Разжигательница

Дез видит меня. Знаю, что видит. Он зажмуривается, затем вновь открывает свои глаза и смотрит так, будто перед ним мираж. Я хочу, чтобы он знал, что я настоящая.

— Андрес!

Один его глаз распух, но другой останавливается на моём лице. Его пересохшие, кровоточащие губы шевелятся. Они шепчут: «Рен».

Уклоняясь и уворачиваясь, я перескакиваю через падающие тела. Принц Кастиан взмахивает своим мечом. Я хватаю клинок со своего бедра и зажимаю плоское лезвие между зубами, всем телом бросаясь вперёд. Кончики пальцев хватают край помоста, я задираю левую ногу, чтобы забраться.

Дез закрывает глаза.

Чьи-то грубые руки хватают меня за шею. Мой кинжал падает, я бью локтем назад, боль пронзает рану на шее.

«Опоздала. Ты всегда опаздываешь».

Я ору во всё горло, мой голос срывается на хрип, пока принц Кастиан поднимает окровавленный меч в воздух, пока что-то катится по эшафоту, пока колокол звенит в последний раз…

Глава 10

Принц Кастиан крепче сжимает рукоятку своего меча. Пот градом течёт по его лицу, склонённому над телом, падающим к его ногам.

Телом Деза.

Я закрываю глаза, потому что не могу больше смотреть. Не могу двигаться. Не могу дышать. Земля подо мной шатается. Падая, я выставляю руку вперёд и распахиваю глаза. Боль пронзает мою ладонь, когда острый гравий разрезает кожу. Это помогает сосредоточиться на Кастиане.

Медленно-медленно принц — Бешеный Лев — поднимает глаза и обращает внимание на огонь, распространяющийся по площади. Горожане вопят, толкают друг друга. Королевская стража собирается на площади и окружает эшафот. Несмотря на всю эту суматоху, затуманенный взгляд Кастиана останавливается на мне. Он же не мог заметить меня среди всех людей, мечущихся, как в разворошённом муравейнике, ведь правда? Но тем не менее он делает шаг ко мне, ступая в лужу крови.

Мои плечи сжимают чьи-то руки. Нет, он смотрит не на меня. Видимо, обратил внимание на стражника, который сейчас пытается связать руки за моей спиной. На минуту я позволяю стражнику начать меня арестовывать.

Интересно, узнал ли меня принц. Он вздёргивает подбородок. В солнечном свете кажется, будто он светится изнутри. «Князь Дорадо казнит морийскую тварь». Его глаза сияют ярче, чем в прошлый раз, как два кристально чистых озера. В это мгновение он кажется безмятежным.

Мои веки пронзает боль, какое-то воспоминание пытается выбраться из Серости. Прошу, не сейчас. Ненависть сжигает меня от одного взгляда на него… Его золотой венец украшен огромными рубинами, тёмными, как брызги крови на его лице.

Хочу лишить его этой безмятежности. Хочу лишить его жизни. Уничтожить.

— Я убью тебя, — мой голос удивительно спокоен в эпицентре бури. Я достаточно близко к помосту, так что если мне удастся вырваться из рук стражника, то я смогу напасть на принца. Стражник сдавливает мои запястья своими грубыми руками.

Но не успеваю я что-либо предпринять, как по ту сторону площади происходит взрыв. Волна ужаса разносится эхом со всех сторон сразу, и я понимаю, что надо пользоваться моментом. Бью локтем стражника в живот, он кряхтит мне в ухо и пытается перехватить меня. Мои ладони скользят по его вспотевшей коже, я толкаю его всем своим весом и выскальзываю из хватки, как рыба. Вытянув руки, падаю на землю и со всей силы пинаю его.

Не знаю, куда именно, но я бью его ботинком, переворачиваюсь и поднимаюсь рядом с эшафотом. Запачканные кровью края помоста сейчас прямо перед моими глазами.

Принца Кастиана здесь уже нет.

— Нет, — моё дыхание перехватывает. — НЕТ!

Краем глаза я замечаю прядку чёрных волос.

Знаю, что нужно посмотреть. Я должна посмотреть. Он заслуживает того, чтобы я посмотрела.

Но я не могу.

В ушах пульсирует кровь, наряду с криками людей и звоном колоколов. Нечто резкое вскрывает мой разум. Голос призрака что-то шепчет, сердце колотится в груди, все цвета становятся ещё ярче, а потом растворяются в Серости.

Маленькие пухлые ладошки прижаты к окну. Город горит.

Я вырываюсь из Серости и перевожу взгляд на Деза.

Самый сильный человек, которого я когда-либо знала, разрублен на две части. Капли крови стекают с отрезанной шеи. В ней белая кость, кровяные сосуды, мягкие мышцы — всё, что делает нас смертными. Уязвимыми. Неважно, кто мы такие, нас всех можно сломать.

Я тянусь. Тянусь к прядям его мокрых чёрных вьющихся волос.

Что-то во мне раскалывается на две части, как будто меня разрубили пополам. Мои пальцы цепляются за единственную ниточку в воздухе, и руки падают. Я опираюсь ладонями на деревянный помост, потому что сама стоять больше не могу. Руки скользят, мой крик царапает горло, как острые когти.

Моих плеч касаются сильные руки, но это не стражник.

— Вот ты где, — выпаливает Саида, не дыша. — Нам нужно уходить. Сейчас же.

— Нет, — в моём голосе беспомощность, потерянность, пустота. — Я должна убить Кастиана. Я должна…

— Тсс, — торопливо перебивает Саида. — Так ты убьёшь не его, а всех нас.

Она рывком ставит меня на ноги, я сопротивляюсь, но она сильнее, чем кажется. Или я слишком устала бороться. Больше не могу. Горло жжёт, но сил кричать не осталось.

Мы перемещаемся быстро, скрываясь в переулках и сворачивая на узкие улицы. Она наполовину несёт меня, наполовину тащит к зданию, от которого пахнет рыбой и брёвнами для розжига.

Передо мной всё расплывается из-за Серости, словно тучи застилают глаза.

Маленькая девочка указывает на небо. Там звездопад. Кто-то берёт её на руки и целует в щёку.

Картинка уносится обратно в Серость и сменяется другой.

Детские пальчики берут с подноса шоколад, украшенный сахарными шариками.

— Рен! Возвращайся в реальность. Я не могу… Не могу тащить тебя всю дорогу, — чёрная подводка Саиды потекла от пота и слёз.

Я бью кулаком в ближайшую стену, и боль в костяшках помогает собраться с мыслями. Помогает выбраться из Серости.

Саида ведёт меня вниз по лестнице в маленькое помещение без окон и закрывает за собой дверь.

Вдоль стен рядами стоят ящики с картофелем, банки с оливками и маринованной рыбой. Саида отодвигает стеллаж, на котором я замечаю только несколько мешков с мукой. За ним оказывается дверь, потайная комната.

— Где мы? — спрашиваю её и замечаю, что дрожу.

Марго лежит на горе мешков риса, с тканью на глазах. Эстебан сидит на каменном полу, прислонившись головой к кирпичной стене, и поворачивается, заметив, что мы пришли.

— Рен? — подскакивает он ко мне. — Ты как, в порядке?

Ну, вроде бы он спросил именно это. Его губы шевелятся, а голос звучит как пропадающее эхо.

Кто-то щёлкает пальцами перед моими глазами.

Внезапно Саида хватает меня за плечи — осторожно, с заботой. Её пальцы пробегаются по изгибу моей пропотевшей спины. Её магия наполняет моё тело, как холодный бальзам при ожоге.

Дез сидит под деревом в Сан-Кристобале. Он срезает кожицу ярко-красного яблока карманным ножом. Есть что-то в его улыбке, обращённой ко мне…

***

Дез возвращается с одиночной миссии. Перед тем, как пойти отчитаться своему отцу, он находит меня в моей маленькой комнатке.

— Я кое-что тебе принёс, — он достаёт коробку конфет…

***

Дез находит меня в темноте и придвигает ближе к себе, и ещё ближе.

— Останься ещё немного, Рен.

— Хватит, — умоляю Саиду. Чувство, которое она ухватила, застревает в моём горле. Я бы назвала его, но не могу. Своей силой она вытащила воспоминания, которые я не хочу видеть. — Пожалуйста, хватит.

Саида отсаживается, вытирая ладони о штаны.

— Прости, я хотела найти в тебе счастье.

Я поворачиваю голову к ней. Она вся расплывается, словно я смотрю на неё сквозь тонкую ткань погребального савана.

Медленно оседаю на раскладную койку на полу. Мне больно чувствовать металлический привкус во рту.

— Даже я не знала, что ты это найдёшь.

***

Проснувшись, я подскакиваю и тянусь за мечом.

— И что, по-твоему, ты делаешь? — спрашивает Марго, уперев руки в бёдра. Я не могу долго смотреть на её покрасневшие опухшие глаза, потому что они отражают мои собственные.

Все трое одеты в похожие вещи, где-то позаимствованные. Простые узкие штаны и белые блузы, как у слуг, приносящих еду. У моих ног лежит свёрток.

— Где мы?

— В пансионе моей бабули, — отвечает Эстебан.

— У тебя есть бабушка? — он говорил, что у него есть семья, но я думала, что он имел в виду кого-нибудь вроде троюродного брата. Многие из нас потеряли всех своих близких, и слово «бабуля» звучит как-то непривычно. Я никогда не видела своей. Пытаюсь представить, как кто-то заботится об Эстебане, и во мне появляется желание, которого никогда раньше не было. — Я думала, ты из Кресценти.

— Моя семья уехала оттуда после Королевского Гнева, — поясняет Эстебан, откусывая заусенец, — Я присоединился к шепчущим, а бабуля перебралась сюда помогать старейшинам. Она одна из ольвидадос.

На его смуглой коже едва заметен синяк на щеке и два пятна на предплечье: кто-то схватил его и не хотел отпускать.

— Из забытых? — я вспоминаю истории об ольвидадос — тех, кто родился в семьях мориа, но чьи способности так и не проявились. Много веков назад в королевстве Мемория жрецы и жрицы стали называть их «ольвидадос» — забытые Госпожой Теней.

— Семья бабули не отказалась от неё из-за того, что у неё не было магии, — объясняет Эстебан. — В цитадели Кресценти рождённый мориа остаётся мориа, если в сердце хранит верность Госпоже. Мы расстались после Королевского Гнева, но она нашла Иллана и предложила стать его глазами и ушами в столице. Одной из, по крайней мере.

Марго важно кивает:

— Мы не раскрываем личности своих шпионов, кроме как…

Её голос дрожит и ей не обязательно договаривать: «…кроме как в особых случаях». Смерть Деза к таким относится.

— Нас здесь быть не должно, — говорю я.

— Она принесла нам чистую одежду и еду на ночь. Вот здесь есть вода, чтобы умыться, — заботливо показывает Саида, словно пытаясь не испугать дикое животное.

Потолок скрипит под ногами постояльцев, а на улицах стоит тишина. Мне нужно выйти из этих покрытых мхом стен. И найти его.

— Ешь, — небрежно бросает Эстебан, избегая моего взгляда. — Бабуля принесла нам поесть, не вздумай отказываться.

— Я благодарна ей, — мой голос звучит так, будто песок застрял в зубах.

— По тебе не скажешь.

— Я только что видела, как обезглавили нашего лидера, — выпаливаю я. — Уж извини, что мне кусок в горло не лезет, Эстебан.

Марго пинает мешок риса за собой.

— Прекрати делать вид, что только ты переживала за Деза.

Саида встаёт в центр этой затхлой комнаты. Её мягкие чёрные локоны свободно лежат на плечах, из всех нас она самая спокойная. Каково это — постоянно держать эмоции под контролем? Может ли дар персуари заглушать её скорбь? А мою? Может она забрать мои эмоции, как я забираю воспоминания?

— Нам всем больно. И каждый справляется с болью по-своему. Но кричать друг на друга — не выход. Он бы этого не хотел.

Я смотрю на холодный пол под ногами, жду, когда сердце успокоится. Я единственная, кто может пойти дальше. Знаю, никто из них не поймёт, даже Саида, но Дез был для меня всем, а я его убила.

— Мы не можем здесь оставаться, — говорю, завязывая шнурки на ботинках. У меня всё болит от пальцев рук до пальцев ног. У меня всё болит так сильно, что если я не буду двигаться, то могу больше и не встать.

— В Анжелес пока нельзя — Чистильщики по всему городу, — слова Марго пропитаны злостью.

— Я не собираюсь назад. Мне нужно во дворец. Чтобы убить принца.

— Мы едва выбрались оттуда живыми, — Марго делает шаг ко мне, словно бросает вызов. — Они разыскивают нас. До сих пор. Они знают, что шепчущие пришли сюда за Дезом.

Я смеюсь, хоть это и жестоко.

— Мы пришли не за Дезом. Мы… Я всё испортила, и Дез умер.

Все трое обмениваются виноватыми взглядами.

— Понимаю, тебе больно, — мягко говорит Саида. — Но сейчас нельзя действовать необдуманно. Нужно подождать. Съездить сначала в Анжелес.

— Иллан сказал нам не возвращаться.

— Он простит нас, я уверена. Мы можем помочь с переправкой в эмпирио Лузо, сейчас это будет проще — бóльшая часть стражи созвана в столицу. Мы выдержим наказание Иллана.

— А смерть Деза оставим безнаказанной?! — вставая, я морщусь — ещё десяток ушибов дали о себе знать.

— Мы нужны шепчущим.

— Для чего? Всё кончено.

— Ты сама себя слышишь? — спрашивает Марго. — Думаешь, этого хотел Дез? Такую Ренату Конвида? Восстание не умрёт вместе с ним.

— Тогда тем более надо остаться, — чуть ли не ору. Я знаю, чего он хотел. Дез всегда ходил с душой нараспашку, — чтобы выполнить миссию.

— Это было решение Иллана, — Саида пытается успокоить меня. — Он отдал приказ.

Но её слова совсем, совсем не успокаивают. Дез умер не потому, что я была слишком медленной. Он умер, потому что я украла ключ к его свободе.

Я не могу вернуться к мориа. Мне не место среди них. В детстве я хотела угодить своим похитителям во дворце, в итоге из-за меня погибли сотни, тысячи людей, а ещё сотня стали пустышками. Но мне и не место во дворце. Нигде нет места для меня.

Глубоко в душе я знаю, что есть только один правильный путь. Я должна сделать всё, чтобы смерть Деза не была напрасной. Каким-то образом мне нужно проникнуть во дворец и закончить то, что он начал.

