Разрешаю любить или все еще будет

1

Прошлое у каждого свое. Я помню себя с двух лет. Стояла глубокая осень. Снега еще не было. Дни серые, мрачные, а вечером и ночью так темно, хоть глаза выколи.

Однажды я, отец Александр Иванович и мать Любовь Николаевна поздно возвращались из гостей домой – были у бабушки Веры Борисовны и дедушки Ивана Павловича.

Что меня удивило: все небо было охвачено красными сполохами. В селе часто случались пожары. Возможно, где-то горел дом. Я сидел у отца на руках, крутился, задирал вверх голову, что-то кричал.

В три, четыре года или даже в пять такого уже произойти не могло. Мой отец перестал меня брать на руки и матери строго-настрого запретил.

Мой друг Женя Фоков помнит себя с того момента, когда вдруг полюбил Наташу Кустину, нашу одноклассницу. А сама Кустина, когда я попытался расспросить у нее, что она помнит из детства, задумалась и, пожав плечами, сказала: «Ну, знаешь, Юра, я на интимные вопросы не отвечаю», – странно, уж не мой ли поцелуй тому причиной.

В три года я был самостоятельным человеком. Отец так и сказал:

– Знаешь мать, мальчик у нас уже большой. Без надобности – недопекай его. – Мать – не допекала. Я осваивал окружающий мир: вначале долго топтался возле дома, затем вышел за ворота на улицу. Время тогда было спокойное. К тому же село – не город.

Здесь все друг друга знали. Малышу каждый приходил на помощь. Соседка баба Паша однажды, забежав по делам к матери, сообщила:

– Люба, вчера твоего сорванца видела. Важно так ступает. Я спросила его: «Юра, куда это ты?» – «Гулять иду!»– сказал и пошел.

– Это он ходил к бабушке и дедушке, – ответила ей мать.

Вера Борисовна и Иван Павлович – родители моего отца жили на краю улицы в небольшом деревянном домике. Добраться до них мне маленькому мальчику было нелегко. Меня многое вокруг интересовало, и я отвлекался.

Дедушка часто отсутствовал – пропадал на работе: клал печи. Он был хорошим печником и его приглашали даже в дальние села. Меня встречала бабушка у калитки или на пороге дома. Она любила гладить меня по головке и приговаривать:

– Юра, как бы я хотела дожить до того времени, когда ты женишься. – Бабушка тяжело болела и боялась умереть. У нее была водянка.

Я, не сознавая важности слов Веры Борисовны, привел к ней однажды в дом девочку и сказал:

– Баба, смотри – это вот моя невеста. Я на ней скоро женюсь!

Вера Борисовна долго смеялась, даже прослезилась.

Со своей невестой я познакомился случайно. В тот день мать выпроводила меня на улицу: я путался у нее под ногами и мешал полоть гряды. Ноги понесли меня вначале до угла – начала другой улицы, соседней, а там неожиданно остановились – я заинтересовался трактором. Мне приходилось видеть трактора, но этот стоял ни где-нибудь, а у дома бабы Мани, которая умерла. Ее сын приезжал на похороны, побыл и уехал. Долгое время в доме никто не жил. Он стоял с заколоченными окнами, а тут они были открыты настежь, и из печной трубы струйкой поднимался в чистое летнее небо дым.

К трактору была прицеплена телега, а в ней прыгала девочка.

– Эй, ты кто такая? – крикнул я ей.

– Ната!– ответила девочка и вызывающе посмотрела на меня. Я не сплоховал и тут же спросил:

– Что это еще за Ната?

– Ну, Наташа!

– Меня можешь звать Юркой, – откликнулся я.

– Залезай в телегу, поиграем! – пригласила Ната.

Меня не пришлось долго упрашивать. Я тут же полез вверх и перевалившись через борт телеги упал на ворох мягкой соломы. Ее было много, и мы не один час бесились: бегали, прыгали, кувыркались до тех пор, пока мать Наты Нина Васильевна не позвала девочку обедать.

