Размышления о богослужении

Суточный круг богослужения

Эти вечерние часы, когда мы теперь будем по вторникам встречаться, я, как уже говорил однажды, решил посвятить разговору о богослужении, попытаться с вами поразмышлять на тему того, как, зачем и почему именно так устроено наше богослужение. Что такое суточный круг богослужения, объясненный в богослужебных книгах, складывавшийся в течение столетий с апостольских времен и включающий в богослужение всю нашу жизнь, от заката солнца и до следующего заката?

На закате солнца служится вечерня, затем, после вечерней трапезы – повечерие, проходит немного времени, и в полночь совершается полунощница. Затем перед наступлением зари – утреня, кончающаяся восклицанием священника «Слава Тебе, показавшему нам свет!» и Великим славословием. Затем первый час в седьмом часу утра, затем в девятом часу утра – третий час, в двенадцатом – шестой час, Божественная литургия. В конце дня – час девятый и наконец снова – вечерня. И так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие. Так жизнь христианина оказывается вписанной и включенной в жизнь всей планеты и всей вселенной. Так богослужебные книги, словно часы, напоминают нам, каждому из нас, как идет время. И как подсолнечник поворачивается вслед за солнцем, как другие цветы раскрываются на заре и закрываются, когда кончается день, так и знающий богослужение, участвующий в богослужении человек тоже вписан в жизнь самой природы. Это очень важный момент, потому что мы, христиане, иногда как-то противопоставляем себя тварному миру – тому миру, в котором мы живем и который нас окружает. Нам кажется, что мы как-то выше восходов и заходов солнца, что мы выше любви к цветам, к рекам, к озерам, к лесам, лугам и водопадам. Нам кажется, что всё это может восхищать, быть может, язычника, неверующего человека, но мы выше этого. Нет, на самом деле это не так. Само богослужение напоминает нам о том, что мы живем в этом мире и вместе с жизнью этого мира.

Когда открываешь богослужебные книги, иной раз создается впечатление, что богослужение совершается и сегодня по тем самым законам, по которым оно совершалось и тысячу, и почти две тысячи лет назад. Это не совсем так. На самом деле богослужение изменяется, и очень сильно изменяется, во времени. Каждый век вносит в церковный чин что-то новое. И наоборот: с каждым веком что-то уходит из церковного чина.

Например, когда во время литургии после чтения Евангелия, на ектении «Рцем вси от всея души» священник, диакон и все псаломщики, участвующие в богослужении, выходят на солею и читают вслух записки с именами тех, о ком просят прихожане молиться: с именами сначала живых, а затем усопших, сначала о здравии, а затем о упокоении, – то кажется, что этот обычай существовал веками. А на самом деле это совсем новый обычай, он появился на памяти еще многих ныне живущих людей во время войны, когда люди уходили на фронт, когда люди погибали сотнями, тысячами и миллионами. И вот в эти страшные годы кровавой бойни появился этот, в общем, совершенно новый обычай. А мы к нему уже настолько привыкли, что отказаться от него кажется чем-то невозможным, немыслимым, невероятным. И, я думаю, большинство из нас считает, что он всегда в Церкви существовал. В какой-то мере это действительно так, потому что нам друг через друга Господь раскрывает, чту новое соответствует Его замыслу о нас, чту Господь от нас ждет. Для меня очень много значит этот обычай: поминовение вслух живых и усопших, общей молитвы Церкви о всех, потому что за этим бесконечным перечнем имен стоят люди с их судьбами, с их проблемами, с их бедами. И когда мы все, сколько нас ни есть в церкви, молимся об этих людях, конечно, на это уходит время, иногда 10, 15, иногда даже 20 минут богослужения, но зато мы как-то очень четко, материально ощущаем, как много нас в Церкви, как много нас призвано Христом быть вместе с Ним и друг с другом. Вот эти горы записок – они для меня знак, который нам дает Господь, чтобы мы лучше поняли, что это такое Церковь, как хорошо и прекрасно жить братьям вместе (ср. Пс 132: 1)[1].

Есть еще один церковный чин, который мы все тоже очень любим и непременно совершаем каждым Великим постом воскресными вечерами. Я имею в виду Пассии – службы, которые совершаются во второе, третье, четвертое и пятое воскресенье Четыредесятницы, Великого поста, по вечерам. Это вечерня, во время которой читается Евангелие – сначала от Матфея, потом от Марка, от Луки и наконец от Иоанна, по две главы, в которых рассказывается о Страстях Христовых: о том, как Спаситель совершает Тайную Вечерю, о том, как Его берут под стражу, ведут на суд, осуждают на смерть, ведут на Крест, распинают и снимают с Креста. И вот эти Евангелия читаются в течение четырех воскресных вечеров, и к каждому из богослужений присоединяется еще акафист Страстям Христовым. Традиционно Пассии всегда собирают в храмах очень много народу. Люди собираются, чтобы вместе прочитать Евангелие о Страстях Христовых, чтобы вместе помолиться за акафистом, чтобы вместе пережить события Страстной недели, к которым неуклонно подводит нас Великий пост.

А еще триста лет назад Пассии вообще не совершались. Пассии начали совершать только к концу XVII века в Киеве. И впервые чин, как совершать Пассии, описан только в Приложении к Цветной триоди, изданной в Киеве в начале XVIII века. До этого вообще никто не знал, что это такое. И были в те времена Пассии совсем не такими, какими они совершаются теперь. Тогда они совершались по пятницам, и была это не вечерня, а повечерие. Да, на этом повечерии читалось одно из четырех Евангелий, но акафиста, который мы теперь непременно читаем во время Пассий, тогда еще не существовало, он не был написан. Он был составлен только в XIX веке архиепископом Иннокентием (Борисовым). Но и несмотря на то, что Пассии были другими двести лет назад, они тоже казались чем-то новым, необычным, потому что до XVII века их не было, подчеркиваю, вообще. И только на Украине в XVII веке под влиянием службы, которая совершалась в католических храмах – Via Crucis, или Путь Креста, Крестный путь, Chemin de la Crois, – под влиянием Крестного пути у католиков стали совершать Пассии и православные. Прошло три века, и что же, теперь нам отказываться от совершения Пассий, потому что они введены по примеру католических богослужений или в противовес католическим богослужениям? Так или иначе, это новый вид богослужений; раньше не было Пассий, и сначала они были совсем другими. Восстанавливать их такими, какими они были прежде, или все-таки совершать так, как мы совершаем их в последнее время? А может быть, тогда не читать акафиста Страстям Христовым, раз он так недавно написан, раз раньше его не читали и даже не знали, что это такое?

И вообще надо сказать, что все акафисты написаны в Новое время, за исключением одного – акафиста Пресвятой Богородице, и они тоже не предусмотрены церковным уставом – ни их включение в богослужение, ни их общее чтение во время утрени, как, скажем, теперь делается во многих храмах. Да и составлены акафисты – одни в конце XVIII, другие в XIX, третьи даже в XX веке. Что же, из-за этого их не читать? Нет, наверное, все-таки нельзя их не читать, потому что через молитву за акафистом Господь нам очень много дает, и я думаю, что каждый православный человек это знает по своему опыту. Хотя я знаю и таких, которые очень любили службы с акафистом, пока не узнали, что эти службы новые.

А когда узнали, то сказали: «Нет, мы акафистов не любим, не признаём. Это всё какие-то нововведения, обновленчество. Нет-нет-нет, это не для нас». Ну, это позиция, с которой уж я никак не могу согласиться. Если нам дорого богослужение, то оно нам дорого не потому, что оно старое или, наоборот, новое. Оно дорого нам потому, что оно открывает наше сердце, разворачивает наше сердце навстречу Богу. И давайте благодарить Господа за то, что у нас есть замечательная акафистная литература, хотя вся она, действительно, очень новая.

В начале XX века в Киеве появился еще один новый тип православного богослужения, который епископы, совершавшие его, и монахи Киево-Печерской лавры, в стенах которой сложился этот тип богослужения, называли евхаристической вечерней. Это вечерня, во время которой читался с открытыми Царскими вратами акафист ко Причащению Святых [Христовых] Таин. Как вы сами понимаете, причащаться можно только во время обедни, а обедня совершается только по утрам. Но далеко не все люди могут попасть в храм утром, потому что в большинстве своем люди работают.

Я русский человек, и я должна быть православной. Но меня смущает вопрос об иконах. Объясните мне, пожалуйста, как относиться к иконам. Я читала в Евангелии, что иконы – это идолослужение.

Во-первых, то, что вы русский человек, еще не значит, что вы должны быть православной. По большому счету, мы все должны быть православными, потому что всем нам хочется быть ближе к истине. Но среди русских людей 99 % в Бога не веруют. По тому, сколько людей приходит в храмы, можно сказать, что в Москве и в Питере примерно по одной сотой населения ходят в церковь, а в провинции – примерно одна тысячная часть людей. Если в городе сорок тысяч, то в храме максимум сорок человек. Поэтому наша страна, увы, пока еще не христианская, она языческая страна, и нам еще много надо трудиться для того, чтобы она стала христианской.

И вторая часть вашего вопроса. Вы цитировали нам только что не Евангелие. Вы цитировали Книгу Премудрости Соломона. И действительно, когда человек изображает какого-то бога, он делает идола. Но когда мы изображаем на иконе Спасителя, Матерь Божью или кого-нибудь из святых, мы молимся не иконе этой, а мы взираем на икону как на фотографию близкого, родного нам человека. Смотря на фотографию, мы же думаем о человеке, который на ней изображен, а не зацикливаемся на самой фотографии. Икона – это своего рода окно, открывая которое, мы оказываемся ближе к Господу, к Матери Божьей, к святым.

Объясните нам, пожалуйста, ваши слова из прошлой передачи: о том, что ничего нового в Новом Завете нет, кроме личности Самого Христа.

Господь нам в Новом Завете вкратце, до предела пронзительно сказал то, что издревле открывал Бог через пророков в Ветхом Завете. Единственная книга, на которую ссылается Христос, когда проповедует нам, – это Библия, т. е. Ветхий Завет. Бог в Ветхом Завете (я очень не люблю этот термин – Ветхий Завет, надо – Моисеев Завет или Завет) всё, что мог, раскрыл, но раскрыл таким образом, что люди многое не услышали. Пророки-то всё услышали – мы же их почитаем как святых, мы же совершаем в честь них богослужения и называем в честь них детишек.

Пророки услышали всё, что Бог говорил им в Ветхом Завете. Но говорил-то Он не только им, а всем. А все не услышали. И тогда Господь пришел на землю и сказал всё то же, но так пронзительно, что Его услышали люди уже в несравненно большем числе. И, я думаю, всякий богослов вам скажет, что весь Новый Завет скрыт в Ветхом. И чтобы докопаться до этого, нужно быть таким чистым, какими были пророки. Не все мы до такой степени стяжали Духа Святого, как святые праведники и пророки Ветхого Завета. И вот поэтому к нам, грешникам, пришел Господь. Ведь если бы все были праведники, то тогда и Христу не надо было бы в этот мир приходить. В этот мир Христос пришел не ради праведников, а ради грешников, для того чтобы раскрыть нам то, чту Бог издревле говорил в пророках, а мы не слышали. Не слышали, потому что не хотели. Эта мысль очень важна еще и потому, что в Ветхом Завете – вся полнота правды о Боге, о мире, о нас с вами. Но она там так сложно высказана, что единицы только, читая Ветхий Завет, могут до этой правды докопаться. А в Новом Завете эта же правда дана нам так просто, что даже дети читают Новый Завет и весь его понимают и принимают в свое сердце. Не случайно же не только новозаветные чтения мы используем во время богослужения – Апостол и Евангелия, но и чтения из Ветхого Завета тоже. На вечерне всегда положено чтение из Ветхого Завета.

