Развилка во времени

Два телефона звонили одновременно. Жером Боск[1] колебался. Такие неприятные совпадения случались довольно часто. Но никогда еще так рано, в пять минут десятого утра, когда только-только пришел в контору и, еще ничего не делая, тупо глядишь на серую скучную стену напротив стола с абстрактными пятнами рисунка, настолько бледными и бесформенными, что они совершенно не дают пищи воображению.

Другое дело — в половине двенадцатого; в этот час работа уже кипит и все стараются поскорее закончить разные дела, чтобы выкроить лишнюю минуту для полуденного завтрака; в этот час линии перегружены, телефоны трезвонят повсюду и телефонные автоматические станции даже в глубине своих прохладных подземелий, должно быть, вибрируют, дымятся и плавятся от напряжения. Но не в такую рань!

Из этого положения было несколько выходов. Он мог ответить одному, и пусть другой ждет, пока не надоест, или перезвонит через пять минут. Он мог снять одну трубку, спросить, кто говорит, извиниться, снять вторую трубку, спросить, попросить подождать, выбрать того, кто важнее, или того, у кого имя длиннее, во всяком случае, выслушать первой женщину, если одна из них будет женщиной, а уж потом мужчину. Женщины в делах менее многословны. Наконец, можно снять две трубки одновременно.

Жером Боск выбрал последнее. Трезвон сразу прекратился. Он взглянул на свою правую руку с зажатой в ней почти невесомой маленькой трубкой, черной и холодной. Затем на левую руку с точно такой же маленькой трубкой. И ему захотелось треснуть их друг о друга или, еще лучше, положить их рядышком на стол валетом — чтобы наушники были напротив микрофонов. И пусть оба абонента побеседуют, авось что-нибудь из этого и выйдет.

«Но для меня-то в любом случае ничего не выйдет. Я только посредник. Для этого я и сижу здесь. Чтобы слушать и говорить. Я только фильтр между наушником и микрофоном, записная книжка между двумя письмами».

Он поднес обе трубки к ушам.

Два голоса:

— Жером, тебе уже звонили? Отвечайте!.. Скажите!

— Я первый, не правда ли?

Голос отчетливый, уверенный. Голос взволнованный, на грани отчаяния. Оба удивительно похожие, они перекликались, как эхо.

— Алло — сказал Жером Боск. — С кем имею честь?

Вопрос сдержанно-вежливый, безличный, пожалуй, несколько нелепый, но какого черта люди не называют себя по телефону?

— Объяснять слишком долго… Нас могут прервать… до тебя невозможно дозвониться. Слушай.

— Нет… нет… не надо… любой предлог… я… нет… ни в коем… внимательно, это единственный шанс в твоей жизни. Говори «да» и отправляйся! (Щелчок, треск, шорох гравия по железной крыше) …без всякий колебаний!

— Кто вы? — крикнул Жером Боск сразу в обе трубки.

Молчание.

Шум помех с обеих сторон. Справа — скрежет сминаемого металла. Слева — рычание мотора. Справа — треск яичной скорлупы под ногой. Слева — визг напильника по стальной рессоре.

— Алло! Алло! — тщетно надрывался Жером Боск. Клик-клик. Гудок. Тишина. Гудок. Тишина. Справа и слева. Двойной сигнал, что линии заняты. Он повесил трубку левого телефона. Другую трубку он несколько секунд продолжал держать в правой руке, прижимая к уху и прислушиваясь к печальной механической музыке из двух йот — звука и тишины, звука и тишины, — словно тревожная сирена надрывалась в глубине раковины из черной пластмассы.

Затем он положил на рычаг и правую трубку. Через открытое окно он видел блеклое небо с летящими городскими птицами в пятнах копоти или просто черными, перекаленную временем кирпичную стену, закрывавшую больше половины горизонта, а внутри комнаты, у самого окна, календарь с картинками, бесплатный дар фирмы электронных калькуляторов. Сейчас над таблицей с днями месяца сверкала сочная репродукция весьма странной картины «В гостях у носорога». Носорог с недовольным видом стоял спиной к зрителям, очевидно, чтобы потрафить знатокам искусства. По другую сторону довольно низкой решетки дама в длинном платье и полумаске, арлекин и две девочки в бантах забавлялись, разглядывая чудовище.

А голос-то был один и тот же. Но как один человек может говорить сразу по двум телефонам, по двум разным линиям, произнося при этом одновременно совершенно различные слова?

И мне этот голос знаком. Я его уже где-то слышал.

Он начал припоминать голоса друзей, голоса клиентов, голоса людей, с которыми он просто иногда сталкивался, хотя они не были его друзьями и сам он ничего не пытался им продать, голоса чиновников, врачей, лавочников, телефонисток, всевозможные голоса, какие слышишь по телефону, не имея ни малейшего представления о том, как выглядит собеседник, голоса жирные, голоса надменные или сухие, голоса насмешливые, веселые, язвительные, голоса металлические, хриплые, суровые, натянутые, изысканные, голоса манерные и простецкие, пропитые, мрачные и медоточивые, чуть ли не благоуханные, оскорбленные, обиженные, гневные, заносчивые, горькие и сардонические.

Для него было ясно одно: из обеих трубок слышался мужской голос.

«Они еще позвонят, — сказал он себе. — Вернее: он еще позвонит, ибо это явно был один и тот же человек, хотя в левом телефоне его голос звучал уверенно, четко, требовательно, почти торжествующе, а в правом казался приглушенным, испуганным, чуть не плачущим. Удивительно, как много можно узнать о людях по одному их голосу в телефоне!»

Он принялся за работу. Пачка белой бумаги, маленькая коробка со скрепками, три шариковые ручки с разноцветными стержнями и стопка всевозможных бланков — все было под рукой. Ему нужно было подготовить письмо, подобрать досье, составить отчет, проверить несколько цифровых сводок. Этого хватит на первую половину дня. С отчетом, возможно, придется повозиться и после обеденного перерыва. В перерыв перед ним возникнет другая проблема: куда пойти — в столовую или в один из маленьких ресторанчиков по соседству. И, как обычно, он пойдет в столовую. Первые два года службы он неизменно выбирал тот или другой из ресторанчиков, потому что столовая его угнетала. Она напоминала ему, что он живет не в том мире, который бы он сам избрал, и, когда ему удавалось хотя бы символически вырваться из этого чуждого мира, ему казалось, что он здесь лишь временно, ненадолго, что это лишь неприятный период вроде школы или службы в армии, который надо пережить. И в конечном счете не так уж это страшно. Его работа зачастую оказывалась интересной, а сослуживцы — чуткими и культурными. Некоторые из них даже читали ту или иную из его книг.

«Наверное, кто-то решил надо мной подшутить. Это можно сделать с помощью магнитофона. Ведь мы даже не разговаривали. Я только кричал „алло“ и спрашивал, кто говорит. Бессмысленная шутка без конца и без начала».

Он начал работать. Любопытно, что за работой он не мог не думать о том, что ему хотелось бы написать, о рассказах, которые он желал написать и которые трудно и медленно писал по вечерам в своей ярко освещенной квартире, потому что не любил погружаться в темноту при переходе из одной комнаты в другую. И не менее любопытно, что в эти вечерние часы он думал о своей дневной работе, продолжал беспокоиться о каком-нибудь незаконченном деле, как там примут его не слишком-то связные объяснения, успеет ли он подготовить в срок отчет и о прочих вещах, которые бы должны были отступить на задний план, раствориться в тишине и оставить его наедине с образами, созданными его воображением. Человек не может целиком отдаваться двум совершенно разным делам, говорил он себе. Дойдет до того, что у него начнется раздвоение личности и эти два разных «я» вступят между собой в непримиримую борьбу. И тогда он превратится в шизофреника.

Он схватил трубку, набрал номер внутреннего телефона.

— Мадам Дюпор? Да, это Боск. Как, поживаете?.. Благодарю, все в порядке… Принесите мне, пожалуйста, марсельское досье… Спасибо.

Когда-нибудь, когда-нибудь он будет писать с утра до вечера, только писать! Но при этой мысли сердце его внезапно сжалось. Сможет ли он тогда писать, придумывать разные истории, находить иные слова, чем те, которые мелькают в отчетах и деловых письмах?

Раздался стук в дверь.

— Войдите, — сказал он.

Женщина была молода и хороша собой. У нее было круглое лицо с остреньким носиком. «Интересно, чем бы ты занялась, — подумал он, — если бы тебе не нужно было подшивать дела, стучать на машинке? Что бы ты делала: рисовала, шила, прогуливалась, флиртовала, умножала свои победы?» Такого вопроса он никогда никому не задаст. А жаль, это тема для настоящей анкеты, единственно стоящей из всех анкет. Надо было бы расспрашивать людей на улицах, в кафе, в кино и театрах, в метро и автобусах и даже в их собственных домах, что бы они стали делать, если бы были абсолютно свободны, как потратили бы драгоценнейшее из сокровищ, имя которому «время», каким способом пропустили бы сквозь пальцы считанные песчинки своей жизни. Он представил себе их смятение, недоверие, колебание, панический страх. Какое вам, собственно, дело? Не знаю, нет, право не знаю, никогда об этом не думал. Погодите, я, может быть…

Она увидела, что он задумался, положила досье на стол и молча выскользнула из комнаты.

