Размышления о цинизме, ханжестве и неолиберализме

Александр Тарасов «Гуманизм»? Размышления о цинизме, ханжестве и неолиберализме

Постсоветское российское неолиберальное государство, именующее себя, разумеется, «демократическим», при случае (особенно где-нибудь в европах) всегда готово похвастаться своим гуманизмом. Один из примеров этого «гуманизма»: отсутствие смертной казни. То есть смертная казнь в России вроде как есть, но не применяется. Мораторий.

Гуманно.

С другой стороны, в стране ежегодно совершается 30 тысяч убийств. А еще около 15 тысяч человек в год пропадает бесследно. А еще около 30 тысяч человек в год умирает от «тяжких телесных повреждений», причиненных им преступниками (это такое интересное в сегодняшней России законодательство: если пострадавший умер не сразу, а спустя несколько часов, а уж тем более дней — то это уже можно смело квалифицировать не как убийство, а как «причинение тяжкого вреда»).

Интересно.

То есть получаем: государство у нас «гуманное», оно по суду не убивает. Действительно, не государство вроде бы давало жизнь (а Природа), не государству ее и отбирать. А частному лицу можно? А группе граждан можно? А части государства (армии, тюрьме) можно?

Чудовищные условия содержания в тюрьмах, прямо приравниваемые специалистами к пыткам и являющиеся зачастую растянутым во времени убийством, — это, значит, гуманно? Заражать на зоне заключенных резистентным туберкулезом — это гуманно? А убивать в «Белом лебеде» Салмана Радуева (никто же не сомневается, что его убили) — это что, более гуманно, чем его же, Салмана Радуева, расстрел? А то, что в пресловутом «Белозерском пятаке» (ИК-5, «Огненный остров»), где содержат приговоренных к смерти (с заменой пожизненным), еще ни один человек не прожил свыше семи лет — это гуманно?

Идем дальше. А вот приказ президента Путина «найти и уничтожить» (убийц российских дипломатов в Багдаде) — это как? На них, стало быть, мораторий не распространяется?

При этом, когда человека приговаривают к смерти, это происходит на суде. У подсудимого есть возможность защищаться, есть шанс доказать свою невиновность (допустим, призрачный, но есть), есть шанс, что судьи (присяжные) учтут смягчающие его вину обстоятельства. Есть, наконец, право апелляции и право просить о помиловании.

Когда «найти и уничтожить» — ничего этого нет! Ни публичности, ни состязательности сторон, ни адвоката, ни присяжных, ни судей, которые должны (пусть формально, но ведь должны!) беспристрастно рассматривать дело, ни шанса на изменение законодательства в благоприятную сторону (введение того же моратория на смертную казнь). Достаточно, видимо, отчета Патрушева: нашли и уничтожили.

Интересно, кстати, на каком основании президент Путин приписал себе право на такой приказ: убить. Где в конституции написано, что президент обладает правом на бессудные убийства? Насколько мне известно, такой статьи там нет. Это недоработка. Пора менять конституцию. Законодатель должен чутко реагировать на изменения в жизни общества, приводить законодательство в соответствие с действительным положением дел.

Кстати, американская пресса пишет, что в Ираке бывший посол США в Багдаде Джон Негропонте создал — по образу и подобию стран Латинской Америки — «эскадроны смерти»[1] (Негропонте по таким делам спец: он эти «эскадроны» создавал в Гондурасе, Гватемале и Сальвадоре[2]). А что будет, если вдруг выяснится, что российских дипломатов убили именно эти «эскадроны» — чтобы заставить Кремль приблизить свою позицию по Ираку к позиции Вашингтона? Тоже «найдут и уничтожат»? Сомневаюсь. Кишка у Путина тонка.

А вот когда Зелимхана Яндарбиева наши «рыцари плаща и кинжала» убивали, было у них судебное постановление или нет? Или приказ «найти и уничтожить» отдан уже давно, просто озвучили его недавно?

Да-да, конечно, это «борьба с терроризмом». А как насчет того, кто определяет, кто террорист, а кто нет? И, наконец, кто сами «борцы с терроризмом»?