— Мы даже похоронить его не можем, — мой голос дрогнул на этих словах, я делаю несколько глубоких вдохов, чтобы взять себя в руки. Закрывая глаза, я представляю, как тянусь рукой, чтобы провести по его чёрным волосам. Колеблюсь. Я даже не могу заставить себя прикоснуться к нему. Я просто трусиха.

Все трое молчат и просто смотрят на меня с жалостью в глазах. Кроме Марго — в её взгляде, как мне кажется, читается презрение.

— Мы вообще-то тоже по нему скорбим, — её пронзительные глаза похожи на сапфиры в этом освещении.

Стараясь не обращать на них внимания, я наливаю себе стакан воды из металлического кувшина в углу. В моём желудке пусто, но я не могу заставить себя откусить немного хлеба.

— У нас есть два дня, — Эстебан окидывает взглядом комнату. — Столько готова нам дать бабуля, а потом надо будет возвращаться в Анжелес.

Мы вроде как один отряд, но между нами нет единства. Мы всего лишь горстка осколков, которые пытаются склеиться в один сосуд просто потому, что больше никуда не подходят. Это не причина держаться вместе.

— Будьте осторожны в пути, — добавляю после паузы. — Никому не доверяйте, даже нашим союзникам. Нигде не останавливайтесь, никуда не сворачивайте, пока не доберётесь до Анжелеса.

Саида хмурится.

— Ты серьёзно не собираешься с нами?

Мотаю головой. Это моя ноша, и я должна нести её в одиночку. Если мы будем группой, судья Мендес заподозрит, что что-то не так. План складывается в моей голове, один шаг за другим, что должно случиться, чтобы оказаться в нужном месте в нужное время. Судья Мендес — вот мой способ добраться до оружия и до Кастиана. Но Саида так просто не отстанет, надо дать ей причину.

— Вы же не думаете, что меня примут назад с распростёртыми объятьями? После всего, что я сделала? Вы сами это сказали, Марго, Эстебан… Меня с самого начала не должно было быть на этой миссии. Лучше бы я осталась перебирать мусор, где мне самое место.

Не знала, что Марго может выглядеть настолько угрюмо.

— Я не должна была так говорить. Извини.

— Всё кончено, — выпаливаю я. — Даже вы трое с трудом терпели меня в лучшие времена. А теперь, когда из-за меня…

— Это не твоя… — снова пытается возразить Саида.

— Не говори того, о чём не знаешь, — перебиваю я, не обращая внимания на выражение, промелькнувшее на её лице. Мои слова её явно задели. Я пристально смотрю ей в глаза, чтобы она не отводила взгляд. — Без Деза, мне не за чем с вами оставаться.

— Ты так не считаешь на самом деле, — не унимается Саида.

Марго скрещивает руки на груди, длинные пшеничные кудри спадают ей на спину.

— Нет, она именно так и считает.

— Ну да, — соглашается Эстебан, — со своим показным нытьём ты будешь обузой для нас всех.

Я сжимаю рукоять меча и уже делаю шаг к нему, как вдруг кто-то стучит в дверь.

Мы все подскакиваем на месте, становясь в боевые стойки. Высокая широкоплечая женщина приоткрывает дверь и просовывает голову. Её волосы спрятаны под платком, на чёрной коже следы муки.

— Ба? — Эстебан шагает к ней, на лице появляется облегчение.

— Мимо дома постоянно ходит дозор, — быстро сообщает бабушка Эстебана, заламывая руки. — Они арестовывают всех подряд, каждого, кто на волосок покажется из дома.

— Вы должны уйти, — говорю остальным. — Сейчас, пока ещё не поздно. Вам нельзя попадаться.

Саида сжимает мои плечи.

— Пожалуйста, Рен, не делай этого.

Я чувствую холод чужого проникновения в мой разум, словно кто-то подсматривает.

— Вон из моей головы, Эстебан!

— Прости, оно само, — бормочет он. — Вы все слишком громко думаете.

— Что ты задумала, Рен?

— Задумала покончить жизнь самоубийством, — отвечает Эстебан. — Ты не можешь всерьёз планировать вернуться во дворец в одиночку. Они будут готовы к контрнаступлению.

— Если я не попаду во дворец, они применят своё тайное оружие.

— Ты этого не знаешь, — перебивает Марго. — Нам надо подумать. И составить план.

— Да как хотите, — говорю я. — Стройте ваши собственные планы, но я-то знаю, как поступит Мендес. В конце концов, я одна из них.

Они все отводят глаза. Их смутило, что я сказала вслух то, о чём они все думали?

— Ладно. Представим, что ты сумела найти оружие, — раздражённо говорит Марго. — Как ты оттуда выберешься?

— Она и не собирается оттуда выбираться, — отвечает Саида.

Меня бесит, что в её голосе столько боли из-за меня, но это самый простой путь. Если я вернусь, Иллан прочитает в моих мыслях правду о том, что я натворила. Он увидит, как я уничтожила единственный шанс Деза на спасение. И они будут правы, обвинив во всём меня, осудив за преступление против всех нас. Если же я останусь, моя смерть послужит для всеобщего блага.

— Эстебан прав, я буду вам обузой. Есть только один способ для меня принести пользу шепчущим. Уходите, сейчас.

— Девочка права, — поддерживает бабушка Эстебана, нервно сминая свой фартук в узел. — Чистильщики с минуты на минуту будут здесь. Мой мальчик…

Она целует Эстебана в щёку — в этом жесте столько нежности, что я отвожу взгляд. Была ли так нежна ко мне моя мать? Конечно, была, но…

— Рен, — зовёт Саида.

— Сейчас лучшая возможность уйти. Не упустите шанс.

Наступает тишина, только где-то в углу течёт тонкая струйка воды. В конце концов, Саида кивает. Ничего не говоря, они подбираются к двери, их оружие тихонько звякает, когда они выходят. Я поднимаю глаза к низким балкам под потолком, пытаясь сдержать слёзы.

С глухим звуком дверь закрывается за ними, и опять становится тихо. В полной тишине у меня в груди всё сжимается. Кто бы мог подумать, что я так мне так сильно будет их не хватать, но никогда не признаюсь в этом вслух.

— Они ушли, — возвратившись, сообщает бабушка Эстебана, голосом, похожим на всплеск холодной воды. Саида и Марго называли её Лидией.

— Мы должны действовать быстро, — говорю я, выходя из секретной комнаты в складское помещение. На стене висит моток верёвки, и я его хватаю. — Вы должны меня связать. Скажите стражникам, что поймали на воровстве.

Лидия изучает меня своими карими глазами. На её лице много морщин, как у человека, который некогда часто смеялся. Теперь она не улыбается, лицо как каменная маска, взгляд опускается на верёвку в моих руках.

— Внучок рассказал мне про Деза, — тихо произносит она. — У тебя ещё есть выбор. Я знаю, каково это потерять любимого человека, но нельзя терять вместе с ним себя.

Я бы хотела сказать ей, что не потеряла его, что она совсем ничего не знает обо мне, но даже в таком настроении не хочу с ней спорить. Она приютила нас и накормила, проявила доброту, хотя не была обязана. Я смотрю на неё и думаю о своих бабушках и дедушках, которых никогда не видела. Они бы рискнули ради меня всем, зная о моём даре? Живы ли они ещё?

Лидия, похоже, не знает всей ситуации, так что я молча протягиваю к ней свои руки без перчаток. Теперь, когда иллюзия Марго сошла на нет, мои шрамы снова видны.

— Я потеряла себя задолго до того, как встретила Андреса.

— Робари, — в её голосе нет ни страха, ни гнева, только жалость. Она произносит «робари» так, словно это просто слово, а я просто девушка, и там, за пределами этого склада, ничего нет. — Моя мать частенько говорила, что одни одарены слишком сильно, в то время как другие — недостаточно.

Наша магия сейчас вообще не кажется даром, но я не говорю ей этого.

— Зачем вам всё это? Вы могли бы жить обычной жизнью.

— Я буду жить обычной жизнью, когда мой внук снова сможет быть рядом со мной. Может, я даже доживу до правнуков, — она проводит ладонью по моей щеке. — Возьми немного моей надежды, дитя.

Часть меня хочет отпрянуть от её прикосновения. Зная, что ждёт впереди, я не могу позволить себе размякнуть. Её глаза изучают моё лицо, возможно, в поисках слабости. Что-то, что заставит меня остаться. Но ничего такого нет. Вырвано с корнем. Она не может ничего сказать или сделать, чтобы я изменила своё решение, и она это понимает.

Лидия берёт верёвку, а я сажусь в углу её склада, позволяя связать свои руки и лодыжки.

— Да благословит тебя Мать всего сущего, — говорит она, перед тем как вернуться на кухню, — поскольку ты не ведаешь, что встретишь на пути.

Я жду, прислушиваясь к каждому звуку, что доносятся через щель под дверью… Там ходят постояльцы пансиона и работники, занятые обеденными приготовлениями, которые, к счастью для них самих, даже не подозревают о том, что происходит здесь. Весь мир так далёк от меня, что я не могу даже представить себя его частью.

Затем кто-то стучит кулаком в дверь, голоса замолкают, Лидия плачет, быстрые шаги приближаются сюда.

Дверь распахивается.

— Она здесь, — сообщает Лидия дрожащим голосом. — Я услышала шум внизу. Поймала, когда она пыталась украсть еду. Она одна из них. Только взгляните на её руки.

Стражники осматривают меня с опаской, прежде чем вновь повернуться к Лидии.

— Вы оказали бесценную услугу всему королевству.

— Уверен, что она одна из них? — шепчет один стражник другому.

— Неважно, — он достаёт из нагрудного кармана бархатный мешочек, из которого забирает две большие монеты, а остальные швыряет на пол. — Бросьте её к остальным. Мы своё дело сделали.

Я бы хотела, чтобы Лидия не смотрела на меня, но чувствую её взгляд на себе, пока стражники заводят мне руки за спину и надевают кандалы, а потом выводят из дома. Пока меня волокут по узкой улочке, их доспехи звякают на ходу, как связка ключей.

Я не сопротивляюсь, когда они подводят меня к повозке для заключённых, стоящей в конце улицы. Меня шатает, словно уносит течением, и отчасти кажется, что я наблюдаю за собой со стороны. Когда мы останавливаемся и стражник открывает дверцу повозки, где уже находится чересчур много людей, в нос ударяет мерзкий смрад из всех жидкостей организма. Я не могу зажать нос рукой и потому поворачиваю голову к плечу, но это не помогает. Воняет слишком сильно.

В повозке две скамьи по обе стороны. Комфортно могут разместиться человек восемь. Но стражники каким-то образом запихнули сюда человек пятнадцать узников. Нога скользит по грязному полу, когда стражник заталкивает меня внутрь и закрывает дверцу. Всё погружается во тьму.

— Я не один из них! — доносится крик молодого парня из глубины повозки, затем слышится глухой стук — похоже, он стучит кулаками по стенам. — Мой отец торговец! Дайте мне отправить гонца к герцогу Сол-Абене. Он сразу всё уладит!

— Из какого ты отряда? — чей-то голос спрашивает меня. — Это правда, что шепчущие здесь, чтобы снова поднять восстание против Правосудия?

— Нет никакого восстания, — отвечает злой, резкий голос.

— Я слышал, что они нас вылечат, — спрашивает слабый голос, как будто здесь не человек, а привидение. — Наконец-то, у них есть лекарство.

Лекарство? Сердце ухает вниз. Оружие. О нём знает больше людей, чем мы думали. Я хочу спросить, где он это услышал, но из-за этого зловония не решаюсь открыть рот.

Пока лошади тянут повозку по неровной дороге, я чувствую каждый булыжник под колёсами и начинаю дрожать. Может быть, я поступила слишком поспешно. Страх растёкся по моим венам. Я в ужасе от того, что мне предстоит вернуться туда, где всё началось. Дворец Андалусии, с собором позади, обителью Королевского Правосудия. Дом принца Кастиана и столица королевства.

Мы подъезжаем к пункту назначения, и я вновь слышу знакомый скрип открывающихся железных ворот. Я так глубоко погружаюсь в свой страх, что он становится частью меня, но не парализует, а распаляет огонь внутри.

К тому же, я больше не та семилетка, которую они похитили в лесу. Восемь лет я училась у сильнейших мориа в мире. Училась у Деза. Восемь лет я искала, за что стоит бороться.

«Я знаю тебя. Я доверяю тебе».

То была его последняя ошибка.

Теперь я готова.

И я буду готова завтра. И послезавтра. И на следующий день. У меня будет план, и на этот раз я не подведу.

Я думаю о судье Мендесе. Он не удержится и придёт, как только услышит от стражников о робари… Уже чувствую, как сжимаю его череп в своих руках. Но сначала надо найти оружие.

Смерть Деза будет отмщена. В конце концов, я дала обещание Кастиану и намереваюсь его сдержать.

Глава 11

Все узники затихают в темноте повозки, которую шатает от тяжести нашего веса, как судно в шторм. Я смотрю вниз и пытаюсь различить звуки столицы глубокой ночью. Цокот копыт по булыжникам, пьяные тосты в таверне, смех стражников рядом с нами, крик о помощи где-то вдалеке, на который никто не отзовётся.

Женщина в возрасте, рыдавшая до этого, похоже, выплакала все слёзы и просто трясётся рядом со мной. В битком набитой повозке я чувствую, как дрожат её плечи, задевая меня. Состояние её кожи говорит о её знатности. Что же она такого сделала, что её схватили чистильщики?

Пытаясь создать больше пространства вокруг себя, я хватаю цепь, сцепленную с моими кандалами, и дёргаю её, стараясь не думать о какой-то липкой гадости, покрывающей цепь. Мой локоть ударяется обо что-то мягкое.

— Смотри, куда дёргаешь, — рычит глубокий мужской голос в шаге от меня. Луч света от газовых ламп с дворцового дворика освещает его угловатое лицо, всё в синяках и кровоподтёках. Его дыхание воняет прокисшим ликёром.

Я вытягиваю руки вдоль тела и стараюсь не дышать носом. Запахи пота и мочи смешиваются с летним влажным воздухом, к которому постепенно добавляется вонь гниющей еды, когда мы проезжаем мимо кухонь. И за всем этим зловонием есть ещё что-то сладкое. Что-то не вписывающееся в это место. Мы уже должны быть рядом с узкой улицей, соединяющей собор и дворец.