Я часто приходил к Наташе. Она также чуть, что бежала ко мне. Нам нравилось проводить время вместе. Больше всего мы любили играть в тракторной телеге. Она всегда по вечерам стояла у дома бабы Мани.

Однажды я поссорился с Наташей, и девочка стала меня сгонять с телеги:

– Мой папа тракторист, а не твой! Твой, – она на мгновенье остановилась, не зная, что ей делать, говорить или нет, затем презрительно взглянув на меня крикнула: – коровам хвосты крутит, вот так! Уходи отсюда и не смей больше играть в моей телеге.

Ната пыталась столкнуть меня силой, но я хоть и был ростом меньше нее, но крепкий и не поддавался. Мы долго толкались, барахтаясь в соломе, я нечаянно коснулся своими губами ее губ.

– Ой! – вскрикнула Наташа, – поцелуй меня еще.

– Не говори глупости, – тут же запротестовал я. – Ты же знаешь, что я тебя не целовал!

– Нет, целовал! Нет, целовал! – стала громко возражать Ната.

Я тут же спешно чмокнул ее, и она замолчала, затем спрыгнул с телеги, чтобы уйти, но неожиданно столкнулся с вышедшим из дома отцом Наты Михаилом Ромуальдовичем. Его привлекли крики дочери.

– Ну что, жених, ни как поссорился с невестой? – спросил он добродушно, глядя на меня ясными глазами.

Я засмущался и, ни говоря не слова, побежал домой.

Мое отношение к Наташе было иное, чем к Жене Фокову. Возможно, оттого что я с ним познакомился значительно позже, при других обстоятельствах, когда увлекся рыбалкой.

Интерес к ловле рыбы у меня вызвал мой дедушка Иван Павлович. Летом он, если не был занят работой, любил по вечерам ходить на пруд за карасями. Однажды Иван Павлович, оценив взглядом мой рост, сделал мне из орешника небольшое удилище и приладил к нему удочку. Какое-то время я ходил ловить рыбу с дедушкой, а затем уже самостоятельно.

Женю я встретил на пруду. Мальчик был совершенно не похожим на других ребят, может быть, этим-то он меня и заинтересовал.

Я ловил чаще, правда, это были не караси – так мелочь. Он же довольно редко. Однажды Фоков поймал можно сказать, рыбищу. Его добыча вызвала удивление даже у взрослых рыбаков. Многие подходили ее посмотреть.

На пруду я пропадал, когда был хороший клев. Для моего друга это было не важным условием. Он, устроившись в укромном местечке, у куста лозняка, подготовив удочку, аккуратно доставал из спичечного коробка большого-пребольшого червя, нацеплял на крючок и взмахнув удилищем забрасывал его в воду. Фоков мог часами следить за поплавком. Его взгляд меня порой даже пугал. В серых глазах Жени было что-то странное. Он был какой-то неземной, отрешенный.

Женя жил на той же улице, что и Наташа. К нам он присоединился незаметно. Я даже не запомнил того дня.

Фоков в отличие от меня был «жаворонком». Я еще спал, когда он вдруг появлялся у меня дома. Вначале допекало солнце, лезло в окно и светило мне в глаза, затем уже друг. Он дергал меня за руку, тормошил, звал играть. Но я не мог играть без Наты и предлагал другу ее подождать. Если она задерживалась, мы шли к ней домой.

Ната была, насколько я помню, всегда со мной. Она даже на рыбалку ходила. Я чаще вытаскивал из пруда карасей, и девочка все время крутилась возле меня. Женя ее не интересовал.

Мое детство пришлось на послевоенную пору. В нем я не знал роскоши. Мы все жили одинаково, не богато.

Я помню день, когда меня записали в первый класс. В школу меня собрали быстро. Город был поблизости. И не какой-нибудь городишко, а огромный с многомиллионным населением мегаполис. Больших проблем с покупкой необходимой для обучения «экипировки» у отца Александра Ивановича не возникло. Одна была загвоздка – приближалось первое сентября, а он не мог найти для меня подходящий портфель. То ли денег не было, то ли невозможно было его купить. Я волновался, и не знал, что делать с новыми для меня предметами, куда засунуть книги, тетради, карандаши, ручки. Однако отец к началу учебного года все-таки принес мне портфель.