И чем вообще взрыв бомбы в машине, совершенный в Дохе, отличается от взрыва бомбы в машине, совершенного в Грозном? Только тем, что первый устроили подчиненные Патрушева, а второй — «чеченские боевики»? Тогда какая разница между ними? Почему вторые — «террористы», а первые — «борцы с терроризмом»? Потому что за спиной первых стоит государство, именующееся «Российская Федерация», а за спиной вторых — государство, именующееся «Республика Ичкерия»? И Российская Федерация сильнее, чем Республика Ичкерия? Шаткий довод. Во-первых, это называется право сильного — и для таких вещей вообще не нужно государство. А во-вторых, где гарантия, что через 15 лет Российская Федерация не исчезнет, как исчез 15 лет назад СССР? И не провозгласят ли тогда сегодняшних «борцов с терроризмом» «террористами»? И не скажут ли о них: «найти и уничтожить»? Где гарантия, что этого не будет? Нет такой гарантии.

Вот Чеченская бойня — это что? Является ли развязывание войны более тяжким преступлением, чем терроризм, или нет? Вроде бы очевидно, что является. Террористы могут убить несколько человек, несколько десятков, несколько сотен, хорошо, в пределе — несколько тысяч. В войнах убивают сотни тысяч, миллионы, десятки миллионов. При этом чужими руками и, как правило, безнаказанно. Бывает, впрочем, что победители судят побежденных — как в Нюрнберге или в Токио. Но это — исключительные случаи.

Будут ли Ельцина, Путина, Черномырдина, Грачева и т.д., и т.д. судить за массовые убийства в Чечне? Не смешите меня. Ведь это же «борьба с сепаратизмом» и «борьба с терроризмом». Хорошая отговорка. Действует безотказно.

Отсюда вывод: всякое убийство заранее оправдано, если оно достаточно массово, совершается властями предержащими и не подтверждено никакими судебными решениями. Наказуемы только «самодеятельные» убийства, то есть совершенные теми, кто не у власти (в крайнем случае теми, кто власти лишился).

Впрочем, можно и не настаивать на массовости. Можно и «малыми дозами». Власти не смогли убедительно доказать (а вроде бы должны!), что взрывы домов в Москве — дело рук «чеченских террористов». Закрытый суд над людьми, которые что-то (они сами не знают что) привезли в Москву (может, гексоген, а может быть, и нет) — это, простите, не доказательство. А вот противоположная точка зрения выглядит достаточно убедительно — и даже без сакраментального вопроса «qui prodest?». Достаточно один раз посмотреть российско-американский фильм «Недоверие» или французский «Покушение на Россию», достаточно один раз задуматься над пресловутой «рязанской историей», чтобы понять что к чему. Достаточно, на худой конец, подумать, почему власти, если правда на их стороне, так упорно срывали просмотры и «Недоверия», и «Покушения на Россию».

Разумеется, России есть на кого равняться. Возьмем для примера некоторые другие государства, раньше России вставшие на путь неолиберализма, именующие себя, разумеется, «демократическими» и, подобно России, все последние годы постоянно с кем-то воюющие (пардон, «борющиеся с мировым терроризмом»). В США в 17 штатах нет смертной казни и еще в 3-х смертная казнь формально существует, но не применяется с 1976 года. В Великобритании на смертную казнь был наложен мораторий в 1999 году, а в 2003-м она была официально отменена. В Израиле смертная казнь формально существует для особо тяжких преступлений и преступлений против человечества — в качестве исключительной меры наказания, но, кажется, не применялась с момента повешения Эйхмана.

Помешало ли все это США и Великобритании устроить Иракскую бойню под смехотворным предлогом «разработки в Ираке оружия массового поражения»? Убить 220 тысяч[3] человек? Нет, конечно, не помешало. Кстати, когда стало ясно, что никакого оружия массового поражения в Ираке нет и не разрабатывалось, в Вашингтоне и Лондоне, не смутившись, признали: да, мы развязали войну, чтобы свергнуть Хусейна и установить в Ираке дружественный нам режим. То есть марионеточный. Так до сих пор и устанавливают — каждый день десятки убитых.

Но тут уж ничего не поделаешь: это же, как и в России, «борьба с терроризмом». Кстати, кто террорист?

В 1984 году Генеральная Ассамблея ООН — в развитие и уточнение решения 36 сессии Генеральной Ассамблеи (1981) — дала определение государственного терроризма. В соответствии с этим определением, государственным терроризмом являются действия, направленные на свержение неугодных правительств в других странах и/или на изменение общественно-политического строя в других странах. Это — часть действующей сегодня системы международного права. Никто этого решения Генеральной Ассамблеи не отменял. Следовательно, после Югославии, Афганистана — и уж тем более Ирака — и президент США, и премьер-министр Великобритании, и правительства этих стран, и их вооруженные силы, и спецслужбы — международные террористы. Ну и что? Плевали они. Поскольку именно они у власти, именно они и определяют, кто будет считаться «террористом». Как говорил, если я правильно помню, Геринг, «это я решаю, кто еврей, а кто — нет».

