Разрушу твою жизнь

Глава 5

Сползла на пол по стеночке. Подобрала к себе ноги, обнимая. Продолжая ощущать ток тепла по телу. Шубка грела. Но причиной жара были губы Шамиля. Сводящие с ума. Кружащие голову. Сбивающие с прицела.

Со всей силы зажмурилась, но это не помогло стереть с сетчатки минувшую сцену.

День был тяжёлый. Устала дико. И долго так сидеть не выйдет. Как бы мне ни хотелось обратного, но нужно стучаться в дверь. И встретить неприятности лицом к лицу.

Подняла валявшуюся рядом туфлю и ударила шпилькой пару раз по двери. Получилось не слишком громко. Но спустя несколько мгновений раздались шаги. Бабка.

Сжала в кулак всю свою волю и встала, морозя стопы.

– Явилась, не запылилась, прошмандовка, – родственница недовольным голосом выплёскивает яд прямо с порога.

Окидывает меня пренебрежительным взглядом, задрав высоко нос. Будто передо мной королева Великобритании. Не меньше.

Я слишком устала, чтобы препираться. Протискиваюсь в квартиру, не желая вести диалог. Но мои планы не волнуют бабку.

– Где ты шлялась все эти дни? Почему я должна следить за твоей мамашей? – ступает за мной по пятам, пока я снимаю верхнюю одежду.

Она словно только сейчас заметила, в чём я пришла. Поняла, что на мне вовсе не одежда из секонд-хенда. Сканирует меня, хищно сузив до щелочек глаза. Становясь похожей на ворону, которая хочет заклевать меня.

– Всё-таки пошла по стопам своей мамаши, шлюха. Живёшь тут и ни копейки не приносишь, хотя сама в мехах расхаживаешь. Потаскушка малолетняя. В холодильнике шаром покати, а ты мне даже денег не даёшь.

Каждое её слово отдавалось внутри меня острой болью. Хотелось развернуться. Накричать на неё. Высказать всё, что думаю.

Будь у моей мамы другая родня, может, ей и не пришлось бы топить горе в алкоголе и наркотиках. Не пришлось бы рано сбегать из дома и связываться с бандитом. Мама даже не упоминала о бабке, пока отец был жив. Стараясь вытравить из памяти этот период жизни. Только вот судьба имеет скверное чувство юмора. И очень жестокое.

Но я молчу. Знаю, что хуже будет.

Заглядываю в нашу с мамой комнату. Но она пустая. По коже проходит холодок, стирающий тлеющее тепло. Мою шею словно кто-то сжал жёстким захватом в попытке вытащить хребет. Стало не по себе.

– Как давно мамы нет? – поворачиваюсь к бабке, которая стояла за спиной, продолжая сыпать оскорблениями.

– Да вы с ней по сменам, наверное, стоите на Ленинградке. Вот только что ушла.

Расслабляюсь немного, ощущая, как мышцы тут же обмякают.

Значит, скорее всего, с ней ничего не успело произойти.

Как зомби умываюсь, переодеваясь в застиранную пижаму, и забираюсь под одеяло. Тоскливо обнимаю подушку, чувствуя одиночество. Оно, как чёрная дыра, расширялось внутри до бесконечных размеров. И увеличивалось с каждой минутой с момента ухода Шамиля.

Отчаянно хотелось обратно к нему. Рядом с Шамилем я не испытывала страха. Чувствовала себя защищённой.

Я уже позабыла, что это за чувство. Невероятно приятное. Когда дышишь полной грудью. Не ощущая стальных тисков, сжимающих рёбра. И знаешь, что тебе протянут руку, даже если ты окажешься на дне сточной ямы.

Но дело было не только в этом. Как бы я ни гнала эти чувства от себя, но игнорировать собственную влюблённость так же бесполезно, как слона в комнате.

Что же будет со мной, если Соломон не соврал?

С этими мыслями я отключилась.

Проснулась с утра от барабанной дроби. Звук, от которого кровь стынет в жилах. Выбивающий остатки сна за секунду.

По ту сторону глазка стоял Соломон. Мгновение смотрела на него, не испытывая желания впускать. Но всё же отворила дверь.

На мне старая пижама, закрывающая тело от горла до пят. Тёплая. Но даже в ней мне казалось, что я голая. Хотелось укрыться от его глаз. Спрятаться. Потому что, глядя на него, я не понимала, как могла испытывать к этому человеку детскую влюблённость. Плескавшаяся в его светлой радужке похоть пачкала меня.