Я сегодня пытаюсь с вами говорить о том, что богослужение, которое мы с вами совершаем, далеко не всегда совершалось по тем канонам, по тем установлениям, по каким мы его совершаем теперь. И, конечно, в основе своей оно восходит к апостольским временам. Но конкретные его моменты, конкретные обычаи, конкретные установления из века в век изменяются. Новое входит в богослужение, и что-то старое из богослужения уходит.

Например, вчера вечером во многих московских и не московских храмах тоже совершалась утреня по пасхальному чину. Вы слышали в церковных новостях сегодня о празднике – Воскресении словущем, дне памяти сооружения и освящения храма Воскресения Христова в Иерусалиме[2]; так вот, в этот день принято совершать утреню по пасхальному чину. Правда, об этом в церковном уставе не говорится, но это такой старый московский благочестивый обычай, которому следуют настоятели многих Воскресенских храмов, например, в Вешняках, неподалеку от метро «Рязанский проспект», или на Ваганьковском кладбище, или на Арбате, в Афанасьевском переулке, или в Сокольниках. Вот в этих храмах совершается обычно пасхальная утреня – и у нас в Столешниковом. И когда мы приходим в храм в этот день и, конечно, в пасхальную ночь, нам кажется, что пасхальное богослужение со времен апостольских совершается именно так, как мы привыкли его совершать. А на самом деле оно всё, от начала до конца, составлено святым Иоанном Дамаскиным. Значит, оно появилось только в VII веке, а до VII века совершалось по совсем другим установлениям, и только историк Церкви может рассказать теперь, и то далеко не полностью восстановив картину этого богослужения, как оно совершалось до того времени, пока этот чин не был составлен святым Иоанном.

Я напомню вам, что мы с вами начали сегодня разговор о богослужении. И задачей моей было показать вам, что богослужебный чин не всегда был таким, каков он сегодня, что он складывался и видоизменялся веками, что он такой же живой, как жива жизнь нашей Церкви.

Вечерня

В прошлый раз мы условились с вами говорить о богослужении. И мы говорили о том, что за те двадцать веков, которые прошли со времен апостольских, оно не осталось неизменным. Каждый век вносил в богослужебный чин что-то новое, а что-то, наоборот, уходило, оставаясь в богослужебных книгах прошлых времен, но переставая быть нужным нам в нашей личной молитве каждый день. Так, я сказал вам о том, что за последнее время в богослужение вошли такие моменты, от которых теперь нам отказаться очень трудно и даже невозможно. Во-первых, чтение записок с именами людей, о которых мы молимся во время литургии, и, во-вторых, совершение Пассий в воскресные вечера Великого поста, этих удивительных служб Страстям Христовым.

Я говорил и о том, что в 1920-е годы в Киеве монахи Киево-Печерской лавры начали совершать евхаристические вечерни. По вечерам они собирались и во время вечерни, которая положена в это время по уставу и которая совершается во всех без исключения православных храмах мира, читали акафист ко Причащению Святых [Христовых] Таин. Этот акафист иногда используется в приходской практике для того, чтобы читать его в конце литургии, пока священник готовит Святые Дары в алтаре, а литургия уже завершилась, и люди молятся, ожидая, когда распахнутся Царские врата и выйдет священник со Святой Чашей для того, чтобы начать Причащение. Вот в этот момент иногда читается этот акафист, а отцы из Киево-Печерской лавры начали читать его по вечерам вне связи с таинством Евхаристии, но как бы приглашая тех, кто по тем или иным причинам не смог прийти в храм утром, чтобы участвовать в литургии, пережить молитвенное воспоминание о таинстве Евхаристии. И оказалось, что эта практика удивительна, потому что многие из тех, кто никогда не бывал на литургии (потому что на литургию надо рано вставать, не у всех это получается, особенно у тех, кто работает в будние дни), но один или два раза побывал на евхаристической вечерне, молясь за этим акафистом, начинали чувствовать, что участие в литургии для них просто необходимо. Таким образом, это нововведение удивительным путем открыло многим чудо Евхаристии, обратило очень многих людей того времени к живой церковной жизни, сделало их из пассивных христиан активными участниками благодатной жизни Церкви. Может быть, действительно, то новое, на что благословляет нас Господь в богослужении, – это не менее драгоценное сокровище, чем то, что передается из века в век. Тем более что всё это новое не рождается на пустом месте. Это новое связано с нашей благодатной жизнью в Церкви. Это очень важно понять и запомнить.

Каждый день заходит солнце, темнеет, наступает ночь. Каждый день наступает сначала полночь, а потом приближается рассвет, солнце восходит, начинается день и так далее. Вот уже тысячи и тысячи лет встречает человек закаты и восходы. И не первую уже тысячу лет богослужение вписано в суточный круг: от заката через полночь, восход и полдень до нового заката. И так каждый день: годы, десятилетия, века, тысячелетия.

Суточный церковный круг начинается с вечера, с вечерни, с той молитвы, которую евреи во времена Спасителя называли «мааръв» и на которую они непременно собирались вместе. По образцу синагоги собирались и апостолы, первые христиане, а затем их ученики, и так в течение двух тысяч лет, до сих пор, и мы собираемся вместе на вечернюю молитву, которую так и называют – вечерня. Вечерня включает в себя пение 140-го псалма «Господи, воззвах к Тебе, услыши мя! Услыши мя, Господи!.. Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою, воздеяние руку моею – жертва вечерняя. Услы-ши мя, Господи!» После псалма поется древний гимн: Φῶς ἱλαρὸν ἁγίας δόξης ἀθανάτου Πατρός οὐρανίου – «Свете тихий святыя славы безсмертнаго Отца Небеснаго». И затем читается молитва при наступлении вечера: «Сподоби, Господи, в вечер сей без греха сохранитися нам. Благословен еси, Господи, Боже отец наших».

Вечер. Мало-помалу спадает жара, розовеет небо, кончается рабочий день. И для усталого человека наступает момент остановиться, посмотреть вокруг себя и увидеть мир, который расстилается перед глазами. Пока еще видны и поля, и горы, и леса, пока еще не стемнело и видно всё очень хорошо, вплоть до самого горизонта: сёла, реки, ручьи, горы или овраги. Скот, который пасется, еще возвращается только домой, а если лето, может быть, еще и не возвращается в это время. И вот наступает пора взглянуть вокруг и почувствовать, что весь этот мир – Божий, что весь этот мир Богом сотворен, вызван Им из небытия и отдан нам. Сотворил Господь мир, небо и землю, и вручил человеку со словами: Вот, Я даю вам… Смотришь на это, вчитываешься в эти строчки из книги Бытия и понимаешь: этот мир не только Богом создан, этот мир не только отдан Богом нам, но это мир, за который мы в ответе. Это мир, который Бог отдал нам для того, чтобы мы за него отвечали. Это мир, который мы вольны превратить в цветущий сад или, наоборот, в безжизненную пустыню. Вот такие, наверное, мысли возникают в эти часы у каждого человека – верующего и неверующего. Только верующий думает в этот момент о Боге, а неверующий – о природе, в этом вся разница. Но даже, наверное, у тех людей, которые по тем или иным причинам не привыкли думать о Боге, в этот момент просыпается чувство Бога. В этот момент перед наступлением вечера действительно трудно или почти невозможно не почувствовать Его, Божие, присутствие в мире.

И не случайно поэтому вечерня начинается с чтения 103-го псалма. Я специально в начале нашего сегодняшнего разговора о вечерне указал вам на три важнейших в ней момента. 140-й псалом («Господи, воззвах к Тебе, услыши мя!»), песнь «Свете тихий» и молитву «Сподоби, Господи, в вечер сей». Эти три молитвы – ядро, вокруг которого вырастает всё остальное. А начинается вечерня со 103-го псалма.

«Благослови, душа моя, Господа! Господи, Боже мой, дивно Ты возвеличился. Ты, одевающийся светом, как ризою, Ты, Который устраиваешь небеса и горы под небесами. Ты, Который посылаешь с этих гор ручьи, которые превращаются в потоки для того, чтобы на их берегах вырастали травы и деревья. Травами питаются олени, а в ветвях деревьев поселяются птицы, поселяются и поют. Выше всех – гнездо аиста. Ручьи стекают с гор, превращаются в потоки. Животные прибегают утолять жажду из этих потоков. Дикие ослы, а рядом скалы, среди этих скал роют для себя норы кролики. Спускается ночь, темнеет. Солнце уходит на запад. Выходят на охоту дикие звери и бродят по этим горам до рассвета. Но вот солнце вновь появляется на небе, и они устраиваются спать в своих логовах. Но зато в этот момент на дело свое и на делание свое до вечера выходит человек. Господь растит травы для скотов и растит хлеб для человека, хлеб, который укрепляет наше сердце. Как же великолепны Твои дела, о Господи! Ты всё сотворил премудростью. Но мало того, что Ты сотворил эту землю с горами и потоками, травами и деревьями, с оленями, которые бегают по горам, и ослами, которые пьют воду из этих рек, с птицами, которые скрываются в ветвях деревьев, и кроликами, которые живут в норах среди камней, – Ты сотворил и море. Море, полное животных: малых и великих. Море, в котором плещутся дельфины, изгибая свои, как будто змеиные, спины, выпрыгивая из воды и играя в ней. Море, по которому плывут корабли. Все ждут, что Ты дашь им пищу, и Ты посылаешь им эту пищу. Ты отверзаешь Свою руку, и все насыщаются благами. Да будет слава Господу во веки! Да веселится Господь о делах Своих. А я буду петь Богу моему, пока я жив, буду веселиться о Господе, Которого благословляет моя душа…»[3]

Вот с этой картины – удивительно яркой, только нарисованной не красками, а словами, – начинается вечерня. Не случайно картина эта, столь нам дорогая, удивительная и яркая, так нарисована именно в Библии, а не где-нибудь в другой книге: не в гомеровской «Илиаде» или «Одиссее», не у индийских поэтов и не у средневековых европейских или российских книжников, а именно в Библии. Потому что народ Библии, народ Божий не знал живописи, не знал скульптуры, и всё то, что другие народы вкладывали в изобразительное искусство, вложил в искусство слова и сумел словами, которые переведены на сотни других языков, так потрясающе ярко и безупречно нарисовать нам картину земли, на которой мы живем, на которую мы иногда все-таки смотрим по вечерам для того, чтобы понять, что она прекрасна и что она дана нам. И в нашей воле эту красоту уничтожить или, наоборот, приумножить.