Кстати, как Кремлю хорошо бы поубедительнее доказать, что правдива его версия взрывов в Москве, так и Вашингтону не мешает доказать свою версию 11 сентября 2001 года. Слишком уж белыми нитками шита официальная версия. Слишком уж неправдоподобна история с огромным «боингом», способным лететь горизонтально ниже высоты своего фюзеляжа — и не то что не пропахать траншею, а не задеть ни фонарей, ни оград — и затем врезаться в стену Пентагона, оставив там маленькую дырочку[4]. Слишком уж неправдоподобно, что почти не умеющие пилотировать камикадзе из «Аль-Каиды» смогли безошибочно попасть в башни ВТЦ. Слишком уж странно, когда без всяких причин рушится третье здание ВТЦ, куда никакой самолет не попадал, но где расположены секретные разведывательные учреждения[5]. Слишком уж смешно, когда обнаруживается, что якобы погибшие «шахиды» спокойно разгуливают по разным странам и даже дают интервью западным журналам, тщетно пытаясь привлечь внимание Белого дома к тому факту, что они живы и здоровы[6]. Слишком уж подозрительно, когда выясняется, что высшие чины ЦРУ за несколько дней до 11 сентября заработали миллиарды долларов на бирже, играя акциями именно тех компаний, чьи офисы были расположены в «башнях-близнецах»[7]. И т.п. Неудивительно, что по последним данным, 51 % американских граждан не верит официальной точке зрения об 11 сентября. Чтобы перестать верить правительственной версии, достаточно прочитать книгу Тьерри Мейссана или посмотреть фильм «Разменная монета»[8].

Или возьмем Израиль. Когда очередная выпущенная с вертолета ракета уничтожает где-то в Газе или в Наблусе очередной дом — то это, конечно, «борьба с терроризмом». А когда потом оказывается, что убито несколько детей и женщин, официальные лица объясняют, что, по разведданным, в доме находились активисты ХАМАС. Но активистов ХАМАС там почему-то не оказалось, а вот дети погибли. В Израиле, напоминаю, смертная казнь, хоть и существует формально, но не применяется. Судебного решения о казни пресловутых активистов никто не выносил. Да и не вынесет: вон арестованный лидер вооруженных отрядов ФАТХ «Танзим» Марван Баргути сидит в израильской тюрьме — и вовсе к смерти не приговорен. А ведь это лидер, а не рядовой активист!

И, конечно, никто за убийства женщин и детей наказан не будет: ни те, кто отдавал приказы, ни те, кто их исполнял. Не накажут, конечно, и тех руководителей израильского государства и израильских спецслужб, которые в конце 70-х — начале 80-х насаждали в Палестине исламистов, чтобы их руками вырезать левых ООПовцев (из Народного фронта и Демократического фронта), коммунистов и баасистов. Не накажут и тех представителей оккупационной власти, которые специально отводили войска и полицию, позволяя исламистам устраивать погромы левых. А ведь именно эти люди создали все условия для расцвета ХАМАС в Палестине и последующей победы ХАМАС на парламентских выборах[9].

Ах, ну да! «Аль-Каида» тоже ведь была создана ЦРУ — для борьбы с советскими войсками в Афганистане. «Независимая Ичкерия» тоже ведь была порождена непосредственно Ельциным, призвавшим «брать суверенитета столько, сколько сможете проглотить», и Гайдаром, передавшим Дудаеву половину всего арсенала, складированного в республике. Дудаев для них тогда был союзником: он же разогнал в Грозном «коммунистический парламент»! Как говорил Франклин Рузвельт об Анастасио Сомосе-старшем, вырезавшем 150 тысяч человек в крошечной, тогда 800-тысячной, Никарагуа: «Сомоса, конечно, сукин сын, но это — наш сукин сын».

Недавний пример: израильские войска арестовали в Рамалле главу военной разведки Палестины, бывшего руководителя личной охраны Арафата 50-летнего Махмуда Дарму (Абу-Авара). У израильтян к нему давние претензии: он с Израилем воевал и даже лично подбил когда-то израильский танк[10]. А у палестинцев к руководителям израильских спецслужб претензий, конечно, нет! Те, конечно, ни с кем не воевали и никого не убивали.

Разумеется, власти предержащие в Москве и Вашингтоне, Лондоне и Тель-Авиве убеждены, что «борьба с терроризмом» всё спишет — включая убийства, которые по суду никогда бы в этих странах не были разрешены (кроме США, да и там не во всех штатах). Очень гуманно.