Он взял досье, раскрыл.

Левый телефон зазвонил.

— Алло, — сказал он.

— Алло. Жером Боск?

Это был тот же отчетливый голос.

— Да, слушаю.

— Я звонил тебе два дня назад. Слышимость была скверная. Теперь ты меня хорошо слышишь?

— Да, — ответил он. — Но это было только что, а не два дня назад. Если это глупая шутка…

— Для меня это было два дня назад, — оборвал его голос. — И это вовсе не шутка.

— Но послушайте! — возмутился Жером Боск. — Два дня назад или только что — это не одно и то же. А потом почему вы обращаетесь ко мне на «ты»?

— Я потратил два дня, чтобы найти нужный номер, вернее, сочетание благоприятных условий. Не так-то просто звонить по телефону из одного времени в другое.

— Простите, как вы сказали?

— Из одного времени в другое! Предпочитаю сразу выложить тебе всю правду. Я звоню из будущего. Я — это ты сам, только постаревший на… Впрочем, неважно. Чем меньше ты будешь знать об этом, тем лучше.

— У меня нет времени на розыгрыши, — сказал Жером Боск, не отрывая взгляда от досье.

— Но это вовсе не розыгрыш, — возразил голос, спокойный и рассудительный. — Сначала я не собирался говорить тебе правду, но ты не стал бы меня слушать. Вечно тебе нужно все объяснять, уточнять.

— И тебе тоже, поскольку ты — это я, — сказал Жером Боск, вступая в игру.

— Но я кое в чем изменился, — отпарировал голос.

— И как ты себя чувствуешь?

— Гораздо лучше, чем ты. Я занимаюсь делом, которое мне нравится, и могу писать целыми днями. У меня куча денег, во всяком случае, с твоей точки зрения. Одна вилла на Ибице, другая в Акапулько. У меня жена и двое детей. Я доволен жизнью и счастлив.

— Поздравляю, — сказал Жером Боск.

— И все это, разумеется, твое, вернее, будет твоим. Надо только поставить на верную карту. Для этого я тебе и звоню.

— Понятно. Сведения из завтрашних газет. Прогноз биржевых курсов. Или выигрышный номер лотереи, тираж которой через неделю. Или…

— Послушай! — раздраженно оборвал его голос. — Сегодня утром, без двух минут двенадцать, тебе позвонит по телефону один человек, очень важная шишка. Он сделает тебе деловое предложение. Надо его принять. Отбросить сомнения и в тот же вечер отправиться на другой конец света. Без всяких колебаний.

— По крайней мере это будет честное предложение? — иронически спросил Жером Боск.

Голос в наушнике зазвучал оскорбленно:

— Разумеется, совершенно честное. Это то, чего ты ждал годами. Я говорю серьезно, черт побери! Это единственный случай в твоей жизни. Такого больше не будет. Большой босс часто меняет свои решения. Не жди, когда он раздумает, соглашайся сразу. И это будет началом плодотворной и блестящей карьеры.

— Но для чего ты мне звонишь, если ты уже преуспел?

— Я преуспею только в том случае, если ты согласишься. А ты привык сомневаться, раздумывать, оттягивать. Кроме того…

Телефон справа зазвонил.

— Меня вызывают по другому проводу, — сказал Жером Боск. — Пока!

— Не вешай трубку! — взмолился голос. — Не ве…

Он повесил трубку.

Он подождал, прислушиваясь к звонкам другого телефона, и внезапно время замедлило бег. Звонки растягивались на километры секунд, а тишина между ними была как обширные оазисы покоя и свежести. Ибица. Акапулько. Названия на карте. Белая вилла и красная вилла на крутых склонах зеленых холмов. Все время только писать.

Жером Боск вспомнил, когда впервые услышал этот голос. Он звучал из динамика магнитофона. Это был его собственный голос. Телефон его, конечно, изменял, обезличивал, приглушал, но все же это был его голос. Не тот, который он привык слышать, а другой, восстановленный магнитофонной записью. Тот, который слышали другие люди, посторонние.

Телефон справа прозвонил в четвертый раз.

Он снял трубку.

Сначала ему показалось, что на другом конце провода никого нет: он слышал только обманчивую тишину, наполненную шорохами и слабыми отзвуками, механическими шумами, далекими-далекими, словно микрофон едва улавливал дыхание обширной пещеры глубоко под землей, где происходили микроскопические оползни, сочились крохотные ручейки, скреблись невидимые насекомые. Затем, еще не разбирая слов, он услышал голос, который что-то невнятно и протяжно бормотал без передышки.

— Очень плохо слышно! — крикнул в трубку Жером Боск.

— Алло, алло, алло, алло! — повторял голос, теперь немного отчетливее. — Не надо туда лететь… ни в коем случае… Жером, Жером, вы меня слышите? Слушайте, ради бога, ради всего святого! Не надо…

— Говорите, пожалуйста, громче, — попросил он.

Голос напрягся до предела, начал прерываться.

— Откажитесь… откажитесь… позднее…

— Вы что, больны? — спросил Жером Боск. — Может быть, кого-нибудь предупредить? Где вы находитесь? Кто вы?

— Я-я-я т-т-т-т, — задохнулся голос. — Я — ты!

— Еще один, — буркнул Жером Боск. — Но другой голос говорил, что…

— …из будущего… не соглашайтесь… тем хуже… поймите…

В дверь робко постучали.

— Войдите, — сказал Жером Боск, на мгновение оторвав трубку от уха и машинально заслоняя ладонью микрофон.

Вошел новый курьер. Это было его первое место работы, и он относился с глубоким почтением ко всем мужчинам и женщинам, которые, сидя в своих кабинетах, за день исписывали кипы бумаг. Он легко краснел и всегда был одет с безупречной аккуратностью. Он положил на край стола утреннюю газету и письма.

— Спасибо, — сказал ему Жером Боск, кивнув головой.

Дверь затворилась.

Он снова прижал трубку к уху. Но голос уже исчез, затерялся в лабиринте проводов, опутавших весь мир. Щелчок. Короткие гудки.

Он задумчиво повесил трубку. Неужели и это его голос, как и тот, первый? В этом он не был уверен. И в то же время оба голоса, справа и слева, имели что-то общее. «Два разных момента будущего, — подумал он, — два разных голоса из будущего пытаются со мной связаться».

Он вскрыл письма. Ничего интересного. Он их пометил и положил в корзинку для корреспонденции. А конверты кинул в мусорную корзину. Затем, вскрыв бандероль, быстро перелистал страницы газеты, спеша добраться до экономического раздела. Как всегда по утрам, его внимание привлек метеорологический прогноз. Не потому, что он особенно интересовался погодой. Просто метеокарта, разукрашенная всякими символическими значками, притягивала взгляд. Он прочел:

«В районе Парижа ожидается прохладная погода с незначительными…»

Он перескочил через несколько строк.

«Атмосферные возмущения, вызванные циклоном над Антильскими островами, распространяются на северо-восток… Следует ожидать…»

Взгляд его перенесся на верхнюю половину страницы, пробежал по диагонали сводку биржевых курсов и котировку основных видов сырья. Цены держатся твердо, но сделок пока маловато. Поднялось серебро. Незначительно понизилось какао. Абсолютно ничего интересного. Жером Боск свернул газету.

Он принялся за первый документ из досье. Четыре раза перечитал первый параграф и ничего не понял. Чтото было не так, и не с этим параграфом, а с его головой. Мысли кружились в ней, как ошалевшая белка в колесе, похожем на телефонный диск.

Не раздумывая, он снял трубку правого телефона и набрал номер коммутатора.

— …вас слушаю, — сказал безличный голос.

— Мне только что дважды звонили. Вы не знаете, эти люди не оставили номеров своих телефонов?

Телефонистки на коммутаторе обычно регистрировали все звонки, и вовсе не ради полицейской слежки, а для того, чтобы быстрее восстановить связь, если разговор по какой-либо причине будет прерван.

— Ваш номер?

— 413, — ответил Жером Боск.

— …посмотрю. Не кладите…

На другом конце провода послышалось невнятное бормотание.

Затем другой голос, женский, любезный:

— Мосье Боск, сегодня вам еще никто не звонил. Во всяком случае, никто из города.

— Мне звонили четыре раза, — сказал Жером Боск.

— Может быть, по внутреннему телефону? И, может быть, не по вашему номеру?

— Я все время сидел у себя.

— Уверяю вас…

Он прокашлялся.

— Скажите, звонок из города может дойти до меня, минуя коммутатор?

Телефонистка замешкалась с ответом, затем:

— Не представляю, как это может быть.

С беспокойством:

— Я никуда не отходила!

Вежливо, но холодно:

— Вы можете подать жалобу…

— Нет, нет, — сказал Жером Боск. — Должно быть, мне почудилось.

Он повесил трубку и провел рукой по влажному лбу.

Значит, это был фарс. Они воспользовались одним из магнитофонов секретариата и даже не сочли нужным звонить ему через городскую сеть. А теперь, наверное, надрываются со смеху в соседнем кабинете. Мальшиор — мастер по части подделки голосов.

Тишина. Дробь машинки, приглушенная двойными дверями. Отдаленные шаги. Городской гул, проникающий через открытое окно, шум проезжающих внизу автомашин.

