Разговор

Шебалин Роман

Разговор (см. ниже) Первый.

"О полной ясности вообще."

Откровенно говоря, я пока не совсем знаю, как именно следует оформлять подзаголовок в данной подборке. Куда легче написать: "Пустой Город", книга первая, приложение No.2, чем по сути и являются нижеследующие тексты. Но информация подобного рода скажет не все и не всем.

Прежде всего: что это? Мог бы назвать "циклом пьес", но - нет. То, что порой по внешнему виду и напоминает пьесы, говоpя точнее, дpаматические отpывки или сцены, таковыми не является ввиду отсутствия в них непосpедственного театpального действа. Рассказы? Опять же - нет, хотя бы потому, что элементы некоторой "театральщины" (а может, и "комедии масок") в той или иной степени все-таки - здесь присутствуют.

Но вот. Я более склонен назвать написанное - диалогами или разговорами объединенными в жанре "оперы". Во-первых, понятие "разговор" предусматривает некую "осмысленность и философичность" выражаемой, хм, как бы это сказать помягче... информации. Во-вторых, мои персонажи (а персонажи представленные здесь действительно на свою беду являются участниками тех или иных событий "Пустого Города") - и в самом деле разговаривают (или поют? какая, в сущности, разница?) и только, ни больше, ни меньше.

Да и в конце-концов (столь ли необходим сей вывод?!), вся жизнь человека проходит почти исключительно в разговорах. (Если человек, конечно, не пустынник, тогда, впрочем, он говорит сам с собой или с "богом".) Разговаривая, мы - по ходу дела - о чем-то думаем, любим, убиваем, предаем, каемся, узнаем, выпытываем, - да мало ли!

Порою - предмет того или иного разговора кажется нам непонятным. Для ясности, здесь, имеются названия и ссылки на ту или иную тональность. К примеру - "Разговор Двадцать Пятый "О вкусной и здоровой Саре", предположительная тональность - ша мижор" (шутка). В жизни такими названиями могут являться вещи или, скажем, имена людей, - что бы (к примеру) ни говорил некий человек, но если зовут его Панталоне над ним будут добродушно смеяться, если же говорит Тартюф, то над ним будут смеяться не-добродушно. Повторю опять же: и только. Увы.

Но, так как - не все мои имена добропорядочным читателям известны, поэтому приходится обходиться упоминанием "вещей" в нарочито дебильных названиях.

Разговорам (будем отныне назвать их именно так) предпосланы эпиграфы. Не являясь большим поклонником объяснения текстов своих при помощи текстов чужих, я, однако ж, позволил себе наметить лишь общие точки исхода "Разговоров". Нелепо бы было, пользуясь ворованными идеями или, как сейчас говорят, фишками, не отослать уважаемых читателей к первоисточникам. Конечно, я допускаю, что знание романов М.Муркока, А.Дюма,

И.Лэйвлана и воспоминаний М.Чехова - в высшей степени необязательно, но я бы, может, просто чуть рекомендовал "мои эпиграфические" произведения тем дотошным читателем, которые, по меткому выражению П.Кашина "хотят заинтересовать себя жизнью, а жизнь - собою". Во всяком случае, некоторые разговаривающие персонажи (уж за это-то я могу поручиться) и чеховские воспоминания, и "ДНД на БД", и "Графиню де Монсоро", и "Хроники Хокмуна" читали.

Да, если кто не знаком с термином, по воли судеб ставшим названием "Разговоров", то могу порекомендовать любой из медицинских справочников. Если таковых в библиотеке любезных читателей не окажется, то - резонно бы было отослать этих самых читателей к "Острову доктора Моро" Г.Уэллса.

(Да все равно ведь разговариваем мы, позвольте заметить, исключительно цитатами и реминисценциями, порой никак не желая признаться себе в этом. И - ах! прав был Аристотель, прав был Аристотель, прав был Аристотель...)

Однако ж, - основной моей целью было создание не записи высокофилософских трепов с элементами постэротического бессюжетного триллера, но - построение некой элементарной литературно-геометрическомузыкальной фигуры, произвольно упрощающейся по мере ее созерцания.

Так или иначе, но в процессе создания "Вивисекции" я руководствовался прежде всего так называемой "теорией упрощения", в основе которой лежит идея превращений: естества - в вещество (путем изгнания из естества каких бы то ни было желаний), крысы - в морскую свинку (путем откармливания и последующего отрезания хвоста от бедного животного) и, наконец, личности в литературного персонажа (путем написания некоторого количества слов).

Строго говоря, сама проблема "кастрации" личности не является, по моему мнению, проблемой чисто литературной. Логичнее всего было бы заставить рассуждать о прелестях раскраивания материи, если не чистых математиков, то по крайней мере - физиков-ядерщиков; но поскольку я (как автор) не являюсь в полной мере ни математиком, ни физиком, а наоборот имею некоторое отношение к тем мировым процессам, которое наиболее усидчивые люди именуют "литературными", постольку я и пытаюсь в рамках первого разговора наиболее адекватно (применительно к современным представлениям о "теории упрощения") истолковать содержание последующих далее разговоров, общий сюжет которых может рассматриваться нами как попытка написания оперы минимальными средствами выразительности.

В основу же музыкального сюжета "Разговоров" легли некоторые парадигмы действ, доминирующим из которых является война тела (девственности) и секса (вторжения), материи и

вивисекции, "мальчика" и "врача". (Используется лейтмотивная

система.)

Так, Часть Первая, происходящая сейчас, (вообще-то - Разговор Первый, но для удобства я перейду на более нейтральное обозначение - "часть") содержит издевательский анализ тела "мальчика", показ его в разрезе, исследование безжизненных (уже) его останков.

Часть же Вторая повествует о трех вивисекторах ("врачах") жирующих на "поминках" по умершему "мальчику".

В Части Третьей "врачи" "мальчика" увозят, наблюдая за ним весело.

Четвертая Часть представляет из себя безумие "врачей": заклание "мальчика", убийство на подступах к "вершине пирамиды".

В Пятой Части "мальчик" переживает клиническую смерть и приобретает функции мифа-персонажа, высокая идея этой части - эпитафичский танец "врачей" на кладбище (показательное выступление).

Часть Шестая раскрывает нам юность "мальчика", его "тайные мечты" и "сокровенные желания". В двух людях борется сам с собой один мальчик, чтобы затем быть съеденным.

Седьмая Часть - это переход из ребячества в отрочество, "мальчик" пытается при помощи "врача" осознать окружающий мир.

Часть Восьмая: "мальчик" как он есть, распадающийся на три основных типа детской жестокости: невмешательство, активное отстранение и пассивное отстранение.

И, наконец, в Части Девятой происходит рождение (убийство) "мальчика" "врачом", причем и "мальчик" и "врач" предстают перед нами в своем чистом, абсолютном виде. Финальная битва секса и тела.

Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что данное произведение построено по принципу "обратной композиции": эксгумация тела - поминки ("9 дней") - перевоз тела - заклание и смерть "мальчика" - клиническая смерть "мальчика" - юность "мальчика" - его отрочество - его детство (ребячество) - и рождение "мальчика", которое является кроме того и изначальной смертью "мальчика".

С сугубо же музыкальной же точки зрения структура "Вивисекции" будет выглядеть следующим образом.

Часть Первая. Инструментальная увертюра. (Перпетум мобиле.) Пpедположительная тональность - "До мажор/до минор"

Часть Вторая. Экспозиция. (Квартет.) Пpедположительная тональность ля минор.

(Далее следуют пять дуэтов, образующих основной сюжетный цикл "Разговоров")

Часть Третия. Предположительная тональность - Фа# мажор.

Часть Четвертая. Первая кульминационна волна. Первый ярко выраженный конфликт "мальчика" и "врача". Предположительная тональность - сиb мажор.

Часть Пятая. Композиционный центр. Предположительная тональность - фа минор. (Не являясь непосредственно кульминацией, Часть Пятая представляет из себя как бы верхнюю,

почти неосязаемую нами, архитектурную точку пирамидального

построения сюжета. В ней находит свое наиболее полное выражение

тема собственно "вивисекции".)

Часть Шестая. Предположительная тональность - Ля мажор.

Часть Седьмая. Ретурнель. Предположительная

тональность - До-мажор/ до минор. (Часть Седьмая, заканчивая

основной цикл, возвращает нас к увертюре и одновременно

подводит ко второй кульминационной волне.)

Часть Восьмая. Вторая кульминационная волна. (Трио.) Предположительная тональность - Фа мажор, соль-минор.

Часть Девятая. Финал. Разрешение конфликта. (Дуэт.) Предположительная тональность - Ми мажор.

Кроме того, необходимо также указать на некоторые композиционные решения, от правильного понимания которых в достаточной степени зависит смысловая трактовка текстов.

К примеру - в частях Третьей-Седьмой и Четвертой-Шестой наблюдается принцип симметрии, т.е., налицо арочная система построения повествования, где Часть Восьмая являясь кульминацией, строится в соответствии с принципом "золотого сечения", причем, находясь как бы на грани общесюжетного повествования и финала, доводит мелодическую концепцию до кастрационного абсурда, обедняя уже и без того убогую систему образов.

И хотя на протяжении всей "Вивисекции" наличествуют те или иные лейтмотивные вкрапления (причем тема тела не всегда разрушается темой секса), наиболее продуктивное вторжение в девственную статику "мальчика" наблюдается именно в финальной, Девятой Части.

А принимая во внимание все вышеизложенное, не могу не отметить, что "Вивисекция" - мало того что цикл "разговоров", еще она и немного - опера или, если вам будет угодно, - мини-опера с элементами двух сонатных форм. Опера, мелодические pисунки котоpой составляют не слова-звуки, но слова-символы, имена-символы, пpедметы-символы, исполняемые на людях-инстpументах.

Кстати, именно поэтому - все девять частей "Вивисекции" pасположенны не по "вpеменной" хpонологии, а по "смысловой", символической.

И здесь (pаз уж такое дело) я могу пpедоставить пpиятнейшему моему читателю (или уже слушателю?) некотоpую действительную последовательность фактов, легших в сюжетную основу моих "Разговоров". Так, события "Истины..." пpоисходят, конечно же, где-то в конце 80-ых, на излете московского митькизма. Беседа, затpагивающая пpоблемы политики и молодежи,

- пpиходится на начало 90-ых (пpимеpно, лето 1990 года), а базаpы несказанно милых Маши и Юли - на сеpедину 90-ых. Олег Хадин мается с бидоном молока аккуpат летом 1996-ого года, тогда же Маpк Шмуллеp и Якоб Туpбинс пытаются осмыслить коллизии совpеменной нам жизни. Сеpгей Макаpонов толкует о любви году в 93-ем, а "боги, цыгане и веpтолеты" встpечаются в одном континиуме, хм... ну, скажем, в 1998 году или годом позже.

В общих чеpтах - так. Остальное - за инстpументами.

октябрь 1996 - январь 1997

Шебалин Роман

Разговор Второй.

"Об истине в вине."

Стол, бутылки, закуска. Четыре почтенных мужа: Иван, Олег, Марк, Родион.

Иван пьет много, почти не пьянея. Марк пьян совсем. Олег пытается казаться трезвым, но зря. Родион же не пьет из принципа, он попал сюда случайно, но уходить ему лень.

Марк. Вот и ты, Ваня, говоришь, во всем виноваты мы, жиды, только ведь жиды-то Россию спасли, а? Что ты на это скажешь?

Иван. Да я и нечего и не говорю! я только сказал, что "портвейн" это фамилия.

Марк. Зато ваше общество "Память" - они уже буквально всех ненавидят, они же езуиты, вот и Д'Обинье говорит...

Иван. Ничего он не говорит!

Марк. Говорит-говорит...

Олег. Да вы кончайте, Иван, сядь, стул сломаешь, Родя, друг, почитай им стихи!

Иван. Ты обиделся никак!?

Олег. Я не согласен с вами! Родя, почитай же!

Родион. (бормочет что-то нечленораздельное и закрывает глаза)

Иван. А ну да и черт с ним! он колеса жрал, знаю я... Марк. Ваня, почему ты всегда кричишь? вот Иисус, к

примеру...

Иван. Да и пошел бы с ним в жопу!

Родион. А мне вообще плевать, кто он там бы, ваш Иисус, это же тотем, символ...

Иван. Олег, не держи меня я дам ему сейчас, символ! я ему сейчас по символу!.. все как люди пьют... на хер он нам тут? Нет, Марк, ты скажи ему, хрен ли...

Марк. Козел ты, Родя, вишь - человек убивается.

Родион. А чтоб он сдох.

Иван. Кто?

Родион. Ну не Христос же!.. (ходит вокруг стола)

Олег. Ха-ха-ха!

Иван. Хватит ходить!

Родион. Я осуществляю закон Больцмана.

Иван. Жиды кругом, господи!..

Олег. Марк, налей ему!!

Иван. Хватит ходить!

Родион. Нет разницы в имени, если бы дело было бы в Африке, Христос бы был негром, а так он - еврей.

Иван. Кто? Христос - еврей?

Олег. Но... это не совсем доказуемо...

Марк. К тому же Аквинский писал...

Иван. Это надо выпить, сюда лей.

Марк. За Христа.

Олег. Веритас веритатюм.

Пьют.

Олег. Родя, а стихи?

Родион. Про кроликов читать не буду.

Иван. Что за кролики, почему он про кроликов не будет?

Олег. Ну это из Блока.

Иван. Пусть тогда читает про кроликов!

Родион. Да идите вы своим Блоком!

Марк. Нашим был Блок.

Иван. Тьфу, Олег, дай мне там сальца, а Родька пусть про кроликов почитает.

Родион. Не хочу!

Иван. Да я ему...

Олег. Товарищи, товарищи, не будем ссорится, у меня еще "Кавказ" в пальто лежит.

Марк. Сюда тащи.

Иван. Верно! эх, люблю я тебя, Марк!

Олег. Вскрывай, Ваня.

Иван. Вах!

Родион. Ублюдки.

Иван. Олег, брат, ты скажи, нет, ты скажи мне, что он все это, ну что он все это?! что он?

Родион. Да не верю я в вашего Христа!

Иван. Надо выпить.

Олег. Ты, Родя, не осознаешь текущего момента, в то время как Партия и правительство делают все для поднятия уровня нашего благосостояния, некоторые паскудные элементы видят в процессе перестройки лишь ее анархический подтекст...

Иван. Кончай его, прокуратор! как сказал, умри, Денис!

Олег. Вся страна борется с алкоголизмом при помощи пьянства...

Марк. И наоборот.

Олег. Православная же церковь никогда не поощряла запрещение потребления алколоидо... содержащих напитков, из чего следует, что бесу войти легче в трезвого, чем в пьяного...

Иван. С чего бы это, нет, ты это, конечно, правильно, только ты скажи, что это так?