Убивать ведь, кстати, можно по-разному. Не обязательно с помощью грубой силы. Можно умерщвлять людей голодом и нищетой. И это ничем не отличается от убийства с помощью оружия. Это, между прочим, еще 2 с лишним тысячи лет назад знал Мэн-цзы — и так прямо и писал.

Так вот, в «демократической» неолиберальной России, как известно, население, несмотря на приток переселенцев из бывших республик СССР, ежегодно сокращается почти на миллион. Я, правда, помню времена, когда люди вроде Мариэтты Чудаковой в ответ на подобные слова говорили: «Вы что, «Советской России» начитались?». Теперь никто так не отвечает: статистика — упрямая вещь. Конечно, когда об этом говорят Гайдару или Чубайсу, они упорно начинают рассуждать о «снижении рождаемости» (хотя рождаемость уже несколько лет растет). Но если заглянуть в «Российский статистический ежегодник», то можно убедиться, что никакого катастрофического снижения рождаемости не было, а вот катастрофический рост смертности налицо. И что это прямо связано с обнищанием подавляющего большинства (80 %, если точнее) населения страны (что не может быть компенсировано феерическим обогащением 2 %), с ростом алкоголизма и наркомании, преступности, с утратой возможности получать квалифицированную медицинскую помощь, с ростом числа самоубийств, с приближением баланса питания к голодным сталинским 40-м годам. Есть вполне корректные расчеты, с использованием сложных математических методик, из которых следует, что за первые 13 лет реформ в России противоестественно (то есть сверх обычных показателей) умерло 15 миллионов человек[11]. Есть признание такого «столпа» «демократической» общественности, как академик Заславская, что за три года самых радикальных реформ «сверх нормы» в стране умерло 12 миллионов мужчин[12]. Есть признание депутата Госдумы от «Единой России», зампреда Комитета по охране здоровья Николая Герасименко, что такой смертности, как в России, нет нигде, кроме территорий Африки, массово пораженных СПИДом[13]. Что это, если не растянутая во времени (как на зоне) смертная казнь? Что это, как не массовое убийство — без приговора суда — богатыми бедных?

Зато на смертную казнь по приговору суда у нас — мораторий. Полный триумф гуманизма.

А если кто правящих «гуманистов» за весь этот их «гуманизм» станет в будущем судить — и (что вероятно) приговорит к расстрелу, — «весь цивилизованный мир» это безобразие, конечно, осудит и таких людей назовет «антигуманистами». И может быть даже «террористами». А то и, страшно сказать, «необольшевиками».

В реальной жизни — не в области политических деклараций, юридических абстракций и моральных пожеланий, а в реальной жизни — правом на убийство обладает тот, кто сам себе это право присвоил. Если это один человек — то один человек, если группа людей — то группа, если организация — то организация, если государственный орган — то государственный орган, если государство в целом — то государство.

И отнять у них это право невозможно именно потому, что оно — самовольно присвоенное. Уголовное законодательство всех стран запрещает убийство — но убийства постоянно происходят, как мы знаем. Единственное, что здесь можно сделать (и традиционно делается) — это ввести институт мести, возмездия как отчасти компенсирующий «самоуправство» убийцы, отчасти призванный сдерживать потенциального убийцу, поскольку тот как представитель вида Homo sapiens должен обладать способностью к элементарному прогнозированию и, следовательно, должен стремиться избежать возмездия (мести). Институт возмездия издревле существует в разных вариантах — начиная от кровной мести и кончая государственным наказанием за частное преступление (например, убийство с целью ограбления, которое безусловно не является государственным, то есть политическим, преступлением).

Известно, однако, что ни ужесточение наказаний (вплоть до введения не просто смертной казни, а смертной казни в особо жестоких формах), ни смягчение наказаний (отмена смертной казни в государственных масштабах или, как в средневековом «обычном праве», введение всего лишь штрафа (выкупа) за убийство — вергельда, виры) не влияло радикально на число убийств, поскольку те совершались часто под воздействием эмоций, по глупости (настолько неразвитыми особями, что те были свято уверены, что их не найдут), из жадности и страсти к наживе, из-за голода и, наконец, по религиозным и политическим соображениям, когда наказание или возмездие (включая смерть) не могли служить сдерживающим фактором — идеалы ставились выше собственной жизни.

