Разум и чувства

1

Вид, открывавшийся из их окон — георгианских, огромных, от пола до потолка, — был, по всеобщему мнению, поистине великолепен. Окна выходили в старинный парк, спланированный и разбитый два столетия назад с единственной целью — предоставить счастливым владельцам Норленда в Сассексе все лучшее, что может предложить природа, облагороженная цивилизованной человеческой рукой. Были там и бескрайние зеленые луга, и романтические, но не слишком обширные озера, и тенистые купы вековых деревьев, под которыми щипали траву живописные группки оленей и овец. Добавьте к этому ненавязчивые рукотворные вкрапления в виде изящных парковых оград, и станет ясно, что картина, которую наблюдали сейчас все члены семьи Дэшвуд, сидевшие в тягостном молчании у себя в кухне, была практически совершенна.

— И вот теперь, — заговорила мать семейства, театральным жестом простирая руку к кухонному окну, — мы вынуждены покинуть все это. Весь этот… рай!

Она сделала паузу, а потом добавила, уже тише, но с явственным нажимом:

— Из-за нее.

Все три дочери смотрели на нее, не произнося ни слова. Даже средняя, Марианна, унаследовавшая материнскую склонность к мелодраматизму и природную импульсивность, сидела молча: всем было ясно, что мать еще не закончила. В ожидании продолжения они отвели взгляды от вида за окном, сосредоточившись на чисто выскобленной поверхности кухонного стола, глиняном кувшине с незатейливыми полевыми цветами и своих надтреснутых и потому еще более очаровательных чайных кружках. Все затаили дыхание, дожидаясь следующей материнской тирады.

Белл Дэшвуд по-прежнему смотрела в окно. Своим именем она была обязана отцу девочек, скоропостижно скончавшемуся совсем недавно. Он говорил — в свойственной ему галантной манере, — что имя Белл идет ей гораздо больше, к тому же Изабелла, хоть и звучит величественно, не очень-то годится для повседневного обихода.

Вот так Изабелла, больше двадцати лет тому назад, превратилась в Белл. А со временем, постепенно и незаметно, и в Белл Дэшвуд, жену (на словах) Генри Дэшвуда и мать (на деле) Элинор, Марианны и Маргарет. У них была, по всеобщему мнению, чудесная семья: добродушный зрелый мужчина, его очаровательная художница-жена и их хорошенькие дочки. Благодаря своей общительности и внешнему обаянию Дэшвуды обзавелись множеством друзей, так что, когда Генри внезапно улыбнулась удача, и его вместе с Белл и дочерьми пригласили поселиться в большом поместье у бездетного дядюшки-холостяка, единственным наследником которого он являлся, им было с кем разделить эту радость. Смену их хотя и счастливого, но совсем уж скудного существования на жизнь в Норленд-парке, с бесчисленным количеством спален и акров прилегающей земли, они восприняли как знак свыше, аргумент в пользу веры в волшебство и строительства воздушных замков.

Старый Генри Дэшвуд, дядя младшего Генри, оказался таким же мечтателем и романтиком. Он снискал любовь всей округи, для которой являлся кем-то вроде самопровозглашенного сквайра: от его щедрот финансировалось большинство начинаний местной общины, а двери Норленда всегда были распахнуты для любых благотворительных мероприятий. Старик прожил в Норленде всю свою жизнь, под крылышком незамужней сестры, и только после ее смерти понял, что дом слишком велик для него одного. Вслед за этим осознанием незамедлительно явилось и воспоминание о наличии и незавидном положении его славного, но незадачливого наследника, племянника Генри, единственного сына их давно почившей в Бозе младшей сестры: по последним сведениям, тот жил на грани нищеты, что, по мнению старого Дэшвуда, было абсолютно недопустимо. Итак, молодого Генри призвали для аудиенции, и он прибыл в Норленд в сопровождении очаровательной спутницы и, к вящей радости старика, трех девчушек, одна из которых была еще в пеленках. Семейство сбилось в кучку в гигантском холле Норленда, с изумлением и восторгом озираясь по сторонам, и старый Генри, повинуясь внезапному импульсу, широко распростер объятия и провозгласил, что, отныне и навеки, Норленд является их домом, куда они должны как можно скорее переехать, чтобы жить вместе с ним.

— Для меня будет счастьем, — сказал он голосом, дрожащим от избытка чувств, — видеть, что в Норленде снова кипит жизнь.

А потом, прослезившись, добавил:

— И смотреть на кучу обуви у парадной двери. Дорогие мои! О, мои дорогие!

Элинор сглотнула, пристально глядя на мать, которая так и стояла с поднятой рукой. Нельзя позволить ей слишком уж расчувствоваться, и ни в коем случае нельзя допустить, чтобы разволновалась Марианна. У Белл, конечно, не было астмы, от которой умер отец Элинор, Генри-младший, и из-за которой Марианна росла такой болезненной и хрупкой, однако ей все равно не стоило давать волю, поскольку в таких случаях все обычно кончалось весьма плачевно. То есть, в буквальном смысле, слезами. Элинор порой поражалась тому, сколько времени и сил члены их семьи тратили на слезы. Она негромко кашлянула, напоминая матери, что все они ждут.

Белл едва заметно вздрогнула. Она отвела взгляд от гигантской тени, которую дом отбрасывал на лужайку за окном, и вздохнула. А потом почти мечтательно произнесла:

— Как вы знаете, мы приехали сюда с вашим отцом.

— Да, — сказала Элинор, едва сдерживая нетерпение, — знаем. Мы приехали вместе с вами.

Белл резко повернулась к старшей дочери и чуть ли не с обвинением поглядела на нее.

— Мы приехали в Норленд, — воскликнула она, — потому что нас пригласили. Папа и я перебрались к дяде Генри, чтобы ухаживать за ним.

Она остановилась, а потом добавила, уже не так резко:

— За нашим милым дядей Генри.

Белл снова выдержала паузу, после чего повторила еще раз, словно обращаясь сама к себе:

— Милым дядей Генри.

— На деле он оказался не таким уж милым, — твердо произнесла Элинор. — Он ведь не оставил вам ни дома, ни денег, чтобы можно было на что-то жить. Не так ли?

Белл решительно задрала вверх подбородок.

— Он хотел завещать все отцу. Если бы тот не… — она снова замолчала.

— Не умер? — пришла на помощь матери Маргарет.

Старшие сестры развернулись к ней.

— Как ты можешь, Магз…

— Заткнись, заткнись, ты…

— Марианна! — воскликнула мать.

У Марианны на глазах тут же выступили слезы. Элинор обхватила сестру за плечи и крепко прижала к себе. Как, должно быть, ужасно, часто думала она, принимать все так близко к сердцу, как ее сестра, готовая разрыдаться из-за каждой мелочи. Держа Марианну в объятиях, чтобы немного ее успокоить, Элинор сделала глубокий вдох.

— Итак, — заговорила она, стараясь, чтобы голос звучал по возможности ровно, — мы должны смотреть правде в глаза. Отец умер, да и в любом случае Норленд был завещан не ему. Милый дядя Генри не оставил ему ни дома, ни денег — ничего. Предпочел изобразить из себя доброго дядюшку для переростка-подкаблучника. Он все завещал им. Все завещал Джону.

Марианна уже почти не дрожала. Элинор расслабила объятия и сосредоточилась на матери.

— Он оставил Норленд-парк Джону, — еще раз, уже громче, повторила она.

Белл посмотрела на дочь, а потом с неодобрением отозвалась:

— Дорогая, он был вынужден так поступить.

— Вовсе нет.

— Да-да, вынужден! Поместья вроде Норленда переходят к наследникам, у которых есть сыновья. Так делается всегда. Это называется правом первородства. Отцу Норленд принадлежал только при жизни.

Элинор сняла руку с плеч сестры.

— Мама, мы что, королевская династия? — воскликнула она. — Право первородства — какая чушь!

Все внимание Маргарет, как обычно, было сосредоточено на ее iPod: сидя с отсутствующим видом, она распутывала узел на проводке, идущем к наушнику, который загадочным образом постоянно на нем появлялся. Однако тут она вдруг подняла голову, будто ее посетило неожиданное озарение.

— Я так понимаю, — бойко начала она, — что ты все равно ничего бы не унаследовала от папы. Потому что он не был на тебе женат. Правильно?

Марианна негромко вскрикнула:

— Не смей так говорить!

— Но это же правда!

Белл прикрыла глаза.

— Прошу вас…

Элинор посмотрела на младшую сестру.

— Даже если ты что-то знаешь, Магз, или просто догадываешься, вовсе необязательно говорить об этом вслух.

Маргарет пожала плечами — типичное движение, означающее «мне все равно». Она и ее школьные подружки постоянно так вот пожимали плечами.

Марианна опять зарыдала. Никогда в жизни Элинор не встречала других девушек, которые могли плакать, не лишаясь при этом своей красоты. Нос у сестры никогда не краснел и не тек: просто по щекам вдруг начинали бежать громадные прозрачные слезы, которые — по признанию одного ее бывшего ухажера — так и хотелось стереть поцелуем.

— Пожалуйста, не надо, — в отчаянии взмолилась Элинор.

Марианна, всхлипывая, пробормотала:

— Я обожаю этот дом!

Элинор обвела взглядом кухню. Она не только была ей до боли знакома — эта кухня являла собой квинтэссенцию их жизни в Норленде. Просторная, с элегантными георгианскими пропорциями, она обрела, благодаря способности Белл к организации домашнего хозяйства и ее идеальному вкусу в подборе фактур и цветов, идеальную степень небрежности, делавшей ее особенно живописной. Кухня была свидетельницей их семейных трапез, бурных ссор и примирений, многолюдных праздников и вечеринок в тесном кругу. За этим столом были написаны тысячи строк домашних заданий. В этом кресле с пестрой обивкой дядя Генри часами просиживал за стаканчиком виски, а сестры тормошили его, заставляя порой выходить из себя. Этот резной стул принадлежал их отцу — на нем он восседал во главе стола, за рисованием или книгой, всегда готовый прерваться, чтобы выслушать или утешить дочерей в их детских обидах. Отлученные от этого места, с которым было связано столько воспоминаний, изгнанные так внезапно и жестоко, — как смогут они жить дальше?

— Мы тоже, — держась из последних сил, ответила сестре Элинор.

Марианна лишь отмахнулась — полным драматизма театральным жестом.

— Мне кажется, — прорыдала она, — что я здесь родилась!

— И нам тоже, — настойчиво повторила Элинор.

Марианна сжала руки в кулаки и ударила — несильно — себя в грудь.

— Нет, вам меня не понять! Я чувствую, что Норленд — мой единственный дом. Мне кажется, что нигде больше я не смогу играть. Не смогу играть на гитаре нигде, кроме Норленда!

— Конечно, сможешь!

— Дорогая, — воскликнула Белл, глядя на дочь. В голосе ее звенела дрожь. — О, моя дорогая!..

— Хотя бы ты не начинай, — вздохнула Элинор, обращаясь к младшей сестре.

Маргарет пожала плечами; непохоже, чтобы она собиралась разрыдаться. На самом деле вид у нее был, скорее, задиристый — с учетом ее тринадцати лет Маргарет чаще всего выглядела именно так.

Элинор снова вздохнула. Она чувствовала себя страшно усталой. Это продолжалось уже несколько недель, даже месяцев: сначала смерть дяди Генри, а потом еще более тяжкая утрата — смерть отца, которого спешно увезли в госпиталь с острым приступом астмы, хотя обычно его синий ингалятор отлично снимал все симптомы. Обычно — но не в этот раз. Ужасно было видеть, как отец борется за каждый вздох и хрипит, будто его душат. А потом была «скорая», и поездка в госпиталь, и недолгое улучшение в отделении реанимации, откуда его перевели в отдельную палату, и сдавленный шепот — просьба позвать его сына, Джона, и вдруг, после визита Джона, новый приступ, когда их не было рядом, когда отец был один в этой безликой стерильной комнате, опутанный трубками и проводами, и звонок из госпиталя, прогремевший в Норленде в два часа ночи, когда незнакомый голос сообщил, что врачи ничем не смогли помочь, что не выдержало сердце, что их отец мертв.

Точно так же они собрались на кухне после той бессмысленной, последней поездки в госпиталь. На небе только-только занимался рассвет; с лицами, серыми от усталости и горя, они сидели вокруг стола, сжимая в руках кружки с чаем, словно держась за брошенный им спасательный круг. Почему-то именно тогда Белл решилась рассказать — тем отстраненным голосом, которым давным-давно читала им вслух волшебные сказки, — как они с отцом решили сбежать от его первой, а если говорить точнее, как предпочитала Элинор, единственной жены, и как, после нескольких лет испытаний и невзгод, дядя Генри позвал их к себе. По словам Белл, он был старым романтиком, который так и не женился, потому что возлюбленная ответила ему отказом; тем не менее он искренне радовался, когда у других любовные истории завершались счастливым концом.

— Как-то раз он сказал мне, — рассказывала Белл, медленно поворачивая кружку с чаем в руках, — что Норленд казался таким громадным и пустым, будто день за днем упрекал его всем своим видом. Сказал, ему все равно, женаты мы или нет. Брак, мол, всего лишь дурацкая старая традиция, дань общественному мнению. Он говорил, что восхищается людьми, сделавшими то, на что ему никогда не хватило бы решимости.

Была ли это решимость, гадала Элинор, пытаясь понять, что хочет донести до них мать, сквозь тяжкую пелену собственного горя и потрясения, — много лет прожить с женщиной, но так и не жениться на ней, или же просто беспечность? Был ли счастливым конец, в котором эта женщина и три их общих дочери остались без средств к существованию, потому что отец не позаботился написать вразумительное завещание? Что было романтичного в том, чтобы полагаться на снисходительность богатого, но непоследовательного старика, и оставаться неженатыми — ведь это, скорее, похоже на обычную глупость? Хотя, с другой стороны, какая разница, что сделал или не сделал отец: дядя Генри в любом случае мог завещать все Джону просто потому, что у того были не дочери, а сын.

Она до сих пор злилась на отца, даже теперь, хотя отчаянно скучала по нему. Точнее, то была не злость, а гнев. Гнев, причем безмолвный, потому что мать не желала слышать ни одного плохого слова в адрес отца, — точно так же, как не желала вспоминать о том, что сама никак не позаботилась о своем будущем на случай, если его не станет. А ведь у него была астма! Синие ингаляторы были в их семье таким же привычным зрелищем, как и сами ее члены. Давно стало понятно, что до глубокой старости ему не дожить, и тем не менее отец продолжал слепо полагаться на доброту и покровительство старика, который любил ощущать себя бунтарем, однако на деле оставался махровым консерватором.

Конечно, Белл не готова была признать, что совершила ошибку — или что ошибку совершил отец. Еще много недель после его смерти она продолжала настаивать, что перед смертью он помирился с Джоном, его единственным сыном от первого брака: мол, оба прослезились, и Джон поклялся позаботиться о своей мачехе и сводных сестрах.

— Он обещал, — снова и снова повторяла Белл, — что мы навсегда останемся в Норленде. И он сдержит свое слово. Конечно, сдержит! В конце концов, он же сын своего отца.

А отец, не без горечи думала Элинор, не только лежит в могиле и поэтому ни за что не отвечает, но еще и почитается безупречным. Безупречным.

Вот только в действительности все произошло совсем по-другому. Оказалось, что они сбросили со счетов одну очень важную фигуру — и напрасно. Терзаемые горем после смерти отца, они совсем забыли про Фанни. Сидя за кухонным столом, Элинор разглядывала стоящий у противоположной стены старинный уэльский буфет, в котором хранились их повседневные чашки и тарелки, а рядом были выставлены открытки от друзей и фотографии родни. Имелся там и снимок Фанни — в кружевном платьице с младенцем Гарри на руках. Элинор обратила внимание, что кто-то развернул фото лицом к стене. Несмотря на беспокойство, она не смогла сдержать улыбки. Какой блистательный жест! Интересно, кто это сделал? Наверное, Маргарет, которая сейчас сидит возле стола в наушниках с отсутствующим взглядом. Элинор вытянула ногу и в знак солидарности незаметно толкнула сестру под столом.

Когда Джон впервые привез Фанни познакомиться с ними, Элинор решила, что такое крошечное создание никак не может представлять для них опасность. Как же она ошиблась! Фанни оказалась законченной эгоисткой. Она как две капли воды походила на свою мать, такую же миниатюрную, твердую, как сталь, и заботящуюся только о двух вещах: статусе и деньгах. Особенно о деньгах. Они занимали все ее мысли. Фанни вышла замуж за Джона, располагая собственным состоянием и имея четкие представления о том, на что надо тратить деньги. Собственно, у нее были четкие представления обо всем — и железная воля в придачу.

Фанни хотела иметь мужа, большое поместье, много денег, чтобы все это содержать, и ребенка — желательно мальчика. И все это она получила. Теперь ничто — абсолютно ничто — не могло помешать ей продолжать и дальше оберегать и преумножать свои владения.

Удивительно, как скоро после смерти их отца Фанни прикатила на своем роскошном внедорожнике с Гарри в детском кресле, няней-румынкой и багажником, забитым хозяйственными принадлежностями, которые донельзя прозрачно намекали, кто теперь тут хозяйка. Она привезла Белл букет в целлофановой обертке, на которой красовалась этикетка «20 % скидки», и попросила ее с дочерьми пару часов посидеть в дальнем крыле: к ней должен приехать из Лондона дизайнер по интерьерам, каждый час работы которого стоит бешеных денег, поэтому ей хочется максимально сконцентрироваться на беседе с ним.

Они увели с собой и Гарри с няней, у которой был синий лак на ногтях и юбка в леопардовых узорах, обтягивающая внушительный зад; в ответ на приглашение к обеду няня сказала, что сидит на диете и обойдется сигареткой, а Гарри, поглядев в тарелку, сунул палец в рот и с отвращением зажмурил глаза. Через три часа Фанни, с горящими от открывающихся перспектив глазами, ворвалась на кухню и объявила без предисловий и с таким видом, будто ее новость априори должна быть принята на ура, что они с Джоном переезжают в Норленд через две недели.

И они действительно переехали. Просто бессмысленно, сказала Фанни тоном, не терпящим возражений, платить арендную плату за квартиру в Лондоне, когда Норленд только и ждет, чтобы они в нем обосновались. Ее нисколько не заботило, как воспримут эти слова члены семьи, для которой Норленд стал больше чем домом, потому что там прошло практически все их детство. Фанни была настроена как можно скорее освободить его от всего старого, переделать в соответствии с собственным вкусом, превратив в образчик растиражированного дорогого стиля, и от ее решимости просто захватывало дух. Долой поцарапанную расписную мебель, французские платяные шкафы, выцветшие фестончатые портьеры из старинной парчи — на их место придут полированный гранит и нержавеющая сталь, по последнему слову моды. Прочь сентиментальные сувениры, истертые персидские ковры и потемневшие зеркала в позолоченных рамах — дорогу абстрактной скульптуре, черно-белым полам и огромному плазменному телевизору над величественным георгианским камином.

Перемены происходили, по мнению Белл и дочерей, с непочтительной, жестокой поспешностью. Фанни с Джоном, Гарри и няней заняли лучшие комнаты, ранее принадлежавшие дяде Генри; следом за ними дом наводнила армия строительных рабочих из Восточной Европы, и в нем теперь целыми днями звенели пилы, стучали молотки, и визжала дрель. К счастью, на дворе стояло лето, поэтому окна и двери можно было держать открытыми, чтобы проветривать дом от неизбежной пыли и запахов штукатурки и стружки, однако открытые окна означали также, что Дэшвуды прекрасно слышали разговоры новых хозяев, особенно те, которые Фанни — намеренно, как считала Элинор, — старалась довести до их сведения.

Последние несколько недель она только тем и занималась, что отговаривала Джона от любых попыток помощи мачехе и сводным сестрам. Несмотря на то что Фанни была миниатюрной, ее голос разносился по всему дому, даже если она говорила шепотом. Обычно Фанни просто отдавала приказы («Она никогда не говорит „пожалуйста“, — обратила внимание Марианна, — правда?»), но когда ей было нужно что-то от Джона, она переходила на кошачье мурлыканье.

Сидя у себя на кухне, они прекрасно слышали, как Фанни в захваченной ею гостиной, которую она называла залом, обрабатывает мужа. Судя по всему, она сидела у него на коленях, ласкаясь и перебирая пальчиками с острыми ноготками его волосы, одновременно намекая, что в случае отказа он лишится значительной части постельных утех.

— Им вовсе не надо так много, Джонни, дорогой. Ну сам посуди! Конечно, Магз еще в школе, и, заметь, в весьма дорогой, частной школе, а ведь это просто напрасная трата денег, когда в Льюисе есть отличная государственная, причем совершенно бесплатная, а Элинор уже почти закончила университет, да и Марианна скоро кончает. Белл легко сможет вернуться к работе, преподавать живопись, как раньше.

— Но она же не работала лет сто, — с сомнением в голосе отвечал Джон. — Никогда, сколько я себя помню. Отец хотел, чтобы она сидела дома…

— Что поделать, дорогой, человек не может позволить себе все, что бы ему хотелось. Ты разве не согласен? Она и так столько лет бездельничала в Норленде, вся такая свободная, артистическая и беззаботная.

Фанни что-то прошептала ему на ухо, потом, с колебанием в голосе, Джон произнес:

— Но я обещал отцу…

— Сладенький мой, — перебила его Фанни, — послушай! Подумай о нас. Вспомни, что ты обещал мне. Вспомни, наконец, о Гарри. Я знаю, что ты любишь это место, знаю, что оно значит для тебя, хотя ты никогда и не жил тут, а ты знаешь, что я могу помочь тебе привести его в достойный вид и поддерживать дальше. Я ведь обещала во всем тебе помогать! Обещала, стоя перед алтарем. Но это обойдется в целое состояние. Вот увидишь! Пойми, Джонни, услуги дизайнера по интерьерам стоят недешево, а мы ведь решили, что будем выбирать все самое лучшее, потому что дом этого заслуживает.

— Ну, — кое-как выдавил Джон, — мне кажется…

— Птенчик мой, — ворковала Фанни, — подумай о семье. Обо мне и о Гарри. И о Норленде. Норленд — наш дом.

Последовала долгая пауза.

— Лижутся, — с отвращением пробормотала Маргарет. — Она сидит у него на коленях, и они лижутся.

Прием тем не менее сработал; Фанни, отдавала ей должное Элинор, умела добиваться своего. Дом, их любимый дом, приобретший со временем ту неподражаемую патину, которая появляется только в жилищах, медленно и органично эволюционирующих в соответствии со вкусами разных поколений хозяев, претерпевал катастрофические перемены, превращаясь в новомодную, впечатляющую, но бездушную версию прежнего себя, которую Белл как-то в запальчивости сравнила с пятизвездочным отелем.

— И это ни в коем случае не комплимент! Любой может заплатить, чтобы остановиться в отеле. Именно остановиться! Но ведь в отелях не живут. Фанни ведет себя как застройщик, который думает лишь о внешнем шике. Лишает этот чудесный старинный дом его души!

— Но, — негромко заметила Элинор, — она же как раз этого и хочет. Хочет, чтобы дом производил неизгладимый эффект. И она этого добьется. Мы все слышали, как она переубедила Джона, заставила согласиться с ней. Теперь она здесь хозяйка. Фанни может делать с Норлендом все, что ей вздумается. И сделает, не сомневайтесь.

Неловкая, принужденная любезность царила в доме до позавчерашнего дня, когда Джон, заметно смущаясь, зашел к ним в кухню и поставил на стол бутылку дешевого вина таким жестом, будто принес роскошное шампанское, а потом объявил, что, с учетом всех обстоятельств, после долгих раздумий, обсуждений и даже бессонных ночей — особенно у Фанни, которая, как им известно, ужасно чувствительна и ранима, — они пришли к заключению, что им — ему, Фанни, Гарри и их постоянной няне — будет удобнее жить в Норленде одним.

В кухне воцарилось потрясенное молчание.

— Во всех пятнадцати спальнях? — придя в себя, язвительно поинтересовалась Маргарет.

Джон твердо кивнул.

— Да.

— Но почему… как же…

— Фанни планирует начать в Норленде собственный бизнес. Сдавать часть комнат за плату — конечно, весьма высокую. Чтобы оплачивать содержание поместья, потому что это просто, — он закатил глаза к потолку, — бездонная бочка. Никаких денег не хватит, чтобы поддерживать Норленд в достойном виде.

Широко распахнутыми глазами Белл в упор смотрела на Джона.

— А как же мы?

— Я помогу вам найти другое жилье.

— Здесь?

— Обязательно здесь! — задохнувшись, вскричала Марианна. — Только здесь, поблизости, я не смогу жить далеко отсюда, не смогу…

Элинор взяла сестру за руку и крепко стиснула ее пальцы.

— Может быть, небольшой коттедж? — предложил Джон.

— Коттедж!

— В Сассексе масса симпатичных коттеджей.

— Но за них надо платить, — в отчаянии воскликнула Белл, — а у нас нет ни гроша.

Весь подобравшись, Джон поглядел на нее.

— Нет, есть.

— Нету, — ответила Белл. — Нет.

Она нащупала рукой спинку стула и схватилась за нее.

— Мы собирались что-нибудь придумать. Зарабатывать деньги, чтобы платить вам за аренду. У нас уже были кое-какие идеи насчет дома и земли: тут можно было бы устраивать свадьбы. Мы начали об этом думать после смерти дяди Генри, но у нас не было времени, прошел всего год, перед тем как… перед тем…

Элинор сделала шаг вперед и встала рядом с матерью.

— У вас есть собственный доход, — твердо сказал Джон.

Белл махнула рукой, словно отгоняя навязчивое насекомое.

— Это же мизер!

— Две тысячи фунтов вовсе не мизер, моя дорогая Белл. Две тысячи фунтов это весьма ощутимая сумма денег.

— Для четырех женщин? На всю оставшуюся жизнь? При том что у нас нет даже крыши над головой?

На мгновение Джон было заколебался, но быстро справился с собой. Он ткнул пальцем в бутылку на столе.

— Я принес вам вина.

Маргарет поглядела на этикетку и пробормотала себе под нос:

— Мы такое не используем даже для готовки.

— Тихо! — автоматически шикнула на нее Элинор.

Белл не сводила с пасынка глаз.

— Ты обещал отцу!

Джон перевел взгляд на нее.

— Я обещал позаботиться о вас и собираюсь сдержать обещание. Я помогу вам найти жилье.

— Какое великодушие, — воскликнула Марианна с жаром.

— Проценты с ваших средств…

— Они микроскопические, Джон.

— Удивительно, что вы вообще что-то знаете о подобных вещах.

— А мне удивительно, что ты так легко отказываешься от клятвы, данной отцу, лежащему на смертном одре.

Элинор положила руку матери на плечо.

— Пожалуйста! — обращаясь к брату, сказала она. А потом негромко добавила:

— Мы что-нибудь придумаем.

Джон вздохнул с облегчением.

— Вот так-то лучше. Молодец!

И тут Марианна выкрикнула:

— Ты — мерзавец, слышишь меня? Мерзавец! Ты предатель, трусливый и… как это слово, у Шекспира? А, вспомнила — вероломный! Да, да, Джон!

В кухне повисло исполненное ужаса молчание. Потом Белл потянулась к Марианне; Элинор испугалась, что они сейчас кинутся друг другу в объятия, как обычно бывало в трудную минуту, явив Джону типичную для них экстравагантность.

— Думаю, тебе лучше уйти, — быстро сказала она, обращаясь к нему.

Джон с благодарностью кивнул и отступил на шаг назад.

— О да, а то она прибежит тебя искать, — вмешалась Маргарет. — Как она тебя подзывает — собачьим свистком?

Отчаяние на лице Марианны сменилось злорадной усмешкой. Точно так же, мгновение спустя, отреагировала Белл. Джон переводил взгляд с одной на другую, отступая все дальше к двери, и тут наткнулся на старинный уэльский буфет с расставленными у стены тарелками — изящными декоративными сувенирами с фестончатой кромкой, которые Генри с Белл привозили из своих путешествий по Провансу, две-три за раз, в течение многих лет.

Джон шагнул к двери. Уже держась за ручку, он вдруг выразительно мотнул головой в сторону буфета.

— Кстати, эти тарелки очень понравились Фанни.

И вот теперь, спустя всего день, они сидели здесь же, на кухне, снова вокруг стола, истерзанные волнениями, гневом на Фанни с ее злобой и на Джона с его мягкотелостью, до смерти напуганные перспективой оказаться на улице, не имея ни места, чтобы приклонить голову, ни денег, чтобы, если таковое найдется, за него заплатить.

— Конечно, через год я уже получу диплом, — сказала Элинор.

Белл ответила дочери усталой улыбкой.

— Дорогая, что это изменит? Ты прекрасно рисуешь, но сколько архитекторов сейчас сидит без работы!

— Спасибо за поддержку, мам.

Марианна накрыла ладонь Элинор своей.

— Она права. Ты прекрасно рисуешь.

Элинор попыталась улыбнуться сестре. А потом решительно сказала:

— Как права и в том, что архитектору в наше время трудно найти работу. Особенно начинающему. А ты не могла бы снова пойти преподавать? — обращаясь к матери, спросила она.

Белл беспомощно развела руками.

— Дорогая, я не работала уже сто лет!

— Но сейчас крайний случай, мама.

Марианна сказала, повернувшись к Маргарет:

— Тебе придется перейти в государственную школу.

Лицо Маргарет застыло.

— Ни за что.

— Так надо.

— Магз, у нас просто нет выбора…

— Я не пойду! — закричала Маргарет в ответ.

Она выдернула наушники из ушей, бросилась к окну и сжалась в комок, стоя к ним спиной. Внезапно плечи ее распрямились.

— Эй! — совсем другим тоном позвала она.

Элинор привстала.

— Что там?

Маргарет не обернулась; вместо этого она высунулась в окно и изо всех сил замахала руками.

— Эдвард! — закричала она. — Эдвард!

А потом повернула голову и, хотя все и так было ясно, воскликнула, глядя через плечо:

— Эдвард приехал!

2

Несмотря на то что Фанни по приезде в Норленд восстановила против себя семейство Дэшвудов, они, тем не менее, признавали за ней одно неоспоримое достоинство: наличие брата по имени Эдвард.

Он явился вслед за сестрой, и поначалу все решили, что этот долговязый темноволосый застенчивый юноша — полная противоположность его деятельной и весьма опасной сестрицы, — приехал полюбоваться новым приобретением, словно по волшебству свалившимся к ней в руки. Однако через день-другой стало ясно, что он постоянно топчется на кухне у Дэшвудов, рискуя показаться навязчивым, не только потому, что ему там уютно и легко, но также по той простой причине, что ему больше некуда идти — и совершенно нечем занять себя. Собственно, он и сам был готов расписаться в полной своей никчемности.

— Боюсь, по жизни я неудачник, — сказал он как-то, вскоре после приезда, сидя за кухонным столом и измельчая на терке длинные стручки красной фасоли, как показала Белл. Клок темных волос упал ему на лоб, закрывая глаза.

— Нет-нет, — тут же воскликнула Белл, и добавила с теплотой:

— Вы вовсе не неудачник. Думаю, вы просто не умеете правильно преподнести свои достоинства.

Эдвард перестал тереть и принялся выковыривать большую пятнистую фасолину, застрявшую между лезвиями.

— Меня выгнали из Итона, — с легким вызовом произнес он.

— Серьезно? — хором воскликнули все, кто был в кухне.

Маргарет, вытащив наушник из одного уха, с нескрываемым интересом спросила:

— И что ты натворил?

— Стоял на стреме, пока плохие парни проворачивали свои делишки.

— Насколько плохие? Очень-очень?

— Ну не то чтобы…

Маргарет подалась вперед и заговорщицки прошептала:

— Это было связано с наркотиками?

Эдвард улыбнулся, не поднимая головы от терки.

— Вроде того.

— А сам ты их принимал?

— Хватит, Магз! — одернула сестру Элинор.

Эдвард одарил ее быстрым взглядом, в котором читалась искренняя благодарность, ускользнувшая, тем не менее, от Элинор, поскольку та на нее нисколько не претендовала.

— Нет, Магз, — ответил он. — На это у меня кишка была тонка. Стоял на шухере, но как-то раз зазевался, и мы попались. Нас всех исключили. Мама меня так и не простила. Представляете, до сих пор.

Белл похлопала его по руке.

— Простила, наверняка.

— Вы не знаете мою мать.

— Думаю, — заговорила Марианна, до этого тихонько сидевшая на подоконнике с книжкой в руках, — когда тебя выгоняют, это классно! Особенно из такого благопристойного заведения, как Итон.

— Вот только одобрения за это вряд ли дождешься, — негромко заметила Элинор.

Эдвард снова со значением взглянул на нее.

— Меня с позором услали из дома. В Плимут. Готовиться к экзаменам на частных курсах.

— Бог мой, — воскликнула Белл, — ужас какой! В Плимут!

Маргарет заткнула наушник обратно — разговор снова становился скучным.

Чтобы немного ободрить гостя, Элинор спросила:

— Значит, аттестат ты все-таки получил?

— Ну да, — ответил Эдвард. — Оценки, правда, были так себе. Честно говоря, я не особо старался. А зря. Сейчас вот жалею. Пытаюсь немного наверстать, хотя, конечно, уже слишком поздно.

— Учиться никогда не поздно! — провозгласила Белл.

Эдвард отложил терку. Обращаясь к Элинор, будто она одна была способна его понять, он сказал:

— Мама хочет, чтобы я дослужился до депутата парламента.

— Неужели?

— Или выучился на адвоката и выступал в суде. Хочет, чтобы я занимался чем-нибудь… чем-то…

— Престижным, — закончила за него Элинор.

