Разящий крест

Октябрь 2043 года. Россия, Воронеж

С некоторых пор Савве Васильеву было неуютно на общекурсовых лекциях. Когда он подходил к аудитории, однокурсники презрительно косились в его сторону и кто-нибудь, бывало, цедил сквозь зубы «Отступник!» или «Сатанист!»

Но так было не всегда.

Сентябрь 2042 года. Россия, Воронеж

Савва провёл детство в самом густонаселённом районе Воронежа – Северном, где высотки без стеснения налезали друг на друга, а улицы лопались от вечных пробок. Отец, Леонид Владимирович, работал на городском молокозаводе начальником отдела сбыта. Мать, Алиса Михайловна, была бухгалтером в небольшом магазине. Семья Саввы, как и большинство обычных семей, регулярно посещала церковь и считалась православной. Леонид Владимирович крестил сына, когда тому не было ещё и года, а в дальнейшем воспитывал, как настоящего христианина.

В школе худощавый белобрысый Савва был прилежным учеником, не грубил, не спорил с учителями, старался не конфликтовать с одноклассниками. Видимо, поэтому он сдружился с чересчур активным черноволосым крепышом Андреем Коржаковым, который не мог минуты просидеть без дела, постоянно искал приключений и непременно брал с собой Савву. Сегодня он мог утащить друга в готовящийся к сносу дом искать тайники с сокровищами, а завтра увезти на левый берег воронежского водохранилища, чтобы вскарабкаться на маяк. Однажды одноклассники целый день провели в лесу за городом, безуспешно разыскивая тайную избушку сатанистов, где, по рассказам старших товарищей, часто приносились в жертву кошки и собаки.

Андрей также вырос в православной семье и с каждым годом становился всё более ревностным последователем христианства. В первый день учёбы десятого класса Коржаков пришёл с большим серебряным крестом на груди. Летние каникулы Андрей провёл в православно-патриотическом лагере, друзья не виделись почти три месяца, и Савве не очень пришлись по душе резкие перемены в поведении товарища. Тот стал совершенно нетерпимым к неправославным, называл их всех без разбору сатанистами и вредными для общества элементами. Класс Саввы был практически полностью христианским за исключением невысокого молчаливого Миши Гущина из семьи атеистов. С первых же дней по возвращении из лагеря Андрей начал придираться к Мише без всякого повода, оскорблять, а иногда позволял себе влепить Гущину подзатыльник или пинок. Когда Гущин попытался сопротивляться, Андрей чуть не вскипел, как чайник, от возмущения, побагровел, вытаращил глаза и, схватив Мишу за грудки, предупредил, что если тот вздумает ещё раз сопротивляться, не оставит от него и мокрого места. Савва стоял неподалёку, наблюдал всю сцену и не узнавал друга. Сам Васильев, разумеется, тоже считал атеистов и им подобных ограниченными и неполноценными, однако отец с детства учил его, что таким людям следует помочь раскрыться, пересмотреть жизненные позиции и прийти к богу с покаянием, но никак не унижать, оскорблять или желать им смерти. Савва попробовал поговорить об этом с другом, но Андрей только с сожалением покачал головой и заметил: «Смотри, Савва. Мягкотелость сейчас не в чести».

Ещё в четвёртом классе, когда им начали преподавать православие, целый урок был посвящён другим религиям и атеизму, где детям кратко рассказали, что представляют собой эти ошибочные верования. И только в десятом классе в курсе православия снова вернулись к этой теме. Каждой религии школьный священник посвятил отдельный урок. Так Савва узнал о теории Дарвина и её несостоятельности. И понял, что атеизм – такая же вера, как и все другие, только тут люди верят не в бога, а в его отсутствие. И что это страшнее для человека, чем даже сатанизм, ведь неверие в существование бога – один из самых больших грехов.

Как-то встретив на улице Мишу, Савва поинтересовался, почему тот избрал своей верой атеизм, а когда Гущин пустился в пространные объяснения о какой-то бритве Оккама, прервал его и воскликнул: «Как же ты можешь вот так вот своими руками душу свою в ад загонять?!» На это Миша ответил, что души нет, а Савва только развёл руками: «Не понимаю я тебя. Сам себя губишь».

С тех пор Васильева не покидала одна мысль: как человек, отрицая акт творения всего сущего, бессмертную душу и даже самого бога, может верить в какую-то эволюцию? Что такого особенного заключается в этом, что может завладеть разумом, обратить человека против самого себя и бога? И если это некая бесовская одержимость, как от неё избавиться? Можно ли изменить человека, привлечь его на свою сторону, сторону света, бога и веры? На какие такие потайные кнопочки следует нажать, какие рычажки секретные подвигать в душе атеиста, чтобы изменить его?

Для получения бoльших знаний об эволюции и атеизме, чем заключала в себе школьная программа, нужны были книги. Однако подобная литература имелась лишь в библиотеках университетов, и, к тому же, только для студентов некоторых специальностей. В сети же доступ к сайтам с атеистическими или эволюционными материалами был закрыт. Именно поэтому ещё в десятом классе, за полтора года до получения аттестата, Савва твёрдо решил поступать на биологический факультет воронежского Центрально-европейского федерального университета. Каково же было его удивление, когда, рассказав о своём намерении Андрею, услышал в ответ: «Я буду поступать с тобой. Хочу изучением природного разнообразия постичь всю глубину и величие творения господа!»

Центрально-европейский федеральный университет появился в Воронеже почти за десять лет до рождения Саввы. Образовали его на базе Воронежского государственного университета путём слияния с ним некоторых других учебных заведений города. Приоритет ВГУ в новой организации был неоспорим: он являлся старейшим в городе высшим учебным заведением, открытым в 1918 году. В его стенах преподавали такие великие учёные как профессор Борис Михайлович Козо-Полянский, предложивший филогенетическую систему растительного мира, Михаил Семёнович Цвет – создатель хроматографии, академик Николай Нилович Бурденко — организатор здравоохранения в Советском Союзе, основоположник российской нейрохирургии. Одним из выпускников ВГУ был лауреат Нобелевской премии по физике 1958 года Павел Алексеевич Черенков – за открытие и истолкование эффекта Вавилова-Черенкова: свечения заряженной частицы, которая движется в прозрачной среде со скоростью, превышающей скорость света в этой среде.

Когда-то напротив главного входа в университет стоял монумент времён СССР, изображающий земной шар, опоясанный надписью «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Студенты 90-х прозвали его «чупа-чупсом» из-за длинной опоры, к вершине которой крепился шар. В начале 20-х XXI века стелу разрушили, а на пустующее место от Первомайского сквера перенесли более уместный металлический памятник, с давних времён носящий народное имя «ДНК». Сооружение состояло их трёх вертикальных штырей с нанизанными на них шарами различного размера. Вокруг по всей длине закручивалась спиралью лента с лозунгом «Слава советской науке!», а на квадратных щитах у подножия были изображены символы научной деятельности: микроскоп, атом с электронами, химические реторты, диаграммы и обвивающая медицинскую чашу змея.

По иронии судьбы именно тогда в ЦЕФУ появился факультет богословия, и в рекордные сроки была выстроена университетская церковь. Когда Савва и Андрей увидели свои имена в списке поступивших на сайте биофака, то сразу же приехали туда и поставили свечки преподобному Сергию Радонежскому – покровителю учащихся. А на следующий день отстояли благодарственную службу в Благовещенском кафедральном соборе, третьем по величине в России православном храме, построенном в начале 2000-х. Под строительство тогда отдали целый Первомайский сквер, и теперь храм, возвышаясь над оградой с коммунистическими звёздами и серпом-молотом, словно подавлял их своим величием и возвещал о победе православия в борьбе идеологий.

Конкурс при поступлении на биологический факультет в последние годы традиционно отсутствовал – лишь немногие школьники изъявляли желание обучаться по этой специальности. Отбор проводился, в основном, по анкетным данным: преимущество отдавалось абитуриентам из православных семей. Однако университет был обязан взять и некоторое количество студентов иного вероисповедания в случае, если таковые подавали документы. Потому среди тридцати четырёх учащихся на курсе вместе с Саввой и Андреем оказались два мусульманина и один атеист.

Последний, Данила Гусельников, русоволосый здоровяк с добродушным лицом, сразу пресёк всякие попытки поиздеваться над ним, пригрозив первому осмелившемуся «разбить мурло в кашу». Однако во всех остальных случаях он вёл себя пристойно и уважительно относился к собеседникам, хотя они находились редко: мало ли что на уме у атеиста – сегодня вежливый, а завтра – нож в спину.

Когда курс разделили надвое, Андрей оказался в одной группе с мусульманами, а Савва – с атеистом Данилой. Короткие перемены Гусельников проводил в одиночестве, сидя за партой с наушниками в ушах или стоя у окна на лестничной площадке. Во время больших перемен Данила куда-то исчезал и возвращался только к началу занятия. Никто из группы не общался с ним, и даже за партой он сидел один.

Сентябрь 2042 года. Россия, Воронеж

Первая неделя учёбы прошла спокойно. А вот вторую лекцию по «Основам современной биологии» невысокий седовласый профессор Трофим Сергеевич Нелюбов неожиданно начал со слов:

– Господа студенты, сегодня я расскажу вам о Дарвине, его путешествии на «Бигле» и о рождении теории происхождения видов.

При этих словах у Саввы всё внутри сжалось в крепкий комок: наконец-то у него появилась возможность услышать то, чего жаждал уже давно и нестерпимо. Все полчаса он внимал красочной речи преподавателя как завороженный, словно в реальности ощущая на лице солёные морские брызги и хлёсткие удары ветра побережья Фолклендских островов. Ему явственно представлялись туземцы Огненной земли в меховых накидках, стреляющие из лука в гуанако, скелеты вымерших ленивцев, бережно извлекаемые Дарвином из земли, галапагосские вьюрки с разнообразной формы клювами, порхающие среди тропических деревьев.

После перемены речь пошла о выводах, сделанных исследователем, и о самой теории. Ближе к концу лекции Савва заметил, что сидевший рядом Андрей начал беспокойно ёрзать. Не прошло и пары минут, как Коржаков не выдержал и крикнул:

– Трофим Сергеевич, а почему Вы не говорите, что теория в корне ошибочна?

Профессор перевёл взгляд на Андрея:

– А зачем, молодой человек? Вы, как видно, и без меня это знаете, не так ли?.. А теперь, господа студенты, – продолжил Нелюбов, – если больше нет вопросов, предлагаю всем заинтересовавшимся подойти ко мне и получить на свои электронные устройства файл книги Чарльза Дарвина «Происхождение видов».

– Во даёт! – вырвалось у Андрея, но, к счастью, не так громко, чтобы услышал лектор.

– А я возьму, – сказал Савва.

– Зачем тебе эта мура?!

– Врага надо знать в лицо, так ведь?

Коржаков не нашёл, что ответить, а Васильев направился вниз к демонстрационному экрану, где уже рядом с профессором стоял Данила.

Так Савва впервые открыл запретную книгу. Каждый день после занятий он, не дожидаясь Андрея, спешил домой и принимался за чтение. Постепенно Савва узнавал новый для себя мир: мир фактов, научного анализа и логических умозаключений. Прежде не до конца ясные понятия изменчивости, естественного отбора и борьбы за существование обрели теперь объём и глубину. Дарвин последовательно и невероятно обоснованно подводил к мысли, что эволюция – это единственно верное объяснение процессам, приведшим к разнообразию видов живых существ. Он показывал, что индивидуальная изменчивость — основа эволюции, а борьба за существование – неизбежна и не прекращается ни на минуту. Ведь в каждом поколении животных выживают те, кто наилучшим образом приспособлен к условиям, в которых им предстоит существовать. Однако и эти условия непостоянны. Они меняются, а преимущество в борьбе за жизнь получают особи с высокой изменчивостью, т.е. способные приспособиться ко всему спектру изменений среды обитания. Так происходит естественный отбор.

Недели хватило Савве для того, чтобы прочесть книгу полностью. И не только прочесть, а осмыслить и сравнить с тем, что рассказывали в школе. Так у него возникло несколько вопросов, с которыми Васильев и подошёл к Трофиму Сергеевичу после следующей лекции. Договорились встретиться на кафедре профессора после занятий.

– Ну, господин Васильев, – начал Нелюбов, садясь за парту рядом со своим студентом, – о чём вы хотели поговорить со мной?

Собеседники находились в пустой семинарской аудитории, куда профессор привёл Савву подальше от чужих ушей.

– О вашей книге... Ну, то есть не о вашей, а о дарвиновской. О «Происхождении видов».

– Вы прочитали её?

– Да.

– И что думаете по этому поводу?

– Мне трудно это выразить, Трофим Сергеевич. Я... в некоторой растерянности.

– Ну? Не стесняйтесь.

– Об изменчивости и естественном отборе я, в общем-то, всё понял. Но это же говорилось о каких-то предковых формах. А как сейчас? Сотни лет лисы оставались лисами, медведи – медведями, а зайцы – зайцами. Мы не видим изменений. Не видим эволюции. Она остановилась или, может быть, её нет совсем, и Дарвин всё придумал?

– Видите ли, Савва. На примере высших форм жизни трудно наблюдать эволюцию воочию, поскольку у них смена поколений требует длительного времени. Однако мы можем в полной мере изучить эволюционные процессы на примере микроорганизмов, бактерий. Ведь они размножаются очень быстро: некоторые виды – каждые пятнадцать минут. Вот возьмём такой случай. Если мы будем какое-то время постоянно воздействовать на культуру микроорганизмов определённым ядом, то весьма скоро можем получить новую культуру, устойчивую к этому яду. И всё потому, что имел место естественный отбор: менее устойчивые клетки погибли, а более устойчивые выжили и оставили потомство. В строении микроорганизмов произошли определённые изменения, например, клеточная стенка перестала быть проницаемой для молекул яда, отчего он не смог проникнуть внутрь клетки и убить её. Вот вам и изменчивость. Причём заметьте, что подобное вполне можно наблюдать и у многоклеточных организмов, однако для этого понадобится не один год.

– То есть, получается, изменяются все виды, но медленно, так, что мы не замечаем за свою жизнь этих изменений? Если рассуждать по аналогии с воздействием яда на бактерий, то, например, лисы постоянно совершенствуют механизмы ловли зайцев, а зайцы, в свою очередь, механизмы спасения от лис. И выживают лучшие. То есть, лучшие лисы и лучшие зайцы. Но как соблюдается такой баланс, почему лисы не уничтожат всех зайцев до того, как эти зайцы изменятся?

– Природа не может такого допустить, Савва. Реакция происходит мгновенно. В биологическом смысле, разумеется. И применительно к каждому конкретному случаю. Лисы просто не успевают съесть всех зайцев, как появляются те, кого они поймать не могут, и размножаются. А когда их становится много, реагируют уже лисы, потому что им не хватает еды – неизменившихся-то зайцев успели поесть. Это всё, конечно, утрировано и схематично, однако в природе всё именно так и происходит. Вы, господин Васильев, читали «Алису в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла?

Савва кивнул.

– Так вот, то, о чём мы сейчас говорим, называется «принципом Чёрной Королевы» и гласит буквально следующее: «В этом мире нужно бежать изо всех сил только для того, чтобы остаться на месте». Это есть суть борьбы за существование. Чтобы остаться в живых и размножиться, вид должен непрестанно «бежать», то есть изменяться. Приспосабливаться к меняющемуся климату, совершенствовать способы борьбы с паразитами. А те в ответ будут меняться таким образом, чтобы подольше прожить в хозяине. Вечная борьба изменений. Как говорил древнегреческий философ Гераклит, всё течёт, всё изменяется.

– А человек? Он тоже изменяется?

– Естественно.

– А обезьяны? Тоже? Почему же они тогда не превращаются в людей?

– А как вы думаете, Савва, могут ли два писателя независимо друг от друга написать абсолютно одинаковые книги? Слово в слово? Нет? А если они, к тому же живут в разных эпохах, если их разделяют тысячи лет?

– Я думаю, это невозможно, – уверенно ответил Васильев.

– Так и один и тот же вид не может независимо возникнуть дважды. Современные обезьяны – такие же потомки того древнего примата, нашего предка, что и мы с вами. Те условия, в которых наши эволюционные ветви разошлись, уже давно в прошлом. Даже если вдруг когда-нибудь возникнут новые подходящие условия, позволяющие потомкам какого-либо вида развиться в существ, не менее разумных, чем мы, они будут во многом не похожи на нас. Человек не есть венец эволюции, как многие того хотели бы. Наша цивилизация существует относительно недолго, и кто знает, что придёт ей на смену? Но то, что эта смена произойдёт, я глубоко убеждён.

– А знаете, Трофим Сергеевич, в школе нам говорили, что Дарвин сам был христианином и хоть и отступил от веры ненадолго, но перед смертью признал свою ошибку и отрёкся от теории. Это правда?

– Да, Савва, – признался профессор, – Дарвин был христианином. Однако, обосновав свою теорию, он перестал им быть. Хотя и не только поэтому. Тут ещё смерть его дочери повлияла, другие факторы... Но не будем о частностях. Главное, что он никогда не отрекался от теории. Всё, что вам говорили в школе – вымысел. И распространила этот вымысел некая леди Хоуп – британская проповедница. Она утверждала, что посетила умирающего учёного, и он при ней отрёкся от теории и принял Христа. Однако все последние дни с Дарвином пробыла его дочь, Генриетта, которая подтвердила, что Хоуп ни разу не приезжала к отцу, и что тот едва ли вообще когда-либо с ней встречался. А тем более не отрекался от своей теории, что стоила ему стольких сил, моральных и физических. Это всё зафиксировано в воспоминаниях современников, во многих книгах. Если будете иметь такое желание, я могу дать вам что-нибудь почитать. А ещё посоветовал бы вторую работу Дарвина – «Происхождение человека». Вам будет полезно.

– Спасибо, Трофим Сергеевич, – Савва чуть помедлил: – Скажите, вот Дарвин был первым, кто заметил возможность эволюции, а были ли другие учёные после него? Те, кто продолжал изучение и сбор доказательств. Или все остальные книги по эволюции, что читают атеисты, лишь толкования учения Дарвина?

– Молодой человек, – взмахнул руками профессор, – да вы, оказывается, не имеете ни малейшего представления, что читают и что думают люди, не верующие в бога! За время, прошедшее после выхода книги Дарвина, было проведено невероятное количество исследований. Вы знаете, Савва, что за наука – генетика?

– Немного, – замялся Васильев, опустив глаза. – В школе говорили, что в каждой клетке есть гены, по которым строятся белки, составляющие наше тело. Генетика изучает эти гены, чтобы понять, как формируются живые объекты.

– Мне всё с вами ясно, – хлопнул по столу Трофим Сергеевич. – Обязательно заходите ко мне на следующей неделе – я принесу вам несколько книг из своей библиотеки. Заметьте, бумажных, так что захватите крепкую сумку.

У входа в университет Савва столкнулся с Андреем.

– Савка, я тут тебя жду, – объяснил Коржаков. – Давно домой вместе не ездили. Ты освободился?

– Ага. Пойдём.

Друзья направились к остановке.

– Когда тебе папашка машину-то выделит?– спросил Андрей. – Возил бы меня в универ и обратно.

– Я пока особо и не стремлюсь. В принципе, доверенность он может хоть сейчас сделать. Только что-то рулить в пробках не тянет.

– Ну, ты уж как-нибудь решай побыстрей: я ведь тож страдаю! Девчонок на курсе полно, а мы без машины! Сейчас бы сели, в кафешку какую сгоняли, вот жизнь!

– Ладно, Андрюх, я подумаю, как тебя осчастливить, – подмигнул Савва. – Во – наш едет.

Друзья влезли в троллейбус и уселись на заднее кресло.

– Ну что, прочитал «библию» атеистов? – усмехнулся Андрей.

– Дарвина что ли? Прочитал.

– Ну и как?

– Да никак пока. Вроде всё логично: ископаемые там, птички, борьба за существование. Но ведь наша «Библия» совсем другое говорит.

– Вот-вот. А её не какой-то там Дарвин написал. Сам бог диктовал. Разве можно не верить богу?

– Но ведь и у Дарвина целая система выстроена. Всё одно к одному.

– И что? – хмыкнул Коржаков. – Я тебе таких систем навыдумываю! Хотя их и так в мире полно: ислам, буддизм, язычества всякие. Чёрт ногу сломит! И всё мимо цели. Ты же веруешь в бога, в Христа?

– Конечно.

– Ну вот. Чего ж тебе ещё надо-то?! «Люби господа своего, как самого себя», помнишь? Любишь – значит, и верить должен безоговорочно. Так?

– Так.

– Вот и весь сказ. Что там ещё Нелюбов тебе наплёл?

– Ну, во-первых, что Дарвин не отрекался от теории перед смертью.

– Это с чего он взял?!

– Так утверждала дочь Дарвина.

– Ха! Такая же атеистка! А ты поверил? Знаешь же – нельзя верить атеистам. Они соврут и глазом не моргнут. Это же кривые души, совершенно безнравственные люди.

– Не думаю, чтобы Нелюбов был таким уж безнравственным, – покачал головой Васильев.

– О-ой! – скривил губы Коржаков. – Ты его давно знаешь-то? Без году неделю! Он же окучивает тебя, неужели не понятно? Переманивает в свою секту. А ты уже и готов, нашёл профессор дурака!

– Похоже, – согласился Савва. – Он мне ещё обещал на следующей неделе принести книги по эволюционной генетике.

– Генетике? Это клеточки-белoчки? Ну-ну. Забивай себе голову мурой. Смотри только не увлекайся слишком, – Андрей легонько толкнул друга кулаком в плечо, – а то потом доставать тебя оттуда не буду.

– О чём речь, Андрюх! У меня пока голова на плечах имеется.

– Знаешь что, в воскресенье с тобой на литургию пойдём: помолимся, причастимся. Изгонишь из себя мысли атеистические.

– Давай. А то уже неделю в церкви не был.

Друзья ненадолго замолчали.

– Профессору твоему ещё повезло, что он уже давно профессор, – глядя в окно, заметил Андрей. – Вот двоюродный брат одногруппника моего, Лёхи Попова, стал атеистом в университете, а теперь работает рядовым инженером. И никогда ему не стать даже руководителем группы. Подумай над этим на досуге.

– Я уже об этом думаю.

Октябрь 2042 года. Россия, Воронеж

Осень сорок второго года была необычайно промозгла и холодна. Пробирающий до костей ветер и постоянная морось отбивали всякое желание выходить лишний раз из дома без крайней необходимости. В один из таких вечеров Савве позвонил Андрей и пригласил его посетить одно занимательное местечко. Едва Савва успел одеться, как в дверь позвонили.

– Здравствуйте, Леонид Владимирович, – поздоровался Андрей с открывшим дверь старшим Васильевым. – Я за Саввой. У нас на сегодняшний вечер запланирована культурная программа.

– Заходи, – пригласил хозяин.

– Я уже готов, – откликнулся Савва и появился за спиной отца, натягивая куртку. – Пошли.

– До свидания, Леонид Владимирович.

– Я позвоню, – бросил на выходе Савва.

– Ну, и куда мы направляемся? – поинтересовался Васильев, когда друзья вышли из подъезда.

– Ты слышал о клубе «Кресты»?

– Ничего определённого.

– Это на Миронова, недалеко от окружной. Там собираются Православные дружинники. Местные, в основном. Пока ты свои писульки атеистические изучал, я познакомился с одним парнем, дружинником. Он меня пригласил, а я решил и тебя захватить. Хоть отвлечёшься немного.

Клуб «Кресты» располагался в подвале жилого дома под магазином церковной утвари. Над лестницей висела яркая мигающая время от времени вывеска, где вместо буквы «т» был изображён православный крест. Спустившись вниз, Савва и Андрей оказались в большом слабо освещённом зале, уставленном деревянными столами с лавками. Колонны и стены были расписаны замысловатыми орнаментами, использующими крест, как центральный элемент. В глубине зала виднелась барная стойка, над которой красным светилась надпись «За Русь православную!» Звучала музыка. Сквозь тяжёлые гитарные риффы пробивался хриплый бас, поющий что-то о храме господнем на Земле. Людей было не много – человек двадцать. Большинство в чёрном. У многих на рукавах красные повязки с белым православным крестом – знак дружинника. Следуя за Андреем к стойке бара, Савва прошёл мимо приоткрытой двери в соседнюю комнату. Через щель он успел заметить иконы и горящие свечи – часовня.

Бармен, плотный паренёк лет тридцати с рыжей щетиной на лице, поинтересовался, что налить гостям.

– Пива, – ответил Андрей за двоих. – Нашего «Воронежского».

– Отличный выбор, – улыбнулся бармен, доставая кружки.

– Скажите, – обратился к нему Коржаков, – Пётр сегодня придёт?

– Он здесь, в часовне. Посидите, выпейте – он скоро к вам присоединится.

Друзья взяли кружки и опустились на лавку за ближайший стол. Когда пиво было уже почти допито, подошёл высокий коротко стриженый дружинник с бородой канадкой:

– Приветствую! – Пётр протянул руку. – Решил всё-таки прийти? И товарища привёл. Молодец!

Он сел напротив, заказал себе пива и спросил:

– Ну, как учёба идёт, перваки? Биолухи вам ещё голову не заморочили своими идеями?

– Есть немного, – ответил Андрей. – Вот моему другу Савве уже один профессор книжек надавал гору. Теперь читает.

– В самом деле? – поднял брови Пётр. – Тебе зачем?

– Да так, – отмахнулся Савва. – Для общего развития.

– Не в ту сторону развиваешься. Смотри, не увлекайся больно.

– Вот и я ему о том же, – поддакнул Андрей.

– Лучше жития почитай. Или вот – я тебе книжку нашу дам. Разберёшься, за что и против чего мы боремся, какие идеи несём в массы. Будете уходить – напомните.

– А ты, стало быть, дружинник? – поддержал тему Савва.

– Да, уже три года, – гордо ответил Пётр. – Надо же кому-то стоять на страже моральных устоев общества, если полиция не справляется. Мы делаем мир чище и светлее!

Тут дверь клуба распахнулась, и в зал ввалился объёмный бородач чуть за сорок в джинсовом костюме и с увесистым золотым крестом на шее. Компания за крайним столиком зашумела, к толстяку приветственно потянулись руки. Перекинувшись парой слов с приятелями, джинсовый бородач окинул взглядом зал, прищурился в сторону Саввы с Андреем и направился к их столу.

– Лёха! – крикнул он по пути. – Что за бурда у тебя играет?! Давай что-нибудь старенькое! «Морену» поставь или «Екклесиаста».

Бармен поспешил выполнить просьбу, а толстяк тем временем остановился рядом со вскочившим для приветствия Петром.

– Здорoво, Петя, – с улыбкой похлопал его бородач по плечу. – Что, новичков вербуешь? Меня зовут Назар.

– Лидер нашего отделения дружины, – вставил Пётр.

Гости представились, Назар сел за стол и спросил:

– Откуда вы, ребята, чем занимаетесь?

– На первом курсе биофака учимся, – ответил Савва. – В ЦЕФУ.

– О-о. В самом логове врага окопались? Умнo. И много у вас дарвинистов?

– На нашем курсе один всего.

– Повезло – мозги пудрить будут меньше. – Назар поднял руку: – Лёша, четыре пива и отбивных с картошечкой. Я угощаю, – объяснил он гостям. – И без разговоров.

– Я тут рассказывал ребятам о роли нашей организации в жизни общества, – начал Пётр. – Предлагал им литературу...

– А они хотят вступить в дружину?

– Ну, мы думаем пока, – уклончиво ответил Андрей.

– Думайте, – наклонился к столу Назар. – Хорошо думайте. Сейчас такое время... Скоро понадобятся все силы. Каждый человек будет на счету. Недолго осталось нечисти по городу шататься. И наше дело – этот процесс ускорить. Только когда адепты других религий перестанут выносить свою веру из храмов, когда на улицах не останется содомитов всех мастей, а все православные девушки будут считать рождение детей смыслом своей жизни, только тогда мы будем спокойны за будущее России.

– А что вы думаете с ними со всеми делать? – поинтересовался Савва.

– С верующими других конфессий договориться проще всего. А вот с остальными придётся решать дела грубой силой. Иначе ведь они не понимают! Геи, например, всякие, лесбиянки – этих уже не изменишь. Лично я бы таких элементарно ликвидировал. Но, скорее всего, их просто лишат гражданства и выпрут из страны без права въезда. Атеистам можно предложить отречься от эволюционизма и принять Христа. Либо тоже – вон из России. Не все они безнадёжны, надо признать. А всяких чайлдфри посадить на годик-другой: пусть подумают. Освободятся – сразу рожать кинутся.

– Законов пока таких нет, – заметил Андрей.

– Пока. Наша партия «Православная Россия» недаром тридцать шесть процентов составляет в Думе: ребята работают. Нужные законы пишутся, будьте спокойны. Скоро мы всех этих гавриков под уголовку подведём. И содомитов, и атеистов, и детоненавистников. Вот так!

Назар легонько стукнул кулаком по столу и откинулся на спинку лавки. Принесли ужин.

Домой Савва вернулся поздно. Голова трещала от выпитого пива и проповедей Назара. Сил хватило только, чтобы, умывшись, доползти до кровати. Рано вставать не было необходимости: завтра суббота, и занятий в университете не планировалось.

Наутро Савва встал, когда время уже приближалось к обеду. Родители давно позавтракали, потому Васильев ел в одиночестве и одновременно с пищей «переваривал» вчерашние разговоры. Убеждать Назар умел, спору нет. Но не слишком ли всё это круто? Одних в тюрьму, других за границу? Дискриминация кого-либо в человеческой истории пока ни к чему хорошему не приводила. Да и дело ли христианина дубиной вбивать веру в головы окружающих? Или дубинкой? Как у дружинников. Разве Христос этого хотел? «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное... Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю... Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут... Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими». Вот истина, вот руководство к действию. Не так, как сейчас, жить нужно, не так. «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное». Об этом-то православные и забыли. Не кулаком в морду, не дубинкой по почкам, не штрафы и тюрьмы должны быть мерами воздействия на общество. Только слово божье, кротость и стремление к миру. Только стойкостью в часы гонений можно проложить путь вере в народные умы. Только на своём примере надо показывать, насколько вера в господа крепка и нерушима. Лишь когда люди увидят, что христианство – не безудержная агрессия, не дубина с наручниками, а миролюбие, праведность и доброта, тогда не станут отворачиваться от веры, она перестанет вызывать неприятие и ненависть. Ведь это ж всё от злобы происходит. От того, что видят люди, какими средствами пользуется церковь. Неужели патриарху и приближённым его трудно понять такую простую истину?! Всё же написано: бери Евангелия и читай! Всё перед тобой. Но они выбрали путь лёгкий. Путь древней католической инквизиции. А что такое дружинники, если не инквизиция? Она самая.

А Андрей-то как увлёкся! Прямо таки видит себя в чёрной униформе с красной повязкой на руке. А главное, с дубинкой на поясе. «Пора научить выродков уму разуму!» – напутствовал вчера Назар. Но если подумать, все ли они – выродки? По поводу содомитов трудно спорить: как их перевоспитывать – не понятно. Это уже окончательно отданные сатане души. А атеисты? Чем они хуже тех же мусульман? Или индусов? Верят в свою эволюцию, и пускай верят. Ведь если научные факты были бы верными, неужели остальные люди не признали бы этого? Значит, что-то в теории не так. Значит, есть какие-то ошибки, и стоит лишь указать на них – и атеисты могут засомневаться. А такого рода сомнения есть путь к богу. И никакого применения силы! Стоит только найти эти ошибки и указать.

– Савва...

Отец стоял в двери комнаты и нерешительно почёсывал затылок:

– Я тут увидел книги у тебя на столе... Может, объяснишь сей странный факт?

Савва отложил в сторону увесистый томик и повернулся к отцу:

– Эти книги мне дали в университете. А что не так?

– Ладно, если бы это были одна-две с общей информацией. Но тут их четыре, как я вижу. Причём, парочка – узкоспециальные. Дело в чём... Мама тоже увидела и очень разволновалась. Ты, надеюсь, понимаешь, почему? Пришлось её успокоить, сказать, что ты пишешь реферат по биологии.

– Так и есть, – ответил Савва. – В некотором роде.

– В некотором роде, – повторил Леонид Владимирович и вздохнул. – Что ж... Будем так считать и далее. Только, прошу тебя, убирай книги в стол, когда уходишь.

– Хорошо, папа.

– И не забывай, кем я работаю, и какие последствия может повлечь твой... «реферат» в определённых обстоятельствах.

– Я понимаю.

Леонид Владимирович уже собрался выйти, но на секунду задержался:

– Савва, как ты смотришь на то, чтобы нам завтра втроём на утреннюю службу сходить?

– Я не против.

– Вот и славно, – улыбнулся отец.

Ноябрь 2042 года. Россия, Воронеж

Чем больше книг читал Савва, тем меньше у него оставалось надежды найти те несоответствия в теории эволюции, которые позволили бы признать её ошибочность. Он понял, что теория Дарвина – лишь основа, на которой построена современная синтетическая теория эволюции, объединяющая в себе данные различных наук, и прежде всего, генетики, палеонтологии, молекулярной биологии.

Доказательств было настолько много, что Савва в какой-то момент поймал себя на мысли, что начинает сомневаться в правильности своего жизненного пути. Васильев поначалу испугался такого чувства: он вовсе не хотел стать перебежчиком и предателем бога, которого по-настоящему любил и которому был благодарен за своё существование в этом мире. Потому единственно верным решением в сложившейся ситуации Савва посчитал разговор со своим духовником – отцом Ионой, которого знал с детства и считал умным, начитанным и проницательным человеком.

В небольшой чайной комнатке отца Ионы было тихо и уютно. Две чашки зелёного чая и вазочка с имбирными пряниками уже ждали собеседников, когда те вошли. Усаживаясь за стол, Иона спросил:

– Итак, Савва, что тебя тревожит? Рассказывай.

Васильев кратко изложил причину своего прихода: сообщил об изучении трудов по эволюционизму и признался в возникших сомнениях. Сухопарый высокий священник внимательно слушал, поглаживая длинную с проседью бороду.

– Такое сомнение, сын мой, совершенно естественно, – поспешил успокоить гостя Иона. – Не почитай это за преступление и не вини себя. Странно было бы, если таких помыслов никогда не возникло бы. Ведь у тебя, Савва, ум пытливый от рождения. Не надо пугаться: помни, предметы веры потому и требуют веры, что они непостижимы для ума. Так и должно быть!

– Но что же мне делать?

– «Сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой». Нельзя вечно сомневаться, иначе вскоре не сможешь вернуть цельность души. Помни, что сомнения в вере происходят не от нашей воли, но от диавола. Разрешить такого рода сомнения путём умственных упражнений невозможно. Это было бы подобно тому, как если кому захотелось бы понять конечность или бесконечность пространства и времени. Или поднять себя самого за волосы. Настоятельно тебе рекомендую, сын мой, пренебрегать такими искушениями. Послушай одну историю. В монастыре поселился молодой послушник. Однажды на него напали хульные помыслы неверия, и он так испугался, что не осмелился рассказать об этом своему игумену, опасаясь быть выгнанным из монастыря. Старец, видя печальное лицо послушника, спросил, что с ним. Но тот лицемерно ответил: «Ничего, отче, всё хорошо». Так прошло несколько лет. Игумен опять поинтересовался, в чём причина уныния. Послушник снова ничего не ответил. Через некоторое время старец спросил его в третий раз и повелел открыть свою душу. Тогда послушник со страхом упал ему в ноги и раскрыл причину своего долговременного мучения. Игумен повелел распахнуть на груди одежду, а когда тот распахнул, сказал: «Стань против ветра!» Послушник повиновался. «Ты можешь запретить ветру прикасаться к груди твоей?» – «Нет». – «Так знай: не можем мы запретить и злому духу прикасаться к душе нашей!» И послушник успокоился. Совет мой таков: не обращай, сын мой, внимания на эти пугающие чувства и мысли. Душа должна быть тверда, а помыслы – чисты.

– Благодарю, святой отец. Но это путь спасения для меня, для человека верующего. Я же хочу спорить с атеистами, попытаться переубедить их.