Вот с этих размышлений начинается вечерня. Мы благодарим Бога за этот мир и просим у Него помощи для того, чтобы этот мир сохранить, для того, чтобы этот мир не разрушить, для того, чтобы не превратить этот мир в выжженную пустыню, для того, чтобы не превратить этот мир в отвратительное болото, как превращено в болото Верхнее Поволжье, там, где некогда был монастырь преподобного Макария Калязинского. Одна только разрушающаяся колокольня торчит из воды некогда водохранилища, а теперь самого настоящего болота. Мы не хотели «ждать милостей от природы». Мы решили взять от нее эти милости сами. В результате мы леса и поля Верхнего Поволжья в болото превратили. Мы уничтожили всё, что только могли уничтожить, и, наверное, не потому, что XX век – это век технического прогресса, но потому, что мы забыли о Боге. Карл Маркс говорит где-то о том, что философы до сих пор пытались объяснить мир, а дело заключается в том, чтобы его переделать[4]. Вот мы и начали переделывать Божье творение без Бога, и переделывать начали только по одной причине: потому что мы забыли об ответственности, к которой Бог нас призывает, о той ответственности за мир, которая лежит в основе самого существования рода человеческого. Мы в ответе за этот мир. Я всегда думаю об этом, когда вслушиваюсь в слова 103-го псалма или когда читаю его сам вечерами по книжке или по памяти.

Прочитан псалом, начинается пение 140-го псалма «Господи, воззвах к Тебе, услыши мя!» после ектении, которую священник произносит перед Царскими вратами. И во время этого псалма совершается каждение. Как дым, который некогда поднимался от лица земли, только что сотворенной Богом, поднимается к небесам кадильный дым – как пар, восходящий от лица земли. Мы всё еще вспоминаем о первых страницах книги Бытия, мы всё еще вспоминаем о той первой странице истории человечества, когда юный еще человек глядел на этот мир. Вспоминаем и просим у Господа сил, и просим у Господа мудрости, и терпения, и смирения. И, наверное, именно с этими чувствами писал некогда либо священномученик Афиноген, которому иногда приписывается эта песнь, либо кто-то другой, неизвестный нам по имени святой или мученик, песнь «Свете тихий святыя славы безсмертнаго Отца Небеснаго».

Я только хочу вам напомнить, если вы об этом знаете, и рассказать, если вы не знаете об этом, что на самом деле этот свет не тихий, а радостный: ἱλαρуν – это значит «радостный». Радостный свет святой славы бессмертного Отца Небесного. Тот свет, который нам открывает Христос, – действительно радостный свет. И невозможно не радоваться, когда в эти предвечерние часы смотришь на землю, открывающуюся перед твоими глазами.

Я вспоминаю сейчас, как этим летом мне довелось побывать в городе Зарайске. По дороге на Рязань есть такой древний город, в котором особо почитается святитель Николай. Так и называют его местные и окрестные жители здесь: не Мирликийским, а Зарайским. Кремль стоит посредине города, и от кремля спускается вниз, к реке Осётр, улица. Выходишь на берег реки и видишь поля, за полями – леса, какую-то деревеньку, холмы. Поворачиваешь голову – мост через реку, а выше – город, кремль, собор и улицы, улицы, улицы с маленькими домами. И в каждом доме – своя жизнь, и около каждого дома – двор, а во дворе – куры, гуси, утки. Собаки лают. Коровы… Жизнь. И очень хорошо понимаешь, когда смотришь на эту жизнь, что это Божий мир, который создан для нас и нам отдан. Не так хорошо это понимаешь, когда идешь по каменным улицам Москвы. Не так хорошо это чувствуешь среди наших многоэтажных домов на раскаленных летом или на холодных, замерзших зимой улицах Москвы. В таком маленьком городе, как Зарайск, это чувствуется гораздо лучше, это поражает нас гораздо глубже. Поэтому, наверное, иногда надо вырываться из каменных городов, уезжать из Москвы хотя бы на два, на три дня для того, чтобы почувствовать реальность мира, сотворенного Богом, а не каменность мира, выстроенного нами. Потому что очень часто в этом мире, в котором мы живем – в городах, вообще ничего живого не остается. Одни только каменные дома и мы, люди: иногда окаменевшие, иногда озверевшие, иногда уставшие настолько, что перестаем воспринимать что бы то ни было.

Свете тихий… А на самом деле – Свете радостный. Действительно, радость охватывает нас, когда видишь этот мир, когда всматриваешься в него, когда вслушиваешься в его вечернее молчание. Дальше мы читаем молитву перед наступлением вечера и просим у Господа [помощи, чтобы нам] «сохранитися в вечер сей без греха». Просим у Господа тех сил, которых нам так не хватает в этой жизни. Так бывает каждый день.

А в праздничные дни примерно в это время, к концу вечерни, совершается лития, когда священник вместе с диаконом выходит на середину храма. В древности же в это время духовенство выходило не на середину храма, а через западные двери выходило из храма на площадь, для того чтобы молиться вместе со всем городом, для того чтобы в этот вечерний час хотя бы пять-семь минут посвятил молитве не только тот, кто пришел в храм, но и тот, кто по каким-то причинам в храм не пришел, тот, кто остался на улице, или тот, кто сидит дома. И вот на площади возглашаются одно за другим прошения. И люди: верующие, и маловерующие, и просто неверующие, – все вместе оказываются перед Богом. И кто-то молится, а кто-то вслушивается в слова молитвы, а кто-то, не вслушиваясь даже, просто слышит эти слова и, может быть, улавливает отдельные прошения, если не умом, так сердцем. Наступает момент, когда молится весь город, когда Церковь молится за всех, не только за верующих, но и за неверующих, не только за тех, кто уже пришел в Церковь, но и за тех, кто еще пока не пришел.

Мне кажется, что этот момент праздничной вечерни очень важен и в высшей степени необходим всем нам особенно сейчас, когда в нашем мире так немного христиан, но так много людей, которые остро чувствуют, что им нужна вера. Вот для них как раз и была устроена некогда лития: для тех, кто еще не открыл Бога, для тех, кто ищет и не находит. Потому что Бога невозможно найти, читая книги и размышляя. Бога можно встретить, только если молишься. Бога можно почувствовать только через молитву. Иногда эта молитва пробуждается в сердце сама, но, как правило, это бывает не в городах. Как правило, это бывает в тех местах, о которых мы сегодня с вами вспоминали, когда окружающая нас природа сама нам рассказывает о том, чту написано на первых страницах книги Бытия. В такой летний вечер на берегу реки, когда открывается перед глазами горизонт, и Библия уже не нужна, потому что всё, что написано на ее первых страницах, так же ясно написано на куполе неба, на этих травах, на этих деревьях, на воде этой реки. Но в городе так ясно Бог не чувствуется. В городе чувствуется наша самость. И духовенство выходит из храма для того, чтобы к своей молитве присоединить молитвы тех, кто еще не в Церкви; для того, чтобы помочь тем людям, которые живут среди нас, почувствовать Бога, почувствовать Его присутствие в этом мире.

Поэтому жалко, что мы сегодня, совершая литию, не выходим за двери храма. Жалко вообще, что мы только на Пасху и в дни престольных праздников совершаем крестный ход, выходя за двери храма. Наверное, это нужно для человека сегодняшнего дня, особенно летом, когда не холодно, когда люди не бегут по улице, боясь замерзнуть, а ходят не спеша, особенно в это время, в 7 часов вечера, когда совершается вечерня. Наверное, будет хорошо, если мы попытаемся восстановить этот древний обычай: выходить на литию из западных дверей храма на улицу. Между прочим, так делается в монастырях. Лития в Троице-Сергиевой лавре в большом храме так и совершается. Духовенство выходит из храма на улицу и совершает эту молитву вместе со всеми, кто не сумел поместиться внутри храма.

В прошлый раз, отвечая на вопрос о почитании икон, вы сравнили икону с фотографией. Но ведь вы не будете отрицать, что иконы обладают собственной энергетикой…

Разумеется, я понимаю, что икона – это не только фотография. Разумеется, я понимаю, что через икону Господь нам дает знак Своего присутствия среди нас: не простой, а пронзительный и пронзающий нас до глубины наших сердец.

В известном смысле 103-й псалом, который мы с вами сегодня толковали, – это тоже икона. Потому что это написанный не красками, а словами пронзительный знак Его присутствия среди нас. Это, если хотите, ключ, которым открывается вселенная. Через слова этого псалма, прочитав их один, другой, третий раз, мы вдруг начинаем видеть мир. Как близорукий человек: пока он не надел очки, он почти ничего вокруг себя не видит. Но вот он надевает очки и через стёкла вдруг начинает видеть те самые дали, ту самую реку, поля, леса и озера, о которых мы сегодня вспоминали. 103-й псалом для каждого из нас выполняет роль таких очков, надевая которые, мы вдруг начинаем видеть мир по-другому, начинаем в мире открывать то, чего до сих пор не замечали, и прежде всего то, что этот мир действительно создан Богом как нечто единое, как нечто целое, как нечто абсолютно совершенное. И мы начинаем понимать, что между человеком и миром существует связь и что этот мир – не просто красивая вселенная, а отданная нам, за которую в ответе мы и за которую в ответе конкретно я. Когда меня спрашивают: а зачем Христос пришел на землю? а почему Бог не мог сказать людям всё, чту Он хотел сказать в Евангелии, как-то по-другому? – мне всё больше и больше приходит на ум и в сердце именно это слово – ответственность. Христос пришел нам напомнить о нашей ответственности за этот мир, о нашей ответственности за всё, что в нем творится.

У матери Марии [Скобцовой] есть воспоминания, которые издал в Париже Никита Алексеевич Струве в «YMCA Press». В этих воспоминаниях она рассказывает о том, что Константин Петрович Победоносцев, обер-прокурор Святейшего Синода, человек очень сложный, говорил ей, когда она была девочкой: «Важно, чтобы каждый делал свое малое дело. И если каждый будет делать свое малое дело, тогда некоторым не придется совершать подвигов». Вот ответственность за свое малое дело – это то, к чему нас зовет Господь.

Кончается наше время в эфире. Мне кажется, что самым лучшим будет для всех нас, если мы возьмем с вами Библию, откроем ее на 103-м псалме и прочитаем его внимательно. И поймем, читая его, насколько прекрасен этот мир, любить который нас учил святой Франциск, итальянский святой, память которого завтра празднуют христиане Запада. Мне было очень приятно несколько лет назад в книге Софьи Сергеевны Куломзиной, адресованной американским православным детям, прочитать о том, что православный человек не может не считать святым Франциска из Ассизи. Этого удивительного маленького человека, который раскрыл для нас ту тему евангельской проповеди Спасителя, на которую до него, быть может, далеко не все обращали внимание. Он привлек нас к красоте того мира, который открывается вокруг нас. Заставил нас, христиан, вслушаться в пение птиц и понять, что птицы возвещают нам Благую Весть; взглянуть на небо, увидеть солнце и понять, что солнце нам тоже возвещает Благую Весть о Солнце правды – о Христе Иисусе, пришедшем в этот мир его освятить и пришедшем к нам для того, чтобы нас объединить в Свою Церковь, для того, чтобы нас призвать вечерним часом в храм для совершения вечерни, о которой мы с вами сегодня говорили.

