Разглашению не подлежало

ВЕРНЫ ЛЕНИНСКИМ ЗАВЕТАМ

Проходят годы, десятилетия, но в благодарной памяти народа все ярче высвечиваются полные героизма страницы нашей истории, самоотверженность и мужество советских людей.

С первых дней существования молодой Советской республики внешние враги и внутреннее отребье различных мастей в злобной ярости и ненависти к государству рабочих и крестьян стремились потопить в крови завоевания Октября. Заговоры и саботаж, шпионаж и вредительство, террор и диверсии — все самые гнусные и бесчеловечные приемы были пущены в ход враждебными силами.

Подрывная деятельность разведок капиталистических государств, отчаянное сопротивление контрреволюции, опирающейся на широкую финансовую, военную, политическую и иную помощь международной буржуазии, ставили под угрозу революционные завоевания в нашей стране, требовали принятия чрезвычайных мер для подавления сопротивления эксплуататорских классов.

Со всей остротой встала необходимость создания такого специального органа диктатуры пролетариата, который мог бы вовремя разоблачать и решительно пресекать все замыслы и происки противника.

Мудрость и прозорливость В. И. Ленина предопределили создание 7 (20) декабря 1917 года Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Возглавил ее член Центрального Комитета партии, ближайший соратник Владимира Ильича Феликс Эдмундович Дзержинский — человек пламенного сердца, железной воли и кристальной честности.

ВЧК всегда находилась на переднем крае борьбы с классовым врагом и оставалась верной делу Октября. По зову партии, по велению сердца люди разных поколений и единой веры в торжество коммунистических идеалов, не жалея сил и самой жизни, смело вступали в смертельную схватку с врагом.

Слово «чекист» навсегда вобрало в себя глубокую партийность и убежденность, беззаветную преданность и неподкупность, кристальную чистоту и постоянную готовность к самопожертвованию во имя безопасности социалистической Родины.

Именно такими вошли в историю ВЧК видные деятели нашей партии и органов государственной безопасности В. Р. Менжинский, М. С. Кедров, И. К. Ксенофонтов, М. И. Лацис, Я. X. Петерс, М. С. Урицкий, В. В. Фомин и многие другие. Под их руководством и при непосредственном участии самоотверженная борьба советских чекистов сыграла важную роль в укреплении Советской республики, помогла обеспечить победы на фронтах гражданской войны, успешно провести важнейшие политические, экономические и военные мероприятия Коммунистической партии и Советского правительства.

Яркой страницей в истории органов государственной безопасности страны явилось создание в декабре 1918 года Всеукраинской чрезвычайной комиссии (ВУЧК), которая внесла достойный вклад в дело защиты завоеваний революции в нашей республике. Одним из ее боевых отрядов стала образованная 20 марта 1919 года в городе Виннице Подольская губернская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности (Подольская губЧК). Создавалась она в исключительно сложных условиях. Руководители губЧК сразу же повели небольшой чекистский коллектив на борьбу с подрывной деятельностью шпионов, заговорщиков, бандитов, спекулянтов и других преступных элементов, бесчинствовавших в Подольском крае.

Возглавил Подольскую губЧК винницкий рабочий Генрих Андреевич Биллер — член партии большевиков с 1916 года, имевший опыт подпольной работы на Украине.

Винничане свято чтут и берегут в памяти имена первых руководителей Подольской губЧК В. И. Соколова (Вильдгрубе), К. Н. Горина, М. П. Констандогло, Я. П. Тимощука, Э. Я. Грундман, М. М. Максимовича и многих других верных сынов и дочерей Отчизны, ставших воплощением начертанного Ф. Э. Дзержинским образа сотрудника ВЧК: «Чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками».

Опыт и мастерство подольские чекисты приобретали в сложных операциях по разоблачению шпионов и контрреволюционных организаций, в боевых действиях при ликвидации многочисленных, в том числе известных своей звериной жестокостью банд Тютюнника, Волынца, Шепеля и многих других белогвардейских и кулацких выродков.

Нередко бывали тяжкие потери. Только в одном из неравных боев у села Пеньковка Литинского уезда в мае 1919 года погиб отряд чекистов из 19 человек во главе с командиром Константином Скибинецким. О гибели отряда сообщил тяжелораненый, чудом спасшийся боец Максим Ильченко, добравшийся до Винницы на вторые сутки. К сожалению, время и документы не сохранили имена многих павших героев.

Трудным и славным был путь, которым шли органы госбезопасности под руководством Коммунистической партии. Напряженная борьба с врагами Советского государства, с подрывными акциями разведок империалистических государств сочеталась с ликвидацией голода и разрухи, перебоев на транспорте, с решением многих других жизненно важных государственных проблем.

Незабываемой страницей в истории сохранится борьба чекистов за ликвидацию детской беспризорности в стране.

Известно что в годы культа личности были допущены серьезные нарушения ленинских принципов деятельности органов госбезопасности, попытки вывести их из-под контроля партии. Это противоречило существу нашего строя, привело к необоснованным репрессиям. Многие чекисты в те трудные годы выступали против нарушений законности. Немало их, еще работавших с Ф. Э. Дзержинским, тогда безвинно пострадало.

Коммунистическая партия решительно осудила отступления от ленинских норм партийной и государственной жизни. Созданы надежные политические и правовые гарантии соблюдения социалистической законности в деятельности чекистских органов. И все же, несмотря на беззаконие в отношении чекистов, они достойно выполняли свой служебный долг перед Родиной, народом — своевременно информировали о нависшей над страной угрозе фашистской агрессии. Навсегда в памяти народной останутся полные героизма и мужества действия бойцов незримого фронта в период Великой Отечественной войны. Винницкие чекисты гордятся своим земляком, комиссаром отряда специального назначения «Победители», боевым побратимом легендарного разведчика Н. И. Кузнецова, бывшим начальником нашего управления, кавалером ордена Ленина, других ратных и трудовых государственных наград Сергеем Трофимовичем Стеховым.

Люди необыкновенной судьбы, высоких нравственных качеств, беззаветного служения Родине ветераны-чекисты М. З. Бандуристый, А. С. Коваль, Н. Ф. Большаков, А. Е. Барчук, Д. Н. Загнитко, А. А. Собко, Ф. Н. Клочко, А. Т. Крикунов, Б. И. Рожков, Н. Д. Буланов, И. А. Герасимов, Н. Д. Улисский и многие другие за ратные подвиги и самоотверженный труд отмечены высокими государственными наградами.

Они внесли достойный вклад в дело становления, воспитания молодых чекистов и повышения политической бдительности советских людей.

Важные и сложные задачи решают органы государственной безопасности в наше время.

«В условиях наращивания подрывной деятельности спецслужб империализма против СССР и других социалистических стран, — отмечалось на XXVII съезде КПСС, — значительно возрастает ответственность, лежащая на органах государственной безопасности. Под руководством партии, строго соблюдая советские законы, они ведут большую работу по разоблачению враждебных происков, пресечению всякого рода подрывных действий, охране священных рубежей нашей Родины. Мы убеждены, что советские чекисты, воины пограничники всегда будут находиться на высоте предъявляемых к ним требований, будут проявлять бдительность, выдержку и твердость в борьбе с любыми посягательствами на наш государственный и общественный строй».

Развернувшаяся повсеместно перестройка, демократизация, гласность во многом выбили почву из-под ног зарубежных подрывных центров, врагов и антисоветчиков. В то же время, в страхе перед всевозрастающим авторитетом СССР на международной арене империалистические круги наращивают свою активность, включают в борьбу новые силы и средства, используют все более широкомасштабные акции.

Все это непосредственно ощущают и чекисты Винницкой области. Поэтому сегодня они самоотверженно трудятся над выполнением решений XXVII съезда и XIX Всесоюзной конференции КПСС, Съезда народных депутатов СССР, активно содействуют реализации грандиозной программы ускорения социально-экономического развития страны и демократизации общественной жизни, участвуют в перестройке и совершенствовании на конституционной основе своей деятельности, более активно и наступательно противодействуют подрывным акциям противника.

Особое место в этой работе занимают вопросы воспитания советских людей в духе классового подхода к явлениям действительности, событиям на международной арене, разоблачения происков империалистической пропаганды, ограждения подрастающего поколения от пагубного влияния буржуазной идеологии и морали.

В своей повседневной жизни чекисты исходят из установок Центрального Комитета о том, что классовый подход, идейная убежденность и высокая политическая бдительность — это та великая сила, которая развивает у масс, особенно у молодежи, не прошедшей школы революционной, боевой и трудовой закалки, высокую активность и целеустремленность в борьбе за торжество идеалов коммунизма.

Этим целям служат ставшие традиционными встречи сотрудников УКГБ с рабочими и служащими, студентами вузов, учащимися техникумов, школ и профтехучилищ. Сотни представителей этих коллективов побывали в комнате-музее управления, познакомились с историей и сегодняшними делами чекистов области. Добрые деловые отношения поддерживаем мы с тружениками полей и ферм 10 колхозов области, носящих имя Ф. Э. Дзержинского, а также Тульчинской школой-интернатом.

Предлагаемый читателям сборник очерков и воспоминаний — это лишь небольшая часть истории чекистских органов области. Книга посвящена 71-й годовщине органов ВЧК—КГБ и 70-летию создания Подольской губЧК, самоотверженной деятельности винницких чекистов нескольких поколений по обеспечению безопасности Советского государства.

В основе материалов книги, написанных профессиональными литераторами, журналистами, ветеранами-чекистами, лежат документальные факты и воспоминания очевидцев. В отдельных случаях, по известным причинам, изменены фамилии некоторых персонажей.

Хочется надеяться, что книга будет способствовать воспитанию советских людей, особенно молодежи, в духе беззаветной преданности социалистической Родине, постоянной готовности к ее защите.

В. С. Крылов Ю. А. Мшар ИСТОРИЯ ОДНОЙ ОПЕРАЦИИ

Винницу лишь несколько дней тому назад освободили от петлюровцев, но еще по ночам, а то и белым днем продолжали громыхать выстрелы: революционные силы добивали разное бандитское отребье.

Председатель губЧК и одновременно заведующий секретно-оперативным отделом Яков Петрович Тимощук понимал, что предстоит долгая и упорная борьба. Насколько легче побеждать неприятеля в открытом бою, а здесь попробуй разберись, кто — свой, а кто — враг.

В кабинете председателя губЧК собрались сотрудники, было тихо. Яков Петрович поднял усталые, красные от бессонницы глаза, взглянул на заведующего следственным отделом Левина:

— Значит, ты понял, что бандитов, контрреволюционеров и других скрытых врагов Советской власти надо искать не в чемоданах и шкафах?

— Но, Яков Петрович, ты ведь знаешь...

— Да, знаю! — жестко оборвал собеседника председатель губЧК. — Хочешь похвастаться, что мы разоблачили белогвардейского офицера Авазьяна, помощника губернского военного комиссара...

— А разве это не наш успех?

— Эх, ты! Сколько большевиков гибнет ежечасно от рук таких авазьянов! А ты — «успех»...

В кабинете вновь воцарилась гнетуще тяжелая тишина...

— И вот что, товарищи, — внезапно серьезно продолжил Тимощук, — чтоб без разных там фокусов при задержании! Не забывайте, что мы — представители Советской власти. Каждый раз вину всякого задержанного надо доказать. Одним словом, слабонервным, грубым работникам здесь делать нечего!

Замолчал и, переведя дыхание, спокойно сказал:

— А теперь давайте вернемся к делу... Значит, от Маковского из села Зарванцы получено донесение: банда Шепеля подозрительно оживилась в Литине.

— А может, этот Маковский врет? — заметил один молодой работник ЧК. — Ведь он из бывших!

Тимощук недовольно нахмурился:

— Хотя Маковский — бывший царский полковник, но доверять ему можно. Он всей душой за нашу власть, сочувствует и помогает большевикам, как может. Пора это знать!

Командир батальона особого назначения Тоболин, не выдержав, воскликнул:

— Эх, было бы у меня побольше сил! Я б их!..

И коротко взмахнул в воздухе сжатым кулаком перед собой...

Оперативное заседание продолжалось...

Через некоторое время Яков Тимощук остался в кабинете один и сквозь сжатые зубы тихонько застонал — все еще продолжали болеть раны.

Да, если б он тогда не решился на тот отчаянный поступок, не сидел бы сейчас в этом кабинете и не думал бы обо всем этом.

...Повстанческий штаб винницких большевиков находился в гостинице «Карамзин» напротив собора, в самом центре Винницы. Присутствовали представители от партизанских отрядов и воинских частей. Б. В. Фенглер, А. А. Юрченко от обувной фабрики «Ястреб», Кирисюк от села Лука-Мелешковская, Коломейцев и Порохницкий от Вороновицы, а также Николай Антонович Очеретный от корпусного эскадрона петлюровских казаков, готовых перейти на сторону большевиков.

Винницу штаб условно поделил на четыре района, восстание было назначено на 14 февраля.

Внезапно потребовалось установить связь с партизанами Литинского района. Выполнить это трудное задание вызвался один новенький. Ему тотчас выдали справку с подписью и печатью Военно-Революционного комитета, удостоверяющую, что он является представителем штаба. Гонец сел на лошадь и ускакал...

Обсуждение плана восстания продолжалось. Внезапно послышались выстрелы, и в комнату ворвались офицеры:

— Руки вверх! Вы арестованы!

Среди незваных гостей оказался и тот новенький, но теперь уже в полковничьей форме.

Весь штаб под усиленной охраной вывели из гостиницы. Она была окружена плотной цепью войска. На главной улице тоже стояли вооруженные солдаты.

Арестованных привели в какую-то воинскую часть, приказали построиться в шеренгу. Напротив замерли солдаты с винтовками наперевес.

Появился петлюровец.

— А що це за люди? — с важным видом обратился он к командиру.

— Це зрадныкы Украины, що хотилы пидняты смуту!

— Так-так... — сузил глаза петлюровец. — Завтра ж з ваших голив вылетыть мозок! А зараз всих негайно до в’язныци!

На следующий день после допроса половину арестованных, в том числе и Якова Тимощука, приговорили к расстрелу.

Около двенадцати часов ночи послышался звон ключей, дверь камеры отворилась, вошли вооруженные националисты.

— Ну, большевички, одевайтесь!

Молча сели в кузов грузовой машины. По краям — петлюровцы с оружием наготове. Один из них, со звериной физиономией, неожиданно навел на Тимощука револьвер:

— Эй, ты, смотри! А то прикончу тут!

Неужели тот палач мог догадаться, что Яков упорно думал о побеге?

Все узники жестоко избиты, некоторые не в состоянии даже самостоятельно стоять, а вокруг темно и холодно...

Ехали долго. Внезапно машина остановилась. Охранники, отборно ругаясь, прикладами вытолкали всех из машины на снег. Приговоренные к расстрелу увидели неподалеку свежевырытую яму.

— Ну, большевички, стройтесь! Вы же поете «И как один умрем...» Ну вот и случай представился... Быстрее!

Петлюровец ударил Тимощука револьвером по голове. Его примеру последовали другие озверевшие палачи, почувствовавшие запах крови...

Когда измученные арестованные кое-как выстроились у края могилы, зияющей холодной темнотой, Яков Тимощук внезапно проговорил:

— Мне уже все равно. А добру зачем пропадать?

Быстро снял почти новую шапку с головы и бросил палачам, замершим на миг от удивления. Они ведь привыкли сами снимать понравившуюся одежду с убитых! Сплошная цепь нарушилась, каждый из бандитов норовил схватить кто шинель, кто френч.

Даже за потрепанным ранцем потянулось несколько рук.

Внезапно Яков прыгнул в сторону и что было сил побежал к темнеющему неподалеку лесу. Петлюровцы растерялись. А беглецу того и надо было. Ведь с каждой секундой он все дальше удалялся от врагов, а прицельный огонь вести по нему, оставшемуся в нижнем белье, на фоне белого снега было трудно. Но все-таки, когда раздались запоздалые, поспешные выстрелы вдогонку, Яков почувствовал удар и боль в спине и правой ноге. Напрягая последние силы, он продолжал бежать...

Вот и спасительный лес. Но Тимощуку казалось, что за ним продолжается погоня. Поэтому он не останавливался...

Начало рассветать.

Яков Тимощук хорошо знал, что в этом районе должны быть села, в которых созданы комячейки и партизанские отряды.

Вышел на опушку леса и неожиданно увидел крестьянский дом. Во дворе ходил юноша. Чувствуя, что вот-вот свалится, Яков медленно направился к нему...

Тимощук попал к хорошим людям. Ему перевязали раны, накормили, одели, дали хлеба на дорогу.

Немного отдохнув, он отправился в село Якушенцы на розыски председателя комячейки и командира партизанского отряда кузнеца Ивана Войковича...

Вскоре Яков увидел сельскую кузницу и услышал звон молотка. Этот звон был для него отрадным вестником...

...Сейчас, вспомнив все это до мельчайших подробностей, Яков Петрович подумал: «А те бандиты думали, что большевики просто так сдаются. Ничего, я еще с вами повоюю!»

Вынул из одной папки фотографии, попавшие в ЧК сразу же после освобождения города, и внимательно стал их рассматривать. Винницкий фотограф Гроссман запечатлел группу петлюровцев.

«Хм-м, вот этот петлюровец очень похож на того подозрительного неизвестного, которого вчера задержали, — подумал Яков Петрович. — В такое трудное время этот франт в очках, молодой, отлично одетый, с солидным портфелем, представил документы дивизионного врача. Якобы ездил в Киев с докладом о санитарном состоянии дивизии...»

Тимощук поднял голову, позвал:

— Часовой!

Дверь тотчас слегка отворилась, показалось лицо солдата.

— Позови Левина!

Вскоре вошел заведующий следственным отделом.

— А ну-ка, внимательно посмотри на этого субъекта! — слегка подтолкнул его к папке на столе.

— Вот! — Левин ткнул пальцем в петлюровца на снимке. — Вчера задержали. Ни в чем не признается. Я уже не знаю, что с ним делать...

— Давай его сюда! — улыбнулся Яков.

В кабинет в сопровождении часового вошел недовольный мужчина в форме военнослужащего, в золотых очках.

— Я буду жаловаться!

Тимощук нахмурился.

— Садитесь! — указал глазами на табуретку. — Пожалуйста, объясните, как вы оказались среди врагов Советской власти на этой фотографии. И учтите: сейчас время суровое и долго нянчиться с вами мы не станем, просто не сможем.

Неизвестный молча сел, придвинул к себе фотоснимок, через мгновение его плечи опустились, лицо побледнело, бегающими, расширенными от страха глазами взглянул на чекистов, заикаясь, молвил:

— Я все расскажу!

Выяснилось, что он по личному поручению Петлюры ездил в Киев и другие места для установления связей с главарями банд. Винница для него — последняя остановка, где он должен был собрать все сведения и отправиться в Тернополь на доклад к Петлюре. Но вместо этого ему пришлось сделать «доклад» в ЧК.

Задержанный рассказал все подробно. В его портфеле оказались ценные документы, часть которых отправили в Киев, в ЧК Украины.

По полученным от него сведениям выяснилось, что Петлюра уделял большое внимание стратегическому значению Винницы. Требовал от банды Шепеля, отаборившейся под Литином, занять город и тем самым перервать железнодорожное сообщение между Казатином и Жмеринкой. По документам, найденным в портфеле, удалось установить сроки наступления петлюровцев и шепелевцев на Винницу.

В кабинете Тимощука снова собрались чекисты.

— Что будем делать? — озабоченно спросил Яков Петрович.

Плохая связь с Литином, отсутствие транспорта, и, наконец, недостаток вооруженных сил, — все это затрудняло полную ликвидацию банды Шепеля.

— Нельзя допустить, чтобы они ворвались в город, — молвил командир батальона особого назначения Тоболин, — пострадают мирные жители!

Все молча сидели в кабинете. Каждый напряженно думал, как отвести надвигающуюся беду.

Наконец Тимощук поднял глаза:

— Значит, будем действовать на упреждение.

Еще долго винницкие чекисты уточняли детали непомерно тяжелой предстоящей операции...

Бойцы батальона особого назначения скрытно притаились вдоль Литинского шоссе неподалеку от того места, где лежали расстрелянные петлюровцами соратники Якова Тимощука.

В. Н. Витковский КОМИССАР

Так было заведено, что накануне намеченного рейда собирались в кабинете председателя коллегии губЧК, чтобы окончательно согласовать действия. Конечно, все было иначе, когда отряд выступал на операцию по сигналу «тревога!», а такие сигналы поступали часто в то тревожное время. Поэтому, наверное, нельзя со всей определенностью сказать, что здесь было традицией — собираться у председателя по плану или по тревоге?

Накануне была получена телеграмма.

Констандогло вызвали к председателю, и он шел, размышляя: в связи с чем?

В кабинете сидели Горин, Белкин и... незнакомая женщина, худенькая, среднего роста. Впрочем, было в ней что-то привлекательное: нежный овал лица, теплый взгляд голубых глаз... Упругую фигуру плотно облегала зеленая юбка. Присутствие гостьи среди мужчин, затянутых в портупейные ремни, казалось неуместным. Ни сабли через плечо, ни кобуры на поясе. Время — жестокое, требующее не только силы воли, но и физической силы, — поэтому на оперативные совещания приглашались лишь непосредственные исполнители оперативных планов.

Констандогло недовольно подумал:

«Сидела бы дома с детьми...»

Ему предстояло еще больше удивиться.

— Представляю вам нашего нового товарища — Эльзу Грундман... Прибыла к нам из Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с бандитизмом. — Председатель добавил: — Рекомендована лично товарищем Дзержинским... Эльза Грундман специалист по борьбе с бандитизмом...

Последние слова, несомненно, были адресованы — и он это почувствовал — Констандогло, поскольку его подразделение занималось боевыми операциями. Михаилом овладело чувство обиды, и он, не пряча раздражения, попросил председателя рассказать побольше об Эльзе.

— В таком случае, я сама... — поднялась Грундман, привычным движением поправив гимнастерку. — Член партии большевиков с 1906-го... Сидела в тюрьме. Понятное дело, не за игру в оловянных солдатиков... Принимала непосредственное участие в ликвидации банд...

— Где?

— Под Харьковом и в Москве...

— Товарищ Эльза одна из тех, кто ликвидировал «Национальный центр».

— Да ну?!. — воскликнули.

— Это так, товарищи, — подтвердил заместитель председателя Горин. — Прошу всех вас помогать товарищ Эльзе.

...Спустя два дня Эльза пришла в отдел Констандогло, и после нескольких ее слов глаза Михаила заметно округлились, словно сливы.

— Как член коллегии губЧК буду шефствовать над вашим отделом...

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день...» — будто оборвалось что-то внутри.

— ...и принимать участие в уничтожении бандгрупп.

— Может, все-таки...

— Нет! Я решила! — отпарировала.

Он понимал, что уговоры не помогут, да и не в его это натуре.

Смотрелась теперь Эльза совсем по-другому, чем тогда, при первом знакомстве: новенькая черная кожанка поскрипывала при каждом шаге, портупеи, слева — сабля в ножнах, справа — наган в коричневой кобуре, каракулевая кубанка немножко набок, из-под нее выбивается темное крыло прически.

«Экипировка, словно на банду пойдет прямо отсюда», — подумал Констандогло.

Как старый член партии — пятнадцать лет большевистского стажа в губЧК имела только она! — Эльза пользовалась у Констандогло уважением, но к ее словам он отнесся с недоверием, не воспринял их всерьез.

И не мог. А почему? Основным средством передвижения была лошадь, а протрястись в седле день-два догоняя банду, — нелегко и для бывалого конника, а тут — баба!

Эльза достала простенькую ученическую тетрадь, где у нее, как оказалось, были сведения о действующих в губернии бандах — целую ночь просидела, выписывая нужное из оперативных сводок. Время от времени заглядывала в тетрадь и расспрашивала о районах базирования, главарях.

— Что слышно о батьке Лыхо?

— Давно охотимся за ним... Промышляет разбоем, убивает красноармейцев, активистов...

— Когда я работала с махновцами, мы старались всячески перетягивать на свою сторону некоторых атаманов. Во-первых, не проливалась лишняя кровь, во-вторых, они помогали в борьбе с такими же, как сами. Не пробовали?

— Было дело... — раскосматил пальцами бороду Михаил. — Был тут один... Онищук Артем... Известный атаман Брацлавщины. Задержали его на Днестре по пути из Румынии, откуда он сбежал из лагеря интернированных украинцев... Решили использовать его для установления связей с другими атаманами и освободили из-под конвоя... Он немного пожил в Виннице, а затем подался в лес устанавливать контакты... Только его и видели... Говорят, снова разбойничает в Литинском уезде...

— Может, ищет встречи?

— Где его найти? Сегодня тут, а завтра — кто знает?

— Пойдем следами, может, догоним...

На следующий день выступили. Кавалерийский отряд быстро продвигался от села к селу. Констандогло умышленно делал длинные переходы, чтобы проверить Эльзу на выдержку и, может быть, окончательно отбить у нее желание принимать участие в рейдах. Раньше верил, что бойцы с неудовольствием встретят в своем окружении женщину: по морскому обычаю, «женщина на корабле — к несчастью». Теперь же замечал, что его ребята сильно изменились, словно родились заново: не ругаются, стали сдержаннее в общении друг с другом, повысилась исполнительская дисциплина. Да и сам он... Взял у бойца иголку и прямо в седле заштопал разорванную кубанку, начистил полой шинели сапоги. Даже в ведро с криничной водой, прежде чем напиться, теперь заглядывал, как в зеркало, и приглаживал свои буйные казачьи вихры... «Ну и дела!» — думал.

Михаил ожидал, что Эльза как член коллегии губЧК будет вмешиваться в жизнь отряда — имела такое право, поскольку занимала высокое служебное положение, могла приказывать, — но этого не случилось, не слышал от нее властного слова.

Искоса поглядывая на нее, двое суток не давал отдыха ни лошадям, ни людям. Спокойствию Эльзы можно было позавидовать. Михаилу нравилась такая выдержка.

— Привал! — сказал наконец Констандогло и заметил на лице Эльзы тень улыбки.

— Я сказал что-то смешное? — не понял.

— Нет. Ты принял правильное решение, — ответила она. — Молодец!

Она соскочила с седла, присела на зеленой траве, сняла шапку и поправила прическу. Ослабила пояс, расстегнула верхние пуговицы кожанки.

В нескольких метрах был сад. Гудели в медоносных травах пчелы. Констандогло ходил между деревьев, а потом оторвал веточку с ягодами ранней черешни и подал Эльзе.

Как она обрадовалась!

— Давно хочу спросить... — осмелился.

— Спрашивай.

— У тебя есть семья? — выпалил на одном вздохе.

— Далеко отсюда, в Латвии, живет моя мама... Ты был в Латвии, Михаил? Какое у нас море! Шторма вымывают на берег янтарь, его еще называют солнечным камнем, он приносит счастье... Там я выросла.

— Я не об этом...

— О чем же?

— Муж у тебя есть? Дети?

Эльза отвела взгляд в сторону, потом вдруг посмотрела Михаилу прямо в глаза.

— Не спрашивай больше меня об этом... Прошу тебя, пока продолжается наша борьба — не спрашивай!.. Да и... засиделись мы с тобой... Подымай отряд!

Снова покачивались в седлах. Молчали. Внезапно Констандогло вспомнил.

— А мне уже рассказывали о твоей Родине... Саша Вебрес, Володя Вильдгрубе-Соколов, они твои земляки. Володя был у нас председателем, в 20-м погиб... Ехали с моим товарищем Николаем Козицким лесной дорогой. Впереди их поджидала западня... Замучили их в банде Орла... Вот. Летает еще где-то «Орел», а я ищу его... И найду!

— Обязательно найдешь, Миша!

Рейд вышел не совсем удачный — так считали все, поскольку не пришлось скрестить сабли с бандитами. Артем как в воду канул.

В тот вечер председатель ни на минуту не прилег отдохнуть — работы было как никогда много! Облокотившись на оперативную карту, которая занимала полстола, что-то рассматривал, делал карандашом кое-какие пометки. Одновременно придерживал плечом телефонную трубку — разговаривал с кем-то...

Пришла Эльза.

— Ты! — обрадовался председатель и лишь теперь ненадолго отложил дела: очевидно, разговор предстоял серьезный.

Эльза села в кресло.

— Как обстановка? — спросила.

— Перед твоим приходом позвонили, что в Кожуховских лесах видели вооруженных людей... Их много!.. Кто они? Откуда? Куда идут?.. Кто бы мог проверить этот сигнал?

— Есть такой человек, — ответила Эльза. — София...

— Баба? Не-е...

— Если вы намекаете на слабый пол...

— Я не хотел обидеть... София, говоришь?

— Да. София Воякивская!

— Кто она?

— Расскажу...

...Случилось это в Богдановке Ильинецкого уезда. Эльза встречалась там с местным оперативным отрядом, беседовала с каждым бойцом. Всем было интересно, слушали внимательно, и чекистка увлеклась.

Уже вечер! Время зимнее — темнеет рано. Куда деться?

— Давайте ко мне, — предложил председатель сельревкома. — Жена ужин приготовит...

— Нет. Если вы не против, я переночую тут...

— Где же тут?

— Стулья сдвину — и хватит! Вы, товарищ, идите, отдыхайте...

— Вам виднее... — согласился прёдседатель. — В таком случае я вам тулуп свой оставлю, ведь все-таки вдвоем ночевать придется... Кроме вас, еще одна командированная имеется, тоже не захотела ко мне в дом идти...

— Кто такая?

— Из комсомола... Вот у меня записано: София... Фамилию не спросил. Познакомитесь сами... Молоденькая, тоненькая... Сразу видать: городская. У нас девки — гром и молния!..

Постучали. Двери отворились, и в комнату ворвался свежий ветер, бросил хлопья снега. Закачался на сквозняке фонарь.

Порог перешагнула девушка, глазастая, в простеньком платочке.

— София! — протянула руку.

— Красивое имя! А я — Эльза! Из губЧК...

Достала большие карманные часы — щелкнула замком. Кивнула председателю сельревкома.

— Идите, товарищ, отдыхайте... Мы тут сами устроимся...

— Золотые? — спросила София.

— Да. Подарок реввоенсовета фронта...

— Ко дню рождения?

— Да нет... — улыбнулась.

Посмотрела на циферблат, подтянула пружину и спрятала часы в карман.

— За ликвидацию банды на Харьковщине дали...

Устроились кое-как на стульях, укрылись шинелью и тулупом, но холод все же пробирался где-то снизу. Не спалось...

— Ты из какой семьи, Соня?

— Долго рассказывать... Жили мы в Киеве...

Она закончила гимназию. Отец работал на «Арсенале», его расстреляли петлюровцы. София продолжила дело отца. На заводе ее приняли в комсомол. Вскоре она стала членом боевой дружины...

Однажды на задании ее схватили петлюровцы, жестоко избили, бросили в тюремный вагон и вместе с другими арестованными увезли из Киева. Остановились в Виннице. Здесь ей удалось бежать. До полного освобождения города пряталась у добрых людей.

— Ты смелая девушка, Соня! — сказала Эльза.

— Я?! Вот вы — другое дело! Кобура с наганом... В ЧК работаете...

— А ты бы хотела вот так... в ЧК?

— Я?!. Да я и стрелять не умею...

— Главное — не бояться! А ты это умеешь!..

Не думала тогда Эльза, что вскоре София станет ее верной помощницей, активной участницей многих операций...

— София сумеет, — сказала председателю губЧК Грундман. — Я верю!

...Тем временем Артем Онищук распустил отряд по домам, а сам с десятком верных помощников решил перезимовать в удобном месте — отлежаться, откормиться, подлечиться. Разное мучило атамана: как быть дальше? Прошло две недели, как он отправил в губЧК письмо, а ответа все не было. Правильно ли поняли там его? Поверили? А потом вдруг и вовсе не стало жизни Артему — сон не брал, кусок в горло не лез: встретил атамана Лыхо, хотя не надеялся больше встретить. Руки опустились. Значит, не послушали его совета чекисты, не пошли следом Лыхо... Представлял себя в их положении: действительно, как такому верить? Что же дальше? Как поступить?

Решил: перезимую, а там... Там посмотрим.

Все эти дни Эльза и Михаил искали с ним встречи.

Объездили много сел, спрашивали людей — никто не видел.

— Может, за Днестр снова махнул? — терялся в мыслях Констандогло. — Тогда нашему плану конец...

— Нет. Не дурак же он, чтобы за границу уйти после своей статьи в «Вистях», где он последними словами ругал румын за плохое отношение к бежавшим туда украинским «козакам», — сказала Эльза. — Это ведь ты организовал его выступление в губернской газете?

— Было дело.

— Ну вот. Нет ему за Днестр пути...

— Где же его, черта, искать?! Словно не мужика, а иголку в стогу сена ищем... — нервничал Михаил.

— Самим нам его не найти...

— Что же делать?

— Попытаться отыскать кого-нибудь из Артемовых хлопцев... Тех, кто ушел от него... Наверное, знают базы батьки...

Связались с сельревкомами. Попросили навести справки. Наконец нашелся один и кое-что прояснил...

К дому подошли старым, давно не чищенным садом. Во дворе заметили женщину с ведрами — она спряталась в низеньком сарайчике, все стены которого были обставлены кукурузными снопами. Решили подождать. Никто больше не показался.

Двери оказались открытыми, и чекисты осторожно ступили в сени. Никого. В дальней комнате сидел человек в вышитой рубахе и пил из кружки.

— Входите! — вдруг сказал он. — Давно вас жду... Я вас заметил, когда вы еще садом подкрадывались... О! Да тут и жинка е!.. И не побоялись посылать такую красавицу!..

Грундман и Констандогло сначала обомлели, но, услышав доброжелательный тон хозяина, немного успокоились и вошли.

— С чем пожаловали? — смотрел на них в упор Артем.

— Вам письмо от Горина... — Эльза достала сложенный листочек.

— А ну, интересно... — ожил Артем.

Лицо его побледнело, помрачнело.

— Снова с покаянием... Ведь не поверите?

— Вы знаете Горина, знаете цену его слову... — сказала Эльза. — Собирайте отряд и ведите сдаваться...

Артем опустил голову: взгляд скользил по полу, словно искал ответ — быть или не быть? А если западня?!.

— Я должен сам увидеться с Гориным... — сказал. — С глазу на глаз...

— Так поехали к нему... — предложила.

— Нет... Один из вас останется здесь... Вот вы, — он показал глазами на Констандогло. — До моего возвращения. Так мне спокойнее...

— Хорошо! Останусь я, — улыбнулась Эльза.

— Вы?!. — не ожидал Артем. — Сюда вскоре придут мои хлопцы...

— Вот и познакомимся... — старалась держаться Эльза, хотя на сердце было тревожно.

Атаман выбежал из дома и вернулся с вооруженным бандитом.

— Это моя родственница, — показал на Эльзу. — Будешь охранять... Если хоть волосок упадет... Ну ты меня понял! Я быстро — одна нога тут, другая — там...

...В окошко Эльза заметила первого «гостя», который шел неуверенным шагом к дому, за ним — второго, третьего...

Дверь отворилась, и в комнату ввалился бандит. Увидев вместо атамана комиссаршу в кожанке и с наганом, он пулей вылетел во двор.

— Засада! Братцы, засада! — завопил.

Загремели затворы.

— Дурни! — вышел на крыльцо охранник. — Родичка это Артема...

— Э-эх! Продался батька...

— Я тебе дам... Вот вернется, расскажу... — пригрозил.

Минут через десять все Артемовы хлопцы — по-разному одетые, давно не бритые, — рассматривали Эльзу, как икону.

— Ну и родичка...

— Мда-а...

Эльза спокойно сидела на скамье у окна.

Тем временем выдвинули на середину комнаты стол, принесли бутыль первака, сало, хлеб. Выпили несколько раз подряд. Хмель взбудоражил кровь, и все чаще посматривали на комиссаршу — свирепо и бесстыдно. Потом один вышел из-за стола и, шатаясь, пошел к Эльзе...

— Назад! — остановил охранник. — Артем предупредил: голову оторвет, если хоть волосинка...

— Где он — батько? — вылупил пьяные глаза тот.

— Замолчи, морда! Скоро будет...

Запели:

Компания для Эльзы не из приятных. Много раз холодок касался сердца. Но она этого не показывала. Держалась, иногда, казалось, из последних сил...

Охранник не отходил от Эльзы ни на шаг. Артема все не было. В банде говаривали разное: мол, арестовали батьку и к нам вскоре доберутся... Заметно изменился и охранник — чаще всего молчал, нервно реагировал на вопросы, ограничил права комиссарши — запретил вечернюю прогулку на улице, но, как и прежде, старательно охранял.

Вот-вот могла вспыхнуть вольница.

— Усильте мою охрану, — попросила Эльза. — Если меня обидят, это сразу же станет известно батьке, а он, сами понимаете, будет недоволен...

В возвращение Артема верила комиссарша, и это взбодрило охранника. Отныне ее сторожили еще три бандита...

Лишь под конец третьих суток прискакал адъютант Артема, привез письмо: «Всем, кто пожелает покаяться, прибыть в Винницу. Жизнь гарантирована».

— Я же говорил: продался батька... — злостно бил себя в грудь кулаком один бандит. — Я же говорил...

Банда разделилась: часть оседлала коней и улетела в лес, а оставшиеся — тридцать сабель! — вместе с адъютантом утром направились в город.

Впереди всех на тачанке ехала Эльза.

В губЧК Эльзу поджидала София. Много километров прошла она бандитскими тылами. Терпела издевательства и острую нужду. Мужественно держалась на допросах, объясняя, что «сирота безродная, разыскивает тетку по матери...» К счастью, ей верили и, немного подержав в подвале, отпускали.

В последний раз остановили в Пеньковке. Привели к атаману, а тот рассмеялся:

— Кого это вы поймали? Настоящий цыпленок...

— Неместная. Что ей в селе делать?!.

— Ты кто? Откуда и куда? — спросил атаман.

— Сиротка. Без отца-матери...

— Вон отсюда!

Софию подхватили и потащили к выходу.

— Стойте! — приказал главарь.

Воякивская впервые испугалась: неужели заподозрили?

— Я передумал. На кухню ее! Картошку чистить и на стол подавать...

Пришлось прислуживать: носить выпивку и закуску, убирать и мыть грязную посуду.

Как-то стала свидетелем разговора двух атаманов.

— Слышали мы, Яков, тебя назначили командующим 6-м повстанческим районом?

— Это еще в Польше, — улыбнулся хозяин. — Там умеют ценить Якова Шепеля! Под мою руку отдали Литинский, Могилевский, Летичевский, Проскуровский, Жмеринский и Новоушицкий уезды. Сказали: бери, Яков, искореняй красную заразу!

— И что же ты?

— Искореняю! Только мало пока... Вот подойдет из Польши Тютюнник — вместе ударим на большевиков!

Софья решила: нужно выбираться отсюда. Утром «случайно» облила френч атамана мясной подливой, чем ужасно рассердила Шепеля. Он приказал дать горячих и в шею...

Измученная, но счастливая она появилась в Виннице...

— Нам стало известно, что Гонта перешел границу совсем недавно, — докладывал председатель губЧК. — Его визит к Шепелю, конечно, не случайность, оба атамана действуют по указанию панской Польши...

— Гонта побывал и у Нечая, — добавил Констандогло.

— Откуда тебе известно?

— Передал Артем... Сказал, что к Лыхо собирается...

— Значит, они концентрируют силы... Ставку делают, конечно, на Тютюнника, под его командованием в Польше несколько десятков тысяч повстанцев. Появление Тютюнника у нас нежелательно... Товарищ Горин, свяжитесь с пограничниками, предупредите: возможно вторжение...

После совещания Эльза подошла к Констандогло.

— Старик, я бы хотела встретиться с Артемом.

— Зачем это тебе?

— Есть план...

Артем жил у родственников, выходил на улицу редко, вечера просиживал в ресторанах.

Михаилу все же удалось повидаться с Онищуком.

— Разговаривать буду лишь с товарищ Грундман, — поставил условие Артем. — Уважаю смелых... Завтра, на кладбище...

Констандогло старался разгадать замысел Артема. Кладбище — место не для встреч. Надеется появиться первым, проследить за Эльзой — не готовится ли западня? Да и время встречи назначил — полночь! Каково женщине одной среди могил? Не у каждого мужчины нервы выдержат...

Эльза пришла на полчаса раньше. Ступила на дорожку — замерло сердце. Ухнула сова — оглянулась: никого! Треснула под ногой ветка — остановилась. Может, он? Нет... Замелькали огоньки. Оказалось, поросший мхом пень, облепленный светлячками.

Вдруг с ближнего дерева что-то свалилось. Вздрогнула.

— Ты, Артем?! Напугал...

— Скажете... Если вы моих хлопцев не побоялись, то здесь вам бояться некого... Зачем звали?

— Где Нечай?

— В лесу — где же еще?! Вам его не взять...

— Согласна. Самим не взять... Но ты ведь знаешь, где его искать.

— Друг он мой... — рассердился Онищук. — Поймите — друг! Не могу я товарища продать...

— А помочь ему?

— Сесть в тюрьму? Не-е...

— Зачем так? Тебя ведь не посадили...

— Какие гарантии?

— Ты на свободе — лучшая гарантия для Нечая! — сказала Эльза. — И пример...

Со слов Артема, Нечай распустил банду и жил в домике железнодорожника. Условились, что завтра Онищук организует встречу с ним...

— Помните: Нечай нужен нам живым, — предупредил председатель. — Он — заметная фигура в контрреволюционном подполье. Может пригодиться... Так что просьба: аккуратно!

Домик железнодорожника — крепкий, сложенный из дубовых бревен, обнесенный высоким глухим забором. Неподалеку — лес, дальше — яры и балки...

К дому подошли незаметно и, распахнув двери, ворвались в комнату. Артем остался во дворе.

— Руки! — навели револьверы.

Облокотившись на угол стола, Нечай беседовал с женщиной. Увидев гостей, замер на полуслове. Эльза заметила, как его правая рука сантиметр за сантиметром тянется к кобуре маузера.

— Не трогай! — подошла и разоружила атамана.

— За мной?

— Да. Еще оружие есть?

Нечай отдал свой пистолет, положил на стол, отодвинул подальше. Вдруг заметил вошедшего Артема.

— Ты? Здесь?

— Как видишь...

— Живой?!

— Хожу по земле. Не будь дураком...

— Где ваши хлопцы? — спросила Эльза.

— По домам распустил... До весны... Меня расстреляют?

— Возможно...

— А как же амнистия? — Нечай достал из-за голенища сапога газету с Обращением 5-го Всеукраинского съезда Советов к атаманам и участникам банд. При условии прекращения враждебной деятельности гарантировалась жизнь. Газету Нечаю принес железнодорожник. Он ее взял, но прочитал только тогда, когда прошли все установленные сроки, а из Польши, из штаба Тютюнника, не поступило ни помощи, ни делового совета.

— Если сдадите добровольно отряд...

Нечай молчал. Размышлял.

— Так как, Петр Станиславович? — не отступала Эльза.

Атаман не поверил своим ушам: впервые, может, за последние годы его назвали по имени и отчеству — по-человечески просто.

Нечай ударил по колену.

— Слывянки! И запить не грех!..

Атаман рассказал, что на осень Тютюнник запланировал начать свержение Советской власти на Украине, обещал прислать на Брацлавщину отряд Палия, сформированный из белых офицеров и кулацких сынков.

Через несколько дней с покаянием явились все члены его отряда, пожелавшие порвать с бандитским прошлым.

За окном звонил трамвай. Звенели на мостовой подковы конного патруля.

На подписанном мандате еще не подсохли чернила.

«...дан члену Коллегии Подольской чрезвычайной комиссии товарищу Грундман Эльзе в том, что ей поручается вести переговоры с атаманом банды Лыхо и главарями других подобных антисоветских организаций, с учетом этого, принимая во внимание чрезвычайный характер данного поручения, товарищ Грундман и сопровождающие ее сотрудники без санкции Председателя Подольской чрезвычайной комиссии и командира 1-го Конного Корпуса Червоного казачества не могут быть подвергнуты ни обыску, ни задержанию...

