Разгадка 37-го года. «Преступление века» или спасение страны?

История одного кошмара

Сочетание двух терминов — «левый» и «консерватор» — может показаться парадоксальным с точки зрения кабинетной политологии, однако реальная политика преподносит разные сюрпризы, соединяя то, что порой выглядит несовместимым. Социальное и политическое развитие нашей страны после Октября 1917 года преподнесло один из таких вот сюрпризов.

Ленин, осуществляя «пролетарскую», как ему казалось, революцию, предполагал, что новое советское государство станет государством-коммуной, в котором все чиновники будут выборными, а вооружение — всеобщим. Однако реальность опровергла его утопические расчеты. Молодой республике пришлось решать уйму управленческих и военных вопросов, что потребовало создания сильнейшего профессионального аппарата, мало зависимого от масс непрофессионалов. И поскольку задачи перед государством ставились небывалые, определенные утопической марксистской идеологией, то и аппарат в Советской России достиг мощи небывалой. Более того, именно «зацикленность» на новой, небывалой идеологии потребовала сращивания государственного и партийного (идеократического) аппарата с переходом доминирования к последнему.

Это привело к жуткой трагедии, которая наложила отпечаток на всю советскую государственность. Уже через несколько месяцев после Октябрьского переворота в недрах партаппарата вызрели самые чудовищные экстремистские силы, которые сделали попытку отстранить от власти советского премьера — Ленина. Речь идет о политической группе Я. М. Свердлова. На ее деятельности стоит остановиться, ибо без этого сложно понять всю мощь и всю опасность партийного аппарата.

Для того чтобы глубже вникнуть в политический смысл «Большого террора» 1937–1938 годов, обратимся к событиям 1918 года, когда развернулся гораздо более масштабный и разрушительный — «Красный террор». Он был инициирован Свердловым, который являлся убежденным сторонником сращивания государственного и партийного аппаратов. Есть основание предположить, что именно он в течение нескольких месяцев 1918 года обладал почти единоличной властью, оттеснив на вторые роли председателя Совнаркома (правительства) Ленина.

Свердлов в мае 1918 года занимал два важнейших поста — председателя ВЦИК и секретаря ЦК Российской коммунистической партии (большевиков). Уже при Свердлове Секретариат ЦК приобрел огромное значение, и потому его можно с полным правом считать руководителем партийного аппарата. При этом сам Яков Михайлович считал себя лидером всей партии. Сохранились документы, под которыми Свердлов подписывается в качестве «председателя ЦК». Изучение партийных документов наглядно демонстрирует стремительное его возвышение и, соответственно, резкое ослабление позиций Ленина. Приведем цитату из исследования Ю. Фельштинского «Вожди в законе»: «Именно Свердлов зачитывает вместо Ленина на Московской общегородской партийной конференции 13 мая „Тезисы ЦК о современном политическом положении“. В протоколе заседания ЦК от 18 мая Свердлов в списке присутствующих стоит на первом месте. Заседание ЦК от 19 мая — полный триумф Свердлова. Ему поручают абсолютно все партийные дела… Ленину на этом заседании дали лишь одно поручение… Проследить дальнейший рост влияния Свердлова… по протоколам ЦК не представляется возможным, так как протоколы за период с 19 мая по 16 сентября 1918 года не обнаружены. Очевидно… потому, что в них в крайне невыгодном свете выглядела позиция Ленина. Об этом имеются лишь отрывочные сведения. Так, 26 июня ЦК обсуждал вопрос о подготовке проекта Конституции РСФСР для утверждения его на Пятом съезде Советов. ЦК признал работу по подготовке проекта неудовлетворительной, и Ленин, поддержанный некоторыми другими членами ЦК, предложил „снять этот вопрос с порядка дня съезда“. Но „Свердлов настоял на том, чтобы этот вопрос остался“».

Есть множество оснований предполагать, что Свердлов был причастен к организации покушения на Ленина 30 августа 1918 года. Именно по его распоряжению Ленин был отправлен на завод Михельсона без охраны. И это после известия об убийстве в Петрограде председателя тамошней ЧК М. С. Урицкого. Свердлов приказал забрать Ф. Каштан, якобы стрелявшую в вождя, из тюрьмы ВЧК и поместить ее в личную тюрьму, которая находилась под его кремлевским кабинетом. Он же отдал приказ о ее расстреле, хотя прав на это никаких не имел. Кстати, обращает на себя внимание и га поспешность, с которой Каплан была казнена. Никакой экспертизы (судебно-медицинской и баллистической) проведено не было, свидетелей и потерпевших никто не допрашивал. Вызывает очень серьезное сомнение то, что в Ленина стреляла именно Каплан. Эта женщина была почти слепой (то есть не могла сделать точный выстрел), а Ленин после покушения спрашивал: «Поймали ли его?» Его, а не её!

Кроме того, в покушении были замешаны два эсеровских боевика — Г. Семёнов-Васильев и Л. Коноплёва. В 1921 году, на процессе, который проводился над эсерами, власти официально признали, что именно они готовили покушение на Ленина. И самое пикантное в том, что указанные личности с начала 1918 года работали в ВЧК. Благодаря их агентурной работе оказалась парализована вся работа боевой организации эсеров. Вывод напрашивается сам собой — теракт в отношении Ленина был организован руководством ВЧК.

Кстати, председатель ЧК Ф. Э. Дзержинский находился в очень доверительных и дружественных отношениях со Свердловым. «Железный Феликс» был готов выполнить практически любую просьбу Якова Михайловича. Когда последний попросил взять на работу его молодого родственника Г. Г. Ягоду (будущего председателя ОГПУ и наркома НКВД), Дзержинский не только сделал того сотрудником ВЧК, но сразу поручил новому работнику ответственное задание. Нужно было решить — отпускать или нет за границу некоего Лопухина, сыгравшего в свое время важную роль в разоблачении полицейского провокатора Азефа. «Железный Феликс» попросил новичка вынести решение по данному вопросу. Тот решил, что Лопухин может выехать за рубеж. Выехать он выехал, но там же и остался, несмотря на то что клятвенно обещал вернуться. Это был крупный прокол в первом же деле новоиспеченного чекиста. Однако его слегка пожурили, и Дзержинский как ни в чем не бывало продолжал давать родственнику друга важнейшие поручения с подписью «ваш Ф. Э. Д.». Этот самый «Ф. Э. Д.» не удосужился даже провести проверку данных, которые Ягода сообщил о себе. А не мешало бы! Молодой выдвиженец нахальным образом наврал, приписав себе 10 лет партийного стажа. На самом же деле в партию большевиков Ягода вступил только в 1917 году, а до этого симпатизировал анархистам.

Тандем Свердлова и Дзержинского оттер раненого Ленина от власти, сделав все, чтобы как можно больше «не тревожить Ильича». Вождь уверенно шёл на поправку и уже 1 сентября принял участие в заседании ЦК. Это никак не входило в планы заговорщиков, и Свердлов добился создания загородной резиденции Ленина в поселке Горки. Туда его и перевезли, от власти подальше — «выздоравливать».

Захватив власть, Свердлов с Дзержинским стали проводить самую левацкую политику. Ленин, конечно, тоже не был ангелом, он ответственен за многие радикальные и нигилистические начинания. Однако «вождю пролетариата» был присущ и некоторый прагматизм, который делал его своеобразным центристом в ЦК и СНК. Ярчайший пример такого прагматизма — борьба за подписание Брестского мира, во время которой Ленин оказался в меньшинстве.