Он смотрел на оба телефона так, словно видел их впервые в жизни. Это невозможно! Каждый телефон имел два различных звонка: пронзительный для вызовов из города и глухо жужжащий — для внутренних линий. Пронзительный трезвон, который предшествовал каждому из сегодняшних четырех разговоров, еще стоял в его ушах.

Он поднялся так резко, что едва не опрокинул кресло, в котором сидел. Коридор был безлюден. Он толкнул полуоткрытую дверь соседнего кабинета, затем второго, третьего. Все комнаты были пусты, и на полированных столах не осталось ни одной бумажки, которая хотя бы напоминала о том, что здесь кто-то работал. В последней комнате он снял телефонную трубку, нажал кнопку для внутренних переговоров и набрал свой номер. Глухое жужжание из его кабинета разнеслось по коридору. Система раздельных звонков работала исправно, никто ее не изменил.

Он пересек коридор, постучал и вошел в приемную; секретарша повернулась к нему, руки ее замерли над клавишами пишущей машинки.

— Что, сегодня никого нет? — спросил он.

— Начались отпуска, — ответила она. — Кроме меня, остались только вы и помощник директора… И еще рассыльный, — прибавила она после паузы.

— Ах да! — сказал Жером Боск. — Я совсем забыл.

— У меня отпуск со следующей недели. — Секретарша пошевелила пальцами в воздухе. — Не забудьте! Наверное, нужно будет найти мне заместительницу?

— Право, не знаю, — сказал он растерянно. — Поговорите в дирекции.

Он оперся плечом о дверной косяк.

— Как, по-вашему, мосье Боск, погода установится?

— Не имею ни малейшего представления. Но будем надеяться.

— Утром по радио говорили о циклоне над Атлантикой. Значит, еще будут дожди.

— Надеюсь, что нет, — сказал он.

— Вам бы тоже надо отдохнуть, мосье Боск.

— Да, я скоро пойду в отпуск. Только закончу кое-какие дела. Кстати, вы не слышали сегодня утром телефонных звонков в моем кабинете?

Она утвердительно кивнула.

— Два или три звонка. А что? Вас не было? Наверное, я должна была ответить?

— Нет, я был у себя, — сказал Жером Боск, чувствуя себя глупо и неловко. — Я сам брал трубку. Так что спасибо. А куда вы едете?

— В Ланды, — ответила она, поглядывая на него с любопытством.

— Желаю вам хорошей погоды.

Он вышел, прикрыл за собой дверь и несколько мгновений стоял в тишине коридора. Трескотня машинки возобновилась. Успокоившись, Жером Боск вернулся в свой кабинет.

Он снова взялся за папку с документами.

Телефон справа зазвонил.

Он взглянул на часы. Было точно без двух минут двенадцать.

— Алло?

— Мосье Боск? — спросила телефонистка. — Международный вызов. Одну секунду.

Щелчок. Он услышал расстояние, по которому шел вызов, — танец электронов, пересекающих границы без паспортов, танец волн, перепрыгивающих пространство, отраженных антеннами межконтинентальных спутников над океанами, проникающих сквозь неисчислимое переплетение нитей телефонных кабелей, проложенных по дну морей.

— Алло! — произнес мужской голос. — Мосье Боск? Жером Боск?

— Да, это я.

— Оскар Вильденштейн. Я говорю с вами с Багамских островов. Только что прочел вашу последнюю книгу — «Как в бесконечном саду». Хорошо, превосходно, дорогой мой, очень оригинально.

Это был внушительный голос, мужественный, уверенный, с легким иностранным акцентом, то ли итальянским, то ли американским, но скорее с итало-американским. Голос, от которого пахло дорогими сигарами, голос человека, одетого в белый смокинг, который говорил, сидя у прохладного бассейна под чистым лазурным небом, еще не опаленным яростью солнца.

— Весьма вам признателен, — сказал Жером Боск.

— Я читал всю ночь. Не мог оторваться. Хочу сделать из этого кинофильм. С Барбарой Силвер в главной роли. Вы ее знаете? Прекрасно. Я хочу вас видеть. Чем вы сейчас заняты?

— Я работаю в конторе, — сказал Жером Боск.

— Вы можете уволиться? Отлично. Садитесь в самолет, аэродром Париж-Орли, четыре часа по вашему времени. Погодите… Мне подсказывают: четыре тридцать. Я заказываю билет. Мой агент в Европе проводит вас до аэропорта. С собой брать ничего не надо. В Нассо найдется все, что нужно.

— Я бы хотел подумать.

— Подумать? Подумать, конечно, надо. Я не могу вам сказать все по телефону. Подробности мы обсудим завтра утром за завтраком. Барбара мечтает с вами познакомиться и места себе не находит. Она сейчас возьмется за вашу книгу. Обещает прочесть ее к завтрашнему утру. Трудные места я ей сам переведу. Наташа тоже хочет вас видеть. И Сибилла, и Мерриел, ну, это уж слишком…

Голос как бы удалился. Но, Жером Боск услышал смех женщин, затем голос Вильденштейна, не такой громкий, но вполне отчетливый, словно он говорил из соседней комнаты: «No, you can't speak to him just now!»[2]

— Они совсем сошли с ума. Что-то удивительное! Они хотят говорить с вами немедленно. Но это невозможно. Я им сказал, чтобы подождали до завтра. Хардинг или Харди, я уже не помню, в общем мой представитель в Европе, он обо всем позаботится. Я рад, что смог поболтать с вами. До завтра. Domani. Manana[3].

— Всего хорошего, — проговорил Жером Боск ослабевшим голосом.

«Который час там, на Багамах? — подумал он. — Часов шесть-семь утра. Наверное, он и вправду читал всю ночь напролет. Читал роман, который невозможно адаптировать для кино. Разве что я это сделаю сам. В конечном счете только я знаю, что я в него вложил, что внес. Он понял: все его сценаристы обломают себе на этом зубы. Это большой человек. Плодотворная работа, блестящая карьера. Две виллы, Ибица и Акапулько».

В дверь постучали.

— Войдите, — сказал он.

Секретарша остановилась на пороге со странным выражением лица. В руках у нее был клочок бумаги.

— Вам звонили, мосье Боск, пока вы разговаривали по другому телефону. Меня просили передать.

— Что передать? — радостно спросил Жером Боск.

— Я не совсем поняла. Слышимость была скверная. Видимо, кто-то звонил очень издалека. Вы уж извините, мосье Боск.

— Так в чем дело?

— Я разобрала только несколько слов. Он сказал: «Ужасно… ужасно», — два или три раза, а потом — «ненастье»… или «несчастье». Вот, я записала…

— Он не сказал, кто звонил?

— Нет, мосье Боск, он не оставил своего номера. Надеюсь, он перезвонит. Надеюсь, в вашей семье не случилось ничего страшного. Ненастье… несчастье… господи, нет ничего легче, как попасть в такую погоду под машину!

— Я думаю, нам беспокоиться не о чем, — сказал Жером Боск, пододвигая к себе принесенный секретаршей листок бумаги. Взгляд его пробежал по стенографическим иероглифам, затем задержался на трех расшифрованных ниже словах: «Ужасно… ужасно… ненастье».

В последнем слове буква «н» была подчеркнута, а наверху со знаком вопроса поставлено «сч».

— Спасибо, мадам Дюпор. Не беспокойтесь. Я не знаю, с кем бы из моих близких могло случиться несчастье. Таких у меня уже нет.

— Может быть, не туда попали?

— Конечно, не туда попали.

— Ну, тогда я пошла обедать, мосье Боск.

— Приятного аппетита.

Когда она закрыла за собой дверь, он подумал, стоит ли ему подождать, чтобы она ушла, или сразу выйти самому? Обычно они договаривались, чтобы кто-то оставался на случай, если будут срочные звонки. Но сейчас было время отпусков. Вряд ли кто-нибудь позвонит.

Разве что один из этих двух голосов.

Он пожал плечами, искоса поглядев на картинку с носорогом. Сейчас главное было решиться. Черт возьми, пришло время отпусков, и он мог в конце концов отлучиться на неделю, никому ничего не объясняя. Хоть на Багамские острова. А что если агент Вильденштейна вовсе не появится? Что если этот телефонный звонок был всего лишь капризом миллиардера, который возник внезапно и так же внезапно исчез? Кто-то там, на Багамских островах, прочел его книгу или просто узнал, что о ней говорят, и решил услышать его голос, проверить, существует ли он на самом деле?

Жером Боск сунул утреннюю газету в карман. Несколько мгновений он смотрел на телефоны, словно ожидая, что они снова зазвонят, а потом пошел по коридору, по истертой дорожке с выступающими из-под нее параллельными полосами, словно тенями рассохшегося паркета. И пока он спускался по широким каменным ступеням, он все время напрягал слух, почти удивленный, что его не зовет назад требовательный звонок телефона. Он пересек двор и очутился на улице. И направился к маленькому испанскому ресторанчику.

Он поднялся на балкон, где в это время года, как правило, почти не бывало клиентов. Меню он просмотрел больше по привычке, поскольку знал его наизусть, и заказал салат из помидоров, цыпленка а-ля-баск и полграфина красного вина.