Он снова улыбнулся ей.

— Именно.

— В то время как сами вы, — заговорила Белл, ласковым движением вкладывая терку обратно ему в руки, — хотели бы заниматься…

Эдвард взялся за следующий стручок.

— Я бы с удовольствием занимался общественной работой. Знаю, звучит глупо, но мне правда не нужны все эти дома, машины, деньги — в общем, то, что так ценится у нас в семье. Роберту, моему брату, удалось избежать этой участи, потому что он младший. У нашей матери своеобразные представления о том, как мы должны жить. Видите ли, Роберт у нас организатор праздников: устраивает в Лондоне грандиозные вечеринки за бешеные деньги. Сам я их просто терпеть не могу. И маму почему-то абсолютно не беспокоит тот факт, что его работу никак нельзя назвать аристократической. Однако когда речь заходит обо мне, она постоянно твердит о престиже, деньгах и власти. Она не желает видеть, что я за человек. А мне просто хочется заниматься чем-нибудь спокойным и… ну…

— Полезным? — спросила Элинор.

Эдвард встал из-за стола и обернулся, чтобы посмотреть на нее — с восхищением, чистым и неприкрытым.

— Совершенно верно, — с нажимом ответил он.

Тем же вечером, пытаясь оттеснить сестру от зеркала в ванной, где они чистили зубы, Марианна заявила Элинор:

— Ты ему нравишься.

Элинор сплюнула пену от зубной пасты в раковину.

— Ничего подобного. Ему просто приятно бывать у нас, потому что мама с ним болтает, а мы не позволяем себе шуточек в его адрес и не говорим, как ему одеваться и как себя вести — в отличие от Фанни.

Марианна вытащила изо рта зубную нить.

— Элли, мы все ему симпатичны. Но к тебе он явно питает особые чувства.

Вместо ответа Элинор наклонилась и начала ожесточенно расчесывать волосы сверху вниз, словно тем самым хотела положить конец разговору.

Марианна снова натянула зубную нить. Сунув ее в рот, она невнятно прошамкала:

— А шебе он нравитша?

— Я ничего не поняла.

— Прекрасно ты все поняла! Я спрашиваю, нравится ли тебе, Элинор Дэшвуд, нашей недотроге, для которой ни один мужчина никогда не будет достаточно хорош, некий юноша весьма привлекательной наружности, по имени Эдвард Феррарс?

Элинор выпрямилась, отбросив волосы с лица.

— Нет.

— Врушка.

На мгновение обе замолчали.

— Ладно. Немножко, — сказала Элинор.

Марианна привстала на цыпочки и посмотрелась в зеркало.

— Он идеально тебе подходит, Элли. Ты же прямо как миссионер — тебе вечно надо кого-то спасать. А Эд как раз дозрел до того, чтобы его спасли. К тому же, он такой симпатяга!

— Мне все равно. Я сейчас не в том состоянии, чтобы взваливать на себя чужие проблемы.

— Бред! — возмутилась Марианна.

— Ты не…

— Да он же весь вечер с тебя глаз не спускал! Стоило тебе открыть рот — даже если ты несла полную чушь, — как он чуть ли не хвостом начинал вилять: вылитый щенок-лабрадор!

— Прекрати сейчас же.

— Но ведь это так здорово, Элли! Жизнь у нас в последнее время была не самая сладкая, так разве не прекрасно, что есть такой вот Эдвард, который считает тебя замечательной!

Элинор принялась с тем же ожесточением щеткой собирать волосы в конский хвост.

— Все это глупости, Эм! Только не сейчас, когда мы в таком положении и надо думать о деньгах и о том, где мы будем жить, и вообще… Совсем не время рассуждать, нравится мне Эдвард или нет.

Марианна повернулась к сестре и неожиданно ухмыльнулась.

— Тут есть еще кое-что…

— И что же?

— Ты можешь представить, как взбесится Фанни, если вы с Эдвардом будете вместе?

На следующий день Эдвард взял машину Фанни и пригласил Элинор прокатиться с ним в Брайтон.

— А она знает? — спросила Элинор.

В ответ Эдвард улыбнулся. Она обратила внимание на то, какие у него красивые зубы, — хотя в общепринятом смысле его вряд ли можно было назвать привлекательным.

— Кто и что должен знать?

— Знает ли Фанни, что ты едешь в Брайтон?

— О да, — с легкостью заверил ее Эдвард, — у меня тут целый список дел, которые она мне поручила: забрать краны для ванной, купить билеты в театр и еще каталог обоев…

— Я не то имела в виду, — перебила Элинор. — Меня интересует, в курсе ли Фанни, что ты собираешься пригласить меня поехать с тобой.

— Нет, — ответил он. — Ей и не надо знать. Она посадила меня в этот космический корабль, который называет машиной, и вручила список — остальное ее не касается.

Элинор все еще колебалась.

— Он абсолютно прав, — вступила в разговор Белл. — Она ничего не узнает, и, к тому же, что меняет тот факт, в курсе она или нет?

— Но…

— Садись же, дорогая.

— Вот-вот, садись!

— Ну же, — сказал Эдвард, распахивая пассажирскую дверь и улыбаясь во весь рот. — Давай. Пожалуйста. Пожалуйста! Купим фиш-энд-чипс,[1] посидим на пляже. Мне так не хочется ехать одному!

— Вообще-то у меня куча дел, — слабым голосом произнесла Элинор.

Она взглянула на Эдварда: тут он слегка наклонился и свободной рукой мягко, но решительно втолкнул ее внутрь, на пассажирское сиденье. Дверца захлопнулась. С той же широкой улыбкой он побежал садиться за руль.

— Только посмотрите, — добродушно заметила Марианна, — до чего он доволен!

— Они оба.

Машина резко тронулась с места; гравий взметнулся из-под колес.

— Славный парень, — сказала Белл.

— Тебе понравится любой, кто проявит интерес к Элли.

— О да. Конечно. Но он и правда очень славный.

— И богатый. У его семьи денег куры не клюют.

— Для меня, — сказала Белл, обнимая Марианну за талию одной рукой, — это не имеет никакого значения. Точно так же, как для тебя. Если он хороший человек, если он нравится Элли, а она — ему, для меня этого более чем достаточно. И для тебя тоже, я уверена.

Глядя вслед машине, в последний раз промелькнувшей на дальнем повороте подъездной дороги, Марианна сказала с неожиданной серьезностью:

— Нет. Только не для меня.

— Дорогая!

Она теснее прижалась к матери.

— Мама, ты ведь знаешь, что это так. Мне не нужен просто хороший человек, я ищу своего единственного. Мне не нужен тот, кто сочтет меня достаточно талантливой, чтобы играть на гитаре, — я хочу найти мужчину, который будет понимать, что я играю, будет понимать, кто я есть и ценить это. Ценить меня. — Она на мгновение замолчала, слегка отстранившись, а потом добавила:

— А иначе лучше уж остаться одной. Хоть на всю жизнь.

Белл рассмеялась.

— Дорогая, тебе рано отчаиваться. Ты всего год назад окончила школу, у тебя все еще…

Марианна отступила на шаг, высвобождаясь из материнских объятий.

— Я говорю серьезно, — горячо воскликнула она. — Серьезно. Я не ищу мужчину, я ищу родственную душу. А если такого не найдется, я лучше буду одна. Ты понимаешь?

Белл молчала; ее невидящий взгляд был устремлен куда-то вдаль.

— Мам? — окликнула Марианна.

Белл легонько встряхнула головой. Марианна снова прижалась к ней.

— Мам, ты вспоминаешь папу?

Белл тихо вздохнула.

— Если так, — а ведь ты о нем подумала, правда? — тогда ты понимаешь, о чем я говорю, — сказала Марианна. — От кого, как не от тебя, я унаследовала свою веру: веру в то, что однажды мне суждено повстречать любовь всей моей жизни!

Белл слегка повернулась и одарила дочь загадочной улыбкой.

— Сдаюсь, дорогая! — ответила она.

Из окон своей спальни — трех эркерных, выходящих на юг, и еще двух, западных — Фанни могла во всех подробностях разглядеть запущенный огород, начинавшийся за просторной лужайкой: теплицы, срочно нуждающиеся в починке, заросшие грядки, необрезанные фруктовые деревья и общий упадок, царящий повсюду. А еще, в малиннике с покосившейся оградой, кое-как обвязанной провисшей проволокой, она увидела Белл в одном из ее обычных цыганских балахонов и в джинсах, собирающую малину.

Конечно, в каком-то смысле Белл имела полное право собирать малину в Норленде: кусты были посажены еще во времена дяди Генри, и Белл с мужем хотя и неумело, но старательно ухаживали за огородом и садами все годы, что прожили здесь. Однако теперь Норленд принадлежал Джону, а следовательно, и Фанни. Таким образом, само поместье и все, что имело к нему отношение, являлось не только сферой ее ответственности, но и неотъемлемой собственностью. Глядя в окно, Фанни внезапно осознала, что мачеха (причем признанная исключительно из вежливости) ее мужа без спроса собирает ее — Фанни! — ягоды.

Ей хватило трех минут, чтобы выйти из спальни, добраться до лестницы, спуститься вниз, промаршировать по выложенному черно-белой плиткой холлу к задней двери и, быстрым шагом миновав лужайку, распахнуть калитку в огород. Фанни громко хлопнула калиткой у себя за спиной, чтобы привлечь внимание к своему появлению — между прочим, небеспричинному.

Белл рассеянно взглянула на нее. В этот момент она мысленно прикидывала, как лучше расставить мебель в коттедже, сдающемся внаем, в Баркомб-Кроссе — сама Белл находила его весьма походящим, хотя Элинор и настаивала, что он им не по карману, — поэтому срывала ягоды почти механически, грезя наяву.

— Доброе утро, — отчеканила Фанни.

Белл изобразила на лице улыбку.

— Доброе утро, Фанни.

Через дыру в проволочной сетке Фанни пролезла в малинник. На ногах у нее были лаковые туфельки без каблуков, украшенные золотыми пряжками. Она огляделась по сторонам.

— Тут все ужасно запущено.

Белл мягко произнесла:

— Малине, похоже, от этого только лучше. Вот, взгляните.

Она протянула Фанни миску, на что та криво усмехнулась.

— Вы не многовато собрали?

— Мы же их вырастили, Фанни!

— И все же…

— Я с удовольствием собрала бы и для вас. Я звала с собой Гарри — думала, ему понравится собирать ягоды, но он сказал, что не любит малину.

Фанни с нажимом произнесла:

— Мы очень избирательно подходим к фруктам, которые даем Гарри.

Белл продолжила срывать малину.

— Бананы, — сказала она, отвернувшись. — Одни бананы, насколько мне известно. Неужели от них больше пользы, чем от яблок, которых он даже не пробовал?

Секунду между ними висело наэлектризованное молчание. Потом Фанни заметила:

— Элинор вам не помогает?

— Вы же видите — нет.

— Потому что ее нет дома, — продолжала та.

Белл ничего не ответила. Продираясь сквозь кусты, Фанни обошла вокруг и снова оказалась перед ней.

— Конечно, ее нет дома, потому что она сейчас в моей машине, с моим братом, и едет в Брайтон.

— А если и так?

— Я не хочу, чтобы вы думали, будто я ничего не заметила. Не хочу, чтобы вы считали меня слепой. Меня никто не спросил. Я видела их. Видела, как они уезжали.

— Эдвард ее пригласил! — негодующе возразила Белл.

Фанни протянула руку и взяла крупную, налитую соком ягоду из миски, которую держала Белл.

— Очень может быть. Но ей не обязательно было соглашаться.

Белл сделала шаг назад, чтобы Фанни не могла дотянуться до миски.

— Прошу прощения! — оскорбленным тоном воскликнула она.

Фанни посмотрела на ягоду у себя в руке, а потом перевела взгляд на Белл.

— Не стройте никаких иллюзий, — сказала она.

— Но…

— Слушайте, — перебила ее Фанни. — Вот что я вам скажу: мой отец сам пробивал себе дорогу и добился больших успехов исключительно ценой собственных усилий. Он амбициозен, и это касается в том числе его детей. Ему наверняка понравится в Норленде. Но ему совершенно точно не понравится, если его сын даст себя окрутить какой-то побирушке, полукровной сестрице зятя, да к тому же незаконнорожденной. И тем более против будет наша мать — если, конечно, узнает. — Фанни сделала паузу, а потом добавила:

— Не говоря уже обо мне.

Белл, потрясенная, во все глаза смотрела на нее.

— Фанни, я не верю своим ушам!

Фанни взмахнула рукой с зажатой в ней ягодой малины.

— Мне все равно, верите вы или нет. Это не имеет никакого значения. Но когда Элинор вернется из своего маленького романтического путешествия в моей машине с моим братом, вам придется сказать ей кое-что. Всего три слова. Даже не думай! Вы меня поняли, Белл? Думать не смей об Эдварде.

С этими словами она бросила ягоду на землю и раздавила носком лаковой туфельки.

Эдвард протянул ей бумажный кулек.

— Возьми еще картошки.

Элинор лежала на спине, на поношенной куртке Эдварда, которую тот расстелил для нее поверх гальки. Она помахала рукой.

— Больше не могу.

— Один кусочек.

— Честное слово, не могу. Было очень вкусно. И рыба — просто идеальная. Кстати, спасибо, что не переборщил с уксусом.

Эдвард бросил в рот еще ломтик картошки.

— У меня с ним сложные отношения.

Элинор тихонько фыркнула.

— Похоже, ты понимаешь, о чем я говорю, — рассмеялся Эдвард ей в ответ. — Слишком уж он едкий. Как некоторые люди.

— Да уж. Но не будем называть имен.

Он прилег рядом с ней, опираясь на локоть. Потом заговорщицки произнес:

— Тем более что мы оба знаем, кого имеем в виду. А ведь ты еще не видела нашей матери!

Элинор вытянула вверх обе руки и переплела пальцы, устремив взгляд высоко в ярко-синее небо.

— Кстати, о матерях…

— Тебе когда-нибудь говорили, — перебил ее Эдвард, — что, когда ты разговариваешь, у тебя двигается кончик носа? Совсем чуть-чуть, вверх-вниз. Ужасно мило!

Элинор подавила улыбку. Потом опустила руки.

— Так вот, о матерях, — повторила она.

— Ну ладно, ладно. О матерях. И что с ними?

— Ну, моя очень добрая, но…

— О да, я знаю.

— …но иногда она просто сводит меня с ума. Честное слово! Каждый день ездит смотреть для нас дома. Думаю, в Восточном Сассексе не осталось ни одного агента по недвижимости, с которым она еще не встречалась.

Эдвард осторожно поднял палец и прикоснулся к кончику ее носа. Потом сказал:

— Но ведь это хорошо! Она не теряет оптимизма.

Элинор постаралась не обращать на его палец внимания.

— Конечно. В теории. Но она же смотрит дома, которые мы никогда себе не сможем позволить. Какие-то коттеджи с пятью спальнями и тремя ванными — а один раз принялась расхваливать нам дом с бассейном и оранжереей! Можешь себе представить?

— Но…

Элинор повернула голову, чтобы посмотреть Эдварду в лицо, и отмахнулась от его пальца.

— Эд, в действительности нам не хватает даже на сарайчик в саду! Но она ничего не желает слушать.

— Они все такие.

— Кто, матери?

— Ну да, — обреченно согласился Эдвард. — Они никогда не слушают.

— Ты хочешь сказать, что и твоя не прислушивается к тебе?

Эдвард перекатился на спину.

— Я, как выяснилось, вообще никому не интересен.

— Ладно тебе!

— Я подавал заявление в «Международную амнистию»,[2] но они сказали, что для вакансий, которые у них есть, я не обладаю достаточной квалификацией. То же самое с «Оксфам».[3] Я уже согласен даже на юриспруденцию: лишь по той причине, что «Хьюман Райтс Вотч»[4] могут — теоретически! — пригласить меня на собеседование, если я соберу все нужные документы.

Секунду помолчав, Элинор спросила:

— А как ты сам думаешь, что у тебя хорошо получается?

Эдвард взял в руки камешек и стал пристально его разглядывать. Потом сказал изменившимся, гораздо более уверенным голосом:

— Организовывать что-нибудь. Я не говорю о подсчетах количества шампанского на двести гостей, этим у нас занимается Роберт. Я имею в виду серьезные вещи. У меня есть организаторские способности. На самом деле.

— Я заметила.

— Вообще-то…

— Например, сегодня, — заговорила Элинор, — ты прекрасно вел машину, легко нашел парковку, договорился с управляющим в магазине сантехники, чтобы тебе отыскали нужные краны, был тверд с этой бестолковой кассиршей, у которой надо было выкупить для Фанни билеты, выбрал тот самый каталог обоев, купил лучшие в городе фиш-энд-чипс и точно определил на пляже место, где можно спрятаться от ветра.

— Ну… пожалуй, да. Хотя это, конечно, мелочи.

— Но весьма важные. И показательные.

Эдвард приподнялся на локте и заглянул ей в лицо.

— Спасибо, Элинор.

Она добродушно усмехнулась.

— Не за что.

Внезапно он помрачнел и сказал, на этот раз серьезно:

— Я буду по тебе скучать.

— Почему? Ты что, уезжаешь?

Эдвард отвел глаза. Потом размахнулся и швырнул камешек, который до этого держал в руке, в стенку волнореза.

— Не я уезжаю. Меня отсылают.

— Как это? Кто?

— Фанни.

Элинор медленно поднялась и теперь сидела рядом с ним.

— Ох…

— Да уж. Ох.

— И ты знаешь почему?

— Знаю, — сказал Эдвард, глядя ей в глаза. — И ты знаешь тоже.

Элинор сверлила взглядом собственные согнутые колени.

— И куда ты едешь? — спросила она.

— В Девон.

— Почему именно в Девон?

— Там у меня знакомые. Помнишь, я рассказывал, что готовился в Плимуте к экзаменам? На частных курсах? Думаю, мне найдется подходящее занятие. Вообще-то, я надеялся поспрашивать там, в Девоне, про какое-нибудь свободное жилье. Как думаешь? Наверняка оно там дешевле.

— Мы не можем переехать в Девон, — с грустью ответила Элинор.

— Почему?

— Это слишком далеко. У Маргарет здесь школа, Марианна учится в Королевском музыкальном колледже, и я еще не окончила курс…

— Понимаю, — сказал Эдвард, — но я все-таки спрошу. Кто знает, как все сложится.

— Спасибо тебе.

— Элли…

— Что?

— Ты будешь по мне скучать?

Элинор не решилась посмотреть на него. Вместо этого она ответила:

— Не знаю.

Эдвард приподнялся и теперь стоял на коленях рядом с ней.

— Пожалуйста, скажи, что будешь.

— Хорошо.

— Элли…

Она молчала. Он наклонился вперед и накрыл ее руку своей.

— Элли, хоть от меня сейчас и пахнет уксусом и рыбой, ты не будешь возражать, если я сделаю то, что хотел сделать с самой первой минуты нашего знакомства? Если я тебя поцелую?

И вот теперь, спустя несколько недель, он снова был в Норленде: вылезал из машины, которую Фанни вряд ли была бы рада видеть на своей подъездной аллее, — древнего «Форда Сиерра» с потертой белой полосой на мятом борту.

Маргарет изо всех сил замахала ему руками, высунувшись в окно кухни.

— Эдвард! Эдвард!

Он поднял голову и помахал в ответ; на лице у него расцвела широкая улыбка. Потом нырнул обратно в машину, выключил гремевшую из магнитолы музыку и побежал через лужайку к окну, откуда его приветствовала Маргарет.

— Классная тачка! — крикнула она.

— Неплохая, с учетом цены — всего двести пятьдесят фунтов!

Она протянула к нему руки, обхватила за шею, и Эдвард вытащил ее из окна, а потом осторожно поставил на лужайку. Маргарет спросила:

— Фанни тебя уже видела?

— Нет, — сказал Эдвард. — Думаю, будет лучше, если она сначала увидит машину.

— Да уж, это точно.

— Магз, — спросил он, — а где все?

Маргарет дернула головой в сторону кухонного окна у нее за спиной.

— Там. Готовятся к переезду.

— К переезду? Вы нашли себе дом?

— Нет, — ответила она. — Только всякие коттеджи, на которые у нас нет денег.

— Но тогда как…

Маргарет посмотрела через его плечо на развалюху, стоящую на дороге.

— Фанни нас выгоняет, — сказала она.

— Боже мой! — выдохнул Эдвард.

Он отодвинул Маргарет с дороги, подошел к окну и просунул в него голову.

— Та-дам! — воскликнул он.

— О, Эдвард!

— О, Эд!

— Здрасьте-здрасьте!

Он перебросил ногу через подоконник и влез на кухню. Белл и Марианна кинулись его обнимать.

— Слава Богу!

— Ты так вовремя, просто не представляешь, мы в полном отчаянии…

Он обнял их обеих и поглядел на Элинор.

— Привет, Элли!

Она ограничилась сдержанным кивком.

— Здравствуй, Эдвард.

— Ты меня не обнимешь?

Белл и Марианна немедленно отступили.

— Ну конечно, обнимитесь!

— Элли, ну пожалуйста, не будь такой колючкой!

Эдвард сделал шаг вперед и заключил ее в объятия. Она стояла все так же неподвижно.

— Ну, привет! — прошептал он ей на ухо.

Элинор опять кивнула.

— Привет.

Белл сказала:

— Не представляете, как вы вовремя — нам всем просто необходимо немного отвлечься. Девочки, за дело: чайник на огонь, коробку с печеньем на стол!

Эдвард разомкнул объятия и развернулся.

— О да, печенье будет кстати!

Марианна подхватила его под руку.

— Ты великолепно выглядишь? Чем занимался?

Он усмехнулся с довольным видом.

— Ничем особенным. Немного походил под парусом.

— Да что ты?!

— У меня талант моряка.

Марианна с улицы просунула голову в окно.

— Фанни увидела твою машину.

— Не может быть!

— Точно. Вон она, ходит вокруг. Наверно, думает, что на ней приехал кто-то из рабочих.

Эдвард повернулся к Белл:

— Вы меня спрячете?

— Нет, дорогой, — с грустью откликнулась Белл. — У нас и без того хватает неприятностей. Мы вот-вот станем бездомными. Можете себе представить: на дворе двадцать первый век, и мы вовсе не нищие, но, несмотря на то что у всех нас есть образование, мы вот-вот окажемся…

— Не окажетесь, — прервал ее Эдвард на полуслове.

— Что?

Даже Элинор перестала делать вид, что не слушает, и с надеждой посмотрела на него.

— О чем ты говоришь?

Он перевел взгляд на Элинор.

— Помнишь, я говорил, что поспрашиваю там, в Девоне. Нет ли где-нибудь подходящего жилья. Недорогого. Так вот, оказалось… в общем, выяснилось, что кое-кто из моих знакомых состоит в родстве с кем-то из вашей семьи. Я рассказал про вас — что с вами случилось. — Эдвард посмотрел на Белл. Она во все глаза глядела на него, как и все три ее дочки. Эдвард продолжил:

— Похоже, для вас там есть дом. Принадлежит одному вашему дальнему родственнику. В общем, человеку, который вас знает. — Он сделал паузу, а потом добавил:

— Знаете, как это бывает: я поговорил с одним человеком, тот — с другим, и так дальше. Короче говоря, дом вас ждет. Если, конечно, вы согласитесь.

3

Сэр Джон Мидлтон частенько называл себя «ископаемым» — а то и «ископаемым вдвойне».

— Только подумайте, — сообщал он каждому, кто готов был его слушать, — кто в наше время получает в наследство поместье, пусть даже такую развалину, как мой Бартон! Мало того, к нему прилагается еще и титул — можете себе представить! Просто какой-то каменный век! Оказывается, от титула даже невозможно отказаться — он будет со мной до моего смертного часа. Я так и умру сэром Джоном Мидлтоном, баронетом. Это же кошмар!

Его отец, старший сэр Джон, родился в поместье, которое и завещал — вот только без всякого денежного подкрепления на его содержание — своему сыну Сердцем поместья, находившегося в Девоне, был элегантный особняк в стиле Уильяма и Мэри;[5] располагалось оно в лесистой долине реки Экс, к северу от Эксетера. Во времена детства младшего сэра Джона дом постепенно приходил в упадок, так что он привык не замечать ни ведер, расставленных там и сям по коридорам в местах наиболее сильных протечек, ни сырости, ни сквозняков, ни даже перебоев с горячей водой, поступавшей в ванные из допотопного котла в подвале, который пожирал не меньше угля, чем средних размеров фабрика, при этом почти не давая тепла.

Отец сэра Джона не обращал внимания на подобные мелочи: его детские годы пришлись на начало Второй мировой войны, так что его было не напугать плохой погодой, несъедобной пищей или сквозняками. Он унаследовал ровно столько денег, чтобы продолжать жить в Бартон-парке, наблюдая за его постепенным разрушением, и предаваться своей единственной страсти: охоте. Он отстреливал и ловил на крючок все, что бегало по лесу или плавало в реке, предпочитал оружейную и буфетную, где хранилась дичь, всем остальным помещениям в доме, и, после того как жена — что было весьма предсказуемо — ушла от него к владельцу строительной компании из Бристоля, пустился во все тяжкие, тратя последние деньги на охотничьи вылазки в Испанию — пострелять бекасов, или на Карибы — ловить акул. Смерть — притом такая, о какой он мог только мечтать, — настигла его на сафари в Кении, во время охоты на крупную дичь; в результате его сын унаследовал то, что осталось от Бартон-парка, вкупе с титулом и полным набором ружей фирмы «Пурди и сыновья», находящихся в прекрасном состоянии и надежно запертых в специальном железном шкафчике.

От ружей младший сэр Джон пришел в полный восторг. Он увлекался охотой не меньше отца; все его друзья были подписчиками «Охотничьего сезона», а в морозильниках у них не переводились фазаны, которых их жены уже отказывались готовить, однако детство и отрочество, проведенные в Бристоле, в доме отчима, заведовавшего строительством, наложили на него заметный отпечаток.

С юных лет сэру Джону внушали, что роскошь идти в жизни своим путем напрямую зависит от наличия денег. Деньги — отнюдь не зло, регулярно напоминал пасынку Чарли Крофт, деньги — это смазка, помогающая вертеться колесикам повседневной жизни. Верх глупости — считать, что без денег можно обойтись; тот, кто так думает — настоящий осел. Деньги — твой тыл, и они должны работать на тебя.

— Так что если ты хочешь сохранить старый сарай, который завещал тебе отец, и который я, — говорил Чарли Крофт, — будь моя воля, без колебаний снес бы и построил на его месте нормальные, теплые и пригодные для жилья коттеджи, потому что места там просто великолепные, — то тебе придется зарабатывать на его содержание.

А потом, глядя пасынку в глаза, добавлял:

— И знаешь, мне будет интересно посмотреть, как ты справишься.

Лет до тридцати сэр Джон не особенно заботился о том, чтобы вдохнуть в Бартон-парк новую жизнь. Отслужив — как и отец — свой срок в армии, он кое-как устроился в трех комнатах, расположенных непосредственно над допотопным котлом в подвале, и поступил на работу исполнительным директором в небольшую компанию, занимавшуюся изготовлением насосов для опреснительных установок. Он прекрасно понимал, что получил место лишь потому, что его родословная и титул могли помочь в привлечении иностранных клиентов, закупавших продукцию компании. Тем не менее он неплохо справлялся со своими обязанностями, а в выходные бродил по полям с ружьем или устраивал свои, быстро сделавшие его местной знаменитостью, вечеринки: гости являлись к нему одетыми так, будто ехали в Арктику, и предавались старинным аристократическим забавам вроде бега по анфиладам гулких пустых залов Бартон-парка и разжиганием огня в очагах — с таким ощущением, будто они незаконно проникли в заброшенный замок.

Удача улыбнулась сэру Джону в тот момент, когда он, несмотря на природный оптимизм и веру в собственные силы, совсем было отчаялся в своих попытках хоть на миллиметр сдвинуть проект «Бартон-парк» с мертвой точки. Во время затеянной им на вечеринке очередной эксцентричной игры — на этот раз поиска сокровищ — он заметил на широком подоконнике в одной из бартонских зал миниатюрную девичью фигурку, съежившуюся и шмыгающую носом. При ближайшем рассмотрении она оказалась очень хорошенькой барышней по имени Мэри Дженнингс, которая приехала на вечеринку с одним из приглашенных молодых людей, но тот забыл о ней, увлекшись флиртом с другой привлекательной особой. Мэри, замерзшая и несчастная, хотела сразу же уехать в Эксетер, а оттуда в Лондон, но понятия не имела, как выбраться из поместья.

Он снял ее с подоконника, обнаружил, что под старым одеялом, в которое она укуталась, — «Бог ты мой, как только вам в голову пришло заворачиваться в такое, на нем же спит мой пес!» — на ней было надето очаровательное, но крайне легкомысленное шифоновое платьице, расшитое блестками, поспешно сопроводил в наиболее обжитую из комнат над котельной и снабдил там стаканчиком бренди, а также самым приличным из своих старых, но дорогих шерстяных свитеров.

Мэри Дженнингс оказалась, выражаясь старомодным языком, богатой наследницей. Отец ее некогда основал компанию, выпускавшую одежду для сельских жителей, — в 1960–1970 годах ее продукция пользовалась огромным спросом у членов многочисленных организаций вроде «Ассоциации сельских землевладельцев», так что после своей смерти мистер Дженнингс не только оставил жене роскошный пентхаус в Лондоне, но и приличное состояние, поделенное между ней и двумя их дочерьми. Мэри Дженнингс приехала в Эксетер с мужчиной, который бросил ее, и осталась там с другим, который ее спас. Мэри Дженнингс с Портман-сквер превратилась в леди Мидлтон из Бартон-парка, а компания «Вест Кантри Клозинг» переехала с фабрики в Хонитоне, некогда выбранной мистером Дженнингсом из-за относительно недорогой рабочей силы, в конюшни и амбары, которым хозяин уже много лет не мог найти применения.

Совершенно неожиданно у сэра Джона обнаружился дар предпринимателя. Теща, разделявшая его жизнерадостный настрой и любовь к их, теперь уже общей, компании, с восторгом следила за тем, как он ее модернизировал. Сэр Джон нанял нового дизайнера, взялся изучать технологии, позволявшие выпускать более прочные и ноские ткани, начал печатать яркие, броские каталоги, приглашая своих друзей, их детей и собак в качестве моделей. За три года оборот компании увеличился в два раза, за пять лет — в три. В Бартон-парке появилась новая крыша и центральное отопление, устроенное по последнему слову техники. За те же пять лет сэр Джон и леди Мидлтон произвели на свет четырех малышей и зажили на широкую ногу, за что хозяин отнюдь не считал нужным оправдываться.

— Мои друзья, — заявил он как-то журналисту из эксетерского «Экспресса», — называют меня Роберт-грабитель — из-за цен на наши товары. Но сам я считаю их оправданными, и практика это подтверждает. Спросите у немцев: они обожают мои ткани. И японцы тоже. Можете проверить по каталогам заказов.

В то утро сэр Джон работал у себя в офисе, перестроенном из старого каретного двора, с ярким, слегка театральным модерновым освещением, когда к нему пожаловала теща. Он обожал ее до такой степени, что без стеснения выставлял свои чувства напоказ, и радовался от души, когда она решала задержаться в Бартоне подольше. У них были одинаковые вкусы, она полностью передала в его руки руководство компанией, мало того — одарила очаровательной женой, которая никогда не вмешивалась в деловые вопросы и ничего не имела против его неуемной тяги к развлечениям, пока интересы детей оставались на первом месте и от нее не требовали отчета о тратах на них или на ее собственный гардероб.

— Ужасно, — выдохнула Эбигейл Дженнингс, врываясь к нему в кабинет в облаке шарфов и шалей, — ужасно ветрено сегодня утром. Осень не за горами; это чувствуется даже при моем природном, так сказать, утеплении. — Она осмотрела зятя с головы до ног.

— Веселенький вид, Джонно.

Сэр Джон воззрился на свои вельветовые брюки цвета терракоты и изумрудный свитер.

— Слишком кричащий?

— Вовсе нет. Ты выглядишь великолепно. Особенно по сравнению с этой новой модой, которую так насаждают в Лондоне, — все только серое и черное. Мерзость! Как на похоронах. Джонно, дорогой, у тебя есть минутка?

Сэр Джон посмотрел на экран компьютера.

— У меня совещание по телефону с Гамбургом и Осакой через четверть часа.

— Обещаю уложиться в десять минут.

Он широко улыбнулся.

— Прошу, садитесь!

Эбигейл втиснулась в модное кресло датского дизайнера, которое Мэри выбрала для офиса, и размотала пару-тройку шарфов, после чего многозначительно произнесла:

— Видишь ли, произошло нечто из ряда вон выходящее.

— Что именно?

— Понимаешь, Джонно, я вчера была в Эксетере: угощала обедом крестницу покойного мужа. И ее сестру. Очаровательные девчушки. И очень благодарные. Люси и Нэнси Стил; их мать была…

— Эбигейл, десять минут.

— Прости, прости, дорогой! Думаю, все дело в возрасте; одна мысль цепляется за другую, а та за следующую, и так без конца…

— Эби! — снова воззвал к теще сэр Джон.

Эбигейл слегка наклонилась вперед — насколько позволяли ее объемистый живот и многочисленные подбородки.

— Джонно, у тебя есть родственники в Сассексе?

Сэр Джон в недоумении воззрился на нее.

— Нет. Да. Ах да, конечно, есть. Двоюродные, по отцу. Где-то в окрестностях Льюиса. В поместье — в таком же древнем и бестолковом, как Бартон, ну или вроде того.

Эбигейл подняла вверх пухлую руку, унизанную бриллиантовыми перстнями.

