Разведчик Линицкий

Доброволец

Зато другой город сыграл в судьбе нашего героя гораздо большую роль. Там он провел детство, туда он не раз возвращался и во взрослой жизни.

На берегу реки Ахтырка, там, где она делает петлю, в обрамлении сосновых боров и небольших озер, крупнейшим из которых является озеро Белое, еще в далеком 1641 году появилась крепость Ахтырка. Поляки вынуждены были построить крепость в противовес русскому острогу Вольнов, как одного из пункта Белгородской засечной черты. Однако же Ахтырка строилась с русской стороны границы, на левобережье Ворсклы. Обе крепости строились для защиты от набегов крымских татар. Место было весьма удачно выбрано: кроме реки, крепость окружали многочисленные озера, осложняющие подступы к ней. Крепость имела форму неправильного четырехугольника. Ее окружала деревянная ограда с пятью каменными и пятнадцатью деревянными башнями, двумя бастионами. Ворота на выездах имели подъемные мосты. Вокруг крепости был вырыт ров и насыпан земляной вал с капонирами по углам. Вода заполняла крепостной ров, придавая крепости островное положение, усиливая ее оборонную способность. Правда, под польской властью город пробыл недолго: в 1647 году по акту разграничения границ Ахтырка отошла к России. Но, уходя, поляки разрушили Ахтырскую крепость и увели оттуда ее жителей, и пришлось город отстраивать заново казаками и крестьянами – бывшими подданными Речи Посполитой, переселившимися с Правобережной Украины на Слобожанщину. И Ахтырка сразу же стала полковым казачьим городом, притом на целое столетие – самым большим и населенным городом Слобожанщины – даже крупнее полкового же города Харькова.

Ахтырка, как и все старинные города Слободской Украины, имела хаотичную застройку. Ядро города составляла крепость, занимавшая доминирующее в стратегическом отношении место, а вокруг разбегались, вписываясь в рельеф местности, кривые улочки с жилыми усадебными постройками, которые располагались произвольно, без определенного регулярного порядка.

А славится Ахтырка своими садами, церквями и монастырями, которых для такого маленького города было довольно много – почти всю, десятиверстную длину города украшают храмы, церкви, церквушки, часовни: добрых полтора десятка. Построенный при императрице Елизавете по плану знаменитого зодчего Растрелли Покровский собор с иконой Ахтырской божьей матери – редкий на Украине образец елизаветинского барокко. В ансамбль собора входят также построенные позднее в стиле классицизма Введенская (она же является и колокольней Покровского собора) и Христорождественская церкви. Последнюю еще называют Графской, так как эта церковь построена на средства графини Анны Родионовны Чернышевой, которая остановилась в Ахтырке по пути в Петербург из-за болезни и здесь же умерла.

Сами горожане так любовно и прозвали свой городок – «зеленая Ахтырка». Хотя Ворскла течет мимо, но в городе есть ее заливы, окруженные старыми ветлами, камышами и зелеными берегами. А помимо этого весь город в садах: нет такого домохозяйства, где бы не было древнего вишневого, яблочного или сливового сада. Особенно красива Ахтырка ранней-ранней весной, когда только прилетали грачи, тогда весь город был полон птичьего гама и крика – гнезда вились не только в садах, но и в городском парке и даже на бульварах.

На севере города есть церковь Архангела Михаила, возведенная в 1884 году. Храм Георгия Победоносца в народе называют Юрьевской церковью. Есть еще и маленькая кладбищенская церковь Жен Мироносиц. Ну и, конечно, стоящий на горе Охтыр древнейший, 1654 года основания Ахтырский Свято-Троицкий монастырь, некогда третий по величине на Украине. Славао красоте монастыря была известна далеко за пределами Российской империи. От монастыря в город к Успенскому собору монахи прорубили пещеры.

Ахтырский монастырь летом – излюбленная дачниками местность: высокие холмы, хорошее купанье, монастырские гостиницы, приспособленные к спокойной жизни, – все это привлекало много публики; «разноцветные барышни» и студенты встречались повсюду – в заливах реки на лодках, на зеленых лужках, в лесу.

А вот как строили Спасо-Преображенскую церковь с высокой колокольней над входом в 1907 году по проекту архитектора Немкина, маленький Леня Линицкий мог наблюдать воочию.

В центре города вблизи Покровского собора находится небольшой городской сад, тенистый, с широкими аллеями, с большой крытой беседкой в центре. Сама просторная площадь замощена булыжником лишь местами, есть места зелени и цветников. По краям – кучи мусора. Грустную картину представляет небольшой скверик рядом с площадью – без зелени, с плохой оградой, весь какой-то захудалый. Везде простые сельские хаты-мазанки, с крышами, крытыми соломой, с выходящими на улицу двумя окнами со ставнями, сплошь покрашенными в коричневый или желтый цвет.

В недавно построенной двухэтажной мужской гимназии на Сумской улице незадолго до начала Первой мировой войны появился новый преподаватель военного дела капитан Ахтырского гусарского полка Василий Сергеевич Родин. Это был типичный царский служака, едва после сорокалетнего возраста получивший в командование роту. Он был среднего роста, худощавый, с ярко-рыжей небольшой квадратной бородой, одет был всегда строго по форме. Говорил тихо и спокойно, но команды подавал отчетливо, громко и точно. На уроки он всегда приводил одного или двух унтер-офицеров, которые демонстрировали упражнения на гимнастических снарядах (параллельных брусьях, коне, кольцах, турнике и буме). Сам капитан показывал упражнения редко, вероятно, из-за возраста.

Гимназисты в большинстве своем очень любили военные занятия, в особенности те из них, которые готовили себя к военной карьере. К этой категории, конечно, принадлежал и Леня Линицкий, сын боевого ротмистра, участника Русско-японской войны. Его усердие было отмечено капитаном, и он вначале был назначен командиром отделения, а вскоре и командиром взвода, т. е. своего класса. Весной Линицкий успешно перешел в 6-й класс.

Но вдруг все изменилось. В ночь на 1 августа 1914 года по всему городу был расклеен высочайший манифест о начале войны с Германией, вероломно напавшей на наше государство и поработившей славянские народы на Балканах. Народ призывался грудью вставать на защиту Веры, Царя и Отечества и освободить от порабощения братьев-славян. Одновременно с манифестом были расклеены приказы ахтырского воинского начальника о призыве по мобилизации на действительную военную службу нескольких возрастов запасных офицеров и военных чиновников, а также объявлялся набор в армию лошадей и транспортных средств. Уже находившийся в отставке ротмистр Линицкий, разумеется, не мог оставаться в стороне, коли речь шла о защите родной земли, и он подал рапорт о возвращении в действующую армию.

С раннего утра мобилизационная машина уже заработала на полный ход. Прежде всего в ту же ночь экстренно были опечатаны все винные склады, казенные винные лавки, пивные и все предприятия, связанные с продажей спиртных напитков. Для некоторых категорий людей это мероприятие оказалось роковым. В первые же дни сухого закона было отмечено несколько случаев скоропостижных смертей привычных алкоголиков, не имевших возможности поддержать сердце «похмелкой». Было много случаев отравления спиртовыми лаками, политурами, одеколонами и прочими суррогатами спиртных напитков.

И только самая верхушка городского общества имела какой-то доступ к запретному, и даже безо всякого ограничения. Их услугами пытались воспользоваться знакомые. К примеру, капитан Борисов, зная о том, что Надежда Петровна Линицкая водила знакомство с заведующим казенной винной лавкой Сахновичем, обратился к ней с просьбой достать хотя бы немного водки, которую он любил выпивать перед обедом по одной рюмке. Но Линицкая не смогла этого сделать, так как и сам хозяин не успел ничего себе взять – так быстро и под строжайшим контролем все было опечатано.

Впрочем, особые охотники до вина где-то находили возможность приложиться к бутылке. Были даже какие-то забавно-трагические случаи, как, например, вот этот. В один из первых дней войны был призван на действительную военную службу Семён Васильевич Сосновский. По просьбе родных его отпустили на сутки домой. Каким-то образом ему удалось достать спиртное. Хорошенько набравшись, он, воспылав патриотическим духом, выбежал на улицу и с криками:

– Бей немецкое отродье! Круши фрицев! – смачивая эти крики еще и отборной бранью, начал бить стекла в квартире Моргенфельдов. Потребовалось вмешательство многих соседних мужчин, чтобы связать и успокоить разгулявшегося призывника. В квартире Моргенфельдов оказались перебиты стекла во всех окнах. Правда, на другой день они были вставлены за счет протрезвевшего Сосновского, который выразил глубочайшее сожаление по поводу этого прискорбного факта. Тем не менее эта скромная патриархальная семья оказалась не на шутку перепуганной, а старики – Карл Христианович и Августина Фридриховна – даже слегли на несколько дней в постель.