Всем военным единицам как Конкорпуса, так и другим, а также гражданским властям предлагается оказывать товарищ Грундман помощь по первому требованию как реальной силой, так и всеми средствами передвижения...

Тов. Грундман имеет право свободного передвижения по всем путям Украины...

Все вышеизложенное подписями с приложением печати засвидетельствовали

ПредгубЧК (Подпись)

Командир 1-го Конного корпуса

Червоного казачества...»

Не было подписи Примакова.

— Возвратится с задания Виталий, подпишет, и тогда, Эльза, возьмешься за новое дело... Желание есть? Может, отдохнуть хочешь — тогда только скажи... А почему бы нет — заслужила! — стоял перед ней председатель.

— После победы отдохнем — сами ведь говорили?!. — улыбнулась Грундман.

— Куда мне отдыхать!.. Старикам отдыхать в разгар борьбы вредно, могут много проспать, политический нюх потерять...

— Какой из вас старик!

В это время вошел Примаков. В военном кителе, перетянутом в поясе ремнем, с кобурой маузера через плечо, в припавших пылью сапогах. Снял кубанку, вытер ею вспотевшее лицо.

— Ну как, Виталий?

— Порядок! Захватили канцелярию Хмары. Вот... — взял у ординарца мешок и вытряхнул на стол бумаги.

Они достали из этой кучи несколько страничек. Оказалось, список сотрудников Брацлавской народной милиции. В графе «Примечания», куда раньше заносили служебные благодарности, рукой Хмары или кого-то другого проставлено «зарезать», «расстрелять», «порубать».

— Жаль, самого гада не застали...

— Сбежал?!. Как же вы?

— Да нет... Батько Лыхо его пристукнул... Не успели.

— За что это?

— Спор у них вышел... Думаю, из-за этой бумаги...

То был приказ № 1 главного атамана УНР[1] от 29 февраля 1921 года о назначении Хмары-Харчука «командующим 144-й повстанческой Надбужской дивизией» (под таким названием была известна в Польше его банда). В частности, говорилось: «Назначаю помощником старшину Дорошенко (Лыхо), есаулом оперативного отдела — Вариводу, делопроизводителем — Завирюху, комендантом сотни — Сивожу, подсотенным — Кочубея, вахмистром — Голодригу...»

— Лыхо не устраивала должность заместителя, — объяснил Примаков. — Хочет быть лидером...

Председатель коллегии подал ему мандат, Примаков склонился подписать и заметил фамилию Эльзы.

— Снова вас посылают?

— Я добровольно... — ответила.

— Не страшно?

— Привыкла.

— У Эльзы на этих атаманов везение какое-то, — сказал Заковский. — Артем, например, ни с кем больше разговаривать не желает... Давай комиссаршу — и все!

— Артем — это не Лыхо... Этот, может, на всю губернию такой — настоящее лыхо! Кличка сама о себе говорит...

Прежде чем послать Артема к Лыхо, все хорошенько обмозговали, проанализировали имеющиеся о нем сведения. Риск был. Банда Лыхо хорошо организована, сплоченная в единый кулак. Большинство — петлюровские офицеры, некоторые из них специально присланы Петлюрой для укрепления. Виталий Примаков сказал, что, по имеющимся данным, Петлюра считает отряд Лыхо своим действующим подразделением, расквартированным в губернии, высокого мнения о нем, ценит его заслуги и, конечно же, полностью доверяет ему. Еще в апреле прошлого года задержали поручика Стачинского, который по приказу Петлюры побывал у Лыхо, передал указание: «Соединиться с моей армией в Яруге, возле Ямполя, и тесно сотрудничать с польскими войсками против Красной Армии».

Что-то, очевидно, случилось на канале связи Петлюры и Лыхо, потому что последний не подчинился... Почему? — пыталась разобраться Эльза. Разуверился в дальнейшей борьбе? Нет, ведь не сложил оружия, до сих пор терроризирует отдельные районы губернии. Почему же? Захотел самостоятельности в борьбе — или все звезды себе на грудь, или неудача. Или, может, не забыл обиды, нанесенной ему Петлюрой, который назначил заместителем Хмары? На эту карту можно попытаться поставить.

...В этот раз, наверное, впервые за много встреч Артем с Лыхо не напились до смерти. Сидели друг перед другом и трезво беседовали.

— Как поживаешь, Артем? Только правду-матку... — требовал Лыхо.

— Не обижаюсь... — грыз крепкими зубами соленый огурец тот.

— Ага... Спишь в теплой хате, баба под боком... — размышлял батька. — Как говорится, и чарка, и шкварка...

— И ты бы мог...

— На амнистию колеш? — прошипел атаман. — Думаешь, я поверю?! Думаешь, поверю, что даже на таких, как я — как Лыхо! — амнистия распространяется?!. Дудки! Не может такого быть, чтобы под Лыхо закон подвели...

Потом началось непонятное молчание. Как поступит Лыхо — послушается совета и сложит оружие или в гневе прикажет схватить его, бывшего атамана, своего друга, который предал идею «самостийной Украины» и покаялся. Волновался и Лыхо: не затеял ли Артем с ним злую игру — сам пришел, по давней дружбе, или, как приманка, отвлекает его внимание. Вышел в сени, приказал хлопцам обследовать всю местность — нет ли поблизости чекистов.

Вокруг было спокойно, и атаман немного отошел.

— Ты думаешь, я не понимаю, что и среди моих орлов есть гады, которые готовы хоть сейчас бежать к большевикам?!. Знаю: есть! — налил и выпил Лыхо. — Пусть убираются к... Какие из них бойцы?!. Гады — и все!

— А ты?

— Видишь ли, Артем, ты с красными смог... хотя не думай, что я одобряю. Так не думай... Если бы ты раньше на такое пошел, я бы пристрелил тебя... Да, пристрелил бы... Теперь — другое дело... Ты только не подумай, мол, сдался Лыхо, пал духом, нет, но я тебе как другу: не вижу я, Артем, успеха в нашей борьбе, не от кого нам ждать помощи... Вот Тютюнник в Польше сидит, сука паршивая, в тепле и сытости, всё циркуляры шлет... Все они мне теперь до одного места! А Петлюра?!. Тьфу!.. Так что в такой ситуации каждый должен поступать, как сподручнее... Вот ты, примером... Может, и я бы... Не выйдет у нас с ними разговора. Потому что я — Лыхо! Лыхо — понимаешь?!.

Снова налил и выпил одним глотком. Покраснел, загрыз хлебной коркой.

— Нестеренко! — позвал.

Вошел адъютант.

— Собери хлопцев. Скажи, кто хочет к жинкам вернуться, я не против... Пусть идут вот с ним, — показал на Артема. — Сам тоже можешь... к чертовой матери!

В губЧК вместе с Онищуком пришел ближайший помощник Лыхо — Терещенко, известный как Завирюха, сотник Флерко — Чепуха и еще два десятка...

«Не случайно отпустил хлопцев атаман, — анализировала Эльза. — Наверное, решил освободиться от нестойких и таким путем укрепить свои ряды... Не за кордон ли собирается?!.»

Позвонила Констандогло.

— Нужно действовать, Михаил... Неспроста все это... Выезжаешь? Встретимся в губЧК.

Банду Лыхо на хуторе не застали. Крестьяне видели, как они разделились на два небольших отряда и поскакали в разные стороны.

— Как быть?

— Я с двадцатью всадниками пойдем прямо, — сказал Констандогло. — Ты с пулеметным взводом Соловьева — по правую руку, этими следами... Может, догоним...

Михаилу повезло. Через четыре часа его группа настигла Лыхо в лесу, под Рахнами. Поняв, что ему не уйти, атаман приказал броситься врассыпную, а потом залечь.

Началась перестрелка. Ранили в ногу Констандогло, и он сполз из седла на землю.

— Спешиться! — крикнул. — Принимаем бой... Новиков, с гранатами вперед...

Лыхо заметался, словно загнанный волк. Понимал: сидеть на месте долго нельзя — может подойти подмога, да и патроны почти на ноле. В любой момент могут окружить... Как быть? Бежать! Туда — к границе!

Посоветовавшись с новым адъютантом, вдвоем вскочили в седла. В этот момент Новиков бросил гранату...

И. Г. Шульга СОЛДАТ РЕВОЛЮЦИИ

Великий Октябрь открыл новую эру в истории человечества, поднял народные массы на строительство лучшей жизни. Свободу и независимость пришлось отстаивать в кровопролитной борьбе с объединенными силами российской, украинской буржуазии и международного империализма. Трудящиеся Украины отстаивали завоевания Советской власти в тесном союзе с великим русским и другими братскими народами. На врага в одном строю шли с мужчинами женщины.

Отважным контрразведчиком запомнилась винницким чекистам Елена Николаевна Девицкая. Она не только раскрывала контрреволюционные гнезда, но, когда нужно, разила врага оружием в открытом бою.

Это человек большой судьбы.

Елена Николаевна родилась в Немирове. Отец зарабатывал свой хлеб на сахароварне, там стал инвалидом и уже мог работать разве только сторожем. Княгиня Щербатова зачислила его смотрителем в ее роскошный парк. Елена часто помогала отцу подметать аллеи, убирать мусор. Ее, бойкую, общительную, заприметила княгиня и забрала в дом к своей дочери и племяннице в качестве «девочки для игр». Елена много читала, прислушивалась к учителям и сумела исподволь овладеть всеми знаниями, которые преподавались княжне. Она изучила французский язык, переняла господские манеры. Позднее заезжие женихи стали больше обращать внимания на Елену, чем на княжну. Хозяйка решила отправить со двора крестьянскую девушку.

С той поры жизнь Елены Девицкой оказалась надолго связанной с революцией, с чекистами. Из Немирова она отправилась прямо в столицу. Зарабатывая средства для существования уроками, девушка вращалась в среде демократически настроенной студенческой молодежи, там связалась с революционными кружками. Накануне Февральской революции стала членом РСДРП.

После победы Великого Октября Е. Н. Девицкая возвратилась на Винниччину, где, как писали газеты, разворачивалась острая борьба за власть Советов.

Положение было очень сложное. Петлюровцы, немцы, деникинцы, белополяки на оккупированной ими территории восстанавливали власть буржуазии и помещиков, жестоко расправлялись с народными массами.

В 1919 году Директория, используя наступления Деникина на юге страны, двинула свои войска на Жмеринку, Проскуров, Хмельник.

В Виннице Петлюра открыл американскую, французскую, голландскую миссии. Их агенты расширяли контрреволюционную деятельность и после изгнания Директории с Винниччины. Для разоблачения и уничтожения вражеской агентуры нужны были честные преданные Советской власти люди.

Именно такой была Елена Девицкая. «Женщина редкой красоты, — так характеризуют ее документы. Владея несколькими иностранными языками, Девицкая легко входила в доверие к «бывшим людям». При ее непосредственном участии был раскрыт заговор петлюровцев, базировавшихся в культпросветучреждениях «Просвита», вскрыты переправочные пункты белогвардейских офицеров, пробиравшихся на юг к Деникину. Благодаря ей многие враги Советской власти были разоружены и обезврежены.

Тогдашняя кличка Девицкой — Леля.

«В моей памяти, — рассказывала Девицкая, — навсегда останется Первомай 1919 года. Ночь мы, работники губЧК, провели в управлении. Утром должна была состояться мирная демонстрация трудящихся города, а время немирное... Утром я заболела, затемпературила. Поэтому вместе с матросом Чернолуцким была оставлена дежурной в управлении. Время шло. Люди собрались, строились в колонны... И вдруг вижу в окно, как вооруженные бандиты окружают наше управление. Игнатий! — закричала, — смотри в окно!

Матрос ударил сапогом по стеклу. Застрочил пулемет... Банду разоружили. Как выяснилось, она стремилась захватить камеру предварительного следствия и освободить своих единомышленников».

В начале июня 1919 года Леля выявила особо законспирированную и оберегаемую квартиру петлюровцев, известную лишь очень узкому кругу вражеской верхушки.

Много жертв понесли подпольщики в борьбе с контрреволюцией. Малейшая оплошность грозила провалом и гибелью. Но Леля не боялась. Она по заданию каждый вечер направлялась в гостиницу «Савойя», встречалась с разными субъектами, танцевала, пела, вела светские разговоры на французском, и ее неизменно принимали за свою. Так ей удалось выйти на крупного петлюровского чиновника Ведыбиду. После ареста в его портфеле чекисты обнаружили приказ Петлюры о захвате железнодорожной ветки Жмеринка — Казатин и станции Винница, а также назначение Шепеля атаманом банд, расположенных на территории нескольких уездов Подольской губернии. Тогда же были изъяты списки белогвардейских офицеров, сотрудничавших с Петлюрой.

Наглую подрывную деятельность вела в Виннице Нидерландская миссия, превратившаяся в связующее звено внутренней и внешней контрреволюции. Ставка была на уничтожение наиболее активных работников ЧК, губкома партии, на разжигание недовольства, подозрительности, отрыв масс от советских организаций. ЧК удалось в значительной мере обезвредить провокаторов, шпионов. Обладая практической сметкой, энергией, Е. Н. Девицкая по заданию ЧК не спускала глаз со шкодливой миссии. От своих «поклонников» ей удалось узнать, что господа «дипломаты» занимаются враждебной деятельностью. Они снабжали международных агентов различной информацией, выдавали иностранные паспорта тем, кто пробирался в советский тыл для диверсионной работы и шпионажа. Члены миссии координировали деятельность банд, армии Деникина, войска Петлюры, воевавших в то время на Украине.

Леля доказательно установила, что так называемая «тихая миссия» длительное время выполняла функцию штаб-квартиры шпионско-диверсионных отрядов, проводила широкую подрывную деятельность против Советской власти на территории Подолии, Волыни, южных районов Украины. В помещении Нидерландской миссии проводились тайные встречи руководителей банд, хранились деньги для финансирования атаманов, организации разных враждебных акций, разрабатывались планы подрывной деятельности и военных действий, изготовлялись топографические карты. Весь этот клубок был распутан с непосредственной помощью Е. Н. Девицкой.

В то жаркое лето Леля раскрыла еще одно вражеское убежище. Было это так. Ночью вместе с красноармейцем Курочкиным она несла патрульную службу на винницких улицах. Серые облака клубились, сбивались в огромную мрачную тучу. За Пятничанами погромыхивал дальний гром. В окнах лишь кое-где мерцали огни. На улице — ни души. Лошади, не спеша, ступали по мостовой.

Вдруг чей-то женский крик как саблей рассек тишину:

— Помогите-е-е!

Патрули поскакали на крик.

— Что случилось?

— Бандиты... пытались ограбить.

Женщина, модно одетая, без документов сразу вызвала подозрение. Ее отправили в управление милиции. Там установили, что задержанная является связной Нидерландской миссии. На нее действительно напали грабители, но кое-что у нее было для ЧК — под подкладкой плаща обнаружили тайное письмо, адресованное одному из организаторов контрреволюционного заговора в Виннице.

Многие испытания выпали на долю молодой контрразведчицы Е. Н. Девицкой. Осенью 1919 года деникинцы захватили южные районы Украины. Банды Петлюры перешли в наступление и снова тесным кольцом обложили Винницу. Рабочие, дружинники совместно с батальоном чекистов и первым караульным полком отступили к Казатину. Создали боевой отряд, который, заняв оборону вдоль узкоколейки между Калиновкой и Сальником, четверо суток героически отражал наступление врага.

15 августа 1919 года коммунистический отряд, окруженный тремя петлюровскими полками, потерпел поражение в неравной схватке. Многие коммунисты погибли, а Елена Девицкая получила ранение. Кто-то из товарищей перенес ее в кустарник и накрыл сеном. Так ей суждено было остаться живой и еще долгие годы служить своему народу, Родине.

Елена Николаевна дожила до наших дней. Ее небольшую комнату в Виннице часто посещает молодежь. На стене, в деревянных рамках, под стеклом — портреты сыновей Юры и Жени. Появились они на свет в гражданскую войну, а едва исполнилось 20 лет — пошли защищать Родину от немецких фашистов, оба погибли. Младший, Юра, не дожил семь дней до победы. Елена Николаевна часто вспоминает о сыновьях, бережно хранит и перечитывает их письма, фронтовые треугольники.

Славную женщину, прошедшую через пламя гражданской войны, вырастившую и воспитавшую замечательных сыновей, не забывают винничане. Частенько навещают ее студенты-историки педагогического института.

Н. Н. Калинкович ЛИЦОМ К ЖИЗНИ И СМЕРТИ[2]

На душе у него было тяжело, неуютно и неспокойно. Второй день все валилось из рук. Ходил рассеянный, стараясь скрыть от окружающих свое состояние, чтобы избежать нежелательных расспросов. Он верил, что еще день-два — и вся внутренняя боль уляжется. Он вернется к обычной жизни, к напряженным будням начальника Тахтинского ГПУ, не позволив себе ни на мгновение впасть в сентиментальную чувственность.

Однако близкий товарищ Якова Ярового Георгий Тепцов, находившийся у него в Тахте в эти дни по заданию областного руководства, угадал что-то неладное в настроении друга. Стараясь подойти поделикатнее, Георгий осторожно спросил:

— Что-то, Яша, эти дни ты сам не свой. Неприятности какие — служебного плана?

Яровой ответил не сразу. Немного подумав, он, ограничившись одной лишь фразой, протянул письмо со словами:

— Почитай и, пожалуйста, ни о чем не спрашивай...

Георгий развернул вчетверо сложенный лист и начал читать.

«Здравствуй, Яша! Собиралась написать тебе давно, изложив все по порядку. Да как-то не решалась. Не хотела обижать тебя. Но от того, что есть — никуда не денешься. У тебя, Яша, своя жизнь, у меня — своя. Ехать к тебе я не собираюсь. Говорят мне здесь, что опасно там у тебя. Да и дело не в этом. Пропали, Яша, мои чувства к тебе. Они отданы другому человеку — перспективному, местному, одесскому врачу-стоматологу, подающему надежды. Его я, кажется, по-настоящему люблю. Тебя же тогда лишь пожалела, когда ты бежал из одесской тюрьмы и, преследуемый, случайно оказался у нас во дворе. Думаю, найдешь себе другую. Ведь есть и в Азии, наверное, женщины ничего. Меня, пожалуйста, не тревожь. Постарайся забыть.

С приветом, некогда твоя Фаня. Да, окончание моей учебы идет успешно... 16 февраля 1930 года...»

Георгий Тепцов все понял без лишних вопросов. Их, собственно говоря, он и не пытался задавать. Отложив письмо в сторону, он обратился к Якову по волновавшему их делу:

— Знаешь, Яша, получены сведения о формировании в нашем оазисе новых мелких бандшаек. Пришла ориентировка центра: приложить все усилия к недопущению этого. Надо организовать немедленно сход в райцентре. Разъяснить еще раз все людям, рассказать, что пособники басмачей — вожди туркменских родов и племен, феодально-байские элементы в это время, пытаясь развернуть по-новому басмаческую деятельность, усиленно восхваляют Джунаид-хана, называя его «народным героем» и «освободителем» от жестокого хивинского хана Исфандиара. Что, мол, задача настоящих туркмен — по примеру Джунаид-хана освободиться и от Советской власти...

— Ты прав, Георгий, я знаю об этом. Воспитательную работу развернули. К сожалению, пока велико влияние священнослужителей ислама, многие дехкане попадаются на их удочку. Принимаем контрмеры.

— И второе, Яша, — Георгий Тепцов из нагрудного кармана извлек запечатанный сургучом пакет, — это я получил вчера из Ашхабада. Ориентировали ознакомить и тебя.

Яровой взял из рук Тепцова пакет, открыв его, начал быстро читать.

— Почти все, о чем здесь говорится, мы предприняли, — отдавая другу документ, сказал Яровой.

— Это хорошо, — поддержал его Георгий. — Но главное, что мне передали в Ташаузском оперсекторе, — готовься к походу на Серный завод. О времени выступления скажут дополнительно.

Тепцов внимательно посмотрел в глаза товарища, Яровой выглядел спокойным и решительным. Георгий был уверен — его друг готов ко всему. Спустя десятилетия он оставит воспоминания:

«Яков Яровой прибыл в Ташауз в 1930 году, когда я уже освоился с Ташаузом и знал все районы области. С первых дней его приезда мы с ним очень подружились. Тихий, скромный, дисциплинированный, смелый, — таким я его знал. Жил он на правах холостяка, так как его жена где-то училась в каком-то вузе, а после окончания вышла замуж, прислав ему прощальное письмо. Часто он посещал мою квартиру... Будучи откомандированным на работу райуполномоченным Тахтинского района, Яровой основное внимание уделял борьбе с басмачеством, организации самоохраны. Вдумчиво работал над подбором людей, и это ему удавалось. Часто советовался по поводу какой-либо комбинации или сюрприза для банд. И это у него выходило.

Однажды от имени одного из пособников басмачей он заложил в новый халат две гранаты «мильса». Задвинув запалы и вынув чеку, он очень осторожно свернул халат, завязал его шпагатом и передал связному, чтобы тот вручил «подарок» басмачам, предупредив связного, чтобы он не разворачивал халат.

Когда сюрприз был передан басмачам, произошел взрыв. Расторопный и хорошо проинструктированный связной еще до взрыва успел скрыться. Работу по борьбе с басмачеством Яровой считал своим призванием...»

Да, прав Георгий Иванович Тепцов. Борьбу за торжество идей Советской власти Яков Ильич считал действительно своим призванием и делом всей жизни. Его революционный путь начался с того дня, когда мобилизованный в царскую армию в 1915 году крестьянский парень Яша Яровой все внимательнее начинал прислушиваться к голосу большевиков, а немногим позже — к высказываниям старшего брата Терентия Ярового, большевика. Впрочем, сохранились архивные документы, запечатлевшие автобиографические сведения чекиста...

«Родился я 10 октября 1897 года в бывшей Подольской губернии Ободовского уезда в селе Жабокричка в семье крестьянина-бедняка. По национальности украинец. У родителей моих было 10 детей и 1/2 десятины земли. Родственники были неграмотными. Отец, кроме хлебопашества, занимался столярной работой у помещиков и кулаков.

Сам я с малых лет работал у кулаков и помещиков — до 1915 года. В 1915 году мобилизовали на военную службу в старую армию в кавалерийские части, где находился до мобилизации, т. е. до 1917 года. В 1918 году во время оккупации немцами Украины я, будучи преследуем последними как выступавший против них, переехал в Одессу к своему родному брату Терентию Яровому, который в то время работал в «Русском Одесском пароходстве» и состоял в компартии. В ноябре 1918 года я был арестован контрразведкой добровольческой армии и просидел под следствием до 14 марта 1919 года в Одесской тюрьме, откуда бежал совместно с четырьмя товарищами, сидевшими со мной.

В рядах Красной Армии с момента побега, т. е. с марта месяца 1919 до 1920 года. На фронтах воевал против банд Григорьева, Деникина и Врангеля. В органах ЧК—ГПУ с 1921 г. С весны до осени 1923 г. — в Бершади, Жмеринке и Могилеве все время по борьбе с бандитизмом райуполномоченным и командиром конного отряда. В органах ЧК—ОГПУ согласился работать добровольно, т. к. в то время оперировали крупные банды на Ольгопольщине и семья наша была разгромлена бандами. Среднего брата, коммуниста Афанасия Ярового, командира конного взвода, убила банда Заболотного в 1920 году. Старший брат Терентий, член РКП (б) был убит и 1921 году.

С 1924 и в 1925 гг. был в совпартшколе в Виннице. С 1925 года по 1926 занимался профсоюзной и партийной работой в г. Гайсине. С 1927 по 1929 год был нарсудьей в г. Гайсине, откуда откомандировали в Одессу на юридические курсы. Затем был мобилизован в Одесский окружной отдел ОГПУ для постоянной работы в следственной группе. По мобилизации откомандировали в Ташкент. Член Компартии с 1924 года. Все время работаю на выборных должностях...»

В Среднюю Азию Яков Яровой ехал с двояким чувством. С одной стороны, его радовало, что в родных местах раз и навсегда покончено с бандитизмом, что он, некогда простой крестьянский парень, внес посильную лепту в торжество идей коммунизма на украинской земле. Но беспокоил его и вопрос — сможет ли он, Яков Яровой, так же успешно и настойчиво сражаться в незнакомых краях, как на Украине.

Строки же в его личном деле свидетельствовали о богатом пути воина-чекиста, пройденном им за непродолжительное время:

«Гор. Зиновьевск — 8-й Уланский Вознесенский полк. Маршевый эскадрон — против юнкеров-корниловцев, сентябрь 1917;

в Подольской губернии Ольгопольского уезда — против немцев, июль 1918;

в гор. Одессе — против гайдамаков-петлюровцев, ноябрь 1918;

в Зиновьевск-Знаменке — против банды Григорьева, июль 1919 (был ранен в правую руку);

...Полтава — против Деникина. Чернигов — против Деникина. Орел — против Деникина. Харьков — против Деникина и Шкуро...

1921. ЧК гор. Бершадь — за борьбу с бандами: отрез на костюм, ноябрь 1921; ЧК на станции Жмеринка — отрез на костюм, июль 1922...»

«В редкие дни Яша заглядывал на час-два к нам в Жабокричку. Помню, это было после убийства наших братьев Афанасия и Терентия. Как-то раз он прискакал на коне и кличет меня: «Маруся, Маруся, скорее иди сюда». Ну я бегу — с огорода-то. Слышу голос брата. А он, Яша, вот, говорит: «Маруська, это тебе и батькам, отдай им. Пошьете что-нибудь. Мне же дальше надо. Скажи, нехай не серчают — некогда, сестричка». Ну и помчался он по пыльной сельской улице куда-то, а я стою и с тем пакунком не знаю, что робыть. Понесла в хату. Развернули — а там отрез. Брат Гриша обрадовался, батько обрадовался. «Вот — сказали, — пошьем всем одежи понемногу...»

(Из рассказа Марии Ильиничны Осадчук, сестры чекиста, жительницы села Жабокричка Чечельницкого района Винницкой области).

Второй брат погибшего чекиста — Иван Ильич, проживающий в Одессе, напишет:

«Для нас, младших, Яша был во всем живым примером — в честности, трудолюбии, уважительном отношении к старшим. Он был очень добрым и откровенным. Не хочется верить, что он так рано погиб... Мне кажется, что я вижу Яшу каждый день и разговариваю с ним...»

...На новом месте Яков Яровой взялся за дело с присущей ему энергией. Местное население с самого начала относилось к чекисту с большим уважением и любовью. Через несколько месяцев Яровой мог совершенно свободно разговаривать по-туркменски. В своих воспоминаниях бывший участник борьбы с басмачеством М. X. Хабин пишет:

«Яровой в моей памяти остался молодым, подтянутым, бодрым и энергичным чекистом. Несмотря на его средний рост, он казался очень сильным человеком — это внушала вся его статная фигура, его разговор и быстрота его действий.

Его подчиненные старались быть похожими на своего руководителя. Помню, речь его была спокойной, краткой и убедительной. Говорил он на русском и туркменском языках. Чувствовалось, что подчиненные его уважают, хотя ему было всего тридцать с лишним лет...

В конце 1930 года мне довелось видеть Ярового в деле. В это время в местечке Дуячи по дороге в Ильялы в песках окопалась банда Ахмед-бека. Я получил приказ выйти с 15 всадниками в вышеуказанное место с группой начальника Ильялинской раймилиции и этим сводным отрядом ударить по басмачам. Отряд увеличился за счет группы уполномоченного Тахтинского райотделения ГПУ тов. Ярового. Банда встретила нас ожесточенным огнем, но отряд не дрогнул, хотя басмачей было больше. Стремительной атакой с левого фланга отряда Ярового мы смяли басмачей. Часть уничтожили, а другая часть успела спрятаться в песках.

В этом бою Яровой проявил себя не только храбрым, но и опытным, умелым воином. Ободрял людей после боя: «Ничего, товарищи, далеко гады не уйдут, их песня спета».

Однако для полного разгрома банды Ахмед-бека потребовалось немало времени, тактического искусства чекистов, их мужества, настойчивости и решительности. Одна из операций, проведенная Яровым и его коллегами, запомнилась Якову Ильичу, пожалуй, больше всего. Признаться, накануне ее начала он несколько недоумевал: «Не наша это задача — охранять караван. Нам надо громить шайки, искать их, а тут в сторожей превращают...»

Деятельное вмешательство Георгия Тепцова вконец опровергло суждения его товарища.

...Молодая Туркменская республика в труднейших условиях ожесточенной классовой борьбы вставала на ноги. Создавались колхозы, возводились новые здания, строились ирригационные системы. Отдаленные районы республики нуждались в хлебе. И если в отдельных районах с этим вопросом обстояло все благополучно, то запасы зерна и муки в Ташаузской области к марту 1931 года полностью иссякли. Население испытывало потребность в хлебе. Правительство республики решило оказать Ташаузскому округу помощь транспортировкой хлеба из Ашхабада, Бахардена и Геок-Тепе. Вставал лишь единственный, но, пожалуй, самый главный вопрос: как доставить 100 000 выделенных пудов муки и зерна к месту. Навигация на Амударье еще не началась. Автомобильных и железнодорожных сообщений не существовало. Авиация помочь не могла. Оставался единственный, но самый опасный путь — транспортировка хлеба на «кораблях пустыни» по издавна существующим верблюжьим тропам — каракумским магистралям. Охрана каравана поручалась чекистам.

...Первая ночевка была произведена в Кизыл-Кале. Руководители охраны, собравшись в одной из кибиток, долго обсуждали как дальнейший путь следования, так и дорогу назад — с хлебом. Взвешивали многочисленные варианты, предвиденные и непредвиденные обстоятельства.

— Товарищи, — спокойно говорил Георгий Тепцов, — мы должны все предусмотреть и учесть заранее. И прежде всего меня волнует вопрос: как следовать в обратном направлении каравану. Если его поставить на одну линию, то он займет минимум 30 километров, а в три параллельных линии рядом верблюды не пройдут. В этом мы убеждаемся и сейчас, когда стараемся по дороге экспериментировать...

— Да, — сказал Яровой, — они будут сбивать друг друга с тропы. Это могут подтвердить все, кто водил верблюдов по пескам. И еще вопрос: как расставить охрану. Уставы и положения подобных «затей» не предусмотрели, а начальство при напутствии только и обмолвилось: «Смотрите, обстановка подскажет...» Поэтому, видимо, нам надо подумать, как скомпоновать караван.

— Поддерживаю Ярового, — заметил Ага Мурадов. — По части расстановки охраны мы разберемся сами, организуем ее примерно так же, как сейчас, а вот относительно каравана лучше спросить у нашего проводника Ак-Тельпе.

Известный всему отряду старик Ак-Тельпе, зайдя в кибитку, почтенно поприветствовал всех.

Выслушав Тепцова, он призадумался:

— Водить в три ряда не водят, но вот в два с половиной попробуем...

И старик рассказал как это делается. Получался принцип «пятерки домино». Доводы проводника не вызвали разногласий. Яровой лишь попросил его:

— Ак-Тельпе-ага, не обижайся, дорогой, но вместо тельпека одень фуражку — меньше приметно издали. Измени своей традиции один раз ради общего дела.

Старик, ничего не сказав, лишь по-доброму улыбнулся, принимая из рук Тепцова красноармейскую фуражку.

Задолго до рассвета караван двинулся в дальнейший путь. Настроение в отряде было хорошее. Это не могло не радовать командиров. Яровой, объезжая растянувшуюся цепочку людей и верблюдов, подбадривал красноармейцев.

В десять часов утра, выставив дозоры, Тепцов и Яровой сделали привал. Шел пятый день похода на Серный. Через какой-то час послышалась стрельба, которая, усилившись, вскоре стихла. Яровой немедленно отдал распоряжение взводному Дула Валиеву с тремя всадниками следовать в голову каравана — на выстрелы. Вслед за Валиевым туда же умчался он сам с Тепцовым. Навстречу им спешил Дула:

— Нападение на наш головной дозор. Трое бандитов убито, остальные ускакали. Бойцы из Тахтинского района в убитых опознали своих земляков из бандшайки Ахмед-бека. У нас потерь нет. Отличились Коша-Алты, Коротай, Меред Мурат и Баба Дунгус.

— Хорошо, Вали, молодцы, — негромко произнес Георгий Тепцов. — Оставайтесь в дозоре, будьте бдительны. Мы едем к середине...

Яровой размышлял: «Значит, бандшайка осведомлена о движении каравана. Наверняка, басмачи знают, куда и зачем мы направляемся, знают о наших силах и трудностях. Возможно, кто-то из провокаторов есть и среди бойцов... Как бы они нам не ударили в спину...»

Своими предположениями он поделился с Тепцовым.

— Все может быть, Яша, — заключил тот. — Но факт нахождения в отряде людей Ахмед-бека мне кажется излишним, как и твои подозрения. Это, брат, у тебя уже профессионализм...

Караван шел дальше. Вот-вот должна была показаться местность Ата-Кую. Напряжение пути сказывалось. Усталость ощущалась все больше.

— Ак-Тельпе, до Ата-Кую далеко еще? — Яровой подъехал к проводнику.

— Нет, Яша, близко, четыре таща.

«Значит, 32 километра, — перевел рассеянно Яровой, — в песках это немало. На одном дыхании не вытянем. Нужен привал...»

Тепцов с его мнением согласился. Тем более — по дороге к Ата-Кую колодцев нигде не было. Люди, лошади и верблюды, разместившись на постепенно охлаждающемся к ночи песке, в полудреме, задыхаясь от жары, ожидали утра, чтобы двинуться дальше.

Они припадали жадными губами к каплям предназначенной им воды из всего скудного запаса каравана.

Подремав часа два, Яровой заспешил в очередной объезд — к бочкам с водой. Через минут сорок он был на месте. Горизонт неба, вдали плотно сомкнувшийся с пустыней, приобретал фиолетово-багровые очертания, которые через час-два обязательно превратятся в прозрачную синеву, раскинувшуюся сплошным шатром над бескрайними огромными песками...

Сердцем Яровой почувствовал неладное, увидев караульных спящими. Он, спрыгнув с коня, подошел к одной, другой емкостям... и в бессилии властным, рассерженным голосом крикнул:

— Да проснитесь вы, мерзавцы, воды-то нет, выпущена она. Чем лошадей поить будем?!.

Из всех изуродованных бочек набрано было лишь восемь ведер воды. Обстановка требовала срочного принятия решения, направленного на поиск воды и выявление предателей.

Тепцов, Яровой, Мурадов и Аванов в срочном порядке выслали четверых всадников на Ата-Кую, назначив старшим Алексея Коротая. Каждому из бойцов было отдано по ведру воды.

— Спеши, Леша, спеши, дорогой. На Ата-Кую должен быть отряд Никонова с водой. Привезите, сколько можно. Четыре из всех ведер — ваши, — Яков Яровой отдавал последние напутствия Коротаю.

После отъезда красноармейцев отряд медленно двинулся по их следам. Осилить смогли люди лишь километров восемь. Лошади, не повинуясь, дальше не шли.

Выбрав удобную местность, отдали команду всем подтянуться и, сделав привал, рыть ямы до влажности песка, укрыть головы лошадей от солнца, всем лечь.

Командиры отряда, воодушевляя людей, призывали их не поддаваться панике.

Воды к этому времени уже почти не было — всего пять литров на две сотни бойцов, не учитывая животных. Эти литры были отданы под строгое сохранение Аванову. Разрешалось выделять лишь обессилевшим — по глотку.

Солнце палило нещадно. Уставшие бойцы при полном молчании запекшимися губами ловили знойный воздух, тщетно надеясь на его освежающее дыхание. Многие красноармейцы, достав из патронташей свинцовые пули, сосали их, пытаясь тем самым утолить жажду. Однако и это не приносило облегчения. Тепцов идет на крайний шаг — разрешает зарезать одного верблюда, второго, третьего... Кто может — пьет верблюжью кровь. Но и это не спасает. Предчувствие чего-то страшно-неизбежного растет.

В тринадцать часов Тепцову и Яровому доложили, что начался поголовный падеж лошадей. Люди держались. Яков Ильич понимал: выдержки хватит ненадолго. Их судьба зависела от возвращения Коротая.

Яровой, превозмогая страшную слабость и боль во всем теле, жажду, беседует с людьми, подбадривает их, успокаивает. После очередного обхода групп красноармейцев ему вспомнилась туркменская пословица: «Кто пошел в пески без воды, тот не путник, а труп...» Страшный смысл этой пословицы на себе сейчас испытывал весь отряд...

Через десятилетия Г. И. Тепцов, вспоминая о тех днях, напишет:

«Как это точно! Мне передавалось спокойствие Яши Ярового, и я был доволен этим...»

Недалеко от расположения командного пункта Яровой услышал радостный крик старика-туркмена:

— Едут, Яша, Яша!

Кто был посильнее, вскочили на ноги, начали оглядываться по сторонам. Однако нигде никого не было.

— Галлюцинация у него, что ли? — тихо сказал Тепцов.

Ага Мурадов, посмотрев на старика, опустил голову и едва слышно произнес:

— Нет, не галлюцинация. Он сошел с ума.

Старик тем временем, странно захихикав, начал неуклюже приплясывать.

Тепцов подошел к нему. Старик, показывая ему рукой на саксаул, начал растерянно отсчитывать вслух на пальцах:

— Бир, ики, уч, дорт, бяш...

Тепцов поднес к глазам бинокль. На сетке окуляров кроме безмолвных барханов никаких ориентиров не попадалось.

— Ничего не вижу, старик, не вижу...

Тот начал отсчитывать по-новому:

— Бир, ики, уч, дорт, бяш...

— Дай я посмотрю, — Яровой попросил у товарища бинокль.

— Да, он прав, едут четверо, — заметил Яков и тут же, словно ребенок, пустился в пляс.

Его настроение передалось остальным. Караван ожил. Яровой не ошибся, впрочем, как и не подвело предчувствие сошедшего с ума старика: красноармейцы, посланные за водой, возвращались. Навстречу им бросились обессиленные люди. Они на радостях стащили всадников с лошадей, начали обнимать их, целовать, не спрашивая даже о результате. Настолько они были уверены, что вода вот-вот заполнит их фляги, вернет к жизни, а следовательно, и к продолжению похода.

По местному обычаю, Коротаю и его товарищам бросали — кто что мог: деньги, платки, табакерки, ножи.

Вскоре к Тепцову и Яровому подскакал один из всадников:

— Докладывает старшина Слепцов. Я послан Никоновым. Сорок бочонков воды следует за нами, еще сорок заливают. Прибудут они через часа три-четыре. С собой привезли, что смогли...

Тут же началась раздача воды. Загорелись костры, закипел чай. Послышались смех, песни, прибаутки. А вскоре подошло двадцать верблюдов с водой в сопровождении трех бойцов из отряда Никонова.

Вечером караван двинулся на Ата-Кую, куда прибыл к утру. Тепцов, переговорив с Никоновым, разыскал местного радиста Кабанова:

— Передайте в Ашхабад и Ташауз, что у нас все в порядке, — приказал командир.

О падеже двадцати трех лошадей Тепцов умолчал. Он верил, что на дальнейшем пути следования неизбежны столкновения с бандшайками, и за счет этого он думал пополнить и лошадей своего отряда, К тому же помощь в этом вопросе Тепцову и его людям оказал Никонов. После передышки караван двинулся дальше...

Через несколько недель, возвратившись в Ташауз с хлебом, Тепцов говорил своему другу:

— Твои предстартовые волнения, Яша, как видишь, были излишними. То, что нами сделано и проделано, — не проще, чем искать басмачей и вступать с ними в открытое сражение. Испытание пустыней выдерживают не все...

Яровой понимал это.

Истекал второй год нахождения Якова Ярового в Ташаузском оазисе. Басмаческих шаек становилось все меньше и меньше. Это радовало чекиста. Но оставалась неликвидированной главная банда — объединенная шайка Ахмед-бека. Это не могло не тревожить Ярового. За время его нахождения в Туркмении он неоднократно поощрялся командованием, однако полного удовлетворения не получал ввиду хозяйничанья банды Ахмед-бека.

В одном из представлений на Ярового к поощрению его начальство отмечало:

«Являясь райуполномоченным по Тахтинскому району — прилегающему к пескам местности, из которой вышел не один главарь банды, и действуя в районе преимущественно один, при отсутствии постоянного гарнизона частей Красной Армии, т. Яровой провел большую работу в области борьбы с басмачеством как по организации разведывательной работы добротряда, так и личным участием в боях против банд.

С небольшим отрядом самоохраны т. Яровой прошел по маршруту Ташауз—Серный завод и обратно (апрель-май), имея в пути неоднократные бои с бандами. Причем умелым руководством в сложной напряженной обстановке он сумел удержать под своим влиянием колеблющийся отряд и позднее вместе с ним продолжать борьбу с басмачеством.

Благодаря ему, его умелому руководству, личной самоотверженной работе в середине октября 1931 года сдался один из главарей банды Язан Укуз с 12 джигитами.

За самоотверженную работу т. Яровой достоин награждения Боевым оружием...»

Строки из характеристики дополняют вышеизложенное:

«В личном характере «непоседа»... Товарищ боевой, неоднократно участвовал в боях с бандами... В обстановке ориентируется быстро, находчив...»

Таков язык официальных документов, которые не довелось читать Якову Яровому. О них он мог только догадываться, когда в январские дни 1932 года все настойчивее и настойчивее ставил перед собой вопрос: когда же будет покончено с бандой Ахмед-бека?

Чекист Яровой знал, что преступная деятельность Ахмед-бека тянется еще со времен активизации злодеяний джунаидства, что он — один из тех, кто по желанию Джунаид-хана продолжает бороться с Советской властью, претендуя на роль освободителя «Великого Турана». Ахмед-бек, нанося удары исподтишка, оставался неуязвимым. Он не брезговал никакими методами грязной войны. Очень часто с шайкой находились и члены семей бандитов. Отступая, головорезы убивали отстающих женщин и детей, чтобы они не могли рассказать о тайных убежищах басмачей в песках.

В январе 1932 года Ахмед-бек со своей шайкой совершил ряд кровавых вылазок в Тахтинском районе. Яровой в это время находился в Ташаузе.

Георгий Иванович Тепцов вспоминает:

«За несколько дней до гибели в воскресенье Яровой приехал ко мне. Вскоре пришел наш товарищ чекист Андрей Петлюк. Темой разговора была борьба с басмачеством. Кто-то из нас предложил пойти и сфотографироваться. Все согласились. После мы вернулись ко мне обедать. К концу обеда нас вызвали в облотдел. Явились. Нам сообщили, что в Тахтинском районе бандшайка сделала налет на дехкан. Начальник облотдела Б. И. Попов приказал Яровому немедленно возвратиться в Тахту и организовать преследование банды...»

Из Ташауза Яровой галопом умчался в Тахту. Что есть мочи он спешил в поселок, не обращая внимания на встречных всадников-дехкан.

Нестерпимая внутренняя ненависть к басмаческим проявлениям ускоряла его путь. Вспомнился разговор в Ташкенте, накануне отъезда в Тахту, с полномочным представителем ОГПУ в Средней Азии Е. Г. Евдокимовым:

— Кандидатуру на должность начальника Тахтинского ГПУ, товарищ Яровой, мы подбирали очень долго и настоятельно, — говорил опытный чекист. — Сошлись в конце концов на вас. Участок — один из самых трудных. Если можно так сказать, он произрастил все басмаческое движение в Туркменистане, потому что один из ярых, оголтелых врагов Советской власти известный вам Джунаид-хан, он же Мухамед Курбан Сердар Ибн Хан Бай — выходец из кишлала Бузгулак Тахтинского района. Там этого отпрыска родовитые местные вожди почитают до сих пор. Ничего пока не скажешь — мусульманская традиция поклонения очередному идолу-самозванцу. Но это — полбеды. Вся суть в том, что корни шовинизма и ненависти ко всему социалистическому, данные джунаидством, еще не уничтожены. Форсированно в последнее время действуют отряды Ахмед-бека и Шалтай-батыра, главари которых шесть лет назад едва унесли ноги от разгрома в стан Джунаид-хана. Они, к сожалению, на свободе до сих пор, терроризируют население, убивают активистов колхозного строительства. Ваша задача, Яков Ильич, сделать все возможное, чтобы люди Тахтинского района могли спокойно жить и работать.