– Тяжёлую задачу поставил ты себе, Савва. Не каждый решится на такое великое дело, «ибо огрубело сердце людей сих и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем». С атеистами надо разговаривать на их языке, языке науки, иначе понимания не добьёшься вовек.

– Святой отец, вы человек мудрый, прочитали множество книг. Известны ли вам слабые места теории эволюции? Помогите мне.

– Должен огорчить тебя, сын мой, – признался священник, – я не так много знаю. Но кое-чем помочь смогу. Вот, например, утверждается, что одни виды произошли от других. Но где тогда переходные формы? Почему не обнаруживают ископаемые с только развивающимися руками, ногами, крыльями и другими органами? Должны же были палеонтологи хоть однажды встретить плавники рыб, превращающиеся в ноги земноводных, или жабры, постепенно превращающиеся в легкие. Должны были бы существовать пресмыкающиеся, передние конечности которых превращались бы в птичьи крылья, чешуя – в перья, а рот – в клюв. Но таких до сих пор не обнаружили. Это ли не странно?

Скажу больше, – продолжил отец Иона. – Совершенно не понятно, как смогли сформироваться некоторые структуры в процессе эволюции. Полагаю, сын мой, ты владеешь хотя бы общей информацией о бактериях? Очень хорошо. Возьмём бактериальный жгутик – орган движения. Внутри клетки, у основания жгутика, находится особый молекулярный мотор, использующий энергию химических связей. Когда он работает, жгутик вращается, и бактерия перемещается. Ты удивлён, Савва, глубиной моих познаний? Просто я с должной ответственностью подхожу к своей работе. Иначе какие бы я давал советы прихожанам? – священник хитро прищурился. – Вот, например, тебе сейчас? «Общающийся с мудрыми будет мудр, а кто дружит с глупыми, развратится». Но вернёмся к жгутику. Я глубоко убеждён, что он не мог развиться путём эволюции. Эволюция есть постепенное усложнение, но изыми из механизма жгутика хоть одну составляющую, и он перестанет работать. Следовательно, этот орган движения никак не мог развиваться постепенно. Ну что, Савва, достаточно тебе доказательств для того, чтобы рухнул карточный домик дарвиновской теории?

– Факты, бесспорно, удивительные, святой отец. Но как быть с происхождением человека?

– А что с ним не так, сын мой?

– Генетики – и я сам читал все подробности – показали, что геном человека – это изменённый, эволюционировавший геном нашего общего с обезьянами предка. Значит, человек не создан богом?

– «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его. ...и стал человек душою живою». Но на минуту предположим, что человек – бездушное животное. Тогда вся наша мораль – это что-то надуманное, надо срочно отказаться от неё. Можно блудить, прелюбодействовать, даже скотоложествовать, ведь любой скот – то же, что и человек! И убийство несовершенных с той или иной точки зрения людей тоже не является чем-то ужасным! Ведь если никто не создал меня, то никого нет надо мной, и не существует абсолютного добра и зла. Так думал Гитлер, так думал и Сталин. Они уничтожили миллионы и не считали, что в этом есть что-то дурное. Их действия лишь способствовали достижению главной цели дарвинистской философии: выживают сильнейшие. Я не прав?

– Конечно, правы.

– Тогда почему человек настолько отличается от других животных? Почему он настолько разумен, почему способен абстрактно мыслить, владеть языком, обучаться? Животные сами приспосабливаются к среде, а человек меняет среду по своему усмотрению, создаёт искусственные экосистемы, строит города, используя рукотворные орудия труда. В конце концов, человеку удалось приручить многие виды животных и использовать их в хозяйстве. А всё это лишь потому, что мы – не часть животного мира. Да, мы похожи по строению на братьев наших меньших, но это просто дань единообразию всего живого. В одной и той же экосистеме не могут жить абсолютно разные существа, так ведь? Потому мы и созданы богом по той же схеме, что и другие животные, но отличаемся от них наличием души. В ней вся суть, сын мой. Она в нас – от бога.

– Я очень рад, что решил прийти к вам, святой отец, – сказал Савва. – Вы мне очень помогли: вернули спокойствие и уверенность в себе, своих силах и правоте.

Он встал из-за стола, поклонился священнику и поцеловал его руку:

– Спасибо вам за поддержку в трудную минуту.

– Иди с миром, сын мой, – перекрестил Савву отец Иона. – «Облекись во всеоружие Божие, чтобы можно было стать против козней диавольских». Да пошлёт тебе господь успеха в делах твоих. «Если будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдёт; и ничего не будет невозможного для вас».

Всю ночь валил снег, первый в этом году. К утру сугробы доросли почти до полуметра, и Савве на отцовском «Рено» пришлось около двадцати минут стоять в веренице автомобилей на выезде с подземной стоянки, ожидая, пока дворники расчистят дорогу. Карауливший снаружи Андрей, практически на ходу впрыгнул в салон:

– Ну и погодка!

– Да уж, придётся нам изрядно в пробках постоять сегодня.

Они вывернули на Хользунова и стали ещё одним члеником автогусеницы, медленно ползущей к Московскому проспекту – главной правобережной «артерии» города.

Ещё вчера вечером Савва основательно обдумал разговор с отцом Ионой и пришёл к выводу, что некоторые тезисы священника довольно спорны, даже если рассматривать их с высоты школьных знаний. Например, что человек, в отличие от животных, способен обучаться. Какое же это отличие, когда даже собаки прекрасно обучаются! А шимпанзе сами учат потомство ловить муравьёв на прутики. Менять среду обитания и строить города может опять же не только человек: кроты роют норы, бобры создают великолепные плотины на реках, а уж каковы по сложности своего устройства муравейники! Самые настоящие города! Просто каждый вид применяет те инструменты, какие имеет в соответствии со своим положением на эволюционной лестнице. Да и в использовании других видов себе на пользу человек далеко не одинок. Муравьи расселяют по растениям тлей, защищают их от божьих коровок и питаются их выделениями. Ведь прямая же аналогия с коровами! Так что отец Иона сам во многом заблуждается. И авторитет его в вопросах критики эволюции становится от этого весьма сомнительным.

Припарковавшись возле университета, Савва взял с заднего сидения сумку и сказал:

– Ты, Андрюх, меня не жди сегодня. Езжай домой сам. Я Нелюбову книги понесу, возможно, поговорим ещё с ним немного.

– Далась же тебе эта эволюция! – хмыкнул в ответ Коржаков, открывая дверцу.

Перекусив в столовой после третьей пары, Савва отправился на кафедру профессора Нелюбова и в дверях чуть не столкнулся лбом с выходившим Данилой. Гусельников удивлённо посмотрел на Васильева, но задерживаться не стал, и Савва вошёл внутрь:

– Здравствуйте, Трофим Сергеевич.

В кабинете, кроме профессора, никого не было. Нелюбов поднялся из-за стола и пошёл навстречу Васильеву.

– Добрый день, молодой человек. Чем порадуете? Книги принесли? Все?

– Нет, только две, – Савва вынул книги из сумки и протянул профессору. – Остальные ещё не прочитал.

– Но представление уже имеете, так? Вопросы какие-то возникли?

– Конечно, Трофим Сергеевич.

– Тогда прошу садиться, господин Васильев. Будем разговаривать: есть у меня ещё минут двадцать.

Савва взял стул от соседнего стола и подвинул ближе к Нелюбову.

– Во-первых, я хотел спросить о переходных формах. Мне показалось странным, что нигде не пишут, например, об ископаемых с полуплавниками-полуногами или полужабрами-полулёгкими. То есть о формах с только начавшими развиваться новыми органами. Как это объясняют эволюционисты?

– Очень просто, Савва, – улыбнулся профессор. – Вы пока ещё не владеете всей информацией. Учёным хорошо известны лапообразные плавники кистепёрых рыб. Снято немало фильмов о том, как латимерии ходят по каменистому дну на своих плавниках. Это – факт. Жабры никогда и не превращались в лёгкие. Это совсем разные органы. Лёгкие развились как выпячивание стенки пищевода, и у многих даже современных рыб жабры сочетаются с лёгкими. Перейдём к птицам. Как показывают эмбриологические данные, перья птиц являются преобразованными чешуйками рептилий. Известны даже ископаемые рептилии с перьями. Да и клювы имеются не только у птиц. Клюв – это же роговой покров, расположенный на челюстях. Клювы неоднократно возникали в разных группах рептилий. Яркий пример из ныне существующих видов – черепахи, которые потеряли зубы и пользуются замечательными клювами. У птиц приспособление к полёту потребовало облегчения тела, а особенно головы. Челюсти с зубами, оказались тяжелее, чем покрытые роговым чехлом. Потому естественный отбор оставил птиц с клювами. Я удовлетворил Ваше любопытство?

– Более чем. Выходит, переходные формы всё же есть?

– Разумеется.

– Тогда я хотел бы узнать следующее, – и Савва описал профессору неоднозначную ситуацию с бактериальным жгутиком.

– Ничего странного в этой системе нет, – начал Нелюбов. – Естественно, исключив какую-то деталь из механизма жгутика, мы нарушим его работу. Однако установлено, что некоторые бактерии обладают системой, включающей все компоненты крепления жгутика, но не «двигатель». Такой жгутик работает как «шприц» для введения яда при нападении на других бактерий. Замечательно, что различия между двумя системами допускают эволюцию одной системы из другой с изменением функции.

– Я понял, Трофим Сергеевич. – Профессор импонировал Васильеву открытостью и доброжелательностью, а потому Савва решил признаться: – На самом деле, я всё пытаюсь обнаружить уязвимые места теории. Хочу понять, насколько она крепка и устойчива.

– И правильно делаете, молодой человек, – поддержал Нелюбов. – Продолжайте в том же духе. Чем больше будете во всём этом копаться, тем быстрее найдёте истину.

– А в чём она?

– Это вы должны понять сами. Приходить к каким-либо выводам надо своим умом. Но опираясь на непреложные факты, о которых можно узнать из книг или от других людей.

– В таком случае, у меня ещё один вопрос. На этот раз он связан с человеком. В христианстве считается, что человек создан отдельно от животных и наделён, в отличие от них, бессмертной душой. Отсюда происходит наша потребность в моральных принципах и законах. Но если мы всё-таки произошли от общего с обезьянами предка, то мы – животные. А раз так, то, может быть, потребность в нравственности у нас искусственная? Может быть, не стоит нам заморачиваться со всеми этими правилами и законами? Будем вести себя как животные, поскольку такое поведение для нас, как животных, нормально. Возможно, и Раскольников Достоевского был прав, считая, что настоящий человек должен переступать через правила общественной морали?

– Савва, вы поставили себя в зависимость от явной логической ошибки. Если человек – животное, это ещё не значит, что к нему применимо всё то и только то, что присуще животным. И наоборот. Ведь вы же не будете утверждать, что деревянный шкаф и деревянный стул – это одно и то же, правда? Человек хотя и животное, но высокоразвитое животное. Мозг человека весьма сложно устроен, в нём огромное количество нейронных связей. Потому мы обладаем замечательным абстрактным мышлением, хотя зачатки его есть даже у попугаев. Стоит ли упоминать обезьян с их способностью обучаться языку жестов? Так вот, поскольку мы – существа высокоразвитые, а к тому же социальные, нам просто необходимы некие правила поведения в обществе. Муравьи тоже живут большими колониями, однако им проще: мозг их достаточно примитивен, они действуют инстинктивно. У человека же, в силу высокого развития его мозга, наряду с общественными обязанностями возникают личные потребности: желание выделиться, чего-то добиться в жизни, желание исследовать окружающий мир, теоретизировать, отстаивать свою, личную, точку зрения. Разумеется, при этом неизбежны конфликты с другими людьми. Вот поэтому уже первобытные социумы начинают придумывать правила поведения, чтобы сохранить общество жизнеспособным. И эти правила находят отклик в психике человека, ведь само по себе высокое развитие мозга в условиях совместного проживания группы людей обеспечило нас способностями к сопереживанию и самопожертвованию, а также механизмом, препятствующим убийству и насилию. И наличие таких способностей есть результат именно эволюции человека как социального существа. Вспомните, ведь даже Раскольников в итоге не смог переступить через свою совесть, которой изначально противно всякое насилие.

– Трофим Сергеевич, так вы считаете, что «Библия» не права?

– В вопросе мироустройства – да, не права.

– А если «Библия» не права, то, может, и бога, который её диктовал, нет?

– Моё личное мнение таково, что бога, описываемого в христианской книге, не может существовать. Вы читали сие сочинение, молодой человек?

Савва смущённо отвёл взгляд:

– Да, но не всё: «Ветхий завет» частично. Но «Новый» полностью прочёл.

– И неужели Вы не заметили странностей и несоответствий?

– Может быть, но ведь «Библия» – древняя книга. Не следует всё написанное воспринимать буквально.

– Этак можно что угодно перевернуть с ног на голову! – усмехнулся Нелюбов. – Здесь понимаем буквально, а здесь у нас метафора. И всё – в произвольном порядке. А точнее, в том, какой требуется церкви. В этом ключе вы не думали?

– Нет.

– Так вот, если воспринимать буквально всё, что говориться в этой книге, можно вполне прийти к заключению о невозможности существования библейского бога.

– Ну, хорошо, предположим, библейского бога нет. А вообще бог? Он для вас существует?

– Здесь, Савва, ситуация такова. Наука не может доказать как существование, так и несуществование бога. Как некоего высшего существа. Существование его – даже не гипотеза, поскольку гипотеза должна быть основана на каких-то фактах, которые можно зафиксировать. А зафиксированных проявлений бога до сих пор нет. Доказать же существование явления, которое себя никак не проявляет, невозможно. Равно как и несуществование. И в этом случае наука придерживается позиции невключения подобного явления в систему мира, пока явление себя не проявит.

– То есть, если бы бог себя как-то проявил, наука бы признала его существование?

– Разумеется.

– А чудеса и деяния, описываемые в «Библии», в расчёт не берутся?

– Нет, Савва. В книге можно написать, что угодно. Бумага всё стерпит. Но это не значит, что нужно принимать любые написанные слова на веру. Знания дают только повторяемые эксперименты. Однако применить научный метод к явлениям из «Библии» не представляется возможным. Кстати, вы оставьте мне адрес своей электронной почты – я пришлю подборку небольших статей о противоречиях в «Библии». Почитаете, подумаете... – Нелюбов поднялся. – А сейчас мне, к сожалению, уже пора, молодой человек. Заходите ещё как-нибудь.

По пути из гардероба Савва заметил в холле Андрея. Подошёл:

– Ты здесь ещё?

– Да, Петруху встретил, поболтали. А перед этим забежал в спортивный отдел. Представляешь, они до сих пор набирают в секцию по баскетболу!

– Ну? – оживился Савва.

– Я записался. Тебя ждать не стал и записал тоже. На следующей неделе тренировка. Ты же не против?

– Нет, конечно!

– Мы с тобой неплохо в школе сыгрались, по-моему. А?

– Точно! Молодец, что записал. Теперь поиграем!

Друзья отыскали на парковке автомобиль Саввы и, удобно устроившись в мягких креслах, стали ждать прогрева салона.

– Кстати, есть новость, – сообщил Андрей. – В субботу идём на митинг против дарвинизма. Пётр пригласил.

– А какая программа?

– Да я точно не знаю. Плакаты, речи... Как обычно. Но я сразу согласился: нечего дома сидеть! Гражданскую позицию надо проявлять активно: не болтовнёй в клубах, а на демонстрациях. Я так считаю. Согласен?

– А смысл?

– Как это? – Коржаков аж подскочил в кресле. – Ты разве не понимаешь, что чем чаще мы будем публично заявлять о своей позиции, тем быстрее могут произойти нужные нам изменения? Мы ж не абы где митинговать будем – перед администрацией! Пусть власти видят, что хочет народ.

– Думаешь, эффект будет?

– А как же?! Обязательно! Нас же большинство, а мнение большинства власти учитывать обязаны.

– Ладно, схожу с тобой за компанию.

– За компанию, говоришь... – прищурился Андрей. – Тебя, что, Савка, Нелюбов уже сагитировал? Ты уже не против атеистов и прочих содомитов?

– Никто меня не агитировал. Я ещё со школы считаю, и ты об этом знаешь, что атеистов надо перевоспитывать, а не бороться с ними.

– Хрен ты безбожников перевоспитаешь! Как? Если душа не способна принять бога, ты не сможешь её изменить. Не сможешь заставить людей почувствовать бога, поверить в него, полюбить. Это ж как о стену биться!

– Вот ты говоришь, что атеист Нелюбов меня агитирует. А знаешь, в чём меня убедили все эти разговоры с ним?

– В чём же?

– У меня недавно было появились сомнения, но Нелюбов их развеял полностью. Я отчётливо понял, Андрюха, что бог есть.

Площадь Ленина – просторная, вымощенная гранитной брусчаткой – располагалась в центре «старого города». Посредине – памятник вождю коммунизма, Владимиру Ильичу Ленину, сохранившийся с советских времён. Идеолог революции решительно указывал рукой путь в светлое будущее. В данном случае куда-то на северо-восток. За спиной Ильича находилось облицованное гранитом семиэтажное здание областной администрации. Слева над площадью величественным пилястровым фасадом нависала научная библиотека имени воронежского поэта Ивана Саввича Никитина. Справа стоял театр оперы и балета с массивными колоннами портика и лепниной театральной тематики на фронтоне. Напряжённым взглядом всматривался Ленин в голые кроны деревьев Кольцовского сквера, пытаясь разглядеть своего коллегу по нынешней работе – бюст поэта Андрея Васильевича Кольцова. Обогнув сквер справа, можно прийти к выстроенному в духе классицизма кинотеатру «Спартак». Слева же мимо углового здания с часами на башне и парусником на шпиле, мимо одного из корпусов ЦЕФУ, дворца бракосочетаний и старой уютной филармонии с двумя сфинксами-грифонами на фасаде можно добраться до Никитинской площади перед магазином «Утюжок», названным так по форме здания, напоминающего утюг, остриём обращённый к площади.

Когда Савва и Андрей приехали в центр города, вокруг Ленина уже толпилось более сотни человек. У подножия памятника соорудили небольшой помост и растянули транспаранты с лозунгами «За Русь православную!» и «Атеизм не пройдёт!» Большинство собравшихся были в чёрной форме дружинников подпоясанные широкими кожаными ремнями с искусно выполненными коваными пряжками и резиновыми дубинками на правом боку. Некоторые держали флаги и хоругви с изображением креста, двуглавого орла или ликов святых. Друзья вклинились в толпу и стали протискиваться поближе к помосту. Тем временем на него поднялась группа начальников районных отделений Православной дружины и расположилась полукругом, выгнутым в сторону памятника. У каждого при себе имелась икона или крупный крест, которые держались на уровне груди. Затем на помосте появился дружинник, несущий хоругвь с крупной надписью «С нами Бог!» За ним шли начальник городского управления дружины и настоятель Петровского храма в золотой ризе.

Митинг начался с пения священником молитв Пресвятой Богородице и Спасителю Иисусу, слова которых были тут же подхвачены многоголосым хором собравшихся. Затем вперёд вышел пузатый седобородый начальник городского управления дружины:

– Отцы, братья и сестры! Отечество наше всё ещё в опасности. Ещё не оставили сатана и его приспешники попыток упразднить христово дело спасения человечества от тьмы страстей и рабства греха. Не иссякла ярость бесовская в порывах уничтожить святую Русь в душах людей русских. Атеисты и содомиты то и дело пытаются навязать обществу свои извращённые идеи греха и разврата, разрушить вековые христианские устои. Смешение всех во всеобщем хаосе – вот чего желает дьявол. Отжившая идея дарвинизма продолжает мучить души некоторых граждан нашей страны. До сих пор находятся и учёные мужи, которые упорно заявляют о своём родстве с обезьянами. Под лозунгами атеизма в двадцатом веке расстреливали, топили и гноили в лагерях миллионы православных христиан. Мы не должны допустить этого снова! Знайте: дьявол боится света и истины, поэтому честное, открытое и бесстрашное исповедание святой православной веры уничтожит его тайную власть, основанную на наших грехах и страстях. Задача православного человека в том, чтобы быть предельно внимательным и бдительным, всегда готовым к борьбе за святыни веры. Нельзя загонять болезнь вглубь, надеясь, что всё уладится «само собой». Каждый из нас должен сделать всё от него зависящее, дабы свести к минимуму пагубное влияние сатаны на себя и своих близких. Сказано в «Откровении»: «Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни... Побеждающему дам сесть со мною на престоле моём, как и я победил и сел со отцем моим на престоле его». Бейтесь со всеми кощунниками и моральными разлагателями. Идите в наступление на врага с молитвой к господу и с уверенностью в победе. Нам нечего терять, когда впереди лишь битва с антихристом и Страшный Суд. Остановим хулителей церкви христовой!

Площадь взревела в едином порыве. Затряслись от праведного гнева хоругви и флаги, взметнулись к небу кресты и иконы, зажатые в могучих кулаках митингующих. Под звуки всеобщего ликования на помост выволокли мусорный контейнер и несколько увесистых мешков. Оратор поднял руку, и толпа успокоилась.

– Сейчас в этом помойном баке мы огнём праведным уничтожим плоды дьявольских козней. То, чем сатана более ста лет совращает людские души. Это книги, рассказывающие об эволюции. Богохульные и богопротивные писания. Высыпайте!

Парочка чёрноформенных прислужников подхватили мешки и принялись вытряхивать их содержимое в контейнер. Когда в металлические недра упала последняя книга, начальник городского управления дружины поднял над головой толстый томик:

– В моих руках библия атеистов – «Происхождение видов» богохульника Чарльза Дарвина. Сожжение этой и других книг символизирует скорую смерть теорий воинствующего безбожия и дарвинизма, а также победу веры православной над всеми их последователями. Да не останется от вас и пепла!

Помощники к тому времени подпалили смоченные в бензине тряпки и кинули их в контейнер. «Происхождение видов» полетело следом в уже разгоревшийся костёр под ликующие крики толпы. Седобородый толстяк-оратор повернулся к Ленину и погрозил ему кулаком:

– Смотри, сатанинское отродье! Скоро и твой черёд придёт. Рухнешь, как стены иерихонские.

Тут стоящие на помосте заволновались, и вскоре вперёд вышел Назар.

– Братья! – вскричал он, подняв руку, призывая к тишине. – Нам только что сообщили, что у «Утюжка» собираются на ответный митинг дарвинисты. Выродки дьявола пришли снова совращать неокрепшие души публичными выступлениями. Да ещё во время святого рождественского поста. Мы не должны допустить этой вакханалии!

Толпа одобрительно загудела.

– Иисус говорил, – продолжил Назар: – «Не думайте, что я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл я принести, но меч». Настал час вынуть меч из ножен, братья! Вспомните слова Иоанна Златоуста: «Если ты услышишь, что кто-нибудь на распутье или на площади хулит бога, подойди, сделай ему внушение. И если нужно будет ударить его, не отказывайся, ударь его по лицу, сокруши уста, освяти руку твою ударом; и если обвинят тебя, повлекут в суд, иди. Пусть узнают, что христиане – хранители, защитники, правители и учители города; и пусть то же самое узнают распутники и развратники, что именно им следует бояться рабов Божиих, дабы, если и захотят когда сказать что-либо подобное, оглядывались всюду кругом и трепетали даже теней, опасаясь, как бы христианин не подслушал, не напал и сильно не побил». Так сокрушим же уста богохульников! Вперёд, братья!

Человекоморе нетерпеливо заколыхалось, пришло в движение и вскоре потекло к Никитинской площади, разделившись на три потока: один спешил напрямую через Кольцовский сквер, а два других – огибая его справа и слева. Андрей и Савва оказались в хвосте левой группы и шли вперёд, будучи не в силах сопротивляться течению. Андрей, похоже, был рад сложившейся ситуации.

– Наконец-то дадим прикурить этим мартышкам! – воодушевлённо высказал он свои мысли Савве.

– Назар хочет устроить побоище?

– А как же!

– Но там наверняка будет полиция.

– А нам-то что? Задержат и отпустят, а этим точно по пятнадцать суток влепят. Пусть посидят, подумают.

– И ты собираешься в этом участвовать?

– Конечно! Это теперь моя святая обязанность. Сегодня вечером я официально вступаю в дружинники. Уже договорился с Назаром. Кстати, на – нацепи, – Андрей протянул Савве повязку дружинника. – Вчера у Петрухи взял. Мне, как дружиннику, положена, а вторую я для тебя выпросил. Это чтоб полицаи поняли, кто ты есть. Потом вернёшь: она только на один день тебе.

Пока Савва надевал повязку, движение замерло: людской поток наткнулся на полицейский кордон у «Утюжка». Тут же из громкоговорителей раздались призывы к митингующим расходиться и не совершать необдуманных поступков. Толпа осуждающе зашумела и начала напирать на полицейских. Андрей, ничего не замечая вокруг, стал пробираться вперёд, а Савва, опасаясь давки, наоборот, двинулся на «обочину», поближе к домам.

Видимо, стражи порядка прикладывали небольшие усилия по сдерживанию разъярённой толпы, потому что очень быстро ряды их дрогнули и расступились. Митингующие православные, размахивая дубинками, крестами и хоругвями, хлынули в образовавшиеся бреши. Площадь взорвалась матерными ругательствами, криками и визгом. Савве не было видно всего, что творилось у «Утюжка», но даже звуки, доносившиеся оттуда, рисовали в его воображении страшные картины. Вот из самой гущи на заснеженный тротуар вылетела чья-то шапка, в вот двое полицейских потащили к машине какого-то мужчину лет пятидесяти. Тот вырывался и что-то кричал. Из толпы вынырнули двое молодых чёрноформенных, ведя под руки третьего. Огляделись и направились к Савве. Подойдя, посадили товарища на снег у стены и кинулись обратно, не сказав ни слова. Сидевший балансировал на грани сознания, лицо его залилось кровью из раны на бритой голове. Он мычал и водил рукой по снегу, будто искал что-то. Савва достал почти пустую упаковку бумажных платков и попытался протереть лицо дружинника. Не хватило. Тогда развернул хлопковый платок, и приложил к кровоточащей ране. Савву трясло от нервного напряжения, поле зрения сузилось до небольшого «окна», в котором только его окровавленные руки и бессмысленное лицо дружинника. Стало трудно понимать происходящее. Бред, абсурд! Какое-то христианство наоборот! Что для них заповедь «возлюби ближнего своего»? Ничто, пустое место... Бессмысленная бойня. Никогда, больше никогда...

Из ступора Савву вывели подкатившие со стороны площади Ленина автозаки и фургоны с ОМОНом. У «Утюжка» раздались звуки выстрелов. Полицейские со щитами и дубинками ринулись в толпу. Приехала «скорая». Санитары сразу же подскочили к Савве, подхватили дружинника и понесли в машину. Мимо пробежали несколько человек, спасаясь от полиции. Толпа потихоньку рассеивалась.

Савва сел, прислонился к стене и, потянувшись ко лбу стереть пот, увидел свою окровавленную ладонь. Он тут же перевернулся на колени и принялся ожесточёно тереть руки снегом, пока полностью их не отмыл.

– С вами всё в порядке? – тронул Савву за плечо санитар.

– Да, нормально, – дрогнувшим голосом ответил Васильев.

– Хорошо. – И санитар поспешил к другим раненым.

Васильев встал и пошёл к почти опустевшей площади. ОМОНовцы ловили замешкавшихся бойцов, всё ещё рвущихся в бой. По асфальту разбросаны шапки, ботинки, порванная одежда и листовки. Лужицы крови и людские тела, которые подбирали санитары. Только бронзовый поэт Никитин, угрюмо опустив глаза, сидел на своём постаменте и не желал видеть происходящее.

Зазвонил телефон. Андрей.

– Савка, – раздалось из динамика. – Ты в порядке? Значит так, я в автозаке. Куда нас везут, не знаю. Включаю маячок. Подходи к отделу – нас отпустят быстро.

Ждать у двери отдела полиции пришлось, и правда, недолго. Из здания вывалилась группа весёлых дружинников. Человек десять. Среди них был и Андрей. Он сразу заметил Савву и, попрощавшись, направился к другу.

– Что я тебе говорил?! – воскликнул Коржаков. – Мы – на воле, а они – в ивээс!

Савва заметил у Андрея опухшую верхнюю губу и разбитую бровь. Он вытащил из кармана красную повязку и сунул её другу:

– Держи. Не потеряй смотри.

– Дали мы им, а? – не унимался Коржаков. – А ты прям как новенький. Повезло.

– Я не участвовал в вашей бойне. И вообще пришёл сюда только, чтобы сказать тебе одну вешь.

Савва ткнул указательным пальцем в грудь Андрея:

– Больше не втягивай меня в такие истории! Ясно?

– Ты чего? – опешил Коржаков.

– Понял?

– Да понял, понял. В чём дело-то?

Савва молча развернулся и зашагал прочь. Андрей непонимающе посмотрел ему в след:

– Савка!.. Савва!.. Да чтоб тебя! – всплеснул руками от досады и пошёл в другую сторону.

Декабрь 2042 года. Россия, Воронеж

В понедельник Савва специально поехал в ЦЕФУ на автобусе: он всё ещё был зол на Андрея и не хотел с раннего утра никаких эмоциональных разговоров. Даже на единственной в этот день лекции Васильев сел достаточно далеко от друга, а на переменах слушал плеер, закрыв глаза и всем своим видом давая понять, что к общению не расположен.

На четыре часа пополудни была запланирована тренировка по баскетболу. В раздевалке друзья встретились, сухо поздоровались, но объяснение отложили на потом – рядом натягивали спортивную форму ещё пятеро студентов с других факультетов и курсов. Андрей переоделся быстро и, выходя, столкнулся с Данилой:

– О! И этот тут! Посмотреть что ль?

– Смотреть предпочитаю по телевизору, – буркнул в ответ Данила. – Тех, кто красиво играть умеет.

– Ой-ой, – презрительно скривил губы Коржаков. – Какие мы эстеты! А чё ж пришёл?

– Круглого потискать.

Андрей хмыкнул и вышел.

Всего в спортзале собрались одиннадцать человек, и тренер решил играть на два кольца с одним запасным. Объединять старался тех, кто учится вместе. Так Андрей, Савва и Данила оказались в одной команде. Уже на первых минутах игры Васильев приметил замечательный дриблинг Гусельникова, то как он обманывал соперников и прорывался под кольцо. Несколько очковых бросков, пара эффективных блокшотов в своей зоне, и Савва проникся уважением к Даниле-баскетболисту.

С Коржаковым по ходу игры Васильев тоже разыгрывал неплохие комбинации, а когда Андрей перехватил мяч соперника и, имея возможность забросить из-под кольца, дал пас другу, Савва не упустил момент и с лёгкостью влепил трёхочковый.

– Совершенно в дырочку! – воскликнул, как бывало, Андрей, и подбежав к Савве, обнял того левой рукой за шею, а правую подставил для хлопка. Васильев звучно хлопнул и улыбнулся. Вся обида улетучилась, как утренний туман под лучами солнца.

Два часа тренировки пролетели незаметно. В раздевалке было шумно и потно. Кто-то мылся в душе, кто-то ждал своей очереди.

– Ну, что, так и будешь на меня дальше обижаться? – вытирая мокрые волосы, спросил друга Андрей.

– Проехали, – махнул рукой Савва.

На выходе из университета друзья нагнали Данилу.

– Погoдь, Гусельников, – крикнул Коржаков.

– Чего тебе? – обернулся тот.

– Хорошо играешь, молодец. – И не забыл «подколоть»: – Даром, что атеист.

Данила в ответ лишь хмыкнул и мотнул головой.

– Слушай, – не унимался Андрей. – Давно хотел спросить: как по-твоему, бога нет? Вообще никакого высшего существа нет?

– Не известно. Это вопрос веры или неверия. Наука ответить на такой вопрос пока не может.

– Ага! Значит, оспорить его существование вы не можете?

– Нет. Но меня устраивает научная картина мира. Поэтому предпочитаю не верить. Доказательств бытия бога тоже ведь нет.

– А нам и ни к чему. Верить надо сердцем и душой.

– А разум как же? Выключаете?

– Разум вторичен. Он – для быта, для жизни. Не для веры.

– У меня вот разум с верой изначально в противоречие пришли.

– А не стоит использовать мозги не по назначению, – посоветовал Андрей. – Тогда и проблем меньше было б.

– А вот если бы вы получше мозгами пораскинули, поняли бы, что вера ваша ни на чём не основана. Так, выдумки одни.

– Ты за веру нашу не беспокойся, – чётко проговорил Коржаков. – Что может отлучить нас от господа? Горе, преследование, голод или холод, опасность или смерть? Нет. Веруя, я знаю, кто я, откуда, зачем здесь и что будет со мной в будущем. У меня есть смысл и цель жизни. И я счастлив, что бы со мной не произошло. Так вот.

– Я рад за тебя, Коржаков, что ты уже определился в этой жизни и знаешь будущее, – ответил Гусельников. – Ну, я пошёл. Всего хорошего.

Савва всё время стоял рядом и не вмешивался в разговор. Во время последней тирады Андрея он с большим усилием сдержал смех и очень удивился своей реакции. В чём дело? С каких это пор слова о боге и вере начали вызывать в нём подобные чувства? И, самое удивительное, что Савве было совершенно не стыдно за них.

Дочитав книги Нелюбова, Савва уже две недели мучился внутренним противоречием: он ясно осознал, что готов принять теорию эволюции, но совсем не готов отказаться от бога. Как, как объединить два учения без ущерба для себя, своей души и веры? Очень смутно Савва помнил, что говорилось в школьной программе о креационизме: будто бог создал основные виды живых существ, и те развивались далее не за счёт мутаций и естественного отбора, а направляемые исключительно волей бога. Такое положение вещей Васильева, понятное дело, в сложившейся ситуации не устраивало. Неужели эволюционизм настолько далёк от христианства, что совершенно невозможно их непротиворечивое взаимопроникновение? К Нелюбову с таким вопросом идти было бессмысленно. И отец Иона уже не внушал былого доверия. Так к кому же обратиться за разъяснением и советом? Ответ пришёл сам собой: стоит поговорить с университетским преподавателем богословия протоиереем Димитрием Ключевским, известным среди студентов своими прогрессивными взглядами на христианство.

Отец Димитрий, полный, черноволосый мужчина в очках и с небольшой бородкой, с радостью согласился обсудить дилемму Саввы. Выслушав Васильева в своём светлом и тихом кабинете, преподаватель улыбнулся:

– Прежде всего, сын мой, хочу успокоить твои волнения: теория эволюции нисколько не противоречит православному христианству. Кто бы что ни говорил, в «Библии» не написано ни слова против эволюции, а есть лишь её подтверждение. Существует несколько взглядов на текст священной книги. Одни считают, что каждое слово в ней продиктовано богом и есть истина. Другие – что бог посылал людям лишь видения, а те записывали, как понимали. Я придерживаюсь второго мнения. И думаю, что «Библия» во многом метафорична, а метафоры следует интерпретировать должным образом. «Ищите, и найдёте; стучите, и отворят вам».

Например, Шестоднев. Глупо было бы трактовать шесть дней творения, как шесть реальных земных суток. Вспомни: «у господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день». Здесь с научными данными никаких расхождений нет: чему равен каждый день творения, знает лишь сам господь. А наука пытается только в первом приближении это определить. Ведь «непостижимы судьбы его и неисследимы пути его!»

При непредвзятом чтении Писания невозможно не заметить, что в книге «Бытие» возникновение жизни представлено как эволюция по повелению божию. Ведь не написано: «И создал Бог траву». Но «и сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву». Таким же образом возникли и животные. «И сказал Бог: да произведёт вода пресмыкающихся... да произведёт земля душу живую по роду её, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их». Бог не скульптор, вырезающий статую из пассивного камня. Он дал лишь толчок, а природа уже сама исполняла его волю. В нашем мире ничто не происходит мгновенно, потому и этот процесс был длительным и постепенным. Для господа «тысяча лет, что день вчерашний». Это и есть эволюция, сын мой.

– А как же человек? – воскликнул Савва. – Неужели вы поддерживаете эволюционистов?