Неузнаваемо изменился облик города всего за один день. У всех появились какая-то озабоченность, суетливость, беготня, неудержимое любопытство побольше всего узнать. По городу открылись призывные пункты, куда со всех концов уезда потянулись призывники-лапотники, для этого случая особенно бедно одетые, зная, что собственная одежда будет заменена на военную шинель. За спинами призывников висели заплечные мешки «сидоры» с сухарями и немудреным солдатским скарбом. Призывников сопровождали родители, жены и даже дети. Из особого уважения к призывникам мешки несли родители или жены.

Монархические организации и правые партии в первый же день начали организовывать патриотические манифестации – с иконами, царскими портретами, с флагами и патриотическими лозунгами маршировали они по улицам города с пением гимна «Боже! Царя храни!» и прочими патриотическими песнями. На площади, у здания городской управы, стихийно возникали митинги все с теми же призывами, которые были указаны в манифесте. Во всех церквах города служились молебны о даровании победы «христолюбивому русскому воинству».

Общество Красного Креста организовало краткосрочные курсы сестер милосердия. Благодаря патриотическому подъему в первое время желающих обучиться на этих курсах было много. Форма сестры милосердия стала скоро очень модной, и ее носили не только при исполнении служебных обязанностей, а и повседневно. Даже ходили в ней в гости и на вечера. Она состояла из светло-серого закрытого платья, белого фартука с красным крестом на груди, белой повязки с крестом на левом рукаве и белой же косынки, кокетливо надеваемой под булавку. При комитете Красного Креста был создан также Дамский кружок, который составили в основном жены видных горожан. На средства кружка (23 тысячи рублей) было устроено два лазарета. Дамы помогали также беднейшим семьям погибших воинов.

Гимназисты и учащиеся технических училищ создавали трудовые дружины. Вестей с фронта ждали с замиранием сердца. Свежие газеты расхватывались моментально. Кинематограф из развлекательного зрелища превратился в еще один орган информации, военная хроника показывалась при полных залах.

Скоро в местных газетах, а также в специальных объявлениях, развешиваемых в городе, стали появляться призывы вступать в действующую армию добровольцами, вольноопределяющимися, а также открылся прием на ускоренный курс в военные училища всех родов войск и вновь открываемые школы прапорщиков. Срок обучения в военных учебных заведениях был установлен 4 и 6 месяцев в зависимости от рода войск. Желающих за столь короткий срок получить офицерское звание в первые два года войны также было много.

В первую же военную осень различные добровольные общества, а также дамы-патронессы, в основном жены и дочери высшего чиновничества, буржуазии, офицерши и даже жены купцов начали сбор средств на подарки воинам, организовывали с этой целью вечера, балы, карнавалы, гулянья и прочее. Некоторые женщины создавали артели по пошиву теплых вещей, вязки носков, перчаток, шарфов и т. п. Был брошен клич к населению о сборе теплых вещей, на что горожане откликнулись очень охотно. Много поставлялось индивидуальных посылок с подарками и теплыми вещами.

Туговато приходилось домовладельцам, которые не освобождались от постоя мобилизованных, так как они обязывались обеспечить на некоторое время помещением и обслуживанием какую-то партию призывников. Линицкие от этого постоя освобождались, так как в их домовладении проживал офицер.

Бойко торговали трактиры, чайные и заезжие дворы, где проводили последние часы призывники со своими родными. Владельцы, пользуясь случаем, сумели сбыть много залежалых селедок, колбасы и сыру, баранок, которые не всегда были свежими, но пользовались большим спросом. Пьяных почти не было, но женских слез и истерических криков было в изобилии.

В первые дни войны гимназисты еще не учились, а потому имели очень много свободного времени, чтобы везде побывать и все повидать. Леню Линицкого особенно тянуло на Соборную площадь, где военные комиссии проводили мобилизацию конного состава. В те времена было из чего выбирать. Выводились из барских помещичьих усадеб и частных конных заводов породистые лошади, коней неплохого качества сдавали зажиточные крестьяне.

Армии требовалось очень большое количество лошадей, так как никакой автотяги в те времена не было даже в артиллерии. С первых же дней войны стали печататься официальные бюллетени и телеграммы о ходе военных действий на фронтах. В них больше указывалось о наших победах, о поражении и отступлении вражеских войск с большими потерями в людской силе и технике. В то же время в городе срочно очищались и переоборудовались помещения больниц, некоторых школ и прочих зданий под военные лазареты, как в то время называли госпитали.

Ахтырский полк, в течение двух суток пополнившись запасами, развернувшись по штату военного времени, выбыл на фронт, оставив для формирования маршевых рот штаб будущего 88-го пехотного запасного полка.

Ахтырский гусарский полк считался одним из элитарных в русской кавалерии. В 1812 году ахтырские гусары сражались с наполеоновской армией под Смоленском, Бородино, Вязьмой. Именно этому полку выпала честь открывать парад союзных войск в покоренном Париже. В Ахтырском гусарском полку служил А.А. Алябьев (помните знаменитого алябьевского «Соловья»?). Но, бесспорно, самый известный ахтырский гусар – это многолетний шеф полка Денис Давыдов, командовавший полком с 1814 года. Именно Давыдову принадлежит блестящая идея использования регулярных воинских частей в партизанских действиях. Во главе со знаменитым поэтом-гусаром ахтырцы неожиданно появлялись в глубоком тылу французов, захватывали обозы с провизией и снаряжением, отвлекали на себя внимание противника.

В гимназию вместо ушедшего на фронт Родина, получившего чин подполковника, для преподавания военного дела был назначен подполковник Богатько, оставшийся в штабе запасного полка.

Недолго гуляли молодые выпускники военных училищ и школ прапорщиков. Не дольше чем через один-два месяца они отправлялись с маршевыми ротами на фронты войны. В первые месяцы войны в городе появились прапорщики, досрочно выпущенные из кадрового состава военных училищ, потом приезжали более солидные прапорщики, нередко с университетскими и институтскими значками, из числа вольноопределяющихся запаса и различных льготников. После них состав выпускников менялся уже в худшую сторону – пошли возрастом моложе, а образованием меньше. Количество военных в Ахтырке все прибывало и прибывало. А наскоро сформированные маршевые роты все шли и шли в западном направлении в неведомую даль.

Стал на временный постой и запасный полк. Запасные солдаты, одетые в широкие, нескладные военные шинели или со скатками через плечо, с заплечными мешками, полевыми сумками и неизменными походными лопатками, бессрочными медными котелками. Все было выдано будущим фронтовикам, за исключением оружия, которого уже в 1915 году не хватало. Все эти мужчины в солдатских шинелях шли под командой безусых мальчишек-прапорщиков, рисовавшихся своим положением перед провожающими девицами. В промежутке между игрой духового оркестра запасного полка они заставляли пожилых людей, у которых кошки скребли на сердце, петь нескладные, глупые песни вроде «Соловей, соловей-пташечка-канареечка…» или «Взвейтесь, соколы, орлами»… А запасники не могли ослушаться и тоже пели, а слезы невольно текли по небритым щекам. С боку строя всегда бежали бедно одетые и обутые в лапти жены, отцы, матери, дети, провожая в неизвестность, в никуда иногда единственного кормильца. Провожающие причитали, плача навзрыд.

Еще в период Русско-японской войны 11 мая 1904 года шесть сотен пограничной стражи Заамурского округа были объединены в Сводный конный полк Заамурского округа пограничной стражи, который включили в состав Уссурийской конной бригады. А уже 1–2 июня в боях отличились 42-я, 43-я и 48-я сотни. Из них в основном по окончании боя был сформирован 1-й пограничный Заамурский конный полк.

9 июля 1907 года этот полк получил за блестящую атаку под Вафангоу Георгиевский штандарт образца 1900 года с надписью «За отличие и войну с Японией 1904–1905 годов» – в исключение из правил (поскольку часть эта числилась по Министерству финансов): кайма зеленая, полотнище белое, на лицевой стороне икона Спаса нерукотворного, под иконой надпись отличия на отрезке Георгиевской ленты. В этом полку как раз и служил в те годы ротмистр Леонид Иванович Линицкий. По окончании войны, неоднократно контуженный и раненный, ротмистр Линицкий подал в отставку и вернулся к семье в родную Ахтырку.

Еще в начале 1914 года, когда о вероятной войне большинство среди военных даже не думало, Генеральный штаб спланировал, в случае военных действий, придавать подразделения пограничников войсковым соединениям в качестве кавалерийских и пехотных частей корпусного и армейского подчинения. Причем на пограничников возлагалась не только охрана приграничной полосы, но и разведка, и поддержание порядка среди местного населения, и даже нанесение наибольшего вреда противнику уничтожением сооружений, складов, и препятствованием сборам резервистов и лошадей.

На начало войны, к которой Россия, как это часто случалось в ее истории, оказалась совершенно не готова, именно дальневосточные пограничные части, переподчиненные из Министерства финансов Военному министерству и, в соответствии с этим, переформированные по военному образцу, были наиболее боеспособными, благодаря опыту (пусть и печальному), полученному ими в войне с Японией. Разумеется, прибыли эти полки со всеми своими боевыми штандартами, а многие офицеры и солдаты с Георгиевскими орденами и крестами, Георгиевским оружием и Георгиевскими медалями.