Весной 1918 года прагматизм подсказал Ленину, что пора прекращать «красногвардейскую атаку на капитал». В первые месяцы советской власти большевики попытались наладить на предприятиях рабочее самоуправление, столкнув рабочих и предпринимателей. Но время показало, что руководить рабочие не готовы, а промышленность все больше погружается в кризис. Тогда Ильич решился пойти с предпринимателями на компромисс. Начались переговоры с крупным бизнесменом Мещерским, которому предлагалось создать совместный с государством мощный металлургический трест. Велись переговоры и с промышленником Ста-хеевым, пробивавшим идею образования крупного хозяйственного объединения на паритетных с правительством началах. Кое-кого из предпринимателей стали привлекать для разработки тарифов зарплаты.

Но все благие начинания закончились в июне 1918 года, когда большевики приняли решение о национализации крупных предприятий. Результаты такого шага были ужасны — в конце года закрылись сотни национализированных предприятий, в стране работали лишь оборонные заводы. Обращаю внимание — национализация началась в июне, когда на первые роли вышел уже Свердлов. Он стал фактическим руководителем Советской России ещё в мае, когда, кстати сказать, была установлена продовольственная диктатура. В деревню были посланы продотряды, которые изымали хлеб у крестьян, причем без какой-либо установленной нормы. В июне же, когда руководство приступило к национализации, оно «осчастливило» крестьян новым подарочком — в деревне были созданы комитеты бедноты. Члены комбедов приступили к грабежу своих более зажиточных соседей. Они отняли у богатых крестьян свыше 50 миллионов десятин земли.

Но всё это были ещё «цветочки». «Ягодки» пошли в сентябре, когда покушение на Ленина было использовано как предлог для организации массовых политических репрессий, вошедших в историю под названием «красный террор». Эти репрессии ни в какое сравнение не шли со сталинскими. Сегодня даже трудно определить точное количество, поскольку никакого учета и контроля не было, расправа осуществлялась в соответствии с принципом «революционного правосознания». Уничтожались представители целых социальных слоев — священников, дворян, предпринимателей, чиновников, офицеров.

Жестокость свердловского руководства потрясала даже самых радикальных коммунистов, ранее не замеченных ни в какой сентиментальности. Так, Троцкий был крайне удивлен, когда, вернувшись с фронта, узнал от Свердлова о расстреле царской семьи. «Как, всех?» — воскликнул Троцкий. «Да… — ответил Свердлов. — А что?» Показательно, что важнейшее решение о казни царя и его семьи было принято без ведома такой важной фигуры, как Лев Давидович. Очевидно, что группа Свердлова имела более чем крепкие позиции.

Бросается в глаза и такое немаловажное обстоятельство. До революции Свердлов был руководителем уральского куста боевой организации РСДРП(б). Формально он подчинялся Боевому центру при ЦК, однако на деле был абсолютно независим от кого бы то ни было. По сути, Свердлов создал партию в партии. Историк О. А. Платонов, изучавший архивные материалы, связанные с деятельностью «куста», так описывает специфику этой организации: «Как в классической мафии или масонских орденах, были созданы несколько уровней посвящения в тайну организации. Полной информацией обладал только тот, кто находился на верху пирамиды, он согласовывал свои действия с боевым центром. На уровень ниже сидело тайное оперативное руководство и инструкторы боевой организации, на следующем, тоже тайном, уровне — исполнители различных грязных дел, они получали задания с предыдущего уровня и следовали точным инструкциям; в самом низу — „массовка“, рядовые члены, которые привлекались к работе, но ничего не знали о характере деятельности высших уровней посвящения» («История русского народа в XX веке»).

Свердлов сочетал незаурядный организаторский талант, жестокость и кругозор регионального сепаратиста. Дорвавшись до власти, он превратил ее в личную лавочку. Но Ленин, несмотря на ранение, все же шел на поправку. Ильич был крайне обеспокоен амбициями своего ретивого коллеги, а кроме того, боялся, что его левацкие эксперименты и совсем уже отвязанный террор нанесут непоправимый ущерб большевикам. Опираясь на других недовольных, возможно, даже на Троцкого, Ленин начал подчищать за уральским мафиози. В ноябре 1918 года решением VI Всероссийского съезда Советов были упразднены ненавистные большинству крестьян комбеды. Был отменен «чрезвычайный революционный налог». А в январе следующего года ввели продразверстку. Она, конечно, тоже была грабежом, но теперь хоть стали определять какой-то потолок государственных требований. Ранее же не было никаких норм, продотряды могли отнимать хоть весь хлеб.

Свердлов тем не менее продолжал «чудить». В противовес ленинским мерам им принимается печально известная директива Оргбюро от 14 января 1919 года. Она предписывала «провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью». Так началось расказачивание, стоившее десятков тысяч жизней.

До казачьих жизней Ленину, может, и не было особого дела, но свердловские безумства привели к тому, что казачество перешло на сторону контрреволюции. Свердлов становился все более опасен. И так уж получилось, что до очередного VIII съезда партии он не дожил.

По официальной версии, «пламенный революционер» умер от «испанки», то есть гриппа. Злые языки потом стали утверждать, что на самом деле Свердлова до смерти избили рабочие на одном из митингов. Однако в ее пользу не существует никаких документальных подтверждений. Приходится все же признать официальную версию, внеся в нее, правда, одну «маленькую» поправочку. Свердлова доконала не столько болезнь, сколько лечение. Исследование его истории болезни убеждает в том, что оно осуществлялось совершенно неправильно. Кто стоял за такой «нетрадиционной» медициной, можно только догадываться.

На партийном съезде, открывшемся без Свердлова, Ленин очень талантливо изображал скорбь и огорчение. Но досада на покойного все же прорвалась. Отдав дань талантам Якова Михайловича, Владимир Ильич поведал делегатам, что тот взвалил на себя слишком уж много партийных и государственных забот.

Положение поправили. Ленин резко снизил значение Секретариата ЦК, поставив во главе его второстепенную фигуру — Е. Д. Стасову, бывшую помощницей Свердлова. При этом сама Стасова была довольно жестко подчинена Политбюро. Одновременно Ленин, очевидно, еще не оправившись от испуга и оберегая свой Совнарком от возможной конкуренции, посадил в кресло председателя В ЦИК простоватого тверского мужичка М. И. Калинина. Тем самым был нанесен еще один удар, значительно ослабивший значение Советов.

Время шло, а поток организационной работы нарастал. Это усиливало вес «опального» секретариата. В 1921 году в ЦК было уже три секретаря. А в апреле 1922 года была введена новая должность — у ЦК появился генеральный секретарь. Им был избран Сталин.

Многим показалось, что Свердлов и его времена вернулись — в умеренном, естественно, варианте. Казалось, бюрократия обретает своего аппаратного «царя». Однако у Сталина были совершенно другие планы.

Блеск и нищета олигархии

Но как бы то ни было, а в стране возникла многочисленная и влиятельнейшая партийная номенклатура, не желающая делить свою власть ни с народом, ни с вождями. По сути, она стала олигархией. Как известно, важнейшим признаком олигархии является сращивание какой-либо социальной группы с политической властью. А здесь социальная группа — бюрократия — вообще соединилась с массовой правящей партией, вооруженной утопической идеологией.