— Дэшвуды, дорогой. Это их фамилия. Люси и Нэнси прослышали о них от кого-то из своих кавалеров — уж не вспомню, от кого именно, сам знаешь, какова нынешняя молодежь! Но это жуткая история, честное слово, просто кошмар!

— Вы не могли бы рассказывать побыстрее?

— Ну конечно. — Эбигейл положила ладонь на краешек огромного, оборудованного по последнему слову рабочего стола сэра Джона — самой современной модели и из настоящего дуба. — Их четверо, мать и три дочки, две уже взрослые, а младшая еще в школе. Кто-то у них там умер, в том числе и отец, и вот, по каким-то ветхозаветным законам касательно наследования, вся семья оказалась без средств к существованию и практически на улице. Им совершенно некуда податься.

Сэр Джон нарисовал на листке бумаги, лежащем перед ним на столе, кружок, потом добавил к нему усы и улыбку. Уже понимая, что природная добросердечность все равно возьмет верх, он все же, запинаясь, пробормотал:

— Может, они могли бы снять жилье?

— Джонно, не смей рассуждать как все вокруг! — твердо заявила Эбигейл. — Четверых членов твоей семьи, еще не оправившихся от потрясения после кончины их мужа и отца, выгоняют на улицу, отлучают от того единственного жизненного уклада, который им привычен. В то время как ты, насколько мне известно, не испытываешь недостатка в недвижимости. Согласен?

Помолчав мгновение, сэр Джон сказал:

— Знаете, я, кажется, вспомнил Генри Дэшвуда. Отличный малый. Немного не от мира сего, но вполне достойный человек. Стрелять не умел ну совсем. Как-то раз приезжал поохотиться на куропаток, в январе, тысячу лет назад. Значит, это его вдова и дочки?

— Именно.

Сэр Джон пририсовал к кружку уши. Потом, с неожиданной решимостью, заявил:

— Эбигейл, вы правильно сделали, что пришли ко мне. Да, абсолютно правильно.

Он снова улыбнулся ей во весь рот.

— У меня возникла идея. Займусь ею, как только переговорю с заказчиками. Отличная идея, о да!

Первой приближающуюся машину заметила Элинор. Она специально дожидалась у окна, опасаясь, что Фанни может перехватить их гостя и увлечь к себе логово, чтобы попытаться отговорить его делать им свое загадочное предложение, ради которого он ехал из самого Девона. Хотя он был, похоже, человеком весьма волевым — по крайней мере, именно волевым, пускай и добродушным, он казался по телефону, — мало кому удавалось противостоять Фанни, если она пускала в ход весь свой арсенал убеждения.

Поэтому, когда зеленый «Рендж Ровер» сэра Джона показался на подъездной аллее, Элинор бросилась из кухни к парадной двери, чтобы лично приветствовать его и со всей искренностью поблагодарить за то, что он приехал повидаться с ними, а заодно дать понять, что новомодные переделки, затеянные нынешней хозяйкой Норленд-парка, о которых напоминали, в том числе, гигантские наклеенные на картон образцы дорогих обоев, не без умысла расставленные непосредственно при входе, ни в коем случае не говорят о вкусах, склонностях и предпочтениях остальной части семейства Дэшвудов. Элинор торопливо распахнула обе створки парадной двери, стремясь как можно скорей провести сэра Джона через холл в их собственную, сохранившуюся в неизменном виде, гостиную. Только когда он уселся у камина, в котором Белл заблаговременно развела огонь, рядом со столиком, где в вазе стояли астры, сорванные с клумбы в отсутствие Фанни, она наконец смогла вздохнуть спокойно. Сэр Джон напомнил Элинор персонажа из диккенсовских романов — определенно положительного: он оказался широкоплечим, румяным, с широкой улыбкой и в одежде жизнерадостных цветов. Он по-родственному тепло с ней расцеловался, достал из багажника машины ноутбук и бутылку шампанского и прошел за Элинор в дом, ни на минуту не прекращая говорить:

— Знаешь, а я ведь помню твоего отца. Отличный парень. Только стрелять не умел. Надо же, какая красота! Посмотрите только на этот пол! У нас в Брайтоне не так роскошно, хотя Мэри, конечно, была бы не против; правда, ваш дом не такой старинный. Тебе понравится наша библиотека. Я ею страшно горжусь. Боже праведный, вот это лестница! Наверняка вы, когда были маленькие, скатывались по перилам. Жуткое дело — особенно когда внизу мраморный пол. В Бартоне Мэри застелила холл ковром из морских водорослей, на резине, чтобы наша мелочь не свернула себе шеи. Я говорил «пускай», но она настояла на своем. Будучи с вами в родстве, смею заметить, что ты, дорогая, чудо как хороша! Честное слово! И я слышал, что обе твои сестры…

— Гораздо красивее меня, — быстро закончила Элинор.

— Не может быть! Просто не может. Мне не довелось познакомиться с твоей матерью, однако, по словам вашего отца, она была настоящей красавицей.

— И остается по сей день, — сказала Элинор. Она распахнула перед ним двери гостиной и отступила в сторону, пропуская гостя вперед. — Судите сами.

Белл, Марианна и Маргарет поднялись с кресел, в которых сидели, дожидаясь их появления, все с приветливой улыбкой.

— С ума сойти, — выдохнул сэр Джон. — Глазам своим не верю. Такое впечатление, что наступило Рождество, сразу за несколько лет. Нет, честно! Вы все просто потрясающие!

— И вот, — сказал сэр Джон чуть позже, напившись чаю и съев три лепешки, которые Белл собственноручно испекла этим утром, — я объявил Мэри, что семья — это семья, а мы с ней и так катаемся как сыр в масле.

Он уютно расположился в кресле, где некогда сиживал Генри, с чашкой чая в руке.

— Как сыр в масле, — повторил он. — Мы живем в прекрасном месте, нанимаем людей на работу, у нас достаточно средств на образование детей, и на дорогие поездки, и вообще на респектабельную жизнь. А Белл, спросил я Мэри, что есть у нее? Ни денег, ни мужа. Осталась вдовой, с тремя дочками на руках. Сама понимаешь, сказал я Мэри, кровь не водица. Никогда себе не прощу, если родственники моего старика будут перебиваться с хлеба на воду, в то время как нас ждет шале в Мерибеле на Рождество. Нет уж, спасибо, сказал я ей. Это не по мне.

Он одним глотком допил чай и поставил чашку на ближайший столик.

— И тогда мы решили так. Я не могу допустить, чтобы вы остались без жилья, в то время как Бартон-коттедж стоит пустой. Никак не могу. Девочки могут поучаствовать в нашем бизнесе, правда? — Он подмигнул Марианне. — Ты будешь великолепно смотреться в каталоге.

— Ненавижу фотографироваться, — хмуро заметила Марианна. — Я из тех, кто верит, что камера крадет твою душу.

Элинор шикнула на сестру:

— Эм, прошу тебя!

— Ой, только послушайте! — воскликнул сэр Джон и разразился хохотом. — Это же надо! Разве она не прелесть?

Он повернулся к Маргарет.

— Будь-ка хорошей девочкой и передай мне мой ноутбук.

Она медленно пересекла комнату и протянула ему ноутбук. Потом встала у сэра Джона за спиной, наблюдая, как он возится с кнопками.

— Может быть, вам помочь?

Он усмехнулся, не отрывая глаз от экрана.

— Чертова машина!

— У меня получится быстрее.

— Ну вот! — громогласно объявил сэр Джон. — Готово! Фотографии!

Маргарет наклонилась к экрану.

— Как это называется? — продолжал громыхать сэр Джон. — Слайд-шоу! Слайд-шоу вашего нового дома. Бартон-коттедж. Прелестное место. Вам должно понравиться.

Все четверо медленно выстроились полукругом за спинкой его кресла. После еще нескольких раундов щелчков и восклицаний на экране наконец появилось фото очень маленького, только что построенного домика на холме, в обрамлении деревьев.

— Но, — разочарованная, вскричала Марианна, — он же новый!

— Новехонький, — с удовлетворением кивнул сэр Джон. — Получить разрешение было сущим кошмаром, но я-таки добился своего. Хотел сдавать его на лето, отпускникам.

— Очень симпатичный, — слабым голоском пролепетала Белл.

— Место идеальное, — сказал сэр Джон. — Потрясающие виды, новая ванная, кухня, кладовая, вся техника. — Он перевел взгляд на Марианну. — Вы мечтали о вьющихся розах над дверьми?

— И соломенной крыше…

— Марианна, прошу тебя! Ты такая неблагодарная!

— Вовсе нет, — вмешался сэр Джон. — Девочка честно сказала, что думает. Конечно, после вашего нынешнего дома это совсем не то. Я понимаю. — Он опять посмотрел на экран. Там сменяли друг друга живописные виды лесистой долины — очень красивой и зеленой.

— Итак?

Белл намеренно не стала смотреть на дочерей.

— Нам очень нравится, — решительно заявила она.

— Но мам…

— Никаких «но». — Белл по-прежнему не поднимала глаз на детей. Ее взгляд был устремлен на следующий снимок, с крутым холмом, взбегающим вверх, к затянутому облаками небу. — Нам будет там очень хорошо. Домик выглядит чудесно. Такие… пейзажи.

Элинор откашлялась.

— А где именно находится Бартон? — спросила она сэра Джона.

Он хохотнул.

— В окрестностях Эксетера.

— Эксетера…

— Что за Эксетер? — спросила Маргарет.

— Это такой город, дорогая. Очень красивый исторический городок в Девоне.

— Между Дартмуром и Эксмуром, — с гордостью добавил сэр Джон.

— Я даже не знаю, где этот Девон, — трагически провозгласила Марианна.

— Там очень красиво, — с нажимом произнесла Белл. — Восхитительно. Это недалеко от Корнуолла.

Все три дочки уставились на нее.

— Корнуолл!

— Только не в эту даль…

Элинор, пытаясь скрыть дрожь в голосе, пробормотала:

— Мне осталось доучиться всего год…

— А моя музыка! — вскричала Марианна. — Как быть с музыкой?

Маргарет заткнула пальцами уши и зажмурила глаза.

— Только не вздумайте говорить, что переведете меня в другую школу.

Белл улыбнулась сэру Джону.

— Элинор изучает архитектуру. Она прекрасно рисует.

Он улыбнулся ей в ответ.

— Я помню, Генри упоминал, что вы тоже художница. В Бартоне вы сможете писать с натуры.

— Вообще-то я больше занималась портретом, но да, конечно смогу.

— А Элинор, — громко перебила Марианна, — рисует здания. И где же она найдет здания в Девоне?

— Дорогая! Прошу, прекрати. Ты ведешь себя грубо.

Джон Мидлтон снова широко улыбнулся — на этот раз Марианне.

— Совсем не грубо. Она просто откровенна. Я ценю откровенность. Мои дети будут от нее без ума — им нравятся необычные люди. У нас их четверо. Энергии столько, что хоть электростанцию подключай — хватит на целый город.

Он захлопнул крышку ноутбука и повернулся к Белл.

— Итак, — сказал сэр Джон, — решено? Я могу быть уверен, что вы с девочками приедете к нам и поселитесь в Бартон-коттедже, за плату, которая, обещаю, не будет для вас обременительна?

Маргарет вытащила пальцы из ушей и открыла глаза. Не скрывая своего разочарования, она всплеснула руками.

— А как же мои друзья?

— Позвольте, — окликнула Белл с порога гостиной, — ненадолго вас потревожить.

Фанни и Джон Дэшвуд, которые смотрели по телевизору новости, попивая вино, оба вздрогнули в своих креслах.

— Белл! — сказал Джон, скорее с удивлением, чем с радостью.

Он протянул руку и убавил звук телевизора, но выключать его совсем не стал. Фанни осталась сидеть в прежней позе, с бокалом в руке. Джон медленно поднялся.

— Выпейте с нами, — автоматически пригласил он, неопределенно махнув рукой в сторону бутылки, стоящей перед ними на серебряном подносе.

— Не думаю, — вмешалась Фанни, — что она задержится так надолго.

Белл ответила улыбкой. Она сделала несколько шагов к центру гостиной — чтобы не стоять бедной родственницей в дверях и в то же время иметь возможность быстро ускользнуть.

— Ты совершенно права, Фанни. Мне нужно всего пару минут. Сегодня днем у нас был гость.

Фанни продолжала смотреть на свой бокал. Не поворачивая головы, она сказала:

— Рада, что вы наконец собрались поставить нас в известность.

Белл, улыбаясь, обратилась к Джону.

— Ты не мог бы все же выключить телевизор?

Джон бросил короткий взгляд на Фанни. Она нетерпеливо махнула рукой. Он снова взялся за пульт и направил его на экран.

— Благодарю, — сказала Белл. Она заранее решила, что будет улыбаться во что бы то ни стало. Плавным жестом она скрестила руки на груди.

— Я собиралась вам сообщить, что мы больше не будем обременять вас, оставаясь в Норленде. Нам предложили жилье. Один мой родственник.

Джон, потрясенный, уставился на мачеху.

— Господи боже!

Фанни мягко поинтересовалась:

— Надеюсь, недалеко отсюда?

— Вообще-то… — Белл сделала эффектную паузу, наслаждаясь моментом.

— Вообще-то что?

— Мы переезжаем в Девон, — с удовлетворением закончила она.

— В Девон!

— В окрестности Эксетера. В коттедж — он находится в поместье. Кстати, оно почти не превосходит Норленд — ну, разве что немножко. Хозяин поместья — мой родственник. Двоюродный. Сэр Джон Мидлтон.

Джон почти неслышно возразил:

— На самом деле, он мой родственник. Кузен Дэшвудов.

Белл сделала вид, что не слышит. Она в упор глядела на Фанни.

— Так что до конца месяца мы съедем от вас. Как только найдем школу для Маргарет и все утрясем.

— Но я же обещал подыскать вам жилье! — оскорбленным тоном воскликнул Джон.

— Очень мило с твоей стороны, но, как видишь, оно само нас нашло.

— Какая удача, — вымолвила Фанни.

— О да. Просто удивительно.

— Тем хуже для вас, — отрезал Джон.

— О чем ты?

— Вы не должны были принимать подобных решений, не посоветовавшись со мной.

— Но ты же не хотел со мной разговаривать, — удивилась Белл.

Фанни твердо произнесла:

— Милый, они и так прожили у тебя в доме все лето, абсолютно бесплатно, да еще и пользовались огородом — ты не забыл?

Джон посмотрел на жену.

— Действительно, — с облегчением согласился он.

— Значит, мы друг друга поняли, — звонко отчеканила Белл. — Больше никаких недоговоренностей. Вы позволили нам некоторое время пожить в нашем собственном доме, а теперь мы нашли себе другое жилье и вскоре переезжаем. Чудно! Я арендовала Бартон-коттедж на весь год и буду рада, если вы заглянете к нам, когда окажетесь в тех краях.

Взгляд Фанни был направлен в окно.

— Я никогда не езжу в Девон, — сказала она.

Белл остановилась у дверей.

— О да, я знаю. Но может, вы все-таки нарушите традицию. Кстати, очень странно, что вы ни разу не навестили Эдварда в Плимуте. Вам так не кажется?

Фанни стремительно развернулась к ней.

— Эдварда? А он тут при чем?

Белл уже стояла на пороге гостиной.

— Ну как же, — беззаботно откликнулась она, — очень даже при чем! Дорогуша Эдвард. Такой славный. Обещал заехать в Бартон. Я его специально пригласила — посмотреть наш коттедж. Он ответил, что с удовольствием заглянет.

С этими словами Белл взялась за ручку и закрыла за собой дверь с негромким, но отчетливым торжествующим хлопком.

4

— Марианна, — позвала Элинор, — будь добра, отложи гитару и помоги нам собраться!

Марианна сидела в кресле, где так любила музицировать, в своей спальне, поставив правую ногу на стопку книг — словарь французского языка и два тома исторических пьес Шекспира как раз давали нужную высоту, — перебирая струны. Она наигрывала песню Тейлор Свифт, которую стала часто вспоминать после смерти отца, несмотря на то — а может, наоборот, потому, — что все вокруг твердили, будто музыкант ее уровня мог бы выражать себя и через более серьезные произведения. Песня называлась «Слезинки на моей гитаре», и Элинор находила ее приторной до отвращения.

— Эм, пожалуйста!

Марианна, не обращая на нее внимания, доиграла припев до конца. Закончив, она сказала:

— Я знаю, ты ненавидишь эту песню.

— Я ее вовсе не ненавижу…

— Конечно, в ней нет ничего особенного. Я и сама понимаю. Она совсем простенькая. Но она подходит к моему настроению. К моим нынешним чувствам.

Элинор повторила:

— Мы пакуем вещи. Книги. Ты не представляешь, сколько их накопилось.

— А разве коттедж сдается без обстановки?

— С обстановкой. Но там нет книг, картин и еще много чего. Мы бы закончили гораздо быстрее, если бы ты хоть немножко помогла.

Марианна подняла голову и стала смотреть в окно. Обеими руками она крепко обнимала гитару.

— Ты можешь представить, что мы больше не будем здесь жить?

— Только не начинай все заново! — устало ответила Элинор.

— Посмотри на эти деревья. Ну посмотри! И на озеро. Я всегда занималась музыкой, сидя у этого окна, наслаждаясь видом. Я играла здесь на гитаре целых десять лет, Элли! — Она посмотрела на свою гитару. — В этой комнате отец подарил мне ее.

— Я помню.

— Когда я закончила пятый класс.

— Да.

— Он сам все разузнал — какой должна быть настоящая, классическая испанская гитара. Сказал, обязательно с кедровым верхом и боками из розового дерева, а гриф — из черного. Он радовался вместе со мной.

Элинор подошла к сестре поближе и успокаивающим тоном произнесла:

— Она же поедет с нами, Эм. Никто не отбирает у тебя гитару.

— Фанни… — внезапно перебила ее Марианна и замолчала.

— Фанни? Что Фанни?

Марианна подняла глаза.

— Вчера. Она спросила у меня, сколько моя гитара стоит.

— Не может быть! И что ты ей ответила?

— Сказала, — пробормотала Марианна, — что точно не помню, кажется, около тысячи, а она спросила, кто мне ее купил.

— Вот гадина! — не сдержалась Элинор.

— Понимаешь, она меня застала врасплох! Спрашивает — это твой отец заплатил за нее? — а я растерялась и говорю — это был их общий подарок, от папы и дяди Генри, на окончание пятого класса, — а она говорит, значит, раз дядя Генри участвовал в покупке, гитара должна остаться в Норленде.

Элинор, пошатнувшись, присела на кровать.

— Ты же не позволишь Фанни одержать над собой верх, правда? — спросила она.

Марианна прижалась щекой к боковине гитары из розового дерева.

— Этой ночью я спрятала ее под кроватью. Не хотела ни на минуту выпускать ее из виду.

— И ты все равно хочешь остаться здесь? Даже если это означает жить рядом с Фанни?

Марианна подняла голову, а потом встала, держа гитару за гриф.

— Все дело в этом месте, Элли. В этих деревьях, в солнечном свете — в том, как я чувствую себя тут. Я не верю, что найдется другое место, где я смогу чувствовать себя дома. Я боюсь, что дома у меня больше никогда не будет. Даже рядом с Фанни я все равно ощущаю, что мое место здесь — в Норленде.

Элинор вздохнула. Марианна унаследовала от отца не только астму, но и его склонность к депрессии. Со временем они все научились принимать ее, смирились и с внезапными сменами настроения, и с апатией, и с фатализмом. Элинор отдавала себе отчет в том, каких гигантских усилий потребует переезд в новое, незнакомое место; периодически она, без особой надежды, спрашивала себя, сможет ли вынести уныние Марианны, одновременно борясь с материнской легкомысленностью и страхами Маргарет, не желавшей расставаться с одноклассниками и друзьями, которых знала всю — всю! — свою жизнь.

— Пожалуйста, — повторила Элинор, — не сдавайся заранее, мы ведь даже еще не переехали!

— Я постараюсь, — жалобно ответила Марианна.

— У меня нет сил смотреть, как все вы страдаете…

— Мама не страдает. А ведь все это по ее вине!

— Она просто довольна, что сумела уязвить Фанни. У нее это ненадолго, вот увидишь.

Марианна всмотрелась в лицо сестры.

— Я постараюсь, — сказала она еще раз. — Честно. Я попробую.

— Там будут другие деревья…

— Не надо!

— И долины. И развеселый сэр Джон.

Марианна едва заметно поежилась.

— Что, если мы больше ни с кем там не познакомимся?

— Быть такого не может.

— Хорошо бы, — сказала Марианна, — Эдвард нас навестил.

Не говоря ни слова, Элинор поднялась с кровати и направилась к двери.

— Элли?

— Что?

— Ты общаешься с Эдвардом?

Элинор ответила не сразу.

— Он не звонил, — коротко сказала она.

— А в Фейсбуке?

Стоя на пороге, Элинор обернулась.

— Я не смотрела.

Марианна наклонилась, пряча, словно ребенок, гитару под кровать.

— Ты ему нравишься, Элли.

Последовала новая пауза.

— Да… я знаю.

— Нет, я хотела сказать, — снова заговорила Марианна, — это всерьез. По-настоящему.

— Но он себе не принадлежит.

— Полная глупость: в наши дни беспрекословно подчиняться своей мамочке! Как он!

Элинор, негодуя, воскликнула:

— Всю жизнь она только давила на него! И испортила остальных своих детей! Она к нему несправедлива.

Марианна поднялась с кровати и подошла поближе к сестре.

— Ну надо же, — улыбнулась она, — ты защищаешь Эдварда! Хороший знак.

Элинор посмотрела ей в лицо и сказала с неожиданной прямотой:

— Я не могу сейчас об этом думать.

— Как это?

— Не могу и все, — ответила Элинор. — Я стараюсь думать о книгах, которые надо упаковать, чтобы не вспоминать, что мне придется бросить университет.

Марианна, потрясенная, отступила.

— Ох, Элли, я как-то не подумала…

— Ну да. Никто и не вспомнил обо мне. Мне осталось доучиться всего год, но я должна позвонить своему научному руководителю и сообщить, что не вернусь на следующий семестр. — Секунду она молчала, потом заговорила снова: — В этом году мы должны были заниматься моделированием. Он говорил, что я лучшая на своем курсе по техническому рисунку. А еще он говорил… хотя какая теперь разница, что он там говорил!

Марианна крепко обняла сестру.

— Ох, Элли…

— Со мной все в порядке.

— Нет, неправда! Это нечестно!

— Возможно, — сказала Элинор, стоя неподвижно в ее объятиях, — я попробую продолжить учебу через год.

— В Эксетере? Ты сможешь закончить курс в Эксетере?

— Пока не знаю.

— А ты сказала маме?

— Пыталась. Мне не хочется обременять ее лишними проблемами, тем более сейчас.

— Пожалуйста, поговори с ней толком. Объясни, что хочешь закончить курс в Эксетере.

Элинор опять вздохнула. На мгновение она прижалась к сестре, а потом высвободилась из обвивавших ее рук.

— Попробую. Со временем. А сейчас… Сейчас я не могу думать ни о чем, кроме переезда — как нам поскорей перебраться в Девон, сохранив здравый рассудок и хотя бы остатки денег.

Она сделала паузу, а потом спросила:

— Так что, ты поможешь с книгами?

Сэр Джон отправил в Норленд работника из Бартон-парка на хозяйском «Рендж Ровере», чтобы тот перевез Дэшвудов в Девон. Он же организовал перевозку их книг и картин, стекла и фарфора, оплатив услуги транспортной компании в Эксетере. Белл со злорадным удовлетворением наблюдала за тем, как представители компании упаковывают тарелки из Прованса в ящики с ветошью, размашисто надписанные черным маркером, — Фанни, от начала до конца отслеживающая процесс сборов, никак не могла заметить их исчезновения.

Джон Дэшвуд все это время чувствовал себя весьма неловко. Каждый вечер, возвращаясь с работы, где он номинально управлял коммерческой империей Феррарсов, а на самом деле просто путался под ногами у людей, действительно выполнявших важную работу, которым пришлось смириться с его тягостным, но неизбежным присутствием, Джон усаживался в гостиной или на кухне у Белл и трагическим тоном начинал перечислять расходы, которых требовал Норленд, эта бездонная бочка, поглощающая все его силы и средства, постоянно повторяя, какая удача выпала Белл с дочерьми, готовящимся сменить Норленд на простую, беззаботную и скромную жизнь в Девоне. Однажды Джон настолько вывел ее из себя своими бесконечными жалобами, что она, не сдержавшись, напомнила ему об обещании, данном в палате госпиталя Хейворда, — обещании, которого он так и не сдержал. Джон Дэшвуд был оскорблен в своих лучших чувствах, поскольку, по его мнению, проявил невиданную щедрость и заботу.

— Вы не имеете права так говорить, Белл. Никакого права. После смерти Генри вы с дочерьми совершенно запустили хозяйство: и в доме, и в саду. Полностью! Фанни испытывала массу неудобств от вашего присутствия, ей даже пришлось отложить ремонт в доме, но она вела себя как сущий ангел. Впрочем, как и всегда. Иногда, Белл, я задаюсь вопросом, не слишком ли Генри вас избаловал, да-да! Вы совершенно не замечаете и не цените щедрости, проявляемой по отношению к вам. Если честно, я потрясен. Надеюсь, бедняга Джон Мидлтон представляет, во что ввязывается, пытаясь оказать помощь людям, не знающим, что такое благодарность.

Он глядел на нее в упор, сжимая стакан с виски в руке.

— Простого «спасибо тебе, Джон» было бы вполне достаточно. Но вы, похоже, считаете по-другому. И это после всего, что я для вас сделал! Вы даже не сказали мне спасибо, Белл.

Все они вздохнули с облегчением, наконец-то рассевшись в машине, присланной сэром Джоном. Белл вскарабкалась на переднее сиденье рядом с Томасом, молоденьким работником, который по такому случаю нарядился в свои новые джинсы, а девочки расположились сзади. Маргарет захватила с собой в салон iPod, старый Nintendo DS и планшетник: для нее они представляли собой последнее звено, связывавшее ее с цивилизацией и с единственным известным ей образом жизни. Томас сложил в багажник их чемоданы, а сверху водрузил футляр с гитарой Марианны, который она не выпускала из рук до самого отъезда, даже во время прощания с Джоном и Фанни. Фанни так вцепилась в ручонку Гарри, будто это была ее козырная карта, которую она собиралась открыть в последний момент. В другой, свободной руке Гарри держал огромное круглое американское печенье, которое занимало все его внимание, — ему было мало дела до отъезда кузин. Элинор присела перед малышом на корточки и улыбнулась.

— Пока, Гарри!

Не переставая жевать, он посмотрел на нее. Она наклонилась и поцеловала мальчика в щеку.

— От тебя пахнет сладкими лепешками.

— Нет, печеньем, — возразил он, силясь поглубже затолкать печенье в рот.

— Бедняжка, — заметила Элинор, усевшись в машину.

— Почему?

— А разве нет? С такой-то мамашей…

Белл развернулась на переднем сиденье и сказала, многозначительно указав на Томаса глазами:

— Давайте не будем говорить о Фанни.

— Она нам даже не помахала, — пробормотала Марианна. Глядя в окно, она в последний раз наслаждалась пейзажем, пробегавшим перед ней.

— Да уж.

— А когда я подошла ее поцеловать, она так вывернула шею, что подставила чуть ли не ухо.

— Фу, зачем вообще надо было с ней целоваться!

— И она постоянно хмыкала!

— Вела себя отвратительно!

— Все уже закончилось, — твердо сказала Белл. — Все позади.

Она повернулась и широко улыбнулась Томасу, который спокойно и уверенно вел машину, а потом, театральным тоном, воскликнула:

— Мы начинаем новую жизнь, в Девоне!

В светлой маленькой кухоньке Бартон-коттеджа, окна которой выходили на мощеную площадку с веревками для сушки белья, Элинор стояла над нераскрытыми коробками. Она взялась разбирать кухонную утварь отнюдь не из альтруизма: ей было просто необходимо остаться наедине с собой, чтобы восстановить душевное равновесие, полностью утраченное в ходе переезда из Норленда.

Первые несколько часов промелькнули незаметно. Поначалу они пребывали в нервозной эйфории от того, что наконец-то покинули дом, где от них столь откровенно стремились избавиться, однако потом Марианна вдруг притихла и побледнела, а когда Элинор, за долгие годы хорошо изучившая ее симптомы, спросила, все ли у сестры в порядке, та задышала с присвистом и хрипами, поэтому Белл в срочном порядке велела Томасу остановить машину.

Они выскочили на обочину шоссе А31, в глуши, к западу от Саутгемптона, и Элинор тут же прониклась к Томасу уважением за то, что он сразу подхватил Марианну под руки и держал ее, пока все они толкались на траве возле урны, на пятачке для парковки, а Элинор держала у ее рта голубой флакон-ингалятор и ровным голосом успокаивала сестру, как уже неоднократно делала раньше.

— Бедненькая, — снова и снова повторяла Белл, — бедненькая моя! Конечно, все дело в стрессе! Уехать из Норленда!

— Или в собаках, мисс, — прозаично заметил Томас.

— Каких собаках? Тут нет никаких собак.

— Но в машине полно их шерсти, — сказал Томас. Даже в этой ситуации он не лишился своей практичности, за что Элинор была ему бесконечно благодарна. — Собаки сэра Джона везде ездят вместе с ним. Как ни пылесось, все равно в салоне будет шерсть. У моей бабушки была астма, так они даже попугайчика не могли завести, не то что собаку или кошку.

— Извините, — выдавила Марианна между вдохами. — Мне очень жаль.

— Ну что ты, не извиняйся! Просто в следующий раз скажи пораньше.

— А что, если это дурной знак? Может такое быть?

Маргарет сказала:

— Мы проходили суеверия в школе: древние греки считали…

— Магз, замолчи!

— Но…

— Мы посадим тебя на переднее сиденье, — сказал Томас Марианне, — и откроем пошире окно.

Она кивнула. Элинор посмотрела на него: на лице у юноши она заметила знакомое покровительственное выражение, немедленно появлявшееся у молодых людей, подпадавших под обаяние ее сестры. Очень осторожно, с помощью Элинор, он помог Марианне подняться на ноги.

— Благодарю, — сказала Элинор.

Томас повел Марианну к машине, обхватив ее за плечи одной рукой.

— Не за что, — ответил он, и в голосе у него звучала гордость.

Практически весь остаток пути они провели в молчании. Томас, нахмурившись, уверенно вел автомобиль. Марианна устроилась на переднем сиденье, откинувшись на спинку и повернув лицо к открытому окну, с ингалятором на коленях. Элинор на заднем сиденье держала за руку Марианну, а Белл сидела с закрытыми глазами (хотя было видно, что она не задремала, а просто погрузилась в воспоминания), пока за стеклом проносились сначала Гемпшир, потом Дорсет и наконец, после еще нескольких, показавшихся нескончаемыми часов, — Девон.

По мере приближения к Бартону местность становилась все живописнее, так что путешественницы постепенно воспрянули духом и даже начали обмениваться восторженными восклицаниями касательно открывающихся их взорам пейзажей.

— Вы только посмотрите!

— Какая прелесть!

— Боже, Томас, неужели в Бартоне так же красиво?

Бартон оправдал их ожидания: свернув с шоссе между двумя каменными столбиками с декоративными вазами, они оказались на дороге, которая вилась по пологому склону холма с лесистой вершиной. Свежевыкрашенные указатели на обочинах указывали путь к главному дому, конторе, парковке для посетителей и — сразу за поворотом — Бартон-коттеджу. И вот он перед ними, такой же новехонький, необжитый, как на фотографиях у сэра Джона в ноутбуке, но стоящий на зеленом склоне, с леском позади и живописно распадающейся надвое долиной перед окнами. Увидев свое будущее жилище, они не смогли скрыть потрясения: как от изумительных видов вокруг, так и от вопиющей банальности его дизайна.

Томас глядел на них с удовлетворением.

— Мы думали, ему никогда не добиться разрешения на строительство, — заметил он. — На сто процентов уверены были. Но он доказал, что там якобы стоял когда-то домик пастуха, то есть, имелось жилье. Таков уж сэр Джон: если что задумал, будет биться до конца.

Заботливый хозяин оставил для них бутылку вина и приветственную записку на кухне, а в гостиной возле камина полную корзинку дров. В холодильнике они нашли молоко, яйца и хлеб, а на новеньком сосновом столе большую миску с яблоками. Маргарет, заскочив в ванную, отрапортовала, что там имеется целый рулон туалетной бумаги, а в душе висит свежая шторка с золотыми рыбками. Элинор никак не могла понять, почему такая доброта со стороны, по сути, незнакомых людей и зрелище практичного небольшого домика в окружении живописных видов вызывают у нее одно желание: спрятаться где-нибудь в укромном уголке и дать волю слезам. Однако Марианну надо было скорее проводить в дом, а Белл с Маргарет уже взялись на все лады превозносить достоинства (младшая) и сокрушаться о недостатках (старшая) их нового жилища, так что возможности всплакнуть Элинор пока не представилось: такая роскошь, как уединение и возможность привести в порядок свои мысли, как обычно, выпадала ей на долю в последнюю очередь.

Но вот, наконец, момент настал: Элинор была одна в кухне, заставленной нераспечатанными коробками с посудой. Забавно, что именно ей пришлось взять на себя распаковку кухонной утвари, в то время как остальные, при живом одобрении и поддержке Томаса, решали, где какие картины лучше повесить, и из какого окна открывается наиболее вдохновляющий вид для игры на гитаре. Маргарет обнаружила во дворе дерево, на нижних ветках которого индикатор сети в ее мобильном показывал все пять делений, и Томас тут же обещал построить для нее там домик; с не меньшим энтузиазмом он подхватил идею Белл о том, что коттедж можно расширить, пристроив к гостиной оранжерею с южной стороны, и взялся раздобыть информацию о местных архитекторах. Элинор в ответ негромко поинтересовалась: «А как же я?»