– Здесь всё несколько сложнее, – начал богослов. – Своим телом человек родом из животного мира, что не противоречит науке. Однако в какой-то момент антропогенеза он был наделён душой и именно с этого момента стал человеком. Библейская история его начинается с поселения в Эдем. «И насадил господь бог рай в Эдеме на востоке, и поместил там человека, которого создал». Как видишь, Эдем был создан позже человека и лишь тогда, когда господь «вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою». У бога возникло справедливое желание защитить своё совершенное творение от дикой природы с её борьбой за существование. Потому был насажен рай в Эдеме. А еврейское слово «ган», что переводится у нас как «рай», происходит от глагола «ганон» – «защищать». Поэтому правильнее следует переводить его словом «огород», то есть как огражденное и защищенное место. Внутри этого огорода был самый настоящий рай: не действовали законы эволюции, хищники стали травоядными, а человек – бессмертным. И только своим грехом человек снова оказался во внешнем мире, снова стал смертным, и законы дарвиновской биологии стали его законами. Как видишь, сын мой, религия и наука могут идти вместе, рука об руку, не страшась и не враждуя.

– Я и подумать не мог, что всё так просто, святой отец! Как вы ловко привязали одно к другому! Выходит, единственное, что разъединяет нас и дарвинистов – это вера в бога? Но можно ли как-то доказать его существование?

– Зачем, сын мой? В бога надо уверовать. Только так возможно прийти к спасению. Да и разве само существование окружающего мира не является доказательством существования бога? Ведь кто, кроме него, был способен создать всё это? – и отец Димитрий рукой описал в воздухе полукруг. – Можно ли верить в опариновский бульон? Это равноценно вопросу: «Может ли ураган, кружа по свалке, собрать из мусора боинг?» Ведь яснее ясного, что даже за миллионы лет этого не случится. Можно обосновать данную мысль и сугубо научно. Самовозникновение высокоорганизованной жизни из неживой хаотичной материи невозможно, поскольку такой процесс противоречит одному из фундаментальных законов физики – Второму началу термодинамики. Которое гласит, что упорядоченная система всегда стремится к беспорядку, и напротив, никогда беспорядок не может упорядочиться сам по себе. А эволюционисты пытаются перекроить основы физики, являясь при этом ярыми последователями официальной науки! Абсурд! «Левая рука твоя не знает, что делает правая».

Протоиерей снял очки, тщательно протёр салфеткой стёкла и снова водрузил на нос.

– Надо заметить, сын мой, что ещё в 1802 году Уильям Пейли объяснил всё более чем понятно. Представь, что ты в чистом поле нашёл часы. Возникнет ли у тебя мысль, что часы сформировались сами по себе, в результате случайных взаимодействий молекул? Разумеется, ты подумаешь о часовщике. Но Вселенная неимоверно сложнее часов. Даже живая клетка намного сложнее. Очевидно, что и Вселенную, и жизнь на Земле создал «часовщик» с неизмеримо более мощным разумом, чем создатель простых часов. Бог есть, сын мой. И это – непреложная истина.

– Спасибо вам, святой отец, что примирили меня самого с собой, – горячо поблагодарил Савва. – Я уже не знал, что и делать. В предатели себя чуть не записал. Спасибо вам.

– В любое время буду ждать тебя для общения. И в горести, и в радости приходи, – отец Димитрий перекрестил Савву. – Благослови тебя господь!

В приподнятом настроении шёл Васильев по университетскому коридору. Вот идеальная система мироздания! Ничего лишнего в ней нет, и ничего иного не требуется. Пошатнувшийся было окружающий мир вновь обрёл устойчивость. Жизнь снова заиграла красками, а Савву охватила такая лёгкость, что хотелось бежать, бежать и радоваться всему в этой жизни.

В десять часов предновогоднего вечера Савва и Андрей стояли у подъезда, ожидая такси. В свете фонарей кружили снежинки, под ботинками хрустело, а мороз уже начинал пощипывать щёки и нос. Друзья собирались провести эту ночь в общежитии ЦЕФУ на праздновании Нового года у одногруппника Саввы – Тимофея Сысоева. Должна была собраться небольшая компания из трёх парней и пяти девушек, однако Савва не постеснялся пригласить ещё и Андрея, а тот, в свою очередь, девушку из его группы – Катю Пантелееву, за которой друзья пообещали заехать на такси. Коржаков специально надел форму дружинника с красной повязкой на рукаве, чтобы покрасоваться перед женской половиной общества, и теперь, приосанившись, стоял на тротуаре, всматриваясь в темноту домовой арки. В руке он держал пакет с бутылкой вина и большой коробкой конфет, остальные припасы были уложены в рюкзак, что висел на спине Саввы.

Наконец, во двор въехал жёлтый «Форд» со светящейся шашечной лампой на крыше, и друзья, устроившись в тёплом салоне, покатили на бульвар Победы за однокурсницей. В этот поздний час автомобилей на улицах почти не встречалось, потому дорога заняла всего несколько минут. Катя, укутанная в полушубок из меха нутрии, прыгнула на заднее сиденье, и такси продолжило свой путь к университетскому кампусу.

В общежитии царила праздничная суматоха: отовсюду гремела разнообразная музыка, студенты танцевали, ходили из одной комнаты в другую и шумно разговаривали, пытаясь перекричать звуковую какофонию. В коридорах стояла неповторимая смесь запахов всех возможных блюд сразу. У тимофеевой комнаты друзья столкнулись с её хозяином – высоким худощавым рэпером с дредами на голове.

– О, Савва! Здорово! – воскликнул Сысоев. – Проходите, все уже в сборе.

Гости вошли в небольшую двухместную комнату, посреди которой между сдвинутыми кроватями стоял накрытый стол. Три девушки в ярких нарядах сидели на правой кровати и слушали что-то увлечённо рассказывающего им Витю Смирнова – второго хозяина комнаты, что расположился рядом на стуле. Полноватая девушка в бордовом свитере свободного покроя заканчивала наряжать маленькую искусственную ёлочку в углу слева от окна. Вошедших заметили сразу, а невысокий Витя, шустро вскочив со своего места и тряхнув копной каштановых волос, ловко подхватил катин полушубок и повесил на крючок у двери.

Андрей передал пакет Тимофею, скинул верхнюю одежду и, заткнув большие пальцы рук за форменный ремень, подошёл к столу.

– Богато накрыли, – улыбнулся он девушкам.

В меню, однако, изысков не наблюдалось: маринованные грибы, пицца, немного нарезанной колбасы и пирожки с капустой. В дополнение к ним из недр рюкзака Савва извлёк соевый сыр, копчёную горбушу, три банки красной икры, а также банку домашних маринованных огурцов, выращенных на даче Васильевых.

Подоспел Витя:

– Девушки, если кто ещё не знаком, это Андрей Коржаков из первой группы. Алиса, Диана и Надя, – представил Смирнов девушек на кровати. – А ёлочку наряжает Василиса.

– Очень приятно, – чуть кивнув, с улыбкой ответил Андрей.

Тут в двери с дымящейся кастрюлей в руках появилась крупная девушка в блестящей кофточке.

– А вот и картошечка! – обрадовался Тимофей. – Ставь сюда скорей. Андрей, Маша, – запросто познакомил гостей Сысоев.

Алиса, худышка в чёрном облегающем платье, тем временем принялась нарезать сыр, а Надя и Диана занялись бутербродами с икрой.

– Пока стол накрывается, предлагаю выпить, – ввинчивая штопор в пробку одной из бутылок, объявил Витя. – Водки нам достать не удалось, зато вина хоть залейся!

Он наполнил до половины четыре стакана и поднял свой:

– За встречу!

– А на-а-ам, – обиженно пропищала пухленькая белокурая Надя.

– Пардон, мадемуазель, – картинно приложив руку к груди, кивнул Андрей, отобрал у Вити бутылку и разлил по оставшимся стаканам. – А вот теперь – за встречу!

– Уже одиннадцать, – ахнул Тимофей, ставя пустой стакан. – Савва, закрой дверь на защёлку, чтоб разные не заглядывали, и давайте рассаживаться.

Андрей занял стул у окна, Савва – напротив. На правый диван рядом с Андреем сел Витя, за ним – Алиса и Надя с Дианой. По левую руку от Саввы расположились Тимофей, Василиса и Маша. Русоволосая стройная Катя в красном свободном платье чуть выше колен села на дальний край поближе к Андрею.

Снова наполнились стаканы. Встал Сысоев:

– Надеюсь, все присутствующие не тянут за собой в новый год «хвосты»? – он сделал паузу и оглядел гостей. – Тогда – за успешно сданные зачёты!

Не успели как следует закусить, как Витя схватился за бутылку:

– А теперь – за удачу на экзаменах! По полной, и до дна!

Спустя пару минут лица собравшихся зарумянились, обычная в начале застолья неловкость отступила.

– А ты давно в дружинниках? – обратилась к Андрею чернявая Диана.

– С месяц уже. Пока курсантом. В феврале нашьют погоны, выдадут бляху, и буду полноценным патрульным.

– А это, наверное, опасно?

– Иногда – конечно. Вот был на прошлой неделе случай, – начал Коржаков. – Идём мы с Петром, наставником моим, по Беговой в районе «Геологоразведки». Часов одиннадцать уже вечера. Освящение слабое, как и везде сейчас, видимость плохая. Вдруг смотрим, в арку какая-то тень метнулась. Ну, мы туда. Вбегаем во двор, а метров за двадцать от нас тип какой-то наклонился над другим, на снегу лежащим, и карманы обшаривает. Мы его за шкирку: «Что делаешь?» Да вот, говорит, упал человек пьяный, телефон его ищу – родственникам позвонить. А у самого морда небритая, помятая такая. И фингал под глазом. Я стал лежащего тормошить, глянул, а под ногами кошелёк распотрошённый валяется. Ну, говорю, падла, телефон ищешь, значит? А это что? И кошелёк ему в морду сую. А тот так хитро развернулся и – левой Петрухе в челюсть. Петька не слюнтяй какой, но от удара рухнул как подкошенный. Смотрю – у типа-то кастет. Но мне повезло: когда Петруха падал, то мужика этого за собой потянул, вот тот равновесие и потерял ненадолго. Я ж момент не упустил. Кидаю ему в рожу кошелёк потерпевшего и сразу же ногой в грудь. Он спотыкается о Петьку, падает, а тут уж я начал охаживать его дубинкой. Потом «скорую» вызвали, полицию. Петька только теперь перебинтованный ходит – челюсть ему разбил тот тип конкретно.

– Ой, какие вы молодцы! – воскликнула Василиса.

– Да что уж, – потупил взгляд Андрей. – Скромно помогаем полицаям, которых вечно не хватает.

– А вот вы, ребята, смогли бы так? – обратилась ко всем Василиса.

Первым ответил Тимофей:

– Я людям собираюсь музыкой помогать. Вот с учёбой подразберусь, соберу банду и буду своими текстами нести, как говориться, красивое, доброе, вечное.

– Каждый должен заниматься своим делом, – вмешался Савва. – Одни – преступников ловить, другие – музыку писать, третьи – науки изучать. Я человек мирный, потому в такие структуры, как полиция и дружинники не лезу.

– Я тебя ещё к нам, Савка, затащу! – погрозил пальцем Андрей. – Помяни моё слово. Вот стану рядовым дружинником, займусь тобой плотно.

– А я вот хоть сейчас готов, – перебил Витя. – Где у вас там вступают? Прямо после праздников пойду.

– Вот тогда и обсудим, – ответил Коржаков. – Ты сначала протрезвей, а потом в бой рвись.

– Я чо, пьяный что ли? Да ни в одном глазу!

– Эх, вы, – вдруг проговорила Катя. – Двое – отсиживаться решили, а третий – только по пьяной лавочке осмелел. Мужчины, называется.

– Ты что это, Кать? – удивился Андрей.

– Да ничего, – отмахнулась та. – Нормальных мужчин по пальцам пересчитать можно.

– Ну и что? – возмутилась Алиса. – Мне, например, очень музыка нравится. Я б с радостью вышла замуж за музыканта.

– Ага, – вторила ей Надя, взглянув на Савву. – Я вот тоже больше люблю умных и тихих, а не мужиков с кулаками.

– Как будто всё вместе не бывает? – огрызнулась Катя. – И ум, и сила.

– Не бывает, – отрезала Надя.

– А должно бы.

– Э, девчонки, полегче, – возмутился Андрей. – Я всё-таки тут рядом сижу.

– Да не слушай ты их, Андрюша, – наперебой затараторили Василиса и Диана. – Как раз ты все эти качества в себе прекрасно сочетаешь.

– Утешили, – улыбнулся в ответ Коржаков.

– Кстати, уже без пяти, – напомнил Савва, не спускавший во время всего разговора глаз с Кати. Двойственные чувства он сейчас испытывал по отношению к этой девушке: и интерес из-за её странных для собравшейся компании слов, и лёгкую неприязнь, потому что Катя явно не считала Савву достойным внимания.

– И точно, – спохватился Тимофей. – Андрюх, держи бутылку.

В воздух полетели пробки от шампанского, пена полилась на стол, вино – в стаканы.

– За новый год! – гаркнул Андрей. – Чтобы он был счастливее предыдущего!

С криками «ура!» все протянули стаканы над столом и чокнулись.

– Ребята, давайте потанцуем, – предложила низким голосом Маша.

– Момент. – Тимофей, чуть пошатываясь, подошёл к музыкальному центру, закрыл радио, подключил телефон и стал рыться в папках с музыкой. – Во, нашёл. Пока ещё на ногах держусь, попробую всем на удивленье станцевать нижний брейк.

Заиграла композиция из последнего альбома модной электронной группы. Все встали полукругом у стола, и Сысоев показал, на что способен. Исполнив все кульбиты, какие имел в своём «арсенале», Тимофей встал и под общие овации театрально поклонился.

– Молодчина, Тимоха! – хлопнул товарища по плечу Савва.

– Давайте что-нибудь медленное, – пропищала Надя.

Тимофей снова поколдовал у телефона, и зазвучала приятная роковая мелодия. Тут же Надя подхватила под руку Савву, и тому пришлось, обняв её за талию, начать танец. Андрей пригласил Катю, Тимофей – миниатюрную Алису, а рослая Маша загребла в охапку маленького Витю, едва стоящего на ногах. Большого удовольствия танец Савве не доставил: партнёрша упорно прижималась к нему крупными формами, а под своими ладонями он ощущал объёмные жировые складки. Нет, Надя явно не была девушкой его мечты. Потому второй танец Савва рискнул предложить Кате, с одной стороны, чтобы не продолжать взаимодействие с пышным надиным бюстом, а с другой, чтобы наедине задать интересующий его вопрос.

– Катя, скажи, ты на самом деле считаешь, что мужчина обязательно должен быть сильным и бесстрашным?

– Да, но не только, – тихо ответила Катя, глядя в глаза Савве. – Мужчина должен сочетать в себе и ум, и силу, и творческие способности в оптимальных пропорциях.

– Между прочим, сейчас – век специализации. Если один человек и швец, и жнец, он никогда не станет профессионалом ни в одной области деятельности. Если распылять свои усилия, ничего хорошего из этого не выйдет. Так ведь?

– Нет. Всё дело в самовоспитании, Савва. Займись самовоспитанием – будешь и швец, и жнец, и на дуде игрец, – хитро прищурилась Катя. – Требуется только крепкая сила воли. Волевой человек сможет воспитать себя так, как следует. Надеюсь, ты со мной согласишься?

– Не всё дело в воле. Нужно ещё и желание, мотивация.

– А разве внимание красивой девушки не может быть мотивацией? – улыбнулась Катя.

– Наверное, может.

– Так в чём же дело? Всё в твоих руках.

Умолкла музыка, все снова расселись вокруг стола и продолжили трапезу. Маша поменялась местами с Дианой и теперь о чём-то ворковала с Витей, Андрей разговаривал с Катей, а оставшиеся девушки начали обсуждать преподавателей и запомнившиеся моменты сдачи зачётов. Зашёл разговор о Нелюбове: Василиса напомнила, что первым экзаменом будет его предмет.

– Не думаю, что «Проблемы биологии» трудно сдать, – махнула рукой Диана. – Лекции у Нелюбова понятные...

– Только вначале что-то «загнался» про Дарвина, – влез Витя.

– Да ладно тебе! – воскликнула Надя. – Хороший дядька.

– Ага. Но нафиг было целую лекцию про Дарвина читать? У нас в деревне ваще о нём не говорили. И слава богу! Я ходил в церковную школу, так учитель биологии называл Дарвина идолом атеизма. Нужны нам нафиг такие лекции?

– Но согласись, интересно ведь Нелюбов рассказывал? – спросил Савва.

– Интересно, ага. А если он хотел нас как-то завлечь в свой дарвинизм, то зря старался. Не выйдет нафиг!

– Ты же, Савва, читал «Происхождение видов»? – поинтересовался Тимофей.

– Читал.

– И к профессору, говорят, ходил?

– Ну, ходил.

– И как? Мозги запудрил тебе?

– В бога я верить не перестал, если тебе это интересно. Совсем наоборот. А вот в абсолютной истинности библейских текстов усомнился.

– Это как же понимать? Ты перестал признавать священную книгу?

– Не совсем. «Библия» содержит истину, но частицы этой истины надо ещё уметь отыскать среди груды шелухи. Книгу же писали люди. Разные, и в разные века. Каждый понимал веру по-своему и описывал собственные мысли и видения, как мог.

– «Библия» – слово божье! – вырвался из машиных объятий Витя. – Там всё – правда!

Андрей с Катей прервали беседу и прислушались к спору.

– Действительно, – пожал плечами Тимофей. – Это историческая книга, которая к тому же содержит факты, установленные наукой значительно позже. Например, что Земля – шар, висящий в космосе, а не лежащий на черепахах блин.

– По поводу шара, – начал Савва. – Вспомним Исаию: «Он есть тот, который восседает над кругом земли». Над кругом! Не над шаром. Круг же – фигура плоская.

– Погоди, погоди. Ну, перевели с древнееврейского как круг. Не математики же переводили. А для обычного человека что круглый, что шарообразный – всё одно.

– Да в том-то и дело, что в оригинале используется слово «хуг». Это слово никогда не означало «шар» или «шарообразный». Оно встречается в нескольких местах «Библии», и каждый раз именно как круг. В той же книге Исаии используется производное от него слово «мехуг», обозначающее подобие циркуля. А циркуль ведь не шар рисует, а круг. Поэтому не стоит вкладывать в древние фразы современный смысл. Эти фразы означают только то, что означают. В Палестинской пустыне, стоя на одном месте, можно увидеть горизонт на все триста шестьдесят градусов. Вот тебе и круг земли.

– Ну, я не знаю, – развёл руками Тимофей. – Я, конечно, не специалист. Тут надо со знающими людьми говорить. Может, мы и не так понимаем...

– Разумеется! Ухватились за этот «круг», а Исаия ведь ещё в самом начале книги сам себя опровергает, говоря «даст знак живущему на краю земли». Какой же у шара край?!

– Ладно, ну а про то, что Земля свободно в космосе висит? Или тут тоже перевод не верный?

– Книга Иова, где об этом написано, – очень спорное сочинение. Лингвисты утверждают, что у неё несколько авторов, которые дополняли друг друга в разные столетия. В окончательном же виде книга сформировалась приблизительно в третьем веке до нашей эры. Это видно по стилю изложения самых поздних вставок. Так вот, слова о Земле как раз относятся к одной из таких вставок.

– Но это же не доказывает ничего.

– Доказывает. Уже в шестом веке до нашей эры древнегреческий философ Пифагор выдвинул идею о шарообразности Земли и её движении вокруг центрального огня в космосе. Пифагор сформировал целую школу, и их книги явно читали даже в Палестине в третьем веке. Отсюда и вставка в книге Иова от одного из соавторов.

– Ну, знаешь! – выдохнул Сысоев. – Мнение лингвистов – не истина в последней инстанции. Нужно что-то посерьёзнее.

– Да «гонит» он всё! – взвился Смирнов. – Не трогай «Библию» нафиг!

Савва, не обращая внимания на пьяные выкрики Вити, ответил Тимофею:

– А как ты объяснишь слова из книги Иова о небесах, твёрдых, как литое зеркало? Если он знает о космосе, то не может считать небо твёрдым! Одно это указывает на разное время написания отрывков.

– Как объясню? Элементарно! Не мог бог современным научным языком выражаться. У людей тогда было более примитивное мышление. Бог говорил с людьми на понятном им языке.

– А что непонятного было бы в словах, что Земля – шар, крутящийся в пустоте вокруг огненного Солнца? Думаешь, люди бы не поняли? Почему бог не стал так говорить в том же «Бытии»? Зачем слова про твердь небесную? Чтобы потомки, то есть мы с тобой, узнали правду и перестали доверять «Библии»? Бог специально что ли так диктовал Моисею и другим? Или всё-таки книгу писали люди, основываясь на своих видениях и, зачастую, буйной фантазии?

– Савва, – вмешался Андрей, – а ты не предполагал, что бог просто хочет, чтобы вера людей была добровольна? Ведь если бы «Библия» всё говорила правильно, то все люди безусловно стали бы христианами. В том-то и суть, что человек должен прийти к богу сам посредством веры, сделав добровольный выбор. Спасутся только выдержавшие испытание веры, отринувшие сомнения.

– То есть ты считаешь, что бог в игры играет с нами? Развлекается он так что ли? Скучно ему?

– Да ты как про господа бога говоришь?! – вскричал Витя и попытался вскочить, но его удержала Маша.

– Нет, брат, ты не прав, – мотнул головой Тимофей.

– Да не про бога я говорю, поймите, – попытался втолковать Савва. – Я говорю о библейском представлении о нём. А это совсем другое дело.

– То есть, – твёрдо начал Андрей, – ты разделяешь «Библию» и бога? Для тебя священная книга уже не богодухновенна, и всё в ней написанное нужно как бы пропускать через сито?

– Да, ты прав.

– И библейский бог, как ты думаешь, может быть совсем не похож на настоящего, поскольку «Библию» писали люди и могли ошибиться? Так?

– Правильно.

– Да ты, брат, еретик, – отстранившись, произнёс Тимофей. – Какой же ты после этого православный?! Я хоть и не фанатик, но считаю, что тебе пора снимать крест. Так и до полного атеизма не долго дойти.

– Снимай крест! – не унимался Витя. – Еретик! Ты, дружинник, – повернулся он к Андрею. – Чо он ваще?!

– Спокойно, – одёрнул его Коржаков. – Разберёмся. Ты, Савва, символ веры признаёшь?

– Разумеется.

– Что и требовалось доказать. Православию ты не враг. Пока не станешь атеистом.

– Ага, – согласился Смирнов. – С профессором снюхался – скоро станет. В церковь его, молиться коленями на горох! Чтоб лоб себе расшиб нафиг: может, выбьет дерьмо это из башки. А Нелюбова – на зону! Пусть там атеизму учит, козёл бездушный!

– Тебе ещё экзамен ему сдавать, – напомнила Маша.

– И что?! – всё сильнее закипал Витя. – Да я ему прямо на экзамене в морду дам! Он же в бога не верит! Он – животное. Таких мочить надо!

– Инквизицию требуешь? – мгновенно отреагировал Савва. – Как наши доблестные дружинники? Обратно в средние века захотели?

– Мы хотим сплотить граждан, – ответил Андрей. – Объединить вокруг православия. Когда не останется в стране противников, общество будет однородным, стремящимся к одной цели.

– Неужели не видно, что это самое общество раскалывается от ваших усилий?

– Пусть кто-то отколется, зато оставшиеся объединятся. И их будет больше.

– История повторяется? Вспомните, реформу Никона в семнадцатом веке. Он тоже хотел объединения всех православных: и русских, и константинопольских. И что из этого вышло? До самого двадцатого века преследовали старообрядцев. А поначалу действовали, как самые настоящие инквизиторы: резали противникам языки, отрубали руки и ноги, сажали на кол, сжигали десятками человек за раз! И сейчас хотите такое устроить?!

– А вот это уже ни в какие ворота не лезет, – напрягся Андрей. – В православной церкви никогда не было инквизиции. Тебе вино в голову ударило? Приведи мозги в порядок.

– Тебя вышвырнуть нафиг или сам уйдёшь? – побагровел Витя, готовясь к прыжку.

– Так, давай поспокойней, – презрительно скривив губы, бросил Савва. – Здесь тебе не село. Весь вечер как в курятнике...

– Ты чо сказал?! – дёрнулся Витя. – Ты – мне? Б...

– Смирнов! – Андрей схватил за рукав Витю и медленно встал со стула. – Я как дружинник тебя предупреждаю. Сядь на место... Пошли со мной, – позвал он Савву.

Выйдя в пустую кухню, Андрей накинулся на друга:

– Ты что творишь, Савка?! Ты хочешь, чтобы они все завтра тебя в полицию сдали за богохульство? Ты же видишь: один слабо разбирается в Писании, а второй вообще бык деревенский без тормозов, даром что милюзга. Какого хрена было затевать эти заумства?

– Дык я что ли начал? – справедливо возмутился Савва. – Тимоха полез со своими вопросами, вот и пришлось объяснять.

– Что объяснять-то? Откуда вся эта хрень взялась? От профессора этого?

– Ну, Трофим Сергеевич мне давал книги, статьи. Если ты прочитаешь, тоже увидишь, что «Библия» во многом не права...

– Окрутил тебя всё-таки Нелюбов! – с отчаянием воскликнул Андрей. – Вот сука! Давно надо было на него заяву накатать. За пропаганду атеизма. А я дурак – поверил тебе!

– Никакой пропаганды не было, – отрезал Савва. – Он только давал мне книги и отвечал на мои вопросы. Инициатива была исключительно моя. Не обвиняй человека в том, чего он не делал. К тому же я атеистом не стал, как ты видишь. Я просто с иной стороны взглянул на христианское учение.

– И что теперь прикажешь с этим делать?

– А ничего. Между прочим, православие официально даже эволюцию не отвергает. Многие священники трактуют первые главы «Бытия», как правдивое описание эволюционных процессов. Так что ничто не мешает мне быть верующим и одновременно эволюционистом.

– Ты уверен, что православие допускает такой подход? – усомнился Коржаков.

– Я говорил об этом с отцом Димитрием.

– Н-да, – потирая подбородок, хмыкнул Андрей. – Ладно, пойдём отсюда. Я сейчас только за одеждой схожу. Меня на Новый год в клуб приглашали. Пойдёшь со мной?

– Нет уж, хватит с меня веселья. Домой поеду.

– Ну, смотри...

– Кстати, твоё предложение о совместном патрулировании ещё в силе?

– О как! – удивился Андрей. – С чего это вдруг?

– Да так, есть причина. Ну что?

– Конечно, всё в силе, Савка! – обрадовался Коржаков. – Вот стану в феврале полноценным дружинником, возьму тебя курсантом. Ну, я за вещами...

– Постой. А Катя с нами не поедет? Она ж вроде девушка твоя.

– Да какая там девушка! Так, пригласил за компанию. Но я спрошу у неё.

Савва остался на кухне один. Продолжала греметь музыка, иногда откуда-то доносился хохот.

– Да, – вздохнул Васильев. – Криво как-то год начинается.

Февраль 2043 года. Россия, Воронеж

Было уже за полночь, когда Савва и Андрей вышли из круглосуточного кафе, где согревались чёрным чаем с пирожками. Четыре часа назад друзья впервые вместе заступили на дежурство. Поэтому Васильев был в гражданском, имея только нарукавную повязку, и без оружия. А у Коржакова на чёрной с меховым воротником куртке красовалась бляха дружинника, и на кожаном ремне болталась дубинка.

– Ну что? – спросил Савва. – Куда направимся? По маршруту от начала?

– А давай-ка снова по последнему участку пройдёмся. Не будем настолько уж предсказуемыми.

И друзья зашагали по хрустящему свежевыпавшему снегу в темноту межквартальных проездов. Завернув за угол очередной многоэтажки, Андрей резко остановился и удержал Савву:

– Смотри, – прошептал он, указывая на хорошо освещённую спортплощадку.

Площадка была огорожена трёхметровой металлической решёткой, внутри стояли футбольные ворота и висели баскетбольные кольца. Под одним из них, взобравшись на стремянку, стоял мужчина в синей куртке и пытался отпилить кольцо от щита. Внизу ожидал второй – более крупный, в тёмном полупальто и надвинутой на глаза кепке.

– Вот сволочи! – прошипел Васильев.

– Повезло тебе, Савка, – с завистью ответил Коржаков. – Первый выход, и сразу задержание!

– Не говори «гоп»...

– Да ладно! Тёпленькими возьмём.

– Там что, над площадкой камер нет?

– Наверняка есть. Просто у них глушилка в кармане. Вот полицаи и не видят ничего.

Коржаков отстегнул дубинку:

– На, держи.

– А ты как же? – удивился Савва.

– Ручками, – усмехнулся Андрей, доставая кастет. – Во, видел? Петька подарил – от козла того достался, что ему челюсть своротил. Помнишь, я рассказывал?

С этими словами друзья медленно двинулись к спортплощадке, стараясь не шуметь. Оказавшись у входа, Андрей шепнул:

– Оставайся здесь, чтоб не удрали. – А затем громко сказал: – Бог в помощь, мужички!

Оба любителя металлолома резко оглянулись на неожиданно появившихся дружинников и на секунду замерли в замешательстве. Затем события стали развиваться стремительно. Не издав ни единого звука, мужик в кепке отшатнулся в сторону от кольца и заходящего слева Андрея, а после кинулся прямиком к выходу. Савва замахнулся дубинкой, однако нападавший успел увернуться, потеряв кепку, и обеими руками отшвырнул Васильева на решётку. Андрей обернулся на шум, но увидел только мелькнувшую снаружи между деревьями тень. Воспользовавшись этим, второй мужик соскочил со стремянки, толкнув её в сторону Коржакова. Пока тот ловил лестницу, охотник за кольцами рванул к уже вставшему на ноги Савве. Но ни тут-то было: Андрей в два прыжка догнал преступника и, вцепившись в рукав его куртки, резко дёрнул на себя. Мужик, однако, не растерялся, развернулся и со всего размаха влепил Коржакову в глаз. Андрей, не удержавшись на ногах, покатился по снегу. Но в этот момент подоспевший Савва приложил дубинкой преступнику сначала по спине, а затем по затылку. Тут уже вскочил Андрей и уложил мужика точным ударом в челюсть. Затем, перевернув его на живот, защёлкнул на запястьях наручники.

– Всё-таки отличная это вещь – кастет! – воскликнул Коржаков, утирая кровь с лица. – Жаль, второго упустили.

– Да уж... Вёрткий гад оказался.

– Ничего, полицаи отловят. Посмотри, что у меня с лицом?

– Бровь разбита.

– У, сука! – пнул преступника Андрей. Тот промычал в ответ. – А, очнулся? Погоди, родимый, сейчас за тобой приедут, – Коржаков вынул телефон и позвонил в дежурную часть.

Вскоре подкатили патрульные, загрузили задержанного, записали показания дружинников, обработали бровь Андрея средствами из аптечки и уехали.

– Ну, с почином! – Андрей хлопнул по плечу Савву, сидящего на скамейке. – Теперь Васильев – гроза преступности! Ну, и я где-нибудь рядышком присоседюсь, – улыбнулся Андрей.

Савва ухмыльнулся:

– Чайку бы горяченького. Пропотел, а теперь мёрзну.

– О чём разговор?! Заслужили. Пойдём.

– Какие мы всё-таки молодцы! – не унимался Андрей по пути в кафе. – Отлично сработали! Мы с тобой, Савка, напарники хоть куда будем. Как ты его дубинкой-то! – ткнул Коржаков друга кулаком в плечо. – А меня всё-таки достал, сволочь! Эх, надо было ему посильней вломить!

– Куда уж сильней?

– Таким мало не бывает. Второго бы поймать – уж я б на нём «оторвался»!

Тут неподалёку из подворотни вывернул долговязый парень в короткой куртке с капюшоном на голове и быстрым шагом направился в сторону дружинников. Когда они поравнялись, Андрей крикнул:

– Эй, парень, куда спешишь?

Тот чуть замедлил шаг и, обернувшись, бросил:

– Домой.

– Постой-ка, – прицепился Андрей. – Паспорт покажи.

Парень протянул Коржакову пластиковую карту, а тот провёл ей по небольшому прибору с цветным экраном, где сразу же высветились данные владельца карты.

– Так, – задумчиво произнёс Андрей. – Платон Кондаков, младший менеджер... ага... атеист. Так так...

Коржаков спрятал прибор, а карту положил в нагрудный карман.

– Паспорт верните, – попросил парень.

Андрей зашёл за спину Платона, явно что-то замышляя. Тот повернулся боком, чтобы держать в поле зрения обоих дружинников.

– Значит так, атеист Платон Кондаков. Сейчас мы тебя крестить будем, – подмигнул Андрей Савве. – Троекратным окунанием в снег.

– Не имеете права.

– Да ладно! Не слышал что ли о госпрограмме всеобщего крещения? Мы теперь вас всех можем в снегу крестить прямо на месте, где поймаем.

– Нет такой программы, – твёрдо ответил Платон. – У нас пока ещё не христианское государство. Конституцию никто не отменял.

– Какие мы все грамотные, а! – взмахнул рукой Андрей. – Ты посмотри только! Говорят же ему: покрестись и иди домой спокойно. А он отпирается. Паспорт мы ж тебе изменить не можем, дурья твоя башка. Ночь, тишина – никто не увидит. Ну, давай, становись на колени, перекрестись, я тебя в снежок окуну тройку раз, и пойдёшь, куда шёл.

– Это произвол. Здесь наверняка висят камеры. А я обязательно напишу заявление в полицию. Верните паспорт.

– Напугал! Выкинут твоё заявление. Давай не задерживай. Перекрестись, наконец!

– Я не буду...

– Андрей, – вставил Савва. – Дай-ка мне его паспорт.

Коржаков протянул карту другу, а тот сунул её парню:

– Держи.

– Ты что, Савка?

– Поиграли – и хватит.

– Да ну тебя, – бросил Андрей и обратился к Платону: – Значит, ты идейный. Даже в темноте ночью перекреститься не можешь?

– Не хочу. Не хочу вам подчиняться. Сами рабы и других рабами видеть хотите. Хрен вам. Идите сами у своих идолов на коленях стойте.

– Савка, ты слышал, что эта мразь говорит?! – вспылил Андрей. – Это мы рабы? Это у нас идолы? Да ты понимаешь, что сейчас сделал? Ты себя под статью подвёл, придурок! Оскорбление религиозных чувств. Понял? Руки! – приказал Коржаков. – Давай руки сюда. В камере сегодня спать будешь!

– Эх, дружиннички, – скривился Платон. – Больше прицепиться не к кому было? Никуда я с вами не пойду. Нарядились в форму и ходят важные. Клоуны, блин!

– Твою мать! – проскрежетал Андрей, отстёгивая дубинку. – Ты доигрался.

Лицо Коржакова исказилось и приобрело выражение, памятное Савве ещё со школы, с того самого раза, когда Андрею попытался сопротивляться Миша Гущин. Но в этот раз Васильев отмалчиваться в сторонке не собирался. Когда Коржаков взмахнул дубинкой, Савва остановил его руку:

– Что ж ты делаешь?! – и крикнул парню: – Беги отсюда!

Тот бросился наутёк. Андрей рванул за ним, но Савва ухватил друга за шиворот, и Коржаков, развернувшись, рухнул лицом в снег. Когда он поднялся, парня и след простыл.

– Савка! – взвился Андрей. – Какого хера?!

– Такого! – кричал в ответ Савва. – Тебе тех мужиков не хватило? Ещё кому-нибудь вломить захотелось? Руки чешутся?

– И что?!

– Так ищи настоящих преступников, а не бросайся на первого встречного!

– Это ж атеист! Их вообще «мочить» надо!

– Тогда можешь и меня прям тут «замочить» как эволюциониста!

Андрей в сердцах пнул сугроб:

– Б.., Савка, весь вечер коту под хвост! Твою ж мать!

– Всё, – отрезал Васильев, срывая красную повязку. – Забирай, я домой пошёл.

– Да иди ты хоть к чёрту! Чтоб я ещё раз с тобой дежурить пошёл? Неженка малахольная!

Савва молча засунул руки в карманы и, не оборачиваясь, зашагал к остановке.

