Разум и чувство

Глава 15

Миссис Дэшвуд навестила леди Мидлтон на следующее утро вместе с двумя дочерьми. Марианна отказалась идти с ними под каким-то не слишком благовидным предлогом, а ее мать, которая не сомневалась в том, что дочь пригласила Уиллоби прийти во время их отсутствия, не слишком ее уговаривала.

По возвращении они обнаружили перед коттеджем кабриолет Уиллоби и его слугу, и миссис Дэшвуд убедилась в правильности своей догадки. Именно это она и предвидела. Но в доме она обнаружила то, что меньше всего ожидала увидеть. Едва они вошли в дом, как из гостиной вышла сильно возбужденная Марианна, прижимая платок к глазам, и, не замечая их, взбежала наверх. Удивленные и встревоженные, они вошли в комнату, из которой только что вышла Марианна, и обнаружили там Уиллоби. Он стоял спиной к ним, прислонившись к камину. Он мгновенно обернулся, заслышав их шаги. Весь его вид говорил о том, что он испытывает те же чувства, что и Марианна.

– Что с ней?! – воскликнула миссис Дэшвуд, как только вошла. – Она заболела?

– Надеюсь, нет, – ответил он, стараясь взять себя в руки. И с вымученной улыбкой продолжил: – Заболеть должен я, так как меня постигло жестокое разочарование.

– Разочарование?

– Да. Я вынужден отказаться от вашего любезного предложения. Миссис Смит этим утром воспользовалась властью, данной богатством, над бедными, зависимыми родственниками. Она дала мне срочное поручение в Лондон. Я только что отправился в дорогу, после того как простился с Алленхеймом, а для утешения заехал проститься с вами.

– В Лондон? И вы уезжаете сегодня утром?

– Теперь же.

– Очень жаль. Но миссис Смит вы отказать не можете. Остается надеяться, что ее поручение не разлучит нас надолго.

Он покраснел, отвечая:

– Вы очень добры! Но я не смогу немедленно вернуться в Девоншир. Я навещаю миссис Смит не чаще одного раза в год.

– А разве миссис Смит – ваш единственный друг? Разве в Алленхейме ее дом единственный, где вы сможете остановиться? Постыдились бы, Уиллоби! Неужели вам нужно особое приглашение?

Он покраснел еще сильнее, потупился и только затем ответил:

– Вы слишком добры.

Миссис Дэшвуд удивленно взглянула на Элинор, которая выглядела не менее шокированной. Некоторое время все молчали. Миссис Дэшвуд заговорила первая:

– Могу лишь добавить, милый Уиллоби, что в бартонском коттедже вам всегда будут рады. Я не настаиваю на вашем немедленном возвращении, так как только вы можете судить о том, как отнеслась бы к этому миссис Смит. Я не подвергаю сомнению ни ваши намерения, ни ваши суждения.

– Мои обязательства, – пробормотал Уиллоби, – таковы, что я… боюсь… не могу тешить себя надеждой…

Он замолчал. Миссис Дэшвуд была слишком удивлена, чтобы говорить, поэтому пауза затянулась. На этот раз ее прервал Уиллоби, который сказал с легкой улыбкой:

– Мешкать неразумно. Я не буду более терзать себя, оставаясь среди друзей, общество которых мне не будет более приносить радость.

Затем он попрощался со всеми и торопливо покинул комнату. Они увидели, как он вскочил в кабриолет и спустя минуту скрылся из вида.

Миссис Дэшвуд не могла говорить от изумления и сразу же вышла из гостиной, чтобы в одиночестве предаться тревоге и волнениям, вызванным этим неожиданным отъездом.

Элинор была встревожена не меньше матери. С недоумением и беспокойством она снова и снова вспоминала то, что только что произошло. Поведение Уиллоби, когда он прощался с ними, его смущение, притворная веселость и, главное, абсолютное нежелание принять приглашение ее матери, выслушанное с неохотой, неестественной для влюбленного, неестественной для него, – все это сильно беспокоило ее. Сначала она боялась, что у него никогда не было серьезных намерений; затем, что между ним и Марианной произошла серьезная ссора. Именно поэтому Марианна могла выбежать в таких расстроенных чувствах из комнаты. Но, с другой стороны, любовь Марианны была такова, что ссора между ними казалась невероятной.

Но каковыми бы ни были причины их разлуки, горе ее сестры не вызывало ни малейших сомнений. Элинор сочувственно представляла себе глубокую печаль, которой вынуждена была предаваться Марианна, не ища в ней успокоения, а, наоборот, считая своим долгом усугублять ее.