Для любой олигархии характерен социальный эгоизм, который и является причиной сращивания с государством (это ведь дает такие выгоды!). А эгоист думает о себе слишком уж много, ему очень хочется сосредоточить в своих руках как можно больше богатства и власти — в ущерб целому, общим интересам. Олигархи как раз и сколачивают группы по интересам, которые разрывают общее одеяло на лоскуты. Любопытно, что при этом они против своей воли действуют и против своих же интересов. Без целого ведь нет и части, поэтому олигархия всегда рискует уничтожить собственную среду обитания, растащив защитные механизмы по своим медвежьим углам. Подобным образом собственное государство разрушила польская шляхта, намеренно создавшая у себя слабую власть, покорную её олигархии, но не способную защитить страну от геополитических конкурентов — мощных монархий — России, Австрии, Пруссии.

Но олигархии часто хватает ума понять всю губительность своей абсолютной власти. Так, буржуазная западная олигархия хоть и контролирует политику, но все же дает ею заниматься именно профессионалам — политикам, которые могут осознать интересы государственного целого. Им предоставляется некая автономия, и порой они используют ее с тем, чтобы несколько потеснить олигархов, умерить их эгоистические аппетиты. Например, проводя частичную национализацию — с целью улучшения работы отдельных отраслей, с которыми буржуазия не всегда может справиться сама.

Подобное благоразумие возможно потому, что в буржуазной среде сильный эгоизм сочетается с недюжинной деловой сметкой. Скрипя зубами, буржуа понимает, что ему же самому невыгодно грести под себя слишком уж много. А в бюрократической среде такой сметливости нет и быть не может. Ведь бюрократ — исполнитель, его главное достоинство состоит в том, чтобы точно и быстро выполнить указание какого-то внешнего источника власти — народа, буржуазии, вождя, монарха. Излишний ум даже вредит бюрократу.

А как уже было сказано выше, в России политика и политическая власть теснейшим образом сплелись с бюрократией. Ее олигархия грозила стать абсолютной и всепоглощающей. Особенно сильны были региональные организации партийной номенклатуры, возглавляемые секретарями партийных комитетов. В конце 20-х годов они даже пролоббировали административную реформу, в результате которой были ликвидированы прежние губернии. Взамен возникли гигантские края. В одной РСФСР их насчитывалось 14, и каждый из них был сопоставим, по значению, с союзной национальной республикой. Руководители областных парторганизаций и компартий нацреспублик, вкупе с подконтрольными им руководителями региональных советских и иных властных организаций, представляли мощную политическую силу, чья идеологическая платформа сочетала элементы и консерватизма, и левачества.

Ниже идейная позиция группы будет рассмотрена подробно. Пока же стоит назвать её участников. Наиболее влиятельной левоконсервативной фигурой был С. В. Косиор, глава мощнейшей Компартии Украины. В руководстве страны вообще были крайне сильны украинские регионалы — В. И. Чубарь, П. П. Постышев и Г. И. Петровский. Сильные позиции занимали региональные лидеры РСФСР, первые секретари краевых комитетов: И. В. Варейкис, М. М. Хатаевич, Р. И. Эйхе, П. Б. Шебоддаев, К. И. Бауман.

Молчание Кирова

Возникает большое искушение причислить к данной, весьма влиятельной группе С. М. Кирова, руководившего одной из важнейших парторганизаций — Ленинградской. Именно Кирова региональные бароны (Косиор, Варейкис, Шебоддаев, Эйхе и др.) пытались сделать лидером партии вместо Сталина на XVII съезде. Однако осторожный «Мироныч» от такого подарка отказался, сообщив об этом Сталину. Кто-то оценивает это как проявление лояльности вождю, кто-то склонен считать, что Киров сделал ставку на постепенное оттеснение Сталина от власти. Последнее предположение кажется надуманным. Киров не имел никаких политических амбиций общепартийного и всесоюзного масштабов. Партийная документация свидетельствует о том, что он очень редко посещал заседания Политбюро и высказывался лишь по вопросам, связанным с Ленинградом. Его волновали только нужды города — новые капиталовложения, ресурсы, утечка местных кадров в столицу, открытие новых торговых точек. Хрущёв сообщает в своих воспоминаниях: «В принципе Киров был очень неразговорчивый человек. Сам я не имел с ним непосредственных контактов, но потом расспрашивал Микояна о Кирове… Микоян хорошо его знал. Он рассказывал мне: „Ну, как тебе ответить? На заседаниях он ни разу, ни по какому вопросу не выступал. Молчит, и всё. Не знаю я даже, что это значит“. Действительно очень странно. Всё-таки Киров был важнейшей политической фигурой, хотя бы уже в силу того, что возглавлял „вторую столицу“». Говорят, что в тихом омуте черти водятся, и, весьма возможно, это в полной мере относится к Кирову. Уж не представлял ли он собой законченного регионального сепаратиста, мечтавшего о полной самостоятельности Ленинграда, но очень тщательно свои вожделения скрывавшего (даже от самих регионалов)?

Логика подсказывает, что оппозиция никогда бы не предпочла Кирова Сталину, если бы видела в нем человека, полностью лояльного вождю. Какая-то кошка между Сталиным и Кировым пробежала.

Некоторые историки пытаются доказать, что обоих лидеров связывали не просто деловые отношения, но и дружба. Так, биограф Кирова А. Кирилина сообщает, что ленинградский босс стал жить у Сталина во время своих визитов в Москву. Ранее он жил у Орджоникидзе: «В последние годы он тоже заезжал к Серго, завтракал с ним, оставлял портфель, уходил в ЦК. Но после заседаний в ЦК Сталин уже не отпускал Кирова, и Киров заходил за портфелем уже только перед отъездом…»

На первый взгляд это сообщение свидетельствует о наипревосходнейших отношениях между двумя руководителями. Но на все такие вещи необходимо посмотреть хотя бы дважды. И на второй взгляд возникают уже некие «смутные сомнения». «Не отпускал» — это как-то подозрительно выглядит. Такое впечатление, что Сталин Кирова просто блокировал, не желая, чтобы тот особенно контактировал с другими боссами. Ну и про портфельчик тоже весьма интересно — все-таки Киров предпочитал оставлять его у Орджоникидзе. А почему? Ведь он мог понадобиться в деловых целях. Видать, Киров не считал нужным держать такую важную вещь, как деловой портфель, рядом со Сталиным.

Есть свидетельства, которые позволяют нам отнести Кирова к одним из самых ярых противников генсека. Очень любопытные данные сообщил француз Ж. ван Ейженорт, бывший секретарем и телохранителем Троцкого в 1932–1939 годах. Согласно ему Киров пытался наладить контакты с «демоном революции», когда последний проживал в Париже. «Мироныч» послал своего доверенного человека в столицу Франции, но там Троцкого не оказалось, и вместо него посланец общался со Львом Седовым. Сообщение Ейженорта кажется фантастическим, особенно в свете сказанного выше. И тем не менее полностью отмахнуться от него нельзя — слишком уж важный источник информации. Весьма возможно, что какие-то контакты с троцкистами Киров все же имел, хотя бы и через бывшие зи-новьевские кадры. (Один из вождей левой оппозиции Г. Е. Зиновьев возглавлял Ленинградскую ПО до Кирова.)