В опровержение этого можно, конечно, привести пример царской России и СССР / постсоветской России и указать на то, что число тяжких преступлений, в частности убийств, у нас в стране достигло дореволюционного уровня только в конце 90-х годов XX века, — и связать это с тем фактом, что в царской России смертная казнь за уголовные преступления была отменена, а в СССР большее время существовала и лишь в постсоветские времена на нее был наложен мораторий. И в качестве дополнительного аргумента сослаться на многочисленные мемуарные свидетельства каторжан (скажем, П.Ф. Мельшина-Якубовича) или изучавших каторгу литераторов (скажем, Власа Дорошевича), которые лично сталкивались с феерическими типами дореволюционных убийц — людьми, убившими с целью ограбления по 30—50 человек, попавшими на каторгу, бежавшими оттуда, убившими еще 30—50, вновь пойманными и вновь отправленными на каторгу, где они как «Иваны» (уголовные авторитеты) находились на привилегированном положении и не слишком-то горевали.

Но во-первых, даже тот же Влас Дорошевич специально указывал, что когда на Сахалине постоянно вешали (смертная казнь полагалась за нападение заключенных или ссыльно-каторжных на представителя администрации, так как, с точки зрения дореволюционного законодательства, это было уже государственное преступление), регулярно происходили убийства тюремщиков и надзирателей доведенными до отчаяния каторжанами, а когда вешать перестали, «загадочным образом» и убийств такого рода не стало. И тот же Дорошевич просто и ясно разъяснил этот парадокс: до назначения губернатором Сахалина генерала Мерказина на Сахалинской каторге процветали зверства — людей по любому поводу и, главное, без повода нещадно били и секли, сплошь и рядом засекая до смерти. При Мерказине это прекратилось, сечь стали умеренно и мотивированно. То есть администрация Сахалинской каторги перестала провоцировать заключенных и ссыльно-каторжных на ответное насилие!

А во-вторых — и в самых главных, — поскольку подавляющее большинство убийств носило и носит корыстный характер, следовательно, чем больше социальное и имущественное расслоение, чем шире распространены бедность и нищета, чем больше положение человека в обществе определяется тем, сколько у него денег, — тем больше стимулов для совершения преступлений вообще и убийств в частности.

Следовательно, в Советском Союзе, где уровень социального расслоения был низким, главенствовали эгалитарные установки и, более того, не было стимула накапливать (воровать) большие суммы денег, поскольку в силу запрета на частное предпринимательство невозможно было легально вложить эти деньги в бизнес и заставить приносить доход, отсутствовал главный побудительный мотив большинства убийств. Поэтому в пресловутый «период застоя» большинство убийств были убийствами по неосторожности, по пьянке, на почве «личных неприязненных отношений», из ревности, «по хулиганке» и т.п.

Говоря иначе, когда наше неолиберальное государство демонстрирует «гуманизм», отменяя смертную казнь за убийство, но одновременно создает все социально-экономические условия для роста корыстных преступлений (включая убийства), оно всего лишь проявляет цинизм и ханжество. Неолиберальная доктрина предлагает в качестве высшей ценности личный материальный успех, а нормой поведения — воинствующий индивидуализм, «войну всех против всех». При таких установках абсурдно рассчитывать на снижение уровня преступности в целом и убийств из корыстных побуждений в частности[14].

В подобных условиях отмена смертной казни за убийство — это не «гуманизм», а скорее поощрение уголовного мира, как это было де-факто в царской России. И причина этого очевидна. Правящие неолибералы хорошо знают, что защищены от убийц-уголовников своим социальным статусом. Много ли у нас убили в последние годы с целью ограбления президентов, премьер-министров, просто министров, генералов, олигархов? Вот то-то. Следовательно, корыстные убийства совершаются в основном на более низких этажах социальной лестницы. А раз так — зачем за них наказывать смертной казнью? Пока это «быдло» «там внизу» «копошится», «мочит» друг друга, наша «элита» спокойна: внимание «быдла» от нее, «элиты», отвлечено. Интересам неолиберальной власти, жизням правящих неолибералов ничего не угрожает.

Любопытно, однако, что современное российское законодательство не предусматривает смертной казни и за политические преступления (в отличие от царской России). Логика действий неолиберального государства тут ясна. Политическое противостояние предполагает, что интенсивность конфликта определяется степенью радикальности поведения любой из сторон конфликта. То есть достаточно одной из сторон политического конфликта — обычно сильнейшей — перейти к прямым убийствам, как это развяжет руки всем остальным.