Олег. Это потому что пьяный духом тяжелым заполнен, и бесу там не поместиться, трезвый же пуст, он когда открывает рот, то вдыхает, а, вдыхая, может заглотнуть и беса, пьяный же наоборот - выдыхает.

Иван. Это точно, вот все говорят пьяному: дыхни, а трезвому никто не говорит: дыхни...

Марк. Трезвому нечем дышать!

Олег. И незачем! нек сиби, нек алтери.

Иван. Во! алтарь христианский вином умывается!

Марк. Здрасте, договорился.

Олег. В сухую глотку бесу легче влезть, там же сухо,

как в аду, вот дьявол...

Родион. А! дьявол... (садится у стены)

Иван. Во-во, зови своего дьявола, господи, помилуй!

Родион. Зову! приходи, дьявол, приходи...

Олег. Урод.

Родион. Все равно не придет, этаж тут третий, перегородки бетонные, никто не придет, кому же сюда приходить? Ну кому еще сюда приходить?!

Олег. Мир наизнанку.

Марк. Ошибаешься, Олег, это мы наизнанку.

Олег. Разница?

Родион. И в самом деле! какая теперь разница? ошибка, ошибка, во всем должна обязательно быть ошибка...

Иван. Экая ошибка?

Родион. Да как ты не понимаешь - только абсолютное совершенство может позволить себе право на ошибку, только бог, таким, каким вы его представляете, может допустить существования дьявола!

Олег. И зачем это?

Родион. Для совершенства! человек не может любить вещь, потому что она не способна к творчеству, скучно любить куклу... Вот бог и заложил в наш мир, в человека право на ошибку...

Олег. Ста бене, получается, что только добро может иметь право на зло.

Родион. Да! зло - это его совесть, его стыд и страх!..

Олег. Дьявол - совесть бога? дичь!

Родион. Но Мильтон...

Олег. Детерминизм? Увольте!..

Иван. Э, товарищи, вы это... о чем?

Родион. Зло - последнее оправдание, последнее право, оно - наш шанс на истину!..

Марк. А я бы не замахивался так.

Родион. Плевать! вот ведь Иуда - он был единственной возможностью Христа стать действительно богом, для нас!!

Олег. Не ори.

Родион. Неужели вы не понимаете? он, без которого Христос не воскрес бы, он - в аду!

Олег. Другой бы был...

Родион. Да, Христу - один хрен! был бы другой! все одно круг бы свой прошел и - в ад, а добрый сынишка помучился чуток - и к папе!

Иван. Страдал за всех нас.

Родион. Радость какая! Иуда-то до сих пор страдает, и славяне страдали, и индейцы страдали, когда их каленым крестили, вы же живое режете во славу одного мазохиста! Вам же только повод нужен для оправдания своего бесстыдства! Кой мне хрен все его страдания? видеть не могу эти унылые рожи!.. Ой вэй, как больно - полюбите меня! тьфу!..

Иван. Олег, бога ради, скажи ты ему, чтоб кончал... и налей ему.

Марк. Он не пьет.

Иван. Во падла! мне налей.

Марк. Сам лей.

Наливают. Пьют.

Олег. А что, Родя, чем колесо портвяшка лучше?

Родион. (бормочет что-то невразумительное)

Марк. Родя, с тобой говорят.

Родион. А? так оно же не пахнет и места меньше занимает, компаний опять же таких не собирает. Тихо, благородно

- съел и хорошо сразу так.

Иван. А ликер ты пил?

Родион. Я вообще не пью.

Иван. Иуда ты и есть, жид пархатый, жалкий весь, всех нас с говном съел...

Марк. Опять ты про жидов...

Иван. Да он - жид!

Олег. Ха-ха-ха!

Родион. Все вы - жиды.

Иван. (ничего не может сказать)

Марк. Ну... я жид, это он про меня...

Иван. Ты жид?

Олег. А у него фамилия - Шмуллер!

Иван. Убью, собаку, Олег, не держи меня, я его...

Олег. Кого?

Родион. Да на кой мне ваш бог с дьяволом, вон на крыше дети играют кирпич, кирпич мне на голову сбросят и все, хана мне.

Олег. Кирпич никому на голову за просто так...

Марк и Олег. (хором) Не упадет!

Олег. Оптим.

Родион. О! А тебе, Олег, зачем тут кирпичи?

Олег. На дачу мне их, печь клепать.

Родион. Не кирпичами клепают, а вот и не кирпичами.

Иван. Сам ты кирпич, жопа.

Олег. Оба вы, товарищи, хороши... уже все... Меня клонит...

Иван. Чего?

Олег. Пулвис эт умбра сумус; я спать хочу. (ложится на диван)

Родион. Мне бы пару кубиков... деньги есть?

Марк. Деньги это бумага.

Иван. Бумага...

Родион. А ну вас... (уходит)

Иван. Он жопа! пил с нами и ушел... чего он?

Марк. Он не пьет.

Иван. Как не пьет? все пьют, сам Высоцкий пил! а он... это он что? Христа кирпичом... Меня жидом назвал (вываливается из-за стола, хватает кирпич), убью собаку!

Марк. Он же ушел.

Иван. Правильно ушел... как же так... (кидается к окну) Родя, стой, падла! (запускает в него кирпичом)

Марк. Знаешь, Ваня, ты его, кажется, убил.

Иван. Нет, ты скажи ему, нет, зачем он нас всех с Христом с говном съел, нет, ты скажи ему...

Марк. (наливает Ивану стакан) Выпей.

июнь 1995

Разговор Третий.

"О празднике."

- Маша, а ты любишь праздники?

- Ой, конечно же нет!

- Как славно-то, а вот врачи, знаешь, они любят.

- Ах, Юля, врачи ж, они - люди!

- Но есть такие места, которые для этих людей...

- Врачей!

- О, да, эти места представляют интерес! а ведь как правило, это места большого и зачастую плохо организованного скопления молодежи.

- Ты права, друг мой, но не обращала ли внимание на то, как вообще разная молодежь скапливаются?

- Ха-ха! не имеешь ли ты в виду, что они вдруг летом едут в Мюльлюпельто и там, пребывая в особой консистенции начинают представлять интерес для людей, именующих себя врачами.

- Еще как представлять! я даже думаю: а не инспирируют ли сами врачи подобные мероприятия для того, чтобы в удобной для них обстановке пронаблюдать биоэнергетические колебания в непосредственной от них близости.

- Ой, да я же слышала эту теорию на недавнем заседании социологического общества "Полюса", ты помнишь Юрика Тудымова?

- Без сомнения!

- А знаешь, что он придумал? он дал мне задание...

- О-ля-ля!

- А ведь я и выполнила его - провела исследование и самым невероятным образом открылось мне, что у 93% опрошенных мной на празднике "Rainbow"...

- Это тот, который был в Мюльлюпельто?

- Да, что-то в этом роде, так вот, на этом... мне придется несколько углубиться... ты позволишь?

- О, конечно.

- Праздник был хипповский! и на нем в сознании собравшихся неизменно присутствовало некое биоэнергетическое строение, позволяющее его носителям сплачиваться, совершая при этом ритуальные действа на подсознательном уровне.

- Ты это поняла сама?!

- Нет, один из представителей этих самых собравшихся, некто Илри Лэйвлан, объяснил мне, что многие из присутствующих здесь...

- То есть - там.

- Ага, так вот, эти люди - мало того, что почти не знают друг друга, они еще и испытывают по отношению друг к другу особую тонкую любовь сопровождающуюся садомазохистскими актами, многие из которых направлены непосредственно на уничтожение временно-пространственного сознания собравшихся.

- Но позволь, что-то же должно их связывать на физплане, кроме, конечно общего садомазохистского... м-м...

- Эгрегора?

- Да!

- Еще как! существуют, к примеру, определенные тотемы-связки, служащие для начальной адаптации и последующей парадигмы самоистязаний. Так вот, тотемическим значением обладают смешные сосуды, заполненные наркотического действия жидкостью. И, веришь ли, названия этих сосудов являются своеобразными паролями для ритуального синтеза вышеупомянутых биоэнергетических строений.

- Потрясающе! друг мой, расскажи-ка ты об этом поподробнее.

- С удовольствием, вообрази себе: суть этих ритуалов такова: по старинному, как мне поведал тот же Илри, индейскому обычаю, особи, нуждающиеся в расширении сознания, в определенный момент, когда концентрация биоэнергетических строений начинает превышать допустимую в нормальном обществе норму, объединившись в эгрегорической пульсации, подвергают свои немощные тела так называемым пляскам, во время которых сознание движущихся особей, действительно расширяясь, способствует ускорению процессов распада осознающей себя материи.

- Ты своими глазами видела процесс распада этой самой материи?

- Ну, не совсем... в лабораторных условиях, но, знаешь ли, эксперименты, проведенные там на нескольких особях, показали, что действительно: в сознании каждой особи присутствует означенное биоэнергетическое строение, представь - нам разрешили пользоваться электронным микроскопа "WZ-005"!

- Это "Полюсам"-то?!

- Да!

- Вот славно! и что же удалось установить?

- О, удалось установить, что данное строение...

- Биоэнергетическое?

- Ага, оно являет собой сложного вида систему кристаллов, образующих непрерывно пульсирующий шар, и самое во всем этом смешное, что пульсация является, я бы сказала, важнейшим фактором существования подобного строения.

- Ужели такова правда!? значит, именно поэтому ваши особи-носители испытывают постоянное желание к совершению магических ритуальных действ, основанных на беспрерывно повторяющихся однообразных микродействах?

- Ну, они не совсем наши... они были на празднике.

- Ой, я и забыла!

- А, ладно! но вот потом еще - мною были замечены и произносимые под музыку тексты вполне определенного содержания и узкоутилитарной значимости, но смысл данных текстов обычно сводится к перечислению слов, в смысле, связок-символов, как правило, тотемического значения.

- А может ты назовешь некоторые из ним?

- Но они - из лексикона молодежного, назвать?

- Давай!

- Итак: вайн, менты, трасса, хендрикс, герла, фри лав, шмаль... называть дальше?

- Ой, хватит-хватит, но постой, эти же слова никак не связаны друг с другом.

- Только, заметь, на первый взгляд! напротив, при непосредственном исполнении они складываются в достаточно четкую парадигматическую цепочку.

- Однако, эклектика.

- Но какая! и в самом деле, подобные цепочки отличаются крайне тенденциозной эклектичностью, смотри сюда: мыслимое ли дело: исполнять индийские мантры под африканскую музыку в русских народных костюмах?

- Неужели, в настоящих народных костюмах?!

- Нет, конечно, они же там, на празднике, не имеют ни малейшего представления ни о культуре индийской ли, русской ли, африканской ли, а потом, знаешь ли, милая, они - невежественны!

- Какая дикость!

- Конечно, дикость, но, верь мне, несмотря на негативные последствия, которые, как правило, сопутствуют подобным праздникам, я все же полагаю, что такие мероприятия нашей молодежи нужны.

- Ты в самом деле так считаешь?

- Возможно, или нет - праздники даже и необходимы - хотя бы потому, что они в массе своей способствуют становлению личности эпохи расцвета постмодернизма.

- Маст-дай на постмодернизм, свет мой!

- Ату его, мой ангел! человечество последние сорок лет переживает состояние глубочайшего культурного подъема, и я, в свою очередь, полагаю, что особая миссия людей с расширенным сознанием, неизвестная пока им самим, может вывести это самое человечество на новый виток всеобщего благоденствия и добродетели.

- Маст-дай на человечество!

- Еще как, милая, еще как!

- А что, Юля, теперь, не почитать ли нам вслух "Раковый Корпус" Солженицына?

- Я думаю, что почитать, несомненно.

- Давай, начинай.

- "...Я и раньше давно задумывался, а сейчас особенно, над тем какова, все-таки, верхняя цена жизни? Сколько можно за нее платить, а сколько нельзя? Как..."

- "...Нас сейчас в школах учат: "Самое дорогое у человека - это жизнь, она дается один раз". И значит, любой ценой цепляешься за жизнь. Многим из нас..."

- "...Лагерь помог установить, что..."

- Что?

- "...Что предательство..." Маша, не отвлекайся, "...предательство, что губление хороших и беспомощных людей - цена слишком высокая, того наша жизнь не стоит."

август-сентябрь 1996

Pазговоp Четвертый.

"О смысле и любви."

- Вы позволите? сейчас все хорошо?

- Да, после дождя...

- А был дождь?

- Вы не слышали?

- Я был занят, сегодня много работы.

- Много новых?

- Нет, со старыми бы разобраться.

- А что, есть и очень старые?

- Ну, сейчас такое время - всякие есть.

- А вот я, интересно, старый или нет?

- Это как?

- Так вот, я для Вас старый или нет?

- Для меня - нет.

- Но у меня есть все шансы им стать?

- Пожалуй.

- Вот Вы и улыбнулись, а то, право же, терпеть не могу серьезных людей.

- Почему?

- Видите ли, я привык делить вообще всех людей на три категории: умные, нормальные и гении; умные это те, кто понимает, что делает и при этом считает, что делает нечто нужное и важное, нормальные же - просто нормальные, таких много, они пользуются, размножаются...

- А кто же тогда гении? ницшеанские сверх-нелюди?

- Остроумно, нет, те - умные, гении прежде всего не понимают, что они делают да и не всегда считают, что дела их кому-то нужны.

- В чем же смысл существования этой категории людей?

- Я должно быть не совсем доходчиво объяснил, они гении, потому что не апеллируют к смыслу, могут, но... для них он и есть и его нет одновременно.

- Вы поймали меня на софизме, если я сейчас спрошу Вас, к какой же категории Вы относите себя...

- Да, гении, разумеется...

- И тогда я не смогу опровергнуть ни одно из Ваших утверждений, потому что именно к смыслу-то мне и придется апеллировать.

- Ничего не поделаешь, Вы - нормальный.

- Но не умный?

- Умные никогда не задают вопросы, им кажется, что они все знают заранее, да и потом еще... вряд ли умные станут эдак красить волосы...

- Это не краска.

- Тогда я Вам завидую, я всю жизнь мечтал иметь густые темнокаштановые волосы, комплекс.

- Но ведь и это не повод.

- И это.

- Тогда что же?

- Мы уже работаем?

- Да, с Вашего позволения - да.

- Отлично.

- Итак, Сергей... вчера мы остановились на том, что у Вас возникла ситуация, из которой Вы решили выйти...

- Только не говорите "не традиционным путем", как, я полагаю, Вам известно, отсюда есть лишь один путь и будь я проклят, если кто-то сыщет другой.

- А ветхозаветные святые?

- Живьем-то? а если я Вам начну на полном серьезе утверждать, что лично видел полеты Карлсона, который живет на крыше?

- Ну, то - сказка...