Уже почти час пополудни. На Багамских островах сейчас, должно быть, около восьми утра. Вильденштейн, наверное, завтракает, и за его столом сидят Барбара, Сибилла, Мерриел, Наташа и еще полдюжины секретарш, и над ними чистое синее небо, синее-синее, и тени экзотических пальм, и здесь же, не отрываясь от завтрака, он звонит в любые части света, в любые города мира, и голос его, мужественный, уверенный, звучит всюду одновременно, ибо он говорит сразу на трех или четырех иностранных языках обо всех книгах, которые он прочел за ночь.

Жером Боск развернул газету.

Он только приступил к салату из помидоров, когда к нему подбежала официантка.

— Это вы — мосье Боск? — спросила она.

— Да, — сказал он.

— Вас просят к телефону. Мужчина сказал, что вы сидите наверху, на балконе. Телефон внизу, возле кассы.

— Сейчас иду, — сказал Жером Боск, неизвестно на что обозлившись.

Неужели это снова чуть слышный, далекий, неясный голос, почти заглушенный помехами?

А может быть, другой, который говорил из Акапулько и Ибицы? А может быть, это представитель Вильденштейна?

Телефон стоял, как на троне, на шкафчике между кассой и входом в кухню. Жером Боск втиснулся в уголок, чтобы не мешать проходившим мимо официанткам.

— Алло, — сказал он, стараясь заслонить рукой другое ухо от звона тарелок.

— Нелегко же было тебя найти! О, разумеется, я знал, где ты находишься. Но я уже не помню телефона этой харчевни. Собственно говоря, я его никогда и не помнил. Не так-то просто найти нужный номер, когда не знаешь ни имени хозяина, ни точного адреса ресторана.

Это был голос слева, отчетливый, ясный, однако вроде бы более тревожный, чем утром.

— Вильденштейн тебе звонил?

— Да, точно без двух двенадцать, — ответил Жером Боск.

— И ты согласился?

Голос был натянут, как струна.

— Я еще не знаю. Надо подумать.

— Но ты должен согласиться! Ты должен отправиться туда! Вильденштейн — потрясающий тип. Вы сразу сговоритесь и понравитесь друг другу. С первого взгляда. С ним ты достигнешь всего!

— И фильм тоже удастся?

— Какой фильм?

— Экранизация «Как в бесконечном саду».

Раздался веселый смех.

— Такого фильма не будет. Ты знаешь не хуже меня, что этот роман совершенно не годится для кино. Ты предложишь ему другую тему. Он будет в восторге. Нет, я не могу тебе сказать, что это за тема. Надо… надо, чтобы это случилось в свое время.

— А Барбара Силвер? Что она собой представляет?

Голос смягчился.

— Барбара, о! Барбара. У тебя будет время ее узнать. Ты ее узнаешь. Потому что… Но, прости, я не могу этого сказать.

Пауза.

— Откуда ты звонишь?

— Не могу тебе ответить. Из очень пристойного места. Ты не должен знать свое будущее. Иначе очень многое может полететь вверх тормашками.

— Сегодня ко мне звонил еще кое-кто, — резко сказал Жером Боск. — Кое-кто, у кого был твой голос, вернее, мой голос, но только прерывистый, измученный. Я слышал его очень плохо. Он убеждал меня не делать чего-то. Отказаться от чего-то. Может быть, от предложения Вильденштейна.

— Он звонил из будущего?

— Не знаю. — Жером Боск помолчал. Затем: — Он говорил о каком-то несчастном случае.

— И что он сказал?

— Ничего. Только одно слово: «Несчастье».

— Я ничего не понимаю, — жалобно признался голос. — Послушай, не обращай внимания. Отправляйся к Вильденштейну, и все устроится само собой!

— Он звонил много раз, — сказал Жером Боск. — И наверняка позвонит еще.

— Не трусь! — тревожно сказал голос. — Спроси его, из какого времени он звонит, понимаешь? Может быть, кто-то не хочет, чтобы ты преуспел. Просто из зависти ко мне. Ты уверен, что это был наш голос? Знаешь ведь, голос легко можно подделать.

— Нет, — сказал Жером Боск. — Я почти уверен.

Он подождал немного, потому что официантка остановилась как раз за его спиной.

— Может быть, он звонил из твоего будущего, — продолжал он. — Наверное, с тобой случится что-то нехорошее, и он хочет меня предупредить. Что-то связанное с Вильденштейном.

— Это исключено! — откликнулся голос. — Вильденштейн уже умер. Ты… ты не должен был этого знать. Забудь! Это ничего не значит. Все равно ты не знаешь, когда это случилось.

— Он… он погибнет в катастрофе, не так ли?

— В авиационной катастрофе.

— Может быть, об этом и шла речь. А ты… ты к этому причастен?

— Никоим образом! Уверяю тебя!..

Голос становился все более нервным:

— Послушай, надеюсь, ты не станешь портить свое будущее из-за этой чепухи? Ты не рискуешь ничем. Я знаю, что тебя ожидает. Я это пережил.

— Но ты не знаешь своего будущего.

— Не знаю, — согласился голос. — Однако я могу предвидеть и сопротивляться. Я буду осторожен. Со мной ничего не случится. А даже если и случится, то я уже много старше тебя… нет, я не могу сказать тебе, сколько мне лет. Предположим, у тебя впереди еще лет десять, если не больше, и превосходных десять лет! Я не отказался бы от них, даже если бы должен был умереть завтра.

— Умереть завтра? — спросил Жером Боск.

— Ну это так, к слову. Знаешь, десять лет — это немало. И я себя чувствую, как бог! Гораздо лучше, чем в твои годы, уверяю тебя! Соглашайся! Лети на Багамские острова! Это тебя ни к чему не обязывает. Обещай, что ты согласишься!

— Я хотел бы понять одно, — медленно проговорил Жером Боск, — как ты можешь со мной разговаривать? Вы что, изобрели в своем будущем машину времени? Или ты соорудил ее сам?

Голос из другого времени залился смехом. Смехом, в котором было что-то искусственное.

— Такая машина уже существует в твое время. Не знаю, должен ли я тебе говорить. Это тайна. Лишь очень немногие знают о ней. В любом случае ты не сумеешь этим воспользоваться. До сих пор, даже сейчас, никто толком не знает, как это действует. Нужна удача, счастливое стечение обстоятельств. Эта машина времени — телефон.

— Телефон? — удивленно переспросил Жером Боск.

— О, разумеется, не тот телефон, что у тебя на столе. А телефонная сеть, вся мировая сеть. Это самое сложное, что когда-либо было создано человеком. Гораздо сложнее самых крупных калькуляторов. Подумай о миллиардах километров проводов, о миллионах усилителей, о немыслимых переплетениях соединений на автоматических центрах. Подумай о мириадах вызовов, обегающих всю Землю. И все это взаимосвязано. Иногда бывает, что в этой путанице происходит нечто непредвиденное. Иногда бывает, что телефон вместо двух точек пространства соединяет два момента времени. Возможно, когда-нибудь об этом скажут открыто. Но я сомневаюсь. Слишком много непредусмотренного. И слишком рискованно. Лишь очень немногие в курсе дела.

— А как ты узнал об этом?

— У тебя в дальнейшем будут очень умные друзья, если ты примешь предложение Вильденштейна. Но я и так сказал слишком много. Тебе незачем это знать. Соглашайся! Это все.

— Не знаю, — пробормотал Жером Боск и услышал щелчок на другом конце провода.

Позади него кто-то стоял.

— О, простите! — сказал он. — Я заговорился…

Он попытался улыбнуться. Затем пошел вверх по лестнице, цепляясь за перила. Цыпленка принесли, пока его не было. Он был почти совсем холодный.

— Хотите, я отдам его подогреть? — предложила официантка.

— Нет, — ответил он. — Сойдет и так.

Значит, у них нет машины времени, на которой можно путешествовать. Но они открыли новое назначение телефона.

Итак, телефон.

Телефонная сеть покрывает всю планету. Ее линии тянутся вдоль шоссе, бегут рядом с железными дорогами — леса прямоугольных деревьев-опор выросли повсюду. Провода в каучуковых оболочках пролегли по дну океанов и рек. Они образуют плотную и одновременно тонкую, сложную паутину. Нити ее накладываются друг на друга и переплетаются. Сегодня уже никто не в силах нарисовать полную диаграмму мировой телефонной сети. А что будет через десять лет? А через двадцать? Эта сеть, по-видимому, превзойдет по своей сложности даже человеческий мозг.

Жером Боск попытался представить себе темные и прохладные подземелья больших телефонных центров, где в тишине и шорохах неуловимых помех кристаллические полупроводники вылавливают и ориентируют бесчисленные голоса. Эта сеть — по-своему живой организм. Люди все время расширяют ее, тщательно ремонтируют, без конца совершенствуют. Телефонные станции становятся похожими на нервные узлы. Автоматические вычислительные машины расчленяют разговоры на мельчайшие фрагменты, чтобы не допустить наложенных сигналов и в то же время до предела заполнить паузы. Так стоит ли удивляться, если телефон окажется способным творить и другие чудеса?

Он вспомнил истории, может быть даже выдуманные, которые он слышал про телефон. О том, что ночью будто бы можно набрать определенный номер и услышать незнакомый голос. И не просто голос, а голоса, анонимные бесплотные голоса, которые обмениваются банальными фразами, или шутками, или игривыми намеками, или такими чудовищными признаниями, на какие не решилось бы ни одно существо, обладающее человеческим лицом или хотя бы именем. Он вспомнил о голосах-призраках, которые будто бы годами блуждают по замкнутому кольцу сети и без конца повторяют одно и то же. Он вспомнил о говорящих часах и о пунктах подслушивания.