Ефим Георгиевич попросил Ярового подойти поближе к карте, чтобы лучше ознакомить его с оперативным участком.

Евдокимов в Среднюю Азию прибыл немногим ранее Ярового. Опытный чекист до того возглавлял особый отдел ОГПУ в Москве, принимал самое активное участие в ликвидации военнобелогвардейского заговора «Национального центра». Он первым среди чекистов за мужество и стойкость в борьбе с врагами революции был четырежды удостоен Советским правительством высшей тогда награды — ордена Красного Знамени.

Яровой знал о славном чекистском пути этого отважного человека. Разговор с ним, деловые советы, полученные от Евдокимова, придавали новому начальнику Тахтинского ГПУ свежие силы. На прощание он коротко заверил Ефима Георгиевича:

— Сделаю все от меня зависящее, чтобы с басмачеством в Тахтинском районе было покончено...

Евдокимов верил словам молодого чекиста, внимательно следил за его нелегкой деятельностью с самых первых дней в Ташаузском оперсекторе.

Декабрь 1931 года был особенно трудным для местных чекистов. В первых числах этого месяца Евдокимов одобрил план организации чекистской операции по ликвидации объединенной банды Ахмед-бека. Операцию намечалось завершить в течение 50 дней.

Шайка Ахмед-бека, в которую входили группировки ярых врагов Советской власти Ораз Бала, Ашир Чечика, Мухамед Сары, Салны-Дуса-оглы и Байрам-Кули Телеке, располагалась на колодце Аджи-Кую и насчитывала свыше 250 человек, вооруженных трехлинейными винтовками. Ахмедовцы имели связь с закордонной бандой Джунаид-хана и Ишик-хана, а также с головорезами Язак Укуза.

Чекисты были осведомлены о намерении ахмедовцев, которые собирались по приходе банды Ишик-хана концентрированными силами выступить против Советской власти. В случае поражения они планировали уход за границу.

Для ликвидации банды выделили два войсковых отряда — южный в 210 сабель и северный в 60 сабель. Южный должен был выступить с исходного пункта на Серном заводе в районе колодца Аджи-Кую, а северный из Ильялы и Тахты.

Начальнику Ташаузского оперсектора Попову предписывалось «освободить от повседневной работы» чекистов Сотникова и Ярового, «возложив на них выявление и изъятие байского, контрреволюционного и пособнического элемента, связанного с бандой Ахмед-бека и Язан Укуза...»

Чекистами был создан и координирующий центр по руководству ходом всей операции во главе с Соболевым. Связь между подразделениями осуществлялась по телефону, радио и телеграфу с последующими докладами о результатах в Ташкент и Ашхабад.

И вот Якова Ярового ожидало новое столкновение с Ахмед-беком.

Сменив лошадь в Тахте, он с отрядом начал преследовать шайку Ахмед-бека, совершившую налет на Бедиркент.

После трех часов преследования басмачи были настигнуты. Яровой отдал приказ к окружению. Завязался длительный упорный бой. Яровой увлекал товарищей личным героизмом. Из своего укрытия чекист бросил по басмачам одну за другой две гранаты. Но они не взорвались. Яков Ильич, выругавшись про себя, достал третью — последнюю, что имелась у него. На какое-то мгновение он потерял чувство предосторожности. Увлеченный ненавистью к врагу и обозленный на неудачу, вложив запал в третью гранату и выдернув чеку, он поднялся во весь рост и сильно бросил ее. Раздался оглушительный взрыв, растерянные крики врага. В это время басмаческая пуля сразила отважного чекиста. Он рухнул на землю, словно богатырь-исполин, не проронив ни слова, ни стона. Струйки крови стекали с его лица на землю, за которую он отдал жизнь...

«Смерть Яши мы все переживали как большое горе. Похоронили его в Ташаузе, в братской могиле. Накануне похорон бандшайка появилась в Ильялинском районе. Мне приказали выехать туда, и я не смог быть на похоронах своего близкого друга...

Петлюк был вместе с другими сотрудниками в почетном карауле у гроба Яши. Так Яровой и не увидел нашей совместной фотографии...»

(Из рассказа Г. И. Тепцова, ветерана-чекиста, полковника запаса).

«В том бою погибли товарищи Клычев, Юншеров, Садыков Сахат, Абдусамедов, комсомолка Якытжан Пальванова и другие. Все они погребены в братской могиле... Яровой лично увлекал бойцов в атаку. В атаке он и погиб. Светлая память о Яровом-чекисте навсегда останется в сердцах тех, кому пришлось с ним работать и в одном строю громить врагов Советской власти...»

(Воспоминание М. Н. Хабина, активного участника борьбы с басмачеством).

«Я в то время работал секретарем комсомольской ячейки и одновременно учителем в селе «Октябрь». Весть о гибели Ярового всколыхнула всех комсомольских активистов и учителей. Тут же все комсомольские активисты собрались в поселке Тахта у здания райкома партии, где состоялся траурный митинг. На митинге выступил секретарь райкома партии Ивасихин, ныне пенсионер, проживающий в Ашхабаде...»

(Рассказ Халмурада Какабаева, председателя колхоза «Коммуна» Тахтинского района, Героя Социалистического Труда).

Борис Иванович Попов, начальник Ташаузского оперативного сектора ОГПУ, с тяжелой ношей на сердце мерял кабинет шагами.

— Не может быть, чтобы Яровой погиб, — твердил он себе, — ведь только совсем недавно он стоял здесь, разговаривал, такой человек!

Через два дня, собравшись внутренне, Борис Иванович нервно, беглым, едва разборчивым почерком начал писать:

«Сообщение начальника Ташаузского оперативного сектора Попова в Средней Азии тов. Евдокимову (Ташкент) и Председателю ГПУ ТССР тов. Горбунову (Ашхабад). 20 января 1932 года...

17 января в бою с объединенной бандой Ахмед-бека, в глубоких Каракумских песках смертью храбрых, сраженный бандитской пулей, пал отважный чекист, незабываемый товарищ, коммунист Яков Яровой, уполномоченный ОГПУ по Тахтинскому району.

Тов. Яровой принадлежит к исключительной когорте чекистов, которые, не считаясь ни с какими личными делами, отдают всего себя праведному делу. Исключительная преданность делу революции, геройская отвага, энергия, воля к преодолению всех препятствий для осуществления порученного всегда отмечались в работе тов. Ярового. В трудных условиях Каракумских песков тов. Яровой поставил долгом чести так организовать дело, чтобы в ближайшее время добиться ликвидации банды Ахмед-бека. И он этого добился. Первые бои были проведены им. Благодаря его настойчивости отряды смогли нанести ей решительный разгром. Только один день не дожил тов. Яровой до того момента, которого он страстно ожидал и для которого пожертвовал своей жизнью...»

Борис Иванович сделал паузу. Да, он сказал все или почти все, что хотел выразить. «Нет, надо мое мнение», — заключил он. И, крепко нажимая на перо, продолжил текст письма в Центр:

«Отмечая утрату сотрудника, я эту утрату ощущаю как потерю преданнейшего делу революции, редкого по своим качествам сотрудника наших органов, заражавшего своей энергией, своей волей коллектив сотрудников оперсектора.

Прошу отметить потерю преданнейшего делу революции боевого товарища чекиста, честнейшего коммуниста в приказе по ПП ОГПУ в Средней Азии и ГПУ ТССР.

Сотрудники Ташаузского оперсектора в память тов. Ярового организуют сбор средств на постройку танкетки его имени...»

После этих слов Борис Иванович уверенно поставил подпись: «Попов...»

Известный поэт Туркмении, фронтовик Анна Кавусов неторопливо ведет рассказ:

— В суровые годы Великой Отечественной войны мне довелось освобождать село Жабокричка, где родился чекист Яровой. Родным с тех пор стало оно для меня. Ведь это село, его люди дали жизнь герою двух братских народов. В 1974 году Союз писателей Украины приглашал меня на Неделю украинской литературы в Винницкую область. Яркой и незабываемой была встреча с родственниками героя, братом Григорием и сестрой Марией. Мария ознакомила с последним письмом своего брата, в котором он писал:

«Дорогая сестричка Мария! Ты не грусти, не волнуйся! Туркмены очень гостеприимны и добры. Я здесь живу и работаю, чувствую себя так же спокойно, как у себя в селе. Только здесь действуют определенные черные силы, которые не дают простым людям спокойно жить и трудиться, строить новую жизнь. Их называют басмачами.

Басмачи располагаются далеко от аулов, в песках, поблизости действующих колодцев. Они подбирают подходящие моменты и устраивают налеты на мирное население. Особенно убивают сельских активистов...

Мы обязательно победим в этой всенародной борьбе... И тогда я вернусь в родное село. До свиданья, до встречи. Твой брат Яков...»

Встретили меня Григорий и Мария как родного брата. Желанным гостем я был и в сельской школе, которая носит имя Ярового. Перед входом в здание школы — бюст Ярового, на котором начертаны слова: «Национальный герой Туркмении». Затаив дыхание, слушали ребята мой рассказ об их легендарном земляке, о бойцах-товарищах, воевавших со мной в этих местах. Моя дружба со школьниками продолжается. Они в письмах рассказывают мне о своих делах. Я, в свою очередь, высылаю им книги, альбомы, газеты по интересующим их вопросам...

Когда Анна Кавусов был в Жабокричке, на родине чекиста Якова Ярового вовсю цвели сады. Его попросили выступить на митинге со своими стихами. Он, обведя всех пристальным взглядом, ровным, немного дрожащим голосом произнес:

— Я прочту стихотворение «У братской могилы». Оно написано под впечатлением встречи с могилой в Ташаузе и надписью на ней, где со своими товарищами вечным сном спит сын двух братских народов Яша Яровой.

И Анна Ковусов начал читать:

Н. А. Далекий ПЕРВЫЙ ОРДЕН[3]

И. Г. Шульга КОМАНДИР ПОЛКА

История возвращает сегодня многие забытые имена.

Да, человеком славной судьбы был Иван Максимович Чебан. В архивных фондах хранится его автобиография, написанная сразу после гражданской войны. Коммунист, известный командир Первого Серебрийского полка, писал о себе, а получился убедительный рассказ о героизме его земляков-приднестровцев, проявленном в борьбе с врагами молодой Советской республики.

И. М. Чебан родился 7 января 1889 года в местечке Ярышеве Могилев-Подольского уезда в бедной крестьянской семье. В составе 112-го Сибирского полка принимал участие в первой мировой империалистической войне. После возвращения домой из немецкого плена в июне 1918 года Чебан занялся организацией партизанских отрядов, которые выступили против немецких оккупантов и петлюровцев.

Оккупация Германией и Австро-Венгрией Украины принесла тяжелые страдания народным массам. На захваченной территории установился жестокий режим. 5-6 мая 1918 года оккупанты только в селе Качковка расстреляли 27 крестьян, сожгли 207 хат, в селе Ровно — 157 хат. В Серебрии они трех человек повесили на деревьях, на жителей местечка Яришовка наложили контрибуцию в сумме 30 тысяч рублей и потребовали внести ее в течение четырех часов. Карательные отряды стояли в Киковке, Каньеве, Билянах Шаргородских, Куриловке, Шаргороде и других селениях Приднестровья.

Но жестокие репрессии уже не могли остановить трудящихся, поднявшихся на освободительную борьбу против интервентов. «Со времени оккупации Украины, — писал в автобиографии Чебан, — выступал с отрядом красных партизан... В отдельных нападениях на оккупантов, в боях приобретал для отряда лошадей, пулеметы и орудия, а потом весь легкопередвижной отряд беспрерывно вел борьбу с оккупантами».

Сначала его отряд охранял родное село Серебрия от нападения оккупантов, разных бандитов. Сюда начали приходить люди из других сел, рабочие Могилев-Подольскнх промышленных предприятий, Ялтушковского сахарного завода — все, кому дорога была народная власть. Так в Серебрии постепенно создавался крепкий партизанский революционный отряд. Он закалялся в боях с врагами революции. 5 июня 1918 года в Ярышеве собрались руководители разрозненных партизанских групп. Они приняли решение объединиться и начать общее восстание. Руководящая революционная тройка — Чебан, Криворучко и Мельник установила связь с Винницким подпольным губкомом партии.

Для выступления выбрали время ярмарки. Партизаны, возглавляемые Чебаном, перевезли в возах винтовки и боеприпасы, а в бочках — пулеметы. Сигналом служило нападение на Ярышевское волостное управление. А дальше к партизанскому объединению подключились отряды из Копайгородской, Марьяновской, Ольчедаевской волостей. Вокруг Могилева-Подольского действовало около 12 тысяч восставших.

В ноябре 1918 года серебрийцы, под командованием И. М. Чебана, выгнали гетманцев и австрийцев из Могилева.

С самого начала серебрийский отряд Чебана представлял собой настоящее боевое войсковое подразделение. Он отличался четкой структурой, подразделялся на роты и взводы, имевшие свое задание, позицию, пребывал в постоянной боевой готовности. Здесь каждый крестьянский двор был боевой единицей. Все село оказывало помощь продовольствием, одеждой, обувью, фуражем, конным транспортом. Делились всем, чем могли. Всем обществом принимали участие в строительстве оборонных рубежей. Кузнецы ремонтировали оружие, ковали лошадей. Женщины ухаживали за больными и ранеными, готовили еду и носили на заставы. Дети подбирали патроны, оружие и передавали партизанам. Каждый житель села чувствовал себя настоящим бойцом. Борьба за свое кровное дело удваивала силы людей, даже боль, кровавые раны переносили они легче, быстрее справлялись с недугом.

Зимой 1919 года И. М. Чебан возглавил выступление украинских и молдавских крестьян на левом берегу Днестра в районе Сорокского, Хотинского и Дубоссарского уездов. Когда петлюровцы двинули свои войска на Могилев — Чебан со своими людьми возвратился из-под Окницы в Приднестровье. В ночь с 14 на 15 февраля петлюровцам удалось поймать Чебана. Когда его должны были вести на расстрел, отважный партизан выпрыгнул в окно и скрылся.

По решению губернского штаба И. М. Чебан снова собрал восставших и освободил Могилев. Во время этой операции удалось оттиснуть петлюровскую дивизию за Днестр и захватить вражеский обоз из сотни подвод.

Для успешной борьбы с Директорией Могилев-Подольский ревком 19 марта 1919 года принял решение укрепить партизанское движение: объединившиеся разрозненные партизанские отряды возглавил И. М. Чебан.

«После того, как отряд был сформирован, — писал Иван Максимович, — местный ревком поднял ходатайство о признании его советской регулярной частью, что и было сделано».

Так был создан Первый советский революционный Серебрийский полк. Ему уже под силу были более важные задачи. 26 марта полк уничтожил штаб 10-го корпуса петлюровских войск, захватив 8 аэропланов, более 80 орудий, пулеметы, винтовки и другую военную амуницию. Снова был освобожден Могилев.

Под Копайгородом полк встретился с 2-й советской кавалерийской бригадой и объединился с ней.

Когда активизировались враждебные действия боярской Румынии на левой стороне Днестра, а на правой подняли головы бандиты Григоренко, Чебан получил задание укрепить границу и перебазироваться в район Калюса—Рыбницы. Воспользовавшись этим, петлюровцы снова заняли Могилев и зашли в тыл Серебрийского полка.

«Получив оперативные сведения о том, что петлюровцы действуют в тылу, — пишет Чебан, — я снял две роты с фронта и двинул в местечко Ярышев. Там банда в количестве 500 пеших и 100 конных была полностью разбита, а штаб вместе с атаманом взят в плен и расстрелян.

После выполнения этого задания я возвратился с ротами на фронт».

В том 1919 году советские войска в Приднестровье вели кровопролитные бои с петлюровцами и деникинцами. По приказу командования Красной Армии Чебан повел свой полк в сторону Жмеринки. Вблизи от Вапнярки серебрийцы объединились с 45-й дивизией и создали отдельный 3-й Бессарабский полк.

Чебан был помощником комдива Г. И. Котовского и командиром 399-го полка. За беззаветную храбрость в боях с врагами Совет Обороны под председательством В. И. Ленина 1 октября 1919 года принял постановление наградить 45-ю дивизию Почетным флагом революции.

На юге Украины активизировалась банда Мишки Япончика, и ей в тыл направляется Чебан со своим полком. В районе Крыжополя—Каменки банда была разгромлена.

Авторитет Ивана Максимовича все больше рос и укреплялся, его имя обрастало легендами. В районе станции Кодыма за короткое время в его отряд влилось более трех тысяч добровольцев. К сожалению, в это время Чебан заболел тифом и был отправлен на лечение в Харьков. Почти три месяца он находился на грани жизни и смерти.

После излечения И. М. Чебан получил задание сформировать из добровольцев отряд для борьбы с интервентами. Вскоре под его командой действовал 535-й полк в составе 60-й дивизии Красной Армии.

20 июня 1920 года в боях с бандой Тютюнника под Тульчином Чебан был тяжело ранен. Его отправили в Одесский госпиталь. Тем временем бойцы дивизии совместно с красными казаками В. М. Примакова добивали остатки банд на территории Подолии.

По решению реввоенсовета 14-й армии И. М. Чебан направляется в Могилев-Подольский. Его избирают членом уездного комитета Компартии Украины. На пути мирного строительства стоит все тот же внутренний бандитизм. Только в Ярышевском районе Приднестровья бандиты расстреляли 42 человека, сожгли 250 крестьянских хат. Винницкий губком партии поручил И. М. Чебану сформировать и возглавить отряд особого назначения для борьбы с враждебными элементами. Он назначается одновременно и начальником Ямпольского уездного управления милиции.

За короткое время Ямпольщина очистилась от бандитизма, и 16 ноября 1920 года губревком принял решение перевести И. М. Чебана в Могилевский уезд.

В книге приказов Ямпольского уездного управления милиции от 20 ноября об этом говорится: «До меня дошли слухи, что некоторые служащие милиции из числа прибывших со мною из Могилевского уезда и г. Винницы изъявили желание перейти со мною на службу в Могилевский уезд. Означенное желание удовлетворено мною быть не может. Принимая во внимание настоящее текущее время революции, которое требует от нас забыть за все и всецело заняться примерной службой, стоя на страже революции, рекомендую каждому продолжать свою службу и нести таковую не за страх, а за совесть. Надеюсь, что энергия, которую показали в бытность со мною на фронте и в Могилевском уезде, сохранится и на дальнейшее время, и будет показан пример, как каждый служащий должен стоять на страже интересов и защиты рабочих и крестьян».

Как свидетельствуют документы, Чебан ценил добросовестное отношение к службе. В том же приказе он отмечал: «Служащим милиции, за аккуратное и усердное выполнение возлагавшихся на них моих распоряжений, как-то наряда подвод для передвигавшихся воинских частей и для исправления дорог, а также за приведение в санитарное состояние уезда, объявляю от лица службы благодарность. Надеюсь, что в дальнейшем также чины милиции приложат свою энергию на пользу советской службы».

Член партии с 1918 года, И. М. Чебан был подлинным коммунистом-интернационалистом. Под его руководством мужественно дрались с врагами революции украинцы, молдаване, русские, евреи, представители других национальностей, кому дороги были завоевания Великого Октября. И. М. Чебан был видным организатором и руководителем партизанской борьбы на Подолии, опытным командиром Красной Армии.

7 ноября 1922 года на торжественном заседании Могилев-Подольского уездного комитета Компартии Украины, президиума исполкома, профсоюзных организаций совместно с представителями фабзавкомов, воинских частей, приуроченном 5-й годовщине пролетарской революции, было принято решение:

«1. Чествовать героев труда и Красной Армии т.т. Чебана, Дмитриева, Ужевского, Масенко и наградить их грамотами и ценными подарками.

2. Ходатайствовать перед президиумом Подольского губисполкома и ВУЦИК о награждении т. Чебана орденом Красного Знамени за его революционные заслуги в период 1918, 1919 и 1920 гг., выразившиеся в восстановлении Советской власти на территории Могилевского, Ямпольского и Ново-Ушицкого уездов, путем упорной борьбы с немецкими и польскими оккупантами, петлюровцами».

О заслугах Чебана конкретно говорится в его наградном листе, составленном Подольским губисполкомом в 1923 году и направленном ВУЦИК: «1918, июль. Организатор и командир красного партизанства на Подолии. Активное действие против гетманцев, немцев и австрийцев. Подпольная работа при Петлюре. Разгром 10-го петлюровского корпуса включительно с его командиром. Военная добыча: 80 орудий, авторота, авиационный отряд и другое военное имущество. Участник бессарабского восстания с отрядом. Организатор Первого советского Серебрийского полка, пулеметного батальона, батареи и легкоподвижной кавалерии. Бои с петлюровцами, истребление семи петлюровских отрядов во главе со штабами и ихними организациями. Пресечение в корне погрома в Могилеве-Подольском и разгром банды с ее атаманом Григоренко. Пресечение погрома в Ярышеве и разгром банды с ее атаманом, командующим войсками на Подолии Пампура... Организатор 535-го советского полка из добровольцев и командир такового против поляков. Организатор красного партизанства против Деникина. В марте 1922 г. организовал учебно-охотницкую команду для особого назначения ЧОП Подолии...»

Вскоре И. М. Чебан, как командир Первого революционного Серебрийского полка, был награжден серебряным портсигаром и золотыми часами с именной надписью.

Победа над иностранной интервенцией и внутренней контрреволюцией была не легкой. Иван Максимович выстрадал немецкий плен, в борьбе с врагами, как говорится, отпахал всю гражданскую войну.

Решительно и без боязни искоренял бандитизм, принимал самое активное участие в восстановлении народного хозяйства.

С 1922 года по 1925-й он возглавлял Могилев-Подольский окружной комитет бедного крестьянства. Это был самый сложный период в его жизни. Надо было претворять в жизнь декреты и решения Советского правительства, ленинский кооперативный план, на основании нэпа возрождать разрушенное войной сельское хозяйство, укреплять смычку города и села, своевременно засеять землю, собрать урожай, обеспечить бедное крестьянство тяглом, земледельческим инвентарем.

В 1924 году крестьянскому хозяйству много вреда принесла засуха. Комбед под руководством И. М. Чебана прилагал все усилия, чтобы уменьшить причиненный природой ущерб. Комбеды выступали и за приобщение женщин к активной жизни, к перестройке в сельском хозяйстве, решению продовольственной программы. Уже в 1925 году повысилась средняя урожайность зерновых в Приднестровье и достигла довоенного уровня.

Партийные органы повсюду привлекали к руководству комбедами наиболее надежных, авторитетных людей — таких как Чебан. Время шло. Стране нужны были грамотные кадры. Винницкий губком партии в 1925 году направил Ивана Максимовича на курсы при ЦК Компартии Украины. После успешного их окончания Чебан работал в Могилеве-Подольском сперва заместителем заведующего земельным отделом, а потом членом окружного суда. Он занимал руководящие посты в милиции, комбедах, вносил решающий вклад в укрепление деятельности органов Советской власти в Приднестровье. Его знали видные командиры Красной Армии М. В. Фрунзе, Г. И. Котовский и другие. Участвуя в непримиримой борьбе с бандитизмом и внутренней контрреволюцией, Чебан внес значительный вклад в победу украинского народа над враждебными силами.

В конце 20-х годов Иван Максимович вследствие разногласий с местным начальством выехал из Могилева-Подольского в Харьковскую область, в село Федоровка Вашкобурлуцкого района, и до 1932 года работал в совхозе.

Из Харьковской области снова перебрался на Подолию, в город Проскуров, ныне Хмельницкий, работал директором керамического завода. Волна необоснованных сталинских репрессий задела и крестьянского сына, по воле революции ставшего военачальником и беззаветно продолжавшего служить ей в мирные дни. Вследствие необоснованных обвинений Чебан был незаконно осужден как враг народа. После XX съезда КПСС — реабилитирован. В документе Прикарпатского военного округа от 2.09.1957 года № ОХ-611 об этом написано: «Привлечение к уголовной ответственности гражданина Чебана И. М. признано необоснованным, а поэтому решение тройки УНКВД Каменец-Подольской области от 8.05.1938 г. отменено и делопроизводством прекращено за отсутствием состава преступления.

Гражданин Чебан Иван Максимович по вышеуказанному делу реабилитирован посмертно».

И. М. Чебан имел семью. Его жена Анна Архиповна также вышла из бедной крестьянской семьи, в том же приднестровском селении Ярышеве. Их сын Владимир, как и отец в гражданскую, прошел фронты Великой Отечественной войны, после окончания Харьковского политехнического института работал конструктором на тракторном заводе.

Трудящиеся Подолии не забывают о тяжелых годах борьбы за Советскую власть, берегут память о славном сыне своего народа Иване Максимовиче Чебане. Его восстановленным в чести именем названы улицы, в музеях созданы экспозиции.

И. И. Заец МОЙ ДРУГ — ВАСИЛИЙ ПОРИК

Сегодня имя Героя Советского Союза, национального героя Франции Василия Васильевича Порика известно во многих странах. Но мало кто знает, что В. В. Порик был советским контрразведчиком, воспитанным на традициях чекистов-дзержинцев.

Родился В. В. Порик 14 января 1920 года в селе Соломирка Хмельницкого района Винницкой области в семье крестьянина-бедняка. Отец — Василий Карпович, мать — Екатерина Сильвестровна.

Бывшая учительница сельской школы в Соломирке Нина Ивановна Соколова хорошо помнит шустрого мальчика с веснушчатым лицом, озорными глазами.

— Вася сидел на второй парте около окна, — вспоминает Нина Ивановна. — Во время уроков его не было слышно. Мальчик замирал... Но едва раздавался звонок на перерыв, он первым выбегал на улицу. За ним, перепрыгивая через парты, устремлялись к выходу другие ученики, и тогда школьный двор заполнялся шумом, криками. Здесь шла «война». Смотреть на игру детей, подражавших Чапаеву, было интересно. И что наиболее запомнилось, — продолжает Нина Ивановна, — это Вася Порик в роли командира. Его лицо становилось серьезным, глаза горели огнем...

С увлечением читал Василий произведения Тараса Шевченко, интересовался подвигами лучших сынов украинского народа — Ивана Богуна, Ивана Гонты, Устима Кармалюка.

Мать героя, Екатерина Сильвестровна, говорила:

— Едва научившись читать, Вася жадно искал в книгах, журналах рассказы о всяких премудростях жизни, о различных материках, океанах, людях.

Она подметила у сына одну очень характерную деталь: его любознательность приобретала чаще практическую целенаправленность. Только появится в селе что-нибудь новое, Вася тут как тут. Все ему надо знать, видеть, уметь...

После окончания семилетней школы в 1937 году Василий Порик поступил в Бобринецкий сельскохозяйственный техникум на Кировоградщине. После сдачи вступительных экзаменов он вместе со студентом В. Дорошенко приехал в Славуту, тогда пограничный город. Здесь познакомился с пограничником И. Романюком. В местном клубе встречался с другими пограничниками, немало узнал о нарушителях границы и борьбе с ними. С большим удовольствием В. Порик выполнял в Славуте обязанности дружинника. За это начальник погранотряда объявил ему благодарность и вручил фотографию Ф. Э. Дзержинского.

На всю жизнь запомнилась Василию эта поездка. Именно в Славуте у него возникло желание стать пограничником.

Прошло два года учебы в Бобринецком техникуме. Учился он только на отлично и хорошо. Лучше всего ему давались специальные агротехнические дисциплины. Он принимал активное участие в общественно-массовой работе — был председателем первичной организации Осоавиахим, редактором курсовой стенной газеты, руководителем оборонного кружка, выступал в художественной самодеятельности.

Вот как о нем отзывается бывший его преподаватель Г. Д. Гречановский:

— Василий Порик учился отлично, был всегда дисциплинированным, выдержанным, жизнерадостным. Он увлекался песнями, уважал коллектив учеников и преподавателей. В часы отдыха любил играть на гармошке, которую привез с собой, и на балалайке. Особенно он увлекался спортом. Уже в годы пребывания в нашем техникуме формировался характер будущего героя...

Не покидала Василия мысль о службе в погранвойсках. Он поддерживал постоянную письменную связь со своим первым наставником политруком Евгением Ивановичем Романюком — сообщал ему о своих успехах в учебе, о вступлении в комсомол. По совету Романюка готовится к поступлению в Харьковское пограничное училище. Порик много внимания уделял физической закалке. Сдал все нормы на оборонные значки «Готов к труду и обороне», «Готов к санитарной обороне» и другие. Он постоянный участник соревнований по стрельбе в районе и области. Всегда завоевывал призовые места, стал младшим инструктором райсовета Осоавиахима по стрелковому спорту.

Оставался последний год учебы в техникуме. В мире становилось все тревожнее. Над Европой нависли черные тучи фашизма. Именно в это время В. Порик окончательно решил посвятить себя службе в пограничных войсках. Он подал заявление в Бобринский райвоенкомат — просил направить в одно из пограничных училищ. Однако из-за отсутствия разнарядки просьба В. Порика не была удовлетворена, ему предложили поступать в Вольское училище авиационных механиков или в Одесское пехотное училище, одно из старейших училищ Красной Армии.

Успешно сдав вступительные экзамены, Порик с 1 сентября 1939 года становится курсантом 6-й роты, 2-го батальона Одесского пехотного училища...

Однажды курсант Порик посетил Одесский исторический музей. Это была необыкновенная для него экскурсия. Больше всего его привлекли экспонаты, рассказывающие о подвиге участников восстания на броненосце «Потемкин» в 1905 году. Подвиг матросов Вакуленчука и Матюшенко стал для В. Порика примером мужества и геройства. С большим волнением он рассказывал своим сослуживцам о встрече Панаса Матюшенко с Владимиром Ильичем Лениным, назвавшим потемкинца первым красным адмиралом.

Восхищался Порик и героическими действиями в период гражданской войны видных интернационалистов — французской коммунистки Жанны Лябурб, сербского коммуниста Стойко Раткова...

С первых дней пребывания В. Порика в Одесском училище комсомольцы избрали его секретарем комсомольской организации роты. Вскоре он был награжден Почетной грамотой ЦК ЛКСМУ. Рота неизменно занимала первое место в училище по боевой и политической подготовке и состоянию воинской дисциплины.

В декабре 1939 года поступил приказ отобрать в пехотном училище 100 курсантов второго года обучения, отличников боевой и политической подготовки для отправки на советско-финляндский фронт командирами взводов. Нужны были добровольцы. Несмотря на то, что Василий Порик в училище учился только 4 месяца, он подал рапорт с просьбой направить его на фронт. В рапорте писал: «Идет война с белофиннами, за спиной которых стоят мировые империалисты. Я, воспитанник ленинского комсомола, не могу не участвовать.

Я готов идти в бой за Родину, готов отдать свою жизнь за нее.

Курсант Одесского пехотного училища В. Порик, комсомолец».

Как уже сказано, отбирались курсанты второго года обучения. Порика на фронт не отправили.

Он регулярно переписывался с товарищами, ушедшими воевать на Карельском перешейке. Восхищался подвигом бывшего своего командира старшего лейтенанта Л. И. Бубера, удостоенного высокого звания Героя Советского Союза. Они были земляками.

Памятным для Василия и всех нас был день 23 февраля 1940 года, день 22-й годовщины Красной Армии и Военно-Морского Флота. Все училище выстроилось на празднично убранной площади перед большим портретом В. И. Ленина, обрамленным красным полотнищем.

Мы принимали присягу на верность Родине. И когда подошла очередь Порика, его обветренные щеки еще больше порозовели, он взял текст присяги и громким отчетливым голосом произнес: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным воином, строго хранить военную и государственную тайну...»

Как сейчас слышу: его слова звучат торжественно и гордо. В них неизмеримая любовь молодого патриота к своему народу, к любимой отчизне. Он гордился тем, что ему доверена честь охранять священные рубежи социалистического государства. Молодой курсант клялся защищать Родину мужественно, умело, до последнего вздоха.

В годы пребывания в Одесском училище Василий Порик был в близких отношениях с майором И. С. Атуровым, участником гражданской войны, служившим в войсках одного из первых маршалов Советского Союза — В. К. Блюхера. Атуров известен как автор мелодии партизанской песни «По долинам и по взгорьям». Порик был другом семьи Атуровых.

Конец марта 1940 года. В составе батальона Одесского пехотного училища В. Порик прибыл на Сумщину, во вновь созданное Ахтырское пехотное училище, затем переименованное в Харьковское военное пехотное. 15 мая училище перешло в Чугуевский лагерь с постоянным пунктом расквартирования в городе Харькове, по улице Свердлова, дом № 190.

Запомнились первые дни, когда «одесситы» только прибыли в Ахтырку. Все они уже были старшекурсниками, бывалыми курсантами-солдатами. Помню, в один из погожих дней Василий демонстрировал свое физическое мастерство на турнике. Известное упражнение «солнце» он выполнил классически, перевернувшись на турнике более 20 раз!

Командир учебного взвода старший лейтенант Ковалев, пожимая руку возбужденному Порику, сказал:

— Очень хорошо!..

Таким было мое первое знакомство с Василием Пориком.

Навсегда остались в памяти тот 40-й и первая половина 41-го года. Василию было присвоено воинское звание — старший сержант, его назначили помощником командира взвода.

Дальше хочу привести воспоминания бывшего командира взвода Харьковского военного пехотного училища капитана в отставке Ивана Афанасьевича Буракова, проживающего в Армавире Краснодарского края:

— Каким он был и каким я знал его в мирное время? В то время я был не только командиром взвода и непосредственным воспитателем, но и преподавателем основных военных дисциплин: тактической, стрелковой, огневой, инженерной... Поэтому по долгу службы приходилось целые дни проводить в кругу курсантов взвода. Курсант Василий Порик являлся моим помощником — в звании старшего сержанта. Он выделялся физической закалкой и выносливостью. Не боялся трудностей и, будучи курсантом, в мирное время упорно готовил себя как будущего офицера Советской Армии не к парадной службе, а к суровой армейской жизни, готовый переносить все тяготы и лишения боевых походов. Был чутким и отзывчивым товарищем. Пользовался большим авторитетом не только среди личного состава взвода, роты, но и командования училища.

Я особенно подчеркиваю его физическую выносливость. Были случаи, когда по тревоге он сам вместо расчета взваливал на себя станковый пулемет «максим» и без опозданий занимал место в строю.

Именно выработанные им качества, которыми он обладал в мирное время, — выносливость, физическая закалка, любовь к Родине, безграничная преданность партии и своему народу, чувство интернационального долга и ненависти к врагам, — сделали Василия Порика впоследствии великим сыном нашей Родины и национальным героем Франции...

19 апреля 1941 года, накануне 71-й годовщины со дня рождения В. И. Ленина, Василия Порика приняли кандидатом в члены Коммунистической партии. Василий с гордостью заявил на партийной комиссии, что он с честью будет нести высокое звание коммуниста и выполнит любое задание партии. Это была клятва на верность своей родной Коммунистической партии, Советской Родине.

А международная обстановка все осложнялась. 10 июня 1941 года большой группе наших курсантов, в том числе и мне с Василием, досрочно присвоили звание лейтенанта.

Нас направили в распоряжение органов военной контрразведки.

Уже 16 июня сидели в аудиториях специальных курсов по подготовке военных контрразведчиков и осваивали азы чекистской науки.

Заканчивалась первая неделя учебы. Завтра — первый выходной. Большинство молодых лейтенантов-контрразведчиков собирались посетить парки, музеи. Но утром все были разбужены взрывами бомб. Мы не знали, что происходит. Выскочили на площадь: в небе чернели шапки разрывов наших зениток.

Василий сказал:

— А правда, хлопцы, здорово? Вот это настоящие маневры. Как будто на войне. И самолеты, и бомбежка, и даже настоящие разрывы в небе. Да, ведь сегодня мы пойдем в город, сфотографируемся. А пока пошли досыпать. Ведь первый заслуженный выходной...

Но этого первого заслуженного так и не было.

Началась Великая Отечественная война. Этого же дня, 22 июня, всех слушателей курсов военной контрразведки направили на фронт, в действующие воинские части.

Василий Порик получил назначение в части 6-й армии, входившей в состав Юго-Западного фронта...

Больше мы с ним не виделись.

М. И. Фортус ЛЕГЕНДАРНЫЙ ВАСИЛЬ[5]

К концу 1942 года в лагере «Бомон» были созданы партийная группа из 9 человек и антифашистская подпольная организация советских патриотов — лагерный комитет, получивший наименование «Группа советских патриотов»...

В качестве самых важных и неотложных задач, которые ставила перед собой «Группа советских патриотов», намечались:

«1. Добиться сплочения советских патриотов в комнатах и бараках.

2. Постараться захватить в свои руки самоуправление лагеря, а именно — должности старост комнат, бараков, старших в рабочих командах и старшины лагеря.

3. Повседневно доводить до сведения людей в лагере положение на фронтах и международные события.

4. Организовать и систематически проводить вредительство на местах работы.

5. Систематически сообщать об успехах Красной Армии.

6. Всегда быть готовым выступить открыто вместе с французским народом против гитлеровских оккупантов...»

Среди личного состава заключенных велась глубокая проверка настроений и одновременно большая агитационно-пропагандистская работа: распространялись сведения о положении на германо-советском фронте, приводилась информация о действиях французских партизан и т. д.

Постепенно все больше заключенных лагеря «Бомон» втягивались в саботаж, пренебрегая экономическими последствиями и угрозой подвергнуться аресту или даже расстрелу.

С июля 1943 года обстановка в районе Арраса осложнилась, немецкая комендатура и французская полиция усилили репрессии, но побеги советских людей из «Бомона» и других лагерей продолжались.

Так, в рапортах супрефекта полиции г. Бютена от 29 мая 1942 года и от 29 июля того же года отмечалось:

«...В мае бежало 17 украинцев и русских военнопленных... В июне и июле побег совершили 72 русских рабочих; впоследствии из этих 89 беглецов было схвачено всего 28 человек, остальные обнаружены не были...»[6]

Призывая совершать побеги из лагерей, в том числе организуя побеги из «Бомона», руководители «Группы советских патриотов» приняли решение не оголять полностью подпольную парторганизацию внутри лагеря, сплотившую вокруг себя до десятка коммунистов и до 3 десятков комсомольцев; эти коммунисты и комсомольцы составляли основное ядро «Группы», которую тоже не следовало ослаблять, чтобы оставшиеся внутри лагеря патриоты могли продолжать агитационно-пропагандистскую работу и подбирать новых верных людей в боевые тройки. Им же вменялось в обязанность выявлять среди заключенных бывших солдат и командиров Красной Армии для обучения военному делу неопытных людей.

Еще до побега из лагеря «Бомон» Слободинский и все члены «Группы» внимательно присматривались к винничанину Василию Порику, о котором стало известно, что он лейтенант Красной Армии и на фронте командовал ротой[7]. Когда же гитлеровцы возвели Василия Порика в ранг своего «лагер-капо»[8], интерес к нему со стороны советских антифашистов и руководства «Группы советских патриотов» еще больше возрос.

Член руководства «Группы советских патриотов» Василий Адоньев вспоминает, что еще по дороге во Францию Василий Порик обратил на себя внимание остальных узников сначала внешностью: золотистый цвет волос, веснушки, пронзительный взгляд светло-карих глаз, коренастая спортивная фигура, — а потом и непоседливостью, активной, боевой натурой, умением наводить порядок среди людей и привычкой командовать. «Чувствовалась в нем, — вспоминает Адоньев, — какая-то командирская ухватка, организаторская жилка».

По прибытии в лагерь «Бомон» Василий Порик работал на шахте 6-бис компании Дурж. «Поначалу могло показаться, — вспоминает другой член руководства «Группы советских патриотов» Борис Шапин, — что работал Порик старательно, норму выполнял, ни с кем особенно не дружил, был всегда молчалив и сосредоточен...»

Узникам было разрешено расселяться в бараках и комнатах по своему выбору. Договорились между собой и поселились вместе в комнате № 11 второго барака Шурыгин, Сбитнев, Черкасов, Орлов, Крылов, Саша-Чуваш, Бойко, Федорук, Слободинский и Адоньев. «Таким образом, — вспоминает Адоньев, — все, кто жил в нашей комнате, стали позднее как бы основным ядром будущей патриотической антифашистской организации...»

«Когда Василий Порик сменил предателя Добровольского, прибывшего с нами эшелоном из Хемница, — вспоминает Адоньев, — то Порику администрация лагеря разрешила поселиться в маленькой комнатке, непосредственно примыкавшей к нашей комнате № 11. Это обстоятельство нас насторожило, и мы старались никаких откровенных разговоров не вести, пока не присмотримся окончательно к нашему новому соседу...»

Вскоре после назначения Василия Порика старшиной лагеря не только члены руководства «Группы советских патриотов», но и многие узники стали замечать, что Порик ведет себя по отношению к ним далеко не так, как можно было бы ожидать от настоящего прислужника гитлеровцев: новый старшина делал всяческие поблажки и послабления в работе, особенно больным и истощенным, выдавал им дополнительное питание, независимо от выполненной работы, передавал больным лишние порции эрзац-хлеба или миску похлебки, обеспечивал лечение в ревире, выдавал пропуска на выход в город вовсе не тем заключенным, которые «отличились на трудовом фронте». Вот тогда состоялось решение «Группы» вызвать Василия Порика на откровенный разговор.

«А тут как-то произошел такой неожиданный случай, — вспоминает Борис Шапин. — Через некоторое время после своего назначения лагер-капо является Порик в нашу одиннадцатую комнату и со своей неизменной полуиронической, полудобродушной улыбочкой предлагает: «Ну давайте подбирать вместе полицаев...» В те дни как раз в лагере вводился институт полицейских из самих узников. Правда, тогда мы еще не совсем доверяли Порику и решили проверить, насколько он готов доказать свою верность настоящими делами. И мы продолжали к нему присматриваться. Надо сказать, — продолжает рассказ Шапин, — роль полицейского Василий Порик играл великолепно: и кричит, и ругается, и, случалось, бегает с дубинкой, загоняет узников на «богослужение». Но ни одного, по-моему, даже небольшого нечестного поступка он не совершил, а о том, что впоследствии содействовал развертыванию нашей борьбы, и говорить не приходится. Кстати, один из эшелонов Порик спустил под откос со своей группой как раз в ночь на 7 ноября 1943 года...»

Василию Адоньеву было поручено привлечь Порика к активной антифашистской и боевой работе. И вот в кармане форменной куртки лагер-капо оказались листовка и записка за подписью: «Группа советских патриотов лагеря «Бомон».

Однако, прежде чем рассказать о том, каково было содержание записки, какое впечатление она произвела на старшину лагеря и какие последствия вызвала, необходимо остановиться на тех событиях и обстоятельствах, которые предшествовали и обусловили создание гитлеровцами института самоуправления из самих узников в некоторых лагерях для советских людей во Франции. Эти обстоятельства сыграли немаловажную роль и имели большое значение для развития диверсионной работы советских людей и их партизанских действий во Франции и, в частности, для событий в лагере «Бомон».

Под нажимом общественного мнения во многих странах, где возникло глубокое возмущение бесчеловечным обращением немецких фашистов с узниками концлагерей и массовым уничтожением военнопленных — русских, поляков, чехов, славян и др., с одной стороны, а с другой — в связи с изменившимся отношением самих гитлеровцев к «германизации» населения оккупированных ими стран и с возникновением планов использования военнопленных в качестве даровой рабочей силы гитлеровские заправилы к концу 1942 года были вынуждены предпринять ряд новых мер.

Решив замаскировать свои зверства, они создали в оккупированных странах Западной Европы несколько «образцово-показательных» лагерей для «восточных рабочих». Предполагалось даже, что в такие лагеря будут иметь допуск иностранные журналисты. В этих целях в Берлине разработали специальную инструкцию. Она была разослана администрации нескольких лагерей для «восточных рабочих» во Франции, в том числе и в лагерь «Бомон». Согласно этой инструкции в лагерях должно было быть создано «самоуправление» из самих заключенных.