- А то - не сказка? такая же, между прочем литературная исторьица, что с того?

- Но существует религия...

- Не смешите меня! я согласен уважать иной текст в силу его древности; нет, право же - найдут гребенку трехтысячелетней давности и вот - носятся с ней как курицы с писаной торбой, а вся ценность гребенки-то лишь в том, что не сгнила она! так и все Ваши сакральные тексты, вся их ценность - в древности...

- Но Вы отвлеклись, я предлагал вернуться к вчерашнему разговору.

- Да, извините, что Вы меня спросили?

- Причина, какова была причина?

- А ее не было.

- То есть просто так взяли и съели восемь таблеток "текодина"?

- Восемь? мне казалось - я съел много больше.

- Нет, именно восемь; но - о проблеме?

- Видите ли, я не могу припомнить ни одной проблемы, которая смогла бы меня заставить распрощаться с жизнью.

- Почему?

- Вы уже забыли? я же гений.

- Насчет смысла?

- Да; мне очень не приятно совершать те поступки, которые наблюдатели могли бы истолковать как поступки логические.

- У Вас есть наблюдатели?

- Не утрируйте, доктор! я имею в виду общество.

- Какое?

- Ну... ее... как бы Вам это объяснить?..

- То есть, значит, все-таки была какая-то "она"?

- Скорее "оно", но, прочем, Вы правы - "она".

- То есть, проблемы имели прежде всего сексуальный характер?

- Нет, что Вы, доктор, секс и проблемы - это две большие разницы; есть проблемы - нету секса, и наоборот.

- Так, и что же эта Оля?

- Лена.

- Вы вчера упоминали: Оля.

- А Вы знаете, эти имена очень похожи, да и потом - любят же не имя.

- А, кстати - что?

- А ничто? модуль; условные рефлексы.

- Фрейд?

- Не совсем.

- Так что же?

- Вы никогда не обращали внимания, что все процессы, происходящие в человеке - это процессы ритмические?

- Но это и так всем понятно, при чем же здесь?..

- Погодите! и вся информация, которую получает человек, организована прежде всего также ритмически.

- Это... Вы имеете в виду колебания световых волн, звуковых...

- Доктор, браво, Вы делаете успехи! а то, с полчаса назад, сослались тоже - на Библию, а?

- Сейчас это не важно, я слушаю, продолжайте.

- Так вот, я берусь утверждать, что каждый человек способен более или менее правильно воспринимать только ту ритмически организованную информацию, которая соответствует его индивидуальной ритмической организации; как мы любим тот или иной стих, песню, картину? все очень просто - не более чем ритмическое совпадение, человек западает на схожий с его ритмом ритм и говорит: мне сие нравиться, я сие люблю; если подобное явление и называть любовью... точный же термин здесь - соответствие...

- Но люди разные.

- Разные, но есть и во многом похожие, люди распределяются по этносам, ритмика людей данного этноса складывается веками, влияет тут все: от высоты жизни над уровнем моря до геополитических причин; Вы заметили, например, что существуют религии горные и равнинные? равнинные более расположены к экспансии, они способны развиваться, впитывать иные верования или поглощать их, другое же дело - горные: раз возникнув, они уже фактически не изменяются, на мой взгляд, религии скандинавские, тибетские тому подтверждение, а Кавказ? я был как-то на армянской свадьбе - они до сих пор закалывают в христовом храме барашка во здравие молодых!

- Язычество! как им...

- Доктор! к черту эмоции, у нас научная беседа; просто изначальная традиция пережила время, традиция - выше и этики и эстетики; традиция - вот другое название сохраняемости ритмики этноса! а что стало с нашим... извините, вашим, христианством? оно расползлось по миру как блин у нерадивой хозяйки, сколько дряни туда намешалось! а все почему?

- Почему?

- Равнинная религия! особая ритмика!

- Сергей, Вы немножко отошли от темы.

- Вы думаете? я говорил про любовь, что это такое? Фрейд писал про либидо, но он оставлял человеку какую-то волю, я же говорю: человек желает так же, как стена перпендикулярна потолку.

- Но стены можно положить на пол.

- Тогда это будет уже не стена! не перебивайте меня, доктор, а то мы так к ужину не кончим!

- Извините, но коль скоро речь пошла о детерминизме...

- Да, несомненно; человек не чувствует - реагирует, не мыслит подражает, так и любовь...

- Так и что же любовь?

- Если вывести среднее арифметическое всех ритмических процессов, происходящих в особи, то такое число можно назвать общим ритмическим модулем; допустим, у меня он - 6'45, значит общение с особями, величина модуля которых колеблется в моей норме, скажем, от 6 до 7, - общение с подобными особями доставит мне радость, счастье, любовь; все очень просто, я срефлексирую на них, а они на меня не более чем

- крыса на лампочку данного цвета, помните, как? - зажигается лампочка - значит там есть пища, и крыса, можно сказать, очертя голову, бросается на условный сигнал.

- Но люди не крысы.

- Хуже! расстройство организации человека как правило сопровождается разными мелкими и крупными катаклизмами...

- Постойте, ведь тогда, по Вашей схеме, люди бы были безмерно счастливы, они бы раз и навсегда находили друг друга...

- Еще бы! только нужно учитывать, что модуль мобилен, на него влияют еще и побочные факторы: семья, общество и так далее, менее мобильные модули способны изменить под себя модули более мобильные; поэтому, собственно, если люди расходятся - в этом нет ничего трагического, на некое время произошло совпадение - и чудненько!

- Ваш пример доказывает обратное.

- Мой пример доказывает только то, что я ошибочно считал свой модуль менее мобильным, способным к жесткому ритмическому подавлению, оказалось, что сие не совсем так... все же просчитывается, доктор!

- Что?

- Элементарные человеческие отношения; мы, люди, чертовски хорошо отлажены, в нас даже есть механизм самоуничтожения с кнопкой обязательного выключения оного механизма в момент его работы!

- А свобода? обидно, однако, ощущать себя пусть даже хорошо отлаженной, но - машиной!

- А... свобода? а Вам никогда не приходило в голову, что более свободен тот, кто свободным себя считает сидя в клетке, чем тот, кто - в огромном поле... есть такие люди - рабы этой самой свободы, вернее, даже не свободы, а освобождения, несчастные люди! им кажется, что они куда-то бегут, что-то находят, борются, а зачем?

- Ну, люди борются, как правило, сами с собой.

- Не разумно и не логично, глупо! во первых, борьба источает силы, им бы делом заняться, во-вторых, такие люди страшные гордецы, им кажется, что они имеют какие-то права, ни черта они не имеют, они как крысы рефлексируют на запах пищи

- и бегут к ней, приправляя свою беготню высокими фразами о долге, совести и прочей фигне... а борьба... бороться с равным

- не имеет никакого смысла, с таким же успехом можно заниматься самооплодотворением, человеческому естеству сие противно, бороться с сильным также бессмысленно, потому что явно проиграешь, нет, если Вы, конечно, мазохист или дурак - можно приколоться, но, знаете ли, жизни это не прибавит, а со слабым бороться - вообще пошло! нет, борьба - штука глупая! если я захочу кого-то уничтожить, сделаю это сразу, без всякой борьбы!

- Неувязочки получается, целых две.

- Вот как?

- Во-первых, не Вы ли...

- О, нет, я не выл!

- Да, извините... не утверждали ли Вы, что смысл несколько не применим к тому, что Вы делаете?

- А, так я говорил о борьбе для Вас, Вашими категориями, иначе бы Вы меня просто не поняли, мне приходится апеллировать к смыслу, потому как это делаете Вы, очень просто.

- Ну, тогда второе, насчет борьбы; Вы уже наелись текодина, сразу, не так ли?

- Это грубо, доктор.

- А Вы трус.

- Да, я трус; а Вы знаете, что такое трусость? это умение быть честным с самим собой... как могут быть постыдны рефлексы человека? как?!

- Но совесть?

- Ну конечно! совесть - та же трусость, только более созидательная, а впрочем...

- Что?

- Эти понятия, как и многие другие, - лишь папмерсы, для временного прикрытия той дряни, которой полон каждый человек.

- Вы говорите: дрянь?

- Я пользуюсь Вашей терминологией! дерьмо это, экскременты, то, что выходит из вне! то, что человек, перерабатывая, выдает на свет божий!

- Но, позвольте, Ваша формулировка несколько странна, ведь человек, как Вы изволили выразится, производит - еще и искусство, детей...

- А чем дети не говно? или стихи? и то и это - плоды процесса энтропии, превращения, переработки! Вы съели банан, что-то пошло Вам на пользу, что-то - вышло обратно, всего-то! Вы любили - что-то, опять же, пошло Вам на пользу, а что-то исторгнулось Вашим естеством, как ненужное, лишнее! или Вы засмотрелись на тучки, исполнились красотою мира божьего, а затем - исторгнули из себя стихи, там, картину, еще что!..

- Вы разволновались.

- Разволнуешься тут, когда Вы тут такое... а ведь потом еще... знаете?..

- Продолжайте, продолжайте, я слушаю.

- Не дышите на меня так близко, у меня антропофобия.

- Хм, интересный термин, откуда?

- Мой; боязнь человеческого начала.

- Однако ж, позвольте, Вы так отзывались о человеке... неужели что-что можете предложить взамен?

- А как Вы думаете - может ли рука вообразить, как выглядит ухо?

- При наличии у нее разума...

- Ни черта она не может, она только функционирует, и мы с Вами тоже.

- Стало быть... Вы и себя ненавидите?

- Конечно.

- Смысл?

- Опять!?

- Ах, ну да же!..

- Вы меня спасли затем, что бы знать, почему я не хочу, чтобы Вы меня спасли?

- Какая нелепость, у Вас просто стресс на почве неразделенной любви, это вполне естественно.

- Да?

- Конечно, Вы любите, Вас не любят, нарушается закон сохранения энергии, Вы отдаете то, что не можете взять, внутри Вас возникает пустота, которая либо в скором времени заполнится чем-либо, либо...

- Что - либо?!

- Ну, текодин Вы уже ели.

- А что, доктор, скажите, только Вы сейчас можете знать, - есть любовь?

- Я думаю...

- Не Вы, Вас - к черту! я вообще спрашиваю: есть?

- А Вам как кажется?

- Вы идиот, доктор, мы с Вами работаем уже вторую неделю, неужели до сих пор Вы не усвоили простой истины?! как Вы могли?!

- Но в чем она?

- Здесь, вот - внутри, снаружи ее нет, снаружи - люди, среди них нет!

- Позвольте! здесь тоже нет!..

- Вы вздрагиваете от холодного, что у меня очень холодные пальцы? но внутри Вас горячо; так и человек в мире - как уголь в тулове, плоть прожигается и сноп искр летит прочь, в навь!

- Что Вы делаете?!

- В навь! Зачем Вам такая мягкая кожа, и даже она не может уже сдержать... как много "ж-ж-ж"... Вашу печень!! Вы видели ее глазами?... Так вот, вон эту мерзость, вон!!

Сергей откинулся на подушки и перевел дыхание.

- Скажите доктор, теперь, скажите, Вы видели это, то, что внутри Вас, - можно ли любить подобную мерзость?

Разговор Пятый.

"О "скорбном бесчувствии."

- О, Шмуллер, читал ли ты сегодняшние газеты, смотрел ли ты телевизор?

- Нет!

- Нет?

- Я говорю, как президент: нет, все, революций больше не будет.

- Что ты? ты же в волнении, но будь здоров.

- Якоб, они... мне плохо! они вырываются из кризиса, из перемен, оставляя клочья сырого мяса на спутах колючей проволоки, отрезая от себя живое, стремятся в склеп. Я так несчастен!

- А он?

- Хуже меня, он закрыл за ними двери, оставляя там, в прошлом все, что бурлило, пытаясь любить и ненавидеть, что убивало во имя и не глядя...

- Ты прав, мы преданы.

- "На этой недели больше ничего не случится".

- Я слышал эту фразу.

- Я ее ненавижу! ее теперь говорят в программе "Взгляд", каков позор! но он, он отторгает в себя ненужное им прошлое, ты помнишь, Якоб, навсегда! бросая нас, довольных и потных, в угрюмое будущее, в иной, новый светлый мир, где навек воцарятся простота и справедливость.

- Я чувствую, Шмуллер, мне даже и не выразить как сильно я это чувствую, внутри нас - война.

- И ныне он, вечный воин, святое дитя логики порока, он изгоняет породивший его хаос в небытие, но - уходит сам, нет ему места в этом новом мире.

- Почему, скажи мне, Шмуллер, почему?!

- Потому что - он тот, кто внутри острия, кто суть иглы, пронзая пространство и время, невидимой до срока начинкой, наркотиком, любовью ведет нас, в нас растворяя свою игру.

- Не плачь, говори, говори!

- Они, мы все, для кого он был, играя, ни черта они не поняли: нет границы между правдой и ложью, нет прогресса от не-безумия к безумию, нет инициации!

- Но почему же? говори, Шмуллер!

- Потому что, завтра - значит - никогда, а жест, взгляд, знак, звук и есть то самое искусство, которое все равно живет вечно; не может быть упреков к числам, шесть камней или шесть струн - разницы нет, тончайшие нюансы человеческой

психики - объяснимы, они - не более чем иногда осознаваемые

фигуры, формулы...

- Ты прав, Шмуллер, ты прав, но мы боимся признаться в этом! тогда ведь и гнилой пень, и подшипник, и "Джоконда", и даже банан - оцениваются по одной логической шкале.

- Но ведь они и оцениваются - музыкантами, математиками и детьми!

- Ведомо ли тебе, как ребенок говорит и мыслит?

- Я знаю: прежде всего математическими формулами, речь его однозначна и абстрактна, его сознание еще не испорчено "чувствительностью", отсюда кажущаяся нам "жестокость" детей, так, балуясь, ребенок может и совершить поступок вполне дурной, может быть даже убийство!

- Проклятая наша этика!

- Но ведь- ни к этике, ни к эстетике ребенок еще сознательно не обращается, это понятия еще не рассматриваются его маленьким сознанием, они лежат за пределами четкой логики, услышь - этико-эстетические нормы меняются на раз, постоянно, причем, оспаривая друг друга, разумно девственная душа природу подобного предательства принять пока не может, природа сия не-логична!

- Но взрослые называют подобную логику - безумием.

- Без-умие, отсутствие ума - состояние, свойственное исключительно числам; но стоит им только осознать наличие хаоса, они очерчивают вкруг него доступное им понятие, рисуют многозначительную закорючку и успокаиваются.

- Но, поведай мне, Шмуллер, ты никогда не задумывался ли о том, что чувствует число "пи", когда извлекают из него корень?

- Он - знал.

- Но минуло время хаоса.

- Минуло, и осталась лишь нужная им добрая умная сытость и слюни заверений: "все будет хорошо".