Фактически мы сталкиваемся с той же логикой мести (возмездия). Но если в случае убийства частным лицом (группой лиц) предельно ясно, кто убийца и кому мстить, то по отношению к государству все не так просто. Частному лицу (или группе лиц, или организации) не по силам убить государство, мстя за смерть своего товарища. Ведь что такое государство? Бездушная машина, с помощью которой одна часть общества (социальные верхи) держат в повиновении и устрашении другую часть общества (социальные низы). Машину убить нельзя, она неживая. Можно, конечно, убить государственного служащего. Но в том-то и дело, что когда речь заходить об убивающем государстве, далеко не очевидно, кто должен стать объектом возмездия. Законодатели, принявшие соответствующий закон? Эксперты, разработавшие его? Представители исполнительной власти, утвердившие этот закон? Судьи, вынесшие приговор? Палач, приведший этот приговор в исполнение? Следователи, тюремная и судебная охрана и т.п. — то есть все те, кто способствовал тому, чтобы убийство совершилось? Прокуроры как представители надзирающей инстанции? Ответственность размазывается, но размазывается не на все государство вообще, а на большую группу государственных служащих, в первую очередь высокопоставленных. Это значит, что если вы вводите в государстве смертную казнь за политические преступления, вы тем самым побуждаете сторонников и соратников казненных к актам мести по отношению к широкому кругу чиновников достаточно высокого ранга.

Неолибералы, пришедшие к власти, достаточно умны, чтобы не подставлять себя под удары возмездия. Ведь всякое убийство по суду (смертный приговор) отличается той неприятной особенностью, что — в силу бюрократического характера государства — в каждом отдельном случае можно с большей или меньшей достоверностью очертить круг причастных к этому приговору и ответственных за него.

Поэтому неолибералы предпочитают массовые бессудные убийства — такие, когда ответственных за каждый конкретный случай найти очень трудно, если не невозможно, и когда всё, что сделано, можно списать либо на «эксцессы исполнителей», либо на «вражескую пропаганду». Идеальный случай тут: война, «контртеррористическая операция». Неолибералы, то есть, предпочитают известную фашистскую доктрину коллективной ответственности, полагая, что к ним самим такую доктрину никто применить не решится.

Тут необходимо вкратце остановиться на том, что такое неолибералы и чем они отличаются от либералов (поскольку у нас в стране эти два понятия постоянно путают). Отличаются же они вовсе не приставкой «нео». Неолиберализм вообще не имеет прямого отношения к классическому либерализму и не является его преемником. Неслучайно сам термин «неолиберализм» (заведомо пропагандистский и демагогический) утвердился только в англоязычном мире и — под идеологическим давлением США — в Латинской Америке. В остальных развитых западных странах неолибералов называли и называют, наоборот, «неоконсерваторами». То есть подчеркивали и подчеркивают их принадлежность к правому и ультраправому спектру[15].

Итак, либералы считают, что формально-юридически все люди равны и от рождения обладают определенными правами (правами человека) и что им должны быть предоставлены — независимо от расы, национальной, религиозной и культурной принадлежности и т.п. — равные права и возможности (гражданские права), созданы равные стартовые условия — а дальше пусть реализуют свои возможности, соревнуются. И государство в это вмешиваться не должно. Чем меньше государства — тем лучше (знаменитое «laissez faire, laissez passez» или, в английском варианте, «leave alone»). То есть идеология либерализма — эгалитарная, гуманистическая, и это — идеология развития, она предполагает, что каждый человек представляет собой ценность и каждому человеку должны быть созданы условия для развития, духовного роста и реализации заложенных в него природой способностей.

Разумеется, либералы лукавят. Они сознательно обходят тот факт, что в классовом обществе в имущественном, социальном плане люди не рождаются равными — и следовательно, у них далеко не равные возможности, и богатые изначально имеют значительные преимущества перед бедными (а следовательно, и «соревнование» между ними — отнюдь не честная игра). Но либералы считают это естественным и очень не любят вопросов о том, как именно разбогатели богатые, поскольку — отдадим либералам должное — они знают, что предки нынешних богатых стали богатыми именно потому, что сделали бедными предков нынешних бедняков.

Неолибералы тоже хорошо это знают, но в отличие от либералов не прячут голову в песок, а делают из своего знания вполне конкретные практические и политические выводы.Неолибералы уверены, что люди не равны (даже формально-юридически) и что равные возможности для всех представляют угрозу тем, кто уже находится в привилегированном положении. Неолибералы считают государство важнейшим инструментом — и считают главной своей задачей захватить управление государством, чтобы затем силой государства подавлять «чужих» и создавать благоприятные условия для «своих». Это точная копия системы мышления фашистов. Просто классические (довоенные) фашисты заменяли индивидуализм корпоративизмом, публично отрицали (или ставили на второе место, превращая в бутафорию) систему парламентаризма. Неофашисты 60-х годов XX века — так называемые новые правые — уже этого не делали и, таким образом, уже ничем не отличались от неолибералов. Неслучайно во многих странах термин «новые правые» применяется именно к неолибералам.