Белл и головы не повернула, продолжая обозревать пространство, где планировалась оранжерея.

— А при чем тут ты, дорогая?

— Ну, — ответила Элинор, — большинство архитекторов начинало как раз с пристроек к собственным домам. Даже Ричард Роджерс…

Белл бросила на дочь короткий взгляд.

— Но ты же еще не архитектор, дорогая.

— Уже почти. Моих знаний вполне достаточно.

Белл улыбнулась, но отнюдь не Элинор.

— Я так не думаю, дорогая. Мне хотелось бы найти профессионала, который строит оранжереи тысячами каждый год.

Элинор зажмурила глаза и медленно досчитала до десяти. Затем открыла их снова и сказала, стараясь, чтобы голос звучал как можно ровней:

— Ты кое о чем забываешь.

Белл в этот момент любовалась видом из окна.

— Да?

— Да, — сказала Элинор, на этот раз более твердо. — Да. Как насчет оплаты?

Даже сейчас, расставляя на кухне сковородки, развешивая на крючки кружки и деревянные лопатки, которые сотрудники компании по перевозке упаковали в плотную бумагу с той же казенной скрупулезностью, что и пастушек из мейсенского фарфора, она не могла не думать о деньгах. Деньги занимали все ее мысли. Им необходимо купить и содержать машину — иначе как Маргарет будет добираться до новой школы в Эксетере? Надо платить за аренду коттеджа, за электричество и воду, одежду и еду, по возможности позволять себе хоть какие-то минимальные развлечения, а их средства, даже при самом выгодном инвестировании, дадут не больше семисот фунтов дохода в неделю — то есть, подсчитывала она, с грохотом заталкивая огромную суповую кастрюлю Белл на полку рядом со сковородами, меньше тридцати фунтов в день. И это на четверых женщин со смехотворными шансами найти себе заработок, одна из которых еще в школе, вторая никогда не работала, а у третьей слабое здоровье и нет никакой профессии. Иными словами, остаюсь я, Элинор Дэшвуд, всю жизнь парившая в облаках в уютном гнездышке в Норленде и предававшаяся глупым, нерациональным мечтам об архитектуре. Она выпрямилась и обвела взглядом кухню. Зрелище — яркая новенькая мебель и их наваленная кучей старая рухлядь — было неутешительным. Мало того, положа руку на сердце, оно просто пугало. Ей такое не осилить. Ни одной из них не осилить этих перемен. Они бежали в Девон, повинуясь импульсу — это была реакция на скорбь и отвержение, через которые им пришлось пройти, — ухватились за протянутую им дружескую руку, не подумав о последствиях.

Элинор закрыла глаза. Ей нельзя паниковать. Ни в коем случае. Они справятся — иначе и быть не может. Что, если обратиться к сэру Джону; а может, он и сам уже догадался… Возможно… За окном она заметила какое-то движение: это Томас тащил доски к дереву, которое Маргарет выбрала в качестве переговорного пункта. Так скоро! Они только вчера переехали, а строительство домика на дереве уже началось. Элинор выхватила из открытой коробки крышку от сковороды и в отчаянии швырнула об стену кухни. Кто будет платить за домик, черт побери?!

— Великолепно, — воскликнул сэр Джон. Он стоял в распахнутых дверях Бартон-парка, придерживая их гигантские створки, и широко улыбался гостьям.

— Проходите, проходите. Знаете, я ведь хотел сразу вас позвать на ужин, еще вчера, но Мэри мне не позволила. Сказала, вы наверняка устали с дороги. Пожалуй, оно и верно. Женщине ведь виднее.

Захлопнув за собой двери, он наклонился и расцеловал каждую в обе щеки.

— Она сейчас наверху, с ребятишками. Укладывает их спать. Это целое событие, занимает кучу времени. И так каждый вечер. А потом они начинают бегать вниз, под всякими дурацкими предлогами. Никакой дисциплины. Ни малейшей! Боже, благослови их. Потрясающие малыши.

— А вы не помогаете жене? — спросила Белл, высвобождаясь из его объятий.

— Укладывать карапузов? Ну нет. Я играю с мальчишками в Тинтина, по субботам. Я, знаете ли, придерживаюсь патриархальных взглядов. И горжусь этим. Ну ладно, — сэр Джон развернулся, обводя рукой просторный холл. — Как вам моя избушка?

Гостьи молча поглядели по сторонам. Холл был громадный, даже больше, чем в Норленде, с нишами для статуй и причудливой гипсовой лепниной в виде позолоченных гирлянд. Он выглядел настолько парадно, что внушал чуть ли не благоговейный ужас, радикально отличаясь от норлендского как внешне, так и по духу, и напоминал не то музей, не то какое-то учреждение, оформленное по всем историческим канонам. Элинор заметила, как Марианна невольно поежилась.

— Жуть, верно? — жизнерадостно продолжал сэр Джон. — А эти мраморные уродины — ими, понимаете ли, украсили дом к визиту королевы Виктории. Просто идиотизм! Столовая вмещает тридцать шесть персон. Тридцать шесть!

Маргарет, до этого в изумлении крутившая головой, вдруг остановилась и спросила:

— Тогда почему вы тут живете?

Сэр Джон расхохотался.

— Это же родовое гнездо! Мое наследство и все такое. Не могу жить ни в нем, ни вдали от него.

Марианна натянуто заметила:

— Это нам знакомо.

— О да. Точно. Радуйтесь, что вам повезло оттуда вырваться; будете жить в коттедже со всеми современными удобствами. А теперь пойдемте-ка пропустим по рюмочке. — Он остановился перед дверями в огромную, ярко освещенную гостиную, заставленную мягкими диванами, и заговорщицки прошептал:

— Сейчас познакомлю вас с тещей.

— Так-так, — воскликнула Эбигейл Дженнингс, поднимаясь с одного из диванов в вихре цветастых шалей и комнатных собачек, — вот и знаменитые барышни Дэшвуд!

Она распростерла руки и радостно рассмеялась.

— Джонно говорил, что вы все красотки, и на этот раз оказался абсолютно прав. Вообще-то он редко бывает прав, уж хотя бы потому, что родился мужчиной, благослови его Господь, а мужчины всегда не правы по определению, но про вас он сказал, что вы восхитительны, и это чистая правда. Бог ты мой, вы прелестны!

Она обернулась к высокому худощавому мужчине, стоявшему рядом с ней, и больно ткнула его локтем между ребер.

— Ты со мной согласен, Билл?

Мужчина улыбнулся, но предпочел промолчать. Гостьи стояли рядком на пороге гостиной — Белл на шаг впереди — и, потупившись, смотрели в пол.

— Это невыносимо, — сквозь стиснутые зубы прошипела Марианна, обращаясь к Элинор.

— Тише!

— Она толстая, — злорадно заметила Маргарет, — и вообще стерва — сразу видно.

— Магз!

— Я же говорила, что не хочу тащиться на этот ужин, я хотела посмотреть…

Элинор подняла голову.

— Извините.

Высокий мужчина понимающе посмотрел на нее. Потом перевел взгляд на Марианну, и Элинор заметила, как на его лице появляется хорошо знакомое ей выражение восхищенного потрясения, определенно связанное с загадочной комбинацией черт, придававшей личику Марианны необъяснимое очарование, и — напротив — никак не связанное с застывшим на этом личике выражением ослиного упрямства.

Сэр Джон вытолкал тещу в центр гостиной, словно она была призом, которым ему хотелось похвастаться, не обращая внимания на собак, с лаем крутившихся возле их ног.

— Белл, познакомьтесь с Эбигейл, моей тещей. Проклятие всей моей жизни, но я ее, как видите, просто обожаю. Девушки, представляю вам миссис Дженнингс. Она у нас частая гостья — можно сказать, и не уезжает. Дети от нее в бешеном восторге. Когда она тут, джин течет, словно вода из крана. — Он ласково обхватил Эбигейл за плечи одной рукой. — Правда, Эби?

— Было бы правдой, оставайся после тебя хоть капля! — вскричала Эбигейл.

Она сбросила его руку и поспешила к гостьям, чтобы их расцеловать.

— Белл, добро пожаловать, дорогая! И девочки — до чего хороши! Дайте-ка я вас рассмотрю. Ты, должно быть, Элинор? А это Марианна, знаменитая музыкантша? Да-да, знаменитая, деточка, именно так! Билл — вон он — тоже играет на гитаре. Мы в Бартоне все-все знаем про гитару — вот увидишь. А вот и Маргарет. Ну-ну, крошка, не пугайся, я вовсе не ведьма. С моим весом меня не выдержит ни одна метла. Так, Джонно, ты собираешься представить Билла?

Сэр Джон махнул рукой в сторону высокого мужчины, который неподвижно стоял у необъятного мраморного камина и до сих пор не вымолвил ни слова.

— Девочки, познакомьтесь с моим старинным приятелем. Белл, это Уильям Брэндон. Последний из «Молниеносных драконов». Так назывался наш полк. В нем служил еще мой отец. — Внезапно посерьезнев, сэр Джон взглянул на мужчину у камина. — Мы вместе воевали в Боснии, Билл и я. Так ведь, старина?

Он снова повернулся к Белл.

— А потом он остался в армии и дослужился до командира полка. Теперь вот занимается общественной работой, Господь ему в помощь, и наезжает сюда ради денька нормальной жизни и отличного кларета. Это его второй дом, правда, Билл? — Жестом он подозвал мужчину к себе. — Ну же, Билл, иди сюда! Вот так-то лучше. Познакомьтесь с полковником Брэндоном, Белл.

Она с улыбкой протянула руку. Уильям Брэндон шагнул вперед и пожал ее с легким поклоном.

— Добро пожаловать в Девон.

— Он такой старый, — прошептала Марианна Элинор.

— Ничего подобного, на вид ему…

— Они все старые. И старомодные, и…

— Скучные, — сказала Маргарет.

Миссис Дженнингс развернулась к ним и посмотрела на Маргарет, а потом опять расхохоталась.

— А кто же для тебя не скучный, дорогая? Мальчики?

Щеки Маргарет стали пунцовыми. Марианна обхватила сестру за плечи.

— Ну же, рассказывайте, — продолжала смеяться Эбигейл. — Наверняка у вас уже есть кавалеры.

Марианна, изумленная, уставилась на нее.

— Нет, — пробормотала она.

— Нет есть! — выпалила вдруг Маргарет.

— Да что вы?

— Замолчи, Магз!

Полковник Брэндон шагнул к ним и предупреждающим жестом положил руку на плечо Эбигейл.

— Не хотите ли чего-нибудь выпить? — успокаивающим тоном спросил он.

Белл с признательностью взглянула на полковника.

— С удовольствием. Кстати, вы играете на гитаре?

— Очень плохо.

— Зато часто, — вмешался в разговор сэр Джон. — Он у нас как заноза в заднице!

— Может быть, попозже вы нам сыграете? — спросил полковник у Марианны.

Та не удостоила его взглядом.

— Я не захватила с собой гитару, — безапелляционно заявила она.

— Мы можем за ней послать! — сказала Эбигейл.

— Может быть, в другой раз? — перебил ее полковник.

Марианна улыбнулась с отсутствующим видом.

— Да-да. Как-нибудь в другой раз.

— Тем хуже для нас, — вздохнула Эбигейл, — тем хуже. Мы-то хотели устроить вечеринку. Так ведь, Джонно? Но у нас нет ни кавалеров, ни музыки…

Сэр Джон обогнул стоящую в центре гостиной группу и обнял Маргарет.

— Ничего, мы это быстро поправим! — Улыбаясь во весь рот, он склонился к ее лицу, чуть ли не упершись в ее нос своим. — Так ведь? Начнем с торжественного открытия твоего домика на дереве!

Маргарет постаралась откинуть голову как можно дальше — насколько позволяли его объятия.

— Откуда вы знаете про домик?

Указательным пальцем свободной руки он нажал ей на кончик носа.

— Ничего в Бартоне не происходит без моего ведома. Ничего! — Он подмигнул теще, и оба они разразились оглушительным хохотом. — Это точно!

— Второй раз мне такого не вынести, — позднее тем же вечером пожаловалась Марианна.

Она сидела в ногах материнской кровати, среди полуразобранных коробок, грея руки о чашку с мятным чаем.

Белл отложила в сторону книгу.

— Да уж, вечер был не из легких.

— Просто ужас! Их жуткий смех и шуточки — совсем не смешные…

— Никто не хотел нас обидеть. У них самые благие намерения, Марианна.

— Которыми вымощена дорога в ад.

Белл рассмеялась.

— Брось, дорогая. А как же доброта?

Марианна отпила из кружки.

— Ее светлость вовсе не показалась мне доброй.

— Ну не знаю. По отношению к нам она вела себя безупречно.

Марианна посмотрела на мать.

— Мы ей совершенно безразличны. Она просто во всем соглашается с мужем — предпочитает плыть по течению. Кстати, она оживилась только тогда, когда пришли дети.

— Милые крошки.

— Ты правда так считаешь?

— Боже, Эм, — сказала Белл, — ну конечно же они милые — как наш Гарри. Не их вина, что мать квохчет над ними, как наседка.

Марианна вздохнула.

— До чего тяжело, — сказала она, — провести целый вечер среди людей, с которыми у тебя так мало общего.

— Про Билла Брэндона этого не скажешь. Ты согласна? По-моему, он очень симпатичный.

— Вот именно, по-твоему, мам. Он для тебя идеальная пара. Подходящего возраста, с хорошими манерами, и даже читает…

— Прекрати! Он намного меня моложе.

Марианна толкнула мать ногой под одеялом.

— Моложе тебя быть просто невозможно, мамочка.

Белл проигнорировала ее слова. Она склонилась к дочери.

— Дорогая…

— Что?

Белл приглушила голос.

— Есть вести от Эдварда?

Марианна покачала головой.

— Вряд ли.

— Она ничего не говорила?

— Нет.

— А ты спрашивала?

— Мам, — с упреком ответила Марианна, — ну как я могу?

— Но это все так странно.

— Он и сам странный.

— Я думала…

— Знаю.

— Может, ему Фанни не позволяет?

Марианна медленно поднялась с кровати.

— Сомневаюсь. По-своему он весьма упрямый.

— И как нам быть?

Марианна посмотрела на нее сверху вниз.

— Мы ничего не можем поделать, мам.

— Может, напишешь ему СМС?

— Не могу.

Белл снова взялась за книгу.

— Твоя сестра для меня загадка. Мое сердце разбито из-за переезда из Норленда, а ей хоть бы что. Мы все не в своей тарелке в этом новом доме, вдали от привычных мест, а она занимается тем, что расставляет приправы по алфавиту, как будто ее ничто не волнует, кроме порядка на кухне. А тут еще Эдвард. Неужели она безразлична к нему?

Марианна опустила глаза.

— Похоже, она решила для себя, что не станет скучать по Эдварду, точно так же, как решила бросить университет. Она не собирается переживать о несбыточном, тратить на это силы, как я. Она думает, прежде чем дать волю чувствам. Ты это прекрасно знаешь, мама. Тем не менее, по-своему, она все же скучает по Эдварду.

— По-своему?

Стоя на пороге спальни, Марианна с неожиданной решимостью воскликнула:

— Да. Но я совсем другая. У нас с ней мало общего — точно так же, как со всеми этими полоумными, у которых мы были в гостях. Я жду… жду…

Она остановилась. Белл мгновение помолчала, а потом спросила:

— Чего, дорогая?

Марианна взялась за ручку двери и повернулась к матери лицом.

— Всепоглощающего чувства, — ответила она.

5

На следующее утро сэр Джон, в своей жизнерадостности ни на секунду не задумываясь о том, что гостям, возможно, не помешает отдохнуть от его общества после вчерашней вечеринки в Бартон-парке, отправил за ними Томаса на «Рендж Ровере», чтобы поехать на экскурсию в офис и дизайн-студию. Маргарет негодовала громче всех.

— Я не собираюсь любоваться эскизами его дурацкой одежды!

— А я, — заявила Марианна достаточно громко, чтобы от Томаса не ускользнуло ее недовольство, — не собираюсь позировать в них. Нет уж, спасибо!

Томас, который стоял, опираясь на барную стойку в кухне, с чашкой чая, приготовленной для него Белл, невозмутимо ответил:

— Боюсь, у вас нет выбора.

Все четверо уставились на него.

— Вы хотите сказать, что нам придется поехать?

— Угу, — сказал он и добавил с ухмылкой, глядя на Маргарет, — он ведь тут хозяин. Леди Эм и миссис Джей, конечно, могут порой пошуметь, но в конце концов делают так, как он скажет.

Томас отпил из чашки.

— Мы все подчиняемся ему.

— Значит, — сказала Марианна, свернув волосы в узел, а затем отпуская их так, что они каскадом упали ей на плечи, — он нас вроде как купил?

Томас пожал плечами.

— Он добряк до мозга костей. Но ему нравится постоянно быть среди людей, и нравится, чтобы люди делали то, что он хочет. И он любит свой бизнес. Мы все любим то, что у нас получается.

Белл поглядела на Маргарет.

— Пойди обуйся, дорогая.

— Но я…

— Обуйся, — повторила Белл. — И, пожалуй, тебе не помешает причесаться.

Пытаясь оставаться честной, но одновременно не выдать Томасу их бедственного положения, Элинор заметила:

— Кстати, мы ведь тоже могли бы у него поработать, правда?

Белл с недоумением воззрилась на нее.

— О чем это ты?

— Я хотела сказать, — начала Элинор, сражаясь с пуговицами на старом кардигане, — что если бы для тебя нашлось какое-нибудь занятие в дизайн-студии, а Марианна и Маргарет ну… пригодились бы для каталога, это ведь было бы кстати?

Белл развернулась и оглядела дочь с ног до головы.

— Кстати для кого?

Элинор слегка выпрямила спину.

— Для нас.

— В каком смысле?

Элинор увидела, что Томас предпочел отвести взгляд и теперь пристально рассматривал свою кружку с чаем.

— В финансовом, мам, — негромко ответила она.

— Ну почему, — капризно воскликнула Белл, — ты только и думаешь что о деньгах?

— Потому что, — сказала Элинор все тем же приглушенным тоном, — кто-то должен о них думать.

— Но у нас же есть…

— Этого недостаточно. Не для четырех женщин, живущих в коттедже в глуши, одной из которых в среду предстоит идти в школу.

Маргарет появилась снова, в стоптанных кедах с развязанными шнурками, и громко заявила:

— Я не хочу в школу.

Томас решительным жестом опустил кружку на стол.

— Так положено, — твердо сказал он.

— Спасибо, — откликнулась Элинор.

Белл поглядела на Марианну.

— Похоже, мы с тобой в меньшинстве, дорогая, — с напускной веселостью произнесла она.

— Если ты имеешь в виду, — внезапно обессилев, сказала Элинор, — что, по-твоему, вам не придется вносить какой-то вклад в наше общее хозяйство, то да, вы в меньшинстве. Это предстоит нам всем.

Последовала короткая пауза, а потом Марианна, рассматривая свои волосы на предмет секущихся кончиков, как бы между прочим поинтересовалась:

— И какой же вклад собираешься вносить ты?

На мгновение Элинор показалось, что она вот-вот взорвется. Однако тут она поймала взгляд Томаса — понимающий и сочувственный. Сглотнув, она оставила пуговицы на кардигане в покое.

— Вообще-то, — произнесла Элинор, — я в любом случае собиралась переговорить с сэром Джоном о работе. Думаю, сегодняшнее утро для этого прекрасно подойдет.

— Вот и славно, — отозвалась Марианна с едва уловимым сарказмом. Потом она опять встряхнула волосами и улыбнулась Томасу.

— Тогда вперед и покончим с этим, да?

— Конечно, я мечтал полностью сохранить производство в Девоне, — разглагольствовал сэр Джон. — Как вам уже известно, поначалу я взялся перевозить сюда станки из Ханитона, просиживал ночи напролет, изучая трудовое законодательство, но из этого ничего не вышло. Прибыль нам не светила: рабочая сила в Британии слишком дорога. Так что станки — теперь-то они совсем устарели — так и остались пылиться в конюшнях, а производство я перенес в Северную Португалию. У нас там современная фабрика, в промышленном районе. Конечно, таких красот там не найдешь, зато дело идет. Качество — высший класс. — Он прервался и поглядел на Маргарет, а потом без обиняков спросил:

— Тебе что, скучно?

Маргарет энергично закивала. Сэр Джон широко улыбнулся, отнюдь не чувствуя себя задетым.

— А вы порядочная язва, мисс Маргарет Дэшвуд.

— Думаю, — поспешила вмешаться Белл, — эта одежда просто не для ее возраста.

Сэр Джон обхватил Белл за плечи.

— Мы как раз подходим к месту, где интересно всем, вне зависимости от возраста, — перебил он. — Вы будете в восторге от моей дизайн-студии. Графические планшеты, технология, позволяющая разрабатывать точные выкройки для всех размеров и типов фигуры…

Не умолкая ни на миг, он повел ее к распахнутым дверям, за которыми открывалось просторное, ярко освещенное помещение с высокими потолками. Маргарет поплелась за ними, тяжело вздыхая и шаркая ногами, а следом за ней Марианна — так же медленно и на таком же непочтительном удалении. Элинор смотрела, как они по очереди исчезают в студии, и начинала с растущей тревогой осознавать, что будет крайне сложно, если не невозможно, заставить сэра Джона уделить ей хоть пару минут наедине. Он уже отмел с присущей ему легкостью ее беспокойство касательно доставки Маргарет в школу, объявив, что вместо автобуса в Эксетер девочку будет возить Томас, и поэтому имел все основания полагать, что в достаточной — если не сказать больше — мере позаботился о своих новых арендаторах. Элинор не представляла, как опять обратиться к нему, и какие найти слова, чтобы, не уронив собственного достоинства, дать понять сэру Джону, что им крайне необходим дополнительный заработок? И ведь ни в коем случае нельзя показаться при этом попрошайкой!

На лестнице у себя за спиной Элинор услышала чьи-то шаги: это был полковник Брэндон, спускавшийся вниз со второго этажа. Прошлым вечером на нем была безупречно опрятная униформа сельского жителя — темные брюки и строгий свитер. Этим утром он предстал перед ней в ее дневном, оливково-зеленом варианте и до блеска — не преминула отметить Элинор — начищенных туфлях.

— Устали от нервущихся плащей и молний на карманах? — с улыбкой поинтересовался он.

Элинор признательно улыбнулась в ответ.

— Да нет, одежда совсем неплохая. Просто я сегодня… немного не в своей тарелке. Уверена, все дело в переезде — смена мест и все такое.

Билл Брэндон сунул руки в карманы брюк.

— Особенно если отвечать за практическую сторону.

— Пожалуй… да.

— А в вашей семье за нее отвечаете как раз вы.

Элинор почувствовала, что краснеет. Она опустила глаза и повозила по полу мыском ботинка. Потом, превозмогая себя, кивнула:

— Отчасти.

— Мы, люди практические, приносим массу пользы. Благодаря нам все идет как задумано. Тем не менее, нас частенько считают занудами. Несправедливо, да?

Она бросила на него короткий взгляд. Билл Брэндон выглядел подтянутым и аккуратным: расстегнутый воротничок рубашки идеально отглажен, руки спокойно лежат в карманах. Разительный контраст с ее старыми джинсами и кардиганом, некогда принадлежавшим покойному отцу.

— Прошу прощения за мой вид.

— На таких девушках, — галантно возразил полковник, — даже мусорный мешок смотрелся бы как роскошное платье. Ваша сестра…

— О да, я знаю.

— Она тоже здесь?

— Да, вместе с остальными.

— Почему же вы одна?

Элинор вздохнула. Следуя его примеру, она сунула руки в карманы кардигана, потом пожала плечами.

— Вообще-то я хотела переговорить с сэром Джоном.

— С Джонно?

— Да. Только… наедине.

Белл Брэндон заглянул ей в лицо.

— У вас все в порядке? — озабоченно спросил он.

Элинор молчала, пытаясь как можно дальше затолкать кулаки в оттянутые карманы и уставившись на свои ботинки.

— Элинор? Что случилось?

— Ничего.

— Послушайте, — сказал он. — Конечно, мы знакомы еще совсем мало, но, я уверен, вскоре познакомимся ближе, потому что я бываю здесь очень часто, — это такой контраст по сравнению с Делафордом…

— Делафордом?

— Да. Где я живу. Ну, или точнее, где у меня квартира. Это такое заведение… я основал его, когда вышел в отставку. Хотел помочь своим солдатам, которые попали в неприятности: выпивка, наркотики и прочее. Знаете, сложно привыкнуть к обычной жизни после стольких лет армии. Тут действуют свои механизмы. Мне всегда хотелось… конечно, это другая история, но я давно хотел помогать людям с зависимостями — любыми. Хотел…

— С зависимостями? — переспросила изумленная Элинор.

Он кивнул.

— Да. Преимущественно мы имеем дело с наркоманами, но и с алкоголиками тоже.

— Так вот что подразумевал сэр Джон, говоря, что вы занимаетесь общественной работой!

— Джонно был неслыханно щедр. Так нас поддержал! Он наш главный спонсор.

— То, что вы делаете, просто замечательно, — серьезно произнесла Элинор. — Я правда так считаю.

— Тут нет ничего особенного.

— Нам надо было расспросить вас подробнее вчера вечером. А мы…

— Бросьте, — сказал Билл Брэндон, — это совсем ни к чему. Я вообще стараюсь как можно реже об этом говорить. Надо меньше болтать и больше делать. Вы со мной согласны?

Элинор почувствовала, что потихоньку расслабляется.

— Это если знаешь, что делать.

Он шагнул вперед, ближе к ней.

— Вот мы и подошли к главному, да? Так что же вас все-таки волнует?

Она подняла глаза и посмотрела на него. Лицо у полковника было доброе.

— Я… я просто немного волнуюсь. Не более того.

— Из-за обустройства на новом месте?

— Не совсем…

— Из-за денег? — спросил он.

Элинор тихонько ахнула.

— Как вы догадались?

— Это лишь предположение.

— Да, — призналась она. — Из-за денег. Ни одна из нас никогда толком не работала, но теперь нам придется. По крайней мере мне. Вот я и хотела попросить сэра Джона… — Элинор остановилась, а потом с грустью закончила:

— На самом деле, я не знаю, о чем хотела его просить. Наверное, о помощи. Любой. Безнадежно, понимаю.

— Вовсе нет.

— Но ведь он ужасно занят, и вообще уже столько для нас сделал…

Билл Брэндон поглядел в сторону студии. Потом перевел взгляд обратно на Элинор.

— Он и правда постоянно в делах, тут вы не ошиблись. Джонно — вечный двигатель по натуре. Так почему бы вам не обратиться к человеку, который не пытается одновременно руководить компанией, управляться с женой и четырьмя детьми, а также содержать громадное поместье в чертовски сложные для экономики времена? Почему не обратиться ко мне?

По возвращении в коттедж Марианна никак не могла найти себе места. Выглянув из окна гостиной, откуда открывался великолепный вид на стремительно сбегающий вниз склон холма, она сказала:

— Мы ведь можем разобрать вещи в любое время, правда? Только посмотрите, какое небо!

Элинор, которая как раз заносила в комнату стремянку, чтобы помочь матери повесить их старые портьеры, добавила:

— И какие тучи.

— Подумаешь, пара тучек. Их вот-вот раздует ветром. Да и вообще, я ничуть не боюсь промокнуть. Сколько раз мы в Норленде попадали под дождь!

Белл тем временем разворачивала видавшие виды камчатные портьеры, упакованные в коробку, чтобы заменить ими аляповатые занавески, висевшие на окне.

— И что же ты предлагаешь, дорогая? — обращаясь к Марианне, спросила она.

— Пойти гулять.

— Гулять, — скривившись, сказала Маргарет.

— Да, — повторила Марианна, — гулять. Кстати, ты должна пойти со мной.

— Ненавижу прогулки.

— А почему ты вдруг решила отправиться гулять? — спросила Белл.

— Хочу посмотреть на старинный дом, про который рассказывал сэр Джон. Помнишь, в долине, где живет старая леди, которая никуда не выезжает. Прямо как мисс Хэвишем.

— А я, — перебила Маргарет, — не хочу на него смотреть.

Белл внимательно изучала портьеры. Некогда насыщенного винного тона, они со временем так выгорели на солнце, что на них появились неровные полосы цвета разбавленного чая. Однако даже теперь они выглядели лучше, чем хлопковые занавески в голубую клетку со стилизованными подсолнухами.

С отсутствующим видом Белл произнесла:

— Ничего страшного, дорогая.

— Но я… — начала было Маргарет.

Белл подняла голову.

— Я не хочу, чтобы Марианна шла одна. Особенно после недавнего приступа. И уж точно вы не должны гулять поодиночке, пока мы все тут как следует не изучим.

Стоя на верхней ступеньке стремянки, Элинор сказала:

— Поместье называется Алленем. А старую леди зовут миссис Смит.

Никто не обратил внимания на ее слова.

— Мы идем, — объявила Марианна, обращаясь к Маргарет.

— Ты идешь, — твердо сказала Белл младшей дочери.

Маргарет подняла глаза и увидела Элинор, стоявшую на стремянке.

— А почему ты не можешь пойти?

— Потому, — ответила Элинор.

— Мне всегда приходится делать то, что я не хочу, — простонала Маргарет.

Белл отложила портьеры и обняла дочь.

— Обещаю, — сказала она, — что однажды ты достигнешь возраста, в котором никто не сможет указывать тебе, что делать. И тогда будешь заниматься только тем, что захочешь сама.

Элинор поднялась на цыпочки, снимая с крючков занавески с подсолнухами.

— Хотелось бы, — не обращаясь ни к кому конкретно, негромко произнесла она.

От коттеджа вверх по крутому склону холма бежала тропинка: она проходила через лес, пересекала узкий проселок и заканчивалась на открытой всем ветрам вершине, с которой можно было, чувствуя себя парящей в небе птицей, смотреть вниз, на слияние двух долин. Добравшись туда, Маргарет, которая всю дорогу хныкала и жаловалась, поддалась очарованию этого места, свисту ветра и головокружительной высоте, и бросилась бегом, громко крича от восторга; ее распущенные волосы плескались на ветру, словно знамя.

Марианна не торопясь пошла за ней, постепенно проникаясь красотой окружающих пейзажей. Далеко внизу был виден Бартон-парк с его многочисленными строениями, крошечными и аккуратными, словно кукольные домики, между которыми там и тут темнели шапки деревьев и вились бледными полосами проселки, а на зеленых заплатках лугов паслись овцы, похожие на шарики белой ваты, и коровы, напоминающие черно-белые костяшки домино. Из труб кое-где поднимался дым; красный фургончик почтальона, словно яркая детская машинка, карабкался по дороге, круто забиравшей вверх. А дальше, в следующей складке долины, на фоне вздымающегося к небу густого леса высился на холме настоящий сказочный замок, Алленем, построенный из мягкого розоватого песчаника, со сдвоенными тюдоровскими трубами и узкими стрельчатыми окнами, сверкающими на солнце. Его сады — прославившиеся, по словам сэра Джона, тем, что они практически не изменились с тех пор, как были посажены, заметьте, по особому проекту, в 1640 году, — складывались в отчетливый геометрический узор, прекрасно различимый с высоты: его образовывали темные высокие и светлые низкие живые изгороди с редкими белыми пятнышками фонтанов, каменные чаши которых стояли пересохшие и пустые. Алленем не был похож на Норленд и располагался далеко от него, но все-таки при виде этого романтического старинного особняка у Марианны перехватило горло, а на глазах вдруг выступили слезы.

— Она чудесная старушенция, наша миссис Смит, — рассказывал накануне сэр Джон, — вдове уже лет сто. Семейство мистера Смита сколотило состояние где-то на севере, а он решил переехать сюда, вот и купил этот дом. Кучу денег на него потратил. Славный был старик. Интересовался местной историей. Жаль, детей у них не было, вот и приходится вдове коротать время в одиночестве, если не считать сиделок, которых присылает агентство. Разные филиппинки — поди пойми, что их сюда так тянет. По мне, так если ты родилась в Маниле, оказаться в Алленеме для тебя все равно что на Луне.

Маргарет, запыхавшись, подбежала к сестре. Марианна указала ей на дом.

— Смотри!

— Жутковатый какой-то, — заметила та. Она сняла с себя свитер и обвязала его вокруг талии.

— А по-моему, потрясающий, — ответила Марианна.

Маргарет подняла глаза, всматриваясь в небо.

— Похоже, сейчас польет.

— Подумаешь!

— У тебя даже нет куртки.

— Ерунда. Ну что такое дождь!

Словно по команде крупная капля упала Маргарет на ладонь. Она сунула руку под нос сестре.

— Вот что!

Марианна обернулась и поглядела назад. С юго-запада, с моря, прямо на них двигалась угрожающая гора свинцово-серых туч. Тем не менее она сказала:

— Это всего лишь вода, Магз.

— Нет, — ответила Маргарет, уже не скрывая тревоги. В этот момент полыхающая молния расколола небо и зарокотал гром, многократно отражаясь эхом от склонов холмов.

— Мамочки, — совсем другим тоном пробормотала Марианна.

Маргарет развязала свитер и бросила его сестре.

— Бери!

— Нет.

— Бери! Давай же! У кого из нас астма?

Марианна попыталась натянуть на себя свитер, и тут хлынул настоящий ливень. Волоча сестру за руку, Маргарет бросилась бежать вниз по склону холма. Капли, падавшие с неба, были такие тяжелые, что выбивали из земли торфяную крошку.