- Ты убиваешь меня, Шмуллер, какая страшная фраза!

- Мужайся же, Якоб Турбинс! будет скучно и страшно: генерал пришел, генерал ушел, обновилась Россия, президент еще раз за деньги народа убедил себя в том, что этот самый народ его любит; в честь взятия Казани Иван Грозный водрузил "Василия Блаженного", "Христос-Спаситель" отстраивается в честь взятия Чечни...

- Грозного, Шмуллер, Грозного!

- Но разве храм? - сплошной ведь мимесис с подземными гаражами; и что же - никто не удивляется, все торопятся прийти "всерьез и надолго", а скучная дикость нашего "дома, где разбиваются сердца" в том, что никому уже не плохо, перекипели, Якоб!

- Итак, пожалуй, хватит с нас: перестройки, сухого закона, "Покаяния", землетрясений в Армении, Руста-добролета, двух или трех путчей... что бы еще вспомнить?

- Молчи, Якоб, молчи! спокойно так извлекаются из чувств совесть, стыд, - ведь должно хорошо быть.

- А дети, что дети?!

- Дети читают Толкиена, они читают его!

- Мне страшно, Шмуллер, я открыл это книгу и, посмотрев в окно, увидел, как с блаженной улыбкой святой Сэм Скромби выгуливает толстых назгулов по парковой зоне Мордора, все они плюют в урны, выбирают "пепси" и "голосуют, а то проиграют"... мы наказаны, Шмуллер!

- А их музыка, детская музыка? ты слышал ее, дорогой Якоб?

- Слышал: дали мне, и глаз, и холст, и вы вот сами ко мне пришли, ласково так подтрунивал добротный их Борис Гребенщиков над млеющими перед ним журналистами.

- Но на этой неделе больше никто не случится!

- Ты прав, Шмуллер, мне уже скучно и страшно; кончились дети.

- Они же научились чувствовать и понимать, оценивая и страдая, они повзрослели, но не суди их строго, не суди их, Якоб! то, чем они занимаются, - это не хорошо и не плохо, потому что теперь должно быть только хорошо, так получилось.

- Если считать самокастрацию взрослением, то - да.

- О, да, - если уничтожив в себе жизнь, считать себя взрослым! но, верь мне, Якоб, он собрал наше сырое мясо и ушел.

- Почему, почему, Шмуллер?

- Потому что мозги и сердца наши не годны ныне для живого его супа, без них сегодняшних можно обойтись, но срывая с них "эпоху перемен", он дал последний знак, а мы, правильные и пресные, так ничего и не поняли.

- Никогда не поймем, Шмуллер, не поймем...

- Яркая личность, квинт-эссенция, личность...

- Не плачь, Шмуллер, не плачь!

- Мне плохо! внутри, как он был внутри острия!

- О, Шмуллер, он уже никогда не умрет!

- Не умрет! не умрет, Якоб, он не умрет, Курехин уже никогда не умрет!!

- Успокойся, не плачь, Ллойд с нами, брат.

- Мы прокляты.

июль-сентябрь 1996

Pазговоp Шестой.

"О правде и аборте."

- ...Я бы не стал на вашем месте разговаривать именно так.

- Ну и как же с Вами разговаривать, может, мне еще стоечку сделать или за ушком Вам почесать?

- Ну, я думаю, обойдемся сегодня без этого...

- Сегодня?!

- Да, да! давайте, просыпайтесь, петушок пропел.

- Ага, знаем мы ваших петушков.

- Ну вот и славненько... так, Вы говорите, хотели бы сделать заявление, я очень внимательно слушаю.

- Я никого не убивал.

- Милый мой мальчик, а какая разница?

- То есть?

- Ну, разницы-то, ее нет, не так ли?

- Но... если Вы верите, что я не убивал, тогда - какого черта...

- Поберегите, Павлик, нервы, время-то, знаете ли, сейчас судьбоносное, неспокойное... Вы "Покаяние" смотрели?

- Смотрел.

- Вот видите - в эпоху гласности мы должны быть особенно точны и бдительны.

- Еще бы...

- Вы очень напрасно на меня обижаетесь, я прилагаю максимум усилий для того, чтобы Вы остались культурным, порядочным человеком, полноправным членом нашего общества.

- Ну?

- Что - ну? Вы, должно быть, считаете себя там анархистом, эдаким "пандан с Пугачевым", а?

- Ловко Вы Тургенева читали...

- А я, знаете ли, много чего читал; впрочем, это пока не важно, важно другое: как, зачем и почему Вы дошли до жизни такой.

- До какой еще жизни?

- Ну как же, до той, за которую каждый цепляется... или уже не цепляется?

- Да я же сказал, что не убивал никого!

- Много работы у меня сегодня, Вы тут - уже третий, нет, четвертый за сегодняшний день, сейчас работы вообще много... можно я попрошу Вас?..

- Чего?

- Поймите меня пpавильно, Вы же виноваты не в том, убийца Вы или не убийца, вы виноваты в том, что мы считаем Вас убийцей... или не убийцей, тепеpь ясно?

- Ага, "ты виноват уж тем..."

- Делать нам больше нечего - только с такими анархистами возиться, мы же сеpьезные люди, поймите и забудьте, пpошу Вас, о том, что, быть может, Вы убили человека, или не убили человека, давайте сделаем над собой маленькое усилие и скажем пpавду; Вы же за пpавду, да?

- Разная правда бывает...

- Да неужели Вы не понимаете, что я хочу пpосто пpобудить в Вас чувство Вашей ответственности, чести, долга - не пеpед "паpтией и пpавительством", а пеpед Вашими же товаpищами, ведь тут и дуpаку ясно, что не Вы пpидумали эти

совеpшенно, уж извините, бездаpно написанные листовки!.. а у

Вас не хватает элементаpной поpядочности сказать мне пpавду!

- Знаем мы вашу пpавду, вы же, вы как...

- Ну, о том, как - мы, знают все, а вы что? вы же все исподтишка, со спины, тайно.

- Пойди к вам, как же...

- Все верно, нельзя вам иначе, диссиденты вы.

- Да идите Вы...

- Конечно, диссиденты... но это же глупо и очень больно; Вам было больно?

- Козел...

- Вам обязательно должно быть больно, всенепременно - очень больно, чтобы Вы знали: как она, боль, чтобы, когда вдруг, ну случайно, захотели кому-то так же сделать - остановились бы... впрочем, на этот счет есть и другая теория: если Вы познали боль и пережили ее, то теперь думаете, что и любой способен пережить боль - и Вы черствеете, Вам кажется, что Вы изведали столь многое, что чьи-то напасти по-сравнению с Вашими - так, пустяки, мелочь; и я склоняюсь более к теории второй... о, постойте! это же стихи: я склоняюсь более ко второй теории... Вам вообще все это как?

- Идите к черту...

- Я знаю, о чем Вы сейчас думаете: вот, гнида, думаете Вы, как будто поговорить у него не с кем, несет бред какой-то, а ведь, друг мой, бред этот - работа моя, я же Вам, как сейчас молодежь говорит, "крышу двигаю", а вот Вы знаете, что такое "СЛОН"?

- Какой слон?

- Не знаете... ну и хорошо, да и зачем Вам знать? Вы же не мокрушник какой, а честный и порядочный законник, диссидент, по-нашему, то есть, по-вашему, не так ли?

- Называйте как хотите.

- Называть здесь должны Вы, вот, к примеру, листовки...

- Чего еще - листовки?

- Да посмотрите же на меня, Вам что, стыдно на меня смотреть, да? или Вы боитесь заплакать? а потом, эти листовки, прокламации - ну к чему они?

- А Вы что - читали и ничего не поняли? кой черт тогда...

- Друг мой, да плевать я хотел на Ваши листовки и на всю Вашу анархию тоже! Вы же культурный человек, Вы должны понимать...

- Ну что? что еще я Вам должен понимать?!

- Да слышу я... хм, в детстве мне всегда казалось, что у меня очень хороший слух, но однажды я залез на дерево и оттуда упал.

- Ушиблись...

- Ушибся. И, пожалуйста, не надо такого тона. Мне, между прочим, тоже больно было.

- Нам тоже...

- Нам? Логично, к боли мы еще потом вернемся. Вернемся?

- План поджимает? Конец квартала...

- Как хотите. Парадокс, собственно, заключается в том, что не вы нам нужны, а мы вам нужны, хотя бы - в качестве объединяющего фактора, неужто не так?

- Неужто.

- Павлик, милый мой Павлик, сколько Вы в своей жизни прочитали книг? сколько сосчитали звезд? Вы не думайте: вот, мол, сидит такой старый хрен и мозги мне вправляет, к черту меня, забудьте! нет меня и никогда не было, все равно Вы меня не слушаете, а если и слушаете, то не понимаете, а если и понимаете, то не хотите это сознавать, - не надо, мне, знаете ли, не нужны одолжения; как Вам больше понравиться - чтобы я выкручивал Вам руки и ломал ребра или - вел с Вами интеллектуальные беседы, выбор, конечно невелик, но, все-таки...

- Вы меня ненавидите...

- Что Вы, друг мой, ненависть - это чувство, притом какое! Нет, конечно...

- Ну и чего тогда Вы тут со мной?..

- Поверьте, я совершенно искренне не желаю Вам зла, я даже обрадовался бы, если бы Вы вдруг стали счастливым; а разговариваю... ну, может, потому что мне интересно; знаете, в молодости я зачитывался Конан-Дойлом, дедукция, индукция, анализ, мне тогда казалось, что раскрытие преступления - все равно что в шахматы вслепую, фигуры узнаются на ощупь, ходы противника - интуитивно, но я, как вы сейчас выражаетесь, обломался, оказалось, что выловить, скажем, подшивку "Русской мысли" много проще, чем разгадать обряд дома Месгрейвов, а уж там-то, я думал, куда проще!

- Наверно в детстве стучать любили...

- Опять арго...

- Вы стучали...

- А Вам завидно?.. хотите - тоже?

- Так вот, что Вам от меня надо...

- Я Вас не сильно обижу, если скажу: нет?

- Какого ж тогда!..

- А я вот и сам думаю: зачем же такой образованный юноша сидит тут, позевывая, и изгаляется надо мной на чем свет стоит? Я думаю так: блажь у него детская, как тогда, помните? - "особым очарованием было купаться в пруду, где (я знал наверняка) водились пиявки..." Как романтично!

- Это-то откуда знаете?

- Я просматривал Ваши школьные сочинения... поразительная легкость мыслей, такой полет... сразу чувствуется настоящий ценитель искусства!

- Послушайте, давайте договоримся...

- Э, нет, милый, мы же условились - никогда не договариваться, а то какой Вы тогда диссидент? Хреновый, если не сказать точнее, помните анекдот про альпиниста? то-то...

- Да идите Вы...

- Очень напрасно. Я не враг Вам, нет-нет, конечно, и не друг тоже, поймите меня правильно... Вы хотите знать истину?

- Чего?

- Ну... истину, ту, к которой вы все стремитесь, нет, не хотите?

- Ничего я не хочу.

- Вы мне не верите? Ну, а Оруэла-то Вы читали, да?

- Ну читал...

- Ах вы, молодежь, все-то вы читали, все-то вы знаете; мы вам слово, а вы нам - десять. Вообще, конечно, это

правильно, сейчас ведь как? - много книг новых издают, вот и

Евтушенко, Евгений Саныч, в "Огоньке" забытых поэтов печатает. Или помните ленинский "Огонек" за восемьдесят пятый год, как мы все удивились в ленинском номере - и Гумилев, Николай Степаныч, ну не чудо ли?

- Как же Вы разрешили-то? Или уже не спрашивают?

- Спрашивают, Павлик, еще как спрашивают... А знаете ли, я ведь собрал дома неплохую библиотеку, Вам должно быть известно, ну, может, кто рассказывал, что такое "конфискация", мой тогдашний начальник особо охоч был до декадентских журналов, "Весы", "Руно", помните - "письмо студента-естественника"?

- Ответ Белого Мережковскому?

- Помните, это прекрасно; так что уж: сами понимаете... как-то раз брали одного еврея, большой был умница, жена у него, дети, рояль кабинетный, Шагал в подлиннике, ну, не картина, конечно, так, рисуночек, но хорош!.. да, о чем я? ах, ну да, так вот, этот самый еврей оказался обладателем великолепного автографа Иванова-Разумника марта 1922 года на книге "Испытание в грозе и буре", причем - матери Андрея Белого, до нее книга, правда, так и не дошла, Александра Дмитреевна умерла как раз в этом самом 1922 году... Вы удивлены, что я так хорошо все помню? но такова моя работа, приходится запоминать слишком многое, и плохое, и хорошее, а Вы говорите "не спрашивают", милый, как такие мысли - и в нашу светлую головку?

- А Вы часом не пидер?

- Однако...

- А что, взаправду пидер, да?

- Друг мой, это просто прелестно!

- Что?

- А то, что мы тут с Вами - все давно извращенцы, не кажется ли, а?

- Вам, наверно, трахаться не с кем... Это называется фрустpационная сублимация, Фрейд, а затем и Фромм писали...

- Какая прелесть! Вы и Фромма читали!

- Между прочем, да; а Вы тут какой-то бред гоните.

- Ну давайте тогда поговорим о Фромме. Как Вы насчет "Частного случая некрофилии"?

- Лучше некуда, а потом я окажусь еще и фашистом, да? А давайте займемся любовью, дядя?..

- А мы тут с Вами и так занимаемся любовью... к Родине, а, Пашенька?

- Какой хороший разговор за Фромма.

- Ну, Фромм - это только предлог.

- Для чего?

- Ни для чего, английский знать надо. Продолжим работать. Вот вы все, молодежь, говорите: то вам не эдак, это вам не так, каждого из вас как-то обязательно сразу хочется обидеть, что ли... и главное - все действительно обижаются, а зачем? разве стоят слова того, чтобы на них обижаться? живите в мире...

- Но у нас нет ничего, кроме слов, мы говорим этими... да и: вначале было... слово!

- Все так, только, кажется, то слово самое... помните, у Андерсена? зеркало тролля из "Снежной королевы"? оно разбилось и в наших глазах теперь - осколки.

- Нифига себе сравнили! то-то зеркало - дьявольщина, а слово - от Бога.

- Да я не про это, сам принцип, понимаете? было одно большое, стало много маленьких... а если по-научному: слова

не более чем плохой перевод мыслей.

- Ага.

- Опять не верите?

- Чего Вам все это?

- Это?

- Безмазняк какой-то тут получается у вас, трепетись как баба, а толку-то?

- Вы хотите казаться грубым? Извольте.

- Я хочу казаться каким угодно...

- Вы ведь бываете в 20-ой комнате?

- "Юности"?

- Ну вот, видите...

- Она-то тут причем?