Примерно через полчаса вернулась миссис Дэшвуд, ее глаза покраснели, но на лице не было печали.

– Наш дорогой Уиллоби сейчас в нескольких милях от Бартона, – сказала она Элинор, беря в руки рукоделие, – а с какой тяжестью на сердце он уехал.

– Так странно! Столь срочно уехать! Будто бы решил сделать это только сейчас. Ведь прошлым вечером он был так счастлив, весел и мил со всеми. А сегодня после десятиминутной беседы уехал без намерения вернуться. Произошло что-то, о чем он умолчал. Он был не похож сам на себя: говорил и вел себя как-то не так. Вы тоже должны были это заметить. Что могло произойти? Может быть, они поссорились? Почему же еще он так уклонялся от вашего приглашения?

– Уж точно не из-за отсутствия желания приехать, Элинор! Это было видно. Просто это было не в его силах. Я все обдумала и, поверь мне, теперь могу объяснить все, что вначале мне, как и тебе, показалось странным.

– Неужели?

– Да. Я нашла вполне убедительные объяснения всему. Но ты, Элинор, любишь сомневаться всегда и во всем, поэтому тебя они не убедят, я уверена. Но меня тебе не переубедить. Я убеждена, что миссис Смит знает о его чувствах к Марианне, не одобряет их (возможно, у нее на его счет были другие планы) и поэтому отсылает его прочь. Дело было придумано как оправдание его отъезда. Именно так, я пред полагаю, все и произошло. Она не одобряет его привязанности, а он не решается признаться, что помолвлен с Марианной, и вынужден из-за своего зависимого положения уехать из Девоншира на некоторое время. Ты, конечно, скажешь, что, может быть, все и так, а может быть, и нет. Но я не буду тебя слушать, если ты не найдешь другого столь же убедительного объяснения. И что же ты теперь скажешь, Элинор?

– Ничего. Ведь вы предвосхитили мой ответ.

– Значит, по-твоему, все могло быть и так и не так. О, Элинор, твои чувства непостижимы. Ты скорее веришь в плохое, чем в хорошее. Ты скорее сделаешь Марианну несчастной, а Уиллоби виноватым, чем найдешь для него оправдание. А думаешь ты о нем так, потому что он вел себя с нами не столь сердечно, как обычно. И не испытываешь к нему никакого сочувствия после такого удара. Попробуй представить его чувства и сразу поймешь, почему он был невнимателен. Неужели все правдоподобные объяснения следует отвергать заранее только потому, что их можно опровергнуть? И разве человек, которого у нас есть множество оснований любить и никаких – думать о нем плохо, не должен в наших глазах стоять выше обидных сомнений? Почему-то сразу забывается, что могут существовать серьезные причины для подобного поведения, которые, вероятно, некоторое время должны оставаться в тайне. И в чем, в конце концов, ты его обвиняешь?

– На этот вопрос трудно ответить. Однако столь поспешная перемена в человеке наводит на серьезные размышления. Но совершенная правда и то, что для него, по вашему настоянию, можно сделать исключение, а я стараюсь судить обо всех справедливо. У Уиллоби, бесспорно, могут быть вполне веские причины вести себя так, но было бы гораздо естественнее для него сразу рассказать о них. Секретность может быть необходима, но в нем такая сдержанность меня удивляет.

– Но все-таки не вини его за столь чуждое ему поведение, если того требовала необходимость. Но ты правда признала справедливость того, что я говорила в его защиту? Я счастлива, а он оправдан.

– Не совсем. Возможно, их помолвку (если они помолвлены) следует скрывать от миссис Смит, а в таком случае Уиллоби действительно благоразумнее всего некоторое время не возвращаться в Девоншир, но зачем это скрывать от нас?

– Скрывать это от нас? Милая моя, ты обвиняешь Уиллоби и Марианну в скрытности? Странно! Ведь практически каждый день твои глаза явно говорили, что ты укоряешь их за неосторожность.

– Мне нужны доказательства не их чувств, – сказала Элинор, – но того, что они помолвлены.

– Я абсолютно уверена и в том и в другом.

– Но ведь ни она, ни он и словом с вами об этом не обмолвились.

– Мне не требуются слова, когда поступки говорят гораздо яснее их. Разве его поведение с Марианной и со всеми нами, во всяком случае последние полмесяца, не доказывало, что он любит ее и видит в ней свою будущую жену, а к нам питает чувства близкого родственника? Разве мы не вполне понимали друг друга? Разве его взоры, его манеры, его внимание и уважение не спрашивали моего согласия ежедневно? Элинор, милая, разве можно сомневаться в том, что они помолвлены? Как могло подобное прийти тебе в голову? Разве можно предположить, что Уиллоби, зная о любви твоей сестры к нему, оставил бы ее на долгие месяцы, не признавшись во взаимной привязанности? Что они расстались, не обменявшись клятвами?