Но, не в пример предшествовавшему положению, оно не должно было формироваться из отпетых уголовных элементов.

Конечно, гитлеровцы были далеки от того, чтобы предоставить этому самоуправлению подлинные права по улучшению условий труда и быта и по разрешению ряда жизненных нужд лагерников. По существу это «самоуправление» должно было по-прежнему служить подсобным аппаратом для внутрилагерной полиции и гестапо, который облегчил бы им слежку и шпионаж среди узников. Но все же в нескольких избранных лагерях Франции уже были назначены на должности старост комнат и бараков, старших в трудовых командах и т. д. неуголовные элементы.

Привлечение бывшего лейтенанта Красной Армии Василия Порика к активной партизанской работе было тем более важно, что основной состав «восточных рабочих» лагеря «Бомон» представлял собой колхозную молодежь, ранее в армии не служившую и не знакомую с военным делом. А «Группа» для развития партизанской работы очень нуждалась в кадрах, знающих военное дело и способных служить инструктором по обучению неопытного молодняка.

Вот почему в один из осенних дней 1943 года лагер-капо Василий Порик обнаружил листовку и записку за подписью «Группа советских патриотов лагеря «Бомон» в кармане своей форменной куртки. В листовке говорилось о последних успехах Красной Армии на Восточном фронте, сообщалось о действиях французских партизан в районе департаментов Севера и намечались задачи для узников лагеря. А в записке прямо ставился вопрос: думает ли Василий Порик о тех последствиях, которые принесет ему служба на немцев; как и с чем он вернется на Родину? Это прямое и жесткое обращение с наболевшим вопросом взволновало и обрадовало старшину. Он уже давно догадывался о существовании в лагере подпольной антифашистской организации и искал возможность связаться с ее людьми.

Василий Порик написал ответную записку, которую адресовал старшему по званию и по возрасту, уже находившемуся на свободе и участвовавшему в партизанских действиях французских франтиреров политруку Слободинскому. В своей записке Василий Порик прямо и без обиняков спрашивал старшего товарища, с кем ему следует установить связь и каковы будут его ближайшие задачи.

К этому времени Порик получил в бараке № 2 отдельную комнатку. Сначала он жил в ней один, а затем ему было разрешено поселить вместе с собой якобы «жену», польку Анну, работавшую на кухне лагеря. Под этим прозвищем скрывалась украинская девушка, уроженка села Лопатинцы Винницкой области Галина Томченко, пользовавшаяся при выполнении заданий связной кличкой и документами польки Станиславы Добжаньской.

«Группа» получила возможность почти открыто собираться и под видом занятий музыкой, спевок, подготовки вечера самодеятельности или спортивных состязаний свободно обмениваться мнениями, через старшину лагеря глубже знакомиться с настроениями и помыслами узников, безбоязненно, не вызывая подозрений у гестаповских шпиков и прихлебателей, проводить в комнате Василия Порика занятия по военному делу. Члены «Группы» вместе с Пориком оборудовали в его комнатке специальный тайник, где хранили листовки и воззвания, инструменты, оружие, взрывчатку...

Старшина лагеря не только сам проводил занятия по военной подготовке, но помогал и другим «инструкторам» обучать новичков, зачисленных в боевые «тройки».

Сам Порик все настойчивей рвался к «настоящему делу», и удерживать его от этого становилось все трудней. Поэтому руководство «Группы советских патриотов» решило, что внутри лагеря будет создана своя активная партизанская организация и возглавит ее Василий Порик. В эту боевую группу к августу 1943 года вошло 12 человек: командир группы Василий Порик, два его заместителя — Василий Адоньев и Василий Колесник и партизаны Петр Охотный, Василий Доценко, Борис Кондратюк, Алексей Крылов, Степан Кондратюк, Алексей Тимошенко и связная Галина Томченко...

Порик, Адоньев и Колесник не вывели сразу всех своих хлопцев из лагеря в маки — нет! Они не подняли и восстания в «Бомоне»! В лагере все оставалось по-прежнему: подъем еще в темноте, кусок эрзац-хлеба и чашка жидкого желудевого кофе, и серые людские ленты медленно расползаются по всем шести шахтам; через 12 часов — миска похлебки, полицаи выгоняют очередную группу на спортплощадку, гоняют «физкультурников», где-то звучит разунылая песня — это «тренируется хоровая капелла».

Но вот закончена вечерняя поверка, заключенных загоняют в бараки, отбой, темнота надвигается и окутывает лагерь... И тогда начинается вторая жизнь «Бомона».

Участники боевых троек научились искусно обманывать бдительность лагерной администрации, воспитателей, коменданта, бельгийскую охрану и даже гестапо. Гитлеровцам и в голову не приходило, что те грозные партизаны, которые наносят им столько вреда и потерь в этом шахтерском районе, могут находиться где-то здесь рядом, в лагере, и прятаться под их собственным «крылышком». Фашисты и представить себе не могли, что партизаны могут хранить именно здесь, в лагере, инструменты и орудия своей диверсионной деятельности, что бесправные и бессловесные «восточные рабы» — этот покорный рабочий скот — могут иметь и укрывать буквально под самым носом у гестапо, под охраной самих гитлеровцев оружие, которым партизаны так успешно разят ненавистных оккупантов.

Гитлеровцы не подозревали, что порча телефонных и телеграфных линий связи, крушения на железных дорогах, уничтожение воинских эшелонов с живой силой и военной техникой или углем и рудой для немецких заводов, что поджоги военных складов с продовольствием и сырьем для военной промышленности, с военным имуществом и боеприпасами, подготовленными для отправки в Германию, что порча и поджоги еще необмолоченного зерна или вывод из строя паровозов, вагонов и станционного оборудования, что взрывы мостов, шлюзов, фабрик и заводов, — все эти и другие партизанские акции дело рук не только французских франтиреров, но и тех самых «восточных рабов», лагерных партизан, которых они сами же охраняют.

Пользуясь своим положением старшего полицейского, Василий Порик сумел очень скоро выявить подлинных предателей среди заключенных, из тех, кого завербовал непосредственно сам «воспитатель» Климов. Порик тут же сообщил руководству «Группы советских патриотов», кого им следует опасаться, что такие, как Бибик, Гончаренко, Каролицкий, Пастушенко и другие, стали правой рукой либо эконома лагеря — бывшего полковника царской службы белоэмигранта Михаила Недино, либо «воспитателя» Климова.

В таких сложных и весьма своеобразных условиях партизанская группа лагеря «Бомон» под командованием Василия Порика приступила к активной боевой деятельности. Группа подчинялась тому же командованию франтиреров района Арраса Шарлю Дюкенуа — «Фредэ» и действовала в тесном контакте с его партизанами и бежавшими ранее из лагеря советскими людьми.

Уже 1 сентября 1943 года «лагерные партизаны», только что оформившись в боевую группу, пустили под откос вышедший из Бомона в Париж состав с углем.

Диверсия была совершена на железнодорожной линии поблизости от местечка Рин-Буалэ...

В рапортах префекта полиции департамента Па-де-Кале того периода при перечислении актов саботажа и диверсий все чаще стали упоминаться имена и советских партизан: Виктора, Валентина, Марка и Мишеля, взятых на учет полицией.

При сличении кличек и псевдонимов, которыми пользовались советские партизаны в департаменте Па-де-Кале, и при проверке действий разных групп советских людей удалось установить, что под номером 1130 и полицейской кличкой Мишель был зарегистрирован Михаил Григорьевич Бойко, один из первых подпольщиков лагеря «Бомон», вошедших в «Группу советских патриотов».

Михаил Григорьевич Бойко, родом из села Забужье Хмельницкого района Винницкой области, перед самым началом войны только что закончил восьмилетнюю школу. Как только грянула война, юноша с готовностью откликнулся на предложение директора школы Александра Александровича Зозули и председателя сельсовета Василия Ковальчука принять участие в подпольной патриотической работе. Однако вскоре после оккупации района гитлеровцами активисты были выданы гестапо и расстреляны. Юноша Бойко оказался вне связи с партизанами, но несмотря на это, на свой страх и риск вел работу среди населения. В июне 1942 года он был схвачен гитлеровцами в облаве. После неоднократных допросов, избиений и пыток Бойко был отправлен в Германию, а оттуда во Францию, в лагерь «Бомон».

Активно участвуя в диверсиях на шахтах «Бомона», Бойко вскоре становится заместителем Василия Порика. Партизаны в шутку говорили о Бойко, что он вырос в незаменимого специалиста в области связи: на его партизанском счету числились километры уничтоженного телеграфно-телефонного кабеля, срезанного в разные сроки и в разных районах, вследствие чего немецкая связь прерывалась неоднократно от 2 до 5 дней.

В сохранившихся архивных документах и в докладах ЦКСП[9] об итогах борьбы советских партизан за 1943-1944 гг. говорится: «...Молодой украинский патриот Бойко никогда не служил в армии, но оказался храбрым бойцом-партизаном. Он лично участвовал в организации 13 катастроф железнодорожных эшелонов. Под его руководством был атакован лагерь «Бомон», где без единого выстрела были разоружены, раздеты и посажены в карцер все бельгийские эсэсовцы. От его руки погиб не один гитлеровец.

Как известно, Бойко подписал 6 августа 1943 года «Воззвание к советским пленным», разработанное активом «Группы советских патриотов» лагеря «Бомон», а после побега из лагеря стал активным бойцом отряда Фредэ. Одной из наиболее значительных операций, в которой участвовал Михаил Бойко, был бой партизан с колонной немцев в 200 человек в начале апреля 1944 года, когда партизанами было убито 30 гитлеровцев и свыше 30 ранено. Бойко участвовал в налете на лагерь «Бомон» в ночь с 24 на 25 апреля 1944 года, а позднее сам руководил партизанским «отделением», как стали называть французские франтиреры низовые отряды партизан. Бойко совершил много различных других боевых акций, участвовал в подготовке и осуществлении совместно с Василием Адоньевым второго налета на лагерь «Бомон» 3 июня 1944 года. Через два дня после этого налета, а именно 5 июня, Бойко был схвачен французской полицией на одной из ферм поблизости от Энен-Листара одновременно с французскими франтирерами Эрнестом Деллануа и Пьером и поляками Аленом Шкимичем и Николаем Михаленским, а затем заключен в аррасскую тюрьму, где подвергался в течение 4 месяцев страшным издевательствам и пыткам, но не выдал никого из своих товарищей по оружию. С приходом войск союзников Бойко был освобожден из тюрьмы.

Однако следует подчеркнуть, что советские узники лагерей и партизанский отряд «бомонцев» не только не смогли бы добиться таких больших успехов в области саботажа и открытой борьбы против гитлеровцев, но даже возникнув, партизанский отряд не смог бы существовать, а тем более так решительно действовать, без помощи французских патриотов. Без агентурной службы Сопротивления ни Порик, ни люди его отряда, ни «бомонцы», ни любые группы советских партизан не смогли бы своевременно узнавать ни об объектах, намеченных к уничтожению, ни о передвижениях вражеских войск, ни о движении поездов и воинских эшелонов, ни об условиях в районах диверсий, ни о директивах руководящих органов и международном положении, ни тем более о готовящихся против партизан полицейских облавах и других репрессивных акциях французской жандармерии или гестапо.

Даже немецкую униформу, когда она требовалась по условиям диверсий, тоже сначала обеспечивали французские маки.

Но в наводненном полицией, жандармерией и гестапо районе работать становилось все трудней.

Репрессии лагерной администрации принимали все более жесткий характер. Мизерные порции заключенных урезывались; узники голодали. Особенно тяжело им приходилось по утрам, когда после побудки в темноте они вместо 450 граммов сладкого эрзац-кофе и кусочка хлеба получали подогретую бурду...

И над самим лагер-капо сгущались тучи. Его жена Аня — боевая партизанская связная Галина Томченко — в своих воспоминаниях рассказывает, что ей удавалось часто подслушивать разговоры администрации лагеря. Как-то она, подавая обед начальнику лагеря, подслушала его разговор с «воспитателем» Климовым, во время которого высказывались сомнения в «лояльности» старшины лагеря.

Гестаповцы и комендант лагеря установили за Пориком наблюдение и решили арестовать его в ближайшие дни.

А люди из лагеря «Бомон» выходили и больше не возвращались. Все меньше и меньше оставалось активных боевиков. Благополучно ушла и жена Порика — Галина Томченко; вынесены из тайника все запасы оружия, боеприпасов, инструменты и орудия саботажа, пачки листовок — одним словом, все компрометирующие материалы. Только теперь мог и сам Василий Порик уйти из «Бомона».

Однажды ранним весенним утром в середине марта 1944 года лагер-капо предупредил начальство, что пойдет на шахты, чтобы проверить, как работают люди и не собираются ли удрать, пользуясь бомбардировкой союзнической авиации. Порик вышел за проволоку и медленно зашагал по направлению к шахтам, поглядывая в небо, где проплывали самолеты.

Ушел... и больше не вернулся в лагерь.

Скрывался Василий Порик на квартирах французских патриотов в горняцких поселках Льевен, Бильи-Монтнньи, Энен-Лиетар, Греней. В подполье он продолжал руководить действиями всех партизанских групп из советских людей в этом секторе.

Но Василий Порик знал, что он еще обязательно вернется в «Бомон», чтобы рассчитаться, расквитаться с ненавистными оккупантами и их прихвостнями.

В сознании вожака «лагерных партизан» уже зрел дерзкий план; надо было только еще раз обдумать, обсудить все с руководителем ФТПФ департамента Пьером-Андре Пьераром и ответственным за действия партизан в секторе Арраса Сержем — он же Даниэль, а в действительности Жермэн Лоэз; надо было наметить вместе с ними, кто из французов и кто из советских партизан будет участвовать в этой акции.

А пока самой ближайшей, неотложной и главной задачей было оказывать помощь советским людям, бежавшим из лагерей, подыскивать для них места укрытия, убежища, надежной квартиры; обеспечивать их одеждой, продкарточками и талонами на табак; пополнять за счет бежавших и прошедших краткую военную подготовку партизанские группы; расширять боевые партизанские действия, выходя за пределы небольшого района Фреваан—Аррас во все секторы департамента Па-де-Кале; всемерно помогать тем советским партизанским группам, что начали успешно действовать в соседних департаментах Нор и Сомма.

Из рапорта Василия Адоньева в ЦКСП о работе, проделанной партизанами за период с 3 февраля по 3 апреля 1944 года, видно, что советские люди и не думали снижать свою активность:

«...Созданы лагерные партизанские отряды: в Бомоне — 3 группы, куда вошли 18 человек; Ляне — 1 группа, 6 человек; Либеркур — 2 группы, 12 человек. Создание таких групп полностью себя оправдало. Например: группы из лагеря «Бомон» за февраль сделали 4 ночных выхода на центральную железную дорогу Лянс — Дуэ; удачно ломали последнюю, в результате чего после каждого выхода движение на этой дороге останавливалось на 3-4 дня. Спущено под откос 3 товарных эшелона.

Группой из Валенсьенн выведена из строя одна шахта — простой 3 дня... В лагерях для военнопленных — Валенсьенн, Бруэ, Уден, Ню-ле-Мин, Мареа — закончился организационный период полностью... Выделены военные руководители на каждый барак, командиры рот, взводов, отделений...»

В начале апреля несколько групп партизанского отряда им. Чапаева под командованием Василия Порика совершили нападение на колонну гитлеровцев из 200 человек. В ожесточенном бою убито 30 немцев и более 30 ранено.

А 8 апреля произошла крупная неприятность: в Били-Монтиньи на квартире французского франтирера Вольтера Авета были арестованы он сам, его жена и трое русских: Василий Адоньев, Владимир Власов, бежавший накануне из лагеря в Лянсе, и Иван Белоус, который после побега из лагеря «Бомон» скрывался в пещерах и пришел в поселок для установления связи с Адоньевым.

Это обстоятельство насторожило отважного командира. Порик принял ряд мер предосторожности: его убежища и конспиративные квартиры стали чаще меняться, а к связным он предъявлял более жесткие требования по соблюдению максимальной осторожности и конспирации.

А между тем из лагерей, и особенно из «Бомона», продолжали поступать недобрые вести: обозленные непрекращающимися актами саботажа в шахтах, участившимися побегами, которые стали принимать массовый характер, повторяющимися изо дня в день дерзкими диверсиями партизан, гестаповские ищейки усилили слежку за узниками и все больше изощрялись в издевательствах и терроре над ними.

Жизнь в лагерях становилась совершенно нестерпимой.

Вот тогда у Василия Порика и его французских боевых соратников окончательно созрел план организации налета на «Бомон», который был намечен на 24 апреля. Целями нападения партизаны ставили: расправу с лагерной полицией, гестаповцами и предателями; уничтожение всей лагерной документации; захват оружия, боеприпасов, обмундирования, теплых одеял для скрывающихся в землянках, денег и продовольствия.

Было предусмотрено и освобождение из лагеря узников, которым за систематический саботаж на работе грозил угон в концлагеря Германии. Но самой главной целью налета было проучить гитлеровцев и их пособников и показать им, что и на французской земле, как и на советской, не они, захватчики, а народ является подлинным хозяином жизни.

В нападении на лагерь «Бомон» должны были участвовать самые надежные и смелые из партизан, французских и советских.

В архивах сохранилось несколько лаконичных и не всегда идентичных сообщений об этом налете. Однако каждый из документов привносит некоторые дополнительные подробности.

Документ первый. «...23 апреля[10] в Бомоне (департамент Па-де-Кале) совершено нападение на лагерь советских военнопленных, охраняемый бельгийскими рексистами. Охрана обезоружена, раздета и заперта в карцере. Все захваченное оружие и продовольствие доставлено в партизанский отряд...»

Документ второй. В коротком сообщении подпольной газеты французских франтиреров «Франс д’Абор» от 1 июня 1944 года говорилось: «...В Бомоне (департамент Па-де-Кале) 24 апреля один из наших отрядов атаковал лагерь советских военнопленных, охраняемый бельгийскими эсэсовцами. Пленные были освобождены, а охранники обезоружены, раздеты и заперты в карцер лагеря...»

Документ третий. «...Группа партизан во главе с Василием Пориком и Михаилом Бойко совместно с французскими патриотами совершила ночной налет на лагерь «Бомон»; была обезоружена охрана лагеря из бельгийских фашистов (рексистов), благодаря чему партизаны получили 8 винтовок, 1 револьвер и много патронов; там же было разбито Бюро лагеря и уничтожена вся лагерная документация; были расстреляны 4 предателя, которые вели слежку за военнопленными и шпионили в пользу фашистов...» — это было одним из первых донесений в ЦКСП с места событий...

«...Неожиданно среди ночи, — вспоминает очевидец, — в бараке вспыхнул свет. В коридоре послышался топот нескольких пар кованых сапог, шли в барак. Дверь рывком открылась, и на пороге показались четверо, одетые в форму рексистов. Лица их были прикрыты масками из темной материи, и лишь для глаз прорезаны небольшие отверстия.

В бараке все спали, и я решил, что фашисты хотят нас убить. Только подумал, как возле койки Бибика раздался выстрел, затем другой. Вскоре в соседнем отсеке тоже прогремел выстрел. На утренней поверке мы узнали, что в лагерь проник Василий Порик с товарищами, переодевшимися фашистами, и привели в исполнение приговор над предателями...»

Несмотря на то, что при подходе к лагерю, во время разоружения караульных и в самом лагере партизаны вели себя исключительно осторожно и организованно, что они великолепно знали расположение постов и всех служб, что налет был совершен внезапно и очень быстро нейтрализована вся караульная команда, которая, по существу, не успела оказать никакого сопротивления, что телефонная связь была своевременно перерезана — все же при выпуске на свободу нескольких десятков узников, при ликвидации шпионов-предателей и лагерного бюро партизанам не удалось избежать шума. Возможно, что кто-то все же успел предупредить ближайший пост гитлеровской полиции. Поэтому, когда партизаны, нагруженные трофеями, возвращались после удачно проведенной операции, они натолкнулись на гитлеровский патруль, более многочисленный, чем обычно.

Степан Кондратюк, первым заметивший гитлеровцев, сообщил об этом Василию Порику и открыл огонь. Он сразил трех немцев, но с остальными завязалась ожесточенная перестрелка. Только воспользовавшись темнотой и отстреливаясь, партизанам удалось оторваться от гитлеровцев и вырваться из вражеского кольца.

Выбравшись благополучно из-под огня фашистов, Василий Порик прежде всего скомандовал, чтобы все, нагруженные трофеями, немедленно уходили в намеченные ранее укрытия, а сам с группой партизан оставался в засаде для их прикрытия. Но вскоре перестрелка прекратилась, наступила тишина, видимо, и немцы ушли с поля боя. Тогда Василий Порик, вместо того чтобы самому поторопиться уйти в надежное место, вернулся назад, к месту боя. Только убедившись в том, что никого из партизан — ни убитых, ни раненых — на месте стычки с гитлеровцами не осталось и никому не угрожает опасность, он забирает с собой Колесника, Доценко и случайно встреченного ими связного из партизанской группы Александра Ткаченко.

Светало. Времени для отхода в более отдаленный район укрытия уже не было, и Порик решает отправиться в ближайший горняцкий поселок Дрокур, где у него были добрые друзья. Действительно, партизаны находят убежище в семье горняка-поляка, местного франтирера Рене Ревьяко. Домик его находился в районе, носившем название «Паризьенн», так как жители его обслуживали шахты этой компании.

Перед Василием Пориком стала задача: чтобы вернуться к своим очередным партизанским делам, надо выбраться из Дрокура, предварительно выяснив обстановку в его окрестностях и убедившись в возможности безопасно добраться до своего постоянного убежища. Решив, что меньше всего подозрений падет на выглядевшего совсем мальчишкой 18-летнего Василия Доценко, Порик отправляет его на разведку, строго наказав не брать с собой ничего подозрительного и никакого оружия, а главное — не ходить по центральным улицам городка. Но Доценко не выполнил указания командира, захватил с собой пистолет.

Предоставим слово самому Василию Порику, который довольно образно описал все происшедшие вскоре события в своем письме-отчете в ЦКСП, написанном им, правда, почти через месяц.

«...Дорогие товарищи, коммунисты-партизаны! Хочу рассказать вам один случай, который произошел со мной после выполнения боевой задачи партизанской группой.

Передвигаясь с товарищами через большую шоссейную дорогу, мы набрели на фашистских бандитов.

Один фашист крикнул: «Стой!» Но точными выстрелами т. Кондратюка Степы три фашиста были убиты, остальные в панике разбежались. После этого мне пришлось возвратиться назад, собрать остальных товарищей, передвинуться в другое место и остановиться там на ночлег.

Я решил одного малого возрастом товарища послать в разведку, указав ему выгодный путь движения, предупредил его о соблюдении дисциплины и предосторожности. Товарищ хотел обдурить своего начальника, не выполнил указаний его, пошел по своему пути и набрел на 15 фашистских бандитов, которые его задержали и принудили показать, где остальные товарищи. Нестойкий наш товарищ привел 400-500 фашистов на место нашего нахождения. Фашисты на рассвете окружили квартал. Нас было трое, вооружены мы были одним автоматом и одним пистолетом.

Фашисты подняли шум, я скомандовал: «К бою!» — и открыл огонь из автомата. Несколько фашистов свалились на землю, остальные разбежались. Гитлеровские собаки торопились убрать свои трупы и снова двинулись. Дорогой товарищ Василь Колесник открыл огонь из пистолета, снова два фашистских бандита были убиты. Два других фашиста заметили дорогого Ваську и намерились открыть огонь по нему. Я моментально бандитов скосил из автомата. Фашисты еще больше закричали и подняли стрельбу, и спешили убрать трупы, не показать цивильному населению.

Последними патронами я подстрелил еще одного гитлеровского собаку, и в эту минуту я был ранен фашистской пулей. После этого я оглянулся на своих товарищей: мой друг Васька Колесник был убит — он погиб лично от своей руки — он погиб за Родину, за коммунизм во всем мире; честь и слава дорогому товарищу, коммунисту, боевому красному партизану — не забудь, Родина, своего сына! Один «товарищ» сдался в плен. Я решил побить автомат и вырваться от фашистов. При перебежке в другое место фашисты открыли огонь по мне, и я снова был ранен. Фашисты стреляли со всех концов, я не обращал внимания ни на что, вскочил в один дом и моментально очутился на крыше.

Гитлеровские бандиты тщательно искали меня, но не нашли. Только благодаря одной «хорошей» женщине, которая фашистам указала, где я есть, фашисты моментально открыли огонь по мне, и я снова получил три пули и свалился с крыши. Бандиты боялись ко мне подойти, подъехали автомашиной, наставили на меня 4-5 автоматов и вбросили меня в машину. Не обращая внимания на фашистские автоматы, я кричал: «Да здравствуют советские патриоты!», «Смерть изменникам!», которые сидели, как генералы, в другой автомашине, я смеялся и прощался с народом, махая им рукой...»

«...Итак, затащили меня в фашистский военный госпиталь «на лечение». Рассмотрели меня под рентгеном и очень были рады, что у меня остались пули в ноге, руке и плечах. После этого затащили меня на 4-й этаж, положили за решетку да еще приковали к койке. Кроме того, возле дверей поставили одного своего бандита. Еще не прошло и десяти минут, как начальник гестапо с другими пришли «лечить» меня. Они прекрасно знали всё по материалам, которые были им поданы после моего ухода из лагеря, и задали мне такие вопросы: «Коммунист, специально присланный для коммунистической работы?» Я ответил: «Да! Коммунист, присланный для работы». Второй вопрос: «Террорист?» Я ответил: «Нет! Я советский патриот!»

За это я получил больше 50 ударов железным прутом, а позже трудно сосчитать, сколько я получил таких ударов, потому что я им ничего больше не сказал. Хотя они прекрасно знали про мою партизанскую работу по прежним материалам и по допросам наших изменников...

Ночью я разломал замок, но не удалось разломать решетки в окне, и на другой день снова пришли гестаповцы «лечить» меня, еще больше получил я ударов шомполами за то, что разломал замок. Мысли фашистов были меня расстрелять, но потом решили отдать меня в тюрьму «на лечение». Ночью меня привезли в тюрьму, назвали русским бандитом, заковали с ног до головы и бросили меня в камеру № 1.

Камера представляла собой 2 метра длиной и один-полтора метра шириной; в маленьком окошке больше железа, чем стекла. В камере было немножко соломы, одеяло, наверное, с прошлого столетия, кроме того, полметра сору и миллионов несколько вшей.

И опять один фашистский бандит возле железных дверей...

...Через стены было слышно, как мучили людей. Кушать в первые дни я получал «по-больничному» — один раз в день морковки, а последние дни — ничего... Надежды на побег из тюрьмы никакой не было. Кроме такой проклятой камеры, тюрьма была обнесена двумя стенами в 7-8 метров высотой, да еще фашисты с собакой минута в минуту кругом ходят.

...По словам старшего гестаповца, жить мне оставалось всего два дня. Я решил погибнуть героически в схватке с фашистами...

...Ночью мне удалось вытащить гвоздь из окна длиной 7-9 сантиметров. При помощи гвоздя я расковал себе правую, здоровую руку и после этого лежал и кричал фашисту, который стоял возле дверей, чтобы он дал мне воды — он не обращал внимания... но я кричал все «дай воды». Фашистская морда раздобрился и зашел ко мне в камеру. Он был метров двух высотой, с карабином да еще с кинжалом на боку. Он поинтересовался моей раной в ноге, пригнулся посмотреть. Я моментально гвоздем ударил бандита в голову, закрыв ему рот, и его же кинжалом прорезал ему глотку и моментально положил на свое место и накрыл одеялом. После этого закрыл двери на ключ и перешел в другую камеру.

Другие фашистские охранники смотрели через щель двери моей камеры и все думали, что «русский бандит» спит, а я гвоздем и кинжалом уже продолбил в стене себе щель для побега. Вопрос с камерой был решен.

Второй вопрос был форсировать две высокие стены. Где та сила и воля у меня брались, не могу себе представить; но за 2-3 минуты я оторвал железо, загнул крючок, порвал рубаху, кальсоны, посвязывал все это — и вот был инструмент готов. Начал я вылазить из камеры, щель была узкая и длинная, вся кожа на мне была ободрана, кровь лилась со всего.

Я моментально забросил крючок на первую стену и очутился наверху; тут я заметил внизу трех фашистов с собаками. Я притаился на стене и ждал, пока фашисты зайдут за угол. Ночь была холодная, а я в трусах спустился с первой стены и моментально очутился на другой. Когда я с нее спускался, у меня случилась авария, одеяло оборвалось, и мне пришлось метров 6-7 лететь до низу. Если бы я попал на камень, так ушибся бы, а так «большое спасибо» гитлеровским убийцам — они подставили под меня яму метров 120 шириной и 100 длиной с расстрелянными безвинными людьми, посыпанными известью.

Мне сразу стало понятно, что это были за крики и выстрелы каждую ночь и что для меня места тут тоже хватило бы. Я подумал с благодарностью о погибших, пролез еще около одного фашиста, который стоял на посту, произнес про себя: «Да здравствует коммунизм!» — и двинулся по незнакомой местности. По пути я принимал все виды маскировки... за полтора дня я добрался до своих. Сколько было радости и какая забота обо мне со стороны французских товарищей...»

Семья французского шахтера и франтирера Гастона и Эмилии Оффр, куда едва добрался после своего чудесного побега Василий Порик, рассказывала со слов самого Василия: «...Когда Базиль, избитый, израненный, с ободранной кожей и весь в крови, измученный тремя неделями голодания и пыток, очнулся после своего падения со стены крепости Сан-Никез в Аррасе, в «траншее расстрелянных», он увидел что-то непохожее на землю и почувствовал на своих горячих руках прохладу. Дважды он терял на короткие мгновения сознание и дважды, приходя в себя и открывая глаза, все никак не мог привыкнуть к мысли, что он на свободе.

...Обессиленный и безвольный, он лежал под страшной стеной, как будто бы исчерпав все, на что способен был человек. Но окровавленные волосы, оказавшиеся в его руках, и известь, которая обжигала его открытые раны, напомнили ему о том, где он и что оказался пока еще живым в той страшной яме, куда гестаповцы сбрасывали тела казненных. Беспощадная, смертельная ненависть к фашистам — вот та сила, которая вернула ему сознание и волю к жизни, вот та сила, что подняла его изуродованное тело — но тело солдата. «Чтобы возобновить борьбу, чтобы отомстить проклятым захватчикам-палачам, я обязан найти в себе силы, чтобы уйти и уйти поскорей, пока меня не хватились в крепости», — так подумал вчерашний смертник, как он нам рассказывал, — и это страстное желание отомстить, а значит и жить, казалось, удесятерило совсем покидавшие его силы.

В изорванных трусах, босой, измазанный известью и весь окровавленный — таким брел Базиль почти наугад. По земле стлался густой предрассветный туман, и хотя стоял май, парню было холодно, его знобило и лихорадило. Но вот вдали показался одинокий домик. Базиль решил постучать в калитку — надо же узнать дорогу. Старая крестьянка, открывшая дверцу, так и отшатнулась от него, как от исчадия ада, и мигом захлопнула калитку.

Что было делать? Едва передвигая ноги, Базиль побрел дальше. Уже начинал брезжить рассвет, разрывая клубы тумана. Надо было спешить, пока в крепости еще не хватились. Но как трудно идти босиком, как болит раненое бедро, какими тяжелыми стали разбитые плечи, как нестерпимо мозжит содранная кожа.

Неожиданно из тумана вынырнула небольшая ферма. Хозяин, видимо, только что поднялся и вышел из дома на низенькое крыльцо; у него в руках были ведра с дымящейся горячей водой — он собирался подоить коров. Порик толкнул незапертую калитку, вошел в палисадник и направился прямо к хозяину. Француз понял все сразу без слов. Он кивнул головой в сторону Сен-Никеза и тихо спросил: «Ты оттуда?» Порик подтвердил догадку старика.

Горячая вода, чтобы промыть раны и умыться. Старая чистая простыня, изорванная на бинты. Парное молоко — одна кружка, за ней вторая и большой кусок хлеба — «это хорошо подкрепляет уходящие силы». В теплоте опрятного человеческого жилья Порика сразу стало клонить ко сну. Надев на него поношенные холщовые брюки, чистую фланелевую рубашку и пару сандалий, старик-хозяин дотащил его до сеновала. «Поспи до вечера», — сказал он дружелюбно. Душистое мягкое сено, как когда-то у себя дома, в Соломирке... Василий мгновенно уснул.

«На Энен-Лиетар лучше всего пройти огородами, — вечером того же дня объяснял ему старик фермер, — вот по той тропинке. Когда обойдешь нашу деревню, свернешь налево, пойдешь лесочком и садами вдоль железной дороги, там увидишь указатель — это и будет Энен-Лиетар». Порик обнял старика-патриота. «Доброго пути, камарад рюсс партизан! Я тебя никогда не видал, и ты меня совсем не знаешь! Прощай!»

Почти 10 часов потребовалось Порику, чтобы пройти 18 километров до Энен-Лиетара. И это для того натренированного и физически крепкого солдата, который в самых трудных марш-бросках еще мог к своей двухпудовой выкладке взвалить на плечи уставшего бойца или чужое оружие и боеприпасы! Но вот он на рассвете постучал в домик шахтера-партизана и боевого друга Гастона Оффра.

«Базиль буквально упал на руки мне и моей жене Эмилии, — вспоминает Гастон. — А в это время уже беспрерывно выли сирены, огромные отряды гестаповцев с собаками рыскали по всей округе, обшаривая каждый куст и сарай, с вечера горели прожекторы».

На другой день супруги Оффр вызвали к себе Даниэля, который тут же привел доктора Рузэ. Обследовав раны Базиля, доктор сказал, что раненому требуется срочная операция, иначе его жизнь в опасности. На следующее утро, а вернее едва забрезжил рассвет, Даниэль с помощью патриотки и мужественной женщины Сильвы Бодар отвез на такси «больного» в госпиталь Сент-Барб в Фукьер-ле-Лянсе, неподалеку от Бильи-Монтиньи.

Главный хирург госпиталя доктор Андрэ Люже уже был предупрежден и все приготовил к операции. Вокруг операционного стола в этот ранний утренний час собрались старший фельдшер Рене Мюзен, рентгенолог Луи Вернэ, две хирургические сестры-монахини и сам главный хирург доктор Люже. Началась «тайная» операция, за которую, узнай о ней гитлеровцы, всем ее участникам грозил неминуемый и немедленный расстрел.

Но доктор Люже, которого гитлеровцы еще с лета 1942 года привлекли к осмотру советских военнопленных в лагерях, насмотрелся там столько ужасов, что без всяких колебаний оказывал помощь французским и советским партизанам...

«После операции Базиль быстро стал поправляться, — вспоминает Гастон Оффр, — и как-то мы попросили его, чтобы он рассказал о своей семье, о себе, обо всем, что он пережил на родине да и здесь, во Франции, в ужасных застенках гестапо, в камере крепости Сен-Никез. Базиль нарисовал на клочке бумаги схематический чертеж расположения его камеры и, задумавшись, сказал: «Я особенно благодарен своим руководителям по физической подготовке в военных училищах. Если бы не требовательность старшего лейтенанта Карпугова и младшего лейтенанта Иоффе да и моего друга — секретаря спортивных секций военных училищ Гриши Белоуса, с которым мы тренировались со штангой, а позднее по всем видам военно-спортивного комплекса, то вряд ли удалось бы мне увидеть свободу, — говорил Базиль, — не смог бы я выдержать пытки и издевательства гестаповцев, голод и раны, да и перебраться через эти страшные стены крепости. Я и сейчас еще не могу представить себе, как у меня на все это сил хватило».

...Одна из пуль, которые были извлечены доктором Люже и которые он назвал «поистине золотыми пулями», ведь за голову Василия Порика гитлеровцы предлагали выдавшему его огромную сумму денег, хранилась вместе с проржавленным крюком в семье Оффров более 20 лет и была передана ими в мае 1964 года первому секретарю ЦК Коммунистической партии Украины товарищу П. Е. Шелесту при его посещении Франции и Энен-Лиетара.

...Через три недели после побега, с еще незажившими ранами Василий Порик для удобства работы перешел в поселок Греней на квартиру к Жанне Камюс в семью шахтеров. И снова включился в работу. Жанна Камюс вспоминает: «...Прибыв к нам из Энен-Лиетара, где он скрывался после своего побега из крепости Сен-Никез, Базиль и минуты не сидел без дела. Однажды он нас сильно напугал, когда, выйдя вечером на партизанскую работу с нашим товарищем Сержем, оказался задержанным немецким патрулем.

Только необычайное хладнокровие, смекалка, отвага Базиля спасли его на этот раз от нового ареста. Оказывается, он показал гитлеровцам свое фальшивое удостоверение на имя горняка-поляка и «справку от врача», что он освобожден от работы в связи с несчастным случаем во время работы в шахте. Базиль всегда говорил, что, как командир отряда, он обязан своим личным примером и дисциплиной поднимать боевой дух партизан. И он так и делал»...

Дни командира сводного партизанского отряда были заполнены до отказа. Хотя ЦКСП через своего делегата связи и сообщил Василию Порику, что он еще с апреля 1944 года кооптирован в члены ЦКСП и должен быть готов в любой день к выезду в Париж, когда за ним смогут прислать надежного человека, но Порик не торопился покидать департамент Па-де-Кале, ибо у командира советских партизан Севера Франции было очень много работы и здесь...

...Приближался день национального праздника французского народа — 155-я годовщина падения Бастилии. Французские патриоты и подпольщики все годы оккупации отмечали этот праздник, несмотря на гитлеровский террор. Но на этот раз все подпольные и патриотические организации, все отряды Сопротивления независимо от своей политической окраски решили еще более открыто отметить торжественный день. Французские франтиреры приняли дерзкое решение: несмотря на все опасности, террор и угрозы гитлеровских оккупантов и гестапо и вопреки потугам ненавистного врага, стремившегося во что бы то ни стало удержаться на французской земле, провести 14 июля не просто народные демонстрации, а вооруженные шествия-парады франтиреров и митинги у памятников жертвам первой мировой войны, и не только в крупных городах, но и во всех рабочих поселках и коммунах.

Готовились к этому дню и советские партизаны. Посоветовавшись со своими боевыми соратниками, Василий Порик предложил, чтобы советские партизаны не только участвовали в праздничных демонстрациях, но и в параде и взяли бы на себя обязанности охранять мирное французское население. «Я пойду во главе моих славных партизан», — сказал французским друзьям Василий Порик.

Честь пройти парадным маршем была предоставлена «интернациональной бригаде», как не без основания называли партизанский отряд Александра Петровича Ткаченко. Действительно, в отряде, кроме 30-35 русских, были четыре-пять французов, несколько поляков, три немца-тельмановца, чудом выбравшиеся из подземных туннелей фирмы ТОДТ у Ла-Манша, где их не выпускали на воздух и где они спали и ели на нарах рядом с местом работы; были в отряде югославы, чех и грек.

В соответствии с указаниями, полученными Ткаченко от Василия Порика, весь его отряд прибывал в распоряжение местной организации франтиреров г. Бетюна, откуда его направили в г. Бувени. В Бувени отряд должен был прибыть ровно к 12 часам дня.

Очевидцы рассказывают: гитлеровцы, услышав, что в город войдут советские партизаны, позорно удрали, и демонстрация прошла в полном порядке, тихо, без боя. Почти все местное население высыпало на улицы и горячо приветствовало советских бойцов.

После демонстрации в Бувени партизанский отряд в том же составе был направлен в Сен-ан-Гоэль, куда должен был прибыть к двум часам дня. Партизаны ушли. А в это время в Бувени вернулись оскандалившиеся оккупанты. Обозленные своим конфузом, гестаповцы поторопились арестовать мэра города за то, что он допустил, чтобы советские партизаны промаршировали по городку. Однако, как рассказывали позднее местные подпольщики, мэр не растерялся и заявил гитлеровцам: «Вы ведь тоже прекрасно знали об этом, так почему вы, вооруженные до зубов, не помешали им? Почему вы не пришли и силой оружия не разогнали партизан? А что я мог сделать один и совершенно безоружный?» Немцы сознались, что побоялись принять бой с русскими партизанами.

Дело окончилось тем, что гитлеровцы заставили мэра подписать составленный ими подробный акт о происшедшем.

А между тем в Сен-ан-Гоэле у памятника жертвам первой мировой войны собралось все население этого рабочего городка, представители коммунистического подполья, франтиреры. Рядом с ними во главе группы в 10-12 вооруженных советских партизан стоял Василий Порик. Послышался мерный строевой шаг. Под развернутым красным знаменем, в полном вооружении, четко отбивая ритм, шагали в строю, действительно как на настоящем параде, бойцы отряда Ткаченко во главе со своим командиром. Подойдя к памятнику, они плотной стеной окружили собравшихся и, пока длился митинг, стояли, взяв «на караул», не шелохнувшись. Митинг кончился, люди стали расходиться по домам, и партизаны ушли, все так же печатая шаг и сохраняя свой воинский строй.

Ушел с митинга и Василий Порик — он торопился на конспиративную квартиру г-жи Туанетт, где его ждали французские друзья. В руках у него был большой букет красных роз для хозяйки. Как же были все удивлены, когда под плащом Базиля увидели гимнастерку лейтенанта Красной Армии со всеми знаками различия. Правда, ни сам Порик, ни французские товарищи еще не знали, что к тому времени военная форма советских бойцов и офицеров претерпела значительные изменения.

Василий Порик передал французским товарищам по оружию свое праздничное приветствие: «...Дорогие товарищи! Разрешите мне от имени советских патриотов, борющихся во Франции, передать вам в день вашего национального праздника свой боевой партизанский привет! Мы, советские патриоты, не отстаем от нашей Советской Родины и по примеру нашей любимой Красной Армии совместно с французскими патриотами били, бьем и будем бить фашистов до конца.

Мы бьемся за Советскую Родину и за свободу всех национальностей во всем мире. Мы просим французский народ помочь нам и тем самым ускорить победу над фашизмом.

Да здравствует свободная Франция!

Да здравствуют французские и советские патриоты!

Да здравствует красный фронт!

Смерть фашистским собакам!..»

Посидев с французскими друзьями, Василий заторопился «домой», в Греней, в семью Жанны Камюс. Через двадцать лет, прошедших с того дня, Жанна Камюс, вдова шахтера, в беседе с журналистами будет вспоминать: «Накануне его второго ареста, который на этот раз стоил ему жизни, мы очень долго беседовали с Базилем, что называется до поздней ночи. Это был веселый, простой парень, жизнелюбивый и очень чуткий. Узнав, что 14 июля ко мне придут друзья и что для них я готовлю праздничный обед, Базиль после своего участия в вооруженной демонстрации принес мне букет чудесных красных роз. Мне и теперь, через 20 лет, всегда хочется рассказывать людям, насколько живы воспоминания о нем до сих пор в сердцах всех, кто его хоть немного знал...»

Прошел праздник, и снова начались боевые партизанские будни. Не удовлетворив полностью за два первых налета свою ненависть к лагерю «Бомон», его бывшие узники на другой день после успешной вооруженной демонстрации снова совершили налет, уже третий.

Чем успешнее продвигались высадившиеся в Нормандии войска союзников, тем активнее и результативнее становились и действия французских и советских партизан, воодушевленных надеждой на скорое освобождение Севера Франции, а затем и всей ее территории. Большую роль в усилении борьбы советских партизан играли успехи наших войск на германо-советском фронте. Даже здесь, во Франции, за тысячи километров от Родины, советские люди знали, что Советская Армия, разгромив лучшие кадровые армии гитлеровцев, подошла к границам Советского Союза и готовится к полному разгрому фашистской Германии.

Однако на Севере Франции, несмотря на неблагоприятно сложившуюся для них обстановку, гитлеровские войска еще злобно огрызались и пытались любыми средствами террора удержать власть над этими районами. Не дремали и фашистские шпионы и гестаповцы, усиленно выслеживали мужественных подпольщиков и партизан и особенно рьяно охотились за их вожаками. Самую тщательную слежку установили они в активных горняцких районах.