Классические фашистские движения, хотя они и приходили везде к власти только с помощью и при согласии традиционных элит и крупного капитала, сами по себе были движениями «среднего класса», пытавшегося потеснить у руля государства традиционные элиты. Отсюда и антикапиталистическая риторика традиционных фашистов, и их стремление к государственному вмешательству в экономику (хотя и без посягательства на «священный принцип частной собственности»). «Новые правые» (и неолибералы в том числе) уже были прямыми агентами крупного капитала — отсюда их ненависть к любым попыткам государства или общества ограничить произвол крупного капитала и их стремление технократически манипулировать «средним классом», навязывая ему идеологию и интересы большого бизнеса (крупного капитала), с тем чтобы «средний класс» не мог осознать своих собственных, отличных от крупного капитала интересов и тем более объединиться вокруг этих интересов.

Отсюда — массированная, настойчивая и действительно оголтелая пропаганда идей неолиберализма (на которую выбрасываются грандиозные средства), отсюда — технологии атомизации общества, направленные на разрушение всех видов социальной солидарности и на превращение населения в дезориентированную аморфную массу, которой можно манипулировать по фашистским образцам (это хорошо видно на примере «цветных революций»).

Логика мышления неолибералов совпадает с логикой мышления фашистов. Иконе неолибералов Маргарет Тэтчер принадлежит известное, широко растиражированное высказывание: «Нет никакого общества, есть только мужчины и женщины, вступающие между собой в отношения на рынке». Чилийскому неофашисту Аугусто Пиночету, которого так любят прославлять наши неолибералы, принадлежит не менее известное похожее высказывание: «Нет никакого “чилийского общества”. Это — выдумка марксистов. Есть чилийская армия, чилийская нация, чилийское государство, чилийский бизнес, чилийская церковь, чилийская семья — а “общества” никакого нет!» Это совпадение не случайно: оба высказывания восходят к одному и тому же источнику — к «Доктрине фашизма» Муссолини, где и содержится отрицание существования общества при признании существования корпораций, государства, нации, бизнеса и семьи.

Итак, идеология неолиберализма — это идеология элитаристская (оправдывающая неравенство и защиту интересов элиты, противопоставленных интересам всего общества), антигуманная («человек человеку — волк»), и это — идеология консервативная, охранительная, реакционная, она отказывает каждому человеку в праве на самостоятельную ценность, на развитие, духовный рост и самореализацию. С точки зрения неолибералов, право на развитие имеют лишь богатые, представители социальных верхов, а интересы социальных низов должны быть подчинены интересам рынка и интересам крупного капитала и связанного с ним государственного аппарата. Неолиберал не относит себя к обществу, он относит себя — как и полагается фашисту — к корпорации: корпорации предпринимателей, корпорации чиновников, корпорации «экспертов», обслуживающих (за большие деньги) интересы предпринимателей и чиновников.

Отсюда и стремление избежать личной ответственности за убийство (а в случае убийства по приговору это невозможно), и пристрастие к массовым убийствам, когда возможная ответственность неизбежно размазывается по всей корпорации (по всей государственной машине). Каждый чиновник-неолиберал, даже будучи винтиком государственной машины, остается, конечно, человеком, то есть в данном случае — индивидуалистом-бизнесменом (это хорошо видно из всех бесконечных коррупционных скандалов — и не только у нас в стране, а во всем мире, — которые очень наглядно показывают, что чиновники неолиберального государства свои частные интересы никогда не забывают, не «растворяют» в интересах государства). Но он понимает, что как чиновник он превращается на своей должности именно в винтик бездушной машины, в чистую функцию. А функцию наказать нельзя.

Поэтому Путин, например, может так публично реагировать на вопросы о ракетном обстреле рынка в Грозном (после которого убитых женщин и детей — а именно они в основном на рынке и торговали — складывали штабелями): «Да кого там убили? Никого не убили! Ну, может быть, случайно одного-двух» (это зафиксировано в фильме «Недоверие»). Здесь устами Путина говорит не человек, а функция. У функции не может быть детей. Поэтому Путин не воспринимает погибших детей как детей. В конце концов, это не его дети. Вот если бы что-то случилось с его детьми, он мгновенно превратился бы из функции в человека.