Мои лёгкие требуют чистый воздух, а сердце жаждет света. Я пытаюсь представить, будто бы я вновь оказалась в Анжелесе, в своей маленькой сквозной комнатке в монастыре Сан-Кристобаля со скрипучими деревянными половицами, узким, но высоким окном, через которое проникает солнечный свет и будит меня. Я никогда больше не увижу эту комнатку, не пройдусь по широким коридорам и не засяду в библиотеке в ворохе пергамента со всем тем, что старейшины сказали нам прочитать. «Учите нашу историю, пока Кровавый Король её не переписал», — внушали они. Я никогда не спущусь с башни, чтобы встретиться с Дезом у водопада, и не разобью коленки при падении в тренировочном бою. Больше никогда…

Я приняла решение, но дрожь проходит по всему телу, потому что я никогда не думала, что мне придётся вновь вернуться во дворец. Рисую в голове маленькую себя, которая за ручку ходила здесь с судьёй Мендесом. Тряпичная кукла в дофиникийском кружеве и атласных перчатках.

Повозка останавливается. В цилиндрическом замке поворачивается ключ, и в мерцающем свете мы видим двух стражников. Первый ухмыляется своими редкими зубами и потягивается — кривляние в каждом движении, словно он дразнит нас тем, что может свободно двигаться. Готова спорить, он обожает причинять боль другим. Я уже видела этот взгляд раньше. Он был в глазах Кастиана, когда они сражались с Дезом в Риомаре или когда он врезал кулаком с кастетом своему собственному стражнику.

Меня выдёргивают из повозки вместе с остальными узниками, и тогда я узнаю этот запах: ладан. Едва ли он может перебить всю вонь столицы и подземелий. На мгновение я перестаю что-либо видеть, только чувствую ровное биение своего сердца и прислушиваюсь к окружающим звукам.

Я обещала себе, что никогда сюда не вернусь. Если бы мой старый наставник видел меня сейчас… Что бы он сказал? Мендесу не знакомо сострадание, но он никогда не был жесток ко мне. Прикажет ли он убить меня на месте или сковать мне руки, чтобы снова использовать мой дар? Если бы я сумела пробраться во дворец, он бы ни за что не поверил, что я сама захотела вернуться. Нет, этот обман должен начаться иначе.

Мои ладони зудят от предвкушения, что скоро предстоит использовать дар. Лицо Кастиана заполняет большую часть моих мыслей наяву, затуманивает всё. Хуже всех остальных воспоминаний и Серости. Обещание опустошить разум принца, оставив одну бессознательную оболочку, волнует и ужасает меня. Я стану монстром, которого боялась. Королевство будет оплакивать своего принца, а мне придётся жить с воспоминаниями убийцы Деза. Ну, по крайней мере, жить с ними я буду недолго.

Стены блоков моего разума темнеют. Глаза застилает тень. Я не вижу иного выхода.

«Ты не просто девушка. Ты возмездие в ночи».

Вот чем я должна стать ради Деза.

Врата темницы расположены в низине, связывающей дворец и собор — две основные властные структуры королевства. Чистильщики передают нас двум стражникам, поставленным у входа, хотя я знаю, что внутри их ещё больше. Раздаётся металлический скрежет, когда один из них поворачивает ключ, и врата поднимаются, как пасть гигантского морского монстра, целиком заглатывающего свою жертву.

Пора.

Я смотрю на стражников. Второй глядит в сторону, где из повозки выводят следующую группу заключённых. Интуиция подсказывает мне, что он тот, кто мне нужен. Делая шаг к нему, я отмечаю его молодость, тёмную кожу и комплекцию потомка тресориан, прямо как у Эстебана. Черты его лица мягкие, тонкие. Возможно, он не смог откупиться от призыва, как богатые торговцы и лорды из его провинции, и поэтому теперь он здесь, ведёт нас к нашим камерам. Или, может быть, я просто придумываю эту невинность в его больших карих глазах, потому что хочу этого, а на самом деле её там и в помине нет.

Он берёт цепь, тянущуюся к моим кандалам, и дёргает вперёд, к открытым вратам, ведущим в тёмный тоннель, но я хватаю его за руки. Его взгляд резко перемещается к завиткам, которыми покрыты мои ладони, и он весь напрягается, глаза широко распахиваются, как будто я уже начала забирать его воспоминания.

— Пусти! Отпусти меня! — вскрикивает он. Напуганный мальчишка, весь сжавшийся от малейшего моего прикосновения.

— Я должна увидеть судью Мендеса, — говорю ему, проводя большими пальцами по его запястьям. Близость ко мне вот-вот доведёт его до истерики, потому что он хорошо представляет, что я могу с ним сделать, если захочу. Я всегда ненавидела эту реакцию, но сейчас рассчитываю на неё. — Мне здесь не место.

За моей спиной усиливается волнение. Я оборачиваюсь, когда старший стражник со спутанными сальными тёмно-русыми волосами и длинным шрамом, пересекающим его рот, расталкивает в сторону остальных заключённых, чтобы добраться до нас. Он хватает меня за волосы и дёргает. Его оливковая кожа покрыта десятками мелких шрамов. Я удивлена, что они призвали на военную службу человека, пережившего чуму.

— В чём дело, Габо? Что за задержка?

Габо вырывает свои ладони из моей хватки.

— Она говорит, что хочет видеть судью, сержант.

Сержант поднимает широкую бровь, изучая меня.

— Так не терпится оказаться на суде?

Вздёрнув подбородок, я собираюсь со всеми силами, что у меня есть, чтобы мой голос звучал уверенно:

— Передайте судье Мендесу, что Рената Конвида вернулась в лоно церкви.

Стражники молчат, обдумывая мои слова. Габо выглядит по-настоящему испуганным. Никто — даже коренной леонесец без капли магии в крови — не будет по доброй воле искать встречи с судьёй Мендесом. Отмечаю про себя, что его имя всё ещё внушает страх — возможно, даже сильнее, чем раньше.

— Может, стоит связаться с судьёй? — шепчет Габо сержанту. — Вы только посмотрите на её руки. Эти шрамы. Мендес сказал отправлять ему всех робари при первом подозре…

— Я знаю, что он сказал, — перебивает офицер, — но я подчиняюсь приказам принца, не Мендеса. Она идёт внутрь вместе с остальными.

Что-то в его словах цепляет моё внимание. Означает ли это, что он сообщит не судье, а принцу? Может ли всё оказаться так просто? Я встречу Кастиана в темнице. Что, если… Мои мысли сменяются слишком быстро, я пытаюсь составить новый план, на случай, если сразу столкнусь лицом к лицу с Кастианом. Смогу ли я остановить себя и не забрать все его воспоминания? Эта мысль вызывает у меня усмешку.

— Чего смешного? — спрашивает офицер.

У Правосудия есть множество путей узнать о каждом слове, произнесённом о нём. Его глаза и уши повсюду в этом королевстве. Я знаю, что случается, когда его приказами пренебрегают. Габо дрожит, отводя взгляд. Нет. Мендес всё-таки мой лучший вариант.

— Я просто представила, как вас накажет судья Мендес, когда узнает.

***

Факелов здесь мало, и они расположены далеко друг от друга, освещая грязные каменные стены подземелий. Вода стекает из трещин и щелей, создавая лужицы. Я теряю счёт пройденным шагам. Туннель сужается по мере продвижения, стены становятся всё ближе. Если бы я могла вытянуть руки, мне пришлось бы согнуть локти. Если бы я побежала по этому коридору вперёд, то наткнулась бы на столь узкое место, что только ребёнок смог бы пройти. Судья, который создал этот лабиринт десять лет назад, часто выпускал узников. Хотел поиграть. Посмотреть, как далеко они смогут убежать, прежде чем заблудятся во мраке бесконечных развилок и поймут, что проще было оставаться в заточении. Нет способа лучше сломить чей-либо дух, чем дать ложную надежду на свободу.

Чем глубже мы погружаемся в недра подземелий, тем больше я понимаю, что если мне суждено однажды потеряться в чужих воспоминаниях, то мой разум будет таким же серым и пустым, как это место.

Кого-то дальше в ряду за мной тошнит, и потом несколько выкриков стражников разделяют нас по камерам. Они немногим больше клеток и никогда не предназначались для долгосрочного содержания заключённых, но сейчас их используют именно так. Унизительные вёдра для человеческих отходов в каждом углу и набитые сеном койки, рвущиеся по швам. Стражники заполняют камеру за камерой, но оставляют меня в стороне. Мой желудок связывается в узел от ожидания, я всё ещё надеюсь, что потом меня отведут к Мендесу.

Но затем мы подходим к тяжёлой деревянной двери с железными шипами и единственным окошком, через которое передают еду. Одиночная камера.

Я сажусь на пол, холод и влага просачиваются через мою рубашку. Подняв глаза к потолку, замечаю тёмное пятно, которое, кажется, становится всё больше. Но здесь везде темно, кроме прямоугольного окошка на двери. Дверные петли скрипят, и замок возвращается на место.

Я гадаю, сколько времени человек может провести здесь, прежде чем о нём забудут, а потом найдут мёртвым. Капелька воды падает на мой лоб. Ну, я надеюсь, что это вода. Вдалеке слышится эхо шагов. Интересно, может ли Габо пойти против своего офицера? Мысль вызывает горькую усмешку. Какая наивность.

Я прижимаю колени к груди. Хорошо хоть мне оставили одежду. Зловоние вызывает воспоминание из моего детства: когда я жила во дворце, под опекой судьи Мендеса, мои комнаты были украшены голубым шифоном и белым кружевом, привезённым из королевства Дофиника, к востоку от Кастинианского моря, — вечного союзника Пуэрто-Леонеса. Два десятка кукол с натуральными волосами были выстроены в ряд на полках, и широкие двери вели на мой личный балкон. Фарфоровые чашки, стоявшие буквально повсюду в моих покоях, всегда были заполнены высушенными лепестками роз, чтобы замаскировать запах с улиц в дни публичных казней. Только в прошлом году король запретил законом казнь через сожжение. Я смутно помню маленький домик в лесу, в котором жила с родителями до всего этого. Остались лишь туманные воспоминания семилетней девочки, такие блёклые, что, может, даже никогда и не существовали.

Тогда я ещё не знала, что была первой из Руки Мориа — четырёх ручных мориа короля. Магия мориа, порабощённая короной, используется для исполнения приказов и как символ могущества и власти короля, а также как угроза тем землям известного мира, которые он не сумел завоевать.

Я дёргаю плечами, выходя из Серости. Я не могу вернуться в то время, но если проживу достаточно долго, чтобы воплотить свой план, то постепенно вернусь к тому же положению. А пока я позволяю себе вспомнить то хорошее, что было в моей жизни… Как Саида пела народные песни. Как Дез ухмылялся перед боем. Я достаю из кармана его подарок, перекатываю монету на пальцах — маленький трюк, которому меня научил Дез, когда мы были детьми. У него всегда хорошо получались фокусы, требующие ловкости рук.

Странный шум раздаётся в моей одиночной камере, и я роняю монетку.

Подскакиваю на ноги. Здесь нет ничего, кроме моего сбившегося дыхания. Я ощупываю холодный каменный пол, нахожу монету и убираю её в карман.

Звук повторяется. И на этот раз я распознаю дыхание, которое кто-то пытается удержать. Мои глаза, привыкая к темноте, замечают тень в углу, которая решается выйти к слабому свету в центре камеры.

Я не одна.

Глава 12

— Кто здесь? — спрашивает мужчина, ощупывая пальцами пространство перед собой.

Влага капает с потолка — такой звук, словно бы рука шлёпает по водной глади. Воздух со свистом просачивается через тонкую щель в двери.

Я сижу так, что до меня не дотянуться.

Дыхание мужчины неровное. Что легко объяснить: воздуха здесь немногим больше света. В этой затхлой камере пахнет гнилью и всеми выделениями организма. Что сложнее объяснить, так это то, как выступают кости под его кожей. Хотя слабый свет факела показывает металлический проём в двери, достаточно широкий, чтобы подавать еду, мне становится очевидно, что этого давно никто не делал. Как они могли оставить его здесь? Это кажется даже более бесчеловечным, чем публичные пытки и казни, которыми славится Правосудие.

Правление Фахардо должно подойти к концу.

— Я не причиню вам вреда, — обещаю я. Гнев угас в моём голосе, сменившись усталым хрипом.

Его взгляд направлен в мою сторону, но на левом глазу виднеется толстая плёнка, как у яйца под скорлупой. Скрюченными пальцами он тянется ко мне.

— Можно мне?.. Так проще.

Не знаю, почему меня это так удивило, но я, правда, не ожидала. Он вентари. Они часто теряют зрение с возрастом. Все наши способности постепенно сказываются на теле, каждый дар по-своему. Магия пересиливает ту часть, что делает нас смертными. У иллюзионари остаются и никогда не сходят кровоподтёки, у персуари часто случаются приступы и различные проблемы с сердцем, у робари… У меня есть Серость и шрамы на ладонях, но не знаю, как у других. Может, в старости мы теряем свои воспоминания и становимся в итоге такими же пустышками, как наши жертвы. Вряд ли я когда-нибудь это узнаю.

Я подползаю ближе и позволяю ему коснуться моих висков. Его магия жжёт мою кожу, я чувствую давление, которое прокладывает путь к моему разуму, как будто кто-то залез под кожу. И почти сразу же вентари отпускает меня.

— Ты шепчущая, — произносит он, его пальцы дрожат. — Мы все здесь кончаем. Все из нас.

— Я не шепчущая. Больше нет.

Он трёт ладони друг о друга, пытаясь согреться. Его одежда грязная, порванная и тонкая, как старый пергамент. Его бледные тонкие руки покрыты веснушками. Я гадаю, кем он был, перед тем как попасть в тюрьму.

Снимаю свою куртку и накрываю его плечи. Странное онемение охватило мой разум.

— Рената, — бормочет он, поворачивая лицо на звук моего голоса. — Я слышал о тебе. Ещё до того, как прочитал твои мысли.

Холодок пробегает по коже. Меня не было во дворце уже восемь лет. Он ведь не мог быть здесь всё это время, правда?

— Кто вы? Как вы узнали обо мне?

— Я работал во дворце ещё до чумы, — приступ кашля скручивает его. Он кладёт ладонь на свою грудь, и я вижу, с каким трудом она поднимается и опускается.

— Я не знала, что мориа работали на короля, — признаюсь ему. Это место может свести с ума.

Он улыбается, на его зубах чёрно-зелёные пятна.

— Мы когда-то входили в его совет. Ещё до создания Руки Правосудия. Тогда Пуэрто-Леонес воевал с эмпирио Лузо. Народ не поддерживал участие в этой войне, но даже приближённые к королю не могли повлиять.

У меня всплывает нечёткое воспоминание, как один из старейшин говорил, что Лузо всегда было одним из главнейших союзников мориа. Вот только где они были, когда пал Риомар? Я пытаюсь воскресить в памяти уроки леонесской истории.

— Но войну остановила только вспышка чумы.