Как вспоминает французский франтирер Паннекен из отряда Виктора Туртуа, постоянно сотрудничавшего в боевых партизанских вылазках с советскими партизанами под командованием Василия Порика, «...утром 22 июля Базиль торопился на одну из своих обычных явок. Ему предстояло встретиться с капитаном ФТПФ Жоржем Деветом...»

Другой франтирер из Греней — Море — дополняет, что «...рано утром Базиль забежал ко мне в парикмахерскую. Он попросил поскорее побрить его, так как он торопился в Льевен, но пообещал вернуться попозже еще раз ко мне...»

Они видели, как Василий Порик выехал на велосипеде по проселочной дороге, чтобы выбраться на шоссе Греней — Льевен. Видимо, занятый своими мыслями о предстоящей встрече и тех боевых делах, которые предстояло обсудить, Василий Порик подъезжал к шахтерскому поселку Лоэз-ан-Гоэль со стороны улицы Де-Вье-Минер. Дома здесь тянулись только вдоль одной стороны улицы, а по другой лежали пыльные, черные пустыри. Порик не обратил внимания, что в этот утренний час слишком много молодых и здоровых мужчин в рабочей одежде топчутся вдоль дороги и слишком часто попадаются ему навстречу.

А между тем, как только Василий Порик достиг развилки шоссе, группа подозрительных «рабочих» бросилась к партизану; его окружили плотным кольцом и свалили с велосипеда прямо в кювет. Скрутив Порику руки, надев наручники и зверски избивая, гестаповцы, а Василий уже не сомневался, что это именно они, втолкнули его в здание мэрии. Дождавшись военного грузовика, гестаповцы вбросили партизана в кузов, и машина рванула на полной скорости через Льевен к Аррасу.

Порик с тоскою оглядывал так хорошо знакомые ему окрестности и эту дорогу, которая вела мимо заветного домика — «почтового ящика», как называли партизаны конспиративную квартиру мужественной подпольщицы и смелой партизанской связной Туанетт. Но что это? Не показалось ли ему? Нет! Еще издали Василий заметил, что Туанетт стоит в дверях своего домика. И она заметила его в машине. Однако она ни одним жестом, ни одним звуком не выдала того, что знает гестаповского пленника.

С глубокой скорбью смотрела Туанетт вслед удаляющейся машине и думала о том, что не успели еще увянуть те красные розы, которые принес Базиль в день праздника 14 июля, и что стоят они в вазе на том письменном столе, за которым отважный партизанский вожак любил разбирать свои документы.

Туанетт внимательно следила за всем, что происходило вокруг, чтобы точно передать потом все детали руководителям французских подпольщиков-партизан и коммунистов. Это от нее они в тот же вечер узнали печальную весть, что «лейтенант Базиль» убит. Гестаповцы поторопились его расстрелять без допросов и проволочек в той же самой крепости Сен-Никез в Аррасе, вечером того же самого дня, 22 июля: они боялись Василия Порика. Они расстреляли его на 68-й день после этого единственного за всю многовековую историю крепости Сен-Никез дерзкого и сверхъестественного по своей сметке и удаче побега.

Его не забыл и не забывает французский народ и поныне: ежегодно в первое воскресенье ноября проводится в Аррасе всенародное паломничество, митинг и возложение венков у мемориальных досок на стене крепости Сен-Никез над «траншеей расстрелянных». А на могиле на кладбище в Энен-Лиетаре, куда был перенесен прах Василия Порика из «траншеи расстрелянных», воздвигнут величественный гранитный монумент народному герою Франции и Герою Советского Союза — Василию Васильевичу Порику.

Г. Л. Ляшук ЖИЗНЬ ЧЕКИСТА

В небольшом домашнем кабинете бывшего комиссара медведевцев сотни реликвий, которые напоминают о пройденных фронтовых дорогах. Фотографии разведчиков, именное оружие, сувениры от побратимов из Польши, Болгарии...

И где бы ни выступал Сергей Трофимович — перед пионерами и школьниками, в больших или малых коллективах, — он рассказывает о своем друге, легендарном разведчике Николае Кузнецове, который, обращаясь к будущим поколениям, завещал веру в непокоренность советского народа:

«...Враг пришел на нашу Отчизну, чтобы покорить наш народ, но пусть знает враг, что покорить наш народ невозможно, как и погасить Солнце».

Кто слышал выступления Стехова, знает: умеет он зажечь аудиторию, донести до сердец людей и уважение, и любовь к тем, кто ушел в бессмертие, пал смертью храбрых за светлое сегодня.

Случается, ветерану партии нездоровится. Но стоит только прийти пионерам и сказать:

— У нас сбор. Хотим послушать ваш рассказ о разведчиках...

— Приду, — сразу соглашается Сергей Трофимович.

Родные уговаривают его перенести выступление. Но он спокойно говорит:

— Что поделаешь. Я комиссар, привык быть в строю.

Нелегко это — «быть в строю...»

Республиканское телевидение снимало кинофильм о медведевцах. Сергей Трофимович рассказал о Кузнецове, о его воспитанниках Ольге Солимчук, Борисе Черном, Федоре Инджия, Борисе Харитонове, Альберте Цессарском, герое знаменитого лыжного рейда под Хлудневом Иване Круглякове...

Бывший разведчик Владимир Ступин, который был в составе съемочной группы, спросил об одном из самых трудных походов:

— А помните бой с фашистским гарнизоном?..

Медведевцы получили приказ: ликвидировать хорошо укрепленный вражеский гарнизон. До него почти сто километров. Стехов пристально посмотрел на командира:

— Бойцов поведу я.

Утречком двинулись в путь. Все шло хорошо. Вдруг дозорные, идущие впереди, подали сигнал тревоги. Сразу залегли. Нужно было провести глубокую разведку.

Через некоторое время выяснили: объект охраняют части «СС». Стехов призадумался: нужно узнать, когда меняются часовые, где огневые точки, выбрать удобное место для нападения...

Наконец — команда: «Вперед!»

Стехова — ранило. В плащ-палатке несли его разведчики, медленно, боясь сделать неосторожное движение.

На пути разведчиков оказалась глубокая речка. Начали сооружать мосток, чтобы перенести Стехова. Но он собрался с силами и поднялся.

— Я сам...

— Вы же... Да и рана кровоточит...

— Я сам...

Через речку проложили срубленное дерево, оно немного прогибалось.

Комиссар осторожно сделал шаг. Потом еще, еще...

В глазах плыли темные круги, кружилась голова. Невероятными усилиями, шаг за шагом преодолевал путь. И все-таки выбрался на берег...

Не случайно командир отряда Герой Советского Союза Д. Н. Медведев в своей книге «Сильные духом» писал о Стехове: «Бойцы любили комиссара, охотно шли с ним на любые задания. Он был душой отряда».

Проходит время. Но не стареет душой ветеран. В его картотеке зарегистрировано более трехсот тысяч адресов школ и пионерских отрядов. Надо же — в свои девяносто лет дает юным авторам советы, отвечает на вопросы!

— Как успеваю? — переспрашивает Стехов и сразу же отвечает: — Поднимаюсь в шесть утра. Ложусь спать, как и все люди моего возраста, поздно...

Глаза светятся беспокойством. Голос бодрый, уверенный.

— Собираюсь к школьникам на Житомирщину. Они приняли меня в почетные пионеры, ждут рассказов о чекистах...

Он призадумался, потом спросил:

— Думаете, в мои годы просто преодолеть к полесскому селу 500 километров? Я вот занимаюсь гантелями! Мне надо купить немножко тяжелее. В походе будет легче рюкзак...

«...В нашем отряде, — писал Сергей Трофимович, — осуществлял бессмертные подвиги уралец Николай Иванович Кузнецов. Суровый край закалял его волю, и это не раз ему помогало. Верю, что и вы будете истинными героями на трудовом фронте. Будьте честными. Дерзайте, творите. Мы отвоевали Вам право быть хозяевами страны. И вы это право используйте до конца!»

Да, Стехов в строю.

Как же закалялся его характер? Где тот источник, который питал комиссара?

Осуществляя литературную запись «Дневника» комиссара, я как бы прошел по тропам отряда особого назначения, пережил события, которые закаляли его.

12.VI.1942 года.

Прыжок в ночную тьму... Каким он будет? Может, когда-то его назовут прыжком в легенду.

Бойцы спокойны. Бурлатенко дремлет, будто летит в командировку. Шура Мороз роется в своей сумке. Там 16 килограммов батарей, шифры, коды, кварцы. Все это должна нести девушка! Но кому сейчас легко?

Маликов с подрывным «мешком». У него тол, заряды.

Все в напряженном ожидании. Каждому есть о чем думать. Возле меня сидит Капчинский и смотрит через иллюминатор в ночную тьму. Решительный, как будто уже готов к бою.

Гудят моторы... Вдруг летчики забеспокоились. Самолет делает первый круг.

— Приготовиться!..

Блокнот в планшет и поправляю за спиной парашют.

Первым будет прыгать тот, кто полегче. Потом — мы все, все тринадцать. Ну, здравствуйте леса Западной Украины!

5.IX.1942 года.

Далеко на опушке леса тренировал Кузнецова стрелять. Реакция у него отличная, рука не дрожит. Рука...

— Поля бы мне засевать этой рукой, — улыбается Николай Кузнецов. — Я, товарищ комиссар, люблю труд крестьянский. Как-то накануне войны видел киножурнал. Идут журавлиным клином себе люди и старательно землю засевают зерном. Великаны! Перед такими и шапку можно снять... То люди добра, люди легенд и счастья.

...Необычно ведут себя фашисты в районе Подолии. Усиленный контроль, проверки всех, кто бы не появился на территории города Винницы. От чего враг мог так страховать себя? Некоторые известия винницких связных настораживают и вместе с тем невероятно заинтересовывают: враг охраняет какой-то объект, беспокоится о его тайне. Что же там может быть? Для Москвы это наверное очень важно. Где же та ниточка, за которую можно было бы ухватиться...

И вдруг новость.

Николай Иванович зашел ко мне неожиданно:

— Птица! Большая птица попалась, товарищ комиссар!

Он прошелся по землянке, будто взвешивая сказанное, и добавил:

— Имеем в отряде имперского советника связи и майора. Сегодня они попались нашей «передвижной засаде». Пошли допросим...

Фашисты сообщили, что недалеко от Винницы в районе Якушенцы — Стрижавка под пристальным наблюдением охраны войск «СС» прокладывается кабель для связи с Берлином.

У фашистов также нашли карту, на которой этот район обведен красной чертой...

Фронтовые дороги... Пропахли они порохом, окропились солдатские потом.

А до того были годы лихолетья и детства тяжелого. Они закаляли сердце будущего чекиста Стехова...

...Необъезженный рысак встает на дыбы. Сергей уверен — ему не вырваться: крепкая рука у отца.

Но вот белоногий напрягает мышцы и медленно, шаг за шагом, идет вперед.

«Неужели одолеет?» — наплывает мысль, и мальчишка обеими руками хватает толстую веревку.

Наконец конь угомонился, весь мокрый, фыркая, спокойно бегает по кругу.

«Пап, а пап! Разрешите — сяду».

Отец притягивает рысака к себе, гладит гриву, приговаривая:

— Успокойся, голубок! Успокойся!

— Да он уже не дикий, — молвил Сергей, умиленно разглядывая резвого красавца. А сам думает: «Неужели и на этот раз не разрешат прокатиться?»

Арсений Яковлевич, прищурив серые глаза, спокойно поучает:

— Как сядешь на скакуна, не смотри под ноги. Конь крыльев не имеет, в воздух не взлетит. Цепко держись за гриву...

На какое-то мгновение Сергей теряется: «Неужель отец разрешает? А может, только послышалось?»

И вдруг парень вспоминает событие, которое произошло не так давно в родном Георгиевске. Два жандарма конвоировали рабочего со связанными руками. Никто не пытался освободить его, не защищал.

Встречные смиренно опускали головы.

«Трусы! Трусы!» — осуждающе выкрикнул он тогда.

Воспоминание придало смелости. Сергей все ближе и ближе крадется к коню. Вдруг, ухватившись за гриву, легко вскакивает на него.

От неожиданности белоногий припадает к земле, сбрасывает петлю с шеи и вырывается...

— Сыно-ок! — только и успел крикнуть Арсений Яковлевич. В руках у него осталась веревка.

«Что же будет?» — замерло сердце у Арсения Яковлевича.

Не добежав несколько метров к табуну, белоногий, словно хвастаясь своей силой, поднялся на задние ноги и заржал. Руки у Сергея затекли, и он кулем свалился в высокий травостой.

Поздно вечером отец нашел парня в степи: рысак занес его далеко от селения...

Окончил школу Сергей на пятерки, только по закону божьему — четыре.

Дома за четверку не ругали. Но когда сказал, что нужно прийти за аттестатом лично отцу, Арсений Яковлевич посмотрел на Сергея.

— Я ничего... — оправдывался он.

Отец прошелся по комнате. Мальчик гордился им. Высокий, с приветливым волевым лицом и всегда уверенный в себе, он пользовался уважением людей. Мастер на все руки — непревзойденный кузнец, первый укротитель диких лошадей. Богатеи боялись его физической силы, старались обходить кузницу, не вмешиваясь в дела Ефременко.

«Стать бы таким», — мечтал часто Сергей, почти во всем подражая Арсению Яковлевичу.

«Мне не отдали аттестат, как всем другим? Почему должен идти отец?..» — беспокоят Сергея мысли. Но понять, в чем дело, парень не может.

— Ну вот. Я не сказал тебе главного, — снова повторил Арсений Яковлевич. — Храбрись, сынок... Ты был совсем маленьким. Мы и взяли тебя у Стеховых: семья вымерла от голода.

«Взяли у Стеховых?! Стеховых... Стехов! Значит, отец мой Стехов. А Ефременко?! Так вот почему не дали аттестат? Не знали, на какую фамилию выписывать? Что же, теперь ясно, почему таинственно иногда шептались учителя, с жалостью смотрели на меня. Я — не Ефременко!»

— Отпустите!..

Сергей вырвался из рук Арсентия Яковлевича, быстро выбежал из хаты.

— Выслушай же... — летело вслед.

Но он никого не хотел слушать. Бежал безлюдной улицей за город, желая там найти какое-то спасение.

Парень был разочарован. Казалось, вся жизнь сегодняшнего дня вдруг оборвалась. И теперь ему все безразлично.

Как будто бы из забытой сказки всплыло воспоминание: отец идет впереди демонстрантов и громко повторяет: «Свобода! Свобода».

Очень хотелось стать взрослым, чтобы вот так уверенно и смело нести в руках слово «Свобода!», понимать его содержание, бороться с неправдой.

Потом отец принес сабли, которые рабочие отобрали у жандармов.

— Жалкие трусы! — говорил он. — Оставили все, только бы сберечь свои вонючие шкуры.

Сергей с отцом отнесли сабли к одному человеку, который жил далеко за городом. Арсентий Яковлевич назвал какое-то имя, и ему сразу открыли.

— А-а-а, Ефременко, — улыбнулся неизвестный. — Ну, заходи.

Они долго говорили. На прощание высокий мужчина подошел к Сергею, погладил его по голове...

Порывистый ветер неожиданно освежил лицо, взлохматил волосы.

«Где это я?» — всплыло в памяти.

— Ты что?

Катя цепко схватила за рубашку, потянула от берега реки к себе. Взгляды их встретились.

— Ты никому не говори, Катюша, — тихо попросил Сергей. — Не говори, что видела меня здесь, возле воды, таким...

— Как ты мог? — уже спокойнее упрекала Катя. — Отец волнуется, во всех закоулках ищет тебя. И мать...

Катя говорила и говорила. Слушая ее, эту веселую, курносую девушку, Сергей все больше и больше ругал себя. Все уже прошло. Все будет хорошо. Он извинится перед родителями и будет уважать их, как и раньше.

Но вот и Арсентий Яковлевич.

— Папочка! Па!..

...В 1918 году в Пятигорске был созван первый Чрезвычайный съезд связистов Северного Кавказа. В числе пяти делегатов Георгиевска на съезд поехало три большевика.

Среди троих самым молодым посланцем был Стехов.

Прибыли на съезд представители Донской, Кубанской, Терской и других областей и губерний.

Коммунисты Георгиевска открыто выступали впервые.

— Ты, Сережка, не волнуйся! — успокаивали товарищи. — Главное, как выйдешь на трибуну, не спеши.

Наконец назвали фамилию Стехова. Сергей шел медленно, взвешивая каждое слово. Перед глазами почему-то проплывали одна за другой картины родного Георгиевска, где рос, мужал. Что же запомнилось более всего?.. Сколько было счастливых дней?.. Может быть, их и вовсе не было?

Нет, не запомнил он своего детства. Между тем хорошо помнил, как к отцу не раз приходили бедные люди.

— До каких пор будем работать на богатеев, где отыскать справедливость?.. — спрашивали они.

Лица... лица... Сколько их перевидел. И все грустные, в преждевременных морщинах, изможденные от непосильных налогов, невзгод и горя. Именно об этом и скажет Сергей. Скажет, что большевики Георгиевска будут вести борьбу за то, чтобы больше никому не угрожала голодная смерть...

1927-й год... Партия направляет Стехова на работу на Донбасс. А вскоре — новое поручение. Стехов едет в Казахстан организовывать колхозы, вести нелегкую борьбу с кулаками и разными бандами. С 1933 года Сергей Трофимович работает на руководящей должности в органах связи: сначала в Георгиевске, а затем — в Москве и Новосибирске. Потом его назначают заместителем редактора «Крестьянской газеты».

С первых дней Великой Отечественной войны Стехов на фронте, а вскоре — комиссар полка бригады особого назначения.

...7 ноября 1942 года. Москва. Четкий и твердый шаг у солдат. Стехов идет впереди: он ведет свой полк, ведет уверенно, гордо.

Красная площадь. Она вдохновляет бойцов, провожая в путь.

Уже позади остался Мавзолей. А солдаты все идут. В мыслях они дают клятву Москве, партии, народу. На верность, на право защищать жизнь...

«Защищать жизнь... Быть храбрым...» — Эти слова любит повторять Сергей Трофимович. А Ольга Солимчук так и сказала мне во время одной из встреч с участниками Великой Отечественной войны в Ровно:

— Комиссар больше всего умел ценить храбрость.

К разговору присоединился ветеран партии Григорий Ульянович Гапончук, который в годы войны был одним из организаторов подполья на Ровенщине, автор книги «Заре навстречу» — о нелегкой борьбе за власть Советов на Западной Украине.

— Эта черта более всего присуща комиссару... Да и Д. Н. Медведев писал об этом в своей книге «Сильные духом».

Марфа Зиновьевна (теперь майор в отставке) длительное время работала в Комитете госбезопасности. Перед войной была телеграфисткой на «горячих» точках, принимала секретные приказы от руководителей партии и правительства. Такую же миссию выполняла она и во время войны.

Родилась эта мужественная женщина в белорусском селе Долговичи Мстиславского района. В период коллективизации принимала активное участие в создании колхозов, некоторое время возглавляла комсомольскую организацию. Потом — курсы телеграфисток, и встреча с Сергеем Трофимовичем. Так соединились их судьбы.

Для нее самое тяжелое воспоминание — как Стехову пришлось спасаться от преследований Берии.

Эта страница биографии старого чекиста, в силу понятных нам теперь причин, длительное время выпадала. Но когда партия развенчала политического авантюриста Берию, Сергей Трофимович сказал:

— То был еще один мой фронт. Разглашению не подлежало...

«Фронт...» В то время бывший партизанский комиссар выполнял важное задание партии: в Дрогобычской области был начальником управления комитета госбезопасности.

Поздний звонок на квартиру.

— Извини, что беспокою, — звучал знакомый голос генерала Дроздова. — После моих слов ложи трубку и беги. Над тобой — меч Берии...

«Что же такое сделал?.. — В памяти, как в калейдоскопе, мелькали картины собственной жизни. — Списки!.. Их затребовали на тех, кто был наиболее активным...» Это удивило опытного чекиста, и он не спешил. А Берия не любил и боялся партийных и военных руководителей, которые мыслили, исполняли приказы не слепо, а разумно.

— Кто звонил? — спустя некоторое время спросила Марфа Зиновьевна.

— Никто, — ответил Стехов. — И я теперь также — никто.

— Как это?!.

— Вот так. Иду в подполье...

— Везде же свои...

— Когда-то нас рассудит история. Неле и Володе скажи, что поехал в командировку. Срочную. И может, надолго. И еще. Край свой родной никогда не предавал и не предам. В самое тяжелое время считал и считаю себя коммунистом. Дети должны знать об этом. Понимаешь? Я — отец.

— Ожидать-то когда?

— Не знаю. Как только все выяснится, — приду сам. А может, еще и вас заберу...

...Стехов возвратился только после ареста Берии...

— Как все было дальше? — переспрашивает он.

— Был начальником управления комитета государственной безопасности по Винницкой области. Имел дело со шпионом «Кимом», которого на нашей земле чекисты быстро арестовали.

«Чекисты...» Стехов говорит, что это люди, которые идут по острию. Огонь — а надо пройти. Река, но не обойдешь... А еще — одинаково тревожные ночи и дни. И так — долгие годы жизни.

Много хорошего рассказывают о Стехове его бывшие сослуживцы.

— Сергея Трофимовича мы знаем не только как полковника и нашего начальника УКГБ по Винницкой области, — говорит ветеран войны, чекист, ныне заведующий музеем при управлении КГБ К. А. Аншуков. — Те, кто был с ним в годы войны в отряде особого назначения «Победители», да и наши сотрудники характеризуют Стехова просто: «требовательный, но чуткий».

Я и сам в этом убедился...

Когда заходит речь о чекистах, журналисты нередко прибегают к дежурным фразам: «еще не время обо всем рассказывать» или «тайны солдат невидимого фронта пока не разглашаются». Вот и у меня подобный случай: нельзя пока открыть тайну операции, старшим по проведению которой назначили майора Аншукова.

— Подумай над выполнением задания сам, — как-то совсем спокойно и тихо сказал Сергей Трофимович во время короткого инструктажа.

«Подумай...» Слово по-особенному врезалось в душу майора, и он тихо ответил:

— Товарищ полковник. Мне все ясно.

— Значит, все хорошо, — пристально всматриваясь в лицо майору, ответил Стехов, но тут же добавил:

— А все-таки?..

Потом они вдвоем долго шлифовали каждую деталь операции. Аншуков понимал: сказав Стехову, что все ясно, он допустил промашку, но полковник и не думал за это упрекать. Наоборот. Своим настроением, а точнее, свободной дискуссией, вовлекал майора все дальше и дальше в ход будущей операции. В тот момент Константину Афанасьевичу казалось, что они были равны и по званию, и по положению.

Сразу после разговора к майору в кабинет начали заходить коллеги:

— Ну как? Пронесло? Сдал экзамен?

Аншуков улыбнулся:

— Мы оба были учениками.

— Как это? — не успокаивались товарищи.

— Очень просто, — ответил майор. — Стехов любит во всем точность, знания. Если, конечно, ты на месте и соображаешь — с ним интересно и легко.

Уже сейчас, когда операцию «Н» отделяет от нас много времени, ветеран К. А. Аншуков говорит:

«Стехов обладал необычайным видением обстоятельств. Это и помогало проводить операции. И сегодня, бывая на партсобраниях, я нередко слышу, как наше руководство ставит заслуженного чекиста в пример. В эти минуты у меня возникает мысль: «Было бы таких ветеранов у нас побольше. Для молодежи биография Стехова значит очень много».

Из Москвы к Стехову приехали бывшие партизаны. Разгорелась дискуссия о перестройке.

— Что вы, Сергей Трофимович, делаете для перестройки лично?

— Долгая жизнь у меня за плечами. Многие годы прожито в опасности. Но я счастлив. Вот уже более семи десятилетий я участвую в революции, которую не раз защищал, как и завещал великий Ленин, «с винтовкой в руках»... Да, годы берут свое. Однако посмотрите мой нынешний дневник. Я встречаюсь с рабочими, колхозниками, молодежью. Вот от них и знаю: перестройка овладела массами, стала непреодолимой силой, поистине делом каждого.

Сергей Трофимович на минуту умолк и, листая свою тетрадь, добавил:

— Вот здесь адреса писем. В них — речь о перестройке. Я пишу в областной комитет партии, в ЦК КПСС. Как член идеологической комиссии обкома партии поднимаю вопросы о патриотическом воспитании молодежи, ее мировоззрении. Ведь иногда до слез обидно. Не знает молодое поколение правды о нашей истории. Многие события были покрыты мраком, искажены культом. Лицемерие, карьеризм! Разве это не сказалось на воспитании? Вот и несу людям нашу правду, правду, освещенную ленинским учением. Думаю, это и есть мое участие в перестройке.

Е. В. Горб Г. Ф. Куливар СУДЬБА РЯДОВОГО РАЗВЕДЧИКА

Он считал, что в его жизни нет ничего особенного. Не герой, какими описывают писатели разведчиков в детективных романах. Не стрелял в упор во врага, не подрывал поезда. Хотя жил с риском для жизни каждый день.

Не знаю, есть ли более сложная работа, чем труд рядового разведчика, который один на один остается среди врагов, бессменно наблюдая и запоминая все важное... Записывать нельзя. Друзей и помощников должен сам находить. Ошибешься — жизни лишишься...

Родился он в городе Верхнеднепровске, среди предков были болгары, отец, мать и шестеро братьев и сестер — украинцы...

Отец работал на металлургическом заводе сталеваром, да рано умер. Трудно жилось семье...

В школе Иван учился хорошо, но окончил только четыре класса, а в 12 лет уже зарабатывал свой хлеб — стал учеником слесаря, обучался в школе фабрично-заводского ученичества...

В фабзауче вступил в комсомол.

Когда пришло время призыва в армию, комсомол по путевке направил в пограничные войска. Служил на погранзаставе в Броннице. Оттуда попал в школу НКВД...

Война застала в Виннице...

В военные комиссариаты шли тысячи людей разного возраста и профессий. В первую неделю войны свыше 1440 добровольцев, в том числе более 600 женщин, отправились на фронт. На мясокомбинате, суперфосфатном заводе, на обувной фабрике, в Управлении железной дороги были приняты решения: женщинам стать на рабочие места, заменив ушедших на фронт мужчин...

Чекисты с комсомольцами, сотрудниками военкоматов и советских органов формировали истребительные батальоны для охраны промышленных объектов, мостов, путей сообщения и для борьбы со шпионами, диверсантами, вражескими десантниками. Бойцы истребительных батальонов мужественно боролись с немецкими парашютистами, диверсантами, бандами украинских националистов, просачивающихся через линию фронта. После оккупации города «истребки» влились в отряды народных мстителей.

Тысячи винничан участвовали в строительстве укреплений, несли службу в отрядах противовоздушной обороны.

29 июня 1941 года Ивана Сандула вызвал начальник отдела кадров УНКВД.

— Сандул Иван Давыдович по вашему приказанию явился.

— Садитесь, побеседуем. Вы, кажется, до органов работали на заводе слесарем?

— Да, только я работал на заводе до призыва на воинскую службу.

— У вас был пятый разряд?

— В анкете и автобиографии все написанное соответствует документам.

— Где находится жена?

— Отправил в тыл вместе с семьями управления.

— Как вы смотрите, если мы оставим вас для разведки в тылу врага? Конечно, это в том случае, если Винница будет захвачена врагом. Сумеете работать слесарем или токарем? Не забыли еще, как запаять кастрюлю, самовар, отремонтировать велосипед?

— Не забыл...

Товарищ с тремя шпалами встал, подал руку и добавил:

— Все, что нужно для работы в тылу врага, вам приготовят в том кабинете, куда я вас направляю...

— Домой можно сходить?

— Когда можно будет, вам скажут.

Из управления он не выходил до 1 июля 1941 года, ознакомился с заданием. Добыл необходимые инструменты и сам сделал ящик, куда их уложил. Прочитал львовские оккупационные газеты, книги, какие были в библиотеке о германских разведчиках... А в управлении дни и ночи шла работа, грузили архивы в машины. Каждый день прощались товарищи, уходившие на фронт. А его не трогали. Он до обеда занимался, а после обеда был свободен.

Майор, который работал с ним, принес паспорт на имя Ивана Давыдовича Власова. На листке его фотография в сером пиджаке.

— Распишитесь, Власов.

Иван взял чистую бумагу и несколько раз написал: И. Власов.

Получил инструкцию — собирать разведывательные данные. Расписался в получении 30 тысяч рублей на расходы без сдачи отчета и наставление быть до конца оккупации города на нелегальном положении.

Майор сказал:

— Даже если фашисты захватят Винницу, они долго не продержатся здесь. Наша Красная Армия выгонит их через две-три недели. Вот вы и представите фамилии предателей... Раз в две недели придет к вам связник, заберет собранные данные. Сегодня же переберетесь на подобранную для вас квартиру по улице Пятничанской, 38. Там будете занимать половину дома... Хозяин — советский человек. Заведующий железоскобяным магазином на Замостье, рядом с магазином тканей. Устраивайтесь у него слесарем по ремонту, а потом, если наша армия не освободит город после месячного пребывания оккупантов, старайтесь завести свое дело...

Так началась трудная жизнь в подполье. Вот как это описывает Дмитрий Медведев в книге «На берегах Южного Буга»:

«До сих пор в жизни Артюшкова все было ясно и просто. Он всегда хорошо знал, что ему делать сегодня и что завтра, и все шло как по маслу, потому что был он, помимо прочего, на редкость везучим. Как заведующий магазином, он мог взять к себе на работу любого человека. Человек, которого он нашел, оказался не только надежным помощником, но и верным товарищем и даже наставником Артюшкова во многих делах. Это был член партии, чекист, специально оставленный в тылу врага для подпольной работы.

Они были соседями по дому. Иван Давыдович Власов, как назвал себя этот молодой еще человек, жил рядом через стенку, у старушки, предоставившей ему кров. Их знакомство произошло на восьмой день после сдачи Винницы. В тот день стало известно, что гитлеровцы заняли Казатин, Погребище и Фастов. В тот день Власов по заранее разработанному плану должен был прийти на пустырь за кирпичными заводами для встречи с другими оставленными в городе подпольщиками. Предполагалось, что через неделю после сдачи города винницкая группировка немцев будет окружена нашими войсками и с первыми же залпами артиллерии начнется вооруженное выступление всех подпольных групп. Власов верил в это до самого последнего, восьмого дня.

Он пришел на условленное место, прождал напрасно несколько часов — ни одной души здесь не было — и только тогда убедился окончательно, что город оккупирован надолго и что остается одно: набраться терпения и работать».

...Власов был принят в магазин слесарем. Когда-то до войны он слесарил и теперь мог заняться мелким ремонтом изделий, предназначенных для сбыта. Это было очень выгодно, так как, принимая магазин, Артюшков списал за негодностью много товара. Теперь все это починенное Власовым могло идти в продажу, принося дополнительный, нигде не учтенный доход. Словом, уже через месяц они владели солидной суммой — пятьюдесятью тысячами рублей.

Этими деньгами распоряжались экономно. 15 тысяч дали Ивану Бевзу для нужд подполья, часть денег передали Левенцу — тоже на общие нужды, а остальной сумме нашли применение сами...

Гитлеровцы начали восстанавливать мост через Буг. Каждый день пригоняли под конвоем сотни пленных красноармейцев. Они носили тяжелые носилки со щебнем, кирпичом, толкали тачки с землей, волокли доски. К вечеру люди падали от усталости и голода, тогда охрана пускала в ход резиновые дубинки и автоматы. Артюшков знал немецкий язык, договорился с охраной, и конвойные разрешили передавать пленным хлеб и махорку. На это тоже шли деньги, ведь буханка хлеба на базаре стоила триста рублей, а пачка махорки — полсотни. Пленным покупали телогрейки, брюки, пиджаки, помогали деньгами тем, кто вырывался из плена и уходил на жительства в села.

Однажды Иван зашел в магазин купить хлеба и лицом к лицу столкнулся с соседкой Марией Михайловной. Та очень удивилась:

— Ваня, ты не уехал? Почему ты не уехал?

Он от неожиданности растерялся, покраснел, начал что-то бормотать, но она вдруг тихо сказала:

— Не оправдывайся, не уехал, значит, тебе так надо. Наведайся сегодня в свою квартиру. Ты мне очень нужен...

На Первомайской улице в пятьдесят седьмом номере была прописана портниха Алексеева. Ее в маленькую комнатушку, похожую на коридор, вселил всякими правдами и неправдами родной брат Александр Михайлович, который работал управляющим домами города. Это произошло задолго до войны. Тогда Мария Михайловна, высокая, худощавая шатенка, только перешагнула за пятьдесят. Одевалась строго — темные платья, единственными украшениями были кружевные воротнички, которые освежали ее скромный наряд. А в День Красной Армии женщина преображалась — надевала крепдешиновое платье с крупными цветами, пальто василькового цвета, белый пушистый берет. И шла со своей приятельницей в Дом Красной Армии, на торжественное заседание.

На одной с ней площадке жила семья Ивана Сандула — сотрудника органов государственной безопасности. В отделе он получил строгое предупреждение не вступать ни в какие взаимоотношения с Алексеевой: ее муж расстрелян как враг народа. Сандул предупредил и свою жену, чтобы Алексеева никогда не переступала порога их квартиры.

Но однажды приходит Сандул домой, а там Мария Михайловна примеряет платье жене. Он ничего не сказал, но по его виду Алексеева сразу все поняла. Быстро собрала свои булавки, нитки, сантиметр и больше в квартире не появлялась.

Теперь эта неожиданная встреча лицом к лицу...

Сандул долго раздумывал, что ему делать — идти или не идти к Алексеевой. Вдруг в доме засада, может, она уже гестаповцев привела. А потом пришла мысль: если бы она хотела его выдать, то очень легко сделала бы это в магазине. А она подошла и тихо заговорила...

Решил: пойду! Достал пистолет, проверил...

Вошел в коридор...

Вдруг заметил старичка с длинной бородой, в поношенной фуфайке и стоптанных чунях.

— Мария Михайловна просит к себе...

«Старичок, видать, из интеллигентов», — подумал.

— Друг моего мужа, — познакомила хозяйка.

Старичок молча подал руку, но фамилии и имени не назвал.

Иван Давыдович последовал его примеру.

Мария Михайловна разложила по тарелкам жареную картошку и решительно заявила:

— Вот что, дорогие друзья, давайте знакомиться по-настоящему. Ваню я знаю как честного советского человека, а вас, Никита Евдокимович, всегда считала другом семьи. Ведь вы знали, что мой муж был другом Тухачевского...

Старичок усмехнулся и вновь подал Сандулу руку: «Бригадный комиссар 12-й армии Карталов Никита Евдокимович, а сейчас чернорабочий водоканала, дед Тарас».

Сандул пожал руку и назвался:

— Иван Давыдович Власов.

Не хотел все же раскрывать своей настоящей фамилии.

Поговорили о том, о сем.

— Вид у вас, Никита Евдокимович, уж больно люмпен-пролетарский, прямо настоящий нищий. А немцы не терпят нищих и плохо одетых людей.

— А что мне делать, если у меня нет денег? Хорошо, хоть эту рвань подарила добрая женщина. Из окружения выходил, гимнастерку в первый день под куст бросил, сапоги разбились, босиком пришел в село, а там немцы.

После этой встречи они уже открыто говорили обо всем.

В феврале 1942 года Карталов стал говорить о намерении уйти из Винницы, попытаться перейти линию фронта. Подпольную организацию водоканала, он сказал, передаст Артюшкову.

Сандул и Артюшков ему доказывали, что отсюда дойти до линии фронта невозможно. А он стоял на своем: вот зайду к знакомому на мебельную фабрику, он обещал дать деньжат, и в поход.

А через несколько дней в Виннице был расклеен приказ немецких властей о расстреле большевистских комиссаров. Крупными буквами шли фамилии: Карталов, Старичков и укрывшая их женщина — Фролова...

...Утром в мастерскую к Власову пришли двое. Власов в черном кожаном переднике паял кастрюлю. Топилась железная печка, на которой стоял закопченный чайник. Стены и потолок были черны от копоти, по углам свален железный лом. Власов поднял голову и, не отрываясь от работы, равнодушно поглядел на вошедших.

Человек с мальчиком ждали.

— Примус сумеете починить? — спросил старший.

— Нужно посмотреть, — отозвался мастер.

Власов подошел к Мельнику.

— Ну, как дела, Павел?

— Все в порядке. Вот со мной тот хлопчик...

Мастеровой посмотрел на Севу Семенца.

— Добре. Молодец. Значит, будем знакомы. Меня можешь называть дядя Ваня.

Сева кивнул.

— Значит, это ты с друзьями достаешь «дрючки» и «орешки»?

— Мы, — широко улыбнулся Сева.

В сумерки к мастерской подъехали санки. Их с трудом волокли двое ребят — тот, что приходил утром, и с ним другой — коренастый крепыш с озорными глазами и челкой. Это был Реджик Жуковский, закадычный друг Севы.

На санках лежали мешки, из которых торчали доски.

— Дядя Ваня! — закричали ребята. — Мы вам дров привезли, как обещали.

— Добре! Тащите в мастерскую.

Ребята поставили мешки в угол.

— Значит, ты и есть «боцман»? — спросил Иван Давыдович у Жуковского.

— Ага, — кивнул тот и подтянул лыжные штаны.

— Ну, глядите, мальчики... — еще раз предостерег «дядя Ваня». — Ваше дело очень важное и трудное.

— Факт! — пробасил «боцман».

Когда они ушли, Власов кивнул сидевшему у него старику Пращуку. Тот сразу оставил чтение и сел у окошка так, чтобы было видно всех, кто приближался к мастерской.

В кладовке у Власова был свален разный железный хлам. Сдвинув в сторону старые велосипеды и жестяные тазы, осторожно приподнял дощатый люк и посветил фонариком в открывшееся подполье. Опустил вниз мешки, затем тщательно замаскировал вход железным хламом.

Утром сообщил Мельнику, что оружие передано в отряд через верных людей...

Таких случаев было много...

Рассказывает Виктор Павлович Брейнер: «...Впервые я встретился с Иваном Давыдовичем Сандулом, подпольная фамилия Власов, в 1942 году, когда он поселился возле нас, по второму переулку Ширшова, куда мы вынуждены были переехать через две недели после захвата немцами Винницы. До этого наша семья жила на Старом городе по улице Маяковского, 36, в доме кулака, высланного из города. Началась война, вернулся хозяин: ваша власть кончилась, пришла моя — освобождайте дом...

Дядя Ваня стал жить в маленькой комнате нашей квартиры, с входом и выходом на улицу Буденного — через дворы и на Киевскую — через луг.

Власов пришел вместе с моим отцом. А познакомились они еще раньше у Бориса Крыживого, у которого слушали Москву по радиоприемнику. Вскорости Иван Давыдович принес приемник, оборудовал на чердаке место и здесь стал регулярно слушать и записывать Москву. Сообщения Совинформбюро, переписанные от руки на листах ученических тетрадей, распространяли среди знакомых, расклеивали на рынке, передавали в лагерь военнопленных.

Когда отец и Иван Давыдович слушали радио, мы с матерью дежурили на улице, и по нашему сигналу приемник прятали в нишу капитальной стены дома, недостроенного и использовавшегося как сарай. Там лежали дрова, а под ними хранилось оружие и боеприпасы в специально выкопанной яме, которую засыпали землей, а сверху клали дрова. Позже оружие было вывезено в лес людьми, которые ушли в партизанские отряды, подготовленные Власовым и моим отцом Брейнером...

Большую работу вел Иван Давыдович по освобождению военнопленных из лагерей. Бежавшие знали заранее дом, где их ждали, чтобы переодеть, накормить и снабдить документами, с которыми устраивались на работу. Впоследствии, когда была установлена связь с партизанами, многие из этих людей с оружием пополняли ряды народных мстителей.

Иван Давыдович и отец вместе с военнопленными уничтожили много горюче-смазочных материалов на базе по Киевской улице, где сейчас находится автобусный парк.

Еще очень важно, что Власов организовал добычу и закупку оружия, которое отправлялось в партизанские отряды.

Вместе с отцом Сандул составил два письма немецким солдатам, которые отправлялись на восточный фронт и хотели сдаться в плен. Они проклинали войну и Гитлера...»

Для диверсии использовались зажигательные пакеты, они были наполнены горючей смесью и при ударе воспламенялись, создавая очаг пожара. Их изобрел Игорь Рогозинский по заданию Ивана Давыдовича...

Летом 1943 года Павел Брейнер на велосипеде спешил к Власову в мастерскую, чтобы предупредить — за ним следит гестапо. Но не доехал — его на мосту арестовали.

Иван Давыдович сразу же узнал об этом от сына Брейнера и уже на квартиру не являлся. Виктора послал в гестапо за велосипедом, чтобы выяснить, там ли отец. После насмешек и ругательств велосипед отдали...

Через посыльного партизана Петра Криворучко Власов передал приказ отвезти приемник в старый город, потом он же перенес оружие.

Поздней осенью Иван Давыдович ушел в партизанский отряд — больше ему в городе нельзя было оставаться...

В партизанском отряде имени Чапаева Иван Давыдович Сандул пробыл недолго. Его перевели заместителем начальника соединения имени Сталина, где он одновременно исполнял обязанности начальника особого отдела. Боролся со шпионами, засланными в партизанские формирования, вел трудную контрразведывательную работу по очищению рядов патриотов от всякой фашистской нечисти...

После освобождения Винницы пережил очень тяжелое время недоверия.

Отчет о своей работе составлял долго, вспоминал каждый факт, всех людей, с кем работал. Когда принес сдавать, — сразу же начались неприятности: тех людей, какие его посылали, не было в живых. Остались только бумаги...

Товарищ, принимающий отчет, первым делом задал вопрос:

— Почему не выполнили приказ — расконспирировались? Здесь, в бумагах, написано, что оставлен до освобождения города...

Пришлось объяснять, что началась слежка гестапо и он вынужден был уйти к партизанам...

Понадобились перемены пятидесятых годов, чтобы ему поверили. Но прошлое еще долго аукалось и подтачивало сердце, мозг и нервы. Здоровый и натренированный организм сдал в 1967 году.

Сандул умер в возрасте пятидесяти четырех лет, оставив двух малолетних девочек и молодую жену. Он никогда не жаловался на свою судьбу, все время у него жила вера в справедливость и надежда, что правда восторжествует. И это время наступило...

И. А. Безуглый В. Я. Паламарчук ВЕРХОВИНЕЦ

Онуфрия Николаевича незадолго до войны позвали к себе винницкие чекисты и долго разговаривали. Они знали смекалистого председателя сельсовета из Печоры. (В этом селе Тульчинского района он дожил до своей смерти: декабрь 1987 года).

Онуфрий Боварчук — бывший боец Красной Армии слушатель школы красных командиров в Виннице. Но более всего Онуфрий Николаевич интересовал чекистов как человек, владеющий немецким языком. Откуда? Уроженец Прикарпатья, он в империалистическую воевал в австрийской армии, — там и выучился под палкой капрала...

Сначала разрабатывался план, в котором Боварчуку отводилась роль подпольщика на Винниччине. Но его осуществлению помешало неожиданно быстрое наступление врага. Когда фашисты приближались к Виннице, Онуфрия Николаевича как уже немолодого человека вместе с другими жителями Печоры мобилизовали на земляные работы. Не мог же он рассказать в райвоенкомате о своем секретном задании, а по телефону с винницкими чекистами связаться не удалось.

Так он очутился на строительстве оборонных рубежей в Ворошиловградской области. Его все же нашли и дали новое важное задание — разведать о больших строительных работах, развернувшихся недалеко от Винницы вскоре после ее оккупации гитлеровцами.

Надо было связаться с местным подпольем.

Темной мартовской ночью 1942 года в прифронтовой полосе около села Федоровка немецкий военный патруль задержал группу подозрительных лиц и доставил их в полевую жандармерию к офицеру тайной полиции. Среди задержанных был седой старик. На вид не менее шестидесяти лет. Одет — в поношенный кожух, расшитый толстыми цветными нитками, с длинной бахромой около воротника. Худую загоревшую шею туго обтягивал ворот домотканой рубахи. На голове старика — вылинявшая шляпа-гуцулка, обтянутая черным шнурком. Задержанный был похож на лесоруба или пастуха.

