Разведка «под крышей». Из истории спецслужбы

Создатель и вдохновитель

… В январе 1810 года генерал-губернатор Великого княжества Финляндского Михаил Барклай-де-Толли был назначен военным министром Российской империи. Он сменил на этом посту генерала от артиллерии графа Алексея Аракчеева. Тот стал председателем департамента военных дел во вновь учрежденном Государственном совете.

Назначение Михаила Богдановича на столь высокую должность стало для многих неожиданностью. Вообще, карьерный взлет Барклая-де-Толли был стремительным. Еще зимой 1807-го он был генерал-майором, в апреле его произвели в генерал-лейтенанты и назначили командиром дивизии. Через год с небольшим, он возглавил Отдельный экспедиционный корпус. В следующем 1809-м Барклай пожалован чином генерала от инфантерии, а вскоре стал Главнокомандующим русской армии в Финляндии и генерал-губернатором Великого княжества. Вначале 1810-го он уже военный министр. Таким образом, за два неполных года из генерал-майора Михаил Богданович вышел в полные генералы, а с должности командира полка ускоренным маршем прошагал в министры.

Правда, эти годы были насыщены постоянными «боями и походами» и вместили в себя войну в Финляндии, сражение при Прейсиш-Эйлау, тяжелое ранение, лечение, возвращение в строй, командование Экспедиционным корпусом, легендарный переход через Кваркен — по морскому льду, в мороз и холод на протяжении восемнадцати часов. Но кого этим можно было удивить в то время. Многие генералы воевали храбро и умело. Тот же Петр Багратион, у которого совсем недавно Барклай-де-Толли ходил в подчиненных. А уже о генерале Михаиле Кутузове и говорить не приходится. Он был на десять лет старше Михаила Богдановича, славен подвигами, опытен как в делах военных, так и дипломатических. Но император Александр I выбрал на пост военного министра Барклая-де-Толли. И не ошибся.

Россия стояла на пороге войны. И это хорошо осознавал новый глава военного ведомства. К тому времени Наполеон Бонапарт подчинил своей власти почти всю Европу. Он установил контроль над Голландией, Италией, Испанией, большинством Германских государств. Три с небольшим года назад французский император наголову разбил прусскую армию. После этого он подписал декрет, объявлявший «британские острова в состоянии блокады». Уже во время Тильзитского мира летом 1807 года все говорили о войне. М. Сперанский в своей записке «О вероятности войны с Францией после Тильзитского мира» писал: «Вероятность новой войны между Россией и Францией возникла почти вместе с Тильзитским миром. Самый мир заключал в себе почти все элементы войны».

Но особенно эмоционально по этому поводу высказался в своей работе «Тильзит в 1807 году» Денис Давыдов: «1812 год стоял уже посреди нас, русских, со своим штыком в крови по дуло, со своим ножом в крови по локоть».

Генерал Барклай-де-Толли не был русским и не отличался яркостью и романтизмом в речах и письменах, как поэт Давыдов, но он любил Россию и готов был защищать ее тем самым «штыком по дуло в крови».

Однако давно прошли те времена, когда молодой офицер поднимался в атаку под стенами крепости Очаков, за что и был удостоен золотого Очаковского креста на георгиевской ленте. Теперь, от него требовалось совсем другое — не личная храбрость егерского капитана, а точный расчет и верная стратегия армейских преобразований. Ошибиться он не мог. Не имел права. Михаил Богданович понимал: времени на исправление ошибок нет.

Полковник Александр Чернышев, который был представителем императора Александра I при дворе Наполеона, в декабре 1810 года доносил: «Наполеон уже принял решение о войне против России…» Через два месяца он подтвердит свое разведсообщение: «Все принимаемые Наполеоном меры теперь уже могут служить для нас доказательством, что война с Францией неизбежна, хотя нельзя с точностью определить время, когда она начнется».

Бонапарт на все реформы отвел Барклаю-де-Толли всего ничего, два с половиной года. Что же успел сделать за этот короткий промежуток времени военный министр? Как ни странно, очень многое. Он оказался талантливым и энергичным военным организатором. Ведь как бы это парадоксально не звучало, мало быть смелым, грамотным полководцем на поле боя, в мирное время надо суметь подготовить армию к будущей войне. Не к прошлой, как это часто случается, а именно к предстоящей.

Михаил Богданович готовился к войне с Францией по нескольким направлениям. Прежде всего, активизировал строительство крепостей и инженерных сооружений на западе страны. Здесь возводились две новые крепости — Бобруйск и Динабург. Усиливались укрепления в районах Киева и Риги. Между Двиной и Днепром срочно подбирали места для будущих укрепрайонов.

Заботился о тыловом обеспечении войск — увеличении запасов продовольствия, фуража, боеприпасов.

В условиях, постоянного роста численности армий противника, усложнялись формы и методы боевых действий войск, повышались требования к организации управления на поле боя. И потому Барклай-де-Толли упорядочил работу штабов, ввел новый устав пехотной службы, принял первое в русской армии положение о полевом управлении войсками.

Под его руководством разрабатывается стратегическая концепция ведения будущей войны с Наполеоном.

Однако самой большой заслугой военного министра Барклая-де-Толли в эти годы было строительство новой современной организации военной разведки. Она принципиально отличалась от существующей ранее — медлительной, неэффективной, плохо управляемой.

Дело в том, что прежде военное ведомство стратегической разведкой практически не занималось. Эти функции возлагались на чиновников Министерства иностранных дел. Все, что удавалось им узнать по военно-политическим проблемам, направлялось в столицу империи и попадало на рабочий стол руководителя МИДа, а тот уж решал, познакомить с этой информацией военного министра или отправить ее в архив. Особого рвения в добывании военной, а особенно военно-технической информации работники посольств не проявляли. Во-первых, это не было их первоочередной задачей, во-вторых, они плохо разбирались в незнакомой для них тематике.

Барклай-де-Толли прекрасно понимал всю ущербность такого подхода. И если в мирное время с подобным состоянием разведки еще можно было мириться, то в пред дверии войны оставлять все по-прежнему, означало обрекать себя на заведомое поражение.

Первое, что сделал Михаил Богданович, — создал центральный разведывательный орган. Название ему дали «Экспедиция секретных дел при военном министерстве».

Возглавил «Экспедицию» офицер, которого Барклай-де-Толли хорошо знал и ценил, — флигель-адъютант полковник Алексей Воейков. Алексей Васильевич начинал службу еще ординарцем у великого полководца Александра Суворова во время швейцарской кампании. Принимал участие в Русско-турецкой войне 1806 года, во Французской (1806–1807 гг.), и Шведских кампаниях (1808–1809 годов). Вместе с генералом Барклаем-де-Толли участвовал в зимнем переходе через залив Кваркен.

В 1810 году Воейков становится во главе «Экспедиции секретных дел». Однако этому органу некем было руководить, и он мог превратиться в дополнительное подразделение, которое «обрабатывало» бы те же материалы, поступающие из посольств. И потому следующий шаг министра был вполне логичным — развернуть собственные регулярные зарубежные разведсилы. Для этой цели в диппредставительства, где главами состояли «послы военных генеральских чинов», решили направить офицеров. Официально они числились адъютантами генералов-послов.

Кандидатуры первых российских военных разведчиков подбирали внимательно и терпеливо. Нужны были офицеры опытные, умелые, умеющие ладить с людьми, словом, «тертые калачи». Отобрали семерых: трех полковников — Александра Чернышева, Федора Тейль фон Сераскеркена и Роберта Ренни. Они соответственно поехали в Париж, в Вену и в Берлин. Майор Виктор Прендель убыл в Дрезден. Три поручика — Григорий Орлов, Павел Брозин и Павел Граббе были направлены в Берлин, в Кассель, потом в Мадрид и в Мюнхен.

Некоторые историки называют эту группу офицеров «великолепной семеркой». Пожалуй, они недалеки от истины. Несмотря на большую разницу в возрасте, (майору Пренделю в 1810 году исполнилось 46 лет, а поручику Граббе всего 23 года), все они успели послужить в боевых частях, принимали участие в походах, воевали.

Чаще всего в исторических исследованиях, биографических очерках этих офицеров перечисляют общим списком и именуют военными агентами Барклая-де-Толли. Иногда, правда, указывают, что поручик Павел Граббе пребывал в Мюнхене в звании канцелярского служителя при дипмиссии России за рубежом.

Вот в этом и заключена особенность, которая в корне отличает поручика Граббе от других офицеров-разведчиков, посланных за границу.

Павла Христофоровича нельзя назвать военным агентом. Дело в том, что шестеро его коллег убыли в разные европейские города, пусть и под легендой адъютантов генералов-послов, но они не скрывали своих воинских званий и принадлежности к армии Российской империи. С Граббе было все иначе. Он выдавал себя за человека сугубо гражданского, в «звании канцелярского при миссии служителя с ношением употребительного мундира», то есть не мундира артиллерийского поручика, коим и был Павел Христофорович, а форменного платья скромного чиновника посольства. Таким образом, создавая зарубежные разведсилы, Барклай-де-Толли открыл два новых направления в развитии российской стратегической разведки — служба военных агентов и так называемая «крышевая» работа под прикрытием штатской должности при диппредставительстве.

Остается добавить, что военный министр не ограничился и этим. «С высочайшего Государя Иператора соизволения» впервые от имени военного ведомства он поставил разведывательные задачи послам в некоторых европейских странах. Михаил Богданович хотел получить сведения «о числе войск, обустройстве, образовании и вооружении их и расположении по квартирам… о состоянии крепостей, способностях и достоинствах лучших генералов и расположении духа войск».

Такие обращения были направлены послам России в Австрии, в Саксонии, в Баварии, в Швеции и во Франции.

Создавая стратегического разведку, Барклай-де-Толли понимал, что и этого мало. И потому он организует уже в эти, пока мирные, но уже предвоенные годы, и тактическую разведку. По его приказу штабы армий, корпусов, воинские части которых развернуты на западной границе, начинают сбор разведывательной информации о противнике.

«Эффективная деятельность, — отмечает историк М. Алексеев в книге «Военная разведка России», — не имевшей аналогов в истории единой централизованной системы агентурной разведки со специальным центральным органом, зарубежными силами и средствами, с четко поставленными разведывательными задачами и необходимым финансовым обеспечением явилась заслугой выдающегося русского военного деятеля Михаила Богдановича Барклая-де-Толли. Он смог предвосхитить и реализовать на практике ставшую через много лет насущной потребность вооруженных сил государства в собственной единой структуре военной агентурной разведки со специальными центральными органами и зарубежными силами и средствами».

Первый «крышевик»

Итак, как мы уже сказали, первым разведчиком, который работал под прикрытием должности «канцелярского при миссии служителя» стал Павел Христофорович Граббе. Зная, с какой тщательностью подбирал офицеров на эти должности министр Барклай-де-Толли, можно констатировать, что поручик артиллерии Граббе не случайно оказался в Мюнхене.

Кто же он такой, этот Павел Граббе? Что о нем известно? Почему именно его для заграничной разведывательной миссии выбрал из многих офицеров русский армии военный министр?

На склоне лет, в 1861 году Павел Христофорович в одной из своих записных книжек, словно подводя итог прожитому, написал: «Моя полная переворотами жизнь». Такое заявление, на первый взгляд, звучит странновато из уст человека, который добился огромных высот, имел чин генерала от кавалерии и генерал-адъютанта, являлся членом Государственного Совета Российской империи. Тем не менее Граббе прав. Его судьба изобилует страшными падениями. Кажется впереди крах карьеры, да и вообще, всей жизни. Однако она полна столь же стремительными, невероятными взлетами, когда после 4-месячного заточения в крепости он вновь командует полком, а после суда становится командующим войсками, и ему возвращают звание генерал-адъютанта.

В этих же записках он сам перечисляет свои злоключения: «…При Александре I был в заточении, при Николае с первых дней его вступления на престол, привезенный в Петербург, сначала на гаубвахте, потом в подвале Зимнего дворца, оттуда взаперти в Инспекторском Департаменте и, наконец, в Динамюндской крепости. Позже уже генерал-адъютантом, под судом и с часовыми на квартире…»

Вот такая не простая жизнь. А началась она в 1789 году в большой и небогатой семье Граббе. Четырехлетним ребенком Павел покинул отчий дом и воспитывался в семье генерала Степана Микулина в Петербурге, который спустя несколько лет определил мальчика в Сухопутный шляхетский кадетский корпус. В неполных 16 лет в 1805 году он выпущен из корпуса подпоручиком и направлен во 2-й артиллерийский полк. Прохлаждаться было некогда, и потому юного подпоручика командируют в действующую армию в Моравию.

Так началась его служба. Он участвовал в сражении под Голо-мином. Позже храбро действовал под Прейсиш-Эйлау, за что был удостоен золотого креста, редкой в ту пору награды.

В следующем году Павел Граббе, командуя ротой, водил ее в бой под Гейльсбергом и Фридландом. По возвращении с войны некоторое время он находился в Петербурге, и вновь возвращается в войска, расположенные в Польше.

В 1810 году военный министр Барклай-де-Толли направляет его в состав русского посольства в Баварии.

Историк С. Чернов, долгое время изучавший деятельность Граббе, писал: «…Этотрыцарь-герой — не только самоотвержен, благороден и храбр, он и очень выдержан и осторожен. Более того, этот рыцарь-герой не только мужественен и тверд на каждом своем посту и при исполнении всякого начальственного поручения, но и изобретателен и изворотлив в сложном, уклончивом и хитром деле военно-политической разведки».

С началом Отечественной войны Граббе сражается под Смоленском, Витебском, Бородино, Тарутиным, Малоярославцем, Вязьмой и Красном.

Отставной артиллерист генерал-майор Николай Дивов так вспоминает в своих мемуарах о нем: «Во время стоянки нашей в Дрисском укрепленном лагере я имел случай познакомиться с П.Х. Граббе, про которого уже в то время мы знали, что он отличился в сражениях 1807 года. Его военные способности, героическая пылкость, ко всему этому прекрасная наружность обращали на него общее внимание.

В начале 1812 года П.Х. Граббе числился в гвардейской конной кавалерии и состоял адъютантом главнокомандующего Барклая-де-Толли.

…Несмотря на свой тогда обер-офицерский чин, он был уже заметным деятелем по блистательным способностям, личной храбрости и той живой отважности и предприимчивой деятельности, которая его всегда отличала».

После изгнания Наполеона за пределы Российской империи Граббе участвовал в заграничных походах, за что был удостоен нескольких орденов и чина полковника.

В 1815–1816 годах Павел Христофорович живет в Петербурге. В столице ведет активную светскую жизнь — посещает театр, модные салоны, гостит у братьев Тургеневых.

Новый 1817 год приносит и новое назначение: Граббе приказано принять под свою команду Лубенский гусарский полк. Теперь в столице он бывает наездами. Но это не мешает ему познакомиться с И. Якушкиным, членом тайной организации «Союз благоденствия», позже с И. Пущиным и П. Вяземским.

В 1821 году проходит московский съезд «Союза благоденствия». Члены тайного общества не знали, что за ними уже следят. Вскоре начальнику Главного штаба П. Волконскому доложили имена заговорщиков — Н. Тургенева, М. Орлова, М. Фонвизина, Ф. Глинки, отца и сына Муравьевых. В этом «черном списке» была и фамилия полковника П. Граббе.

Вскоре обычный конфликт Павла Христофоровича с начальством дал возможность властям удалить заговорщика подальше от войск. В 1822 году он получил приказ сдать полк и отправиться на местожительство в Ярославль.

Пришлось близким его товарищам скидываться и собирать деньги на житье Павлу Христофоровичу, поскольку никаких своих сбережений у него не было. Его друг И. Якушкин так и признался в своих «Записках», что «он (Граббе) командовал Лубенеют полком почти 6 лет: в это время на его месте всякий дошлый полковой командир составил бы себе огромное состояние. Некоторые из коротких приятелей Граббе сложились и доставили ему годовое содержание, без чего он решительно не имел, чем существовать в Ярославле».

Год жил полковник Граббе, по сути, в ссылке, в безделии и безденежье. Более выдержать не смог. Обратился с письмом к Александру I. В июне 1823 года он был вызван в Главный штаб, а через два месяца получил назначение младшим полковником в Северский конно-егерский полк. Увы, командиром полка его не назначили, но на службу вернули. Как говорят, и на том спасибо.

1825 год. Восстание декабристов застало Граббе на службе в селе Полошки Черниговской губернии. Тут его и арестовали, доставили в Петербург.

В следственной комиссии, одним из активнейших членов которой был коллега Граббе по той самой «великолепной семерке» Александр Чернышев, Павел Христофорович вел себя с достоинством и честью, отвечал смело и даже дерзко.

А. Розен в «Записках декабриста» свидетельствует: «Чернышев, как главный труженик в комиссии, вероятно, от усталости, от утомления, от нетерпения, забывался иногда в своих замашках, выходках и угрозах, так что П.Х. Граббе был вынужден сказать ему правду, за что по оправдании судом, оставлен был в крепости под арестом на шесть месяцев за дерзкие ответы, данные комиссии».

После освобождения из крепости Граббе возвратился в свой полк.

В 1829 году Павел Христофорович назначен исполняющим должность начальника штаба войск в Валахии, ему присвоено звание генерал-майора.

Будучи начальником штаба 1 — го пехотного корпуса отличился в боях в Польше, был ранен, награжден орденами и стал командиром 2-й драгунской дивизии.

В этот период, а точнее, в 1834 году Павел Христофорович познакомился с Пушкиным. В своих записках, опубликованных в журнале «Русский архив», он рассказывает: «…Сидя вДемутовом доме у Н.Н. Раевского, я изъявил сожаление, что не знал лично Пушкина. Он жил неподалеку. Раевский послал его просить, и к живому удовольствию моему Пушкин пришел. Мы обедали и провели несколько часов втроем. 12-й год был главным предметом разговора».

1837 год в жизни Граббе был отмечен тем, что его произвели в чин генерал-лейтенанта и назначили командующим войсками Кавказской линии и в Черномории. И это новый, весьма сложный этап в его жизни. Были тут и свои блистательные победы, и горькие поражения. Пять с половиной лет провел генерал на Кавказе. Время было трудное. Российская империя вела войну против Шамиля.

Павел Христофрович руководил войсками, расквартированными в Дагестане и в Чечне. Главными опорными пунктами для батальонов русской армии были крепости Грозная и Внезапная, а также Темир-хан-Шура.

Первый удар Граббе со своими войсками нанес по укрепленному району Ташав-Хаджи, где находился союзник Шамиля — Ахмет-Tara. Внезапность действий дала свои положительные результаты. Горцы, застигнутые врасплох, успели скрыться, крепость была сожжена.

Однако мюриды продолжали нападать на русские отряды. Особенно страдала от этого воинская часть под руководством полковника Лабинского, расположенная на равнине. И тогда генерал Граббе главными силами атаковал горцев с фронта, а с тыла ударила кавалерия.

Бросив свои позиции, мюриды вновь ушли в леса. Граббе форсированным маршем двинул свои войска в ичкерийские земли и вскоре занял селение Саясань, где располагались главные силы Ташав-Хаджи. Таким образом, первоначальную задачу войска Граббе выполнили, дальше предстояли бои непосредственно с горцами Шамиля.

Батальоны возвратились в крепость Внезапную и стали готовиться к походу на аул Ахульго, где были расположены основные формирования Шамиля.

К крепости Ахульго генерал Граббе направился самым опасным путем, через земли враждебных горских племен. Он считал необходимым нанести поражение не только силам Шамиля, но и другим племенам, с которыми пришлось бы встретиться в пути. Павел Христофорович понимал: победа над Шамилем, не станет окончанием длительной войны, даже если тот потеряет Ахульго. Он соберет подкрепление среди горских племен. Этой возможности и хотел лишить Граббе своего противника.

Отряд русских войск Шамиль встретил далеко от своей «столицы», в крепости Буртунай. Хорошо укрепленные позиции, тем не менее, удалось взять.

Далее на пути войск лежала крепость Аргунь, где горцы собрали более 16 тысяч бойцов. Огнем артиллерии выбить мюридов со своих позиций не удалось, и тогда в атаку бросили солдат. Бой продолжался весь день. Потери с обеих сторон оказались большими, однако крепость была взята.

Теперь дорога на Ахульго оказалась открытой. Селение горцев располагалось на двух высоких утесах. Внизу протекала река. Крепость обороняли самые опытные и бесстрашные воины. Обстановка осложнялась тем, что союзник Шамиля Ахтверды Маго-ма, собрав войска, занял господствующие высоты рядом с аулом Ахульго. Он препятствовал блокаде крепости войсками русских войск. Боевые действия приходилось вести одновременно против двух вождей враждебных горцев.

Первый штурм Ахульго тремя отрядами русских солдат положительных результатов не дал. С большими потерями роты отступили.

Тогда Граббе отдал приказ: через реку, омывающую аул, построить мост, лишив, таким образом, Шамиля сообщения по воде и окружить крепость с неприступной стороны. Саперы начали строить галерею, чтобы осуществить возможность подъема и спуска войск с горы.

Вновь был предпринят штурм крепости. Шамиль выбросил белый флаг. Начались переговоры, закончившиеся неудачно. Опять пришлось идти на приступ. Сначала войска Граббе атаковали новый Ахульго, потом последний оплот Шамиля — старый Ахульго. Бой был отчаянный, крепость пала, но Шамилю удалось скрыться от наступающих.

За взятие Ахульго генерал Павел Граббе был награжден орденом Св. Александра Невского.

Отряд русских войск понес большие потери в живой силе, солдаты и офицеры были утомлены длительными, опасными переходами, непрерывными боями, штурмами крепостей. Однако времени для отдыха и восстановления сил не было. Горские племена вновь нападали на русские крепости и форты, грабили их, убивали солдат и офицеров.

В 1840 году пришлось провести еще одну боевую операцию на территории Чечни, разгромив отряды враждебных горцев. Но потом начались неудачи, и в 1842 году генерал Павел Граббе покинул Кавказ.

Несколько лет он жил в своем имении в деревне Тимчиха, что в Полтавской губернии, а в 1849 году вновь был призван на государеву службу и назначен командовать особым отрядом в Венгрии.

Бесконечные военные походы, сражения, командирские хлопоты, казалось бы, вся жизнь занята войной. Однако это не про Граббе. В этих походах Павел Христофорович не огрубел душой и не превратился в сухого солдафона.

В «Записной книжке» за 1859 год находим интересную запись. «В субботу был на обеде у Булгарина по случаю двадцатипятилетия существования «Северной пчелы», издаваемой с самого начала и доныне обще с Н.И. Гречем… грустное замечание, которым мы встретились с Гречем, вспомнив подобные обеды в нашей молодости, где за одним столом мы видывали Гнедича, Козлова, Тургеневых, Блудова, Дашкова, Крылова и других. Это почти некролог. Пушкин был еще в лицее».

Так что старый боевой генерал хорошо помнил петербургских друзей-литераторов, посиделки молодости, модные в ту пору журналы. Не чурался он встреч с друзьями юности и теперь, горюя о том, что многих уже нет в живых.

В 1852 году Павла Христофоровича назначили членом комитета инвалидов, который занимался помощью раненым. И тут его ожидает очередной «переворот» судьбы. Вскоре, вместе с другими членами комитета, он предан суду по делу титулярного советника Политковского о растрате денег. Граббе был приговорен судом к трехмесячному аресту «за доверие к мошеннику», но его помиловал государь.

А уже в следующем году его назначают командовать войсками в Кронштадте, потом во всей Эстландии.

В 1862 году генерал от кавалерии Граббе принял высокий пост — наказного атамана войска Донского. Четыре года находился на этой должности.

В 1866 году Павел Христофорович возведен в графское достоинство Российской империи и назначен членом Государственного совета.

Скончался он в 1875 году.

Так прожил свою жизнь первый разведчик-«крышевик» Павел Христофорович Граббе.

Загадка барона Шиллинга

Рассказав о Граббе, как о первом разведчике-«крышевике», пожалуй, в этой истории следовало поставить точку. Действительно, тут нет никаких сомнений. Сохранились архивные документы, подтверждающие командирование поручика артиллерии Граббе в Мюнхен, в качестве того самого «канцелярского при миссии служителя». Не подвергая сомнению этот факт, тем не менее есть все основания полагать, что Павел Христофорович являлся не единственным «пионером» в деле «крышевой» разведки. Выходит, был кто-то еще? Но кто? Может, его имя до сих пор неизвестно? Да нет, как раз наоборот. Это Павел Львович Шиллинг-Канштадт. Жил он во времена Пушкина, и даже дружил с великим поэтом.