– Вот! – сказал он. – Держи!

Портфель был не новым, но из добротной кожи. Такие носили бухгалтеры, председатели колхозов, инженеры. Он мне понравился. Его замки – их было два – блестели. Я с удовольствием взял портфель в руку.

– Да-а-а! – взглянув на меня, всплеснула руками мать. – Великоват.

Портфель доставал до земли.

– Ничего мальчик растет, – ответил ей отец, – через месяц-другой будет в самый раз. А для начала я найду ему помощницу. – И нашел. Долгое время мне помогала Светлана. Я с ней сдружился. Так, к нашей компании примкнула еще одна девочка. Я надеялся, что с появлением Светланы Женя не будет скучать. Но он во время разговоров часто отмалчивался. Светлана не смогла его расшевелить. Она с нами была не всегда, а только тогда, когда ей было это интересно. Если Светлану ничто не привлекало, девочка уходила играть к своей подружке Наде Ватуриновой. У нее были сестры Валя, Вера, Женя и брат Миша. Скучно им не было.

Мне доставляет удовольствие копаться в прошлом. Память у каждого избирательна – это любой знает.

Я горел желанием, рвался пойти учиться в школу. Первое сентября мне запомнилось. Странно, но Женя Фоков идти в первый класс не хотел – упирался, наверное, еще не нагулялся.

Однажды я рассказал ему о том далеком осеннем солнечном дне. Женя мне не поверил:

– Юра, не обманывай!

– Ну, что ты, – кричал я Фокову. – Думаешь, мне хочется тебе говорить всякую ерунду. Вспомни долговязого Гришку двоечника. У меня не было цветов и он, чтобы не испортить наш знаменательный день, на просьбу моей матери забрался в палисадник к своей бабе Паше и надергал красных астр. Мне, после не составило труда, поделился букетом с тобой: «На, держи!» – сказал я и тем самым, вынудил тебя стать учеником. Если бы не я….

Мне удалось удержаться и не сообщить Жене о том, что он свой шикарный букет, купленный в городе отцом, уронил в лужу, и по нему прошлась корова Эмка, но зато я напомнил ему о первой линейке и о том, как он заливался горькими слезами. Анна Сергеевна – наша первая учительница успокоила Фокова и, взяв за руку, повела в класс. Мы пошли следом. Потом-то мой друг с удовольствием ходил в школу и готов был даже по воскресеньям – выходным дням учиться.

Первые четыре года я учился с ребятами в так называемой «маленькой» школе – начальной. Она находилась в небольшом деревянном здании, имела четыре классных комнаты, учительскую и подсобное помещение. Классы были светлыми, чистыми и по-домашнему уютными. Возможно, из-за того, что в каждом из них, стояла круглая оббитая листовым железом печь, излучавшая в холодные дни тепло, особенно зимой, когда за окнами было морозно, на улицах завывала метель или же кружилась вьюга.

Я себя проявил сразу – в первый месяц учебы. Правда, с плохой стороны. Случилось это неожиданно даже для меня самого. Я и Ната сидели за одной партой. За нами Женя и незнакомый тогда мне мальчик Витя. На уроке рисования он достал из ранца яркую коробку с цветными карандашами. Эти карандаши очень понравились Наташе, и я, как только мальчик отвернулся – стащил их, чтобы после уроков подарить карандаши девочке.

Витя хватился карандашей – их нет. Он поднял руку, и, когда Анна Сергеевна обратила на него внимание, заявил ей о своей пропаже. Наша учительница перевернула весь класс – заставила нас выложить содержимое своих портфелей на парты. В тот день я был поставлен в угол на все оставшиеся уроки. После, когда ученики разошлись, Анна Сергеевна сказала мне:

– Юра, я все знаю. Ты хотел совершить хороший поступок по отношению к своей подружке – порадовать ее, но плохой – по отношению к Виктору. А потом представь Ната, например, достала бы эти самые карандаши, а мальчик незаслуженно обозвал девочку воровкой. Каково было бы ей выслушивать такое обвинение?