Март 2043 года. Россия, Воронеж

Пролетали дни. С той ночи совместного их с Андреем дежурства Савва ни разу не разговаривал с другом. Да и Коржаков не стремился снова «наводить мосты». Оба лишь бросали при встрече друг другу «привет». Витя тоже старался избегать общения с Саввой, стыдясь за своё поведение, но не желая опускаться до извинений. Прощения попросил за двоих Тимофей в первый же день занятий второго полугодья. Улыбаясь, они с Саввой пожали друг другу руки, однако прежним их общение уже не стало. Сысоев сторонился Васильева и хотя старался завуалировать своё к нему отношение, делал это настолько неумело, что Савва быстро смекнул что к чему и больше не ставил одногруппника в неудобное положение.

После баскетбольных тренировок, когда Андрей уносился домой как ураган, Савва стал чаще разговаривать с Данилой. Бывало, что, увлёкшись дискуссией, они проходили пешком несколько остановок и только потом разъезжались по домам. Обсуждали по большей части баскетбол и последние успехи ЦСКА в Евролиге, восторгались «проходами» центровых и трёхочковыми бросками защитников, спорили о правомерности назначения штрафов и о том, что судьи будто специально не замечают фолы противников.

Однажды после занятий приятели сидели в кафе неподалёку от университета и потягивали горячий зелёный чай с жасмином.

– Троф спрашивал как у тебя дела, – заметил Гусельников. – Не заходил ты давно к нему.

– Повода не было.

– Уже во всём разобрался? – усмехнулся Данила.

– Да. Ты хочешь это обсудить? – Савва поставил чашку на стол и откинулся на спинку кресла.

– Да ну! – махнул рукой Гусельников. – Здесь? Слишком народу много. Ты вот что: если захочешь поговорить, приходи к нам на собрание.

– К вам?

– Да. Ты ж ведь понял. На левом берегу, в Масловке, у моего знакомого свой дом. Мы там часто собираемся. Я тебе черкну адресок потом.

– Черкни. Но ничего не обещаю. Я пока что нахожусь в полной гармонии с собой, – улыбнулся Савва, – и никакие баталии в мои планы не входят.

– Ну, моё дело предложить, – согласился Данила. – Кстати, готовишься морально к игре с педагогами? А то всего две недели осталось — не расслабляйся.

– Ты думаешь, нас вообще выпустят на паркет?

– Если б мы сейчас с тобой учились на последних курсах, я был бы более, чем уверен. А в нашем положении – это дело случая. Но даже если мячик покидаем всего несколько минут, покажем высший класс! У нас же отлично сыгранная тройка. Я настроен крайне оптимистично.

Несколько секунд друзья молча пили чай.

– Савка, – снова начал Данила, – смотрю, ты всё без машины да без машины. Папаня что ль конфисковал?

– Да не, лень замучила. А вообще-то у нас вторая есть. Минивэн. Мы его обычно для дачи используем, но когда я на «Рено» катался, отец на нём на работу ездил.

– Живёте! – присвистнул Гусельников. – Где ж у тебя папаня работает, что целых две машины в гараже?!

– В «Молвесте» начальником отдела региональных продаж.

– Молочко, значит, продаёт со сметанкой? Понятно. А у моего вот не сложилось с работой... Перед Откатом в начале 20-х отец работал программистом в крупной конторе. Женился, потом я родился. И тут грянуло: фирмы разоряются, людей увольняют, цены бешеные на всё. Хаос, в общем. Я, конечно, не помню, но родители рассказывали, что было жутко. Вся экономика к чертям собачьим. Вместе с высокими технологиями и прочими радостями. Вот тут-то патриарх расейский и понял, что упускать момент нельзя. Такой пиар развели! Народ и потянулся табунами. А они знай гайки подкручивают потихоньку. До того докрутили, что на неправославных работников не только косо смотреть стали, но и старались вообще от них избавиться. Мой отец как раз под раздачу и попал. Парадокс: пережил Откат без увольнения как особо ценный работник, а как ситуация начала выправляться – так пинком под зад! И почему? Отказался от крещения, когда директор выдвинул такое требование. Всего-то! А уволили хитро, чтоб не придраться – по сокращению штатов. Больше года отец мыкался без работы. Я это отлично помню: мне десять лет тогда было. С хлеба на воду еле перебивались. Отец зимой в летних туфлях ходил... А у меня – ни игрушек, ни друзей. Потом-то отец работу нашёл – на Мостозаводе техником по оборудованию. Хоть небольшие, но деньги. В моей же жизни ничего особенно не изменилось. Одежда разве чуть получше стала...

– Понимаю, – вздохнул Савва. – У нас в классе тоже был свой атеист.

– Тогда ты представляешь, через что я прошёл. А в то время внешность у меня была совсем иная, – ухмыльнулся Гусельников. – Ещё пару лет назад я был хилый и тощий. Представь себе! Любой одноклассник мог безнаказанно меня оскорбить или побить. Но я поставил себе цель и за полгода совершенно изменился. А к одиннадцатому классу уже никто и думать не смел подойти ко мне со злым умыслом. К тому же я неплохо играл в баскетбол и в итоге даже заслужил некоторое уважение православных товарищей, – Данила улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

– Ну, в универе-то тебе полегче, – ответил Савва. – Здесь люди уже взрослые, никто как в школе не будет третировать.

– Это да... Хотя, я вижу, с тобой общаться не рвутся особо. Не поделили что-то?

– Врeменные разногласия, – отмахнулся Васильев. – Некоторых иногда очень трудно заставить хоть немного мозгами пошевелить.

– Ну-ну. Смотри, чтобы эти разногласия не переросли во что-то большее. А то тебе всю жизнь с такими как я общаться придётся.

– А я и не против. Если с людьми невозможно нормально разговаривать, то зачем и начинать?

– Оно, конечно, правильно, если не думать о последствиях... Ты не чувствуешь запах озона в воздухе?

– Ждёшь грозы?

– Жду, – кивнул Данила. – Жду, когда же православные власти снова возьмутся за гаечный ключ...

В университетской столовой было не очень людно, и Катя сразу обратила внимание на сидящего за дальним столом Савву. Купив чай с сочником, она подошла к однокурснику:

– Пустишь за свой столик?

– Привет. Садись, конечно.

– Андрей недавно рассказывал о твоём фиаско в роли дружинника.

– Это с его точки зрения было фиаско, – фыркнул Васильев. – О чём он говорил?

– О том, как ты вступился за кощунствующего атеиста и помог ему убежать.

– Понятно. О задержании мужичка, ломавшего спортплощадку, Андрей, конечно, умолчал?

– Видимо, – повела бровью Пантелеева. – По-крайней мере, я ничего об этом не знаю. Расскажешь?

– Может, потом как-нибудь. А Коржаков – мастер делать из мухи слона. Особенно, когда надо оправдать себя любимого. Я тут сплетни разводить не буду, а только в той ситуации с атеистом он повёл себя как обыкновенный гопник. Надо было кому-то поставить его на место.

– И этот кто-то – ты? Благородный рыцарь? – с улыбкой прищурилась Катя.

– Да какой там!.. – отмахнулся Савва. – Просто не люблю косность и двуличность. Когда у человека всё чётко разделено на чёрное и белое и для реакции на каждую типовую ситуацию есть программа действий, которая не меняется в зависимости от новых условий. Понимаешь, о чём я?

– Думаю, да. Андрей — робот?

– Почти. И, боюсь, мышление его так просто не изменить. Он абсолютно не способен воспринимать полутона.

– То есть вы с ним поэтому не общаетесь? Ты где-то вне его определений чёрного и белого?

– Наверное, так, – согласился Савва. – Вот смотри. Ты же не атеистка, но и не фанатичная верующая, так? Вот и я тоже. И если мне показывают логически и фактически выверенную схему эволюционного процесса, почему я должен не доверять ей, а всё списывать на козни дьявола?! Где здесь смысл?

– Так ты уже успел переквалифицироваться в дарвинисты?

– Я бы так не сказал. Но что-то вроде. Мне очень помог отец Димитрий. Оказывается в православии допускается совмещение акта творения с последующей эволюцией. Вот послушай...

И Савва пересказал Кате услышанное от протоиерея Димитрия.

– Вот так всё прекрасно переплетается и не опровергает научные данные, – подытожил он. – Ты книгу Дарвина не читала? Во-от. А там прекрасно все доказательства прописаны. Прочти обязательно.

– Все вы мужчины слишком рациональные. Всё бы вам объяснить да обосновать. То ли дело мы – женщины! Для нас главное – эмоции, мы склонны к простой детской вере в чудеса, – Катя говорила серьёзно, но Савва, заметив не особенно-то и скрываемую улыбку в её глазах, понял, что девушка с ним играет в одной лишь ей вeдомую игру. – Мне гораздо важнее чувствовать любовь и поддержку бога, чем задаваться вопросом, как сотворение мира согласуется с теорией эволюции Может быть, я не особо умна, не знаю, но, думаю, есть вещи поважнее Дарвина с его теориями. Но ты молодец! Ты ищешь бога. Хотя искать его, наверное, стоило бы не разумом, а сердцем...

– Это ты меня ещё пожалела! – хмыкнул Савва. – Знаешь, когда Дарвин пришёл делать предложение своей будущей жене и вдруг ни с того ни с сего начал ей рассказывать об эволюции, она возмущённо назвала его еретиком и потом долгое время с ним не общалась. Признаться, я ожидал от тебя подобной реакции.

– А ты тоже собираешься предложить мне руку и сердце?

– Я?.. – смутился Савва. – Я об этом как-то не...

– Да ладно! – улыбнулась Катя. – Успокойся: я пошутила.

Они молча пили чай, а у Саввы в голове продолжала пульсировать фраза: «ты собираешься предложить мне руку и сердце?» Украдкой посматривая на Катю, Васильев воскрешал в памяти её улыбку, при виде которой у него странным образом начинала «плавать» голова. Катины густые русые с рыжиной волосы всё больше привлекали Савву, хотелось уткнуться в них лицом и глубоко вдохнуть тот приятный аромат, чьи отголоски лишь слегка доносились с противоположной стороны стола. А эти искорки в зелёных глазах! Он был готов сделать всё, что угодно, лишь бы видеть их как можно чаще.

Апрель 2043 года. Россия, Воронеж

Савва в баскетбольной форме команды биофака вместе с другими ребятами вышел из раздевалки и сел на скамейку запасных: начинать игру выпало пятёрке с третьего курса. Васильев, оглядев зал, вскоре заметил среди зрителей в третьем ряду Катю: позавчера он пригласил однокурсницу на игру, и она охотно согласилась, хотя спорт в целом был ей безразличен. За последние две недели Савва и Катя несколько раз вместе обедали, прогуливались по скверам в центре города и разговаривали. О книгах и музыке, о религии и атеизме. Савва рассказал о своём зимнем дежурстве, а Катя – о неудавшемся свидании с Андреем в начале марта. По её мнению, он вёл себя слишком напыщенно, гордился любым своим мелким поступком и особенно резко отозвался пару раз о Даниле и «сочувствующих ему личностях». Коржаков стремился предстать перед Пантелеевой в роли настоящего мужика, истинно православного, нетерпимого к любой, даже ничтожно малой, ереси. Катя игру Андрея распознала сразу и, сославшись на встречу с подругой, оставила Коржакова в кафе недоумевать в одиночестве. Савве было приятно и легко подолгу общаться с Катей, и ей такое сближение, видимо, тоже нравилось.

На десятой минуте второго тайма тренер выпустил тройку Андрей-Данила-Савва. К своему удивлению Васильев сразу же потерял мяч, а в первой же атаке не реализовал казалось бы стопроцентно голевой пас Андрея. И тут же, стремясь исправить ошибку, слишком активно повёл себя в обороне и сфолил. Реакция тренера была ожидаемой: Савву заменили, и до конца матча Васильев просидел на скамейке запасных, хотя Даниле с Андреем удалось поиграть ещё и в третьем тайме. В итоге матч был выигран, но Савву это не сильно обрадовало. Настроение ещё больше испортилось, когда тренер в раздевалке ни словом не упомянул о его игре. «Уж лучше б разнёс под чистyю при всех, чем вот так игнорировать, – подумал Васильев. – Как и не замечает! Может, мне вообще бросить баскетбол?..»

– Зря я тебя позвал на игру, – говорил Савва Кате, когда они отделились от толпы зрителей, вываливших на улицу, и пошли по тихой небольшой улочке. – Такого провала на моей памяти ещё не было. Сыграл всего пару минут, а как опозорился! Теперь тренер в следующей игре меня вообще не выпустит...

– Наплюй, – ответила спутница. – Это что – дело всей твоей жизни?

– Да нет, в общем-то...

– Ну вот и относись к этому, как к хобби. Играй с удовольствием, проигрывай, не задумываясь.

– Может, ты и права. Только обидно и перед ребятами не удобно.

– А они-то сами много думают, что тебе удобно, а что — нет? Да им плевать, как ты сыграл. Сейчас вот сидят и посмеиваются над твоими промахами. Особенно Коржаков.

– Почему это?

– Да он как узнал, что мы встречаемся, так просто вскипел. Аж пар из ушей пошёл.

Для Саввы слово «встречаемся» стало настолько неожиданным и в то же время волнующим, что он не нашёл сразу слов для ответа.

– Что замолчал? – хитро поинтересовалась Катя. Она уже явно поняла, что ввело собеседника в такой ступор.

– Так, – замялся Васильев, – думаю просто...

– О нас?

– В каком-то смысле...

– Да не мямли ты, – остановилась Катя и повернулась к Савве. – Что ж вы все такие – слова из вас не вытянешь?!

– Кто это – все? – он тоже остановился и посмотрел ей в глаза.

– Ты... и мой отец, – Катя снова медленно зашагала по тротуару. – Он тоже мямлит и ни слова не может матери поперёк сказать. А ты знаешь, какая у меня мать? Фанатичка в платке и с крестом на шее. Убить может даже за мимолётный взгляд, показавшийся ей небогоугодным. Отца ещё в молодости так задавила, что теперь и пикнуть не может! Меня всю жизнь третировала: по полдня на коленях перед иконами держала, на все службы таскала, чуть слово какое не то скажу – так подзатыльник. Сволочь! – несколько шагов Катя прошла молча, поджав губы. – А имя у неё какое?! Ярославна! Ну какой человек в здравом уме назовёт дочь отчеством? Я деда с бабкой не видела, но представляю себе, что за придурки были, коль такую дочь воспитали. Я в детстве ей поддавалась ещё, а как повзрослей стала, так начала бунтовать и «посылать» мамашу со всеми её молитвами. Теперь у нас и недели без драк не проходит: волосы друг другу дерём. А отец уйдёт в зал и телевизор в уголочке смотрит. Тьфу! Ненавижу! Быстрей бы убраться из этого «гадюшника»!

– А куда? Может, к родственникам каким съехать?

– Да у меня только тётя по отцу, и та в Крыму живёт. Далеко. Туда не поеду. По-крайней мере, до конца учёбы.

– А у подружек?

– С их родителями? Такими же долбанутыми? Спасибо...

– Да, ситуация... И стипендии даже на комнату не хватит. Но мы что-нибудь придумаем... Может быть, не прямо сейчас, но скоро, – твёрдо сказал Савва и подумал: «Если всё будет в порядке, осенью найду работу, сниму комнату, а может, и квартиру где-нибудь на отшибе – подешевле, и избавлю, наконец, Катю от её семейки».

Не поворачиваясь, Катя обхватила его руку, прижалась и молча пошла рядом.

Май 2043 года. Россия, Воронеж

Был прекрасный солнечный майский день. Савва сидел на скамейке во внутреннем дворе главного корпуса ЦЕФУ и читал недавно купленную книгу Ивлина Во «Незабвенная».

– Что читаешь? – раздалось рядом, и на скамейку плюхнулся Андрей. Он повернул обложку книги к себе, прочитал название и присвистнул: – Откуда такие интересы? А, ясно – Данилка, небось, подсунул.

– Как поживаешь? – проигнорировал вопрос Савва.

– Да неплохо. Жизнь идёт. Весна, настроение там... Ты вот что: в этом году день рождения не отмечал что-ли? Неделя уж никак прошла. Или, может, меня не захотел приглашать?

– Я не отмечал, – закрыл книгу Васильев. – Не юбилей чай.

– Понятно. Дарвин как? Здравствует? Продолжает совращать молодые неокрепшие умы?

– Слушай, – не выдержал Савва, – ты чего от меня хочешь?

– Чтоб ты хренью этой, наконец, перестал себе голову забивать! Ты мне не кто-то там на лавочке пришёл посидеть. Мы с первых классов вместе, я за твоё будущее отвечаю, в некотором смысле.

– Это каким же образом на тебя такая ответственность-то свалилась?

– Самым обычным. Кто б тебя малахольного из всяких передряг вытаскивал? Кто за тебя всегда горой вставал? Кто на баскетбол, в конце концов, заставил ходить?

– А надо было? Вон в одном матче косяков напорол, во втором вообще в запасе просидел. Кому оно?

– А подумай. Не играй ты в баскет, кем бы ты был? Сереньким отличничком, сидящим в уголочке? Тебя ж тянуть всегда надо было из этого «болота» тухлого.

– Я вот не понимаю – тебя просил кто-нибудь?! Может, мне так лучше было бы?

– Конечно, лучше! Кто ж спорит? Только настоящего мужика из тебя б не вышло. А я к тебе определённые дружеские чувства испытывал, переживал. Хотел, чтоб мы вместе всегда. Как братья, понимаешь? А теперь ты этой эволюцией себе мозги пудришь. Хочешь изгоем стать? Зачем учишься тогда? Дворником работать образования не надо.

– Я уж сам как-нибудь разберусь, хорошо? Это моя жизнь.

– Хрен там! Ты заблудился, и моё дело – тебя из этого леса вывести.

– Это тебе только кажется. Ты, как заколдованный, всё вперёд прёшь, шею повернуть не можешь. Попробуй – лес не так плох.

– Мне дорога нужна, ясно различимая. Я не намерен от дерева к дереву шататься. И тебе не советую.

– Ну и иди! Своей дорогой. А я уж как-нибудь сам...

Андрей посидел с минуту, смотря перед собой невидящим взглядом и собираясь с мыслями, а после повернулся к Савве и хлопнул того по плечу:

– Ладно, давай конкретно поговорим. С примерами. Идёт?

– Ну, попробуй.

– Сейчас я быстро твоей эволюции хребет сломаю! – обрадовался Коржаков. – Вот помнишь, ты говорил, что бог собственноручно не создавал ничего, а только приказывал: воде – рыб произвести, суше – животных и т.д.? Это ж самое настоящее самозарождение жизни по теории... как там его?.. Опарина, кажется!

– Но не совсем ведь: бог всё-таки поучаствовал в процессе.

– Приказом-то?! Великo участие! Не-ет, Савка. Он сказал, а в воде потихонечку молекулы собираться стали сначала в клетки, потом в организмы. Ты мне именно так говорил.

– Но если б не воля бога, ничего бы не возникло!

– Он дал разрешение – процесс и пошёл. Так вот к чему я веду-то. Даже имея божественное разрешение, вода никак не могла из атомов и молекул составить клетку. Это просто невозможно без личного участия бога. Я весь интернет облазил и даже в библиотеке сидел: ни один эксперимент по самозарождению не увенчался успехом. Ни один!

– У них просто не было божественного разрешения. Наивно же думать, что без воли божьей что-то само зародится!

– То есть ты воспринимаешь слова бога как некое магическое заклинание?

– Вроде того. Он сказал – и первичный бульон приобрёл определённые свойства. А когда жизнь зародилась, свойства эти утратились. Чего ж проще?!

– Хитрo! И нашим, и вашим, значит? Не люблю я компромиссы в таких вещах!

– Это не просто компромисс, Андрей. Это всего лишь здравый смысл.

– Мой здравый смысл почему-то говорит, что нельзя усидеть на двух стульях разом. В конце концов, ты полностью переместишься на один из них. И хотелось бы, чтобы это был стул на моей стороне.

– Нет никаких двух стульев. Есть один – новый. На котором мне на удивление комфортно сидеть. Хотя многие и пытаются переманить на свою сторону: кто про собственноручно проведённое богом творение рассказывает, кто про самозарождение. Пора понять, что мне ни то, ни другое не интересно просто. Я не вижу реального смысла в обеих позициях. Они элементарной критики не выдерживают. В отличие от моей.

– Молодец, Савка! – хлопнул его по плечу Коржаков. – Уважаю, когда человек твёрдо стоит на своём. Всё-таки мои труды даром не пропали – становишься мужиком. Но ты смотри, не поддавайся данилкам всяким. Если начнут вещать о самозарождении – вот тебе контраргумент: кирпичи.

– Кирпичи? – удивлённо повёл бровями Васильев.

– Ага. Что, не слышал никогда о теории самозарождения кирпичей? Ну тогда слушай. Вот твои дарвинисты говорят, что жизнь началась со случайно возникшей клетки, так? А возникла она из различных химических веществ. И теперь представь каменную пустыню, посреди которой лежит кусок глины. Прошли дожди, пожарило солнышко, глина размокла, а затем сформовалась в кирпич. Сама, под действием природных факторов. Это, как ты понимаешь, аналог какого-нибудь белка. И вот кирпич-белок лежит годами, сотнями лет – ждёт, пока образуются другие кирпичи и соберутся вокруг этого первого. Потом вдруг налетает буря, смерч или что там ещё, и кирпичи складываются в дом. Само собой, скрепляются они цементом, также возникшим естественным путём. И арматура из железной руды появилась самостоятельно, проросла из земли как травка. И стекло для окон – из кремния выплавилось, и электропровода – из меди. Ведь всё, что нужно – есть в почве. А потом пошло-поехало – выстроился целый город с домами, мостами, дорогами, метро. Вот тебе и клетка со всеми её «фабриками», «транспортными системами» и «информационным центром». А вот теперь ответь мне: не абсурд ли это?

– Ты ещё спрашиваешь?!

– То-то и оно! Самозарождение органики из неорганики – совершеннейший абсурд. Вот в следующий раз своим дарвинистам расскажи про кирпичи: пусть попробуют опровергнуть.

– Да, об этом стоит сказать...

– Итак, что мы имеем? – подытожил Андрей. – Гипотезу о самозарождении и теорию эволюции. Самозарождение – бред, как мы уже поняли. Но в теорию Дарвина ты всё ещё веришь. А подумай, как могут эволюционисты быть правы в одном и неправы в другом? Скорее, они неправы во всём, ведь эти кирпичи просто разбивают их теорию вдребезги. Или я не прав?

– Ты не прав. Никогда такого не было, чтобы из-за одной неверной гипотезы признавали неверными и другие гипотезы тех же авторов, не сильно связанные с первой. Никаких оснований для этого нет.

– Ой, только не надо усложнять. Философ, блин! Что ты их защищаешь постоянно? На тебя столько аргументов уже вывалили, а ты всё своё гнёшь. Эволюция, эволюция... Нет, есть в тебе какая-то червоточинка. Теряешь веру, Савка. Опомнись!

– Ничего я не теряю. Отец Димитрий вот...

– Знаешь, подозрительный он, твой отец Димитрий: вроде православный, однако люди после разговора с ним начинают об эволюции задумываться, а потом – бац! – и вот тебе готовый атеист! Я б на твоём месте поостерёгся с ним дальше общаться – мало ли что? И вообще, возвращайся к истокам – к нашему привычному православию, как все нормальные люди. Мой тебе совет.

– У нас опять разговор по кругу пошёл, не заметил? Ты меня переубедить не сможешь, Андрей. В свою очередь я посоветую тебе открыть глаза и пошевелить мозгами.

– Чтоб как ты? Отступить от веры изначальной? Нет уж, отступником я никогда не был и не буду.

– Помнишь того парня зимней ночью? Он назвал нас рабами. Так вот ты, Андрей, и есть раб. Раб крестов и золотых риз. А я таким быть не хочу. Буду сам всё обдумывать и делать выводы. Без указаний ваших.

– Ну смотри, Савка, – сжал губы Андрей. – Смотри. Отступником решил назваться? Им и будешь. Дело твоё, – он повернулся и зашагал ко входу в здание.

В ответ Васильев только яростно стиснул зубы и сжал в руке книгу.

Тёплый с лёгким ветерком подвечер располагал к лености и неторопливым раздумьям. В такое время совершенно не хочется залезать в автобус и трястись до дома в душной запечатанной коробке. И естественно, Савва сразу же отбросил все мысли об общественном транспорте, решив пройти несколько остановок пешком.

В бунинском сквере близ университета стригли газоны. Запах свежескошенной травы и особенный уют послеобеденного времени пробуждал воспоминания. Все летние месяцы своего детства Савва проводил в деревне на берегу Дона, и сейчас перед ним проносились картинки именно тех беззаботных дней. Вот ему шесть лет, соседи только что привезли целый стог сухой травы для коровы и разгрузили на улице у изгороди. Как можно было удержаться от желания порезвиться в душистом сене?! И Савва со своим приятелем – местным мальчишкой на год младше – тут же бросились штурмовать эту мягкую гору. А очутившись на вершине, затеяли борьбу до того, пока один из них не окажется «на лопатках». Так продолжалось около часа, и ничего в мире не было приятнее для Саввы, чем эта возня на сене. Приятели могли бы кувыркаться в стогу бесконечно, если бы вскоре их не позвали обедать. Но запах сена, восторг от игры, чувство победы, когда противник повержен на спину, навсегда остались в памяти Саввы как один из лучших моментов детства.

Подул ветерок, и картинки рассеялись, растворились в вязком воздухе, оставив чувство лёгкости и необычайной свободы. Свободы от обязательств, условностей и предрассудков, появившихся за то десятилетие, что отделяло Савву от детства. Разве он не может и сейчас поступить так, как хочет, сделать то, к чему призывает не разум, а чувства? Разве не свободен он в своих решениях? И не он ли один в ответе за то, что совершит?

Савва остановился и, достав телефон, позвонил Даниле.

Масловка – район Воронежа, расположенный на самом юге левобережной части города, – вечерами была окутана тишиной, спокойствием и непроглядной густой темнотой. Лишь луна, изредка выглядывавшая из-за облаков, бросала на землю тусклые лучи отражённого света, побуждавшие дворовых собак к ночному пению. Бывшее село было названо в честь воронежского губернатора 18 века – генерал-поручика Алексея Михайловича Маслова, содержавшего там имение. В истории он остался как составитель описания Воронежской губернии, а также как человек, сыгравший не последнюю роль в строительстве Азовской военной флотилии в 1769-1771 годах. Однако Алексей Михайлович не мог и догадываться тогда, что триста лет спустя и даже позже в его селе будут происходить события, имеющие огромное значение не только для Воронежа, но и для всей России.

Около девяти вечера Савва вышел на автобусной остановке посреди Масловки и ещё некоторое время бродил по окрестным улицам, пока не нашёл нужный дом за тёмным дощатым забором. Домик был маленький с невысокой мансардой крытой металлочерепицей. Нащупав у калитки звонок, Савва нажал кнопку. Вскоре где-то за забором громыхнула металлическая дверь, калитка приоткрылась и чья-то тень поинтересовалась, что надо гостю. Васильев назвал себя и упомянул Данилу.

– Заходи, – ответила тень и отворила калитку.

Войдя в освещённую прихожую, Савва смог рассмотреть того, кто его впустил. Им оказался высокий бородатый парень с бритой головой и кольцом в правой ноздре.

– Ну что стоишь? – спросил бородач. – Заходи. Гусляр! – крикнул он куда-то вглубь дома. – Твой пришёл.

«Гусляр? – удивился Савва. – Данила что-ли?» В этот момент в прихожей появился Гусельников:

– Савка! Давай, пошли.

Они вошли в тускло освещённую комнату с невысоким журнальным столиком перед большим угловым диваном, простоявшим тут не один десяток лет: потёртая коричневая в клетку ткань местами растрепалась, и на подлокотнике из-под неё уже выглядывал уголок фанерного скелета. У противоположной стены – комплект старой мебели из нескольких шкафов, под окном – письменный стол. Расположившись на диване и нескольких стульях, разговаривали около десятка человек. На столике в беспорядке стояли большой заварочный чайник и разнокалиберные кружки вокруг раскрытых пачек печенья.

На Савву не сразу обратили внимание. Только когда Данила его представил, разговоры прекратились, а сидевший на подоконнике парень воскликнул:

– Васильев? Ты что ли?

И только когда он вышел на свет, Савва узнал Михаила Гущина – своего одноклассника, которому часто доставалось от Коржакова.

– Ну, здорoво! – протянул тот руку Васильеву. – Обращать нас пришёл? Данил, ты его зачем притащил? На проповеди потянуло?

– Да ладно тебе, Мишка! – махнул Гусельников. – Всё наоборот – я хотел, чтобы мы обсудили вопросы, на которые Савва сейчас ищет ответы, – он бросил взгляд на товарища и оговорился: – Ну, и те, на которые, как ему кажется, он ответы уже знает. Вообще, вы давно с верующими дискутировали без того, чтобы друг другу по морде надавать? То-то! Сегодня есть такой повод: Савва не фанатик и с пеной у рта бросаться на вас не будет. Надеюсь, что сегодня мы все проведём вечер интересно и с пользой.

– Садись к столу, Савва, – положив ладонь на его плечо, сказал давешний бородач. – Наливай себе чаю, отдыхай. Меня Потапом кличут, если что.

– Это его дом, – шепнул товарищу Данила.

Сидевшие на диване подвинулись, освободив Савве место. Кто-то уже налил чай в пустую кружку и подал гостю.

– Ну и какие же вопросы волнуют нашего начинающего биолога? – басом спросил грузный парень неопределённого возраста, еле помещающийся на одном из стульев. – Можешь не отвечать. Самый главный вопрос – это существование бога. Так ведь? Можешь не отвечать. Знаю, что так. Какой имеем базис для дискуссии? Ты веришь в бога, мы – нет. А поскольку в соответствии с научным методом познания доказательства должны приводиться в обоснование каких-либо утверждений, а не отрицаний, то нам было бы интересно выслушать твои доводы в пользу существования бога. Если, конечно, ты пришёл сюда общаться, а не просто с чашечкой чая посидеть.

– Да, конечно, – ответил Савва, – я пришёл не просто так. Мне интересно мнение и точки зрения не только одного-двух человек, авторов книг и статей. И мне хотелось бы узнать, есть ли какие-то ошибки в моих представлениях или наоборот – в представлениях ваших. Что я могу сказать о боге? Я верю, что он существует, и мне кажется достаточно обоснованным его существование. Вы, наверное, знаете о «концепции часовщика»? Я её понимаю так: часы достаточно сложный механизм, и никому бы не пришло в голову, что они могли собраться сами по себе. Должен быть мастер, их создавший. Но это всего лишь часы. Наш же мир – Земля, Вселенная, – на многие порядки сложнее. Можно ли утверждать, что всё это бесконечное пространство с огромным разнообразием миров и законами физики сформировалось само по себе?! Я в это поверить не могу. Должен быть Мастер. В данном случае — это бог. Он создал всё сущее, а оно дальше развивалось само по созданным им же законам. Я, конечно, понимаю, что все мои рассуждения – на уровне домыслов и логических выводов, но, с другой стороны, вы можете фактически опровергнуть мои утверждения?

– Фактами можно опровергать только факты, – откликнулся толстяк. – А когда фактов в доказательство какого-то явления нет, то и опровергать нечего. Бороться с фантазиями непродуктивно.

– Борис, – прервал его Потап, – зачем так сразу «обрубать»? Я бы вот пару слов по поводу часовщика сказал.

– Валяй, – отмахнулся толстяк.

Потап подвинул стул поближе к Савве, наклонился вперёд и, жестикулируя, начал объяснения:

– Понимаешь, Вильям Пейли, который придумал эту концепцию более двух веков назад, не мог быть знаком с теми научными данными, что мы имеем на сегодняшний день. И даже если мы просто поупражняемся в логике, то придём к следующим выводам. Сказав, что часы предполагают существование часовщика, который также предполагает существование своего создателя, своего «часовщика», Пейли совершил огромную логическую ошибку. Почему? Потому что прогрессия на этом не заканчивается. Что мешает нам предположить, что и этому «часовщику» тоже необходим свой «часовщик»? Он ведь тоже неимоверно сложное существо, а значит, не мог возникнуть сам по себе. И к чему мы приходим? К бесконечной прогрессии, к бесконечному числу создателей создателей. Абсурд! Так?

– Ну, это всего лишь умозаключения, – подытожил Савва. – Так можно всё повернуть туда, куда хочешь.

– А что я тебе говорил! – фыркнул Борис Мотылёв. – Фантазии, фантазии...

– Погоди, – улыбнулся Потап. – Мы только начали беседу.

– Савва, – вступил в разговор Данила. – Ты ж сам – большой приверженец логики. Чего тут-то упираться? Никто на тебя давить не будет. Мы просто дискутируем. Послушай дальше.

– Так вот, – продолжил Потап. – Вторая ошибка Пейли в том, что он приравнял искусственное и естественное, часы и часовщика. То есть представил как данность, что естественного ничего в мире нет: все живые существа – искусственно созданные механизмы. Практически, Декарт, только зашедший ещё дальше и отказавший в естественности даже человеку.

– Но согласись, самозарождение жизни – невообразимо сложный процесс, – Савва поставил пустую чашку на стол. – Я не могу себе представить, что даже молекулы нуклеиновых кислот могли собраться сами путём случайного перебора возможных вариантов. Сколько миллиардов лет на это бы ушло!

– Правильно, – пробасил Борис. – Вот ты биолог, а не знаешь такую простую вещь, что природа не какой-то там механик, пытающийся из миллиардов гаек и болтов выбрать подходящие друг к другу, последовательно вынимая из кучи одну деталь за другой. Ты не думал, что природа по-другому действует? Можешь не отвечать. Не думал. Так вот, в так называемом первичном бульоне не происходил последовательный перебор вариантов в каком-то конкретном месте. Вся планета была котлом, где каждую секунду в каждой точке трёхмерного пространства (то есть не только на поверхности, но и в глубине бульона) протекали разнообразные химические реакции. Понимаешь, о чём я? Можешь не отвечать. И вот при таком количестве процессов в единицу времени вероятность возникновения нуклеотида более чем вероятно. От него всего шажок до нуклеиновой кислоты, от неё до РНК – полшажка, а от РНК до ДНК – вообще идти нечего! Природа не антропоморфна, она не ставила цели создать клетку, лягушонка или человечка. Эволюция работала по схеме «что получится». Мы, грубо говоря, случайность. И вот если смотреть с этой точки зрения, то вероятность возникновения жизни естественным путём – просто огромна.

– Вы забываете про второй закон термодинамики, – напомнил Савва. – Любая система, предоставленная сама себе, всегда стремится к увеличению энтропии, то есть беспорядка. Это один из основных законов физики, базис, можно сказать. А вы утверждаете наоборот – что система будет стремиться к самоорганизации, что в ней будут идти процессы синтеза, а не распада. Или у вас и законы природы какие-то другие?

– Хорошо ж ты, Савка, физику учил в школе! – подал голос Гущин. – Ты домой-то приди и загляни в учебник. Там что написано? Закон справедлив лишь для изолированных систем. А Земля уж никак к ним не относится. Взять хотя бы энергию Солнца, которую наша планета постоянно получает и часть её испускает обратно в космос. И живые системы тоже не изолированные, они тоже обмениваются энергией с внешней средой. Более того, неравновесные открытые системы, наоборот, склонны к самоорганизации. Это доказано уже. И давно, между прочим.

– Имеешь ещё какие-нибудь аргументы, Савва? – спросил Мотылёв. – Можешь не отвечать. Вижу, что закончились. И что теперь? Тебе хватило доказательств?

– Нет, не хватило, – стиснув зубы, ответил Васильев. – Это всё так, теории. На практике ничего они не доказывают. Где успешные эксперименты по самосборке клетки? Хотя бы клетки!

– А где взять лабораторию, размером с Землю? – перебил Данила. – Ты хоть думай: то, что могло случиться в первичном бульоне в масштабах целой планеты, может ли случиться в маленькой колбе? Какова вероятность? Да никакой!

– Вот и получается, что доказательств-то у вас никаких. Одни разговоры.

– Повторяю, – вздохнул Борис. – Доказательства должны предоставлять утверждающие существование чего-либо, а не их противники. Разницу видишь?