– Признаю, – ответила Элинор, – что все обстоятельства, кроме одного, свидетельствуют об их помолвке. Но это единственное обстоятельство – молчание обоих – перевешивает для меня все остальные.

– Странно! Должно быть, ты очень низкого мнения об Уиллоби, если после того, как они постоянно и, что самое главное, открыто искали способ побыть вместе, ты все еще сомневаешься в их искренности. Или с его стороны, по-твоему, не было ничего, кроме притворства? Ты думаешь, он к ней равнодушен?

– Нет, так я не думаю. Он должен ее любить, я уверена, что он ее любит.

– Но больно странная любовь, если, как ты предполагаешь, он, когда покинул ее, вел себя бесчувственно и абсолютно безразлично к их будущему.

– Не забывайте, милая мама, что я никогда не считала, что все решено. Признаю, сомнения у меня были, но они постепенно исчезают и скоро могут совсем рассеяться. Если же мы узнаем, что они переписываются, то все мои опасения исчезнут навсегда.

– О, какая уступка! Если ты увидишь их в церкви перед священником, то, возможно, согласишься, что они собираются пожениться. Вот упрямая! Но мне такие доказательства не нужны. По-моему, не произошло ничего, что могло бы оправдать подобные сомнения. Ни тени скрытности, наоборот, все было открыто и на виду. Сомневаться в чувствах своей сестры ты не можешь, следовательно, подозреваешь Уиллоби. Но почему? Разве он не благородный человек с чувствительной душой? Разве он совершил что-то такое, что могло вызвать у тебя тревогу? Разве может он быть обманщиком?

– Надеюсь, нет! Думаю, что нет! – воскликнула Элинор. – Мне нравится Уиллоби, искренне нравится, а подозрение в его нечестности причиняет мне не меньше боли, чем вам. Оно появилось спонтанно, и я не буду поощрять его. Признаюсь, мне не понравилось, что утром он столь мало походил на себя. Он говорил не так, как раньше, а ваша доброта не вызвала в нем благодарности. Но все это можно объяснить его незавидным положением, как вы и сказали. Он только что простился с Марианной, видел, в каком состоянии она ушла, но, опасаясь недовольства миссис Смит, быстро поборол в себе желание вернуться сюда как можно скорее. Он прекрасно понимал, в каком неблаговидном свете представят его в наших глазах отказ от вашего приглашения и ссылка на столь неопределенные дальнейшие планы, поэтому он вполне мог быть смущен и растерян. Но в этом случае откровенное признание в трудностях сделало бы ему больше чести и более походило бы на его обычное поведение. Впрочем, я не могу осуждать чужое поведение только потому, что оно не соответствует моим собственным понятиям и тому, что я считаю правильным.

– Верно. Уиллоби не заслужил нашего недоверия. Пусть мы с ним знакомы недавно, он хорошо известен в этих местах, и разве кто-нибудь хоть раз осуждал его? Будь у него возможность действовать по своему усмотрению и немедленно жениться, действительно было бы странно, если бы он уехал, ничего не объяснив нам. Но ведь дело обстоит иначе. Обстоятельства не способствуют их помолвке, так что неизвестно, когда могла бы состояться свадьба. Поэтому пока, возможно, необходимо держать их помолвку в тайне.

Их разговор прервало появление Маргарет, и Элинор могла на досуге обдумать все доводы матери, признать правдоподобность многих из них и от души пожелать, чтобы они все оказались верны.

Марианну они увидели за обедом, когда она молча вошла в столовую и заняла свое место. Глаза покраснели и опухли, и казалось, что она с трудом сдерживает слезы. Она избегала их взглядов, не могла ни есть, ни говорить, а когда ее мать спустя несколько минут с безмолвным сочувствием погладила ее по руке, не смогла больше сдерживаться и, рыдая, выбежала из комнаты.

Это бурное отчаяние продолжалось весь вечер. Она была совсем без сил, просто потому что даже не пыталась взять себя в руки. Малейшее упоминание Уиллоби и всего, что его касалось, приводило ее в отчаяние, и как мать и сестры ни пытались отвлечь Марианну, это было невозможно, ведь, о чем бы они ни начинали разговаривать, избежать предметов, которые напоминали ей о нем, не удавалось.