Боевой дух русской армии в начале войны был очень высок, но выявившийся через полгода недостаток боеприпасов отрицательно сказался на уверенности и боеспособности войск. В армии считали, что невозможно победить врага при «молчащей» русской артиллерии. При этом солдаты обрекаются на бессмысленную смерть при полном отсутствии винтовок и патронов. После проведения ряда крупных сражений в Восточной Пруссии, в Галиции русская армия потеряла почти весь кадровый состав офицеров и нижних чинов. В морально расшатанных русских войсках немецкие и австрийские позиции стали считаться неприступными. В столь сложной ситуации требовались свежие силы, которые смогли бы укрепить боевой дух в войсках. Такие надежды были возложены на Отдельный корпус пограничной стражи Заамурского округа, и в начале 1915 года заамурцев перебросили на Юго-Западный фронт.

Пограничники и приняли на себя главный удар врага. Бригады Виленского, Варшавского и Киевского округов были расформированы, а их подразделения переподчинены военному командованию. Так, в боевых расписаниях 1-й и 4-й армий, датированных августом 1914 года, упоминается 13 конных, 16 пеших сотен и 3 конных команды (1-я армия) и 14 конных, 14 пеших сотен пограничной стражи (4-я армия). 1-й и 2-й Заамурские пограничные конные полки составили вторую бригаду Сводной кавдивизии под командованием генерала Георгия Петровича Розалион-Сошальского, а 3—6-й полки – Заамурскую конную дивизию, в которую также входили стрелковый дивизион и артиллерийские подразделения.

К тому времени русские дивизии под давлением австро-венгерских войск отступали за Днестр и Прут. Сдержать их при большом некомплекте личного состава было сложно. По этому поводу начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал от инфантерии Николай Янушкевич в телеграмме № 9595 заметил коротко и ясно: «Юго-Западный фронт должен рассчитывать только на прибывающие Заамурские пограничные полки». Их сразу же и ввели в оборонительные бои, сосредоточив сперва у г. Каменец-Подольский, а затем направив в район впадения реки Стрыпы в Днестр, что дало возможность командующему созданной только в начале марте 1915 года 9-й армии генералу от инфантерии П.А. Лечицкому начать наступление. 4 (17) марта 1915 года был освобожден г. Станиславов (нынешний Ивано-Франковск), а спустя всего десять дней «бой за Залещицкую переправу, – сообщалось в рапорте командующему фронтом, – шел ночью и продолжался весь день». Все атаки австрийцев дальневосточные пограничники с успехом отразили, а переправившиеся в течение ночи четыре сотни пограничного полка 10-й кавалерийской дивизии у села Выгнанка при дальнейшем наступлении после полудня были встречены батальоном австрийской пехоты с батареей и конницей.

Удерживание переправы через Днестр стоило русской армии огромных жертв, однако в соответствии с приказом № 935 от 25 марта (7 апреля) 1915 года по 2-му кавалерийскому корпусу 9-й армии 3-й и 4-й Заамурские пехотные полки под командованием начальника 1-й Заамурской пограничной пехотной дивизии генерал-майора М.К. Самойлова должны были воспрепятствовать противнику переправиться через Днестр во что бы то ни стало.

Сложные задачи были поставлены перед Буковинским отрядом, исходя из которых войскам 9-й армии в конце апреля предстояло самим форсировать столь сложную водную преграду с целью оттянуть на себя часть сил германской армии, участвовавших в Горлицком прорыве. Удар в направлении села Городенка осуществлялся 33-м армейским корпусом, состоявшим из 1-й и 2-й Заамурских пограничных пехотных дивизий с приданным им сводным кавалерийским корпусом, а также 1-м и 2-м Заамурскими конными полками. Прорыв вражеской обороны на этом участке должна была осуществить кавалерия, на которую легла главная тяжесть намеченной операции.

1-я и 2-я Заамурские пехотные дивизии должны были начать форсирование реки у г. Хмелёв утром 27 апреля (10 мая) с тем, чтобы противник был застигнут врасплох. И в образовавшийся прорыв командующий 9-й армией приказал бросить сводный кавалерийский корпус с заамурскими конными полками.

Когда над родиной нависла угроза оккупации, когда война грозила проглотить тысячи жизней соотечественников и тысячи километров родной земли, Леонид Иванович Линицкий не мог сидеть дома. Он написал рапорт и снова запросился в армию, к своим родным заамурцам. Командование пошло ему навстречу – и под его команду поставили сотню 1-го Заамурского конного полка. Там еще некоторые солдаты, а тем паче офицеры помнили его и приняли с воодушевлением.

На дворе апрель, а зима не торопится уступать место весне. Воет ветер, сыплет и тут же тает мокрый снег. Проселки превратились в грязные реки. В эти дни 9-й армии было приказано проявить активность, чтобы облегчить положение правого фланга Юго-Западного фронта.

Свежий южный ветер пропитался влагой от Днестра. Тучи на посеревшем небе предвещали скорую непогоду. От этого и речная гладь покрывалась неуютной рябью. Днестр в этих краях еще не набрал той силы, как в бессарабских степях, но и здесь своими постоянными изгибами напоминал какую-нибудь ползучую змею. А близость Карпат, где и берет свое начало эта большая река, ощущалась в том, что течение Днестра было довольно быстрое. Оттого и не успела еще нагреться вода в реке, и пронизывала до костей тех, кто пытался перебраться с одного берега на другой.

Австрийцы вкупе с немцами весь день 25 апреля вели частные атаки в нескольких местах, но все они были пресечены огнем русской артиллерии, а противник не доводил наступление до полного напряжения, видимо, имея в виду этими частными атаками задержать русских на месте, не допустив их переброску на поддержку левого крыла 3-й армии, против которого, видимо, и готовился главный удар.

В тот же день, 25 апреля 1915 года, генерал-майор русской армии Карл Густав Маннергейм был временно назначен командиром сводного кавалерийского корпуса, в который вошли: 12-я кавалерийская дивизия, Отдельная гвардейская кавалерийская дивизия и бригада Заамурской пограничной стражи – всего восемь кавалерийских полков.

Перед сводным корпусом была поставлена задача форсировать реку Днестр и вместе с Сибирским корпусом вести наступление на город Коломыя.

Ротмистр Линицкий стоял на небольшом взгорке и долго смотрел в бинокль в сторону вражеских окопов, то ли покусывая, то ли облизывая губы. Выискивал слабые места и только головой покачивал от неудовольствия.

– Что, Линицкий, рекогносцировку проводишь? – с едва заметной язвительностью спросил неслышно подошедший сзади ротмистр Васильев из третьей сотни.

Они дружили друг с другом еще с японской. Однажды вдвоем еле спаслись от японского окружения, правда, потеряв при этом немало своих солдат. При этом никогда не теряли возможности друг друга подколоть по мелочи. Они и сейчас жили в одной крестьянской хате.

– Да вот, смотрю, здорово окопались сволочи австрияки. Тройная линия обороны. Боюсь, завтра многих ребят положим.

Васильев также приставил к глазам бинокль.

– Одно утешает, – продолжал, не отрываясь от лицезрения укреплений противника. – Землица-то наша, русская. Не усидит в ней австрияк.

– Да, это не Маньчжурия с Кореей, – согласно кивнул головой Васильев и первым опустил бинокль. – Пойдем-ка назад, Линицкий. Через четверть часа полковник ждет у себя всех офицеров.

– Да, пойдем, – вздохнул тот, опуская бинокль и поправляя френч.

И вдруг улыбнулся.

– А я все-таки разглядел у австрияков одну лазейку.

– Полковнику доложишь?

– А то как же!

Начавшийся с ночи дождь сыграл на руку заамурцам. Форсирование Днестра 1-м и 2-м Заамурскими пехотными дивизиями началось на рассвете 27 апреля. Десятки плотов и понтонов в полной тишине отчалили от левого берега. Лошади словно бы понимали всю важность переправы, стояли молча, лишь переминаясь с ноги на ногу да хвостом отгоняя мошкару, умудрявшуюся даже ночью и при дожде каким-то образом летать. Тучи укрывали своим дырявым пледом луну, а редкие, едва пробивавшиеся сквозь дыры в этом пледе звезды только помогали быстрее приближаться к берегу.

Форсировав Днестр, сводный корпус двинулся на селение Городенка. Пасмурно. Небо покрыто тучами. Движение полков корпуса идет медленно, так как беженцы понемногу захватывают все войсковые стоянки. Многие людские таборы становятся рассадником вшивой заразы.

Стоя в окружении офицеров своего штаба и наблюдая за всем этим, Маннергейм произнес:

– Да, картинки из нравов каменного века. Совсем как во времена аракчеевщины, когда табунами гнали поселенцев через всю Россию. Господа офицеры, вы, наверное, помните рассказ Лескова «Продукт природы»? Теперь та же картина.