К ним у Кирова было отношение достаточно трепетное, несмотря на то что в середине 20-х годов он был на переднем крае борьбы с левой оппозицией, имевшей наиболее сильные позиции именно в северной столице. Многие из участников зиновьевской оппозиции продолжали занимать значимые посты в партийно-государственном руководстве Ленинграда. Они, конечно, «покаялись», но в ряде случаев это покаяние было липовым. Можно со всем основанием утверждать, что бывшие зиновьевцы активно контачили со своими бывшими вождями и были весьма недовольны сталинским режимом. В Ленинграде они создали тайный оппозиционный кружок, который был разоблачён под названием «ленинградский центр». Считается, что чекисты полностью фальсифицировали дело этого центра, но это вряд ли. Кирова бывшие зиновьевцы не убивали, террором не промышляли, но оппозиционных воззрений все же придерживались. Показательно, что лидер кружка И. Котолыванов, активный участник левой оппозиции в 20-х годах и секретарь факультетского партбюро Ленинградского индустриального института, так и не признался в подготовке покушения на Кирова, зато сделал признание в создании тайной организации и взял на себя моральную ответственность за убийство Кирова. И это несмотря на весьма жесткое давление со стороны следствия. Историк А. В. Шубин, стоящий на антисталинских позициях, по этому поводу делает такое вот показательное заключение: «Как и большинство зиновьевцев, он не порвал связей с группой единомышленников, решивших действовать внутри партии. Заявление Котолыванова с просьбой о восстановлении в ВКП(б) редактировал сам Каменев» («Вожди и заговорщики»).

Кирова предупреждали о том, что нельзя доверять бывшим зиновьевцам. Однако же он действовал прямо противоположным образом. Почему? Весьма возможно, что «Мироныч» все же решил включиться в политическую игру — в самый последний момент. Есть ведь и еще одно свидетельство «оттуда». Деятель Французской компартии М. Боди, со слов кремлевского врача Л. Левина, рассказывал о «тайных мыслях» Кирова, которые сводились к тому, чтобы отказаться от колхозов, вернуться к НЭПу и дать свободу всем оппозиционным течениям, в том числе и троцкистам.

В любом случае Киров устраивал оппозицию своим сугубо региональным складом ума. В своё время она обожглась на Сталине, который хоть и был аппаратчиком, но оказался способен мыслить в общенациональных масштабах. А Киров был типичным вотчинником. Вот показательный случай — летом 1934 года Киров без разрешения Москвы использовал неприкосновенные продовольственные запасы Ленинградского военного округа. Великолепный образчик отношения к оборонным нуждам всей страны! Такими мерами Киров пытался завоевать дешевую популярность «питерского пролетариата».

Преследуя эту задачу, «Мироныч» не останавливался и перед жесткими репрессивными мерами. Так, он весьма лихо «решил» жилищную проблему в Ленинграде, которая там была весьма острой. Кирову советовали соорудить около города два кирпичных завода, и на базе выпускаемой ими продукции начать строительство упрощенных пятиэтажных домов (по сто квартир в каждом). Это должно было решить проблему, хотя и не сразу. Но Кирову ведь нужно было поддерживать свое реноме сверхэнергичного руководителя! И он принял решение выселить из Ленинграда семьи «непролетарского происхождения». В течение одного (!) дня из северной столицы выслали в более северные края десятки тысяч «бывших» (чиновников, священников, дворян и их потомков), музыкантов, врачей, инженеров, юристов, искусствоведов. Среди них было огромное количество детей, стариков, женщин. Многие из высланных погибли в дороге…

Ко всему прочему Киров устраивал регионалов тем, что сам не претендовал на весомую роль в «коллективном», олигархическом руководстве. Идеальный боярский «царь». Такой мог бы стать лидером только для того, чтобы передать власть регионалам. А власти у Кирова в 1934 году оказалось очень много, особенно если учесть его «тихое» и «скромное» поведение. Он был участником сразу трёх руководящих партийных органов — Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК.

Впрочем, вряд ли можно утверждать на все сто, что именно Сталин приложил руку к убийству Кирова. Не меньше оснований для его убийства было у той же самой оппозиции. Взять хотя бы мотив мести, ведь Киров не только не поддержал их, но выдал тайные планы вождю. Такое не прощают.

Король тяжпрома

К вождям регионального масштаба примыкали и многие видные управленцы-хозяйственники союзного масштаба. Особенно здесь выделяется колоритная фигура наркома тяжелой промышленности Г. К. Орджоникидзе. Это уже был ведомственный магнат-хозяйственник, ревниво охраняющий свою вотчину — крупнейший и важнейший наркомат, где он считал себя полным хозяином. А за ним стояли руководители различных промышленных ведомств.

Орджоникидзе занимал активную политическую позицию. Его, как и Кирова, часто считают фигурой, совершенно лояльной по отношению к Сталину. Якобы лишь в конце своей жизни, но в начале массовых репрессий прекраснодушный Серго понял — каким тираном является его старый друг Коба. На самом же деле Орджоникидзе интриговал против Сталина начиная с 20-х годов. Так, еще при жизни Ленина, в 1923 году он принимал, вместе с Зиновьевым, М. В. Фрунзе и др., участие в неофициальном совещании близ Кисловодска. Там, собравшись в пещере, как заговорщики из романов, крупные коммунистические бонзы решили ослабить позиции Сталина в аппарате. Ими было принято решение о вводе в состав контролируемого Сталиным Оргбюро Троцкого, Зиновьева и Каменева.

Во время борьбы с объединенной левой оппозицией (Троцкий, Зиновьев, Каменев) Орджоникидзе был главным инициатором примирения с ней, которое чуть было не состоялось в октябре 1926 года. Тогда лидеры оппозиции, шокированные отсутствием широкой поддержки в партийных массах, дали, что называется, задний ход и сделали официальное заявление, в котором отказались от фракционной борьбы. Доброхоты во главе с Орджоникидзе немедленно простили «левых» и проявили трогательную заботу о возвращении «блудных сыновей» в объятия «отцов партии». Вот как об этом говорил сам Серго: «Нам приходилось с некоторыми товарищами по три дня возиться, чтобы уговоритъ остаться в партии… Таким порядком мы восстановили в партии почти 90 проц. всех исключенных».

И что же? Оппозиционеры вполне справедливо усмотрели в такой позиции признак слабости, обусловленной противоречиями в его руководящей группе. Они возобновили оппозиционную деятельность.

Не где-нибудь, а на квартире Орджоникидзе (где Киров хранил свой портфельчик) регионалы вынашивали планы смещения вождя. Там же часто собирались многие недоброжелатели Сталина, с которыми Серго вел дружбу. Одним из таких недоброжелателей был В. Ломинадзе, некогда занимавший пост первого секретаря Закавказского крайкома. В 1930 году он, вместе с председателем Совнаркома РСФСР СИ. Сырцовым, создал фракционную группу, состоявшую из леваков и «правых оппортунистов», объединенных ненавистью к Сталину. Группу довольно быстро разгромили, а ее участников вычистили из руководящих органов. Тем не менее Орджоникидзе не оставил в беде своего друга. Он добился, чтобы бывшего оппозиционера наградили орденом Ленина и назначили на ответственный пост секретаря Магнитогорского горкома. После убийства Кирова Ломинадзе застрелился. Его официально объявили врагом. Так вот уже после этого объявления Орджоникидзе выбил его вдове и сыну солиднейшее денежное вспомоществование со стороны государства. Вещь небывалая…

Ещё при жизни Ломинадзе написал Орджоникидзе письмо, в котором содержались резкие выпады против Сталина. Хитроумный Серго пришёл с этим письмом к вождю и, сообщив о самой его направленности, отказался дать прочесть текст и показать его членам Политбюро. Тем самым Орджоникидзе поставил Сталина в глупейшее положение. Он продемонстрировал свою лояльность, но лишил генсека любой возможности хоть как-то сослаться на текст письма и принять меры к его автору. Все это лишний раз характеризует Серго как опытного и прожжённого интригана.