Любой достаточно образованный человек, скажет вам, что Шиллинг был создателем электромагнитного телеграфа. Он также внедрил электрический способ подрыва минных зарядов, ввел в России литографию. Еще более продвинутые вспомнят, что Павел Львович вошел в историю криптографии как изобретатель так называемого биграммного шифра. И все это правда.

Но вот то, что Шиллинг был еще и разведчиком-«крышевиком» вряд ли кто станет с уверенностью утверждать. В первую очередь потому, то посылка его за границу в качестве разведчика, работающего под прикрытием, до сих пор не подтверждена документально. Впрочем, возможно, что документы пока не найдены, или за давностью лет утеряны, или хуже того, уничтожены. А может, и вовсе их не существовало. Каждый из подобных вариантов вполне реален. Ведь речь идет о тайной, секретной миссии.

Не будем и мы жестко настаивать на принадлежности Шиллинга к корпусу разведчиков-«крышевиков». Тем более что в 1803 году, когда он уехал за границу в Мюнхен, и корпуса такого не существовало. Только через семь лет Барклай-де-Толли пошлет за рубеж свою «великолепную семерку» и среди них Павла Граббе, которого оформят как «канцелярского служащего», кстати говоря, при том же посольстве в столице Баварии.

Так они и будут работать вместе Шиллинг и Граббе в 1810–1812 годах в одном представительстве в Мюнхене, на одинаково скромных должностях «канцеляристов». Накануне нападения Наполеона на Россию оба вернутся домой и примут участие в Отечественной войне.

Но это будет потом, а пока вновь обратимся к Шиллингу. Мы остановились на том, что на сегодня нет документальных подтверждений о направлении Павла Львовича в Баварию с разведывательными целями. Хотя вся логика пребывания Шиллинга в Мюнхене подтверждает этот факт.

Итак, начнем с того, что юный Шиллинг в 1802 году заканчивает первый кадетский корпус. Ему всего 16 лет, воинское звание — подпоручик. Он направлен в службу Его Императорского Величества по квартирмейстерской части. Попал Шиллинг туда не случайно. Инженер-генерал Петр Сухтелен, человек опытный и высокообразованный, комплектовал свою службу лучшими, наиболее талантливыми выпускниками российских кадетских корпусов. Здесь они получали дополнительные знания по геодезии, астрономии, картографии. В ту пору в армии этих офицеров называли колонновожатыми.

Под руководством генерала Сухтелена молодой подпоручик прослужил не долго, всего год. Уже в мае 1803 года его отчисляют с военной службы (?!). Откровенно говоря, странный поступок. Еще девятилетним ребенком отец Шиллинга, командир пехотного полка, записал его на службу. После смерти отца Павел приезжает в Петербург, поступает в кадетский корпус. Несколько лет упорного обучения, выпуск, получение офицерского звания, распределение к Сухтелену… и вдруг неожиданный уход с военной службы. То, о чем мечтал юноша, казалось, рухнуло в одночасье. Но почему? Оказывается, по личным мотивам. Екатерина Шиллинг, мать Павла после смерти мужа выходит замуж за барона Карла Бюлера. И теперь барона назначают российским посланником при баварском дворе в Мюнхене. Мать забирает с собой сына. Казалось бы, что тут необычного. Но Павел не малый ребенок, ему уже 17 лет. Мать и сын давно живут каждый самостоятельной жизнью. Павел Шиллинг пусть и молодой, юный, но выпускник корпуса, офицер квартирмейстерской службы. И вот такой поворот.

Тем не менее Шиллинг отставлен от воинской службы. Буквально на следующий день его причисляют к русской дипломатической миссии в Мюнхен. Кстати говоря, сверх штата, то есть без денежного содержания.

Впрочем, по поводу жалованья проблем нет: отчим вполне способен содержать пасынка. Но остаются другие вопросы. Например, с какой скоростью оформляется перевод подпоручика из одного ведомства в другое. Буквально за один день.

Даже через много десятилетий, в конце века, когда, наконец, придет осознание важности работы военных разведчиков под дипломатическим прикрытием, эта процедура будет связана с огромными формальностями и канцелярской волокитой.

Сначала подбирался кандидат на должность тайного военного агента. Об этом доносили начальнику Главного штаба. Тот докладывал военному министру. Глава ведомства обращался к коллеге— министру иностранных дел. В свою очередь глава МИД спрашивал мнение посла. Потом документы шли в обратном порядке. Если МИД не возражал, военный министр обращался к государю, чтобы получить «высочайшее соизволение».

После получения оного кандидату предлагалось подать прошение об отставке. Как только отставка становилась свершившимся фактом, подавалось прошение о зачислении на службу в Министерство иностранных дел. После кандидат несколько месяцев знакомился с новыми обязанностями. В общем, столь длительная и сложная процедура могла тянуться месяцами, а то и годами.

Что ж, возможно, в начале века оформление и отправка за границу тайного агента еще не была столь забюрократизирована. Однако наиболее вероятным кажется совсем другое: нашелся-таки мудрый и толковый руководитель, который сумел оценить явную выгоду и перспективность складывающейся ситуации. Действительно, сердобольная мать, в данном случае Екатерина Ивановна Шиллинг, не желает отпускать далеко от себя любимого сыночка, оставлять его одного в Петербурге. Что ж, вполне жизненная картина. Ну, кто разглядит в этом юноше разведчика? Легенда, как говорится, «железная». Отсюда и спешность, с которой подпоручик Шиллинг превратился в «канцелярского служителя».

Возможно, идея эта принадлежала самому генералу Сухтелену. Ведь в ту пору Петр Корнильевич руководил квартирмейстерской частью русской армии, и заниматься разведкой входило в его непосредственные обязанности. Но, так или иначе, человек, принявший это решение, не просчитался.

Девять лет провел Павел Шиллинг в Мюнхене. Трудился при отчиме, но когда Яков Бюлер получил новое назначение в Петербург, а вместо него приехал князь Барятинский, также остался служить при дипмиссии. Видимо, полезным оказался «канцелярский служитель». И это еще одно доказательство в пользу деятельности Шиллинга в качестве разведчика-«крышевика».

И все-таки, чем же конкретно занимался все эти годы Павел Львович в Баварии? «Разными художествами и общеполезными ремеслами», — отвечал на подобный вопрос его друг Н.И. Греч. Что тут скажешь? Звучит несколько странно для современного человека, и потому следует заметить, термин «художество» в ту пору имел иную окраску, и означал не что иное, как изобретательство.

Одну из важнейших задач, которую удалось решить Шиллингу за границей, было обретение русским Генеральным штабом секрета литографии. Об этом весьма заботились генералы А. Аракчеев и М. Волконский. Они прекрасно понимали ценность литографического способа размножения на бумаге чертежей и рисунков, который изобрел Алоиз Зенефельдер.

Шиллинг знакомится с изобретателем, и вскоре секрет становится известным Павлу Львовичу, а потом и руководителям военного ведомства Российской империи. Шиллингу так же удалось добыть литографические камни, с помощью которых изображение переносилось на бумагу. Вскоре такие камни были найдены и в России. А Генеральный штаб наладил выпуск топографических карт именно передовым литографическим способом.

К тому времени, когда молодой подпоручик сменил военный мундир на форменное платье канцелярского служителя, в соседней Франции в самом разгаре шли работы по совершенствованию аэростатов, которые Наполеон хотел применить в ходе военных действий.

Франция в те годы шагнула далеко вперед в развитии воздухоплавания. Профессор Шарль и Робертс стартовали с парижского Марсова поля и поднялись на высоту 2000 м. Бланшар предпринял путешествие и благополучно пересек Ла-Манш. В 1783 году лейтенант Менье представил Парижской академии наук свое сочинение: «О применение аэростата в военных целях». И вот это более всего беспокоило Россию.

Павел Шиллинг внимательно следил за французскими работами по воздухоплаванию. Л когда Наполеон, разочарованный неудачами изобретателя Франца Леппиха приказал арестовать его, в российском посольстве в Мюнхене тайно выдают паспорт воздухоплавателю и доставляют его в Москву. В этой операции самое активное участие принимает и Шиллинг.

Однако Павел Львович, как истинный разведчик-«крышевик», будучи человеком высокообразованным, не только отслеживает появление научно-технических изобретений, добывает их и переправляет на Родину, но и сам активно занимается «художествами». Именно ему принадлежит изобретение электрического способа подрыва мин.

Познакомившись в Мюнхене с создателем электролитического телеграфа С. Земмерингом, Павел Львович увлекся электротехникой и принял участие в его опытах. А в 1811 году сам сделал крупнейшее научное открытие — изобрел новый способ подрыва минных зарядов. Об этом Земмеринг написал в своем дневнике. Он отметил, что Шиллинг приходил к нему несколько раз, «желая сообщить свой план взрывать мины».

Свое изобретение Павел Львович продемонстрировал уже после возвращения в Россию осенью 1812 года в Петербурге. Свое новое оружие (подрыв мин под водой реки Невы) он демонстрирует в присутствии императора Александра I. Изобретение было, безусловно, уникальным, оно обогнало свое время. Достаточно сказать, что пройдет более четверти века, прежде чем английские ученые применят электричество для подрыва подводной мины. Но тогда в 1812 году опыты Шиллинга не были по достоинству оценены и поняты морским ведомством.

Главной научной и технической заслугой Шиллинга считается создание первого в мире электротелеграфа. Уже в 1832 году этот аппарат передал текст телеграммы, написанной лично императором Николаем I.

Кроме увлечений техникой и изобретениями Павел Львович Шиллинг организовал разведывательную и научную экспедицию в Сибирь «для обследования положения местного населения и состояния торговли у северных и западных границ Китая». Оттуда он привез большую коллекцию редких карт, маньчжурских, японских, тибетских рукописей, которые и доселе имеют большое историческое, военное и культурное значение.

Кстати говоря, в эту экспедицию очень хотел поехать Александр Пушкин. Он даже написал стихи, в которых высказывает желание:

Увы, Пушкину не суждено было отправиться в «далекий Китай». Граф А.Х. Бенкендорф сообщает поэту об отказе императора Николая I включить его кандидатуру в состав экспедиции.

А закончить рассказ об удивительном человеке — бароне Павле Львовиче Шиллинге-Канштадте хотелось бы еще одним напоминанием. Современники барона знали, что он служил в Министерстве иностранных дел. Но вот то, что Шиллинг руководил одним из самых тайных подразделений внешнеполитического ведомства, так называемой циферной экспедицией, ведомо было только самому узкому кругу людей.

Экспедиция занималась практической криптографией, за-шифровыванием текстов и их расшифровкой. Сам же барон Шиллинг имел высокий чин действительного статского советника, что было равнозначно генеральскому званию, и вошел в историю, как крупный специалист-криптограф, создатель шифра, которым пользовались в России практически до начала XX века.

Вот, собственно, и все, что хотелось бы поведать читателю о бароне Павле Львовиче Шиллинге-Канштадте. А теперь сами судите, может ли он претендовать на роль если не первого, то, по крайней мере, одного из первых разведчиков-«крышевиков», работавших в далеком XVIII веке.

Военная разведка: взгляд на Восток

В предыдущих главах мы рассказали о том, как Барклай-де-Толли в преддверии войны с Наполеоном перестроил всю систему организации военной разведки: создал центральный орган — «Экспедицию секретных дел», развернул собственные регулярные разведывательные силы за рубежом, назначив в дипмиссии кадровых офицеров, среди которых был и первый «крышевик» Павел Граббе. Отдельно поговорили и о деятельности барона Шиллинга. Теперь пришло время узнать, каким образом развивалось «крышевое» направление в разведке в послевоенные десятилетия.

Сразу надо сказать, что та модель развития, которую предлагал Барклай-де-Толли поддержки у руководства военного ведомства не получила. Хотя, как показывает время, она была единственно верной. Ведь и до сих пор наша стратегическая разведка построена на тех же барклаевских принципах: центр и разведсилы за границей, состоящие из трех элементов — легальные военные агенты (военные атташе при посольствах), «крышевикй» (разведчики под прикрытием) и нелегалы.

Однако тогда, после войны 1812 года и заграничных походов, армия была переведена на штаты мирного времени, система центрального управления подверглась преобразованиям. Утвердили Главный штаб Его Императорского Величества, в состав которого вошло и Военное министерство. «Сбор статистических данных и сведений об иностранных государствах» вменялся в обязанности первого отделения управления генерал-квартирмейстера. Словом, все вернулось на круги своя: отдельного центрального органа разведки, как и в добарклаевские времена, не существовало, зарубежные силы также отсутствовали. Реально стратегическую разведку в Военном министерстве, или теперь в Главном штабе, вести было некому.

Занимались ею, как и прежде, ни шатко ни валко чиновники Министерства иностранных дел. Впрочем, надо отметить, что такому положению вещей сопутствовала и сама военно-политическая обстановка в Европе. После разгрома «Великой армии» Наполеона у Российской империи долгое время отсутствовал сильный внешний противник, который мог бы угрожать безопасности страны.

Да и к тому же военные идеи Барклая-де-Толли в отношении построения разведки оказались столь прогрессивными и новаторскими, опережающими свое время, что попросту не были поняты и осознаны современниками. Даже те, кто принимал непосредственное участие в «проекте Барклая», как, к примеру, полковник Александр Чернышев, возглавив впоследствии военное ведомство, оставался в плену старых представлений.

Справедливости ради, надо отметить, что начальник Главного штаба князь Михаил Волконский в 1818 году поставил перед управлением генерал-квартирмейстера важнейшую задачу — создать «Общий свод всех сведений о военных силах европейских государств». С целью сбора этих сведений за границу были посланы два офицера — в Париж — полковник Михаил Бутурлин и в Баварию — поручик Вильбоа. Однако их миссия не увенчалась успехом. Работа по составлению «Свода» так и не была завершена.

Практически в это же время, а точнее в 1819 году, командир отдельного Грузинского корпуса генерал Алексей Ермолов организовал экспедицию в Туркмению и в Хиву. Это говорило о том, что Российская империя внимательно смотрела не только на Запад, но и на Восток. Хива, Бухара, Коканд, туркменские земли, Персия, Афганистан, Османские территории, все они располагались у границ империи и, безусловно, имели стратегическое значение.

Продвигаться на Восток Россия вслепую не могла и потому впереди шла военная разведка. Однако деятельность ее в корне отличалась от работы в европейских условиях.

Военные агенты, которые были опробованы Россией еще в 1810–1812 годах в ведущих европейских странах, а с 1856 года стали работать на постоянной основе, к сожалению, не могли оказаться на Востоке. Даже в начале XX века Российская империя не имела там своих официальных военных представителей. Почему? В первую очередь потому, что во многих землях не было централизованной власти. К тому же руководство империи воспринимало эти регионы не в качестве равных себе, а скорее второстепенных. Кроме того, международное европейское право, относительно дипломатов здесь, как правило, не действовало, и они реально рисковали здоровьем и жизнью. Тем более если дипломат оказывался не мусульманином. Были и иные объективные причины. Поскольку офицеров, которые занимались разведкой, непосредственно в военных учебных заведениях той поры не готовили, и у них отсутствовала специальная подготовка, они, как правило, не знали восточных языков, работать им на Востоке было крайне трудно.

Тем не менее интеграция восточных территорий в имперское пространство продолжалась как дипломатическим, так и военным путем. И коли использовать военных агентов как организаторов разведки в этих землях не представлялось возможным, военное руководство искало другие формы и методы добывания разведывательной информации. И среди них, военно-научные и военно-дипломатические. Разумеется, задачи, в первую очередь, ставились военные.

И они, как правило, предшествовали началу боевых действий. Однако когда территории уже были захвачены и присоединены к империи, научная составляющая выходила на первый план. Ведь надо было изучать новые, «освоенные» земли, описывать их, наносить на карты.

Что касается военно-дипломатических миссий, то их, как правило, возглавляли офицеры Генерального штаба. Но даже если экспедицией руководил штатский дипломат, в состав миссий всегда включались военные специалисты, чаще всего геодезисты, топографы, картографы.

В период своего пребывания в стране они собирали сведения, как политического, так и военного характера. Более того, в своем отчете участники экспедиции должны были дать не просто топографическое или геодезическое описание местности, но военностатистический отчет с анализом обстановки в стране и обязательно с докладом по дислокации и вооружению армии и флота.

Первую военно-дипломатическую экспедицию после войны 1812 года организовал генерал от инфантерии Алексей Ермолов. Общее руководство ею осуществлял Елисаветпольский окружной начальник майор Пономарев, но исполнение основных задач командир корпуса возложил на офицера Генерального штаба капитана Николая Муравьева.

Участникам миссии предстояло составить карту восточного берега Каспийского моря, провести разведку полезных ископаемых, изучить пути движения в Индию, наладить торговые и дипломатические отношения с туркменами. Второй этап — проникновение капитана Муравьева в Хиву, встреча с ханом и установление отношений с хивинцами. Разумеется, в ходе всего путешествия предстояло вести разведку, как туркменских, так и хивинских земель.

Генерал Ермолов прекрасно понимал: миссия такого рода трудна и опасна. На путешественников могли напасть по дороге (они везли дорогие подарки хану), заподозрить в них шпионов (как, в сущности, и случилось), и потому людей в экспедицию подбирали с особой тщательностью. Капитан Муравьев весьма подходил для этой цели.

Он родился в семье военного. Отец его до поступления на военную службу окончил Страсбургский университет, обладал блестящими математическими способностями. Любовь к точным наукам унаследовал и Николай Муравьев-младший. А еще он проявил большое стремление к овладению иностранными языками. В детстве и юности освоил польский, французский, английский и немецкий. Позже изучал восточные языки — турецкий, татарский, туркменский. Интересовался персидским и арабским. Кроме того, Николай отменно рисовал, играл на нескольких музыкальных инструментах.

Познания его в математике были столь хороши, что 16-летним прапорщиком Муравьев преподавал в школе колонновожатых геометрию и фортификацию.

Весной 1812 года его направили в действующую армию. Он принимал участие в Бородинском сражении, в боях под Тарутином, под Вязьмой и на Березине. Гнал французов на запад, бился при Кульме. За успешные действия под Лейпцигом был произведен в поручики.

После войны Николай Муравьев стал офицером Генерального штаба. В 1815 году получил чин штабс-капитана.

Через два года он включен в состав посольства, которое возглавляет генерал Ермолов. После этой поездки в Персию командир корпуса поручает Муравьеву убыть с миссией в Туркмению и Хиву.

Для того чтобы понять меру опасности, которой подвергся капитан, и ценность исследований достаточно затянуть в его записки, которые были изданы в 1822 году в России, а потом и за рубежом на французском, английском и немецком языках. Уже оглавление этой книги говорит о многом. Приведем названия некоторых глав: «Путешествие в прибрежную Туркмению», «Путешествие в Хиву и пребывание в ханстве Хивинском», «Обратный путь», «Общее обозрение Хивы», «Междоусобная война в Хивинском ханстве», «Перемена прежнего правления, водворение самовластия, нрав властителя и нынешнее управление Ханства», «Ходячие монеты, взимание податей, состояние финансов, общая промышленность и торговля хивинцев», «Нравы, вероисповедание, обычаи и просвещение узбеков». Одна из основных, центральных глав повествует о «военном состоянии Хивинского ханства».

Так что даже по перечню глав можно судить об огромной военно-научной работе, которую провел капитан Муравьев.

А была ведь еще и дипломатическая часть — не менее важная и ответственная.

Но чтобы понять все это, надо возвратиться к началу экспедиции и хотя бы коротко пройти путь в Туркмению и Хиву вместе с разведчиком Николаем Муравьевым.

Сам Николай Николаевич позже напишет: «Исполнение намерения своего вступить в дружеския сношения с туркменами, господин Главнокомандующий возложил на Елисаветпольского окружного начальника господина майора Пономарева, а мне, как офицеру Генерального штаба поручено было, обозрев с ним вместе восточные берега Каспийского моря, следовать в Хиву для сношения с владетелем оной и описания того края. По сему поводу я был на берегах туркменских и в Хиве».

Для экспедиции выделили два судна: корвет «Казань» и шкоут «Святой Поликарп».

24 июля миссия двинулась в путь и через четыре дня прибыла к туркменским берегам. Полтора месяца обследовал Муравьев побережье, уходил вглубь туркменских земель, вел переговоры со старейшинами.

Вот лишь некоторые из его впечатлений, которые он положил на бумагу. «Вдруг сильный ветер поднялся с моря, отплыв с полверсты от берега, мы не могли идти далее, волна заливала нас, Юрьев предлагал воротиться; я решился, и мы опять привалили к берегу на ночлег. Мы были без хлеба и без воды, к тому ж опасались внезапного нападения от туркменов — для чего вытащив два флаконета на берег, заняли два бугра, обзавелись цепью, и таким образом, расположились ночевать.

30 июля. Положение наше час от часу становилось неприятнее: бурун не уменьшался, сухари приходили к концу; жажда усиливалась, л/оды стали употреблять морскую воду; обмакивая в нее остальные сухари свои».

О том, сколь непросто было договариваться с местными туркменами, Николай Николаевич записал следующее: «Вскоре наехало к нам человек восемь гостей, — которых мы накормили пловом и старались угостить; но когда дело дошло до отправления Петровича (один из членов экспедиции. — М.Б.) к Киату (начальник над несколькими туркменскими старшинами. — М.Б.), то Назар Мерген (старшина местного кочевья), согласившийся прежде проводить его за три червонца, стал отказываться, и просил пять, а наконец и десять. Пономарев, выведенный из терпения, отослал всех с корвета…»

Вот в таких условиях, несмотря на все трудности, Муравьев упорно делал свое дело: на выдолбленном из дерева туркменском челне обследовал устье реки Горган. Затем на корвете перешел в Красноводский залив, исследовал его с моря и с суши и обнаружил, что остров Дарджа, нанесенный на карту экспедицией М. Войновича в 1782 году, превратился в полуостров.

«Читая путешествия российской эскадры, под командой графа Войновича, — записал в своем дневнике капитан, — я нашел описание серебряного бугра, совершенно не согласным с тем, что сам видел: там сказано, что серебряный бугор есть остров. Острова нет».

Когда исследования в туркменских землях были завершены, Муравьев отправился в Хиву. Он еще не знал, что все его злоключения, опасности, волнения впереди.

«Сентября 19. Я оставил берег и отправился в степь, — пометил Муравьев. — При мне находились только переводчик армянин Петрович и денщик мой. Недостаток в людях заменил я добрым штуцером, пистолетом, большим кинжалом и шашкою, которые во всю дорогу с себя не снимал».

Николай Николаевич неспроста запасся «добрым штуцером и пистолетом», а также холодным оружием. Он присоединился к каравану, который шел в Хиву.

На третий день они вступили в совершенно безлюдную степь. Не все караванщики относились по доброму к русскому пришельцу. Приходилось скрывать свое истинное имя.

«Во время поездки моей ходил я в туркменском платье, и называл себя турецким именем Мурад-бек, сие имело для меня значительную выгоду потому; что хотя меня все в караване знали, но при встречах с чужими, я часто слыл за туркмена, поколения Джафарбай, и тем избавлялся от вопросов любопытных», — вспоминал Муравьев.

В дороге были семнадцать дней. 6 октября капитана Муравьева встретили чиновники, которых послал хан. Они препроводили путников в маленькую крепость, как сам Николай Николаевич, называл ее «крепостцу», что располагалась в деревне Иль Гельда.

В первый день гостей напоили чаем с сахаром, накормили пловом и поместили в комнату под охрану. Поначалу Муравьев принял это за «почесть», но вскоре понял: он оказался в плену. Ему сказали, что хан примет его завтра, 7 октября. Но, ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю его никто не принял.

«Меня почитали за лазутчика, — напишет позже Николай Николаевич, — обращение со мной становилось всякий день грубее, пищи умереннее, чай перестали давать, так же и дрова для варения пищи… Присмотр за мной сделался строже и мне не позволяли даже на минуту отлучаться из комнаты без двух сторожей».

Проходили дни, недели, и капитан Муравьев готовился либо к «томительной неволе», либо к «позорной и мучительной казни». Он даже помышлял о побеге и лучше желал умереть на свободе с оружием в руках, если бы его нагнали в степи.

46 дней продолжалось заключение Николая Муравьева. Наконец, хан потребовал к себе посланника.

Хану были вручены подарки и письмо Ермолова. Переговоры прошли быстро. Муравьеву удалось убедить хана, что он прибыл с целью установления дружественных и торговых контактов между Хивой и Россией. Разногласия вызвали только пути, по которым должны двигаться караваны к Каспийскому морю. 21 ноября Муравьев отправился в обратный путь.