— Ну, хотя бы этому тебя научили, — каждый вдох даётся ему с болью.

— Вы не ушли из дворца?

Он качает головой.

— Не мог. Король Фернандо держал меня при себе как посла Мемории. Я посылал шепчущим сообщения, пока меня не поймали и не заточили два года назад, — он тяжело кашляет.

— Это вас зовут Сорока? — спрашиваю я, вспомнив про человека, который предупредил Иллана о существовании оружия.

— Нет, — хрипло отвечает он. — Осведомителя Иллана не знаю даже я.

— Что они сделали с вами?

— Некоторое время я был в тюрьме Соледада, — его костлявые пальцы проводят по плечу. — Когда я не раскрыл Фернандо безопасный проход через горы, он бросил меня сюда. Стражник срезал мой знак Матери всего сущего вместе с кожей и ковырялся в ране своими грязными пальцами.

Я думаю о полумесяце и дуге из десятиконечных звёзд, образующих знак Матери всего сущего. Старейшинам наносят его на кожу, когда они достигают наивысшего ранга среди мориа. Я помню, как лицо Иллана озарилось надеждой, перед тем как он рассказал мне план с Дезом. Знает ли он, что этот мужчина всё ещё здесь?

Сжав его ладонь, я спрашиваю:

— Как вас зовёт Госпожа?

Улыбка сходит с его морщинистого лица. Он моргает, и из его глаз текут слёзы.

— Госпожа давно забыла обо мне. Но когда-то… Меня звали Лозар.

Он отворачивается и кашляет кровью.

Я так зла. Я злюсь на Иллана и шепчущих за то, что никогда не рассказывали нам об этом человеке. Злюсь на Деза за то, что строил планы за моей спиной, а сам просил доверять ему. Злюсь на небеса, землю и солнце. Злюсь на то, что это чувство есть и переполняет меня, выходя из-под контроля.

— Всё в порядке, Рената, — голос Лозара прерывает мои мысли, охваченные яростью. Я узнаю это ощущение в своей голове. Он читает мои мысли… Даже в его нынешнем состоянии его дар силён. Это магия помогает ему оставаться в живых, несмотря на всю жестокость, которую он испытал?

— Оно того стоило? — не знаю, что побуждает меня задать этот вопрос. — Вас бросили здесь и забыли. Шепчущие, Иллан…

— Я знал, на что иду, становясь шпионом и покидая двор, — спокойно отвечает Лозар. — И я бы отдал следующую жизнь ради этой цели с той же готовностью. Как я и сказал тому мальчику, время скоро придёт. Смотри.

Он оттягивает вниз порванный ворот своей рубахи и показывает ужасную рану. Никогда не видела такой прежде. Даже для Правосудия это слишком.

— Вы в одиночной камере. Какой ещё мальчик?

— Они не видят меня, когда открывают двери. Они забыли, что я здесь уже месяц. Одиночной камеру считают они, — в моей голове начинается глухой гул, заполняющий собой всё пространство. — Мальчик, за которого ты пришла отомстить. Он был здесь. А потом его забрали. Андрес.

Я отхожу от Лозара и вцепляюсь в свой живот. Упираюсь ладонями в пол, холодная волна ужаса проходит через меня. Дез был здесь. Ну разумеется. Они затолкали его в одну из самых защищённых камер. Разумеется, меня привели сюда же, но слишком поздно.

Я поднимаюсь и бегу к двери. Если я просуну руку в прямоугольный проём, то смогу дотянуться до замка. Стали бы они тратить время на то, чтобы поменять код при всех этих беспорядках?

— Я могу вывести вас отсюда.

Лозар хрипло усмехается. Как он ещё может смеяться?

— Я не смог найти выход из туннелей, не говоря уж о том, чтобы добраться до убежища.

Моё дыхание становится тяжёлым. Я не дам ему умереть. Он пережил слишком много и слишком долго страдал, чтобы так это оставить. Но если я уйду, то потеряю эту возможность восстановить своё положение при судье Мендесе. Я не смогу отомстить. Мои глаза горят, и я моргаю, чтобы остановить горячие слёзы, которые грозят вот-вот пролиться.

— Я могу вывести вас отсюда и привести к шепчущим.

— Я умираю, Рената, — Лозар долго кашляет. — Он тоже хотел мне помочь.

Я бы сделала что угодно, чтобы вновь услышать голос Деза.

Ничего не говоря, Лозар сжимает мою левую руку, на которой нет порезов и крови, и прижимает к своему виску. Сияние с моих израненных подушечек пальцев освещает его бледное, иссушенное лицо. Когда кто-то отдаёт воспоминание добровольно, магия гудит по моим венам, картинки легко найти, всё равно что сорвать спелый фрукт с низкой ветки.

Всё чёрное, как одна сплошная ночь.

Щелчок замка разрывает тишину унылой камеры. Ноги шаркают по коридору. Они ведут ещё одного узника. Лозар отползает к дальней стене и пытается с ней слиться. Он прожил всю свою сознательную жизнь невидимым для остальных.

Дверь открывается, скрежет металла тонет в воплях и ударах кулаков. Тела врезаются в каменные стены. Со своего угла у него хороший обзор на дверь, хотя его зрение и затуманено, словно он смотрит через рельефное стекло. Два человека: один узник в оковах, другой — стражник, скрытый в тени.

— Не имеешь права! — орёт заключённый. Его голос охрип, словно он кричал весь день.

Узник хватает солдата за ворот. Лозар гадает, знает ли кто, что он ещё здесь.

Он вздрагивает, когда заключённого пинают в живот и толкают на пол.

— У меня есть все права, — выплёвывает его захватчик в ответ. Слабое мерцание факела освещает маленькую деревянную коробочку в его руках. — Я должен сделать то, что никто другой не станет.

Лозар не отрывает взгляда от шкатулки, украшенной золотой гравировкой по всей поверхности. Он знает, что там внутри. Знает ценность этого.

— Лжец, — заключённый встаёт на колени и скалится. — Ты чудовище. Убери это от меня.

— Ты увидишь свет довольно скоро, — произносит второй и захлопывает за собой дверь.

Молодой парень стремительно бросается вслед, налетая на дверь, бьёт кулаками по ней, словно представляя на её месте своего захватчика. Но он истощён и быстро устаёт, падая у ног Лозара. Его тело вздрагивает от каждого вдоха. На его запястье медный браслет. Он что-то яростно бормочет.

— Как зовёт тебя Госпожа? — спрашивает Лозар.

Мальчик резко поворачивает голову на звук его голоса. Но его удивление проходит, когда Лозар приближается.

— Андрес. Не беспокойтесь, мы выберемся отсюда.

Я отдёргиваю пальцы от его висков, разрывая связь, выжигающую новые линии на моих ладонях. Это самое тяжёлое воспоминание, которое мне приходилось прерывать. Услышать голос Деза ещё раз… Меня всю трясёт. «Мы выберемся отсюда».

— Дез, — бормочу я, вновь погружаясь в ту скорбь, что чувствовала после казни.

— Дез? — на секунду теряется Лозар, пытаясь вспомнить тот момент, когда Дез представился, но его уже нет в его голове. — Так зовут того мальчика?

— Звали, — тихо поправляю я.

«Ты увидишь свет довольно скоро», — сказал принц Дезу. Это был Кастиан, это он привёл Деза в камеру в воспоминании Лозара. Это он держал в руках деревянную шкатулку, при виде которой даже Дез вздрогнул, и это был его голос, приговоривший Деза к смерти. И хотя я не видела его лица, я точно знаю, что это был он, как знаю ненависть, высеченную на моём сердце. Я слышала его голос в Эсмеральдас. В воспоминании Деза о Риомаре. Кастиан был в доме Селесты. «Никто не должен знать, что я был здесь», — сказал он тогда. Я не понимала, почему его волновало, видел ли его кто. И тут я вспоминаю о том, что увидела в камне-альмане: Люсию с остекленевшими глазами и странно сверкающими венами, её безжизненную оболочку, всё ещё способную двигаться, хотя её лишили магии. Кастиан хотел сломать Деза. Он дразнил его, что использует оружие, перед тем как казнить. Когда он собирается применить эту мерзость в следующий раз?

Я лично преподнесла принцу на блюдечке всё, чего он хотел.

Бью кулаком в дверь.

Я чувствую боль, будто ногти вонзились в мою руку. Кровь течёт по моим пальцам. Я смотрю в окошко на двери, огонь факела трещит напротив камеры. Мне надо выбраться отсюда.

Несколько дней назад я хотела повысить свой ранг среди шепчущих. Хотела помочь мирным мориа попасть в безопасные земли, пока мы ведём молчаливую войну здесь. Теперь я хочу убить принца Кастиана, я должна убить его. Больше всего на свете я хочу увидеть своё отражение в этих бездушных голубых глазах. Застать его врасплох. Сравняться с ним в жестокости.

— Ты не можешь этого сделать. Пока нет, — хрипит Лозар.

— Что? — это ощущение вернулось… Глухой гул в моей голове. Я была так поглощена своими мыслями, что не заметила, как Лозар читал их.

— Ты не можешь убить принца… пока… — он не даёт мне возразить, поднимая палец в воздух. — Пока не узнаешь, где он хранит оружие.

Я нарезаю круги по маленькой камере. Кастиан ни за что не скажет мне сам. Мне придётся вырвать каждое воспоминание из его головы, пока я не открою все его секреты.

— Как часто стража вас проверяет?

— До того, как они забыли, что я здесь? — слабо спрашивает Лозар. — Раз в неделю, может, реже.

У меня нет недели. Если я вырвусь из камеры сейчас, то стражники схватят меня задолго до того, как я найду Кастиана. Если я останусь здесь до моего так называемого суда, он может увезти оружие прежде, чем я до него доберусь.

— Ты знаешь, что нужно делать. Ты должна остаться ради чего-то большего, чем твоя месть.

Я думаю об Эстебане и Марго. Они никогда не доверяли мне. Не хотели видеть в своём отряде. Не верили, что я действую ради общего блага. Когда ты один так долго, ты забываешь, каково это полагаться на других, каково иметь кого-то, кто полагается на тебя. Я не знаю, как быть чем-то большим, чем просто собой. Когда я нашла Селесту мёртвой, я знала, что всё изменится, но не думала, что так быстро. Дез был моей надеждой. Надеждой всех шепчущих. И своего отца тоже.

Остаться ради большего.

Как я могу быть способна на большее, если мой дар только забирает? Я только сейчас осознаю, что моя магия — это единственное, что будет со мной до конца.

Мы долго ничего не говорим. Лозар прикладывает столько усилий, чтобы дышать, что я боюсь, он умрёт до того, как сможет сказать что-либо ещё. Внезапно он произносит, как будто только что это осознал:

— Ты одна из похищенных детей-мориа.

— Была.

— С этим оружием… Что помешает королю и Правосудию повторить свои преступления?

— Для этого я здесь.

— Но твоё намерение недостаточно сильно из-за твоей жажды мести.

Он кашляет, кровь стекает на его подбородок из уголка губ.

— Он говорил о тебе, Рената. Когда он не смог сбежать, он всё ещё вспоминал твоё имя. Ты должна остаться ради большего.

Я закрываю глаза, чувствуя, как подкатывают слёзы. Проглатываю чувство вины, делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. Его слова как якорь для меня, помогают выбраться из зыбучих песков моей злости.

— Я могу тебе помочь, — внезапно произносит Лозар.

Закрыв глаза, я мысленно представляю, как прижимаю пальцы к вискам принца Кастиана. Вижу, как гаснет искра его жизни. Вижу, как я забираю деревянную шкатулку и уничтожаю мерзкое оружие, хранящееся внутри. Я предвкушаю этот момент, мой последний, который даст шепчущим шанс продолжить борьбу.

— Как?

Лозар сгибается пополам жутким образом, как будто сейчас выкашляет свои лёгкие. Он вот-вот умрёт в этой камере, и никто даже не заметит. Мои глаза наполняются слезами, я вытираю их и хватаюсь за прутья решётки на узком окне.

— Прояви милосердие.

Медленно я поворачиваюсь на этих словах. Смотрю, как он ещё больше кашляет кровью. Его глаза поднимаются на звук моего дыхания. Его протянутая рука дрожит, и его всего трясёт. Я заставляю себя не отводить взгляд.

Милосердие.

— Вы не можете просить меня об этом.

Я не очень хорошо знаю этого человека, но я знаю, что небо голубое, что трава зелёная и что я не могу забрать его жизнь.

— Они забыли обо мне. Что, если они придут за тобой и найдут меня? Правосудие любит наблюдать за чужими страданиями. Они применят на мне своё оружие. Милосердие, Рената.

Под моей кожей словно вылупляются тысячи паучков. Мои лёгкие сжались, не давая вдыхать воздух с запахами крови и слизи, которыми он кашляет.

Милосердие.

Какое милое слово для убийства.

Мне хочется отвернуться, позвать стражу, но я прекрасно знаю, что даже если они откликнутся, то и пальцем не пошевелят, чтобы помочь Лозару. Правосудие знает десятки способов поддерживать в теле жизнь, чтобы продлить муки. Я не могу спасти этого человека. И не могу отказать ему в этом.

Милосердие для Лозара. Я бы отдала ему всё милосердие, что только есть во мне, чтобы ни капли не оставить ни принцу, ни самой себе. Мои руки трясутся, ноги не держат.

— Сначала вы должны сделать что-то для меня, — говорю ему.

В темнице, не знаю как, но становится ещё темнее. Он берёт мою руку, и я снова чувствую его присутствие в своих мыслях:

— Тебе нужно завоевать доверие Правосудия. Начни с этого.

— Я не могу допустить, чтобы судья Мендес использовал мою силу. Если поможете мне с этим, я проявлю к вам милосердие.

Лозар кивает.

— Я слишком слаб. Но Дез… Он оставил здесь оружие. Не смог найти его, когда за ним пришли.

Я подползаю к углу, где был Лозар, когда я его впервые заметила. Ощупываю пол, кажется, целую вечность, прежде чем натыкаюсь на что-то острое. Стискиваю в руке небольшой кинжал. Ещё до того, как подношу его к тусклому свету, я узнаю клинок, который Дез прятал в сапоге. Его рукоять — грубая деревяшка без какого-либо орнамента. Но это был его первый кинжал, который он сам сделал. Даже если бы он его нашёл, чем бы ему это помогло против стольких стражников?

— Должен быть иной путь, — говорю я.

— От меня уже ничего не осталось, Рената. Не разделяй мою судьбу.

Я обхватываю руками его тело.