Вечернее правило

Мне хотелось бы с вами поговорить сегодня о вечерних молитвах, потому что в прошлый вторник мы, продолжая цикл бесед о богослужении, говорили с вами о вечерне, о том богослужебном чине, который совершается при наступлении вечера, при закате солнца.

После вечерни положена вечерняя трапеза, ужин. А после этой трапезы те, кто живут в монастырях, собираются на малое повечерие для того, чтобы всем вместе в последний раз до наступления ночи обратиться к Богу. Малое повечерие включает в себя 50-й псалом («Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей»), псалом 69-й («Боже, в помощь мою вонми, Господи, помощи ми потщися») и 142-й псалом («Господи, услыши молитву мою»). А затем, в конце повечерия, мы говорим: «И даждь нам, Владыко, на сон грядущим…» И вот от этой молитвы, от ее первых слов, [начинаются] вечерние молитвы, которые читаются уже не всеми вместе в храме, а каждым поодиночке в своей комнате, в своей келье. Они называются «молитвы на сон грядущим» или «вечерние». Но мне хочется подчеркнуть, что это выражение – «на сон грядущим» – взято из повечерия, из молитвы «И даждь нам, Владыко, на сон грядущим, покой тела и души, и сохрани нас от мрачнаго сна греховнаго».

Естественно, те, кто живут дома, повечерия, как правило, не совершают, а перед сном обращаются к Богу со своей вечерней молитвой.

Наверное, обычай обращаться к Богу с молитвой перед сном очень древний, потому что о нем говорят Отцы Церкви уже в IV веке. Но важно не только знать, что это древний обычай. Важно понять, в чем заключалась вечерняя молитва первых христиан. И как раз именно на этот вопрос нам очень хорошо отвечают святители Василий Великий и Иоанн Златоуст.

Василий Великий говорит: «Проведши день, надо благодарить Бога за всё, что Он в этот день даровал нам и что мы сделали доброго, и каяться в грехах вольных и невольных или сокровенных. Ибо великую приносит пользу размышление о прошедшем, дабы опять не пасть в подобные грехи. Посему говорит Псалмопевец: “Яже глаголете в сердцах ваших, на ложах ваших умилитеся”». Здесь святитель Василий вспоминает 4-й псалом, где говорится: «Гневаясь, не согрешайте: размыслите в сердцах ваших, на ложах ваших, и утишитесь» (4: 5). Цитирует это место из псалма апостол Павел в Послании к Ефесянам (4: 26): «Гневаясь, не согрешайте; солнце да не зайдет во гневе вашем». Очень важное и очень мудрое правило. Действительно, мы все не застрахованы от гнева. Но, говорит апостол, гневаясь, не согрешайте, вовремя остановитесь: солнце да не зайдет во гневе вашем.

Итак, святой Василий обращается к нам именно с этим советом. Настал вечер. Остановись, воздай Богу благодарение за всё, что Он помог тебе сделать доброго, и кайся в грехах. Но только зачем надо размышлять о прошедшем? Чтобы опять не впасть в подобные грехи. Ведь именно в этом, а не в чем-то другом заключается смысл покаяния: в том, чтобы просить у Бога сил и мудрости не возвращаться к тому, в чем мы приносим покаяние. Покаяние – это не есть наше заявление о том, что мы сделали что-то дурное. В таинстве Покаяния мы просим у Бога сил этого дурного больше не делать. Всеобъемлющая формула покаяния содержится в Евангелии от Иоанна, где Иисус говорит грешнице: «Иди и не греши больше» (8: 11). Вот на этом «больше» стоит логическое ударение. Мы просим у Него сил не грешить больше, и Он нам эти силы дает. Только не всегда мы это понимаем, потому что нам кажется, что покаяние – это что-то вроде духовного душа, в котором с нас смываются грехи. Это не так. Все наши грехи смыты Христом на Кресте Его пречистой Кровью. И поэтому задача наша заключается в том, чтобы из числа Его палачей стать Его соработниками. Задача заключается не в том, чтобы просить о прощении, а в том, чтобы просить о силах преодолеть эту греховность: о силах, о мудрости и о смирении. И Он дает нам эти силы.

А что говорит о вечернем правиле святитель Иоанн Златоуст? «Что касается поступков ваших, то после ужина вечером, уже когда мы ляжем в постель, когда никто не беспокоит, ничто не возмущает, будем требовать от себя отчета во всём, что нами сделано и сказано в течение дня. И если увидим за собой какой-либо грех, накажем совесть, укоривши душу, уязвим сердце так сильно, чтобы после того, как мы встанем, они не смели уже опять увлекать нас в ту же самую бездну греха, помня вечернее наказание». И дальше он говорит: «Вечером, освободившись от трудов, соберем судилище на постели, чтобы через этот суд умилостивить нам Бога».

Итак, смотрите, чту здесь самое важное: будем требовать от себя отчета. Как раз после ужина, как мы уже с вами говорили, – отчета во всём, что нами сделано. И если увидим грех, обличим, то есть накажем, совесть и так уязвим сердце, чтобы утром, когда начнется новый день, уже не возвращаться к прежнему. Вот это вечернее размышление святые Отцы потом назвали испытанием совести. И такое испытание советуют делать, как видите, Василий Великий и Иоанн Златоуст.

А если мы возьмем молитвенники, которые печатались в типографии Киево-Печерской лавры (в России XVIII–XIX веков эти молитвословы считались лучшими), то там мы найдем в конце вечерних молитв такое замечание: «Прежде даже не возляжеши на одре твоем, сия вся помыслом и памятию твоею прейди (то есть вот о чем подумай. – Г.Ч.)[5]. Первое: воздай благодарение Вседержителю Богу за то, что Он даровал тебе день мимошедший благодатью Своей. Второе: положи слово в самом себе и испытание сотвори совести твоей, подробно иссчитывая все часы дневные, начав от времени, когда ты встал от одра, и приводя себе на память: куда ходил, что делал, кому и что говорил, и все твои дела, слова и помышления, от утра даже до вечера тобой произнесенные, со всяким опасением испытай, их вспоминая. Третье: если что сделал хорошего, то пойми, что это ты сделал не от себя, но от Самого Бога. Четвертое: а если что сделал дурного, то от себя самого и от своей немощи. Кайся и моли Человеколюбца, да тебе в том прощение даровати изволит, с обещанием твердым, что сего больше уже творить не будешь». Значит, не просто мы с вами должны каяться, но просить у Бога сил и обещать Ему, что не будем возвращаться к тому дурному, что мы сделали. «Пятое: со слезами Творца твоего проси, да настоящую ночь подаст тебе тиху и безмятежну, без соблазна, безгрешну. День же утренний на славословие Имени Его Святого цело предварити дарует[6]».

Вот такие пять размышлений предлагает нам молитвослов перед тем, как мы заснем. И последнее, что сказано в вечерних молитвах. «Аще обрящеши возглавницу мягку, остави ю, а камень подложи Христа ради. Аще ти зима будет спящу, потерпи, глаголя: яко инии отнюдь не спят. (Зри о сем Патерик, слово 4.) Таже перекрестися и с молитвою засни…» Вот и всё. На этом кончается цикл вечерних молитв в молитвослове. Если у тебя будет мягкая подушка, отложи ее, камень положи Христа ради. А если тебе будет холодно спать, потерпи: вспомни о тех, кому плохо, в этот последний вечерний час перед сном и сделай испытание совести: спроси себя обо всём, что ты делал в течение дня и как ты себя вел.

К сожалению, мы почему-то боимся этого выражения – «испытание совести». Хотя именно об этом говорит святитель Василий и именно об этом говорит Иоанн Златоуст. И точно такое же выражение встречается здесь, в славянском молитвослове. Боимся мы выражения «испытание совести» по очень простой причине: потому что в каждом католическом молитвеннике всегда применительно к вечерним молитвам говорится о том, что необходимо делать испытание совести каждый вечер. А нам хочется во всём быть не такими, как католики. Поэтому, раз католики предлагают чадам своим делать испытание совести, значит, мы не будем его делать. Но так рассуждать ни в коем случае нельзя: если мы будем рассуждать, идя по этой логической схеме, тогда мы договоримся до того, что если католики почитают Божью Матерь, тогда мы Ее не будем почитать; если католики совершают таинство Евхаристии, тогда мы его не будем совершать; если католики веруют во Христа, мы не будем веровать во Христа… То есть, такая логика очень опасна, она может нас привести в тупик и некоторых в такой тупик приводит. Поэтому ни в коем случае нам не надо бояться этого замечательного выражения – «испытание совести».

И я всем советую: постараться найти в каком-нибудь из старых молитвословов те пять советов в конце вечернего правила, о которых я сейчас рассказал, переписать эту небольшую страничку и вложить в свой молитвослов или на свой письменный стол положить. И всякий раз начинать вечернюю молитву именно с этого размышления. Если мы подумаем о том, о чем написано здесь, в молитвослове Киево-Печерской печати, то мы выполним как раз тот совет, который дает Василий Великий, тот совет, который дает Иоанн Златоуст, и наша вечерняя молитва будет совсем другой. Если мы поймем, что это, во-первых, благодарение за тот день, который нам Бог даровал, а во-вторых, это испытание совести, на основании которого мы будем благодарить Бога за то, что Он нам помог сделать что-то хорошее, и, вспоминая плохое, просить «яко сего прочая ктому уже творити не имаши» – чтобы больше этого плохого не делать. Потому что в этом суть покаяния – просить помочь не делать этого плохого в будущем.

Если мы с этого размышления будем начинать вечернюю молитву, то тогда нам и не понадобится читать то повседневное исповедание грехов, которое обычно печатается в наших молитвословах в самом конце вечерних молитв: «Исповедую Тебе, Господу Богу моему и Творцу» – тот текст, в котором перечисляются разные грехи, которыми я сегодня согрешил: объядением, пьянством, тайноядением, празднословием, унынием, леностью, прекословием, непослушанием и т. д. Наверное, нельзя сразу согрешить всеми теми грехами, которые здесь перечислены, и, наверное, можно согрешить какими-то другими грехами. Поэтому так часто получается, что когда человек берет молитвослов и читает это повседневное исповедание грехов, то его чтение превращается в что-то механическое, а не в труд души. Я очень ценю это выражение Николая Заболоцкого: «душа обязана трудиться». Каждая молитва, каждое слово, которое мы читаем во время правила, должно быть трудом души. А если мы читаем вот это исповедание, где говорим о том, как мы согрешили многостяжанием, хищением, неправдоглаголанием, скверноприбытничеством и т. д., то совершенно ясно, что кто-то этим согрешил, а кто-то согрешил чем-то другим. И зачем нам каяться в пьянстве, если мы этим пороком не страдаем? И зачем нам каяться в хищении и многостяжании, если мы тоже этим не страдаем? У нас есть своя беда, свой порок, и давайте вспомним о нем. Давайте попытаемся с вами восстановить этот древний замечательный обычай испытания совести перед тем, как уснуть.