Генерал Алексей Ермолов так оценит деятельность своего посланника: «Гвардейского генерального штаба капитан Муравьев, имевший от меня поручение поехать в Хиву и доставить письмо тамошнему хану, несмотря на все опасности и затруднения, туда поехал. Ему угрожали смертью, содержали в крепости, но он имел твердость, все вытерпев, ничего не устрашившись, видел хана, говорил с ним… Муравьев, есть первый из русских, в сей дикой стране, и сведения, которые передал нам о ней, чрезвычайно любопытны».

За успешное выполнение задания Николай Муравьев был произведен в подполковники, а потом и в полковники. В 1822 году он станет командиром карабинерного полка. Позже возглавит вторую длительную экспедицию в Туркмению.

Потом будут бои с персиянами, присвоение звания генерал-майора. Муравьева назначат командиром гренадерской бригады Кавказского корпуса.

В войне с Турцией войска под командованием генерала Муравьева возьмут считавшуюся неприступной крепость Карс, потом крепость Ахалцых и, наконец, крепость Байбут.

В 1831 году он участвует в подавлении польского восстания, получает чин генерал-лейтенанта и должность командира дивизии.

Через год император Николай I посылает его в Александрию и в Константинополь. Обострились отношения между Египтом и Турцией, вспыхнул вооруженный конфликт. Мало кто верил в благополучный исход дипмиссии Муравьева. Но генерал блестяще справился с поставленной задачей — он убедил турецкого султана в дружелюбии России, а затем вынудил египетского пашу отдать приказ о прекращении военных действий.

За заслуги в этой миссии Муравьева производят в генерал-адъютанты. Однако из-за разногласий с императором Николаем I в 1837 году он лишен этого звания и уволен со службы. Через десять лет о нем вспомнили и вновь позвали на службу Муравьев — командир корпуса, участвует в походе в Венгрию.

В 1854 году Англия и Франция объявляют войну России. И опытный, смелый военачальник Муравьев, хорошо знающий южный театр военных действий, становится наместником на Кавказе и главнокомандующим отдельным кавказским корпусом.

После нескольких месяцев взята крепость Карс — ключ к Востоку. Это была крупная победа русской армии. Муравьев к своей фамилии получает почетную приставку — «Карский».

Добывать сведения «по части военной»

В 1827 году управляющим военным министерством назначается генерал-лейтенант Александр Иванович Чернышев. Он получает звание генерала от кавалерии и в следующем году становится управляющим Главного штаба. Его вводят в Государственный совет. Таким образом, с 1828 года князь Чернышев сосредоточил в своих руках всю военную власть. Начинается 25-летний период его правления военным министерством.

Только в 1852 году Александр Чернышев уволится в отставку со своего поста по состоянию здоровья. Притом что за ним будут сохранены другие государственные посты, такие как должность председателя Государственного совета и комитета министров — высшие в империи.

Александр Иванович уйдет со своего высокого поста с большим почетом. К тому времени он будет удостоен огромного количества всевозможных наград: российских и иностранных орденов, денежных поощрений, рескриптов государя императора, в которых выражалась признательность и благодарность за его деятельность. Ему пожаловано во владение имение «Кленова», находящееся в царстве Польском и приносящее солидный доход. Он был введен в княжеское достоинство.

Двум полкам Санкт-Петербургскому уланскому и Кабардинскому егерскому, приказали именоваться полками генерал-адъютанта князя Чернышева. Александра Ивановича наградили портретом Его Императорского Величества, украшенным алмазами, для ношения в петлице.

26 августа 1852 года, в день 25-летнего управления военным министерством, Чернышев был уволен от должности, получил благосклонный рескрипт Государя, в котором сообщалось о назначении его сына Льва флигель-адъютантом. Одновременно Александру Ивановичу пожаловали казенный дом в Петербурге, который он занимал, а министр финансов получил распоряжение выплачивать из государственного казначейства необходимые средства на содержание дома.

Так завершилась четвертьвековая деятельность светлейшего князя Александра Ивановича Чернышева на посту военного министра. Напомним было это в 1852 году. А в следующем 1853 году началась Крымская война, в которой Российская империя потерпела поражение, потеряла более полумиллиона человек, Черноморский 2* 35 флот и в марте 1856 года пошла на заключение тяжелого для нее Парижского мира.

А что же светлейший князь Чернышев? Весной 1855 года он уехал лечиться за границу, а в 1857-м скончался в Италии. Итоги его деятельности на посту военного министра пришлось пожинать последователям. И, как показала война, итоги эти оказались плачевными.

Конечно, было бы несправедливо утверждать, что за эти долгие два с половиной десятка лет Чернышев ничего не сделал для преобразования армии. Список его реформации велик: тут и преобразование центрального военного управления, определение новой структуры министерства, учреждение академии и кадетских училищ, изменение системы провиантских заготовлений.

Занимался министр и перевооружением армии: на смену кремневому оружию пришло ударное. Совершенствовались конструкции пушек, создавалась горная артиллерия. Строились новые крепости и укрепления.

Однако, сколько бы мы не перечисляли реформы князя Чернышева, в конечном итоге, готовность армии проверяется в бою. И такую проверку русской армии, а стало быть, и длительной работе министра на своем посту, устроила Крымская война. А здесь мы потерпели поражение. В результате России запрещалось держать военный флот на Черном море, она отказалась от протектората над Молдавией и Валахией и притязаний на «покровительство» православным подданным Турецкой империи, а также от «свободы плавания по Дунаю», что означало лишение доступа к его устью.

Это тяжелое поражение значительно ослабило влияние России как в Европе, так и на Ближнем Востоке. Она утратила последние следы европейской гегемонии, обретенной после победы над Наполеоном.

Кто же повинен в том, что за сорок лет Российская империя, по сути, уступила свои ключевые позиции Англии и Франции?

Разумеется, прежде всего, император, как Александр I, так и Николай I, и их ближайшие сподвижники, среди которых особым доверием пользовался князь Чернышев. Он долгие годы отвечал за военное строительство в государстве и подготовку армии к будущей войне. В его ведении была и военная разведка. Что же происходило с ней в период между окончанием войны 1812 года и началом Крымской войны 1853–1856 годов?

Александр Иванович так и не решился на коренную перестройку военной разведки, хотя верный путь, по которому следовало идти, указал ему еще Барклай-де-Толли. Видимо, от того бравого полковника Чернышева, который был нашим первым военным агентом в Париже и прослыл смелым и удачливым разведчиком, через полтора десятка лет мало что осталось. Теперь он был обременен высокой должностью, наградами, милостью государя, и ломать старую систему разведки не желал.

Впрочем, нельзя сказать, что он вовсе оставался равнодушным к разведывательным делам. С большой долей вероятности можно утверждать, что Чернышев понимал всю ущербность получения разведданных через Министерство иностранных дел, и это беспокоило его.

Так в 1830 году он обращается к императору Николаю I и просит его дать указание собирать сведения об открытиях, изобретениях и усовершенствованиях «как по части военной, так и вообще по части мануфактур и промышленности». Предписывалось немедленно «доставлять об оных подробные сведения». Что, собственно, государь и делает.

Интересна реакция министра иностранных дел, опытного и хитрого Карла Нессельроде. Он сослался на большую загруженность посольств дипломатическими делами, да еще и отсутствием соответствующих технических знаний у его подчиненных. И тут же предложил переложить обязанности по добыванию сведений «по части мануфактуры и промышленности» на заграничных представителей Министерства финансов. Более того, изворотливый Нессельроде, даже подобрал конкретные кандидатуры чиновников. Министру финансов ничего не оставалось, как согласиться с МИДом.

К сожалению, разведку и добывание сведений «по части военной» Карлу Васильевичу перевалить было не на кого. Главный штаб своих представителей за рубежом не имел, да и МИД издавна поставлял сведения военного характера.

Чернышев тем не менее не успокоился. В 1832 году он инициировал обращение великого князя Михаила Павловича в российские дипломатические миссии за границей. Михаил Павлович, будучи генерал-инспектором по инженерной части, поддержал военного министра и дал указание послам добывать открытую и секретную литературу, документы по инженерному делу «долговременной и полевой фортификации, атаке и обороне крепостей, военностроительному и понтонному искусству».

Неверно было бы утверждать, что посольские чиновники вовсе игнорировали указания императора и Великого князя. Некоторые сведения, документация, а иногда и образцы оружия поступали в Россию.

Так в 1832 году российскому посольству в Париже удалось приобрести чертежи новых лафетов для пушек французской полевой артиллерии, а через три года — чертежи и описание зажигательных ракет, ударного ружья и пушек осадной, береговой и горной артиллерии.

Из Вены, в 1834 году, российские диппредставители сообщили о новом ударном механизме для огнестрельного оружия, изготовленном австрийским изобретателем Цейлером.

В 1835 году генеральный консул России в Гамбурге Р. Бехерахт сумел купить в Бельгии модели орудия, ружья новейшего образца и модель телеграфа. Добытые покупки были признаны весьма ценными, и консул удостоился «за усердную службу» ордена Св. Анны 2-й степени.

В том же году в Париже удалось приобрести образцы новых ружейных стволов, а также документацию по производству пушек на заводе в Тулузе.

Примерно таким же образом, добывалась и военно-политическая информация. Военному министерству приходилось довольствоваться теми отрывочными и далеко нерегулярными сведениями, которые поставляли чиновники МИДа из-за границы. И обязанности «по собиранию статистических сведений об иностранных государствах» понимались как обработка информации, поступающей из посольств.

В эти годы реальными источниками поступления развединфор-мации были разве что флотские офицеры, выезжающие в командировки за границу. Так в сентябре 1829 года для изучения новейших достижений в кораблестроении в Соединенные Штаты Америки был командирован капитан 1-го ранга Александр Авинов.

Александр Павлович, потомственный дворянин. Родился в семье кавалерийского подпоручика. В десять лет его дядя вице-адмирал Н. Скуратов определил юного Сашу в Морской кадетский корпус. С тех пор вся его жизнь была связана с морем.

В 1801 году вместе с будущими адмиралами Михаилом Лазаревым и Михаилом Станюковичем для практического изучения морского дела был послан в Англию. Под командой легендарного адмирала Нельсона участвовал в Трафальгарском сражении, попал в плен. После возвращения на родину служил на Балтике, находился в плавании у берегов Голландии и Англии.

В 1819 году Александр Авинов отправился в кругосветное плавание на шлюпе «Открытие».

С 1823 по 1827 год командовал кораблем «Гангут», участвовал в Наваринском сражении. «За храбрость, присутствие духа и усердие» был произведен в капитаны 1 — го ранга и удостоен ордена Св. Владимира 3-й степени.

Через два года его назначают командиром 110-пушечного корабля «Император Петр I», но постоять на его капитанском мостике Александру Павловичу не удалось. Авинова направили в США. Официальная цель поездки — покупка парового корвета новейшей конструкции. Разведзадание — изучение американской системы судостроения.

Обе поставленные задачи были выполнены успешно — приобретен корабль «Кенигстон», на котором Авинов и возвратился домой. Ему дадут новое название — «Князь Владимир», и корвет станет флагманским кораблем Балтийского флота.

С не меньшим интересом ждали на Родине и доклада адмирала о новейших технологических новинках в области кораблестроения США. Александр Павлович не подвел: он накопил большой научный и практический материал, чертежи, специальную литературу.

В 1837 году в США был командирован капитан II ранга Иван Шанц. Прежде чем попасть в Америку, Иван Иванович прошел большой путь во флоте Российской империи. Служил на галете «Аглая», тендере «Атис», бриге «Ахиллес», фрегате «Патрикий», командовал шхуной «Лизетта».

С 1828 по 1831 год Шанц участвовал в третьей Архипелагской экспедиции на линейном корабле «Фер-Шампенауз», командовал флюгером «Ораниенбаум». Весной 1834 года его назначили командиром военного транспорта «Америка». На нем он и совершил кругосветное путешествие.

Возвратившись из плавания, Иван Иванович получил звание капитана II ранга, а через два года и капитана I ранга.

Итак, Шанц отправился в США, чтобы состоять при постройке на верфи Вильяма Брауна в Нью-Йорке самого современного фрегата «Камчатка». Однако он не засиживался на верфи. Ведь у него были и другие, не менее важные разведзадания. Позже, в мае 1838 года, Иван Шанц доложит русскому посланнику в США А. Бодиско:

«Честь имею представить Вашему Превосходительству ведомость по чертежам и моделям, собранным мною здесь в течение шести месяцев. В одной так же показаны некоторые предметы по части морской, о которых я старался сделать свои замечания».

Далее он сообщает послу, что «для обозрения казенных Адмиралтейств и главных купеческих верфов» посетил Бостон, Нью-Йорк, Филадельфию, Балтимор, Вашингтон и Норфолк. «Для испытания качеств здешних морских пароходов, шел я в декабре на пароходе из Норфолка в Шарлстон, и дабы познакомиться с управлением мелкими шхунами Балтиморскими, отправился на одной из таковых из Шарлстона в Вест-Индию». В общем, следует отметить, что Иван Шанц изучал флот США основательно.

Возвратившись на построенном фрегате «Камчатка» в Кронштадт, Иван Иванович привез с собой большое количество чертежей и моделей судов различного класса, материалы и документы о различных американских технических новинках, даже весьма далеких от армии и флота: описание мельниц, машин для изготовления чертежей.

В дальнейшем он будет продолжать свои командировки и станет крупнейшим специалистом-кораблестроителем. Под его наблюдением построят фрегаты «Рюрик» и «Олаф», корвет «Калевала», канонерскую лодку «Стерлядь».

Действительно, командировки флотских офицеров приносили несомненную пользу нашему Отечеству. Однако надо признать, они также носили единичный, эпизодический характер. Припомним, между поездками Авилова и Шанца в США — восемь лет! Словом, морское министерство, как и их коллеги из военного ведомства, довольствовались в основном тем, что им поставлял МИД.

В 40-е годы XIX века разведывательные задачи иногда возлагались на военных представителей императора, которые на основе двусторонних договоренностей прикомандировывались к главам иностранных государств. Назывались эти офицеры не «военными агентами», а «корреспондентами Военного министерства» или «военными корреспондентами». Правда, они тоже не делали погоды, ведь их было мало — всего два-три человека. Да к тому же работали они в западных странах. Что же касается Востока, то военное ведомство Российской империи по-прежнему применяет такую форму «крышевой» разведки, как военно-научные и военнодипломатические экспедиции. Одной из первых таких экспедиций после двадцатилетнего перерыва стало путешествие капитана Прокофия Никифорова в Хиву в 1841 году. В этом же году в Бухару был послан подполковник Константин Бутенев.

О них наш рассказ в следующей главе.

«Временные агенты»

Именно так назвал капитана Генерального штаба Прокофия Никифорова и подполковника Константина Бутенева военный министр генерал-адъютант граф Александр Чернышев.

На дворе стоял 1841 год. Никифоров собирался с миссией в Хивинское ханство, а Бутенев — в Бухарское. С конца XVIII века Российская империя желала спокойствия и стабильности в этих приграничных государствах. Однако племена киргиз-кайсаков занимались грабежами, угоном скота и захватом людей в рабство, с целью их продажи. А это означало, что из-за подобных инцидентов в оренбургском пограничье шла беспрерывная пограничная война между казаками и местными кочевыми племенами. Известный историк В.О. Ключевский называл ее «войной, не прекращающейся ни на минуту в течение 150 лет».

Некоторая стабилизация обстановки произошла во второй половине XIX века, что, скорее всего, было связано с экспедицией полковника Генерального штаба Ф. Берга, предпринятой в 1825 году. Хивинские ханы восприняли эту миссию, как военную. После этого в течение нескольких лет наши купцы, торговавшие с Бухарой, не подвергались притеснениям и нападениям. Однако уже в 1835 году в Хиве находились несколько сот русских пленных. Возобновились грабежи караванов и разорение земель киргизов и туркмен — подданных Российской империи.

В ответ на это были арестованы хивинские подданные, проживающие в юго-восточных землях империи, их товары и имущество конфисковали. Хивинские ханы в 1837 году возвратили 25 пленных, потом еще 80, но участились грабежи и захваты на Каспийском море. В плен попали 200 рыбаков.

Терпеть подобное более было невозможно. Разбоям следовало положить конец, хивинских ханов наказать. И тогда в высших военных и государственных кругах империи замышляется военный поход на Хиву. Его инициирует Оренбургский генерал-губернатор Василий Перовский. В докладе на имя императора от 7 февраля 1839 года он указывает, что поход должен стать демонстрацией силы и такая мера воздействия будет достаточной для достижения целей и окончательного смирения Хивы. Он предлагает царю «предприятие это стараться разгласить, и один страх уже мог бы дать выгоднейший для нас оборот».

Собственно, так и произошло. Сам поход 1839–1840 годов военного успеха не имел, он оказался неудачным, но, несомненно, явился мощной демонстрацией силы.

В марте 1839 года собрался специальный комитет в составе вице-канцлера, министра иностранных дел Карла Нессельроде, военного министра Александра Чернышева и Оренбургского генерал-губернатора Василия Перовского. Он пришел к выводу, что следует осуществить военную экспедицию в Хиву, дабы восстановить и утвердить влияние России в Средней Азии.

Поход начался в ноябре 1839 года. В отряде Перовского было 5325 человек, 22 орудия и 4 ракетных станка. В обозе насчитывалось до 10 тысяч верблюдов.

Предприятие закончилось неудачно не потому, что перовцам противостоял сильный противник. Но вот зима 1839–1840 года оказалась крайне суровой.

Однако многие историки и исследователи Средней Азии подчеркивают, что геополитические итоги похода Перовского значительно более важны, нежели военные. Наконец руководство империи обратило серьезное внимание на азиатские дела. Что же касается Хивы, то местные ханы осознали грозящую им опасность и отношения с Россией стали более дружественными.

После Хивинского похода правительство империи постаралось закрепить достигнутые успехи дипломатическим путем. И тогда в Хиву была снаряжена экспедиция под командой капитана Генерального штаба Прокофия Никифорова.

Как мы уже сказали, наряду с хивинской миссией в Бухару отправлялся подполковник Бутенев. Однако у него были другие задачи. И связаны они с тем, что отношения России с Бухарой развивались иначе, чем с Хивинским ханством. С приходом к власти династии Мангыт они значительно активизировались. Посольские связи укрепились и позже, при эмире Хайдаре (первая четверть XIX века) и его последователе Насрулле, который правил с 1827 по 1860 год. И пусть Российская империя, более занятая европейскими делами, не проявляла особого интереса в отношении Бухары, однако все бухарские посольства слышали от высокопоставленных чиновников в Санкт-Петербурге заверения в дружбе и желании развивать торговлю.

В 20-е годы слова стали превращаться в дела. В 1820–1821 годах ко двору эмира прибыло русское посольство во главе с действительным статским советником А. Негри. В состав посольства входили не только крупные натуралисты того времени Э. Эвереман и X. Пандер, но и офицеры Генерального штаба.

Пока Негри заверял эмира Хайдара в желании России утвердить торговые связи, а натуралисты изучали земли «верхней Азии», военные собирали разведданные о территории, природных ресурсах, взаимоотношениях Бухары с соседними странами — Персией, Османской империей, Афганистаном, о судоходстве на Сырдарье и Амударье.

Однако, несмотря на, казалось бы, положительные итоги миссии Негри, на этом, по сути, отношения России и Бухары закончились. «Зашевелился» Петербург, только когда в 1840 году на Неву прибыло очередное бухарское посольство.

Первым пунктом посольства была просьба бухарцев ходатайствовать о защите Бухары от англичан, грозящих ей завоеванием.

Вторым пунктом: «просить содействия для обуздания хивинцев, которые постоянно грабят караваны, и ныне войдя в отношения с англичанами, начинают явно враждовать в Бухарин».

Теперь Россия пошла на торговые уступки бухарцам и решила направить научно-дипломатическую и военную экспедицию в Бухарский эмират.

Такова была в ту пору обстановка. И если подполковник Константин Бутенев был желанным гостем эмира Насруллы, то Прокофия Никифорова не особенно ждали и жаловали в Хиве. Однако это не смутило капитана. Прибыв в Хиву, он мужественно и смело отстаивал российские интересы. Заявил, что империя не позволит хивинцам собирать дань с казахов к северу от реки Эмбы, так как они являются российскими подданными. А также потребовал признания за Россией прав на восточный берег Каспийского моря. Хан ответа не дал, но обещал прислать в Оренбург своего посланника.

Были у Никифорова, разумеется, и «тайные» военные задачи. Об этом свидетельствуют документы.

9 января 1841 года Оренбургский генерал-губернатор Василий Перовский пишет военному министру в Петербург о том, что, несмотря на краткость пребывания своего в Хиве, «временный агент будет в состоянии собрать многия об этой стране сведения». И предлагает снабдить агента «заранее подробною программою вопросов».

Судя по всему, такую программу Перовский представил руководителю военного ведомства, который остался ею недоволен.

14 января 1841 года он отвечает Оренбургскому генерал-губернатору: «столь подробная розыскания о многоразличных предметах, затрудняя временного агента, не могут быть произведены с надлежащим успехом и точностью». И указывает Перовскому: «Его Величеству благоугодно, чтобы инструкция эта была сокращена… А агенту нашему вменено в обязанность собрать сколь можно подробный и точныя сведения о ханстве Хивинском в топографическом и военном отношения».

Вот что интересовало в первую очередь императора и военного министра. А поэтому итог миссии капитана Генерального штаба Никифорова следует оценивать не по дипломатическому результату, а по разведматериалам военного плана.

О том, что эту задачу Никифоров выполнил, можно судить по его письмам, отправленным из Хивы Якову Ханыкову 14 и 20 сентября 1841 года и генерал-адъютанту Василию Перовскому 2 октября 1841 года.

Затевалась новая экспедиция, и Никифоров знал об этом и давал весьма ценные советы, например по поводу маршрутов выдвижения. «Через Сыр-Дарью идти нельзя, если не иметь сильной опорной точки на реке Сыре».

Как человек сугубо военный, он рекомендует, что «для наказания Хивы достаточно три тысячи пехоты, тысячу удалых казаков и двенадцать орудий шести фунтовых, восемь горных единорогов и 12 конных единорогов. Для действующих войск операционный путь должно принять прежний, т. е. через Картамак. Сделанная в прошлом году съемка покажет места более удобныя для главного склада, как ровно места, где могут войска остановиться в ожидании снегов».

По ходу письма капитан Генерального штаба оценивает боевое состояние войска ханства. «Хивинцы сопротивляться не умеют; у них есть только дух грабежа, но нет духа воинственности. (Под духом грабежа, я разумею стремление получить добычу и желание насладиться и пользовать ею.) Войскам идти с полуторамесячным запасом, пехоту иметь на верблюдах, на каждого человека по одному верблюду, на каждого поместить и полуторамесячное продовольствие солдата».

Далее он расписывает походные порядки войск. «Первая колонна должна состоять из тысячи человек пехоты без всяких тяжестей, кроме, самых необходимых.

Вторая, боевая колонна, на переход должна бы иметь такую же сипу и запасы артиллерийские, понтонные, госпитальные и прочие. За несколько переходов от второй колонны может следовать первый вооруженный караван.

Такой же караван, но несколько сильнее прикрытый, мог бы следовать из Ново-Александровска, прочие караваны никакого прикрытия не требуют, кроме одного хозяйственного надзора».

Кроме того, Никифоров описывает состояние колодцев, грунта, советует, как компенсировать недостаток подножного корма, воды, дает точный расчет маршрута для войск, указывает пункты, через которые лучше двигаться, где удобнее форсировать реки, анализирует недостатки Ново-Александровского укрепления.

В послании генерал-губернатору Перовскому временный агент Никифоров больше внимания уделяет описанию взаимоотношений с ханом Хивинским.

«В первое свидание с Ханом его Высокое Степенство был очень ласков с агентами, особенно с поручиком Айтовым (один из членов экспедиции. — М.Б.), и изъявил полное удовольствие свое при получении подарков от Высочайшего Двора. Когда развернули перед Ханом сервиз и самовар, он не смог скрыть удивления».

Не ускользнул от внимания капитана тот факт, что подарки хан принимал с удовольствием, но на уступки идти не хотел.

«После нескольких дней свидания, миролюбивый и сговорчивый хан ни под каким видом не хотел уступать Эмбы и Иргиза». Однако Никифорову и Айтову удалось-таки убедить его «Высокое Степенство». Но ненадолго. Хан заболел на девять дней, а после выздоровления, «вновь стал требовать Эмбы и Иргиза». Переговорам, как жаловался Никифоров, «не было конца».

В итоге своей работы агент делает вполне закономерные выводы. «Нельзя надеяться на введение желаемого устройства и порядка в Киргизской степи, если не будут основаны в ней несколько точек, которыя выражали бы проявление силы и власти Российского правительства среди кочующих племен».