– Анна Сергеевна, все понял, – сказал я, извинился и ушел. На улице меня ждали Ната Кустина и Женя Фоков. Я присоединился к ним, и мы пошли домой. В тот день дорога для меня была необыкновенно долгой. Мы шли и молчали.

Я жил намного дальше своих друзей. Чтобы попасть домой я должен был пройти через улицу, на которой стояла школа, свернуть на соседнюю, затем, пройдя по ней, я оставлял позади себя дома Жени и Наты и только после этого попадал на свою. Шел метров сто-двести и оказывался у калитки. Иногда я за домом Жени срезал путь и добирался домой огородами, но тогда мне не удавалось проводить девочку. Это для меня было непозволительно. Такого я позволить не мог.

В тот день я и Ната, проводив Женю, остались одни. Едва наш товарищ открыл калитку, и скрылся за ней, девочка наклонилась, и поцеловала меня.

– Спасибо Юра! – сказала она. – Так Ната отблагодарила меня за не подаренные карандаши.

Мне было приятно и стыдно одновременно. Я не выдержал и тут же сбежал от нее. Она поняла мой поступок и не остановила. Ей самой было неудобно. Путь поцелуй Наташи был самый обычный, в щечку.

Фоков мне казался странным мальчиком, он до слез переживал, если получал на уроках двойки. Тройки моего друга также не устраивали. Семья у него была интеллигентной. Отец у Жени – Станислав Александрович работал ни где-нибудь, а в многомиллионном городе мегаполисе в редакции газеты, мать лаборантом на каком-то заводе. Возможно, это его и обязывало учиться лучше всех в классе.

Одно время я соперничал с ним. Кто кого опередит. Правда, недолго. Я не мог как он часами сидеть за учебниками. Для Жени Фокова это было легко.

Я остался позади, и он тут же заявил мне, что теперь догонит по успеваемости девчонок Светлану и Надежду. Их дневники пестрели пятерками. Я, на слова друга, лишь пожал плечами, а Сеня, мальчик, который часто ко мне лез, чтобы поиграть во время перемен в догонялки не выдержал и тут же сказал Жене:

– Ты, ты, просто рехнулся!

Фоков догнал их. Но – это для него было так – пустяки. Женя стремился учиться на ровне с нашей подругой Натой Кустиной. Я поздно узнал причину – он тайно любил девочку.

Упорство моего друга было болезненным. Я ни один раз замечал: на него что-то находило. В такие минуты Фоков топтался на месте – не понимал даже простое элементарное, что объясняла нам Анна Сергеевна. Его заклинивало. Сейчас я бы сказал – парня глючило, ему мешали облака.

Я учился «средне», случалось, получал даже двойки. Как-то раз, я не сделал домашнее задание по русскому языку, и чтобы не рисковать оставил тетрадь дома, а затем спокойно отправился в школу. Однако напрасно: Анна Сергеевна вызвала меня к доске:

– Ну, как у тебя Юрий дела? – спросила она. – Покажи-ка мне свою домашнюю работу! Все ли ты выполнил, что я вам задавала? – Я утвердительно кивнул головой и, возвратившись на место, для приличия принялся копаться в портфеле.

– Ну что так долго, забыл тетрадь? Иди домой и принеси.

Я принес. Мой обман тут же открылся. Мне тогда здорово попало. Но, наверное, благодаря тому случаю я «маленькую» школу окончил без троек.

В «большой» школе – средней, мне учиться было значительно труднее. Она располагалась в бывшей казарме. И уж там к нам ученикам отношение, в какой-то мере, было как к маленьким солдатам – суворовцам.

Как надо мной изгалялся Иван Семенович учитель математики – сейчас трудно представить. Кустиной часто приходилось уходить со школы домой без меня – с Фоковым. Я, то и дело, оставался после уроков. Однажды, учителю надоело со мной возиться, и он дал Нату мне в помощницы. Я долго сидеть после уроков не мог и тут же, как только Иван Семенович оставлял класс, хватал девочку за руку и тянул ее на выход. Женя Фоков мне завидовал, не раз предлагал свои услуги:

– Юра, хочешь, я позанимаюсь с тобой математикой? Мне не трудно… Девчонки в ней не разбираются. – Женя намекал на Нату.