Целые дни, а то и ночи болтались офицеры и солдаты в седлах, без горячей пищи и курева. Лес, бездорожье. Люди и лошади выбивались из последних сил. И всюду – в лесах, на полях, по дорогам – разлагающиеся трупы людей. Все это было совершенно непереносимо. Еще страшнее были полевые лазареты. Тут и там носилки, на которых стонут окровавленные люди. Всюду грязь, вонь, отчаяние, беспомощность и страшный беспорядок, с трудом преодолеваемый героическими усилиями врачей и сестер милосердия.

Для солдат полков сводного корпуса продвижение вперед не играло особой роли. Говоря о войне, они всегда болтали о бое – о его удали и ярости, или о бабе (справится ли она с хозяйством, не забалует ли?), или о Боге. Вопрос о том, захватим ли мы чужую землю, которую здесь неудобно было пахать, их мало интересовал. Поэтому настроение нижних чинов оставалось все тем же – как при наступлении, так и при отступлении.

Скрытность сосредоточения и выдвижения к месту переправы, быстрота и четкость действий позволили застать противника врасплох. В образовавшийся в результате успешной атаки прорыв был брошен сводный кавалерийский корпус с заамурскими конными полками.

Наконец, у Городенки головной конный разъезд обнаружил вражеские позиции, которые по приказанию командира Отдельной гвардейской бригады в конном строю атаковали два эскадрона гродненских гусар и бригада пограничной стражи. Головной эскадрон не смог преодолеть проволочные заграждения и попал под убийственный пулеметный огонь. Понеся большие потери, конная группа отступила.

А командир 3-го Заамурского пехотного пограничного полка полковник Циглер вел свой полк под ураганным огнем через германские проволочные заграждения по-скобелевски, верхом. Участники той атаки навсегда запомнили своего командира, старика с развевающимися бакенбардами, ехавшего впереди цепей и кричавшего:

– Помните, заамурцы, что Георгиевские кресты висят на германских пушках, а не на пулеметах!

Солдаты полка дошли до неприятельских позиций – их трофеями стали 2 орудия, 10 пулеметов, в плен было взято 14 вражеских офицеров и 1695 солдат 7-й австро-венгерской армии.

– Не подведи, ребята! – вел свою сотню в бой и ротмистр Линицкий. – Не осрамим штандарты Его Величества!

Едва русские эскадроны подошли к первой линии окопов, преодолев проволочные заграждения, австрийцы в панике бросали ружья, поднимали вверх руки или выкидывали белые флаги. Сердобольные русские солдаты, ничего дурного не подозревая, подходили к австрийцам, дабы пленить сдавшихся и отправить в тыл к своим, но в последний момент некоторые австрийцы снова хватали свои ружья и расстреливали русских в упор. И это было их роковой ошибкой – больше ни одному австрийцу веры не было: такие коварные повадки только озлобили русских солдат и в плен почти уже не брали – расстреливали на месте.

Вот уже и вторая линия окопов опустела от драпавших австрийцев. Дальше началось просто бегство.

Линицкий со своей сотней напал с правого фланга на бегущих австрийцев. Те, не ожидавшие такого, сначала остановились, в шоке и от безысходности поднимая руки. Пока заамурцы одних брали в плен или расстреливали, другие, опомнившись, еще яростнее бежали назад, к своим тылам, периодически приостанавливаясь и отстреливаясь, нанося немалый урон. Таких заамурцы просто рубили. Работал шашкой и ротмистр Линицкий.

Вот уже и Городенки проскочили, преследуя отступающего противника. Устали все: и отступающие, и преследующие их. Но кураж так легко было не остановить. К тому же был приказ командующего Юго-Западным фронтом генерала Брусилова отбросить противника за реку Прут. А приказы на войне нужно выполнять.

Разгоряченный ротмистр Линицкий летел на своем верном четвероногом друге впереди своей сотни, раскрасневшийся, с горящими глазами. Вот и еще какое-то поселение. Он глянул вправо – там со своей сотней мчался его друг ротмистр Васильев. Но тут Линицкий обратил внимание, как поредела сотня Васильева. Неужели и у него такие же потери. Он оглянулся назад: да, урон в сотне немалый, но никто и не думал укрываться от пуль. Линицкий лишь успел повернуться, чтобы оценить путь до ближайшего поселения, и в этот момент почувствовал, как кто-то (или что-то) больно ущипнуло его в грудь. Перед глазами поплыли разноцветные круги, руки отпустили поводья, и Линицкий упал наземь, даже не успев закрыть глаза, в которых застыл весь ужас непонимания и боли, приключившихся с ним.

Его тут же окружили верные заамурцы. Вскоре рядом оказался и верный друг ротмистр Васильев.

Преследование противника продолжалось двое суток. Приказ командующего был выполнен – противник отброшен за Прут. Но потери были тяжелые: 1-й и 2-й Заамурские конные полки из пятисотенного состава были сведены в трёхсотенные. Генерал Брусилов прислал телеграмму: «Нижним чинам, участвовавшим в конной атаке, – мое спасибо и жалую всем георгиевские кресты». И слов на ветер генерал не бросал. 1-й и 2-й Заамурские конные пограничные полки получили необычное отличие: офицеры – золотой гусарский галун на шаровары (так называемый «гусарский зигзаг» шириной в 1 вершок, установленный приказом по военному ведомству № 446 в 1911 году), а нижние чины – оранжевый басон (полувершковой ширины, утвержденный приказом по военному ведомству № 100 в 1909 году). Скорее всего, эти своеобразные лампасы имели целью отразить старые казачьи традиции, свято хранившиеся в среде российских пограничников.

Были и конкретные награды. За отличия при проведении конной атаки у Городенки командир 1-го Заамурского конного пограничного полка П.Н. Колзаков, командир 2-го Заамурского конного пограничного полка А.С. Карницкий, ротмистры Б.-Э.Л. Мосцицкий, А.А. Пяновский были награждены орденами Святого Георгия 4-й степени, а подполковники К.Н. Стоянов, К.К. Ягеллович, ротмистры Л.И. Линицкий, В.А. Васильев, А.А. Левшиновский, Н.А. Люман, М.П. Хабаров, П.Г. Полторацкий, А.Ф. Езерский, штаб-ротмистры Н.А. Базоркин, П.С. Корчинский, В.В. Враштил – Георгиевским оружием.

Спустя почти год после гибели высочайшим приказом от 7 февраля 1916 года Линицкий Леонид Иванович, ротмистр 1-го пограничного Заамурского конного полка, был награжден военным орденом Святого великомученика и победоносца Георгия (посмертно).

Линицкие дали российской армии еще одного георгиевского кавалера. Младший брат Леонида Ивановича Александр Иванович Линицкий еще в 1906 году окончил Николаевскую академию генерального штаба и войну встретил в чине полковника. И тоже был кавалеристом – начальником штаба 4-й кавалерийской дивизии. А в начале 1915 года был при штабе 10-й армии, дислоцировавшейся в Гродно, откуда 1 февраля был послан в Олиту с приказом об отстранении от должности командира конного отряда генерала Леонтовича. А вскоре был назначен командиром 3-го драгунского Новороссийского полка. За отличия в командовании этим полком 12 января 1917 года Александр Иванович высочайшим приказом был награжден Георгиевским оружием. Но к тому времени Александр Иванович Линицкий уже был в чине генерал-майора и в должности начальника штаба Кавказского кавалерийского корпуса, действовавшего в Персии.

Еще один брат, самый младший, Владимир Иванович Линицкий, также был офицером российской армии, дослужившийся в годы войны до чина полковника.

Леня Линицкий возвращался с друзьями из гимназии. По дороге они расставались каждый возле своего дома. Линицкие жили в большом доме в пригороде Ахтырки, который по старинке все еще называли деревней Кириковкой.

Станция Кириковка находилась по дороге из Харькова на Сумы посреди чудесных хлебных полей. «Кириковка, пересадка на Ахтырку!» – возглашает в поезде кондуктор, отбирая у Ахтырки билеты. От этой станции идет ветка верст в двадцать до Ахтырки. Ждать на станции нужно часов пять. Каждое лето урожай, сытость, довольство; здоровый полевой воздух гуляет по станции. Маленький Леня любил бегать на станцию и наблюдать там разные забавные картинки. Вот, к примеру, едущий из Харькова помещик, здоровый, загорелый, сидит и поглядывает с отеческой гордостью на сына, которого везет из Харькова отдохнуть; а сынишка, выше папы на голову, в студенческой тужурке и косоворотке, отсыпается после Харькова и никак не отоспится…

Линицкий добирался домой на извозчике. Расплатившись, он быстро добежал до ворот дома, открыл калитку и сразу почувствовал что-то неладное. Каким-то тяжелым воздухом повеяло от дома. Не встречала его, как обычно, сестра, на веранде не был накрыт стол в ожидании его возвращения. Едва прикрыв за собой калитку, он остановился, расстегнул китель, снял фуражку и, держа ее за козырек, почесал макушку. Навстречу ему выскочила служанка с заплаканным лицом.

