Разговоры Пушкина

"На страшной высоте Парнаса…"

Именно таким эпитетом назвал Александр Пушкин мифологический Парнас в одном из ранних лицейских стихотворений. Это было послание своему дяде Василию Львовичу Пушкину, старожителю поэтических кущ. Но так и кажется, что уже в те годы юный поэт примерял эту высоту и к себе. С тех пор "многие поколения читателей не устают удивляться поистине недосягаемой высоте его творческого гения.

Разные жанры почти одинаково были подвластны перу Пушкина. Столь же разнообразны и книги, исследования о нем. Они так или иначе отражают взгляды разных поколений, которые, по-своему, исходя из накопленных сведений о поэте, в контексте с эпохой, направлениями филологических школ, выхватывали из прошлого тропы и тропинки к высотам пушкинского Парнаса.

К таким поискам можно отнести и давно ставшую библиографической редкостью книгу Сергея Гессена и Льва Модзалевского "Разговоры Пушкина", вышедшую в 1929 году тиражом всего пять тысяч экземпляров в московском издательстве "Федерация". В ней молодые тогда ученые решили собрать по фрагментам и выделить еще один специфический, не всегда легко улавливаемый, лишь отчасти запечатленный жанр — разговоры Пушкина со своими современниками, а современников — с ним.

Сложность заключалась в том, что никто специально, а главное — своевременно не записывал своих разговоров с Пушкиным. У поэта не было столь внимательного и пунктуального секретаря, каким был, скажем, Иоганн Петер Эккерман у престарелого Гете. Не было у Пушкина и таких неотлучных врачей, секретарей и мемуаристов, какими были у Льва Толстого Маковицкий, Гусев, Булгаков, Чертков. Наконец, не было и такой супруги, как Софья Толстая, оставившая свой подробнейший "Дневник", в котором множество страниц посвящено дням и трудам писателя.

Молодым исследователям поэтому предстояла своего рода разведка устного жанра Пушкина, поиск его места в литературном наследии поэта. Как быть? Ведь бесед, зафиксированных самим Пушкиным, осталось совсем немного. Воображаемый разговор с Александром I да кусочки из сожженных записок и краткого, пока целиком не найденного дневника. И тем не менее Гессен и Модзалевский стремились из множества источников выбрать то, что, по их мнению, можно отнести к разговорному жанру поэта или к самому характеру его беседы, отражающей живость ума и образное поэтическое восприятие разных сторон бытия в пушкинском сознании.

Этот принцип в отборе материала, безусловно, самый главный, был дополнен, а вернее сказать, как бы наложен на другой — хронологическую канву жизни и творчества поэта. И если первая, столь специфичная по отношению к Пушкину цель преследовалась, надо думать, впервые, то второй — общефоновый, хронологический принцип — не был уже новинкой. Еще до выхода в свет "Разговоров Пушкина" появились первые выпуски книг В. Вересаева, ставшие широко известными его хронологические монтажи сведений о биографии поэта — "Пушкин в жизни".

За послевоенные годы вышло много мемуарных и биобиблиографических изданий, хроник и других справочных книг о Пушкине. Но новой работы, подобной "Разговорам Пушкина", нет до сих пор. Книга была встречена современниками по-разному. Например, пушкинист С. Лернер поспешил высказать свое критическое мнение при первом же беглом знакомстве с ней: мол, составлена наспех. Наверное, разговорная специфика показалась для него не столь важной в сравнении с уже тогда казавшимся почти бесконечным общим содержанием творчества Пушкина. И Лернер в 1929 году написал рецензию в выходившем в Харькове на украинском языке журнале "Червоный шлях", скрыв свое имя под псевдонимом "С. Оцетов".

Как отнеслись к ней Сергей Гессен и Лев Модзалевский? Весьма смело, с иронией. Своеобразным бумерангом стала их эпиграмма:

Иначе оценивали "Разговоры Пушкина" в Пушкинском Доме в Ленинграде. Д. Якубович отмечал, что С. Гессен, пройдя школу пушкиниста-источниковеда Б. Модзалевского, за фактическим материалом всегда стремился увидеть образ живого Пушкина. Именно это характерно для его совместной с Л. Модзалевским работы "Разговоры Пушкина"[458].