– Ну что ты, ненужно, – отвечал я, порой, не удержавшись, добавлял: – Зачем утруждаться, тратить на меня время. – Мой ответ злил товарища. Я его не понимал. Для меня Кустина была просто другом, товарищем и все, если не считать того единственного случая, когда я представил ее своей бабушке Вере Борисовне как невесту. Я хорошо знал родителей Наты: отца Михаила Ромуальдовича и мать Нину Васильевну, мог запросто забежать к ним домой. Однажды я даже советовался с девочкой кого мне любить Светлану или же Надежду.

– Фи-и-и, – ответила она мне.

Мой друг Женя опередил меня. Наташу, по-взрослому, он полюбил раньше, чем я. Многое из прошлых лет выветрилось, просто забылось. Однако последние годы учебы в школе мне памятны. Интересное было время – нам хотелось влюбляться, совершать глупые поступки, но часто мешала робость. Смельчаков из моих ребят одноклассников было мало. Общаться наедине с девчонкой могли единицы. Среди моих друзей таких не было.

Я мог проводить Наташу домой из клуба, но в компании ребят. Рядом всегда находились: Женя, Светлана, Надежда, Семен. Встречаться вечером в клубе с девочками из нашего класса могли один, ну два человека, не больше. Их действия я считал безрассудными. Мой друг также. Так я думал. Однако напрасно. Я просто не знал его. Женя был способен и не на такое. Мне и сейчас многие из его поступков непонятны.

Кустину я полюбил в старшем классе. Я ею заинтересовался неожиданно, можно сказать случайно. Однажды, что уже само по себе странно мне вдруг на уроке ни с того ни сего стало плохо. У меня появился жар, я ощутил небывалую слабость, перед глазами все поплыло. Александр Олимпиевич учитель по литературе заметил мое состояние, подошел и приложил к моему лбу руку:

– Да ты же весь горишь! – сказал он. Затем, осмотрел класс, увидел Кустину и попросил ее:

– Наташа, ты, как мне известно, недалеко от Шакина живешь? Будь добра, проводи Юрия. Он сам не доберется до дома. Да и еще скажи его матери Любовь Николаевне, чтобы она обязательно вызвала врача.

Мать вызвала врача, и я загремел в больницу.

В селе тогда была эпидемия гриппа. Мест свободных в мужской палате не оказалось и меня подростка разместили в женском отделении.

Дней несколько я находился в беспамятстве. Через каждые четыре часа мне кололи пенициллин.

Из забытья я очнулся от громкого стука в заснеженное окно, открыл глаза, слегка приподнялся, и увидел Наташу, и тут же в нее влюбился. Девочка улыбалась, махала рукой и что-то кричала. Я ничего не расслышал из ее слов, однако всегда считал, да и сейчас считаю, что она приветствовала меня, только меня и никого более. Хотя не далеко от моей постели находилась кровать ее матери Нины Васильевны.

Я, глядя теперь на Наталью Михайловну, так ее сейчас называют, не могу сравнить с той девочкой, которую когда-то знал. Она часто обращается ко мне. Я разговариваю с ней. У нее все еще сохранилась былая красота, однако, Наталья Михайловна, уже – не Ната, не Наташа.

На Нату, так звали девушку дома или Наташу – на улице, я мог смотреть часами. Ее синие глаза меня завораживали. В них я просто тонул. Девушке мое внимание было приятно, так как я порой нет-нет и встречался с нею взглядом. Она меня тоже полюбила. Я думаю, там же – в больнице, где и я ее. Это заметно было по поведению Наты не только мне, но и даже Жене Фокову. Как-то он не удержался и с завистью сказал:

– Да Юра, ты счастливый! – Я стал выспрашивать у него от чего это я счастливый, но он тут же замкнулся и не сказал больше ни слова, не желал себя расстраивать.