– Вижу, – буркнул Савва. – Фактов у меня нет. Да и ваши доводы убедительны. Хотя бы и в плане чистых спекуляций. Всё, конечно, разумно, логично. И я это понимаю. Но вот где-то в глубине души чувствую, что бог есть... Как вам объяснить? У меня стойкое ощущение необходимости его существования.

– Как, собственно, и у всех верующих, – усмехнулся Гущин, – что не могут расстаться с идеей высшего «папаши», который всё за них решит, во всём поможет, а когда надо и накажет. С удобной идеей безответственности за свои поступки. Хорошо, конечно, когда некто отвечает за всё, а мы только «пешки», движимые его невидимой рукой! Получилось что-то – бог помог, не вышло – бес помешал. Очень выгодная позиция!

– Ты, Мишка, не прав, – Савва встал с дивана и подошёл ближе к бывшему однокласснику, сидящему на подоконнике. – Каждый верующий отвечает за свои поступки. Отвечает перед богом. А это очень большая ответственность. И не из страха за свою жизнь или душу. Верующий глубоко признателен богу за то, что он нас создал, дал нам возможность жить здесь. Мы уважаем бога за его безграничные возможности, любовь к нам и справедливость. А потому провиниться перед ним – самое страшное, самое позорное дело. Да, я верю в бога, хотя разумом понимаю, что существование его практически невозможно. Я верю, потому что мне это необходимо, это часть меня, часть моей жизни. Я пытаюсь как-то примирить разум и чувства, выстроить некое подобие складной теории. Для себя, для своего спокойствия, чтоб мозг мой не разорвался просто в один прекрасный день! Я будто через речку по мокрым камням прыгаю. И вот нашёл более-менее широкий камень, на котором могу встать двумя ногами, не подскользнуться и не упасть. Хоть некоторое время, хоть чуть чуть. И я не готов пока прыгать дальше. Ясно?

– Пойду я чайник поставлю, – спрыгнул с подоконника Гущин и вышел из комнаты.

Савва в тишине вернулся на диван, но, не просидев и нескольких секунд, поднялся и тоже покинул комнату.

На кухне лампа была выключена. Свет луны, проникающий через незашторенное окно, выхватывал из темноты силуэт Гущина, что стоял у плиты с зажжённой конфоркой под чайником. На фоне окна чётко проступал профиль Михаила с чуть горбатым носом и выступающим подбородком.

Повернувшись к остановившемуся в дверном проёме Васильеву, Гущин спросил:

– Что, пришёл свой монолог продолжать? Не стоит.

– И не собираюсь. Что ты вообще взъелся на меня с первых же минут? Не угодил чем-то?

– Я вам не доверяю. Верующим то бишь. У вас только пропаганда на уме да доносительство. Поэтому надо сразу заранее пресекать все поползновения с вашей стороны. Проповеди у тебя не вышло особо, значит, наверное, завтра доносить побежишь – где мы собирались да о чём говорили. Скажешь, не так?

– Не так...

– И думаешь, я поверю? – сложил руки на груди Михаил. – Вон, я слышал, ты и в Дружину записываться собирался.

– Было дело, – согласился Савва. – Зимой. Но не вышло ничего. Не моё это дело – с повязкой на рукаве ходить.

– Не понравилось, значит. Что ж так?

– Да как сказать? С одной стороны они полиции помогают, порядок охраняют. А с другой – такая из них прёт ненависть к не православным. Я этого терпеть не мог.

– А Коржик продолжает служить?

– Андрей-то? Наверное. Я с ним с февраля не общался. Как поступил в Дружину, так совсем дурной стал. Настоящий фанатик.

– А он и в школе таким был! – хмыкнул Михаил. – Глаза выпучит – и давай кулаками махать. Что с причиной, что без причины. Не помнишь что ли?

– Ну, может быть. Хотя я с ним общался намного больше и видел его в нормальном состоянии чаще. А тебе, наверное, он только таким пучеглазым и запомнился.

– Ага. А ты? Что вдруг к атеизму потянуло?

– Книг умных начитался. Голова от них опухла уже. Не знаю, что и делать, чему доверять. Чёрт меня дёрнул на биофак поступать! Как всё просто было бы, пойди я на исторический или философский.

– Зато к истине приближаешься. Не спорь, – остановил Михаил уж было начавшего возражать Савву. – Умным книгам надо верить. И голова твоя ещё не потеряна для мира, как у некоторых. Так что разуму своему доверяй – он у тебя работает неплохо. Потихоньку всё встанет на свои места. Главное, не форсировать события – чтоб отторжения не случилось.

Засвистел чайник. Гущин отключил газ и снял кипяток с плиты.

– Ты извини, что я с тобой так резко, – похлопал Савву по плечу Михаил. – Пойдём чаю выпьем на брудершафт!

Когда товарищи вошли в комнату, солировал белобрысый паренёк с круглым веснушчатым лицом:

– ..Ну, и в итоге встаёт вопрос: что же такое троица? Почему троица? Почему в неё объединили три такие непохожие сущности: отец и сын – антропоморфы, а святой дух – вообще что-то непонятное? Как так вышло?

– А ты, Лёшенька, не в курсе? – поинтересовалась худенькая шатенка с короткой стрижкой, сидящая в углу дивана в обнимку с подушкой. – Это же как дважды два! Религия еврейская пошла от древних мифов разных восточных народов, а традиции христианства – глубоко патриархальные. Потому в христианстве вместо богини некий бесполый дух. А на самом деле изначально это была полноценная божественная семья: отец, мать и сын. Всё кроется в языке: на арамейском святой дух – Ру?ах, что значит «дыхание», и он – женского рода. Так что женщина это была, жен-щи-на. А потом патриархи всё запутали и сделали отца обычным гермафродитом.

– Слышь, Савка? – махнул рукой Данила. – И тут священники ваши обманули! Если покопаться, то даже в пределах культа можно столько вранья накопать! Не говоря уже о сравнении с научными данными.

– Знаешь, Данила, – ответил Савва, – я прихожу к выводу, что реальное положение дел может сильно отличаться от наших представлений. И не важно, что думают о святом духе люди, – от этого реальная его сущность не изменится и он не исчезнет.

– Ну да бог с ним! – лукаво улыбнулся Гусельников и обратился ко всем собравшимся: – Может, закончим дискуссии на сегодня?

– Я был «за» ещё с самого начала, – громыхнул Борис.

– Тогда наливайте чай, – предложил Потап, – а я пойду бутербродов нарублю. До первого автобуса ещё далеко.

Июль 2043 года. Россия, Воронеж. Крым, Ялта

С самого утра солнце жарило нещадно, и выход из дома на улицу был сродни подвигу пожарных при эвакуации потерпевших из горящего дома. Люди, обливаясь потом и, с трудом переставляя ноги, медленно тащились по своим делам, принимая за подарок судьбы любой теневой участок тротуара.

Савва, проклиная «пробки», въехал на своём «Рено» во двор Кати Пантелеевой, которая уже давно ждала его у подъезда с чемоданом.

– Мы так совсем опоздаем! – бросила Катя, усаживаясь на переднее сидение, пока Савва укладывал вещи в багажник.

– Ну, значит, останешься дома, – улыбнулся Васильев.

– Ах, так ты поэтому не торопишься?!

– Разумеется. Охота мне два месяца здесь без тебя?

– Так приезжай.

– Кто б подарил пару сотен, чтоб квартиру в Ялте снять?!

– Ну, смотри.

– Я и смотрю...

Савва нажал на газ, и автомобиль покатился к домовой арке.

На «Воронеж-III» приехали за десять минут до отхода поезда. Выпрыгнув из салона в полуденное пекло, Савва схватил чемодан и бросился вслед уже скрывшейся за раздвижными дверьми вокзала Катей. Он нагнал её на эскалаторе подземного перехода к перронам.

– Не бойся, – крикнул, – без нас не уедет!

Проводница уже стояла в вагоне и ждала опоздавших. Савва сунул ей билет, быстро занёс вещи в купе и снова вышел на перрон к Кате:

– Всё – чемодан на месте. – Он посмотрел на часы: – Две минуты осталось.

– Ты не грусти, – взяла его за руку Пантелеева. – Два месяца – это не так долго. Быстро пролетят. Ты же понимаешь, что я не могу здесь. Во время учёбы приходилось, а сейчас...

– Я понимаю. Просто...

– Всё, я пошла – сейчас поедет.

Катя чуть дёрнула Савву за руку, а когда он взглянул ей в глаза, быстро приблизилась и поцеловала его в губы.

– Пока, – бросила Пантелеева и исчезла в вагоне.

У Васильева всё внутри сжалось в плотный комок – это был их первый поцелуй. Ну почему она не задержалась хотя бы ещё на пару секунд? Всего на мгновение? Хотя бы один взгляд, одно слово... Ещё один поцелуй... Горячая волна прошла по телу, Савва бросился вдоль вагона и стал высматривать сквозь стёкла Катю. Вот она – у открытого окна. Васильев поднял руку и коснулся протянутой к нему кисти: слов было не нужно – их пальцы всё сказали друг другу сами. Поезд тронулся. Савва сделал несколько шагов, не отпуская Катю, стараясь запомнить гладкость её кожи, её прикосновение. Потом разжал пальцы, остановился и ещё долго смотрел вслед удаляющемуся составу.

В плацкартном вагоне «Воронеж-Симферополь» было шумно. Конец июля ничуть не отличался от его начала: те же жара и духота, отчего тучные пассажиры охали и обливались потом, а дети неутомимо орали, вызывая у соседей головную боль и депрессию.

Савва лежал на верхней боковой и смотрел в окно на волны Керченского пролива, по мосту через который они сейчас проезжали. Стучали колёса, вагон мерно покачивало, и в этой изнуряющей жаре хотелось лежать и дальше, двигаясь как можно меньше.

Скоро он будет в Ялте, а уже вечером увидит Катю. Сколько времени прошло? Больше двух недель, кажется. Хотя они почти каждый день разговаривали по скайпу, встречи Савва ждал больше всего на свете. Он готов был пешком идти в Ялту, лишь бы прикоснуться к своей Кате. Просто прикоснуться, хоть разок...

Всё это время с момента их расставания на вокзале Савва работал на стройке в посёлке Придонском. К концу второй недели осунулся и похудел, но смог накопить денег на два плацкартных билета. Оставшуюся сумму дал отец, однако её едва хватало на три дня проживания в отдельной квартире у Чёрного моря, хотя Васильев всё-таки не терял надежды найти что-нибудь подешевле на более долгий срок, уже оказавшись в Ялте.

В Симферополе Савва сел на автобус, который за час с небольшим домчал его до автовокзала Ялты. Выйдя под палящее солнце, он вместе с другими пассажирами сразу же столкнулся с группой мужчин и женщин разного возраста, предлагающих квартиры и комнаты. Однако торопиться Савва не стал, а, отойдя в сторонку, решил немного оглядеться.

Вокруг туда-сюда сновали отдыхающие с сумками и чемоданами, их встречали и провожали, торговцы экскурсиями зазывали к себе в палатки, местные жители предлагали всем жильё. Рычали автобусы и проезжающие мимо автомобили, женский голос громко и невнятно объявлял посадку на какой-то рейс.

Оглядывая привокзальную площадь, Васильев не сразу осознал, что скользнул взглядом по знакомому силуэту. Присмотревшись, он увидел в тени стеклянной громады автовокзала у одного из киосков Катю в лёгком цветном сарафане, которая пристально смотрела на своего друга и, видимо, ждала, когда тот её заметит.

Савва подхватил с земли сумку, улыбнулся и, помахав Кате, поспешил к ней. Встретившись на полпути, они обнялись, но когда Савва захотел поцеловать подругу, та уткнулась лицом в его плечо, а затем отстранилась и потянула его за руку:

– Пойдём – я тебе уже квартиру нашла.

– Квартиру? – засомневался Васильев. – Это дорого, наверное. Я-то на комнату рассчитывал. Сколько за сутки?

Катя ответила.

– Это ведь всего на четыре дня! – воскликнул Савва. – Я лучше найду комнату. Зачем мне целая квартира?

Тут Пантелеева остановилась, повернулась к Васильеву и так сурово на него посмотрела, что тому ничего не оставалось, как заткнуться и молча следовать за подругой.

Они долго шли вдоль реки по Киевской улице пока не свернули на Карла Маркса в двух шагах от набережной и остановились у дома с металлической лестницей на второй этаж.

– Вот здесь ты будешь жить, – сообщила Катя. – Наверху. А я – в соседнем доме. Пошли.

Квартирка оказалась маленькой, но чистой. Кухни не было, а мойка и плита стояли в коридоре недалеко от входной двери. В комнате – двуспальная кровать, стол, тумбочка и телевизор с кондиционером, закреплённые друг под другом на стене.

– Ну как? – улыбнулась Пантелеева, сев на кровать. – Нравится?

– Ещё бы! – присел рядом Васильев. – А деньги-то кому отдавать?

– Мне. Это квартира подружки моей тёти. Я ей передам. У тебя билет обратный есть?

– Конечно. Я планировал здесь пять дней провести в комнатёнке какой-нибудь. А теперь что – на вокзале ночевать перед отъездом?

– Я с этим разберусь – не беспокойся, – махнула рукой Катя. – Валечка, подруга тётина, – очень отзывчивый человек. Неужто не разрешит денёк бесплатно пожить, если уж деваться некуда?!

– Хорошо бы... А тётя знает, что я приехал? Как она вообще к этому отнеслась?

– Она в контрах с мамашей моей. Потому и одобряет всё, что той бы встало поперёк горла. Жила б в Воронеже, точно бы на митингах антиправославных пропадала. – Катя блаженно вздохнула: – Здесь вообще красота: никаких тебе дружинников, никакой пропаганды. Полуостров свободы от религии! Думаю, потому, что в Крыму много татар живёт. Не с руки тут властям поддерживать радикалов православных.

– Это, наверное, неплохо. Учитывая то, как ведут себя всякие коржаковы у нас дома. – Савва лукаво улыбнулся: – Полуостров свободы, говоришь?

Он придвинулся поближе к Кате и наклонился, чтобы поцеловать.

– Э! – строго одёрнула она Васильева и встала с кровати. – Что это ты делаешь? Пошли гулять лучше: покажу тебе город.

Четыре дня пролетели незаметно. Хозяйка квартиры, как и предполагала Катя, оказалась интеллигентной и мягкой женщиной, вошла в положение Саввы и разрешила ему пожить бесплатно до отъезда.

Хотя они были вместе целыми днями, Савве так и не представился случай остаться с Катей наедине: постоянно находилась некая причина, что заставляла их либо быть среди людей, либо расставаться. У него кружилась голова и разбегались мысли, когда они с Катей прогуливались, взявшись за руки, по вечерней набережной мимо живых статуй и музыкантов в экзотических нарядах, или когда он обнимал её на скамейке в ботаническом саду среди голубых и кремовых роз, но с самого первого дня Савва чувствовал какую-то напряжённость в их с Катей отношениях, её странную холодность и сдержанность, что окутывали будто прозрачная эластичная оболочка, позволявшая двигаться, говорить и держаться за руки, но мешающая полноценному контакту.

Савва ощущал этот барьер и в Алупке, где прятались от жары в тенистом парке с лебедиными прудами и осматривали необычный дворец, северная часть которого выполнена в мрачном готическом стиле, а южная, обращённая к морю, в восточном – с арабскими орнаментами и вязью над центральным порталом. И даже в Ялтинском зоопарке, где общение с животными на первый взгляд сблизило Катю с Саввой более прежнего. Они вместе кормили яблоками медведя, трепали по загривку верблюдов и угощали бананами шимпанзе через прутья решётки. Кто-то умудрился протиснуть в клетку бутылку газировки, и один шимпанзе, схватив её, забрался на полку внутри клетки, заправски отвернул крышку и выпил содержимое, сжимая и скручивая бутылку ради последних капель. Такое поведение примата вызвало бурную радость среди зрителей и, казалось бы, разрушило барьер между Саввой и его подругой. Он обнял её, ощущая приятное тепло её тела, и так они наблюдали за шимпанзе, смеялись и комментировали их действия.

Но по возвращении в город всё снова встало на свои места: Катя стала задумчивой и отстранённой. И как изменить эту ситуацию Савва не знал.

Вечером накануне отъезда Васильев купил большую пиццу с курицей и ананасами и бутылку красного массандровского «Бастардо» – он хотел в этот последний ялтинский день наконец-то разобраться в их с Пантелеевой отношениях и расставить все точки на «i».

Катя пришла в том самом сарафане, в котором встречала Савву на автовокзале. Она была немного напряжена, но глаза её лукаво и завораживающе блестели, и Савва понял, что и Катя ждёт многого от этого вечера.

Под приятную электронную музыку они выпили вина, поели, поболтали ни о чём. Васильев налил ещё и, пересев из кресла на кровать рядом с Пантелеевой, протянул ей бокал:

– Выпьем за нас, за наши отношения. За то, чтобы в сентябре, когда ты вернёшься, между нами всё было по-прежнему.

Катя отпила глоток и поставила бокал на стол.

– Савва...

– Подожди, – перебил он, тоже избавившись от бокала. – Все эти пять дней я не понимал, что происходит, я чувствовал, что с тобой что-то не так. Я думал, может быть, я себя как-то не так веду. Не знаю. И вот сегодня последний день, а я так ничего и не понял. – Савва сжал катину ладонь в своих: – Расскажи, что с тобой.

– Мне трудно это всё сформулировать... Я не смогу, наверное, объяснить. Я приняла решение, но не окончательно. Я пока сомневаюсь...

– Какое решение?

– Не спрашивай. Я не могу сказать, понимаешь? Пока всё не будет так, как должно...

Савва придвинулся и обнял Катю:

– Я... Я люблю тебя. Мне тяжело видеть, как ты постоянно где-то не со мной. Катя, я люблю тебя.

Он поцеловал её в шею и чуть прикусил мочку уха с янтарной серёжкой в ней.

– Подожди, Савва...

– Что? – прошептал он ей на ухо.

– Ты ничего не забыл?

– О чём ты?

– Как на всё это смотрят Святые отцы?

Савва отстранился и выпустил Катю из объятий.

– Обязательно вспоминать об этом сейчас?

– Именно сейчас. Как раз самый момент.

– Спасибо, – с досадой бросил Савва. – Момент удачней некуда.

Катя пристально посмотрела ему в глаза:

– И вот поэтому мы с тобой продолжим разговор в Воронеже. Когда я вернусь. То есть в сентябре.

– Даже так! Но почему?

– А ты подумай до осени. Потом поговорим и увидим, понял ли ты причину. – Катя встала и, улыбнувшись, взяла Савву за руку: – Всё. Пойдём к морю.

Пока они шли в вечернем сумраке к набережной, у Кати по щекам ручейками текли слёзы. Но Савва их так и не заметил.

Август 2043 года. Россия, Воронеж

Савва с нетерпением ждал приезда Кати. За весь август они связывались по скайпу всего четыре раза, и каждый разговор всё больше убеждал Васильева в том, что теплоту отношений вернуть будет нелегко. Катя была сдержана и отстранённа: описывая события в Крыму, не пыталась задержаться на деталях, как раньше, не ожидала от друга эмоционального отклика, а будто зачитывала отчёт. Да и на слова Саввы реагировала слабо, отвечая только «хорошо» и «понятно». Попытки обсудить отношения обрывала резко и настаивала на том, что подобные разговоры следует отложить до сентября.

Они встретились на вокзале 30 августа. Савва помог вынести из вагона чемодан и сумку. После того, как в суматохе бросили друг другу «Привет!», обниматься на перроне было уже как-то не к месту, и Васильев, закинув сумку на плечо, покатил за собой чемодан к подземному переходу.

Вынырнули из прохлады в жаркий душный августовский вечер на парковке. Пока Савва укладывал вещи, Катя села на заднее сидение. Оказавшись в машине, Васильев этому удивился, но спрашивать не стал. Он просто повернулся к подруге и посмотрел ей в глаза.

– Поехали, Сав, – попросила та.

– Катя, – взял её за руку Васильев, – что случилось? Объясни.

– Не сегодня, – Пантелеева отвернулась к окну. – Я устала, Савва. Давай отложим? Отвези меня домой. Просто отвези.

– Хорошо. – Савва от досады сжал зубы и запустил двигатель.

На следующий день Васильев ждал подругу в сквере у Института искусств на скамейке под пышной катальпой, которая хоть немного спасала от жарящего солнца. Катя пришла в длинной свободной юбке и лёгкой белой блузе. На плече – матерчатая крымская сумка ручной работы с вышивкой.

Савва встал навстречу подошедшей подруге и, ничего не говоря, обнял её. Поцеловать не решился, только прижался щекой к её щеке, наслаждаясь запахом духов и близостью любимого человека. Катя не оттолкнула его, не вырвалась из объятий, только через минуту сказала: «Хватит, Савва. Всё».

Они опустились на скамейку.

– Катя, – начал Васильев, – ты целый месяц не хотела со мной нормально поговорить, и я не мог ничего сделать, потому что скайп легко выключается при желании. Сейчас уже «выключить» ничего не получится, а поэтому давай всё чётко разложим по полочкам. Что не так? Что мне нужно сделать, чтобы наши отношения восстановились? Или уже не получится?

– Ну, если ты хочешь прямого ответа, то меня волнует твоя религиозность. Да, ты не такой как эти фанатики церковные, но в то же время и не свободен окончательно. Всё у тебя какие-то ограничения, какие-то рамки. Зачем тебе это? Зачем тебе бог? Неужто нельзя жить, просто руководствуясь правилами приличия и светской морали? Почему обязательно нужно держать в уме «карающий перст» где-то там на небесах?! Без него никак?

– Ты не так это воспринимаешь, потому и задаёшь такие вопросы, – принялся объяснять Савва. – Бог не просто переменная, которую можно сократить для простоты уравнения. Нет. Я убеждён в его существовании, для меня он реален. Как я могу взять и абстрагироваться от его реальности? Конечно, я оспариваю общепринятую точку зрения с сотворением всего и вся, без эволюции и пр. Но в самом существовании бога я не сомневаюсь.

– В этом вся и проблема, Савва, – Катя взяла его за руку и сжала для пущей убедительности. – Тебе не кажется, что ты выбрал довольно шаткую позицию? Ты будто круглый камень на вершине горы, на самом кончике – в любой момент можешь покатиться в ту или другую сторону. Сам ты думаешь, что твоё мировоззрение абсолютно иное, отдельное от других и равноправное им. Но это не так. Оно просто переходный этап между верой и атеизмом. Камень на вершине горы. А я не хочу всю жизнь балансировать на горном пике и гадать, куда ты покатишься.

– Что ты предлагаешь?

– Скатись уже куда-нибудь, чтобы можно было понять, как с тобой общаться. Перестань быть промежуточным звеном.

– Думаешь, это легко? – усмехнулся Савва. – Думаешь, так просто отказаться от убеждений, которые выстраданы, вымучены, вдоль и поперёк передуманные? Раз, махнул рукой – и всё, другой стал? Нет, не так всё. Не бывает так.

Васильев молчал и пытался думать, но голова налилась свинцом и мысли упорно не хотели выстраиваться в ряд. Вдруг Катя сказала:

– Я хочу пойти на ваше собрание. Ты проведёшь меня?

Сентябрь 2043 года. Россия, Воронеж

Савва вошёл в комнату с только что вскипевшим чайником в руке. Сегодня у Потапа собралось не так много народа – всего шестеро: они с Катей и Данилой да ещё пара человек, не очень знакомых Савве. Мест, где можно удобно расположиться, было достаточно, однако пока Васильев ходил за кипятком на диван рядом с Катей примостился Данила и, наклонив голову, внимательно слушал, что тихо рассказывала ему Пантелеева.

Заметив друга, Гусельников тут же пересел на стул, взял кружку и отхлебнул уже остывшего чая. Савва поставил чайник и спросил у Кати:

– О чём это вы тут беседовали тихонько?

– Ни о чём компрометирующем, не беспокойся, – улыбнулась ему Катя.

– Друзья, – обратился ко всем собравшимся Данила, – вас никогда не посещала мысль, что верующие не желают расставаться с идеей бога, боясь потерять свою исключительность? Они полагают, что, будучи сотворёнными самолично богом по его образу и подобию, приобретают право быть выше других животных, и гордятся своим происхождением. А если из их картины мира бог выпадет, то и гордиться станет нечем. Они будут словно остальные жалкие зверушки, чего совсем не хочется. Но верующие на самом деле не представляют, что и без бога есть, чем гордиться.

– Ну-ну, Гусляр, потешь наше самосознанье, – хмыкнул один из гостей.

– Ещё Дарвин говорил: «Когда я представляю, что все существа – это прямые потомки немногих существ докебрийской эпохи, они облагораживаются в моих глазах». Сильно сказано, да? А теперь представьте, что каждый из нас – это звено бесконечной цепочки наших предков, которая тянется через векa до самого первого организма, первой клетки. Ни один из предков не был уничтожен вирусом, не раздавлен динозавром, не съеден хищником, не погиб на войне! Миллионы существ вокруг умирали, не оставляя потомства, а наши предки умудрились продолжить род. Это просто непостижимо, если окинуть мысленным взором всю цепочку! Как можно этим не гордиться?! А верующие выдумывают искусственную причину.

Даже в твоей системе мира, – обратился Данила к Савве, – когда эволюция дошла до человека, бог вложил в него душу. И только в этом оказалась его исключительность. Не так что ли? Но ведь мы с тобой и так исключительны без этой нелепой надстройки. И каждый человек, живущий сейчас, тоже. В нас – можно сказать, лучшие гены нашего вида, гены тех, кто победил в естественном отборе, выиграл в борьбе за существование. Мы – неимоверно сложно устроенные потомки той первой РНК, что научилась реплицироваться, потомки того коацервата, что смог размножиться! Это ли не великая вещь?!

– Да я с тобой не спорю, Данила, – ответил Савва. – Всё так. Но, согласись, тяжело ощущать на себе такой груз прошлых поколений? Сразу чувствуешь, что чем-то им обязан, да?

– А ты хочешь без обязательств жить? Обрубить концы и с чистого листа? Так легче, конечно, но природа-то устроена по-другому: любое существо рождается, чтобы либо умереть, либо размножиться и умереть. Это жёстко и даже как-то унизительно, но другого не дано. А все наши метания тут, в том числе и придание себе исключительности с помощью религии, – наши выдумки для скрашивания бытия. Понимаю, что принять это трудно и совсем не хочется, но это и есть реальность.

– Блин, Данила, ты загнался, – вставил один из гостей. – Где цель жизни? Я её пытаюсь найти постоянно, а ты мне тут про родить и умереть. Я не согласен. Мне цель нужна.

– Цель – она для здесь и сейчас. У каждого своя. Та, которую он себе придумает. Все мы играем в игры всю жизнь и ставим себе цели в соответствии с правилами этих игр. Ничего более. И никакого возвышенного смысла жизни, кроме того, что я уже озвучил.

– И тебе хочется жить в таком мире? – спросила Катя. – Размножиться и сдохнуть?

– Всё – прах, Кать. Охвати все миллиарды лет эволюции до нас и те столетия, что будут потом: что твой личный выдуманный смысл жизни по сравнению с ЭТИМ?! Ты знаешь, в чём был смысл жизни какого-нибудь Петрушки из пятнадцатого века? Или даже ныне здравствующих бобров из Графского заповедника? И о твоём никто не узнает. Истории планеты Земля, а уж тем более Вселенной, наплевать на него. Главное – поддержание существования вида, популяции. И то, что мы непосредственно участвуем в этом процессе, что наши предки не подохли бездетными, уже даёт повод гордиться – мы пишем историю. И можем сделать многое для дальнейшего выживания вида.

– Я не кролик, – ответила Пантелеева. – И не коллективистка. Выживание популяции в целом меня мало интересует. Меня больше интересует моя жизнь и весь этот бардак вокруг, с которым надо что-то делать.

– Так это и есть тот процесс, о котором я говорю! Думая об улучшении своей жизни и избавлении от бардака, ты борешься за выживание вида. Это ж просто! Вообще все наши действия в мире способствуют в той или иной степени либо уничтожению, либо выживанию популяции. Только мы обычно об этом не думаем.

Потап схватился обеими руками за голову:

– Данила, кончай. У меня сейчас голова взорвётся от твоих умозаключений. Это ж, блин, вообще! Ночью такое нельзя рассказывать. Картина мира рушится просто.

– Ладно, – встал Гусельников, – пойду бутербродов настрогаю: чё-то жрать захотелось.

– Я помогу тебе, – предложила Катя, – а заодно и спрошу ещё кое-что.

Они вышли из комнаты.

«Если таким образом он пытался мне внушить необходимость отказа от идеи бога, – подумал Савва, – то ошибся. Бог нам нужен не только, чтобы чувствовать свою исключительность. И даже совсем не для этого. Он – наша совесть, высшая справедливость, тот, перед кем мы все ответим там. Нет, Данила, бог крайне необходим людям. Иначе направление сбивается».

Васильев взял кружку – пусто. Он встал и, остановившись в дверном проёме, выглянул в коридор. На кухне при тусклом тёплом свете бра разговаривали Катя и Данила. На столе – нарезанный хлеб, распакованный сыр, рядом – нож. Катя стояла у раскрытого окна, облокотившись о подоконник, а Данила, отчаянно жестикулируя, втолковывал ей что-то о популяции, Вселенной и смысле жизни.

Савва криво усмехнулся и вернулся к столу.

Войдя во двор своего дома, Савва увидел на одной из скамеек отца. Было раннее туманное утро и Леонид Владимирович, вероятно, ждал сына, желая поговорить вне квартиры. Васильев подошёл к отцу и сел рядом:

– Доброе утро.

– Доброе, сынок. Где ты опять был всю ночь? – Леонид Владимирович говорил спокойно, не повышая голоса.

– У друга. Он в Масловке живёт – транспорт оттуда вечером не ходит, ты ж знаешь. Вот до утра и остаюсь.

– Ты осторожнее с этими ночёвками. – И добавил через секунду: – Я же всё понимаю, Савва.

– Что ты понимаешь?

– Вчера мой сослуживец отозвал меня в сторонку у буфета и спросил, не с атеистами ли связался мой сын.

– Какое ему до меня дело? – прошипел Савва. – В следующий раз скажи, что научная работа у меня по дарвинизму.

– Да им всем плевать! – не сдержался отец. И снова тихо: – Ты пойми, так нельзя.

– Научную работу делать нельзя? Может, мне вообще из университета уйти?

Леонид Владимирович положил руку на колено сыну и сжал, призывая успокоиться.

– Когда ты родился, – начал он, – были очень сложные времена. Многие повылетали с работы из-за своих взглядов. И тогда я принял решение: мы с твоей мамой крестились и окрестили тебя. Мне пришлось это сделать, чтобы остаться на своей должности, чтобы не стать нищим, чтобы вырастить тебя в нормальной семье. Мы ходили в церковь, исповедовались, тебя воспитывали с пелёнок православным. И всё для того, чтобы в будущем у тебя не было проблем. Я предал свои взгляды, предал себя, потому что у меня была семья. Я обязан был так поступить.

– У меня нет семьи, я имею полное право строить свою жизнь, как пожелаю.

– Ты живёшь с нами, – оборвал отец. – Сейчас твоя семья – это мы. Ты о нас подумал? О нашей работе, о будущей пенсии? Я думал о тебе, когда крестился. Теперь твоя очередь.

Леонид Владимирович похлопал сына по колену, встал и пошёл к подъезду. Савва, хмуро уставившись в асфальт под ногами, остался на скамейке под лучами едва показавшегося над крышей дома яркого солнца.

Октябрь 2043 года. Россия, Воронеж

Университет гудел с самого утра. Все обсуждали московские события этой ночи: террористами был уничтожен штаб Православной дружины. Погибло более десятка человек. Противостоять вооружённым нападавшим было невозможно, ведь члены дружины имели право носить только дубинки и газовые пистолеты. Нескольких застрелили, а остальных взорвали вместе со зданием.

Высказывались версии о причастности как мусульман, так и атеистических групп. Идя по коридорам ВГУ, Савва услышал множество гневных слов в адрес и тех и других. В воздухе стояли тревога и ожидание чего-то экстраординарного.

Савва отыскал в аудитории Данилу и сел рядом.

– Что думаешь? – спросил тот.

– А что думать? Не нравятся мне эти лица в коридоре. Просто так это не пройдёт.

– А мусульмане наши не пришли сегодня. Одни мы – дураки, припёрлись.

– Мы-то причём? – раздражённо бросил Савва. – Мы что ль взорвали крестоносцев этих?

– Посмотришь ещё. Коржаков вон у двери так и сверлит нас взглядом, видел? Держись рядом, если что.

Прозвенел звонок, но лектору понадобилось ещё минут пять, чтобы успокоить аудиторию. На экране одна за другой появлялись физические формулы, чертились какие-то графики, но мало кого в зале они занимали в этот момент. Вдруг из динамиков под потолком раздался суровый голос диктора:

– Внимание. Просим всех преподавателей прервать занятия. Прослушайте выступление протопресвитера Алексея по поводу ночного нападения на штаб Православной дружины в Москве.

В зале все замерли в ожидании. Наконец, трескучий голос протопресвитера обратился к слушателям:

– Православные! В этот скорбный для нас и всей русской православной церкви час...

Савва слушал речь священника, и с каждой минутой в нём росло чувство – вот оно, начинается! Мир уже не будет прежним. Протопресвитер говорил о душах погибших, об их героизме, о вселенском зле, заключённом в террористах, «кем бы они ни были», о необходимости всеобщего единения и отпора врагам веры.

– ...Мы призываем вас сделать всё, чтобы жизнь православная трагически не обрывалась, чтобы мир и безопасность нашего народа были надёжно защищены! Кто «не берёт креста своего и не идёт за мной, меня не достоин», сказал господь. От вас и только от вас теперь зависит будущее церкви и народа нашего. Да пребудет с вами господь!

Зал взревел, студенты били кулаками по креслам, топтали пол. Многие вскочили с мест и что-то кричали. Людская лавина двинулась к дверям, не обращая внимания на беспомощного лектора, одиноко стоявшего за кафедрой и даже не пытавшегося что-либо возразить.

Данила с Саввой смешались с беснующейся толпой и вскоре оказались в коридоре, куда вывалили студенты и из других аудиторий. Во всеобщей неразберихе они протиснулись к лестнице, спустились на первый этаж и благополучно покинули здание.

Ноябрь 2043 года. Россия, Воронеж

С момента московских событий начала октября Савве стало неуютно в университете. Когда он появлялся на общих лекциях, однокурсники презрительно косились в его сторону и кто-нибудь, бывало, цедил сквозь зубы «Отступник!» или «Сатанист!»

Савва уже давно не посещал собрания у Потапа: все договорились переждать «острый период воспаления» православных чувств. Однако студенты и так раньше догадывались, что дружба с Данилой – это дружба не просто одногруппников и игроков одной баскетбольной команды, но и единомышленников. Теперь же все догадки вылились в открытые обвинения. Втолковывать что-то смысла не было – никто не хотел от Саввы объяснений или оправданий. К счастью, до столкновений дело не доходило, но каждый день Васильев шёл в университет готовый ко всему.

С Катей пока тоже не ладилось: они виделись на лекциях, разговаривали, но встречаться в свободное время Пантелеева отказывалась до тех пор, пока Савва не забудет о Всевидящем и Всезнающем. Васильев злился и мучился, но переступить через себя не мог. Срабатывали появившиеся ещё прошлой зимой и окрепшие за год упёртость и желание делать всё наперекор.

Не проходило и нескольких дней, чтобы в городе не случалось чего-нибудь экстраординарного с участием православных дружинников или просто религиозных фанатиков. Исчез один из активистов дарвиновского движения, выйдя в магазин за хлебом. Сожгли машину преподавателя биологии медицинской академии. Группа подростков избила военного лётчика, не пожелавшего зайти в церковь помолиться. Прокатилась волна задержаний атеистов дружинниками: в полиции их оставляли на один-два дня якобы за хулиганство, а потом отпускали. Но даже один лишь факт проведения ночи в ИВС сильно сказывался на и без того зыбком положении атеистов в их рабочих коллективах. Начались увольнения.

Как-то на большой перемене Савва столкнулся в холле университета с двумя знакомыми по потаповским собраниям. Они предложили ему вместе пообедать в соседнем кафе.

