Различные работы (сборник)

Et-Tawhid

Перевод с франц. Ю. Темникова

Доктрина Единства, то есть утверждение того, что Принцип всякого существования[37] сущностно Един, является фундаментальной характеристикой всех ортодоксальных традиций; более того, мы можем сказать, что именно здесь, в этом утверждении, и даже в том, какое выражение оно находит, наиболее четко проявляется их глубинная тождественность. В самом деле, когда речь заходит о Единстве, изглаживается всякое разнообразие, и только когда нисходят до множественности, обнаруживаются формальные различия: тогда самих способов выражения сущностно Един, является фундаментальной характеристикой всех ортодоксальных традиций; более того, мы можем сказать, что именно здесь, в этом утверждении, и даже в том, какое выражение оно находит, наиболее четко проявляется их глубинная тождественность. В самом деле, когда речь заходит о Единстве, изглаживается всякое разнообразие, и только когда нисходят до множественности, обнаруживаются формальные различия: тогда самих способов выражения — не меньше, чем соотносящихся с ними вещей, и эти способы могут претерпевать бесчисленные изменения в зависимости от обстоятельств места и времени. Однако "доктрина Единства единственна" (согласно арабской формуле: Et-Tawhîduwâhidun[38]), то есть она одна и та же всегда и везде, неизменна, как и сам Принцип, независима от множественности и преобразований, которые способны затронуть лишь приложения случайного порядка.

И можем ли мы также сказать, что, вопреки расхожему мнению, реально «политеистическая» доктрина, то есть такая, которая допускала бы абсолютную и несводимую множественность принципов, не существовала никогда и нигде. Такой «плюрализм» возможен только как отклонение, следующее из непонимания и невежества масс, из их стремления приобщиться исключительно к множественности очевидного: отсюда, во всех его проявлениях, «идолопоклонство», рождающееся вследствие смешения символа самого по себе — с тем, что он призван выразить, и персонификация божественных атрибутов, которые начинают рассматриваться как независимые существа; и таково единственно возможное происхождение всякого фактического «политеизма». Кроме того, эта тенденция усиливается по мере развертывания некоторого цикла проявления, поскольку само развертывание является нисхождением в множественность, а также вследствие духовного помрачения, которым оно неизбежно сопровождается. Вот, почему новейшие традиционные формы суть те, в которых утверждение Единства должно было проявиться самым очевидным образом, дабы иметь наибольший резонанс; и действительно, это утверждение еще нигде не было выражено столь эксплицитно и с такой настойчивостью, как в Исламизме, где оно, кажется, вобрало в себя всякое другое утверждение.

В этом отношении, единственным различием между традиционными доктринами является обозначенное выше: несмотря на то, что утверждение Единства имеет место всюду, в начале не было нужды в том, чтобы оно было сформулировано столь откровенно, дабы предстать как наиболее явная из всех истин: люди тогда еще не были удалены от Принципа в такой степени, чтобы потерять это из виду. Теперь же, напротив, можно сказать, что большинству из них, с головой ушедших в множественность и утративших интуитивное знание истин высшего порядка, понимание Единства дается с немалым трудом; и именно поэтому, по мере развития истории земного человечества, становится необходимым формулировать это утверждение все чаще и все более отчетливо, и даже можно сказать все более энергично.

Обратившись к актуальному положению вещей, мы увидим, что утверждение Единства в некоторых традиционных формах является, так сказать, более завуалированным. Порой оно даже составляет как бы их эзотерическую сторону (если брать слово «эзотерический» в самом широком его смысле), тогда как в других формах оно бросается в глаза, так что порой затмевает собой все остальное, хотя и в этих формах также, безусловно, имеется множество других утверждений, однако же, меркнущих по сравнению с этим. Таково, как раз, положение дел в Исламизме, даже если брать одну только экзотерическую его сторону; эзотеризм в данном случае лишь объясняет и развивает все то, что содержится в этом утверждении и что из него следует; и если это нередко делается при помощи терминов идентичных тем, что встречаются в других традициях, таких, как Веданта и Даосизм, то этому ничуть не стоит удивляться, как не стоит видеть здесь результат заимствований, весьма сомнительных с исторической точки зрения; так происходит просто потому, что истина одна и потому, что в этом принципиальном порядке Единство, как было сказано в начале, неизбежно проявляется даже в самих средствах выражения.

С другой стороны следует заметить, по-прежнему рассматривая настоящее положение вещей, что западным, а еще точнее, северным, народам, кажется, наиболее трудно понять доктрину Единства, тем паче, что они более чем все остальные, озабочены изменением и множественностью. Эти вещи, очевидно, связаны между собой, и нет ли здесь чего-то, что, по крайней мере, отчасти, зависит от условий существования этих народов: мы имеем в виду вопрос темперамента, но также и вопрос климата (первый из них, по крайней мере, в определенной степени, находится в зависимости от второго). В самом деле: в северных краях, где солнечный свет слаб, где часто пасмурно, вещи представляются, так сказать, имеющими одинаковое значение, — и в этом свете попросту утверждается их индивидуальное существование, за которым как будто ничего нет; так, даже в повседневной жизни, люди, поистине, видят только множественность. Но все обстоит совершенно иначе в тех странах, где сияющее солнце, если так можно выразиться, вбирает в себя все вещи, так что те исчезают, как исчезает множественность перед лицом Единства; исчезает не потому, что перестает существовать в согласии с собственным способом, но потому, что это существование, строго говоря, — ничто по сравнению с Принципом. Таким образом, Единство становится, в некотором роде, ощутимым: этот солнечный блеск — образ пламенеющего ока Шивы, обращающего в пепел всякое проявление. Здесь солнце не может не утверждаться как характернейший символ Единого Принципа (AllahuAhad), который есть необходимое Бытие, единственный Самодостаточный в Своей абсолютной полноте (AllahuEs-Samad), и от которого целиком зависит существование и содержание всего на свете, всех вещей, которые вне Его были бы ничем.

"Монотеизм", если можно употребить это слово для перевода Et-Tawhid, несмотря на то, что оно несколько сужает значение данного термина, практически с неизбежностью наводя на мысль об исключительно религиозной точке зрения, — итак, «монотеизм», скажем мы, имеет сущностно «солярный» характер. Нигде он не является столь «ощутимым», как в пустыне, где разнообразие вещей сведено к минимуму и где миражи, в то же время, выказывают все, что есть иллюзорного в проявленном мире. Там солнечное излучение производит вещи и разрушает их в свой черед; или, точнее, поскольку «разрушает» не совсем то слово, — трансформирует и вновь вбирает их в себя после того, как проявит. Вряд ли найдется более верный образ Единства, распространяющегося в множественность, не переставая при этом быть самим собой, не затронутым ею, — и затем приводящего к себе эту множественность, в реальности, никогда из него и не выходившую, так как ничто не может оказаться вне Принципа, к которому нельзя ничего прибавить и у которого невозможно ничего отнять, поскольку Он есть неделимая тотальность единственного Существования. При свете дня в странах Востока достаточно просто видеть, чтобы понять природу этих вещей, чтобы немедленно схватить их глубокую истинность; и в особенности, кажется, невозможно не постичь их таким образом в пустыне, где солнце выводит на небесах божественные Имена огненными буквами.

Gebel Seyidna Mousa, 23 shawal 1348 H.

Mesr, Seyidna El-Hussein, 10 moharram 1349 H.

(годовщина битвы при Кербеле).

Le Voile d'Isis, juillet 1930. — P. 512–516.