Идеи капитана Генерального штаба Прокофия Никифорова будут претворены в жизнь новым генерал-губернатором В. Обручевым. Он осознает, что ни обращения к султану, ни дипломатия, ни жестокость, ни военные экспедиции, посылаемые в хивинские земли, не в состоянии подчинить кочевые племена и навести порядок на приграничных к империи территориях.

Обручев начнет проводить эффективную политику выдвижения границ, иными словами, он разворачивает в степи строительство военных укреплений. Сначала в 1845 году на реке Тургае, названное Оренбургским, другое на реке Иргизе, которое получило наименование Уральское. Ново-Александровское укрепление было перенесено на полуостров Мангышлак и переименовано в Ново-Перовское.

Для укрепления левого фланга границы с Хивинским ханством в 1847 году начинается строительство крепости на реке Сырдарье, в урочище Раим. Эта крепость, расположенная в устье реки, служила и военно-морской базой для небольшой флотилии, созданной на Аральском море.

В 1848 году были возведены форты Карабутаг для сообщения Уральского укрепления с Оренбургской линией, и Косарал на Аральском море. Меры, предпринятые Обручевым, дали свои положительные результаты.

Однако, как мы уже сказали в начале главы, не только Никифоров отправился в Хиву, но и Бутенев — в Бухару.

Подполковник Константин Бутенев, в отличие от капитана Генерального штаба Никифорова, не был ни строевым, ни штабным офицером. Он являлся инженером, специалистом по горным делам, а точнее, по редким металлам, в частности, по золоту. В июле 1841 года его экспедиция добралась до Бухары. Эмир встретил посланцев радушно, а вскоре было принято решение приступить к горно-разведывательным работам.

Однако подполковника Бутенева эмир от себя не отпустил и отклонил его предложение вести поиски золота на реке Амударье и в горах Нуратау.

Пришлось снарядить отряд без главы миссии. В него вошли горный инженер штабс-капитан Богословский, топограф Яковлев, востоковед Ханыков и зоолог Леман.

25 августа отряд вышел из Бухары и отправился к Самарканду, оттуда перейдя на правый берег Зеравшана, начал обследовать горные породы.

Ученые экспедиции обратили внимание на Равтское месторождение каменного угля. Они тщетно пытались убедить сопровождающих их эмирских чиновников в ценности находки, но те только посмеялись. Они не поверили в ценность «черного камня». Более того, были крайне разочарованы, что русские вместо поисков золота, занялись каменным углем, и приказали возвращаться в Бухару.

В это время подполковник Бутенев вел трудные переговоры с эмиром Насруллой, пытаясь добиться документального оформления отношения между Россией и Бухарой. Но эмир на горячие речи временного агента пообещал дать ответ позже.

Последняя встреча с эмиром состоялась 2 апреля 1842 года. Насрулла отправлялся воевать против Коканда и сообщил, что его решение будет передано с визирем. Переговоры, в сущности, закончились ничем.

8 апреля миссия двинулась обратно, а через два месяца прибыла в Оренбург. И хотя политические и дипломатические итоги сам Бутенев расценивал как неудачу, путешественники собрали богатые сведения по геологии, зоологии, этнографии края. Были достижения и в чисто военном плане — топографы экспедиции составили подробную карту бухарских земель.

Такими были миссии двух «временных агентов» — Никифорова и Бутенева.

Как сложились их дальнейшие судьбы? Прокофий Никифоров, который жаловался на состояние здоровья еще в экспедиции, после возвращения неожиданно скончался. К Бутеневу судьба оказалась благосклоннее. Через несколько лет после возвращения из экспедиции Константин Федорович стал директором Санкт-Петербургского технологического института, а потом занимал ответственную должность начальника Санкт-Петербургского монетного двора.

После экспедиций «временных агентов» Никифорова и Бутенева, деятельность российской военной разведки на Востоке не заканчивается. В 1842 году в Хиву отправляется новая миссия под руководством полковника Г. Данилевского, а через четыре года экспедиция полковника Генерального штаба М. Иванина на Мангышлак.

Российская империя продолжила свое движение на Восток.

«Нет вовсе полных и верных сведений»

В начале 1851 года на стол министра иностранных дел Российской империи Карла Нессельроде легло письмо. Его коллега глава военного ведомства генерал-адъютант Александр Чернышев обращался с просьбой: «для успешного преподавания военной статистики в Императорской Военной академии оказалось не-обходимым иметь верные сведения о тех изменениях, которые с 1848 года произошли в устройстве военных сил Австрии». Далее Чернышев предлагал «следить за преобразованиями Австрии по военной части».

Переписка этих двух высших чиновников государства Российского, признаться, дело весьма занимательное. Она может рассказать о многом. Россия, по сути, на пороге Крымской войны. Уже в следующем году разгорится спор между городами Вифлеемом и Иерусалимом за обладание «святыми местами». Султан передаст ключи Вифлеемского храма католикам, которых поддержит император Франции Наполеон III. Николай I, в свою очередь, потребует от Турции соблюдения договоров о правах России в Палестине, а также признания его покровителем всех православных подданных Оттоманской империи. И получит отказ. Тогда князь А. Меньшиков объявит султану о разрыве русско-турецких отношений. Летом 1853 года Россия введет свои войска в Дунайские княжества. В ответ на это 4(16) октября Турция объявит войну Российской империи.

За два с небольшим года до этого, военный министр уже признавался руководителю МИДа, что в Императорской академии, а, значит, и во всем ведомстве нет «верных сведений» об армии Австрии. Более того, он уточнял, что они отсутствуют с 1848 года.

Но самое интересное, что еще в начале 1844 года Чернышев обращается к тому же Нессельроде. Он пишет, что «об Австрийской империи нет вовсе полных и верных сведений».

Между этими посланиями семь лет. Годами идет переписка, а в империи как не было, так и нет «верных сведений» о военных силах крупнейшего в Европе государства, которое, кстати, во время приближающейся войны будет проявлять крайнюю враждебность по отношению к России и требовать вывести войска с территории Дунайских княжеств.

Эти письма опубликованы в книге «Очерков истории Российской внешней разведки» и являются подтверждением весьма плачевного состояния разведывательной деятельности в преддверии Крымской войны 1853–1856 годов.

Не лучшим образом дела обстояли и в Морском министерстве. Поскольку военные действия разворачивались в акватории Черного моря и на прибрежных территориях, флот крайне нуждался в точной и полной информации о кораблях противника.

А противник был уже рядом. В декабре 1853 года Англия и Франция ввели свои военные суда в Черное море.

В январе 1854 года забеспокоился генерал-адмирал, управляющий Морским министерством великий князь Константин Николаевич. Он подал депешу начальнику Департамента внешних сношений МИДа Льву Синявину. «Вашему превосходительству известно, — писал он, — как важно и необходимо при нынешних обстоятельствах для Морского министерства иметь постоянно новейшие сведения о движении английских и французских судов и эскадр, с тем, чтобы сведения сии доставлялись…»

… Россия Крымскую войну проиграла. Потери политические, экономические, военные были велики, последствия — тяжелы. Российской империи пришлось воевать с мощной коалицией государств, которые превосходили ее по многим показателям: личному составу армии, качеству вооружений, особенно, в области военно-морского флота, артиллерийского и стрелкового вооружения, средств сообщений. Война открыла новую эру индустриальнопромышленных войн, с резко возрастающим потенциалом современной военной техники и вооружения.

Результаты Крымской войны указали на необходимость проведения в России кардинальных реформ. Частью этих политических, экономических и социальных преобразований стали военные реформы 60—70-х годов XIX века под руководством Д. Милютина. Надо отдать должное, качественные преобразования в деле разведки начались раньше, чем во всей армии и на флоте. Уже через три месяца после подписания Парижского договора, в июне 1856 года был утвержден «Проект общих статей инструкции агентам, посылаемым за границу».

О чем это говорит? Да о том, что МИД, который являлся главным организатором зарубежной разведки, больше не удовлетворял потребности страны, армии и флота в достоверной и оперативной информации. Государство нуждалось в профессиональной военной заграничной разведке. А это означало, что следует создавать специальные центральные и региональные разведорганы, разворачивать зарубежные силы. По-существу, возрождалась система организации разведки, предложенная еще в 1810 году прозорливым Барклаем-де-Толли.

«Инструкция агентам, посылаемым за границу» была ценна тем, что впервые в российской практике определяла круг вопросов, на которые предстояло ответить им в ходе работы за рубежом, а также определяла принципы деятельности.

Надо сказать, что над «Инструкцией» основательно поработали ее создатели: она включала 14 пунктов. Вот лишь некоторые из них, по которым агентам предстояло «приобретать наивозможно точные и положительные сведения». О числе, составе, устройстве и расположении как сухопутных, так и морских сил; о способах к пополнению и умножению вооруженных сил своих, и к снабжению войск и флота оружием и другими военными потребностями; о различных передвижениях войск, как приведенных уже в исполнение, так и предполагаемых, стараясь по мере возможности проникнуть в истинную цель сих передвижений; о нынешнем состоянии крепостей, предпринимаемых новых фортификационных работах для укрепления берегов и других пунктов, об опытах… над изобретениями и усовершенствованиями оружия и других военных потребностей, имеющих влияние на военное искусство; о лагерных сборах войск и о маневрах, о духе войск и образе мыслей офицеров и высших чинов.

Еще руководителям военного ведомства хотелось знать о состоянии артиллерии, инженерного и провиантского дела, об изменении уставов, о новых сочинениях, касающихся военных наук, о военно-учебных заведениях, об устройстве Генштаба, о способах передвижения войск по железным дорогам, об улучшении военной администрации. При этом предписывалось «все означенные сведения собирать с самою строгою осторожностью и осмотрительностью…»

Утвердив «Инструкцию», император Александр I сделал и следующий, вполне логичный шаг — назначил военных агентов в четыре страны: во Францию — флигель-адъютанта полковника Петра Альбединского; в Британию — флигель-адъютанта полковника Николая Игнатьева; в Австрию — полковника барона Федора Торнау; в Турцию — гвардейской артиллерии штабс-капитана Виктора Франкини.

Первым военно-морским агентом одновременно в Британии и во Франции становится генерал-адъютант вице-адмирал Ефимий Путятин.

Позднее, осенью того же года, из Санкт-Петербурга в Неаполь отправляется полковник Всеволод Гасфорт.

Назначение профессиональных военных на официальные должности при российских дипломатических представительствах было делом новым, неизведанным. К тому времени опыт военных агентов Барклая, посланных за границу в 1810 году, уже забыт.

В учебных заведениях искусству разведки тогда не обучали. Да если бы и обучали, полковникам и вице-адмиралу поздно садиться за парту. Так что действовать приходилось на свой страх и риск, как говорят в армии, осваивая новое военно-дипломатическое ремесло «на марше».

Однако прежде чем перейдем к рассмотрению деятельности военных агентов в странах пребывания, познакомимся с ними.

Все офицеры, разумеется, были из знатных, именитых семей. Дворянский род Путятиных, восходил еще к XV веку. Ефимий появился в семье новгородского помещика Василия Путятина.

Петр Альбединский происходил из дворян Смоленской губернии. Мать, урожденная княжна Багратион, двоюродная сестра генерала князя Петра Багратиона, отец — надворный советник. Сам Петр Павлович был женат на дочери статс-секретаря, члена Государственного совета князя Долгорукова — Александре.

Полковник Генерального штаба Федор Торнау имел титул барона. Его дед — генерал екатерининских времен, отец — полковник артиллерии, участник войны 1812 года, скончался от раны, полученной в бою.

Граф Николай Игнатьев родился и воспитывался в старинной дворянской семье. Отец — Петербургский генерал-губернатор, позже Председатель комитета министра. Коллега «по цеху» Всеволод Гасфорт тоже был сыном генерал-губернатора. Его отец руководил Западной Сибирью.

Все они получили достойное образование: Альбединский окончил Пажеский корпус, Игнатьев тот же корпус и Академию Генерального штаба, Торнау — Благородный пансион при Царскосельском лицее. Путятин выпускник морского училища, Фран-кини — артиллерийского. Гасфорт — обучался в Николаевской военной академии и окончил ее с малой серебряной медалью.

По возрасту и своему жизненному опыту это были совершенно разные люди. Самому старшему из них вице-адмиралу Ефимию Путятину исполнилось 53 года. К тому времени Ефимий Васильевич известный мореплаватель: под командой Михаила Лазарева совершил кругосветное плавание, несколько переходов из Средиземного моря в Балтику, участвовал в Наваринском сражении, высаживался с десантом на мысе Адлер и получил ранение. За успешно проведенные операции представлен к чину капитана 1-го ранга.

В 1842 году император Николай I направляет его с посольством в Персию. После успешного выполнения задания Путятин выезжает с дипломатическими поездками в Англию, Нидерланды, Турцию.

Через десять лет Ефимий Васильевич организует экспедицию в Японию. По возвращении из плавания в 1856 году его назначают первым военно-морским агентом в Лондоне и в Париже. Таким образом, вице-адмирал Путятин выступал и в роли разведчика-«крышевика», под дипломатическим прикрытием, теперь же становится официальным военным представителем Российской империи в двух ведущих европейских странах.

Самым молодым среди агентов военного ведомства был полковник Николай Игнатьев. После выпуска из Академии Генштаба он попадает в войска, которые развернуты на территории Прибалтики и готовятся к удару с моря англо-французского флота. Однако противники России увязли в боях за Севастополь и им уже не до балтийского побережья. Николай Павлович единственный из шестерки военных агентов, кто не нюхал пороха. Впрочем, его опасности впереди. Он вырастет в большого разведчика и дипломата. Только у него будет все наоборот, чем у адмирала Путятина. Он сначала послужит официальным военным агентом в Лондоне, а потом под посольским прикрытием побывает в Хиве и в Бухаре, в Китае, в Константинополе. Впрочем, рассказ об этих интереснейших людях, патриотах Отечества, виднейших разведчиках и дипломатах, министрах Российской империи — Путятине и Игнатьеве, у нас еще впереди.

Под стать старшему Ефимию Путятину — полковник Федор Торнау, которому ко времени заграничной командировки испол-нилсь 46 лет. Он, пожалуй, самый боевой из всех. Происходил из семьи курляндских баронов, многие поколения которой посвятили себя военной карьере. После выпуска из Благородного пансиона, 18-летним прапорщиком Федор начал службу в Малой Валахии. Участвовал в Русско-турецкой войне 1828–1829 годов, в Польской кампании 1831 года.

С 1832 года — офицер Генерального штаба, подпоручик, прибыл для продолжения службы на Кавказ, в штаб Отдельного кавказского корпуса. Сразу же принял участие в военной экспедиции в Чечню, в ходе которой был ранен. После излечения возвращается в Тифлис, где получает задачу провести разведку территории к северу от Гагр.

Поручик Торнау формирует отряд из проверенных бойцов-абхазов. Сам себя он выдает за горца. Отряд проникает в самые труднодоступные районы Западного Кавказа, разведчики изучают местность и жизнь горских народов.

Таким образом, Федор Федорович, прежде чем стать, выражаясь современным языком, стратегическим разведчиком и отправиться за границу, несколько лет «тянул лямку» войскового разведчика. В качестве руководителя разведотряда он провел три спецоперации по проникновению на территорию противника: первую, в июне 1835 года, когда прошел через Гумистинское ущелье, преодолел главный Кавказский хребет и достиг Пятигорска. Итогом этой разведоперации стали два доклада в штаб корпуса, с многочисленными приложениями по топографии, экономике, географии, а также военно-статистическим вопросам западнокавказских районов.

Доклад столь впечатлил командование корпуса, что данные, собранные офицером, были доложены лично государю и высоко оценены им. И поручик Торнау стал штабс-капитаном.

Осенью того же года Федор Федорович возглавил очередную разведэкспедицию. Теперь его путь лежал через главный Кавказский хребет от ущелья Лабы до мыса Адлер.

Более полутора месяцев длилась экспедиция. В отчете Торнау сделал вывод о ненадежности черноморской береговой линии. Кроме военно-стратегических исследований, офицер собрал богатый этнографический материал, описал быт и традиции некоторых кавказских народов.

Третья экспедиция Торнау, целью которой была разведка территории от реки Сочи до Геленджика, окончилась неудачей. Проводники предали своего командира и сдали его горцам. Штабс-капитан оказался в плену. Более двух лет провел он в неволе, пытался бежать, его ловили, держали в холодном помещении, без одежды. Только в ноябре 1838 года ногайскому князю Тембулату Карамурзину удалось похитить пленника у кабардинцев.

После лечения в Ставрополе, Федор Федорович вернулся в действующую армию, храбро воевал в период Крымской войны и после ее окончания был направлен военным агентом России в Вену.

Следует подчеркнуть, что практически все воинские звания Торнау получил на войне, не за выслугу лет, а за ратные подвиги. Надо сказать, редкий, уникальный случай в истории.

Впрочем, справедливости ради следует отметить, что и все остальные офицеры, ставшие военными агентами, храбро воевали и отличились в боях. Петр Альбединский в период Крымской войны и неприя!ельских бомбардировок Севастополя, находился в городе. В сражении под Инкерманом сражался мужественно, был серьезно контужен в голову, за что и получил золотой палаш с гравировкой: «За храбрость».

Штабс-капитан Виктор Франкини также был среди защитников Севастополя и провел там самые трудные десять месяцев осады.

Полковник Всеволод Гасфорт в период обороны Севастополя командовал Казанским егерским полком, был ранен. В его честь одна из Балаклавских высот до сих пор носит название «горы Гасфорта».

Вот такие офицеры представляли нашу страну за рубежом в качестве военных агентов в 1856 году. К сожалению, опыт Барклая-де-Толли был использован не полностью. Среди нынешней «великолепной шестерки», увы, не было своего Торнау «в звании канцелярского при миссии служителя». То есть пока отсутствовало важнейшее звено в системе военной разведки — тайный агент, или говоря современным языком, разведчик-«крышевик», действующий под дипломатическим прикрытием на постоянной основе.

Для осознания и обретения этого звена понадобится еще почти четыре десятилетия. Однако теперь с уверенностью можно было констатировать: в Европе утвердились постоянные официальные представители Российской империи в лице военных агентов. Что же касается Востока, то там по-прежнему, для решения военных и дипломатических проблем использовались так называемые «временные агенты» — руководители и члены посольств, миссий, научных экспедиций.

Две звезды военной разведки и дипломатии

Об этих людях хотелось бы рассказать отдельно. Ибо вклад их в разведку и дипломатию велик, заслуги перед Отечеством весомы и значительны. В предыдущей главе мы коротко представили их читателю, а теперь поведаем о них подробнее. Поверьте, они достойны самого пристального внимания и благодарной памяти потомков.

Итак, перед нами адмирал Ефимий Путятин и генерал Николай Игнатьев. Оба происходят из древних дворянских родов. Первый родился в семье новгородского помещика Василия Путятина, кстати, соседа графа Аракчеева. Мама маленького Ефимия Елизавета Григорьевна — дочь члена государственной адмиралтейств-коллегии, гражданского губернатора Гродно и Киева, генерала Григория Бухарина.

Николай Игнатьев также из губернаторской семьи. Его отец Павел Николаевич руководил Пажеским корпусом, позже получил должность Петербургского генерал-губернатора, члена Государственного совета, а потом и председателя комитета министров.

Ефимий поступил в Морской кадетский корпус, отлично учился и оказался первым по выпуску. В 1822 году получил чин мичмана и был назначен в кругосветное плавание на фрегате «Крейсер» под командованием будущего известного адмирала и флотоводца Михаила Лазарева.

Николай окончил Пажский корпус и сразу же был принят в Академию Генерального штаба. По выпуску удостоен большой серебряной медали, а имя его занесли на мраморную доску в числе лучших выпускников.

Началась Крымская война, но молодой офицер на фронт не попал. Его направили в Прибалтику, где были развернуты части русской армии, ожидавшие высадки десанта неприятеля. Однако англо-французы не решились высадиться на балтийское побережье.

Таким было начало офицерской службы наших героев.

А теперь надо сказать, что между этими событиями почти тридцать лет. Когда в семье Игнатьевых, появился сын Нико-ленька, лейтенант; российского флота Ефимий Путятин получил назначение на флагманский корабль «Память Евстафия». За его спиной уже полтора десятка морских кампаний, он участвовал в знаменитом Наваринском сражении на флагманском линейном корабле «Азов», проявил храбрость, за что удостоился ордена Св. Владимира 4-й степени.

Через два года капитан-лейтенант Путятин станет командиром корвета «Ифигения».

Однако дело не в разнице в возрасте. Каждый из них в свое время будет умело, профессионально и самоотверженно служить Отечеству. Впоследствии их дороги неоднократно пересекутся как на поприще разведки, так и дипломатии.

В 1842 году Путятин по приказу императора Николая I отправляется с поручением в Персию. Поездка имела как разведывательные, так и дипломатические цели. Ефимию Васильевичу предстояло встретиться с Мухаммед-шахом и упрочить русскую торговлю на Каспийском море. Российским купцам мешали пираты. Для их усмирения Путятин принял решительные меры: в Астрабадском заливе развернул военную станцию и усмирил пиратов. Потом, в ходе переговоров, убедил шаха отменить ограничения по торговле с Российской империей, добился разграничения водных пространств для рыболовства.

«Персидский успех» Путятина был высоко оценен в Петербурге. И теперь он командируется в разные страны с ответственными заданиями. Ефимий Васильевич выезжает в Турцию, в Египет, и в Европу — в Голландию, в Британию.

За умение и профессиональную работу Путятин произведен в вице-адмиралы и удостаивается высокого звания генерал-адъютанта свиты Его Императорского величества.

В 1852 году Путятин возглавляет экспедицию в Японию. Ее очень талантливо описал русский писатель Иван Гончаров в книге «Фрегат Паллада». Он был личным секретарем адмирала и принимал участие в морском походе.

Три года длилась дипломатическая миссия Путятина. Условия, в которых она проходила, оказались самые неблагоприятные. Во-первых, в Америке снаряжалась эскадра под командой адмирала Мэттью Перри, которая спешила к японским берегам для заключения договора. Понятно, посланники той страны, которые прервали бы многовековую политику изоляции Японии и получали более выгодные условия.

Во-вторых, путь в Японию, вокруг Африки, через Индийский океан был долог и труден. И вскоре выяснилось, что фрегат «Пал-лада» не пригоден для такой длительной экспедиции. Из столицы империи вызвали другой корабль — фрегат «Диана».

В августе 1853 года Путятин прибыл в порт Нагасаки. Случилось, это через месяц после того, как здесь побывал посланец Америки — Перри. Японские уполномоченные приняли письмо российского министра иностранных дел графа Нессельроде сегуну почти через месяц — 9 сентября.

Словом, японцы не спешили, переговоры затягивались и Ефимий Васильевич решил не терять время. Он отправился в Манилу, потом в Корею. В пути его команда много работала во благо военно-морской разведки — производила опись восточного побережья Приморья, собирала данные для лоций.

Наконец, в июле 1854 года на Дальний Восток прибыл фрегат «Диана», и экспедиция Путятина отправилась на нем в Японию для продолжения переговоров.

Русские моряки вошли в порт Симода в ноябре. В декабре начались переговоры, однако их прервало опустошительное землетрясение. Волной цунами сильно повредило фрегат «Диана», а при транспортировке в бухту Хэда для ремонта он и вовсе затонул. Казалось бы все против Путятина. Но адмирал не собирался сдаваться. Экипаж корабля высадился на берег и организовал помощь японцам, пострадавшим от землетрясения и цунами.

7 февраля 1855 года в деревне Симода был подписан первый договор между Российской империей и Японией, вошедший в историю как Симодский трактат.

Ефимию Путятину удалось добиться многого, и с полным основанием можно заявить, что его поистине историческая миссия увенчалась огромным успехом для нашей страны. Трактат открывала статья, которая гласила: «Отныне да будет постоянный мир и искренняя дружба между Россией и Японией».

Между двумя странами устанавливались дипломатические отношения, для захода наших судов открывались три японских порта, было предусмотрено установление границы, Курильская гряда к северу от острова Итуруп признавалась за Россией.

Триста лет японцы жили обособленно, отвергая дружбу, религию и торговлю чужестранцев, и Ефимий Путятин стал первым, кто прорвал эту блокаду.

Разумеется, миссия русского адмирала имела большую разведывательную ценность для государства: тщательно исследованы и нанесены на карты береговая линия Китая, Кореи, Филлипин, наших Дальневосточных районов, открыты новые заливы и острова, проведено описание мест пребывания участников экспедиции.

Дипломатические и разведывательные усилия Ефимия Путятина были высоко оценены императором. Ему пожаловали графский титул.