– Панычу, татка вбылы! – запричитала она.

Икры ног у Лени задрожали мелкой дрожью. Его отец погиб. На фронте. Он прошел всю японскую, там, на чужой земле, а здесь, на родной, – выжить ему было не суждено.

– Нет! – закричал он и, заплакав, бросился в дом. – Мама, скажите, что это неправда!

Но по лицу матери и сидевшей рядом с ним сестры он понял, что это правда, горькая правда войны.

Ночью у него в мозгу родилась мысль – сбежать из дому, на фронт, отомстить за отца. Его отец в редкие минуты общения, когда либо он сам приезжал в отпуск в родную Ахтырку, либо семья навещала его на самом Дальнем Востоке, а в последние предвоенные годы живя постоянно в городе, всегда приучал не только держать свое слово, но и добиваться поставленной перед собой цели. И Леонид твердо решил бежать в действующую армию.

Но и мать, Надежда Петровна, прекрасно знала характер сына, и потому жестко приказала и прислуге, и дочери следить за Леней. А Леня после гибели отца в считаные дни будто повзрослел сразу на несколько лет. Он понимал, что он теперь остался единственным мужчиной в семье и должен всячески помогать матери. Но и не отомстить за отца он не мог. Он посвятил в свои планы только своего двоюродного брата Сергея Солодовникова. И тот одобрил его план и пообещал помочь ему незаметно выбраться из города и сесть на поезд, идущий на запад. Сергей был сыном родной сестры Михаила Арцыбашева, по мужу Солодовниковой.

И вот спустя два дня после происшедшего Леонид не вернулся из гимназии. Он вместе с Сергеем на извозчике, нанятом братом заранее, умчался в Харьков и там, разузнав, какой из эшелонов идет на фронт, вскочил в тамбур последнего вагона уже тронувшегося поезда.

– Маме пока не говори ничего! – крикнул Леонид Сергею. Тот в ответ лишь кивнул и помахал рукой.

Однако, когда вечером Леонид не вернулся, Надежда Петровна все поняла и тут же направилась в полицейское управление.

Надежда Петровна Линицкая, урожденная Арцыбашева, была любящей, но строгой матерью и решительной женщиной. Она приходилась родной сестрой одному из самых популярных и одновременно спорных и противоречивых в те годы прозаиков и драматургов, Михаилу Петровичу Арцыбашеву. Некоторые его произведения еще до войны были экранизированы, в том числе и самим Ханжонковым, а также переведены на основные европейские языки.

Отец Арцыбашевых, Петр, гвардейский офицер, после женитьбы на польке оставил службу и занял должность исправника в уездном городе Ахтырка Харьковской губернии. Кроме брата-писателя у Надежды Петровны были еще две сестры. Нынешний уездный полицейский начальник с превеликим почтением всегда относился к сестрам Арцыбашевым и, разумеется, тут же пообещал Надежде Петровне, что приложит все усилия, чтобы вернуть домой юного беглеца. И слово свое сдержал – направил срочные телеграммы во все полицейские управления городов, через которые проходила железная дорога до Львова и Станиславова.

На одном из полустанков и сняли с поезда спящего Леню. Под присмотром двух полицейских унтеров его в целости и сохранности доставили в Ахтырку. Надежда Петровна не ругала сына, лишь потребовала, чтобы он пообещал ей больше не совершать таких неосмотрительных поступков.

– Но кто, если не я, отомстит за гибель папы? – упрямо и решительно смотрел сын в глаза матери.

– Ты хочешь, чтобы наша семья лишилась второго и последнего мужчины? – не менее решительно ответила вопросом на вопрос Надежда Петровна.

Леня не посмел с ней больше спорить.

А вскоре Ахтырку оккупировали немцы. Учеба в гимназии прекратилась, и Леонид нашел себе новое занятие. С братом Сергеем и еще двумя друзьями он решил выслеживать немецких офицеров и записывать о них информацию, которую, найдя и наладив связи с харьковскими агентами армейской разведки, туда и передавали. А немецких солдат, стоявших на посту или ходивших в патруле, просто выслеживали и убивали. Так в еще довольно юном возрасте в Леониде Линицком проснулся дух разведчика. Но вся его диверсионная деятельность закончилась после того, как один из раскусивших юнцов немецких офицеров выстрелил в убегавшего Леонида. Пуля больно ужалила его в плечо и вылетела с другой стороны. Сквозное ранение было не таким страшным, но все же Линицкому пришлось пролежать дома целый месяц под строгим надзором матери, сестры и прислуги.

Вот так он и прожил весь шестнадцатый год, раздваиваясь в своих стремлениях и поступках. Но его все равно не покидала мысль о бегстве на фронт. Но, понимая, что мать все равно будет против, он решил немного схитрить. Однажды, придя из госпиталя, расположенного в его гимназии, где он с братом Сергеем под предлогом помощи немецким раненым офицерам выпытывал у них разные сведения, с порога заявил:

– Мама, можете себе представить, Юрченко сбежал на фронт?

– Как сбежал? На какой фронт? Ведь он же еще мальчишка.

– Ну да, мальчишка. А вы знаете, мама, нам господин подполковник Богатько еще до прихода сюда немцев несколько раз рассказывал истории про то, как наши сверстники убегали на фронт в действующую армию.

– Но, вероятно, это не совсем правдивые истории, – мать начала догадываться, к чему клонит Леня. Она смотрела на него уже другими глазами: за последний год он повзрослел и сильно возмужал – настоящий мужчина в семье.

– Отнюдь не сказки, – возразил Леонид и зрачки его от возбуждения расширились. – Об этом регулярно публикует сообщения журнал «Искры». Господин подполковник нам даже зачитал одно письмо – семинаристов Омской учительской семинарии. Вот послушайте, я даже тогда записал, – Леонид открыл свою тетрадку, пролистал ее, нашел нужную страницу и зачитал: «У нас нет ничего того, чем мы могли бы помочь Родине, кроме собственной жизни, и мы готовы пожертвовать ею».

После этого и подобного ему других обращений император Николай II выпустил указ, позволяющий студентам вузов идти добровольцами в армию. И почти сразу же на имя руководителей учебных округов лавиной обрушился поток просьб от учеников выпускных классов с просьбой провести им ускоренные экзамены. Воспитанники училищ, семинарий, гимназий, кадетских корпусов просили у своих руководителей отпустить их на борьбу с врагом. Ребята хотели как можно быстрее попасть на фронт, пока война не закончилась.

Вообще-то дети участвовали в боевых действиях с давних времен. К примеру, в Средние века четырнадцатилетние мальчики становились оруженосцами рыцарей, и в их обязанности входили ночной караул и чистка оружия. В XVIII и XIX веках мальчики, которых называли «пороховыми обезьянками» и которые часто были не старше восьми лет, перезаряжали орудия на военных кораблях. До XIX века включительно мальчики в возрасте от 10 лет служили барабанщиками в армиях разных стран.

В России тоже была своя история юных воинов. Их называли кантонистами. И это были несовершеннолетние, а зачастую и вовсе малолетние сыновья нижних воинских чинов, приписанные к военному ведомству. Обучались кантонисты в кантонистских школах, позднее переименованных в гарнизонные школы, выпускники которых обеспечивали армию строевыми унтер-офицерами, музыкантами, чертежниками, топографами, кондукторами, аудиторами, писарями и всякого рода мастеровыми. В школы поступали солдатские дети от 7 до 15-летнего возраста. Все они сначала обучались грамоте, а затем более способные – артиллерии и фортификации, или пению и музыке, или письмоводству, или слесарному мастерству; менее способные – столярному, кузнечному, сапожному и другим ремеслам. По достижении 15 лет способнейшие оставлялись в школах еще на три года для усовершенствования; остальные назначались на службу в войска. И только Александр II коронационным манифестом в 1856 году уничтожил закрепощение сыновей нижних чинов военному ведомству и запретил название кантонист.

Еженедельный журнал «Искры», выходивший в годы Первой мировой войны, регулярно публиковал материалы, посвященные юным защитникам Родины. Военная хроника сохранила большое количество сообщений и отчетов о юных добровольцах и их подвигах. Воевали вчерашние студенты и гимназисты смело и отважно. Под смертельным ураганом немецкой артиллерии они быстро становились взрослыми, учились переносить различные лишения, холод, голод, смерть своих товарищей. К концу 1915 года среднее количество кадровых офицеров на полк составляло около пяти человек. Те из гимназистов, кто уцелел в мясорубке боев, вместе с кандидатами на замещение офицерских постов направлялись в тыл для ускоренной переподготовки. Через шесть месяцев эти безусые ребята в офицерских погонах уже вели в бой целые роты и батальоны. Многие юноши, не имевшие никакого опыта командования, тем не менее выполнили свой долг, заставив солдат, отступавших под напором хорошо оснащенных немецко-австрийских войск, собраться и сражаться.