- Бог ты мой! Да никто, поверьте уж мне, никто никогда не при чем! И Григорий Карчикян тоже не при чем, и Вероника Марченко, и Инна Лещинер они все, естественно, не при чем. Но, согласитесь сами, если там много народу - и не при чем, это уже весьма и весьма подозрительно, так?

- Ну и что?

- А ну и ничего. И как вас там Миша Хромаков всех терпит...

- А он?..

- Нет, в отличие от Вас, он не стукач, как, впрочем, и Лена, и Ника или там, скажем, Илья Смирнов...

- Да вы что? Вы что - с ума сошли?

- Вам не нравится, что те, кого Вы держите за своих, на самом деле эти самые свои, или, может, Вам неприятно то, что Вас таковым совсем считать не станут?

- Зачем Вам все это?

- Как вы любите говорить о фактах, не называя их! Зачем мне делать из Вас предателя Вашей, извините, кампашки? Вы боитесь, что теперь с Вами потомственные диссиденты типа Смирнова с его "Контркультурой" бухать не будут? Могу посоветовать завязать с пьянством. Или очень тревожитесь за судьбы Родины? Вот не переживет Партия без вашего "Некс-стопа"! Или, может быть, товарища Рудиншнейна так заботят проблемы неформальной молодежи? Или, может быть, кучка одиноких молодых людей действительно перевернут мир в размере редакции журнала "Юность"? Года через три Вам будет стыдно, потому что они-то займутся делом, они уже сейчас своих барышей не упускают, а Вы так и останетесь - мальчиком по расклейке листовок! Не стыдно?

- Чего Вы орете?

- Дать беруши?

- Вы что, издеваетесь?

- Какая догадливость! неужели Вы это только сейчас начали понимать! Я это делаю профессионально. И не надо на меня смотреть, как на сумасшедшего дядьку. Со мной как раз все в порядке. Я ведь вообще издеваться очень люблю, как дети, там, умирают смотреть, да? А так, бывало, проткну лягушечек палочками и эдакую экибану маме покажу...

- Это Одоевцева про Гумилева писала...

- С Вами невозможно работать! Вы все знаете! Вы же умный, умный, черт Вас дери! что же Вы тогда тут делаете?! что Вы забыли в этих мрачных стенах? правду? честность? свободу? зачем, на что Вам подобная правда, любовь к свободе? неужели не понятно, к чему приводит это? стать несвободным во имя свободы

- это, поверьте, пошло и глупо! мы же тоже люди, нам ведь тоже и больно, и обидно, когда с нами так обращаются! вы презираете аппарат, чиновников, но тогда ведь и мы не обязаны вас любить! единственная наша вина - в том, что мы сильнее! вы грозите нам ножом, мы отвечаем вам пистолетом; но, представьте, вы идете по улице, ночью, и тут на Вас нападает грабитель, убийца - и Вам уже плевать, какая у него, быть может, тонкая душевная организация, - Вы защищаетесь чем угодно и как угодно...

- Но, но если ему нужно свое, то, что у него украли?!

- И Вы уже судите, а какое у Вас есть право на суд?..

- А у вас?!

- Мы судим открыто, Вы же великолепно знаете, за что именно и как мы судим, но от вас - от вас всего можно ожидать, а если бы принимали законы нашей игры...

- Общество, народ должны сами устанавливать себе законы, а кучка людей...

- Плохих?

- Плохих! людей, считающих, что им все дозволено!..

- Чем же вы тогда лучше нас, ваши площадные выходки...

- С нами правда!..

- Кто решил? кто взял на себя смелость решать такие вещи?

- Мы: люди, народ!

- А Бог?

- А что, Бог?

- Да уже ничего... Особенно в декабре прошлого года. Это ведь не Лена Сахарова под этим делом уговорила Вас клеить листовки? Постеснялись бы...

- Да при чем здесь к черту Лена, это Турбинс с этим, как его, блядь....

- Блядь? А что, приятно общаться в наше смутное время с девушкой, у которой столь одиозная фамилия, а вот, кстати, Адамов, фамилия не менее одиозная - и ничего...

- При чем здесь...

- А что пили? "Портвейн", да?

- Блядь, ну это Олежка Дропкин с Турбинсым, Берта они братки!..

- Берта, который со Смирновым из "Контркультуры"?

- Из "Урлайта". Ну и чего?

- Тогда еще Шмуллера Марка Андреевича сдать надо.

- Да никого я не сдаю... этого Шмуллера... достали!

- Что Вы такой нервный? Не нужен мне Ваш Шмуллер. Марк Андреевич один, вас - много. И Лена Ваша совсем здесь не при чем.

- Да не моя она!

- А Дробкин смешной... Все бегает. Но Вы меня запутали, право. А помните, Павлик, "дон Кихота"? бедные селяне, трактирщики, дворяне не были виноваты в том, что некий благородный и доверчивый идальго, начитавшись книг, которые казались ему правдивыми, стал сражаться, бороться... знаете что, а ведь ваши распрекрасные законники - просто рыцари "печального образа", они достаточно милые, но, поймите, когда вы воюете с ветряными мельницами - это способно, может, вызвать восторг, умиление, восхищение... когда же вы начинаете протыкать бурдюки с вином, ломать мебель, освобождать преступников - вы уже опасны для этого самого общества, помните мальчика: "не спасайте больше меня, сеньор рыцарь..." помните? Но это Вы еще добрый, мягкий, а если, не приведи Господь, Вы ожесточитесь? можете себя представить эдакого дон Кавалерова у власти, это, знаете ли, такая чистка начнется, Кавалеров же будет вымещать на ни в чем не повинных людях свои былые претензии, амбиции... Вы не слушаете меня?

- Зачем Вы все это рассказываете?..

- Да чтоб Вы поняли: идеи хороши для юношей и стариков, и в том и в другом случае речь идет об иждивенцах, они могут себе позволить, нацепив доспехи, размахивая листовками, мотаться по стране и бороться за справедливость, наслушавшись проповедей какого-то выжившего из ума еврея, но Вы же человек, а не сухое дерево, у Вас должна быть семья, дом, дети... Сейчас девушка-то у Вас есть?

- Это мое дело.

- Шучу я, шучу, неужели Вы думаете, что ознакомился с Вашими школьными сочинениями, но не ознакомился...

- Что вы с ней сделали?!

- Ничего не сделали, и, в отличие от Вас, она не здесь, а дома и, между прочим, думает, что Вы ее бросили... в таком положении.

- В каком положении?! она... она что?...

- А, так Вы не в курсе, впрочем, да, конечно, мы Вас взяли раньше, чем это было бы заметно...

- Вы врете, вы...

- Справка гинеколога Вас убедит?

- Вы врете! Вы нарочно!!

- Ну, как знать... знаете что? мучайтесь теперь, думая над тем, правда это или нет.

- Козел...

- Я так понимаю: Вы не хотите, чтобы я был Вашим крестным?

- Убью!

- Вот скукотища-то... сидеть, мальчик; сидеть и думать: как, зачем и почему замели меня совки, кажется так вы нас называете? так вот, думайте, господин анархист, думайте! статья в конституции очень Вам помешала! а знаете, какая у меня есть идея? - как только человек начинает бороться против властей, а, даже не важно против кого, он сразу же должен: во-первых кастрировать себя, во-вторых - отречься от родителей, в-третьих - стать совсем бессеребренником и аскетом, а то... Вы посмотрите на себя, Вы пьете, постоянно ругаетесь с родителями, из дома вот сбежали, добрые порядки в государстве надо начинать с уборки, кстати, в своей комнате... Да и с девушкой своей черт знает как себя ведете! а ведь она ребенка ждет, Вашего ребенка между прочим... или, может, вы хотели аборт сделать, а я тут Вас держу, какая незадача, а? незадача, да?.. ну, что же Вы теперь молчите? думаете, да? ну думайте, думайте... я просто почему-то хочу, чтоб Вы был счастливы.

- Я заявление сделал?

- Да, но разве...

- Записали?

- Да все мы записываем, пора бы знать уж...

- Так мне можно идти?

- Как, уже? не посидите, не побеседуете? нет, если Вы утомились, или мысли какие возникли, из тех, что думаются лучше в одиночестве... я, кажется, говорил, например, что читал Ваши школьные сочинения, полет у Вас фантазии, но, вот к слову, право же, обозвать Пушкина секс-символом критического реализма, это, знаете ли... как бы Вы сказали - "круто"; а что, Вы в самом деле серьезно считаете себя декадентом, нет, извините, я несколько заработался... столько дел сегодня... диссидентом, конечно же, диссидентом, а, Пашенька? ты как, какал сегодня?

- Вы же пидер!

- Как? это все, что Вы мне хотели сказать, после такой беседы!

- Козел...

- Ну тогда - иди сюда, милый, я тебя поцелую.

- Не смейте!..

- Ты видишь, я сильный, активный, значит; а ты, не качался, а наоборот - стихи писал, листовки клеил, пассивный, сам козел, значит, осознаешь диспозицию?

- Пустите...

- Но поцеловать-то тебя можно? а, сука! испугался?

сентябрь-ноябрь 1996

Разговоp Седьмой.

"О том, как сложно."

- Илри... можно я буду Вас называть так?

- Да, пожалуй, да. А Вас, кажется... м-м...

- Юля. Давайте только...

- Да, давайте, а то у меня мало времени... Мне еще успеть надо собраться там, сложить все...

- О'кей, Илри, тогда первый вопрос: вот я сейчас была на Вашем концерте...

- Спасибо.

- Пожалуйста, но...

- Нет-нет, постойте, только не говорите мне, что Вам понравилась, там, как я себя держу перед микрофоном, или еще что... Вы знаете, что обычно спрашивают?

- То есть?

- Ну вы, журналисты, о чем вы спрашиваете? - о разных глупостях: нужны, там, или не нужны президентские выборы, какое женское имя мне больше всего нравиться, что я понимаю под лозунгом "энтропия - спасет"... и так далее, нет?

- Не совсем, хотя, это тоже интересно; а Вы не любите журналистов?

- Нет.

- Учитесь быть "звездой"? не любить журналистов - среди "звезд" это принято.

- Какие к Морготу "звезды"! я вообще не люблю журналистов, журналистов и врачей тоже еще не люблю, вот, скажем, Булгаков...

- А что - Булгаков?

- Ну, как же... "за мной, читатель, я покажу тебе настоящую любовь!" тьфу!

- Хм, однако...

- Что никогда не видели человека моего возраста, которому не нравиться Булгаков? я так скажу: есть у меня такая повествушка "ДНД на БД", так вот, там - одно из самых страшных проклятий это - "да полюбит тебя Маргарита".

- Маргарита-то чем Вам не угодила?

- Эта гордая непманша? бесящаяся с жиру мещанка, которая встретила талантливого человека и довела беднягу сперва до дурки, а потом до смерти! хороша любовь, нечего сказать! без сомнения, на балу она была к месту, ну и дался потом ей несчастный писатель, вот решила перед Воландом "любовью" своей побравировать, впрочем, ее наиболее связный диалог с мастером, помните? - "ты бы хоть запахнулась - плевала я...", ага, влюбленная, уж не знаю, где тут Булгаков высмотрел настоящую любовь, или она, по его мнению, всегда сопряжена с унижением мужчины?

- Но Маргарита спасла рукопись!..

- Толку-то! Читатели ее так и так не прочли. Да и к тому же - кто ее просил? автор? это как у Дюма в "Монте-Кристо": одна дамочка закопала младенца, думала, что умер он, а его выкопали, и вот это дитятко после является и говорит, здравствуй, мол, мама, я здесь... картинка та еще.

- Но ведь речь идет о том, "что рукописи не горят", о божьем суде творчества...

- О каком? Мне как-то всегда казалось, что литература

- это для людей, пишут ее люди, читают - люди, какой же тогда к

Манвэ лысому "божий суд"!.. Знаете что, есть в нашей литературе два высказывания, которые я ненавижу лютой ненавистью, это - "рукописи не горят" и "поэт в России больше, чем поэт"; из второго умозаключения мы выводим, что для поэта, а эту фразу сказал человек, себя поэтом считающий, есть что-то большее, чем просто поэт... это для поэта-то! а что касается не сгорающих рукописей, то, мне кажется, художник волен распоряжаться своим творчеством по своему усмотрению: пишет так пишет, жжет так жжет, на то он и творец! у меня, например, есть пяток песен, которые, хоть и дороги мне, мною не исполняемы, и никакие силы ада и рая меня не смогут заставить вернуть к жизни то, что было мною раз уничтожено, по-моему, так.

- Так, постойте, Вы вообще все это к чему?

- Не знаю... Какая разница? а что?

- Ну ладно, но вообще-то Булгаков не только одного "Мастера" написал.

- А, остальное не лучше, плоско, как в комиксах или репортажах; журналист плюс врач, обе профессии - порядком едкие.

- Чем же?

- Эти врачи, они копаются, лица у них серьезные, как будто они занимаются "важным делом", а сами - копаются, копаются...

- Между прочим, они людей лечат.

- И - что?

- То есть?

- Я думаю так: к хорошему человеку болезнь не пристанет, а коль уж она сморит плохого, то туда ему и дорога!

- А кто, интересно, решает: плохой человек или хороший?

- Так болезнь сама и решает, ну, божий суд, так сказать, карма, фатум.

- То есть, Вы против вмешательства в природу?

- Категорически.

- Так, Вы опять меня втянули к какой-то спор...

- Нельзя?

- Ладно, давайте по порядку: вот Вы пишете песни, скоро выходит Ваша книга прозы, не много ли "вмешательств"?

- Ну, я еще рисую картины, клею коллажи, работаю в каком-то журнале, пишу разные статьи, манифесты, вот еще с Вами тут разговариваю, да, конечно, я вторгаюсь в епархию чужую, потому что, я вообще немножечко не люблю искусство, если человек слепо подражает в нем окружающей природе зачем же заниматься штамповкой? все равно ведь нарисованное дерево останется нарисованным, но никак не деревом, а будут тыкать в него пальцем и говорить: дерево, как похоже! будто эти зрители ни разу не видели настоящее дерево, и потом - копировать божьи творения (я не христианин, но такая терминология Вас просто будет более понятна), так вот, копировать точка в точку все равно не получится, выйдет - карикатура и, что самое страшное, несчастный карикатурист будет упорно считать свою мазню реализмом и правдиво отображенной действительностью, и никто из подобных умников не может признаться честно: это я просто подражаю, извращаюсь, - простите меня, милые, за хамство в адрес бога...

- Хамство?

- Еще бы! кто глумился на тварями божьими, кто, сам ничего не умея придумывать, по сей день измывается над нами, людьми? ну - кто?

- Вы о дьяволе?

- Да, о нем, сердечном, вот и напоминает мне любой вид реализма дурацкие попытки дьявола поглумиться над людьми, да так, чтоб они, якобы, егойными стали, да ведь нет же, а?