Но что нужно для того, чтобы начать испытание совести? Нужно «уйти в пустыню». Это такая работа, которую можно проделать только наедине с Богом. И поэтому вечернее правило мыслится святыми Отцами с первых веков христианства именно как уход в пустыню, именно как затвор, как работа отшельника, который сознательно оставляет себя наедине с Богом. Поэтому не случайно, что те молитвы, которые печатаются во всех без исключения молитвословах в вечернем правиле, связаны с именами египетских пустынников: Макария Великого, Антиоха Палестинского, и четвертая молитва – «Что Тебе принесу, Великодаровитый Бессмертный Царю» – тоже подписана именем Макария Великого. Значит, вечернее правило – это наш уход в пустыню, наш разговор с Богом с глазу на глаз, когда мы погружаемся в полное одиночество именно для того, чтобы открыть Богу себя до такой степени полно, как мы никогда с вами этого не сделаем при свете дня.

Уход в пустыню… Пустыня – и это мы знаем из Ветхого Завета, прежде всего из книги Исход, но и из псалмов тоже – это всегда место встречи с Богом. Не простой, а пронзительной, удивительной и обжигающей встречи. Поэтому, если мы будем вычитывать вечерние молитвы не механически, как часто это делаем, а так, чтобы каждое прочитанное слово было нашим собственным, чтобы каждое прочитанное слово было словом, от сердца идущим, – вот тогда и наше вечернее правило станет такой же обжигающей встречей, какой была встреча с Богом у народа Израилева в пустыне во времена Моисея. Такой же обжигающей встречей будет наше вечернее правило, как та, о которой говорит 62-й псалом («Боже, Боже мой, к Тебе утренюю…»): «Жаждет Тебя душа моя. Как стремится к Тебе плоть моя в земле пустой, непроходимой и безводной!» Это что-то очень важное, необходимое для вечерней молитвы, для всякой молитвы. И главное, это что-то такое, о чем мы постоянно забываем. Потому что мы постоянно превращаем правило в вычитывание молитв. Читая их по книге, мы часто произносим слова, не вдумываясь в смысл. Мы произносим слова – очень аккуратно и почтительно, но при этом думаем о другом. Этого делать нельзя. Это очень страшно, потому что надо помнить, что вообще слово в молитве – это только взлетная полоса, как говорил Франсуа Мориак. Слово помогает нам раскрыть сердце – но не больше. Главное в молитве начинается после того, как слово произнесено. Распахнутость сердца навстречу Христу – вот что здесь самое важное, вот что здесь самое нужное.

И распахнуть навстречу Спасителю сердце помогают, как мне кажется, из вечерних молитв более всего маленькие молитвы Иоанна Златоуста. Двадцать четыре молитвы, по числу часов в сутках: двенадцать – дня и двенадцать – ночи. «Господи, не лиши меня небесных Твоих благ! Господи, избавь меня от вечных мук. Господи, я как человек согрешил, но Ты как Бог щедр помилуй меня, видя немощь моей души. Господи, хотя я и ничего хорошего пред Тобою не сделал, но дай мне по благодати Твоей начать делать хорошее».

Святитель Феофан Затворник советовал, внимательно вчитавшись в эти молитвы, выбрать те из них, которые тебе ближе всего. И вот эти именно молитвы повторять: пять, шесть, восемь раз, пока они не войдут в сердце. И так надо делать не только с этими молитвами, но и с другими текстами в молитвенном правиле. Если, читая правило, мы вдруг остановились на какой-то фразе, которую чувствуем особенно остро, эту фразу надо повторить: один, другой, третий, четвертый раз. Пусть эта фраза станет нашей, особой, сегодняшней молитвой. Пусть она начнет звучать в нашем сердце, как колокол. И вот тогда, быть может, именно эта фраза распахнет наше сердце, и нам уже больше не понадобятся для молитвы слова, мы уже будем просто молиться сердцем, просто молиться умом, молиться без слов. И вот эта молитва без слов будет как раз той подлинной молитвой, тем подлинным диалогом с Богом, в котором мы начнем слышать Бога.

В одном месте митрополит Антоний Сурожский рассказывает, как у него спросила пожилая прихожанка, почему ей не удается молитва. И будущий митрополит, тогда еще молодой священник, ответил: «Потому что вы во время молитвы всё время говорите сами. Вы не оставляете времени во время молитвы для Бога, чтобы Он вам сказал что-то». И что ж вы думаете, – рассказывает митрополит, – эта дама пришла к нему через несколько дней и сказала: «У меня начало получаться». И у нас с вами начнет что-то получаться, если мы во время нашей молитвы будем оставлять время для того, чтобы Бог нам что-то сказал. Делать паузы, но именно молитвенные паузы, во время которых мы будем молиться без слов; паузы, во время которых мы будем слышать, чту нам Бог говорит.

Но только слушать будем не умом, а сердцем, потому что очень опасно слушать Бога умом. Если мы начнем слушать Бога умом, то услышим не Бога, а самого себя. Поэтому Бога можно слушать только сердцем. А сердце, как известно, где-то в глубине грудной клетки. Для того чтобы сердцем Бога услышать, грудную клетку надо распахнуть. Но предупреждаю: ни в коем случае не вслушивайтесь в то, чту нам говорит Бог, умом своим. Потому что тогда нам начнет казаться, что мы действительно слышим Его, Христа, что мы действительно разговариваем с Ним, а на самом деле это будет наш диалог со своим собственным умом, наш диалог со своей собственной самостью, диалог, который ничего, кроме вреда, нам не принесет. Это я могу сказать вам очень определенно и от этого я вас всячески предостерегаю.

«Да исправится молитва моя…» Псалом 140-й – это как раз хорошая иллюстрация к тому, что такое настоящая пустыня. Но там, в пустыне, оставшись один на один с Богом, особенно остро начинаешь чувствовать, что один в поле не воин. Там, в пустыне, особенно остро начинаешь чувствовать, как необходимы нам те люди, среди которых мы живем, те наши братья и сестры, с которыми иногда очень трудно, иногда почти невозможно, но, тем не менее, и без них невозможно тоже. Вся церковная молитва – это молитва, которую мы возносим все вместе, взявшись за руки. А вечерняя молитва – молитва, на сон грядущим положенная, – вся от начала до конца (внимательно прочтите правило) написана от первого лица. Я каюсь, я прошу Бога о милости, я прошу Бога о силах и мудрости, я, оставшийся с Богом наедине, один на один, лицом к лицу.

И потому в этой молитве, которая возносится мною именно, а не всеми, мною одним, огромное место занимает молитва о других. Не о себе прошу я, оставшись с Богом один на один. Себе я прошу только одного: дать мне силы преодолеть мой грех, дать мне силы не делать завтра того дурного, что я делал сегодня. А вот прошу помощи я для всех, молюсь я обо всех. И поэтому именно в конце вечернего правила положено читать помянник и замечательную, необходимую для нас молитву: «Ненавидящих и обидящих нас прости, Господи Человеколюбче. Благотворящим благо сотвори. Братьям и сродникам нашим даруй яже ко спасению прошения и жизнь вечную. В немощах сущих посети и исцеление им даруй. Тех, кто на море, управь, путешествующим спутешествуй…» И далее каждый из нас может открыть молитвослов, найти эту молитву и внимательно в нее вчитаться.

Мне кажется, что очень важно не просто прочитывать молитвенное правило, но во благовремение изучить каждое слово этого правила, разобраться при помощи церковно-славянского словаря, или при помощи священника, или кого-то из друзей, кто понимает славянский язык, в каждом непонятном слове, в каждом непонятном выражении. Над правилом надо работать, а не просто его прочитывать. Может быть, есть какие-то молитвы, которые нам не подходят. Тогда их надо отложить. Но зато взять другие, которые нам подходят больше. Может быть, из богослужебных чинов – из чина вечерни или утрени; может быть, из какой-нибудь книги душеполезного чтения; может быть, какой-то псалом, который, читая Псалтирь, мы обнаружили и поняли, что он нам подходит. Во всяком случае, что-то мы можем в вечернее правило добавить.

Мне кажется, что одним из тех замечательных текстов, которые можно добавить в вечернее правило, будет канон Иисусу Сладчайшему, канон, который иногда печатается вместе с акафистом Иисусу Сладчайшему. Он гораздо древнее акафиста, этот удивительный канон с припевом: «Иисусе Сладчайший, спаси меня». Чем он хорош? В этом каноне повторяется многократно имя Христово. В каждом тропарике этого канона четыре, пять, а то и шесть раз повторяется имя «Иисус»: «Иисусе Сладчайший Христе, Иисусе, отверзи покаяния ми дверь, Человеколюбче Иисусе, и приими мя, Тебе припадающа и тепле просяща, Иисусе Спасе мой, согрешений прощения… Услыши, Человеколюбче Иисусе мой, раба Твоего, вопиюща во умилении, и избави мя, Иисусе, осуждения и муки, едине долготерпеливе, Иисусе Сладчайший многомилостиве… Ты просвещение, Иисусе мой, ума моего, Ты спасение отчаянныя души моея, Спасе, Ты, Иисусе мой, муки избави и геенны мя, зовуша: спаси, Иисусе мой Христе, мя окаяннаго. Всеконечно, Иисусе мой, ко страсти безчестия низвержен ныне зову: Ты, Иисусе мой, помощи ми руку низпослав, исторгни зовуща: спаси, Иисусе мой Христе, мя окаяннаго».

Повторяя многократно имя Иисусово, обращаясь к Спасителю многократно по имени, читая этот канон, мы как бы готовим себя к той молитве, в которой почти нет слов и которую мы называем Иисусова молитва; к той молитве, о благодатной силе которой так хорошо рассказывают «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу». Это замечательная книга, которую так любили читать в прошлом, которую любят читать и сейчас. Поэтому, если у нас не очень получается Иисусова молитва, нам надо учиться ее читать, учиться ее творить, не просто многократно повторяя ее, а начав с чтения канона Иисусу Сладчайшему. Этот Умилительный канон – действительно удивительный ключ для того, чтобы распахнуть наше сердце навстречу Богу.

Есть и другие каноны и акафисты, которые печатаются в молитвословах, которые можно не полностью, а частично включить в свое вечернее правило. Почему-то существует такая точка зрения, согласно которой что-то можно включать в молитву только полностью. Если читать акафист – то от начала до конца, если читать канон – то от начала до конца. Нет, это совсем не обязательно. Мы можем взять из акафиста всего лишь несколько строк, взять из канона всего лишь один, два или три тропаря и включить в свое правило, если это нам нужно. Потому что именно в пустыне, наедине с Богом мы можем себе позволить то, что невозможно позволить в храме. В храме богослужение построено таким образом, чтобы там не было ничего лишнего, потому что для одного необходима молитва в течение четырех часов, а для другого достаточно полутора часов. И вот поэтому вечерня, о которой мы уже говорили в прошлый раз, составлена таким образом, чтобы ее можно было прослужить за сорок минут. Если тебе этого мало, молись дома, продолжай это богослужение. Но все вместе мы должны друг друга щадить и оберегать. Поэтому что-то лишнее в общественное богослужение вставлять, наверное, не следует, это может только нарушить наш молитвенный хор.