– Доброе утро, Лисичка, – произносит, вызывая в ответ рвотный позыв.

Сцепляю челюсти.

– Утро, дядя Соломон, – здороваюсь куда сдержаннее, стараясь спрятать отвращение.

Но не уверена, что у меня выходит. Впрочем, Соломон и близко не столь проницателен, как Шамиль. Он ничего не замечает, уверенный в своём превосходстве перед маленькой глупой девчонкой. Что я могу понимать? Такие, как он, с женщинами не считаются. А используют их в разных целях.

Пропускаю его в квартиру. Бандит проходит внутрь, озирается с явным отвращением. Но продолжает улыбаться. Отчего я чувствую тошноту. Не из-за него. А из-за своей наивности. Глупой давней влюблённости.

Почему пелена спала лишь сейчас, когда мне удалось сравнить его с другим? С Ямадаевым. И разница настолько ощутима, что я просто поражаюсь ей.

А ведь все эти годы я вспоминала его совсем в ином ореоле. Даже несмотря на то, что он кинул нас с мамой.

– Рад, что ты смогла подобраться к нему близко, – вещает важно, – даже не предполагал, что он это допустит. Шамиль ведь почти не общается ни с кем, кроме узкого круга лиц.

Соломон изучает вид из окна моей комнаты. Убогий и печальный. Серый, пасмурный.

А я ощущаю странный отклик в сердце. Будто внутри меня сквозь толщу асфальта пробивается зелёный росток. Желающий жить. Увидевший свет.

И на секунду мне вдруг становится очень хорошо. Благодаря мыслям о Хозяине. Моём хозяине…

– Почему я должна верить тебе? – выдаю резче, чем хотелось бы, обнажая свои эмоции. – Я требую доказательств, прежде чем что-то сделаю ради тебя.

Соломон медленно отрывается от созерцания окружающей меня нищеты и смотрит делано удивлённо.

– Ради меня? – усмехается. – Ради себя, Лисичка. Ведь это твоя семья пострадала от его рук. А я просто помогаю восстановить справедливость. Ради тебя.

Меня выворачивает наизнанку от этих слов. Хочется подойти и расцарапать его глумливую рожу. И в то же время то, как он это говорит. Его уверенность задевает и злит. А ещё очень пугает.

– Доказательства, дядя Соломон, – упрямо повторяю, смотря на него взглядом лисы, пойманной в капкан.

– Мне на слово ты ведь не поверишь, – печаль в его голосе звучит почти правдоподобно, – но, если окажешься в его загородном особняке, уверен, найдёшь подтверждение моим словам.

– Почему не скажешь сейчас? К чему мне рыскать по его дому?

– Лучше один раз увидеть, Лисичка. И я надеюсь, увиденное не собьёт тебя с цели. Потому что ты должна добыть для меня кое-какие документы.

Меня устраивало, когда Соломон стоял у окна. Только вот его – нет. Он подошёл ко мне вплотную. За спиной сервант, и я уже планировала совершить манёвр в сторону, как друг отца сжал мои плечи, вжимаясь в меня всем телом. В нос ударил парфюм с цитрусовыми нотками. И меня затошнило от его запаха. Сглотнула слюну, стараясь сдержать подступающую тошноту.

Запрокинув голову, смотрела на него. На его тонкие губы, светлую щетину, которая ему не шла. Убранные назад тонкие русые волосы. Он напоминал мечту Гитлера в её арийском воплощении.

– Запомни, Василиса, – наклоняется ко мне ниже, почти касаясь носом моего носа, и я задерживаю дыхание, сцепляя челюсти, готовая оскалиться, как злая собака, – Ямадаев – убийца. Опасный, расчётливый ублюдок, просчитывающий всё на десять шагов вперёд. Я вижу, что ты попала под его влияние. Уверена, что он не знает, кто ты? Уверена, что не играет с тобой?

Мне даже в голову не приходило, что Шамиль может быть в курсе, что я никакая не Алиса Спиридонова. Посудомойка с дурным характером. А отпрыск почившего криминального авторитета, Василиса Вишневская. И судя по намёкам Соломона, дочь его лютого врага.

Замерла, прокручивая в голове поведение Шамиля со мной.

От натуги пришлось до боли прикусить губу.

Да, давно очевидно, что порой Ямадаев не выносит меня. Не может находиться со мной в одном пространстве. Ему то ли убить меня хочется, то ли… что-то совсем иное. И в то же время бесится до дрожи оттого, что у него не получается меня контролировать. А я упрямо просачиваюсь через все его замки и клетки, продолжая влипать в неприятности.