Орджоникидзе часто считают этаким прагматиком-технократом, пытающимся уберечь инженерно-технические кадры от сталинского террора. Действительно, он горячо выступал в защиту работников своего ведомства. Выступал потому, что считал его именно своим собственным, не подлежащим контролю какой-либо инстанции — партийной или правительственной. «Орджоникидзе, — утверждает историк О. Хлевнюк, — отстаивал свое „традиционное“ право самостоятельно „казнить и миловать“ своих людей» («Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы»).

Есть такая мудрая поговорка: «Не место красит человека, а человек место». В случае с Орджоникидзе все было как раз наоборот. Его красило именно «место», занимаемый пост. Сначала в ярко-красный цвет радикализма, потом в розовые, либеральные тона. В конце 20-х годов, занимая пост председателя Центральной контрольной комиссии ВКП(б), Серго был горячим поборником форсированной индустриализации, ратуя за безумные темпы промышленного роста. Тогда же он активно боролся против «вредителей» среди специалистов-хозяйственников. Того требовала контрольно-карательная должность. А вот должность наркомтяжпрома потребовала уже совершенно иных подходов. Орджоникидзе внезапно возлюбил специалистов и выступил за снижение темпов промышленного роста. По последнему вопросу он полемизировал с Молотовым, который, как председатель правительства, отстаивал точку зрения Госплана, хозяйственные интересы всего государства. Если Вячеслав Михайлович считал необходимым увеличивать капиталовложения в промышленность, добиваясь ее быстрого роста, то Орджоникидзе хотел, чтобы капиталовложений в его отрасль вкладывалось побольше, а темпы роста были поменьше. Побольше получать и поменьше работать — такова формула любого бюрократического вотчинника.

Один из ближайших соратников Орджоникидзе С. З. Гинзбург вспоминает, как на одном заседании Политбюро произошёл весьма показательный спор между Серго и Сталиным. По своему обыкновению, нарком требовал увеличения капиталовложений. Сталин тогда сказал: «Ни одной копейки вам не добавим». Орджоникидзе настолько достал его своими претензиями, что Сталин даже пригрозил созвать специальный пленум ЦК для обсуждения данного вопроса. Обратим внимание на такой казус — «деспот» Сталин грозит «либералу» Серго созывом коллегиального органа. А что же тот? Смело принимает вызов? Нет, по воспоминанию Гинзбурга, Орджоникидзе предложил Госплану сократить и законсервировать ряд объектов — в связи с отказом увеличить капиталовложения. Тем самым этот хитрющий интриган попытался не только уменьшить масштабы своей работы, но и переложить возможную ответственность на Госплан. Однако Сталин раскусил Орджоникидзе и потребовал, чтобы тот сам наметил список объектов, подлежащих сокращению и консервации.

Не отставал от Орджоникидзе бывший (бывший ли?) активный троцкист Г. Л. Пятаков, занимавший должность заместителя наркома тяжелой промышленности. В 1935 году он выступил с предложением сократить отчетность наркомата по военной продукции. Обосновывалось это якобы соображениями государственной безопасности, ведь речь идет о вооружениях и связанной с ними секретности. Реализация этой инициативы привела бы к тому, что НКТП оказался фактически вне контроля Госплана и Наркомата финансов, которым указанная отчетность поступала. А от этих двух структур информация шла в Совнарком. Получается, что Пятаков (очевидно, с ведома и при поддержке Орджоникидзе) планировал «освободить» НКТП от правительственного контроля.

Орджоникидзе представлял группу «технократов». Они были не такими влиятельными, как регионалы, но все же представляли собой определённую силу. «Технократы» довольно часто сталкивались с регионалами — по поводу дележа ресурсов (дальше об этом еще будет сказано). Однако и регионалы, и «технократы» занимали единую, сепаратистскую, по сути, позицию в отношении Центра. Поэтому последних можно считать частью, хотя и специфической, группы «левых консерваторов».

Ни Киров, ни Орджоникидзе не дожили до решающих событий весны 1937 года, когда «Большой террор» развернулся во всю мощь. Тем не менее анализ их политических портретов крайне важен, ибо они дают яркие образы революционного бюрократа, восторжествовавшего в 20-е годы. Теперь самое время нарисовать политический портрет всей группы «левых консерваторов».

Певцы бюрократизма

Консерватизм их мышления определял сам статус бюрократа, получившего в результате революции огромную власть, несопоставимую с властью царских чиновников. Как уже было сказано, бюрократ, по сути своей, исполнитель, а исполнителю всегда присущ сильнейший консерватизм.

С другой стороны, все красные региональные (и ведомственные) князьки имели богатое революционное прошлое, они вступили в партию ещё задолго до 1917 года. Опыт подпольной (или эмигрантской) работы и Гражданской войны оказал огромное влияние на их политический кругозор. А он, как понятно, был густо замешен на революционном нетерпении и революционном же насилии, национальном нигилизме и воинствующем атеизме.

«Левые консерваторы» не хотели каких-либо серьезных поворотов — ни в сторону троцкистской «перманентной революции», ни в направлении бухаринского углубления НЭПа, ни навстречу сталинскому национал-большевизму. Они хотели, чтобы развитие страны осталось где-то на уровне первой пятилетки.

Эта группировка оказывала всяческое противодействие конституционной реформе, затеянной Сталиным еще в 1934 году. Вождь желал законодательно закрепить отказ от левого, троцкистско-ленинского курса. Из мнимой диктатуры пролетариата, контролируемого мнимой диктатурой партии, он хотел сделать общенародное, национальное государство. Как известно, на выборах в Советы один голос от рабочего засчитывался за четыре голоса от крестьян, что было крайне унизительно и ставило большинство населения страны в положение людей третьего сорта. Сотни тысяч людей были вообще лишены избирательных прав. Речь идет о «бывших» — священниках, дворянах, предпринимателях, царских чиновниках, а также об их детях. Права избирать лишили и сосланных в ходе коллективизации крестьян. Само голосование происходило мало того что безальтернативно, но ещё и открыто. Очевидно, что подобные политические технологии на сто процентов обеспечивали успех местной бюрократии. Сталин решил покончить со всем этим и наткнулся на яростное сопротивление «регионалов», не желавших терять власть и поступаться ленинскими принципами, реализация которых им власть и предоставила. Эта подковёрная борьба блестяще проанализирована в монографии Ю. Н. Жукова «Иной Сталин».

На июньском пленуме ЦК 1936 года во время обсуждения проекта новой конституции никто из участников, кроме докладчика Сталина, не пожелал выступить по его поводу. Не было даже слов формального одобрения. Похоже на то, что большинство аппаратчиков объявило сталинским инициативам бойкот. Сталин, конечно, мог бы двинуть в бой лично преданных ему людей, но ему интересно было прощупать реакцию неподконтрольной аудитории.

Сталин хотел провести съезд Советов для принятия Конституции уже в сентябре. Но один из представителей «регионалов» — председатель Совнаркома Украины П. Любченко выступил с предложением перенести его на декабрь (по сути это означало затягивание и саботаж). И президиум ЦИК Советов, контролируемый теми же самыми «регионалами», поддержал именно Любченко.

После пленума о проекте конституции высказывались в основном деятели из сталинского окружения — Молотов, Калинин, А. Я. Вышинский. Региональные же руководители всесоюзное обсуждение просто проигнорировали. В своих статьях и выступлениях того периода они подчеркнуто демонстративно рассуждают о повседневных вопросах — организации домов пионеров, уборке свеклы и т. д.