Но когда мы ушли в пустыню, когда мы затворились на это вечернее время, остались с Богом один на один, тогда как раз настает время литургического творчества. Мы вполне можем из разных молитвословий выбирать места, самые важные для нас. Тем более что, действительно, есть какие-то молитвы, которые по той или иной причине сегодня в нашем сердце не звучат, сегодня нам они не нужны. Может быть, когда-нибудь настанет день, когда мы вспомним о том, что они есть, и начнем их искать в одном, в другом, в третьем, пятом молитвослове – найдем и будем читать. А сегодня – нет, сегодня нужно что-то другое. Поэтому не стесняйтесь использовать отдельные молитвы из канонов, из акафистов, из богослужебных чинов: из повечерия малого и великого, из вечерни, утрени, из литургии даже. Это очень нужно для нас. И это возможно, потому что наедине мы никому не помешаем своим включением в правило чего-то нового.

Есть молитвы, которые встречаются в жизнеописаниях святых, в других книгах. Их тоже можно включить в правило, памятуя, что правило для того нами и составляется, чтобы распахнуть сердце, ни для чего другого. Святитель Феофан Затворник по этому поводу очень хорошо говорил, что молитвенное правило напоминает ему тетрадь с прописями для маленьких детей. Пока ребенок не научился писать как следует, он внимательнейшим образом с прописей срисовывает букву за буквой, слово за словом и, вот таким образом трудясь, наконец осваивает законы чистописания. И так же, прочитывая молитву по книге слово за словом, фразу за фразой, мы мало-помалу осваиваем язык молитвы. А когда язык молитвы освоен, тогда уже можно молиться и без молитвослова, тогда уже она сама идет из сердца нашего. Такая молитва, конечно, и нам нужна, и до Бога доходна.

Но только давайте помнить: вечернее правило мы читаем как бы в пустыне. Поэтому здесь, в пустыне, наша задача – не думать о себе, не забыть о тех, кто живет рядом. Помнить, что пустыня – это только временное место нашего пребывания, что в пустыню мы уходим, только чтобы испытать свою совесть и чтобы, за ночь отдохнув, вернуться в тот мир, где нас ждут люди, вернуться в тот мир, где нам положено жить. Очень хорошо об этом говорит акафист преподобному Серафиму Саровскому, который ушел в пустыню, чтобы приобрести добродетели, и затем возвратился из пустыни, чтобы семена добродетели сеять. «Радуйся, от мира в пустыню вселивыйся, да добродетели приобрящеши; радуйся, из пустыни во обитель возвративыйся, во еже добродетели семена сеяти». Только затем и ушел преподобный Серафим в пустыню, чтобы там приобрести, накопить добродетели, и затем вернулся к людям для того, чтобы сеять в их сердца семена добродетелей. И мы с вами тоже должны уходить в пустыню во время вечернего правила только для того, чтобы там испытать свою совесть, а затем вернуться из этой пустыни для того, чтобы жить среди людей. Повторяю: наше вечернее правило – это остановка на жизненном пути для того, чтобы испытать себя и вернуться в мир наутро лучшим, чем ушел из него вечером.

Прокомментируйте, пожалуйста, те случаи, когда люди не возвращались из пустыни в мир, как, например, афонские монахи.

Прежде всего, мы об отшельниках, если они оставались в пустыне на долгие годы, знаем очень мало. Поэтому очень часто бывает невозможно понять, почему и для чего он там остался. Но все-таки у нас есть замечательные тексты об отшельниках, из которых мы кое-что можем понять. Прежде всего, это книга о преподобном нашем отце Силуане Афонском, русском монахе, нашем почти современнике, человеке, который жил в XX веке, греческом святом. Теперь, к счастью, он почитается и нами: по благословению Святейшего Патриарха его имя включено в наш молитвослов, хотя прославила его Греческая Церковь. Так вот, преподобный Силуан действительно с Афона не вернулся в мир, он так там и остался навсегда. Но, не вернувшись в мир физически, он всю свою жизнь в пустыне посвятил миру, он всего себя распахнул навстречу людям. И я думаю, что каждый, кто прочтет книгу о преподобном Силуане, поймет, что, наверное, таков путь почти каждого пустынника: не возвращаясь к людям физически, он там живет для людей и ради людей и «вытаскивает» людей силой своего подвига.

Итак, повторяю, что те молитвы вечерние, о которых мы с вами говорили сегодня, – это остановка среди бегущего времени. Действительно, мы с вами переживаем каждый день то, что Гораций называл fuga temporum, бег времен. Страшный, фантастический бег, за которым мы не всегда поспеваем. Но мы, в общем, тоже бежим вместе со временем. И вот наступает вечер, и настает этот момент, когда надо остановиться, быть может, на полчаса, быть может, на двадцать или даже на пятнадцать минут – остановиться, задуматься и испытать свою совесть, спросить у Бога помощи. Только для одного: чтобы завтра вернуться из этой пустыни в мир, вернуться из этой пустыни к людям лучшим, чем ушел оттуда вчера вечером.

Утреня. Шестопсалмие

Мне сегодня хочется поговорить с вами об утрене, о той части на самом деле вечернего богослужения, которая уставом отнесена к раннему утру. Поэтому и называется эта служба: утреня. Но только так получается на практике, что в соединении с вечерней, образуя всенощное бдение, утреня совершается вечером. Хотя если служится не всенощная, если служится только утреня, то иногда во многих храмах, особенно сельских, утреня как раз совершается на заре, перед обедней (литургией), и тогда она оправдывает свое название.

Но, в конце концов, не так важно, когда на практике совершается та или иная служба, важно, какое назначение она имеет. И именно об этом, о том, для чего мы совершаем утреню, давайте поговорим сегодня.

Еще темно, в храме горят светильники. Без свечей ничего не видно, заря еще не наступила. Светильники гасятся. В руках у чтеца, который стоит посередине храма, горит только одна свеча, и он, чтец, начинает читать Шестопсалмие. Шесть псалмов, которые положено читать в начале утреннего богослужения. Во-первых, Шестопсалмие, во-вторых, 50-й псалом («Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей»), в-третьих, канон, особая песнь в честь праздника или святого и наконец – Великое славословие («Слава в вышних Богу, и на земли мир в человецех благоволения») составляют основную часть утрени. К этим четырем частям присоединяются ектении, которые произносит на амвоне диакон или священник и на которые хор или весь молящийся народ отвечает словами «Господи, помилуй»; присоединяются тропари, песнопения, посвященные сегодняшнему дню, когда служба совершается, присоединяются стихиры. Но, повторяю, основу утреннего богослужения составляют Шестопсалмие, 50-й псалом, канон и славословие. Об этих четырех частях утрени надо говорить прежде всего.

Афанасий Великий в IV веке говорит своим читателям: «Имей Псалтирь и изучай псалмы, а восходящее солнце пусть видит книгу в руках твоих». Значит, видите, уже в IV веке христиане знали, что восход солнца им надо встречать с книгой псалмов в руках. Именно этому и посвящено Шестопсалмие. И древние церковные писатели: во-первых, Иоанн Златоуст, во-вторых, уже названный мной святитель Афанасий и Иоанн Кассиан (один из знаменитых отцов «Добротолюбия», монах с Запада, укоренившийся на Востоке, человек, соединивший в своем молитвенном и иноческом подвиге духовность западную и восточную), – упоминают о 62-м псалме как о псалме, который обязательно входит в утреню. И действительно, в нашем Шестопсалмии, которое сейчас читается в каждом храме во время утрени, 62-й псалом занимает третье, можно сказать, центральное место. Сначала 3-й, потом 37-й, 62-й, 87-й, 102-й и 142-й.

62-й псалом начинается словами: «Боже! Ты Бог мой, Тебя от ранней зари ищу я; Тебя жаждет душа моя… в земле пустой, иссохшей и безводной». Здесь, в этом псалме, говорится о той жажде Бога, которая охватывает человека, о той жажде Бога, которую можно уподобить только жажде, испытываемой нами в пустыне, когда пить хочется безумно, а воды нет. Вот такой же жаждой Бога должен жить христианин. И если кому-то из нас открывается, что это такое, тогда действительно у нас появляется надежда стать христианами. Это 62-й псалом, центральный псалом Шестопсалмия, с удивительной, потрясающей жаждой Бога. Итак, повторяю, мы начинаем Шестопсалмие с 3-го псалма, псалмы идут в порядке возрастания номеров. Иными словами, эти шесть псалмов включают в себя как бы всю Псалтирь в сокращении.

Есть в Церкви и другие способы читать Псалтирь в сокращении. У христиан Запада сохранился обычай читать семь покаянных псалмов (septem psalmis paenitentialis): 6-й, 31-й, 37-й, 50-й, 101-й, 129-й и 142-й. Видите, таким же образом, как и в Шестопсалмии, псалмы идут в порядке возрастания номеров: от 6-го до того самого 142-го, которым кончается наше Шестопсалмие. Причем интересно, что в семи псалмах центральное место занимает 50-й («Помилуй мя, Боже»), тот самый псалом, который занимает центральное место в нашей утрене. Значит, эти семь псалмов представляют собой аналог византийскому утреннему богослужению.

Сохранился еще один чин чтения Псалтири в сокращении – чин двенадцати псалмов, «поемых в скорби душевной»: 26-й, 31-й, 56-й, 33-й, 38-й, 40-й, 69-й, 70-й, 76-й (видите, опять-таки в порядке возрастания номеров расположены псалмы в этом чине, за одним только исключением), дальше 101-й, молитва Манассии и славословие, к ней прибавленное, и молитва святого Евстратия. Этот чин печатается, как правило, в канонниках, в тех богослужебных книгах, по которым надо готовиться к литургии. Вероятно, он тоже когда-то был связан с одним из способов совершать утреню, у него примерно то же назначение.

Эти двенадцать псалмов, как говорится в заголовке чина, поются в скорби душевной. Семь псалмов так и называются – покаянными. А Шестопсалмие святые Отцы называют плачем души. И действительно, когда вслушиваешься или вчитываешься в псалмы Шестопсалмия, понимаешь, что это и есть плач души, что не случайно стоят эти шесть псалмов в начале утреннего богослужения, не случайно мы их читаем при потушенном свете, для того чтобы тем, кто слушает в храме Шестопсалмие стоя, не стыдно было плакать, не стыдно было почувствовать, что это действительно плач. Плач, через который сердце распахивается Богу, плач, через который душа наша готовится стать храмом Духа Святого.

Утро почти уже наступило, но солнце еще не взошло. Первый из псалмов Шестопсалмия кончается словами: «Аз уснух и спах, востах яко Господь заступит мя». Человек пробуждается и обращается к Богу с просьбой о помощи, обращается к Богу с этой песнью в уверенности, что Бог поможет. «Я уснул и спал, но восстал, ибо Господь защитит меня».