– Ты уже видел Ленина на площади? – спросил один из парней у Васильева, когда троица спускалась по лестнице к выходу.

– Конечно, я ж там утром проезжаю.

– Вот сволочи! Памятник им виноват. По телевизору вчера показывали митинг этот: подкатили пожарную вышку и оттуда пару вёдер краски выплеснули. Памятник красный весь стоит, а толпа радуется.

– Некоторые, кстати, яйцами даже кидали, – добавил другой парень.

Вышли на улицу.

– Отмывать, наверное, не будет никто, – предположил Савва.

– Да какой там...

Вдруг откуда-то слева крик: «Вон они!» Савва не сразу сообразил, что это о них. Один из его знакомых бросился в сторону, но споткнулся и упал. Васильев повернулся влево и тут же получил удар ногой в грудь. Рухнув на асфальт, он уже не видел, что стало с его товарищами. Под градом пинков Савва успел перевернуться на живот, закрыв голову руками. Его пытались развернуть, и когда это на мгновение удалось, кожаный ботинок ударил Васильева по зубам. Мысли спутались, руки, защищавшие голову, ослабли. Откуда-то издали долетел знакомый голос: «Этому достаточно! Хватит!»

Декабрь 2043 года. Россия, Воронеж

В больничной палате рядом с кроватью Саввы сидели Катя и Данила. Единственный сосед, готовящийся к выписке, вышел в коридор, чтобы не мешать друзьям разговаривать.

Как попал в больницу, Савва не помнил – пришёл в себя уже в палате. Родители оплатили трёхместную, так что Васильев выздоравливал в относительном покое. По прошествии нескольких дней он уже мог вставать, но до сих пор был ещё слаб.

Катя говорила об участившихся драках в городе, о поджогах машин, погроме в кафе на проспекте Революции, где собралась компания атеистов, а выследившие их фанатики набросились прямо внутри заведения. Чтобы немного разрядить атмосферу, Данила рассказал забавный случай. Савва рассмеялся, но тут же прикрыл рот ладонью – он стеснялся сломанных передних зубов. Мысли о них не покидали Васильева целыми днями: и когда улыбался, и когда не мог откусить кусок хлеба, и когда шепеляво произносил слова. Каждый раз он злился, думал о протезах, но понимал, что быстро их не поставят, и это злило его ещё больше.

Наконец, друзья собрались уходить. Данила попрощался и вышел. Савва взял Катю за руку, сжал её ладонь в своих, посмотрел в глаза. Он не сказал ничего, но Пантелеева всё поняла по взгляду, в котором смешались благодарность, нежность и надежда. Когда Савва потянул её к себе, Катя не поддалась, сказав мягко:

– Не надо, не сейчас. Мне пора.

Она высвободила руку, наклонилась и поцеловала Васильева в щёку.

– Выздоравливай.

После ухода друзей Савва лёг и уставился в потолок. Не хотелось ни о чём думать, ничего делать.

Сколько он так пролежал, не известно. Заскрипела дверь, но Васильев не повернулся, подумав, что это наверняка вернулся сосед.

– Ну, здравствуй, Савка, – раздался голос Андрея. – Выздоравливаешь?

Савва еле сдержался, но не повернулся и не ответил. Коржаков подошёл, сел рядом. Положил на грудь Васильеву лист бумаги:

– На – почитай. Полезно будет.

Тот взял лист, поднёс к глазам, выхватил несколько фраз: «...согласно новому закону о запрете пропаганды атеизма и эволюции...», «...жёстко пресекать все выступления...», «...увольнение...арест...». Потом сел и прочитал листовку полностью. В голове пронеслось: «Что же теперь будет?»

– Ну, ты понял, что вы... они проиграли? – подал голос Андрей. – Теперь, когда пропаганда атеизма запрещена, ты будешь продолжать их поддерживать?

– Буду, – твёрдо ответил Савва.

– Дурак! – Коржаков поднялся, обошёл кровать и встал напротив Васильева. – Они же вносят раскол в наше общество, как ты не понимаешь?! Страна, народ никогда не будут едины, пока существуют такие отщепенцы. А нам надо идти вперёд, развиваться, строить светлое будущее, наконец! Ты что, против этого?

– Если это ваше будущее, то против.

Андрей хлопнул ладонью по спинке кровати, подошёл к окну и снова повернулся к приятелю:

– А помнишь, Савка, как мы ловили сатанистов в лесу?

– И не поймали.

– Ну и что? Пролазили там до самого вечера, потом тропинку в темноте еле нашли. Вот было время...

– Сейчас всё изменилось, Андрей.

– Но ведь можно вернуться назад. Всё будет как прежде. Было у тебя временное помешательство, ну и ладно. С кем не бывает? Савка, а?

– Понимаешь, Андрей, не те методы выбрала наша церковь. Воздействовать надо на разум, а не на тело. Не кулаком вбивать веру, а разговором и убеждением. Вот по этому пути я бы пошёл с тобой. А так – нет, извини уж. Тут я – пас.

– Чудак! – воскликнул Коржаков. – Да если ж с каждым разговаривать, всей жизни не хватит. А страну надо сейчас поднимать. Не завтра, не следующим летом, а сегодня. Не хотят жить в поставленных рамках – их дело. Пусть уматывают за границу. Или в тюрьму. А сопротивляться будут – и кулаком можно, и палкой. Да. Такие времена, Савка. Что участвовать в войне не хочешь, я понимаю: с детства ты малахольным был. Но за этих-то что цепляешься? Тоже хочешь палкой по хребту получить?

– Принцип важнее. Они все не заслужили того, что вы с ними делаете. Я так считаю. И в этой войне буду на стороне справедливости.

– Значит, палки попробовать хочешь? – процедил Андрей. – Не хватило, видать. Ладно, дальше с тобой говорить смысла нет. Ума, смотрю, не прибавилось. Сам ещё прибежишь, да поздно будет. Пока.

– А ты ведь тоже там был, – твёрдо проговорил Савва вслед выходившему в открытую дверь Андрею.

Тот резко обернулся, и Васильев увидел в его глазах понимание смысла сказанной фразы. Коржаков не ответил. Лишь хлопнул за собой дверью.

Январь 2044 года. Россия, Воронеж

Новый ‘44 год в Воронеже отмечали с размахом: повсеместные митинги, гуляния и крестные ходы во славу церкви и светлого будущего страны. Отмечали назначение в новогоднюю ночь премьер-министром лидера партии «Православная Россия» и рождественский подарок властей Православной дружине – присоединение их к полиции в качестве особого подразделения со всеми полномочиями. Савва, как и большинство атеистов, старался в эти дни без лишней надобности на улице не появляться: от пьяных дружинников, полицейских и православной молодёжи всего можно было ожидать.

Поздним субботним вечером 9 января, в самый разгар рождественских святок, Савве позвонил Данила:

– Минивэн твой свободен сейчас?

– А что?

– Рассказывать долго. Бери и приезжай в универ, к служебным воротам. Там объясню.

Пока Савва одевался, в комнату зашёл отец:

– Ты куда?

– В университет попросили приехать. Я «Ладу» возьму.

– Зачем?

– Там перевезти что-то нужно в другой корпус.

Леонид Владимирович посмотрел пристально на сына и вздохнул:

– Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.

Савва промолчал.

Ворота открыл Данила, впуская минивэн внутрь. Двор практически не освещался: только у самого въезда горел фонарь. Савва вышел из машины:

– Что случилось?

Гусельников хлопнул друга по плечу:

– Пошли, по пути всё расскажу.

– А охранники где? – покосился Савва на сторожку с тёмными окнами.

– Не наше с тобой дело.

Они вошли в здание.

– Идём в библиотеку – там Нелюбов ждёт. В общем, такое дело: в понедельник приедут изымать эволюционистскую литературу. Что с ней будут делать – не знаю. Сжигать, наверное. Надо все особо ценные книги погрузить к тебе в машину и вывезти.

– Куда?

– У Трофа спроси.

Войдя в библиотеку, друзья сразу натолкнулись на деловитого Нелюбова:

– Савва, – начал профессор без лишних преамбул, – я надеюсь на вашу помощь. Книги надо спасти обязательно.

– Трофим Сергеевич, а куда везти-то их?

– Пока не знаю, – задумчиво проговорил Нелюбов, пролистывая каталог на служебном сенсорном экране. – Главное – погрузить, а куда везти – разберёмся позже. Сейчас составлю список, и начнём.

– Трофим Сергеевич, список не готов ещё? – Из-за стеллажей с книгами вышла Катя, чем немало удивила Савву:

– Ты как здесь?

– Так же, как и ты – книги спасаю.

– А ещё кто-то будет?

– Да, должны ребята подойти – помочь грузить.

– А везти, значит, некуда? – переспросил Савва.

– Пока нет. Но мы что-нибудь придумаем, – отмахнулась Катя.

– Так, – отрезал Васильев и положил ключи от машины на стол. – Грузите без меня. Я скоро, – и выскочил из библиотеки.

– Куда ты? – крикнул ему вслед Гусельников.

– Грузите, – прокричал в ответ Савва.

Через час к тем же университетским воротам подбежал Савва и увидел, что его ждали: из темноты под свет фонаря вышла Катя. Открывая створки, сказала:

– Ты долго. Куда бегал?

– Домой, – он вошёл внутрь. – Погрузили? Нет?

– Почти. Тебе ещё достанется.

Они вместе закрыли ворота и под хруст снега в ночной тишине пошли к машине.

– В общем, так, – сказал Савва. – Книги повезём к нам в деревню. А долго так, потому что с отцом воевал.

Он усмехнулся и спросил:

– Ты не замёрзла тут меня ждать? Мороз всё-таки нехилый.

– Ничего – мне Данила ещё свою куртку одолжил и шарф. Видишь же.

– Да темно тут, не заметил.

Январь 2044 года. Россия, Воронежская область, село Старая Хворостань

Старая Хворостань растянулась по левому берегу Дона вдоль дороги из Нововоронежа в Давыдовку. Все улицы пролегали между рекой и дорогой, и только одна, Лесная, шла перпендикулярно по левую от дороги сторону. С десяток домов, поджимаемых высокими холмами с севера и сосновым лесом с юга. Зимой засыпанная снегом улица становилась тупиком, а с приходом тепла превращалась в просёлочную дорогу, ведущую к пахотным полям местной фермы.

Светало. Но Лесная не спешила просыпаться: зима да к тому же воскресенье. Торопиться некуда.

Перевалило за полдень, когда на крыльцо небольшого, но аккуратного домика, щурясь от яркого солнца, вышел молодой парень в куртке с меховым воротником. Проходившая мимо женщина окликнула его:

– Савва, это ты что ли?

– Да, Ольга Андреевна, здравствуйте, – улыбнулся Васильев, приложив ладонь ко лбу козырьком. – Вот приехали с друзьями отдохнуть немного. Воздухом свежим подышать.

– А, понятно. Родителей нет?

– Куда ж им? Завтра на работу. А мы тут с недельку поживём. Может и побольше. К экзаменам поготовимся.

– Ну, давайте. Родителям привет передавай, когда в город поедешь.

– Хорошо, передам. Ольга Андреевна, а магазин открыт сейчас, не знаете? Мы с собой из Воронежа мало чего привезли.

– Да вот только оттуда, – заверила соседка. – Всё открыто.

– Спасибо, – поблагодарил Васильев, спустился с крыльца и пошёл открывать гараж.

За завтраком Савва, Данила и Катя решали, что делать дальше.

– Когда обратно поедем? – спросил Гусельников. – Во вторник-среду?

– Я предлагаю пожить тут до экзаменов, – ответил Васильев, – чтобы в городе лишний раз не светиться. Во вторник поеду в Воронеж – осмотрюсь, к Трофу схожу. Заодно Катю отвезу домой.

– Почему это меня домой? – возмутилась Пантелеева.

– Потому что так будет лучше, – заверил Савва. – Мамаша твоя переполох не поднимет. Ты ж понимаешь, что полицаям и пэдэшникам сейчас только дай за что-нибудь уцепиться. А мы все пути сюда должны отрезать. Поживём здесь с Данькой до сессии, потом встретимся и решим, что дальше будет.

– Согласен, – ответил Данила. – Кать, в самом деле, родители твои ничего заподозрить не должны. Тебе лучше в городе жить.

– Ладно, Даня, – смирилась Катя. – О мамашке своей я и не подумала.

– Ну вот и хорошо, – Васильев встал из-за стола, чтобы поставить чайник.

Под вечер следующего дня, утопая в сугробах выше колен, Савва отправился в лес на вершине холмов: подышать сосновым воздухом и подумать о завтрашнем дне.

Утренние новости не порадовали: в стране ввели институт православных судей. Оказывается, всю осень готовились поправки в гражданский и уголовный кодексы, и теперь судить будут в том числе за нарушение христианских законов. А это значит, что в опасности, как минимум, все атеисты, а может быть, даже мусульмане, евреи и приверженцы других конфессий. Хотя Савва не думал, что власти на это пойдут в ближайшее время: слишком велика вероятность гражданской войны. Атеистов же не так много, причём кто-то в сложившейся ситуации точно примет православие, чтобы не попасть под суд. С ними справятся быстро. По крайней мере, с теми, кто будет продолжать жить легально.

Что же делать Даниле, Потапу и другим? Скрываться? Где? Расползтись по деревням или в Воронеже по подвалам-гаражам скитаться? А зимой с этим туго – мороз как-никак. Ну, положим, Гусляр здесь останется, а другие? Нельзя же забить весь этот маленький домик атеистами. В селе тоже свои полицаи есть: «заметут» сразу же.

А в России скоро все начнут ходить строем под штандартами с распятым Иисусом. Шаг влево, шаг вправо – расстрел. Этого так добивался Андрей. Вот где его «светлое будущее». Молитвы и марши, молитвы и марши. Никаких сомнений, вольнодумств и философствований. Никаких генетик, эволюций и прочих, отвлекающих от истинной веры, учений. И что же будет? Снова средневековье? Инквизиция, теперь уже православная? Сжигания дарвинистов на кострах? Бред какой-то!

Но сейчас думать об этом бесполезно. Надо встретиться со всеми в городе, поговорить, разобраться, так ли всё плохо. Там и решим.

Васильев смотрел с высоты холма на село и думал о том, как много повидали эти места. Международные ярмарки, долгое время существовавшие здесь в XIX веке, на которые приезжали купцы из далёкого Ирана. В XX веке атаки фашистов с правого берега Дона, залпы орудий, укрепившихся там на вершинах меловых гор, и стойкую оборону советских солдат-атеистов. А теперь Хворостани предстоит повидать православные репрессии. Только нет тех солдат, чтобы сдержать эту яростную атаку. Ирония судьбы...

«А положение-то у меня сейчас выгодное, – усмехнулся Савва, сидя на поваленном стволе. – Я вроде как православный, хотя и замечен в связях с атеистами. Но это мы повернём как надо. Главное, что пока я буду вне подозрений, сюда никто с проверками не нагрянет. Интересно, а Катя и сейчас будет требовать, чтобы я полностью отрёкся от бога? Завтра по пути с ней поговорю. Катя должна всё понять, особенно то, что со мной она будет в безопасности».

Войдя в дом, Савва заметил, что за закрытой дверью гостиной тускло горит бра. Он уже собирался повернуть входную ручку, но услышал голос Кати:

– Ты мне будешь звонить?

– Отсюда нельзя, – ответил Данила. – Мы ж не зря из телефонов батарейки повытаскивали. Даже если один раз вставить, существует вероятность, что засекут.

– Тогда как в Воронеж приедешь, сразу позвони, хорошо?

– Обязательно.

Савва нарочито громко распахнул дверь. Данила вскочил с дивана ему навстречу:

– Ты уже вернулся? Ну, что там – мороз?

Васильев взглянул на Катю, сидевшую на диване, поджав ноги, потом посмотрел на друга и ответил:

– Ну да, мороз, – повернулся и пошёл в свою комнату.

– Ужинать будешь? – спросил Данила.

– Ешьте без меня.

Гусельников оглянулся на Катю и кинулся вслед за Саввой:

– Погоди, Савка, – он вошёл в комнату друга и прикрыл за собой дверь. – Я тебе должен сказать...

– Не надо. Мне ты ничего не должен: я тут как бы и не при делах.

– Ну как же? – не понял Гусельников.

– Вот так. Иди ужинай. Давай.

– Ну ладно, – Данила вышел в коридор и, захлопнув дверь, направился на кухню, где уже гремела посудой Катя.

Утром никто не вспоминал вечерний разговор. Все тихо позавтракали, и Савва отправился выкатывать машину.

Когда Катя села в «Ладу», Васильев подошёл к другу, стоявшему на крыльце:

– Ты по селу много не ходи, с местными особо не общайся. По мелочам только если. Я приеду завтра к вечеру или утром в четверг. Если в четверг не вернусь, можешь включать телефон и звонить мне, Кате, родителям моим. Узнаешь, что случилось, тогда решай сам, как дальше. Понял?

– Инструкции усвоил, – попытался пошутить Гусельников. – Вы там осторожней.

– Не боись, доставлю Катю до дома.

– Да я не про неё... То есть, не только про неё.

– Ладно, ладно. Всё. Давай, – Савва протянул другу руку, а тот крепко её пожал в ответ.

Через минуту машина скрылась за поворотом, а Данила вздохнул и вошёл в дом.

До города ехали молча.

«Всё правильно, – думал Савва. – Данила высокий, сильный, решительный. Атеист опять же. А я что? Мечущийся между двумя стульями, как сказал Андрей. И решимости выбрать один из стульев мне не хватает. Да, может, и не хватит. Катя свой выбор сделала, и сейчас не та ситуация, чтобы обижаться, рвать отношения и тому подобное. Плевать! Жил один, и дальше проживу».

В городе Катя включила телефон, который сразу разразился градом сообщений о пропущенных звонках. Подъехали к её дому, остановились. Перед тем как выйти из машины, Катя прикоснулась к руке Саввы и сжала его кисть в своей. Тот повернулся, поймал взгляд пассажирки, и от бушевавшего в её глазах океана эмоций и невысказанных слов защемило в груди. Всё было в этом взгляде: и понимание, что Савве больно думать об отношениях Кати с Данилой, и просьба о прощении, и утешение, и грусть...

Январь 2044 года. Россия, Воронеж

Савва ждал уже пятнадцать минут, а Трофим Сергеевич всё не приходил. Солнце светило ярко, отражаясь от снега, и заставляло щуриться. Мороз стоял крепкий. Васильев, укутав лицо шарфом и переминаясь с ноги на ногу, ходил вдоль скамейки по боковой дорожке скверика за кинотеатром «Спартак».

Наконец, профессор в сером пальто и меховой шапке появился на противоположной стороне дороги, торопливо пересёк её по переходу и, осмотревшись вокруг, подошёл к Савве:

– Замёрзли, молодой человек?

– Ничего, Трофим Сергеевич.

– Давайте сядем. Рассказывайте, Савва, что с книгами?

– Всё в порядке – отвезли в деревню. Там с ними Данила остался.

– Это хорошо, – облегчённо вздохнул Нелюбов. – В университете вчера библиотеку вывозили. Был скандал, и, конечно, во всём обвинили меня. В первый отдел вызывали, расспрашивали.

– И что?

– Да ничего. Не знаю, не был, не видел. Но, думаю, так просто они это не оставят: в деканате говорят, увольнение мне на днях готовят. Вот такие дела, господин Васильев.

– А больше ни о чём не говорят? – забеспокоился Савва. – Вы о судах новость слышали?

– Да, слышал. Сейчас все готовятся к худшему. Директор музея Крамского тоже много чего из экспозиции вывез. И даже книги свои домашние. Потому что ходят слухи о предстоящих обысках. И если что найдут, будут привлекать,

– Так вам тоже надо всё вывозить, Трофим Сергеевич. И поскорее. Я помогу, если надо.

– Спасибо, Савва. Буду вам очень благодарен, если вы снова задействуете свой автомобиль. – Профессор понизил голос: – Книги повезём завтра вечером в Алексеевку – там у племянника гараж пустой. Племянник верующий, но далёк от фанатизма и всё понимает. В общем, не сдаст. Я в нём уверен.

– Понятно. Вы позвоните тогда, когда надо будет приехать, хорошо?

– Хорошо. И вот ещё что, – добавил Нелюбов, раскрывая портфель. – Мы с вами, молодой человек, здесь встречались вот за этим.

Он протянул Савве старую потрёпанную книгу Симона Шноля «Герои и злодеи российской науки».

– Книга не криминальная, – усмехнулся профессор. – Биографии известных учёных. Вы просили, и я принёс. Понятно?

– Понятно.

– Ну, держите. А я пойду. – Трофим Сергеевич улыбнулся: – Засиделись – так и примёрзнуть к скамейке недолго.

Они поднялись.

– До свидания, Савва.

– До завтра, – ответил Васильев вслед удалявшемуся профессору.

Не успел Савва дойти до арки, ведущей на улицу Кардашова к Кольцовскому скверу, как сзади его кто-то схватил за воротник и резко дёрнул в сторону. Через секунду он оказался прижатым спиной к стенке лицом к лицу с Андреем в форме дружинника, с дубинкой и пистолетом на поясе.

– О чём с ним говорили? – твёрдо спросил Коржаков.

– Ты охренел?! – воскликнул Савва и повернулся, намереваясь уйти. Андрей схватил его за грудки и кинул обратно к стене:

– Стоять! Что он тебе передал?

Коржаков выхватил из рук Васильева книгу, прочитал название, пролистал, потряс в раскрытом виде и бросил в сугроб. Савва дёрнулся поднять книгу, но дружинник носком ботинка отбросил её подальше и ткнул допрашиваемого кулаком в грудь:

– Ты не понял вопроса? О чём говорили?

– Да книгу он мне принёс. Вот эту... Ты что прикопался? Делать нечего?

– Может, он тебе и остальные книги из библиотеки отдал, а? Это ж он их спрятал, дураку ясно. Но один-то не мог – явно кто-то помогал. А мы уже всех, кого могли, потрясли. Ты остался да Данилка. Ну что, помогал книги прятать?

– Какие нахрен книги?! Ты думаешь, у нас тут что – подпольная организация? Совсем уже? Дай пройти...

– Б..! Ты по-хорошему не понимаешь? – взвился Андрей. – С атеистами связался – отвечай за все их дела теперь, ясно? Лучше сразу признайся – потом хуже будет, когда сам всё узнаю.

– Да в чём тебе признаваться?! – закричал Савва. – И вообще, какого хрена я должен перед тобой отчитываться?

– Где книги, Савка? – процедил Коржаков. – Отвечай.

– Почитать захотелось? Вон одна лежит – возьми... – Васильев махнул рукой в сторону сугроба и тут же получил удар под дых. А через мгновение уже повалился в снег с разбитым носом.

Сквозь слёзы и боль Савва увидел склонившегося над ним Андрея. Тот расстегнул ему куртку, нащупал под одеждой нательный крестик и сорвал его:

– Тебе уже не нужно. Я буду следить за тобой: если что – ты меня знаешь.

Коржаков распрямился, легонько пнул Васильева в бедро и скрылся в арке.

Савва уже более получаса колесил по улицам и дворам города: проверял, нет ли слежки. Был поздний вечер среды, улицы по большей части пустовали, и «хвост» был бы хорошо заметен. Взглянув на часы, Васильев понял, что пора, и поехал напрямую к дому профессора.

Тот уже ждал студента у подъезда.

– Вы пунктуальны, молодой человек, – обрадовался Трофим Сергеевич. – А что у вас с лицом? – озадачился он, увидев синие круги под глазами Саввы.

– Да так, – отмахнулся Васильев. – Ничего страшного. Пройдёт. Где книги?

– На верху, все упакованы и перевязаны. Пойдёмте.

Вся операция прошла без приключений. Забив коробками и связками книг чулан в доме профессорского племянника, Савва попрощался и вышел на улицу к машине. За ним поспешил Нелюбов.

– Савва, спасибо ещё раз. Ваша помощь бесценна.

– Да что уж, Трофим Сергеевич. Я по-другому не мог.

– Послушайте, я сегодня говорил с моим хорошим приятелем – заместителем директора ботанического сада, Дмитрием Андреевичем Улитко. Все понимают, что после упразднения моей кафедры, ставки поделятся между остальными. Так вот, в ботсаду появится вакансия лаборанта, и я просил взять на неё вас, молодой человек, – Нелюбов положил руку на плечо Саввы, пресекая его возражения. – Деньги маленькие – это ясно. Но, во-первых, вам надо окончить университет, и ботаника сейчас – это беспроигрышный вариант. А во-вторых, работникам ботсада предоставляется комната в гостевом домике прямо на территории. Поразмышляйте – возможно, вам будет лучше жить отдельно от родителей? И в-третьих, там все – «наши» люди «под прикрытием», – подмигнул профессор, – то есть крещёные, но не фанатики и понимающие что к чему. Так что смотрите, Савва: в пятницу Дима вас ждёт в два часа. Обязательно приходите и поговорите с ним, хорошо?

– Хорошо, Трофим Сергеевич. Спасибо вам.

– Ну, езжайте, езжайте. Даниле от меня передавайте благодарности.

Март 2044 г. Россия, Воронеж

Капли дождя стекали по стеклу. Под окном таял снег, бежали ручейки. Савва сидел за столом у окна, пил горячий чай и смотрел в промозглый день начала весны.

Уже почти два месяца он жил в ботаническом саду и продолжал учиться в университете, из которого ещё в феврале исключили всех атеистов: кого открыто, а кого, «провалив» на экзаменах. Данила и Потап жили в сельском доме Саввы, лишь изредка наведываясь в город, чтобы встретиться с единомышленниками, обсудить ситуацию и в очередной раз так ничего и не решить. Данила продолжал встречаться с Катей, и продолжительные периоды разлуки, по-видимому, только укрепляли их отношения.

Савва исправно посещал церковь и не виделся с опальным профессором Нелюбовым и протоиереем Димитрием, которого за приверженность еретическим теориям также уволили из университета. Даже Андрей Коржаков уже сомневался в том, что его бывший друг продолжает сочувствовать врагам Церкви: в пятницу при встрече он приветливо протянул Савве руку. Всё поведение Васильева говорило о его возвращении на путь истинный. Но, конечно, атеистические собрания он посещал, однако добирался туда, соблюдая максимальную осторожность.

Каждый раз, приезжая в город, Потап и Данила привозили новую идею, которую с пеной у рта отстаивали на собрании и которую никто, кроме них, не поддерживал. То они предлагали попробовать пронести сразу в несколько церквей портрет Чарльза Дарвина и поставить на видное место рядом с алтарём, то организовать ночной патруль, чтобы отлавливать дружинников, а в последний раз Данила приехал мрачный и предложил «кончать всю эту мутотень»: достать автоматы и всех перестрелять к чёрту. Никто, понятное дело, его не поддержал, однако Гусельников против обыкновенного не стал доказывать свою правоту, а только махнул рукой и сказал: «Ну и сидите дальше по подвалам». Другие не обратили внимания на такую реакцию и через десяток минут уже забыли о разговоре, но Савва поймал себя на мысли, что Данила всерьёз задумался о вооружённом сопротивлении. В тот раз обсудить как-то не получилось, но при следующей встрече Васильев решил обязательно разговорить друга и выведать все его планы.

В ботаническом саду Савва работал в лаборатории генетики и микробиологии вместе с единственным научным сотрудником – Марией Терентьевой, невысокой худощавой брюнеткой двадцати семи лет, задумчивой и почти никогда не улыбающейся. По словам Дмитрия Улитко несколько лет назад муж Маши, лётчик пассажирской авиации, погиб в авиакастрофе где-то над Чёрным морем, и с тех пор Терентьева замкнулась и ни с кем близко не общалась. Однако Савва, также склонный больше размышлять, чем разговаривать, на удивление хорошо сработался с начальницей: лишние вопросы не задавал, задания выполнял практически без ошибок и без пререканий изучал все те кипы статей, что давала ему Маша.

Предметом исследования Терентьевой был картофель. Работа шла совместно со специалистами филиала Института биоорганической химии подмосковного города Пущино и двигалась в двух направлениях. Первой задачей стояло получение картофеля, устойчивого к паршe – болезни, вызываемой бактериями стрептомицетами. На поверхность клеток кожуры клубней пытались поместить специфические молекулы-рецепторы, которые бы реагировали на внешние белки клеток стрептомицетов, пытающихся проникнуть внутрь клубня, и запускали в клетках кожуры не только процесс опробковения места контакта с патогеном для блокирования его передвижения, но и синтез антибиотика. Вторая задача – это научить устойчивый к парше картофель синтезировать провитамин А или бета-каротин, недостаток которого в организме ведёт к поражению органов зрения и другим заболеваниям. По первому, самому сложному, направлению работали в Пущино. Маша же занималась каротином.

За окном смеркалось. Дождь не прекращался. Савва сходил на кухню, налил ещё чая и сделал пару бутербродов с колбасным сыром: провести этот вечер ему предстояло за чтением англоязычных научных статей.

Не прошло и часа, как в окно раздался тихий стук. Савва прислушался. Второй раз постучали сильнее. Васильев отключил лампу и, подойдя к окну, отдёрнул штору. Свет снаружи горел только у административно-лабораторного корпуса, нескольких хозпостроек и у входа в общежитие. До окна комнаты Саввы долетали лишь слабые отсветы, однако даже в такой ситуации он смог различить знакомый силуэт. Васильев приоткрыл створку, но не успел и рта раскрыть.

– Шире открывай, – раздался голос Гусельникова. – Давай быстрей.

Савва распахнул окно, Данила запрыгнул и уселся на подоконник.

– Не вздумай в обуви с окна слезать, – пригрозил Васильев.

– Да ладно, ладно, – Гусельников снял ботинки и только тогда спустился на пол. Пока он относил ботинки к двери, Савва закрыл окно и задёрнул шторы. Включил настольную лампу, чтобы света было поменьше.

– Промок весь и замёрз как собака, – заметил Данила, снимая куртку и свитер. – Погреться есть чем?

Савва кинул ему полотенце:

– На тебя не налезет ничего. Куртку мою возьми, свитер на батарею кинь, а я сейчас чаю вскипячу. Только тихо тут.

– Само собой.

Васильев поставил чайник на огонь и вернулся в комнату, где Гусельников сидел на кровати, укутавшись в его куртку, и перелистывал статьи. За те две недели, что друзья не виделись, Данила оброс рыжей бородой и стал похож на лесника.

– Что ты тут делаешь? – спросил Савва.

– Вот статью читаю. Или ты о чём?

– В городе что делаешь?

– Я уж три дня тут. По гостям хожу.

– Случилось что? – забеспокоился Васильев. – В деревне как?

– Да ну тебя! Всё в порядке – Потап там в тепле похрапывает, а я тут таскаюсь под дождём как проклятый.

– Так и не таскался бы. Что приехал-то? Катю давно не видел?

Данила исподлобья взглянул на друга, но ничего не ответил.

– Ладно – успокойся. Проехали.

– Вот я и говорю, – продолжил Гусляр: – таскаюсь по городу, как бомж – то там присяду, то тут прилягу. Я переночую у тебя?

– Попробуй. Если только уйдёшь рано, чтоб не видел никто. По пути сюда никого не встретил?

– Не, будь спокоен – следов не оставил, хвоста не притащил, – усмехнулся Данила.

– Ну, хорошо. Я – за чаем.

Хлебнув горячего напитка, Гусельников уселся поудобнее на кровати и принялся за бутерброды:

– Ну теперь, раз уж я у тебя тут почти как в лаборатории, рассказывай давай, чем занимаешься.

– Картошкой генномодифицированной. Будет она у нас жёлтой – с повышенным содержанием бета-каротина. Зимой люди едят мало овощей и фруктов, да и летом сейчас денег не напасёшься на них, бета-каротина не хватает. Сколько вон с дефектами зрения из-за недостатка витамина А?! Вот картошка наша и пригодится – будет у населения дешёвый каротин.

– А как делается это всё? Гены какие-то в хромосомы встраиваете?

– Ещё в начале двухтысячных был за границей такой проект – «золотой рис» назывался. Вот мы по той же схеме и работаем, только с более привычным нашему народу продуктом. Здесь в картофель надо ввести гены всего трёх ферментов: фитоенсинтазы и фитоендесатуразы, чтобы сделать ликопин, и ликопин-бета-циклазы, чтобы из ликопина получился бета-каротин. А вот как их вводить в клетки картофеля – самое интересное.

– Угу, – «приканчивая» третий бутерброд, промычал Данила.

– Есть такой микроб – агробактерия. В её клетках помимо основной ДНК есть ещё отдельные молекулы ДНК – плазмиды. Это у всех бактерий обычное явление. Так вот плазмиды агробактерий могут проникать в клетки растений, встраиваться в их хромосому и вызывать опухоли. Состоит такая плазмида из нескольких групп генов. Основные – две: Т-район, в котором находятся гены, вызывающие опухоль, и Vir-район, где находятся гены белков, которые переносят Т-район в растения и встраивают в хромосому. Но если гены Т-района заменить на те, что нам необходимы, то после встраивания в растении не будет опухоли, а будет синтезироваться бета-каротин. Понятно?

– Вполне. И что ты конкретно делаешь?

– Самостоятельно пока только всякие примитивные вещи – бактерий сею, среды для них делаю. Всю остальную сложную работу – порезать плазмиды и гены, склеить их в нужном порядке, ввести в бактерий и тому подобное, – только вместе с Машей. На подхвате.

– С Машей? – оживился Данила. – Это начальница твоя что ль? Красивая?

– Нормальная, – смутился Савва.

– Ага, Савка! Красивая значит. Нравится тебе?

– Давай не будем её обсуждать.

– Ну, всё понятно.

– Что тебе понятно-то?

– Да всё. Сколько лет ей?

– Двадцать семь.

– Старовата.

– Ничего не старовата! Помоложе первокурсниц выглядит. Совсем как школьница.

– А я что говорил?! – хлопнул в ладоши Данила. – Нравится она тебе, Савка. Нравится.

– Да ты не понимаешь... – махнул рукой Васильев. – Там...

– Что там?

– Ничего, – решил закончить разговор Савва. – Свои проблемы там есть. Не буду обсуждать.

– Ну и ладно, – согласился Гусляр. – Потом когда-нибудь познакомишь. Когда проблемы решаться... там.

Они замолчали на пару минут: Савва погрузился в свои мысли, а Данила в очередную статью. Хотя было видно, что он её не читает, а что-то беспокойно обдумывает. Наконец, Гусельников сказал:

– Я знаю, где взять оружие.

Васильева как обухом по голове ударило. Он даже не сразу сообразил, о чём речь, а только удивлённо уставился на друга.

– Да, Савка, я нашёл способ достать пистолеты, автоматы и горсть патронов к ним.

– Ты этим все три дня занимался?

– Ага. Этим.

– И что?

– Что? Надо собраться и понять, кто со мной, а кто нет.

– В каком смысле «с тобой»?

– Ну не бесплатно же нам пушки достанутся – отработать надо. Или ты денег дашь? – усмехнулся Данила.

– Я вообще как бы против этой идеи...

– Как бы. То есть, в принципе, за?

– Не занимайся демагогией, – оборвал Савва. – Выкладывай – кто, почему и за что?

– Так, в подробности вдаваться не буду – тебе это ни к чему. Есть одна охранная контора – магазины всякие охраняет, ларьки и прочую мелочь. Но это официально. На самом деле, там всякие дела проворачивают. У них связи и в полиции есть, и у пэдэшников. Но не суть. Главное, что их хозяин – Матвей – готов отсыпать нам боеприпасов за один «рабочий эпизод», как выразился мой новый приятель, с которым я сегодня днём болтал за чашкой чая.

– Ну?

– Конкурента своего подставить хотят и занять его место. Делов на пять минут: инкассаторов гробануть надо.

– Ты охренел! – не выдержал Савва. – Пусть сами такими делами занимаются! А ты хочешь не только уголовником стать, но и товарищей своих угробить? Никто же пистолета ни разу в руках не держал! Вас всех перебьют к чёрту!

– Да не боись. Там всего три-четыре человека нужно – для прикрытия. Основную работу их бойцы сделают. Зато у нас будет оружие и канал для дальнейшей покупки патронов. А ещё обещали всем, кто поучаствует, паспорта сварганить новые. Цивильные. С которыми можно по городу ходить и не бояться. Видишь, сколько всего?