— Не беги так! — взмолилась Марианна.

— Нет, — крикнула Маргарет в ответ. — Нет! Нам надо скорей домой!

— Я не могу…

— Можешь! Слышишь? Ты должна!

Дерн, намокая, становился все более скользким, как и их руки, которые все труднее было не расцепить.

— Умоляю, — снова закричала Маргарет, — прошу тебя, беги!

— Я не могу! Не могу быстрее! Я ничего не вижу…

Впереди за пеленой дождя показалась живая изгородь, обрамлявшая дорогу.

— Мы почти добрались! — воскликнула Маргарет. Мокрые волосы липли ей к лицу, и она то и дело отбрасывала их назад свободной рукой. — Уже недалеко!

Но тут Марианна издала негромкий сдавленный вскрик, разжала руку и осела на землю, хрипя и задыхаясь.

Маргарет бросилась на траву рядом с сестрой.

— Марианна! Марианна! Что с тобой?

Марианна не отвечала: она сидела на земле, там, где упала, скорчившись под дождем и прижав ладони к груди, из которой вырывался громкий свист.

Маргарет спешно сунула руку к ней в карман.

— Твой ингалятор, где он?

Марианна испуганно затрясла головой.

— Не может быть! Ты что, не взяла его? Ты вышла из дома без ингалятора?

Бледная и перепуганная, Марианна едва заметно кивнула.

— О господи, — выдохнула Маргарет, чувствуя, как у нее внутри волной поднимается паника. Нельзя, нельзя дать ей волю! Что бы сделала мама, что бы сделала Элли, ей надо думать, думать, она должна…

Маргарет вскочила.

— Слушай! — закричала она сквозь дождь. — Слушай меня! Я побегу домой и принесу твой ингалятор. Позову маму и Элли. Только не шевелись! Ты меня поняла? Не шевелись, делай неглубокие вдохи, и не бойся. Ладно? Ладно?

Марианна слабо взмахнула рукой, показывая, что все поняла, и Маргарет бросилась бежать к живой изгороди и к дороге со скоростью, какой сама не ожидала от себя. Пробившись сквозь изгородь, она заметила машину, которая летела вниз с включенными фарами; машина двигалась очень быстро, и Маргарет, как ни тревожилась за сестру, подумала, что вряд ли будет лучше, если вдобавок ко всем неприятностям она попадет под колеса. Она спрыгнула в кювет, дожидаясь, пока автомобиль промчится мимо.

Но тут произошло нечто неожиданное. Водитель, судя по всему, заметил, как она нырнула в кювет, и резко затормозил, обдав ее грязной водой и гравийной крошкой. Стекло на пассажирском месте со стороны обочины поехало вниз, и недовольный мужской голос выкрикнул:

— С тобой все в порядке?

Маргарет выбралась на дорогу. Появление еще одного человека, к тому же взрослого, было так кстати, что просто не верилось. Маргарет оперлась рукой о сверкающий борт машины и сунула голову, с которой ручьями текла вода, в салон.

— Прошу, помогите! Там моя сестра.

Водитель оказался молодым и темноволосым. Даже охваченная паникой, с волосами, мешавшими ей смотреть, Маргарет не могла не заметить, что по десятибалльной шкале мужской привлекательности он находится в миллиметре от безоговорочной десятки. Мужчина был… потрясающий.

— Так что там с твоей сестрой? — уже не так раздраженно спросил он.

— Она вон там, — заторопилась Маргарет, сдерживая слезы, — на лугу. У нее приступ астмы.

— О-оу, — совсем другим тоном сказал мужчина.

В мгновение ока он заглушил мотор и выскочил из машины, не беспокоясь о ключе, оставленном в замке зажигания; Маргарет еще не успела ничего понять, а он уже карабкался к живой изгороди через кювет. Она бросилась за ним, крича вслед:

— У нее нет с собой ингалятора! Она его забыла!

— Где забыла? — крикнул мужчина.

— Дома!

— А где ваш дом?

— Вон там, ниже по дороге. Бартон-коттедж.

На секунду он остановился, стоя прямо среди кустов.

— Я знаю, где это, — сказал он. — Я ее привезу. Беги домой и скажи своим, что мы сейчас приедем.

— Но как же…

Он уже перелез через изгородь; обернувшись к Маргарет, мужчина прокричал:

— Делай, что сказано, черт тебя побери! — и сразу же скрылся из виду.

— Я знаю Бартон всю свою жизнь, — сказал мужчина, стоя у камина в их коттедже. Он вытирал волосы старым пляжным полотенцем, которое Элинор спешно вытащила из коробки на лестничной площадке. Марианна лежала на диване с ингалятором в руках, на щеках у нее постепенно проступал слабый румянец. Она сама, ее мать и сестры с изумлением смотрели на неожиданного гостя, стоящего у огня.

— Я как раз ехал к себе. Иными словами, в соседнее имение, в нескольких милях отсюда, под названием Алленем. Оно принадлежит моей тетке. Сейчас она, конечно, совсем сдала, но я ездил к ней всю свою сознательную жизнь, на все школьные каникулы. И до сих пор при первой возможности я сажусь в машину и мчусь сюда. Она чудесная старушка.

Белл сглотнула. Ей до сих пор не пришло в голову отправить Маргарет наверх за сухой одеждой. Собственно, ей не пришло в голову ни одного практического соображения с того самого момента, как она ощутила нарастающую тревогу за Марианну при виде темных туч на горизонте, за которыми последовал ливень, появление на пороге дома Маргарет, промокшей до нитки, ее невразумительные объяснения о приступе астмы и каком-то мужчине, который должен привезти Марианну на автомобиле, а сразу за ними рев мотора во дворе и возникновение в гостиной незнакомого и божественно прекрасного молодого человека, несущего на руках Марианну, бледную, как привидение, но все еще способную дышать. О да, она дышала! Белл не сводила с мужчины глаз. Даже не обладай он столь неотразимой внешностью, для нее он все равно был бы героем: ведь он доставил Марианну домой, причем с таким трепетом и заботой, словно она была… хрупким цветком. Лилией. Или бабочкой. Да, бабочкой! Он обращался с ней по-настоящему нежно.

— Я… я просто не знаю, как вас благодарить, — сказала Белл. — Честное слово…

Молодой человек стащил с головы полотенце. Волосы у него были черные, блестящие и очень густые.

— Ну и не надо, — усмехнулся он.

— Вы даже не представляете, что вы сделали для нас!

Он поглядел на Марианну. Одна его темная бровь медленно поползла вверх.

— Да нет, представляю.

Маргарет взглянула на сестру. Не будь она так бледна, Маргарет решила бы, что Марианна залилась румянцем.

— А как же вас зовут?

Незнакомец улыбнулся. Небрежным жестом он отбросил полотенце, которое упало на коврик у камина, и провел руками по волосам. Даже в насквозь промокших джинсах он выглядел просто сногсшибательно.

— Джон.

С нехарактерной для нее застенчивостью Маргарет пробормотала:

— Джонов вокруг сколько угодно.

— А-а, — усмехнулся он и подмигнул ей. — Тогда я — Джон Уиллоби. Но все меня называют Уиллз.

— Вы позволите и нам вас так называть? — спросила Белл.

— И даже обижусь, если вы меня назовете по-другому.

— А наша фамилия…

— Я знаю, кто вы.

— Откуда?

— Здесь всем все про всех известно. Тетушка Джейн мне рассказала. Сообщила, что в коттедже появились новые жильцы и… хотя остальное я вам лучше поведаю, когда мы познакомимся поближе.

Марианна отложила ингалятор.

— Боюсь, первая встреча была не совсем удачной, — хриплым голосом сказала она.

Их гость внезапно посерьезнел.

— Только не для меня.

Она попыталась рассмеяться, но снова закашлялась.

— Ну конечно, выручили деву в беде…

— И какую деву! — негромко закончил он.

Она слегка запрокинула голову. Элинор отметила про себя, что даже после дождя и приступа астмы, с волосами, слипшимися в сосульки, Марианна все равно поражала своей красотой. Быстрого взгляда в сторону камина было достаточно, чтобы убедиться, что красотой сестры любуется не она одна. На лице у Джона Уиллоби уже появилось выражение, которое Элинор наблюдала большую часть жизни сестры, то же самое, что у Билла Брэндона не далее как этим утром. Слабость после приступа в сочетании с природным темпераментом только усиливали ее очарование.

Слегка окрепшим голосом Марианна сказала:

— Мы рассматривали дом вашей тетки. Забрались на самую вершину холма и глядели оттуда…

— Серьезно?

— Дом просто чудесный. Восхитительный. Такой старинный и как будто… знакомый. Глядя на него, я чуть не расплакалась.

Последовала короткая многозначительная пауза.

— Правда?

— О да.

— Знаете, на меня он оказывает точно такое же действие. Я всегда обожал Алленем. В детстве никогда не хотел оттуда уезжать.

— Я представляю.

— Представляете? Вы жили в местах, подобных Алленему?

— Да, — вздохнула Марианна, садясь повыше. Лицо ее посветлело. — Я жила в потрясающем поместье. В Сассексе. Я там выросла.

— Вообще-то все мы, — оскорбленным тоном вставила Маргарет.

— Хотелось бы и мне расти в Алленеме, — игнорируя ее замечание, ответил Уиллз.

Маргарет выглянула в окно.

— Что это у вас? Феррари? — бесцеремонно поинтересовалась она.

— Нет, — ответил гость, не сводя глаз с Марианны.

— Тогда что?

— «Астон Мартин».

— Вау, — воскликнула Маргарет. — Никогда раньше таких не видела.

Уиллз окинул взглядом свою мокрую одежду.

— Мне пора ехать. С меня течет вода.

— Пожалуйста, приезжайте к нам еще, — сказала Белл. — Очень вас просим.

Марианна молчала. Элинор наблюдала за тем, как Уиллз смотрит на нее.

— С удовольствием.

Сдерживая смех, он нагнулся к Марианне.

— Только пожалуйста, больше никаких прогулок под дождем. Что, если в следующий раз я не успею к вам на помощь?

Марианна улыбнулась; если бы сестра не держала в руках свой синий ингалятор, Элинор сочла бы ее улыбку даже кокетливой.

— Я постараюсь.

— Дело в том, — продолжал он, — что мне не пережить, если вас спасет кто-то другой.

Маргарет хмыкнула, прикрыв рот ладонью. Элинор быстро сказала, обращаясь к ней:

— Иди-ка переоденься.

— Да-да, — подхватила Белл, словно просыпаясь ото сна. — Конечно. Дорогая, пойди переоденься. А ты, Элинор, скорее завари чай.

Уиллз предупреждающим жестом поднял руку.

— Только не для меня. Благодарю вас. Меня ждет тетя Джейн, — слегка натянуто объяснил он. — Сами понимаете — обязанности наследника и все такое…

— Боже мой! — вскричала Марианна. — Так вы наследник Алленема?

Он кивнул.

— Как удачно, — обрадовалась Белл.

Глаза Марианны сияли.

— Как романтично! — воскликнула она.

Уиллз снова кивнул.

— Я тоже так думаю.

Он стоял совсем рядом с диваном. Глядя сверху вниз на Марианну, Уиллз сказал:

— Завтра я заеду вас проведать.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Хорошо.

— Берегите себя.

— Мы о ней позаботимся, — горячо заверила гостя Белл.

Уиллз улыбнулся ей в ответ.

— У вас замечательный домик.

— Ну что вы! Он самый обыкновенный…

— Зависит от того, кто в нем живет.

Тут прямо перед ним словно из-под земли появилась Маргарет.

— А можно мне как-нибудь прокатиться с вами на машине?

— Конечно. — Он обвел их всех взглядом. — Думаю, в этот раз я задержусь здесь подольше. Сможем всласть покататься по дорогам Джонно.

— О, пожалуйста!

— При одном условии.

— Все что угодно.

— Больше никаких благодарностей, — закончил Уиллз.

И вот их гость уехал — стук входной двери, потом хлопок дверцы машины, рев мощного мотора, и «Астон Мартин» скрылся за поворотом. Атмосфера в гостиной, хотя Уиллза там уже не было, оставалась накаленной до такой степени, будто в ней только что взрывали фейерверки. Мать и дочери глядели друг на друга в странном, неловком молчании. Марианна приложила ладони к пылающим щекам. А потом, не отнимая рук от лица, прошептала:

— Не говорите ни слова. Слышите? Никто, ни слова.

— О да, он очень симпатичный, — без особенного воодушевления кивнула Мэри Мидлтон.

Она стояла посреди своей модерновой кухни и кормила из ложечки фруктовым пюре младшего ребенка, мальчика, с физиономией такой же круглой и румяной, как у его отца. Малыш сидел в большом и явно дорогом детском стуле.

— Потрясающий, — сказала Белл. Она пила кофе из ультрасовременной кофемашины. — В жизни не видела мужчины красивей.

Мэри наклонилась к сыну и промурлыкала тоненьким голоском:

— Если не считать моего очаровашку!

Белл вздохнула. Ей никогда особо не нравились младенцы, хотя собственных она просто обожала — особенно после того, как они, подрастая, начинали говорить.

— Он часто бывает у вас?

Мэри выпрямилась и зачерпнула следующую ложку пюре, изображая ею самолетик, подлетающий к открытому рту.

— Достаточно, чтобы его место не успело остыть — ну, вы меня понимаете. Посмотрите только на это личико! Открой-ка ротик пошире, котеночек мой, широко-широко для своей мамочки! Джейн Смит прелесть и она обожает этого мальчишку. Но, по-моему, он страшно избалованный.

Белл посмотрела на кофе у себя в чашке. Он был покрыт плотной молочной пенкой и выглядел, надо признать, идеально.

— Нам он показался очень обаятельным.

— О да, этого у него не отнимешь.

— А что о нем думает Джон?

— Джонно? — переспросила Мэри, ложкой соскребая пюре с подбородка малыша. — Ну, для него Уиллз хорошая компания. Сами понимаете. Отличный стрелок, лучший кавалер на вечеринках и все такое. Умеет правильно себя вести в любых ситуациях, это надо признать. Ну и к тому же, хорош собой. Хотя, конечно, — засюсюкала она, снова обращаясь к младенцу, — и вполовину не так хорош, как мой красавчик.

Малыш одобрительно надул щеки и стал пускать пузыри.

— И что, — продолжила Белл, по-прежнему глядя в чашку, — он и правда наследник Алленема?

Мэри поцеловала сына в макушку и начала развязывать слюнявчик у него на шее. Белл не могла не отметить, что для женщины, которая родила четырех детей подряд, та находится в исключительно хорошей форме, не говоря уже о ее нарядах и прическах, больше подходивших для Бонд-стрит, нежели для Бартона.

— Да, насколько нам известно, — ответила Мэри. — Собственных детей у Джейн нет, а он — единственный сын ее сестры, младшей. Она — я имею в виду мать Уиллза — умерла давным-давно, кажется, от опухоли мозга, бедняжка, а отец не принимал никакого участия в его воспитании. Он живет за границей. Знаете, этакий престарелый плейбой. Иди-ка ко мне на ручки, котенок! До чего ты у меня тяжеленький! Так что, похоже, все достанется нашему счастливчику Уиллзу. Тетка его просто обожает. Но не думайте, что ему все сходит с рук. В некоторых вещах она очень строга. — Она поцеловала младенца в шейку. — Точно как твоя мамочка.

Белл медленно произнесла:

— Он заезжал к нам сегодня утром…

— О! — воскликнула Мэри, присаживаясь на барный стул рядом с Белл и устраивая малыша у себя на коленях. — Нельзя трогать чашку! Горячо, горячо! Мы уже все знаем про утро. Бедный старина Билл. Несколько часов бродил по розарию, отбирая лучшие цветы для Марианны, но тут появился Уиллз с охапкой каких-то сорняков из ближайшей канавы, и она даже не поглядела на розы! — Она перевела взгляд на сына и улыбнулась. — Вот злючка, да, дорогой? Злая, сердитая девчонка. Билл вернулся совсем поникший, сказал, ему надо скорей в Делафорд, и сорвался с места чуть ли не со скоростью света. Все бордюры нам гравием засыпал. А на них только что подстригли траву!

— Вы же понимаете, — вставила Белл, — они с Марианной ближе по возрасту.

— Это вы про Уиллза? О да, я понимаю. Но Билл такой славный. И так замечательно обращается с моими крошками. Как жаль, что у него до сих пор нет своих. Я имею в виду, законнорожденных.

Малыш тем временем схватил чайную ложку с блюдечка Белл и с веселыми криками стал стучать ею по столу. Мэри не делала никаких попыток его утихомирить.

Невольно вздрагивая, Белл произнесла:

— Конечно, он очень симпатичный. Билл Брэндон, я имею в виду.

— О, какой шум! Столько шума от одного маленького, совсем маленького малыша! Какой же ты у меня пупсик! Только представьте — его никто ни разу даже не шлепнул! Никогда! Насколько я знаю, у него был один серьезный роман, но девушка то ли его бросила, то ли с кем-то сбежала… Видите ли, он ужасно сдержанный, и почти ничего не рассказывает о себе. Нет, только не маме по руке. Бедная мамина ручка! А еще у него где-то есть дочь…

— Дочь?!

Мэри забрала у сына ложку и отложила в сторону. Он тут же схватил ее снова и продолжил колотить по столу.

— Доподлинно нам неизвестно. Он никогда о ней не рассказывал, так что это просто слухи. Хотя, если они достоверны, очень жаль, что он не участвовал в ее воспитании: Билл так здорово умеет ладить с детьми! Не так сильно, птенчик мой, хорошо? Он был бы потрясающим мужем. И очень верным. Лично мне кажется, что он и сам не против снова влюбиться.

Белл допила свой кофе.

— Тогда у него совсем другое отношение к любви, чем у моей Марианны. И у меня, кстати, тоже. Мы верим в одну любовь, на всю жизнь.

Мэри поцеловала сына.

— О, у меня такая есть, даже целых четыре!

Мгновение Белл ждала. Потом сказала:

— Я, вообще-то, имела в виду мужчину.

В ответ Мэри лишь улыбнулась.

— Билл сказал, что Марианна очень молода. Ему нравится общаться с молодыми. Вот почему он так обожает наших детей.

Белл поставила чашку на стол.

— Ну, — заметила она, натянуто улыбнувшись, — у каждого свои представления о молодости. По-моему, молодой человек, который привез Марианну домой, и которому мы все от души благодарны, опасно близок к совершенству.

— А что думает она?

— О ком?

— О Джоне Уиллоби. Марианна тоже считает его близким к совершенству?

Белл соскочила с барного табурета — чуть менее ловко, чем хотела, — потом протянула младенцу палец, но он, только взглянув на него, сразу отвернулся.

— Я уверена, — отчеканила Белл тоном, не допускающим возражений, — что чувства между Марианной и Джоном Уиллоби взаимны.

— Спустя всего два дня! — вскричала Мэри.

Белл отступила от барной стойки.

— Иногда, — веско сказала она, — людям достаточно просто посмотреть друг на друга. Время ничего не решает. Абсолютно ничего.

6

Питер Остин сказал:

— Мы знакомы с Биллом Брэндоном уже лет сто.

У него была аккуратная седая бородка; одет он был в такую же аккуратную джинсовую рубашку с расстегнутым воротничком.

— Билл очень помог… моей семье. — Питер прочистил горло и окинул взглядом ровную белую поверхность своего рабочего стола. Потом улыбнулся Элинор.

— Вы, вероятно, знаете, чем он занимается. В Делафорде.

— Да, в общих чертах. Он почти ничего не рассказывает…

— Нет, — согласился Питер. — Он не любит об этом говорить. Но он помог очень многим людям, собственно говоря, спас. Моего сына в том числе.

Элинор вслед за хозяином обвела глазами стол. Он был ослепительно белый и почти пустой, что казалось удивительным даже для архитектора.

— Мне очень жаль, — вежливо сказала она.

— Ну да, конечно… — он снова откашлялся. — Поэтому, как вы понимаете, друзья Билла для меня…

— Мы с ним почти не знакомы, — быстро перебила Элинор. — Я хочу сказать, мы впервые встретились где-то неделю назад, но он сказал, что вы, возможно, сумеете мне помочь.

— Ради Билла, — сказал Питер, — я готов сделать все, что в моих силах.

Элинор огляделась. Кабинет Питера располагался на первом этаже в новом здании, стоящем возле устья реки, и солнечные лучи, проникавшие в помещение сквозь огромные окна и стеклянную крышу, делали освещение необыкновенно ярким.

Пытаясь побороть неловкость, она сказала:

— Мне очень неудобно обращаться с подобной просьбой, но…

— Стучите и отворят вам, так ведь? Особенно если нуждаетесь в помощи.

Элинор обреченно поглядела на него.

— Так и есть.

Он опять улыбнулся.

— Я знаю. Билл рассказал. Кроме того, перед встречей я созвонился с вашим научным руководителем.

— О господи!

Он махнул рукой в сторону белой стены у себя за спиной, на которой были развешаны сделанные в высоком разрешении гигантские цветные фотографии разных удивительных зданий.

— Удача сопутствует нам, Элинор. Могу я обращаться к вам так? У нас много заказов, несмотря на трудные времена. Благодаря диверсификации. Мы строим общественные здания, школы, беремся за коммерческие проекты, работы по консервации, возведение частных домов — можем построить практически что угодно. Причем по всему графству. У меня даже были переговоры с епископством касательно нового собора. Мы гордимся тем, что у нас работают люди самых разных возрастов и национальностей. — Он с довольным видом огладил свою бородку. — Я самый старший из директоров и единственный, закончивший Университет, а не Королевский Британский архитектурный институт. У меня налажены контакты с комитетами по застройке: это в наше время весьма и весьма полезно.

Элинор сглотнула. Сложно было понять, к чему он клонит, хотя в целом тон был обнадеживающий. Пытаясь одновременно оставаться скромной и все же показать, что она уверена в себе, Элинор сказала:

— Мне оставался всего год до…

— Я в курсе.

— Мне очень нравилось учиться. Правда, очень, — с облегчением заметила она, вспомнив годы в университете.

— Научный руководитель рекомендовал вас самым лучшим образом.

— Правда? Нет, вы серьезно?

Питер Остин наклонился над столом, опираясь на локти и переплетя пальцы рук.

— Но вам нужны деньги.

Элинор снова сглотнула.

— Да. Полковник, наверное, упоминал, что…

— Упоминал. Правда, всего в нескольких словах. Но упоминал.

— Дело в том, — сказала Элинор, — что я не знаю, насколько гожусь для работы у вас. Не знаю, смогу ли быть полезна. То есть, я буду работать как вол, выполнять любые обязанности, но я не знаю… — Она замолчала, а потом застенчиво посмотрела на него.

— Простите, — закончила она, — но раньше я никогда не работала. И впервые обращаюсь за помощью.

— Что я вам только что говорил насчет помощи?

Она вздохнула немного свободней.

— Хорошо.

— Буду с вами откровенен, — начал Питер Остин. — Много я вам предложить не могу, но кое-что у меня есть. Нам нужен ассистент ведущего дизайнера: человек с навыками в области графики, пусть даже без опыта работы в архитектуре. С нашей точки зрения, вы вполне подходите для этой работы, а кроме того, не претендуете на большую зарплату Я с удовольствием дам вам шанс. Поработайте с Тони три месяца, а мы посмотрим, как вы справитесь. Ну, что скажете?

Элинор выпрямила спину и посмотрела ему в глаза. Освещение в комнате внезапно показалось ей еще более ослепительным.

— Скажу, — проговорила она, — что это просто… просто потрясающе.

— Полторы тысячи в месяц? — переспросила Белл. Она раскладывала по тарелкам тушеную курицу с овощами.

Марианна, сидевшая на дальнем конце стола, листала томик стихов Пабло Неруды. Не поднимая глаз, она сказала:

— Кажется, это даже не дотягивает до минимального размера заработной платы.

Элинор взяла блюдо у матери из рук и передала Маргарет.

— Это работа. У меня есть работа, — твердо произнесла она.

— Но работать пять дней в неделю за…

— Этого хватит, чтобы оплачивать аренду. И еще часть счетов.

— Каких счетов? — рассеянно поинтересовалась Белл.

Маргарет посмотрела в свою тарелку.

— А мне обязательно есть морковь?

Элинор терпеливо кивнула.

— За электричество, газ, отопление — помнишь котел, там, во дворе? Да, и за воду.

— Но как художница…

— Я архитектор, мама.

Белл вздохнула.

— Что ж, дорогая, раз уж ты так решила…

— Решила.

— Я уверена, что Джонно…

— Мама, я буду работать, причем по профессии. Пускай оклад и небольшой, но я стану учиться. Мой начальник очень хороший человек. И кстати, он великолепно отзывался о Билле Брэндоне.

Марианна, по-прежнему не отрывая глаз от книги, негромко фыркнула.

— К тому же, — продолжала Элинор, — я смогу забирать Маргарет из школы, чтобы вместе с ней ехать домой.

Маргарет в этот момент раскладывала кружки моркови на ободке тарелки.

— А тебе не приходит в голову, что после школы я предпочту проводить время с моими друзьями, а не с сестрой? — язвительно спросила она.

Элинор потянулась к блюду и положила себе картошки.

— Мне казалось, ты терпеть не можешь свою новую школу.

— Так и есть. Но не всех, кто ходит в нее.

— Ясно.

Марианна наконец отвлеклась от чтения.

— Ты такая молодец, Элли, — неожиданно сказала она.

— Боже! Спасибо!

— Она права, — заметила Марианна, обращаясь к Белл. — У нее есть работа. Она уже делает что-то для семьи.

Маргарет воткнула в картофелину нож, а потом сказала, повернувшись к Марианне:

— А ты, значит, ничего сделать не можешь?

Марианна выдержала небольшую паузу, а потом, с напускной беззаботностью, ответила:

— Вообще-то могу. Как оказалось.

Белл замерла, глядя на Марианну, с ложкой в руке.

— Дорогая, о чем это ты?

Марианна отложила книгу и лениво потянулась.

— Я сегодня виделась с Уиллзом, — сказала она.

— Это всем известно…

— Нашла чем удивить!

— Да что ты, дорогая…

— И он сказал… — Марианна замолкла.

— Что? Что он сказал?

— И он сказал, — повторила она, откидывая голову и глядя на поднятые вверх руки, — сказал, что собирается подарить мне машину.

Маргарет со стуком уронила нож.

— Вау!

— Машину!

— Эм, — серьезно сказала Элинор, наклоняясь к сестре, — это невозможно. Ты не можешь…

Марианна опустила руки и посмотрела на сестру.

— Почему?

— Ты же не умеешь водить, — вмешалась Маргарет.

— Я научусь.

— Ты не можешь принять машину от Уиллза, — сказала Элинор.

Белл положила ложку на блюдо.

— Это, конечно, очень романтично, — пробормотала она, — но он не должен. Нет-нет, не должен.

Маргарет подняла нож и потянулась за маслом.

— А что за машина?

— «Альфа-Ромео Спайдер», — легко сказала Марианна. — Четвертой серии. Классическая модель.

Маргарет подскочила.

— Я хочу на нее посмотреть! Она стоит кучу денег.

— Пожалуйста, сядь, дорогая! — резко одернула дочь Белл. Потом перевела взгляд на Марианну.

— Это очень мило с его стороны, но…

Марианна улыбнулась.

— А по-моему, с его стороны это не только широкий жест. Подарок очень практичный. Нам ведь так нужна машина! Он получил ее на совершеннолетие от тетушки Джейн. Она такая лапочка! Но с тех пор как Уиллз стал ездить на «Астоне», «Спайдер» простаивает без дела в Алленеме, в гараже. Он говорит, такая машина мне идеально подойдет.

Белл глянула на Элинор. Потом сказала, обращаясь к Марианне:

— Он такой милый…

— Замечательный! — подхватила та.

— Да, дорогая. Конечно, мы знаем. Но, прежде чем это скажет Элинор, мне придется тебя немного огорчить, напомнив, что мы не можем позволить себе автомобиль.

Марианна вздернула подбородок.

— Не можем позволить? Но ведь он же его дарит!

— Нам придется платить за страховку, — вступила в разговор Элинор, — и за налоги, и за бензин. Помимо этого, тебе понадобятся еще уроки вождения.

— Томас может меня поучить!

— Нет, — негромко, но твердо заключила Белл.

— Но нам нужна машина!

— Скромная и недорогая, — сказала Элинор. — А не спортивная двухместная, да еще без багажника.

— Ты такая зануда! — сердито выкрикнула Маргарет.

Марианна прикусила губу. Она переводила взгляд с матери на старшую сестру. Потом негромко спросила у Элинор:

— А сколько это будет стоить?

Элинор потянулась через стол и взяла Марианну за руку.

— Я не знаю. Наверное, пару тысяч фунтов. Я имею в виду, в год.

Марианна пожала ее пальцы и выпустила руку.

— Тогда, — сказала она, — я не могу ее принять, так?

— Все верно. Мне очень жаль, малышка.

Марианна выпрямила спину.

— Раз мы не можем себе ее позволить…

— К тому же, — опрометчиво добавила Белл, — это будет немного слишком, знаешь ли. То есть, для подарка. Такие вещи дарят… например, при помолвке — в этом роде.

Марианна медленно поднялась из-за стола, оставив на тарелке несъеденный ужин, взяла свой телефон и крепко прижала к груди. Потом отступила к двери и, уже покидая комнату, оглянулась и с торжествующим видом произнесла:

— Да что вы вообще можете об этом знать?!

Маргарет заметила полоску света, пробивавшегося из-под двери комнаты Марианны, и поняла, что та еще не спит. Сама она, нарушая материнский запрет, улеглась в кровать с ноутбуком и, накрывшись одеялом, бродила по Интернету, кликая на любопытные ссылки, которые попадались ей на глаза. Сегодняшнее воодушевление, а затем разочарование, вызванные разговорами о подарке Уиллза, который благодаря обаянию дарителя казался еще более ценным, привели ее на сайт для поклонников дорогих коллекционных автомобилей, где приводились, среди прочего, и цены.

Одним пальцем Маргарет постучала в дверь сестры. Марианна откликнулась:

— Элли?

Маргарет приоткрыла дверь и просунула в нее голову.

— Это я.

Марианна сидела на постели с телефоном в руках и, судя по движениям пальцев, писала СМС.

— Магз, ну-ка быстро в постель, — строго сказала она.

Маргарет протиснулась в комнату и присела в ногах кровати.

— Кому ты пишешь?

— Угадай.

— А почему ты ему не звонишь?

— Звоню.

— А он тебе?

— Он не может звонить, пока находится с тетушкой Джейн.

— Как это? Он мог бы куда-нибудь отойти.

— Магз, — напыщенно сказала Марианна, — он с большим уважением относится к тетушке Джейн и к своим обязанностям по отношению к ней, поэтому считает, что в ее доме его внимание должно принадлежать ей безраздельно. Вот почему он попросил меня писать ему СМС, а не звонить, пока он в Алленеме.

Маргарет вытянула шею, пытаясь разглядеть текст на экране.

— Да у тебя тут целый роман!

Марианна положила телефон на одеяло экраном вниз.

— Зачем ты, собственно, пришла?

Маргарет слегка отодвинулась.

— Понимаешь, та машина…

— Какая?

— Ну, та, которую тебе нельзя принять…

Марианна продолжала изображать полное безразличие.

— И что с ней?

Маргарет наклонилась к сестре.

— Она стоит почти восемь тысяч фунтов!

— Откуда ты знаешь?

— Посмотрела в Интернете. Там говорится, что в последний раз такую машину продали с аукциона за семь тысяч пятьсот. Круто, да?

Марианна заложила на пододеяльнике складку и загладила ее ногтем.

— Я уже сказала ему, что не могу ее принять, — грустно сказала она.

— Сказала? Когда?

— Сегодня вечером. Позвонила ему сразу после ужина. Он сказал, что машина моя, и неважно, захочу я взять ее или нет. В любом случае, она будет дожидаться в Алленеме. Пока я не решусь.

Маргарет спросила:

— Он разозлился?

— Нет. Нет конечно. С чего ему злиться? Он никогда не злится.

Несколько секунд Маргарет смотрела, как сестра заглаживает и разглаживает складки на пододеяльнике.

— Ты влюбилась в него, да?

Марианна сидела молча. В какой-то момент она слегка наклонилась и из-за ворота пижамы выскользнула тонкая цепочка. Маргарет давно пыталась выпросить у сестры эту нарядную пижаму, клетчатую в розочках.

— Что это у тебя?

— Где?

— На цепочке. Вон, блестит.

Марианна перестала играть с пододеяльником и прижала руку к шее.

— Ничего.

— Ну-ка покажи! — потребовала Маргарет.

— А ты не расскажешь маме?

— Нет.

Зажатое между большим и указательным пальцами, в руке у Марианны блестело кольцо: три переплетенных полоски золота разных цветов, надетое на цепочку.

— Это кольцо! — тоном обвинителя объявила Маргарет.

— Знаю, глупышка.

— И по мне, — продолжала та, убирая за уши волосы, — оно точь-в-точь как обручальное.

Марианна подняла кольцо повыше и приложила к губам.

— У него точно такое.

— У Уиллза? У него такое же кольцо?

— Он купил их для нас обоих. Конечно, его кольцо больше.

Маргарет шмыгнула носом.

— Значит, ты не просто влюбилась. Ты влюбилась в него по уши.

— Он замечательный, — сказала Марианна. — Он мой идеал. Только не говори маме и Элли про кольцо. Я серьезно!

Маргарет вздохнула.

— Элли и так со мной не разговаривает.

— Правда?

— Ну да. С тех пор как я намекнула на ее роман с Эдвардом.

— О, Магз!