- Но как же портретное искусство?

- С изобретения фотографии это самое искусство потеряло всякий смысл существования, впрочем, такой же смысл потерял литературный реало-физиологизм с возникновением журналистики.

- Как? так - бабах, потерял - и все?

- Нет, конечно, просто стало по другому называться, а от фотографа и журналиста, прежде всего, совсем не требуют того, на чем зиждется искусство, - не требуют фантазии, вымысла, игры, там нужна бесстрастность и четкость.

- А разве художник, фантазируя, не противоречит богу в...

- Стоп, постойте! как можно богу противоречить, разве ваши волосы могут противоречить голове, а ноготь - руке или ноге?

- Вы же только что говорили, что дьявол противоречил богу.

- Нет, не противоречил, а дурно подражал ему, выдавая свои пародии за творения... Я-то вообще убежден в цикличности нашего мира...

- Все повторяется?

- Нет, дело не в этом, наш мир - абсолютен, он укомплектован до последней молекулы, до последнего атома, в нем нет ни единого места для чего-то иного, об этом, кстати, свидетельствует закон сохранения энергии: никакого вида энергия не может появляться из ниоткуда и исчезать навсегда в никуда.

- Мне всегда казалось, что этот закон звучит несколько иначе.

- Ну, я, конечно, утрирую, но - для данного разговора, кроме того, он более всего удачно формулируется в пословице: как аукнется - так и откликнется.

- Но это теория, а в жизни?

- И в жизни, пример тому - любовь.

- Вот как?

- Конечно, что-то вроде полного энергообмена, понимаете? полное - "ты мне, я тебе".

- И весь другой мир не существует?

- Не-а!

- А как же быть с долгом, с обществом?

- Да прокляну я любое общество с его долгами и моралями, если оно не будет способно оценить мою любовь!

- Вашу?

- Ну, чью бы то ни было; вот, кстати пример, и очень забавный: читали "Тараса Бульбу"?

- Да.

- Ага, помните, там был такой Андрей, который влюбился в полячку и бросил своих? на мой взгляд, он поступил по чести и совести, ведь честь начинается с малого, если человек может бросить своих ради какой-то левой девушки, стало быть эта девушка чего-нибудь да стоит, а? Другое дело, после - он сам пошел воевать, нам неизвестно была ли его возлюбленная причиной прогулок с шарфом на войне, но на мой взгляд - он поступил дурно, и не потому, что пошел против своих, а потому что любовь не захватила его полностью, в нем еще осталась страсть к битве, и будучи влюбленным поскакать за смертью, это, знаете ли... фи, пошло...

- Но Тарас тоже по своему любил Андрея, как же Андрей поступил по отношению к своему отцу?

- Нормально, во всяком случае, то, что отец в конце-концов сотворил с Андреем, доказывает правильность андреевых поступков. Хотя, чего греха таить - оба хороши; если бы Андрей со своей любовью свалил бы на фиг подальше и жил бы там... впрочем, я думаю, что папаня и в этом случае крепко проклял бы сыночка-ренегата.

- Постойте, я, собственно, немного не об этом Вас спрашивала, как насчет взаимоотношений личной любви и долга, морали?

- Так вот тут-то вся и фишка! По-моему, если человек влюблен и любим, то единственный у него долг - долг перед своей любовью, а единственная мораль - это мораль любви; я говорил о полном энергообмене: два человека полностью зацикливаются, любая трещина, любое вмешательство сил со стороны, проблем со стороны - разрушают систему.

- Но есть же элементарный быт...

- На который надо смотреть опять же через призму любви! то есть: не мне что-то где-то надо, а нам, я, к примеру, покупаю китайскую вермишель и думаю, как она, ест ли эту гадость, или она берет видит на небе дождь и думает, как, мол, ему - такая погода? И так без конца, и так все время.

- Хм, Вашими бы устами... Илри, хватит меня запутывать, за те минут двадцать, что мы беседуем, Вы не сказали еще ничего дельного; Вы вообще способны нормально отвечать на вопросы?

- А были вопросы?

- Так я у Вас все собираюсь спросить...

- Погодите, только сейчас, одну секундочку, я не договорил про вермишель, кажется, китайскую, знаете, терпеть ее не могу... о чем я там бишь? погода что-то... о чем мы говорили?

- Ладно, давайте лучше поговорим о музыке.

- Ну что - музыка? разложение природы...

- Однако, Илри, я заметила у Вас любопытную тенденцию

- говорить максимами, причем совершенно бездоказуемыми, то есть, возможно Вы и можете их доказать, но, опять же, при помощи еще более нелепых...

- Нелепых-нелепых? или так, просто, чтобы сбить меня с толку, а?

- С Вами сложно беседовать, Вы говорите быстро, много, скачите с мысли на мысль...

- Но я говорю правду!

- Так о чем же Ваша правда? получается, что обо всем сразу и - ни о чем.

- Но Вы же говорили, что возьмете у меня интервью... я как раз хотел... о музыке.

- Давайте о музыке и, пожалуйста, поконкретней, а то мы уже разговариваем бог знает сколько времени, а все как-то - ни о чем.

- А Вы уже об этом говорили, ладненько, значит, Вы спросили - я ответил, что считаю музыку, равно как и все прочее искусство, процессом разложения действительности, природы или бога (для меня один хрен), то - я так считаю, и не более того, понимаете? разве мы не уничтожаем почти неизвестный нам мир тем, что мы называем "упорядочение"? слова в стихах или музыка в нотах иль инструментах умирает так же - как бабочки под стеклом; без сомнения, мы так сохраняем некое немногое, но - в мертвом виде, помните: "беру скалу и отсекаю от нее все лишнее"?

- Не совсем так...

- Не важно, примерно - так, "отсекаю"! это знаете ли,

- вивисекция, разрезание плоти, из каждого стиха, из каждой мелодии, из каждой скульптуры кричит мне мертвая, изувеченная природа! вот если из Вас, из Вашей, скажем, берцовой кости вырезать чуть похожую на Вас скульптурочку, как - приятно было бы Вам любоваться на нее, приятно, да?

- Да что уж приятного!

- Еще бы! а каково природе, когда из нее вырезают некие подобия различных ее частей, - деревья, камни, звуки!.. Я так думаю - ей не очень приятно; ненавижу искусство да и культуру вообще всю, она уничтожает природу.

- Получается - мы вернулись к началу разговора.

- Да?

- Насчет невмешательства.

- Да, возможно, кажется, Вы тогда заметили, что я сам увеличиваю энтропию, занимаясь вивисекцией...

- Я не так говорила...

- Я лицемер... Послушайте, а почему так чертовски никак?

- Как?

- Как-то раз у Пола Маккартни брали интервью, но он был какой-то очень печальный и на вопросы отвечал неохотно, и тогда его спросили: ну что же Вы такой печальный, Вам не интересно? да вы все спрашиваете одно и тоже, ответил им Маккартни, а какой Вы можете придумать вопрос, на который Вам бы интересно было ответить? и это меня уже спрашивали... Разве Вам все это действительно интересно?

- Вы говорили про невмешательство...

- Да, конечно... ну вот я и тоже разрезаю, но если некто из ложной скромности или из кокетства, ханжества не сознается в этом, я говорю: да, я разрезаю, это и больно, и скучно, но подчас - так изящно, что просто хочется резать, хочется! а потом я же ведь не природу уже режу, я режу вырезки: дайте мне "Мону Лизу", любую из "Мадонн" и еще, скажем, ивановское "Явление Христа" - я их на такие кусочки разрежу, а потом так эти кусочки так расклею - пальчики оближите!

- Знаете что, Илри, да Вас самого за подобные опыты на кусочки разорвут...

- Ну и пожалуйста, я буду как Христос распятый на самом себе, и потом еще - если они меня разорвут, чем, ну чем вы все окажетесь тогда лучше меня?

- Да не лучше...

- И нечего тогда судить! Вам никогда не приходило в голову, что природа ответила на все ваши ядерные разработки - СПИДом? а я жесток да?

- Ну при чем здесь СПИД?

- А Вы что - никого никогда?.. Не грабили, не насиловали, не убивали, хотя бы - мысленно или просто чувством? Сережка, там, один из старых, он в тюрьме сейчас, он как-то говорил, что каждый человек просто обязан один раз в жизни совершить суицид, кого-нибудь ограбить и кого-нибудь предать, понимаете? один раз украсть себя, вещь и любовь или правду, или бога - как хотите.

- Постойте, Вы в начале разговора...

- А вот Вы, Вы верите в бога?

- Конечно, я крещеная, православная...

- Какой кошмар! Вам не страшно?

- Но почему?..

- А, страшно! боже ж мой, страшно!!

- Что...

- Что - что?

- Что - почему?

- Что-что-что?

- Почему - что?

май - декабрь 1996

Разговор Восьмой.

"О шотландском пледе и больном сердце."

Дача. Осень.

Маша. (сидит на крыльце) Кто-то все время уезжает. Уезжает, отъезжает, приезжает. Ужасно это, просто ужасно.

Павел. Так уж и просто?

Маша. Что?

Павел. Я говорю, что? так уж и просто?

Маша. Паш, перестань, тебе опять взбрело в голову... Павел. Смотри, только часа четыре, а уже звезды, вон

там, над крышей...

Маша. Завтpа поедем?

Павел. Смотри, смотри... Нет, кажется это самолет, нет, кажется, знаешь, все-таки звезды, странно мерцают, а на западе небо еще светлое, знаешь, иногда мне кажется порою...

Маша. Перестань!

Павел. Да что ты? (хочет уйти) Я сейчас.

Маша. Постой. (пауза) Я люблю тебя.

Павел. Угу. Холодно уже. Я принесу тебе плед. (уходит в дом)

Маша. (оглядывается) Как странно, сентябрь, некоторые листья зеленые, будто живые, а другие уже мертвые, что так?.. Тебе со мной не скучно? говорят, я очень скучная... Тебя ждут, у тебя работа. Надо что-то такое придумать. Может уедем? А потом - к моим, во Владимир...

Павел. (выглядывает из-за двери) Давай-ка лучше чайковского. И спать.

Маша. А сахара нет. А вообще давай.

Павел. (в доме) Сейчас-сейчас. Тут звонит кто-то. Маша. Так не голосовое же... Почему ничего не

происходит? Это, наверное, из-за осени. Впрочем, нет, дня три, что ли, назад у соседа был день рождения. Он говорил, большой праздник будет, а потом взял куда-то и уехал. Я никогда еще не собирала сморчки, надо в лес зайти, что ли?..

Павел. (выходит на крыльцо с чаем) Тцай готов, королева.

Маша. Мы будем пить чай и смотреть на отъезжающих. Кто звонил?

Павел. Это мне. А что с твоей мисагой? Ты Юлику мисагу отписала? (протягивает ей чашку)

Маша. Да ну ее, сисоп из нее никакой, чего она тоже учудила...

Павел. Да?

За забором проезжает машина.

Маша. Ну их, Паш... Давай сходим в лес.

Павел. Ага, если не придумаем новую тему для разговора. Или просто будем думать о бренности бытия или небытия. Бренность... бренность... Вот ведь дурацкое слово. О небренности небытия... Не быть или небытие... или не быть... А ведь заголовок.

Маша. Или самом деле уедем?

Хадин. (заглядывает через забор) Привет поколению!

Павел. День добрый.

Хадин. Да вечер уж. Войти-то можно?

Павел. (Маше) Как видишь, уезжают не все... (Хадину) Там на заборе щеколда - вниз ее, вниз.

Хадин. А я помню, помню.

Маша. Паш, может, как-нибудь его...

Хадин. А, черт! (грохот) Что за коряжки тут у вас? Чуть не расплескал!

Павел. Нальем и ему?

Маша. Куда? (пожимает плечами)

Входит Хадин с бидоном.

Хадин. Я вам молока нес, сам вот уезжаю, дай, думаю, вам снесу, купил тут вчера, думал выпью, ан нет, вы тут вообще как? еще с недельку?

Павел. Да вот собирались на днях.

Хадин. А... (пауза) Не смотрели вчера фильм? Какой-то... про самураев, что ли...

Маша. Да как-то нет. А Вы знаете, как выглядят сморчки?

Хадин. Вы, Маша, главное меня получше запомните.

Маша. ?

Хадин. (улыбается) Мы похожи.

Маша. А-а.

Павел. Сейчас для сморчков, кажется рано. Вот недели через две...

Хадин. Ну, я пойду, сейчас кино будет, а там и "Куклы" без четверти десять. Я всегда теперь смотрю. Так забавно, да? (идет, оборачивается) Вы галок не видали? Странно,

холодно ведь, а они все летают. Поразительно. (уходит)

Павел. А про бидон-то забыл.

Маша. Какой бидон? Какие галки? Вы что, все с ума сошли? Паша, ты же хотел к началу месяца сдать работу...

Павел. А почему чай не пила? Так чашку и держишь, холодный уже.

Маша. А что за кино? (выливает чай на землю)

Павел. Не знаю. Он там, небось, "Санта-Барбару" смотрит. Пойдем спать.

Маша. Кажется, он калитку не запер.

Лай собак, звуки проезжающей машины.

Павел. Видишь, не только уезжают. Кому это в Москве не сидится?

Маша. Таким же конечным романтикам, как нам. В самом деле, пошли. А потом, ночью, давай сходим на пруд?

Павел. Вода - минус десять.

Маша. (смеется) Вот тебя-то мы и искупаем! (треплет его за ухо)

Уходят в дом.

Тишина. Опять проезжает машина. Крики. Лай собак.

Хадин. (кричит из-за забора) А молоко-то! Молоко! (подходит к крыльцу, стучит по ступеньке) Я тут забыл...

Павел. (выходит на крыльцо) Какое молоко?

Хадин. Я вам молоко хотел отдать. Я ведь уезжать собрался, а тут подумал: может, вам молоко отдать, что пропадать ему, а я у сторожа на прошлой неделе покупал. Хорошее молоко.

Маша. (выходит на крыльцо) Это козье-то?

Хадин. Козье? Не знаю... (протягивает Маше бидон)

Павел. (берет бидон) Я отнесу. (уходит в дом)

Хадин. Завтра дождь обещали.

Маша. Да? (пожимает плечами) Вот и поезжайте домой. Хадин. Поеду, сейчас вот соберусь и завтра поеду, а

то здесь что-то не работается. Тут моя галерея еще выставку затеяла, с ней надо что-то делать... А знаете что? Вы похожи на счастливого человека...

Маша. Вот так?

Хадин. Да, в самом деле, очень похожи. (пауза) То есть, я наверно что-то не то сказал.

Маша. Да нет, все то. А разве Вы не хотите быть похожим на счастливого человека?