На съезде Советов, принимавшем Конституцию, «регионалы» (Грядинский, Голодед, Рахманов, Косиор) в своих выступлениях основной упор делали на «борьбу с врагами». Примечательно, что тон подобным выступлениям задал упоминавшийся уже Любченко. Напротив, сталинисты — Молотов, Жданов и Вышинский о врагах практически не говорили, вновь и вновь обращая внимание аудитории на необходимость демократизации.

Оппозиция региональных лидеров конституционной реформе совершенно понятна. Эти люди привыкли во главу угла ставить именно административные методы решения всех проблем.

Показательно поведение «регионалов» во время коллективизации. Они своим бюрократическим рвением, помноженным на революционную нетерпимость, довели ошибочную политику Кремля до абсурда. Так, Варейкис, руководивший в то время Центрально-Черноземной областью, увеличил процент коллективизации в своем регионе с 5,9 на 1 октября 1929 года до 81,8 к 1 марта 1930 года. Сделал он это по собственной инициативе. Первоначальный план предусматривал завершение в регионе сплошной коллективизации к весне 1932 года. Но Варейкис на областном собрании партактива призвал осуществить её к весне 1930 года. Руководители Елецкого и Курского округов пытались его образумить, но Варейкис заявил: «Люди, выступающие в данный момент против быстрых, высоких темпов, есть не осторожные люди, какими они себя выдают, а оппортунисты, самые настоящие оппортунисты».

Ещё один красный князёк — Бауман не многим отстал от Варейкиса — в указанный период он довёл процент коллективизации в Московской области с 3,3 до 73.

Регионалы часто сами подталкивали Москву к усилению пагубной чрезвычайщины. Так, Шеболдаев, секретарь Нижне-Волжского крайкома, просил обеспечить высылку кулаков, предлагая для выполнения данной задачи «ускорить опубликование декретов и присылку работников». «Обстановка в деревне, — подчеркивал Шеболдаев, — требует форсирования этих мер».

Регионалы действовали гораздо более радикально, чем того от них требовал Сталин, часто забегая вперед центрального руководства. Еще за три дня до принятия постановления Политбюро ЦК «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств» персек Западно-Сибирского крайкома Эйхе заявил на партактиве в Новосибирске: «Первое, что нам придется провести, это экспроприация средств производства у кулачества, экспроприация живого и мертвого инвентаря, его хозяйственных и жилых построек». Причём он имел в виду повсеместное раскулачивание, хотя Политбюро считало, что надо ограничиться одними лишь районами сплошной коллективизации. Эйхе хотел быть первым во всем, и часто ему это удавалось. Голод в Западной Сибири начался на год раньше, чем в других регионах страны…

Князьки демонстрировали открытое неповиновение Центру тогда, когда тот пытался поправить ситуацию. Особенно яркий пример — политика раскулачивания, проводившаяся в Средне-Волжском крае тамошним партийным боссом Хатаевичем. Очевидно, тоскуя по временам Гражданской войны, тот создал в крае «боевой штаб» по раскулачиванию. Было принято решение за пять дней арестовать 5 тысяч человек и 15 тысяч семей собрать для выселения. Для проведения операции предлагалось привлечь армейские части и (внимание!) раздать коммунистам края оружие. Последнее было уже шагом к гражданской войне.

Закидоны Хатаевича не на шутку встревожили Кремль, и Сталин вместе с Молотовым и Кагановичем послали ему 31 января 1930 года телеграмму, в которой определили: «Ваша торопливость в вопросе о кулаке ничего общего с политикой партии не имеет». От Хатаевича потребовали прекратить аресты. И что же? Хатаевич испугался, поспешил выполнить распоряжение «свирепого диктатора»? Ничуть не бывало. На следующий день в Москву пришел ответ: «Арест кулацко-белогвардейского актива приостановить не можем, ибо он почти закончен». Как это так почти закончен, когда последним сроком арестов «боевой штаб» назначил 3 февраля? Допустим даже, что Хатаевич и его банда выполнили свои карательные планы досрочно — с них станется. Но ведь могли же они выпустить хотя бы часть арестованных с тем, чтобы услужить Кремлю? Могли, но не хотели, что великолепно опровергает мнение, согласно которому региональные лидеры зажимали гайки, боясь Сталина и желая ему услужить. И уже 5 февраля Хатаевич написал Сталину и Молсто-ву о своем антикулацком «геройстве»: «Я полагаю, что с проведением этой меры мы никакой поспешности не проявили». Он же имел наглость «наехать» на Сталина, когда тот покритиковал местные организации за «перегибы». В апреле Хатаевич написал Сталину письмо, в котором изволил попенять вождю: «Приходится выслушивать много жалоб, что зря нас всех объявили головотяпами. И действительно, надо бы дать указание нашей центральной прессе, чтобы при критике допущенных искривлений и перегибов в колхозном строительстве шельмовали и крыли не только низовых работников».

При всём при том Хатаевич откровенно лгал Сталину, утверждая, что арест раскулаченных им проводился лишь в районах сплошной коллективизации. На самом же деле «кулаков» арестовывали везде. Что ж, Хатаевичу было не привыкать врать. Именно он дезинформировал высшее руководство в декабре 1929 года, когда сообщал о 35 %-ной коллективизации в своем крае (в реальности коллективизировано было всего 20 %).

Впрочем, справедливости ради надо отметить, что дезинформацией занимались тогда (и не только тогда) многие другие «старые большевики». Так, председатель Колхозцентра Г. Н. Каминский докладывал 15 декабря 1929 года о том, что в Центрально-Черноземной области Льговский округ коллективизирован полностью, а Тамбовский — на 60 %. Настоящие же цифры были таковы — 60 % и 9,9 % соответственно. На основании липовых данных Каминский предложил совершенно нереальные темпы коллективизации. Он планировал осуществить сплошную коллективизацию за 3–4 года, причем в зерновых районах сроки были предложены такие — от восьми месяцев до полутора лет. Получается, такие люди, как Каминский, несут не меньшую, чем Сталин (а то и большую), ответственность за многочисленные жертвы коллективизации.

А ведь в июне 1937 года на пленуме ЦК Каминский резко критиковал сталинское руководство за репрессивную политику. Уж чья бы корова мычала… Надо сказать, что такое часто встречалось с критиками сталинского «деспотизма». При тщательном рассмотрении они, как правило, оказываются ответственны за ужасы коллективизации. Так, Сырцов и Ломинадзе, создавшие в 1930 году антисталинскую право-левацкую группу, в 1929 году категорически возражали против приема кулаков в колхоз. (Причем Сырцов был секретарем Западно-Сибирского крайкома зимой 1927–1928 годов, когда там были впервые опробованы чрезвычайные меры. И опробованы они были на совесть!) А саму идеологическую кампанию по раскулачиванию начала газета «Красная Звезда», редактируемая М. Н. Рютиным, главой подпольного «Союза марксистов-ленинцев», выступающего против Сталина.

Регионалы подталкивали Центр на различные авантюры и штурмовщину не только в ходе коллективизации. Они пытались максимально ускорить и процесс индустриализации с тем, чтобы выбить для своих областей побольше ресурсов. Например, Варейкис всячески пытался ускорить строительство Липецкого металлургического комбината. И ВСНХ, и Госплан считали, что нужно время для подготовки к такому важному строительству. Но Варейкису ждать не хотелось, и он требовал форсировать строительство. И плевать ему было на то, что Центрально-Черноземный округ представлял собой зону, выделяющуюся на фоне многих других своим экономическим неблагополучием (то есть надо было действовать осторожнее и гибче, исходя из наличия слабой базы для индустриализации). Покрыть отставание одним прыжком — вот был стиль работы таких руководителей.