Чувствую, как бьётся его сердце. Он выдыхает, расслабляясь в моих объятьях. Когда я впервые попала к шепчущим в крепость в Анжелесе, мне было невыносимо присутствие других детей, и потому я работала на кухне. Дез научил меня охотиться на дичь: кроликов, индеек, оленей. Повар научил меня скручивать им шеи. В конечном счёте, мы все такие же хрупкие, как наша добыча.

Я слышу, как что-то гремит в коридоре, в камеру проникает сквозняк, и я понимаю, что стражники скорее бросят этого человека чахнуть в одиночестве, чем проявят каплю милосердия.

Милосердие.

Дез научил меня песням шепчущих. С ним и Саидой мы напевали их, возвращаясь с многодневной охоты плечом к плечу по высокой траве меморийских гор.

И теперь я тихонько пою Лозару, чья судьба навсегда переплелась с моей в этих подземельях так, как я и представить себе не могла. Он поёт вместе со мной охрипшим голосом. Последний клич мятежника.

— Милосердие, — шепчу я.

До моих ушей доносится хруст его костей. Я вспоминаю первый раз, когда свернула шею зайцу своими руками.

Ноющая боль терзает моё сердце, пока не остаётся только мой голос и только моё сердцебиение.

***

Я не замечаю людей, собравшихся у двери камеры, пока не раздаётся щелчок замка. Голос, который я так давно не слышала, зовёт меня по имени.

Выпускаю Лозара из рук, его тело падает на пол. «Никто тебя не похоронит, но я буду помнить о тебе, пока мои воспоминания со мной», — мысленно обещаю ему.

— Что, во имя Отца?.. — сержант врывается внутрь, ступая в лужу грязи. Факел освещает тёмное пространство, его шокированный взгляд скользит по мёртвому телу посреди камеры.

Какое зрелище пред ними предстало… Моя левая рука по локоть в крови — через несколько секунд после смерти Лозара я схватила кинжал и проткнула свою ладонь. Один из старейшин — лекарь, который однажды вёл у нас занятия, — показал, куда нужно бить, чтобы убить безболезненно, куда — чтобы было много крови, куда — чтобы ранить, но не покалечить. Не все же из нас чудовища.

Стражник поднимает обмякшую руку Лозара. Кинжал, который я в неё вложила, выпадает с лёгким стуком. Это всё тот же стражник в годах с шрамами на лице, оставшимися после чумы. Тот самый, который отправил меня сюда. Он хватает меня за рубашку и встряхивает. Боль вспыхивает в новом порезе и в старой ране на шее. Кровь стекает по моей груди — видимо, швы разошлись.

— Стой, идиот! — вмешивается знакомый голос.

Судья Мендес проходит в камеру, за ним по пятам Габо. Добротные кожаные туфли судьи ступают по луже крови, смешанной с грязью камеры. Он никогда не боялся испачкаться. От одного его вида моё сердце подскакивает. Его серые глаза отмечают тело Лозара, кинжал, моё состояние. Его рука вытянута, будто стена между мной и офицером. Потом, словно опомнившись, он вновь делает лицо непроницаемым.

— Дядюшка, — хныкаю я.

Возраст отпечатался на нём серебряными нитями в его короткой бороде и густых чёрных волосах. Он похудел с того времени, как был молодым врачом, но он не болезненно худой. Его черты точно были высечены в камне и заострились со временем, чтобы показать его силу. Его лицо резкое, как грани алмаза. В моём сердце будто ведётся война из-за человека, которого я презираю. Того, кто пользовался моим даром в обмен на конфеты. Человека, который читал мне сказки на ночь, а потом подписывал смертный приговор моей семье и многим другим. Почему я ничего не помню о своих родителях, но стоит ему появиться, и плотина внутри меня рушится? Воспоминания о нём всплывают из Серости, принимая причудливые очертания, как чернила в воде.

Я замечаю мгновение, когда его черты смягчаются. Он видит меня, как будто впервые, как в тот день, когда меня к нему привели стражники, схватившие меня в лесу у моего дома. Маленькую девочку-мориа в грубых самодельных перчатках.

— Рената, — от его голоса моё тело тяжелеет, ноги становятся каменными. Я прикладываю все усилия, чтобы не отвести глаза от его пронзительного взгляда, — это правда ты?

— Да, — мой голос глухой, словно невидимая рука сжимает горло. — Я… Мне жаль… Он пытался меня убить.

— Рената, — в том, как он произносит моё имя, есть что-то острое, режущее. Мне не стоило искать с ним встречи. Я ошиблась, решив, что он будет счастлив увидеть меня. Он ведь знает, где я была все эти годы. Знает, что мне нельзя доверять. Он берёт мою окровавленную руку, и я напрягаюсь, чтобы не отдёрнуть. Его большой палец проводит по пятнышку у основания моего большого пальца. Дез однажды целовал меня в этом месте. — Помнишь, что я сказал тебе в нашу последнюю встречу?

В тот день, когда шепчущие ворвались во дворец и сожгли столицу. В тот день, когда я впервые встретила Деза, и он спас меня из этой золотой клетки. В тот день, когда я в последний раз видела Мендеса и клялась, что больше никогда не увижу.

— Вы сказали… — я проглатываю удушливый крик, рвущийся из горла. — Вы сказали, что никому меня не отдадите.

Моё тело деревенеет, когда он резко поднимает руки, но не чтобы ударить, а чтобы обнять.

— Ты вернулась ко мне, — выдыхает судья Мендес. Он обхватывает моё лицо ладонями и рассматривает с разных углов, как будто я лошадь на продажу. Но потом я замечаю, как его глаза останавливаются на заметной россыпи веснушек вдоль моей челюсти. Он пытается найти хоть один признак того, что я самозванка, двойник. Его пальцы проводят по шрамам на моих ладонях, раз за разом, словно он пытается запомнить их рисунок. Это мне показалось в темноте или в его глазах стоят слёзы? — Поверить не могу.

Моё горло сжимается, но я нахожу в себе смелость лгать, причём лгать складно.

— У шепчущих переворот. У меня появилась возможность вырваться из убежища. Я добралась до столицы, но мне некуда было пойти. Мне пришлось воровать… Я не ела несколько дней… Меня поймали и привели сюда.

Я вздрагиваю, когда он крепче сжимает мою раненную ладонь. Он всё ещё давит пальцем на один из порезов, не отпуская. Он резко переводит взгляд на стражников, замерших в тени.

— Ваша честь… Она убила заключённого… — говорит старший стражник.

— Он был вентари, — поясняю я и опять вздрагиваю от жгучей боли в ладони. — Он прочитал в моих мыслях, что я сбежала от шепчущих и попытался убить меня.

— Вы оставили этому человеку оружие? — голос Мендеса холоднее, чем сквозняк из щели в двери.

— Мы не знали, что он здесь, — нервно оправдывается сержант. — Камера была пустой…

Стражник замолкает, стоит судье поднять указательный палец. Мендес возвращает своё внимание ко мне, и его резкие черты вновь смягчаются.

— Моя Рената, — его голос звучит… довольно? Он крепко обнимает меня за плечо одной рукой. Я позволяю себе расслабиться рядом с ним. Облегчение, благодарность, податливость. Я всхлипываю по-настоящему. Я предаю всё, что люблю, потому что мой надломленный разум помнит, как безопасно было когда-то рядом с этим человеком.

Мендес ведёт меня через темноту. Мы переступаем тело Лозара. Я убила его, и мы проходим через него, как будто он просто лужа на рыночной площади.

— Уберитесь здесь, — судья Мендес взмахивает рукой, и стражники торопливо закрывают камеру.

— Да, Ваша честь, — Габо кланяется.

— Вы правильно поступили, сообщив мне, Габо. Её должны были доставить ко мне при первой возможности, — глаза судьи Мендеса резко переходят на офицера. — Вы же, сержант Ибез, напротив… Я разочарован в вас. Я расцениваю это как отказ следовать моим указаниям.

— Ваша королевская справедливость, пожалуйста! — взмолился сержант в панике. — Я счёл её слова за ложь. Как вы говорите на проповедях, они все шарлатаны. Обманщики…

Его глаза распахиваются, едва не вылезая из орбит.

«Обманщики». Это последнее слово, что он успевает сказать, перед тем как Габо вонзает кинжал в его открытое горло.

Я подавляю крик, а Мендес сжимает моё плечо ещё крепче.

— Идём, дорогая. Теперь ты со мной, в безопасности.

Глава 13

Не стоило мне теряться в лесу. Сейчас, когда судья Мендес обнимает меня одной рукой, мне требуется вся сила воли, чтобы оставаться спокойной. Серость не желает угомониться, выпуская воспоминания, как пыль из открытой гробницы. Они такие чёткие и яркие, точно вихрь красок, всякий раз, когда просачиваются из Серости. Впервые я не выпадаю из реальности, но воспоминание тем не менее здесь, прокручивается в моей голове.

Когда я была маленькой, рядом с нашим домом стоял алтарь, посвящённый Госпоже шепчущих в её короне из звёзд и с луной у ног. Тогда я ещё ничего не знала о богине или о людях, которых она одарила магией, наполнявшей землю. Я знала только, что у меня есть сила, которую я не умела контролировать. Свет, возникавший из-под моих подушечек пальцев, вызывал у меня восхищённое изумление. У меня ещё не было шрамов от ожогов от украденных воспоминаний, потому что мои родители не разрешали снимать перчатки вне дома. Моя мать была персуари, а отец — иллюзионари. Помню, как мать своей магией наполняла меня теплом, когда я пугалась темноты. Помню, как отец играл с тенями на стене, превращая их в иллюстрации к его сказкам на ночь. Вот эту самую магию король и Правосудие обвинили в самой опустошительной чуме в истории.

В тот день, когда я потерялась, я с трудом натянула на себя шерстяные перчатки и пошла за отцом в лес. Цветы на нашем алтаре завяли, и мне поручили собрать новые.

— Будь крайне осторожна, Нати, — предупредил отец. Ни у кого я не встречала таких добрых глаз, как у него, даже когда он старался быть строгим. Теперь, позволив себе вспомнить этот день, я замечаю, что он тоже был напуган. — Не уходи далеко.

Но у меня вылетело это из головы. Я нашла место, полное диких цветущих газаний. Меня привлекли их оранжевые сердцевины и жёлтые лепестки среди однообразного леса, и я пошла за ними через открытую поляну. Никогда прежде я не уходила так далеко от дома и не выходила из леса. Я развернулась назад, чтобы позвать родителей, но наткнулась на солдат в королевской тёмно-фиолетовой с золотым форме.

— Ты потерялась, малышка? — спросила женщина, подходя ближе. Мне нельзя было разговаривать с незнакомцами, но я до сих пор не могу забыть тот страх, который охватил меня тогда. Я кивнула и рассказала солдатам, где именно я жила и как выглядел мой дом.

Но они не отвели меня домой. Они привезли меня во дворец, заверяя, что там ждут мои родители.

Меня передали няне. Она отмыла мои волосы и переодела в новое платье, перед тем как представить судье Мендесу. Меня посадили в этот самый стул, на котором я сижу сейчас, с кожаной обивкой и высокой спинкой — намного выше моей головы.

Мендес всегда мне улыбался. Его терпение было особенно примечательно, потому что я только и делала, что плакала и звала родителей первое время. Он присылал вишнёвые пирожные со свежим кремом, апельсины в карамели и мёд из клевера. Он говорил, что я увижу своих родителей, если сделаю всё, что он скажет.

Безымянные солдаты привели в комнату мужчину с повязкой на глазах, кляпом во рту и связанными руками. Я опять заплакала, но Мендес теперь знал, что может успокоить меня вкусностями. Дома моя мать жарила картошку с розмарином и выжимала сок из того, что мы сами вырастили. Мы ели мясо раз в месяц, если в лесу было достаточно кроликов для охоты. Я никогда не видела прежде и не пробовала таких чудесных сладостей, какие были во дворце.

— У этого человека, — начал Мендес, — есть секрет. Ты когда-нибудь видела снег, Рен?

Мне хотелось поправить его. Мой отец звал меня Нати. Так было привычнее, приятнее, это было моё имя. Всё остальное мне не нравилось, казалось не подходящим, как будто принадлежало совершенно другому человеку. Но я бы не стала поправлять этого человека. Было в его серых глазах что-то такое, что заставило меня остановиться. И вместо этого я кивнула, отвечая на его вопрос.

— Тебе нужно просто узнать секрет этого человека. Он скрывает кое-что очень важное для меня в месте, где много снега.

— Я не умею, — ответила я. Это было правдой. Я никогда раньше не использовала свой дар. Моя мать объясняла как-то раз, что я одарена магией памяти. Но только Госпожа шепчущих знает секреты всех на свете, а свой дар я должна держать в тайне.

Не могу вспомнить как, но я всё же сделала это. Прикоснулась тогда ещё невредимыми пальцами к вискам связанного человека и извлекла воспоминание о цитадели Невадас, расположенной в одноимённых горах. Я описала небольшие деревянные домики с трубами на крышах, из которых выходил чёрный дым, и мужчин, несущих брёвна через глубокие сугробы в хижину, полную мечей и прочего оружия.

Ещё до того как я закончила, Мендес крикнул:

— Цитадель Невадас. Отправьте туда отряд, немедленно.

Сейчас, прислоняясь к спинке знакомого стула, я рассматриваю стену за Мендесом. На ней висит карта королевства Пуэрто-Леонес. Она понемногу изменяется каждый год, стирая провинции. К западу от столицы есть горная система — единственное место в стране, где бывает снег. Три года назад меня посылали в цитадель Невадас на разведку.

От неё остались одни руины, и я не помнила почему, но теперь знаю, что всё из-за украденного мной воспоминания. Я тогда ещё не знала, что это были территории королевства Тресорос, население которых не признавало договор между их бывшей страной и Пуэрто-Леонесом.

На карте тоже больше нет цитадели, хотя горы чётко обозначены и раскрашены белым цветом.

Кабинет судьи не изменился за последние десять лет, разве что у двери стоит другой стражник, а в тёмных волосах Мендеса появилась седина. Его острые скулы слегка покраснели, словно он только вернулся из какого-то солнечного места. Хотя ему сейчас должно быть чуть больше сорока, на его лице нет морщин, свойственных тем, кто часто улыбается.

Мендес берёт белую тряпку, мочит её в кувшине и протирает стол. У жидкости едкий запах лимонных и апельсиновых корок. Когда стол уже сияет от чистоты, судья проводит рукой по деревянной поверхности, на которой размещены аккуратные ряды металлических инструментов, маленькие ножи, прозрачные склянки болотного цвета, фарфоровая чаша с шариками хлопка, длинные тонкие иглы и чёрная нить.