— Куда следуешь? — окинул строгим взглядом офицер.

— В Яремчук, на Верховину, — спокойно ответил старик.

После ночи, проведенной на морозе, гуцула знобило.

— Каким ветром занесло сюда горца? — спросил немец.

— Бурей войны, гер официр. Вы о нас, гуцулах, наверное, ничего не знаете. А у меня к вам давно лежит душа, — по-немецки заговорил старик.

— О, говоришь по-немецки! — блеснул зубами офицер.

— Когда-то я жил под австрийцами. Воевал против большевиков. Ранен был...

Гуцул вытащил из кармана засаленный бумажник, извлек из него пожелтевшую фотокарточку.

— Вот все, что сохранил на память, — сказал он.

Глаза немца быстро забегали. Он сличал фотокарточку с внешностью старика.

— Ты был в большевистском плену?

— Нет, уважаемый господин. После ранения я жил в горах и пас овец.

Офицер любезно предложил старику сигарету.

— Не курю, пане добрый.

— Почему же ты не ждал нас в своих горах, а удрал к большевикам на Восток? И почему у тебя нет никаких документов? — сыпал вопросами немец.

— Силой меня коммунисты заставили гнать скот из Карпат. Три раз я убегал, бросив скот. Меня поймали и заставили рыть окопы, отобрали все документы. А я все же убежал — к вам пришел.

Выслушивая задержанного, офицер ходил по комнате, дымил сигарой.

— Скажи, а ты видел у русских самолеты, танки?

Комбат части, где Боварчук переходил линию фронта, сказал: когда немцы поймают, нужно им говорить, что русские держат оборону только в селе, а в поле их нет. Так нужно было для его замысла.

Офицер на минуту вышел за дверь и вскоре пришел еще с пятью офицерами. В руках одного из них была карта.

— В какой деревне видел войска?

— Под Барвенково я их видел. Пушки у них стоят за селом в овраге.

Найдя на карте нужный населенный пункт, немцы довольно переглянулись. По-видимому, данные деда совпадали с данными их разведки. Допрос был окончен. Гуцула накормили, посадили на попутную машину с гильзами и, приказав не нарушать больше немецких законов, отправили в тыл.

1 апреля старик добрался до Винницы. Теперь предстояло найти подпольщиков. Онуфрий Николаевич сразу почувствовал напряженную обстановку в городе. Побродив немного, решил не рисковать. Отправился на окраину. Между семенным заводом и нефтебазой увидел будочку стрелочника и столбик с нужным номером 221. Решился спросить у женщины с сигнальными флажками: «Вы случайно не знаете Петра Ивановича?»

— Чичкина? — переспросила она. — Как же, знаю, он на 225-м блок-посту. Там рядом его хата.

Подался в указанном стрелочницей направлении. Не доходя к домику, услышал за своей спиной негромкий голос:

— Кого ищите, добродию?

Оглянувшись, Боварчук увидел мужчину лет сорока.

— Часом не вы будете пан Чичкин?

Получив утвердительный ответ, попросил разрешения погреться. Хозяин предложил зайти в дом, усадил старика возле натопленной печки. Закурили, разговорились. Петр Иванович внимательно изучал гостя, понимая, что пришел он неспроста.

Тот начал пробовать хозяина издалека. Заговорил о довоенной жизни. Напомнил, что Чичкин должен его знать — вместе немного работали.

И вдруг сказал то, чего так долго ожидал Петр Иванович:

— А теперь вы получаете сорок марок. Вам приходится покупать хлеб на базаре, и стоит там буханка не меньше пятнадцати марок.

Чичкин внимательно слушал, а когда старик назвал цифру пятнадцать, весь напрягся — эта цифра была паролем связного. Но он решил проверить его до конца, мало ли провокаторов шляется.

— Вы чего пришли?

— Если вы действительно Чичкин Петр Иванович, то я к вам.

— Конечно, Чичкин. Вот мой паспорт — совсем новый, только фотокарточка десятилетней давности.

На слове «десятилетней» он сделал особое ударение. Гость радуясь, что его поняли и назвали отзыв, мельком взглянул на паспорт и крепко обнял Петра Ивановича.

— Очень рад вас встретить, восемь месяцев ждем, живем и работаем, как над пропастью.

— А как здесь Корней Родионович?

— Путевым обходчиком на двести двадцать шестом километре. Это рядом. Человек советский — надежный. Скажете, что пришли от меня. Пароль тот же. Идите к нему — у меня опасно. Там и отдохнете. Забоснюк — человек надежный.

Было около двух часов дня, когда Боварчук вышел из дома Чичкина. Густой туман так и не рассеялся. И это было очень кстати — меньше глаз, меньше опасности. Раздумывая о встрече, он наткнулся на столбик с номером 226. Скоро в сером мраке начала вырисовываться неясная фигура. Вблизи уже увидел человека в замасленном плаще с ключом и молотком в руке. Боварчук свернул в сторону, но идущий по шпалам железнодорожник окликнул:

— Почему здесь шатаетесь? Порядка не знаете.

— Ищу путевого обходчика пана Забоснюка.

— Я и есть. Что там?

— Чичкин просил привет передать.

— Не время приветы разносить. Тут, если немцы застукают, то ни привета, ни ответа больше не услышишь.

— Корней Родионович, нужны вы мне.

Обходчик внимательно пригляделся к пришельцу, подумал и разрешил войти в дом, сказав что через полчаса придет. В квартире его встретила миловидная, приветливая хозяйка. Представился знакомым мужа. Отдыхал и обдумывал предстоящий разговор.

Скоро и хозяин появился.

— Ну вот теперь рассказывай, голубок, как залетел сюда?

— Да шел из Винницы, по дороге заглянул к своему знакомому Чичкину. Я ведь птица вольная — куда хочу, туда и лечу... Хочу в город на рынок, хочу в корчму «Бабочка». Правда, дорого все кругом. Стопка самогона и та — 15 марок.

— И верно, дорого. Можно и без нее обойтись. Лучше купить на десять марок тюльки, смотри и на хлеб останется...

Скоро они уже сидели за столом, обедали. Хозяин отправил жену в село.

— Теперь мы одни. Можно и поговорить. Хорошо, что пришли. Как раз впору.

Долго слушал рассказ Корнея Родионовича о делах подпольщиков.

— Нашей группе дали задание остаться в тылу врага и устроиться работать на железной дороге. В первые дни прихода оккупантов я переехал временно в село. Подальше от знакомых. Присмотреться к новым порядкам нужно было, решить, как выполнить задание. Правда, еще до ухода в село собрал немного оружия, боеприпасов. Старик Гайда Василий Григорьевич мне помогал в этом. Два месяца прожил в селе. А в ноябре сорок первого вызвали меня в сельскую управу, вручили повестку о явке на станцию Винница. Пришлось «подчиниться» приказу властей. «Господин Забоснюк, мы знаем, кто вы», — сказал немецкий офицер при встрече. Насторожился я. Думал — крышка, донесли... А у них ведь с коммунистами разговор один. Но нет — пронесло. Послали меня на железную дорогу работать как специалиста. Вот и тружусь. В доверие вошел. Через три месяца меня повысили: на должность путевого обходчика назначили. Только это повышение им боком выйдет. Я не один здесь. Вот в начале марта в Виннице взлетел в воздух склад с боеприпасами. Много немецких солдат погибло. Наш брат подпольщик орудует. Но поважнее дело есть. Что-то затевают немцы секретное, очень важное.

Онуфрий Николаевич попросил подробнее.

— Зимой мы с мастером Бойчуком и Чичкиным узнали, что на станцию Винница прибыла большая группа немецких специалистов-строителей. Вначале они исследовали Коло-Михайловский лес, потом подготовили специальные площадки для приема материалов около железной и шоссейных дорог. Подвозили щебень, камни, металл. В Коло-Михайловском лесу ведутся большие земляные работы. Тысячи военнопленных из лагерей Винницы, Гнивани, Брацлава, Жмеринки согнаны в лес.

— Сколько там строителей, немцев и пленных, не узнавали?

— Точно не скажу. Но от одного пьяницы-полицая слышал, что каждый день туда отправляют пятьсот человек. Многих пленных разместили на скотных дворах Михайловки и Стрижавки. И новые транспорты с пленными прибывают. Каждый пленный под номером. Местным жителям категорически запрещено подходить к лесу и лагерям. За нарушение приказа — расстрел. Стройка ведется под землей. Видать, что-то особо важное. Позавчера был в городе, проходил мимо парка. Видел, как пленные там вместе с корнями выкапывали большие деревья, грузили на машины и отвозили на строительство. Слышал, что их высаживают на подземных сооружениях.

— Да, это загадочно, — размышлял связной.

— Вам бы поговорить с одним нашим товарищем. Помощником бригадира нашего участка дороги работает: Бойчук Леонтий Фомич.

— А кто он? Тоже с вами оставлен?

— Нет. Он до последних дней работал на станции Винница. А когда эвакуировался, вражеские танки отрезали путь поезду. Пришлось домой возвратиться в город. А немцы заставили работать на дороге. Бойчук — старый коммунист. Старик Гайда, с которым мы прятали оружие, познакомил с ним.

Корней Родионович собрался уходить на работу.

— Без документов не советую появляться в городе, — предупредил Забоснюк.

— Что же делать?

Забоснюк на минуту задумался, посмотрел на совершенно незнакомого ему человека, прибывшего из-за линии фронта, сказал:

— Выход есть. На всякий случай возьмите мою справку и повязку, что вы являетесь рабочим-путейцем. Мне ее выдали месяц назад, когда я еще ходил в «рядовых». Фотокарточки на ней нет. Думаю, сойдет. А?

Боварчук взял бумажку, прочитал написанное.

— Ну, я пойду, — встал Забоснюк. — А вы выходите минут через десять. Вот на ту дорогу через лес. Но возвращайтесь другой стороной и не позже восемнадцати. Не нарушайте приказа коменданта.

Онуфрий Николаевич до войны бывал в Винницком парке культуры и отдыха не раз, и поэтому сразу заметил, что насаждения действительно поредели... На тех местах, где были выкопаны деревья, остались, присыпанные листьями, следы свежей земли. «Молодец, Корней! Наблюдает за действиями врага, как настоящий разведчик». Чем дальше заходил в парк, тем больше замечал следы выкопанных деревьев. Что же замышляют фашисты в лесу?

Выйдя из парка, направился по улице Ленина.

— По этой улице не ходите, — предупредила его пожилая женщина. — Здесь только для немцев.

Три дня прожил Боварчук в окрестностях города.

Через подпольщика Кокарева ему удалось узнать, что немцы протянули новую железнодорожную ветку от вокзала чуть ли не до самой реки Южный Буг. «Зачем?» Видел, как немецкие саперы подрывали разрушенные здания в бывшем военном городке, а кирпич грузили на машины и увозили опять в тот же загадочный лес. В северной части города — в стороне строящегося сооружения, услышал сильные взрывы.

В засаленной куртке, с корзиной, наполненной ключами, отвертками, гвоздями, он походил на рабочего-железнодорожника.

Был пасмурный день — самолеты не летают, поэтому решил сходить к аэродрому. Обнесен оградой. Здесь раньше росли красивые липы. Теперь их не оказалось. Исчезли куда-то деревья. Рядом с дорогой немецкие связисты снимали со столбов провода и укладывали их в глубокую канаву. Вокруг возводились вышки для охраны. Между вышками ходили автоматчики с овчарками.

...Вечером Забоснюк предложил идти на квартиру к Бойчуку.

В темноте они пришли к бараку. Дверь открыл сам хозяин.

— Прошу в дом, — сказал он.

Квартира, в которой жила семья Бойчука, напоминала темную тюремную камеру. В ней ютилась семья из восьми человек.

— Садитесь, — любезно пригласил хозяин. — Чем могу служить?

— Это вот, земляка своего привел, — ответил Корней Родионович. — Работку ему надо найти. Посоветуй как быть.

— А что он может делать? — спросил Бойчук.

— И каменщиком и плотником... На все руки мастер.

— Тяжело, — вздохнул Бойчук. — Нет такой работы. А сезонные еще не начались. Повременить надо.

Время близилось к ночи. Гости решили уходить.

— Я провожу вас, — предложил Бойчук.

Несколько минут они шли молча.

— Леонтий Фомич, — первым начал Корней. — Вы говорите, что сейчас нет у немцев работы. А помните, вы как-то сказали, что в Коло-Михайловском и Пятничанском лесу идет строительство. Нельзя ли туда, а?

— Э-э, туда не пробиться, там нашему брату нет доверия.

— Секретно?

— Очень. Муха не пролетит. Поговаривают, что санаторий для офицеров вермахта. Под землей строят.

— Вряд ли.

— И я так думаю. Зачем фюреру под землей курорт прятать?

— А не знаешь, кто ведет строительство?

— Да там целая кутерьма. Тысячи советских военнопленных нагнали, специалистов из Берлина навезли. С Гниванского и Стрижавского карьеров камень возят, песок, щебень. Стальную арматуру со всех концов тянут. Мосты через Буг строят. А в лес асфальтированную дорогу ведут, водопровод, канализацию, электролинию от городской станции. Город целый возводят, а не санаторий.

— Послушайте, товарищ Бойчук, — вдруг спросил Онуфрий Николаевич. — А что заставило вас так усердно трудиться на врага? Ведь вы же старый коммунист?

— Так сложилась обстановка. А поработать надо. Чего же не работать, когда тебе доверяют немцы?

— Значит, вы заигрываете с немцами?

— Как огонь с бензином, — резко ответил Бойчук. — Да ведь вы тоже работу ищете.

— И работу ищу, и таких как вы, коммунистов.

— Чтобы сообщить о них в гестапо? — прервал Бойчук.

— Нет, в Москву, — неожиданно сказал Боварчук.

— Да, Фомич, — подтвердил Корней, — этот человек пришел к нам с Большой земли.

— Здорово! А то я его за провокатора принял.

Бойчук несколько минут шел молча. На дворе было сыро и холодно. Потом Леонтий Фомич остановился, протянул связному руку:

— Ну что ж, пока я здесь, буду помогать всем, чем могу. Рассчитывайте на меня.

На следующий день на квартире у Забоснюка Онуфрий Николаевич вновь встретился с Бойчуком. Они вышли в поле. Оба в рабочей форме, с инструментами. Густой туман прятал их от расхаживающих по шпалам патрулей. Леонтий Фомич дал гостю новые данные о строящемся в подземелье военном объекте, о прибывающих в Винницу войсках и военных грузах и развернувшейся в тылу у врага подпольной и партизанской борьбе.

Расставаясь, Онуфрий Николаевич решил поговорить с Бойчуком.

— У вас есть возможность наблюдать за строительством. Используйте при этом пьяниц, болтунов, заводите знакомства с немцами. Но будьте очень осторожны. Главное, поменьше спрашивайте, лучше слушайте и запоминайте. Обмануть гестапо нелегко. Они дали вам работу, они же за вами следят.

Онуфрий Николаевич пошел в направлении родной Печоры. Здесь решил создать из верных людей партизанский отряд, помочь ему оружием, а тогда лишь уйти на восток. И еще одно задание он имел от Большой земли — подобрать несколько девушек, из хорошо знавших местность, для учебы в школе радистов.

Когда до села оставалось километров десять, услышал, что за ним едет подвода. Ночь ясная, ни леса, ни посадки поблизости. Решил идти как ни в чем не бывало, может, и проедут себе. Но подвода остановилась. Один мужчина соскочил и спросил: «Куда идете?» Оказалось, что это земляк Михайло Мальгота. Вместе с ним был тракторист Иосип Мукомел. Люди везли горючее для трактора. Пожаловался землякам, что болен, добирается домой из плена. Мальгота рассказал, что в селе немало возвратившихся.

Онуфрий Николаевич зарегистрировался в сельуправе. Старостой села был Иван Гросвент, немец, когда-то служивший графам Потоцким, а до войны был кладовщиком местного санатория. Онуфрий Николаевич хотел получить хоть какое-то удостоверение личности. С ним легче было бы пробираться к линии фронта, да и образец оккупационного документа хотелось вынести на Большую землю.

Однако кто-то донес, и Боварчука арестовали. В Шлыкове спрашивали, где документы и где Хоменко (коммунист, который в начале войны ушел на фронт).

Он ничего не знал про Хоменко.

Старика отвезли в Брацлавский лагерь военнопленных. Бросили в камеру, битком набитую оборванными, голодными людьми. Нельзя было различить возраст несчастных.

Вечером новоприбывших позвали к шефу лагеря. Каждого зазывали по отдельности, записывали, цепляли на грудь дощечку с номером. За большим столом сидел толстый немец — комендант. С ним было еще два немца и переводчик, видно, из числа предателей.

Комендант спросил через переводчика фамилию, год рождения, другие данные. Онуфрий Николаевич ответил по-немецки. Объяснил, что служил в австрийской армии, назвал род войск, полевую почту. Комендант остался доволен, похлопал по плечу: «Это наш человек, он боролся за наше дело. На работу он ходить не будет, приведите его в порядок».

Дощечку на грудь не повесили, а положили в карман.

После регистрации всех закрыли в камере, а Боварчука повели в ванну, он помылся, поменял белье.

На следующий день Боварчука вызвал комендант лагеря и сказал:

— Будешь переводчиком.

А своего переводчика передал помощнику.

Даже зарплату старику определил — 40 марок в месяц и паек для семьи.

На третий день пребывания в лагере комендант взял Боварчука с собой в карьер, где работали военнопленные — добывали, обрабатывали камень. Между пленными ходили немецкие офицеры и полицаи, нагайками понуждали к работе. Карьер был оцеплен часовыми. При входе в него Боварчук увидел два трупа. Ему объяснили, что вчера эти бедолаги перед уходом в лагерь спрятались за камнями. Немцы их заметили и расстреляли.

В первую мировую в австрийской армии Боварчук насмотрелся на пленных, но тогда с ними обращались все же по-человечески. А здесь фашисты никого не считали людьми. Одежды на пленных почти не было, они сами ее рвали и обматывали ноги, чтобы не ходить босиком по камню. Иногда им приносили из сел кое-какую обувь, лучшую немцы отнимали. Кормили пленных тоже как скот. Утром давали так называемый кофе — из высушенного жома. На обед гороховая похлебка. Хлеб из отрубей и тырсы. Такое питание вызывало массовые заболевания. Кто пытался убежать из лагеря, наказание было одно — расстрел.

Однажды Боварчук увидел за оградой лагеря двух односельчан — Василия Рудого и Станислава Барана. Рудой, которого он знал как честного, советского человека, передал записку. В ней земляки просили помочь выбраться из этого ада зятю Василия и зятю Станислава: оба офицеры, коммунисты.

Онуфрий Николаевич некоторое время присматривался к товарищам, потом познакомился поближе и наконец выложил им свой план побега. План был простой. Один из фашистских прислужников жил в квартире того же дома, где в подвале содержались под стражей пленные. Когда обносили двор колючей проволокой, то служаке выгородили за домом отдельный ход на улицу. Боварчук подобрал к замку ключ.

С ним бежало пять офицеров.

Без больших приключений Онуфрий Николаевич добрался к винницким подпольщикам. Встретился с Забоснюком и узнал много нового: для обороны строящегося объекта в Коло-Михайловском лесу прибыли новые военные части. На стройку отправлено за последние дни не менее двух тысяч военнопленных. Все те, кто работал в лесу в марте, — убиты.

В мае 1942 года, когда разведчик пришел в Винницу из лагеря, объект находился в завершающей стадии строительства.

Друзья снабдили Боварчука хлебом, солью, махоркой, дали в провожатые до райцентра Липовца (примерно 40 километров от Винницы), сестру жены Забоснюка — Елену.

Из документов Онуфрий Николаевич имел только справку, полученную от старосты села Печоры, но она за околицей уже не годилась.

На десятый день добрался к Днепру в районе Триполья. От людей он узнал, что через реку можно переправиться только в Киеве, Кременчуге и Днепропетровске по специальному пропуску. В остальных местах за самовольную переправу наказывали смертью.

В Триполье зашел к старой бабке, попросил поесть и стал исподволь выспрашивать, как же люди все-таки умудряются переправляться на ту сторону. Бабка указала на одного молодого мужчину, у которого имелось разрешение на ловлю рыбы для немецкой кухни. Долго пришлось Онуфрию Николаевичу уговаривать рыбака: к дочери ведь собираюсь в Полтаву... Подарил ему свою последнюю рубаху — с вышивкой.

На следующее утро благополучно переправился через реку.

Недалеко от Пырятина на небольшом хуторе постучался в одну из хат. Предложил хозяину за харчи хорошие желтые ботинки на кожаной подошве, которыми снабдил его в Брацлаве один из вызволенных офицеров. Ему дали три большие буханки хлеба, килограмма полтора сала, два десятка яиц.

Ко всему, расторопный мужик рассказал, как лучше добраться до Харькова. Посоветовал идти к речке Удай. Там бежавший из плена красноармеец перевозит людей через реку...

Благополучно обогнул Пырятин, обошел еще какое-то село и притомился. Присел в долине около колодца, выложенного из деревянных брусьев. Решил поесть домашнего хлеба, который своим запахом не давал покоя всю дорогу. Вдруг к нему подходят двое гражданских — на руках у них желто-голубые повязки. «Бандеровцы» — мелькнула мысль. Видел он немало этих «патриотов» Украины. Ничего хорошего встреча не сулила.

Посыпались вопросы — кто, куда идешь. Ответил, что в село Харьковцы. Спросили, как фамилия старосты, коменданта полиции. Сказал, что в селе еще не был, не знает. Раскричались: пойдешь, старый, с нами. Притворяешься, пускаешь составы под откос, а нам за таких покоя нет. Попался, сволочь...

Привели в Пырятин. Остановились около особняка, на веранде которого мылся голый по пояс немец. Один полицай подошел к нему и доложил, что поймали партизана в лесу, который, видно, имеет здесь связи, потому, что в корзине еще теплый хлеб. «Наверное, из тех, что поезд подорвали», — добавил служака. Фашист спросил: «В каком лесу?» Полицай стал объяснять.

Онуфрий Николаевич в этот момент вставил по-немецки, мол, врут полицаи, в лесу он не был, а за селом сидел около колодца, это недалеко, можно проверить. Гитлеровца заинтересовало, где это он выучился разговаривать по-немецки. Задержанный рассказал, как это уже не раз бывало, про службу в австрийской армии. Для пущей достоверности назвал номера частей, города, где приходилось бывать.

Полицаи аж глаза вытаращили. «Так в каком таком лесу вы его задержали?» — спрашивает их немец. Подозвал их ближе. Один полицай еле выдавил из себя: в долине. Немец как заедет ему в морду, аж шапка с головы покатилась. Потом добавил с другой стороны: «Будешь немецкого офицера обманывать?»

Другой полицай, увидев такое мордобитие, стал ноги уносить.

Подробно расспросив Боварчука в кабинете, офицер заключил:

— Вы нарушили немецкий закон. В Харьков нельзя идти — это прифронтовая полоса. Я вам выдам документ — и возвращайтесь домой.

Спросил, где находится Печора.

На машинке отпечатали документ, которым Боварчуку предписывалось вернуться в Винницу и явиться там в ортскомендатуру. На документе штамп, дата выдачи, подпись ортскоменданта Пырятина, коменданта жандармерии, круглая печать со свастикой. Все это — на хорошей бумаге.

Только на улице до него дошло, из какой беды выпутался. Что же дальше делать? Надо выйти к линии фронта, но туда нельзя — документ не в ту сторону.

И все же это документ! Убедился, что темные полицаи географии не знают. А если попадется грамотный немец, то можно сказать, что иду на переправу в Кременчуг, а за Кременчугом, если остановят, то значит направляется на переправу в Днепропетровск.

Пошел в сторону Гребинки, обогнул этот городок, прошагал еще километров пятнадцать. Солнышко начало клониться к закату. Оказавшись в большом селе, сам зашел к коменданту. Это был еще довольно молодой человек. Взял документ, посмотрел, но Боварчук по лицу его догадался, что начальство читать не умеет. Все же комендант многозначительно сказал всем присутствующим, пошелестев бумагой: «Вот это документ». И всем дал попробовать упругую бумагу. Путешественника определили на ночлег, досыта накормили.

После этого Боварчук еще не раз испытывал магическое воздействие бумаги, особенно на полицаев.

Но когда он пересек дорогу Днепропетровск — Харьков и по берегу реки Ориль направился в Сахновщину, там его бумажка уже теряла силу. В селе Зачепиловка его чуть не накрыли. В сарае, куда он зашел передохнуть вместе с другими скитальцами, полицаи начали обыск и проверку документов. Выручил старик из Харькова, который дал свое удостоверение, а сам незаметно выскользнул наружу. С этим документом Боварчук дошел до Лозовой. А там немцы завели другие порядки — от села до села можно было пройти по пропускам. Кого ловили без пропусков, расстреливали на месте.

Никак не пробиться к линии фронта. Выискивая щель, Боварчук ходил вдоль железной дороги Лозова — Харьков, то на юг километров 30, то на север. И не находил выхода. Гитлеровцы были везде — в селах, в лесах, и лесополосах.

Силы были на исходе — три дня ничего не ел. Набрел на двух женщин, которые пасли скот. Они немного подкормили, рассказали, что в селе немецкая и румынская комендатуры — туда без документа лучше не показываться. Село только восемь дней как оставлено нашими. Рассказывали еще, что председатель колхоза не успел эвакуироваться, потому, что спасал скот от огня — немецкие самолеты подожгли фермы. Сам обгорел, теперь ходить не может. Показали, где его хата.

В той хате Боварчук увидел человека, забинтованного так, что глаз и рта не видно. На улице начался сильный дождь, и скиталец попросился под крышу. Часик бы отдохнуть, а если поесть дадут — не откажется.

Бывший председатель спросил, не видела ли какая змея, что старик сюда зашел? Только он это сказал, как в дверь без стука вошел румынский офицер с пистолетом в руках и сразу же потребовал документ. Боварчук отдал ему бумагу, полученную в Пырятине. Румыну бумажка понравилась — он ее спрятал в карман. Разрешил переночевать, а завтра прийти в комендатуру за документом.

Онуфрий Николаевич поел и решил дольше не испытывать судьбу. Хозяин велел сыну провести старика к дороге, которая идет на Барвенково.

Мальчик лет тринадцати хорошо знал местность — прошел с Боварчуком километра три. Дождь продолжал лить как из ведра. Только перед рассветом прекратился.

Далеко слышно стрельбу. Вот она, перед носом, линия фронта, а как ее тяжело перейти!.. Залез в лесополосу, постелил ватник и приготовился вздремнуть. Солнышко пригрело, тепло разлилось по телу. И тут Боварчук сквозь сон услышал разговор. С трудом раскрыв глаза, увидел, что недалеко от него копошатся трое. Его не видят и громко спорят. Решают вопрос: куда им податься? Один, видно, раненный в руку, настаивает, чтобы добираться до Донца, а там можно переправиться к своим. Боварчук подумал: поспорят и уйдут, а он хоть поспит. Но затрещали кусты и к нему просунулся детина с перевязанной рукой. Оцепенев от неожиданности, он несколько секунд рассматривал Боварчука, потом, опомнившись, спросил: «Всё слышали, о чем мы говорили?». «Конечно», — ответил Боварчук. «Значит, вы такой же, как и мы, у нас путь один».

Путь один, но идти по нему можно и порознь.

Когда начало вечереть, отправился Онуфрий Николаевич с раненым солдатом в сторону Донца. Спутник рассказал по дороге, что попал в плен в районе Чугуева, а сам он из Красноярска.

Вдвоем идти было веселее. Зашли на хутор, от которого до Донца оставалось километров восемь. А там уже — на правом берегу — немцы, на левом — наши. Во дворе первой хаты встретили женщину. Начали расспрашивать, как добраться к реке. Сначала она боялась, говорила, что не знает, но Боварчук умел расположить к себе людей, и женщина указала на хату, в которой живет учительница — она должна им помочь.

Учительнице было лет двадцать пять. Встретила гостей приветливо, приготовила поесть, потом спросила, куда путь держат. Боварчук показал в сторону Донца.

— Туда сейчас нельзя, — ответила учительница. — Вечером посоветуемся как быть.

Отдохнули, помылись.

Перед заходом солнца пришел молодой мужчина. А когда настали сумерки, все вместе огородами пошли к Донцу. Через километра три вошли в камыш. Местами было воды по колени, а местами — по пояс. Над камышом вспыхивали ракеты, в ушах неприятно отдавались автоматные и пулеметные выстрелы. Прошли камыши и увидели чистую воду, на берегу высокие деревья, а дальше метров сто пятьдесят — немецкие окопы. Оттуда взлетали ракеты. Но переправляющихся прикрывал высокий берег. Боварчук тихонько спросил товарища:

— Ты одной рукой поплывешь?

— Конечно, — ответил сибиряк.

— А я не поплыву и двумя: не умею.

Начали шарить у берега, может, найдется какое-то бревно, но ничего не нашли.

— Мы столько с тобой прошли, — говорит сибиряк, — столько пережили. Бросить одного не могу.

Сели под деревом отдохнуть и поразмыслить, как быть дальше.

Внизу, в районе Изюма, шла сильная артиллерийская, минометная и пулеметная стрельба. Сидя уснули. Боварчук проснулся оттого, что сполз ногами в воду. Стрельбы уже не было слышно. Разбудил товарища. Тот решил на четвереньках разведать, есть ли кто в немецких окопах. Оказалось, что они пустые, только гильзы от патронов валялись да консервные банки.

Решили пойти вдоль берега и поискать, на чем бы переправиться. Где-то в километре от их ночного укрытия увидели плывущую по реке клетку из досок. На ней и форсировали Донец.

На другом берегу оделись и быстро скрылись в лесу. Здесь было полно немецких и власовских листовок. Решили пробираться в сторону Изюма. Двигались быстро, и вскоре показалось село Пески — пригород Изюма. Только друзья вышли на его открытую улицу, как со стороны поля ударил пулемет. Боварчук повалился на землю — вмиг сработала привычка старого солдата, и пополз в сторону сарая, что виднелся недалеко. Потом перекатился во двор дома. Во дворе он огляделся — товарища нет. Из-за угла сарая посмотрел на улицу — нет, как в воду канул.

Один пробирался за сараями к центру села, и вскоре оказался у дома своего старого знакомого. Двери дома — настежь, окна — выбиты, в комнатах — все перевернуто. С соседнего двора женский голос спросил:

— Кого ищете?

— Думал, Виктор Иванович дома.

— Он уже три дня как уехал с заводом. Вы что у него хотели?

— Думал достать кое-какую одежду.

Женщина пригласила Боварчука в свою хату. Там была еще старушка. Они занесли в сарай деревянное корыто, налили теплой воды. С таким удовольствием Боварчук никогда не мылся! Вода в корыте сразу стала черной. Ему принесли чистое белье, поношенный костюм, стоптанные ботинки. Будто лет двадцать сбросил.

А в хате его ждал чай с настоящим сахаром. Онуфрий Николаевич блаженствовал после стольких дней скитаний и невзгод.

Женщина рассказывала: она только что приехала из Старобельска, перевезла туда часть вещей, а теперь вернулась за мамой.

— А это костюм — вашего мужа? — спросил.

— Мужа. Его репрессировали в тридцать седьмом году. Но он никому зла не причинил, это какая-то ошибка. Очень больно за мужа, а на Советскую власть я не обижаюсь, это наша власть. Хочу работать, все силы отдать на оборону.

Боварчук запомнил на всю жизнь эту женщину — Марию Андреевну Бойченко, которая тогда жила в селе Пески по улице Криничной, 9. Это недалеко от Изюма.

После угощения Мария Андреевна вышла на улицу посмотреть, нет ли поблизости немцев или румын. Прошли переулок, как услышали крик. Румынский солдат остановил Боварчука. Старик сказал, что с женой спешит к родственникам. Мария начала просить, чтобы отпустили ее мужа, но румын наставил на нее винтовку и приказал ей вернуться домой, иначе он пристрелит обоих.

Вот и снова попался! По улице гнали колонну людей, в нее втолкнули и Боварчука. Пригнали в большой двор, где всех записывали, проверяли документы. Как же выкручиваться, ведь у него и негодящей справки нет. Решил сказать, что сидел в тюрьме в Изюме и только сегодня его освободили немцы.

— А за что сидел? — спросил румынский офицер.

— Я религиозный человек, пан офицер, не хотел брать оружия в руки, вот и получил пять лет.

Наверное, поверили, потому что отделили от остальных, выписали на румынском языке документ с круглой печатью.

Он знал, что с этим документом к фронту его не подпустят. И все же направился на Оскол. Там его задержали, дали по шее и направили в обратную сторону от фронта.

Вернулся к Марии Андреевне, отдохнул и пошел в сторону Купянска, потому что видел — в районе Оскола фронт не перейти.

Вместе с местными жителями Боварчук попал в Купянск, а там люди подсказали, что переправиться через реку можно в районе села Двуречное. Здесь на лодке Онуфрий Николаевич переплыл реку.

И вскоре оказался в селе Сватово неподалеку от Старобельска. Его в который раз арестовали, но — уже советские бойцы! Это было самое счастливое задержание в его жизни.

...Майора Решетова все больше одолевала тревога. Шел уже четвертый месяц, как он послал на связь с Винницким подпольем. И нет никаких известий. Телефонный звонок нарушил раздумья — его срочно вызывали в штаб. Дежурный офицер доложил, что ночью в районе села Сватово задержан неизвестный. Ввели старика с завязанными руками. На вид нарушителю можно было дать лет семьдесят. Длинные седые волосы, спутанная борода, лицо болезненное. Он еле держался на ногах.

— Ваша фамилия? — спросил старика.

Старик глянул на майора и вдруг молодо сверкнули его глаза.

— Орел с Верховины...

— Онуфрий Николаевич! Вот это маскировка — никогда бы не узнал...

В ту ночь говорили мало. Решетов записал только самое главное. После доклада в центр, он получил запрос — дать полную картину разведданных о секретном строительстве в районе Винницы, о делах местных подпольщиков.

22 сентября 1942 года был представлен доклад о том, что 9 июля 1942 года возвратился из Винницы разведчик-связник, который лично наблюдал за строительством дотов и дзотов, подземных ангаров и за другими работами, проводимыми противником. В частности, разведчик доложил о том, как гитлеровцы выкапывали в парке деревья и вывозили их для маскировки больших подземных сооружений в Коло-Михайловском лесу, а из окрестных сел выселяли жителей...

В. Д. Бредун В. С. Погорелов ПО СЛЕДУ ОБОРОТНЯ

Осенний воздух дышал прохладой. На городской улице встретились двое.

— Привет, Петро! Что-то я давно тебя не видел.

— Привет, Иван! Меня в городе не было. Ездил по туристической путевке в Румынию.

— А я смотрю на тебя и думаю, откуда такой пляжный цвет взялся. Вроде лето уже отошло. Ну, какие впечатления от поездки?

— Впечатлений много. Были мы в Яссах, Галаце, Бухаресте. Несколько дней отдыхали на побережье Черного моря. Вот там нас и пригрело солнышко. Слушай, а ты Жанну Ковалеву помнишь?

— Какую это Ковалеву?

— Да с нами в одном классе училась до войны.

— Конечно, помню.

— Встретил ее в Тимишоаре. Иду по улице, а она навстречу. Вот неожиданность! Я к ней, а она в сторону отворачивается, хотя по глазам вижу — узнала.

— Может, ты обознался?

— Как же я могу не узнать?!. Она мне ответила: ошибаетесь, я не из Бара. И быстренько дальше зашагала. Я аж остолбенел.

— А может, она это специально. Ты же знаешь, кем был ее отец во время оккупации?

— Кто этого не знает? Заместителем бургомистра Барской районной управы, приспешником фашистов.

— Не скрывается ли он там ныне? А Жанка не хочет, чтобы кто-то догадался. Потому и не узнала тебя...

Этот разговор имел свое продолжение.

По старой привычке следователь шел на работу, когда улицы города еще только оживали звяканьем трамваев, деловитым фырканьем автомобилей. Из головы не выходило вчерашнее совещание: стоял вопрос о розыске военных преступников, которые затаились под чужими фамилиями, надеются, что их минует кара. Областное управление КГБ располагает страшными свидетельствами горя советских людей, которое они пережили во время оккупации. В протоколе чрезвычайной государственной комиссии по расследованию преступлений немецко-фашистских оккупантов на территории Барского района отмечено, что на протяжении августа-октября 1942 года недалеко от города было расстреляно 7500 советских людей, в подавляющем большинстве женщины, старики и дети. Подобные массовые расстрелы проходили и в других местах. Фашисты не щадили даже грудных младенцев, бросали живыми в ямы.

Рядом с фашистскими палачами вырисовываются зловещие фигуры их пособников. Многие понесли заслуженное наказание. Но некоторые изменили фамилии и за рубежом представляются добропорядочными гражданами.

Войдя в свой кабинет, следователь раскрыл папку, где лежал протокол допроса лейтенанта полиции Рихарда Шульца. Убежденный фашист, член партии с 1937 года, действовавший, а затем осужденный на территории СССР, вспоминал, как он по приказу бригадефюрера Роде в ноябре 1941 года прибыл в город Бар, где стал начальником окружной жандармерии. В 1942 году его сменил на этой должности капитан Петрих (Шульц стал заместителем).

Припертый неопровержимыми доказательствами, Шульц вынужден был признать, что принимал непосредственное участие в арестах, облавах, погромах, в расстрелах коммунистов и мирного населения. При этом, правда, ссылался на приказы вышестоящего командования.

Несколько раз Шульц вспоминал начальника окружной полиции Андрусева — из местных предателей. Андрусев передал жандармерии список на 45 коммунистов — их арестовали и вскоре расстреляли.

Фамилия этого выродка в документах встречалась часто. Полицейский Ципко, расстрелянный по приговору военного трибунала в 1944 году, тоже во время допроса сознался: «В январе 1944 года вместе с Андрусевым мы расстреляли в кустарнике возле села Шпырки коммунистов Межмана, Чекановского и еще трех не известных мне людей. Когда несколько пуль, выпущенных начальником окружной полиции, попали в Межмана, он упал, но еще был жив. Тогда по приказу Андрусева я добил Межмана острием лопаты».

На кого они поднимали руку, автомат, лопату?

Карл Межман в двадцатые годы вместе с отрядом латышских стрелков прибыл на Винниччину для охраны границы молодого Советского государства. Встретил здесь свою судьбу и остался жить. До войны работал директором Барской швейной фабрики, инструктором райкома партии. А когда враг приблизился к городу — ушел с Красной Армией. Долго воевать ему не пришлось. Во время боев под Ростовом попал в окружение, был ранен, с большим трудом избежал плена и добрался домой.

Но уже через несколько дней его схватили полицаи. Больше двух месяцев продолжались непрерывные допросы, пытки. Враги подозревали, что Межман появился здесь неспроста. Оборвалась его жизнь 24 января 1944 года.

Вместе с Межманом был расстрелян председатель Маньковского сельсовета Сергей Кириллович Чекановский. Из-за инвалидности его не взяли в армию. Но не мог коммунист спокойно наблюдать, как родную землю топтали оккупанты. Чекановский организовал подпольную группу. Когда она приступила к активным действиям, нашелся предатель, который выдал...

Протокол допроса Ципко был длинным. Фашистский наймит подробно рассказал о массовых расстрелах в Мурованных Куриловцах, Ярышеве, Новой Ушице, Ялтушкове...

Он рассказал, как в Ярышеве возле обрыва, где убивали советских людей, кто-то из жандармов подбросил вверх трехлетнего ребенка, и Андрусев выстрелом из пистолета убил его в воздухе.

Чем дальше вчитывался следователь в материалы, собранные в папке, тем выразительнее вырисовывалось страшное лицо фашистского прихвостня, начальника окружной полиции. А ведь он, возможно, еще жив, где-то прячется. Такого выродка не должна терпеть земля. Правосудие над ним должно свершиться.

В Баре проходил семинар секретарей первичных организаций, пропагандистов и агитаторов. Следователь обратился к секретарю райкома партии с просьбой дать ему возможность выступить.

Слушали следователя внимательно. Война коснулась почти каждого, кто сидел в зале, отняла родителей или кого-то из близких. Многие сами сражались с фашистами, защищали родную землю.

Следователь рассказал о злодеяниях, которые совершили оккупанты в Барском районе, о тех наймитах, что верой и правдой служили врагам. И попросил партийных активистов узнать, возможно, рядом с ними трудится кто-то из очевидцев злодеяний Андрусева.

Сразу же после встречи к следователю подошли секретарь парторганизации швейной фабрики вместе с пропагандистом.

— Вы знаете, у нас на фабрике работает женщина, которая находилась здесь во время оккупации и видела массовые расстрелы людей.

Так следователь вышел на Клару Кричевскую.

Глядя на ее лицо, уже испещренное морщинами, черные волосы, густо посыпанные сединой, всматриваясь в большие глаза, в которых таилась тяжелая усталость, каждый мог принять ее за старуху. Но следователь знал, что ей всего 38 лет. В далеком уже 1942 году на долю семнадцатилетней Клары выпали жестокие испытания. 14 октября ее вместе с матерью, братом и сестрой в числе нескольких тысяч обреченных людей вели на расстрел. Старшие молились, плакали, дети надрывались криком. Разъяренно скалились овчарки, вместе с солдатами и полицейскими сопровождавшие растянутую на добрый километр колонну.

Руководил этой процессией начальник окружной полиции Андрусев. Небрежно поигрывая плетью, зажатой в руке, он покрикивал на своих подчиненных.

А те, зная крутой нрав скорого на расправу начальника, показывали рвение — прикладами винтовок, дубинками колотили несчастных. Сам Андрусев выстрелами из пистолета убил двух стариков и женщину с ребенком, которые, на его взгляд, шли недостаточно быстро.

Расстреливали невинных людей в рвах возле села Ивановцы. У Клары на глазах убили мать, сестру и брата. Только чудо спасло ее...

Из-за нервного потрясения нарушилась речь, она потеряла почти все зубы. Комиссия квалифицированных экспертов из Винницкого медицинского института установила, что подобная психическая травма является следствием тяжелого физического повреждения.

В кабинете следователя больше чем через двадцать лет после тех трагических дней Клара Кричевская, разволновавшись, не могла выговорить ни слова. Только при следующей встрече, когда она сумела побороть волнение, присутствующие смогли кое-что понять.

Это была первая, одна из самых важных свидетельниц, она могла лично засвидетельствовать злодеяния начальника окружной полиции Андрусева. Потом были и другие.

Заявление туриста из Бара, встретившего в Румынии свою бывшую одноклассницу, дочь предателя, еще раз натолкнуло следователя на мысль, что там может скрываться и заместитель бургомистра районной управы Ковалев, и начальник окружной полиции Андрусев. Вспомнилось, что именно оттуда в 1948 году вернулась младшая падчерица Андрусева — Галина Лобизнова вместе со своим мужем, тоже бывшим полицейским.

Правда, она заверяла: своего отчима не видела, говорила, что он, скорее всего, подался в Польшу... Явно заметала след.

Вспомнилось, задержанные во время освобождения Бара предатели утверждали: Андрусев бежал вместе с семьей, только в его повозку попал снаряд...

Конечно, этим наймитам была бы на руку смерть их бывшего начальника: можно свалить на него свои грехи.

Анализируя свидетельства очевидцев, перелистывая пожелтевшие страницы допросов предателей, следователь докапывался, откуда у Андрусева эта патологическая тяга к издевательствам и убийствам. До войны он был вроде обычным, хотя и с некоторыми недостатками человеком. Падение Андрусева началось, когда он, интендант, разворовывал армейское имущество. А потом уже шаг за шагом подходил к пропасти. Чрезмерное честолюбие, желание любой ценой подняться над окружающими, неодолимая тяга к власти. Для себя он не признавал никаких законов, они, на его взгляд, касались других. Пересидел время, пока линия фронта прошла через район и село, где он прятался, и вернулся в Бар. А там пришел в немецкую комендатуру и предложил свои услуги, ссылаясь на то, что неоднократно страдал от большевиков. Он был первым, кто так решительно перешел на сторону «нового порядка». И фашисты это оценили. Пошел на службу к врагам — стал палачом из палачей, подлым и безжалостным.