Региональные князьки ставили интересы своих территорий выше интересов страны в целом. Так, целых три года, в 1926–1929 годах, шли острые споры между украинскими и сибирско-уральскими руководителями по поводу того, где строить стратегически важные металлургические комбинаты. Лишь после долгих и ожесточенных баталий выбор был сделан в пользу Урала и Западной Сибири, где и приступили к строительству знаменитых комбинатов — Магнитогорского и Кузнецкого.

В 1934 году самарское руководство взяло да и завернуло составы с хлебом, направленные в Среднюю Азию. Экспроприированный хлеб пошел на нужды самарцев. Это дало К. Икрамову, первому секретарю ЦК Компартии Узбекистана, повод потребовать от Сталина снабжать республику продовольствием так, как будто бы это был промышленный регион.

Во время беседы по этому поводу Сталин принялся было задавать наводящие вопросы, обычные для делового разговора начальства с подчиненным, но Икрамов резко оборвал его.

Князьки стремились грести все под себя, требуя новых и новых вливаний, не считаясь с реальностью. На XVII съезде во время доклада Орджоникидзе (тоже активного любителя «аппаратной гребли») между ним и Эйхе состоялся очень краткий, но показательный «обмен мнениями». Орджоникидзе хвалился успехами в области производства электроэнергии, когда его прервал владыка Западно-Сибирского края:

«Эйхе: Для Западной Сибири мало.

Орджоникидзе: Западной Сибири мало? Западная Сибирь в 1930 году имела, товарищ Эйхе, нуль, теперь имеет 71,5 тысячи кет установленной мощности.

Эйхе: Это мало.

Орджоникидзе: Я не говорю, что это сто тысяч, но имели вы нуль, получили 71,5 тыс. (Смех)».

Едва ли не самым действенным административным методом региональные лидеры считали репрессии. Ю. Н. Жуков обращает внимание на то, что именно они больше всех и громче всех призывали к ним и на декабрьском (1936 года), и на февральско-мартовском (1937 года) пленумах.

Один из активных заговорщиков 1934 года, секретарь Западно-Сибирского крайкома Эйхе инициировал образование в своем регионе первой карательной тройки в составе партсекретаря, начальника управления НКВД и прокурора. К слову сказать, этот деятель был, пожалуй, самым ярким представителем старой региональной элиты, уповающей на административные меры и репрессии. Не кто иной, как Эйхе, стал инициатором проведения в 1936 году образцово-показательного процесса по делу «кузбасских» вредителей, якобы виновных в участившихся на шахтах авариях. Конечно, на вредителей сваливать всегда легче, чем исправлять бюрократический стиль руководства! А еще раньше, осенью 1934 года, во время хлебозаготовок, Эйхе выпросил у Политбюро право на внесудебное вынесение смертных приговоров. С легкой руки будущей «жертвы репрессий» людей расстреливали с сентября по ноябрь.

Постоянным обращением к теме врага «левые консерваторы» подчеркивали, что реформы несвоевременны потому, что в стране существует огромное количество врагов. Именно эта группа была крайне заинтересована в начале репрессий, которые бы похоронили политико-экономические преобразования, затеянные группой Сталина. Она желала инициировать вакханалию кровавых преследований с тем, чтобы потом свалить их на Сталина, бывшего во главе партии и страны.

Регионалы заставляли горбатиться рабочих и колхозников, но себя жалели, очевидно, берегли для последних и решающих боев за коммунизм. Во времена правления Хрущева, а потом и при Горбачеве вышло множество воспоминаний, в которых «соратники» репрессированных князьков непомерно воспевали собственных шефов. Они много говорили о трудоголизме своих патронов, намекая, что, дескать, вот, и наши были не хуже Сталина. Но бойкие создатели светлых образов советских великомучеников нет-нет да и проговариваются. Так, помощник Косиора В. Н. Косинов обмолвился, что обеденный перерыв его босса занимал два часа. Хороший был обеденный перерыв у товарища Косиора! Небось не такой, как у донецких шахтеров.

Помимо «себя любимых», князьки радели и о родственничках, часто двигая их в большую политику. А те наглели необычайно, требуя, чтобы перед ними все стелились. Но не все на это были согласны. Занятная история в данном плане произошла с женой Постышева. Она занимала видный пост секретаря парткома Украинской ассоциации марксистско-ленинских институтов. Партийная челядь, естественно, бегала перед ней на задних лапках. А вот простая женщина, рядовой коммунист П. Т. Николаенко осмелилась покритиковать всесильную жену всесильного босса. Расправа со стороны разгневанной супруги последовала незамедлительно — Никоненко исключили из партии. Причем само исключение произошло в январе 1936 года, но путем подчисток в документации холопы Постышева датировали его сентябрем 1935 года. Николаенко не успокоилась, пошла искать правду. И она таки нашла ее, Комитет партийного контроля восстановил «настырную» женщину в рядах ВКП(б). Однако региональным князькам все было нипочем, в Киеве просто отказались отдавать назад партбилет. Волынку тянули до 1937 года…

Региональные лидеры всячески раздували свой собственный культ личности, доводя его до сталинских размахов. Но Сталин был общенациональным вождем, и его культ соответствовал масштабам его же личности. А потуги князьков дотянуться до Сталина были смешны.

Смешно, да не до смеха. Именами региональных боссов назывались многие улицы и населенные пункты, предприятия и радиостанции. Повсеместно красовались их бюсты и портреты, им посвящались обильные здравицы и хвалебные стихотворения.

Сталин пытался объяснить князькам всю абсурдность их поведения, причем старался сделать это достаточно тактично. Любопытный диалог состоялся у него по этому поводу с Варейкисом. В 1935 году, в кулуарах ноябрьского пленума ЦК вождь подошел к нему и спросил: «Вы часто бываете в магазинах города и области, товарищ Варейкис? Сколько стоит ваш бюст?» Варейкис ответил, что не знает. Тогда Сталин задал такой вопрос: «Л бюст Сталина — ходкий товар в магазинах Воронежа?» Варейкис ответил, что его покупают охотно. Сталин: «Охотно? Не многовато ли два бюста на одну семью? Не отражаются ли наши бюсты на бюджетах рабочих, колхозников?»

Варейкис намёк понял и приказал свои бюсты из продажи изъять. Но все остальные атрибуты своего «величия» оставил. Другие не сделали и этого. А жаль, может быть, более скромное поведение уберегло бы их от многих неверных поступков. Вот характерный эпизод. Ответственный работник ЦК Компартии Узбекистана В. С. Хоромская рассказывает сыну Икрамова о поведении отца после вынужденной отставки в 1937 году: «Мы расходились подавленными. В коридоре я увидела его (Икрамова. — А. Е.) и пошла за ним. На стуле в приемной стояла уборщица тётя Дуня и протирала тряпкой портрет твоего отца. Отец сказал ей: „Снимайте портрет, тётя Дуня. К чёрту его надо выбросить“». Золотые слова! Нет чтобы сказать их чуть пораньше! Но ведь так хочется власти и почета. Так хочется побыть Сталиным, даже если ему и в подмётки не годишься…

Разумеется, красные князьки считали себя непревзойденными идеологами. И если в погоне за властью они хотели догнать Сталина, то в плане теории им не давал покоя Ильич. Варейкис накропал аж 66 книжонок (его статей не сосчитать вообще). Вот название некоторых из них: «За удвоение урожайности», «О ходе весенней путины и задачах парторганизации Волго-Каспийского бассейна», «О коровах, свиньях, овцах, домашней птице и усадебных землях в связи с переходом к сплошной коллективизации». Не забыты и враги народа, им, например, посвящен такой опус, как «О контрреволюционной деятельности подонков бывшей зиновьевской оппозиции и задачах внутрипартийной работы». Как-то осенью 1930 года председатель исполкома ЦЧО Рябинин с удивлением спросил Варейкиса: «Иосиф Михайлович! Как это вы сумели уже в этом году издать, кажется, пять-шесть брошюр и книг, да еще опубликовать статьи в журналах и газетах?» Удивляться было чему.