До того как Мендес возглавил Королевское Правосудие, взяв на себя ответственность за мир и порядок в Пуэрто-Леонесе, он был военным врачом в королевской армии. Отчасти поэтому он знает, как причинить наибольший вред телу и какими инструментами можно вызвать сильнейшую боль. Из выдвижного ящика он достаёт пару чистых перчаток из телячьей кожи и надевает их.

Всё было бы намного проще, будь я персуари, умеющей влиять на эмоции, или вентари, способной узнать, о чём он думает.

— Давай, Рената, — его глаза цвета грозового неба останавливаются на моём лице, молча изучая мои черты в поисках малейшего признака обмана. — Дай мне руку, пожалуйста.

Передо мной лежит кинжал Деза. Я подумываю схватить его и вонзить в проступающую вену на внешней стороне его ладони. Этот дикий, внезапный порыв пропадает так же быстро, как и появился. Протягивая свою ладонь самому могущественному человеку в королевстве, не считая короля и принца, я склоняю голову от стыда, который слишком, слишком настоящий.

На моих костяшках кровавое месиво из разорванной кожи. Глубокий порез с уже запёкшейся кровью. Я не могу сдержаться и вздрагиваю, прикусив язык, когда Мендес раскрывает мои пальцы, чтобы посмотреть на рану.

— Боишься? — спрашивает он. Эти серые глаза ничего не упускают. Он не стал бы тем, кто он есть, если бы верил во всё, что ему говорят. Он сидит неподвижно, но гнев, который он сорвал на стражнике — мёртвом стражнике — сменился осторожной подозрительностью. Только дурак бы не боялся.

Часть меня не верит, что он навредит мне. Ведь от живой меня больше пользы.

— Да, — говорю я.

Его щека дёргается.

— Мне следует полагать, мятежники настроили тебя против меня.

— Они пытались, — мой голос скрипучий, это возвращение к прошлому похоже на нож в горле. — Шепчущие держали меня при себе. Я была слишком ценной, чтобы убить. Слишком опасной, чтобы доверять. Они…

Я обрываю себя на полуслове, позволяя ярости говорить самой за себя. В этих словах нет лжи и есть проблеск злости, от которого меня бросает в дрожь. Я не простила Мендеса за то, что он использовал меня как орудие, но и не простила шепчущих, делавших то же самое.

— Не двигайся, — предупреждает он. — Это остановит любую инфекцию, которую ты могла подхватить в том мерзком рассаднике болезней. Хотя надо будет понаблюдать. Мне не нравится, как покраснела кожа. Слава Отцу миров, он не задел сухожилия.

— Слава Отцу миров, — эхом повторяю я.

После чего все мои мысли вытесняет боль, когда он льёт лекарство на мою открытую рану. Оно так сильно жжёт, что я, боюсь, могу потерять сознание.

— Не говори мне, что с мятежниками ты растеряла всю свою отвагу.

Я хмурюсь, потрясённая его словами.

— Что вы хотите этим сказать?

Его тёмные ресницы отбрасывают длинные тени на скулах. Меньше всего я ожидала улыбку на его лице, высеченном из мрамора.

— Когда тебе было восемь, я не разрешил тебе поехать с другими придворными детьми в поместье Тресорос. Ты собрала вещи и решила вылезти из окна. На полпути ты сорвалась, сломала руку, — он находит острый пинцет и указывает на бледные шрамы на моём правом предплечье. — Заработала десять швов и неделями не могла использовать магию. Но пока я тебя зашивал и даже когда вправлял плечо на место, ты ни разу не вздрогнула. Не заплакала. В твоих глазах не было слёз, а сейчас есть.

Я пытаюсь сглотнуть, промочить язык слюной, но во рту всё сухо. Я не помню этого, но то, как он осторожно, тщательно извлекает занозы из ладони, заставляет меня ему поверить.

— Боль сказывается на каждом, — говорю я.

Он издаёт неясный звук. Я пользуюсь моментом рассмотреть его.

Серые глаза, седеющие волосы, седеющая борода. Он как будто весь покрыт солью из срединных долин. Его прикосновение мягкое, он держит мою руку так, словно склеивает вместе осколки прекрасного андалусийского стекла. Закончив с занозами, он откладывает пинцет, вновь промывает рану жгучим лекарством и переворачивает мою ладонь. Порез протягивается от основания пальцев к началу запястья, красный по краям, но без белых или зелёных следов инфекции. Он вздыхает, будто бы облегчённо, прежде чем вдеть нить в иголку. Подносит острый кончик к свече, горящей на столе.

— Расскажи мне, моя милая Рен, как ты сбежала?

Без предупреждения, он прокалывает кожу иглой, нить скользит следом. Моё сердце болезненно стучит. Я прикусываю язык. Он хочет, чтобы я вновь стала той бесстрашной девчонкой? Я знать её не хочу. Но если это поможет подобраться к оружию и Кастиану, то придётся.

— Сын Иллана, — решаюсь рассказать. Я чувствую комок в горле и делаю паузу, чтобы тщательней подобрать слова моей лжи. — Его пленение отвлекло мятежников.

— Я был удивлён, когда узнал, что Иллан не сдастся ради своего сына, — признаётся Мендес. — Но эти твари не ценят жизнь так, как мы.

Он реально забывает, что я тоже мориа? Неужели я была такой послушной предательницей, что он включает меня в это чудовищное «мы»?

Моё горло болит от напряжения. На мгновение я вспоминаю, как Дез целовал меня вдоль челюсти, по изгибу шеи, вниз к ключице. Смущённая, я пытаюсь сосредоточиться на карте за спиной Мендеса. На севере королевства есть пустое место, там, где должны быть Меморийские горы. Неужели это так просто, стереть память о месте? Просто перерисовать линии и оставить слепые пятна на карте?

От следующего стежка моё тело немеет. Гордился бы мной Дез? Я даже не вздрогнула в этот раз.

— Они распадаются. У меня был шанс. Я знала, что другого не будет. Они не пускают меня на встречи, но у меня есть уши. Да и никто не боялся, что я сбегу.

В одном из его серых глаз есть зелёные крапинки. Они всегда там были?

— Почему это?

— Наверное, — отвечаю я, — потому что мне было некуда пойти.

Это была не совсем ложь. Правда имеет свойство меняться в зависимости от того, кто её рассказывает.

Он крепко держит мою ладонь. Я смотрю в его орлиные глаза, пытающиеся рассмотреть меня насквозь, найти обман.

— Ты могла вернуться ко мне.

— Если бы я могла, то уже была бы с вами. Но сколько себя помню, со мной всегда был кто-то из шепчущих, — Дез почти не отходил от меня, когда мы были детьми. Даже когда я заблудилась в руинах Сан-Кристобаля, со мной всегда кто-то был, наблюдая. Я смотрю на ладонь, которую Мендес сжимает так сильно, что останутся следы. — Мне больно.

Он сразу же отпускает, тяжело дыша, будто бы сам удивлён своим проявлением эмоций. Тяжело смотреть на него под таким ракурсом. Ещё хуже полагать, что он на самом деле переживает за меня.

— Немного осталось, — успокаивает он. Пока судья делает стежок за стежком, я вспоминаю время, когда мы с ним гуляли по дворцовым садам, закрытым для всех, кроме Королевского Правосудия, и он разрешал мне читать под огромными ветвистыми искривлёнными деревьями, покрытыми леонесским мхом и бледными цветами косечи. Когда дул ветер, их розовые лепестки сыпались на меня, а потом перед сном я выпутывала их из своих кос. Я мыла руки в розовой воде с золотой пудрой, как и все девочки при дворе, чтобы очистить кожу от грязи и повреждений. Только мне это не помогало. Я вся состою из шрамов и, боюсь, никогда не смогу стать чем-то большим.

Наконец, Мендес опускает иглу, и стирает излишки пузырящейся крови.

— Шрам останется.

— И прекрасно впишется с другими. Спасибо, дядюшка, — я стараюсь ещё больше смягчить голос. — То есть я хотела сказать: Ваша честь.

— Ты должна понять, Рен, — он держит мою ладонь, как бутон розы без стебля, что распадётся на лепестки без поддержки. — Теперь, когда ты здесь, будет назначена аудиенция с королём. Ты будешь под моим покровительством, но тебе придётся проявить себя самой.

Я быстро киваю.

— Ради этого я вернулась. Вы не представляете, как одиноко мне было.

Он не отвечает, но я вижу, как решительно сдвинуты его брови. Я помню это его молчание, означающее, что он строит планы — он вечно строит планы. Чего мне будет стоить завоевать его доверие?

Его взгляд переносится к двери. Размашистым шагом кто-то входит в кабинет, прерывисто дыша, словно мчался сюда со всех ног. Я оборачиваюсь и вижу молодого парня в чёрно-красной мантии судьи — звание, которое присваивается всем в Руке Правосудия, кто метит на место Мендеса после его смерти. У него жидкие тёмно-русые волосы, как крылья воробья, и румяное лицо. Его карие глаза распахиваются, когда он замечает меня. Едва не запинаясь о полы мантии, слишком длинной для его среднего роста, он двигается прямиком к нам.

— Это оно? — спрашивает он. Блеяние овец приятнее его голоса. — Настоящее робари для Руки Мориа? Наконец-то король Фернандо будет нами доволен.

Он не знает, что я его слышу? Я напрягаюсь всем телом. Мне хочется врезать ему за то, что называет меня «оно».

— Алессандро! — перебивает его судья Мендес. Его внешнее спокойствие дало трещину. И я понимаю, что, может быть, настоящая причина того, что он так счастлив меня видеть, заключается в возможности угодить королю. — Не припоминаю, чтобы вызывал тебя.

Молодой судья отшагивает назад, бормоча извинения. Пресмыкается всё сильнее и сильнее. То, как он унижается, вызывает мурашки по моей коже. Но разве я делаю не то же самое? Пытаюсь вернуть расположение человека, который разрушил мою жизнь?

— Мои глубочайшие извинения, — тараторит Алессандро со скоростью света. Мендес выглядит удивлённым, что парень всё ещё что-то говорит, даже после того, как он поднял руку, как король, призывающий своего подданного замолчать. — Я в вашем полном распоряжении. В своё оправдание должен сказать, что я крайне обрадован тем, что наша миссия продвигается дальше. Я только и думаю…

— …о благе королевства, — перебиваю его.

— Как смеет оно говорить за меня?! — Алессандро чуть ли не отскакивает от места, где сижу я.

Мендес переводит взгляд на меня, лицо озаряет довольная улыбка.

Я хочу ответить: «Оно смеет даже больше. Оно может вырвать все воспоминания из твоей головы, оставив только дрожащую оболочку». Но девочка, которой я должна быть, так бы не сказала. Я проглатываю этот ответ и жду, когда заговорит судья Мендес.

— Её зовут Рената Конвида, — представляет он меня.

— Та, которую похитили шепчущие? — Алессандро кривит лицо, втягивая шею. Его глаза мечутся между Мендесом и мной, как будто только сейчас до него доходит, что ему не стоило говорить так свободно. Если между королем и Правосудием разлад, возможно, я смогу обернуть это себе на пользу.

— Она вернулась к нам, Алессандро, — сообщает Мендес, возвращая себе каменное спокойствие, — и я бы хотел поговорить с ней наедине.

— Ваша честь… Вам не стоит оставаться наедине с подобным существом.

Я глубоко вдыхаю, чтобы подавить злость, пульсирующую во мне.

— Как видишь, — отмечает судья, — она не в том состоянии, чтобы навредить мне.

— Я бы не посмела.

Этот взгляд свысока прямо-таки кричит о том, что Алессандро мне не верит. Он приглаживает свои волосы, и я замечаю обручальное кольцо на его руке — простое деревянное колечко. Никто из Руки Справедливости не носит металлы, ассоциируемые с мориа.

Он кланяется ещё раз.

— Я вернусь с новостями.

— Закрой за собой дверь, — говорит ему Мендес.

— Молодым судьям теперь разрешают жениться? — спрашиваю, как только Алессандро уходит.

Судья Мендес вновь садится, возвращаясь к своим инструментам на столе. Он берёт повязку.

— Король, в своей бесконечной мудрости, постановил, что будущее поколение леонессцев должно быть верным короне. И где же больше всего верных людей, поклявшихся защищать королевство от врагов?

А кто защитит короля от меня?

Разворачивая полосу ткани, Мендес наматывает её на мою ладонь и запястье. Когда он вновь раскрывает мои пальцы из кулака, возникает смутное ощущение, что из меня получается хорошая марионетка. Голос Марго так и звучит в голове: «Послушание не то же самое, что ум». Пока я здесь, у меня должно быть и то, и другое.

— Вот так, — произносит судья. — Уже гораздо лучше.

Он снимает свои запачканные кровью перчатки и заворачивает их в кусок ткани, которым займётся слуга, убирающийся в кабинете. Мендес достаёт из ящика стола конфету и протягивает мне: стеллита. Он часто давал мне их раньше.

Я нервно вдыхаю, сжимая конфету в ладони. Уголки моих губ дёргаются от желания улыбнуться. Решаю, что это будет уместно.

— Я не ела их уже…

— …восемь лет.

— Спасибо, — говорю я и беру конфету в рот. Она жевательная, прилипает к зубам. Челюсть болит, потому что я давно уже ничего не ела. Сахар быстро тает на языке. Но внезапно я понимаю свою опрометчивость и сразу напрягаюсь. Что, если она была отравлена? Я продолжаю жевать, чтобы дать себе время подумать. Я нужна ему, чтобы представить робари королю, который был недоволен судьёй Мендесом. Он бы не стал. Думаю, я всё правильно сделала. Так я показала ему своё доверие, кинувшись есть у него с рук и радуясь, как сокровищу, казалось бы, такой мелочи, полученной от него. Но всё же мне следует быть осторожнее.

Мендес ждёт, когда я проглочу конфету, перед тем как заглянуть в другой ящик и достать тёмный свёрток. Когда он берётся за металлическую манжету, я понимаю, что это перчатка.

Прошло уже много лет с тех пор, как я носила вещи, изготовленные им самим, но я, не задумываясь, протягиваю ему здоровую руку. Как будто мои мышцы помнят каждую его команду, и это ощущается так, словно собственное тело меня предаёт. Перчатки, конфета, история о том, как я сломала руку. Мы возвращаемся к прошлому — в то время, когда он мне доверял. Мне нужно его доверие, чтобы проникнуть во дворец.

Он надевает перчатку на мою руку. Кожа мягкая, удобная, не давит и не натирает мои шрамы от ожогов. Он застёгивает железный браслет. Симпатичные оковы.