Чего стоит приглашение полицаям, составленное им: «В субботу 18 августа в Новой Ушице (этот поселок входил в состав Барского округа) будет организована оценочная стрельба (расстрелы), а потом товарищеский ужин, на который я вас приглашаю. Начало стрельбы в 13 часов...»

Его вина не ограничивалась массовыми расстрелами населения. Он охотился за коммунистами, комсомольцами, активистами. От его грязных рук погибла Прасковья Буга, честная женщина-труженица, была членом ВУЦИК. Андрусев лично расстрелял работницу райкома комсомола Надю Паламарчук. Он стрелял в грудь учителю-комсомольцу Юрию Мельнику. А когда пришел донос от предателя, что в селе Ивановцы замечено пребывание двух партизан, организовал облаву на них. Один народный мститель тогда был убит. Андрусев буквально озверел, когда узнал, что другому партизану удалось отстреляться и скрыться в лесу, а полицаи понесли потери.

Поиск бывшего начальника Барской окружной полиции повели целенаправленно.

Пришло сообщение, где поселился и в послевоенное время проживает пенсионер Георге Андрухов. Приметы совпадали. Сличили присланные фотографии с теми, что имелись в деле. Хорошо, что Андрусев любил увековечивать свою личность — по случаю получения медали из рук начальника жандармерии и присвоения ему звания лейтенанта немецкой армии, по случаю семейного праздника и без всяких случаев. Не думалось тогда предателю, что фотографии когда-нибудь станут уликами.

Окончательно убедиться, был ли безобидный пенсионер когда-то начальником полиции, помогли бывший его ездовой Войтко Водзяновский и бывшая работница управы Надежда Литинская.

С ними и выехал следователь в Унгены на границу, где должна была состояться передача преступника.

Он не мог точно вспомнить, когда именно у него возникло чувство опасности. Наверное, после вызова в прокуратуру, где интересовались, каким образом он получил права румынского гражданства. Тогда-то он обругал себя за то, что во время назначения ему пенсии потребовал, чтобы в трудовой стаж ему засчитали и службу в полиции, мотивируя тем, что Германия в то время была союзницей Румынии.

Чувство опасности не проходило. Оно еще больше обострилось, когда он узнал, что его личностью интересовался у соседей какой-то человек...

Теперь в долгие ночные часы, во время мучительной бессонницы, лихорадочно искал выход. Убежать, скрыться в другой местности навряд ли нынче удастся. Разве попробовать откупиться? Деньги у него были, хотя все время он разыгрывал из себя бедняка.

Один раз уже после войны пытался продать красноармейцам бракованных коней, что, конечно, ему не удалось. А когда в 1958 году умерла его жена, заявил, что у него нет денег на ее похороны. Расходы взяла на себя община.

Деньги и золото, награбленное там, в Баре, он хранил «на черный день». Кажется, этот день уже наступил.

Возле его усадьбы остановилась автомашина. Из нее вышло двое мужчин в гражданском. Опытным глазом он сразу заметил их военную выправку. Кольнула сердце догадка: это за ним. Тяжело и обреченно осел на стул.

Потом еще полтора месяца прошло в напряженном ожидании. С ним обращались, на удивление, корректно. Поселили в гостинице, в отдельном номере, из которого он не имел права выходить. И все время неотступно с ним кто-то был. Подкупить своих охранников ему не удалось. Всесильные деньги и золото, на которые он так рассчитывал, не помогли.

Его опять посадили в автомашину и повезли к границе. Там, на широком мосту через стремительный Прут, стояла группа людей, среди которых он безошибочно узнал и своего ездового, и сотрудницу управы...

Ноги сразу стали ватными. Пересиливая себя, сделал несколько шагов вперед. И услышал выкрик Водзяновского: «Это он, Андрусев!»

Следствие продолжалось долго. Тактика у Андрусева была такая: он признавал, что был начальником окружной полиции, но свое участие в массовых расстрелах и издевательствах над населением отрицал, полагая, что вряд ли найдутся свидетели, которые могут подтвердить это. Припертый к стене неопровержимыми доказательствами, Андрусев признавал отдельный факт, чтобы снова отказаться от остальных.

Следователю снова и снова приходилось обращаться к документам, вызывать новых свидетелей. Тоненькая папка уже давно превратилась в пухлые тома, где каждая бумажка говорила о кровавых деяниях Андрусева. Предатель причинил людям столько горя, что и сегодня нельзя без содрогания читать эти свидетельства.

Войтко Водзяновский вспомнил бой с партизанами на хуторе Комаровецком. Здорово тогда перепало фашистам и их наймитам. Они вынуждены были бежать, бросив убитых и раненых. Тогда и походила плеть начальника полиции по спине ездового, который отогнал коней, не дожидаясь конца боя: Андрусеву пришлось пеше драпать, рассчитывать на свои собственные ноги.

Вспомнил Водзяновский, как в конце 1943 года его начальник вместе с отрядом полицейских поехал в Конищевский лес: там лесники В. И. Вильчинскнй и И. А. Костровский подозревались в связях с партизанами.

Обоих арестовали, их дома сожгли.

Как не выкручивался Андрусев, но вынужден был признать и этот факт.

В тот осенний день 1966 года к Барскому районному Дому культуры трудно было подступиться. Кажется, все жители райцентра собрались здесь, на площади. Немногим удалось попасть в Дом культуры, где открылся судебный процесс над фашистским прихвостнем. На улице были установлены громкоговорители, через которые и транслировалось заседание выездной сессии Винницкого областного суда.

Процесс продолжался несколько дней.

По приговору областного суда от 21 октября 1966 года Андрусев Г. В. был осужден к исключительной мере наказания — расстрелу. Его просьбу о помиловании Президиум Верховного Совета УССР отклонил.

В. Д. Бредун И. И. Капацин СТАХ ВЫХОДИТ НА СВЯЗЬ

Земля, нагретая за день августовскими лучами, уже не изнывала от зноя: из Черного леса в село долетал легкий ветерок. Иван Карпович Драчук, бригадир полеводческой бригады, не спеша шел к своему дому, расположенному на краю села, среди раскидистых яблонь. Обычно в вечерний час Иван Карпович любил посидеть на лавочке у дома. Это начисто снимало дневную усталость. Но сегодня он сразу пошел в дом.

Жена встретила в сенях улыбкой.

— А у нас, Иван, гости!

— Родственники?

— Да нет, случайные прохожие. Говорят, идут в Майдан-Супруновский. Зашли воды напиться, передохнуть.

На длинной лавке у стены сидели два незнакомца. Один, помоложе, был в пиджаке из темно-зеленого немецкого сукна, темные брюки — навыпуск. На его белом полном лице блуждала улыбка.

— Не прогоните, хозяин? — на чистом украинском языке с заметным западным акцентом спросил он.

— А мне что, дома жалко? Отдыхайте. Только куда вы на ночь глядя идете?

— Как-нибудь доберемся. А пока поговорим.

Напарник разговорчивого незнакомца, высокий худощавый мужчина, за это время не произнес ни слова, только внимательно изучал Драчука своим цепким взглядом. Бригадиру стало как-то не по себе от такого пристального интереса.

А полнолицый продолжал:

— Вот вы, хозяин, украинец?

— Конечно.

— Мы дадим вам почитать листовки. Только не вздумайте никуда с ними бегать. Пожалеете потом. И не только вы, а и вся ваша семья. Мы из-под земли сумеем достать предателей. Понятно?!.

Полнолицый вытащил из кармана пистолет и поиграл им, потом небрежно бросил:

— Через несколько дней мы снова зайдем.

Не прощаясь, оба вышли из дома.

Из соседней комнаты выглянула жена:

— Кто это, Иван?

— Не знаешь?..

Утром бригадир был с листовками в сельсовете.

Установили посты наблюдения. Группа сотрудников КГБ постоянно дежурила в доме бригадира. Прошла одна ночь, вторая, третья. Но оуновцы больше не появлялись. «Наверное, кто-то предупредил», — решил начальник районного отделения майор Остапенко.

Черный лес, начинавшийся неподалеку от Дашковцов и тянувшийся через несколько областей аж до предгорий Карпат, долгое время был пристанищем бандеровских банд. Глухие лесные дебри, тайные тропы, известные только местным жителям, как нельзя лучше отвечали тактике войны, избранной так называемой Украинской повстанческой армией. Оуновцы боялись открытого пространства, где их в любое время можно было разбить силами регулярных войск. Как злобные хищники, они для своих вылазок выбирали ночь.

Но это их не спасало. Летом 1944 года, когда фронт подвигался к границе, здесь, в Черном лесу, наша часть окружила несколько сотен бандитов. После короткого, но яростного боя подавляющее их большинство было уничтожено вместе с руководителем Винницкого провода Богуном. Начальник штаба Олег был захвачен в плен.

Но главарей ОУН это не остановило. В январе 1945 года ими был создан новый краевой провод «Подiлля», охватывающий Тернопольскую, Каменец-Подольскую (ныне Хмельницкую) и Винницкую области. Провод занялся укреплением уцелевших организаций.

И опять в Черном лесу стало неспокойно. Участились террористические акты. Бандиты убивали активистов, обрабатывали население в националистическом духе, срывали мероприятия органов Советской власти.

На Винниччину бандиты проникали с западной Украины через территорию Барского, Жмеринского, Литинского и Мурованокуриловецкого районов. Отсюда тянулась линия оуновской связи к Центральному проводу с сетью пунктов и явочных квартир. И хотя к началу пятидесятых годов эта сеть была в основном ликвидирована, начальник районного отделения МГБ майор Остапенко имел все основания подозревать, что у бандитов имеются здесь пособники. Бандеровцы посетили Драчука как раз тогда, когда посты были сняты, — и в засаду не попали.

В следующий раз Драчук вовремя узнал их стук в дверь. И сразу же через чердак дома вылез наружу, чтобы предупредить чекистов. Но группа захвата опоздала. Бандеровцы, пригрозив жене бригадира расправой, успели скрыться. Искать их в ночном лесу было бесполезно.

Подобное происходило и по соседству с Дашковцами — в Коло-Михайловке.

Стаха разбудил лай собаки. Озлобленный Кудлай яростно пытался до кого-то дотянуться. Стах открыл дверь и ступил на порог. В темноте возле забора увидел две неясные фигуры.

— Кто там?

— Хотели к вам в гости зайти, — донесся голос из темноты, — да вот собака не пускает.

— Больно поздние гости, — насторожился Стах, но собаку придержал.

Двое незнакомцев прошли к дому.

— Мы из леса, Стах, — откровенно сообщил один из них, полноватый, среднего роста, однако лицо свое он прятал. — Говорить с тобой долго не будем. Для начала возьми эти листовки и почитай.

С этими словами незнакомец протянул Стаху несколько листков.

— Почитаешь, тогда и поговорим. Только никому о листовках не распространяйся. Мы тебя сами найдем.

И, торопливо попрощавшись, растворились в темноте.

Утром, добравшись попутной машиной до Винницы, Стах направился в областное управление МГБ. Принял его подтянутый майор с колодкой наград на кителе. Внимательно выслушав сбивчивый рассказ парня, он взял принесенные им листовки. Начал расспрашивать о семье, родителях, близких и знакомых.

Стах не скрывал ничего. Родители были раскулачены, до войны жили в Гавришовке, там работали. А закончилась война — вернулись в Коло-Михайловку, где купили небольшой дом. Среди бандеровцев знакомых нет. Учился он в Винницком мединституте на первом курсе.

— А вы не согласитесь нам помочь? — вдруг спросил майор, внимательно изучая Стаха. — С ответом не торопитесь, подумайте. Это может быть опасно.

— Я согласен! — не колеблясь, ответил Стах.

— Ого, какой смелый? — не сдержал улыбки майор и тут же опять стал серьезным. — Бандеровцы — враги коварные и хитрые. Недаром они вышли на вас. Видно, есть у них еще и сообщники. Вы постарайтесь войти к ним в доверие, выполняйте поручения. Но только никакой самодеятельности. Можно жизнью заплатить. А листовки эти заберите с собой. Хозяева за ними придут.

Еще долго длился разговор в кабинете чекиста. Майор старался предугадать все варианты будущей встречи, исключить неудачу, обезопасить Стаха.

Они появились поздним вечером, когда над селом высыпали первые звезды, а в домах сельчан приветливо засветились огни. Кудлай опять разъяренно рвался с цепи. Стах успокоил пса, провел гостей в дом.

Кроме двоих, уже знакомых Стаху, был и третий: скуластый блондин с длинными волосами, зачесанными за уши. Он сразу взял инициативу в свои руки.

— Я думаю, наши взгляды вы разделяете. С Советской властью, жестокую руку которой вы почувствовали на себе, ваши пути разошлись. Надеюсь, это объяснять не надо?

Стах неопределенно двинул плечами. Скуластый продолжал:

— Вы пока присматривайтесь к студентам, которые учатся вместе с вами, прощупайте их настроение. Возможно, среди них есть недовольные.

— Есть один.

Стах вспомнил своего однокурсника, явно набивавшегося в друзья. Но отталкивала от него какая-то подобострастность, желание угодить.

— Только он чересчур явно выражает свои симпатии, не в меру болтлив.

— А кто он такой? — скуластый уперся напряженным взглядом в лицо парня.

Стах понял, что попал в точку. Но виду не подал.

— Дмитрий Зарудняк.

Бандиты переглянулись.

— Я же говорил, — не выдержал полнолицый, — что Зарудняку доверять нельзя. Вот тебе еще одно свидетельство.

— Да, — согласился скуластый. — С ним придется прекратить все дела. И ты, Стах, старайся поменьше с ним бывать вместе. Осторожность не помешает.

— Я с ним и так не слишком в близких отношениях.

— Не надо, чтобы на тебя падала и тень подозрения. А мы тебя просим кое-что купить. В первую очередь, четыре компаса, учебники по истории и географии, канцелярский клей, папки и пишущую машинку. Деньги вот.

Скуластый вытянул из кармана пачку денег и небрежно кинул на стол.

— Встретимся через недельку на Каличах. Мы тебя там сами найдем.

Скуластый едва кивнул и в сопровождении двух бандитов вышел из дому.

Центральный винницкий базар Каличи. Здесь не утихали страсти, несмотря на холодное, хмурое небо, которое, казалось, вот-вот разразится снегом и дождем. В рядах, возле лотков и небольших ларьков шла оживленная торговля. Голоса продавцов, покупателей сплетались в один неумолчный гул.

Скуластого Стах увидел возле киоска, где продавали пиво с воблой. Он о чем-то оживленно разговаривал с незнакомым пожилым мужчиной в черном демисезонном пальто. Прижимая рукой купленные накануне учебники и папки, Стах сделал вид, что не заметил бандеровца, и прошел мимо толпы любителей хмелящего напитка.

Его нагнал скуластый.

— Ты что, меня не заметил? — настороженно спросил он Стаха.

— Разве в этой толчее узнаешь кого? — сделал удивленное лицо Стах.

— А я думал, увидел...

Он явно хотел, чтобы о его встрече с мужчиной в черном пальто никто не знал. А Стах уже мысленно успел составить портрет того незнакомца. Майор просил его быть особенно внимательным в подобных ситуациях. Сегодня вечером Стаху надо выйти с ним на связь. И рассказ о незнакомце поможет чекистам выявить еще одного пособника бандеровцев.

Скуластый взял у Стаха покупки.

— Где же пишущая машинка? — спросил он. — Она нам очень нужна. Я ее видел в комиссионном магазине прямо на витрине.

Стах удивленно повел плечами.

— Там ничего нет.

— Странно, еще три дня назад я видел.

Пишущая машинка в самом деле продавалась несколько дней назад. Но когда чекисты узнали о задании бандеровцев Стаху, то решили ее из магазина убрать. Пускай бандиты попробуют найти пишущую машинку в другом месте. Может, откроются новые их связи.

Об этом, конечно, знал и Стах.

За длинным столом в кабинете начальника областного управления МГБ сидело восемь человек. Сам генерал, седой, но еще стройный мужчина с воспаленными от недосыпания глазами, по своей старой привычке не сидел на совещании, а прохаживался по кабинету.

— Нам сообщили соседи из Каменца-Подольского, что в нашу область двигается группа важных бандеровцев. Ее цель — оживить националистическое подполье, организовать явочные квартиры, наладить распространение соответствующей литературы. Вполне возможно, что бандеровцы, которые вошли в контакт со студентом, — из их числа. Думаю, нам надо переходить к активным действиям. Как Стах — не подведет?

Майор Булгаков вскочил с места.

— Бандеровцы полностью доверяют ему, товарищ генерал. А смелости студенту не занимать.

— Сидите, — махнул рукой генерал. — Учтите, он среди врагов, опасных и ловких. Постарайтесь обезопасить его, парень жизнью рискует. Где они назначили следующую встречу?

— На окраине Винницы, со стороны Зарванцев, через два дня.

— Будем там их брать.

В морозный январский день по дороге на Винницу катили сани с тремя седоками. Видно было, что седоки основательно уже где-то зарядились, — разгоряченные лица, оживленный крикливый разговор... Время от времени они обеспокоенным взглядом окидывали кусты, росшие вдоль дороги, и это свидетельствовало, что цель их прогулки далеко не праздная, как должно показаться непосвященным.

Вот сани поравнялись с полуторкой, шофер которой уже давно копался в моторе. Возница остановил лошадь, вытянул из помятой пачки папиросу и подошел к машине прикурить у шофера.

— Товарищ капитан, — едва слышно доложил он. — Никто из бандеровцев на дорогу не выходил. Они так и остались в лесу. Мне это передали со второго поста наблюдения.

Шофер что-то недовольно сказал, и возница махнул рукой товарищам, сидевшим на санях:

— Засаду будем снимать. Бандеровцы оказались осторожнее, чем мы предполагали.

За срыв операции по захвату бандитов майору Булгакову вместе с его помощниками пришлось пережить немало неприятных минут в кабинете у генерала.

Следующая операция, в которой было предусмотрено всё, — также провалилась. Сорвала ее случайность. В театре, где должна была состояться очередная встреча бандитов со Стахом, дирекция отменила спектакль в связи с болезнью ведущих артистов.

Звонок от Стаха прозвучал поздно вечером. Майор Булгаков, как и большинство чекистов, был на месте. Уже несколько раз бандеровцам удалось ускользнуть. А дальше оставлять их на свободе нельзя. Неизвестно, что они еще могут натворить.

Стах звонил и, видно, спешил или ему кто-то мешал.

— Завтра у меня в два часа встреча с ним в районе доминиканского монастыря, — выпалил он и положил трубку.

Майор еще некоторое время ждал продолжения телефонного разговора. Но никто больше не звонил. Тогда он поспешил с докладом к генералу.

До поздней ночи разрабатывались детали будущей операции. Надо захватить бандитов врасплох, не дать возможности оказать сопротивление. Ведь операция предполагалась почти в самом центре города, где всегда многолюдно. В случае осложнений могли пострадать невинные люди.

Монастырь появился в Виннице в XVI веке. Выходил он своим фасадом на центральную оживленную улицу. Хотя монахов там уже давно нет, а в бывших кельях поселились жильцы, строение по-прежнему называют «доминиканским монастырем».

В полдень 8 февраля 1951 года здесь было как всегда людно. Кто спешил на базар Каличи, кто заходил в магазины, которых особенно много в этом районе. Репродуктор, висевший на одном из столбов, разносил песни из популярных кинофильмов.

Стах пришел на встречу раньше установленного времени. Ничего необычного на улице не заметил. На противоположной стороне улицы, возле тротуара, стоял трофейный «оппель» с дремлющим шофером. Двое мужчин в потертых шинелях и шапках-ушанках, видимо, встретив своего однополчанина, оживленно вспоминали второй Украинский фронт, своих друзей и командиров. Заслушавшись, Стах не заметил, как к нему подошли двое — скуластый и тот полнолицый, с которым он познакомился в первую встречу.

— О чем задумался, козаче? — улыбнулся полнолицый, хлопнув Стаха по плечу.

— У вас не найдется прикурить? — с протянутой в руке папиросой обратился к подошедшему бандеровцу один из троих однополчан. Полнолицый с готовностью полез в карман. Но так и не успев ничего понять, забился в крепких руках чекиста. Скуластый успел отскочить в сторону и выхватить пистолет, но воспользоваться оружием не смог. Выбитый уверенным ударом, пистолет отлетел далеко. К яростно сопротивлявшемуся бандиту уже бежали и шофер «оппеля», и еще неизвестно откуда взявшиеся чекисты.

Только когда задержаных бандеровцев посадили в машину, Стах вытер вспотевшее, несмотря на 15-градусный мороз, лицо. А к нему направился веселый майор Булгаков с дружески протянутой рукой.

Задержание двух бандеровских эмиссаров в феврале 1951 года в городе Виннице было только первым шагом крупной чекистской операции, для которой создали специальную межобластную группу. Ее результатом, кроме задержания остальных восьми участников бандитской группы (один убит во время перестрелки), стало выявление сети конспиративных явочных квартир, где было изъято 1206 националистических книг и брошюр, 4071 экземпляр антисоветских листовок, 7 националистических флагов, большое количество архивных документов.

Оуновскому подполью на Винниччине был нанесен сокрушительный удар.

П. Г. Петренко И. И. Ковтонюк ЗАМОРСКИЙ ЖЕНИХ

Небольшая вилла в лесу в нескольких милях от Бад-Гомбурга. Дорога пересекла поляну, обогнула холм и уперлась в ворота. Рядом с брамой — черная табличка с неприметной, но четкой надписью золотистыми буквами: «Аграрная школа доктора Леонарда Креймера».

Лимузин сбавил ход и вот-вот должен был остановиться. Механическая брама открылась и снова закрылась, как только машина въехала во двор. Звякнули тяжелые задвижки, и двое атлетического сложения парней исчезли за углом двухэтажной виллы.

— Приехали, пойдем, — сказал Лемке Вольдемару Закревскому и заглушил мотор автомобиля.

На крыльце появился средних лет, среднего роста и вообще какой-то средний человек в сопровождении знакомого Вольдемару американца.

— Доброе утро, господин доктор. Гуд монинг, сэр, — Лемке прогнулся в учтивом полупоклоне, и полушепотом Вольдемару: — Это господин доктор Креймер — хороший знаток России, прожил там не один год. А мистер Гордон прилетел вчера.

— Прошу в дом, господа.

Потом как кошмарный сон Вольдемар Закревский вспоминал проведенные здесь, в аграрной школе, четыре месяца. Его вводили в будущую роль беззаботного автотуриста, интенсивно тренировали физически, заставляли усиленно изучать русский язык, обычаи и нравы, маршруты. Особенно — что касается маршрутов: города и поселки, повороты, зигзаги автотрасс, проселочные дороги — все до мельчайших подробностей.

...Пограничники на эстакаде заканчивали осмотр машины. Капитан внимательно рассматривал документы Вольдемара Закревского. Хорошая зрительная память подсказывала, что он уже его видел.

Капитан старался оттянуть время — листал страницы документов медленно, внимательно всматривался в каждый знак. Формально все было в порядке, но интуиция подсказывала: что-то здесь не так. Автотуристу, гражданину Австралии, паспорт выдан в прошлом году в Австрии, в Вене. После того уже успел побывать в ГДР, Чехословакии, Югославии, Польше. Проезжал и здесь через границу...

Подошел прапорщик:

— Товарищ капитан, вас к телефону.

Доложив о своих сомнениях и получив указание пропустить туриста в страну, капитан вернулся и отдал документы. Оставшиеся формальности закончили быстро.

Таможня осталась позади. Ярко-зеленый «фольксваген» быстро набирал скорость. Вольдемару не зря посоветовали воспользоваться автомобилем этой марки. Неброский с виду и сравнительно недорогой, он вместе с тем достаточно надежен, вынослив, быстроходен.

В этот раз путь лежал на Винницу. Опрятный городок с обилием зелени и живописной рекой.

Он получил задание создать в некоторых городах, в том числе и в Виннице, группы из трех-пяти человек, недовольных существующим в СССР строем, соответственно обработать. В каждом городе он должен оставить человека мыслящего и перспективного, в будущем способного выполнять сложные задания Центра.

Андрей знал, что Владимир Петрович, их сосед и друг отца, работает в управлении госбезопасности. Но когда тот позвонил Андрею и попросил о встрече, парень заволновался. Люди этой профессии всегда были для него какими-то таинственными, их работа — скрыта от глаз всех. Поэтому на встречу в условленном месте в парке он пришел минут на сорок раньше. Чтобы скоротать время, купил газету «Советский спорт», но так и не читал.

Владимир Петрович подошел неожиданно.

— Ну, здравствуй, Андрюша! А ты прямо по дням взрослеешь, мужаешь, — голос звучал ровно и мягко. — Как дела?

— Нормально.

— Как учеба? Английским, наверное, уже владеешь свободно?

— Вообще неплохо. Через год заканчиваю.

— Помнится, ты занимался дзю-до...

— Угу. Кандидат в мастера спорта.

— Да-да. Ты, наверное, хочешь спросить, зачем я тебя позвал? Сейчас расскажу. Ясное дело, о нашем разговоре не должен знать абсолютно никто. Сам понимаешь. Даже отец и ближайшие друзья. Договорились?

— Хорошо.

— Я хочу обратиться к тебе с поручением, вернее, с просьбой. Не откажешь?

— Что вы, Владимир Петрович! Вы же знаете, отец меня всегда учит: надо — значит надо...

— Ну, тогда слушай. Сегодня же обратись в деканат с просьбой, чтобы тебе разрешили не ехать на сельхозработы. Устроишься на некоторое время спортинструктором в кемпинге. В Стрижавке, знаешь?

— Знаю. Турбаза «Ласточка».

— Из деканата сразу поедешь туда, прямо к директору. Скажешь, что тебя направил Владимир Петрович.

— А что дальше? — Андрей понимал, что не для этого его позвал Владимир Петрович.

— По нашим данным, завтра туда должен заехать один автотурист-иностранец. Для нас он представляет интерес. Познакомишься с ним. Было бы хорошо, чтобы вы подружились и чтобы он тебе доверял. Это полезно и для твоей языковой практики, он прекрасно владеет английским: австралиец. А дальше посмотрим по обстоятельствам. Я тебя познакомлю со своим младшим коллегой — его зовут Александр Николаевич. Кстати, тоже серьезно занимается борьбой. Будешь с ним поддерживать контакт.

Владимир Петрович и его коллега засиделись на работе допоздна.

— Интересный тип этот Закревский, — заметил Владимир Петрович.

— Н-да. В течение года третий раз заезжает к нам как автотурист. Делать ему больше нечего?

— Как думаешь, Саша, по карману это учителю математики, пусть лучшего колледжа Мельбурна? Если б даже он всю жизнь копил на это деньги, Но согласись, легко расстается с деньгами лишь тот, кому они легко достаются. Значит, тут действительно что-то не так.

— Вот и я говорю. Денег он вроде бы не считает. Это, во-первых. Во-вторых, каждый раз оформляет турпоездки по СССР в третьих странах — то в Австрии, то в ФРГ, на этот раз — в Польше, через фирму «Орбис». Кроме того, известно, что Закревский довольно хорошо владеет русским.

— Действительно, личность интересная и сложная.

— Будем рассчитывать в основном на Андрея. Естественно, не упуская наших других возможностей.

Владимир Петрович достал из папки пачку фотографий Вольдемара Закревского. Высокий, крепко сложенный, черноволосый, лишь кое-где пробивается седина. Тонкий, длинный с большой горбинкой нос, настойчивый, хитрый взгляд.

— Похож на грифа, — подметил Александр.

— Ты знаешь, похож. Что ж, так его условно и назовем.

Владимир Петрович написал на папке с материалами по Закревскому большими буквами: «Гриф».

«Интурист» предложил разместиться в гостинице «Октябрьской». Отлично, — решил Закревский. — Если не обращать внимания на трамвай, который громыхает под окнами. Но бог с ним, с трамваем. Тут неплохой ресторан, рядом большой универмаг. Говорят, один из лучших. В нем полки трещат от товаров. Хотя и любителей заграничного тряпья, как и в других городах, тоже немало.

Здесь всегда полно молодежи.

Но Вольдемар вспомнил, что в Бад-Гомбурге ему внушали, что в «Интуристе» даже стены имеют глаза и уши, и желательно от его услуг отказаться, если есть такая возможность. Лучше остановиться на уютной турбазе в пригородной зоне Винницы, где и людей — на пальцах пересчитаешь. Если кто-то и будет проявлять к нему повышенный интерес, то это легко заметить.

«Фольксваген» лихо подкатил к кемпингу и, взвизгнув тормозами, остановился. Вольдемар вышел, закрыл машину на ключ и направился к администратору турбазы.

Когда оформил все необходимое для проживания, еще вернулся к машине. И увидел: стало спускать колесо.

Переставить запаску — пустяк, дело нескольких минут. Но бортировать колесо так не хотелось! Да и промокнуть под дождем, который вот-вот начнется, не было резона. И оставаться без запаски Вольдемар тоже не хотел — машина могла понадобиться в любой момент.

Осмотрелся. Вокруг никого.

Ага, вот появился какой-то парень в спортивном костюме.

— Эй, парень!

— Что случилось?

— Ты тут отдыхаешь?

— Если бы. Подрабатываю.

— А ты не показал бы мне, где здесь автосервис?

— Можно, — Андрей безразлично пожал плечами.

— Ну, тогда садись в машину, съездим.

Хлопнули дверки, и машина мягко тронулась с места.

— Познакомимся. Вольдемар Закревский. Друзья называют и Джорджем. Как тебе больше нравится. Я у вас несколько дней буду отдыхать.

— Можно и Джордж. А я — Андрей.

— Ты сказал, подрабатываешь. А чем занимаешься вообще?

— Студент. Учусь в пединституте. На факультете иностранных языков.

— Нужны деньги? — Вольдемар старался, чтобы в его вопросе было как можно больше сочувствия.

— Разве где-нибудь есть студенты, которым не нужны деньги?

Оба рассмеялись. Андрей чувствовал, что начал чем-то импонировать Джорджу.

— Может, и есть, не знаю... И кем ты будешь? Переводчиком?

— Нет, учителем. Буду преподавать в школе английский язык.

— Ха! Представь себе, и я учитель. Только — математики. Английский тоже знаю — я ведь живу в Австралии. Так что нам обоим повезло, можем разговаривать и по-русски, и по-английски.

— А мне показалось, что вы — поляк. Фамилия польская.

— Я действительно поляк. Но родители давно выехали из Польши. Я еще ребенком был. Сначала в Югославию, а лет двадцать тому назад — в Австралию.

— Зачем?

— Как тебе сказать. Рыба ищет где глубже...

На станции технического обслуживания справились быстро. Решили сразу вернуться в кемпинг, Вольдемар хотел разобраться с вещами и освежиться с дороги перед ужином.

— А почему вы не остановились в городе, где-нибудь в гостинице?

— Мы знаем, что у вас иностранцы под наблюдением. А к тем вашим людям, которые общаются с иностранцами, КГБ относится с недоверием и даже предвзято. Кстати, ты не боишься, что тебя «засекут» и выгонят из института из-за меня?

— Не знаю. Чего тут бояться? Я считаю, что вправе сам себе выбирать друзей и знакомых. Каких хочу. И встречаться, разговаривать, дружить с кем хочу.

— Молодец, правильно. Я вижу, ты парень серьезный, самостоятельный. У нас мог бы достичь многого. Тем более, что знаешь английский. Однажды мой друг Эдди Бачинский сагитировал одного знакомого поляка. Дал ему вызов, и тот приехал из Польши в Австралию. Не думай, не шатался без работы, нет. Это все пропагандистские басни. Мы всегда помогаем своим друзьям и землякам. Представляешь, работал механиком-мойщиком машин, а зарабатывал больше, чем у себя в Лодзи инженером. По пять-шесть долларов в час. Я ему говорил — изучай английский. И Эд говорил. Не послушал. А то мог бы иметь место куда более прибыльное — был бы, например, официантом в каком-то экзотическом ресторане. Или еще где-нибудь на хорошо оплачиваемой работе со щедрыми чаевыми. Я уже не говорю о работе по специальности — вообще катался бы как сыр в масле. Сколотил бы деньжат и открыл свое дело. Как это у вас говорят? Хочешь жить — умей вертеться?

— Говорят...

— А ты поехал бы к нам?

Андрей понял: провокационный вопрос.

— Не знаю. Подумать надо. Я никогда не делаю поспешных шагов. Всегда надо хорошенько подумать, иметь какие-то, хоть минимальные гарантии. Но если я что-нибудь решу, — то меня уже никто и ничто не собьет. И потом институт все равно надо закончить.

— Все правильно. Ты действительно молодец.

Как раз подъехали к кемпингу.

— Ну, пока, я пошел.

— Подожди. На, вот, почитаешь на досуге. Потренируешься читать настоящий английский и посмотришь картинки. Тут есть хорошенькие девочки.

Джордж достал пачку газет и журналов и сунул их Андрею в руки. Сверху положил брелок.

Освежившись, поехал в ближайший ресторан «Дубовая роща». Зал был переполнен. Играла музыка. Молоденькая официантка явно не справлялась, хотя и крутилась между столиками, как белка в колесе.

Достал пачку сигарет «честерфилд», закурил.

— Извините, у нас не курят. Выйдите, пожалуйста, в вестибюль или на улицу. — Голос официантки звучал достаточно убедительно и твердо.

Вольдемар желал привлечь к себе внимание, но не конфликтовать с работниками ресторана. Встал, медленно пошел к выходу.

— У вас не курят, а у нас курят, — сказал наигранно раздраженно.

— Интересно, где это у вас? — спросил молодой человек лет двадцати восьми-тридцати, тоже вышедший перекурить после изрядной дозы выпитого спиртного.

— В Австралии. В Мельбурне.

— Где, где?

Вольдемар узнал молодого человека из компании, сидящей за соседним столиком.

— Вы, говорите, из Австралии?

— Да, из Мельбурна. А что?

— Просто интересно.

— Конечно, интересно. Почти так, как мне у вас.

— Почему почти?

— Потому, что у нас интереснее. По крайней мере туристам. Я, когда приехал в Мельбурн, тоже долго не переставал удивляться всему и всем. Потом привык. Вообще, Австралия богата экзотикой.

— А вы хорошо разговариваете по-русски. Откуда знаете язык?

«Хм. Любопытный парень. Ну что ж, поговорим, раз набиваешься в собеседники».

— Я не только по-русски могу. По-английски, по-польски, по-сербо-хорватски, по-немецки.

— Ух ты? Полиглот?

— Каждый интеллигентный, образованный человек должен знать несколько языков. Это, можно сказать, принцип, мое жизненное кредо. Да и не только мое. Так считает каждый, кто рассчитывает достичь хоть какого-нибудь успеха. Кому нужны невежды? Кстати, давай познакомимся. Меня зовут Джордж, Вольдемар Закревский.

— Михаил, — парень протянул руку.

— Значит, Майкл. О’кей. Пойдем, угощу, отметим знакомство.

Музыканты как раз сделали перерыв и разговаривать стало удобнее. Джордж кратко рассказал о себе. Сначала ничего не расспрашивал — пусть парень прилипнет к нему покрепче. И выпьет.

— У нас, я тебе скажу, если имеешь голову на плечах, можно жить хорошо. Полная свобода и раскованность. Вот я — живой пример. Почти год путешествую по Европе и по России.

— Это, наверное, очень дорого?

— Для тебя, думаю, вообще недоступно. А у нас можно жить хорошо. — Вольдемар всячески старался подчеркнуть это. — А еще если имеешь свое дело...

— Какое?

— Э-э, парень, секрет. Надо уметь хранить секреты, — Австралиец поднял вверх указательный палец и загадочно закатил глаза. — Тем более, если от этого зависит твое благополучие. Ты пей, пей, не стесняйся. Настоящий армянский коньяк. Его, а еще русскую баню я оценил у вас больше всего.

Михаил широко раскрытыми глазами смотрел на собеседника. Он познакомился с настоящим австралийцем! Да еще таким компанейским.

Вольдемар вышел к машине. Достал с заднего сиденья полиэтиленовый пакет. Вернулся и бросил Михаилу на колени.

— На, это тебе, Майкл.

— Благодарю... — Парень стал доставать из пакета джинсы. — «Монтана»? Ух ты! Вот это да!

«Этот парень мой, — сделал вывод Вольдемар. — Вот как он смотрит на все это шмотье — как заколдованный. Видимо, любит порисоваться и пожить на широкую ногу».

— Майкл, а я, между прочим, совсем не знаю, кто ты такой и чем занимаешься. Может, тебя приставил ко мне КГБ?

— Что вы! Обижаете! Я — летчик. Так сказать, малая пассажирская авиация. Местные авиалинии.

— Тоже интересно. Романтическая профессия. А ты организуешь подружек? — неожиданно изменил тему разговора. — Для себя и для меня. О’кей?

— О’кей.

«Порядок. Кажется, еще один «клюнул», — подумал Вольдемар.

Много времени не потребовалось. Михаил представил своих подруг.

— Это Ирина. А это Валентина.

— Очень приятно. Джордж.

Вольдемару, неплохому все-таки физиономисту и психологу, без особых усилий удалось понять, что с девушками общий язык он найдет. По их манерам держаться, разговаривать, по тому, как они пытались выделиться, привлечь к себе внимание. Молодец, Майкл. А я, признаться, не ожидал... Но ладно. Еще не время тешиться.

Вольдемар заметил, что Михаил успел натянуть на себя новые, только что им подаренные джинсы.

— Что будем пить? Коньяк? Шампанское?

Девушки переглянулись.

— Мы — шампанское.

— Отлично. А мы с Майклом коньяк. Это мужской напиток. Не так ли, Майкл?

— Угу. Согласен.

— Нам Миша рассказывал о вас. Так интересно.

— А не скучно одному путешествовать? — это уже спросила Ирина.

— Если бы я встретил вас раньше, взял бы в попутчики, — пошутил Вольдемар.

Не очень остроумно, но все рассмеялись.

Он разглядывал Ирину. Выше среднего роста, стройная, длинноногая, прекрасно сложена. Симпатичная, привлекательная. Девушка отличалась экспрессивностью и подвижностью. С ее лица не сходила улыбка.

Валентина же более спокойная и сдержанная.

Несколько ребят, сидевших за соседним столиком, откровенно глазели на компанию с иностранцем, и Вольдемар не мог не заметить их интереса. Но подобное его не смущало.

«Такая мне и нужна, — думал он об Ирине. — Только бы не слишком увлечься и не потерять голову. Но я же не юнец, как этот Майкл. Не имею права. Самоконтроль прежде всего».

Подали шампанское, коньяк и закуски, и Вольдемар расплылся в любезностях перед девушками.

— Это действительно скучно — путешествовать одному. Но что поделаешь, если я в целом мире один.

Выпил одним махом. Михаил последовал его примеру. Девушки отпили из бокалов шампанское.

Несколько минут сидели молча — закусывали.

— Обычно пьют сначала за знакомство, — нарушила молчание Валентина.

— А знаете, у меня такое впечатление, что мы знакомы уже давно, — подморгнул Вольдемар Ирине.

Никто не возразил. Подумали, если Джорджу так нравится, пусть будет так. Он же иностранец.

Между тем Вольдемар соображал, как предложить Майклу и девушкам заграничное тряпье за умеренную цену, целую кучу которого навез сюда.

— А вы надолго в Винницу? — спросила Ирина.

— Пока что мне здесь нравится, — Вольдемар избегал прямого ответа. — А будет ли нравиться дальше, — зависит от вас.

После ресторана Вольдемар с Ириной долго сидели в машине. Курили, разговаривали, целовались.

— Ну, как дела, что нового по «Грифу», — Владимир Петрович оторвал взгляд от бумаг, лежащих перед ним, и посмотрел на Александра, который вошел в кабинет.

— Вот, Андрей передал макулатуру.

Он положил на стол стопку газет и журналов, врученных Андрею Вольдемаром Закревским.

— Мы сделали перевод некоторых статей. Ярко выраженная антисоветчина. Дешевый ход. Вот, например, в журнале «Ньюсуик» статья о так называемом советском плане окружения Заира, Замбии, Родезии и Намибии. Помещена карта Африки с подписью: «Афганское поле боя. Советский план». Нечто похожее в журналах «Тайм», «Экономист», газете «Канберра таймс»...

— Ясно. Что еще?

— Андрей сообщил, что «Гриф» постоянно проверяет его. Общаясь с ним, неожиданно отлучается и следит, как парень на это реагирует. Несколько раз без видимых причин посещал его комнату на турбазе. Расспрашивал, в какой школе учился, почему не поехал со студентами на сельхозработы. Задает одни и те же вопросы по нескольку раз, но в разных формах и разных ситуациях. Установлено также, что «Гриф» подъезжал к школе, где учился Андрей, заходил туда, сфотографировал ее. И еще. Интересовался, служил ли Андрей в армии, кто его близкие родственники.

— Да, да. Небезобидная птичка. Тем более, если добавить то, что выяснил я. В книге отзывов «Интуриста» оставил запись, что ему очень понравилась Винница, и просил разрешения побыть здесь на несколько дней дольше — за счет пребывания в Ровно.

— Я думаю, можно разрешить. Посмотрим, как будет себя вести.

— Теперь дальше. Каждое утро «Гриф» делает пробежки от кемпинга почти до самой «Дубовой рощи». Может, его интересует особо охраняемый объект, который находится в этой зоне. Тем более, что раньше за ним также наблюдались попытки проникнуть к военным объектам.

Поступили сообщения и от коллег из других городов: 1976 год. В качестве автотуриста ездил по маршруту Львов — Смоленск — Москва. Вместе со своим соотечественником, Эдмундом Бачинским, тоже поляком по национальности, уроженцем ФРГ, 1945 года рождения, по предварительным данным коммерческим служащим. Устанавливали контакты с советскими гражданами, собирали информацию тенденциозного характера, отдельных людей склоняли к выезду за границу. Оба настроены резко антисоветски.

1979 год. Поездка по этому же маршруту, но с заездом в Минск, Харьков, Сочи. Поведение то же.

Опять 1979 год. С тем же Бачинским и женами отдыхали в Сочи и Адлере. Здесь его интересовали какие-то объекты.

Предлагается проработать три версии.

Первая: «Гриф» — агент спецслужб и по их заданию занимается подбором и изучением возможных источников информации, проводит их антисоветскую обработку.

Вторая: «Гриф» — эмиссар зарубежных антисоветских подрывных центров и выполняет их задание по проведению враждебной деятельности.

И третья: «Гриф» проводит идеологическую обработку своих знакомых по собственной инициативе, в силу своего личного враждебного отношения к Советскому Союзу и социалистическим странам.

Ирина пригласила Вольдемара домой.

— Пойдем ко мне, поужинаем. Дома никого нет, родители поехали к родственникам.

В скромной небольшой квартире было уютно.

— Если бы ты могла себе представить, как я соскучился по домашней обстановке...

Ирина не знала, что ответить, поэтому промолчала.

За ужином Вольдемар начал разговор, к которому давно готовился.

— Не знаю, как буду жить без тебя... Скажи, ты бы вышла за меня замуж?

— Я?.. Н-не знаю... Ведь ты далеко...

— Ну, сейчас, допустим, очень близко, — он, обняв девушку, поцеловал. — А расстояния и границы любви не помеха.

Ирина закрыла лицо руками.

— Где и как мы будем жить?

— Где захочешь. И причем хорошо, не беспокойся. Вот, посмотри. — Вольдемар достал из кармана толстое портмоне, а оттуда — небольшую пухлую книжку. — Чековая книжка на семьдесят восемь тысяч долларов. Есть еще фунты стерлингов, марки — что хочешь. Это только пятая часть моих сбережений. А если удачно закончу некоторые свои дела, сорву еще один куш. Тогда выедем в Австралию. Или в Европу — куда захочешь.

— Джордж, мы же совсем не знаем друг друга...

