продвигаться вперед. По тем причинам, которые, как Гарвей был втайне уверен, были все неправильными, Баркор поступал правильно, в то время как Мэнкора по всем правильным причинам собирался совершить катастрофическую ошибку.

— Подайте сигнал барону Баркору! — бросил он через плечо, не отрывая глаз от поля перед ним. — Прикажите ему немедленно начать отступление!

— Да, сэр! — выпалил один из его помощников, и Гарвей услышал грохот сапог по настилу, когда молодой человек бросился к сигнальной станции.

Конечно, со всем этим дымом шансы ничуть не выше, чем даже на то, что Баркор вообще увидит семафор, — с горечью подумал Гарвей. — С другой стороны, он… достаточно осторожен, он сам может поджать хвост и убежать в любую минуту.

Было уже слишком поздно останавливать Мэнкору, но, возможно, он все еще мог бы спасти, по крайней мере, большинство людей Баркора, если бы только смог увести их с идеального места для убийства, которое он предоставил для чарисийских винтовок. Осознание того, что он был тем, кто выбрал совершенно правильную местность для новой тактики чарисийцев, наполнило его, как яд, и тот факт, что он действительно хотел, чтобы один из его подчиненных командиров был достаточно труслив, чтобы убежать от врага, был горьким, как желчь. И все же это было правдой, и его лицо застыло, как ледяной камень, когда пехота Мэнкоры двинулась в ужасный водоворот огня чарисийцев.

Почему? — Эта мысль пронеслась у него в голове. — Зачем Ты это делаешь, Боже? Мы не раскольники, пытающиеся разорвать Твою Церковь на части — это они! Так почему же Ты позволяешь хорошему человеку, хорошему командиру вести свои войска в мясорубку, подобную этой, в то время как такой кретин, как Баркор, даже не продвигается вперед?

Ответа не последовало. Он знал, что его не будет, и его взгляд стал жестким, когда он понял, что на самом деле ему придется похвалить Баркора после этой битвы — при условии, что Бог и архангелы не были достаточно милосердны, чтобы убить барона, — вместо того, чтобы лишить его командования, как справедливо заслужила его робость.

Пехота графа Мэнкоры бросилась вперед.

То, как горстке выживших из развалин его передовых рядов удалось продвинуться вперед, вместо того чтобы в ужасе разбежаться или просто броситься на землю, было больше, чем граф был готов сказать. Но каким-то образом они сделали это, и его сердце заплакало от той галантности, с которой они ответили на звуки горна.

Они двинулись вперед, спотыкаясь о тела убитых и раненых товарищей. Они пробирались сквозь дым, продвигаясь вперед в штормовой фронт ружейного огня, как люди, защищающиеся от сильного ветра, и глухие удары и шлепающие звуки пуль крупного калибра, разрывающих человеческую плоть, были похожи на град.

Чарисийцы смотрели, как они приближаются, и даже те, кто их убивал, понимали, какое мужество требуется, чтобы продолжать наступление. И все же мужества было недостаточно перед лицом такого совершенно непредвиденного тактического недостатка. Это была не вина Гарвея, не вина Мэнкоры. В этом не было ничьей вины, и это ничего не меняло. Почти восемьсот полудюймовых пуль попадали в них каждые пятнадцать секунд, а они были всего лишь плотью, только кровью.

Наступающие корисандские батальоны были похожи на детский замок из песка во время прилива. Они таяли, разорванные в клочья, сломанные, теряя мертвых и раненых с каждым шагом. Они шли прямо в огненную пустошь, похожую на преддверие самого Ада, покрытую дымом и яростью, наполненную вонью крови, громом чарисийских винтовок и криками их собственных раненых, и это было больше, чем могли вынести смертные.

Бойцы передовых батальонов не сломались. Не совсем. Их осталось недостаточно, чтобы «сломаться». Вместо этого они просто умерли.

Батальонам, стоявшим позади них, повезло немного больше. Они поняли, что все мужество во вселенной не сможет перенести их через эту выжженную зону огня. Это просто невозможно было сделать, и они действительно сломались.

— Да! — крикнул Кларик, когда строй корисандцев распался.

Пикинеры побросали свое громоздкое оружие, мушкетеры отбросили свои мушкеты, солдаты отбросили все, что могло их замедлить, когда они повернулись и побежали. Резкий, торжествующий крик вырвался у стрелков морской пехоты, и все же, по-своему, этот волчий вой был почти приветствием мужеству корисандцев, которые прошли маршем в это пекло.

— Объявите наступление! — скомандовал Кларик.

— Есть, сэр! — полковник Жэнстин подтвердил приказ, и третья бригада снова пришла в движение.

Чарлз Дойл яростно выругался, когда крыло Мэнкоры развалилось на части. Он точно понимал, что произошло, но это понимание ничего не меняло. Он только что потерял пехоту, прикрывавшую правый фланг его осажденной большой батареи, и вскоре левый фланг чарисийцев ударит по его собственному незащищенному правому флангу. Расстояние, с которого они уничтожили пехоту Мэнкоры, подсказало ему, что произойдет, когда их массированные залпы присоединятся к разрывам картечи и точечному снайперскому огню, уже уничтожающему его людей. Но если бы он отступил, если бы он попытался вытащить свои орудия, тогда позиция Баркора тоже стала бы неприкрытой. И если бы чарисийский левый фланг смог продвигаться достаточно быстро, он действительно мог бы добраться до шоссейного моста раньше Баркора. Если бы им это удалось, они бы зажали Баркора между собой и своими наступающими товарищами…

Челюсти Дойла сжались так сильно, что заболели зубы, когда он наблюдал, как крыло Баркора с готовностью отходит назад. У него было не больше сомнений, чем у Гарвея, в том, почему Баркор делал то, что делал, и все же, каковы бы ни были рассуждения этого человека, это было правильно. Он все еще собирался понести серьезные потери от огня чарисийцев, но его отступление было единственным, что могло вывести из этой катастрофы достаточно невредимой половину авангарда Гарвея. И если бы это означало пожертвовать тридцатью пятью пушками Дойла и шестьюстами людьми, чтобы спасти пять тысяч, это все равно было бы выгодной ценой.

Кроме того, — подумал он с каким-то омерзительным юмором, — я уже потерял столько драконов и лошадей, что все равно не смог бы вывезти отсюда больше половины батареи.

Его сердце болело от того, что он собирался потребовать от людей, которых обучал и которыми руководил, но все же он глубоко вздохнул и повернулся к командиру своей батареи на правом фланге. Майор, который полчаса назад командовал этой батареей, был мертв. Капитан, который еще десять минут назад был его старшим помощником, был ранен. Командование всей батареей перешло на плечи лейтенанта, которому было не больше двадцати лет. Лицо молодого человека было белым и осунувшимся под слоем порохового дыма, но он твердо встретил взгляд Дойла.

— Разверните свою батарею, чтобы прикрыть наш фланг, лейтенант, — сказал Дойл и заставил себя улыбнуться. — Похоже, нам будет несколько одиноко.