Стремясь помочь своим отцам и братьям в защите Отечества, на фронт рвались даже ребята помладше, в возрасте от 7 до 13 лет. Они подносили стрелкам патроны, передавали команды в качестве посыльных, под огнем противника на поле битвы собирали патроны и выносили раненых, участвовали в разведывательных и диверсионных операциях. Мальчишек десятками снимали с поездов, следовавших к линии фронта, отлавливали на железнодорожных вокзалах, объявляли в розыск, как «сбежавших из дома». Большинство из них были возвращены родителям, но попадались и «счастливчики», ухитрившиеся стать солдатами или партизанами. Многие из них вели себя как настоящие храбрецы и заслужили боевые награды – Георгиевские кресты и медали. Портреты вчерашних гимназистов в гимнастерках с новенькими Георгиями на груди будоражили воображение их сверстников, и новые сотни «юных бойцов» бежали на фронт. Так, в 1915 году газеты напечатали портрет мальчика-чеченца Абубакара Джуркаева, 12-летнего учащегося реального училища, ставшего лихим кавалеристом.

Некоторые мальчишки пытались действовать «по закону»: заявления с просьбой зачислить их в действующую армию поступили от всех учащихся восьмого класса гимназии города Либавы, от половины старшеклассников Рижской и Казанской гимназий, от учащихся Пензенского рисовального училища… Гимназист 7-го класса Мазур из города Вильно обратился к командующему 1-й армией генералу П.К. Ренненкампфу с просьбой зачислить его на военную службу. И генерал согласился! Мальчик был оставлен при штабе, где даже сделал важное усовершенствование конструкции телеграфа. А потом он погиб, как погибли во время войны миллионы взрослых солдат и сотни пробравшихся в действующую армию детей.

Малолетние добровольцы бежали из Москвы, Петрограда, Одессы, Киева, Новгорода и даже далекого от фронта Владивостока. Бежали из деревень, казачьих станиц. Побеги на фронт были как одиночными, так и групповыми. В газетах тех лет есть рассказ о сыне жандармского ротмистра из города Двинска, гимназисте Сосионкове, который собрал группу из восьми учащихся и отправился на войну.

Что делали мальчишки на войне? Они были ординарцами, штабными писарями, санитарами, подносили патроны, а иногда становились лихими разведчиками. Был и такой случай: шестеро мальчиков-партизан из Псковской и Новгородской губерний, пробравшись в тыл немецкой армии, воевавшей против 2-й армии генерала А.В. Самсонова, подбили из винтовки вражеский самолет.

– Мама, я решил пойти на фронт добровольцем! – наконец произнес Леонид фразу, ради которой он и затеял весь этот разговор. – Я хочу отомстить за папу. Я буду воевать за веру, царя и Отечество.

– Я тебя никуда не пущу! – решительно произнесла мать. – Я не хочу лишиться и последнего мужчины в семье.

– Но почему ты думаешь, что я обязательно должен погибнуть?

Леонид в упор и не менее решительно посмотрел на мать, и она поняла, что своего решения сын уже не изменит.

В начале 1917 года в возрасте шестнадцати лет Леонид Линицкий добровольцем ушел в действующую армию. Но в штабе армии решили по-другому. Юношу-дворянина, да еще и сына офицера, Георгиевского кавалера, племянника генерала сразу направили на подготовку в учебную команду. Обучение в такой команде было не сахар, но Линицкий не ныл, понимал, что в бою будет гораздо тяжелее.

Если в мирный период подготовка унтер-офицеров для русской армии осуществлялась в полковых учебных командах со сроком обучения 7,5 месяца, то сейчас время было дорого, приходилось укладываться в четыре месяца. Преподавание носило по преимуществу практический характер, на классные занятия отводилось не более 16 часов в неделю. Выдержавшие выпускной экзамен по представлению непосредственных начальников и приказом командира полка производились в младшие унтер-офицеры и назначались на вакантные должности.

Впрочем, ситуация в российской армии в это время в корне отличалась даже от ситуации годичной давности.

1 марта 1917 года (за день до отречения императора Николая II) Петроградский совет издал приказ № 1, отменявший принцип единоначалия в армии и учреждавший солдатские комитеты в воинских частях и на судах. Это ускорило моральное разложение армии, снижало ее боеспособность и способствовало росту дезертирства. Параллельно с солдатскими начали формироваться офицерские организации. Система управления и снабжения армии была нарушена, армия стала малоуправляемой, боевой дух военнослужащих снизился, нарастала усталость от войны. Императорские знаки различия и отличия в вооруженных силах были отменены, а сама армия была переименована в «Революционную армию свободной России». Приказом военного и морского министра Временного правительства Александра Гучкова, по флоту и морскому ведомству № 150 от 21 апреля 1917 года, погоны заменены нарукавными знаками различия и введена новая кокарда, на которой была размещена пятиконечная звезда над розеткой с якорем.

Это было время сплошной агитации – в армейские части пробирались агитаторы от большевиков, эсеров, даже анархистов. И каждый пытался донести до вооруженных мужиков свою точку зрения. Разумеется, не оставались незадействованными и учебные команды. В ту, где постигал азы военной премудрости Лёня Линицкий, зачастили большевики. И до того всегда приверженный чувству справедливости и равенства, Линицкий впитывал слова большевиков, словно губка воду.

Между тем обучение продолжалось.

Руководил полковой учебной командой штабс-капитан Штольц, боевой офицер, неожиданно для самого себя назначенный на эту должность. Еще в мае 1915 года, преследуя внезапно появившийся на охраняемом его ротой участке шпионского аэроплана, Штольц упал с лошади на сквозном железнодорожном мосту, ударился поясницей о рельс. Тогда он не обратил на это особенного внимания. Вскоре, однако, он заболел острым воспалением почек, но подавать рапорт о болезни не стал, надеясь на помощь младших офицеров. И вдруг приказом по полку он был назначен начальником полковой учебной команды. Хорошо понимая смысл этого лестного назначения, он, однако, очень боялся, что почки не дадут ему возможности исполнить перед полком свой ответственный долг. Но полковник все же уговорил Штольца не отказываться.

Главную роль в обучении воинским премудростям все же играли в учебной команде боевые прапорщики и унтер-офицеры.

Линицкому, конечно, было проще, чем бывшим рабочим и крестьянам, призванным на военную службу. Те испытали на себе все, что испытывают солдаты от старших по званию: от нарядов вне очереди, таскания мешков с песком от конюшен до лагерных палаток до мордобоя. Так командир учебного взвода, в котором состоял Линицкий, старший унтер-офицер Бородавкин мог одним ударом кулака сбить солдата с ног, а то и просто выбивал солдатам зубы. И Линицкому порою приходилось заступаться за своих товарищей. На что Бородавкин, обидевшись, однажды завел Линицкого в свою палатку и предупредил:

– Смотри, ваше благородие, я сделаю так, что ты никогда не будешь унтер-офицером!..

– Это мы еще посмотрим, – дерзко ответил Линицкий.

– Ты у меня настоишься под шашкой при полной боевой! – в ответ пообещал Бородавкин.

Линицкий добился встречи с болевшим в тот момент Штольцем – снова дали себя знать отбитые почки.

Штольц, к удивлению Линицкого, увидевшего штабс-капитана впервые, оказался человеком с теплыми глазами и простодушным лицом. Некоторое время они оба изучали друг друга, затем Штольц указал на стул, одновременно спросив:

– Ну что, солдат, в службе не везет?

– Никак нет, господин штабс-капитан. Служба для меня легка, однако же унтер-офицер Бородавкин делает все, чтобы отбить охоту у нашего брата к служению Отечеству.

Штольц удивленно посмотрел на юнца, у которого на верхней губе едва светился пушок.

– Однако же и вы не блещете дисциплиной, господин Линицкий. Хотя кому, как не вам, сыну и племяннику офицеров, знать о жесткой армейской дисциплине.

Линицкий опустил глаза, не найдя, что ответить, и тут же поднялся.

– Да вы сидите, сидите, не бойтесь! Я это к тому, что на вас поступила плохая характеристика. Пишут, что вы за четыре месяца обучения имеете десяток взысканий и называете своего взводного командира «шкурой» и прочими нехорошими словами. Так ли это?

– Да, господин начальник команды, – ответил Линицкий. – Но одно могу доложить, что всякий на моем месте вел бы себя так же.

Линицкий рассказал ему правдиво все, как было.

Штольц внимательно выслушал и сказал:

– Идите во взвод, готовьтесь к экзаменам.

Накануне экзаменов Штольц дал солдатам целый день отдыха, а вечером устроил им развлечение, которое удобно было организовать, пользуясь пребыванием команды в здании немецкого клуба, где была сцена и прочие клубные атрибуты. С участием офицеров солдаты украсили большой зал гирляндами и флагами и вообще горячо приняли к сердцу свой собственный праздник.