В «Морском сборнике» Ефимий Васильевич опубликовал материал, названный «Всеподаннейший отчет о плавании военных наших судов в Японию и Китай в 1852–1855 годах».

А в наступившем 1856 году адмирал Путятин получил новое разведзадание. Как мы помним, после поражения в Крымской войне император Александр I утвердил «Инструкцию агентам, посылаемым за границу» и отправил в европейские столицы пять сухопутных офицеров.

От «сухопутчиков» не отставали и моряки. Великий князь Константин Николаевич обратился в Министерство иностранных дел.

«Я признаю совершенно необходимым, — писал он, — иметь при посольстве нашем в Лондоне способного, весьма образованного и весьма опытного морского офицера для доставления морскому министерству подробных сведений о всех новейших улучшениях по морской части…»

Этим способным, образованным, опытным морским офицером оказался не кто иной, как адмирал Ефимий Путятин. Он и стал нашим первым военно-морским агентом одновременно в Лондоне и в Париже.

А военным агентом в том же Лондоне был назначен полковник Николай Игнатьев. Так пересеклись пути этих двух замечательных офицеров. Ефимий Васильевич продолжил свою блистательную карьеру разведчика и военного дипломата, а Николай Павлович, только начинал ее.

В книге «Очерки истории Российской внешней разведки» сказано: «Царь, отправляя молодого военного агента на Британские острова, дал ему личное поручение «изучать все новейшие достижения артиллерийского и инженерного дела в Англии и установить возможность их применения в России, а также привести в ясность военно-политические замыслы врагов наших в Европе и Азии».

Молодой полковник очень старался. Когда в Лондоне в Британском музее выставили на всеобщее обозрение засекреченный образец новейшего патрона, он, подойдя к стенду, взял в руки редкий экспонат и… положил его в карман. Вот так по-гусарски решил добыть секрет. Служители музея попытались вернуть патрон на стенд, но Игнатьев удивленно развел руками, выскочил из здания и бросился в посольство.

Разгорелся дипломатический скандал. Полковнику Николаю Игнатьеву пришлось покинуть Британию. Общий срок его пребывания в должности военного агента оказался невелик, всего 16 месяцев.

Недолго работал в Лондоне и в Париже и Ефимий Путятин. Для него нашлось более важное и ответственное дело. Ефимию Васильевичу поручили возглавить миссию в Китай. Задача — заключить торговый договор и добиться свободного въезда в Поднебесную граждан Российской империи. Важно было также противостоять все возрастающему влиянию западных держав в этом регионе.

Путятин успешно выполнил поручение. В Тянь-цзине он заключил договор с китайцами. Теперь русские миссионеры обрели право доступа во внутренние провинции Китая, имели возможность посещать китайские порты и назначать своих консулов.

Покинув Китай, Путятин отправился в Японию. Там, в городе Эдо, в августе 1858 года подписал новый, наиболее выгодный для Российской империи договор о торговле и мореплавании. Кстати говоря, этот договор действовал почти сорок лет.

Николаю Игнатьеву также поручили стать во главе разведывательной и дипломатической экспедиции. Путь его лежал в Хиву и Бухару. Во время опасного путешествия Николай Павлович показал себя не только боевым, смелым офицером, но и умелым командиром. Он успешно провел своих людей по пустыне, вступил в переговоры с эмиром бухарским, заключил договор, в соответствии с которым были установлены торговые отношения с Бухарой.

По возвращении из путешествия Игнатьев получил новый приказ: отбыть с посольством в Китай. По сути, Николаю Павловичу поручалось продолжить дело Путятина и упрочить наши отношения с китайцами.

И с этой задачей Игнатьев справился. Он добился ратификации заключенного ранее Айгунского договора и получил согласие на установление границы в Уссурийском крае.

В 1860 году в Пекине Николай Павлович подписывает новый договор, который устанавливал государственную границу по реке Уссури. Как результат — территория современного Приморья присоединена к Российской империи. Следует отметить, что Игнатьев действовал во многом по собственной инициативе. К счастью, император Александр II оценил заслуги Николая Павловича и достойно наградил его, произвел в генерал-адъютанты.

После своих блистательных «Китайских походов» и Путятин, и Игнатьев получили новые назначения: Ефимий Васильевич, ставший полным адмиралом, возвратился в Лондон на «старую новую» должность военно-морского агента, а Николай Павлович был назначен на высокий пост в Министерство иностранных дел. Он возглавил Азиатский департамент МИДа.

Несколько лет провел в кресле высокого чиновника теперь уже генерал Игнатьев, и занемог, заскучал «по живой» работе. Тяготила его кабинетная деятельность. Упросил государя и канцлера А. Горчакова отпустить его послом в Константинополь.

Для многих в Петербурге этот поступок Игнатьева был непонятен: уходил Николай Павлович с явным понижением, с начальника департамента в простые послы, да еще в «бусурманскую страну», где служба была делом небезопасным. Однако досужие суждения не волновали Игнатьева. Он грезил единством православных народов и свято верил в историческую миссию России как собирателя славянских земель. В записках, изданных в 1914 году, Николай Павлович писал: «В видах ограждения будущности России я считаю необходимым, чтобы славянское знамя было исключительно принадлежностью русского царя»…

Будучи послом, Игнатьев в душе оставался разведчиком. Сеть его агентов была достаточно широка. Секретные данные о положении в Османской империи ему поставляли сербские и греческие дипломаты. В состав агентурной сети входили и турецкие чиновники, дававшие ценную информацию о положении дел и планах турецкого правительства. Так что секретные и конфиденциальные документы находились всегда под рукой. Но вот как их передать на Родину, оставалось проблемой. Радио еще не было, а о ненадежности хваленой диппочты Николай Павлович знал не понаслышке.

Работая еще в Лондоне молодым военным агентом, он с негодованием обнаружил, что письмо из Петербурга на его имя кто-то вскрывал. Это настолько возмутило полковника, что он добился встречи с английским министром иностранных дел и напрямую обвинил того в недопустимости подобных действий. По молодости и неопытности Игнатьев наговорил немало недипломатичного и «допек» министра окончательно. Тот был вынужден признаться в перлюстрации почты. Защищаясь, министр в сердцах ответил, мол, и нам интересно знать, что пишут из Петербурга, и что вы доносите про нас.

Этот урок Николай Павлович запомнил отменно. Диппочте он не верил и напрочь отверг пакеты с сургучными печатями. Посол придумал свой, весьма оригинальный способ передачи разведин-формации. Корреспонденцию запечатывал в обычные, дешевые конверты, которые перед этим держал на полке с мылом и селедкой. Адрес на конверте писал не сам, а заставлял делать это своего лакея. Да и письмо уходило не в министерство, а на частный адрес какого-нибудь дворника или лакея. Такая связь работала четко и бесперебойно. Дурно пахнущие письма, да еще подписанные корявым почерком, турок не интересовали.

Тринадцать лет проработал послом в Константинополе генерал Игнатьев. Он стал дуайеном дипломатического корпуса, завоевал симпатии самого султана. За глаза многие турецкие чиновники называли Николая Павловича «всесильным московским пашой».

Генерал Игнатьев внес большой вклад в заключение Сан-Стефанского договора по окончании Русско-турецкой войны. И пусть как опытный дипломат и разведчик, Николай Павлович не совсем был доволен условиями договора, тем не менее его можно считать историческим. В соответствии с ним Османская империя теряла часть своих владений в Европе, после пятивекового ига болгары, наконец, получили свободу и основали свое государство. Россия возвратила себе южную Бессарабию, присоединила Батум и Карс.

А Николай Павлович возвратился на Родину и вскоре был назначен министром внутренних дел. Нечто подобное в свое время произошло и с его коллегой — адмиралом Ефимием Путятиным. Оставив должность военно-морского агента, он удостоился высокого поста министра народного образования.

Откровенно говоря, новые, пусть и весьма высокие министерские должности, не принесли ни славы, ни почета нашим героям. И тот и другой вскоре покинули свои посты, оставшись в памяти потомков великими разведчиками и дипломатами.

Под фраком дипломата, под мантией ученого

Во второй половине XIX века Российская империя проводила достаточно активную внешнюю политику практически в разных частях света, в частности в Азии, на Дальнем Востоке и даже в Африке. Между великими мировыми державами шла борьба за сферы влияния, за раздел, а потом и передел колоний.

После Крымской войны, в которой наша страна потерпела поражение, сложилось новое соотношение сил. Россия, как великая держава, во многом утратила свое влияние на международной арене и оказалась в изоляции.

Продолжая деятельность по выходу из политической изоляции, поиску союзников в Европе, Российская империя обратила свои взоры на страны Средней Азии, Китай, Японию, Алжир, Абиссинию. В отличие от европейских государств, где с 1856 года на постоянной основе работали российские военные агенты при посольствах, на Востоке, в африканских и азиатских странах развернуть деятельность военных представителей не было возможности. И потому разведка по-прежнему для этой цели использовала уже неоднократно проверенные временем формы «крышевого» прикрытия — военно-дипломатические миссии и военно-научные экспедиции. Сюда же можно причислить и так называемые рекогносцировки, когда проводилось изучение и топографическая съемка приграничного или иного района. Такую разведку, как правило, вели специалисты корпуса военных топографов или офицеры Генерального штаба.

Некоторые историки высказывают весьма спорное мнение, якобы военно-научные экспедиции и военно-дипломатические миссии практически не имели между собой ничего общего. Мол, все зависело от поставленных задач. Ежели они, например, были дипломатическими, все подчинялось им, остальное оказывалось второстепенным, ничтожным и, в конечном итоге, отбрасывалось, как ненужный элемент.

Смею в корне не согласиться с подобными заявлениями. Практически все дипмиссии и научные походы за границу осуществлялись под руководством генералов и офицеров армии, флота и Генерального штаба. Весьма немного наберется за весь XIX век миссий, которые возглавлялись людьми сугубо штатскими. Ну, разве что горный инженер Бутенев (которого, кстати, с большой натяжкой можно назвать гражданским специалистом), в 1841 году совершил поездку в Бухару, да ученый-востоковед Ханыков — в 1858 году — в Персию. А еще можно вспомнить весьма неудачное путешествие астронома К. Струве в ту же Бухару. Вот, пожалуй, и все. Остальные посланники были людьми в погонах. И наряду с дипломатическими и научными поручениями им ставились конкретные разведывательные задачи. По возвращении из поездок офицеры отчитывались перед своим военным ведомством, представляя аналитические доклады, основанные на военно-статистических исследованиях. Эти доклады сопровождались топографическими и геодезическими описаниями местности, оценкой политической обстановки и экономического состояния страны пребывания, боеспособности вооруженных сил.

Не только дипломатические и научные миссии, но даже торговые экспедиции нередко проводились под руководством военных разведчиков. Примером тому торговые поездки в Среднюю Азию полковника Генерального штаба Александра Глуховского.

Однако все по порядку. Возвратимся к первой половине XIX века. Мы говорили о том, что в силу сложившихся обстоятельств Российская империя стала уделять больше внимания землям, примыкающим к южным и восточным границам государства. Срочно понадобилась политическая, экономическая, военная информация о положении приграничных стран. И вновь «в прорыв» была брошена военная разведка.

… В 1853 году накануне Крымской войны, капитан-лейтенант Андрей Попов получил приказ: убыть в Константинополь для сбора разведсведений об укреплениях и вооружении неприятельской армии и флота на Босфоре, а также в близлежащих районах Черноморского побережья и по реке Дунай.

Морской офицер успешно справился с этим заданием, а когда началась война, он храбро сражался в осажденном Севастополе, являясь офицером для особых поручений при адмиралах Нахимове и Корнилове.

Поздней осенью 1854 года под покровом ночи фрегат «Тамань» прорвал блокаду английских и французских кораблей и прибыл в Одессу. Получив ценный груз, предназначенный для защитников города, Попов вновь умело провел свой фрегат мимо вражеских судов и возвратился в Севастополь.

Через несколько лет Андрей Александрович возглавит отряд из двух корветов «Рында» и «Гридень» и клипера «Опричник». Он совершит разведывательное и научно-исследовательское плавание к берегам Японии, изучит побережье русского Приморья, один из заливов будет назван «Рындой» в честь корвета Попова.

Однако вершиной его деятельности станет поход эскадры из шести кораблей российского флота к берегам Америки. 1 октября 1863 года корабли под командованием контр-адмирала Андрея Попова бросили якоря на рейде Сан-Франциско. В это время эскадра адмирала Степана Лесовского уже находилась в гавани Нью-Йорка.

Появление двух русских эскадр у берегов Америки отрезвило горячие умы политиков в Лондоне и Париже. В случае военного конфликта с Россией на их торговых путях встали боевые суда империи. Что же касается американцев, то они с восторгом встретили помощь из-за океана: президент США Линкольн принял у себя адмирала Лесовского, газеты писали о братской помощи, русских моряков радостно приветствовали на улицах городов.

В Сан-Франциско корабли Андрея Попова стали единственной надеждой северян от возможного нападения их противников. К счастью, этого нападения не случилось, и русские моряки расчехлили пушки только для салюта.

«Американский поход» кораблей адмиралов Степана Лесовского и Андрея Попова имел важное политическое значение. В период Гражданской войны представители России выражали открытую поддержку законному президенту Линкольну в борьбе с мятежниками юга и странами, их поддерживающими.

А Попов и Лесовский, возвратившись на Родину, продолжали служить на флоте. Оба стали полными адмиралами и были удостоены званий генерал-адъютантов.

Попов впоследствии занимался вопросами кораблестроения, неоднократно выезжал за границу, разработал ряд оригинальных проектов броненосных судов. Броненосец «Петр Великий», построенный по проекту Андрея Александровича стал лучшим в мире.

Лесовский занял пост военного губернатора Кронштадта, а в 1876 году был назначен управляющим Морским министерством.

Изучая и прослеживая путь военной разведки, и в особенности её «крышевой» ветви в этот период, следует признать, что к проведению разведопераций в русской армии и во флоте привлекались не только военные агенты за рубежом, офицеры Генерального штаба и корпуса военных топографов. Им, как говорится, сам бог велел заниматься этим не простым делом. Однако разведчиками, пусть и на определенные время, становились и военные других армейских профессий, например, адъюнкты и профессора Академии Генерального штаба.

Среди тех, кто внес значительный вклад в дело развития разведки под прикрытием, следует назвать Александра Беренса и Виктора Аничкова. Профессорского звания оба были удостоены в 1857 году. Только Александр Иванович получил его по кафедре военной истории, а Виктор Михайлович по кафедре военной администрации. У каждого из них большое количество научных работ по различным проблемам строительства вооруженных сил, но нас, в данном случае, интересуют исследования для нужд разведки. И такие есть. Оба ученых побывали за границей, изучали иностранные армии, состояние их военного законодательства, хозяйства и администрации. В результате такой деятельности кроме, разумеется, секретных разведцокладов, в открытой печати появились их книги и статьи.

Полковник Александр Беренс опубликовал в журнале «Военный сборник» обширное военно-статистическое исследование «Кабилия в 1857 году», а подполковник Виктор Аничков подготовил для «Современника» «Очерки Алжирии. Из записок русского офицера», которые и были напечатаны в 1857 году.

В последующие годы ученые успешно разрабатывали проблематику, непосредственно связанную с состоянием и развитием зарубежных армий.

В активе Беренса труды под названием «Основные начала стратегий», «Обзор известий о Русско-турецкой войне 1877–1878 гг.».

Аничков известен работами «Военное хозяйство. Сравнительное исследование положительного законодательства России, Австрии, Франции, Пруссии, Сардинии, Бельгии и Баварии», «Система производства в чины и замещения должностей во Франции».

И Беренс и Аничков стали генералами, и были назначены членами военно-ученого комитета Генерального штаба. Напомню, что на этот комитет возлагались разведывательные функции.

…1858 год в истории «крышевой» разведки оказался достаточно продуктивным. Убыл в разведывательную экспедицию в Кашгарию поручик русской армии Чокан Валиханов.

Древняя Кашгария издавна являлась «яблоком раздора» между Китаем, Великобританией и Россией. Там сталкивались интересы трех стран. Однако этот край был закрыт для посещения европейцами. Китайские власти чинили жестокие препятствия тем, кто пытался прорваться сюда.

И потому военное ведомство ломало голову, как выполнить приказ Александра I и пробиться в Кашгарию. Было понятно, что даже самый опытный и храбрый разведчик-европеец для этой роли не годился. Его сразу могли принять за шпиона и казнить. Нужен был азиат.

Генерал-губернатор Западной Сибири Густав Гасфорт предложил использовать своего адъютанта, казаха по национальности, поручика Чокана Валиханова. Он был правнуком знаменитого Абылай-хана. В 12 лет его отправили на учебу в Омский кадетский корпус. В 1853 году он завершил обучение и стал офицером русской императорской армии, получил назначение адъютантом генерал-губернатора Западной Сибири.

Летом 1858 года Валиханов под именем купца Алимбая, переодетый в восточный халат и налысо обритый по местному обычаю, вместе с караваном Мусабая Тохтубаева двинулся в путь.

Купцы достигли верховий реки Или, поторговали с киргизами и двинулись к китайской границе. Перевалили через снежные хребты Тянь-Шаня, отбиваясь от наседающих разбойничьих банд. На границе с Кашгаром караван тщательно осмотрели китайцы.

Более полугода провел поручик Валиханов в Кашгарии. Изучил ее экономику, природу, собрал разведданные о кишлаках, дорожной сети, населении. Удалось установить подробности гибели немецкого исследователя Адольфа Шлагинтвейта.

Весной следующего года Валиханов возвратился из раз-ведпоездки. Подготовил отчеты: один для Генерального штаба, другой — для издания в России в открытой печати. Оба отчета были высоко оценены специалистами. Император наградил Чо-кана Чингисовича орденом Святого Владимира и присвоил чин штабс-ротмистра.

В том же году, как и Чокан Валиханов, в разведкомандировке находился еще один офицер подполковник Алексей Макшеев. Его направили для сбора сведений о военной организации и военных науках в ведущие страны Европы: Англию, Францию, Австрию, Пруссию.

Алексей Иванович Макшеев был поистине выдающимся разведчиком. И эта командировка являлась одной из многих. Всю жизнь офицер занимался разведкой.

После окончания Николаевской Академии Генерального штаба он был назначен для продолжения службы в отдельный Оренбургский корпус. Кстати, поехал туда вполне добровольно.

Через год его переводят в Генеральный штаб и присваивают чин штабс-капитана. По распоряжению командира корпуса, Александр Иванович едет в Киргизскую степь и выбирает место для возведения поста между Раимским и Аральским укреплениями.

Летом штабс-капитан отправляется вместе с лейтенантом Бутаковым на шхуне «Константин» в Аральское море, для описания и нанесения на карту береговой линии.

В следующем году Макшеев выполняет новое задание — составляет статистическое описание Пермской губернии. В 1851-м оценивает степные укрепления и выбирает место для размещения будущего форта. Выражаясь современным языком, Алексей Иванович не вылезает из командировок.

В 1853 году он командирован в распоряжение Оренбургского казачьего войска. Участвует в штурме крепостей Джулек, Ак-Мечеть, потом занимается рекогносцировкой местности, выбирает места для наблюдательных постов, восстанавливает кокандское укрепление Кумыш-курган.

Во время Крымской войны капитан Макшеев участвует в осаде крепости Силистрии.

Только в 1855 году ему дают возможность систематизировать материал, собранный им за шестилетнюю службу в Оренбурге. Макшеева назначают в военную академию на должность адъюнкт-профессора и присваивают звание подполковника.

Однако недолго ему пришлось разбирать материалы в тиши кабинета. В 1858-м он командирован с разведзаданием в Европу. По возвращении в Петербург Александр Иванович становится полковником, и 1864 году членом военно-научного комитета.

Летом 1867 года Макшеев вновь отправляется в Туркменскую область и Киргизскую степь. К концу года, выполнив разведзада-ние, возвращается в Петербург.

Александр Иванович Макшеев был произведен в генерал-лейтенанты и оставил в наследство потомкам много исследовательских трудов. Большинство из них посвящено Средней Азии.

В эти годы русская военная разведка старалась организовывать не только выход военно-дипломатических миссий, военно-научных и торговых экспедиций, но нередко находила самые неожиданные необычные прикрытия. Так в 1862 году управление государственного коннозаводства совместно с разведкой организовало поездку на Ближний Восток полковника М. Дохтурова. Официальным заданием офицера был отбор породистых арабских скакунов для конных заводов.

Полковник объехал много городов — Бейрут, Константинополь, Алеппо, Холмс, Баальбск. Потом побывал в Египте, посетил Иерусалим. Разумеется, Дохтурова интересовали не только племенные лошади, но, к примеру, причины друзско-маронитской резни 1860 года или особенности рекрутского набора солдат в Сирии. Он ездил к бедуинам, посещал их кочевья, изучал условия жизни. Все это потом ляжет в основу его путевых записок, а также отчета в Генштаб.

Так работали во второй половине XIX века русские разведчики-«крышевики». Разумеется, рассказанное ранее лишь малая толика их деятельности, а названные имена далеко не полный список офицеров, занятых этим трудным, опасным и зачастую неблагодарным, но таким необходимым для Отечества делом.

Однако пора двигаться вперед, ибо на горизонте уже загорается, восходит звезда величайшего разведчика XIX века. Он известен в нашей стране и в мире, как исследователь, географ, ботаник, зоолог, этнограф. Это Николай Михайлович Пржевальский. Впрочем, все эти научные регалии и звания он получил по праву. Но на первое место надо поставить совсем иное звание, а именно — гениальный разведчик, генерал-майор Генерального штаба.

Феномен генерала Пржевальского

Николай Михайлович Пржевальский — всемирно известный путешественник и натуралист. В Советском Союзе его знал каждый школьник. Впрочем, слава и любовь народа к нему вполне заслуженна.

30 000 километров прошел он во время своих путешествий. 20 000 из них нанес на карту впервые. Николай Михайлович, исследовал Западный Китай, Джунгарию, Кашгарию, пустыню Гоби, Тянь-Шань; открыл высочайшие хребты Риттера, Гумбольдта, Бурхан-Будда, Колумба; описал течение и верховья рек Хуанхэ, Янцзы, Тарима; представил миру новых животных — дикого верблюда, тибетского медведя, лошадь, названную в его честь; собрал ценнейшие зоологические и ботанические коллекции.

Научные исследования Пржевальского быстро получили мировую известность и были изданы как в России, так и во многих странах.

Его труд отмечен многочисленными почетными наградами и званиями крупнейших мировых географических обществ, академий наук и университетов.

В память о великом ученом установлены памятники. Именем Пржевальского названы горный массив в Приморском крае, ледник на Алтае, улицы в Москве, Минске, Смоленске и других городах.

Да, воистину Николай Михайлович Пржевальский был великим географом, ботаником, зоологом, этнографом. Но прежде всего, он являлся офицером Генерального штаба, а точнее, сотрудником военной разведки. Это как раз тот самый уникальный случай, когда разведчик стал всемирно известен благодаря своему «крышевому» прикрытию, а его разведдеятельность осталась в тени, в секрете. Что, собственно, и должно случиться в идеале. О чем мечтает, к чему стремится каждый разведчик. Только вот добиться подобного удается не многим. Ибо тут надо стать виртуозом как в разведке, так и в «крышевом» деле, освоить профессию прикрытия, как свою родную, и убедить в этом окружающих, и в первую очередь врагов, противников.

В последние десятилетия, когда была приоткрыта завеса секретности, некоторые авторы попытались осмыслить деятельность Пржевальского, как представителя российского разведсообще-ства. Возбудились даже некоторые заокеанские исследователи. Трудно сказать, чем им не угодил Николай Михайлович, но некто Дэвид Схиммельпеннинк из далекого Йельского университета в США сетует, что «идеологии британской, французской и немецкой экспансии в Африке после 1880 года уделялось много внимания, а вот взгляды царской России на «схватку за Азию» исследовались мало». Видимо йельский страдалец за нашу историю решил восполнить этот пробел и крепко взялся за Пржевальского.

Статья вброшена в Интернет, и каждый желающий может с ней ознакомиться. Так вот Схиммельпеннинк обязался «подробно рассмотреть роль (Пржевальского), как офицера, активно участвующего в военной разведке Центральной Азии».

Скажу сразу, подробно рассмотреть роль Пржевальского ему не удалось. А что же удалось? Собственно то, ради чего и задумывалась эта статья. Заокеанский исследователь открывает нам глаза: «Пржевальский был откровенным “ястребом”». В этой связи возникает закономерный вопрос: а кем должен быть офицер Генерального штаба? «Голубем мира»? Горе той державе, в Генштабе которой будут служить такие «голубки».