— Пока так, а когда заживёт другая рука, ты сможешь носить обе, — он звонит в колокольчик, и через мгновение в кабинет вбегает мальчик, одетый в солнечно-жёлтую форму пажа судьи.

— Отведи её в бывшие покои леди Нурии, — приказывает Мендес. — Служанки уже должны быть там. Когда отведёшь её, дай знать Леонардо, что для него есть работа: пусть отодвинет все дела перед представлением королю.

Мой желудок сворачивается в узел при мысли, что мне придётся предстать перед королём и принцем. Возможно, если начать сейчас, то я смогу себя контролировать, когда увижу его. «Останься ради большего», — просил меня Лозар. Похоже, я дала слишком много обещаний мёртвым.

Паж кивает и направляется к двери, и я встаю, готовая пойти за ним. Ошеломлённая не только из-за событий последнего дня и раны, слегка пульсирующей под повязкой, но и от надежды.

Что-то тяжёлое опускается на моё плечо. Рука Мендеса сжимает один раз, и его голос звучит почти по-семейному:

— Я рад, что ты вернулась, Рената. Всё будет так, словно ты и не покидала дворец.

И когда я следую за пажом по просторному залу, то думаю о том, что именно этого больше всего и боюсь.

***

Но я ошиблась. Некоторые вещи — например, огромный мозаичный рисунок с грифонами на полу — остались прежними, но не всё. Залы кажутся меньше. Когда ты проводишь почти десять лет, ночуя под открытым небом или в сквозных помещениях крепости мориа в Анжелесе, места вроде этого ощущаются тесными, душными. Это как надеть старую одежду и обнаружить, что она больше не по размеру. Золотая лепнина и залы, полные скульптур и витражей, выполненных лучшими мастерами города Хаспе. Король Фернандо гордится тем, что окружает себя всей роскошью Пуэрто-Леонеса. Он позволяет ввозить в королевство только шёлк и фиолетовый краситель, найденный в королевстве Дофиника, а также бананы, которые лучше всего растут в эмпирио Лузо по ту сторону моря.

Меня ведут по залам, украшенным вазами и гобеленами в ярко-зелёных и синих тонах. Мы поднимаемся по каменным ступеням, от которых сильно пахнет ладаном, и ступаем на мост — крытый переход — с арочными колоннами из сверкающей плитки в старозахарианском стиле. Когда мальчик сворачивает вниз к длинному коридору, у меня возникает смутное впечатление, что я помню это место. Моё внимание главным образом цепляет простая деревянная дверь. Мурашки пробегают по коже, я замедляю шаг. Ржавые петли и пыльная замочная скважина говорят о том, что это заброшенное место.

Но я никогда не забывала эту дверь.

И точно знаю, что находится за ней.

Я помню это так хорошо, что почти ощущаю пыль на книжных полках и мягкость бархата стульев, выстроенных в ряд в этой маленькой библиотеке. Я берусь за дверную ручку, но она закрыта.

— Нам нужно дальше, мисс, — голос пажа повышается на октаву, и я понимаю, что всё это время, задержав дыхание, смотрела на закрытую дверь библиотеки. Выдохнув, продолжаю идти за мальчиком.

Как только мы добираемся до двери на другом конце зала, мальчик коротко кланяется и спешно возвращается в направлении, откуда мы пришли. Я захожу внутрь. Комната прохладная из-за каменных стен. Покои, в которые меня привели, вызывают ощущение, что я хожу в чужом теле, словно меня здесь даже нет. Может быть, так чувствуют себя люди, когда я забираю их воспоминания.

Лампы украшают комоды и стол. Комната выполнена в тонах розового вина с белоснежными вставками. Портьеры из парчи скрывают ночное небо, а белая ткань балдахина окружает самую большую кровать, на которой я когда-либо спала.

Три служанки, о которых говорил судья Мендес, ждут меня в умывальной комнате, стоя рядом с фарфоровой ванной, где уже набрана вода, на поверхности которой плавают лепестки роз. Моя перевязанная рука почти бесполезна, и я позволяю служанкам раздеть меня перед тем, как отпустить их.

— Нам приказано отмыть вас, — возражает одна из них.

— Или попытаться, — бормочет себе под нос другая.

Никто из них не хочет находиться рядом с обнажённой робари, даже с перчаткой на одной руке и повязкой — на другой. Слишком опасно. Давно ли они видели других робари? И что случилось с той, которую я должна заменить?

— Прочь, — раздражённо бросаю я, сощурившись на них.

Одна из них взвизгивает, словно я набросилась на неё, но все трое покидают комнату, и хотя именно этого я и хотела, осадочек всё равно остался.

После их ухода я погружаюсь в воду по плечи, и тепло окутывает моё тело. Мгновения чистого блаженства. И вдруг я слышу щелчок замка снаружи покоев. Заперли. А чего я ожидала?

Мои руки дрожат, и я глубже погружаюсь в воду. Я так давно не принимала полноценной ванны. Последний раз был на горячих источниках в Тресоросе пять месяцев назад. Горячая вода — это роскошь. Всё что угодно — роскошь, когда ты в бегах. И тем не менее, я лежу в ванной, погружаясь в тёплую воду, как моё сердце погружено в жажду мести. Вихрь слов и картинок вращается в моей голове.

Холодные голубые глаза Кастиана. Магия Люсии, вырванная из её тела. Лекарство. Кастиан. Дез. Хруст костей Лозара. Мальчик среди дыма. Пара игральных кубиков и детский смех. Огонь.

Огонь.

Огонь.

Всегда огонь.

Резко сажусь, вода выплёскивается за края ванны на пол. Пламя в моём разуме горит яркими, насыщенными красками.

Я прибегаю к технике, которой учил меня Иллан, чтобы очистить разум. Это вентари легко не думать ни о чём с их даром заглядывать в чужие головы. Намного сложнее, когда твою голову переполняют тысячи украденных воспоминаний. Ни целебные травки, ни прогулки в одиночестве, ни поход к волшебному роднику — ничего не помогало пробить Серость в моей голове.

Но по правде говоря, я никогда и не хотела, чтобы эти воспоминания вышли наружу. Каждая пустышка, которую я создала, ощущалась как живая душа внутри меня. Если бы мой разум размножился столько раз… Он бы перестал работать. Ужасные головные боли мучили меня, я едва могла находиться в сознании. У похитителей памяти чужое прошлое так навязчиво, что приходится задвигать собственные воспоминания. Вот что, по мнению Иллана, привело к появлению Серости. Мой разум создал подобную штуку, и вся моя жизнь оказалась там, оставив пробелы в моём прошлом. Находиться в этом месте всё равно что расшатывать нечто и так ненадёжное. Мои виски болят, отзываясь на кошмары последних дней и ночей.

— Пожалуйста, хватит, — рыдаю я. — Оставьте меня в покое!

Ухожу с головой под воду, но это не останавливает воспоминания о пламени…

Мне девять лет, и спустя два года во дворце я стала настоящей юной леди. Я согреваю спину у небольшого огня в камине библиотеки, присев на длинный диван у окна, тянущегося до потолка. Если выгляну, то увижу всю цитадель Андалусию. Столица освещена огнями извилистых улиц, с резкими поворотами и множеством переулков, прямо как дворцовый лабиринт. Правосудие и король любят лабиринты, поэтому я решила, что тоже люблю их.

Уже поздно, и остальных детей-мориа давно уже отправили спать со слугами, но Мендес сказал, что я могу ещё посидеть до следующих колоколов.

Я жую стеллиту, довольная её сладостью на языке. Это мои любимые конфеты, особенно когда их готовит королевский кондитер из медовой карамели, похожей на золотые слитки. Их блеск напоминает картинки в моей книжке. На одной из них изображена королева Пенелопа в своём саду. Я пытаюсь перелистнуть страницу книги сказок, но пергамент цепляется к моим липким от сахара перчаткам. Страница слегка рвётся, когда я перелистываю на следующую картинку — Господин Миров стоит на краю своего творения. Оранжевая краска такая яркая, что почти сияет, наполняя библиотеку тёплым светом.

Краем глаза замечаю, что что-то не так. Свет исходит не от книжки. Положив её рядом, я оглядываюсь через плечо и смотрю в окно.

Пожар охватил столицу, словно ожившая иллюстрация Господина миров. Точно свет ангелов. Поначалу огонь выглядел как узкая полоска света в полной темноте, поглощающая небольшой лес на границе столицы.

Мои ладони начинает покалывать.

Сегодня, на наших занятиях с судьёй Мендесом, я видела картинку этого леса в своей голове. Он привёл ко мне человека, которого я узнала — нашего старого соседа из деревни по имени Эдгар. Мне понравилась картинка, вытянутая из его памяти, где были mamá и papá рядом с нашим деревянным домиком. Mamá выдёргивала сорняки в саду, а papá рубил дрова. Мамины волосы были уже не такие чёрные, как я их помнила, в них появилось больше седых прядей. А папины плечи, прежде широкие, как будто сгорбились. Впервые я увидела его таким потерянным. Я отпрянула от Эдгара, и, взбудораженная, рассказала Мендесу, что я знаю, где находится мой дом! Что я знаю, где находятся мои родители… Я попросила привести их ко мне во дворец, чтобы повидаться. Маме бы очень понравились стеллиты, а папе — вот эти шоколадные фигурки рычащих львов.

Мендес пообещал отправить им сообщение.

Теперь я чувствую не только, как покалывает мои ладони, но и такой зуд в груди, будто моё сердце вот-вот взорвётся. Почему лес горит?

Пока я смотрю в окно, огонь переходит с деревьев на город. Я не могу отвести взгляд. Прижимаюсь ладошками — маленькими, пухлыми — к стеклу, оставляя сахарные пятна на его поверхности. Огонь всё приближается, бежит по узким улицам, будто старается пройти этот лабиринт как можно скорее.

Я кричу. Люди выбегают на горящие улицы, уносятся прочь. У некоторых в руках факелы, другие сами становятся факелами.

Их крики доносятся до дворца, отражаются эхом в его стенах.

Я слышу вопли из коридора.

— Осторожно, Иллан! — женский крик. — Стражники прямо за тобой!

Слышится лязг мечей, но биение моего сердца заглушает всё, пока я бегу подальше от двери. Не знаю, что происходит, но мне надо спрятаться! Я присаживаюсь за мягким креслом, ножки которого сделаны в форме львиных лап.

Открывается дверь, и я слышу, как кто-то входит. Первая мысль, что это Мендес, но походка слишком лёгкая. Я вижу пару ботинок, которые останавливаются перед креслом.

— Эй, — торопливо шепчет мальчик, — что ты здесь делаешь?

Плеск воды, льющейся на кафель, внезапно звучит громче, чем звон скрещенных мечей из моего воспоминания. Открывая глаза, я понимаю, что кран открыт, и вода льётся через бортики ванны на пол. Тут же его закрываю.

Прежде появление Деза в моей жизни мелькало обрывками, никогда ещё не было такого последовательного воспоминания. Рената Конвида, робари из Руки Мориа, той ночью растворилась в пламени. Но вот я здесь, вернулась в похожую шикарно обставленную комнату. Что, если та девочка ещё жива даже после всего, что было? Может, я совершила ошибку, придя сюда, где мой разум никогда не знал покоя.

Той ночью Восстание шепчущих смогло спасти меня и ещё горстку других детей. Остальные, спавшие в своих покоях, были убиты Правосудием ещё до того, как успели попасть руки врагов, потому что знали слишком много о внутренней жизни Правосудия и дворца.

Той же ночью погибли Мария и Роналдо Конвида, сгорели в своём деревянном домике.

И всё это началось из-за того, что мне хотелось больше сладостей.

Я вновь погружаюсь в воду с головой, задерживая дыхание. Кем бы я ни была и что бы я ни делала, мне никогда не сбежать от жара того огня и вкуса пепла на губах. Но мне больше не хочется убегать. Я хочу овладеть этим пламенем и смотреть, как это место сгорает дотла.

Глава 14

На следующее утро я с трудом разлепляю глаза. Эта кровать слишком большая, слишком мягкая, слишком… прекрасная. В руинах Сан-Кристобаля в Анжелесе мы жили скромно, а когда я выросла и мне разрешили пройти подготовку шепчущих, мы стали почти всегда ночевать в лесу. Интересно, где сейчас спят Саида и остальные?

Я отодвигаю навес, мягкий как пёрышко, и осматриваю свою раненную руку. Края пореза опухли и покраснели. Швы больно растягивать, и сквозь них просачивается кровь. Моя другая рука зудит в узкой кожаной перчатке. Никогда ещё не чувствовала себя столь бесполезной. Хорошо хоть у моего унижения нет свидетелей. Прошлой ночью с повреждённой рукой я смогла только натянуть на себя шёлковый халат, о чём теперь жалею, потому что холодный сквозняк пробегает по коже.

Опускаю ноги на пол. В этой просторной комнате темно, и я подхожу к занавескам, свисающим до пола, но колеблюсь, разглядев ткань. Мендес упомянул, что эти покои принадлежали леди Нурии. Я её не помню, но вижу, что роскошь она любила. Нежный шёлк — легчайшая ткань из когда-либо изготовленных — привезён из Дофиники. Может, его здесь так много потому, что новая королева Пуэрто-Леонеса родом оттуда. Даже образец ткани стоит дороже, чем всё, что у меня когда-либо было, а леди Нурия использовала его для такой обыденной вещи, как занавески. Мне страшно даже прикасаться к ним, но с другой стороны, я не в восторге от идеи сидеть в полной темноте.

Стоит мне раздвинуть занавески, как утренний свет озаряет комнату золотыми полосами. На окнах внушительного размера стоят решётки из чёрного железа, а цилиндрический замок не позволяет открыть стеклянные створки. Горло сдавливает невидимая рука. Меня не должно было это удивить, но всё же я удивлена. В детстве мне можно было перемещаться по замку свободно. Но вот доказательство, что Мендес больше не считает меня наивной семилеткой. Мне придётся вновь заслужить его доверие и понять, где во дворце хранится оружие. Я могу сдать им десятки старых убежищ. Это рассеет внимание Правосудия и позволит шепчущим переправить больше беженцев. Я могу остаться ради большего, как сказал Лозар.

Мои покои расположены так высоко, что можно увидеть весь центр города — знакомый лабиринт, который только разросся за эти годы и стал запутаннее. А прямо за городом виднеются верхушки зелёных деревьев, начавших расти заново.

Глупо, но я позволяю себе опустить взгляд на площадь. Воспоминание о Восстании шепчущих вновь всплывает на поверхность. Тогда всё навалилось разом: жар с улиц, дым в нос, пепел на коже. Люди бежали, падали, горели…

— Очнитесь, о Скарлет из пустынь! — звучит нараспев бодрый и радостный голос за моей спиной.