Штольц был весьма тронут, когда хор команды, которым дирижировал прапорщик Мацюк, исполнил народную песню «За Уралом, за рекой»:

Ефрейтор Васильев прочитал стихотворение Николая Некрасова «Внимая ужасам войны»:

Рядовой Воробьев исполнил зажигательную русскую пляску.

И в конце все тот же командный хор исполнил романс «Вечерний звон».

После исполнения программы, на которое были приглашены офицеры полка, были уже беспрограммный пляс, веселье, рассказы и прочее. Затем были пряники, сласти и пироги, розданные солдатам днем и вечером… Вечер закончился, назавтра был экзаменационный день.

Экзамены Лёня Линицкий сдал весьма успешно, и ему был присвоен чин унтер-офицера. Настало время прощаться с учебной командой.

Когда команда вернулась с поля домой, чтобы завтра с утра разойтись по ротам, Штольц сердечно попрощался с людьми, искренно поблагодарил офицеров за совместную работу и пошел в канцелярию. Но через некоторое время фельдфебель доложил ему, что выстроенная команда просит его к себе. Немало удивившись этому, Штольц все-таки последовал за фельдфебелем. Один из вчерашних исполнителей, Воробьев, выступил из фронта, вынул из патронной сумки бумажку и прочел штабс-капитану приветствие:

– Ваше Высокоблагородие! По окончании нами учебной команды желаем выразить вам нашу искреннюю благодарность за ваше отеческое отношение и за ваше наставление по отношению службы солдата. И мы всем чувством приняли ваше наставление, которое будет служить нам путем для нашей солдатской жизни. Почерпнув новые силы за короткое время, придя в роты, мы, в свою очередь, окажем помощь своим товарищам и научим их тому, что приобрели от вас в это время, и оно должно послужить для лучшего исполнения долга службы, для защиты Родины, в особенности в настоящее тяжелое время, когда вся Россия, как один человек, встала на защиту дорогого отечества. И, расставаясь с вами, еще раз благодарим за ваше наставление и просим принять на память от нас неценный подарок.

Его солдаты вручили Штольцу художественный серебряный портсигар с монограммой «М. Ш.» и надписью: «Е. В.Б. Штабс-капитану М.Г. Штольцу на память от учебной команды 436 пех. полка. 19 9/IV 17».

Штольц был очень растроган и взволнован. Затем солдаты повзводно благодарили своих офицеров и тоже поднесли им по серебряному портсигару.

Разумеется, с точки зрения закона все, начиная со Штольца, совершили его нарушение, так как офицерам вообще запрещается принимать какие-либо подарки от нижних чинов. Но кто может обвинить их в этом? Как было отказать этим людям, отдавшим, может быть, последние гроши, плакавшим при поднесении? Разве русский человек мог бы понять это подчинение закону иначе, как горькую обиду от гордого, холодного человека?

После прохождения подготовки в учебной команде 16-летний младший унтер-офицер Леонид Линицкий был направлен в район боевых действий, в гвардейский Финляндский полк, где вскоре получил чин старшего унтер-офицера.

5 мая 1917 года был назначен второй состав Временного правительства во главе со все тем же князем Львовым, а военным и морским министром стал Александр Федорович Керенский, в первом составе правительства исполнявший должность министра юстиции.

Керенскому досталось тяжелое наследство.

Два месяца революции успели до предела разложить армию. Бoльшая часть тыловых гарнизонов пребывала в состоянии полной анархии. На фронте процветало дезертирство. Солдаты открыто отказывались подчиняться приказам офицеров, при каждом случае угрожая им физической расправой. Дело быстро шло к катастрофе, но социалисты из Петроградского совета по-прежнему были убеждены в том, что главной задачей момента является дальнейшая «демократизация» вооруженных сил. Очередным шагом на этом пути стала «Декларация прав солдата». Согласно этой декларации, военнослужащие пользуются гражданскими правами во всей их полноте, имеют право состоять в общественных, политических и профессиональных организациях и не могут быть подвергнуты телесному наказанию, не исключая и отбывающих срок в военно-тюремных учреждениях. Было объявлено об отмене военной цензуры, отменялось обязательное отдание чести, вместо чего устанавливалось «взаимное добровольное приветствие». Выражения «так точно», «никак нет», «здравия желаем» и т. д. заменялись общеупотребительными «да», «нет», «здравствуйте».

Вместе с тем в декларации было заявлено, что каждый военнослужащий «обязан строго согласовывать свое поведение с требованиями военной службы и воинской дисциплины». Параграф четырнадцатый устанавливал, что «в боевой обстановке начальник имеет право под своей личной ответственностью применять все меры, до применения вооруженной силы включительно, против не исполняющих его приказания подчиненных».

В конце апреля проект декларации был разослан для ознакомления главнокомандующим фронтами и произвел на них самое гнетущее впечатление. По предложению генерала Михаила Алексеева, занимавшего в ту пору пост Верховного главнокомандующего, 2 мая 1917 года в Могилеве состоялось совещание для обсуждения присланных документов. На нем присутствовали главнокомандующие четырех из пяти фронтов, а также ряд других старших начальников. Общее мнение выразил главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов:

– Есть еще надежда спасти армию и даже двинуть ее в наступление, если только не будет издана декларация… Но если ее объявят – нет спасения. И я не считаю тогда возможным оставаться ни одного дня на своем посту…

В итоге было решено немедленно ехать в Петроград и прямо обратиться к правительству с требованием приостановить развал армии. Два дня спустя, 4 мая 1917 года, в большом зале Мариинского дворца собрались Временное правительство в полном составе и приехавшие из Могилева генералы. Долго ждали представителей Совета. Наконец те прибыли, и совещание началось. Во вступительном слове генерал Алексеев констатировал, что революция привела не к ожидаемому подъему духа, но, напротив, дала оправдание трусам и шкурникам. Выступившие вслед за ним главнокомандующие фронтами привели десятки примеров того, как революционная пропаганда разлагает армию. Представителям Совета оставалось только оправдываться. Кандидат в министры Церетели пытался объяснить предыдущие шаги Совета:

– Вам, может быть, был бы понятен приказ № 1, если бы вы знали обстановку, в которой он был издан. Перед нами была неорганизованная толпа – и ее надо было организовать.

Собравшихся попытался примирить Керенский:

– Тут никто никого не упрекал. Каждый говорил, что он перечувствовал. Каждый искал причину происходящих явлений. Но наши цели и стремления – одни и те же. Временное правительство признает огромную роль и организационную работу Совета солдатских и рабочих депутатов, иначе бы я не был военным министром. Никто не может бросить упрек этому Совету. Но никто не может упрекать и командный состав, так как офицерский состав вынес тяжесть революции на своих плечах, так же как и весь русский народ.

Уезжали из Петрограда генералы в мрачном настроении. Единственная надежда была на то, что Керенский не будет спешить с подписанием «Декларации прав солдата». Сам военный министр последующие дни провел в разъездах. Он успел побывать в Гельсингфорсе, где ознакомился с состоянием базы Балтийского флота, а уже 10 мая отбыл на фронт. На следующий день, находясь в поезде между Петроградом и Киевом, Керенский все-таки поставил свою подпись под текстом «Декларации». Но с ее обнародованием он не спешил.

Получив назначение на пост военного министра, Керенский начинает активно подготавливать июньское наступление, которое, по его замыслу, должно было поднять сильно упавший боевой дух армии. Он активно объезжает части, стремясь воодушевить их, после чего получает прозвище «главноуговаривающего». 22 мая 1917 года Керенский назначает на должность Верховного главнокомандующего генерала Брусилова вместо консервативно настроенного генерала Алексеева.

Керенский начал поездки по прифронтовым городам. После короткой остановки в Киеве Керенский 13 мая прибыл в городок Каменец-Подольск, где должен был собраться съезд делегатов от частей и соединений Юго-Западного фронта. Большой зал городского театра был набит в этот день битком. Один за другим выступали ораторы, представлявшие разные политические группы и партии. Среди них, между прочим, был и будущий большевистский главковерх прапорщик Николай Крыленко. Наконец слово было предоставлено военному министру. Керенский был в ударе:

– Вы – самые свободные солдаты мира! Разве вы не должны доказать миру, что та система, на которой строится сейчас армия, – лучшая система? Разве вы не докажете другим монархам, что не кулак, а Советы есть лучшая сила армии? Наша армия при монархе совершала подвиги: неужели при республике она окажется стадом баранов?

Выступая, Керенский заводил не только аудиторию, но и самого себя. В эти минуты он и сам верил в то, что ведет за собой народ, что его словам внимает вся Россия. Но это не мешало ему рассчитывать свои шаги, умело пользоваться настроением момента. Именно 14 мая, в день своего триумфа, Керенский передал в печать текст «Декларации прав солдата». Одновременно в газетах был опубликован подписанный Керенским приказ о наступлении. Собственно, это не был настоящий приказ, а скорее воззвание, призывавшее быть готовым к активным действиям. Керенский обращался к солдатам: «Вы понесете на концах штыков ваших мир, правду и справедливость. Вы пойдете вперед стройными рядами, скованные дисциплиной долга и беззаветной любви к революции и родине».