— Просто, — огорченно начала та, — они ко мне все приставали и приставали, всякие миссис Дженнингс и прочие, спрашивали про кавалеров и про романы, а я же не могу просто послать их к черту, как мне, естественно, хочется, ну вот я и сказала, только бы они отстали, что кое-кто у Элли был, а миссис Джей сразу загоготала, как обычно, и кричит ей: «Ну кто, кто же он?» — а Элли посмотрела на меня, словно готова на кусочки разорвать, а я сказала, что могу только назвать первую букву его фамилии — «Ф», и тогда Джонно стал дразнить Элли, и мне показалось, что она вот-вот его ударит, но тут, слава богу, ворвались эти их жуткие дети, стали везде носиться и кричать, только это меня и спасло. Ну, хотя бы временно. Только потом Элли накричала на меня, а мама ее услышала и спросила, в чем дело, а Элли и говорит: «У кого-то в голове погремушка вместо мозгов», — это она обо мне. В общем, она сердится на меня до сих пор.

Марианна улыбнулась сестре.

— Она очень сдержанная, Магз.

— А ты?

Марианна отвела кольцо на цепочке подальше, чтобы еще раз полюбоваться им.

— Мне и не надо ничего скрывать, Магз. Я счастлива, потому что влюблена.

Маргарет спрыгнула с кровати.

— Если бы мне подарили «Альфа-Ромео Спайдер», я бы уж точно ходила счастливее некуда.

— Имей терпение.

— Ты о чем?

Марианна откинулась на подушки и спрятала кольцо назад под пижаму.

— Скоро для нас наступят счастливые времена. Очень, очень счастливые. Случатся всякие прекрасные вещи, во всяких прекрасных местах.

— И нам не придется больше, — перебила Маргарет, — ездить на пикники с Мидлтонами и их противными детьми?

Марианна в недоумении уставилась на нее.

— О чем ты говоришь?

Маргарет состроила гримасу.

— Тебе что, не сказали? Мы все едем на пикник, в субботу. Джонно решил устроить барбекю, где-то в лесу, типа последний пикник лета или что-то в этом роде, собраться всем вместе, жарить колбаски на огне, ну, ты понимаешь. Мы едем с Биллом — он знаком с человеком, которому принадлежит лес. Твой счастливый день, — ухмыльнулась она. — Старина Билл наверняка захочет, чтобы ты сидела рядом с ним.

Марианна негромко застонала. Потом коснулась рукой кольца под пижамой.

— Я приглашу Уиллза.

— Вау!

Марианна подмигнула сестре.

— Тогда он-то меня и повезет.

Маргарет выждала секунду, а потом осторожно спросила:

— Если я никому не скажу про кольцо, ты позволишь мне поехать с вами в «Астоне»?

Белл услышала, как тихонько затворилась дверь в спальню Марианны, находившуюся с другой стороны крошечной лестничной площадки, и как Маргарет на цыпочках пробежала к себе. В качестве спальни младшей из сестер досталась крошечная каморка, в которой помещались разве что кровать и стул, но, по крайней мере, она была ее собственная, ведь Маргарет считала, что имеет такое же право на уединение, что и сестры.

— Почему это у меня не будет нормальной спальни? Вы все спите в своих комнатах.

— Но ни у одной из нас нет домика на дереве, — напомнила Марианна. — У тебя же будет домик, а у нас только комнаты. В доме всего три нормальных — ну, почти нормальных — спальни, и одна каморка. Так что, раз у тебя есть домик, занимай-ка каморку. — Она сделала паузу. — А может, ты согласишься пускать нас в домик?

Маргарет почувствовала, что ее пытаются обвести вокруг пальца, но, выдержав паузу, все-таки уступила. Тем не менее всякий раз, когда она закрывала за собой дверь в каморку, до Белл доносился звонкий хлопок.

— Как бы мне хотелось, — прошептала она, обращаясь к фотографии Генри, с которой вела бесконечные беседы почти каждую ночь, — чтобы ты был со мной и помог как-то наладить нашу жизнь. Ради маленькой Маргарет. И ради старших тоже. Хотя, конечно, это дурацкая мысль, потому что, будь ты с нами, мы никогда не оказались бы здесь.

Она, как обычно, поставила фотографию к себе на колени. Генри на ней выглядел совсем молодым и беспечным, в рубашке с распахнутым воротом, на фоне летнего норлендского сада. Из кармана рабочих штанов у него торчали ручки секатора.

— Понимаешь, — сказала она, уже чуть громче, — сейчас мне особенно нужна твоя помощь. Прошу, просто подай мне знак. Самый маленький, крошечный знак, что я поступаю правильно, а не просто отпускаю Марианну плыть по течению. Все произошло так быстро: этот дивный юноша, и то, как она оказалась под дождем без ингалятора, а потом, спустя каких-то пару секунд, он уже дарит ей машину, Господи, прости, а она, судя по всему, находит вполне естественным принять такой подарок. Я знаю, что ты будешь смеяться надо мной, дорогой, но у нее, похоже, еще меньше представления о приличиях и здравого смысла, чем было у меня, и хотя он головокружительно хорош собой и прямо-таки образец отличного воспитания, я все равно не могу не тревожиться за нашу дочь. Я имею в виду, что еще десять минут назад мы понятия не имели о его существовании, и поэтому меня все время что-то гложет изнутри, что-то мне твердит, что он разобьет ей сердце, причинит ей боль…

С площадки донесся какой-то звук. Белл замолчала, положила фотографию мужа на подушку и встала с постели. Она тихонько подкралась к двери и медленно ее приоткрыла. На площадке было темно, все двери закрыты. Полная тишина. Она захлопнула дверь и вернулась в кровать. Посмотрела на снимок, лежащий на подушке: Генри, как ни в чем не бывало, улыбался ей.

— И мне надо еще кое в чем повиниться перед тобой, дорогой. Я совершила ужасный поступок, хотя любая мать на моем месте поступила бы точно так же. Генри, я копалась у нее в телефоне. Она пошла мыть голову, а я прокралась к ней в комнату и прочитала сообщения: так вот, их там, даже по моим стандартам, просто немыслимое количество. Я поверить не могла, сколько. И все ему, только ему — настоящие любовные послания. Я знаю, ты скажешь, что я ни за что не должна была их читать. Скажешь, что Марианна вся в меня, что яблочко от яблони недалеко падает, так ведь? — продолжала она. — Так? Наверняка, будь ты здесь, ты бы посмеялся, а потом еще долго поддразнивал меня. Конечно, я неправа. Но в то же время…

Белл остановилась, взяла фотографию и поставила обратно на тумбочку возле кровати. Потом сказала, обращаясь к пустой темной комнате:

— Наверное, все дело в том, что я осталась одна. Вот почему я так себя веду. Когда не с кем разделить свою ношу, всегда тревожишься сильней. А ты как считаешь? — Она посмотрела на Генри. — Я постараюсь быть более благоразумной, дорогой. Честное слово. Я знаю, ты ни за что не хотел бы, чтобы я встала на пути чистой, страстной, подлинной любви. И я этого не сделаю. Я буду верить в нее точно так же… как верил ты. Ты ведь верил, любимый?

Сэр Джон сказал, что на пикник они поедут на своих машинах, а Уиллз пускай захватит Маргарет и Марианну, раз уж он решил ехать на этом «недоразумении».

— Какого черта надо обзаводиться тачкой, в которую не помещаются ни собаки, ни ружья, ни выводок детишек? Ну, объясните мне!

— Такого, — прошептал Уиллз на ухо Марианне у него за спиной, — что тогда к тебе не посадят кого-нибудь из Дженнингсов, Мидлтонов, их детишек или занудных друзей.

Все они собрались на подъездной аллее, у парадного входа Бартон-парка. Переносной гриль и ящики с углем уже стояли в багажниках «Рендж Ровера» Джонно и Билла Брэндона; из холла доносились визг и разноголосые вопли — там леди Мидлтон и измученная няня-эстонка пытались затолкать младших членов семейства в куртки и резиновые сапоги. Сестры Дэшвуд, которым велели явиться налегке, захватив лишь хорошее настроение, стояли у автомобиля Уиллза, или, в случае Марианны, элегантно полулежали на капоте. Белл, которая за завтраком жаловалась на боль в горле, осталась дома, не поддавшись на уговоры Элинор.

— Отличное ты выбрала время, мам!

— Я понимаю, и мне очень жаль. Но в любом случае, подобные выезды гораздо больше подходят для вас, молоденьких девушек.

— Ничего подобного.

— Брось, Марианне понравится.

Элинор на ходу поцеловала мать.

— Марианне понравится смотреть, как сохнет краска на стене, если Уиллз будет смотреть вместе с ней.

— Дорогая, — внезапно остановила ее Белл, — могу я кое о чем тебя спросить? Ты не знаешь, у Уиллза есть работа? Чем он занимается?

Элинор ухмыльнулась.

— Да ты, похоже, их уже сватаешь!

— Не могу же я делать вид, что ничего не происходит.

— Что он почему-то не спешит вернуться к своим, каким бы то ни было, занятиям? И что они с Марианной…

— Да, — кивнула Белл.

Судя по загадочному выражению лица, она собиралась что-то сказать об отце. Чтобы опередить ее, Элинор быстро сказала:

— Кажется, он работает в недвижимости.

— Недвижимости?

— Да. Что-то вроде агента по поиску. Ищет дорогие квартиры и дома в Лондоне. Для иностранцев. Они их покупают ради инвестиций. Очень престижный бизнес.

Белл осторожно заметила:

— Звучит как-то… пафосно.

— О да, — смеясь, согласилась Элинор. — Да. Пафос — это про Уиллза. Чего стоит хотя бы его машина! Прямо-таки олицетворение пафоса.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, — сказала Элинор, — что, скорее всего, он ее взял напрокат. Очень немногие могут себе позволить купить такой автомобиль.

— Ох, — слабым голосом пролепетала Белл, — как ты думаешь, Марианна знает?

Элинор вздохнула.

— Марианна глуха ко всему, что говорят про Уиллза, если, конечно, им не восхищаются. Она как загипнотизированная. Не может думать ни о чем другом. — Она посмотрела на мать. — Мам, мне пора.

Уиллз этим утром явно был в ударе. Он даже не пытался скрыть, что ни за какие коврижки не поехал бы на пикник с шумным семейством Мидлтонов, если б не Марианна. Он вслух делал по-братски шутливые замечания в адрес Маргарет: они, мол, кое-как вытерпят поездку вместе с ней в «Астоне» до места пикника, но обратно поедут только вдвоем, — и, к большому смущению Элинор, постоянно высмеивал Билла Брэндона, терпеливо загружавшего складные стулья и пледы в багажник своего внедорожника, снисходительно снося отдаваемые приказным тоном распоряжения хозяина Бартона.

— И с чего это он вдруг решил вернуться? — съязвил Уиллз, стоя бок о бок с Марианной. — Только на прошлой неделе его проводили в Делафорд — так с какой стати тащиться обратно? Наверняка ему куда приятней в обществе его забулдыг, чем с нами.

Марианна рассмеялась. Забыв о стеснении, она откровенно льнула к нему.

— Прекрати, — притворно пожурила она Уиллза. — Хватит! Он вовсе не забулдыга. Просто очень, очень скучный.

Уиллз покосился на ее макушку, всего на какой-то дюйм возвышавшуюся над его плечом. Потом презрительно бросил:

— Да уж, наш мистер Предсказуемость.

— Он хороший человек, — возразила Элинор.

Марианна повернулась к Уиллзу и состроила гримаску.

— Ты что! Он же ее покровитель. Помог Элли найти работу.

— Надо же, какой добренький!

— Он и правда очень добрый, — сказала Элинор.

— Ага, а еще очень занудный.

— Люди его любят, — заметила Элинор.

— Только не те, чье мнение мне небезразлично. Не выдающиеся. Только ординарные, — отрезал он.

Элинор сказала, пытаясь не показать своих истинных чувств:

— По-моему, ты к нему несправедлив.

— Вовсе нет, — вмешалась Марианна. — Просто тебе кажется, что ты чем-то обязана Биллу. Сама погляди — вон он разговаривает по телефону. И даже при этом вид у него какой-то странный.

— Герой Герцеговины.

— Балканский бульдог.

— Мастер односложных реплик.

— Перестаньте, — возмутилась Элинор. — Хватит!

— Ого, глядите, — внезапно воскликнула Маргарет. — Он куда-то бежит! Интересно, что случилось?

Уиллз обнял Марианну за плечи.

— По крайней мере, он хоть немножко оживился.

Они хором расхохотались. Элинор тем временем смотрела, как Билл Брэндон подбежал к сэру Джону и похлопал его по спине, чтобы привлечь к себе внимание, однако тот, гораздо больше озабоченный погрузкой багажа, даже не обернулся. Тогда полковник схватил сэра Джона за плечи, силой развернул к себе и что-то ему сказал, стоя лицом к лицу. Выражение румяной физиономии сэра Джона сразу же изменилось: вместо раздражения, вызванного тем, что его внезапно оторвали от дела, Элинор увидела озабоченность. Одной рукой он взял Билла Брэндона за рукав, а другой потрепал по плечу, как будто пытаясь подбодрить.

— Похоже, что-то серьезное, — сказала она.

— У Билла Брэндона вечно все серьезно. Серьезность — прямо-таки его конек.

— Нет, — ответила Элинор, — тут что-то не так. Посмотрите сами.

— Ох, только ты не смотри, — сказал Уиллз Марианне, без стеснения обнимая ее. — Вдруг тоже проникнешься.

Билл Брэндон тем временем усаживался на водительское сиденье своей машины; сэр Джон и Томас торопливо и озабоченно выкладывали из багажника все, что только-только туда погрузили.

— Иди узнай, в чем дело, Элли, — лениво протянула Марианна, прильнувшая к Уиллзу.

— Нет. Не могу. Похоже, все не на шутку расстроились.

— Я схожу, — вызвалась Маргарет. А потом, посмотрев на Уиллза, добавила:

— Только не вздумайте уехать без меня.

Она бегом бросилась по гравию к машине сэра Джона.

— Может, — предположил Уиллз своим обычным беззаботным тоном, — в Делафорде поднялся бунт?

Марианна хихикнула. Элинор с упреком посмотрела на нее.

— Даже если и так…

Сэр Джон что-то хмуро объяснял Маргарет. Он говорил без улыбки, показывая рукой на пледы и складные стулья, сваленные в кучу на дорожке. Потом помахал Элинор, крича:

— Пикник отменяется! Что поделать, форс-мажор. Бедняга! Эх, до чего жаль! Идите-ка сюда. Сейчас решим, чем будем заниматься.

Элинор глянула на Марианну.

Та сказала:

— Давай, иди, Элли. Он тебя зовет.

Элинор пошла по дороге к сэру Джону. Стоило ей отойти всего на пару метров, как рука Уиллза скользнула у Марианны по спине, и жаркий голос прошептал ей на ухо:

— Прыгай в машину!

— Что?

— Садись! Садись в машину, скорей! Дурацкий пикник отменяется, у меня есть предложение получше.

Марианна медленно выпрямилась, с очаровательной улыбкой глядя на него.

— Какое предложение?

Он быстро обошел автомобиль и распахнул перед ней пассажирскую дверцу.

— Залезай! Делай, что я говорю. Быстрее!

Она все еще колебалась. Он посмотрел на нее, и в его глазах было столько страсти и азарта, что устоять было невозможно.

— Уиллз? Но что…

Он наклонился и на мгновение коснулся губами ее губ. А потом, почти не отстраняясь, прошептал:

— Мы едем в Алленем. Одни.

— Конечно, — сказала Эбигейл Дженнингс, обращаясь к Элинор, — я отнюдь не сплетница, и мне бы не хотелось расстраивать твою мать…

Элинор выразительно посмотрела на свою руку, в которую мертвой хваткой вцепилась Эбигейл. Они все собрались в библиотеке сэра Джона («Вопрос не в том, — сказала как-то о нем Марианна, — читает сэр Джон или нет, а в том, умеет ли он вообще читать?») в конце утомительного и полного разочарований дня, последовавшего за внезапным отъездом Билла Брэндона. Элинор собралась было вместе с Маргарет вернуться домой, но сэр Джон, вынужденный отказаться от своего первоначального плана, настоял на том, чтобы они остались до вечера и отужинали в Бартон-парке, словно мог превратить неудачный день в праздник исключительно усилием воли.

Элинор страшно устала. С самого утра ей приходилось отбиваться от шутливых предположений о том, где могут находиться Марианна с Уиллзом, и успокаивать рассерженную Маргарет, лишившуюся обещанной поездки в роскошном автомобиле, вместо которой их потащили на унылый пикник в рощице за домом сэра Джона, где всем пришлось стоять по колено во влажной листве, под деревьями, с которых капало прямо за шиворот. Она отдала бы что угодно, чтобы иметь возможность вернуться к себе в коттедж и не притворяться весь вечер, изображая веселье, но бросающееся в глаза отсутствие Марианны не оставило ей подобной возможности.

Элинор попыталась высвободить руку.

— Пожалуйста…

Эбигейл улыбнулась, но не ослабила хватки.

— По-твоему, где сейчас твоя сестра?

— Понятия не имею, — слабым голосом ответила Элинор.

— А должна бы.

Элинор опять безуспешно попробовала освободиться.

— Но это так.

— Может, она хоть СМС тебе написала?

Элинор посмотрела вниз, на свою руку.

— Пожалуйста, отпустите меня.

Миссис Дженнингс притянула ее к себе. Несмотря на то, что в библиотеке не было никого, кроме них — Маргарет позвали наверх, поиграть с детьми в настольный футбол, — она прошептала ей на ухо с жаром, в котором Элинор постаралась не заметить триумфа:

— Они в Алленеме!

— Кто?

— Не притворяйся дурочкой, дорогая. Только не со мной. Твоя сестра и Уиллз провели в Алленеме весь сегодняшний день.

Элинор пришлось приложить усилие, чтобы не показать Эбигейл Дженнингс своей неприязни.

— А почему им нельзя там быть?

Миссис Дженнингс наконец выпустила ее руку.

— Конечно можно, дорогая. Если сделать это открыто.

Элинор отступила на шаг.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, — сказала та, — что Джейн Смит ничего не знает об их визите.

Элинор посмотрела на нее с неприкрытым возмущением.

— Полная чушь, — сказала она.

Миссис Дженнингс улыбалась.

— О нет, дорогая. Вовсе не чушь.

— Откуда вы узнали?

— Видишь ли, Джонно известно все, что происходит в округе, ну а мне — почти все. Мэри знает только то, что сама хочет знать — кстати, очень мудро с ее стороны, ты не находишь? Так вот, Нина, которая у нас присматривает за детьми, дружит с Танди, нынешней сиделкой Джейн Смит, и сегодня после обеда Нина получила от Танди СМС: та пишет, что застала твою сестру с Уиллзом в его спальне в Алленеме, и Уиллз взял с нее клятву ничего не рассказывать его тетке о том, чем они занимались. Бедняжка Джейн уже совсем глухая: она не услышит даже, если в одной комнате с ней, прости господи, заиграет духовой оркестр.

Элинор вытаращилась на нее.

— Застала в спальне?

Миссис Дженнингс рассмеялась.

— Естественно, они не в карты там играли. Ну, ты же понимаешь, дорогая!

Элинор сделала еще шаг назад.

— Это совсем не похоже на Марианну. Мне не верится, что она могла так поступить.

— Да ты что, дорогая! С таким-то красавчиком, как Уиллз? Да они все как одна с ума по нему сходят. Танди не проронит ни словечка, раз он ее попросил. Но как быть с вашей матерью…

— А что с ней?

— Она может рассердиться.

Элинор снова сделала шаг к двери.

— Прошу, не рассказывайте никому, — расстроенная, попросила она.

— Ну конечно не буду, дорогая.

— Я пойду за Маргарет.

— Только не уезжайте, дорогая. Джонно так надеялся…

— Нам надо домой, — решительно сказала Элинор. Миссис Дженнингс кивнула. Лицо у нее стало серьезным.

— Да, лучше уж ты.

— Хорошо.

— Кстати, знаешь что?..

Элинор остановилась на пороге.

— Что?

Миссис Дженнингс внезапно одарила ее заговорщицкой улыбкой.

— Алленем — замечательный дом. Но очень уж старый. После ремонта он станет просто конфеткой. Честное слово. Уверена, моя Мэри будет рада помочь — она в этом прекрасно разбирается. Разве не чудесно?

— Только не надо читать мне нотации, — оскорбленным тоном заявила Марианна.

Элинор подошла к кухонной двери и прикрыла ее. Маргарет давно спала; Белл принимала ванну, слушая музыку по радио.

— Я и не собиралась.

— Ты такая ханжа! Тоже мне, блюстительница морали. Небось и Эдварду позволила поцеловать себя только после того, как он почистил зубы.

— Дело не в этом.

— А в чем? В чем? Ну давай, Элли, скажи это! Скажи: «Ты, Марианна, не должна была заниматься сексом с Уиллзом в доме, который скоро все равно перейдет к нему». Просто скажи!

Элинор рассердилась.

— Прекрати паясничать! Дело вовсе не в сексе.

— Да что ты? Правда? Ты сидишь тут уже вон сколько, а от Эда ни весточки — ни-че-го! И тут я встречаю потрясающего мужчину, но тебе, конечно, абсолютно все равно, что он обожает меня так же, как я его, что он вскоре унаследует потрясающий дом, и что у нас был умопомрачительный…

— Да, все равно! — выкрикнула Элинор.

Мерный гул радио наверху внезапно оборвался.

Элинор склонилась к сестре и, разъяренная, зашептала ей на ухо:

— Мне плевать, было между вами что-то или нет. Я нисколько не завидую, что ты совсем потеряла голову из-за него. Можешь мне поверить! Меня возмутило другое: то, что вы сделали это за спиной его тетки, зная, что она глухая. Иными словами, исподтишка.

Кухонная дверь внезапно распахнулась. На пороге стояла Белл в старом купальном халате, некогда принадлежавшем Генри, с волосами, собранными на затылке розовой пластмассовой заколкой.

— Надеюсь, вы не ссоритесь, — строгим тоном произнесла она.

Марианна пожала плечами.

— Нет.

Элинор сказала, глядя на сестру:

— Я защищала Билла Брэндона.

— Ты очень добра, дорогая.

Марианна отвела глаза.

— Я сказала, наверное, что-то случилось с его загадочной дочкой. А Элли — что возникли проблемы в Делафорде: кто-нибудь сорвался или вроде того…

— И из-за этого весь сыр-бор?

— Просто сегодня был долгий день, — заметила Элинор.

Белл прошла в кухню.

— Так у него правда есть дочь?

— Не знаю. Может, это всего лишь слухи.

Белл посмотрела на Марианну.

— А что говорит Уиллз? Он в курсе всех сплетен в округе.

Марианна оперлась о кухонный стол.

— Называет Билла Брэндона посмешищем.

— Как грубо с его стороны.

— Зато в точку.

— Дорогая, — сказала Белл, пристально глядя Марианне в глаза, — ты ничего не хочешь рассказать мне про сегодняшний день?

Марианна посмотрела на мать. Глаза ее сияли.

— Нет, ничего, мама. Но все очень хорошо. Нет, неправда. Все просто великолепно.

Она обошла вокруг стола и встала лицом к лицу с Белл.

— Мама, — сказала Марианна, — разве не чудесно? Я чувствую себя так замечательно! Как никогда в жизни. — Она обвела кухню глазами. — Знаешь, что он сегодня сказал? Что, хотя Алленем историческое место и там очень красиво, ему очень нравится наш коттедж. Сказал, что нам не надо ничего в нем менять, даже всякие ужасные вещи, которые покупали Мидлтоны. Сказал, что любит его таким, и что в последние несколько недель был счастливее, чем когда-либо за всю свою жизнь.

Она обхватила себя руками и крепко зажмурилась.

— Вот что он сказал, мама! Сказал, что еще никогда, ни разу не испытывал подобных чувств, и что приедет завтра, чтобы повторить это снова.

Тут Марианна распахнула глаза и внезапно рассмеялась.

— Завтра! — воскликнула она. — Где бы теперь набраться сил на такое долгое ожидание!

7

На следующий день матери и сестрам с большим трудом удалось уговорить Маргарет оставить Марианну с Уиллзом наедине в Бартон-коттедже.

— Он обещал покатать меня на своей машине. Вчера ничего не вышло из-за этой суматохи с Биллом и всем прочим, но сегодня-то он должен сдержать слово! Он же обещал!

— Не думаю, что он так это воспринял.

— Нет так, именно так. Я уже всем в школе рассказала, что один мой знакомый меня покатает на «Астон Мартине».

Марианна, расчесывавшая перед зеркалом волосы, остановилась и коротко сказала:

— Нет, Магз.

Маргарет надула губы.

— И с чего это вам вдруг понадобилось специально встречаться сегодня? Вы и так везде ходите вместе, постоянно, так зачем…

— Затем, что он назначил встречу, — вмешалась Белл. — Причем наедине.

— Какую еще встречу? Он что, адвокат?

— Может быть, — заметила Белл, — ему нужно сказать ей что-то важное.

— Так он может сказать это когда угодно. Может…

— Магз!

— Ты, — отрезала Белл, обращаясь к Маргарет, — идешь в церковь со мной и с Элинор.

От изумления та не сразу нашлась, что сказать.

— В церковь?

— На праздник урожая, дорогая. Бартонская церковь, только местные жители — надо же нам как-то вливаться в здешнюю жизнь.

— А почему Марианне не надо вливаться?

Белл улыбнулась средней дочери через голову Маргарет.

— Думаю, она нам скажет, когда мы вернемся. Элинор?

— Да, мама.

— Пожалуйста, только не в джинсах. Это же наш первый визит в церковь в Бартоне!

Стоя на коленях под сводами церкви, Элинор пыталась сосредоточиться на вещах, за которые им стоило быть благодарными. Пусть Маргарет и ноет, что ей не нравится в новой школе, но она покорно ходит туда каждый день и, насколько им известно, даже не прогуливает. У них есть крыша над головой: симпатичный коттедж, а в придачу к нему землевладелец, который, конечно, бывает невыносим, но действует исключительно из лучших побуждений. Ее мать, хотя и чувствует себя немного потерянной в отсутствие своей недавней соперницы, Фанни, не производит впечатления несчастной, и с понедельника она, Элинор, выходит на работу, пускай и со скромным жалованьем, но зато в крупную процветающую компанию, занимающуюся тем, к чему у нее больше всего лежит душа, а ведь она и надеяться не смела на такое.

Глупо было бы, думала она, беспокойно переминаясь на неровно набитой подушечке для коленопреклонений, сейчас уделять внимание делам сердечным. Марианна, вечно державшаяся отстраненно с восторженными ровесниками, которые пытались ухаживать за ней, вдруг за несколько дней успела влюбиться и отдаться — причем с радостью и желанием — на волю совершеннейшего незнакомца. Элинор не могла не признавать того факта, что с точки зрения внешности и природного обаяния Уиллзу не было равных, и что он был столь же сильно увлечен Марианной, как и она им, однако что-то все равно мешало ей от души порадоваться за сестру вместе с матерью и Маргарет. Наверное, с легкой грустью решила она, все дело в ее темпераменте, который не позволяет ей считать, что любовь важнее всего на свете. Сколько ни пытайся, она все равно не сможет убедить себя, что мир создан для любви, и что жизнь в хижине без копейки денег все равно приносит счастье, если в ней царит любовь, как будто та способна согревать или насыщать. Не раз за прошедшие годы она, глядя на Марианну, завидовала способности сестры бросаться в омут с головой, экстатично увлекаясь музыкой, красивым пейзажем, литературой или — как в данном случае — мужчиной. Как, должно быть, чудесно, размышляла Элинор, уметь так полно отдаваться чему-либо, и не только потому, что только так и ощущаешь жизнь в полной мере, но и потому, что это означает способность — которой у меня нет и, наверное, никогда не будет — доверять. Марианна умеет доверять. Она доверяет своим инстинктам, доверяет близким людям, своим чувствам и страстям. Сестра упивается жизнью, впитывает ее до капли. Конечно, иногда она действует импульсивно, это неизбежно, но все же насколько насыщенна и богата ее жизнь.

В то время как мою, продолжала мысленно предаваться самобичеванию Элинор, никак не назовешь ни насыщенной, ни богатой. Вот почему, хоть я и признаю, что Уиллз хорош собой и обаятелен, я не доверяю его красоте и размаху, и мне то и дело приходят в голову злые, несправедливые мысли о том, где он берет деньги и почему предпочитает засыпать нас вопросами, ничего не рассказывая о себе. Мы же ничего о нем не знаем. Ну да, по слухам, он, как в сказках, должен унаследовать роскошное поместье, но это все из области дамских романов, а не реальной жизни. А что, если он просто увлечен Марианной и вовсе не любит ее? Что, если это просто страсть? Конечно, я его не виню, не виню их обоих, но Марианна такая мечтательница, что вряд ли сможет отличить страсть от любви, и тогда ее сердце будет разбито. А я, с моим чертовым благоразумием и предусмотрительностью, этого просто не переживу. Марианне еще никогда не причиняли боль. И какая-то крошечная холодная часть моей души не дает мне поверить, что все будет хорошо.

Возможно, эта холодная часть даже больше, чем я готова признать; возможно, именно она заставляет меня держать дистанцию даже с теми, кто мне дорог, ведь Эдвард не делал никаких попыток связаться со мной с того дня, как мы сюда переехали. Он не написал ни СМС, ни электронного письма и ни разу не позвонил. А я не звонила ему. И не собираюсь. Если честно, я даже удалила его номер из записной книжки в телефоне и вычеркнула из списка друзей в Фейсбуке, потому что, пускай мне этого совсем и не хочется, я должна принять все возможные меры, чтобы оградить себя от разочарования, пока это возможно, а избегание любых контактов с ним — одна из таких мер, как бы смешно это не звучало. Я должна защитить себя. Или, если быть до конца честной, должна заставить себя поверить, что хотя бы попыталась. Да, общаться с ним мне было приятнее, чем с кем-либо другим, но я не собираюсь строить воздушные замки, тем самым лишь умножая боль и разочарование, которые могут выпасть мне на долю. Если он меня бросил — хотя, честно говоря, я не уверена, что наши отношения дошли до той стадии, когда люди друг друга бросают, — так тому и быть, и мне придется смириться. Если он встретил другую, этого уже не изменишь. Я не стану плакать о нем — ну, разве что в полном, абсолютном одиночестве — и не стану тратить свое время и силы на воспоминания. Нет и нет. Пускай мысли о нем пока что все равно преследуют меня, я постараюсь избавиться от них. Буду решать проблемы по мере поступления, идти вперед и не оглядываться… «Ну сколько еще?» — прошипела Маргарет ей на ухо.

Элинор не повернулась.

— Еще две молитвы, — прошептала она, не открывая глаз. — И один гимн.

Маргарет склонилась к сестре.

— Зуб даю, что когда мы вернемся, они уже смотаются из дома, и я опять не покатаюсь на его тачке. — Она сделала паузу, а потом приглушенно воскликнула:

— Так нечестно!

Как ни удивительно, «Астон» еще стоял возле коттеджа, когда они вышли из церкви и через парк зашагали домой. Белл пыталась удержать Маргарет, готовую броситься бежать, призывая ее полюбоваться видами и насладиться погодой, а также напомнив о жареной курице, которая дожидалась в духовке. Стремясь как можно скорее добраться до машины, та с воплем кинулась вперед, но тут Элинор, повинуясь внезапному предчувствию, которое и сама не могла толком понять, схватила сестру за рукав.

— Стой, Магз! Стой!

— Почему? Почему это?

Элинор дернула ее к себе.

— Я тебе сказала — не надо!

— Он же обещал!

Элинор посмотрела на коттедж. Он выглядел как обычно, если не считать какой-то смутной тяжелой атмосферы, или, как показалось Элинор, ощущения, что там происходит нечто плохое. Она по-прежнему крепко держала Маргарет за рукав.

— Подожди.

— Чего? Чего ждать?

— Не знаю. Просто… позволь мне войти первой.

— Ты такая противная!

Элинор обернулась и увидела, что их догоняет Белл.

— В чем дело? — удивилась она.

— Ни в чем. Просто…

Белл глянула в сторону дома.

— Может, надо как-то дать знать о нашем возвращении — ну, пошуметь, чтобы они знали…

— Нет, — ответила Элинор, отпуская Маргарет. — Не надо. Лучше я пойду одна. И тихо.

— Дорогая, к чему все эти предосторожности?

— Надеюсь, ни к чему.

Она подошла к двери, оставив мать и сестру стоять у машины, капот которой Маргарет с восхищением погладила ладонью и вдруг воскликнула:

— Мотор еще теплый!

Белл посмотрела вслед Элинор.

— Значит, он приехал недавно.

Элинор вставила ключ в замок и повернула. Дверь распахнулась и, пока Элинор входила, Белл отчетливо разглядела Марианну, которая в слезах бросилась из гостиной к лестнице, а потом старшая дочь захлопнула дверь у себя за спиной, оставив Белл с Маргарет на дороге.

— Я ничего не могу объяснить, — сказал Уиллз.

К его чести, он выглядел не менее потрясенным, чем Марианна. Уиллз стоял на коврике у камина, в том самом месте, где и в тот день, когда спас Марианну от грозы, но теперь вид у него был напуганный и, подумала Элинор, какой-то побитый. Волосы висели, а лицо внезапно стало одновременно старше и печальней.

Не пересекая порога гостиной, она переспросила, теперь уже громче:

— Что случилось?

Уиллз вяло махнул рукой, словно объяснения не имели смысла, поскольку ничего нельзя было поправить или изменить.

— Просто… кое-что.

— Да скажи же толком, Уиллз, в чем дело? Что ты сказал Марианне?

Элинор услышала, как у нее за спиной снова отворилась входная дверь.

— Сказал, что должен… должен вернуться в Лондон.