Всю жизнь с юности провел он в армии, и другим быть не мог. В 16 лет, окончив Смоленскую гимназию, Николай поступил на военную службу. Его определили унтер-офицером в Рязанский пехотный полк. Будучи мальчиком мечтательным, романтичным, читая о героических защитниках Севастополя, он мечтал о подвигах, о славе. Однако гарнизонная служба оказалась совсем иной: муштра на плацу, стрельба на полигоне, караульные наряды, а вечером — картежные баталии. А молодой унтер больше любил одиночество, охоту. Побродить с ружьецом в окрестных лесах, вот отрада.

Тем не менее служебную лямку он тянул исправно. Став прапорщиком, получил назначение в Полоцкий пехотный полк. К тому времени его все больше увлекало изучение природы. В свободное от службы время Николай пристрастился к чтению. Его интересовали книги по географии, зоологии, ботанике.

Тогда же Пржевальский остро почувствовал нехватку знаний. В Смоленской гимназии учился отлично, был в числе первых учеников, да вот мало что вынес оттуда. Позже, в своей автобиографии Николай Михайлович напишет, что «значительное число предметов и дурной метод преподавания делали решительно невозможным, даже при сильном желании, изучить что-либо положительно. Подбор учителей, за немногими исключениями, был невозможный, они пьяные приходили в класс, бранились с учениками, позволяли таскать их за волосы».

С годами гарнизонной службы приходило желание изменить свою унылую и однообразную жизнь. Он подает рапорт о переводе к новому месту службы, на Амур, поближе к неизведанным краям. Уже тогда Пржевальский мечтает о путешествиях.

Однако вместо понимания от полкового начальства он получает взыскание — трое суток ареста. Но это не останавливает молодого офицера. Пржевальский основательно готовится и успешно поступает в Академию Генерального штаба. Там он пишет и публикует свое первое литературное произведение: «Воспоминания охотника». Но это, как говорится, только разминка пера. Наряду с сугубо военными предметами, его увлекает история, естествознание, география. Николай Михайлович представляет сочинение «Военно-статистическое обозрение Приамурского края». Оно представлено в Русское географическое общество, встречено весьма доброжелательно и заинтересовано, и слушатель академии избирается действительным членом этого уважаемого общества.

Однако не забудем, увлечения увлечениями, но Пржевальский человек военный, офицер, и после окончания академии он отправляется не в путешествие, а на подавление польского восстания. Кстати говоря, отправляется добровольно, как и большинство его товарищей по академии.

По сути, это был первый боевой опыт Николая Михайловича. Впоследствии в ходе экспедиций ему не раз придется браться за оружие: участвовать в разгроме «манзовских» банд, отражать нападение разбойников на отряд.

Позже в своих воспоминаниях о таких боях Пржевальский будет вспоминать: «Словно туча неслась на нас эта орда (300 всадников-тангутов.—М.Б.) дикая, кровожадная… А впереди своего бивуака, молча с прицеленными винтовками, стояла наша маленькая кучка—14 человек, для которых теперь не было иного исхода, как смерть или победа».

Так что тот первый боевой опыт очень пригодился Пржевальскому в будущем.

После подавления польского восстания Николая Михайловича назначают преподавателем военной географии в Варшавское юнкерское училище. Надо признать, что его лекции пользовались большим успехом.

Однако Пржевальский не оставляет своей мечты — отправиться в первое путешествие. Он пишет рапорт с просьбой перевести его в Сибирь и, наконец, добивается своего.

По пути к новому месту службы он заезжает в Петербург, обращается с просьбой организовать экспедицию в Среднюю Азию. Однако получает отказ. Потом известный путешественник П. Семенов-Тян-Шанский объяснит это тем, что «Пржевальский был в научном мире еще малоизвестной величиной и дать пособие ему на его предприятие, а тем более организовать под его руководством целую экспедицию, Совет общества не решился».

Не видит пока в Пржевальском достойной кандидатуры и военная разведка.

Но это не смущает Николая Михайловича. Уже через несколько месяцев, весной 1867 года он отправляется в свое первое путешествие на реку Уссури. Оно стало «пробой сил», как считал сам Пржевальский.

Несмотря на боевые действия, направленные против хунгуз-ских бандитов, молодой офицер и его помощники сумели выполнить большой объем разведывательной работы — они достигли краев, куда еще не ступала нога европейца, и по свидетельству того же Схиммельпеннинка, «нанесли на карту область размером больше Британии».

По результатам экспедиции Пржевальский от родного военного ведомства заслуженно получил чин штабс-капитана, а от Географического общества — серебряную медаль.

В 1870 году Николай Михайлович организует свою первую, так называемую, центральноазиатскую экспедицию в Монголию. На этот раз и военное ведомство, которое возглавляет известный реформатор Д. Милютин, и Императорское Географическое общества горячо поддерживают стремление путешественника. А в чем же собственно дело? Да в том, что государство Российское крайне нуждается в разведсведениях. Петербург интересует, что происходит на обширных территориях вблизи его азиатских границ. Ведь Россия и Англия вели, по определению Киплинга, «Большую Игру», и соперничали друг с другом. И соперничество это распространялось между русскими владениями на севере и британской Индией на юге, разумеется, включающие территории Монголии и Тибета.

По некоторым данным, в Синьцзяне продолжалось восстание. Китайцы были вынуждены покинуть эти земли, а местные племена вели войну друг с другом. Северный сосед с тревогой следил за событиями в Синьцзяне. В начале 1871 года в столице Российской империи было принято решение: для охраны и обороны русских торговых интересов ввести в Монголию воинские части. Подавалось это, разумеется, как помощь китайскому населению в Илийском крае. Однако, чтобы двинуть войска в незнакомую неизученную местность, нужны разведывательные данные. А Центральная Азия, включающая Синьцзян, Монголию и Тибет, по словам одного из современников Пржевальского, «была областью, о которой известно меньше, чем о черной Африке».

Важно в этой связи отметить и еще одно обстоятельство, которое способствовало поддержке экспедиции Пржевальского на самом высоком государственном уровне. «Переварив» уроки Крымской войны, передовые военные умы России проявляли большой интерес к применению передовых методов ведения войны. Главным «закоперщиком» в этом деле был профессор Николаевской академии Дмитрий Милютин. Возглавив военное министерство и став генератором реформ Александра II, он твердо добивался от генералов и офицеров армии и флота осознания важности военной географии и военной статистики.«… Чтобы успешно вести войну, — подчеркивал он в своей работе «Критическое исследование военной географии и военной статистики», — у нас должны быть фундаментальные сведения о том, где мы будем бороться, с информацией о средствах, и другая статистика, касающаяся этого региона, а также то, что касается материальных и моральных ресурсов воюющих сторон».

Вот, собственно, ясная и четкая задача для экспедиции Пржевальского. В соответствии с ней и работал Николай Михайлович.

За два года вместе со своими помощниками и сопровождающими их казаками он прошел путь от Пекина, через Монголию, достиг северного Тибета и возвратился в Иркутск. За спиной у него осталось более 11 тысяч километров пути. Конечно же он собрал богатый урожай географических открытий, а Петербургская академия наук пополнилась шкурами животных, птиц, образцов различных растений, насекомых.

А что же Генеральный штаб? Он получил ответы на многие вопросы. Например, сведения о восстании и междоусобной борьбе в Синьцзяне. Были также добыты разведданные о флоре и фауне изучаемого района, о климатических условиях, состоянии водных и горных преград, изучены пути сообщения с точки зрения их пригодности для передвижения пеших и конных войск, перемещения воинских грузов.

Некоторые исследователи деятельности Пржевальского считают, что именно Николай Михайлович создал так называемую «активную разведку», которая не ждет поступления информации, а ищет ее сама. Иные отводят Пржевальскому более скромную роль, утверждая, что он является родоначальником ее географической составляющей. Нет сомнения в том, что Николай Михайлович вел «активную» оперативную разведку, важной стороной которой являлся географический аспект, однако, на мой взгляд, этот вид разведдеятельности родился значительно раньше Пржевальского. И его родоначальника в историческом плане установить крайне трудно. Да, долгое время превалировала «пассивная» форма разведки, когда сведения нередко попадали в руки случайных людей — купцов, дипломатических представителей, чиновников различного ранга. Они доставлялись в столицу, в армейские штабы медленно, порою потеряв свою разведценность.

Однако надо признать и другое: в наиболее сложные, напряженные периоды, когда развединформация была крайне необходима, в различные земли, в том числе и в весьма отдаленные, разведчики засылались с конкретными заданиями. И они вели такую же «активную» разведку, кстати говоря, обязательно сопровождая ее географическими и топографическими данными.

Вспомните экспедицию в Хиву капитана Николая Муравьева (1819 г.) и капитана Прокофия Никифорова (1841 г.). О них мы рассказывали в предыдущих главах. Ведь их отчеты Генеральному штабу содержали ценнейшие разведматериалы политического, географического, и, разумеется, военного характера. О какой же «пассивной» разведке может идти речь.

Конечно же, Пржевальский был талантливейшим ученым и отличался от других высочайшим качеством своих исследований и научными результатами экспедиций. Кроме того, Николай Михайлович обладал несомненным литературным даром. Каждое его путешествие завершалось выходом в свет увлекательных сочинений, таких как «Монголия и страна тангутов», «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-Нор», а также многочисленных статей в журналах. Они сразу же получали большую популярность, а лекциям Пржевальского, выражаясь современным языком, всегда был обеспечен аншлаг.

Активной и профессиональной работой своего офицера был доволен и Генеральный штаб. Еще бы, разведчик, отличающийся высокими профессиональными качествами, всегда находился в боевой отмобилизованное™, и готов был выполнить любое самое сложное разведзадание. К тому же Николай Михайлович не ждал приказаний, он сам, оценивая геополитаческую обстановку, предлагал план будущих экспедиций.

В начале 1876 года Пржевальский представил в Русское географическое общество свои новые предложения. Он желал заняться исследованием Восточного Тянь-Шаня, добраться до Лхасы. Заманчивое и очень смелое решение! Сколько поколений европейских географов мечтало достачь этих земель, обследовать загадочное озеро Лоб-Нор.

В Генеральном штабе к тому времени уже находилась докладная записка Пржевальского. Его беспокоила английская экспансия в регионе. В армии правителя Джеты-Шаара Якуб-бека появились некие английские «волонтеры», оружие британского производства. Все это не могло не беспокоить Петербург.

Кстати говоря, с Якуб-беком встречался в период своего путешествия не один Пржевальский. Туда же выезжал и будущий начальник Николая Михайловича, Алексей Куропаткин. Этот факт доказывает заинтересованность России в налаживании отношений с «Кашгарским царем».

Пржевальский дал невысокую оценку Якуб-беку. Он называл его «политаческим проходимцем», «разбойником».

В 1878 году состоялась экспедиция Пржевальского в Тибет. Заведующий Азиатским отделом Куропаткин, который вместе с Николаем Михайловичем занимался организацией путешествия, докладывал императору, о том, что помимо научных изысканий предполагается провести разведку политического строя Тибета, его отношений к соседям и возможности завязать отношения с Далай Ламою.

К сожалению, встретиться Пржевальскому с Далай Ламою не удалось, но необходимую развединформацию он собрал. По итогам этой экспедиции Николай Михайлович был удостоен ордена Св. Владимира 4-й степени, а годом раньше за отличия в службе его произвели в полковники.

А дальше будет четвертая центрально-азиатская (вторая Тибетская) экспедиция. В 1883 году полковник Пржевальский с отрядом в два десятка человек выйдет из Кяхты и двинется через Угру на Тибетское плоскогорье, исследует истоки Желтой реки, оттуда через Цайдам к Лоб-Нору, в город Каракол. Николай Михайлович возвратился в Россию с ценными научными и разведывательными материалами.

Уже тогда, при жизни путешественника, стал понятен и осознан его огромный вклад в военную составляющую нашей страны. На основании его наблюдений и исследований были разработаны военные карты азиатских территорий, проложены оптимальные маршруты для перемещения войск через горные перевалы, отписано географическое, климатическое, этнографическое сопровождение этих маршрутов. Данные, представленные Пржевальским, оказались столь основательными и профессиональными, что картами, разработанными на их основе, пользовались вплоть до середины XX века.

Заслуги Пржевальского были оценены по достоинству — ему присвоили высокое звание генерал-майора Генерального штаба.

Скончался легендарный разведчик и путешественник в экспедиции в 1888 году. Похоронен на берегу озера Иссык-Куль, что невдалеке от города Каракол.

Военные наблюдатели

Последние десятилетия XIX века отмечены в России серьезной перестройкой разведывательной работы. И дело не только в военных реформах Дмитрия Милютина, которые, разумеется, сыграли свою положительную роль и дали соответствующий толчок в дальнейшем развитии разведки. Были к тому и объективные причины.

Произошли крупнейшие геополитические изменения: российская империя присоединила к своей территории значительные земли на Дальнем Востоке и в Средней Азии.

По Айгунскому договору (1858 года), Китай уступил России Амурскую область, а в 1860 году по договору, заключенному генералом Игнатьевым в Пекине, к нашей стране был присоединен Уссурийский край. В обмен на Курильские острова у Японии приобрели южную часть о. Сахалин. В 1867 году Россия продала США Аляску.

Русские владения расширились и за счет трех среднеазиатских ханств — Кокандского, Бухарского и Хивинского. Первое присоединили к империи в результате войн 1868–1876 годов, а Хива и Бухара признали протекторат России.

Войска Российской империи двигались на юг, к границам Персии и Афганистана, стараясь обеспечить безопасность новых русских владений.

При царствовании Александра II закончилась полувековая борьба с горцами. Вождь кавказцев Шамиль сдался главнокомандующему русской армией князю Барятинскому. Было закончено покорение Кавказа.

Таким образом, завершилось объединение могучего государства — Российской империи, охватывающего огромные пространства от Балтики до Тихого океана, от берегов северных морей до границ Персии и Афганистана.

Теперь не было нужды возлагать разведывательные функции на военно-научные экспедиции, ведь они действовали на своей территории. А необходимость в военно-дипломатических миссиях и вовсе отпала, так как в большинстве своем новыми землями правили администрации, назначаемые из Петербурга.

Разумеется, никто не собирается утверждать, что работа разведки под «крышей» дипломатических и научных экспедиций была свернута вовсе: сбор развединформации проводился на территориях сопредельных государств. Однако, надо признать, теперь экспедиции снаряжались значительно реже, чем прежде.

Стали утверждаться новые формы и методы «крышевой» разведывательной деятельности. И в первую очередь, участие офицеров Генерального штаба в качестве военных наблюдателей при армиях различных государств, участвующих в войнах, боевых и морских походах и маневрах, военных экспедициях.

Безусловно, такое участие (особенно если наблюдатель был профессионально подготовленным в военном плане) давало плодотворные результаты. Офицер-разведчик мог воочию увидеть и оценить противодействующие стороны не только по количеству орудий, винтовок и сабель, но и с точки зрения воинского мастерства солдат, командирского умения офицеров и оперативного мышления генералов. А коли наблюдатели находились с обеих сторон, то и вовсе картина становилась предельно ясной.

Таким, достаточно успешным наблюдателем проявил себя выпускник Николаевской Академии Генерального штаба капитан Алексей Куропаткин. Современный читатель, если и слышал об Алексее Николаевиче, то, скорее всего, в связи с Русско-японской войной 1904–1905 годов, в которой русская армия потерпела поражение. А ею на Дальнем Востоке как раз и командовал Куропаткин.

Да, не получилось из Куропаткина полководца. Но еще до того как потерпеть поражение под Мукденом, Алексей Николаевич многое сделал для армии. Кстати говоря, неоднократно выполнял сложные и опасные разведзадания. Достаточно известна его разведывательная миссия в Турцию, когда с паспортом на имя коллежского асессора Александра Ялозо он выполнял «роль секретного агента или попросту шпиона».

«Работы нужно было производить только переодетым, с фальшивым именем, — напишет в мемуарах «Семьдесят лет моей жизни» генерал Куропаткин. — Поимка такого лица с чертежами турецких укреплений привела бы в Турции к быстрой расправе — виселице. Заступничество нашего посла в Константинополе не следовало ожидать: он даже не должен был знать о моей командировке».

К счастью, Алексей Николаевич избежал турецкой расправы, и успешно выполнил поставленную перед ним задачу. Это было в 1886 году.

Однако задолго до турецкой командировки еще в 1874 году Куропаткин участвовал в качестве наблюдателя в экспедиции французских войск в Алжир. После возвращения оттуда он подготовил обстоятельный отчет для Генерального штаба о состоянии и ходе боевых действий французов в пустыне, а также раскрыл некоторые вопросы экономического, географического и этнографического характера.

В свою очередь, Куропаткин готовит научную работу «Алжи-рия», которую публикует в 1877 году. В Академии Генерального штаба этот труд был оценен как диссертация на право занятия профессорской должности.

Действия той же французской армии на севере африканского континента изучал и подполковник Лев Костенко. Он был опытным разведчиком, до этого посещал Бухару и вел переговоры с эмиром, стараясь склонить его на сторону России. Льву Феофиловичу это удалось. Костенко также принимал участие в Хивинском походе.

В 1874 году он отправился в Африку для наблюдения за войсками, расположенными в Алжире и Тунисе.

Впоследствии Лев Костенко получит чин генерал-майора, возглавит азиатскую часть Генерального штаба, станет автором многочисленных трудов по истории Средней Азии, известным востоковедом.

Успешным военным наблюдателем проявил себя и полковник князь Михаил Кантакузин. Он был весьма образованным офицером: окончил Николаевского инженерное училище, потом инженерную академию и, наконец, Академию Генерального штаба.

В 1874 году Михаил Алексеевич состоял при командующем войсками Варшавского военного округа генерале от инфантерии Павле Коцебу. Его и направили на маневры австрийских войск.

В Российском государственном военно-историческом архиве сохранился отчет полковника Кантаузина об этом мероприятии.

«Четырехдневные двусторонние маневры у Брандейса (близ Праги), — пишет наблюдатель, — произведенные в присутствии Императора австрийского, под главным руководством эрц-герцога Альбрехта, имели целью дать войскам возможно верную картину действительного боя и, в особенности, ознакомить их с практическим путем и способами движений и действий в виду неприятеля и с правилами полевой службы, доставив, вместе с тем начальнику, практику в управлении частями и в отдаче приказаний.

Общая численность собранных при Брандейсе войск составляла 32 000 человек с 7000 лошадей и около 500 повозок обоза.

Об огне в ходе наступления. Стреляют залпами, не сообразуясь с положением неприятеля, заботясь лишь о том, чтобы выпустить возможно большое количество патронов. Этот отдел, как кажется, самый слабый не только в ландвере, но и в постоянных войсках, что же касается гонведов, то можно смело предположить, что у офицеров не основательное знакомство со свойствами скорострельного оружия, требующего самой строгой дисциплинировки огня, у нижних чинов более, чем слабое обучение и отсутствие выдержки и внимания».

В том же 1874 году командующий Варшавским военным округом обращается с докладом к председателю военно-ученого комитета графу Федору Гейдену.

«Имею честь, — пишет Коцебу — препроводить Вашему Сиятельству для доклада Военному министру, один экземпляр отчета о поездке моей для присутствования, по Высочайшему повелению, на маневрах прусских войск в окрестностях Мюнхенберга и Ганновера, состоящего из следующих отделов:

1) Описание кавалерийских маневров.

2) Сравнение прусского боевого порядка для кавалерии с нашим.

3) Некоторые сведения о прусской кавалерии.

4) Перевод V отдела прусского кавалерийского устава, соответственного IV части нашего кавалерийского устава.

С приложением карт и газетных отчетов на немецком языке».

Так что наблюдателями в период учений и маневров выступали не только офицеры среднего звена, но и генералы в самых высоких званиях, подобно тому же генералу от инфантерии и командующему Варшавским военным округом Павлу Коцебу

Военным наблюдателем от России при английских войсках был и полковник Василий Сологуб. В ту пору он исполнял должность младшего делопроизводителя канцелярии военно-ученого комитета Генерального штаба, то есть иными словами, непосредственно занимался вопросами разведки.

В 1882 году его командировали в Константинополь на международную конференцию по Египту. Дело в том, что египтяне подняли восстание и требовали введения конституции. Они добились своей цели, но подобное положение не устраивало ни Британию, ни Францию. Эти страны по-прежнему желали контролировать Суэцкий канал. И потому, не ожидая решений международной конференции, британские войска вошли на территорию Египта.

Полковник Сологуб в качестве военного наблюдателя находился в рядах английских войск.

Кстати говоря, событие, при котором присутствовал Сологуб (имеется в виду, оккупация англичанами Египта), заставила Российскую империю активизировать свою внешнюю политику в отношении Абиссинии из опасения, что кратчайший морской путь из Европы на Дальний Восток полностью окажется под контролем англичан.

В 1897 году между Российской империей и Абиссинией была достигнута договоренность об установлении дипломатических отношений между странами. Российскую миссию возглавлял П. Власов. При ней находились офицеры Генерального штаба Николай Артамонов и Григорий Чертков. Поручик Александр Булатович командовал конвоем, состоявшим из казаков.

Три названных офицера приняли участие в крупных эфиопских военных экспедициях в качестве военных наблюдателей. Артамонов находился с войсками в верхнем течении Белого Нила, Чертков — в области Бени-Шангуль, а Булатович у истоков озера Альберта. По окончании похода офицеры написали отчеты о боевых действиях, а также составили карты новых территорий.

…В 1898 году между Испанией и Соединенными Штатами Америки разгорелся вооруженный конфликт. Американцы потребовали от Испании заключить мир с восставшими повстанцами, отказаться от суверенитета над Кубой и вывести оттуда свои войска. Мадрид отказался выполнить эти требования. Начались боевые действия, в ходе которых Испания потерпела поражение и вынуждена была подписать мирный договор. Она отказалась от Кубы и Пуэрто-Рико и продала США Филиппины.

События испано-американской войны подробно освещались наблюдателями русского Генерального штаба. Они находились в противоборствующих армиях и на флотах. Так при штабе американских войск был аккредитован полковник Николай Ермолов, при испанских силах на Кубе состоял полковник Яков Жилинский.

Поскольку боевые действия происходили в основном на море, Россия командировала на войну и морских наблюдателей. Капитан 2-го ранга Александр Ливен ступил на борт американского корабля, а лейтенант Давид Похвиснев — испанского. Наблюдения оказались весьма полезными. Офицеры были истинными профессионалами своего дела, и действия противоборствующих сторон разложили, что называется «по косточкам», проанализировав ход войны, участие сторон, их вооружение, тактику, степень обученности солдат и матросов. Отчеты наблюдателей были опубликованы в печати: полковников Ермолова и Жилинского отдельными изданиями в Санкт-Петербурге, капитана 2-го ранга Ливена в журнале «Морской сборник» в 1899 году.

Свой высокий профессионализм офицеры, принявшие участие в испано-американской войне, в последующем подтвердили достойной службой. Яков Жилинский стал 2-м генерал-квартирмейстером Генерального штаба, а с началом Русско-японской войны начальником Полевого штаба наместника на Дальнем Востоке. В 1911 году он — начальник Генштаба. Правда, в Первую мировую войну русские армии под руководством Жилинского потерпели крупное поражение.

Николай Ермолов стал генерал-лейтенантом, начальником военно-статистического отделения Главного управления Генштаба. Был в двух командировках в Лондоне, где исполнял ответственную должность военного агента Российской империи.

Александр Ливен получил чин вице-адмирала российского флота и в 1912 году был утвержден в должности начальника Морского Генерального штаба.

Трагически сложилась судьба Давида Похвиснева. Будучи старшим офицером на броненосце «Ослябля», он героически погиб в Цусимском сражении.

Агенты Красного Креста

Военная разведка Российской империи в качестве «крышевого» прикрытия активно использовала не только должности военных и военно-морских наблюдателей, но также Российское общество Красного Креста (РОКК).

…В ноябре 1854 года в Севастополь на Крымскую войну прибыл первый отряд сестер милосердия Крестовоздвиженской общины из Петербурга. Создателем этой общины была Великая княгиня Елена Павловна Романова.

Однако медицинская общественность Европы считает основательницей сестринского дела не Великую русскую княгиню, а англичанку Флоренс Найтингейл. Хотя, на мой взгляд, это не имеет особого значения. Важно, что Крестовоздвиженская община по праву является предтечей Российского Красного Креста. Именно на Крымской войне состоялось боевое крещение первых сестер милосердия. С декабря 1854 года по январь 1856 года в Крыму находилось более 200 сестер, 17 из которых погибли.