Рано или поздно, сказал он себе, любая вещь в мире находит совсем иное применение, чем то, ради которого была первоначально создана. Например, человек. Миллион лет назад он блуждал по лесам, голыми руками собирая плоды, и охотился на зверей. А теперь он строит города, пишет стихи, сбрасывает бомбы и звонит по телефону.

То же самое и с телефоном.

Жером Боск отодвинул тарелку, заказал кофе, выпил его, расплатился и вышел на улицу. Солнце наконец разогнало тучи. Он сделал крюк, чтобы пройтись по набережным. Но прогуливаться там стало невозможно с тех пор, как набережными завладели автомашины. Даже рыбаки покинули свои насиженные места.

«Я кружусь на месте, — сказал он себе. — Я знаю здесь каждую улицу наизусть. Я работаю и живу в центре одного из самых чудесных городов в мире, но это меня больше не радует и не волнует. Этот город больше ничего не говорит моей душе. Мне надо уехать».

Он взглянул на часы. Почти половина третьего. Пора вернуться и взяться за работу, закончить то, что не смог сделать утром. Витрины и даже стены, все те же самые, казались серыми и как бы прозрачными, стертыми до прозрачности от слишком пристальных взглядов. Оставались еще, правда, женщины: смена времен года, случайности переездов, службы или туристских поездок делали их вечно новыми. Но даже с этой точки зрения год выдался скверным. Вот уже больше недели он не встречал по-настоящему красивого лица.

А на Багамских островах Барбара, Наташа, Сибилла и Мерриел плескались в бассейне под снисходительно-довольным взглядом Вильденштейна. «Он прав, — подумал Жером Боск. — Я должен согласиться. Такого случая больше не представится».

Дверь в приемную была приоткрыта. Секретарша явно поджидала его. «Опять кто-то звонил!» — подумал он, и сердце его сжалось.

Она наклонилась к нему:

— У вас посетитель, мосье Боск. Он ждет в вашем кабинете.

Жером Боск замер, стараясь проглотить комок в горле. «Я никого не жду! Кто бы это мог быть? Неужели они смогли физически переместиться во времени? Неужели им недоставало разговоров по телефону?» Перед своей дверью он заколебался, потом взял себя в руки — нет, они могут только звонить, отправлять сквозь время только телефонные сообщения, только голоса, — и вошел в кабинет.

Его ждал человек, нисколько не похожий на Жерома Боска. Он сидел на углу стола так, что одна его нога раскачивалась на весу, а другая твердо стояла на вытертом ковре. У него было длинное породистое лицо, темные волосы ниспадали до самого воротничка, но были аккуратно подрезаны. Костюм на нем был вроде бы недорогой, однако ткань в крупную клетку и невероятное количество карманов — из нагрудного высовывался художественно смятый цветной платочек, — а также сверхузкие лацканы подчеркивали изысканность покроя. Рубашка у него была в полоску, галстук — в горошек, туфли черные со сложным накладным узором, а носки ярко-красные. Возле правой его руки на столе лежала черная сервьетка из блестящей кожи. Короче, он был англичанином от макушки до кончиков ногтей. Посетитель встал.

— Мосье Жером Боск? — спросил он. — Весьма рад с вами познакомиться.

Голос у него был интеллигентный, ясный, с легким и несомненно британским акцентом. Жером Боск поклонился.

— Фред Харди, — сказал англичанин, протягивая очень длинную холеную руку с коротко обрезанными квадратными ногтями. — Господин Вильденштейн позвонил мне, прежде чем заказать разговор с вами. Он выразил желание, чтобы я подготовил все необходимые бумаги.

Фред Харди открыл сервьетку и выложил на стол пачку документов.

— Вот ваш билет на самолет, мосье Боск. Вот специальная виза, которую достаточно просто вложить в ваш паспорт. У вас ведь есть паспорт, не правда ли? В этом пакете пятьдесят фунтов стерлингов в дорожных чеках на предъявителя. Вам достаточно будет поставить свою подпись. Думаю, что на дорогу вам хватит. А там господин Вильденштейн возместит вам все ваши расходы. Это письмо вы предъявите на таможне в Нассо. Губернатор — личный друг господина Вильденштейна. Вам ни о чем не надо беспокоиться. Возможно, господина Вильденштейна не окажется в Нассо, но вас кто-нибудь встретит на аэродроме и проводит до острова господина Вильденштейна. Разрешите пожелать вам счастливого пути.

— Но я еще не дал согласия! — возразил Жером Боск.

Харди вежливо рассмеялся.

— О, конечно, вы все решите сами, мосье Боск. Я все это подготовил на случай вашего согласия.

— Вы быстро справились, — пробормотал Жером Боск, ошеломленно глядя на билет, визу, пакет с чеками и рекомендательное письмо. — Вы живете в Париже?

— Я прилетел из Лондона, мосье Боск, — сказал Харди. — Господин Вильденштейн любит быстроту и эффективность. Господин Вильденштейн порекомендовал мне самому проводить вас до аэропорта. К тому же мой самолет вылетает через полчаса после вашего. Расписание рейсов между Парижем и Лондоном весьма удобно.

Телефон справа зазвонил. Харди сунул сервьетку под мышку.

— Я жду вас в коридоре, мосье Боск. Такси уже внизу. У нас хватит времени на все.

Он широко улыбнулся, обнажив ряд безукоризненных крупных зубов, и дверь за ним закрылась.

Жером Боск взял трубку.

— Алло, — сказал он.

Никого. Только эхо, как в пещере, как в длинном туннеле. Или как из колодца.

— Алло! — сказал он громче. Ему показалось, что он не услышал своего собственного голоса, что микрофон поглотил его звук, заглушил, уничтожил.

— Из какого времени вы звоните? — неуверенно спросил он. — Что вам нужно?

Он придвинул к себе билеты на самолет, развернул их. Билет на рейс Париж-Нассо через Нью-Йорк и Майами. Билет на обратный рейс. Харди все учел. Здесь и не пахло ловушкой. Что бы ни случилось, он сможет вернуться. И Харди специально ради него прилетел из Лондона. Значит, Вильденштейн позвонил ему в половине одиннадцатого, может быть, даже в одиннадцать. Харди сел на самолет в двенадцать. В час он был в Париже. А без четверти два — в кабинете Жерома Боска. Все предельно просто. Он жил в том мире, где с одного самолета привычно пересаживаются на другой, где носят костюмы, с виду неброские, но экстравагантные в действительности, а обувь — сделанную на заказ, где губернаторов запросто приглашают к себе поужинать и где в любое время звонят по телефону в любую часть света. «Нет, я не могу отправить его в Лондон не солоно хлебавши», — сказал себе Жером Боск.

Билет был в салон первого класса. В левом верхнем углу стоял штамп «VIP». Ниже кто-то приписал от руки: «From WDS». «Особо важное лицо». «От Вильденштейна».

Харди для него в лепешку разбился. «Не могу я ему спокойненько заявить: завтра, может быть, но не сегодня, потому что я, мол, хочу подумать. Он просто рассмеется мне в лицо. Хотя нет, для этого он слишком хорошо воспитан. Он скажет: господин Вильденштейн будет весьма огорчен, он рассчитывал встретиться с вами завтра утром. Он кивнет, спрячет в свою сервьетку билеты, визу, пятьдесят фунтов стерлингов, письмо к губернатору и вернется в Орли, чтобы дожидаться своего самолета. Сколько сейчас времени? Почти три часа. Через полтора часа самолет взлетит. Париж-Нассо через Нью-Йорк и Майами. Не станут же они задерживать рейс на четверть часа только ради меня!»

— Алло, — сказал Жером Боск в молчащую трубку.

Он отпер ящик стола, единственный, который запирался на ключ. Приподняв официальные бумаги, он выудил из-под них свой паспорт, синюю книжечку, положил его перед собой и свободной рукой раскрыл. Старая фотография, которой уже года три, а то и четыре. В те времена он был даже неплох собой, худощав, остроглаз.

— Алло! — сказал он в последний раз и повесил трубку.

Ладони у него взмокли, пальцы дрожали. «Мне еще не случалось попадать в такой переплет! Не знаю, что делать». Правой рукой он сложил в одну стопку паспорт, билеты, визу, деньги, письмо. Быстро выдвинул большой ящик стола и свободной рукой торопливо сгреб в него карточки, досье, шариковые ручки и коробку со скрепками.

В конце коридора Харди ожидал его с улыбкой, стоя очень прямо, даже не прикасаясь к стене, и небрежно, двумя руками придерживая перед собой сервьетку.

Жером Боск постучал и вошел в приемную.

— Я должен отлучиться на несколько дней, мадам Дюпор, — сказал он секретарше. — Этот господин…

— Значит, все-таки несчастный случай? — перебила она с испуганным видом.

«Что она еще выдумывает? — подумал он. — Но как сказать ей правду? Я не могу сказать ей, что через час я буду сидеть в самолете на пути к Багамским островам».