Другой пример. В 1999 году тогдашнего госсекретаря США Мадлен Олбрайт спросили на пресс-конференции: «В результате санкций США против Ирака из-за отсутствия медикаментов умерло 500 тысяч детей. Вы полагаете, такая жестокость оправдана?» «Разумеется, да!» — ответила Олбрайт[16]. Почему? Потому что мадам Олбрайт тоже была не человеком, а функцией. И чтобы она почувствовала себя человеком, нужно, чтобы кто-то ее детей убил путем лишения их медикаментозной помощи.

Понятно, что неолибералов вдохновляют примеры безнаказанности. Рейган мог устроить интервенцию на Гренаду и в Панаму — и не понести никакого наказания. Международный суд в Гааге признал действия США против сандинистской Никарагуа агрессией — и опять-таки никто наказан не был. Можно бомбить Сербию и Ирак — и перед судом предстанут не те, кто, как уже выше было сказано, является, с точки зрения международного права, террористом, а свергнутые лидеры Сербии и Ирака.

Но вот пример Пиночета выглядит очень показательным. Оказывается, можно совершить военный переворот, свергнуть законно избранное правительство, устроить резню, установить диктатуру — и затем, годы спустя, спокойно — с опорой на новую, пиночетовскую, конституцию — передать власть гражданскому правительству, заключив соглашения, в соответствии с которыми преступления первого месяца диктатуры (когда было убито 30 тысяч человек) не расследуются и не наказываются (поскольку сам Пиночет еще в 1978 году всех виновных амнистировал). Но вот убийства уже не десятков тысяч, а отдельных лиц в более поздний период — и бессудные, и по суду — вдруг оказываются объектом разбирательства (и в Европе, и в Чили), Пиночет лишается неприкосновенности (которой он сам себя одарил в качестве президента и пожизненного сенатора), оказывается под судом, избегает преследования «по состоянию здоровья», вновь оказывается под судом и домашним арестом, всплывают все новые и новые данные о его личной ответственности за убийства политических противников не только в Чили, но и за рубежом, о его личном участии в пытках политзаключенных на так называемой Вилле Гримальди — причем только очень богатых заключенных, после чего деньги с их банковских счетов почему-то исчезали, а на личных счетах Пиночета появлялись (и немалые — 7 миллионов долларов!)…

Как известно, Пиночет избежал суда и приговора — успел умереть раньше. Но каков пример! Пока чилийские фашисты (неолибералы) устраивали массовые убийства, развязав де-факто гражданскую войну, они оказывались безнаказанными. Как только дело дошло до частных случаев — убийств в соответствии с действовавшей тогда юридической процедурой — тут же возникла угроза наказания. Это касается не только Пиночета. Бывший начальник пиночетовской охранки генерал Контрерас был в 1995 году осужден за убийство в Вашингтоне в 1976 году министра иностранных дел правительства Народного единства Орландо Летерьера, в то время как по фактам совершенных Контрерасом многочисленных убийств в ходе военного переворота даже следствие не проводилось!

Так что не неолибералам и не неолиберальному государству выставлять себя «гуманистами». Все разговоры об отсутствии смертной казни как признаке гуманизма такого государства — не более чем демагогия, отвлекающая нас от сути дела.

Государство, по моему мнению, имеет право на смертную казнь. Но только такое государство, которое представляет интересы общества (то есть большинства общества, а не его меньшинства), использует смертную казнь как форму самообороны общества от врагов общества, как способ общественного возмездия. Однако неолиберальные государства, государства, которые устраивают войны ради нефти, ради обогащения правящей верхушки, убивая в этих войнах сотни тысяч, государства, которые убивают без суда своих граждан нечеловеческими условиями содержания в тюрьмах, голодом и нищетой «на воле», — это преступные государства.

«Гуманизм» таких государств сродни «гуманизму» Гиммлера и Геббельса, которые несли личную ответственность за уничтожение миллионов людей, но при этом были очень «гуманными» и даже сентиментальными людьми: любили животных и детей, были образцовыми семьянинами, жертвовали деньги на детские дома и способны были трогательно заботиться о семьях погибших «старых бойцов».

И это не случайно. Неолибералы, объединенные в корпорации — корпорации предпринимателей, корпорации чиновников, корпорации «экспертов» — это и есть коллективный Гиммлер и коллективный Геббельс.

И когда эти коллективный Гиммлер и коллективный Геббельс так настойчиво рассказывают нам о своем «гуманизме», они, похоже, делают это вполне осознанно: их вдохновляют воспоминания. Воспоминания о Нюрнбергском трибунале.

5 сентября 2006 — 22 июня 2007