Итак, мнения о книге расходились. Почему? Что одних настораживало, а других, наоборот, заставляло внимательно вчитываться, изучать?

Первая проблема, которую должны были решать ученые, заключалась в достоверности передачи устных высказываний Пушкина. Заметим сразу, проблема не новая. Поставил ее еще Н. Гоголь в комедии "Ревизор". Застрявший в грязном трактире провинциального городка Хлестаков бахвалился своей петербургской жизнью: "Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: "Ну что, брат Пушкин?" — "Да так, брат, — отвечает, бывало, — так как-то все…" Большой оригинал".

Да, такова уж судьба великих людей! Еще при жизни, а чаще после их смерти пустые балагуры, подобные Хлестакову, не прочь упомянуть их имя среди своих современников, подчеркнуть личную близость к ним, взаимную привязанность. Хотя на самом деле ни того, ни другого у подобного типа рассказчиков не было, а чаще всего и быть не могло. Зато многие из тех, с кем Пушкин действительно встречался и разговаривал, не оставили воспоминаний.

Вот почему даже сам тон реприз типа хлестаковских издавна вызывает улыбку, не воспринимается всерьез. Иначе говоря, гоголевская сатира сыграла предупреждающую роль для подобного рода передачи разговоров Пушкина, фамильярного отношения рассказчиков к поэту.

Впрочем, слишком общая, скорее интуитивная оценка точности передачи реального разговора Пушкина не может быть, в свою очередь, исчерпывающей, до конца достоверной. Одной интуиции здесь мало. Поэтому составители искали и в большинстве случаев находили документальные подтверждения тем или иным воззрениям Пушкина в их устной трансформации.

Бескомпромиссная проверка авторства Пушкина была плодотворна, предохраняя от тиражирования разного рода небылиц, а попросту говоря, "хлестаковщины" в отношении к Пушкину и его творчеству. Но при дальнейшем углублении критического отрицания того, что не находило отзвука во всех других источниках — рукописных и печатных, мог наступить кризис. Отвергнуть сразу все относительно новые сведения, не выдержавшие "перекрестного огня" жесточайшей критики, значит сузить базу книги, включив в нее лишь то, что и без того всем давно известно.

Пойти на это ученые не могли. Наоборот, многократные, почти текстуально повторяемые и, конечно, многократно подтвержденные фразы отвергались. Ведь будучи однотипными по содержанию, не раз опубликованными, они не несли в себе ничего нового. Как же быть составителям в этой конкретной ситуации? Где найти ту диалектически приемлемую середину в изучении еще одной тропинки Пушкина к своему Парнасу?

Ученые делают смелый шаг, не всегда одобряемый историками литературы: включают в свою книгу и часть тех сведений, которые еще не нашли документального подтверждения. А как предупредить читателя об этом? И не просто предупредить, а включить его в увлекательный процесс познания биографии и творчества Пушкина? Такие места составители отметили звездочками. Своего рода осторожность превратилась в приглашение к поиску всех, кто раскроет книгу.

На концепцию публикации "Разговоров Пушкина" большое влияние оказала источниковедческая школа Б. Модзалевского, которому молодые ученые посвятили свою книгу. Борис Львович, юрист по образованию, стоял у истоков создания Пушкинского Дома. С девятнадцатого года и до конца своих дней он был хранителем академического пушкинского фонда документов и материалов[459]. Словом, книга посвящена ему не случайно: в подстрочнике сохранено немало его замечаний и поправок. Ведь Б. Модзалевский прокомментировал и опубликовал, причем впервые, немало писем и рукописей, поступавших в Пушкинский Дом в 10-е и 20-е годы.

И сегодня, приходя в читальный зал отдела рукописей, мы постоянно сталкиваемся с делом Бориса Львовича — огромнейшей картотекой, которая служит путеводителем для нынешних исследователей и которую редко минет пушкинист наших дней.