И дальше – 37-й: «Господи! не в ярости Твоей обличай меня и не во гневе Твоем наказывай меня… Не оставь меня, Господи, Боже мой! Не удаляйся от меня. Поспеши на помощь мне, Господи, Спаситель мой!» Довольно часто звучат в этом псалме ноты отчаяния, боли, почти уныния – уныния, которое вот-вот раздавит тебя. Но Господь здесь, Господь близко. Последние два стиха псалма, повторяющиеся дважды, звучат как первый луч надежды в этом предутреннем мраке, когда кажется, что Он нас оставил, что Он далёко, когда приближается день с его заботами, и чувствуешь, что сил прожить этот день у тебя не будет. Вот, наверное, об этом говорится в первой половине псалма. Но все-таки это не так. Силы появятся, потому что Он, Господь, здесь.

Третий [по счету] – 62-й, центральный псалом говорит о той удивительной жажде Бога, которую Господь открывает нам, христианам. «Жаждет душа моя Тебя в земле пустой, и непроходной, и безводной». Кончается псалом повторением двух стихов: «На утренних поучахся в Тя, яко был еси помощник мой, и в крове крилу Твоею возрадуюся. Прильпе душа моя по Тебе, мене же прият десница Твоя». Утром я размышлял о Тебе, ибо Ты мой помощник, и возрадуюсь я под кровом Твоих крыл. Душа моя прилипла к Тебе, и прияла, взяла под защиту меня десница Твоя. «Прильпе душа моя…» Как ласточка прилепляет гнездо свое под крышей дома, так и душа человеческая прилепляется к Богу. В псалмах очень много таких вот абсолютно непосредственных сравнений. Как уподобляется жажда Бога жажде оленя в пустыне, как уподобляется стремление к Богу стремлению птицы построить свое гнездо под крышей храма, так здесь душа человеческая уподобляется ласточке, которая прилепляет свое гнездо под крышу дома. Так и нам необходимо прилепиться к Богу.

Четвертый, 87-й псалом – апофеоз отчаяния, апогей отчаяния. «Господи, Боже спасения моего! Во дни воззвах и в нощи пред Тобою. Да внидет пред Тя молитва моя: приклони ухо Твое к молению моему. Ибо зла исполнилась душа моя и жизнь моя приблизилась к аду. Я оказался вместе с теми, кто нисходит в ров смерти. Я как человек без помощи, я как брошенный среди мертвых, как язвенный, спящий во гробе, – как те, о ком Ты не помнишь, те, кто отринуты от Твоей руки. Я положен во рву преисподнем, в темноте и сени смерти. На мне утвердилась ярость Твоя, и все волны Твои Ты навел на меня». Волны, воды, вода – это символ смерти. Я еще жив, но как будто умер. Вот о чем говорит этот псалом. Кто не знает этих предутренних часов, когда нам бывает иной раз так плохо, так жутко, так страшно; когда понимаешь свое бессилие, когда понимаешь, что тебе с жизнью не справиться, когда понимаешь всю отчаянность твоего положения и чувствуешь, что сил нет и не будет, что Бог далёко? И вот в какой-то момент понимаешь – не умом, а сердцем, что все-таки Господь рядом. «Разве во тьме можно узнать о Твоих чудесах?» – говорит Псалмопевец и тут же восклицает: «Но я к Тебе, Господи, взываю, и утром молитва моя предварит Тебя». Вопль отчаяния, который только что звучал в Шестопсалмии, вопль ничем не прикрытого, абсолютно обнаженного отчаяния – отчаяния, в котором действительно нет места Богу, – вдруг превращается в порыв к Богу. «И утром молитва моя предварит Тебя» – утром я проснусь, для того чтобы обратиться к Тебе с молитвой. Повторяю, вопль ничем не прикрытого отчаяния вдруг неожиданно становится молитвой. И кончается псалом уже на почти мажорной ноте.

Следующий псалом – псалом рассвета, 102-й. «Благослови, душа моя, Господа, и вся внутренность моя – святое имя Его! Благослови, душа моя, Господа, и не забывай всех воздаяний Его. Его, Господа, Который очищает все твои беззакония и исцеляет все твои недуги. Его, Кто избавляет твою жизнь от истления и венчает тебя милостью и щедротами». Солнце восходит, и силы появляются. И Бог являет Себя нам в этот утренний час, и оказывается, что из бездны отчаяния, в которой мы только что себя ощущали, можно прорваться навстречу восходящему солнцу, можно прорваться навстречу Богу – Богу, Который «щедр и милостив, долготерпелив и многомилостив; Богу, Который гневается не до конца и не враждует до века; Богу, Который воздает нам не по нашим беззакониям и не по нашим грехам; Богу, Который на высоте небесной утвердил Свою милость; Богу, Который удалил от нас наши беззакония так далёко, как запад удален от востока. Человек – дни его, как трава, как цветок на поле, так и он отцветает…» Но этот человек, который так недолго живет на земле, – собеседник Бога. С ним разговаривает Бог, и его молитву слышит Бог, и оказывается, что уже совсем не так страшно, что дни нашей жизни проходят, как тень. Потому что Бог – наш собеседник, и через этот диалог, через этот разговор с Ним Он делает нас победителями смерти. Не бойся, ничего не бойся! – вот что говорит нам Господь, пока мы читаем или слушаем 102-й псалом. «На всяком месте владычествия Его благослови, душа моя, Господа».

И последний, 142-й. «Господи, услыши мою молитву, внуши мое моление во истине Твоей, услыши меня в правде Твоей и не входи в суд с Твоим рабом, потому что перед Тобой никто из живых не оправдается… Господи, я воздеваю к Тебе руки, душа моя стремится к Тебе, как безводная земля – воздех к Тебе руце мои, душа моя яко земля безводная Тебе». Вы помните молитву в начале 62-го псалма, центральную молитву Шестопсалмия: «Жаждет Тебя душа моя в земле пустой, и непроходной, и безводной»? Здесь эта молитва повторяется, но несколько по-другому. Уже этой безводной земле уподобляется наша душа. И как жаждет безводная земля дождя, воды, так и мы жаждем Бога. «Услыши меня, Господи, в правде Твоей и не вниди в суд с рабом Твоим… Дух Твой благой наставит меня на землю праву». Дух Твой благой выведет меня к той земле, которая есть земля правды, выведет меня с путей греха на пути истины. Вот этим стихом Шестопсалмие кончается.

И прерывается тьма, загорается свет, и начинается теперь не моя только утренняя, такая трудная, молитва прорыва к Богу через тьму, через страх, через отчаяние, но уже наша общая молитва, когда дьякон приглашает всех в мире молиться Богу: «Миром Господу помолимся. О свышнем мире и спасении душ наших Господу помолимся».

Шестопсалмие – один из наиболее ярких примеров того, как прорываемся мы сквозь тьму жизни к свету Христову. Молитва – всегда прорыв. Здесь мы видим, что это не просто прорыв. Это прорыв из отчаяния.

Есть разные книги в наших домашних библиотеках, и разные книги продаются в книжных магазинах. Один человек покупает географический атлас или атлас Подмосковья, а другой покупает атлас автомобильных дорог. В географическом атласе можно найти и города, и моря, и реки, и горы. А в атласе автомобильных дорог далеко не всё помечено, но зато там показано, как добраться от одного города до другого, от одного места до другого. Вот Шестопсалмие – это как раз такой именно атлас автомобильных дорог, текст, который показывает нам, как добраться до Бога. Не поэтическое произведение, хотя каждый из этих псалмов – это действительно удивительное поэтическое произведение. Нет, это именно руководство к действию. Читая Шестопсалмие, поступаешь примерно так же, как поступает человек, который с атласом автомобильных дорог находит свою дорогу к нужному городу. Вот так и текст Шестопсалмия, если мы вчитываемся в каждое его слово, если каждое его слово мы делаем нашим словом, выводит нас из той тьмы, в которой мы иной раз живем, к свету Христову.

Спасибо вам за вашу статью «Нисхождение во ад». Но от вашей статьи у меня только слёзы, я могу только плакать. Могут ли мои слезы быть равносильны молитве или хотя бы первым подступом к молитве?

Я думаю, что вообще слёзы – это всегда молитва. Даже слёзы отчаяния. Те люди, что плачут – в горе, от страха, – говорят: «От плача становится легче». И часто говорят матери, что не надо останавливать детей, когда они плачут, потому что через слёзы Господь нам что-то говорит, Господь нам дает что-то, что другим путем иногда Он дать нам не может.

Мы только что говорили о Шестопсалмии, и я упомянул о семи покаянных псалмах, которые читали на Западе (сейчас, по-моему, этот чин почти забыт). Семь покаянных псалмов начинаются с 6-го псалма: «Господи, не в ярости Твоей меня наказывай!» И там есть такой стих: «Утрудихся воздыханием моим, измыю на всяку нощь ложе мое, слезами моими постйлю мою омочу». Я сейчас уже не помню по-русски (помню по-гречески, по-латински), не могу прочитать вам по-русски, но постараюсь пересказать. «Я изнемог от моих воздыханий и омываю моими слезами мое ложе каждую ночь, и делаю его мокрым от моих рыданий». Вот эти ночные слёзы, которых никто не видит, которые в темноте ночи даже и сам плачущий не видит, – эти слёзы видит Бог, и через них Бог проводит нас по дороге отчаяния и выводит к тому свету, о котором мы только что с вами говорили.

Я приютила бездомную собачку, а мне сказали, что это грех – держать в квартире собаку. А она на улице жить не может. Как мне быть?

Мы сегодня с вами, так получилось, говорим о псалмах и пытаемся сделать псалмы, написанные несколько тысяч лет тому назад, нашей с вами личной молитвой. А чем кончается книга псалмов? Словами «Всякое дыхание да хвалит Господа» (Пс 150: 6), всё, что дышит, да хвалит Господа. Я думаю, эта маленькая собачка, которую вы приютили, которая, безусловно, погибла бы сейчас, осенью, если б вы ее не взяли домой, – она тоже относится к тому, о ком Псалмопевец говорит: «всякое дыхание». Поэтому я думаю, что вы хорошо поступили. Знаете, опыт показывает, что в монастыри прошлого сбредались все животные, прося о помощи, не только люди. И сейчас, по-моему, мы все, верующие люди, стараемся подкармливать бездомных животных, стараемся им как-то помочь, потому что им худо, особенно осенью, особенно зимой. Но только, конечно, мы не должны, заботясь о животных, забывать о людях. Вот когда грех начинается: когда мы, заботясь о животных, о людях забываем. Но если мы не забываем о людях, то слава Богу, мы должны всем помогать. «Блажен иже и скоты милует».

Я пастор баптистской церкви. Я хотел бы задать вам вопрос. Многие относятся к слову «баптист» настороженно. Быть может, это пережиток советских времен. Разъясните, пожалуйста, чту это слово значит для вас. Хотелось бы, чтобы мы объединили наши усилия и наши молитвы за нашу страну.

Вот вы, дорогой брат, очень хорошо сказали: чтобы мы объединили наши усилия и наши молитвы. Некоторые из нас, консерваторы – причем, такие консерваторы есть и среди православных, и среди протестантов, и среди католиков, – очень боятся объединения конфессий. Но мы с вами не собираемся объединять конфессии, потому что у нас у каждых свой богослужебный чин, у каждых свои обычаи, свои установки, у каждых свой малый дом, если хотите, своя малая родина. Но при этом у всех нас есть одна общая родина – Христос. И объединять нам надо не наши дома, а наши усилия. Трудиться вместе, трудиться ради одного дела: чтобы помогать людям вылезать из той ямы, в которой люди наши часто находятся.