Но ненависть? Её от него я не ощущала. Или не замечала.

Если Соломон прав, разве Ямадаев пошёл бы против своего делового партнёра, господина Вуйчика? Впрочем, о том, что за мысли рождаются в голове Хозяина, можно лишь догадываться. Я понятия не имела, что им руководит. Какая сила им движет.

Но нельзя исключать, что он ведёт свою игру, при этом зная, какие карты у меня в руках.

– Уверена, – твёрдо отвечаю, отрывая взгляд от созерцания пылинок на свету и встречаясь с голодным интересом друга моего отца.

Он так плотоядно пялился на мои губы, что находиться с ним в тесной комнатёнке вдруг стало страшно. И тот факт, что в детстве я сидела у него на коленях, вряд ли остановит мужчину.

– Только вот не могу сообразить, дядя Соломон, – остро вонзаюсь в него холодным взглядом дочки криминального авторитета, – раз вы считаете, что Ямадаев раскрыл меня, специально заявились в эту квартиру, чтобы он убедился в верности своих подозрений?

Во взгляде Соломона читается столь явное превосходство, что руки чешутся ему врезать.

– Я всё проверил, его людей тут нет. Пока.

– Если вы сообщили всё, что хотели, то вам пора, – резко заявляю.

Мой папа слишком рано умер, чтобы успеть привить мне хорошие манеры.

– Лисёнок, не будь такой колючей, – назидательно произносит, не выказывая желания убраться отсюда.

Его ладонь ложится на моё плечо, сжимая, словно проверяя прочность моих костей. И в то же время он наверняка считает этот жест лаской. Только для меня она грубая и неприятная.

Когда меня касается Шамиль, столп мурашек пробегает по коже, вызывая желание. А сейчас мне хочется сбросить руку Соломона, как оковы.

– Я развожусь, – на этом слове незваный гость напряжённо следит за моей реакцией, будто для меня его личная жизнь что-то значит, а я не могу взять в толк, к чему он мне это сообщает, – и способен подарить тебе совсем другую жизнь, нежели существование в этой каморке. Для Ямадаева ты лишь одна из многих. Он забудет тебя сразу, как воспользуется.

От его слов в моей голове случается ядерный взрыв. Намешанный на злости, детской обиде и дичайшем недоумении. Как он может мне говорить подобное?!

Он – человек, который рассказывал мне сказки в детстве, дарил подарки, пусть и неподходящие для девочки. Был другом не только отцу, но и мне. Как?!

Бурлившие эмоции слишком ярко отразились на моём лице.

– Вы мне в отцы годитесь, – напоминаю ему очевидное, задыхаясь от острого непонимания.

Вновь этот покровительственный взгляд, от которого меня воротит.

– Все мои любовницы твоего возраста, и поверь, я знаю, как удовлетворить женщину.

С трудом преодолеваю отчаянное желание подойти к стене и начать биться о неё лбом. Пока не вытряхну из неё весь этот диалог.

– Уходите. Сейчас.

Не мои слова заставили его отступить, отлепить от меня свою клешню. А пролетевшая по комнате вибрация его сотового. Он посмотрел на экран мобильника, отключил входящий. И засунул аппарат обратно в карман.

– Обращайся ко мне по любому вопросу, Василиса. Для тебя я всегда на связи, – игнорируя мои слова, предлагает помощь, о которой я никогда не попрошу. Потому что вижу, какую плату он потребует взамен. А я никогда не смогу с ним расплатиться. Лучше перегрызу себе вену на руке и истеку кровью.

Когда папа умер, он не заводил подобных разговоров. Но тогда я его и не волновала как сексуальный объект.

Смотрю на него недобро, пока он выметается из квартиры, ощущая невероятных размеров омерзение.

Не успевает за гостем захлопнуться дверь, как трелью звенит домашний телефон. Рудиментарный аппарат, который ещё десяток лет назад должен был отвалиться. Но по какой-то причине бабка решила его оставить.

Я подняла трубку, чтобы оборвать противную музыку. Не ожидая, что звонок адресован именно мне.

– Алло, – уныло отвечаю, планируя услышать механический голос робота, вещающего о наличии долга за коммуналку.

– Цветочек, какая удача, наконец-то я тебя нашёл, – раздаётся на том конце знакомый голос Ветрянского, – ты же помнишь, что за тобой должок? Пришло время его возвращать.