— Нет, — ответил он вдруг охрипшим голосом. — Это вовсе не несчастный случай, скорее наоборот… Это… личные дела. Меня не будет несколько дней. Пожалуй, вам стоит подыскать себе временную заместительницу. Чтобы… чтобы отвечать на телефонные звонки. А я пришлю вам открытку с видами.

Наконец она решилась улыбнуться.

— Счастливого пути, мосье Боск!

Он направился к двери, затем приостановился.

— Если… если кто-нибудь мне позвонит, скажите, что я в отпуске. Я сейчас очень спешу. Этот господин… Короче, вы объясните за меня помощнику директора, ладно?

— Не беспокойтесь, мосье Боск! Счастливого пути.

— Благодарю вас.

В коридоре Харди доставал сигарету из красно-золотой коробки. Постучав мундштуком по замочку сервьетки, он сунул сигарету в рот, из его кармана появилась зажигалка, вспыхнул огонек. Харди глубоко затянулся и выпустил тонкую струйку дыма, почти не разжимая губ.

— Хотите сигарету, мосье Боск?

— Нет, спасибо. Я… я курю трубку.

Он пощупал карманы, хотя знал, что его вересковой черной трубки там нет — он оставил ее утром дома. Трубка уже имела трещину, и жить ей оставалось, видимо, недолго, но он предпочитал ее другим. И вот забыл. Впрочем, он ее никогда и не брал на службу. Он курил ее только дома, когда писал или читал в тишине и покое своей квартиры при свете всех зажженных ламп.

— Господина Вильденштейна обрадует ваше решение, мосье Боск. Он будет счастлив с вами познакомиться. Он любит людей, которые решаются быстро и без колебаний. Время дороже всего, не правда ли?

Они спустились по широкой каменной лестнице.

— Может быть, вам нужно кого-нибудь предупредить о своем отъезде, мосье Боск? — осведомился Харди, — Вы сможете позвонить из аэропорта.

Он взглянул на свои часы.

— Мы уже не успеем заехать к вам домой. Впрочем, это и неважно. Господин Вильденштейн примерно вашего роста, и у него богатый гардероб. А если понадобится, вы найдете в Нассо все необходимое. Сам господин Вильденштейн любит путешествовать без всякого багажа.

Гравий дорожки скрипел у них под ногами.

— У вас во Франции удивительно удобные такси, мосье Боск. Перед отлетом из Лондона я только позвонил, и на аэродроме в Орли меня уже ожидала машина. Это радиофицированные такси, не правда ли? Наши лондонские такси чересчур старомодны. А в Нью-Йорке страшно трудно договориться с шофером, чтобы он вас подождал. Как вам нравится погода? Чудесный день, не правда ли? А в Лондоне утром шел дождь. В Нассо погода навердяка еще лучше. Но там небо не такое голубое, там нет этого нежного оттенка. Мне бы хотелось поговорить с вами о вашей книге, мосье Боск, но, к великому моему стыду, я еще не успел ее прочесть. Мои знания французского языка слишком несовершенны. Надеюсь, книгу скоро переведут. Уверен, что господин Вильденштейн вам понравится. Это человек с темпераментом. Или, может быть, по-французски лучше сказать «с характером»?

— А теперь куда, барон? — спросил шофер, когда они уселись на заднее сиденье ситроена.

— В Орли, — ответил Харди.

— Через Распай или через площадь Италии?

— По бульвару Сен-Жермен, а потом по бульвару Сен-Мишель, — сказал Харди. — Я всегда с большим удовольствием проезжаю мимо Люксембургского сада.

— Как хотите, но этот путь длиннее.

На бульварах было почти пусто. Светофоры впереди сразу зажигали зеленый свет, словно шофер управлял ими на расстоянии. «Нашей машине, — подумал Жером Боск, — не хватает только флажка да сирены. Впрочем, сирена разорвала бы эту мягкую тишину. Истинное могущество скромно. Ни шумихи, ни багажа. Главное — неприметность. И вместо всех виз и паспортов — одно имя. Этого довольно».

Когда они проезжали мимо Люксембургского сада, радио в машине прерывисто зажужжало. Это был аппарат старого выпуска, с диском, как у телефона. Шофер, не снижая скорости, снял трубку и повесил ее на крючок на уровне уха.

— Слушаю, — сказал он.

Гнусавый голосок пропищал что-то.

Шофер глянул в зеркальце.

— Это вы Боск? — спросил он.

— Да, я, — ответил Жером Боск.

— Вообще это против правил, но кто-то хочет поговорить с вами. Должно быть, важная шишка, если оператор согласился вас соединить. Потому что это не телефонная будка, а такси. Есть разница! Но если уж соединили, берите трубку. Первый раз в жизни вижу такое! А я за рулем уже двадцать лет, так что сами понимаете…

С пересохшим горлом Жером Боск взял трубку. Для этого ему пришлось сильно наклониться вперед и почти лечь грудью на спинку переднего сиденья, потому что шнур был слишком короткий. Он положил подбородок на вытертый бархат обивки и сказал:

— Алло!

— Жером! — послышался голос. — …удалось вас найти… очень трудно… Никуда не уезжайте, ради всего святого! Произойдет… Не…

Помехи. Треск.

— Из какого времени вы звоните? — спросил Жером Боск, стараясь говорить тихо и одновременно твердо.

— Зачем… зачем… зачем?.. — простонал голос, дребезжащий, жалобный, плачущий. — Из… завтра… или после… Не знаю.

— Почему я не должен…

Он умолк, боясь, что Фред Харди услышит. «Ведь он специально прилетел из Лондона, чтобы проводить меня до самолета!»

— Несчастный случай, — сказал голос. Теперь он был гораздо ближе, чем все предыдущие разы. Но от того, что он стал отчетливее, этот голос показался Боску еще более усталым и жалким.

— Кто со мной говорит?

— Ввв… вы сами, — прошептал голос одному Жерому Боску. — Я уже…

— Тогда почему вы обращаетесь ко мне на «вы»? — резко спросил Жером Боск.

— Я так далеко… так далеко, — пожаловался голос, словно это что-то объясняло.

Машина прибавила скорость. Они мчались, заезжая на левую сторону шоссе.

Внезапная догадка ошеломила Жерома Боска, как удар по голове.

— Вы… вы больны? — с трудом проговорил он.

Другого он не осмелился сказать. Во всяком случае, не здесь, при шофере, при Фреде Харди.

— Нет, нет, нет, — зарыдал голос. — Не это… не это… хуже. Это ужасно! Не надо… ни в коем… Я… я жду.

— Не надо чего?

— Не надо уезжать, — отчетливо произнес голос и тут же смолк, словно убитый последним, невероятным, отчаянным усилием.

Жером Боск все еще опирался грудью о спинку переднего сиденья. По лбу его струился пот. Трубка выскользнула из руки, дернулась и повисла, раскачиваясь на коротком шнуре, то ударяясь о металл щитка, то задевая колено шофера.

— Вы кончили? — спросил тот.

— Да, кажется, — ответил Жером Боск почти шепотом.

— Ну и хорошо, — сказал шофер и положил трубку на рычаг.

Реактивный самолет пронесся очень низко над шоссе.

— Вы, кажется, нервничаете, мосье Боск, — заметил Фред Харди.

— Нет, ничего, — проговорил Боск. — Это пустяки.

Он думал: «Я еще никуда не улетел. Я могу раздумать. Сказать, что меня отозвали. Важное, срочное дело. Перенести все на завтра».

— Воздух Нассо пойдет вам на пользу, мосье Боск, — сказал Харди. — Суета больших городов плохо действует на нервы.

— Куда подъезжать, к «отлету» или «прилету»? — спросил шофер.

— К «отлету», — ответил Харди.

Машина остановилась у тротуара. Наклонившись вперед, Жером Боск увидел на счетчике трехзначную цифру. Харди расплатился. Стеклянные двери аэровокзала автоматически распахнулись перед ними. Они миновали очереди у окошек регистрации пассажиров и вошли в маленькую скромную комнату. Жером Боск сунул руку в левый внутренний карман пиджака, туго набитый документами — паспортом, билетами, чеками, визой и письмом. Формальности заняли несколько минут.

— Нет, не сюда, — остановил его Харди, когда Жером Боск направился к большой лестнице. Он подвел его к узкому коридору. Здесь мрамор пола исчезал под толстым ковром. Дверь бесшумно скользнула в стену.

— Уже возвращаетесь, мосье Харди? — спросил лифтер.

— Увы, да, — ответил Харди. — Мне никогда не удается погостить в Париже.

Они очутились в зале наверху.

— У вас достаточно времени, чтобы купить газеты, мосье Боск. Или книгу. До Нассо десять часов полета, включая остановки. Из Лондона есть прямой рейс, но только раз в неделю.

«Я могу отказаться, — подумал Жером Боск. — Поблагодарить, дождаться, когда он улетит в Лондон, пообещать вылететь завтра. Сказать, что кое-что забыл. Из какого времени он мне звонил? Почему он сказал „завтра“? Как он мог звонить мне из завтра? Завтра я буду знать не больше, чем сегодня, как звонить из будущего. Кто это был?»

Атмосфера зала ожидания начинала его опьянять.

— Вы не дали мне времени даже захватить плащ, — сказал он.

— А зачем? В Нассо он вам не понадобится. Скорее вам нужен будет легкий костюм. Но там есть превосходные английские портные. Из лучших лондонских ателье.