В 1857 году император Александр II утвердил устав Общества попечения о раненых и больных воинах. Через двенадцать лет оно было переименовано в Российское общество Красного Креста (РОКК).

Почетными членами Общества стали император, все великие князья и княгини, высокопоставленные светские лица, высшее духовенство.

Общество находилось под покровительством императрицы. Члены РОКК помогали раненым на полях сражений, пострадавшим в период землетрясений, наводнений, пожаров, собирали и выдавали пособия, боролись с чумой и другими эпидемиями.

Для разведывательной деятельности оно было удобно тем, что его члены беспрепятственно могли проникать на театр боевых действий.

За двадцать с лишним лет своего существования в XIX веке врачи, сестры милосердия, санитары Российского общества Красного Креста оказывали помощь жертвам Франко-прусской (1870–1871 гг.), Турецко-черногорской (1876), Итало-абиссинской (1896 г.), Испано-американской (1896 г.), Греко-турецкой (1897 г.), Англо-бурской (1899 г.) войн.

Разведка, разумеется, не могла не воспользоваться такой возможностью.

В 1896 году в России организовали сбор средств для оказания помощи раненым и больным эфиопским солдатам, которые боролись за свободу своей страны. Так же было принято решение послать в эту африканскую страну отряд Красного Креста. Поручика гусара Александра Булатовича прикомандировали к этому отряду.

Александр Ксаверьевич окончил одно из самых привилегированных учебных заведений того времени — Александровский лицей. Там готовили будущих дипломатов, высших чиновников. Но чиновничья служба не привлекала молодого человека. Он зачисляется вольноопределяющимся в лейб-гвардии Гусарский полк, и через год с не большим, получает первое офицерское звание корнета.

Александр мечтает о путешествиях, и даже готовится к ним, в частности, изучает амхарский язык.

Путь в Эфиопию нашей миссии Красного Креста оказался долгим и трудным. Всяческие препятствия русским врачам чинят итальянцы. Тем не менее отряд достигает берегов Джибути в апреле 1896 года. И тут возникает необходимость выслать вперед курьера. Но от Джибути до Харара более 350 верст по горной местности и безводной пустыне. Многие, особенно местные жители, со скепсисом смотрели на успех подобного предприятия. Но выбора не было, и в путь по собственному желанию, в сопровождении двух проводников, отправился корнет Булатович, кстати говоря, до этого никогда не передвигавшийся на верблюдах.

Длинный и трудный путь, к всеобщему удивлению и восторгу, Александр прошел за трое суток и 18 часов, быстрее профессиональных курьеров.

Однако впереди бесстрашного корнета ждал не отдых, а новое испытание. Когда отряд РОКК прибыл в Харару, пришло известие от властей страны: русским врачам предлагали задержаться.

Вновь ситуация была не ясна, и опять понадобился передовой гонец. Только теперь следовало преодолеть еще большее расстояние. От Харара до Энтото было около 700 верст.

Булатович преодолел этот путь за восемь дней, добился аудиенции императора Абиссинии Менелика II, и убедил его в полезности экспедиции Российского Красного Креста.

Вскоре Александр Булатович встречал миссию у резиденции императора.

Отряд работал в Эфиопии несколько месяцев, оказал медицинскую помощь десяткам солдат и местных жителей и в октябре 1896 года двинулся в обратный путь.

Булатович через руководителя отряда подал прошение об отпуске и остался, как он писал в рапорте, «для более обстоятельного знакомства с Абиссинией». Александр хотел проникнуть в неизвестные и неизученные доселе районы. Ходатайство поддержал начальник Азиатской части Генерального штаба. Для него подобные разведсведения были на вес золота.

Экспедиция длилась три месяца. Булатович посетил районы среднего течения реки Ангар и ее притоков, а также долину реки Дидессы.

Весной 1896 года Александр Ксаверьевич возвратился в Петербург. За заслуги перед Отечеством он был произведен в поручики и награжден орденом Анны 3-й степени.

На основе собранного материала Булатович написал сочинение: «От Энтото до реки Баро. Отчет о путешествии в Юго-Западные области Эфиопской империи». Оно было издано по решению Генштаба в 1897 году.

Если говорить о географической ценности труда, то он полезен в первую очередь тем, что автор впервые составил карту юго-запада Абиссинского нагорья и его речной системы. Что касается разведывательной составляющей, то Булатович проанализировал состояние эфиопской армии, уделив особое внимание вопросам организации, обучения, тактики и вооружения. Была дана также оценка политической обстановки в стране.

В дальнейшем Александр Булатович несколько раз побывает в Абиссинии, с успехом выполняя разведывательные и дипломатические задания. Из-под его пера выйдут интереснейшие сочинения, в том числе, и основной его труд «С войсками Менелика II».

Командирование военных разведчиков с отрядами Российского общества Красного Креста будет практиковаться и в дальнейшем. Примером тому поездка штабс-капитана лейб-гвардии Волынского полка Алексея Потапова на Англо-бурскую войну.

В следующих главах мы будем подробно рассматривать работу военной разведки в Южной Африке. Там действовали и официальные военные агенты и офицеры-«крышевики» под прикрытием должностей корреспондентов газет и журналов, но сейчас нас интересует штабс-капитан Потапов, прикомандированный к отряду РОКК.

Следует уточнить: Алексей Степанович Потапов, только что окончивший Николаевскую Академию Генерального штаба, официально был уволен из армии, правда, «с сохранением всех прав и преимуществ по службе при обратном поступлении».

В ноябре 1899 года отряд РОКК, а вместе с ним и Потапов, убыли из Петербурга в Южную Африку.

Русским медикам быстро удалось завоевать доверие буров. Многие местные жители по несколько дней бывали в пути, чтобы добраться до места развертывания госпиталя. Они разбивали палатки перед госпиталем и приходили к докторам целыми семьями.

Но главной заботой русских врачей и сестер милосердия было лечение раненых на поле боя. В чем они достаточно преуспели.

Все время пребывания отряда Алексей Потапов занимался сбором развединформации и передачей донесений, которые, кстати, были потом опубликованы отдельным изданием.

По возвращении с Англо-бурской войны Алексею Потапову время пребывания в запасе зачли в действительную службу, выплатили за этот срок денежное содержание и произвели в капитаны. Так что нет никаких сомнений, что офицер со своей задачей справился.

В дальнейшем Алексей Степанович станет штабс-офицером пластунской бригады, начальником штаба дивизии, получит чин генерал-майора. Примет участие в двух войнах — Русско-японской и Первой мировой.

Что же касается опыта использования РОКК в качестве «крышевого» прикрытия для разведчиков, то он будет применяться и в следующем XX веке.

Персидские казаки и русские разведчики

Эта глава посвящена созданию Персидской казачьей бригады, а также ее роли во внешнеполитической и внутренней жизни Ирана (до 1935 года — Персия). Однако какое отношение воинское формирование иностранного государства имеет к военной разведке России? Оказывается, самое прямое. Надо признать, что эта спецоперация Генерального штаба и военной разведки была одной из наиболее удачных и продуктивных во второй половине XIX века. Развертывание в Иране казачьей бригады, которой руководили русские офицеры, явилось мощным средством политического влияния Российской империи на своего южного соседа.

Действительность превзошла все ожидания. Планировалось, что офицеры Генштаба, возглавлявшие формирование, будут иметь возможность добывать ценные сведения военного и внутриполитического характера, но о столь серьезном сближении с первыми лицами государства, и большом влиянии на них, приходилось только мечтать. Тем не менее эти мечты обрели реальность. Разумеется, не сами по себе, а с непосредственным участием российских военных разведчиков. И это еще раз доказывает высокий профессионализм русских офицеров, работавших в Иране.

Большинство историков и исследователей считают, что отправной точкой в создании бригады стал визит персидского шаха Наср-эд-Дина в Европу в 1878 году. Проезжая через Эриван, он был удивлен и восхищен выправкой и мастерством владения оружием местных казаков и обратился к наместнику Кавказа с предложением пригласить в Персию русских офицеров для создания отряда кавалерии. Эту мысль высказал Алексей Домонтович, который и стоял у истоков создания Персидской казачьей бригады в своих «Воспоминаниях о первой русской военной миссии в Персии», опубликованных в журнале «Русская старина» в 1908 году.

Что ж, подвергать сомнению свидетельство Алексея Ивановича не имеет смысла. Однако сохранился и другой документ: письмо товарища министра иностранных дел Шишкина начальнику Главного штаба Н. Обручеву в 1894 году, в котором он сообщает, что бывший посланник в Тегеране тайный советник Зиновьев побудил шаха обратиться к нашему содействию для образования персидской кавалерии по образцу казачьего войска.

Значит, вполне возможно, что восхищение шаха в Эриване легло уже на подготовленную почву.

Словом, было принято решение пехоту и артиллерию строить по австрийскому образцу, а вот кавалерию — по российскому.

И это самое важное. В Персию выехал подполковник Алексей Домонтович с тремя офицерами и пятью урядниками Терского казачьего войска.

Однако, прежде чем начать рассказ о деятельности миссии Домонтовича, справедливости ради следует отметить: до него в Тегеране уже побывал российский военный агент генерал-майор Виктор Франкини.

Виктор Антонович был не только боевым офицером, участником героической обороны Севастополя, но и опытным военным разведчиком. Он тринадцать лет работал в качестве военного агента Российской империи в Константинополе, владел восточными языками. По возвращении из турецкой командировки его направили на Кавказ руководить военно-горским управлением. И вот теперь новое поручение — выехать в Тегеран. Задача строго конкретизирована: ознакомиться с состоянием персидских вооруженных сил, возвратиться в Россию и предоставить отчет. Что, собственно, он и сделал. Хотя пришлось задержаться в Тегеране: генерал-майор Франкини произвел на шаха «выгодное впечатление», как докладывает командующий войсками Кавказского военного округа, и глава Ирана попросил написать проект реформирования персидских вооруженных сил. Виктор Антонович, естественно, не смог отказать шаху. Но претворять в жизнь этот проект уже было поручено Домонтовичу.

Договор с подполковником заключили на три года, и Алексей Иванович приступил к работе.

В 1880 году Персидская казачья бригада была сформирована в составе двух полков. Сначала она насчитывала 400 сабель. Официально носила название «Его величества шаха бригада». Во главе формирования стоял так называемый «Заведующий обучением персидской кавалерии», назначаемый из числа офицеров Генерального штаба Российской империи. Командир бригады являлся ближайшим советником шаха и подчинялся ему и премьер-министру.

Несмотря на поддержку Насер-эд-Дин-шаха Домонтович в своей деятельности столкнулся с немалыми трудностями. После создания первого полка шах провел строевой смотр, остался доволен выучкой и внешним видом кавалеристов и тут же приказал Алексею Ивановичу развернуть второй полк. Но не тут-то было. Все попытки включить в состав части 250 мухаджиров, как тогда называли переселенцев с Кавказа, натолкнулись на жесткое сопротивление. Мухаджиры не желали насильственного зачисления в бригаду. Тогда второй полк укомплектовали добровольцами. Персидская казачья бригада выросла до 600 человек и стала вполне боеспособным кавалерийским соединением.

Однако трехлетний срок пребывания Домонтовича в Персии подходил к концу. Алексею Ивановичу присвоили звание полковника, и шах желал продлить с ним контракт. Но в Петербурге решили по-иному: Домонтович вернулся на Родину, а вместо него в Тегеран убыл полковник Генштаба Петр Чарковский.

Ему удалось развернуть третий казачий полк и конную артиллерийскую батарею.

С середины 1880 годов финансовое и материальное положение бригады ухудшается. Этому способствуют интриги внутри соединения, в российском дипломатическом корпусе, противостояние посланников и командиров бригад. Усиливается влияние англичан. Шах теряет интерес к формированию. Военный министр — один из лидеров проанглийской партии при дворе предлагает упразднить бригаду.

В российском Генштабе с тревогой следят за событиями в Персии. Потеря бригады, разведывательных возможностей и политического влияния в Иране, может дорого обойтись Российской империи. Потому нужен способный офицер, который твердой рукой сумел бы наладить дело, службу и учебный процесс в бригаде, добиться подъема ее авторитета в глазах шаха. И такой офицер найден. Это полковник Владимир Косаговский.

Он окончил 1-ю Московскую военную гимназию, Николаевское кавалерийское училище, служил в Ахтырском гусарском полку. Вместе со своей частью храбро воевал в Русско-турецкую войну 1877–1878 годов.

После возвращения с фронта он поступил в Николаевскую Академию Генерального штаба, по первому разряду окончил ее и был направлен на Кавказ. Там он командовал эскадроном, служил обер-офицером, штаб-офицером при штабе Кавказского военного округа.

В начале 1894 года полковник Косаговский приезжает в Тегеран и вступает в командование Персидской казачьей бригадой. Позже Владимир Андреевич будет вспоминать: «Яочутился в неведомом мне дотоле мире, во главе учреждения, изображавшего собой нечто вроде Панамы: денежный ящик пустой; вместо наличных сумм — 38 000 туманов долгу; вместо 500 строевых казаков всего годных к строевой службе 165 конных; самостоятельных командиров в бригаде оказалось ровно столько, сколько было налицо русских офицеров иурядников-инструкторов…»

Но, как говорят на Руси, глаза боятся, а руки делают. Косаговский сократил финансовые расходы, стал энергично укреплять дисциплину, произвел перестановки среди командного состава и казаков. Естественно, такие действия командира не понравились, прежде всего, мухаджирам, которые находились в привилегированном положении. Они-то и подняли бунт. С трудом Косаговскому удалось уговорить шаха вмешаться и подписать документ, по которому мухаджиров уравняли в правах с другими военнослужащими бригады.

Через два года после приезда Владимира Андреевича в Тегеран в столице Персии происходит событие, которое проверяет на крепость и самого Косаговского и его бригаду. В 1896 году совершено нападение на шаха. До прибытия в Тегеран наследника престола Мозаффар-эд-Дин-мирзы ответственность за спокойствие в городе ложится на плечи командира Персидской казачьей бригады.

Косаговский сумел обеспечить новому шаху мирный и беспрепятственный въезд в столицу и вступление на престол. В знак благодарности Мозаффар пожаловал русскому полковнику драгоценную награду — перстень, усыпанный бриллиантами.

С этих пор начинается восхождение и приближение к Олимпу власти как Косаговского, так и укрепление авторитета бригады. Теперь это формирование не подчиняется военному министру, а замыкается на садразама — первого министра. О возросшем престиже казачьей бригады говорит и тот факт, что губернаторы, получившие назначение в провинции, просят у шаха казаков для охраны и конвоя. Владимир Андреевич использует свое влияние при шахском дворе для увеличения численности бригады.

Девять лет продлилась персидская командировка полковника Косаговского. За этот период Генеральный штаб и штаб Кавказского военного округа получили огромное количество ценнейшего разведывательного материала стратегического, военно-статистического, политического, экономического характера. Его доклады, отчеты отличались высоким уровнем профессиональной подготовки. Ведь он в течение многих лет на месте, всесторонне изучал и оценивал обстановку в стране пребывания.

Интересен и тот факт, что материалы, передаваемые Владимиром Андреевичем, насыщены не только специфическими разведданными, которыми интересовались штабы, но и сведениями, казалось бы весьма далекими от военной тематики, но крайне важными для создания целостного образа страны.

Так он присылает доклад, в котором со знанием дела рассказывает о технологии выращивания шелковичных червей и производстве шелка, об устройстве системы водоснабжения и канализации в столице Ирана.

Сохранились разработки Владимира Андреевича и по весьма актуальной в те годы стратегической проблеме: движение войск русской армии в Индию через территорию Ирана. Он описал маршруты переброски сил, наиболее удобные места переправ, использование средств при форсировании водных преград, районы для развертывания обозного хозяйства и многое другое. Все это описано со знанием дела и глубоким анализом обстановки.

В последующем, при новых командирах Персидская казачья бригада играет важную, а порою и решающую роль во внутриполитической жизни Ирана. Так было в критические дни 1908 года, в период так называемой конституционной революции в Иране, когда персидские казаки во главе со своим командиром полковником Генштаба Владимиром Ляховым спасли шахский престол и помогли одержать победу Мохаммеду Али-шаху над «взбунтовавшимся» меджлисом.

Владимир Платонович Ляхов окончил 1-й Московский военный кадетский корпус, 3-е Александровское военное училище и академию Генштаба. Был выпущен в лейб-гвардии Измайловский полк.

Через несколько лет оказался на Кавказе. Служил штаб-офицером при штабе округа, начальником штаба дивизии, командовал отрядом, восстанавливая порядок в Осетии в период революции 1905–1906 годов.

Летом 1906 года — направлен в Тегеран, где возглавил Персидскую казачью бригаду.

В период кризиса 1908 года Владимир Платонович действовал весьма грамотно и решительно. К решающему столкновению с меджлисом он сосредоточил в столице около 500 военнослужащих бригады. При нем находились две батареи, команда пулеметчиков.

Уже в начале мая шах оказался в опасном положении. Он оставался во дворце, притом что прилегающие улицы были заполнены враждебно настроенными людьми. Шахские вельможи и прислуга бежали из дворца. Оценив обстановку, полковник Ляхов понял: пробиться к дворцу и освободить шаха даже с помощью его вполне боеспособной бригады невозможно. Прольется кровь, которая может ввергнуть страну в пучину гражданской войны.

И тогда полковник Ляхов разработал хитроумный план эвакуации шаха из дворца. Он и его подчиненные сильно рисковали. Случись провал, и русских офицеров казнили бы не задумываясь. Но провала не произошло, спецоперация была разработана тщательно, профессионально и прошла с успехом.

22 мая конные полки шахской гвардии, с орудиями стремительно покинув военный городок, помчались к центру столицы, к дворцу, где заседал меджлис. Но это был отвлекающий маневр. Когда защитники меджлиса бросились на площадь, основные силы бригады — два казачьих полка и батальон пластунов заняли площадь у шахского дворца.

Из ворот дворца вылетела карета, которую лично сопровождал полковник Ляхов, его офицеры и урядники. Карета, в которой находился шах, стремительно двигалась к казармам бригады и вскоре достигла территории военного городка. А полки, посланные к меджлису, к удивлению возбужденной толпы, возвратились назад.

Вскоре по периметру гарнизона казаки развернули артиллерию, оцепили его конными и пешими караулами. Эти события отрезвили столичных военачальников, и воинские части стали прибывать к шаху, чтобы уверить его в преданности монархии.

Через некоторое время шах объявил столицу на военном положении и назначил полковника Ляхова временным генерал-губернатором Тегерана.

10 июня казаки попытались овладеть штабом мятежников — мечетью Сошех-Салара, но по ним был открыт огонь. И тогда Ляхов приказал выкатить на прямую наводку артиллерию и ударить по зданию меджлиса. Так русский полковник сохранил для шаха престол, а, возможно, и его жизнь, а для Российской империи — вполне нейтрального соседа.

С началом Первой мировой войны Персидская казачья бригада значительно выросла в численности: в провинциях Ирана стали разворачиваться казачьи отряды, которые выполняли как военные, так и жандармские обязанности.

В конце 1916 года на базе бригады была развернута дивизия.

После Октябрьской революции большевистское правительство не смогло осознать важность Персидской казачьей бригады. Ведь во главе этого формирования стояли царские офицеры. Большевики потребовали их отстранения, однако Тегеран не выполнил этого требования. В то же время было ясно, что судьба командира дивизии полковника Всеволода Старосельского, его офицеров и урядников предрешена.

В начале 1921 года состоялась отставка Старосельского. Дивизия перешла под командование полковника Реза-хана, будущего шаха Ирана. Л вскоре на базе дивизии впервые в стране была сформирована регулярная армия. Так завершилась уникальная спецоперация нашей военной разведки под названием «Персидская казачья бригада», которая продолжалась более 40 лет.

Надо отметить, что результаты этой спецоперации весьма отрадны. Российская империя, опираясь на казачью бригаду, влиятельную деятельность ее командира, офицеров и урядников, обеспечила для себя выгодные экономические и торговые условия, не допустила посягательств на российские политические и торгово-экономические интересы в Иране со стороны опаснейшего и коварного соперника — Англии.

Персидская казачья бригада по своему высокому положению политической и военной организации, ставшей истинной опорой шахскому режиму, являлась надежным и эффективным оружием Российской империи.

А как же сложились в дальнейшем судьбы командиров бригады, офицеров Генштаба, по сути, руководителей русской разведки в Иране?

Сложились они по-разному. Алексей Домонтович, как самый старший из них по возрасту, скончался в 1908 году и, к счастью, не увидел заката славного воинского формирования, которое создавал сам, а младший — Всеволод Старосельский ушел из жизни уже в середине XX века, после Второй мировой войны в 1953 году, в эмиграции в США.

Все они стали генералами, участвовали в Русско-японской и в Первой мировой войне, командовали дивизиями и корпусами.

Генералы Владимир Косаговский и Николай Вадбольский во время Русско-японской войны занимались организацией разведки на Дальнем Востоке.

Федор Чернозубов, Владимир Ляхов, Николай Вадбольский после Октябрьской революции примкнули к Белому движению.

«Трансвааль, Трансвааль, страна моя!»

Сегодня вряд ли кого-то можно удивить сообщением о том, что разведка для прикрытия своей деятельности использует редакции газет, журналов, различных информационных агентств. Впрочем, тут нет ничего нового. Известный во всем мире писатель и журналист Даниэль Дефо, автор любимой миллионами читателей книги «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо», был главой секретной разведывательной службы Англии. Напомню, Дефо возглавил её в начале XVIII века. С тех пор многое изменилось. Но разведка не отказалась от журналистской «крыши». И думается, верно поступила. Вряд ли какая другая профессия может так надежно и умело замаскировать разведчика, дать ему свободу передвижения, возможность общения с различными людьми, не вызывая при этом подозрений.

Именно журналистика помогла великому разведчику XX века Рихарду Зорге проникнуть в Японию и впервые создать там уникальную по своим возможностям, нелегальную резидентуру. Сам Зорге был хорошо знаком с послом Германии в Японии Оттом, с которым сошелся, когда тот служил еще помощником военного атташе. А сотрудник резидентуры Ходзуми Одзаки находился в дружеских отношениях с принцем Коноэ. Отсюда и развединформация самого высокого уровня.

Потомственный английский аристократ Ким Филби, из знаменитой «кембриджской пятерки», работавший на советскую разведку с 1935 года, тоже был журналистом, корреспондентом ведущей газеты Соединенного Королевства «Таймс». Он трудился военным корреспондентом в период гражданской войны в Испании, потом на фронтах Второй мировой до падения Франции в 1940 году. А когда вернулся в Лондон, его пригласили в английскую разведку. Так что и здесь профессия журналиста сыграла огромную роль.

Есть примеры и совсем недавнего прошлого. Журналист-международник, востоковед, корреспондент газеты «Правда» Евгений Максимович Примаков в 1991 году возглавил службу Внешней разведки России. По свидетельству многих разведчиков, с которыми мне приходилось встречаться, он, по-существу, спас СВР от разрушения и уничтожения.

Это примеры, так сказать, самого высокого порядка, когда журналисты возглавляли национальные спецслужбы или под «редакционной крышей» обретали известность, получали признание. Однако большинство из них работали в безвестности и секрете, и имена их до сих пор являются тайной за семью печатями. Некоторые фамилии разведчиков иногда всплывают в отдельных публикациях, но должного внимания к ним нет. Они несправедливо забыты. И потому хотелось бы вспомнить о них. Не только как о людях в высшей степени достойных, много совершивших во благо России, но и об офицерах разведки, стоявших у истоков создания нового «крышевого» направления. Речь, как вы догадываетесь, идет о работе под прикрытием корреспондентских должностей печатных изданий.

В числе первых таких «корреспондентов» следует назвать поручика Виктора Машкова. Родился он на Кубани, окончил Павловское военное училище, служил в самом южном гарнизоне империи в крепости Карс.

Доподлинно неизвестно, как и когда Машков заинтересовался Абиссинией. Однако занимался историей этой страны Виктор Федорович глубоко и серьезно. Как офицер, он изучал, прежде всего, военные камапнии на территории Абиссинии: интервенцию англичан в 1867–1868 годах, боевые действия итальянцев в 1885–1887 годах.

Долгими вечерами во время службы в крепости засиживался он за книгами и картами. Сослуживцы уже привыкли, не звали подпоручика в свою компанию: знали — не пойдет.

В 1887 году Виктор Машков прибыл в Санкт-Петербург и подал военному министру Петру Ванновскому докладную записку. В ней он анализировал политическое и военное положение в Абиссинии, а также убеждал руководство военного ведомства в важности установления межгосударственных отношений России с этой страной.

Офицер предлагал свои услуги и план проникновения в Абиссинию в качестве частного лица.