– С какой радости доброта такая?

– Ну, мы им поможем, они – нам. В конце концов, что им эти паспорта и пара пистолетов по сравнению с содержимым инкассаторской машины?

– Всё-таки не понимаю их резона, кроме как подставить под пули не своих людей, а тебя с дружками. Зачем им давать тебе оружие? Конкурентов плодить?

– Мы им не конкуренты – они по другой части специализируются, – усмехнулся Гусляр. – Они простые бандиты, мы – революционеры. Чем больший хаос мы будем вносить своими революционными действиями, тем им удобнее будет выполнять свои задачи. Вот и выгода.

– Революционные действия, говоришь? Это какие, например?

– Ну, деньги на революцию надо откуда-то брать. Да и есть хочется иногда. Скрываясь по подвалам да деревням, много не заработаешь – на хлебушек да водичку только. И то не всегда.

– И как ты собираешься доставать деньги? Грабить инкассаторов?

– Да нет. Говорю ж тебе – мы пойдём другим путём. На что жили революционеры прошлого? Вспомни октябрьский переворот – революционеры грабили богачей. А мы будем грабить попов. Иначе никакой революции нам не видать – вымрем с голоду все.

– Получается, мы станем обычными преступниками. Только кричащими о высоких идеалах. Уподобимся дружинникам с их силовыми методами?

– Ну, Савка, сам знаешь – клин клином вышибают, – развёл руками Данила. – По-другому никак.

– Я против. Надо не так как-то.

– А как? Пока мы все отсиживаемся, библиотеки сожгли, кучу народа посадили и уволили, в интернете сайты закрывают. Сегодня Ленина на площади сняли, знаешь? Вот. А я своими глазами видел! Нет лысого больше. Кого на его место поставят, нетрудно догадаться. И ты хочешь прятаться дальше и думы думать? Много надумали за эти месяцы-то? Скоро поздно будет уже. Надо сплотиться и ударить. Так, чтоб больше неповадно было.

– Если б всё так просто...

– Чем раньше, тем проще.

– Я участвовать не буду, – твёрдо сказал Савва.

– Тебя и не просят, – буркнул Данила. – Ты внедренец – тебе нельзя. Надо собрать ребят. Давай завтра?

– Не знаю я... Не по себе как-то...

– Надо делать выбор, Савва. Менять мир или умирать в подвале. Я выбор уже сделал.

Их было шестеро: чоповцы Дрон и Гуня, Данила, Потап и ещё двое новоиспечённых революционеров-подпольщиков. Жилистый бритый налысо Дрон с Данилой и Потапом сидел в тёмно-синем универсале, припаркованном справа от входа в банк. Евсей и Роман – в белом фургоне слева от входа. Невысокий крепкого телосложения Гуня в накинутом на голову капюшоне куртки ждал за углом здания и курил.

Подъехал жёлтый инкассаторский внедорожник и встал аккурат между фургоном и универсалом – напротив входа в здание. Водитель и его напарник с автоматами на плечах вышли, осмотрелись и скрылись за дверью банка.

– Так, пацаны, – скомандовал Дрон, – пушки приготовили. С предохранителя сняли. И маски не забудьте.

Данила вспотевшими пальцами посильнее сжал рукоятку пистолета-пулемёта. Он чувствовал, как сердце выскакивает из груди, и видел трясущиеся руки сидевшего рядом Потапа. Главное, чтобы всё прошло нормально. Переступить рубеж, стать сильнее, начать новую жизнь – в борьбе за идеалы. Пять минут подержать в руках пистолет – и всё. Гуня с Дроном сами всё сделают, и париться не надо. Что ж так сердце-то бьётся? Аж в голове мутно...

Данила пригнулся к переднему сидению и заметил, что Гуня вывернул из-за угла и медленно движется ко входу в банк. Не дойдя нескольких метров, он присел, якобы завязывая шнурок на ботинке. Инкассаторы не выходили. Тогда Дрон достал телефон и набрал номер Гуни. Облокотившись спиной о стену, тот начал что-то говорить, достал из-за уха сигарету и, держа её между пальцами, жестикулировал.

Спустя несколько минут из дверей вышел первый инкассатор, осмотрелся и подал знак второму, который с двумя мешками в руках быстро зашагал к машине. Гуня отлип от стены и, продолжая говорить по телефону, направился к инкассаторам. Поравнявшись с первым, он сунул телефон в карман и одновременно из другого вытащил пистолет. Раздался выстрел, инкассатор рухнул с пулей в затылке. Второй от неожиданности пригнулся и обернулся.

– Мордой вниз! – рявкнул Гуня. – Вниз, сука!

Вокруг началось столпотворение: крики, визги, разбегающиеся подальше от вооружённого человека люди. Кто-то, поскользнувшись на луже, упал рядом с дроновским универсалом, но быстро поднялся и практически на четвереньках забежал за припаркованные автомобили.

Гуня стоял с вытянутым вперёд пистолетом и что-то орал. Данила не видел инкассатора – тот стоял по другую сторону жёлтого внедорожника. Громыхнули ещё два выстрела.

– Ну всё, – процедил Дрон, – щас пацаны мешки утащат, и двинем отсюда.

Неожиданно задняя дверь инкассаторского автомобиля распахнулась, и оттуда выпрыгнул третий пассажир.

– Чо за хрен?! – воскликнул Дрон.

Тем временем инкассатор перебежал к капоту внедорожника и вскинул автомат. Гуня не успел среагировать, только голову повернул – короткая очередь отбросила его назад, и чоповец растянулся плашмя на асфальте, раскинув руки.

– Сука! – крикнул Дрон. – Вы чо сидите, б..?! Валите его!

Данила и Потап переглянулись – кто первый?

– Ну! – Дрон ткнул кулаком в Потапа. – Козлы, б..!

Инкассатор вышел из-за машины, держа на мушке кого-то с той стороны – видимо, Евсея и Романа, собиравшихся забрать деньги. Данила и Потап почти одновременно выскочили наружу и сразу поверх дверей начали стрельбу. Инкассатор резко обернулся, не обращая внимания на свистевшие вокруг и бившиеся в асфальт и автомобиль пули, и метнулся в сторону – укрыться за капотом. Но не успел – несколько ударов в грудь и левое плечо развернули его и повалили навзничь.

Данила отпустил спусковой крючок, Потап по инерции дал ещё одну очередь и тоже остановился. Со звоном обвалились остатки витринного стекла. Дрон выпрыгнул из машины:

– Берите бабло, а те двое пусть Гуню хватают. И все – в фургон. Быстро!

Друзья бросились к Евсею и Роману: те всё ещё сидели на мокром асфальте, не понимая, что делать дальше. При появлении Данилы полноватый Евсей испуганно отпрянул в сторону и закрыл голову руками.

– Это мы, придурки! – крикнул Потап. – Быстро вставайте и тащите в фургон Гуню, – он схватил Романа за воротник и дёрнул вверх. – Ну давайте же!

Данила распахнул двери фургона и подхватил с асфальта первый мешок. Раздался выстрел – Дрон добил третьего инкассатора. Потом сам поднял товарища и поволок к машине:

– Суки, суки, суки! А вы два х.., загораете, б..?! – Евсей и Роман уже поднимались, и Дрон свалил им на руки мёртвого Гуню: – В фургон его.

Чоповец залез в кабину, остальные погрузились в кузов и захлопнули двери. Фургон вывернул с парковки и рванул с места.

Март 2044 года. Россия, Воронежская область, село Старая Хворостань

Данила распахнул спортивную сумку и начал выкладывать на стол перед Саввой оружие и боеприпасы:

– Вот – смотри! Четыре пистолета-пулемёта ПП-2020 и 8 магазинов. Есть, с чем начинать. А это – спецом для тебя, – он протянул другу «макарова». – Держи. И два магазина.

– Зачем мне? – удивился Васильев. – Я в налётах участвовать не собираюсь.

– На всякий пожарный, – усмехнулся Гусельников. – Пригодится.

– Чтобы тоже кого-нибудь на тот свет отправить? Как вы?

– Опять ты! – развёл руками Данила. – Ну сколько можно нотации читать? За обедом уже наслушались.

– Я и не начинал ещё.

Потап фыркнул, вышел в соседнюю комнату и, плюхнувшись в кресло, уткнулся в смартфон.

– Надо было тебе вообще не говорить, – вздохнул Гусельников. – Думаешь, охота слушать твоё христианское занудство? Когда ты уже с религией своей закончишь резину тянуть?

– Моя вера – это моё личное дело. Она никак не мешает нашему общему. И никак не влияет на оценку ваших с Потапом поступков. Это общечеловеческие ценности: никто не в праве отбирать чужую жизнь просто потому, что так захотелось.

– Да кому хотелось-то? – крикнул из другой комнаты Потап.

– Вы убили ни в чём не повинного инкассатора.

– Да говорил я тебе, – Данила хлопнул ладонью по столу, – никто не знал, что он там будет. Он бы нас перестрелял всех, если б мы первые не успели.

– И перестрелял бы. А почему? Потому что вы их, б.., грабили! Вы. Грабили. Инкассаторов. Не попов, не пэдэшников...

– Другого выхода не было! Зато теперь у нас есть оружие и паспорта чистые православные.

– Зато теперь вы крепко повязаны с этими чоповцами. И когда Матвею твоему будет нужно, он вас прижмёт и заставит делать то, что захочет. А вы будете перед ним ползать на коленочках и просить не сдавать вас полицаям.

– Бред! – Данила пересёк комнату и остановился у окна. – Им на хрен не надо... А вообще это мы ещё посмотрим, кто перед кем будет на коленках ползать.

– Ну смотри, – Савва встал из-за стола, не прикоснувшись к пистолету, схватил куртку и вышел на улицу.

Смеркалось. За Доном красное солнце опускалось в облака над холмами. Васильев застегнул куртку, сел в кресло на крыльце и закрыл глаза – хотелось попытаться успокоиться.

Скрипнула дверь. Кто-то встал за креслом и несколько минут молчал, не решаясь начать разговор.

– Я уже две ночи не сплю, – тихо произнёс Данила. – Две грёбаные ночи! Сегодня снотворное собрался пить. Понимаешь, вроде бы я и не приглядывался, а, оказывается, помню всё до мелочей: и лицо его, и как пули в него вошли, и как он руками взмахнул... Б.., как же трудно!..

– А Потап?

– А что Потап? Тоже, видать, мучается – ходит ночами на улицу, по утрам как сомнамбула с красными глазами. Да ты видишь ведь – я сам такой же, наверное. Только мы как идиоты друг другу не признаёмся. Но оба всё понимаем. Чёрт! Неужели со всеми так в первый раз? Как долго это будет продолжаться?..

– Время лечит, Данил. Вам надо чем-то забить голову. Или заняться физической работой какой, чтобы к ночи с ног валиться. Паспорта у вас есть – поезжайте в город, устройтесь куда-нибудь на стройку. Увидишь, как быстро всё пройдёт. А я помолюсь за тебя.

– К чему? – удивился Гусельников. – Молитвы эти. Мы всё-таки боремся с религией, а ты... Как у тебя всё в голове совмещается?

– Это вы боретесь с религией. А я борюсь с её неверной трактовкой и неверным применением. С православным тоталитаризмом, если угодно. Понимаешь?

Данила не ответил.

– Я помолюсь за тебя, – снова пообещал Васильев.

– Спасибо, – Гусельников положил ладонь на плечо друга и легонько сжал. – Спасибо.

Утром, когда Савва уехал в Воронеж, Данила заглянул в сумку с оружием: «макарова» и магазинов к нему не было.

Апрель 2044 г. Россия, Воронеж

Мирно текли дни в ботаническом саду. Савва ездил на лекции в университет, потом возвращался в лабораторию, где работал до позднего вечера. Эксперименты очень увлекли Васильева, да к тому же оказалось, что ему приятно долгое время находиться рядом с Машей: смешивать реактивы, сеять бактерий в тесном боксе и рассматривать в полной темноте светящиеся под ультрафиолетом полоски ДНК в геле после электрофореза.

Савва сам не заметил, как перестал ходить на собрания атеистов, и, встретив однажды Мишку Гущина, совершенно не удивился, когда узнал, что Данила с Потапом стали признанными лидерами «подполья» и уже начали планировать какую-то вооружённую операцию. Гущин попытался рассказать подробности, но Васильев лишь отмахнулся – очень уж не хотелось ему вникать в то, что не имело никакого отношения к его спокойной жизни, исследованиям и чему-то призрачному между ним и Машей.

В самом конце апреля, в Страстную пятницу, очередной эксперимент по введению в растительные клетки нужных генов неожиданно удался: посмотрев вечером чашки с колониями клеток под ультрафиолетом, Савва увидел, что многие из них светятся зелёным светом. Это означало, что в клетках прекрасно себя чувствует перенесённая плазмида с геном флуоресцентного белка, а следовательно, и с необходимыми генами синтеза бета-каротина. Теперь оставалось вырастить из этих клеток кусты картофеля и получить первый урожай.

Васильев с радостной новостью поспешил в кабинет к Маше, но ещё в дверях заметил, как сидящая за столом его руководительница вытирает глаза платком. Савва прикрыл за собой дверь, подошёл и, подвинув стул, сел рядом:

– Что случилось?

– Не обращай внимания. Ультрафиолетом, похоже, глаза сожгла.

Маша встала и, подойдя к окну, всмотрелась в темноту.

– Что-то случилось, – недоверчиво повторил Савва. – Я же вижу.

Терентьева не отвечала, сжимая в руке мокрый платок. Васильев подошёл и встал рядом. За окном ничего не было видно, а в кабинете горела лишь настольная лампа, создавая атмосферу, располагающую к откровенным разговорам.

– Скажи мне, Маша. Я пойму. Может быть, смогу помочь.

– Нет, ты не поможешь... Сегодня у Саши день рождения. В этот день мы всегда ходили в океанариум. Лётчик, приходящий в восторг от подводных жителей. Странно, правда? Саша мог полдня простоять у аквариума со скатами и акулами. Приходилось силой оттаскивать, – Маша улыбнулась. – А потом мы ужинали в каком-нибудь кафе: красное вино и обязательно пельмени. Саша очень любил пельмени: варёные, жареные, под соусом, в бульоне... А я уже четыре года не была в океанариуме. И не ела пельмени с красным вином...

Из глаз Маши снова потекли слёзы. Она отвернулась и утёрла их платком.

– Знаешь, я первое время всё смотрела на самолёты ночью: всё мне казалось, что некоторые как-то странно мигают сигнальными огнями, будто пытаются мне что-то передать. Я даже пыталась разгадать этот код, засекала секунды между вспышками, записывала, составляла таблицы... Мне казалось, что Саша не умер, а чиновники, говоря, что тело не нашли, меня обманывают. Будто какой-то заговор вокруг меня, а Саша хочет вернуться, но не может. И вот пилоты пытаются мне передать весточку от него. Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедшая?

– Нет, – искренне признался Савва. – Совсем нет. Это бывает, это нормально. Я сам, конечно, не был в подобной ситуации, но понять могу. Представляю, как тебе трудно и больно. Чем я могу тебе помочь? Что сделать?

Маша взяла Савву за руку и пожала:

– Спасибо. Ты уже помог тем, что выслушал. Понимаешь, у меня совсем нет подруг: подевались куда-то в первый же год. Родители в Борисоглебске – я их по полгода не вижу. Да и не очень-то мы близки с ними. Мне совсем не с кем поговорить. А как трудно носить всё в себе! Думать постоянно об этом, иногда разговаривать вслух самой с собой...

В эту минуту Савва явственно ощутил слабость и беззащитность Маши, и ему нестерпимо захотелось защитить, уберечь эту хрупкую черноволосую девочку от всего зла прошлого и будущего. Он вдруг отчётливо понял: вот она – его судьба. Васильев сжал руку Терентьевой в своих, повернулся и сдавленным голосом спросил:

– Хочешь, я буду твоим другом? Если захочешь, я буду просто молча тебя слушать, буду всегда рядом, когда понадобится, буду делать для тебя всё, чтобы ты больше не плакала. Маша?

Та удивлённо взглянула на Савву, не до конца понимая, что скрывается за его словами.

– Я серьёзно, – уверял Васильев. – Давай закроем здесь всё и пойдём ко мне: там тепло, я заварю чай с чабрецом, поговорим?

Маше очень не хотелось сейчас возвращаться в пустую квартиру: ещё десять минут назад она собиралась провести всю ночь в кабинете, забивая голову статьями из научных журналов. И поэтому она согласилась.

Маша сидела на кровати, поджав ноги и укутавшись в одеяло из верблюжьей шерсти. С задумчивым взглядом она пила горячий чай, держа чашку обеими руками. На столе стояли пустая тарелка от бутербродов и корзинка с пряниками, а на коленях Терентьевой лежала уже половина плитки горького шоколада. Савва расположился на стуле напротив и, сидя вполоборота к Маше, запивал пряник чаем.

– Ты не думай, что у меня совсем не было подруг, – сказала Терентьева. – Они были: четыре девчонки, однокурсницы. Мы часто виделись. Особенно, когда Саша был в рейсе. А потом раз – и через пару месяцев после крушения две из них перестали приходить, а когда я им звонила, ссылались на занятость. Третья, Алиса, пыталась меня в церковь водить, думала, от всех этих молитв, крестов и свечек мне легче станет. Я честно пыталась внедриться, раньше ведь не очень часто посещала. Но как-то не по себе мне там стало: и от обстановки, и от того, что священник говорил о Саше. Ну не верила я тогда: голова была забита мыслями о заговоре, сигнальных кодах и всем остальным. А он глупости какие-то порол о рае и ангелах! Перестала я туда ходить и с Алисой разругалась. Потом чиновники из «Росавиации» свалили всю вину на пилотов, хотя я уверена, что расследование спустили на тормозах, а обвинить Сашу было легче всего. Я писала заявления, требовала доследования. И, кстати, Даша – последняя моя подружка, – мне помогала во всём, поддерживала. Но и она, в конце концов, не выдержала. Я, конечно, тогда была похожа немного на чокнутую, плохо за собой следила, никакого макияжа, стрижки. Пошла опять в церковь, а этот идиот в рясе начал мне про прощение грехов, мол, замаливать надо: сколько жизней мой муж по халатности своей отправил на тот свет. Ну я и перевернула эту хрень со свечками, накричала на священника. Дашка со мной там была, пыталась успокоить, начала оправдываться перед попом. Вот я и послала их всех вместе куда подальше. Больше она мне не звонила и не приходила. Так вот... И уже почти три года я сама с собой разговариваю, смотрю по ночам на самолёты и, засыпая, надеюсь, что проснусь в прошлом.

Вскоре разговор перешёл к университету, студенческим годам Маши и сравнению с тем, что происходит сейчас. Обсудили преподавателей, предметы. Потом начали вспоминать детство и рассказывать всякие смешные и не очень истории. Слушая Савву при тусклом свете настольной лампы, Маша легла и вскоре уснула. Васильев выключил свет и, потихоньку накрывшись курткой, устроился на стуле. Так и проспали они до самого утра.

Июнь 2044 г. Россия, Воронеж

Месяц выдался тёплым и недождливым. Савва и Маша по вечерам гуляли в ботаническом саду и разговаривали. Иногда вместе ужинали в комнате Саввы и смотрели какой-нибудь старый фильм. По выходным ездили в центр города или на набережную, сидели в кафе или заходили в кинотеатр. Будто и не было Православных дружинников, патрулирующих улицы с пистолетами на боку, репрессий в университетах, школах и других учреждениях, Данилы с Потапом и всего атеистического «подполья». Только тихие тёплые вечера в дымке заката, лёгкий ветерок с водохранилища и Маша, которую так приятно было держать за руку.

В лаборатории тоже всё складывалось благоприятно: вырастили несколько культур клеток картофеля, затем специальными растительными гормонами «подтолкнули» их к дифференцировке и, наконец, получили «проростки» с корнем и стеблем, которые уже можно было высаживать в твёрдую питательную среду для укоренения. Такую удачу и скорое завершение проекта Савва и Маша решили отметить походом в оперный театр на «Сивильского цирюльника».

Постановщики постарались – оперетта получилась весёлой и задорной, а актёры играли искренне и увлечённо, так что друзья вышли из зала в приподнятом настроении и без малейшего сожаления о проведённых в театре часах. На Воронеж уже спустилась ночь, фонари уютным жёлтым светом освещали улицы и площадь Ленина с пустым пьедесталом памятника. При виде его Васильеву вспомнился ноябрь сорок второго, хоругви с ликами святых, заполонившие площадь, и толстый дружинник, грозящий кулаком вождю пролетариата. «Всё-таки они оказались сильнее», – с горечью подумал Савва и тут же, мотнув головой, отбросил в сторону мысли, так не подходящие к приятному вечеру рядом с Машей.

По пути к подземной парковке он гадал о том, удостоится ли в этот раз от своей спутницы приглашения зайти на чай, или она как обычно попрощается в машине и исчезнет за дверью подъезда. За всё время их дружбы Маша ни разу не звала его к себе домой и даже не говорила номера квартиры, хотя Савве это уже было не нужно – он вычислил его по загорающемуся свету в окнах. Но без приглашения приходить не спешил: боялся, что это разрушит их с Машей отношения. Ведь не зря же она не подпускает его близко к своему домашнему миру. Васильев много думал об этом и, наконец, остановился на мысли, что Терентьева не хочет, чтобы посторонний мужчина нарушал определённую «атмосферу» квартиры: возможно, у так и не смирившейся со смертью мужа Маши дома всё ещё лежат вещи Александра в тех местах, где он их оставил, отправляясь в рейс, и она не стремится показывать всё это Савве, опасаясь его и своей реакции.

Подойдя к «Рено» на парковке, Васильев не сразу заметил несколько листов бумаги, заткнутых под «дворник».

– Что это? – схватила Маша листки и, быстро проглядев, протянула один Савве.

– Реклама? – бросил тот.

– Нет, тут что-то о религии...

Листовка была заполнена несколькими абзацами текста с крупными призывными фразами и рисунком внизу страницы: расколотый купол церкви с падающим крестом. Читателям рассказывали об организации «Воины атеизма», антицивилизационном влиянии церкви и призывали к восстанию.

– Идиоты! – воскликнул Савва и смял листовку.

– Ты о ком? – не поняла Маша.

– Вот об этих вот, – показал ей бумажный комок Васильев, – авторах, чтоб их!

– А почему идиоты? Ты так любишь церковь? Если подумать, то я даже в чём-то их поддерживаю...

– Да нет. Я о другом – вот так вот взять и самим подставиться! Ты посмотри, – развёл руками Савва, – ведь в каждую почти машину вложили. Ведь их завтра же начнут искать по всему городу и пригородам! Ведь... Да что там?! – он махнул рукой и сел в автомобиль.

Маша села рядом:

– Ты так говоришь, будто это друзья твои написали. Ты их знаешь что ли?

Савва молчал, решая, сказать или нет. Завёл двигатель.

– Нет, конечно. Откуда? Я что – похож на атеиста?

– Ну тогда пошли в полицию.

– Зачем?

– Сдадим листовки.

– Пусть другие сдают. Их вон сколько понатыкано. Нам-то что лезть?

– Понятно.

– Да ничего тебе не понятно, – бросил с досады Савва. – Церковь я не люблю, хоть и не атеист. Ребят просто жалко. Видела там в конце написано «Мы уже начали»? Что они начали? Две недели назад ограбили настоятеля Казанского храма в Отрожке. Не они ли? Если так, то в этой листовке их признание прямым текстом.

– Ребят жалко? А в церковь ходишь.

– Хожу. Потому что... Потому что хожу. Мне это нужно. А поскольку другой церкви у нас нет, хожу в ту, какая есть.

– А ты мне не говорил, что наша церковь тебя не устраивает.

– Ну, мы же религиозные темы не обсуждали пока.

– Похоже, пора начать.

– Если хочешь. Но только не сегодня, хорошо?

– Хорошо... Поехали?

Июль 2044 г. Россия, Воронеж

В день празднования рождества Иоанна Предтечи Савва собирался в храм на Божественную литургию. Наскоро позавтракав, открыл новостной сайт на смартфоне, и в глаза сразу бросилась новость дня: «Кровавый разгром в церкви Петра и Павла». Савва присел на подоконник и прочитал подробности: ночью разграблена церковь на Машмете, разрушены алтарь и иконостас, испорчен интерьер, убит один из прибывших по вызову дружинников, второй в реанимации.

«Вот тебе и праздник! – подумал Васильев. – Прямо специально подгадали». Ни о какой литургии уже и речи идти не могло. Савва набрал номер Данилы и послал специальную кодовую эсэмэску, вызывающую его на встречу.

Через полчаса Васильев дожидался товарища неподалёку от кинотеатра «Пролетарий» у памятника Владимиру Высоцкому. Людей в сквере было не много: в церквях шли литургии, и большинство жителей города собрались там. Гусельников чуть опоздал. Был он одет в белую рубашку и светло-коричневые брюки, как благопристойный христианин. За те месяцы, что друзья не виделись, Данила отпустил бороду и волосы, которые завязывал в хвост.

Поздоровавшись, сели на скамейку.

– Ну, – спросил Савва, – как настроение?

– Отличное!

– На Машмете вы побывали?

– Хм! – усмехнулся Данила.

– Понятно. И зачем?

– Ну ты ж прочитал всё в новостях. Нет?

– А там всё написано?

– Побили и постреляли предметы культа, золото-серебро забрали, да и наличных там была неплохая сумма. Всё по схеме. Правда, недостаточно быстро вышло: пэдэшники заявились.

– Ты так спокойно об этом говоришь.

– Давай без нотаций, а? Я что – плакать должен? Это – враги. И пока мы не настолько сильны, чтобы вступить в открытый бой, они будут погибать вот таким образом.

– Я удивляюсь, как вас ещё не «вскрыли»: везде ж камеры стоят.

– А маски, а глушилки на что? Камеры-то все по сети работают. Пока каждую церковь не обнесут забором с колючей проволокой и не поставят взвод охраны, от наших посещений не избавятся. Но в любом случае до августа мы в Воронеже притихнем. Может, в область разок наведаемся и всё.

– Что с награбленным делаете?

– Украшения сливаем Матвею. Куда он их девает – не знаю. Да и пофигу. А на деньги покупаем боеприпасы, паспорта ребятам делаем, обеспечиваем тех, кто пока без документов. Листовки вот печатаем – надо же людей просвещать.

– А одними листовками обойтись нельзя было?

– Странный ты! Мы ж уже говорили об этом: жить-то нам на что? Из нас всех только несколько человек работают по новым паспортам. Да и много ль сделаешь листовками этими?

– Данил, я всё пытаюсь склонить тебя к размышлениям о более мирных способах действий. Неужели то, что вы делаете – единственный выход?

– Да, – отрезал Гусляр. – Единственный. С ними по-другому никак. Вспомни, что сказал Христос: «Не думайте, что я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл я принести, но меч». В этом вся суть. Они нас дубинкой, и мы их в обратную. Иначе они не понимают. На демонстрации выйти нельзя – прямой путь в тюрьму. Что ещё? Соцсети, онлайн-радио, видеоролики? Это нужны программисты хорошие, чтобы не вычислили айпи и прочее. Пока таких нет у нас. А листовки – забава просто: кто их всерьёз-то воспримет? Выкинут, и дело с концом. Остаются только радикальные способы борьбы.

– А ты не думал, что своими действиями вы провоцируете власть на дальнейшие репрессии?

– Чем больше обостряется обстановка, тем для них же хуже: люди будут возмущаться, и закрутится у них мысль в головах, что власть, может быть, и не очень-то права, давая привилегии церкви и пэдэшникам. Люди проснутся в конце концов. Думаешь, почему на Кавказе дружинников нет? А в Татарстане? Вот то-то. Как только большинство населения будет недовольно, прижмут православных. Как пить дать прижмут. Для этого мы и работаем.

– Сколько жизней ещё угробите?

– Ладно, заканчивай, – не выдержал Данила. – Ты сидишь в своём ботсаду, в церквушки ходишь по воскресеньям, с Андреем за ручку здороваешься. Что – не так? Так какого... ты мне тут втираешь?! Ты вот без паспорта поживи месяцок-другой, поскитайся по подвалам и чердакам, с Матвеем пообщайся, пистолет хоть в руках подержи разок, а потом уж суйся. Нашёлся тут! Ты вообще верующий. Верующий, усёк? Ты мой враг по определению. Может, ты вообще уже переметнулся обратно и сидишь тут выслушиваешь? А потом Коржу побежишь рассказывать. А?

– Ну ты и сволочь! – Савва встал. – Вы с Андреем достойны друг друга. Бейтесь лбами, сколько хотите. Хоть перестреляйтесь все – больше и слова не скажу.

Проходящие мимо люди удивлённо оглядывались на Васильева, и он, поняв, что говорит слишком громко, замолчал.

– Савка, извини, не сдержался, – покаялся, улыбнувшись, Данила. – Ну, в самом деле. Не выспался сегодня после такой ночи. Понимаешь же. Извини. Я ж не серьёзно.

– Ладно, пора мне. Посмотрим, что дальше будет. Думаю, сейчас начнётся заварушка. Давай...

– Не обижайся, Савка, – пожимая руку, попросил Данила. – Будем на связи.

Прошло три дня. Улицы патрулировали усиленные наряды полиции и дружинников, у церквей была выставлена охрана, в городе начались обыски и аресты тех атеистов, что ещё находились на свободе и не уехали из Воронежа.

Не успел Савва в начале рабочего дня войти в лабораторный корпус ботанического сада, как из двери своего кабинета выглянул высокий худой заместитель директора и позвал внутрь.

– Вот какие дела у нас, Васильев, – тихо сказал Дмитрий Андреевич, закрыв дверь. – Нелюбова вчера вечером арестовали.

– Как это? За что?

– Понятно за что. Наверняка ещё и вывоз библиотеки припомнили. Теперь по его знакомым и родственникам пойдут. Понимаешь, о чём я? Меня вызовут уж точно. Да и тебя, вероятно.

– И что делать-то?

– Ничего, – Улитко сел за стол у окна и сцепил руки, положив их на столешницу. – Пойдёшь, скажешь, что не видел, не знаю, учился у него, разговаривал иногда. И всё. Понятно? Ну и вот. Главное, стой на своём и показания не меняй. Всё будет в порядке.

– Спасибо, Дмитрий Андреевич, что предупредили.

– Вот ещё что – послезавтра к нам комиссия приезжает. Православная, – заместитель директора провёл рукой по блестевшей в солнечном свете лысине. – Будут сотрудников собеседовать, да анкетки какие-нибудь заставят заполнить. Ты там «Библию» полистай вечерком, повспоминай праздники церковные и тому подобное. Хорошо? Ну и никаких лишних высказываний на собеседовании. Чтобы у нас всё гладко было.

– Хорошо, я постараюсь.

– Терентьева меня только беспокоит, – Улитко озабоченно мотнул головой и погладил столешницу ладонью, будто распрямлял невидимую скатерть. – Маша слишком прямолинейна и иногда бывает нетерпимой. Как бы ни наговорила чего. Вы с ней как? Общаетесь или так только – подай-принеси?

– Общаемся.

– Может, поговоришь с ней? Попросишь держать себя в руках?

– Хорошо, Дмитрий Андреевич.

– Ну и вот. Отчёт ещё надо о работе лаборатории подготовить. С результатами и дальнейшими планами. Понимаю, что времени почти нет, но у вас имеются же какие-то заготовки, прошлые отчёты? Сконструируйте им там что-нибудь более-менее вменяемое, хорошо?

– Постараемся. Но за два дня, конечно...

– Надо, Савва. Отчёт обязательно надо сдать комиссии. Пусть будет плохо написан, но должен быть.

– Понятно, – вздохнул Васильев.

– Ну, иди тогда – работай.

Из огромного внедороджника-танка на двор ботанического сада вылезли три человека: маленький тщедушный протодьякон с жиденькой бородёнкой, не очень опрятно одетый полноватый заместитель университетского проректора по научной работе и высокий подтянутый майор Православной дружины в чёрной форме. Дружинник первым вошёл в здание администрации и твёрдым шагом направился в кабинет директора. За ним по пятам не спеша шли остальные.

Через несколько минут в коридор вышел директор – старый сутулый профессор ботаники, – и вызвал из соседнего кабинета своего заместителя:

– Дмитрий Андреич, позовите всех сюда, будьте добры. Пусть у вас в кабинете посидят – бумажки заполнят. А комиссия будет их вызывать по списку.

Когда все собрались, майор раздал анкеты:

– Десять минут на заполнение. Потом начнём вызывать.

Савва сидел рядом с Машей и видел, как она нервничала, отвечая на вопросы о семье, периодичности посещения церкви, соблюдении постов и прочих особенностях жизни христианина. Вчера вечером он рассказал подруге о беспокойстве Дмитрия Улитко, та выслушала Васильева и обещала, что всё будет в порядке. Но Савва заметил неуверенность в быстром согласии Маши и теперь тоже не находил себе места.

В дверь заглянул замдиректора:

– Васильев, ты первый. Давай.

В кабинете старика-директора за длинным столом сидели члены комиссии: протодьякон посередине, справа от него заместитель проректора, слева – дружинник.

– Садитесь, – пригласил толстяк, а майор протянул руку за анкетой.

Несколько минут все по очереди читали бумаги, иногда поглядывая на Савву. Наконец, протодьякон скрипучим голосом произнёс:

– Итак, сын мой, ты из добропорядочной православной семьи. Почему решил учиться на биологическом факультете?

– Мне интересно, как устроен мир.

– А к теории эволюции как относишься?

– Я считаю её не верной в том виде, как её подают атеисты.

– Так что же, – ласково поинтересовался протодьякон, – есть какой-то иной вид?

– Есть. И, насколько я знаю, эта трактовка не запрещена церковью. Я имею в виду, совмещение элементов эволюционной теории с актом творения. Вы должны знать, отец...

– Владимир.

– Отец Владимир, это достаточно распространённая точка зрения в православии. Не оспаривающая никаких основ и не подрывающая веру.

– Да, сын мой, я знаю, о чём ты. Однако такой взгляд на сотворение мира не является официальным. Это всё плоды былой демократии и вольнодумства. И скоро суждения подобного рода будут искоренены. Ты наверняка беседовал с бывшим преподавателем университета протоиереем Димитрием. Это он тебе рассказал?

Отпираться было бессмысленно:

– Да.

– Тебя ввели в заблуждение, сын мой. Но это поправимо. Ты просто ещё молод, – улыбнулся отец Владимир. – А над чем работаете в лаборатории?

– Мы получаем трансгенный картофель...

– То есть генномодифицированный?

– Ну да. Но...

– Вы стремитесь уподобиться богу, изменяя созданные им организмы, – в голосе протодьякона прозвучали металлические нотки. – Кесарево – кесарю, а божие – богу. Каждый должен выполнять ту роль, какая ему дана при сотворении. А что делаете вы?

– Кгхм, – кашлянул заместитель проректора. Отец Владимир повернулся к нему:

– А вы что скажете, Виталий Георгиевич? Вы – ответственный за науку.

– Это – государственный проект. Под него выделены деньги из Москвы. Подробнее я объясню позже. Но это всё согласовано и утверждено в столице. Тем более что в декабре срок заканчивается, и дальше продлевать надо будет.

– Надеюсь, что подобные работы после этого закончатся, – успокоился протодьякон. – А почему ты, сын мой, не воспротивился такой деятельности?

– У меня должность, мне зарплату платят. Иначе я бы здесь просто не работал.

– Хорошо, мы с этим разберёмся.

– Вы, Васильев, – подал голос майор, – в прошлом году патрулировали улицы как дружинник. Почему не остались?

– Мне не понравилось поведение напарника. Он считает атеистов людьми низшего сорта и относится к ним, как к животным. Но они такие же, как мы. Их можно переубеждать, а своей агрессией напарник лишь порождал ответную агрессию. Я сторонник мирных мер воздействия.

– Вам не хватает твёрдости и однозначности убеждений, Васильев, – вынес вердикт майор. – Но это не страшно. Не всем дано быть в наших рядах. Ответьте на последний вопрос: в каких отношениях вы с Трофимом Нелюбовым?