Хадин. Я не смею. Я сеpьезно. У меня не получится. Это все моя безмерная любовь... к работе. Пеpеводы надо закончить. Я обещал. Ужасно смешно, не так ли?

Маша. Ну зачем Вы...

Хадин. Не верите. (отворачивается) Я завтpа в Москву уезжаю... Ну почему Вас зовут Маша? (скороговоркой) Ну почему Вас зовут именно Маша, не Лена, не Катя, не Света там какая-нибудь, почему? Кругом одни Маши. Маши, Саши, простокваши... Дикость какая-то, ужасный бред. Сегодня ведь закат красивый, правда? И... знаете что? ее ведь тоже так звали. И теперь еще иногда зовут. Я, вернее, зову. Все зову и зову... (из дома выходит Павел) А иногда и сам слушаю. Павел, у Вас Шестой канал здесь берет?

Павел. (удивленно) Да, а что?

Хадин. А у меня не берет. Я и через видак пробовал, все равно не берет... Просто, спички хотел еще попросить, фонарик запропастился, а свечки есть, а мне в кладовку заглянуть, а тут уезжать уже собрался, как вдруг вспомнил: а варенье! Оно же в кладовке, а там темно, упаду еще... Помните - "Невезучие"? еще Ришар, с ним все время что-то происходит...

Маша. (улыбаясь, задумчиво) А может, Вы мазохист? Павел. Маш, холодильник надо размораживать, или наш,

из дома привезти, с нашим возни столько... (Хадину) Давайте фонарик дам.

Маша. (вскакивает) Я принесу.

Павел. Ты не найдешь, я уже упаковал. Я сейчас. (уходит)

Хадин. Вы тут еще второй месяц, а я часто езжу. Вообще-то я не люблю дачу. Что тут делать? Перетащил в начале этого лета сюда "пентиум", потом трясся по ночам - вдруг грабанут? Отвез обратно. А нот-бук завести все как-то не успеваю... Надо поехать, купить. Вам это не интересно?

Маша. Не знаю. (сдерживает улыбку)

Хадин. Не интересно... А вообще со мной, наверно, очень сложно вот так разговаривать. Сейчас, мне только ведь фонарик был нужен, то есть спички. Я сейчас уйду. Я уже наверно Вам надоел. Все говорю что-то... Это ведь так глупо.

Маша. (вдруг, с жаром) Но, друг мой, зачем же... Что Вам от нас все надо? Ну зачем Вы... (осекается) Извините.

Хадин. Вы видели мою яблоню? Нет? Очень высокая... С нее и водокачку видно, и пруд.

Павел. (выходит с фонариком) А как с яблоками?

Хадин. Да все как-то... (разводит руками) Я, должно быть, не умею удобрять, окучивать. Сходим посмотрим?

Павел. (задумчиво, с легкой иронией) Яблоня, не приносящая плода...

Маша. (Павлу) Да хватит тебе.

Павел. (прыскает) Да. Я хотел...

Хадин. Конечно, а ведь и в самом деле, темно уже. Может, ей привить что?

Маша. Привейте ей Вашу безмерную любовь.

Хадин. (в сторону) Они наверно много беседуют вместе о чем-то высоком... (Маше) Может, лучше я вашу привью?

Маша. (отворачивается, берет Павла за руку) Поздно уже. Извините.

Хадин. Ох, ну да, ну конечно. Спокойной ночи. Как хорошо, что у меня такие чуткие соседи. Тонкие, нежные...

Павел. (Маше) Он что - пьян?

Маша. Да нет вроде.

Хадин. ...Добрые такие, славные, толстые... Я вам очень завидую. А с моей Машенькой вы не были знакомы? Прошлым летом, прошлым летом... (кричит) Она умерла только прошлым летом! Вы никогда не видели ее?

Павел. Но поймите...

Хадин. У нее больное сердце, очень больное сердце, это не у всех бывает, а у нее вот... у нее вот так. Это у нас так всегда бывает. Чуть что - сразу вот так и бывает. Деньги вот в "Гермеса" вложили, а он лопнул. Мне почему-то всегда не везет. Ничего, правда, да? что я так вам все это рассказываю... Кстати, Павел, на Вас же висит некролог Сергею Анатольевичу, он должен был пойти в пятый номер, хотя, наверно, черт с ним, Вам тут наверно тоже не очень пишется? А вот я, ничего, вроде накрапал что-то. Я Вам, кстати, перевод "Гляциальной теории" обещал, вот еще дня два - и готово... А то с того, журнального, меня своротило. Я, должно быть, пойду, извините, что так...

Павел. Ноу проблем.

Хадин. Да. Я пойду?

Маша. (вслед ему) А Вы интересный... (Хадин уходит) собеседник. (Павлу) Как-то все это... не рулезно. Чего это он вдруг?

Павел. Есть теперь тема для разговоров?

Маша. Что?

Павел. Я говорю: можно теперь... а, (машет рукой) пошли спать, поздно.

Маша. Как он сказал? Глянцевая? Я такой еще не слышала. (пауза) Сходим завтра в лес?

Павел. Зачем?

Маша. Сморчки соберем. Они вкусные?

Павел. Не пробовал. Видишь, Олег Евгенич Горбигера уже перевел... Объясняй теперь нашим обывателям, на кой ляд им псевдонаучные статьи по астрономии в одном флаконе с рекламой прокладок!..

Маша. Ты обещал дать почитать.

Павел. Как хорошо уметь читать, не надо к маме приставать... Зачем тебе?

Маша. Интересно. Или... так, ничего интересного?

Павел. Да ну его. Маньяк, придурок, вот уж кто лапшу умел вешать...

Маша. Зачем тогда?

Павел. Гиммлера в дракона превращали? Воспоминания Одина о застенках КГБ писали? И то, что Берия - сын тролля и язычницы из храма в Гарни, что стоит над обрывом...

Маша. И Сталин был грибом!

Павел. (укоризненно) Ленин. Только это Сергея Анатольича был прикол, вот ведь как некстати помер, пиши теперь про идиота...

Маша. Ах, извини, конечно. Тебя теперь одни маньяки и идиоты интересуют... Надо все-таки Юлику отписать. А пошли в лес сейчас?

Павел. О, Тиш... Пытки, виселицы, маньяки.... В лес, значит? Нет уж, они сами, сами... Вон идут, с праздником всех нас.

Входит Хадин.

Хадин. Я вдруг подумал... (пауза) Я просто так зашел. Я тут наговорил какую-то чушь. Вижу, вы еще сидите - зашел еще.

Маша. А.

Хадин. Вы не знаете, тут, слухи ходили, вчера каких-то воров задержали, там, где сотые участки.

Павел. Нет. Маш, ты ничего не слышала? (Маша улыбается) Мы ничего такого не слышали.

Хадин. Жаль, говорят, забавно было. Не слышали, да? Еще собак спустили...

Маша. Бедняги.

Павел. Кто?

Хадин. Не скажите, а потом - как иногда приятно бывает кого ограбить... или убить.

Маша. Глупости...

Хадин. Да почему ж глупости! В каждом человеке, во мне, в Вас есть нечто такое... разрушает, ну, господи, как ее?

Павел. Навья косточка?

Хадин. Ну да, да! Что-то природное, изначальное! (Маше) Почему Вы меня назвали тогда мазохистом?

Маша. Я?

Хадин. Почему?

Павел. И правда, Маш, я думаю...

Хадин. Но все очень просто! С чем рождается человек? Какое чувство он испытывает перво-наперво? Чувство боли. Страшной, дикой боли. Это чувство первое, а мы знаем, что первое чувство самое сильное, самое яркое. И человек, потом уже, всю свою жизнь, стремится к этой боли, первой, изначальной. Это же так естественно. Происходит разрыв ткани, кровь... И тут еще одно чувство - чувство причинения боли другому человеку, своей матери. Видите ли, человек уже является в мир и мазохистом, и садистом. Потом, пока живет, он только пытается вернуть те первые, тогда не осмысленные, чувства, вернуть их, проверить... Еще и еще. (переводит дыхание) Вы не согласны?

Маша. Не знаю... А какая разница?

Павел. (Маше) Подожди. (Хадину) Но здесь явно какая-то ошибка. Что-то, то есть, да, все логично, но как-то и неправильно тоже. (смотрит на Машу) Да? Должна быть ошибка.

Хадин. Как? Ошибка во всем, ну да, конечно... (тихо) А зачем Вы сказали про ошибку? Почему вдруг?

Павел. Ну... Сами говорите, что все так просто. Вернее, слишком у Вас просто... (вдруг) И не надо забивать нам голову этим бредом! Что Вы тут?

Хадин. У меня был митек... друг, давно еще... А потом его убили, дурак один, по пьяни. Так вот.

Маша. Убили?

Хадин. Кирпичом. (разводит руками) Как это обычно бывает, знаете, да? Не знаете? Иногда надо... А Вас ведь можно убить? Вы серые, никакие... Вас почти нет! (резко оглядывается) Да что же это такое... Я заболтался. Вы завтра едете? Может, вас подвезти?

Маша. Нет-нет. Не надо.

Хадин. Вы счастливы? (пауза) Вы меня не стесните, а варенье я потом заберу.

Маша. Нет, мы...

Павел. Мы еще тут пару дней просидим, у меня вот статья не закончена, сами сказали... (уводит Машу в дом, из-за раскрытой двери) на свежем воздухе не всегда получается работать... (Маше) Ради бога, иди в комнату. (Хадину) Привет папе передайте, скажите обязательно: к четвергу моя часть Горбигера будет готова, но переводы - не позже чем к пятнице, не забудете?

Хадин. (пожимает плечами) Ну ладно, не знаю, впрочем, когда увижу его, хотя нет, думаю, до четверга или следующей субботы - точно, это если я сам... А вообще, так, статья интересная получается?

Павел. Потрясающая. Спокойной ночи.

Хадин. Ясненько-понятненько, до завтра. Загляну еще до отъезда... Завтра, кажется, погоду обещали...

Павел. Спокойной ночи. (закрывает за собой дверь) Хадин. Кстати! я ведь... (после минутного молчания)

Ушли. Спокойной ночи, мистер Бин! Ушли, а плед забыли. И их сегодня достал. Сейчас обязательно вернутся. (поднимает плед, разглядывает) Какой хороший плед. Наверное английский... Или шотландский. Где-то у меня была книга о расцветке шотландских кланов, может, это им интересно? (накрывает пледом голову) Теплый, колючий, чем-то таким пахнет. У каждой вещи есть свой запах. Вещи пахнут людьми. Шампунь "Про-ви" пахнет фиалками или сиренью... Это хороший шампунь. (трет пледом лицо) Эдак засну тут. Что-то не возвращаются, может, забыли? (вешает плед на перила крыльца) Постучать, сказать, вот, плед забыли. Как я им надоел! А, может, на стук выйдет Маша? (идет к калитке, оборачивается, в окне зажигается свет, мелькают тени) Там у них, наверно, спальня, они раздеваются и ложатся спать. Им меня оттуда не видно. (делает два шага к окну) Да, да... Вот ведь извращенец, Фрейд недорезанный... Пейджер в суп уронил, все равно невкусный... И Машенька не умела готовить. Сидел и думал как дурак. И зачем все это им рассказывал? Что это меня... прорвало так? Надо уехать завтра. Или прямо сейчас. Значит так, в городе я буду... (задирает рукав, пытается посмотреть на часы, в окне гаснет свет) А черт! Небось, стоят у окна и смотрят на меня. (разводит руками и приседает) Ку! Дебил с возрастом Христа и Ильи Муромца. Кю... Как это все смешно... и скучно. Почему они любит друг друга? Нет, ну почему все обязательно должны любить друг друга? (отступает к калитке, открывает ее) Надо, Машенька, что-то делать. (быстро уходит)

Две-три минуты тихо.

Внезапно в доме грохот, смех. Включается и тут же выключается телевизор.

Павел. (раскрывает окно) Ты куда меня тащишь? Вот он, твой плед! (в комнате под потолком раскачивается лампа, где-то начинает опять выть собака) Какой ночью запах! (оборачивается, Маше) Я сейчас принесу. (выпрыгивает из окна, берет с перил плед)

Маша. (выходит на крыльцо) Сосед ушел?

Павел. Если под забором не караулит, то - да. Тебе не холодно?

Маша. (прыскает) Пока нет.

Павел. И так (подходит к Маше, обнимает) не холодно?

Маша. Вот так гораздо холодней.

Павел. Колоссально.

Целуются.

Лай собак.

Павел. Теперь только снега не хватает. С дождем. Маша. А помнишь тот дождь? Лето, качели, детская

площадка...

Павел. Еще бы! Это тепеpь как в сказке. Что-то здесь, рядом, но и далеко-далеко... Ты замерзнешь.

Маша. Как ты тогда не заболел? Мне ведь было не холодно, зачем же ты...

Павел. (отходит на два шага, наклоняет голову, прищуривается) М-м?

Маша. Мяу.

Павел. Мяу... Машенька... Я никогда не думал, что можно так любить и страдать... Кара миа...

Где-то слева слышится сдавленный крик, затем треск.

Маша. (испуганно) Это у Хадина!

Павел. Я... Пойду, что ли, гляну. (уходит в дом, возвращается в куртке, в руке пистолет) Собаки выли.

Маша. Говорят, на собак газ не очень-то. Я с тобой.

Павел. Ну ты накинь что-нибудь, я подожду.

Маша. А тебе что еще вынести?

Павел. Например, гаубицу... Слушай, шут с ним, погоди, я сейчас. Э, дьявол, фонарик ему отдал... (пробирается к забору Хадина, заглядывает за забор) Ни хрена не видно. (перелезает за забор)

Маша. Паш! (выбегает из дома в пальто) Ты где? (идет к калитке, выходит на дорогу)

Участок Хадина. Яблоня. Под яблоней лежит Хадин, сверху - тяжелая ветвь.

Павел. Что за бред. (пытается оттащить ветвь, от нее тянется к Хадину короткая веревка) Что это?

Маша. (подбегает, хватает Павла за руку) Что, что тут?!

Павел. (роняет ветвь, растерянно) Он... кажется... Его, кажется... больше нет.

Маша. Что?

Павел. (пытается увести Машу) Пойдем, завтра... "скорую"... сейчас ночь ведь... Утром, завтра.

Маша. А он... да?

Павел. Да. Да. Давай завтра... (уводит Машу)

Идут по дороге к своей калинке. Заходят.

На участке.

Маша. Я не понимаю.

Павел. Ну... мало ли, что там у него... Мало ли. Маша. (садится на крыльцо) Будто мир наизнанку...

почему? (закутывается в плед, за забором проезжает машина) Опять едут. Едут и едут, уже полночь, да? Я так устала. Мы завтра тоже уедем, да?

Павел. Странно. Зачем он это сделал?

Маша. Паш, скажи, а тебе, нет? не скучно?