— Главное, что ты мне нравишься, я тебя полюбил. А ты?

Ирина легонько поцеловала его в губы.

— Я послезавтра еду в Польшу. Поэтому я и задал тебе этот вопрос. С ответом можешь не спешить. Хорошо взвесь, подумай. Но я хотел бы услышать его до отъезда.

Закревский знал, что Ирина «клюнет». Знал давно — как только услышал отрывок ее разговора с подругой. Тогда она намекнула: «Как бы я была счастлива, если бы пришлось жить где-то за границей, с каким-то зажиточным, деловым, богатым человеком, купаться в роскоши. Белла, моя одноклассница, выехала с родителями в Штаты, там вышла замуж за владельца большой клиники, живет, горя не знает. Как я ей завидую...»

Он и понял, что Ирина не устоит перед соблазном. Стремление к легкой жизни и беззаботности у нее превыше всего. Эх, детка.

— Да, — прервала молчание девушка.

— Что — да?

— Да. Ответ на твой вопрос. Ты его получил.

Он снова крепко обнял и поцеловал девушку.

— Я люблю тебя.

Ночевать остался у Ирины.

Наутро Вольдемар имел такой же собранно-деловой вид. Принес из машины большой баул.

— У меня еще масса дел и формальностей. Во-первых, где мы оформим брак, в какой стране?

— Конечно, здесь.

— Для этого нужны какие-то документы. Я заеду, узнаю какие. Все равно есть еще кое-какие дела в «Интуристе». Вот, здесь много вещей, — показал он на баул. — По вашим рыночным ценам тысячи на две с половиной. Джинсы, изделия из джинсовой ткани, хорошее белье, часы, прочее. Посмотришь, что подойдет и понравится, — оставь себе. Остальное продай — предложи кому-нибудь из знакомых. Я вернусь в ноябре, нам нужны будут деньги.

Вскоре Закревский встретился с Андреем. Сообщил и ему, что вынужден уехать. Но поедет через Ровно — такой маршрут обусловлен путевкой.

— Знаешь, Андрей, ты мне очень понравился, я так привязался к тебе. И хотел бы как другу помочь устроить свою жизнь. Помнишь, я спрашивал тебя, согласился ли бы ты выехать в Австралию?

— Помню.

Тогда Андрей не понял — Джордж шутит или говорит серьезно.

— Думал над этим?

— Думал.

— И какого ты мнения?

— Не знаю...

— Ну что ты заладил: «не знаю, не знаю». Очнись, парень. По глазам вижу — знаешь ты хорошо.

— В принципе можно, но только после того как закончу институт.

— Естественно, молодец. Правильно думаешь. Так вот, слушай меня внимательно. Институт тебе надо не просто закончить, а закончить хорошо. Это первое. Кроме английского, ты должен в совершенстве овладеть еще и немецким. Это второе. Дальше. Постарайся обязательно еще в институте поступить в партию. Это повлияет и на твое распределение и на дальнейшую карьеру. Займешь более выгодное место в обществе. Вообще всем своим поведением должен показывать, что ты абсолютно лояльный. Я, конечно, мог бы устроить твой выезд сразу после окончания института, но полагаю, что это будет еще рано. Надо немножко стать на ноги, «опериться». И подготовить все необходимое. Я приеду через два месяца — и мы еще вернемся к этому разговору.

— Может, помочь с реализацией вещей?

— Нет, тебе этим заниматься не следует. Если мне понадобиться твоя помощь, то в деле более достойном тебя. Вот тебе мой адрес в Мельбурне. — Вольдемар быстро исписал лист маленького блокнота, вырвал его и протянул Андрею. — Писем сюда не пиши. Адрес бережно храни и никому не показывай. Вот еще один адрес — в Польше. Сюда можешь писать письма. Я их получу в любом случае. Приеду в Польшу — напишу тебе.

— Хорошо. Когда вы будете у нас снова и как вас разыскать?

— Я сам тебя разыщу. Об этом не беспокойся. Оставь мне только свой телефон и адрес.

Андрей собственноручно написал в записной книжке Вольдемара свой телефон и адрес.

— Да, вот что еще. Если здесь будет кто-то из моих хороших друзей, ты окажешь им несколько мелких услуг? Абсолютно безопасных для тебя, разумеется.

— Конечно, о чем речь. Всегда пожалуйста.

Закревский достал из кармана электронный наручный хронометр с браслетом, протянул Андрею.

— На, это тебе мой подарок. Последняя модель. С микрокалькулятором, будильником, набором мелодий, таймером и еще разными мелочами, разберешься.

— Нет-нет, что вы. Я рассчитаюсь...

— Брось, парень. Я же тебе сказал, что это подарок.

Владимир Петрович изучал и сопоставлял телеграммы, полученные от коллег из разных городов, обращал внимание на каждую мелочь.

Вот сообщение из Краснодара: «с 22 по 29 июня 1979 года Закревский Вольдемар пребывал в Адлерском кемпинге «Черноморец», где вместе с Закревской Данутой и супругами Бачинскими активно устанавливали контакты с советскими гражданами, отдельных склоняли к выезду за границу».

Из Черновцов: «В процессе бесед с людьми Закревский вел их изучение и обработку в антисоветском духе, отрицательно высказывался о Советском Союзе, руководстве партии и государства».

Из Минска: «Гражданин Австралии Закревский Вольдемар дважды был в Минске: в августе 1976 года, как автотурист, останавливался в городе; в июле 1979 года — транзитом. Во время первого пребывания инициативно встречался с жителями города, особенно с молодежью. В разговорах с ними отрицал наличие в Советском Союзе элементарных свобод. Заявлял, что советское правительство искусственно ограничивает выезд людей за границу с тем, чтобы они не видели преимуществ капиталистического строя. Убеждал, что в других социалистических странах люди настроены против СССР из-за якобы постоянных вмешательств в их внутренние дела. Подчеркивал экспансионистский характер политики Советского Союза по отношению к развивающимся странам».

Были аналогичные сообщения из других городов. А вот последнее — из Ровно, куда заехал «Гриф» по дороге к границе: «Позавчера утром Вольдемар Закревский зашел на квартиру некоего Бромберга Игоря Львовича, еврея, который имеет родственников в Канберре и выезжал туда в прошлом году по частным делам. Бромберг в это время находился в Киеве, в командировке, куда поехал на собственной машине. Жена по телефону сообщила ему о визите Закревского и к вечеру, прервав командировку, Бромберг прибыл в Ровно...»

«Хм. Без серьезной причины в такую даль не поедешь и командировку прерывать не станешь», — подумал Владимир Петрович, позвонил Александру, попросил его зайти.

— Саша, систематизированы вопросы, которыми «Гриф» более всего интересовался во время пребывания в нашей стране?

— Да. Вот они.

Александр стал читать:

«Как относятся советские люди к КПСС и Советскому правительству.

Все ли коммунисты верят в коммунистические идеалы.

Интересуется ли советская молодежь политикой, будет ли воевать в случае войны с Западом.

Какая часть молодежи может открыто заявить о своем несогласии с существующим строем.

Охотно ли молодые люди идут служить в армию.

Слушают ли советские люди передачи западных радиостанций, какова их слышимость.

Многие ли стремятся выехать на Запад, как власти относятся к этому, а также к родственникам тех, кто выехал.

Каков порядок оформления туристических путевок за рубеж.

Сколько идут письма в капиталистические страны и обратно.

Где больше распространены националистические настроения...»

— Хватит, ясно. Сбор тенденциозных данных политического в основном характера, подстрекательство к измене Родине и тому подобное. Обычный идеологический диверсант, мне уже приходилось видеть таких.

— Известно, что сейчас «Гриф» направляется в ПНР через Шегини без заезда во Львов. Обещал в ноябре опять приехать в Винницу. Интересовался, какие нужны документы для регистрации брака с советской гражданкой.

— С кем это еще?

— С той же Ириной Кузьминой.

— Ловко. Дорого она заплатит за свое легкомыслие. У него же жена за границей — Закревская Данута, 1950 года рождения.

— Может, хочет сменить на другую, помоложе?

— Не думаю. Мне кажется, здесь до брака дело не дойдет. Заявление подать, конечно, могут. Но оформлять брак не будут. Повод для этого «Гриф» найдет. Скорее всего, ему все это нужно только как повод для приезда. Не более.

— Вполне возможно.

В ноябре Вольдемар приехал вместе с Эдмундом Бачинским. На том же ярко-зеленом «фольксвагене».

Вольдемар думал и не понимал, зачем и в этот раз послали с ним Бачинского. Не доверяют, что ли? Разве его дела так уж плохи, что он нуждается в столь частом контроле? Вроде бы нет. Но тогда с какой целью его так часто проверяют? Хорошо, если только для того, чтобы выяснить, сможет ли он выполнять задания более сложные. Закревский дорожил этой работой, если можно так ее назвать. За нее хорошо платили.

В номере гостиницы Вольдемар рассказал Эду о своих новых знакомых в Виннице. Вернее, говорили совсем о другом, а тем временем обменивались записками. Опять-таки с целью безопасности.

Вольдемар сообщил, что в Виннице есть около десяти человек, которые «клюнули» и сидят у него «на крючке». Летчик, мало похожий на летчика, хоть сегодня готов выехать на Запад. Даже собирался для этого бросить свою авиацию и устроиться барменом на теплоходе, который ходит в загранплавания. В других отношениях он внимания не заслуживает. Разве, что в плане реализации через него кое-каких вещей. Девушки — то же самое. Ирину, правда, он намеревался еще некоторое время использовать как «невесту», может быть, даже устроить ее выезд за границу. А вот Андрей — парень серьезный и покладистый. Влиянию поддается, но с ним еще много придется работать. А на перспективу его иметь в виду надо. По крайней мере, он, по мнению Вольдемара, будет надежной точкой здесь.

Тогда и решили собраться всем вместе и познакомиться. Кто знает, может, это знакомство когда-то использует Эдди.

Ужинали в ресторане. Вольдемар сообщил своим знакомым о приезде. Первому назначил встречу Андрею. Позвонил ему домой, спросил, не может ли он прийти сейчас к нему в гостиницу. А перед его приходом вышел из отеля, сел в машину, которая стояла недалеко — на стоянке через дорогу, и стал наблюдать за входом.

Убедившись, что Андрей пришел без какого-либо сопровождения, вышел из машины, догнал его в вестибюле.

— Привет, дружище! Я очень рад тебя видеть!

— Я тоже, здравствуйте!

— Я приехал не сам, с другом. Это Эд Бачинский, помнишь я тебе о нем говорил. Он сейчас в ресторане, заказывает ужин. Пошли, посидим вместе.

Зашли в ресторан.

Вольдемар поинтересовался, не вызывали ли Андрея в комитет госбезопасности или еще куда. Сказал, что еще ждет друзей и невесту, и, извинившись, вышел их встречать.

— Читал газеты и журналы, которые оставил тебе Вольдемар? — спросил Эд.

— Да.

— Ну и как, интересно?

— Интересно. В наших этого не прочтешь. Кое-что, правда, я раньше слышал — по радио.

— Как учеба?

— Нормально.

— Смотри, ты сейчас как никогда должен учиться хорошо. Немецкий изучаешь?

— Да.

— Молодец. Старайся быть во всем примерным, никогда не высказывай даже наименьшего несогласия с руководством.

— Я так и делаю.

— Сумеешь сразу после окончания вуза попасть на работу за границу?

— Не знаю. Даже не представляю себе, как это можно сделать и кто помог бы в этом, — сознался Андрей.

— Может, мы постараемся помочь. Обстоятельства подскажут. Да и от тебя зависит немало. У тебя, кажется, летом, после окончания вуза, есть месяц на отдых?

— Да, месяц.

— Постарайся на этот месяц устроиться в кемпинг подработать, как в прошлый раз.

— Хорошо. Если возьмут.

Подошли Ирина, Валентина, Михаил. Вольдемар отрекомендовал Эдди невесту. Сидели, разговаривали. Закревский и Бачинский как бы между прочим беседовали о делах и политике, о том, как им хорошо живется в далекой Австралии и как не имеют той «свободы» их новые друзья здесь, в Советском Союзе. Вольдемар раз за разом отлучался, заводил разговор с другими посетителями ресторана.

Ирину это раздражало. Она, очевидно, долго не могла решиться, но потом все же отвела его в сторону и упрекнула:

— Джордж, ты приехал ко мне, а больше интересуешься не мной, своей невестой, а другими незнакомыми людьми, ведешь с ними политические разговоры, в которых я ничего не понимаю и понимать не хочу. А может, ты шпион, а мной просто прикрываешься?

И расплакалась.

Девушке самой стало страшно от своих слов. А Вольдемар вначале насторожился. На лице появилась истерическая улыбка. Потом взял себя в руки и шутливо бросил ей:

— Да, шпион! Ты разгадала все мои планы! Теперь мне остается достать пистолет и застрелиться.

После этой тирады он закурил и, окончательно успокоившись, изменил тон.

— Глупая. Я тебя люблю и приехал сюда только ради тебя. Чтобы жениться на тебе. Уедем отсюда в «свободный» мир, будем жить вместе в свое удовольствие. Если хочешь, можем даже не ждать всех этих формальностей с браком. У вас тут страшные бюрократы. Там, на Западе, все было бы намного проще. Может, действительно поженимся там?

— Нет, Джордж. Только тут. Я боюсь... Ты меня не обманешь, не бросишь?..

— Дурочка. Ну, хочешь, завтра подадим документы на оформление брака? А потом я возьму тебя с собой в Одессу, Кишинев, Черновцы. Эдди все равно остается в Виннице. Пойдем, наши друзья, очевидно, нас заждались.

Выпили много. Андрей с девушками пошел танцевать.

Михаил встал, и, шатаясь, направился между столиками следом за ними.

Вольдемар и Эдди о чем-то беседовали по-польски. А когда подошел Андрей — перешли на английский — проверить, как парень их понимает. Он тоже включился в разговор, стараясь показать свои знания.

— А ты делаешь успехи, — похвалили его иностранцы. — Разговариваешь хорошо. Мы привезли тебе еще журналов и газет — почитаешь.

— Хорошо...

Муж именинницы Слава все время нервно мял в руках салфетку, а когда Вольдемар разошелся и стал говорить о том, что в победе над гитлеровской Германией во второй мировой войне львиная доля заслуг принадлежит американцам, а фашистские головорезы вовсе не были головорезами, как утверждает коммунистическая пропаганда, и что все страшные зверства во время войны творила лишь небольшая горсть эсэсовцев, — Слава не выдержал и резко оборвал гостя.

Закревский сразу перевел разговор на другую тему — стал рассказывать об экзотике Австралии и о том, как хорошо живется его соотечественникам.

Слава долго не находил себе места. Он понимал, что «жених» Ирины — человек чрезвычайно опасный и об этом надо немедленно сообщить кому следует. Но кому? Он никогда не бывал в подобных ситуациях. Наконец, взял в руки телефонный справочник, долго листал его, пока не нашел телефон дежурного УКГБ.

Позднее Ирина Кузьмина давала показания:

«Я познакомилась с гражданином Австралии Вольдемаром Закревским в сентябре 1979 года. После этого он приезжал в Винницу четыре раза.

Мои отношения с ним сложились так, как между близкими людьми. Он заявил, что имеет намерение жениться на мне, и все эти встречи я с ним проводила как его невеста.

Анализируя все наши отношения, интерес Вольдемара к широкому кругу вопросов, касающихся внешней и внутренней политики нашего государства, заявляю, что Закревский в общениях со мной и с другими людьми из числа советских граждан постоянно пропагандировал капиталистический образ жизни. Клеветал на Советский Союз, выяснял отношения между русскими, украинцами и евреями, грузинами и армянами. Утверждал, что изменить существующий в СССР строй может молодежь, но она к этому еще не готова.

Находясь в Одессе, я вместе с Джорджем познакомилась с молодым парнем, евреем, студентом одного из одесских вузов. Его зовут Аркадий. Во время обеда в ресторане «Одесса» Джордж стал выяснять, как относятся к евреям в Советском Союзе, не ущемляют ли их, не желает ли Аркадий выехать в Израиль. Говорил, что все евреи выехали бы из СССР, если бы их отпустили...

На следующий день мы с Джорджем обедали в ресторане «Черное море». Джордж познакомился со студентами, сидящими за соседним столиком, — Михаилом, Владимиром и Галиной. В разговоре с ними стал выяснять, что им известно о событиях в Афганистане. Эти разговоры продолжались и во время следующих встреч: Вольдемар много расспрашивал об уровне жизни советских людей, чем интересуется наша молодежь. Рассказывал также, что молодежь Австралии и других «свободных» стран выступает с различными требованиями к правительствам, ставит ультиматумы. Советская же молодежь на подобное не решается, так как запугана.

В последние дни своего пребывания в СССР Закревский познакомился с двумя военнослужащими — офицерами Советской Армии. Выяснял у них, где они служат, чем занимаются, выяснял степень их идейной убежденности. Спрашивал, будут ли советские солдаты воевать в случае войны с западными странами».

Закревский с Ириной ехали из Одессы в Кишинев. Владимиру Петровичу сообщили: в направлении Кишинева на большой скорости — около 120 километров в час — прошел легковой автомобиль марки «фольксваген» ярко-зеленого цвета, номерной знак 42-13. Была осуществлена кратковременная остановка в месте расположения объекта, представляющего интерес для спецслужб западных стран.

Поступило еще одно сообщение — из Ленинграда. В это же время как турист-индивидуал там пребывала жена Закревского Данута. Активно встречалась с «фарцовщиками», в гостинице не ночевала.

— Все действия этого австралийца подходят под статью 62 Уголовного кодекса Украинской ССР, — сказал Владимир Петрович Александру. — Вполне аргументированное обвинение в ведении антисоветской пропаганды и агитации, а также в сборе тенденциозных данных политического и иного характера, подстрекание к совершению особо опасных государственных преступлений (измена Родине, террористические акты), распространение клеветнических измышлений, порочащих общественный и государственный строй с целью подрыва Советской власти. Составь, пожалуйста, докладные в Киев и Москву руководству, а также согласуй вопрос с прокуратурой области. Пора пресекать деятельность этого заморского жениха.

— Слушаюсь.

— После этого свяжись с черновицкими коллегами, он не сегодня-завтра должен быть в Черновцах. Сообщи, пусть прекращают его турне.

В помещении контрольно-пропускного пункта на Государственной границе СССР обстановка была подчеркнуто официальной.

Голос представителя Советской власти звучал невозмутимо:

— Закревский Вольдемар, 1942 года рождения, поляк, гражданин Австралии проводил на территории СССР враждебную деятельность, ответственность за которую предусмотрена статьей 62 Уголовного кодекса Украинской ССР. За содеянные преступления должен отвечать по всей строгости советского законодательства. Однако, учитывая гуманность советского правительства, он навсегда выдворяется из Союза Советских Социалистических Республик. Ему навсегда закрывается въезд в СССР.

Вольдемар, съежившись, побрел к своему «фольксвагену». Достал сигарету, хотел закурить. Не смог прикурить — так дрожали руки. Офицер с пограничной заставы поднес ему зажигалку.

В. Д. Бредун В. С. Погорелов СРОЧНАЯ КОМАНДИРОВКА

Генерал протянул следователю папку, в которой лежал листок с четкими готическими буквами. Здесь же был и перевод письма. Работники следственного отдела Министерства госбезопасности ГДР просили подтвердить факт массового расстрела советских граждан в Кукушкином яру недалеко от Ладыжина в 1941 году. В их руки попал дневник одного из карателей — там скрупулезно перечислялись «подвиги» фашистов.

— Придется вам, Николай Семенович, заняться этим делом, — сказал начальник управления. — Я знаю, что вы собираетесь в отпуск. Его придется отложить. Дело не терпит отлагательства. А опыт у вас есть. Так что оформляйте командировку...

Сборы много времени не заняли. Вскоре уютный «Икарус», вырвавшись из городской толчеи, вез Щелкунова к городу энергетиков Ладыжину.

Город, куда ехал Щелкунов, вырос недавно на месте небольшого поселка. Своим рождением Ладыжин обязан мощной тепловой электростанции, за считанные годы построенной здесь, на берегу Южного Буга. Уютные пятиэтажные домики заметно изменили облик глухого поселка. И Щелкунов представлял, как трудно будет отыскать очевидцев тех грозных лет, восстановить картину прошлого.

Два дня прошло в напряженных поисках. Почти все, к кому обращался, шли Щелкунову навстречу. Председатель горсовета, энергичный и подвижный человек пятидесяти лет, выслушав следователя, сам подсказал несколько адресов. И хотя эти старожилы ничего существенного не припомнили, от них цепочка протянулась дальше.

И к исходу третьего дня Щелкунов вышел на свидетеля, которому было суждено сыграть главную роль в предстоящем судебном процессе, проходившем в окружном суде в немецком городе Галле.

Тот день, 13 сентября 1941 года, еще не напоминал начало осени. Жарко палило солнце, и по голубому небу медленно, как бы нехотя, ползли одинокие облака.

Передовые части гитлеровцев, протарахтев мотоциклами, танками и автомашинами, в поселке задержались ненадолго, успев, правда, основательно почистить сараи, погреба и кладовки ладыженцев. Покатили дальше на восток. А за ними пришли тыловики. Те взялись за работу со знанием дела. Назначили старосту, сколотили отряд полицейских.

Рыкову пока удавалось избегать насильственной мобилизации на работу. То он прятался у тетки в одном конце поселка, то у друзей — в другом. Сегодня пришел к тетке, а ее нет дома.

Раздумья паренька прервал голос соседки:

— Ты что, свою тетку ожидаешь? Ее нет, она на площади.

— А что ей там делать?

— Говорят, какую-то работу им дали. Хлебом за нее платить будут. Только ты туда не ходи, — остановила Рыкова соседка, увидев, что паренек уже готов сорваться с места. — Недоброе сердце подсказывает.

Эти слова Рыкова не убедили. Прячась за заборами и кустами, он решил подойти поближе к площади. Но оказалось, что центр поселка оцеплен немецкими солдатами и полицейскими. Хорошо, что он вовремя успел их заметить.

Видна была большая толпа людей на площади, слышны их растерянные голоса, крики детей.

Часть солдат с полицейскими продолжали обходить дворы, выискивая тех, кто пытался укрыться. Обнаруженных избивали и прикладами гнали к толпе на площадь.

По команде одного из офицеров толпу начали выстраивать в колонну. Солдаты и полицейские, не церемонясь, подгоняли прикладами нерасторопных.

Вскоре колонна двинулась в путь. За ней покатили грузовики. Рыков решительно двинулся туда, куда погнали несчастных людей.

А солнце палило вовсю. Узкая улочка вела к Южному Бугу. Рыков перешел реку по деревянному мосту, чудом уцелевшему в бомбежке во время наступления гитлеровцев. Только воронки зияли.

Если бы Рыкова в тот момент спросили, куда и зачем он идет — затруднился бы ответить. Что мог сделать семнадцатилетний паренек против вооруженных врагов? Спасти обреченных? Скорее всего он сам бы заплатил жизнью даже за малейшую попытку сочувствия к ним. Палачи пощады не знали. Но он шел и шел вдогонку за колонной.

Вдруг тишину сентябрьского дня разорвали выстрелы. От неожиданности Рыков вздрогнул и бросился с дороги в кустарник. Но стреляли не по нему. Это он определил сразу. Предательское пение пули над головой ему уже приходилось слышать. Стрельба повторялась методически где-то внизу от дороги: там был овраг, заросший деревьями и кустами.

Место это Рыкову было известно. Называлось оно Кукушкин яр. Местные жители здесь брали глину. К яру вела проселочная дорога, на ней Рыков видел свежие следы фашистских машин.

Затаился в кустах и не знал, сколько времени пришлось сидеть здесь, пока отгремели выстрелы. Только когда опять загудели фашистские машины и прошагали мимо него полупьяные полицейские, он осторожно стал спускаться вниз. Пробившись сквозь чащу кустарника, он увидел рвы, засыпанные свежей землей. Понял все и упал, сотрясаемый глухими рыданиями.

Нашелся еще один очевидец тех событий. Именно очевидцем он старался себя представить...

Человек, сидевший напротив Щелкунова, говорил тихим голосом, подолгу обдумывая каждый ответ. И голосок его совсем не вязался с крупной фигурой, широким скуластым лицом, большими волосатыми руками, которые время от времени нервно подрагивали. Бывший полицейский Круць уже отбыл положенное ему наказание. Поэтому хотел создать впечатление человека раскаявшегося, осознавшего свою вину. Но это ему плохо удавалось.

Щелкунов напомнил о зверствах фашистских палачей, уничтоживших мирных людей, рассказал о карательном батальоне, о дневнике одного из извергов, попавшем в руки властей ГДР. Особенно напряженно слушал Круць свидетельства Рыкова, чудом избежавшего расстрела.

— Был я в том Кукушкином яру, — глухо произнес бывший полицейский. — А со мной были тогда и другие — Задояный, Жмурко...

Признание Круцю далось нелегко. Он замолчал, вытер внезапно вспотевший лоб.

— Мы стояли в оцеплении. А людей расстреливали фашисты. И делали это с улыбкой, словно само истребление невиновных людей приносило им удовольствие. Даже у нас мороз пробегал по коже. Ведь там были дети и старики...

Круць на минуту умолк, попросил воды. И стакан в его сильной большой руке заметно подрагивал.

Бывший полицейский уже не скрывал ничего, вспоминая все новые и новые подробности массового истребления мирных советских людей.

Так постепенно вырисовывался численный состав полицейского батальона, приметы карателей, их вооружение, обмундирование, откуда они прибыли к месту расстрела, как себя вели.

Круць вспомнил еще об одном злодеянии палачей. Тот же полицейский батальон в районе Гайсина уничтожил 1300 мужчин, женщин и детей. Правда, сам Круць там не был — слышал от других.

Но нашлись и очевидцы этой зверской расправы.

Вскоре в окружном суде в городе Галле Германской Демократической Республики открылся процесс над фашистскими преступниками — Шуманом, Мельцером и Микшем. Предварительным и судебным следствием было установлено, что они в составе 304-го полицейского батальона активно участвовали в уничтожении 17 тысяч советских граждан на территории Украины. Подсудимые полностью признали свою вину. Они были приговорены: Шуман и Мельцер к пожизненному заключению (высшая мера наказания в ГДР), Микш — к 14 годам заключения.

М. В. Кондратенко И. И. Рябоконь В АПРЕЛЕ 53-го

Еле слышно звякнуло в телефонном аппарате, и лейтенант — дежурный областного управления МГБ — бросил взгляд на большие настенные часы, аккуратным почерком вывел на листке бумаги цифры «26» и «2» (26 апреля, 2 часа ночи, для рапорта) и снял трубку.

На другом конце провода чуть хрипловатый голос категорически требовал «срочно разыскать», «срочно обезвредить»...

Речь шла о проникновении со стороны южной границы Украинской ССР самолета без опознавательных знаков. При этом не исключалась акция выброса шпионов-диверсантов.

Сообщение лейтенант незамедлительно передал по соответствующим каналам.

Оперативную группу подняли по тревоге. Ее возглавил майор Ткаченко, заместитель начальника одного из оперативных отделов.

Ткаченко уже несколько раз перечитывал сообщение, чувствуя, как в висках стучит: «срочно разыскать», «срочно обезвредить». Но — где «разыскать»? Сколько их?

— По машинам! — приказал майор.

Наступило утро. Прошел первый день розыска.

Ткаченко докладывал начальнику управления: на лесных просеках и опушках, на раздорожьях, на кладбищах, в рощах, селах, на полевых станах, во всех иных наиболее вероятных местах встреч люди глаз не сомкнули... Иными словами, первый день розыска ничего не принес.

— С приземлением, «Пит»!

— И тебя, «Алекс»! Но я фуражку потерял...

— Растяпа! За такие штучки...

До утра оставалось совсем немного — восточная часть неба медленно наполнялась светло-красным заревом. Решили передохнуть...

И снова — в дорогу. До Куриловки добрались довольно быстро, здесь же вышли на железнодорожную станцию. Но оказалось, поезда не останавливаются, временно составы пускают в объезд — ремонтируют пути.

— Не сокрушайтесь, ребята, берите курс на Уладовку, с Уладовки — на все четыре стороны, — посоветовали станционные рабочие.

Вокзал в Уладовке — маленькая комнатушка с настежь открытой дверью. В комнатке еще одна дверь, с окошечком в верхней части и эмалированной табличкой «Кассы».

Старший лейтенант Соколовский в видавшей виды фуфайке, разбитых кирзяках — ни дать, ни взять колхозный бригадир или заведующий фермой, отшагал ночью по приказу Ткаченко двадцать с лишним километров по проселочной дороге. Уставший и голодный, решил заглянуть в зал ожидания. И сразу в массе пассажиров заприметил парня в дымчатых очках. Среднего роста, чернявый, в светлой фуражке с кнопочкой на козырьке, он остановился в проеме двери, словно размышляя, следует ли заходить внутрь и дышать тяжелым воздухом. Старший лейтенант еще обратил внимание на ладно сшитый однобортный пиджак с накладными карманами — такие однобортные с прошлогодней осени начали входить в моду райцентровской молодежи. И чуть было не чертыхнулся, увидев на чернявом очкарике вельветовые брюки, совершенно не в меру укороченные и слишком зауженные. Будто еще вчера они принадлежали не ему, а другому человеку, ниже ростом и менее жилистому, и сегодня очкарик одел их по ошибке.

Неожиданно отворилась дверь с табличкой «Кассы», вышел дежурный с желтым флажком под мышкой, и пассажиры засуетились: кто узел на плечо пристраивал, кто с чемоданом возился.

— Граждане пассажиры! Сейчас проследует товарный без остановки! — строгим голосом сообщил дежурный. — Запрещено выходить, повремените.

И как ни в чем не бывало шагнул к выходу. А очкарика словно ветром сдуло с порога. Вслед за дежурным медленно двинулся высокий скучный человек, видно, дремавший где-то на скамейке в уголке, так же, как очкарик, в однобортном пиджаке с накладными карманами и вельветовых брюках «трубочкой», но без фуражки, рыжий и патлатый.

«Случайное совпадение?» И Соколовский выскочил на перрон. В лицо ударил мощный поток перетертого песка из-под колес гремевшего товарняка. Навстречу ему — к Уладовке — приближался другой товарняк, посвистывая и мигая желтыми огнями.

— Ишь, франтить вздумали!— возмущенно произнес дежурный с флажком в руке. — Видели?

Дежурный обращался к Соколовскому.

— Видели, как тот, в очках, а вслед за ним и патлатый на тормозные площадки вскочили? Мгновенье — и ЧП не миновать.

О ЧП старший лейтенант не услыхал. Прошмыгнув мимо взволнованного дежурного, Соколовский пружинно вскочил на площадку предпоследнего пульмана.

Прогремев, разошлись в разные стороны товарные составы.

— Боже мой! Какие лебеди, какое кино! — дежурный бодро зашагал в помещение вокзала. — Вот передам на Холоневскую, там участковый встретит этих артистов-лебедиков.

Утром на станцию Калиновка подкатил «газик». Из него вышли двое — старший лейтенант Зуев и сержант Ратушный.

Вот-вот подойдет поезд. Зуев и Ратушный должны встретить Соколовского. Им уже сообщили, что на Холоневской чернявый очкарик и его сонный попутчик, соскочив с товарняка, мгновенно оказались в вагоне узкоколейки и что Соколовский цепко следует за ними.

Когда поезд остановился и нетерпеливые пассажиры собирались выскакивать на перрон, в дверях образовалась пробка — дедушка никак не мог сдвинуть с места громоздкий ящик.

— У вас кирпичи? Или цемент в ящике? — поморщился очкарик, пытаясь помочь дедушке.

— Сало! Сальцо! — заулыбался старый. — Спасибо, молодой человек.

Легко шагнув с подножки вагона, патлатый атлет запросто подхватил ящик и поставил около столба на перроне.

В потоке пассажиров двинулись по платформе. И Соколовский уже как бы поменялся ролью с Зуевым.

Теперь очкарика и атлета «сопровождал» Зуев, а Соколовский с Ратушным быстро зашагали к кассовому залу.

Очкарик сразу пристроился к очереди за билетами, а атлет, зевая, рассматривал плакат, предупреждающий пассажиров быть осторожными на платформе.

— Два на Киев! Два на Киев! — кричал очкарик в шумной толпе у окошка, — На Киев! Два!

— Не бузи, пижон! Какой Киев? — отталкивал очкарика бородатый мужчина. — Разве не знаешь, сперва дают на кольцевой — Жмеринка — Жмеринка.

— Или семьсот — веселый...

— Вспомни, где теща живет, а потом билет заказывай...

— В самом деле: куда вам? — возле очкарика встал Зуев. — Ехать, спрашиваю, в каком направлении?

— Это ко мне? — указательным пальцем очкарик поправил очки. — В чем, собственно, дело?

— Граждане, порядок соблюдайте у кассы! — сержант милиции Ратушный деловито устанавливал очередь. — А вас попрошу... — он обращался к очкарику. — Вы никак заблудились?

— Все сейчас уладится, — это уже Зуев. — Вот пройдем в комнату начальника вокзала... Дверь — прямо, пожалуйста, прямо.

— Так в чем, собственно, дело? — очкарик невозмутимо стоял на своем. — Я вас спрашиваю, старший лейтенант. В чем вы усматриваете, так сказать, криминал?

Атлету надоело рассматривать плакат и он собирался выйти на воздух — на перрон. Что? И его приглашают в кабинет начальника вокзала?.. Еще этого не хватало.

Очкарик достал бумажник, выложил трудовую книжку, паспорт, военный билет.

— И еще вот письмо, рекомендательное, вот, прошу... Нет, в чем дело? Беззаконие, старший лейтенант, факт.

Зуев начал с письма.

«Уладовка, Винницкой области, спиртзавод, лично в руки Сергею Федоровичу. Здравствуй Серега, друг! Это пишу тебе я. И поздравляю с Первым мая и Днем Победы от 9 мая 1945 года. Но это не все. Ибо податель сего письма, который бухгалтер нашего спиртзавода, дал развод своей жене и был большой скандал в завкоме профсоюза и даже в спиртотресте города Ужгорода, то он взял расчет и сказал гори все синим пламенем, то скажи, Серега, своему начальнику Кадров пусть берет его бухгалтером, я даю ручательство железно: работать будет железно из тоски, но а я как и прежде охраняю периметр спиртзавода в нашем Ужгороде, потому привет твоей супруге Ядвиге от Кости Панкова».

И у атлета, оказывается, все в порядке. Паспорт, военный билет, трудовая книжка — новенькие, выписаны одним и тем же почерком, как и письмо рекомендательное к другу Сереге от Кости Панкова, с той лишь разницей, что податель письма не бухгалтер, а шофер, «которому страшно не везет в Ужгороде на спиртзаводе, так как он делал левый рейс в одно село с брагой, где милиция его засекла, но он выкрутился, штрафом отделался, теперь желает в Уладовку переехать, так как в Уладовке климат неплохой, летом приезжают дикарки с Севера, не исключено, что семьей обзаведется, так как холостяк».

— Значит, и вы в Уладовку? — Зуев взглянул на атлета, и тот вздрогнул, словно проснулся.

— В Уладовку, — вместо сонного ответил очкарик. — И холост. Вы об этом еще желаете спросить?

Зуев усомнился: кто же они, эти двое? Не окажется ли первый блин комом? Кто они?

Летом 1942 года Александр Лахно сдался в плен. В лагере на окраине Никополя он увидел умирающего красноармейца и признал в нем сержанта полковой разведки. Потом указал коменданту лагеря еще на одного разведчика, раненного в живот. Ребят повесили, а Лахно перевели в барак по другую сторону ограждения. Затем он строил наблюдательные вышки. Когда приводили новых военнопленных, Лахно, заискивая и ухмыляясь, «узнавал» среди истощенных и измученных красноармейцев «политруков и комиссаров своей дивизии» (которых ранее и в глаза не видел). Вскоре его зачислили вольнонаемным «особой контрразведывательной группы» при никопольской комендатуре. «Вольнонаемный» Лахно особенно отличался во время арестов, при допросах и избиениях патриотов.

Приближалось время возмездия, Советская Армия изгоняла немецко-фашистских захватчиков из городов и сел Родины, и Лахно бежал — сперва в Румынию, затем в Югославию, где вступил в созданный немцами «русский охранный корпус», принимал участие в карательных экспедициях. И впоследствии, находясь в лагере перемещенных лиц, настойчиво искал пути новых предательств, был завербован в эмигрантскую шпионско-террористическую организацию, прошел полный курс обучения.

Кровавый путь и у другого предателя — Александра Макова. В первый год войны он оказался в числе наемников рабочей команды немецкой воинской части в Херсоне, затем — карательного батальона «Черное море», проводившего борьбу с партизанами, служил в созданной фашистами «русской освободительной армии», как агент-радист бродил по тылам Советской Армии, обслуживал слушателей американской шпионско-диверсионной школы, сам прошел обучение.

Офицеры разведслужб США, действовавшие в контакте с главарями «НТС», обучали Лахно и Макова методам организации и осуществления актов террора, диверсий и шпионажа, способам шифровальной радиосвязи, прыжкам с парашютом, стрельбе из боевого оружия. Им приказывали любыми средствами, вплоть до убийств, добыть подлинные советские документы и, заменив ими американские фальшивки, обосноваться на жительство в Киеве и Одессе, выявлять антисоветски настроенных лиц, вербовать их, распространять листовки, содержащие призывы к активной борьбе против Советской власти.

По заданию американской разведки Лахно и Маков должны были передавать шпионские сведения о военно-стратегических объектах, подготовить места для приема и укрытия агентов разведки и эмиссаров «НТС», клеветать на партийных и советских работников, сообщать их адреса с целью организации компрометирующих писем из-за границы.

Для проведения шпионской и террористической деятельности Лахно и Маков получили боевые пистолеты и патроны к ним, радиостанции, радиомаяки для наводки самолетов на цель (применяемые в ВВС и ВМФ США), шифры и коды, средства тайнописи, ампулы с ядом, приспособления для изготовления фальшивых документов, клише с текстом листовок, большие суммы денег и золотые иностранные монеты. Их снабдили фальшивыми паспортами, военными билетами, справками органов МВД об освобождении из лагерей по амнистии.

24 апреля Лахно и Маков в сопровождении капитана американской разведки Галледей на военном транспортном самолете были доставлены в Грецию. На аэродроме их встретил другой американский разведчик — майор Фидлер Гарольд Ирвинг. В уютной комнатке состоялись последние доверительные беседы.

Майор с глазу на глаз сперва напутствовал Александра Лахно:

— Мой дорогой Алекс! Помни: ты старший группы. Очки не снимай. Как русские говорят, в оба присматривай за Маковым, в случае... разрешаю применение крайней меры... Тебя ждут награды, счет в банке и... прочие прелести жизни. Ты меня понимаешь, Алекс?

А несколькими минутами раньше майор Фидлер Гарольд Ирвинг настойчиво советовал Макову (он же Матковский, кличка Пит) быть особенно бдительным по отношению к Лахно — Алексу, в случае чего — не церемониться, действовать решительно и, конечно, сообщить, какие именно крайние меры приняты, это увеличит гонорар и умножит «прочие прелести жизни».

На аэродроме вблизи Афин поздним вечером 25 апреля взревел четырьмя моторами самолет американских ВВС. Без опознавательных знаков, выключив бортовые огни, он скрылся в тумане над Средиземным морем. Опытный штурман четко вел машину на большой высоте к цели: вот и юг Украины, Могилев-Подольский, Винница...

— Приготовиться! — коротко приказали Лахно и Макову, и они, обвешанные снаряжением, встали у двери.

Самолет сделал круг над лесом Хмельникского района и опять взревел моторами...

В те же минуты дежурный областного управления МГБ вывел на листке бумаги точное время: 2 часа ночи, 26 апреля 1953 г.

Старший лейтенант Виктор Зуев посмотрел в сторону Соколовского: как считаешь, Коля, кто они?

Пригласили железнодорожников как понятых. Зуев решил обыскать задержанных. Но дремавший на диване атлет вскочил и сказал деловым тоном:

— Ну ладно, ребята, баста! Все вы заслуживаете поощрения как чекисты...

— Слов нет, неплохо работаете, как для периферии, глуши лесной, — Лахно даже попытался улыбнуться. — Вот тебя, парень (к Соколовскому), я заприметил еще в Уладовке, да и тормозную площадку неплохо взял... Ну, о старшем лейтенанте и речи быть не может, он в форме — чин чинарем...

Лахно достал из нагрудного кармана красную книжицу.

— Прошу, старлей!

Это было удостоверение личности стандартного образца. Оно свидетельствовало, что лейтенант Васильченко Василий Васильевич является старшим уполномоченным отдела управления МГБ г. Москвы и следует для выполнения специального задания, связанного с особой важностью. Удостоверение выдано для оказания всякого содействия всеми властями по требованию предъявителя.

— Теперь понятно, кто мы такие? Или еще вопросы будут? — в голосе Лахно-Васильченко зазвучали нотки угрозы. — Теперь, оказывается, не вы, глухомань, а Москва будет диктовать и требовать. Учтите: за каждую минуту, которую мы теряем на болтовню о вашей глупейшей бдительности... В траурные дни в связи с кончиной вождя народов... и учителя народов всего мира Иосифа Виссарионовича Сталина... Вы будете отвечать по всей строгости... Есть ли среди вас начальник вокзала? Начальник вокзала! Я требую: соедините меня немедленно с Москвой!

И решительно направился к выходу.

— Назад!

Зуев понимал: в зале ожидания нелегко будет справиться с опытнейшими диверсантами.

— Ни с места!

Лахно-Васильченко только пальцами щелкнул. Это сигнал: Пит покажи, пожалуйста, желторотым воробышкам свой коронный...

Конечно, он, Пит, с удовольствием сведет лбами двоих, которые попытаются преградить путь, а остальные и не пикнут...

Но Маков-Пит не успел исполнить приказание шефа — почувствовав, как увесисто легла на плечо ребристая ладонь чекиста в фуфайке и кирзовых сапогах, он необычно сник, обмяк.

Операцию заканчивал полковник Криштофович — с группой чекистов он своевременно прибыл на станцию Калиновка.

В тот же день майор Ткаченко в лесном массиве заметил на верхушке сросшихся трех берез что-то вроде свертка. Оказалась серая фуражка с кнопочкой на козырьке.

— Братцы да это наш «клад»! — воскликнул майор. — От этих трех березок они вряд ли снаряжение далеко уволокли.

Действительно, вскоре в заброшенной со времен Великой Отечественной войны траншее обнаружили два парашюта. Но — только парашюты... А остальное? Ведь не с пустыми руками Лахно и Макова послали...

Задача еще и тем осложнялась, что Алекс и Пит оказались по-настоящему в шоковом состоянии. Оперативные действия чекистов, по их заявлению, нанесли потрясающую моральную травму, и они, Лахно и Маков, потеряли элементарную способность ориентироваться в лесу...

Поиски продолжала группа капитана Федота Хмеля. Но перед этим Хмель еще раз внимательно осмотрел все то, что имели при себе парашютисты. Капитан обратил внимание на маленькое цветное полотенце, в которое Маков завернул кусочек мыла. И вот среди узоров-завитушек Хмель заприметил еле видимую пунктирную линию, обрывающуюся... Да, если принять полотенце за карту Винницкой области, то получалось, что пунктирная линия обрывалась у лесного массива вблизи села Сандраки Хмельникского района.

...В целлофановых мешочках аккуратно упакованы: две радиостанции, два радиомаяка для наводки самолетов на цель, два микрофотоаппарата, две авторучки, освещающие бумагу при записях в ночное время, два шифровальных блокнота для радиосвязи, два пистолета...

Удача? Капитан Федот Хмель пока что не собирался принимать поздравления. Хотя обнаруженный комплект рассчитан, так сказать, на двоих, он понимал, что диверсанты вряд ли будут действовать без подстраховки. Это же элементарно... И к концу дня точно такие же целлофановые упаковки извлекли из тайника, устроенного в противоположной стороне лесного массива близи села Сандраки...