Ответа на записку Машков не дождался и возвратился в Карс. Дело в том, что министр иностранных дел Гире отнесся к его инициативе весьма прохладно.

Первая неудача не смутила Машкова. На следующий год молодой провинциальный офицер вновь приехал в столицу и продолжил «штурм» военного ведомства, убеждая чиновников в своей правоте. И таки добился своего. В декабре 1888 года его принял военный министр. А через несколько дней доклад Ванновского уже находился у государя. Петр Семенович поддержал инициативу Машкова.

24 декабря высочайшее соизволение на поездку в Абиссинию было получено. Виктор Федорович был уволен в запас, Генштаб выплатил ему командировочные в сумме двух тысяч рублей.

Теперь, когда служебные и финансовые проблемы оказались решенными, возникал естественный вопрос: под какой «крышей» двинуть в дальнюю дорогу, в неизведанную страну? Если под видом купца, то надо снаряжать торговый караван. Прикинуться ученым или дипломатом, и того хуже, следует организовывать экспедицию. Для этого у молодого офицера не было ни опыта, ни финансовых возможностей. И тогда пришла вполне здравая мысль: договориться с какой-либо из газет и поехать в Абиссинию с удостоверением корреспондента. Выбрали популярную в то время столичную газету «Новое время». Она издавалась уже двадцать лет, ее хорошо знали как в России, так и за рубежом.

Военное ведомство договорилось с издателем А. Сувориным, которому принадлежала газета, и Машков был снабжен всеми необходимыми документами.

В феврале 1889 года Виктор Федорович прибыл в порт Обок на берегу Красного моря. Дальше его путь лежал через пустыню. Вскоре Машков и его спутники достигли Харара. А дальше дорога была закрыта: требовалось разрешение императора, да к тому же закончились деньги.

Машкову пришлось писать в Петербург, начальнику Военноученого комитета генералу А. Боголюбову, просить денег и оружия. Генерал обратился к военному министру, однако тот не поддержал просьбу офицера. Оставалось одно — самому добывать деньги, чтобы продолжить путешествие. Поручик деньги достал и продолжил путь.

Приехав, явился в императорский дворец без подарков. Однако Менелик II словно и не заметил этого, приняв русского офицера с почетом. Машков гостил у императора Абиссинии почти месяц.

В обратный путь негус передал посланнику письмо к российскому царю и подарки.

По возвращении в Петербург Александр III лично принял поручика, который вручил ему письмо и подарки Менелика II. После аудиенции императора, офицер из опального путешественника превратился в героя: получил орден Владимира 4-й степени, стал членом Русского географического общества. И, конечно же, газета «Новое время» опубликовала цикл его очерков об Абиссинии.

В 1891–1892 годах Виктор Машков совершил второе путешествие в Абиссинию. Эту экспедицию готовили уже три ведомства — военное, Министерство иностранных дел и Синод. И каждое из них поставило перед Виктором Федоровичем свои задачи.

Но главное, о чем беспокоились в Петербурге, — Италия сделала громкое заявление, якобы Абиссиния является ее протекторатом. Англия и Германия признали итальянский протекторат. Правда, его не признал абиссинский император, о чем и сообщил в личной беседе посланцу России. И это было, пожалуй, самым важным достижением миссии Машкова.

По возвращении его вновь принял император, а потом и наследник престола. Еженедельник «Новое время» напечатал несколько новых очерков Виктора Федоровича, которые назывались «В стране черных христиан».

В последующие годы подобный метод «крышевого» прикрытия получит свое дальнейшее развитие. Толчок к этому даст Англобурская война, начавшаяся в 1899 году.

Разумеется, свои взоры русская военная разведка в конце XIX века обращает на Южную Африку неспроста. На то есть объективные причины. На рубеже веков разворачивается бескомпромиссное противостояние великих держав за передел колоний. Одной из первых подобных войн, позже получившей название войны нового типа, станет Англо-бурская война. Она начнется в октябре 1899 года с объявления бурскими Южно-Африканскими республиками Трансвааль и Оранжевой боевых действий против Великобритании. И если для Британии это было расширение своих имперских амбиций, то для буров стоял вопрос существования независимых республик.

Русский Генштаб проявил большой интерес к данному театру военных действий и направил в Южную Африку своих агентов: подполковника Павла Стаховича к английским войскам, а к частям буров — подполковника Василия Ромейко-Гурко. Однако, как известно, Британия не признавала независимость этих республик и чинила всяческие препятствия нашему военному агенту. Ромейко-Гурко, оказавшись в лагере англичан, по сути, стал их «пленником».

Помимо официальных агентов Военно-ученый комитет позаботился об отправке в Южную Африку так называемых тайных агентов — офицеров-добровольцев под прикрытием. В частности, поехать на войну по собственному желанию вызвался поручик 117-го Ярославского пехотного полка Алексей Едрихин.

В октябре 1899 года он написал докладную записку Его превосходительству начальнику Военно-ученого комитета генерал-лейтенанту Сологубу: «Желаю отправиться в Южную Африку, чтобы лично следить за ходом англо-трансваальской войны».

Судя по всему, докладная записка поручика пришлась очень кстати. Примечательно и то, что Алексей Ефимович обратился именно к начальнику Военно-ученого комитета, в ведении которого находилась разведка. И она крайне нуждалась в сведениях с южно-африканского театра военных действий.

Кто же он такой, поручик Едрихин?

Известно, что Алексей Ефимович родился в многодетной семье солдата, и в детстве, юности не смог получить достойного образования. В 17 лет подался на военную службу, вольноопределяющимся в 120-й Серпуховской пехотный полк.

Он упорно занимается самообразованием, и в 1886 году сумел поступить в Виленское военное училище. Но уровень образования все-таки сказывался на результатах учебы. Окончив училище по второму разряду, он не получает производство в офицеры, а лишь чин подпрапорщика. Два года Едрихин служит достойно и старательно, и наконец, производится в подпоручики. Такая задержка на старте карьеры не вселяет оптимизма, но Алексей упорно идет вперед.

В 1892 году офицер удостоен медали «За спасение погибавших». Доподлинно неизвестно, за что конкретно получил Едрихин эту награду. Но поскольку ее вручали тем, кто спасал утопающих или гибнущих на пожаре, можно сделать вывод: Алексей Ефимович совершил подвиг в мирное время и сохранил чью-то жизнь.

Годы службы в гарнизоне он не разменял на кутежи и карточные игры. Упорно работает над собой, готовится к поступлению в Академию Генерального штаба. Однако поступить в это высшее военное учебное заведение очень трудно. Достаточно сказать, что кандидаты должны были выдержать 12 экзаменов, из них два — по иностранных языкам. Тем не менее поручик Едрихин принят в Академию Генерального штаба.

Успешно осваивает сложную учебную программу. Окончив 2 курса, выполняет письменные работы за дополнительный курс. Казалось бы, еще год — и исполнится его мечта, он станет офицером Генерального штаба. Но Алексей Ефимович неожиданно подает рапорт и убывает к прежнему месту службы.

Однако это только на первый взгляд поступок Едрихина неожиданен. В откомандировании нет ничего необычного. Еще не раз в своей жизни он будет не только откомандировываться, но и увольняться с военной службы, а через определенное время вновь возвращаться в строй. Правда, уже в более высоком звании и, нередко, отмеченный орденом.

Сегодня с уверенностью можно сказать: Алексей Ефимович выполнял ответственные задания русской военной разведки. И первое из них в 1899 году, когда был зачислен в запас по армейской пехоте. Кстати говоря, все эти мероприятия по увольнению в запас, есть не что иное, как прикрытие разведывательной деятельности офицера.

Итак, получив полную поддержку Военно-ученого комитета, Алексей Едрихин отправляется в Южную Африку. Официально он корреспондент популярной газеты «Новое время».

Поручик оказался весьма талантливым журналистом: несколько месяцев, с февраля Цо июнь 1900 года газета публикует его очерки из Южной Африки. Они интересны не только экзотикой далекого Трансвааля, но и глубоким проникновением в тему войны, анализом ее причин, новым взглядом на Российскую империю через призму зарубежного опыта.

В одной из своих статей, опубликованных в газете «Новое время» в феврале 1900 года, Алексей Ефимович пишет: «…Наша нравственность и… моральная сила очень высока, физически мы богатыри, наше православное пьянство, менее ужасно, чем у других народов, наша лень, не так велика, как мы говорим, наше невежество вещь поправимая при нашем здравом рассудке».

Так что редакция газеты была вполне довольна своим корреспондентом. А как Генеральный штаб? Ведь не ради репортажей в «Новом времени» отправлял он своего офицера на войну.

Несмотря на то, что Едрихин пробыл на фронте не долго, около двух месяцев, и из-за болезни был вынужден покинуть страну, военный министр А. Куропаткин в докладе императору Николаю II отзывается о нем как о дельном офицере. Более того, министр лично принимает Едрихина, беседует с ним. А накануне этой беседы Алексей Ефимович получает чин штабс-капитана. Разумеется, он вновь принят на службу.

А через несколько месяцев Едрихин вновь подает в отставку. Пока не найдены документы, дающие ответ на вопрос, чем занимался штабс-капитан с 1901 по 1902 год, но косвенно можно утверждать: он не грел плечи на печи. Ибо в ноябре 1903 года Едрихин вызван из запаса и назначен на опять-таки неожиданную должность — помощником военного атташе в Китай. Так что возможно, в эти два года он осваивал восточные языки или находился в командировке по линии разведки.

Нет сомнения, что и в Китае Алексей Ефимович занимался разведработой. Об этом говорит его служебная записка, датированная 1906 годом. Называется она «Сведения о переустройстве вооруженных сил Китая».

Остается только добавить, что в 1907 году Едрихин официально сменит фамилию и станет Вандамом. Этим литературным псевдонимом он подписывал свои журналистские работы еще со времен Англо-бурской войны.

Алексей Ефимович Вандам в дальнейшем будет командовать полком, штабом дивизии. Получит чин генерал-майора. Напишет несколько книг, которые с полным основанием можно отнести к военно-стратегическим военным трудам.

В период войны в Южной Африке военное ведомство получало ценные разведсведения и от тайного военного агента, работавшего так же под журналистским прикрытием подполковника Евгения Максимова.

Евгений Яковлевич родился в семье русского морского офицера. Учился в Технологическом институте, потом на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета. Из него мог бы получиться блестящий юрист, но Максимов мечтал о военной карьере. Сдав экзамен на офицерский чин, он поступает на службу в гвардейский кирасирский полк. Однако по семейным обстоятельствам Максимов уволился из гвардии, служил в корпусе жандармов. Принимал участие во многих военных экспедициях в Сербии, Болгарии, Туркестане, Абиссинии.

Когда началась война в Южной Африке, Евгений Яковлевич обратился в редакции нескольких газет, чтобы поехать на фронт военным корреспондентом. Однако бурские республики были где-то далеко, и поначалу российская пресса не придала значения этой войне. Максимову отказали. И тогда он обратился в Военно-ученый комитет, предложил послать его в Южную Африку корреспондентом «Военного сборника».

Разведчики поддержали Максимова и согласились отправить его в качестве официального военного корреспондента. Но не тут-то было. Англия по этому поводу заявила протест, и Евгений Яковлевич вынужден был вернуться на полдороги из Одессы в Петербург.

Он все равно поехал в Южную Африку, но уже как частное лицо, корреспондент нескольких российских газет. О том, что Максимов занимался разведцеятельностью, сомнений нет. Достаточно сказать, что он имел собственный секретный шифр и направлял донесения в Военно-ученый комитет Соллогубу.

Евгений Яковлевич не только собирал разведывательные сведения и писал статьи в газеты, но и храбро сражался на стороне буров. Он возглавлял так называемый Иностранный легион — отряд добровольцев из разных стран, потом командовал Голландским корпусом. Участвовал в боях. Был тяжело ранен пулей в голову.

В мае 1900 года за храбрость и умение руководить войсками Евгений Максимов удостоился в войсках буров высокого звания фехт-генерала, то есть боевого генерала. Он стал вторым иностранцем, удостоенным этого почетного звания.

Евгений Яковлевич Максимов с началом Русско-японской войны ушел добровольцем на фронт. Погиб в сражении под Мукденом в октябре 1904 года.

Вот такими были наши первые военные разведчики, работавшие под журналистской «крышей». В XX веке военная разведка будет достаточно широко использовать этот метод прикрытия. Но об этом наш рассказ впереди.

Переименован… в секретари

Последнее десятилетие XIX века было ознаменовано осложнением военно-политической обстановки вокруг России. Обострились отношения с Турцией, усилился Тройственный союз в Европе, агрессивные действия Японии в Китае реально угрожали российским интересам на Дальнем Востоке.

В верхних эшелонах власти росло понимание важности и необходимости наращивания сил военной агентурной разведки за рубежом. Свои усилия попытались скоординировать три министерства — военное, внутренних и иностранных дел, которые отвечали за добывание военно-политической информации.

Летом 1892 года прошло совещание, в котором приняли участие военный министр и министр внутренних дел. МИД представлял товарищ министра. Итоги совместной встречи были доложены императору.

О чем же договорились высокие представители министерств? Да, собственно, о том, о чем должны были договориться давно. В протоколе совещания записали: «При консулах, пребывающих в наиболее важных в военно-политическом отношении пунктах, надлежит содержать негласных военных агентов — специально отобранных офицеров…» И это, надо признаться, было воистину историческое решение. Ибо к тому времени военная разведка успешно отработала большинство форм и методов «крышевого» прикрытия. О них мы говорили в предыдущих главах. Это военнонаучные экспедиции и военно-дипломатические миссии, рекогносцировки, участие офицеров разведки в качестве наблюдателей на маневрах, учениях в походах и войнах, поездки на фронт под видом военных корреспондентов.

Опробованы и разного рода экзотические «крыши», например, торговые поездки в качестве скупщика скота, как это было с будущим военным министром России Алексеем Куропаткиным.

И только дипломатическое прикрытие, которое, казалось, следует использовать в первую очередь (так как оно дает массу преимуществ для разведчика), тем не менее оставалось в стороне.

Справедливости ради надо сказать, что единичные случаи использования «дипкрыши» иногда происходили. Так, в 1873 году русский офицер капитан Генерального штаба Яков Малама был назначен в командировку с переименованием в коллежские асессоры. Отправился он в качестве секретаря российского консульства в Эрзеруме.

За три года пребывания в этой должности Яков Дмитриевич объездил и досконально изучил порученный ему район, дал подробное описание Эрзерумского вилайета. В своей работе Малама проанализировал особенности климата и топографии, административное деление, налоговую систему, условия землевладения, скотоводства, промышленности, путей сообщения. Он представил сведения о финансах и торговле, образовании, положении церкви.

В 1876 году Малама возвратился из командировки и был переименован в подполковники Генерального штаба. Он удостоился аудиенции Государя Императора, где и представил свои исследования, проведенные в Турции.

Однако, хочу еще раз повторить, это был единичный случай, судя по всему, под конкретное разведзадание, инициированное, возможно, самим императором. Но системы, как таковой, к сожалению, не существовало. И вот теперь в 1892 году министры, наконец, договорились: системе быть!

Для начала решили, что негласные военные агенты должны назначаться в Германию и Австро-Венгрию. Главный штаб конкретизировал, что для пользы дела следует назначить агентов в следующие пункты: для Германии — в Дрезден, Данциг, Торн, Бреславль и Штетин, для Австро-Венгрии в Будапешт.

Штабс-капитан барон Карл фон Нолькен в том же году уволен с военной службы «по случаю возложения особо секретного поручения». Он переименован в титулярные советники и назначен секретарем консульства в Кенигсберг.

В следующем году по пути Нолькена прошли капитан Генерального штаба граф Валериан Муравьев-Амурский и штабс-капитан Евгений Миллер. Первый убыл в Будапешт, второй — в Дрезден.

Все они были людьми сравнительно молодыми. Старшему из них Нолькену на день отъезда за рубеж исполнилось 33 года, младшему — Миллеру — 26 лет. Выходцы из старинных дворянских родов России. Карл Нолькен из баронского рода, внесенного в Эзельский дворянский матрикул, Валериан Муравьев-Амурский племянник генерал-губернатора Восточной Сибири, унаследовавший титул своего известного дяди. Евгений Миллер также был под стать своим коллегам.

Офицеры имели блестящее образование. Миллер окончил Николаевский кадетский корпус, кавалерийское училище и Академию Генштаба, Муравьев-Амурский — Пажеский корпус и также Академию Генштаба. Нолькен был военным инженером. За спиной у него — Николаевское инженерное училище и Академия Генерального штаба.

Словом, были все основания надеяться, что служба у этих трех негласных военных агентов сложится успешно. Но как показала практика, первый блин вышел комом. Оказалось, мало иметь громкую фамилию и старинный дворянский род. Не помогло в разведывательной работе и хорошее военное образование. Миссия офицеров под «крышей» консульских сотрудников провалилась.

Думается, были на то как объективные, так и субъективные причины. Каковы же они?

Во-первых, назначение офицеров обставлялось поразительными формальностями и огромной канцелярской волокитой. Даже краткое описание этой процедуры может утомить читателя. Тем не менее о ней надо сказать. Начиналась она с того, что подбирался кандидат на должность негласного военного агента. Об этом сообщалось начальнику Главного штаба. Тот докладывал о кандидате военному министру. В свою очередь, глава военного ведомства запрашивал «добро» у своего коллеги — министра иностранных дел, который сам решение не принимал, а советовался с послом или консулом.

Потом ответы шли обратной дорогой. Когда же, наконец, военный министр получал положительный ответ, он был обязан обратиться к государю и получить его «высочайшее соизволение».

После получения «соизволения» офицер подавал прошение об отставке. Когда же отставку получал, просил главу МИДа о зачислении на службу по этому министерству. Потом его переводили в резерв. Пребывание в резерве длилось до полугода, в ходе которых он знакомился с новыми обязанностями и убеждался в правильности своего решения.

После всех этих длительных и утомительных процедур, которые длились от нескольких месяцев, до нескольких лет, он мог выехать к новому месту службы.

Вся эта изнурительная работа делалась якобы для того, чтобы замаскировать будущую разведывательную деятельность офицера. Увы, порою подобная «маскировка» имела обратные последствия. Большое количество документов — докладов, писем, справок, посылаемых по разным адресам, несмотря на грифы «секретно», проходили через руки десятков чиновников, а суть — тайная деятельность офицеров с их истинными фамилиями, указывалась в посланиях открыто. Более того, эти письма, поступающие за границу на имя послов или консулов, естественно, проходили через «черные кабинеты», и будущая тайная деятельность становилась ясной и понятной для местных спецслужб.

Во-вторых, дипломатические должности, на которые ехали офицеры, были, как указывал посол в Берлине граф Шувалов, «равносильными канцелярским писарям». А занимали их люди, принадлежащие к высшим классам общества с отличным образованием и положением. Это, конечно же, вызывало подозрение местных властей, и они устанавливали усиленный надзор за вновь прибывшими «высокопоставленными писарями».

В-третьих, офицеры, назначенные тайными агентами, сильно проигрывали в денежном содержании, ведь они получали зарплату «по штатам консульских должностей и по смете Министерства иностранных дел». А должности у них были самые малозначительные. Соответственно, и выплаты.

Таким образом, судя по результатам деятельности трех офицеров — Карла Нолькена, Евгения Миллера и Валериана Муравьева-Амурского институт негласных военных агентов оказался мало результативным. Офицеры были отозваны на Родину без последующей замены их военными разведчиками.

В дальнейшем Миллер стал «гласным» военным агентом в Брюсселе и Гааге, позже — в Италии. Муравьев-Амурский уехал военным агентом при российском посольстве в Париже. Нолькен возвратился в Генштаб и был назначен старшим адъютантом 14-й пехотной дивизии.

Похожая история произошла и с полковником Константином Десино. Он служил в конной артиллерии, командовал эскадроном в лейб-гвардии драгунском полку. Участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Окончил Академию Генерального штаба, и служил на различных штабных должностях, а также в Военноученом комитете.

В 1896 году было принято решение направить Константина Николаевича в Китай в качестве негласного военного агента. Однако с самого начала Десино не повезло. Японской разведке через своего резидента в Петербурге удалось узнать, что некий офицер Генштаба отправляется на Дальний Восток с секретной миссией. Со временем удалось вычислить и имя этого офицера. Им оказался коллежский советник Десино.

К приезду в Чифу многие уже знали, кто такой Десино, а некоторые местные жители даже приветствовали его по воинскому званию. Американский посланник, пригласивший в свой дом Константина Николаевича, и вовсе стал в открытую расспрашивать его о работе военного агента. Десино, разумеется, все отрицал, но это мало помогало.

Свою лепту внес и помощник Десино — поручик русской армии. Он крепко подпортил легенду своего шефа. Действительно, ну как объяснить, что у скромного дипчиновника в «подручных» бегает офицер.

Были и другие трудности. По линии прикрытия Константин Николаевич, числившийся секретарем, подчинялся местному вице-консулу, имевшему скромный чин титулярного советника, что по военному соответствовало званию капитана в пехоте или ротмистра в кавалерии.

Сложно было заводить знакомства, общаться с государственными чиновниками, что является неотъемлемой и важнейшей частью работы разведчика. Тем более в Китае сановники оказались крайне щепетильны в вопросах общения с иностранцами. Да и вправду, с какого перепугу чиновники даже среднего звена станут общаться с консульским писарем.

Тем не менее, преодолевая все сложности, Десино искал возможности выполнить разведзадачи, которые ставил перед ним Центр. А задачи оказались весьма не просты. К примеру, из Главного штаба требовали добыть подробный план городских укреплений Чифу. Пришлось идти дальним, кружным путем: для начала познакомиться с переводчиками местных властителей, стать для них своим, часто угощать их, делать подарки.

Через переводчиков Десино вышел на нужных чиновников. Так же с помощью подкупа и подарков получил разрешение осмотреть оборонные укрепления города. В результате, был составлен подробный план, который получил высокую оценку в Петербурге. Только вот Константин Николаевич в письме в Центр сетовал: «Имей я независимое положение военного агента, того же самого можно было бы достигнуть в несравненно меньший срок и с меньшими издержками».

В конце концов и петербургское начальство начало понимать, что непонятное положение разведчика не дает ему возможности работать в полную силу. Правда, осознание это пришло не скоро. Почти два года находился полковник Десино в столь непонятной для себя роли, пока в 1899 году его, наконец, не утвердили в должности второго («гласного») военного агента.

При всем старании и умении Константина Николаевича, можно считать, что и его миссия, как негласного военного агента завершилась неудачей.

В дальнейшем он прекрасно поработает во славу Отечества, заслужит ордена и чин генерал-майора, а позже и генерал-лейтенанта. Однако будет в его жизни и такая досадная страница.

В общем, в январе 1896 года начальник Главного штаба доложит военному министру, что деятельность негласных военных агентов «не эффективна, и лучше заменить их офицерами при наших миссиях…»

Однако начальник Главного штаба генерал Обручев, делая такое заключение, почему-то забыл о секретаре генерального консульства в Эрзеруме Михаиле Пржевальском.

Подполковник Пржевальский был переименован в надворные советники и отправлен в Турцию в том же 1892 году. Михаил Алексеевич прослужил на этом скромном посту девять лет. Он зарекомендовал себя с самой лучшей стороны и как военный разведчик, и как консульский работник. Особенно умело и профессионально действовал он в критические моменты, при решении самых сложных дипломатических проблем. Примером тому — сассунские события, когда в 1894 году турки устроили кровавую резню армянского населения. Пржевальский вошел в международную комиссию по расследованию этого преступления. Он блестяще справился со своими обязанностями и был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени.

В 1896 году за успехи в разведывательной деятельности Михаил Алексеевич удостоен чина полковника, а также стал кавалером двух орденов — Св. Анны 3-й степени и Св. Станислава 2-й степени.

В 1901 году Пржевальский возвратился из длительной зарубежной командировки. Он переименован из надворного советника в полковники и назначен на высокую должность — начальника штаба 39-й пехотной дивизии. А еще через два года Михаил Алексеевич станет командиром 155-го пехотного Кубанского полка.

Так что не все негласные военные агенты действовали «не эффективно».

Впрочем, скоро жизнь все расставит на свои места. Роль и «гласных» и негласных военных агентов резко и значительно возрастет. Ведь новое XX столетие начнется, по сути, с Русско-японской войны 1904–1905 годов.

Военно-политическая обстановка на Дальнем Востоке, в особенности после подписания англо-японского договора 1902 года, значительно обострится. Перед военной разведкой встанут такие задачи, которые она никогда прежде не решала. Однако об этом в следующем разделе нашей книги.