— Почему? Почему ни с того ни с сего тебе понадобилось в Лондон?

— Так надо.

Элинор почувствовала, как Белл с Маргарет подошли поближе и встали у нее за спиной.

— Вы поссорились? — продолжала допытываться она.

Он пожал плечами.

— Да или нет?

Белл осторожно коснулась рукой ее плеча.

— Дорогая…

Элинор стряхнула материнскую руку.

— Вы поссорились, Уиллз? Может, тетка разозлилась на тебя?

Он тяжело вздохнул.

— Будем считать это знаком согласия, — сказала Элинор. — Она сердится из-за Марианны? Из-за того, что случилось вчера?

Он медленно поднял голову и обвел их всех взглядом.

— Нет.

— Это правда?

— Да! — внезапно выкрикнул Уиллз. — Марианна тут абсолютно ни при чем.

Белл, растолкав дочерей, устремилась к очагу и схватилась за рукав его рубашки.

— Оставайтесь у нас, дорогой Уиллз, мы будем очень рады!

С высоты своего роста он посмотрел на нее грустными глазами.

— Я не могу.

— Конечно, можете! Займете комнату Маргарет.

— Я должен ехать в Лондон.

Маргарет, недоумевая, спросила:

— Тебя что, отсылают?

Он криво ухмыльнулся:

— Вроде того.

— Но не может же она…

— Еще как может.

— Потому что, — безжалостно сказала Элинор, — платит по счетам?

От ее слов он словно весь съежился. Потом, слегка поколебавшись, ответил:

— Дело не в деньгах.

— Тогда в чем.

Усилием воли он заставил себя собраться.

— Я не могу ничего вам сказать. Даже Марианне. Но это не имеет никакого, совершенно никакого отношения к ней. Она… — он прервался на полуслове, а потом отрывисто бросил:

— Мне очень жаль, но я должен идти.

Белл все еще держала его за рубашку. Обескураженная, она подняла на него глаза и спросила:

— Но вы вернетесь?

Мягко, но решительно он разжал ее пальцы и, глядя в пространство, сказал:

— Хотел бы я знать!

— Прошу, поешь хоть немного, — умоляюще произнесла Белл.

Марианна сидела, опираясь локтями о стол, над нетронутым ужином и сжимала голову ладонями.

— Не могу.

— Ну хоть кусочек, дорогая, хоть…

— Можно мне взять ее картошку? — попросила Маргарет.

Элинор, тоже не чувствовавшая голода, сунула в рот кусок курицы, показавшейся ей совершенно безвкусной, и начала жевать. Марианна пододвинула свою тарелку Маргарет.

— Можно? — повторила Маргарет, с жадностью накалывая картофелину на вилку.

Элинор проглотила курицу. Потом негромко спросила, обращаясь к Марианне:

— Что все-таки он тебе сказал?

Марианна помотала головой и прикрыла рукой глаза.

— Эм, должен же он был что-то сказать. Объяснить, почему не может…

Марианна внезапно вскочила и бегом бросилась из комнаты. Они слышали, как она взлетела по лестнице и с грохотом захлопнула за собой дверь спальни.

— Ты же говорила, — пробормотала Маргарет с набитым картошкой ртом, — не приставать к ней с расспросами. Я и не приставала. А теперь ты сама ее допекаешь.

— Дело наверняка в Джейн Смит, — сказала Белл, обращаясь к Элинор. Замечание Маргарет она предпочла проигнорировать. — Видимо, та не одобрила их знакомство.

— Это почему?

— Ну, потому что у нас нет денег.

— Мам, — гневно воскликнула Элинор, бросая на стол вилку и нож, — сейчас же не девятнадцатый век! Ради бога! Деньги не играют роли в отношениях.

— Для некоторых очень даже играют. Вспомни про Фанни.

— Он любит ее, — продолжала Элинор с таким видом, будто не слышала, что сказала мать. — Он от нее без ума — точно так же, как она от него.

— Он вернется. Я уверена, он вернется. Он позвонит Марианне. Может, уже позвонил.

— Тогда почему, — вмешалась Маргарет, — она продолжает плакать?

Элинор отодвинула свой стул и встала из-за стола.

— Попробую с ней поговорить.

Белл вздохнула.

— Только будь помягче.

На секунду Элинор остановилась, словно хотела что-то ответить, но потом передумала. Она вышла из кухни, поднялась на второй этаж и постучала в комнату сестры.

— Эм?

— Уходи.

Элинор подергала дверную ручку. Дверь была заперта.

— Пожалуйста, впусти меня.

— Нет.

— Я только хочу поговорить.

— Разговорами тут не поможешь. Ничем не поможешь.

Элинор выждала мгновение, прижимаясь к двери щекой, а потом спросила:

— Он звонил?

Молчание.

— А ты ему?

Снова молчание.

— И не писала?

Из-за двери донесся какой-то сдавленный звук.

— О, Марианна, — взмолилась Элинор, — прошу, открой дверь! Ну пожалуйста!

Она услышала, как сестра, шаркая ногами, подошла к двери.

— Эм?

Из-за двери донесся хриплый голос:

— Ты не можешь помочь. И никто не может. Тетка Джейн выгнала его из дома, как Фанни Эдварда. Я думала, если кто меня и поймет, то это ты. Ты просто обязана понять.

Элинор помолчала, а потом произнесла, стараясь не выдать волнения:

— Эм… Между вами все кончено?

Воцарилась долгая, тяжелая пауза, а потом Марианна прошипела в замочную скважину:

— Не смей так говорить! Не смей! Никогда.

— Дорогая моя, — сказала Эбигейл Дженнингс, — ну что, она перестала плакать?

Белл в этот момент готовила кофе. Она вовсе не была рада своей нежданной гостье, особенно в отсутствие Маргарет и Элинор, которые могли бы ее поддержать. Белл кивнула головой в сторону гигантской вазы с пышными лохматыми хризантемами, подаренными Эбигейл.

— Чудесные цветы.

— Похоже, вместо них мне надо было захватить с собой бутылочку чего-нибудь покрепче. Вы плохо выглядите, моя дорогая. Это ужасно утомительно, когда в доме девушка с разбитым сердцем. Помню по моим собственным дочкам. Мэри была жуткой плаксой. К счастью, Шарлотта больше похожа на меня: она в подобных случаях решала, что где-то ее ждет еще более выгодная партия. Если честно, я была уверена, что Тони Палмеру ничего не светит. Но нет! Манеры у него, конечно, далеки от совершенства, зато она находит его забавным. Вот уж и правда: на вкус и цвет… За исключением разве что Уиллза — уж он-то придется по вкусу любому существу женского пола, вне зависимости от возраста. — Она озабоченно поглядела на Белл. — Бедная ваша девочка.

Белл осторожно произнесла:

— Самое главное, мы даже не знаем, что произошло.

Эбигейл подняла вверх свои пухлые руки, а потом обрушила их на стол, отчего чашки, расставленные на нем, подпрыгнули со звоном.

— Все дело в деньгах, дорогая.

— Нет, он…

— Уж извините, но наверняка это так. Наверняка он опять стал выпрашивать у Джейн кругленькую сумму, а она вдруг взбеленилась. Эта его машина…

— Восхитительная!

— Она стоит несколько десятков тысяч фунтов, дорогая. Несколько десятков! Даже если брать ее в аренду. У парнишки губа не дура.

— Но, — сказала Белл, понимая, что Эбигейл не тот человек, с которым стоит откровенничать, но испытывая облегчение просто от возможности с кем-то поговорить, — к чему такая мелодрама, если дело всего лишь в деньгах? Зачем бежать так поспешно, бросив Марианну с разбитым сердцем…

— Думаю, это из-за гордости. Мужчины вроде него не любят от кого-то зависеть. Ему бы хотелось, чтобы Марианна думала, будто он содержит себя сам.

— А это не так?

Эбигейл громко расхохоталась.

— Да он в жизни палец о палец не ударил! И не ударит, пока жареный петух его не клюнет.

Белл принялась разливать кофе по чашкам.

— Они так мило смотрелись вместе.

Эбигейл наклонилась вперед и, словно на подушке, сложила руки на своем объемистом животе.

— К счастью, дорогая, свадебные колокола в наше время для девушки не единственный в жизни путь. К тому же, Марианна только-только окончила школу. Бога ради, у нее еще все впереди.

Белл сказала, глядя в пространство:

— Мне было всего восемнадцать, когда я встретила их отца.

— Вы были исключением, дорогая. Современные девушки больше похожи на вашу Элинор: она ведь предпочла найти работу, а не терзаться воспоминаниями об этом загадочном мистере Ф. Мы с Джонно всю голову сломали, пытаясь сообразить, кто же это такой. Между собой мы его так и называем — мистер Ф! — Она обвела взглядом кухню. — А где сейчас Марианна?

Белл пододвинула ей чашку с кофе.

— Пошла на прогулку. Она постоянно гуляет, бедняжка, словно нарочно изматывает себя. Я заставляю ее брать с собой телефон и лекарство от астмы, но не в моих силах заставить ее заснуть, когда приходит ночь.

— А Элинор?

Белл посмотрела на нее с удивлением, словно на время забыла о существовании старшей дочери.

— О, она на работе.

— Какая практичная девушка. И как, ей там нравится?

— Наверное, — неуверенно ответила Белл. — Я имею в виду, она же только начала, так что судить пока рано.

Эбигейл отпила глоток кофе.

— Что за противный мальчишка этот Уиллз! Помяните мое слово: чем скорей Марианна забудет о своем увлечении, тем…

— Это не увлечение! — возмутилась Белл.

Эбигейл изумленно уставилась на нее. Белл через стол наклонилась к гостье.

— Признайтесь, — сказала она внезапно изменившимся, проникновенным голосом, — вы разве не верите в любовь с первого взгляда?

Эбигейл продолжала таращиться на нее. Потом взяла свою чашку и сделала еще глоток.

— Извините, дорогая, — ответила она, — но нет. Нет и нет.

Добравшись до вершины холма над Алленемом, где их некогда застиг тот судьбоносный ливень, Марианна присела на влажную траву, обхватив руками колени. Ниже, окутанный туманным осенним светом, застыл в тишине старинный дом. Из восхитительных спаренных труб кое-где поднимались в небо тонкие перышки синеватого дыма. Вокруг не было ни души — разве что садовник Джейн Смит сгребал на лужайке осенние листья. С такой высоты его фигурка казалась совсем миниатюрной; Марианна не могла слышать, как шуршат его грабли, но смотрела на садовника во все глаза. Он собирал листья с газона под тем самым окном, за которым она провела самые восхитительные часы своей жизни, на кровати со столбиками, полог для которой, по словам Уиллза, был вышит чуть ли не в шестнадцатом веке. Она благоговейно протянула руку, чтобы прикоснуться к вышивке, но он перехватил ее и сказал, что внимание Марианны должно принадлежать ему, только ему, безраздельно, иначе он будет смертельно ревновать.

Он и правда так мило, восхитительно ревновал ее в тот день — ко всему на свете. Ей хотелось в подробностях разглядеть каждую картину и каждый ковер, полюбоваться деревянными панелями, инкрустациями и гипсовой лепниной, погладить бархатную обивку кресел и полированную мебель, но Уиллз не позволил этого сделать: он притянул ее к себе, сжал ее лицо в ладонях и покрыл поцелуями, а потом она утонула в пене мягких подушек, льняного белья и шелковых покрывал, на его гигантской кровати, сдаваясь на милость победителя, счастливо подчинившись его воле. Ее глаза наполнились слезами при воспоминании об этих мгновениях, воспоминании о нем. Это было так правильно и прекрасно: отдаться человеку, с которым они были созданы друг для друга, полностью принадлежать ему.

— Не пытайся связаться со мной, — сказал он тем воскресным утром, стоя перед ней на коленях у камина в гостиной, прижимая ее к себе, щекой приникнув к ее животу. — Не предпринимай ничего, пока я сам не дам о себе знать, ничего.

Ее руки лежали на его волосах. Дрожащим голосом она произнесла:

— Но как я узнаю…

— Доверься мне, — сказал он. Она слышала, что Уиллз говорит сквозь стиснутые зубы. — Просто доверься.

— О да!

Он поднял голову и заглянул ей в глаза, а потом спросил:

— Ты любишь меня, правда?

Она изо всех сил закивала головой.

— Значит, ты должна мне верить, — воскликнул он. — Должна! Ты — единственный человек на свете, которому я полностью доверяю, и который доверяет мне. Единственный.

Несмотря на отчаяние и шок, Марианна в тот момент ощутила внезапный прилив счастья, острую вспышку восторга и гордости за себя. Он будет поддерживать связь. Он вернется. Он так сказал — значит, так и будет. Он принадлежит ей одной; они принадлежат друг другу. Доверие — слишком невыразительное слово, чтобы описать удивительную связь между ними.

Она медленно поднялась. Садовник сгребал собранные листья в фургончик с сетчатым кузовом. Как самонадеянно с ее стороны было ожидать, что мама, не говоря уже о Маргарет и Элинор, способна понять, какие чувства они с Уиллзом питают друг к другу. И это при том, что у них с отцом когда-то был такой чудесный роман. Маргарет еще совсем ребенок, а Элинор — просто ледышка. Она, Марианна, должна постоянно об этом помнить. Пускай теперь, в отсутствие Уиллза, их дочь и сестра лишь наполовину прежний человек, она постарается быть к ним снисходительной и помнить о том, насколько они отличаются от нее.

Она начала потихоньку спускаться по склону к проезжей дороге, откуда тропинка вела в Бартон-коттедж. Автоматическим движением Марианна сунула руку в карман, чтобы проверить мобильный телефон, и тут же ее отдернула. Она не станет мучить себя, каждую минуту проверяя, нет ли от него сообщений. Именно по этой причине она уже перевела телефон в беззвучный режим. Он сказал, что свяжется с ней и все объяснит, когда ситуация будет улажена, значит, так тому и быть. Она ему верит. Она знает его — он выполнит все, что обещал. Более того, думала Марианна, осторожно ступая по крутому склону к дороге, где впервые увидела его машину, он, вполне возможно, кое-чем ее приятно удивит.

Так, пройдя полпути до коттеджа, Марианна вдруг ощутила, что на сердце у нее стало гораздо легче. Здорово было поглядеть на Алленем, снова вернуться в тот волшебный день, напомнить себе, что у исключительных людей и отношения должны быть тоже исключительными. И тут, обогнув угол коттеджа и оказавшись ввиду площадки, которую сэр Джон засыпал гравием под парковку, она заметила серебряное пятно — серебристо-серый автомобиль, точно того же цвета, что и у Уиллза, и бросилась бежать, спотыкаясь и еле дыша, к нему, распахнув объятия.

Оказалось, на дороге стоял «Форд Сиерра». Старенький «Форд Сиерра» с ободранной полосой белой краски на борту. А из него вылезал Эдвард Феррарас, осунувшийся и усталый, в свитере, который Уиллз не согласился бы надеть даже под страхом смертной казни.

Эдвард слабо улыбнулся ей и сказал:

— Здравствуй, Эм.

— И где же ты пропадал? — спросила Маргарет.

Они расселись в кухне вокруг стола, на котором стояли макароны с сыром и большая миска салата, — Маргарет специально поставила ее так, чтобы остальные не видели, ест она салат или нет.

Эдвард опустил вилку с макаронами, которую только-только поднес ко рту.

— О, в разных местах, — ответил он туманно. — В Плимуте и еще кое-где. Как обычно.

Элинор не смотрела на него. Она вообще ни на кого не смотрела. Они с Маргарет приехали домой только под вечер и застали там Эдварда с Марианной, по очереди играющих на гитаре, и Белл, орудующую на кухне: «Как славно, когда есть для кого готовить, даже если это просто макароны с сыром!» — приветствовала она дочерей. Никто, казалось, не был особенно рад видеть Элинор, не говоря уже о том, чтобы поинтересоваться, как прошел ее день на работе. Ладно, день был уже четвертый, а не первый, но все равно это ее первая неделя. А Эд — разве не должен он был поздороваться с ней хоть немного теплее, чем с Маргарет? Разве нет?

— Ты заезжал в Норленд? — поинтересовалась Белл.

Дожидаясь, пока сварятся макароны, она, судя по всему, пропустила бокальчик вина — щеки у нее раскраснелись.

Он ответил по-прежнему туманно:

— Где-то месяц назад.

Марианна наклонилась вперед; глаза ее сияли.

— И как там? О, расскажи, как там сейчас?

— Как и везде осенью, — коротко бросила Элинор. — Все усыпано мертвыми листьями.

— Элли!

Элинор молча смотрела на макароны у себя в тарелке.

— Есть вещи, — продолжала Марианна, — которые совсем не обязательно говорить вслух. Вот, например, про эти твои мертвые листья. Магз, ты совсем не ешь салат.

— А как вам Мидлтоны? — спросил Эдвард.

— Ненавижу салат! — скривилась Маргарет.

Марианна зажмурила глаза.

— Они ужасны! Просто нет слов.

— Вовсе нет! — возмутилась Элинор.

— Из-за них, — голос у Марианны стал трагическим, — мне пришлось пережить больше, чем я вообще, как мне казалось, способна пережить.

Элинор пододвинула к Эдварду миску с салатом.

— Не обращай на нее внимания.

— Дорогая! — с упреком воскликнула Белл.

— Места здесь красивые, — твердо сказала Элинор. — Дом вполне удобный. А Мидлтоны к нам очень добры.

Белл посмотрела на Эдварда.

— Кстати говоря, Эд, как там ваша мама?

Он скорчил гримасу.

— Не спрашивайте.

— Почему? — спросила Марианна.

Эдвард выудил из салата маленькую помидорку и забросил ее в рот. Потом ответил, жуя:

— Она никак не хочет понять, что я лишен всяческих амбиций.

— Но это же не так, — негромко возразила Элинор.

— Ладно. Лишен ее амбиций.

— Я думаю, дорогой, — звонко произнесла Белл, — что она просто волнуется за вас. Наверняка ей хочется быть уверенной, что вы сможете себя содержать.

Эдвард мрачно откликнулся:

— Деньги еще не все.

Элинор сделала глубокий вдох.

— Да. Но лучше, когда их достаточно, — сказала она.

— Достаточно, — мечтательно заговорила Марианна, — чтобы содержать красивый дом и путешествовать по всему миру.

— А я хочу выиграть в лотерею, — провозгласила Маргарет. — Отличный вариант!

— Вот только…

Элинор улыбнулась младшей сестренке.

— Ох, Магз!

Эдвард, тоже улыбаясь, сказал:

— Тогда ты сразу же купила бы машину.

— А я, — подхватила Марианна, — покупала бы картины. И одежду. Виллы на островах. И приглашала бы музыкантов у меня петь.

Эдвард ухмыльнулся, глядя на нее.

— Значит, Марианна все так же верна романтике. А Маргарет — машинам. Как хорошо, что хоть что-то в этом мире остается неизменным.

Марианна внезапно посерьезнела.

— На самом деле, я очень изменилась, Эд.

Повисла короткая пауза. Потом Эдвард несчастным голосом сказал:

— Я тоже.

— А я нет, — нарочито громко заметила Элинор.

— Ты — нет, — с облегчением сказала Белл. — Ты совсем не изменилась.

— Я по-прежнему, — продолжала Элинор, — плохо разбираюсь в людях. Например, считаю, что какой-то человек очень хороший, а на самом деле оказывается наоборот. Наверное, глупо с моей стороны верить пустым словам. Надо смотреть на поступки, да? И верить только собственным глазам и ушам. А вы как думаете?

За столом опять воцарилось молчание, на этот раз гораздо более неловкое. Потом Маргарет потянулась через стол и схватила Эдварда за руку.

— Что это у тебя?

— Ты о чем?

— Это кольцо! Ты носишь кольцо.

Эдвард убрал руку с кольцом на колени.

— Ничего особенного.

— Ну-ка, покажи! — потребовала Маргарет.

Эдвард заколебался. Белл с улыбкой склонилась к нему.

— Ну же, дорогой! Покажите нам.

Преодолевая внутреннее сопротивление, Эдвард поднял правую руку и снова положил ее на стол. На безымянный палец было надето серебряное кольцо с плоским голубым камнем.

— Ты же не носишь кольца, — сказала Марианна. — Ты не тот человек, кто заботится о всяких побрякушках.

— Это подарок, — принужденно улыбнулся Эд.

— От кого?

— Фанни, — снова вмешалась Маргарет, — никому не станет дарить таких колец.

На Эдварда жалко было смотреть. Кое-как ему удалось стащить кольцо с пальца и, извернувшись на стуле, затолкать его в задний карман джинсов.

— Да так, ни от кого, — ответил он. — Это не имеет значения.

— Оно похоже на кольцо Элли, — сказала Маргарет. — Нет, правда, у нее такое же кольцо.

Элинор помахала в воздухе рукой.

— И где же оно? — спросила она. — Что-то я его не ношу.

Эдвард снова опустил глаза. Маргарет настаивала:

— Оно похоже на твое.

— Серьезно? — спросила Элинор, обращаясь к Эдварду. — Оно похоже на мое?

Он ничего не отвечал. Белл взяла в руки бутылку с вином.

— Кому-нибудь добавить?

Все сидели молча. Она вылила остатки вина себе в бокал.

— Ладно, тогда я допью. Это подарок от Джонно. Он так добр к нам: постоянно то приглашения, то подарки. — Она бросила на Эдварда короткий взгляд. — Наверняка он захочет повидаться с вами. Закатит вечеринку, как только прознает о вашем приезде.

— Если я еще когда-нибудь и поеду в Бартон на вечеринку, — заявила Маргарет, — то только с Уиллзом на его машине.

Эдвард, встрепенувшись, обвел взглядом всех сидевших за столом.

— А кто такой Уиллз?

— Знакомый Марианны, — быстро ответила Элинор.

Эдвард поглядел на Марианну. Лицо у нее сияло.

— И, похоже, владелец роскошного авто? — поддразнил он ее.

Марианна развернулась к Эдварду; от радости слезы навернулись у нее на глаза.

— О, он тебе обязательно понравится! — пылко воскликнула она.

— Я в этом не сомневаюсь. И когда же вы сможете нас познакомить?

Марианна, с мокрыми глазами, широко улыбнулась ему.

— Скоро, — ответила она. Потом, все так же улыбаясь и кивая головой, обвела глазами мать и сестер. — Скоро!

8

В доме было очень тихо. Ветер на улице тоже успокоился, так что Белл была уверена, что услышит шорох шагов или автомобильных шин по гравию, если кто-то вдруг появится. Вряд ли ее застанут врасплох: Магз сейчас в школе, Элинор на работе, а Марианна пошла с Эдвардом прогуляться — для него это была последняя прогулка перед отъездом, а для нее еще одна возможность бросить печальный, истосковавшийся взгляд на Алленем.

Если бы Эдвард не сказал, что это их последняя прогулка, поскольку ему надо ехать, Белл не учинила бы обыска в спальне Элинор. Если бы он не пожаловался на то, что совсем не хочет уезжать и ни одно место на земле, кроме их дома, ему не мило, она ни за что не стала бы копаться в вещах старшей дочери, тем более таким постыдным, скрытным образом. Все дело в том, что она совсем не понимала, что движет Эдвардом, да, собственно, и Элинор. Всю неделю та держалась с ним исключительно вежливо, но не выказывала ни особенной теплоты, ни внимания. А ведь он так явно этого хотел, прямо-таки напрашивался! Любая нормальная женщина, думала Белл, чуть ли не оскорбляясь таким поведением дочери, непременно постаралась бы как-то утешить мужчину, столь очевидно нуждавшегося в теплоте и ласке, как Эдвард Феррарс.

Но только не Элинор. Она считала не только допустимым, но даже естественным вести себя с Эдвардом как со славным, но немного утомительным младшим братишкой. Когда Белл с легким упреком сказала, обращаясь к ней: «По-моему, он ужасно подавлен, бедняжка», — Элинор ответила лишь: «Значит, у нас таких двое, он и Марианна, родственные души», — и прибавила громкость в радиоприемнике.

Когда же Белл попыталась пересказать Элинор содержание весьма важного разговора между ней и Эдвардом касательно расхождений в представлениях о жизни у него и остальных членов его семьи, а также отчаяния, в которое его повергали их попытки его переубедить, та вежливо дождалась, пока мать закончит, а потом сказала:

— Мне все это известно, мама. Я знаю, чего они хотят. И знаю, чего он хочет. И я в курсе, что его мать всю жизнь давит на него.

— Тогда почему бы тебе не быть с ним чуть-чуть добрее?

— Я и так с ним добра. Даже очень.

Белл, раздраженная, негромко фыркнула.

— Дорогая, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. В Норленде вы…

— В Норленде все было по-другому, — перебила ее Элинор. — Мы были другими.

— Но мне казалось, ты любишь его, разве нет?

— Мама, — воскликнула Элинор, полыхнув в ее сторону гневным взглядом, — я не собираюсь ни за кем бегать, это понятно? И не собираюсь сплетничать об Эдварде и обсуждать свои чувства к нему. Ни с кем и никогда. Тебе ясно?

Белл в ответ только моргнула. У себя в голове она вдруг услышала знакомый голос Генри, утешавший ее сочувственным тоном: «Прошу, не расстраивайся, дорогая. Не надо». Она сглотнула.

— Хорошо. Хорошо, Элли.

Элинор немного успокоилась.

— Спасибо.

— Мне просто не хочется, чтобы и ты была несчастна.

Элинор чмокнула мать в щеку.

— Я не несчастна.

Она действительно не выглядела несчастной — по крайней мере, так явно и неприкрыто, как Марианна, большую часть времени. Однако оставалось что-то — какая-то тень, сдержанность, недоговоренность, — от чего на сердце у Белл было по-прежнему неспокойно: вот почему она и отправилась в комнату Элинор в поисках какого-то свидетельства в пользу Эдварда Феррарса и искренности его намерений, шедших вразрез с планами его тщеславной мамаши. Ужасно, иначе не скажешь, когда сразу две из трех твоих дочерей влюбляются в мужчин, жизнь которых окутана всякими загадками и тайнами.

Комната Элинор сильно отличалась от спален Маргарет и Марианны. Младшие сестры жили в вечном хаосе: правда, у Марианны он был элегантный, этакое художественное смешение цветов и фактур, а у Маргарет — просто неразбериха. У Элинор же во всем наблюдалась система и определенный порядок. Она точно знала, где лежит синий свитер, где — ручки и карандаши, а где водительские права. К своему стыду, Белл обнаружила у нее в комнате папки с документами, подписанные «Бартон-коттедж» и «Важное», а также стопку счетов, придавленную тяжелым гладким камешком, поперек которых красной ручкой было написано «оплачен». На комоде были расставлены фотографии Генри — короткий всхлип, — и маленького Гарри, и всех трех сестер в рождественских нарядных платьицах и веночках из мишуры, и ее самой, на фоне цветочной клумбы в Норленде, в широкополой соломенной шляпе и с букетом дельфиниумов. Перед фотографиями Элинор выставила в ряд лакированные индийские шкатулки разных размеров, в которых хранила свои бусы и браслеты, перепутанные между собой и слегка запыленные. Белл сунула руку в самую маленькую из шкатулок, где лежали скрепки для бумаги, один-два ключа и несколько колец, которые она вытащила и разложила на комоде: одно пластмассовое, бирюзового оттенка, одно латунное — из Индии? — с круглым красным камешком, похожим на мрамор с прожилками, и серебряное, в виде гладкой полосы. Белл покрутила серебряное кольцо в пальцах и увидела, что в него вставлен голубой камень. Она сразу же узнала его. Кольцо было в точности такое же, как то, что Маргарет заметила на руке Эдварда за ужином в день его приезда, отчего тот ужасно смутился, разве что меньшего размера. Значит, у Элинор и Эдварда одинаковые кольца.

Белл осторожно собрала все три кольца и снова положила их в шкатулку, смешав с кучкой скрепок. У них все время были одинаковые кольца, но они их не носили. И уж точно не хотели, чтобы этот факт кем-то обсуждался. Они не поссорились, иначе Эдвард ни за что бы не приехал, — это во-первых, и, во-вторых, не остался бы на целую неделю. Кроме того, как справедливо заметила Элинор, она была к нему очень добра. Возможно, они чего-то ждут. Может, это имеет отношение к матери Эдварда, может… Настороженный слух Белл уловил шорох шагов по гравию. Кто-то приближался к дому. Она быстро вышла на лестничную площадку и выдвинула ящик комода, куда Элинор сложила полотенца и постельное белье после переезда в Бартон-коттедж. Может, Элинор права, и ей не о чем волноваться? Дочь не выглядит несчастной, а Эдвард не более несчастен, чем обычно. Парадная дверь распахнулась.

— Мам? — позвала Марианна.

— Я здесь, наверху, — откликнулась Белл. — Разбираю полотенца.

Тони Мазгроув, ассистенткой которого работала Элинор, раздобыл для нее машину. Она принадлежала его пасынку, который на три года уехал в Боливию: тот сказал, что пусть уж лучше кто-нибудь на ней ездит, чем она будет стоять на кирпичах в гараже у Тони. Тони обещал, что компания оплатит страховку и налоги, так что Элинор придется тратиться только на бензин.

Элинор не сразу нашлась, что ответить. Тони, резковатый мужчина лет сорока, в упор поглядел на нее.

— Вам она не нужна? Большинство людей в вашем положении не преминули бы воспользоваться таким шансом.

— О нет, очень нужна!

— Тогда в чем дело?

— Просто вы, — сказала Элинор, — слишком добры ко мне. Может, через три месяца вы решите, что я вам не подхожу. И тогда…

— Вот уж нет, — ответил Тони Мазгроув. — Вы работаете чертовски здорово.

Он протянул ей ключи от машины.

— И не требуете прибавки. А теперь бегом из моего кабинета.

Машина, думала Элинор, с усилием переключая передачи, чтобы опробовать их, не заводя двигатель, вряд ли произведет впечатление на Маргарет. Она была еще более потрепанной, чем у Эдварда, — о нет, нельзя думать об Эдварде! — да еще и выкрашена вручную ярко-оранжевой краской, что только привлекало к ней лишнее внимание, в данном случае совершенно нежелательное. Тем не менее на ней можно было передвигаться. Теперь она сможет ездить из Бартона на работу и завозить Маргарет в школу. Они больше не будут полностью зависеть от сэра Томаса и чувствовать себя обязанными ему. И пасынок Тони Мазгроува, и их компания в целом — все были к ней очень добры. Ей здорово повезло, поэтому она должна быть благодарна и старательно демонстрировать всем окружающим, а особенно своей семье, что между ней и Эдвардом ничего не изменилось, во-первых, потому, что и меняться-то было нечему, а во-вторых, все равно ничего не изменишь, пока он не вырвется из-под материнской опеки.

А вот уж к этому, твердо сказала себе Элинор, осторожно выводя машину со стоянки и выезжая на улицу, я не собираюсь иметь никакого отношения. Мать Эдварда — его проблема, а не моя. Мне, может, и хотелось бы, чтобы он перестал слепо ей подчиняться, но я по собственному опыту знаю, как тяжело противостоять члену своей семьи, который, если ему что-нибудь не по душе, способен надолго испортить жизнь всем вокруг. Эд в безвыходном положении. Я, в каком-то смысле, тоже. Однако, по неизвестной причине, о которой я пока не готова у него спросить, он носит в точности такое кольцо, как то, которое подарил мне, сказав, что купил его в ремесленной лавке в Плимуте, потому что девушка, которая его изготовила, была местная и звали ее Элинор. Мне надо как можно скорее взять себя в руки, и я это сделаю. Я смогу. Очень неприятно осознавать, что я так и не забыла его — даже совсем наоборот, — но я уверена, что и он тоже не забыл обо мне, и поэтому мне нельзя постоянно спрашивать себя, в порядке я или нет, ведь это все равно что трогать языком больной зуб, и если я буду так делать, то просто сойду с ума.

Она притормозила перед школьным подъездом, отчего машина резко содрогнулась. Маргарет теперь приходилось оставаться в школе на вторую половину дня и прямо там делать уроки — «Это ужасно несправедливо, с какой такой стати, когда Томас всегда может приехать и забрать меня, он сам сказал, ты ужасно, ужасно противная», — чтобы Элинор могла забирать ее после работы и привозить домой. Маргарет уже стояла на тротуаре в перекошенной на один бок форменной юбке и сердито копалась в своем телефоне. Она во все глаза вытаращилась на автомобиль.

— Ты же не хочешь сказать, что это чудовище наше?

Элинор похлопала ладонью по пассажирскому сиденью.

— Залезай!

— Шутишь? Это ведь просто утиль. Что обо мне подумают друзья!

— Подумают, что тебе везет: не надо ездить в переполненном автобусе. Как прошел день?

Маргарет вздохнула и потянулась за ремнем, чтобы пристегнуться.

— Фигово.

— Что?

— Ты слышала.

— Что значит, — строго переспросила Элинор, — «фигово»?

Маргарет развернулась к сестре и громко повторила:

— Фи-го-во. Значит, плохо.

— А-а.

Маргарет снова взялась за телефон.

— Вот, глянь-ка.

— Не могу, Магз, я же веду машину.

— Нам надо ехать не домой, а в Бартон-парк.

— Зачем?

— Мама просит. Она прислала СМС. Там Джонно, и миссис Джей, и все остальные. Нас зовут познакомиться с еще одной дочерью миссис Джей. В этом роде.

Элинор тихонько застонала.

— Ну почему именно сегодня?

— Вот и я думаю. Достаточно того, что Эд уезжает, так тут еще это. — Она снова вздохнула. — В нашей школе у всех нормальная жизнь, а у меня черт-те что.

Элинор похлопала ее по коленке.

— Бедняжка!

