Разведка

Последний из могикан

Ветки кустарника над тропой затрещали, но всё же поддались. «Уф, — выдохнул Егор Антонович. — Веткам им что, с годами только крепче становятся — лишь бы ствол да корни не засохли. А вот люди… годы мои, годы». И тут же мысленно себя одёрнул: ну, годы, ну и что? Никогда себе поблажек не давал и от дела возрастом не отнекивался. Вон в Гражданскую пару лет до семнадцати накинул — а теперь скоро прадедом станет, и возрастом отговариваться совсем стыдно. Да и некому сюда ходить, кроме него. Как помер в прошлом году однополчанин Никифор, так и некому. «Последний из могикан», — усмехнулся Егор Антонович, вспомнив любимую книгу. А ведь и правда последний. Потому раскисать нельзя, никто другой не сделает. И недалеко от города, если по прямой через овраги — совсем недалеко. Не то что по шоссе, а потом через насыпь. Врач как раз для здоровья гулять советовала, мол, свежий воздух для сердца полезен. Недалеко… если бы не три банки краски за спиной.

Проклятый склон наконец-то закончился, рюкзак полетел на землю, и Егор Антонович сел, прислонившись к горячему от июльского солнца памятнику. Надо отдышаться — а потом, пока светло, подкрасить порченые зимой места на ограде и доске с именами. Пусть нынче память о прошлом не в цене — от неё теперь принято брезгливо отворачиваться — он всё равно будет ходить сюда. Были бы рядом дети или внуки… но они с недавних пор граждане другой страны. Просто так из России теперь не приехать — говорят загранпаспорт нужен, да и денег за год не накопишь. Тьфу! Хорошо, хоть Наденька не дожила до такого непотребства.

Старик с кряхтением встал, разогнулся, потирая затёкшую поясницу. Хватит сидеть, делом пора заниматься. Хорошо бы ещё и фигуры от птичьих следов почистить… вот только ни до будёновки красноармейца, ни до пилотки солдата ему не дотянуться. Он, может, и попытался бы — но проклятый осколок из сорок второго оставил слишком нехорошую память… Нога вдруг заныла, и боль принесла воспоминания. Дважды он готовился умереть на этом месте. Первый раз — в восемнадцатом, когда на два «максима» и полсотни винтовок шли петлюровские цепи. А за спиной бежали из города семьи коммунистов и просто люди, которые хорошо знали, что творится, когда «жовто-блакитний» флаг входит на улицы. Второй — в сорок первом, когда немцы рвались к железнодорожной ветке.

Егор Антонович положил кисточку в банку и, прищурившись от солнца, посмотрел на юго-запад, где в сторону горизонта убегала полная выгоревшей травы равнина. Зрение у него и сейчас ясное — но даже и так он указал бы каждое место. Вон там стояла батарея. Ей, помнится, командовал капитан с необычной фамилий — Абрамчик. А вот там погибли братья Иванишвили: один из танков всё-таки сумел прорваться во фланг, да так и остался стоять обгорелой коробкой, утащив за собой двух весёлых грузинских парней. А там… с холма он видел каждого, и каждый раз до крови закусывал губу. Потому что его миномёты молчали. Их время пришло потом, когда смолкло последнее орудие и успокоившиеся немцы пустили по шоссе транспортёры с пехотой… Их время пришло к вечеру, когда один за другим грузовики превращались в кашу из плоти и горящего железа.

Тогда он думал, что ребят внизу переживёт не на много, может, до обеда. Но ночью пришёл приказ отступать, «костлявая» не успела. Задержалась на полвека с лишним, чтобы прибрать его здесь же и оставить лежать в овраге, как товарищей. Кто будет искать одинокого старика? У всех нынче дела поважнее: украинец ненавидит русского, русский — еврея. Еврей презирает и того и другого и думает, как обоих облапошить. Мало их всех деды в детстве пороли… или не смогли. Не смогли, потому что плечом к плечу полегли вон там внизу, где и сегодня гудит асфальтовой струной новенькое шоссе. А Егор Антонович как мамонт. Вот вымрет — и уйдёт с ним последняя память.

— Что-то я сегодня совсем расклеился, — вздохнул старик. Хотя ясно чего — первое лето один. А про следующее лучше и не загадывать.

— Дедушка, вы неправильно красите.

Обернувшись, Егор Антонович увидел двух подростков лет тринадцати. Девочка пыталась стряхнуть с юбки налипшие репья, а мальчик с видом знатока продолжил:

— Тут сначала старую краску надо счистить, а потом уже снова. Хотите, помогу? У меня с собой даже шкурка есть.

И не дожидаясь разрешения, начал соскабливать присохшие хлопья. Чуть позже к нему присоединилась и девочка, перед этим вежливо представившись: «Это Горя. А я Аня, — и отстранив Егора Антоновича. — Дедушка, отдыхайте — мы сами».

Старик хмыкнул: «Надо же, тёзка»[5], после чего отошёл в сторону, у детей и правда выходило куда сноровистей. Всё-таки кисточка не его занятие. Из железок чего смастерить — пожалуйста. А эти пострелята вон как быстро управляются, Егор Антонович так и не надеялся. Думал, ещё раза два придётся ходить, не меньше.

— Всё, — Аня докрасила последнюю звёздочку. — А Мишка твой — трепло полное, — бросила она Горе, — «случайно здесь поставили, по ошибке»…

— Это кто же такую ерунду-то сказал? Между прочим, в этом месте за город два раза сражались, потому и памятник такой. И вообще застава на дороге тут ещё с петровских времён стоит!

Разгорячённый глупостью неведомого Мишки, Егор Антонович начал рассказывать. Потом как-то само собой разговор перешёл на историю «вообще» — и старик разошёлся. Только посетовал, что под рукой нет записей и фотографий из архива, особенно копий с екатерининских гравюр: летопись родных мест была его страстью ещё с пятидесятых. Да и сам он — живая история с начала века. К тому же и слушатели ему попались замечательные, он за последние годы по таким истосковался… заболтались так, что домой возвращались уже в сумерках. А расставаясь, договорились, что через пару дней Анюта и Горя зайдут в гости. И обязательно прихватят с собой того самого Мишку, уж Егор Антонович ему расскажет! Впервые за последние годы старик был счастлив.

Следующей весной Егор Антонович стоял у памятника уже не один, а с помощниками — полтора десятка школьников и студентов, которые увлеклись историей родного края. День был особенный: за зиму старика уговорили написать о тех, кто защищал город в восемнадцатом, и сегодня рядом с красноармейцем появится вторая доска с именами. Егор Антонович вспомнил прошлогодние мысли и улыбнулся: он больше не последний. Его ученики помогут сохранить память. И нить поколений не прервётся.