На следующий день Керенский в сопровождении генерала Брусилова выехал на передовую. В течение дня он пять раз выступал с речами, каждый раз срывая шквал аплодисментов.

Он, как и всегда, стоял спиной к шоферу в своем шестиместном автомобиле. Его чуть удлиненная голова, сухощавое лицо, аккуратный ёжик волос были далеко видны. Вокруг машины плотно сгрудилась солдатская толпа. Сзади нее виднелись офицерские фуражки и погоны. Один из пехотных поручиков, дважды раненный в боях, приоткрыв рот, большими печальными глазами и полными слез в упор смотрел на Керенского и не только ждал, но как будто бы требовал у него какого-то последнего всё решающего слова. Но словоохотливый военный министр говорил совершенно не те слова. Керенский ратовал за начало нового наступления на фронте.

– Товарищи солдаты, матросы и офицеры! Вас я зову вместе со мной на тяжелый, страшный подвиг: буду вашим последовательным слугой, но важно, чтобы вашим именем я мог показать перед всем миром, что русская армия и русский флот – не рассыпавшаяся храмина, что это не собрание людей, которые не хотят ничего делать, что это сила, которая своей народной мощью и величием духа в отношении тех, кто не захотел бы нас слушать, сумеет показать, что свободная Россия – это не Россия самодержавных проходимцев, это Россия, которая заставит уважать всех и каждого во имя свободной русской республики.

Его широко распахнутые руки то опускаются к толпе, как бы стремясь зачерпнуть живой воды волнующегося у его ног народного моря, то высоко поднимаются к небу. В раскатах его взволнованного голоса уже слышны характерные для него исступленные всплески. Заклиная армию отстоять Россию и революцию, землю и волю, Керенский требует, чтобы и ему дали винтовку, что он сейчас пойдет вперед, чтобы победить или умереть.

И тут к нему пробрался сквозь толпу сослуживцев молоденький, чуть выше среднего роста, темноволосый с густой шевелюрой, прикрытой фуражкой на самой макушке, унтер-офицер и резким взмахом руки протянул Керенскому винтовку.

– Держите винтовку, товарищ министр, ежели просите. И милости просим на передовую. А нам война не нужна! Наш брат, солдат, устал, пора уже домой возвращаться.

Керенский опешил, не зная, как повести себя в этой ситуации. Он оглядывался на своего помощника и шурина Барановского, искал глазами командира полка. А унтер-офицер и не думал отступать – он по-прежнему продолжал протягивать министру свою винтовку.

– Ну что же вы, товарищ министр! Или только на словах воевать решили, а на деле прячетесь за нашими спинами?

Солдаты вдруг одобрительно зашумели, засмеялись, кто-то захлопал, выкрикивая одобрительные слова. Наконец, пришел в себя и командир полка:

– Унтер-офицер Линицкий, прекратить! Как вы смеете так разговаривать с членом правительства?

– А разве я что-то не то сделал? – дерзко ответил Леонид. – Господин министр попросил винтовку, я ему ее даю.

Смех стал еще громче. Раздались крики:

– Правильно! Хватит воевать! Штык в землю и по домам! У германцев с австрияками такие же крестьяне и рабочие, как и мы, нам нечего с ними делить.

Митинг был сорван. Полковник краснел, разводил перед Керенским руками.

– Велите арестовать этого негодяя! – приказал Барановский.

– Всенепременно! Сегодня же! – заверил командир полка. – Он у меня под суд пойдет.

Раздраженный Керенский сел в машину, следом туда забрался и Барановский, хлопнув дверцей.

– Поехали! – скомандовал Керенский.

– Господин министр! Александр Федорович, а как же ужин? – запричитал полковник, но машина уже тронулась с места, и его слов Керенский не услышал.

Глаза полковника налились кровью, он со злостью приказал адъютанту:

– Арестовать унтер-офицера Линицкого! Под суд его!

Оказавшийся рядом с Линицким поручик взял у него из рук винтовку. Солдаты хотели было окружить Линицкого, чтобы защитить его, но полковник уже держал в руках револьвер и выстрелил в воздух.

– Кто посмеет оказать сопротивление, пристрелю на месте. По законам военного времени.

Полковник был настроен весьма решительно, никто не решился противоречить ему. Впрочем, Леонид и не думал сопротивляться, он спокойно, заложив руки за спину, следовал к каменному сараю, где размещалась полковая гауптвахта.

Леонид Линицкий оказался на фронте уже в то время, когда российская армия по сути никаких активных действий не вела. В атаку никто не ходил, лишь лениво перестреливались оба противника, чьи окопы находились друг от друга на расстоянии менее полуверсты. Зато на передовой окопались большевистские агитаторы, непонятно как пробиравшиеся туда. И они здорово делали свое дело. От армейской дисциплины практически ничего не осталось.

А юность и горячность Линицкого отнюдь не являлись в данном случае его союзниками, скорее наоборот. Когда Леонид увидел сидевших за столом суровых, а то и вовсе злых офицеров-судей во главе с самим командиром полка, он понял, что добром этот суд не закончится. Так оно и случилось: за срыв митинга военного и морского министра по законам военного времени его приговорили к смертной казни. Леонид побледнел, задрожал всем телом. Но просить о снисхождении не стал. Впрочем, снисхождение к Линицкому проявил сам суд, когда зачитывался окончательный приговор:

– Принимая во внимание молодость унтер-офицера Линицкого и давая ему возможность загладить собственную вину служением Отечеству, суд решает заменить смертную казнь на службу в штрафном полку.

Линицкому повезло в том смысле, что к тому времени в русской армии были сформированы первые штрафные части (полки и батальоны), куда отправляли не только дезертиров, но и провинившихся в более серьезных нарушениях воинской дисциплины и воинского долга. При этом служба штрафников в штрафных частях того времени была ничуть не слаще, чем в штрафбатах Второй мировой: к примеру, некоторых штрафников приковывали цепями к пулеметам и оставляли прикрывать отход наших войск.

Услышав окончательный вердикт военного суда, Линицкий даже не смог облегченно выдохнуть – не было сил. Как не было сил и стоять на ногах. И если он не упал, то только благодаря необыкновенной силе воли.

В штрафном полку оказалось не так страшно, как поначалу казалось Линицкому. Керенскому таки не удалось возбудить солдат к наступлению на фронте. Соответственно, и штрафники никакого участия в боевых действиях не принимали. Зато их использовали на самых черных и грязных работах, которые изматывали не хуже боев: рыли окопы непонятно зачем, таскали мешки с песком, укрепляя брустверы, восстанавливали разрушенные вражеской артиллерией строения… Линицкий при этом еще и успевал читать. Он наладил контакты с большевистским советом солдатских депутатов и ему приносили брошюры Ленина, Троцкого и других большевистских вождей. По вечерам они с товарищами по штрафному полку обсуждали прочитанное, растолковывали непонятливым отдельные фразы и мысли…

А в это время в России события шли своим чередом: неудавшееся июльское выступление большевиков, после которого на их вождей начались гонения и вообще партия оказалась на грани закрытия, а Ленину с Зиновьевым пришлось тайно покинуть столицу и скрываться то ли в шалаше на станции Разлив, то ли на чердаке дома большевика Емельянова, то ли вообще перебраться в Финляндию; затем было не менее неудавшееся выступление генерала Лавра Корнилова, возжелавшего взять на себя во имя спасения России роль диктатора, однако его, боевого генерала, перехитрил опытный политик, председатель Временного правительства Александр Керенский, сумевший не допустить мятежные войска в Петроград.

В рядах войск, которые вел в конце августа 1917-го на Петроград генерал Корнилов, находились штабс-ротмистр лейб-гвардии Уланского Его Величества полка Александр Александрович Линицкий и корнет Михаил Александрович Линицкий, сыновья генерал-майора Александра Ивановича Линицкого, и двоюродные братья Леонида.

Затем наступила осень. Холодная с дождями и обильным листопадом. Линицкий уже несколько раз подавал рапорт на имя командира полка с просьбой предоставить ему отпуск. Помогла болезнь – простуда. В октябре месяце он-таки добился своего – получил отпуск и тут же отправился домой, в родную Ахтырку, к семейному очагу.

А потом случился вооруженный переворот, к власти пришли большевики во главе с их вождем – Владимиром Лениным. Разумеется, уже ни о каком возвращении ни в какой штрафной полк не могло быть и речи. Леня Линицкий и его мать, Надежда Петровна, облегченно вздохнули. Можно было подумать о том, что же делать дальше.

Впрочем, думать долго не пришлось: конечно, учиться. Леонид отправился в Харьков, где находился один из самых первых университетов в России, и записался на естественное отделение физико-математического факультета Харьковского университета вольным слушателем.