Личность и её культ

Между прочим, Сталин очень выгодно отличался от варейкисов и прочих красных князьков. Он тоже практиковал свой культ личности, признавая его неизбежность. В России, где только недавно свергли многовековую монархию, была очень сильная тоска по царю.

Некоторые чересчур уж «свободолюбивые» интеллигенты любят поиздеваться над тягой русского народа к вождю, монарху. Однако без этой тяги мы не выжили бы в сложнейших исторических условиях Средневековья, когда нам приходилось противостоять мощному натиску Степи и одновременно обороняться от западной экспансии. Очевидно, что без вождизма Россия не выжила бы и в не менее сложных условиях послереволюционного существования, когда нужно было преодолевать нигилизм времен Гражданской войны и срочными темпами проводить индустриализацию. Сталин это понял, и ему удалось создать великую державу.

Собственно, его культ во многом создавался снизу. Массы, уставшие от революционных лидеров, хотели державного вождя. Настроения, царившие тогда в народе, великолепно описал литератор Л. Лиходеев: «И понадобился ватажный на всю державу, чтобы был он не велик и не мал, скорый на расправу и тароватый на ласку, чтобы был он родом посадский, прямодушный без лукавства, ученый в меру, без господской завиральности, чтобы не завирался гордостью, чтобы ел от небогатой хлеб-соли и чтобы охранял народ от скверны. Понадобился вождь невзрачный, как пехотный солдат, без барского витийства, без заумного блудословия, без сокрытой кривды. Понадобился старшой на всю ватагу — свой в доску от корней до листьев, правильный по самому своему естеству, чтобы казнить — казнил, а миловать — миловал, чтобы разобрался, что к чему в державе, чтобы сказал заветное слово, как быть. Понадобился вождь ликом рябоватый, ходом угловатый, десницей суховатый, словами небогатый, чуток убогий для верности, однако без юродства. Долгожданный нáболъший всех, кто был ничем. Понадобился великодержавный муж во многоязычной державе, но чтобы не иудей, не дай Бог, ибо продаст за тридцать сребреников, да и не русак, ибо пропьет государство».

Избежать культа личности в тех условиях было невозможно. Однако Сталин, в отличие от красных князьков, отлично осознавал, что поклонение воздают не столько ему, сколько символу державы, государственной власти. Он порой и говорил о себе в третьем лице, ибо имел в виду некий державный миф, волей Истории воплотившийся и персонифицировавшийся в грузинском семинаристе Coco. Однажды ругая своего сына Василия, Сталин спросил его: «Ты думаешь, ты — Сталин? Ты думаешь я — Сталин?» И ответил, ткнув пальцем в собственный портрет: «Сталин — это он!»

Не желая ликвидировать культ как таковой, Сталин часто противился его непомерному раздуванию. Мало кто знает, но в 1925 году он категорически выступил против переименования Царицына в Сталинград. В Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) хранится письмо Сталина секретарю Царицынского губкома ВКП(б) П. Б. Шебоддаеву. Вот его текст: «Я узнал, что Царицын хотят переименовать в Сталинград. Узнал также, что Минин (один из активных участников обороны Царицына в Гражданскую войну. — Л.Е.) добивается его переименования в Мининград. Знаю также, что Вы отложили съезд Советов из-за моего неприезда, причем думаете произвести процедуру переименования в моем присутствии. Все это создает неловкое положение и для Вас, и особенно для меня. Очень прошу иметь в виду, что: 1) я не добивался и не добиваюсь переименования Царицына в Сталинград; 2) дело это начато без меня и помимо меня; 3) если так уж необходимо переименовать Царицын, назовите его Мининградом или как-нибудь иначе; 4) если уж слишком раззвонили насчет Сталинграда, и теперь трудно Вам отказаться от начатого дела, не втягивайте меня в это дело и не требуйте моего присутствия на съезде Советов, — иначе может получиться впечатление, что я добиваюсь переименования; 5) поверьте, товарищ, что я не добиваюсь ни славы, ни почета и не хотел бы, чтобы сложилось обратное впечатление» («Источник», 3/2003). Однако выяснилось, что Шеболдаев уже успел раззвонить о переименовании, протолкнув это решение через городские и уездные съезды, а также заручился поддержкой им же и организованных «беспартийных рабочих собраний». Бесспорно, этот князек переименовывал Царицын в Сталинград, надеясь, что он и сам со временем сможет дать свое имя какому-нибудь городу. Пройдет девять лет, и этот подхалим станет активным участником заговора регионалов на XVII съезде…

Приведу еще несколько фактов. Вот отрывок из письма Сталина в «Детиздат»: «Я решительно против издания „Рассказов о детстве Сталина“… Книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория „героев“ и „толпы“ есть не большевистская, а эсеровская теория. Герои делают народ, превращают его из толпы в народ — говорят эсеры. Народ делает героев — отвечают эсерам большевики. Книжка льёт воду на мельницу эсеров… Советую сжечь книжку».

После Великой Победы в 1945 году Сталин был награждён Звездой Героя Советского Союза. Однако вождь отказался забрать награду, подчеркнув, что он её не достоин. Звезда так и осталась лежать в отделе награждений Президиума Верховного Совета СССР.

Когда в 1946 году подготовили к изданию сталинскую автобиографию, Сталин был ею жутко недоволен. Он крепко врезал всему авторскому коллективу за возвеличивание его собственной персоны. Сталин самолично вычеркивал в макете автобиографии многие хвалебные фразы в свой адрес. Эти правки сохранились, и с ними можно ознакомиться в 16-м томе «Собрания сочинений И. В. Сталина», который был издан профессором Р. Косолаповым в 1997 году. Кстати говоря, при жизни самого вождя вышло всего 13 томов его сочинений. Последний, 13-й том завершается статьей за январь 1934 года. Такое вот было у Сталина «трепетное» отношение к своей личности.

В 1949 году Сталин выступил против выдвижения на Сталинскую премию портрета А. М. Герасимова «И. В. Сталин у гроба А. А. Жданова». Аргументировал он следующим образом: «… Нельзя же так: всё Сталин и Сталин». Вождь запретил показ нескольких посвященных ему документальных фильмов. В документальном фильме о Грузии он потребовал снять заголовок «Фильм о родине великого Сталина». Ещё раньше, в 30-е годы он отменил премьеру спектакля «Юность Сталина», которая должна была состояться в Драматическом театре им. К. С. Станиславского.

Несомненно, что Сталин был на голову выше всех этих старых большевиков, уютно устроившихся в крайкомовских кабинетах. Совершенно правильно сказал Шолохов: «Был культ, но была и личность». А в случае с региональными баронами личности тянули всего лишь на культик. И очень символично, что сталинский культ «разоблачил» Хрущев, тоже бывший одним из красных князьков. Разоблачил для того, чтобы на обломках поклонения великому человеку создать свой собственный культик — смешной и нелепый.