Мы с вами только что прошли по страницам Часослова, читая вместе Шестопсалмие. Если человек – в Церкви, если рядом с человеком есть христиане, то Господь через людей может подсказать, как выбраться из того рва отчаяния, из того состояния, когда ты еще жив, но тебе кажется, что ты уже умер, – и выводит нас Господь из этого состояния. Но ведь для этого надо, чтобы кто-то помог, чтобы кто-то подсказал этот путь. Есть этот «атлас автомобильных дорог», который называется Псалтирью или Часословом, но кто-то должен дать нам его в руки. И это наше с вами общее дело. Мы вместе должны трудиться ради тех людей, которые с нами живут в одном городе, в одном селе, и слава Богу. Что же касается слова «баптист», баптист – это тот, кто крестит. Потому что βαπτίζω по-гречески значит «крестить». Иоанн Креститель по-гречески – Иоанн Баптист (Жан-Батист, по-французски говоря). И ничего дурного слово это не значит. А то, что мы, христиане, такие разные, не похожие друг на друга, это иногда нам помогает лучше понять, к чему нас зовет Христос. Потому что мы любим видеть друг в друге недостатки, а надо видеть друг в друге достоинства. Тогда нам будет много легче жить, тогда мы будем учиться друг у друга.

Слушая передачу в воскресенье, я подумал, что если бы Пилат поступил тогда по справедливости, то тогда, может быть, и настало бы Царство Божие на земле.

Во-первых, в истории не бывает сослагательного наклонения. И в жизни тоже не бывает сослагательного наклонения. Мы либо делаем что-то, либо не делаем. А «если бы» – это формула, которая сбивает нас с толку. Когда что-то случается, тогда надо решать, а «если бы» – опасная формула. Но я вам скажу так, что дело же не в Пилате, не в Иуде и не в ком-то другом. А дело в том, что Христос шел ко Кресту добровольно, и на Крест Христос вознес наши с вами грехи. И поэтому виноват в смерти Его на Кресте не Пилат и не кто-то другой, а каждый из нас, потому что наши грехи вознес на этот Крест Христос. Откройте акафист Святым Страстям Христовым, тот акафист, который во время Пассии читается воскресеньями Великого поста, и там вы найдете один из кондаков, по-моему, четвертый, где говорится примерно так: «Знаю, Господи, знаю, кто виновен в страсти Твоей на Голгофе. Я, Господи, я невоздержанием распял Тебя». Об этой теме и в акафисте говорится, и в каноне Страстной Пятницы. Вчитайтесь в эти церковные тексты, и из них вы поймете, что не Пилат виноват в том, что Христос взошел на Крест. Каждый из нас в этом виновен своими грехами. Поэтому не надо на Пилата перекладывать нашу с вами ответственность.

Христианство – это прежде всего ответственность, и когда мы пытаемся ее на кого угодно переложить, сказать: «Это не я», – то вот этим мы и повторяем Адамов грех. Когда я задумываюсь над тем, а что это такое – первородный грех, Адамов грех, о котором в Библии говорится на одной из первых страниц, то мне всегда вспоминается, чту говорит Богу Адам: «Жена, которую Ты мне дал, она мне дала это яблоко». Значит, одной фразой он обвиняет в своем грехе и Бога и эту женщину. Вот в этот момент Адам и совершает свое грехопадение: когда он с себя ответственность за содеянное перекладывает одновременно на Бога и на Еву. Вот что такое грехопадение, вот что действительно страшно. И мы с вами, люди XX века, если хотим быть христианами, давайте не будем перекладывать ответственность с себя ни на кого-то другого.

Я устроился на работу, которая мне не будет позволять посещать церковь. Можно дома устроить что-то взамен?

Домашней молитвой, конечно, как сердце вам подсказывает, так молитесь дома. Мне кажется, что я специально об этом сегодня говорил, специально читал с вами Шестопсалмие, чтобы вы научились этот чин утренний совершать и дома, без священника, без певчих, по книжке. Потому что все сейчас вынуждены много работать, и слава Богу. Потому что человек в мир призван для того, чтобы работать. Это хорошо, что сейчас у людей появилась возможность много работать. Но это не значит, что не нужно молиться. Значит, просто возьмите в книжной лавке Часослов и попытайтесь научиться совершать утреню и вечерню мирянским чином, с молитвой «Господи, помилуй», не говоря ектений, но просматривая их, чтобы знать, о чем молится Церковь, чтобы включаться в эту общую молитву, читая про себя, включая в свое правило. Это очень хорошо, замечательно. Только научитесь включаться в церковную молитву из дома – отсутствуя в храме телесно, присутствовать здесь сердцем во время богослужения. Это по-настоящему важно, по-настоящему нужно каждому и каждой из нас.

Утреня. Полиелей

Неделю назад, в прошлый вторник, мы говорили с вами о Шестопсалмии, о начале утрени; размышляли над текстами тех шести псалмов, которые читаются в начале каждой утрени в каждом православном храме.

Кончается Шестопсалмие. Зажигается свет, вспыхивают паникадила, и поется тропарь. Если это утреня воскресная – то тропарь одного из восьми гласов, в котором кратко воспевается Воскресение Христово; если это утреня праздничная – тропарь праздника. Затем открываются Царские врата и начинается полиелей. Полиелей – от слова «много милости», или «многая милость». Так называются избранные стихи из псалмов 135-го и 134-го, в которых воспевается Господь за то, что велика милость Его. «Хвалите имя Господне, хвалите, рабы Господни… хвалите Господа. <…> Благословен Господь от Сиона, живущий в Иерусалиме!»

При пении этих стихов духовенство выходит из алтаря на середину храма, совершается каждение всего храма под пение воскресных тропарей с припевом «Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим» из 118-го псалма. И рассказывают эти тропари нам о том, как идут ко гробу Спасителя жены-мироносицы и узнают от ангела, что Он воскрес из мертвых. Потом звучат эти воскресные тропари:

«Ангельский собор удивися, зря Тебе в мертвых вменившася, смертную же, Спасе, крепость разоривша, и с Собою Адама воздвигша, и от ада вся свобождша». И припев: «Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим».

«Зачем миро со слезами вашими, о ученицы, вы растворяете? Ибо ангел, блистая у гробницы, возвещает мироносицам: Посмотрите на гробницу и поймите, что Спаситель воскрес от гроба». И снова: «Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим».

«Зело рано мироносицы бежали ко гробу Твоему со слезами. Но ангел явился к ним со словами: Кончилось время рыданий, не плачьте, но возвестите апостолам о Воскресении.

Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим.

Жены-мироносицы, с миром пришедшие ко гробу Твоему, о Спасе, рыдали. Ангел же, явившийся к ним, сказал: Что с мертвыми Живаго помышляете, яко Бог бо воскресе от гроба» (это из Евангелия от Луки).

«Слава Отцу и Сыну и Святому Духу.

Поклонимся Отцу, и Его Сынови, и Святому Духу, Святей Троице во едином существе, с серафимы зовуще: Свят, свят, свят еси, Господи».

Итак, отзвучали воскресные тропари, и в Царских вратах появляется дьякон с Евангелием и возглашает: «Вонмем. Премудрость! Вонмем». Прокимен – стих из псалма. Его сначала читает дьякон, потом повторяет хор. Второй стих из псалма читает дьякон, и хор отвечает пением первого стиха. Затем дьякон начинает этот стих, хор его подхватывает и заканчивает. Возглас священника, еще один прокимен – «Всякое дыхание да хвалит Господа», и дьякон выносит Евангелие на середину храма. Оно раскрывается, священник читает евангельский текст – одно из одиннадцати евангельских чтений, положенных на воскресной утрени. Каждую неделю в течение этого периода – одиннадцати недель чтение меняется. И затем снова, начиная от Матфея, потом от Марка – по два чтения, потом от Луки, от Иоанна, и снова. Вот так каждые одиннадцать недель этот цикл евангельских воскресных чтений повторяется.

Итак, прочитано Евангелие (одно из одиннадцати[7]) о Воскресении, и весь храм – не только клирошане, но весь храм, все молящиеся едиными устами и единым сердцем поют песнь: «Воскресение Христово видевше, поклонимся Святому Господу Иисусу, Единому безгрешному. Кресту Твоему поклоняемся, Христе, и Святое Воскресение Твое поем и славим. Ты бо еси Бог наш, разве Тебе иного не знаем, имя Твое именуем. Приидите, все вернии, поклонимся святому Христову Воскресению, се бо прииде Крестом радость всему миру. Всегда благословяще Господа, поем Воскресение Его: распятие бо претерпев, Смертию смерть разруши». И дальше: «Воскрес Иисус от гроба, как и прорек. Дал нам жизнь вечную и великую милость». Все молящиеся подходят к Евангелию, которое теперь уже лежит на аналое посреди храма, лобызают его как икону Спасителя. Потому что, действительно, Святое Евангелие – это лучшая икона, на которой лучше всего, пронзительнее всего изображен Господь наш Иисус Христос, только изображен не красками живописца, а словами евангелистов. И вот все мы подходим к Евангелию, целуем, лобызаем его, и священник преподает нам благословение Божие, и мажет наш лоб елеем крестообразно.

Итак, смотрите. Тропарь в самом начале утрени, после Шестопсалмия, еще перед тем как распахнуться Царским вратам, возвещает нам о Воскресении Спасителя из мертвых. Затем о Воскресении повествуют нам те тропари, о которых я сейчас рассказывал: «Ангельский собор удивися». Вслушиваясь в слова этих тропарей, мы вспоминаем о том, как по прошествии субботы через тьму предрассветную жены-мироносицы, неся сосуды с благовониями, идут к гробнице Спасителя для того, чтобы помазать этим миром, этими благовониями Тело своего Учителя. Вместе с мироносицами мы как бы продираемся через эту предрассветную тьму, чтобы приблизиться к Его гробнице. А Он уже воскрес из мертвых, и об этом сообщает нам блистающий у гроба ангел. Как крестный ход в пасхальную ночь повествует нам об этом, так эти пасхальные тропари, которые поются в каждом православном храме каждый субботний вечер.

В прокимне тоже возвещается нам о воскресении, и Евангелие (одно из одиннадцати) опять-таки повествует о том, как Иисус воскрес от гроба. И песнь, которая звучит после Евангелия – «Воскресение Христово видевше», – тоже пасхальная, она поется прежде всего пасхальной ночью, на пасхальной утрене, когда все мы, собравшись в храме, празднуем Его из мертвых воскресение. Значит, получается, что центральная часть каждой субботней утрени – это пасхальная служба. Это очень не похоже ни на какое другое богослужение. Подчеркиваю, что мы каждую субботу празднуем Пасху, каждую субботу совершаем именно пасхальное богослужение. Возьмите молитвослов, в котором есть какие-то молитвы из богослужения, и посмотрите воскресную утреню. Вчитайтесь в каждое слово этих песнопений, в них очень важно вчитаться.