— Конечно, тебе-то все равно, — рассерженно бросила Маргарет. — Тебя ничего не колышет.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, — сказала Маргарет, — что тебя ничем не выбьешь из колеи. У тебя всегда все тип-топ. — Она искоса взглянула на Элинор. — Так или нет?

— Какой ужасный дождливый день, — громогласно воскликнул сэр Джон, стоявший в дверях, целуя их всех по очереди, пока они проходили мимо него в холл Бартон-парка. — Льет как из ведра.

Он ухватил Марианну за руку.

— Слишком сыро для твоей обычной прогулки в Алленем, да?

В ответ она одарила его мрачным взглядом исподлобья.

— Зато у нас сегодня вечеринка! — объявил сэр Джон. — И гости! И еда, и вино, и камин разожжен! Жаль только, бедняга Билл до сих пор не может вырваться из Лондона.

Из библиотеки послышался шум, и в дверях появилась миссис Дженнингс, а за руку с ней очень миниатюрная, очень хорошенькая и, очевидно, беременная молоденькая женщина.

— Дорогие мои! Знакомьтесь, это Шарлотта.

Сэр Джон обнял свояченицу за плечи.

— Ни дать ни взять персик, правда?

Белл, сообразив, чего от нее ждут, сделала шаг вперед и поцеловала Шарлотту в щеку.

— Это точно.

Шарлотта выглядела польщенной.

— Да уж, персик! И какой большущий! Мне рожать только под Рождество, а я уже просто необъятная. Хуже кита, выброшенного на берег. — Она звонко рассмеялась. — Хотя нет, зачем же так обижать китов!

Элинор улыбнулась ей в ответ. Шарлотта казалась такой очаровательной и такой веселой — в отличие от своей более рослой, стройной и не менее хорошенькой сестры. Элинор поискала глазами Марианну. Та стояла, разглядывая висевшую на стене картину — мальчик в синих брюках, а рядом с ним породистый пес, — и выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.

Элинор тихонько позвала:

— Эм?

Марианна тяжело вздохнула и отошла еще дальше.

— Оставь ее, — театральным шепотом посоветовал сэр Джон. — Позволь спокойно потосковать в одиночестве.

Шарлотта Палмер привстала на цыпочки, словно пытаясь привлечь внимание Марианны.

— По мне, так ты нашла великолепный объект для страданий! — провозгласила она. — Он просто потрясающий! Честное слово, даже лучше Джорджа Клуни. Уиллз великолепен. Кстати, в Лондоне он живет по соседству с нами.

Марианна по-прежнему не сводила глаз с картины, но отсутствующее выражение немедленно исчезло с ее лица, сменившись напряженным вниманием.

— Вовсе нет, — послышался вдруг чей-то голос из библиотеки.

Все они, как по команде, обернулись. На пороге стоял молодой мужчина в деловом костюме, пристально смотревший в экран своего Blackberry.

— Ну почти, — с очаровательной улыбкой сказала Шарлотта. — Подумаешь, за углом.

— Джон Уиллоби, — сказал мужчина на пороге, по-прежнему не отрывая глаз от экрана, — живет от нас за несколько кварталов. На Кингз-роуд.

Шарлотта, нисколько не смутившись, негромко фыркнула.

— Ну-ка отложи эту штуку, — приказала зятю миссис Дженнингс, указывая на его Blackberry.

Сэр Джон замахал руками.

— Бросьте, миссис Джей, он волен заниматься чем хочет.

Мужчина, похоже, не обратил ни малейшего внимания ни на тещу, ни на сэра Джона; он поднес Blackberry к уху и направился обратно в библиотеку, разговаривая на ходу.

— Каков грубиян! — смеясь, заметила Шарлотта. — Просто кошмар какой-то! Даже не спрашивайте, чем он занимается, — я понятия не имею. Сплошные цифры и таблицы, и этот Blackberry — он словно приклеился к нему. Никогда ничего мне не рассказывает. А уж как заделается депутатом парламента, станет и того хуже!

— Господи! — пробормотала себе под нос Белл. — Депутат парламента!

— Знаю-знаю, — продолжала щебетать Шарлотта, — безумная затея! Особенно с учетом характера Томми. Я хочу сказать, он же ненавидит людей, просто ненавидит, ты согласна, мама?

— Совершенно, — кивнула миссис Дженнингс и разразилась хохотом. — А уж меня он вообще на дух не переносит, особенно теперь, женившись на Шарлотте.

Шарлотта, зарумянившаяся от смеха, наклонилась к матери.

— А самое смешное, правда, мама, что ему придется делать вид, будто он заботится о своих избирателях, чтобы они проголосовали за него! Какой вздор! Только представьте, — она подняла пухлую ручку и принялась чертить ею в воздухе, — Томас Палмер, депутат парламента, и это на фирменной писчей бумаге палаты общин. Умереть со смеху! Правда, он говорит, что не даст мне ни малейшей возможности этим похвастаться. Даже близко такого не допустит. По-моему, ужасно забавно, вы согласны?

Элинор механически кивнула. Маргарет, стоявшая возле нее, затопталась на месте.

— А можно мне… можно…

— Сбежать? — жизнерадостно подхватил сэр Джон. — Смыться?

Маргарет кивнула.

— Вот ведь неугомонная! — торжествующе заключил он. — Давай, беги наверх, поищи детей. Боже, Белл, ты точно так же не можешь справиться со своими дочками, как Мэри с нашим хулиганьем. А теперь прошу внимания! Как насчет легкого ужина?

— Похоже, — после ужина обратилась Шарлотта Палмер к Элинор, — вам сегодня здорово повезло. Сидели с Джонно по одну руку и с Томми — по другую. Вот это удача!

— О, — слегка опешила Элинор, — все было и правда хорошо, но…

— Он от вас в полном восторге, — продолжала щебетать Шарлотта. — Следующим шагом будет приглашение к нам на Рождество, вот увидите!

— Ну что вы, я вовсе…

— Он обожает собирать вокруг себя интересных людей. Просто обожает! Только уж постарайтесь не разбить и его сердце тоже, кажется, тут их и без того хватает.

Элинор наклонилась к Шарлотте и, перейдя на шепот, спросила:

— Вы… вы знаете Уиллза?

Шарлотта заулыбалась.

— Уиллза все знают.

— Да что вы?!

— И мне прекрасно известно, почему вы о нем спрашиваете. Да-да, известно! Не только потому, что он красавчик и…

— Я спрашиваю потому, — твердо остановила ее Элинор, — что хочу больше о нем узнать.

— Ну, естественно! — смеясь, ответила Шарлотта. — Вы хотите больше узнать о нем, потому что у вашей сестры с ним роман!

Элинор бросила быстрый взгляд на другой конец стола, где ее мать пила кофе с Мидлтонами и миссис Дженнингс.

— Не стоит обращать слишком много внимания на них и на то, что они говорят.

— О, я и не обращала, — с легкостью согласилась Шарлотта. — Я прожила с матерью почти тридцать лет — не забывайте об этом! Мне вовсе не она сказала, а Билл Брэндон. Вы ведь знаете Билла Брэндона?

Элинор была потрясена.

— Билл Брэндон рассказал вам…

— Ага! В Лондоне. В понедельник. Мы встретились абсолютно случайно: я что-то покупала на Бонд-стрит, а он шел на какую-то встречу, очень торжественную, кажется, в Королевскую академию, и мы с ним разговорились о Бартоне и обо всех вас, а я сказала, мол, мама говорит, вы все ужасно хорошенькие, а одна даже успела закрутить интрижку с Уиллзом, а он ответил… — она прервалась на полуслове.

— Что? Ответил что?

Шарлотта прижала ладонь к губам, словно пытаясь сдержать новый приступ смеха.

— Представляете, я не помню! Может, он вообще промолчал! Может, я просто по его взгляду поняла, что так и есть? Ну, в любом случае это не имеет особого значения. То есть, я имею в виду, для всех, кроме него. Для него-то имеет, и еще какое. Бедняга Билл!

— Почему же? — натянуто спросила Элинор.

— Ну, — по-прежнему жизнерадостно воскликнула Шарлотта, — по словам мамы, он тоже увлекся вашей сестрой. Вы не представляете, какой он романтичный, хоть немного и староват. — Теперь уже она наклонилась вперед, насколько позволял выступающий живот. — Должна вам кое в чем признаться: мама и Джонно пытались свести нас с ним, когда Джонно женился на Мэри, но потом мама поняла, что я совсем не гожусь на роль миссис Брэндон. Мне с ним было бы чертовски скучно. Бррррр, даже подумать страшно!

— Так вы, — с трудом выдавила из себя Элинор, — встречались? С Биллом?

Шарлотта изумленно вытаращилась на нее, а потом откинулась на спинку стула, разразившись хохотом.

— О мой бог, конечно нет! Он даже ни разу не предложил мне сесть рядом с ним. Хотя, по-моему, я нравилась ему. Но мне так хорошо с Томми! Он такой лапочка! Даже несмотря на то, что редко со мной говорит.

Тут словно по волшебству рядом с ними материализовался Томми Палмер, по-прежнему с Blackberry в руке. Словно не замечая Элинор, он обратился к жене:

— Это не имеет никакого смысла, ты все равно никогда не слушаешь.

— Вот видите? — радостно воскликнула Шарлотта, обращаясь к Элинор. — Видите?

— …поэтому я и предпочитаю молчать. Зачем расходовать слова втуне. — Он протянул жене пустой стакан из-под виски. — Пойди-ка, Чарли, налей мне еще. Я женился на тебе не из-за твоего ума, а из-за твоего тела. По-моему, это очевидно.

Шарлотта с трудом поднялась со стула и взяла стакан из его рук. Потом наклонилась и примирительно чмокнула мужа в щеку.

— Ну видите? — снова обратилась она к Элинор. — Разве он не прелесть?

Томми Палмер даже не обернулся к жене. Вместо этого он пристально посмотрел на Элинор. Взгляд его был на удивление добрым.

— Как вы? — поинтересовался он.

Изумленная, Элинор пробормотала:

— Хорошо… Хорошо, большое спасибо, мы…

Он улыбнулся. Потом, кивнув на жену, сказал:

— Знаете, у этих Дженнингсов золотое сердце, но они толстокожи, как африканские гиппопотамы. Им и в голову не приходит, что развеселые вечеринки в Бартон-парке не то развлечение, о котором вы мечтали.

Элинор взглянула на Шарлотту. Та, нисколько не смутившись, продолжала радостно смеяться. Элинор растерянно произнесла:

— Большое спасибо. Я хочу сказать… все так к нам добры… — Она замолчала.

Томми Палмер положил свободную руку на голову жене.

— Делать добро для них так же естественно, как дышать. Но вот воображения они напрочь лишены, видно, фея-крестная позабыла о нем, собираясь к ним на крестины. — Он едва заметно, без намека на игривость, подмигнул Элинор. — Иными словами, вы должны знать, что у вас есть союзник. На случай, если вам таковой понадобится.

Запинаясь, она пробормотала:

— С… спасибо. — Томми снял руку с макушки Шарлотты и помахал ею в воздухе.

— Не благодарите. Просто запомните это. Так что, Чарли, где мой виски?

Из своей спальни, где она наигрывала на гитаре прелюдию Вилла-Лобос — очень навязчивую и до крайности меланхоличную, — Марианна слышала, как мать разговаривает по телефону. Судя по всему, с Джонно: несмотря на то, что на нем лежало руководство компанией, он обязательно звонил каждое утро, чтобы доложить последние сплетни и разузнать, что происходит у них. Марианна почти презирала его за такую низменную склонность, сравнивая с Уиллзом, который, хоть и любил порой позлословить у кого-нибудь за спиной, компенсировал излишнюю язвительность любовью к искусству, что для нее было очень важно. Они могли часами беседовать о поэзии, пейзажах, истории с ее романтизмом и, конечно же, о музыке. О, музыка! Как-то раз он даже пробовал сыграть на ее гитаре: конечно, если говорить честно, ему было далеко до Эда или Билла Брэндона, зато как он чувствовал музыку! С гитарой в руках, Уиллз спросил Марианну:

— А на пианино ты тоже играешь?

Она удивилась:

— Ну, я могу. Но предпочитаю все же гитару.

Посерьезнев, он заглянул ей в глаза.

— Я очень рад.

— Правда?

— Понимаешь, пианино делает музыканта каким-то… отстраненным. По крайней мере, мне так кажется. С гитарой в руках становишься, наоборот, более страстным, открываешься для чувства. — Он склонился к ней. — Ты ощущаешь ее вибрацию, когда играешь?

Она кивнула. Потом мягко сказала:

— Конечно, я ее ощущаю. Ощущаю тон.

Его лицо было совсем близко.

— Это так чувственно! Так сексуально, — жарко шепнул Уиллз.

Марианне стало трудно дышать. Она попыталась понять, что с ней происходит. Воспоминания о подобных мгновениях таили в себе одновременно и муку, и блаженство. Постоянно возвращаясь к ним, она лишилась способности с головой погружаться в музыку — если ей и хотелось сейчас куда-нибудь погрузиться, так только в его объятия. Потом пришли слезы, принесшие вместе с облегчением еще и тоску, и жалость к себе, и новые воспоминания, которые накрыли ее словно волной, и…

— Марианна! — крикнула с лестницы Белл.

Марианна подняла голову, шмыгая носом.

— Иду!

Она положила гитару на кровать, вытащила носовой платок из коробки, стоявшей на столе, и высморкалась. Потом, скомкав платок в шарик, промокнула им глаза и подошла открыть дверь.

— Что, мам?

Белл увидела ее заплаканное лицо.

— О, дорогая…

— Все в порядке.

— Ты снова плакала. Деточка моя!

— Почему он не звонит? — простонала Марианна. — Почему не отвечает на электронную почту? И даже на СМС? Почему хотя бы не даст знать, что просто жив?

Белл сделала пару шагов вверх по лестнице.

— Он обязательно ответит, дорогая. Вот увидишь. Наверняка произошло что-то очень серьезное, и он стремится тебя уберечь.

Марианна всхлипнула.

— Прости меня. Извини, что снова начала.

— Как бы мне хотелось тебе помочь!

— Ты помогаешь, — сказала Марианна. — Ты так добра со мной! Все, все очень добры. Даже эти идиоты из Бартон-парка, которые постоянно меня дразнят. Я же понимаю, что никто из них не желает мне зла: просто они слишком глупы, чтобы понять, как бестактно поступают.

— Джонно, кстати, только что звонил.

Марианна присела на верхнюю ступеньку.

— Надо же, какой сюрприз, — слабым голосом откликнулась она.

— Как обычно, в приподнятом настроении. Не успела за Палмерами захлопнуться дверь — они уехали сегодня утром, — а он уже в ожидании новых гостей. Это вроде крестница последнего мужа миссис Дженнингс, с сестрой. Обе твоего возраста, так что Джонно приглашает нас на ужин в субботу.

— Нет, — отрезала Марианна.

Белл улыбнулась.

— Я сказала то же самое. В том смысле, что дальше так продолжаться не может. Я сказала, что мы больше не примем ни одного приглашения из Бартон-парка. Просто недопустимо и дальше злоупотреблять их гостеприимством, пока мы не отплатим хотя бы за его малую долю.

— Мама, то есть ты…

— Да-да, — торжествующим тоном объявила Белл, — в субботу они все придут к нам на ланч, за исключением детей, слава тебе, Господи, в том числе обе их гостьи.

Марианна тяжело вздохнула.

— Представляю себе.

— Нет, дорогая, — возразила Белл. — Ты их не знаешь. Может, они тебе понравятся. В конце концов, их появление очень кстати: ты хоть немного отвлечешься. Их зовут Люси и Нэнси. Люси и Нэнси Стил.

После школы Маргарет собиралась поехать с ночевкой к подруге, поэтому — с нажимом напомнила она — Элинор не нужно ее забирать. Поездке предшествовали долгие переговоры по телефону и бессчетные заверения в абсолютной благонадежности принимающей стороны; в конце концов, чтобы развеять последние сомнения Белл, Элинор пришлось в свой обеденный перерыв доехать до дома, где жила подруга, и переговорить с ее матерью, дабы самолично убедиться, что сестре ничего не грозит: дом собственный, отдельный, в благополучном районе, а семья полностью заслуживает доверия. Слегка смущаясь, Элинор попыталась извиниться перед матерью подруги:

— Понимаете, мы тут совсем недавно, и Магз ходит в эту школу всего пару недель, так что…

Женщина рассмеялась и похлопала Элинор по плечу.

— Я все понимаю, дорогая. Никаких проблем.

Но даже получив подтверждение их совершенной респектабельности, Белл не успокоилась и продолжала названивать Элинор, поэтому, в очередной раз услышав сигнал телефона, та схватила трубку, не глядя на экран, и воскликнула сердитым тоном:

— Ну что еще, мам?!

— Это Джонно, — раздался в трубке голос сэра Джона.

— О боже! Извините. Мне очень жаль. Семейные дела.

— Как я тебя понимаю! Уж поверь мне. Кстати, именно поэтому я и звоню.

Элинор ощутила укол тревоги.

— То есть?

— Мне дали от ворот поворот, — сказал сэр Джон. — Твоя мать.

— В каком смысле?

— У меня тут целый выводок очаровательных барышень, а твоя мама отказалась привести вас к нам, чтобы вместе поужинать.

Элинор судорожно сглотнула.

— Вы и так к нам очень добры. Мы же были у вас буквально…

— Слушай, — перебил ее сэр Джон, — будь моя воля, вы бы ужинали у нас каждый день, честное слово. Но я не могу переубедить твою мать. А этим бедняжкам, конечно, скучно в нашей компании, хотя они, надо сказать, великолепно занимаются с детьми. Просто великолепно. Говорят, обожают малышей — и, похоже, так оно и есть. Удивительно! Так вот, слушай. Я позвонил, поскольку подумал, что раз уж твоя мать и Марианна отказались прийти, почему бы тебе не заскочить к нам по дороге домой?

Элинор зажмурила глаза.

— Это очень мило, но…

— Никаких «но»! И думать не смей!

— Джонно, — сказала Элинор, открывая глаза, — это и правда очень мило с вашей стороны, и я с удовольствием познакомилась бы с ними. Но я совершенно вымоталась. Я…

— Вот и подкрепишься, если останешься на ужин!

— Нет, — ответила Элинор чуть более резко, чем намеревалась. — Нет.

На другом конце провода повисла короткая недоуменная пауза. Потом она услышала, как сэр Джон что-то говорит своей секретарше. Но тут его голос снова прогрохотал ей в ухо:

— Тогда заезжай к нам выпить.

— Ну…

— Отлично, — заключил он. — Великолепно. Договорились. Заедешь выпить у нас по пути с работы.

Элинор вздохнула. Сэр Джон уже повесил трубку. Она медленно опустила телефон на нижнюю полку своей чертежной доски.

Тони Мазгроув посмотрел на нее поверх очков.

— Проблемы с ухажером? — спросил он.

Элинор состроила гримасу.

— Если бы!

В гостиной Бартон-парка царил полнейший хаос. Там было слишком жарко, слишком пестро и слишком шумно от кричащих детей — по крайней мере, по мнению Элинор. Две молоденькие девушки, одетые — не могла не отметить Элинор — по последней моде, сидели на полу, пытаясь схватить одного из детей, носившихся вокруг, а на диване чуть поодаль расположилась Мэри Мидлтон в нарядном кашемировом платье цвета сливок, удовлетворенно наблюдавшая за их возней.

Сэр Джон вскочил с кресла, не выпуская стакана виски из рук, чтобы поприветствовать ее.

— Добрый вечер, красотка, и добро пожаловать в наш вертеп. Джину с тоником?

— Я бы предпочла что-нибудь безалкогольное, — отозвалась Элинор.

— Ни в коем случае! — воскликнул сэр Джон. — Нет! Ты же убьешь все веселье. Выпей вина, раз уж отказалась от джина. Пойду принесу бутылочку. И не смей возражать! Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда мне перечат.

Элинор пожала плечами, уступая его напору.

— Ну хорошо.

— Вот и молодец. Так гораздо лучше. Сейчас вернусь.

Элинор окинула взглядом гостиную. Одна из девушек, сидящих на полу, с хорошеньким остреньким личиком, обрамленным тщательно завитыми локонами, поймала ее взгляд, поднялась и пошла к Элинор, протягивая руку и улыбаясь. На руке позвякивали браслеты с подвесками; ноготки сверкали безукоризненным маникюром.

— Кажется, Элинор?

— Совершенно верно.

— А я Люси. Люси Стил. — Она обернулась и посмотрела на другую девушку. — А это моя сестра Нэнси. Крестница покойного мистера Дженнингса.

Элинор кивнула.

— Мы приехали на выходные, — продолжала Люси. — Чудесный дом! Ты обязательно должна посмотреть мою спальню. Там запросто поместится вся наша квартира, честное слово! И ребятишки — до чего славные! Ни минуты на месте не усидят.

— Это уж точно.

— А хозяйка так просто великолепна, — воскликнула Люси. — Ты согласна? Я имею в виду леди Эм. Какие наряды, а фигура! Ни за что не подумаешь, что у нее четверо детей, правда? Потрясающе.

Элинор посмотрела на Мэри Мидлтон, сидевшую на диване в другом конце гостиной. Та в этот момент наблюдала, как двое ее старших сыновей пытаются повалить сестру Люси на ковер — один из них при этом изо всех сил тянул ее за волосы, — однако и не думала призывать их к порядку.

— Как, по-твоему, с твоей сестрой все нормально? — обеспокоенно поинтересовалась Элинор.

Люси бросила беглый взгляд через плечо.

— О, Нэнси в полном порядке. Она способна сама позаботиться о себе.

Тут Нэнси издала негромкий, но отчетливый крик боли и схватилась за голову руками. Мэри без особой поспешности привстала с дивана и ласково пожурила детей:

— Мальчики, будьте осторожнее!

— Ну-ка кыш! — взревел сэр Джон, как раз возвратившийся в гостиную; в одной руке он нес для Элинор бокал вина размером с небольшое ведерко. — Оставьте бедняжку в покое, сейчас же!

— Джонно, — неодобрительно покосилась на него жена, — они просто играют, благослови их Господь!

Нэнси Стил кое-как поднялась на ноги и оправила костюм. Потом храбро улыбнулась, продемонстрировав длинные, неестественно белые зубы.

— Все ок, — выдохнула она. — Я в порядке. Детишки в порядке. Без проблем.

— Нэнси, — сказал сэр Джон, — познакомься с Элинор. Элинор живет…

— Ой, — перебила его Нэнси, подходя к Элинор и протягивая ей руку с длинными акриловыми ногтями, — я же слышала про тебя! Правда ведь, Люс? Ты жила в Норленде, да? Мы все-все знаем про Норленд.

Элинор коротко пожала протянутую руку, стремясь как можно скорее освободиться от нее.

— О!

Нэнси многозначительно посмотрела на сэра Джона. Потом сказала, кивая:

— Да-да! И знаем про мистера Ф. Чесслово!

— Нэнси! — одернула ее сестра.

Элинор упорно не отрывала глаз от бокала.

— Нам все известно! — повторила Нэнси. Она поправила свои идеально уложенные волосы, которые, стоило ей убрать руку, тут же вернулись в прежнее положение. — Мы в курсе, что твоя сестра закрутила роман с настоящим красавчиком, ну а ты следующая. Сюрприз! — Она ловко ткнула сэра Джона локтем в бок. — Мы даже знакомы с мистером Ф! Да, Люс?

Люси отвернулась в сторону и принялась теребить браслеты у себя на руке.

— Разве что немного…

— Люс! Прекрасно знаем! Через дядю Питера.

Внезапно гостиную огласил возмущенный детский рев. Все как по команде обернулись: Мэри Мидлтон держала на руках трехлетнюю Анну-Марию, брыкавшуюся изо всех сил, и взволнованно восклицала:

— Прости, прости, дорогая, глупая мама, неосторожная мама с ее ужасной брошкой уколола малютку Анну, извини, птичка моя, извини, котенок!

Сэр Джон пробился вперед.

— Что случилось?

— Она уколола ручку о мою брошь! Свою крошечную ручку!

Сэр Джон схватил дочь за руку, которой она молотила по воздуху, и попытался ее осмотреть.

— Я ничего не вижу.

— Вот же! — вскричала Мэри. — Вот тут!

Анна-Мария вырвала руку из отцовской ладони, запрокинула голову и с новой силой разразилась отчаянным ревом.

— Эти малыши просто лапочки, — сказала Нэнси Стил.

— Очаровашки, — эхом откликнулась Люси, хотя и не слишком уверенно.

Элинор поглядела на обеих сестер. Потом сделала шаг назад и поставила нетронутый бокал с вином на ближайшую ровную поверхность.

— Думаю, мне лучше уйти, — сказала она. — Не прощаясь. Желаю приятного вечера.

Ей удалось изобразить на лице улыбку.

— Скоро увидимся.

В конце субботнего ланча в Бартон-коттедже, на протяжении которого Марианна не проронила ни слова, глядя в окно поверх голов гостей, Люси Стил последовала за Элинор на кухню.

— Я помогу тебе сварить кофе.

Элинор не без труда сгрузила кучу тарелок из-под пудинга на заставленный посудой стол.

— Не стоит.

— Нет-нет, позволь мне. Только погляди, сколько всего надо перемыть!

— Я привыкла.

Люси и ухом не повела. Она отвернула кран и пустила в раковину горячую воду. Потом, доверительным тоном, сказала:

— Мне очень неловко за Нэнси. Эти постоянные разговоры об ухажерах… Боюсь, они занимают все ее мысли. А тот парень в Эксетере, Брайан Роуз, о котором она все время упоминала, он, видишь ли, хм… в общем, она, конечно, моя сестра, но это уж чересчур. Мне так неудобно! Где у вас перчатки?

— Перчатки?

— Чтобы мыть посуду. Резиновые перчатки. Ну, ты знаешь.

Элинор покачала головой.

— Извини. Мы моем посуду без перчаток. Голыми руками.

Люси принялась сворачивать волосы в импровизированный узел на затылке.

— Не страшно. О чем это я? Ах да, бедняжка Нэнси. К сожалению, она только и думает, что о парнях и о сумках.

— Сумках?

— Ну да. Сумочках, — сказала Люси. Она взяла бутылку с жидкостью для мытья посуды и щедро плеснула из нее в раковину, полную воды. Потом, делая вид, что поглощена своим занятием, принялась взбивать мыльную пену, как будто мимоходом заметив:

— А ты знакома с миссис Ф?

Элинор, счищавшая с тарелок остатки еды, остолбенела.

— С кем?

— С миссис Феррарс. Матерью Эда.

— Нет, — отрезала Элинор. — И очень этому рада. Она же монстр в материнском обличье.

Люси немного помолчала, а потом сказала, отворачиваясь от раковины:

— Очень жаль. Я думала, вы знакомы. Надеялась… что ты сможешь дать мне совет.

Элинор поставила тарелку на стол.

— Извини, — сказала она, — но я не понимаю…

Люси поглядела вниз, на свои мокрые руки. Казалось, ей надо принять какое-то решение. Потом она подняла глаза и в упор взглянула на Элинор.

— Ты умеешь хранить секреты?

— Конечно, но стоит ли…

Люси подняла вверх одну руку.

— Я знаю, что могу тебе доверять, — торжественно провозгласила она. — В тот самый миг, когда ты вошла в гостиную Бартон-парка, я поняла, что ты человек надежный.

— Спасибо, — ответила Элинор, берясь за следующую тарелку, — только я никак не возьму в толк, какой совет тебе нужен и при чем тут миссис Феррарс.

— О, пока ни при чем, — сказала Люси. — Пока ни при чем. Но вскоре все может измениться. Очень, очень скоро.

Она застенчиво улыбнулась собственным мыслям с таким видом, будто выдает какой-то страшный секрет. Элинор отставила тарелки, обошла вокруг стола и встала напротив нее.

— Ты что, встречаешься с братом Эдварда? Ты это пытаешься мне сказать? Вы встречаетесь с Робертом, а он никак не решится рассказать о вас матери?

Люси поглядела в лицо Элинор — широко распахнутыми простодушными глазами. На ее лице сияла улыбка.

— О, — мягко произнесла она, — не с Робертом. Он законченный тупица. Я говорю об Эдварде. — Она сделала секундную паузу и добавила:

— Моем Эдварде.

Элинор застыла на месте. Ей казалось, что все вокруг замерло, даже ее дыхание. Тем не менее, несмотря на шок, она заметила, что Люси пристально за ней наблюдает. Невероятным усилием воли она заставила себя заговорить:

— Надо же…

— Я знаю, — подхватила Люси, — так здорово! Но мне ужасно тяжело держать это в тайне. С тобой все в порядке?

Элинор кивнула. Она ощутила, как по ее телу пробегает дрожь: казалось, будто организм проверяет, способен ли он работать дальше или нет.

— Эд хотел, чтобы я сама тебе рассказала, — продолжала Люси. — Он очень высокого мнения о тебе и твоей семьей. Ты ему как сестра.

— Эд хотел, чтобы ты рассказала мне…

— Ну, я уверена, что он хотел бы, чтобы я тебе рассказала. Ты же знаешь, как трудно ему выражать свои чувства — иногда он меня прямо-таки с ума этим сводит! Но самое главное, что мы… — она многозначительно умолкла.

Элинор, которой хватало сил только на то, чтобы заставлять себя дышать и пытаться не выдать своих переживаний, замерла в ожидании.

— В общем, — сказала Люси, — он мой.

Она отвела глаза, словно мысленно говорила с кем-то, находившимся далеко отсюда.

— Мы с ним, можно сказать, помолвлены. По крайней мере, вот что у меня есть.

Она запустила руку за ворот блузки и вытащила оттуда цепочку, крепко сжимая ее в кулаке, чтобы показать, что собирается поделиться чем-то тайным и сугубо личным.

— Надо же, — снова произнесла Элинор. Собственный голос доносился до нее словно издалека. — Я не знала даже, что вы знакомы, не говоря уже про…

— О да, — кивнула Люси, шагнув поближе к ней. — Да. Мой дядюшка Питер руководит подготовительными курсами в Плимуте. Эд там учился. Он тебе не рассказывал? А мы с Нэнси выросли в Плимуте. Постоянно крутились у дяди Питера. Питера Пратта. Он Эду как отец.

Элинор постепенно приходила в себя.

— Но Эд никогда не говорил, что…

— Само собой! Он же такой застенчивый. К тому же, мать у него настоящая ведьма, поэтому нам пришлось все хранить в секрете, буквально от всех. Но не так давно мы с ним встретились на вечеринке у общих друзей, и я сразу все поняла. В тот самый момент, как его увидела. Я знала, всегда знала! Мы словно и не разлучались. Бедняжка, в тот вечер он так напился! Прямо-таки вдрызг. Думаю, это от радости, что мы встретились снова. Я благодарю Бога, Элинор, что в тот вечер смогла присмотреть за ним — он был в ужасном состоянии.

Она сделала паузу и одарила Элинор шаловливой улыбкой.

— На следующий день мы с ним пошли по магазинам. — Она разжала кулак и показала Элинор цепочку. На ней было кольцо, гладкая серебряная полоса с небольшим зеленым камнем.

— Мы купили их, — сказала Люси, — для нас обоих. Он сначала не хотел покупать себе кольцо — знаешь, обычные мужские предрассудки, мол, это будет слишком по-девчачьи, но я его уговорила. А теперь он пишет мне СМС постоянно. Хочешь посмотреть? Целые сотни. Правда, я не смогу дать тебе их прочитать, но ты же не обидишься? Я сказала, что как только мне исполнится двадцать один — в ту же самую минуту! не могу дождаться! — мы всем-всем расскажем. Если честно, Элли — можно мне называть тебя Элли? — это станет для меня громадным облегчением. Я ненавижу секреты, просто ненавижу! Я жутко подавлена тем, что приходится все хранить в тайне, да еще беспокоюсь, что Нэнси нас выдаст: она такая болтушка и готова всю подноготную выложить первому встречному, а ведь ей одной про нас известно. Бог мой, как только мне вытерпеть!

Элинор посмотрела на нее и спросила с напускным равнодушием:

— Только зачем такая таинственность? Почему вам просто не пожениться?

Люси тяжко вздохнула, взяла первое оказавшееся под рукой чайное полотенце и поднесла его к глазам, словно промокая навернувшиеся вдруг слезы.

— Эд говорит, что сейчас не время. Он не может жениться, пока не определится в жизни. Не хочет обрекать меня на нищету.

— А ты не работаешь?

Люси задрала подбородок.

— Я терапевт.

— Что-что?

— Рефлексотерапевт. Делаю точечный массаж.

— А-а…

— К сожалению, моего заработка недостаточно, чтобы прожить на него вдвоем. При мысли об этом у меня просто сердце разрывается!

Элинор выпрямила спину.

— Не сомневаюсь.

— Я просто подумала, — снова заговорила Люси преувеличенно звонким голоском, — что если ты знакома с его матерью, то сможешь помочь мне ее переубедить. Видишь ли, мы оба так переживаем! Эдвард не показался тебе подавленным, когда приезжал повидаться с вами? Он ведь приехал прямо от меня. Нам так тяжело было с ним проститься! Просто кошмар! Нам необходимо что-то предпринять. Необходимо! Ты согласна?

Кухонная дверь распахнулась: на пороге стояла Маргарет с огромным блюдом из-под их фирменного яблочного пирога.

— Что тут происходит?

— Ничего, — ответила Элинор.

Люси заговорщицки улыбнулась ей в ответ и шагнула к Маргарет, чтобы освободить ее от громоздкой ноши.

— Твоя чудесная сестра, — сказала она, — помогает мне распутать кое-какой сложный узел в моей жизни. Только и всего.

Вытаращившись на нее, Маргарет выпустила из рук блюдо. Потом пожала плечами.

— Мне все равно, — буркнула она.