– Я студент, а он – преподаватель. Обычные отношения в этих рамках.

– Вы с ним довольно часто встречались, разговаривали. О чём? Он склонял вас к атеизму?

– Мы беседовали о биологии и эволюции. Трофим Сергеевич давал мне книги. Тогда это всё было разрешено. Про атеизм мы не говорили ни разу.

– Ладно, – согласился дружинник. – Допустим. Что вам известно о вывозе книг из библиотеки?

– Известно, что вывезли, и всё. Это на праздниках было, я в университет не ездил.

– Хорошо. А кто мог в этом участвовать? Есть предположения?

– Я даже не думал об этом. Но там явно много людей должно было быть – книг-то сколько исчезло!

– А Нелюбов мог вывезти книги? – не унимался майор.

– Да все могли. И декан, и ректор. Я ж их не знаю никого. Для меня они все одинаковы. Как я могу кого-то подозревать?

– А зачем вы встречались с Нелюбовым у «Спартака» через пару дней после исчезновения книг?

– А вы знаете, в какой день точно вывезли библиотеку? Я не знаю. И даже не помню, какого числа мы с Трофимом Сергеевичем встречались. Он мне просто книгу принёс – биографии учёных разных.

– Почему вы не встретились с Нелюбовым в университете?

– Я проезжал мимо, да и он, видно, куда-то вышел, я не спрашивал. Всем так было удобно. Почему нет?

– Ну, хорошо, Васильев, – майор что-то записал в блокнот. – У меня всё.

– Можешь идти, сын мой, – махнул рукой отец Владимир. – Господь с тобой.

Савва вернулся в кабинет замдиректора и сел рядом с Машей.

– Ну, что там? – спросила она.

– Вопросов много задают. Впечатление, что знают о тебе почти всё. Но если не нервничать и не вилять, всё пройдёт нормально. Главное – спокойствие. Поняла? – и он сжал под столом руку Маши, холодную как лёд.

Терентьеву вызвали третьей. Но не прошло и десяти минут, как она выскочила из кабинета директора и, громко хлопнув дверью, понеслась в свою комнату. Савва, ждавший в коридоре, бросился за ней. Войдя, он закрыл дверь:

– Что там случилось?

Маша села за стол и отвернулась к окну. Губы её дрожали, в глазах блестели слёзы.

– Они снова... Опять о Саше... Что я редко в церковь хожу, не замаливаю его грехи... Припомнили мою выходку в храме тогда. Когда я подсвечник перевернула... Они специально на это давили, сволочи! – Маша закрыла лицо руками и заплакала.

Савва подал ей бумажный платок:

– А ты? Ты им что-то сказала?

– Сказала. Что он не виноват в катастрофе и что его не вернёшь. И в церковь их я больше не пойду! А они начали адом грозить, отлучением. Я и послала попа этого к чертям собачьим вместе с его церковью. А ещё добавила, что зря с ними церемонятся: не стреляют и не сжигают храмы... Меня уволят теперь?

– Не знаю... – Савва лихорадочно соображал, что же делать дальше.

Распахнулась дверь, и в кабинет влетел Улитко:

– Мария Михайловна, это уже ни в какие рамки! Как вы могли! Я не понимаю просто!

– Дмитрий Андреевич... – начала было Маша.

– Васильев, я же просил! Просил же ведь... – Улитко громко хлопнул ладонью по стене.

В этот момент в кабинет тихо вошёл директор, шаркающей походкой проследовал мимо своего зама и молча протянул Маше руку. Крепко пожал её ладонь двумя руками, кивнул и также без единого слова удалился. Дмитрий Андреевич, наблюдавший немую сцену с полуоткрытым ртом, лишь развёл руками и вышел следом.

– Я заварю чай, – схватил чайник Савва.

Прошло больше часа после отъезда комиссии. Дмитрий Улитко не вызывал к себе Машу, решив дождаться вестей из университета. Терентьева работала в лаборатории, Васильев пропалывал розы.

Вдруг во двор въехал чёрный уазик Православной дружины и остановился у лабораторного корпуса. Двое пэдэшников вошли в здание, оставив водителя в машине. Савва почуял неладное и поспешил туда.

В коридоре рядом с входной дверью он столкнулся с одним из приехавших и узнал в нём Петра. Только теперь на его чёрной форме красовались три сержантские лычки.

– О, Савва батькович! – воскликнул Пётр. – Здорoво.

– Вы что здесь?

– Да вашу завлабиху приехали задерживать, – подмигнул дружинник. – Что ж вы проглядели ренегатку у себя под носом? Ты ж вон специально даже книжонки их читал, чтоб разбираться. Бдительней надо быть, Савва, бдительней. А то недолго так и следом загреметь.

– Куда её?

– Да пока в отдел, а там решат – арестовывать или нет. Надо ещё в отчёте посмотреть, чем вы тут занимаетесь, – Пётр улыбнулся. – А то, может, вас совсем прикроют.

Дверь лаборатории в конце коридора открылась и вышла Маша. За ней следовал дружинник.

– Ну, я пошёл, – сказал Пётр. – Бывай, – он раскрыл дверь и, переступив порог, крикнул: – Миш, заводи.

Маша увидела Савву и на секунду замерла, встретившись с ним взглядами. В карих глазах её билась растерянность, они искали, за что зацепиться, чтобы окончательно не потонуть в безысходности и страхе.

«Нет, этого не может быть! – подумал Савва. – Не может всё кончиться вот так!»

Бездумно повинуясь возникшему импульсу, Васильев резко развернулся и бросился к гостевому домику, где в его комнате под матрасом лежал пистолет. Руки дрожали – не сразу получилось попасть ключом в замочную скважину. «Б...! Давай, ну!» Он внутри, «макаров» уже в руках, обойма в рукоятке. «И что теперь? Перестрелять их и ехать в деревню? Или к Даниле? Это ж всё – прощай мирная жизнь, работа, диплом. Как?.. Но ведь Маша? Неужели всё? Да к чёрту!» Савва мельком глянул в окно и увидел, как Терентьеву сажают в уазик. Времени не оставалось совсем. Недолго думая, Савва распахнул окно и выпрыгнул наружу. Подвернул ногу, упал. Тут же вскочил и поспешно захромал к машине, но та уже тронулась с места. Васильев вытянул вперёд пистолет, прицелился, но так и не выстрелил. Автомобиль, мигнув «поворотником», скрылся за воротами ботанического сада.

Савва дрожащей рукой опустил пистолет. Порыв горячего июльского ветра растрепал его волосы, зашелестел листьями клёна. Сердце Саввы пыталось выскочить наружу, дико болела нога. Васильев опустился на газон и вытер со лба пот, заливающий глаза и смешивающийся со слезами. Мысли разбегались, собрать их в стройную цепочку никак не получалось. «Неужели арестовали? Неужели насовсем?.. Надо Даниле позвонить – может, перестрелять ночью весь отдел к чёртовой матери?! Нет, нельзя. Как же ботсад? Я не могу вот так... Но Маша... Я обещал ведь... Может, Данила сам с товарищами?.. Чёрт! Нельзя сразу на двух стульях сидеть, нельзя. Всё время кто-то норовит тебя сдёрнуть! И Андрей прав, и Данила: не отсидеться мне в сторонке на солнышке. Пора с этим кончать. Определяться, решать надо».

И Савва решил. Поднявшись и ковыляя обратно к комнате, он уже обдумывал первую свою вооружённую операцию.

Август 2047 года. Россия, Воронеж

Вокруг туман и тишина. Изредка проступают силуэты деревьев и кустов. Он движется медленно, боясь попасть в яму или споткнуться о корень. Хруст веток под ногами громко отдаётся в ушах. Внезапно туман впереди отступает, и перед ним возникает вид на город. Его город, его Периметр. Он бросается туда, но натыкается на невидимую стену. Ощупывает её, подпрыгивает, пытаясь понять высоту, не достаёт до края. Где-то должен быть шлюз: справа или слева? Куда бежать? За стеной появляются люди, улыбаясь, начинают что-то безмолвно кричать, махать руками, будто прощаясь. Он смотрит на всё разрастающуюся толпу и вдруг выхватывает взглядом свою мать. Она тоже улыбается и машет ему. «Мама! Мама!» – кричит он и бьёт кулаками и ногами невидимое препятствие. Но звук не проникает через стену, и люди не реагируют на его поведение.

Тогда он вспоминает, что рядом – его одноклассник Кирилл. Уж он-то поможет вернуться домой! Кирилл уже это делал. С надеждой он разворачивается, но видит только спину друга, который уходит в туман и скрывается за серой пеленой. Он бежит следом. Туман смыкается, окутывает плотным одеялом. Где Кирилл? Где город? Куда идти? Уже не понятно. Чувство безысходности, обиды и страха становится невыносимым...

Михаил Грачёв открыл глаза и не сразу понял, что лежит на кровати и смотрит в потолок своей съёмной квартиры в старом панельном доме на улице Ломоносова. Жар по всему телу заставил сбросить одеяло. Михаил сел, свесив ноги с кровати, вытер пот со лба. Завтра... Он посмотрел на часы – нет, уже сегодня он совершит то, к чему шёл давно, до чего его довела жизнь вне Периметра. Он покажет власти, что даже служба в полиции не даёт никаких гарантий.

До восемнадцати лет Михаил был избранным, Однотипным[1]. Он жил в городе, пережившем техногенную катастрофу и населённом мутантами, но не считал их таковыми. Они были его друзьями, родственниками, учителями или просто знакомыми. Обычными людьми. Почти каждый год такие как Грачёв – без генетических аномалий, – уходили на службу к Пограничникам, охранявшим город от внешнего мира, но как оказалось на самом деле, охранявшим мир от города и его жителей. Михаил с нетерпением ждал своего восемнадцатилетия и того дня, когда они с Кириллом Векшиным покинут Периметр и вольются в ряды его защитников.

Но однажды Кирилл самовольно пробрался через стену наружу, а когда вернулся, то рассказал такое, во что никто не поверил. И на следующий же день их отправили к Пограничникам, не допуская лишних контактов с населением города. На заставе друзей накачали снотворным, и очнулись они уже в Центре реабилитации жертв техногенных катастроф, затерянном в глухом лесу под неизвестным городом.

В распределителе, как его называли сами сотрудники, Михаил и Кирилл пробыли год. Их учили новейшей истории, социальному устройству общества, нормам поведения. Регулярно с ними встречался психолог, пытающийся облегчить знакомство с новым – реальным – миром. Но как он ни старался, не смог избавить друзей от чувства несправедливости по отношению к жителям Периметра и озлобленности на правительство страны. Внешне Грачёв и Векшин вели себя нормально, учились, общались, никак не проявляя своей злости. Но решили, что как только выберутся из распределителя, начнут поиски Периметра, чтобы освободить всех его жителей.

И то ли их случайно подслушали, то ли психолог что-то заподозрил, но однажды утром Кирилл не вышел из своей комнаты к завтраку. На расспросы Михаила сотрудники Центра ответили, что его друга перевели в другой распределитель. А через несколько дней увезли и Михаила: в микроавтобусе без окон доставили к поезду, быстро перевели в отдельное купе и вкололи снотворное. Когда Михаил проснулся, поезд уже подъезжал к Воронежу. Сколько времени он находился в бессознательном состоянии, и пересаживали ли его в другие поезда, Грачёв не знал. Последняя ниточка, связывающая его с Векшиным, оборвалась.

В Воронеже Михаил поступил в школу полиции, закончил младшим лейтенантом. На работу в госструктуре он возлагал большие надежды: думал, что доступ к архивным материалам поможет найти Периметр и Кирилла. Но все его попытки что-то узнать успехом не увенчались. А озлобленность только увеличивалась. Особенно на фоне укрепления и проникновения во власть православия, роста нетерпимости в обществе, репрессий и терроризма. Ещё в 2044 году на последнем курсе их время от времени отправляли то в ночные патрули вокруг церквей, но на охрану закрытых мероприятий с участием священников. После выпуска такие наряды стали регулярными. Наблюдая за поведением служителей церкви, слушая их разговоры, Михаил ещё больше утверждался в мысли, что защищает не тех людей.

Атаки на дружинников, церкви и священников продолжались. Город был буквально завален листовками, в Интернете открылась социальная сеть «Воинов атеизма», доступная только из специального браузера. Тогда Грачёв решил сам обратиться к атеистам с предложением помощи. Проверяли его долго – почти полгода он поставлял сведения «подполью» об известных ему мероприятиях, облавах и иных планах полиции. И только в июле он смог встретиться с предводителями революционеров – Гусляром и Потапом – для обсуждения его дальнейшей роли. От них Михаил узнал, что планируется покушение на митрополита-губернатора Воронежа и что совершить его должен он – лейтенант полиции Грачёв.

Савва нервничал. Он сидел в не очень новой «Ладе» и ждал. Ждал сигнала, боялся, но надеялся на успех. Это была его первая акция против функционера такого высокого уровня.

За три прошедших года Савва участвовал не более чем в десятке вооружённых операций: друзья его берегли – настолько глубоко внедрённых в стан противника людей было всего несколько. И не у всех за городом стояли конспиративные дачи. Васильев без осложнений доучился в университете, защитил этим летом диплом и продолжал работать в ботаническом саду уже полноценным научным сотрудником под руководством нового заведующего лабораторией. Генноинженерный проект закрыли в конце 2044 года, и теперь Савва занимался селекцией, простым клонированием растений и созданием банка клеток.

Машу они освободили уже через несколько недель после ареста, когда её перевозили из следственного изолятора в суд. Терентьеву отвезли в Хворостань, а осенью сделали ей новый паспорт, по которому она устроилась на местную ферму помощником агронома.

В деревню кроме Саввы почти никто не ездил. Отец побывал один раз, всё понял и решил забыть о домике. С сыном он обсуждать увиденное не стал: только обнял его и пожелал удачи. Данила и другие руководители «подполья» приезжали редко – только для важных разговоров, которые боялись вести в городе.

К 2047 году «Воины атеизма» насчитывали уже несколько десятков человек активных участников и немногим меньше внедрённых агентов. Укрепились связи с ячейками из других городов, в том числе и с московским «подпольем», чему поспособствовало появление социальной сети революционеров, разработанной в столице. Почти все добываемые деньги Данила и Потап тратили на нужды сообщества: снимали конспиративные квартиры, покупали оружие и технические средства, платили специалистам. Через одного из помощников Матвея Гусельников смог напрямую связаться с поставщиком боеприпасов, тем самым исключив из цепочки лишнее «звено». Матвей негодовал, но в итоге смирился – начинать войну он не хотел.

Акции подпольщики проводили по всей Воронежской области, однако к желаемому результату так и не приблизились. Даже те люди, что приняли крещение для собственной безопасности, не являясь при этом верующими, не спешили возмущаться действиями властей, всё глубже внедряющих в повседневную жизнь нормы православного поведения, не выходили на митинги и либо отмалчивались, либо открыто осуждали атеистов. План Данилы по расшатыванию общества провалился. Гусляр нервничал, срывал зло на ком попало, но понимал, что изменить положение можно только путём государственного переворота. На этом же настаивали столичные подпольщики, и хотя полностью своих планов не раскрывали, всё же намекали на что-то грандиозное, планируемое на август 2047 года. И точкой отсчёта должны были стать убийства митрополитов-губернаторов в крупных российских городах в течение нескольких дней. Над подготовкой такого покушения воронежские «Воины атеизма» работали уже с мая.

– Славка, ты на месте? – голос Гусельникова из наушника вырвал Васильева из раздумий.

– Да, – откликнулся Савва на свой «подпольный» псевдоним. Он специально выбрал неправославное имя – Светослав, уменьшительный вариант которого был созвучен его настоящему имени.

– Ну, жди – мы скоро.

Был жаркий августовский понедельник – праздник преображения Иисуса Христа. Благовещенский кафедральный собор переполнен, вокруг, в сквере, толпился народ с фруктами – все ждали, когда после второй литургии митрополит-губернатор Воронежской области, совершающий службу, выйдет для освящения плодов. Вдоль ограды – оцепление из православных дружинников, в сквере толпу сдерживали полицейские. Движение по близлежащим улицам было перекрыто, отдельные группки пэдэшников патрулировали вокруг Первомайского сквера, а некоторые, что повыше, протискивались в толпе, пытаясь высмотреть подозрительных лиц.

Где-то там, в оцеплении недалеко от лестницы стоял Михаил Грачёв и ждал своего часа. На углу улиц Феоктистова и Фридриха Энгельса занял пост Мишка Гущин: он должен был прикрывать отход Грачёва. Данила же ходил в толпе, подсчитывая полицейских и дружинников и оценивая, сможет ли Грачёв в паникующей народной массе просочиться к западным воротам. Савва тем временем в автомобиле с поддельными номерами ждал друзей во дворе четвёртого дома по улице Чайковского неподалёку от арки.

«Сколько ж народу! – думал Гусельников, пробираясь к полицейскому оцеплению и вытирая со лба платком пот. – И так жара, мoчи нет, так они ещё набились, как шпроты в банке. Яблочки им освятить! Мы вам освятим...» Оказавшись у соборной лестницы, Данила осмотрелся и заметил на другой стороне «коридора» Грачёва. Тот стоял спиной к пока ещё спокойной толпе, лицо было невозмутимо, всем своим видом Михаил внушал уверенность. «Молодец, Мишка! Как держится, а!» – усмехнулся Данила и стал выбираться обратно к восточным воротам.

Снаружи было значительно свободнее, дышалось легче, хотя солнце жарило нещадно. Гусляр выжал платок и снова вытер лицо. Опустился, будто завязывая шнурок, а сам проверил на ноге под джинсами пистолет – на месте. Поднимаясь, оглянулся и дёрнулся как от разряда током: метрах в двадцати от него стоял Андрей Коржаков и разговаривал с другим пэдэшником. Данила быстро развернулся и пошёл к своей позиции – углу улиц Феоктистова и Мира. Скрывшись за поворотом ограды сквера, он позвонил Савве:

– Здесь Коржаков.

– Он тебя видел?

– Вроде нет... Не знаю. Я быстро ушёл.

– Так. Занимай позицию и смотри в оба: Андрей не должен испортить дело. Если заметит тебя – уводи его во дворы.

– Ага. Я понял. Всё. Давай.

Данила надеялся, что даже если Коржаков заметил его и узнал, то ещё не скоро найдёт в таком скоплении людей.

Андрей разговаривал с сержантом дружины, когда краем глаза приметил знакомую фигуру. Вида он не подал, а лишь немного повернул голову и увидел уже спину удалявшегося Данилы. «Гусельников! – молнией пронеслось в голове Коржакова. – Или я ошибся?» Собеседник что-то рассказывал, но Андрей уже не слушал его. «Если это Данила, то что он здесь делает? Просто шёл мимо? Атеист – рядом с храмом в праздник. Сколько лет его не было в городе, а тут раз – объявился. Неспроста это. Проверить надо».

– Леха, – обратился Коржаков к сержанту, – заканчивай базар. Дело есть. Собери ещё пятерых ребят: пусть двое идут во дворы по Миру, двое в «Орлёнок», а ты с пятым пробегись вокруг собора. Ищите вот этого парня – сейчас тебе скину фото. Ну и вообще подозрительных всех замечайте. Если что – задерживайте сразу.

– Увидел что ль кого? – спросил Алексей.

– Да. Может, и показалось, но проверить надо. Давай быстрей, а то уже скоро выход.

– Есть, – сержант быстрым шагом направился к воротам, отдавая приказы в микрофон гарнитуры.

«А я пока к музею схожу», – решил Андрей. Он перешёл улицу и углубился во двор Управления РЖД. Художественный музей имени Ивана Крамского, открывшийся в начале 20 века в бывшем доме губернатора Ивана Потапова, был со всех сторон закрыт другими зданиями и стоял посредине двора в тишине и спокойствии. С востока и севера его прикрывало железнодорожное управление, а со сторон улиц Фридриха Энгельса и Чайковского – жилые дома. Двор был пуст, только вдоль тротуаров стояли припаркованные машины. Андрей уже было достал смартфон, чтобы проверить их номера, как вдруг заметил, что в чёрном хэтчбеке у дальней арки кто-то сидит. Подойдя поближе, Коржаков узнал в водителе Савву Васильева.

– Вот это встреча! – воскликнул Андрей, когда Савва опустил стекло на двери. – Какими судьбами?

– Приятеля жду. Должен вот-вот выйти.

– А что не в церкви?

– Я на всенощном был. Устал. Сейчас за город поедем – где-нибудь в лесочке отдохнём, свежим воздухом подышим.

– Понятно. А ты после диплома всё в ботсаду работаешь? – спросил Коржаков. – Уходить не собираешься?

– Не, мне там нравится. А ты тут что – охраняешь?

– Ты Данилу давно видел? – не замечая вопроса, задал свой Андрей.

– Давно уж. С сорок четвёртого, наверное, не встречал.

– А мне вот показалось, – осмотрелся по сторонам Коржаков, – что он тут сегодня прохаживался.

– С чего бы?

– Вот и мне интересно...

В полдень в дверях собора показалась процессия. Первым вышел митрополит-губернатор с кропильницей и кропилом, за ним десяток священников чином пониже и другие помощники. Когда начали спускаться по лестнице на брусчатку, народ загудел и стал напирать на оцепление, протягивая к священникам корзинки с фруктами. Полицейские, широко расставив руки, пытались сдержать людей. Митрополит в первый раз макнул кисть в кропильницу и двинулся вдоль рядов, разбрызгивая святую воду по сторонам.

Грачёв, видя приближающуюся процессию, перестал усиленно сдерживать толпу, а когда люди начали протискиваться мимо него, незаметно вынул из кармана «лимонку» и выдернул чеку. Губернатор был уже близко, и Михаил, катнув ему под ноги гранату, кинулся в наплывавшую толпу. Никто ничего не понял, а уже через четыре секунды раздался взрыв. Дым и пыль окутали место, где стояли священники, и с небольшим опозданием, будто эхо взрыва, раздался многоголосый крик, распространившийся как волны по воде – от эпицентра к периферии. Толпа дрогнула, и люди в панике бросилась к выходам, давя друг друга, сталкиваясь, опрокидывая.

– Твою мать! Что это? – вскричал Коржаков.

– Не знаю, – ответил Васильев.

Андрей удивлённо повернулся к Савве. У того лицо было покрыто испариной, а жёсткий взгляд направлен прямо в глаза собеседнику.

– Выходи из машины! Слышишь? Выходи! – Коржаков выхватил пистолет. – Ну!

Савва спокойно открыл дверь и медленно вылез наружу.

– Руки! Руки подними... Гусельников, мать его! Это он, да? Не видел ты его! Ага. Сука ты, Савка...

Андрей, размахнувшись, левым кулаком ударил Савву в челюсть. Васильев развернулся и уткнулся лицом в траву.

«Да где ж он?!» – Данила стоял на ступеньках магазина и нервно всматривался в выбегающих из западных ворот Первомайского сквера, силясь разглядеть Михаила. Крики за оградой не умолкали – ворота не могли пропустить сразу всех. Дружинники сгрудились у входов, помогая людям выбираться из давки. Наконец белая рубашка с полицейскими погонами замелькала в толпе. Грачёв бежал уже без фуражки – её он потерял где-то в сквере.

«Может, обойдётся ещё?» – с надеждой подумал Данила. Михаил тем временем, лавируя между испуганными мужчинами, женщинами и детьми, добрался до центра автомобильного кольца и прислонился спиной к каменному четырёхметровому кресту, чтобы отдышаться. В этот момент Гусельников заметил группу дружинников и полицейских, быстро перемещающуюся от южных ворот в сторону Грачёва. Направляли их двое пэдэшников, забравшихся на ограду сквера. «Б...! Неужели кто-то его засёк?» – выругался Данила, спрыгнул со ступенек и, расталкивая встречных, бросился наперерез преследователям. Когда он оказался у креста, Михаила там уже не было. Гусляр выхватил из-под штанины «макарова» и побежал к посту Гущина.

Раздались выстрелы. В толкотне Данила не понимал, что происходит, пока люди не изменили направление движения – теперь все бежали от того места, где стреляли. Гусельников двигался по улице Фридриха Энгельса и, наконец, понял, что опередил преследователей: впереди слева маячила белая рубашка Грачёва. Он бежал по тротуару к арке во двор. Откуда-то сзади снова выстрелили. Толстяк в красной футболке впереди Данилы бросился на асфальт и пополз на четвереньках в сторону парка «Орлёнок». Кто-то споткнулся о него, едва не сбив Гусельникова с ног. Данила обернулся: слева всего в нескольких метрах от него за деревом стоял Гущин и стрелял в дружинников, появившихся из толпы у угла дома.

Гусляр опустился на колено, прицелился и точным выстрелом ранил в плечо одного из преследователей. Остальные, спасаясь от пуль, упали на асфальт. Это дало Гущину и Гусельникову несколько секунд, чтобы преодолеть ещё десяток метров до арки во двор. Сзади снова начали стрелять. Настала очередь Мишки с Данилой оказаться на земле. Они выпустили несколько пуль в ответ и, вскочив на ноги, добрались, наконец, до арки. Там, прислонившись спиной к стене, сидел раненый в ногу Грачёв.

– Забирай его, – крикнул Гущин. – Я прикрою.

Данила спорить не стал: подхватил Михаила и потащил к машине.

– Вставай! – приказал Андрей. – Со мной пойдёшь.

Он схватил Савву за воротник и с треском потянул вверх. Сзади раздался шум, Коржаков обернулся: во двор со стороны Первомайского сквера вбежали испуганные люди, но увидев дружинника с пистолетом, остановились и бросились в сторону – к музею.

Савва, воспользовавшись заминкой Андрея, вытащил из-под штанины нож. Он глубоко дышал, ощущая во рту вкус крови, в глазах от напряжения потемнело: «Сейчас или никогда! Сейчас или никогда...» Коржаков снова дёрнул воротник, и тогда Васильев резко вывернулся и всадил нож дружиннику в живот. Андрей бросил воротник его рубашки:

– Ты что, Савка? Ты...

Савва трясущейся рукой выдернул нож из раны. Андрей поднял удивлённые глаза от окровавленной рубашки на бывшего товарища, и Васильев, испугавшись того, что сделал, отступил назад. Коржаков пошатнулся, но устоял на ногах и медленно поднял пистолет, направив его на противника. Это резко отрезвило Савву: он бросил нож, кинулся вперёд и, схватив Андрея за руку, без особого труда выхватил оружие. Ноги дружинника подогнулись, и он опустился на газон, привалившись боком к стволу дерева и прижав левую ладонь к ране.

Васильев в растерянности заметался из стороны в сторону, но быстро взял себя в руки, сунул пистолет в карман, поднял с асфальта нож и бросился заводить машину.

Не успел он повернуть ключ, как из арки выбежал Гусельников, поддерживая ковыляющего Грачёва: он практически тащил полицейского на себе. Добравшись до машины, Данила на секунду опешил, увидев Андрея:

– Савка, это что – Коржаков?

– Не видишь? – огрызнулся Васильев.

Гусельников запихнул Грачёва на заднее сиденье, оставив дверь открытой для Гущина.

– Ты его... совсем? – Даниле стало не по себе от вида окровавленного однокурсника.

– Да не знаю я! Гущин где?

– Сейчас... Его нельзя так оставлять! – с отчаянием в голосе крикнул Данила и растерянно махнул в сторону Андрея. – Он нас знает – сдаст всех под чистyю!.. Б...!

Гусляр выхватил пистолет и сразу же, боясь передумать, два раза выпалил в Коржакова. Тот дёрнулся и упал на спину, раскинув руки.

– Твою мать! – вскричал Савва, выскакивая из машины.

– Мишка! – Данила указал на арку, откуда выбежал Гущин, стреляя наугад себе за спину.

Васильев прыгнул обратно за руль, Гусельников – на переднее сиденье и, высунувшись из окна, начал палить по бегущим следом за их товарищем полицейским. Его поддержал Грачёв через открытую дверь. Преследователи отступили в арку и продолжили стрельбу оттуда. Несколько пуль попало в «Ладу», повредив задний бампер.

Мишка не добежал до раскрытой двери всего несколько шагов: вдруг изогнувшись, рухнул лицом в асфальт.

– Чёрт! У-у! – закричал Данила. – Гони, Савка! У меня патроны кончились.

– А Мишка?

– Хочешь, чтоб мы все здесь остались? Гони!

Машина рванула с места – Грачёв чудом успел захлопнуть дверцу перед въездом в узкую арку, – и скрылась за поворотом. Во дворе в нескольких шагах друг от друга остались лежать двое непримиримых врагов – школьный мальчик для битья и его мучитель, христианин и атеист, которых судьба снова свела вместе таким странным образом.

Август 2047 года. Россия, Воронежская область, село Старая Хворостань

На «Ладе» друзья проехали не далеко – спустившись в частный сектор ближе к набережной, они бросили машину во дворе заброшенного дома, облили бензином и подожгли. Затем пересели в «Рено» Васильева, спрятанное там же в кустах, и выехали из города без приключений.

По пути Грачёв перетянул ногу жгутом из своей рубашки. Когда приехали в село, и Савва поставил машину в гараж, Михаил попробовал сам выйти из «Рено», но понял, что нога совсем не слушается. Гусельников и Васильев подхватили его под руки и внесли в дом. Там их встретила Маша, на столе тут же появились аптечка и бинты. Рана оказалась сквозная – пуля пробила мышцы, не затронув кость. Перебинтованного Грачёва уложили на диван в гостиной, и вскоре он заснул, а друзья перешли на кухню.

Только здесь Маша решилась спросить о Гущине.

– Застрелили Мишку, – хрипло ответил Данила.

– А может, нет, – огрызнулся Савва. – Ты откуда знаешь? Может, в больнице сейчас лежит. А потом? Камера, допросы. Мы его бросили там, просто бросили! – Васильев грохнул кулаком по столу и стал ходить по комнате взад-вперёд.

– Ты меня не стыди тут, понял?! Видел, как он лицом об асфальт? Люди и не с такой высоты падают и голову расшибают. А тут ещё пуля в спине. И может, не одна. Да если б я за ним выскочил – всё! Мы бы сюда уже не приехали.

– Всё равно...

– Савка, ну мёртвый он уже был, мёртвый. Мы не помогли бы...

Савва махнул рукой и пошёл в их с Машей комнату. Через некоторое время дверь открылась, тихонько вошла Терентьева, села рядом и обняла. Васильев опустил голову ей на колени, и так они просидели минут пять. Наконец, дрогнувшим голосом Савва произнёс:

– Я убил Андрея... Он был моим лучшим другом. Всегда был рядом, всё детство, помогал во всём... Почти брат. А я его ножом... – Савва вытер покатившуюся по носу слезу. – Ну кто его просил в дружинники идти? Зачем?.. Зачем он сегодня ко мне попёрся?! Почему он вообще там был? Почему не кто-нибудь другой?! – Васильев дёрнулся, попытавшись встать, но Терентьева удержала его. – А что я мог поделать? Он не уходил. Не уходил! – Савва уткнулся лицом в юбку подруги и, всхлипывая, заплакал.

Маша гладила Савву по волосам и что-то успокаивающе шептала ему на ухо, а он плакал и трясся от отчаяния и злости на самого себя.

Наутро второго дня Васильева разбудил звук подъехавшего к дому автомобиля. В дверь позвонили. Савва вылез из-под одеяла, натянул штаны и, отодвинув штору, выглянул в окно: у крыльца стоял «Фольксваген» Потапа. Застёгивая рубашку, бросил взгляд на часы – 7 утра. «Что ж в рань-то такую?!» – недовольно подумал Савва. Маша тоже встала и надела сарафан.

Тут в дверь комнаты забарабанил Данила:

– Ребята, выходите! Быстрей!

Голос его был весёлый, потому Васильев не сильно обеспокоился. Когда дверь открылась, Данила буквально влетел в комнату:

– Ну что? Говорил я вам, что в Москве что-то грандиозное случится? Говорил? Вот оно! Случилось! – он крепко обнял Савву и похлопал по спине: – Переворот! Самый настоящий переворот. Сегодня ночью. Ну, – обернулся он к Потапу, – рассказывай давай, что молчишь?

– Да разве тебя перекричишь? – усмехнулся тот. – Пойдёмте в зал, там я всё расскажу. Да и это... чайку бы с бутером. Я с вечера не ел ничего.

– Так вот, – начал Потап, когда все перешли в другую комнату, а на кухне зашумел чайник. – Мы позавчерашнюю операцию не просто так планировали, как вы знаете. В этот день подобные покушения устроили почти в каждом областном центре. Не все удались, к сожалению, ну да ладно. На самом деле, смысл всего этого был в отвлечении внимания: региональные полицаи и пэдэшники на уши встали. Вот тут-то мы и дали им по-настоящему.

Он на секунду замолчал, повышая напряжённость момента.

– Два часа назад получили сообщение из Москвы: их атеистическая ячейка вместе с несколькими армейскими частями совершили государственный переворот. Арестован премьер, «Православная Россия» объявлена вне закона, власти всех регионов признаны нелигитимными, православная дружина распущена! Вы можете себе это представить?!

– Вот это да! – воскликнул Савва. – И что теперь?

– Праздновать – мы победили!

– Ты думаешь, церковники так просто отдадут трон? – спросил Грачёв. – А пэдэшники снимут форму и на завод пойдут?

– А что им остаётся?

– Я думаю, они будут бороться.

– Как?

– А как мы боролись?

– Так, – перехватил инициативу Данила, – полиция теперь нейтрализована: им, наверное, с минуты на минуту пришлют необходимые приказы. Если уже не прислали. Остаются дружинники. Что они в таком положении могут сделать?

– Защищать своих лидеров, – ответил Савва.

– Вот. То есть неизбежны столкновения с полицаями. А ещё они попытаются заблокировать администрации города и области. Вы об этом не подумали?

– Чёрт! – выругался Потап.

– Потап, – Савва говорил твёрдо и по-деловому, – давай, рубай бутерброд, допивай чай и гони в город. Собирай всех, кого можешь собрать. Мы отсюда тоже кинем клич в соцсети и начнём обзванивать ребят – теперь можно телефоны светить. Пусть поделятся на две группы и быстро выдвигаются к администрациям. Нам надо их захватить во что бы то ни стало. Полиция препятствовать не будет. С пэдэшниками не церемониться – это наш последний и главный бой, его мы проиграть не должны. Я с Данилой приеду на площадь Ленина как только смогу. Понял?

– Понял. Уже бегу, – Потап отхлебнул чай большим глотком и, завернув бутерброд в салфетку, скрылся за дверью.

– Ну, что, заканчиваем завтрак и – вперёд? – весело спросил Васильев и обратился к Грачёву: – Миш, ты пока в соцсетях напиши – Данила тебе пароль админский даст, а я начну звонить. Через полчаса выезжаем.

– Я с вами, – сказал Михаил.

– Куда тебе с ногой прострелянной? – удивился Гусляр.

– Ничего. Вы меня там на стульчик у окошка посaдите – буду отстреливаться. Не могу ж я пропустить такое дело! Что я – зря этого митрополита грохнул? Нет, я поеду.

– Ну, смотри, – согласился Данила. – А я пошёл в подвал за автоматами.

Через сорок минут, загрузив в «Рено» оружие и боеприпасы, Данила усадил на заднее сидение Михаила и сам выгнал машину из гаража к крыльцу. Савва тем временем надевал бронежилет в своей комнате.

– Теперь ты снова будешь работать в лаборатории, – говорил он стоящей рядом Маше. – Представляешь, любыми исследованиями сможешь заниматься. Любыми! Никаких комиссий, анкет и арестов. Будем работать вместе, как раньше. Осталось совсем чуть-чуть...

– Ты главное вернись, – Терентьева обняла Васильева, положив голову ему на плечо. – Я каждый раз думаю, приедешь ли ты, не исчезнешь ли, как... Главное – вернись, хорошо?

– Всё будет в порядке, – успокоил её Савва. – Я позвоню.

– И не вини себя ни в чём. Особенно сегодня.

– Я всё делал правильно, – твёрдо сказал Васильев. – Именно сейчас я это полностью ощутил. Всё было не зря. И Андрей тоже погиб не зря. Так было нужно. Так – правильно...

Он поцеловал Машу в мокрые от слёз губы и поспешил к машине.

2013–2016.