По ту сторону стеклянной стены пассажиров ожидали гигантские лайнеры. Одни стояли неподвижно, словно оцепенев, другие медленно катились на толстых колесах. Третьи с дальнего конца взлетной полосы, сверкая выхлопами реактивных двигателей, вдруг устремлялись вперед, никак не могли оторваться, а затем так же внезапно круто взмывали в воздух. «Я попал в аквариум. Даже звуки не проникают в эту стеклянную тюрьму. Но там, по другую сторону, в синем небе — свобода!»

Внимание Жерома Боска отвлекла девушка, появившаяся в зале в двух экземплярах. Двойняшки. Похожи как две капли воды. Длинные локоны медового цвета обрамляли два одинаковых лица, довольно банальных, но удивительно свежих. Ноги у них были длинные и стройные. У каждой на ремне через плечо висела сумочка из красной кожи. «Снимаются в кино или для рекламы», — подумал Жером Боск, искренне удивленный, что его не отделяет от них витрина фотографа, или непреодолимая глубина киноэкрана, или холодный лак журнальной обложки. Писательская фантазия тотчас принялась изобретать рассказ. Историю человека, который влюблен в одну из двойняшек, неважно какую, и не знает, кого выбрать. А или Б? Он избирает А. Вскоре оказывается, что у нее сварливый характер. Он понимает, что должен был жениться на отзывчивой и доброй Б, которая тайно в него влюблена. Что делать? Развестись и жениться на Б? Она никогда не согласится. Она слишком любит свою сестру. И тогда он придумывает способ звонить по телефону сквозь время. В тот день, когда он принял решение, он звонит самому себе. «Женись на Б!» — в отчаянии кричит он своему неуверенному «я» из прошлого. Что предпримет его прошлое «я»? А что, если Б со временем окажется такой же сварливой? «Абсолютный идиотизм», — сказал себе Жером Боск.

— Это сестры Бертольд, — услышал он голос Фреда Харди. — Выдают себя за шведок, но на самом деле они из Австрии, а может быть, из Югославии. Господин Вильденштейн хотел их использовать. Но они не умеют играть. Ничего не выходит. И никакой индивидуальности. Словно одна — зеркальное отражение другой, и наоборот. В Голливуде Джонатан Крэг утверждал, что у них даже тень одна на двоих. Теперь они будут сниматься в каком-то маленьком французском фильме.

— Вы, наверное, встречаете в аэропортах одних и тех же людей, мосье Харди.

— О нет, но иногда попадаются знакомые лица. Особенно на линии Париж-Лондон-Нью-Йорк. Как в пригородной электричке. Лондон сегодня — это пригород Нью-Йорка, мосье Боск.

— А не опасно летать на самолетах? — неожиданно для себя наивно спросил Жером Боск. В ушах его звучал голос: «Несчастье… Несчастный случай!..»

— Разумеется, мосье Боск. Но не так опасно, как ездить на машинах. Есть статистические данные. Я летаю по крайней мере три раза в неделю. А господин Вильденштейн является членом клуба миллионеров. Вы, наверное, слышали? Это значит, что он налетал больше миллиона километров. И ни одного несчастного случая. Вы никогда не летали на самолете, мосье Боск?

— Летал, — ответил Жером Боск, вдруг устыдившись собственного малодушия. — Два или три раза в Лондон, один раз в Тунис, один раз в Нью-Йорк. Кроме того, в Германию и Ниццу… Но я не переношу взлет и посадку.

Ему захотелось рассказать, как в Алжире во время войны он видел горящий вертолет. В нескольких метрах над землей аппарат повис, как огромная муха, потом вдруг неизвестно почему закачался, резко нырнул и опрокинулся. Пламя было, как при вспышке магния. И никакого взрыва, только густой черный дым и огонь, и вой пожарных сирен, и снежный саван пены из огнетушителей над жалким холмиком чуть больше метра высотой — один лишь мотор и остался от этого вертолета.

— Погода прекрасная, мосье Боск, — сказал Фред Харди. — Вы долетите великолепно. Смотрите, ваш рейс уже объявили.

Жером Боск повернулся к светящемуся панно, поискал глазами и прочел: «Рейс 713. Боинг, Париж-Нью-Йорк-Майами-Нассо, зал 32».

— У нас достаточно времени, — успокоил его Харди. — Право, вам стоит купить газеты, книгу, трубку, табак. Или вы предпочитаете в полете поразмышлять? В самолетах так хорошо думается, никто не мешает.

Взгляд Жерома Боска скользнул на две строчки ниже: «Париж-Лондон, Эр Франс, рейс А, зал 57, Рейс Б, зал 58».

— Это ваши рейсы?

Фред Харди посмотрел на панно.

— Хм, их, оказывается, два!

— На каком самолете вы полетите? — спросил вдруг Жером Боск.

— Это не имеет значения, — сказал Харди. — Если на рейс А не будет мест, меня посадят на рейс Б. Насколько я знаю, они прибывают одновременно. «Но если с самолетом рейса Б что-нибудь случится, — подумал Жером Боск, — может быть, стоит потребовать место на рейс А? Впрочем, с математической точки зрения шансы равны. Как тут выбирать?»

— Вас спрашивают, — сказал Фред Харди.

— Меня? Кто?

— Вызывают по радио, — сказал Харди. — Может быть, господин Вильденштейн?

Он улыбался, легко держа сигарету пальцами, элегантный, безупречно одетый, с черной сервьеткой, положенной рядом на ручку кресла.

Радио молчало. Затем:

— Мосье Жерома Боска просят зайти в приемную аэропорта, — произнес какой-то бесполый и вместе с тем женский голос, вернее, ангельский, слишком серьезный, слишком мягкий, слишком спокойный.

— Наверное, вас просят к телефону, — сказал Фред Харди. — Вот сюда. Прямо. Хотите, я куплю вам газеты? Может быть, трубку? Пенковую или вересковую? Какой табак вы предпочитаете, мосье Боск? Голландский или данхилл?

Но ошеломленный Жером Боск уже уходил, спотыкаясь. Чересчур много шума. Чересчур много лиц. Как бы не заблудиться. Где же это? Таблички на дверях. Вот приемная.

Он уцепился за стойку, как утопающий. Он понял. Эта мысль только что пришла ему в голову. До сих пор она металась, как рыбка в закрытом аквариуме. В круглом аквариуме. Теперь он понял. Он верил всему.

— Я Жером Боск, — сказал он женщине с улыбающимся лицом, в сером берете, лихо надвинутом на лоб. Глаза у нее были неестественно большие, густо подмазанные черной краской, и зубы тоже неестественно крупные.

— Меня только что вызывали, — нервно пояснил Жером Боск. — Я Жером Боск.

— Да, конечно, мосье Боск. Минуточку, мосье Боск.

Она нажала невидимую кнопку, сказала что-то, выслушала ответ.

— Вас к телефону, мосье Боск. Третья кабина. Нет, не сюда. Кабина налево.

Дверь закрылась за ним автоматически. Стало тихо. Рев самолетов сюда не доходил. Он снял трубку и, не дожидаясь ответа, сказал:

— Я не хочу лететь.

— Ты не можешь теперь отступить, — сказал голос левого телефона, голос твердый и решительный.

— Тот, другой, — сказал Жером Боск, — он звонит не из твоего будущего. Он звонит из другого будущего. С ним что-то случилось. Он сел на самолет, и произошла катастрофа, и он…

— Ты сошел с ума! — сказал твердый голос. — Ты просто боишься лететь и выдумываешь бог знает что. Я тебя хорошо знаю, представь себе.

— Может быть, я выдумываю и тебя тоже? — сказал Жером Боск.

— Послушай, мне и так еле удалось до тебя дозвониться. Я знал, что ты снова начнешь колебаться. Но я не хочу, чтобы ты упустил эту возможность.

— Если я не полечу, — сказал Жером Боск, — ты не будешь существовать. Вот поэтому ты и настаиваешь.

— Ну и что? Ведь я — это ты, не так ли? Я тебе все рассказал. Ибица. Акапулько. Все время можно писать. И Барбара. Боже мой, я не должен тебе этого говорить, но ты женишься на Барбаре. Не можешь же ты от нее отказаться! Ты ее любишь.

— Я с ней еще незнаком, — сказал Жером Боск.

— Скоро познакомишься. Она будет от тебя без ума. Но не все сразу. Десять лет, Жером, у тебя впереди больше десяти лет счастья! Она будет играть во всех твоих фильмах. Ты будешь знаменит.

— Дай мне подумать, — взмолился Жером Боск.

— А сколько сейчас времени?

Жером Боск взглянул на свои часы.

— Десять минут пятого.

— Тебе пора в самолет.

— Но как быть с другим голосом, который мне звонил неизвестно откуда? Он просил не улетать. Другое будущее, другая вероятность. Он говорил, что звонит из завтрашнего дня.

— Другое будущее? — неуверенно переспросил голос. — Но ведь я уже в будущем, не так ли? Я сел на этот самолет и ничего со мной не случилось. Я летал на самолетах сотни раз. Теперь я член клуба миллионеров. Ты знаешь, что это такое? И ни одной катастрофы.

— Тот, другой, попал в катастрофу, — упрямо сказал Жером Боск.