Парты в классной комнате стояли в три ряда. Центральный – несколько выступал вперед. Возле него находился учительский стол. Девушка сидела от меня через ряд – за первой партой и я, слушая учителя, ею просто любовался. Правда, это уже было после того, как меня выписали из больницы.

На Наташу обращал внимание не только я, но и другие ребята, например, Сеня. Это он мне сказал:

– Да Наташа классная девица. Я бы не отказался с ней быть рядом.

Парень жил на моей улице, недалеко от дома Кустиных. Он учился игре на баяне, и я довольно часто слышал, как Семен часами наигрывал что-то на инструменте, пытаясь привлечь своими мелодиями Наташу, так мне казалось. Однажды, чтобы он не был таким настырным, мне даже пришлось его слегка поколотить.

– Ты чего это? – поинтересовался Семен.– Что я тебе такое сделал?

– Да так просто, – ответил я, – не нужно выставлять свои способности, лучше ходи на пруд как все ребята рыбу ловить.

– Я и хожу, – непонимающе буркнул мне товарищ.

Я, влюбившись в девушку, много потерял, прежде всего, утратил былую легкость в общении с ней. Мой язык стал заплетаться, я с трудом подыскивал нужные слова, хоть раньше косноязычием и не страдал. Мне стало трудно разговаривать даже с товарищами, если Ната находилась рядом и могла меня слышать. Что еще меня мучило? Малый рост. Правда, не долго. Я скоро обогнал Нату и стал на голову выше, смотрел на нее сверху, но робость долгое время не проходила.

Летом по вечерам мы толклись на пяточке у дома Сени. Танцевали под его баян. Я танцевать не умел, да и не только я, но и многие мои товарищи. Но в темноте делать выкрутасы ногами было проще, чем в сельском клубе. Туда мы тоже ходили. Но, нас там больше интересовало кино.

Женя сколько я его помню, всегда стремился привлечь внимание Наты. Танцевал он эффектнее, чем я и поэтому у девчонок пользовался успехом. Правда, мы не только танцевали, но и пели. Под баян это было делать легко. Особенно хорошо получалось у Светланы и Надежды. Я также подпевал, но не выпячивал себя. Голос мой звучал тихо. Изредка, тайком я подглядывал за Натой. Да, я любил девушку, однако мою любовь к ней нельзя было сравнить с любовью друга. Фоков был просто помешан. Для Наташи он был готов умереть. Я его рвения не понимал. Может, мои чувства были недостаточно зрелыми, крепкими, серьезными. Мне не хватало взрослости. Моя мать мне так и говорила:

– Юра, какой же ты еще ребенок!

Глядя на Наталью Михайловну, я с теплотой вспоминаю прошлое. Особенно то время, когда я вдруг ее заметил. Заметил и полюбил. Причиной, побудившей меня испытать это чувство, стала болезнь. Возможно, я и сейчас еще не до конца вылечился. Моего друга, он уже солидный мужик эта любовь просто-напросто доконала. Мне его жалко. Однако сделать уже ничего нельзя. Человек – пропал.

Мне мой отец Александр Иванович, когда был жив, не раз говорил:

– Юра, оставь ее, ты ведь не женат, почувствуй себя свободным мужчиной.– Но выполнить его пожелание мне долгое время не удавалось.

Наташа живет во мне даже сейчас. Я ее никогда не покидал.

Моя мать Любовь Николаевна всегда вторила отцу. Она считала, что Наташа оказалась со мной рядом случайно, а значит должна из моей жизни уйти.

– Смотри, смотри сынок, сколько красивых девушек. Да вот хотя бы взять Светлану или же Надежду – соседскую девочку, чем она тебе не пара. Зачем тебе далась эта приезжая. Что в ней интересного – трактор, на котором ездит ее отец, и в телеге которого ты с ней любишь целоваться.

Мне, конечно, не хотелось верить всему, что говорили мои родители. Хоть я и понимал, что поэзии в моих отношениях с Натой, было немного. Возможно – одна проза. Но я тогда был романтиком.