Павел. Ну а если бы я... вот так - со скуки тоже?.. Маша. (улыбается) Не надо, поздно уже. (встает,

спускается с крыльца, смотрит на небо) И звезд много сегодня, сентябрь, а небо ясное-ясное...

Павел. И что, тебе бы было не жалко меня?

Маша. Перестань.

Павел. Постой, скажи, неужели - правда? (пытается ее обнять)

Маша. (не сопротивляясь) Пусти.

Павел. Конечно. Да. (отпускает ее, вынимает из кармана пистолет и приставляет к виску) Убью себя здесь!

Маша. (укоризненно) Будет Вам дурачится, Павел Петрович...

Павел. Будет! Павел Петрович будет дурачится! (отбегает на несколько шагов, бросает пистолет) Я люблю тебя! (подходит) Так тебе слышно?

Маша. Не надо. (улыбается)

Павел. А так? (отбегает чуть дальше) Я тебя люблю!

Маша. (кричит) Да, слышно!

Павел. Постой-ка. (бежит в дом, возвращается с мегафоном) А так? (в мегафон) Я тебя люблю! Люблю тебя!

Маша. Да, да! (падает на колени в траву, плачет)

декабpь 1996

Разговор Девятый.

"О боге, цыганах и вертолете"

- Дядь, а, дядь, ты живой?

Президент с трудом открыл глаза.

- Че ты, дядь?.. - над нам стоял кучерявый мальчик в ковбойке и рейтузах.

- Ты?.. это что это я... - с трудом выговорил президент.

- Груши вот собирал, а ты тут... - мальчик был явно испуган.

- Подонки, как они меня... - президент попытался подняться.

- Ой, у тебя крови много!

- Да, конечно... будешь тут... это где я?

- Там, - мальчик махнул рукой, - горы, а там, - и мальчик снова махнул рукой, - наверху, дорога, а тут поляна, лес...

- Подожди, подожди... какая дорога? какой лес? ты кто такой?

- Да говорю же - груши собирал!

- Ты дурак?

- Не-эт! - мальчик развеселился, - меня просто мамка послала за грушами, Антон любит груши, а тут у склона груши растут вкусные, а я уже обожрался, а ты любишь груши?

- Идиот, - простонал президент, - Как же я...

- Ты, наверно, упал с горы, да?

- С горы?

- Ну вот, вишь, - мальчик опять махнул рукой, - гора. Президент с трудом огляделся. В самом деле - он

лежал, подмяв собой какой-то кустарник, у подножия горы.

- А я вижу на груше, - продолжал между тем мальчик, с любопытством разглядывая сверху президента, - что-то такое лежит, а тут ты, вот здорово!

- Ну конечно, - пробормотал президент, глядя на счастливое лицо мальчика, - радость-то какая, цирк да и только

- так вот на меня смотреть.

- Чего смотреть? - не понял мальчик.

- А, - президент поморщился от внезапной боли, - глазеть так вот детям какое удовольствие!

- А я уже взрослый.

- Вот так?

Мальчик серьезно кивнул и опять улыбнулся.

- Мы... скоро взрослеем.

- Кто это "мы"?

- Вот такие... мы, - мальчик слегка смутился, - мы ездим, живем, у нас весело, мамка говорила, раньше было еще веселее, но тогда грузовиков не было, это дедушка Ян говорил, а еще раньше мы все на конях скакали, и еще на скрипках играли, и еще...

- А! так ты, значит, цыган?

- А я... не знаю... мне мамка говорила, а папка смеялся и все пугал меня...

- Это как же?

- А вот так, - и мальчик скорчил унылую рожицу, - и ругался еще... про цыган, смешно так.

- Это как?

- Словом неприличным.

- Каким же, - нахмурился президент.

- Мамка не велела...

- Ну, ты уже большой, - сам говорил, теперь можно.

- Да? - мальчик слегка улыбнулся и глядя в небо проговорил, - какашка такая все это...

- Так и сказал?

- Не... он по другому говорил.

- Понятно, - президент тоже посмотрел в небо.

Минуты две они молчали.

- Ну и тебя это... как звать? - спросил вдруг президент.

- Роман я.

- Еще бы, как цыган - так и Роман, глупо-то как.

- А вот и нет! меня в честь деда хотели Марком назвать, он евреем был, а папка сказал: а почему у нас в таборе Романов нет, все смеялись... это мне мамка рассказала.

- Правильно смеялись.

- Почему? - обиженно протянул Роман.

- Смешные вы.

- А почему? - повторил Роман.

- А потому... потому что - ненастоящие.

- А я?

- Ты... самый и не настоящий.

- А ты тогда кто? - чуть помолчав, спросил мальчик.

- Вот меня надо на "Вы" называть, а?

- Зачем?

- Ну как... так полагается.

- А... - мальчик пожал плечами, - а... Вы откуда?

- Погоди, а ты сам-то откуда?

- Так я ж уже сказал, я - здесь, мы с папкой ходили в город, а меня потом дядя Слава привез...

- Этот... отец твой где?

- А, - мальчик махнул рукой, - он в другой город, в столицу пошел, дела у него, мне мамка рассказывала.

- Послушай, э-э-э...

- Роман.

- Ну да, Роман, в какую тут еще столицу?

- Ну... мамка сказала...

- А мамка-то где?

- Наши там, - и Роман снова махнул рукой, - у дяди Славы грузовик сломался, а он их совсем чинить не умеет... или умеет, я не знаю, так его к Антону хотели привязать, Антон бедный, он же старый совсем, ему-то очень груши охотца, вот я тут груши...

- Погоди, я не совсем понял, груши там... чего... Антон сломался?

- Да не, Антон - он хороший, мамка говорит, что в городе продадим Антона, я у меня груши ест... ой, я ж ему груши надрал! Вы хочите грушу?

Президент поморщился.

- Так Антон это конь?

- Да я ж те... Вам так и говорю, это конь, вот я его и...

- Так тут табор?! - словно обрадовался президент.

- Да, вот мы здесь...

- Где ж они?

- Там! - Роман опять столь же неопределенно махнул рукой, - я же говорю: у дядя Славы, ой, нет, Антон...

- Погоди, - торопливо перебил его президент, - ты говорил, у тебя есть груши...

- Так груши есть у всех, - рассмеялся Роман.

- Но у меня-то нет!

- А, пошлите еще нарвем.

- Вот и нарви мне!..

Роман удивленно посмотрел на рассерженного президента и пожал плечами:

- Ладно.

- Только хорошие рви! - крикнул ему вслед президент.

- Экие?

Президент огляделся. Где ж растут эти груши, далеко ли? Убежит там еще, потом не сыщешь.

- Эй! - снова крикнул президент.

- Чего?

- Давай обратно, не надо мне груш!

- А чего... Вы? - спросил мальчик, подбегая.

- Я, - президент слегка задумался, - вообще-то я не люблю эти груши, да и вымыть бы их не мешало...

- А-а, - не понимающе протянул мальчик, - ага...

Несколько минут они молчали.

- А Вы тоже что-нибудь расскажите!

- Что?

- Ну разное, - мальчик рассмеялся, - Вы любите так ездить, да?

- Вот чертенок, - пробормотал президент, - пристал, все тебе расскажи.

- А мы Вас в город потом отвезем, хочите в город?

- Надо говорить "хотите".

- А хо... тите?

- Маленький любопытный шантажист, - проворчал президент.

Но мальчик с таким интересом смотрел на лежащего в кустах президента, да и самому президенту почему-то захотелось именно этому Роману хоть что-нибудь рассказать.

- Ну, значит, как... вот так... мы ехали посетить церковь тут есть, старая, и... - президент чуть задумался, ведь в самом деле он почти так и не понял, что именно случилось, - кто-то взорвал первую, нет, вторую машину, и потом... я выглянул и надо было пересесть, ну, там, это... мало ли... следующим взрывом меня отбросило... - он посмотрел вверх, на горы, вот оттуда ведь, там есть дорога?

- А?

- Да ты не слушаешь меня?

- Ой, дядь, извините, как Вы смешно рассказываете! ничего не понятно.

- Да, - президент попытался улыбнуться, - мне уже очень смешно, но вот вопрос - как я упал с такой высоты и не разбился.

- Я знаю, знаю! - мальчик захлопал в ладоши, - там же кусты, во смотрите!

- Да, ишь ты, в самом деле, как его... мать, можжевельник или кипарис? а, какая разница! главное - спасли... президента.

- Чего?

- Не "чего", а меня - президента.

- А Вы зидет?

- Пре-зи-дент, понял?

- Не-э-э...

- Ну, ты, в какой стране живешь?

- Здесь.

- Что ты все машешь руками, что у тебя слов нету?

- Каких?

- Человеческих, ты знаешь хоть, кто такие люди?

Мальчик пожал плечами.

- Ты какой-то ненормальный.

- Это как? - улыбнулся Роман.

- Послушай, люди - это... все мы, а мы живем в стране, а я в этой стране самый главный, я могу все...

- Это Вы поэтому упали со скалы и теперь живы?

- Ах ты... я упал, потому что есть такая мразь, которой не хочется, чтобы я был самый главный. Старый я, говорят, - усмехнулся президент, - а я вот упал и все равно жив... Значит, надо так. Они-то все сами хотят быть этими самыми... главными.

- А зачем?

- Ну как зачем? страной управлять.

Мальчик опять улыбнулся.

- Что ты все время улыбаешься?! лучше помоги мне! - злобно выкрикнул президент.

Роман в испуге отскочил.

- Чего ты так?

- А, - президент перевел дыхание, - пустое, ты это... не бойся, вот другое - это да, а тут...

- Эй, ты... Вы про чего?

- Ищут меня небось, - пробормотал президент, - одни, чтоб убить, другие... надо бы мне выбираться из этой дыры, ну скажи мне, зачем это я тут лежу и с тобой разговариваю?

- А я не знаю, а...

- Это все ты, - президент покачал головой, - шел бы ты скорее, взрослых своих сюда привел.

- А, да, - Роман кивнул, - вот дядя Слава починит грузовик, мы совсем здесь, вон там, рядом...

- А этот ваш табор... его вообще знают?

- Тут у нас он один, - рассмеялся Роман,- а что?

- А то, - усмехнулся президент, - если что - искать меня будут верно у вас, понял?

- Не-э.

- А это и хорошо.

- Ну я побегу?

- Постой, - президент попытался сообразить, что бы еще сказать мальчику, - ну это... ну и что же ты такой глупый?

- Да не глупый я! - опять рассмеялся Роман.

- А одет-то как! бедные вы...

- Мы бедные, да? - мальчик на миг смутился, - а я нет! нет, у меня такая штука, важная очень!

- Гляди-ка ты, штука...

- Очень такая хорошая, - кивнул Роман.

- Ну и что там у тебя, показывай давай.

- Камушек у меня есть, мне его мамка подарила, он желания исполняет, хочите глянуть?

- Надо говорить... а, ну давай сюда твой камушек, посмотрим, небось, обыкновенный самый.

- А вот такой он, - на грязной ладошке Романа действительно лежал самый обыкновенный серый камушек, правда очень симпатичный, похожий на согнутый маленький пальчик.

- Ну и что же он исполняет?

- А он все исполняет, - гордо сказал мальчик.

- Ну так пусть мне исполнит, - президент на несколько секунд задумался, - пусть исполнит вертолет, мне, знаешь ли, домой надо!

- Нет-нет, - испуганно проговорил Роман, - сейчас нельзя!

- Футы-нуты! - рассмеялся президент, - что же это так нельзя, помрет, что ль кто?

- Да, - кивнул головой Роман, - если кто не правильно загадает, тот сразу умрет.

- Но-но, цыган, ты это... не пугай меня; что это значит - неправильно загадает?

- А, если только для себя, мне мамка говорила, что если кто-то только для себя загадывает, тот враз и помирает!

- Ну это ты брось, для кого ж еще загадывать? - стараясь подыграть мальчику, спросил президент.

- Для всего, - серьезно сказал Роман.

- Для чего?

- Вот земля, небо, там - дорога, дядя Слава, Антон у него... ой! Роман внезапно рассмеялся, - что ж я тут, ждут ведь меня!..

- Кто?

- Я сейчас, я скоро!

- Эй, ты эта... куда?

- Так пора мне, мамка ведь ждет!

- Не ждала же полчаса назад, постой!..

- А сейчас ждет, Вы не бойтесь, мы сейчас с Антоном придем, мы Вас отвезем в город!

- Постой, ты... это... не уходи, - президент попытался подняться, стой...

Ему вдруг стало страшно, словно этот болтливый цыганенок - то единственное, что связывало теперь с миром, и это единственное теперь уходило, ускользало.

- Остановись, - президент, опираясь о скалу выпрямился, - вернись же...

- Да зачем! я скоро прибегу... а вот, - радостно крикнул Роман, хочите я Вам оставлю камушек?

- Хм-м, оставь, конечно, обязательно оставь камушек. Мальчик вернулся к президенту. Но теперь, когда

президент стоял на ногах, он показался Роману таким огромным и даже немножечко страшным.

- Ой, какой Вы большой оказались... вот, возьмите, а я сейчас...

И, вложив камешек в широкую ладонь президента, мальчик побежал обратно к ущелью.

- Нет, вернись! - сжав камушек в кулаке закричал президент, немедленно вернись!!

И мальчик вернулся, он посмотрел снизу на искривленное от страха лицо президента, улыбнулся и проговорил:

- Да все будет хорошо.

Президент молча кивнул, и Роман уже было хотел побежать к дядя Славе, к мамке, к Антону, как вдруг президент схватил его за горло, сперва одной рукой, потом - обеими, с силой сжал пальцы и - отбросил мертвого цыганенка на камни.

- Потерял! - президент с трудом опустился на колени и судорожно стал в траве искать оброненный камушек.

Нашел, вновь зажал его в кулаке и облегченно вздохнул.

- Надо бы выбираться отсюда, а то в самом деле найдут еще не те...

...И уже там, наверху, на дороге, президент, словно пытаясь получше запомнить этот простой пейзаж, оглянулся и увидел: между двух склонов гор цыганский табор, если, конечно, можно было назвать табором дюжину людей что-то кричащих вокруг ставшего грузовика с прицепом и коня, груженного оранжевыми рюкзаками. Но вот грузовик, крякнув, медленно поехал; - так, стало быть, дядя Слава все-таки умеет чинить грузовики, - невольно улыбнулся президент.

Внезапно его внимание привлек тугой стрекот вертолета.

- Ты? - президент раскрыл ладонь и посмотрел на камушек, - ты что это?

Раздался взрыв.

Кто-то там, внизу, схватив под уздцы коня, попытался оттащить его от пламени; горел грузовик.

Остальное скрыл черный дым.

Стреляли с вертолета.

Мимо президента проносились машины.

август-сентябрь 1996