Я вскрикиваю от испуга и тянусь к своему кинжалу… Но нахожу только шёлк, конечно. Это же не моя одежда. Не моя комната. Не моё всё.

— Да кто ты, во имя шести небес, такой?! — я запахиваю тонкий халат плотнее, замечая мужчину в своей комнате. Он молод — может, чуть старше меня, но не сильно. Выше ростом, с каштановыми кудрями, оливковой кожей и приятными чертами сияющего от радости лица. Королевская печать с драгоценными камнями сверкает в утреннем свете на его правом кармане камзола.

— Кто я? Я королевское солнце, что поднимается на рассвете, чтобы озарить вас своими лучами, — продолжает он петь, и голос его звучит удивительно приятно. Только сейчас я замечаю в его руках алый свёрток. Эти руки никогда не знали тяжёлого труда.

Хмурюсь.

— Я не знаю этой пьесы.

Он расправляет платье, чтобы я его увидела. Даже не смотрю. И так знаю, что всё это нелепо.

— Тогда нам придётся просветить вас в области театрального искусства, если вы собираетесь стать леди под моим чутким руководством.

— Не леди и не собираюсь, — я забираю у него платье и, вспоминая реакцию служанок, удивляюсь тому, что он даже не отпрянул. Непроизвольно сжимаю ткань в кулаке в кожаной перчатке. — Я сама могу одеться. В твоём присутствии нет необходимости.

— Я только что его погладил, леди Рената, — он осторожно вынимает платье из моих рук.

— Я не леди, — повторяю ещё раз.

— Может быть, и нет, но я обязан обращаться с вами как с леди.

— Потому что тебя попросил судья Мендес.

Парень слегка качает головой. Одна из его кудряшек спадает ему на лоб, как завиток дыма или очень маленькая змейка.

— Вы должны знать лучше, чем кто-либо другой, что судья Мендес никогда не просит. А теперь, пожалуйста, позвольте вас нарядить для аудиенции. Вы должны быть на высоте, когда предстанете перед королём.

Уверенными размашистыми шагами он направляется в гардеробную, где уже успел разложить духи, расчёски и броши. Неужели я не услышала, как поворачивается ключ в замке и как он ходил здесь своей тяжёлой походкой в сапогах? Похоже, Марго была права. Разведчица из меня никакая.

— Что ты делаешь? — спрашиваю, нетерпеливо следуя за ним.

— Видите ли, леди Рената, — начинает он, — здесь определённо необходима моя помощь. Ваши израненные руки в настоящий момент совершенно не пригодны. Верховный судья доверил мне, Леонардо Альмарада, заботу о вас. Вы же не хотите, чтобы он остался мной недоволен, да?

— Вообще-то, я задаюсь вопросом, что же ты такого натворил, что тебя сослали ко мне?

Уголок его губ дёргается и челюсть сжимается. Его пронзительные зелёные глаза пристально глядят на меня.

— Вы ещё поймёте, что я очень даже хорош в своём деле. У меня невероятный запас терпения. Когда я ещё выступал на сцене, я научил двенадцать жаворонков подпевать мне в музыкальном номере. Жаль, что в наше время работы почти нет.

— Я не умею петь, — меня тянет улыбнуться, но я старательно хмурюсь. Чтобы он почувствовал себя не в своей тарелке, испугался и сбежал, как девушки прошлой ночью.

— Тем лучше для нас всех, — говорит он. — Давайте приступим.

Он держит платье за плечи, на его губах играет насмешливая улыбка, потому что он прекрасно знает, что я не смогу надеть его сама. На платье, по меньшей мере, две дюжины бессмысленных пуговиц на спине, а моя рука по-прежнему болит. Голос, так похожий на Деза, шепчет в моей голове: «Думай о выгоде». Если Мендес выбрал его, чтобы помочь мне, значит, он ему доверяет. Судья, возможно, сам не знает, какой подарок мне преподнёс. Даже если этот подарок поёт в такую рань.

— Ладно, Леонардо.

Он слегка кланяется мне и тепло, обезоруживающе улыбается.

— Можете звать меня Лео.

***

Я смотрю, как солнце движется по небу, пока Лео готовит меня к аудиенции с королём Фернандо. У него много баночек с пудрой и флаконов с блестящей водичкой, от которых мои щёки и губы розовеют. Он завершает свои процедуры духами с резким ароматом, напоминающим мне горчащие апельсины. Дворяне готовы платить большие деньги за эти запахи, эту имитацию мира, который они видели только на расстоянии, зато я знаю очень хорошо. И я чувствую тоску по клеверным полям, горячим источникам, земле под ногтями, лесу после дождя, траве на вспотевшей коже.

— Вот и всё, — говорит он, довольный собой.

«Кто ты?» — хочется спросить своё отражение. Она чище, чем я была когда-либо за последние годы. Шёлковая юбка волнами ниспадает на землю, как рубиновое озеро в цитадели Тресорос. Красный корсет как будто удлиняет меня и сдавливает рёбра. Накидка из чёрного бархата похожа на крылья.

— Вам нравится? — спрашивает Лео за моей спиной, разглаживая невидимую складку.

Я встречаюсь с ним глазами в зеркале. Густые ресницы Лео выглядят невероятно длинными и тёмными, и я замечаю, как они слегка подрагивают. Почему он так переживает, нравится мне или нет?

Когда я ничего не отвечаю, Лео продолжает:

— Я старался подчеркнуть ваши лучшие черты, чтобы угодить королю и Верховному судье.

Он хорошо умеет заполнять тишину своими словами. Уверена, он может сделать общение с собой комфортным любому. Он и Дез быстро бы сдружились. Мысль о Дезе выводит меня из равновесия: боюсь, что новый виток боли возобладает надо мной.

И поэтому я спрашиваю:

— И какие же, по-твоему, черты — мои лучшие?

— Сложный выбор, — говорит Лео без намёка на иронию. — Вы высокого роста, но слишком худая для придворной моды. Судья Мендес говорит, что мерзавцы, похитившие вас, морили вас голодом. Если бы вы были героиней моей пьесы…

— Так ты писатель?

— Я был актёром театра. Но не перебивайте меня, когда я блистаю. Я бы сделал вас девой Куэрвой, перелетевшей на своих чёрных крыльях через горы Андалусии, чтобы защитить королевство.

Мне знакома эта история несколько иначе. Для мориа дева Куэрва была стражем подземного мира. Она сопровождала души мёртвых в место, где они обретали покой. Во мне нарастает беспокойство. Он слишком добр к такой, как я. И не первый раз болтает о птицах… Может, он Сорока Иллана?

— Разве этот миф разрешено ставить на сцене? — спрашиваю я, глядя на его глаза в отражении.

Он беззаботно улыбается.

— Какой вред может быть от оперы? Её смотрел сам король! Так о чём я говорил? Вы были бы девой Куэрвой. Есть в вас что-то… Ну, вернее всё в вас такое тёмное. В том, как вы смотрите на людей… цвет ваших глаз и волос. Кто-либо другой просто окунул бы вас во что-нибудь яркое и блестящее, чтобы подавить всё, что делает вас той, кто вы есть.

Хороший ответ. Почти как заранее подготовленный. Мысленно ставлю себе галочку быть осторожнее с Лео.

— Не уверена, комплимент это или оскорбление.

— Вы бы поняли, если бы я вас оскорбил. А теперь черёд ваших волос.

Так странно сидеть перед зеркалом в гардеробной. Всё здесь задумано услаждать взор, настолько оно утончённо и изысканно. А я вижу только хрупкость всех этих стеклянных ящичков с маслами, лосьонами и жидким жемчужным мылом. Лео расчёсывает мою спутанную гриву, и я морщусь каждый раз, когда он натыкается на узел. Затем он заплетает мои волосы как корону и наносит масло, чтобы разгладить локоны по моим плечам.

Заканчивая, Лео перебирает все свои ящички, пока не находит подставку со сверкающими безделушками.

Мои пальцы сами тянутся к яркой заколке. Красные пышные цветы, сделанные из плотного шёлка, задуманы как копия настоящих, с жёлтой бусиной вместо сердцевины. Они, безусловно, привлекают внимание, но меня больше интересует металлическое крепление. Я прижимаю заколку к кожаной перчатке, чувствуя металлический кончик, достаточно острый, чтобы порвать ткань и поцарапать палец.

— Можно эту?

Лео отрывает взгляд от подноса с гребнями, украшенными драгоценными камнями.

— Не стоит, они уже вышли из моды. В этом сезоне все носят жемчуг и самоцветы.

— Мне плевать на придворную моду. Я не носила платье с девяти лет. Точно нельзя брюки? Мне казалось, они становятся всё популярнее.

Я вижу в зеркале, как Лео наклоняет голову.

— Король предпочитает, чтобы леди при дворе носили платья, соответствующие их положению.

— И объявил цветочные заколки вне закона?

Лео смотрит на меня и взрывается от смеха. Я испытываю странную гордость за то, что рассмешила этого парня, словно бы целиком сотканного из света и песен. Мне становится больно оттого, как сильно он напоминает Саиду.

— Справедливо, мисс Рената, — говорит он и закалывает цветок с правой стороны моей причёски, у замысловатой косы. Его улыбка в отражении растягивается до ушей, когда он убирает мои распущенные локоны за плечи. — Возможно, вы не так уж безнадёжна.

Я выдавливаю улыбку в ответ, но меня это не радует. Мне не нужна надежда. Когда придёт время, мне понадобится твёрдая рука и сила, чтобы воткнуть эту заколку прямо в сердце принца Кастиана.

***

Дворец в Андалусии называется величайшим творением короля Фернандо. Четыре башни сверкают издалека как драгоценности. Все высокие и остроконечные, словно хотят показать, как близок король к шести небесам. Дворец можно увидеть за много миль. Все башни связаны крытыми переходами — небесными мостами. Восемь лет назад половина дворца сгорела до основания в ходе Восстания мориа и в течение нескольких дней после. Шепчущие не смогли тогда убить короля Фернандо — их смертельный удар оставил только засечку на его доспехах, — но всё же сумели освободить узников подземелий и спасти меня наряду с другими детьми.

Воспоминания собираются где-то на границе сознания. Серость всегда на месте, эта извилистая тьма, которая сегодня всё больше и больше напоминает мне туннели под дворцом. Я не могу повторить то, что произошло в ванной прошлой ночью. Сегодня я всеми силами заталкиваю её назад. Вновь как бы невзначай касаюсь цветочной заколки в своих волосах, её заострённый кончик помогает держать разум под контролем.

Когда мы выходим из покоев, Лео запирает дверь, встав так, чтобы я не видела код от замка. Это отрезвляет и напоминает, что он не друг мне. Я не обращаю внимание на то, как царапает эта мысль изнутри, и спешу вниз по коридору. Мы ещё раз проходим простую деревянную дверь, и ещё раз я замираю рядом с ней — сейчас она слегка приоткрыта.

Запах старых книг и пыли проникает через открытую щель, ещё более сильный, чем в моём воспоминании. Я помню, как читала книги на длинном диване у самого высокого окна. Единственный мой друг во дворце, маленький мальчик, пробирался в библиотеку и проводил время, бросая на пол игральные кости. Я резко вдыхаю и кладу руку на дверь. Сердце бьётся быстрее в моей груди. Мне нужно вспомнить, нужно увидеть… И в то же время воспоминание об этой комнате душит меня.

Но прежде чем я успеваю заглянуть, ко мне подходит Лео.

— Ох, мы спешим, леди Рената, — его зелёные глаза скользят к двери, но его, похоже, не удивляет то, что она открыта и что там кто-то есть. — Пойдёмте?

Мои виски начинают болеть, и я кратко киваю.

Мы проходим по небесному мосту в заново отстроенную северо-восточную башню. Она изменилась внутри. Краски насыщенные, стало много синего цвета, словно помещения посвящены приморским городам и деревням Пуэрто-Леонеса. Каменные стены украшены настоящими ракушками и жемчужинами.

Я останавливаюсь на секунду перед колоннами на входе в северо-восточную башню. У меня мелькает чувство, что я здесь уже была. В отличие от соседней колонны, покрытой тёмно-синей мозаичной плиткой, эта окрашена в более мягкие, приглушённые тона, как будто раньше стояла в другом месте. Может, я ошибаюсь. Может, так и было задумано. Это чувство колет меня изнутри.

— Маленький совет, леди Рената. Всегда обращайтесь в первую очередь к королю Фернандо, даже к принцу только во вторую, — трещит без умолку Лео. — Принц Кастиан предпочитает, чтобы к нему обращались как к лорду-командующему, не «ваше высочество» и даже не «ваша светлость». Не смотрите ему прямо в глаза, если не готовы сыграть в самые долгие «гляделки» в Вашей жизни. Вам всё понятно?

Не дожидаясь моего ответа, Лео тянет меня за руку в перчатке, мы обходим колонну и вновь движемся в нужном направлении. Так странно, когда малознакомый человек так держит мою руку, но я заставляю себя не отдёргивать.

В конце коридора маячат массивные двери, и моё трепещущее сердце застревает в горле, потому что мы отражаемся в их зеркальной поверхности.

— Новый дизайн, — сообщает Лео, заметив мой взгляд. Он наклоняется к моему уху, якобы чтобы подправить локон. — Он видит вас с той стороны.

Одной рукой я всё ещё держусь за Лео, а повреждённая лежит на животе, где все её увидят. Кто ещё, кроме короля и судьи, находится за этим дверьми? К ним не приставлено никаких стражников. Нет необходимости — и так видно, кто идёт.

— Готовы? — шепчет Лео. Он берётся за дверные ручки в виде львов в прыжке с открытыми пастями.

Я закрываю глаза на мгновение и вижу Деза в свете сотен тысяч звёзд. Моё сердце гулко стучит в груди. Я вернулась сюда ради него. Я вернулась сюда, чтобы его смерть не была напрасной. Я чувствую заколку в своих волосах как железное клеймо. Открыв глаза, киваю ему.

Лео распахивает двери.

Собравшиеся резко затихают. Шепотки проносятся по залу, похожие на жужжание ос вокруг моей головы, готовых ужалить.

Я смотрю на пол, потому что боюсь, что мои ноги меня подведут. Ничуть не меньше нервирует стук моих каблуков, цок-цок-цок, эхом разлетающийся в мёртвой тишине зала. Звук меча, режущего кости. Звук молота, разносящего череп. Я думаю об этих кошмарных вещах, чтобы мозг не расслаблялся, потому что когда я посмотрю в глаза принца Кастиана, мне потребуется вся сила воли, чтобы тут же не перерезать ему глотку. Сначала шкатулка.