Какое отношение к Пушкину, в частности к Пушкинскому Дому, имели составители "Разговоров Пушкина"? Иначе говоря, кто они и откуда?

Сергей Яковлевич Гессен не был "кафедральным пушкинистом", как вначале и Борис Львович. Если у того первоначальное образование было юридическое, то у Гессена — экономическое. В 1924 году Сергей Яковлевич закончил экономический факультет Ленинградского политехнического института. Но еще за три года до того юноша написал книгу о… декабристах. Дело в том, что, будучи студентом, он одновременно работал в Государственной публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина, а потом в Издательстве Общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев. И везде его окружали исторические рукописи, мемуары, редкие издания. Но из множества тем и проблем он выбрал тогда, пожалуй, самое для него интересное и важное: декабристов и тесно связанного с историей их движения Пушкина. Эта тема стала его призванием, через нее лежал его путь в Пушкинский Дом, где он был избран членом Пушкинской комиссии АН СССР, стал секретарем по подготовке юбилейного собрания сочинений поэта. Появилось много других коллективных и личных замыслов.

В последний год учебы на историческом факультете Ленинградского университета Гессен заканчивал свое новое исследование, в котором неожиданно соединились его знания экономики и истории. Называлось оно так: "Книгоиздатель Александр Пушкин (Литературные доходы Пушкина)". Книга вышла в издательстве "Академия" в 1930 году[460]. В 1936 году он защитил диссертацию и ему была присвоена ученая степень кандидата исторических наук. А в самом начале тридцать седьмого его жизнь трагически оборвалась — он погиб в дорожном происшествии[461].

Куда больше книг издал Лев Борисович Модзалевский — сын того, кому посвящена книга. Филолог по образованию, доктор наук, он оставил поистине классическое описание рукописей Пушкина, отчасти пополнив и знаменитую отцовскую картотеку[462].

Что еще напоминает здесь о двух соавторах книги "Разговоры Пушкина"?

Я знал, что у всех пушкинистов есть давняя традиция: преподносить в дар библиотеке Пушкинского Дома свои скромные творения. Как отнеслись к ней Сергей Гессен и Лев Модзалевский? Они поддержали ее. И вот у меня на столе, словно живая весточка 20-х годов, — книга "Разговоры Пушкина" с автографами ученых. На авантитуле книги фиолетовыми чернилами начертано: "В библиотеку Пушкинского Дома от составителей. Л. Модзалевский, Сергей Гессен".

Перелистал авторский экземпляр. В нем немало отчеркиваний, знаков на полях, комментариев, сделанных разными почерками. Видимо, книга всегда в работе. Это тоже своего рода цель, которой придерживались составители. Время кое-что проверило и отвергло, а кое-что проверило и подтвердило, несмотря на, казалось бы, их научное "самовольство".

Прежде чем поставить точку, отметим, что попыток собрать именно "Разговоры Пушкина" — его образное, то блистающее юмором, то поражающее глубиной мысли устное наследие — никем специально с тех пор не предпринималось. А между тем продолжение этого труда требует больших знаний, терпения, тонкого стилистического чутья.

В книге этой вы найдете признания Василия Дурова, брата знаменитой кавалерист-девицы Надежды Дуровой, которому довелось однажды путешествовать вместе с поэтом. Желая стать богатым, в частности мечтая занять у Ротшильда сто тысяч рублей, он просит помощи у Пушкина. Но какой? Несбыточный мечтатель думает использовать Пушкина, который бы сочинил для Ротшильда такой анекдот, который стоил бы ни много ни мало, а ровно… сто тысяч рублей.

Но Пушкин, сам записавший на этот раз свой ироничный разговор, и не думал посвящать свою музу Ротшильдам. И себя самого, и свою музу он посвятил незакатному солнцу разума и гармонии чувств, достоинству свободного человека. Как писал о том А. Блок:

А. Г. Никитин, кандидат философских наук

19 октября 1990 Г. Ленинград — Москва