Тишина. Потрескивание. Какой-нибудь рачок грызет кабель где-нибудь на дне океана.

— Предположим, — сказал голос, — есть какой-то риск. Но почему не рискнуть? Посмотри на статистику. Девяносто девять шансов из ста за то, что ты долетишь благополучно. Даже больше! Девяносто…

— Почему я должен верить тебе? — прервал Жером Боск. — Почему не другому?

— …шансов из двух…

— Алло! — сказал Жером Боск. — Я тебя плохо слышу.

— Но даже если бы оставался один шанс из двух, — теперь голос уже кричал, однако становился все тише, уходил все дальше, словно человек надрывался в наглухо закрытой удаляющейся автомашине, — даже тогда ты должен рискнуть. Ты ведь не хочешь всю жизнь корпеть в своей конторе?

— Нет, — признался Жером Боск, сдаваясь.

Голос ослабевал, уходил, словно тот, на другом конце, погружался в глубину, в путаницу водорослей, уходил в бесконечный лабиринт телефонной сети.

— Торопись! — пропищал он, как комар. — Ты опоздаешь на самолет.

Щелчок.

— Алло! Алло! — крикнул Жером Боск.

Тишина. Аппарат молчал. Он взглянул на часы. Шестнадцать пятнадцать. Подожду еще минуту-другую. Харди, наверное, думает, куда я пропал. Я опоздаю на самолет.

«А может, не улетать?» — спросил себя Жером Боск.

— Уже пора, — с улыбкой сказал Фред Харди. — Я купил вам сервьетку. И пенковую трубку. Господин Вильденштейн предпочитает пенковые трубки, потому что их не надо — как это вы говорите? — обкуривать. Три пачки табаку. Газеты — «Монд», «Фигаро», «Нью-Йорк таймс», «Пари-матч», «Плейбой» и последний номер журнала «Фантастика». Кажется, вы печатаете ваши рассказы в этом журнале, не так ли? Еще я купил вам зубную щетку. И фляжку виски-чивас. Вам нравится чивас, не правда ли, мосье Боск? Времени у нас как раз в обрез. Нет, вот сюда!

Полицейский улыбнулся Фреду Харди и махнул рукой.

Таможенник не задержал их.

— Скажите господину Вильденштейну, что в Лондоне все идет хорошо, мосье Боск. Я позвоню ему завтра. Нет, мосье Боск, сюда.

Из репродукторов лилась мягкая нежная музыка.

Они быстро шли по бесконечно длинному коридору, упиравшемуся в большое зеркало, как бы навстречу своим отражениям. Но не столкнулись с ними. Фред Харди крепко взял Жерома Боска за локоть, заставил его сделать полоборота направо, и они спустились вниз по маленькому эскалатору.

Зал ожидания был разделен на две части. Справа — очередь пассажиров. Жером Боск хотел в нее встать. Но Фред Харди потянул его к другой двери. У нее почти никого не было. Только какой-то мужчина в сером костюме с каменным лицом, с черным портфелем из сверкающей кожи и женщина, очень высокая и очень красивая, с длинными платиновыми волосами, ниспадающими на обнаженные плечи. Она ни на кого не смотрела.

Оставалось пройти еще одну дверь.

«Я не хочу лететь, — подумал Жером Боск, бледнея. — Притворюсь, что мне плохо, или что у меня свидание, о котором я забыл, или что я должен взять с собой рукопись. Нет, я им ничего не скажу. Не могут же они меня заставить! Не могут увезти силой!»

— Возьмите, — сказал Фред Харди, протягивая ему портфель. — Желаю вам счастливого перелета. С удовольствием полетел бы вместе с вами, но в Лондоне меня ждут дела. Может быть, я выберусь на Багамские острова в конце месяца. Весьма рад был с вами познакомиться, мосье Боск.

Дверь открылась. Вошла стюардесса, улыбнулась своим трем пассажирам первого класса. Взяла их красные билеты и сделала приглашающий жест:

— Пожалуйста, проходите. Прошу занять места в автокаре.

— Прощайте, мосье Харди, — сказал Жером Боск, выходя на поле.

В вагончике автокара, где сидит Жером Боск, почти пусто. Автокар медленно катится по гладкому бетону, маршрут его сложен и извилист, хотя никаких указателей вроде бы нет. Жером Боск не чувствует ничего, даже легкого возбуждения, которое вызывает любая поездка. Он думает, что теперь-то его уже никто не достанет по телефону, но в этом он ошибается. Он думает, что никто больше не попытается повлиять на его поступки, потому что это уже не имеет значения, уже слишком поздно. Автокар останавливается. Жером Боск сходит на бетон, и автокар тотчас уезжает за пассажирами второго класса. Он поднимается по передвижному трапу, придвинутому к носу самолета. Войдя в салон первого класса, он останавливается в нерешительности. Его проводят до кресла возле иллюминатора перед самым крылом самолета, и он покорно следует за стюардессой. Под ее бдительным взглядом он застегивает страхующие ремни. Позади он слышит топот ног и голоса пассажиров второго класса, которые занимают свои места. Он видит, как стюардесса направляется к кабине летчиков, исчезает там на мгновение, возвращается, берет в руки микрофон. Он слышит, как она приветствует пассажиров на трех языках, просит их погасить сигареты и проверить ремни. Зажигается табличка, повторяющая ее инструкции. Ему предлагают поднос с леденцами. Он берет один, покислее. Он знает, что это всего лишь дань традиции, потому что самолеты герметичны и его барабанные перепонки не пострадают, даже если он не будет сглатывать слюну; к тому же он проглотит свой леденец еще до окончания взлета. Самолет трогается с места. Жерому Боску кажется, что он видит за стеклянной дверью уже далекого аэровокзала высокий, элегантный силуэт Фреда Харди. Самолет останавливается. Моторы ревут, и самолет без предупреждения устремляется вперед, прижимая Жерома Боска к спинке кресла. Он пытается заглянуть в иллюминатор. Самолет уже в воздухе. Толчок снизу — это шасси спрятались в свои гнезда.

Жером Боск переводит дыхание. Ничего с ним не случится. Ему протягивают газету, утренний выпуск, машинально он открывает ее на экономическом разделе, и взгляд его останавливается на маленькой метеорологической карте. Он откладывает газету. Открывает застежку портфеля, ищет и находит там трубку, разглядывает ее — высшего качества! — набивает, и раскуривает. Ему подают виски. Он плывет над облаками. Интересно, может быть, в складках этих облачных гор тоже возникают и развиваются эфемерные миры с их историей и культурой? Ему кажется, что он уже забыл все телефонные звонки. Он пробует представить себе Багамы, Нассо. И постепенно свыкается с мыслью, что он уже летит. Он начинает обживать свое место, свой салон. Пробует, как откидывается кресло. Раздумывает над относительной вероятностью своих двух будущих. Ему кажется, но в этом он не уверен, что голос слева, отчетливый и твердый, голос Ибицы, Акапулько, Барбары, от разговора к разговору все время удалялся, становился все менее разборчивым, в то время как тот, другой, приближался и становился яснее. Все дело в телефонной сети. Ему приносят ужин. Предлагают шампанское. Он разглядывает стюардессу, которая, проходя мимо его кресла, каждый раз улыбается. Снова просит шампанского. Пьет кофе. И засыпает.

Когда он просыпается — который же теперь час? — самолет летит над океаном и в небе вокруг ни единого облачка. Жерому Боску ничего не снилось или он просто не может вспомнить свои сны. Глядя на воду внизу, он испытывает дурацкое сожаление, что не захватил плавок. Впрочем, у господина Вильденштейна наверняка дюжина плавок. Наконец Жером Боск соображает, что стюардесса обращается к нему. Она протягивает ему голубой листок, свернутый по-особому, как телеграмма. Вид у нее удивленный.

— Это вам, мосье Боск. Радист извиняется, но ему удалось разобрать лишь несколько слов. Вокруг полно статических разрядов. Он просил подтверждения, но ничего не добился.

Жером Боск разворачивает листок и читает всего два слова, нацарапанных шариковой ручкой: «До скорого…»

«Вильденштейн», — думает он. Но он в этом неуверен.

— Пожалуйста, — просит он, — пожалуйста, вы не можете спросить у радиста, на что был похож голос?

— Я узнаю, — говорит стюардесса, удаляется, исчезает в кабине пилотов и вскоре возвращается.

— Мосье Боск, — говорит она, — радист не может как следует описать голос. Он просит его извинить. Он говорит, что передача шла с очень близкого расстояния, сигнал был очень мощным и, несмотря на помехи, ему кажется, что, кроме этих слов, ничего и не было передано. Он еще раз затребовал подтверждение.

— Благодарю вас.

Жером Боск видит, как стюардесса отходит, берет микрофон и, набрав воздуху, произносит глубоким нежным голосом:

— Дамы и господа, прошу внимания! Мы входим в зону воздушных возмущений. Пожалуйста, погасите сигареты и застегните ваши пояса. Леди и джентльмены, your attention, please, fasten your seatbelts[4].

Жером Боск больше не слушает. Сквозь иллюминатор он видит в глубине только что ясного неба почти черную тучку, над которой воздух темнеет и завихряется, и самолет летит прямо туда. Прямо в зрачок небесного синего ока — расширяющийся и черный, черный, черный.